И у крокодила есть друзья

Племенные союзы муравьев

Читатели, сколько-нибудь знакомые с зоологической литературой, конечно, слышали о муравьином рабовладельчестве, о завоевательных войнах, которые ведут между собой муравьи, о пленниках, захваченных в лихих набегах и обреченных весь остаток дней своих гнуть спину на чужбине: кормить, чистить завоевателей, строить их дома, выхаживать чужих личинок.

В научных и научно-популярных сочинениях о муравьях часто фигурируют такие слова, как «муравей-рабовладелец», «муравей-раб». Они стали общеупотребительными терминами.

Некоторые исследователи рассуждают даже так: рабовладельчество, говорят они, явление, конечно, чуждое для муравьиного государства, которому свойственны скорее «социалистические тенденции». Но оно существует, хотя и в гораздо более мягкой и «человечной» форме, чем практиковалось у людей, в древней Греции и Риме например.

Взгляд этот и соответствующая терминология родились в конце прошлого века, когда биологи еще очень плохо знали жизнь муравьев. Правда, уже тогда крупнейшие знатоки муравьев Васман и Эшерих возражали против нелепой терминологии, говоря, что она порождена недоразумением и, в свою очередь, плодит недоразумения. Но словечки, заимствованные из рабовладельческого лексикона, по-прежнему фигурируют на страницах зоологических сочинений, хотя с той поры наукой добыто много новых фактов, которые с полной очевидностью разъясняют нам истинный смысл взаимоотношений «господ» и «рабов» муравейника.

Человеку свойственно обо всем судить по собственному опыту. Люди определенных взглядов недостатки своей социальной системы любят оправдывать «роковыми законами» природы. Но муравьи в приписываемых им дурных порядках меньше всего виноваты.

Формику руфу у нас знают, наверное, все если не по имени, так по внешности. Это обычный наш лесной муравей. Его муравейники, большие конические кучи из веточек и хвои, попадаются в лесу на каждом шагу.

Сооружения эти сами по себе интересны, и жизнь, их наполняющая, очень любопытна. Много хороших книг посвящено было рыжим лесным муравьям.

А вот истоки этой жизни, начало муравейника, долгое время пребывали в тумане, так сказать, неизвестности. И хотя муравьиные кучи растут в лесах, точно грибы, никто даже из специалистов толком не знал, как молодая самка рыжего лесного муравья закладывает новое гнездо. Опыты показали, что сама она без посторонней помощи не в состоянии построить временное убежище и развести в нем детей. Она утратила необходимые для этого инстинкты и навыки. Почему же не прекратился тогда род рыжих муравьев?

Их спасает, оказывается, «круговая порука», которая в обычае у муравьев.

Когда в начале лета крылатые самки рыжих лесных муравьев в обществе крылатых же самцов покидают родной дом, судьба представляет случаю решить, каким из трех возможных путей потечет их дальнейшая жизнь. После роения оплодотворенная самка может опуститься поблизости от старого муравейника и будет снова принята в родной дом. Ее «определят» в какие-нибудь периферийные отделения государства, где она заведет свою «семью». А когда муравьям станет слишком тесно в этом муравейнике, часть из них со своей самкой переселится на новое место и положит начало новой колонии.

После брачного полета матка может попасть и в чужое гнездо, но тоже рыжих муравьев. Она и там найдет радушный прием.

Возможен и третий вариант: самка улетит далеко от материнского гнезда и не найдет поселений родственных ей муравьев. Тогда ищет она муравейники темно-бурого лесного муравья и «стучится» у входа.

Темно-бурые муравьи охотно принимают маток рыжих лесных муравьев, особенно когда у них самих нет оплодотворенных самок. Они ухаживают за гостьей, кормят ее, чистят, бережно уносят снесенные яйца в «детские» комнаты и там продолжают о них свои заботы.

Если в этом же муравейнике есть своя яйцекладущая самка, то возникает так называемая смешанная колония, в которой мирно уживаются и ведут общее хозяйство муравьи двух разных видов, рыжие и темно-бурые, потомки местной и принятой в семью самки. Если же у темно-бурых муравьев нет своей самки (бывает, что ее загрызает самка-гостья), то из яиц, за которыми они ухаживают, выводятся только рыжие муравьи. Число их с каждым днем растет, а муравьи-хозяева постепенно вымирают. Рыжие муравьи перестраивают гнездо по своему вкусу и вскоре остаются единственными его обитателями.

Принимать в дом чужих маток в обычае у многих муравьев. Они особенно гостеприимны, когда в гнезде нет своих плодовитых самок (и такие случаи нередки).

В этом биологический смысл «круговой поруки» муравьев. Ведь без самки колония все равно погибнет, но прежде чем пробьет роковой для нее час, обреченная община воспитает целое поколение соседей: возможно, и они когда-нибудь помогут их собратьям.

Конечно, муравьи не строят никаких планов. Поступая столь разумно, они не рассуждают, не знают, для чего кормят чужую матку, не подозревают даже, что она чужая. Инстинкт, безотчетное врожденное чувство, заставляет их поступать так, как они это делают. Другая схема поведения просто не «предусмотрена» в их наследственности.

Но даже и «предусмотренная» схема достаточно сложна. Ученые долго еще будут спорить, какими путями шла эволюция муравьев, развивших у себя эти редкие качества. Но факт остается фактом. Можно привести длинный список видов муравьев, самки которых регулярно поселяются в чужих муравейниках. Эти же муравьи, в свою очередь, дают приют чужеродным маткам. Энтомологами придуман даже особый термин для обозначения столь странного явления — адопция (от латинского слова «adoptio» — «усыновление»).

Молодых маток черного древесного муравья принимают в свой дом тенелюбивые лазиусы. А их колонии, в свою очередь, возникают на месте поселений бурого садового муравья, которые дают приют их самке-родоначальнице. И вот какое складывается впечатление: муравьи оказывают товарищескую помощь не по принципу, так сказать, «двусторонней связи» (я тебе — ты мне). Они принимают в гнездо самок совсем не тех видов, которые в свое время оказали гостеприимство их прародительнице, а тех, что «усыновляют» маток другого, ведущего сходный образ жизни вида. Вероятно, где-нибудь этот круг взаимной выручки в конце концов замыкается, и если мы не можем сейчас назвать все его звенья, то, очевидно, только потому, что еще не изучили их. (Некоторые из них, наверное, даже сейчас прерваны, так как виды, представляющие их, по какой-либо причине уже вымерли или инстинкты их изменились.)

Но некоторую преемственность «эстафеты дружбы», как можно было бы назвать эту удивительную взаимопомощь, можно наметить уже сейчас.

И что интересно: не всегда муравьи, принявшие чужую самку, потом уступают место ее потомству. Бывает и так: муравьи чужого племени, которых выкормили в своем гнезде приютившие их мать соседи, когда окрепнут, выселяются вместе со всем своим «скарбом и домочадцами» — яйцами, куколками и личинками — на новое место и создают рядом собственную колонию^[29]. А муравьи-воспитатели продолжают жить своей жизнью.

Некоторые муравьи обнаруживают еще более сложные инстинкты: когда хозяева, в доме которых они выросли, начинают вымирать, отправляются в поход, разыскивают в округе гнезда сородичей своих воспитателей, воруют из этих гнезд куколок и приносят их домой. Здесь выводят новых друзей. Вылупляющиеся из куколок муравьи сейчас же принимаются за работу: чистят помещения, ухаживают за расплодом, надстраивают общее жилище. Вот этих-то работяг и называют «рабами».

Но какие же они рабы — посудите сами! Живут в «господском доме», как у себя на родине, трудятся без принуждения. Выполняя свою обычную работу, пользуются они на новом поселении полным, можно сказать, равноправием и живут в мире, и согласии, и в обоюдной выгоде со своими «господами».

Нет, это не рабство! Если уж нам хочется назвать этот муравьиный альянс обязательно словом из человеческого обихода, то выберем для него более подходящее наименование — разноплеменное содружество, например, или взаимопомощь.

Воровство куколок из чужого гнезда для увеличения своего собственного народонаселения не служит, по-видимому, выгоде только похитителей, как утверждают некоторые исследователи. Похищенные муравьи, поскольку их не убивают, не держат в заточении и не заставляют совершать ни одного противоестественного поступка, тоже извлекают из этого сожительства пользу. Муравьи-похитители, растаскивая чужие куколки по своим муравейникам, способствуют тем самым более широкому распространению похищаемых муравьев.

Вместе с куколками рабочих муравьев «грабители» приносят иногда и куколки, из которых выводятся матки. На новом месте продолжают они свою «плодородную» деятельность, увеличивая число «рабов» в колонии. Эрих Васман нашел однажды в искусственном гнезде, в котором жили общим хозяйством кровавые муравьи-рабовладельцы и их рыжебородые рабы (формика руфибарбис), самку рыжебородых муравьев, которой прежде здесь не было, затем заметил свежую кучку снесенных ею яиц по соседству с яйцами матки-хозяйки.

Через несколько месяцев в гнезде были уже четыре бескрылые матки, которых муравьи вывели из яиц, отложенных двумя первыми «союзными» королевами. Их многочисленное, хотя и разномастное, потомство жило в мире и благополучии, и трудно было решить, кто в разноплеменной общине «раб», а кто «господин». Все — и «рабы» и «господа» — работали не покладая рук и в равной мере пользовались плодами общего труда.

Из наших муравьев рабовладельцем слывет кровавый муравей.

Он похож на рыжего муравья, но более ярко-красный, с бурым брюшком. Кровавый муравей охотно поселяется в гнилых пнях, часто строит гнезда и в земле.

«Рабами» живут у него темно-бурые муравьи или рыжебородые, либо те и другие вместе. Этот же муравей принимает на жительство молодых маток красно-бурого муравья, которые здесь обильно размножаются, так что этнический состав почти всегда смешанных колоний этого гостеприимного муравья бывает очень сложен. (Не забывайте также, что этот же муравей дружит с ломехузой и другими жуками-приживальщиками.)

Васман несколько лет наблюдал за одним поселением кровавого муравья. То была большая колония. Она занимала три гнезда. «Рабов» — темно-бурых муравьев — в ней жило немного, около одного процента. Но в процветающей семье исследователь заметил зловещие признаки приближающегося упадка: маленьких бледных недокормленных муравьев, предвестников скорого появления уродливых форм, «королев в рабочем одеянии». Это указывало на губительную деятельность в гнезде жучков ломехуз.

Однако положение было спасено: помогли другие муравьи — темно-бурые и красно-бурые, менее восприимчивые к соблазнам ломехузы. Темно-бурых куколок обитатели обреченного дома раздобыли в соседних муравейниках, а красно-бурые муравьи пришли сами. Вернее, пришла их самка, которую кровавые муравьи охотно приняли в семью, когда умерла их собственная родоначальница, а новые матки перестали рождаться из-за обилия в гнезде ломехуз.

Через год после начала наблюдений в колонии уже было около 5 процентов «рабов», то есть темно-бурых муравьев, и 30 процентов приемышей, красно-бурых потомков усыновленной матки. Затем муравьи-союзники предприняли ряд последовательных переселений: несколько раз переносили гнезда на новое место.

Еще через полгода кровавые муравьи отделились от красно-бурых, укрылись на зиму в отдельном зимнем гнезде, а их приемыши стали жить своим собственным хозяйством. Из смешанной колонии образовались две самостоятельные.

Весной следующего года муравьи вновь соединились, построили два новых гнезда. Одно по плану красно-бурого муравья: большая обнесенная валом куча, второе — небольшой холмик, какие обычно сооружают кровавые муравьи. В первом было 99 процентов красно-бурых и 1 процент кровавых муравьев, во втором соответственно 40 и 60 процентов. «Оба гнезда соединялись между собою ходами, и обитатели как одного, так и другого посещали своих соседей».

Кровавые муравьи были на краю катастрофы, когда приняли в семью чужую самку. Кормили ее, ухаживали за ней, помогли обзавестись потомством и основать свое гнездо. Без поддержки соседей она не смогла бы этого сделать. Но долг платежом красен; молодые муравьи, рожденные чужестранкой, быстро включились во все работы по дому, добывали пищу и кормили своих личинок и уцелевший еще расплод хозяев, который из-за ломехуз голодал. Из хорошо питающихся теперь личинок стали выводиться полноценные муравьи. Среди них оказались и самки.

Обреченная семья была спасена.

Союз кровавых и красно-бурых муравьев пошел на пользу и тем и другим.

Кровавые муравьи, как видно, пускают в свой дом чужеземцев не для того, чтобы переложить на их плечи тяжелую работу, а самим проводить жизнь в праздности. Похоже, к чужой помощи они прибегают только в трудные минуты, когда по какой-либо причине в их семье остается мало работников и расплод начинает голодать.

Это доказывают следующие наблюдения Эриха Васмана.

Казалось бы (если мы примем рабовладельческую концепцию), чем многочисленнее и сильнее колония, чем больше у нее возможностей для грабительских набегов, тем чаще их будут предпринимать муравьи.

На самом деле этого не происходит.

Васман исследовал более тысячи гнезд кровавых муравьев и нашел, что в процветающих, крупных и сильных муравейниках было немного (50–100) или же совсем не было «рабов». В средних гнездах это число повышалось до нескольких сот, а в некоторых очень слабых колониях «рабов» оказывалось раз в двадцать больше, чем хозяев. Исследователь установил, что в сильных гнездах соотношение хозяев и помощников колеблется обычно от 100 : 1 до 10 : 1, в средних и слабых равно 3 : 1 и 1 : 1.

Очень редко «рабов» бывает больше, чем хозяев. Короче говоря, число чужеродных помощников обратно пропорционально величине колонии. (В истории рабовладельческих государств, основанных человечеством, наблюдалась ведь обратная зависимость.)

Я чуть на них не наступил. Уже занес ногу и тут заметил их. Они бежали среди невысокой травы по опушке соснового леса. Рядом было картофельное поле.

По десять-пятнадцать муравьев в ряд. И таких рядов около ста. Плотные были ряды: в длину вся колонна — метра полтора, в ширину — сантиметров тридцать. Конечно, ряды не соблюдались: одни муравьи слишком выбегали вперед, другие отставали, некоторые вдруг поворачивали даже назад. Но, описав полукруг, снова вливались в колонну.

Прямо идут: с востока на северо-запад. Туда, где солнце склоняется уже к горизонту.

Я присел на корточки, чтобы лучше их рассмотреть. Рыжие очень быстрые муравьи. Прямо рысаки, так быстро бегут! Амазонки. Для верности я поймал одного муравья и посмотрел на его жвалы. Это были сабли, а не лопаты.

Вот дошли до пыльной дороги, по которой и машины ездят и люди ходят. Тут, видно, сбились со следа, который — я так думаю — незадолго перед этим проложили пробежавшие здесь разведчики. Строй нарушился.

В поисках погребенной в пыли трассы муравьи расползались все шире и шире. И вот некоторые из них натолкнулись по ту сторону дороги на потерянный след и побежали по нему. Вскоре вся армия в прежнем порядке следовала за ними.

Они прошли еще немного, лавируя между стеблями низкорослой, пожухлой травы, и на пути им попалась небольшая дырка в земле. Сейчас же передовые муравьи полезли в нее. Ряды смешались. Амазонки забегали бешено: если весь поход они совершили, можно сказать, на второй скорости, то сейчас перешли на третью. Около небольшой ямки в земле кружился водоворот рыжих злых муравьев.

Те, что нырнули в ямку, вынесли вскоре беленькие коконы. Немного маленьких коконов. Но, видно, это было не то гнездо, к которому они стремились. Не главная цель их похода. Армия снова построилась в походную колонну и устремилась за десятком муравьев, «унюхавших» в траве за ямкой путеводную нить запахов, оставленных на былинках и сухой листве разведчиками.

Путеводная нить и привела амазонок к другой дырке в земле. Это была побольше прежней, а рядом с ней чернело еще несколько норок.

Опять муравьи закружились в водовороте и без всякой предварительной разведки ринулись на приступ. Они забили все эти дырки своими стремящимися внутрь, под землю, телами. А вокруг кружился подошедший арьергард.

Через минуту вылезли из-под земли первые амазонки с большими охристыми коконами. Они держали их жвалами, несли между ногами, под брюхом, и прямиком устремились назад, той же трассой запахов, которой пришли сюда. Уже много желтовато-белых коконов мелькало среди буро-зеленой травы, и вскоре новая походная колонна (но не рыжая, а пегая от белых коконов) потекла через пыльную дорогу.

Тут только выбежали из разграбленного муравейника его защитники. Они не появились раньше, видимо, потому, что густые толпы вливающихся в муравейник амазонок просто не дали им возможности выйти, закупорив все входы в гнездо. Теперь, когда этот живой поток отхлынул, черно-бурые муравьи, которых грабили амазонки, смогли выбраться на поверхность, чтобы сразиться за свое добро.

Отличить их было нетрудно: они с матово-черной головой и брюшком и рыже-бурой грудью и ногами. Куда менее подвижные, чем амазонки, и поменьше их.

А амазонки рыжие, головастые, очень быстрые и, видно, сильные. Один на один они легко одолевали своих противников. Те хватались за кокон, и амазонки, не отпуская его, а быстро перехватывая жвалами, добирались до черного муравья. Тот тут же бросал кокон. Но нигде не видел я убитых, ни с той, ни с другой стороны. Трупов не было, хотя сражение у гнезда продолжалось с четверть часа. Обычно спор за куколок и личинок (их тоже выносили некоторые амазонки) решался в пользу наиболее сильного.

Одна амазонка легко отбивалась и убегала с коконом от одного или даже двух черно-бурых муравьев. Но уже три черных муравья, а нападали они нередко и впятером и большим числом, крепко держали ее, а кокон валялся тут же.

Тактика у муравьев-защитников была такая: удержать амазонку. Затем какой-нибудь черно-бурый муравей, пока земляки его держали грабителя, хватал кокон и убегал с ним, но обычно не в гнездо, а куда-нибудь в сторонку. Многие залезали с коконами на былинки и здесь пережидали. Другие прятали коконы под комья земли, разные прутики и листочки. Уже в конце битвы я поднял случайно щепочку, которая лежала поблизости от гнезда, а под ней, оказывается, целый склад коконов, спрятанных здесь от грабителей.

Между тем основные силы амазонок начали отступление, почти каждый солдат тащил по яйцу. Они бежали быстро, и черно-бурые муравьи не могли за ними угнаться. Особенно-то они их и не преследовали: не дальше трех шагов от муравейника (а до жилища амазонок — я подсчитал потом — было двадцать пять шагов). Зато с особым ожесточением набросились они на отставших амазонок — наскакивали на них, хватали, валили, те корчились в кислоте, которой их опрыскивали враги. Туго им пришлось. Я спас некоторых: стоило лишь разогнать прутиком навалившихся на амазонку муравьев, как она тут же вскакивала, хотя казалась уже мертвой, недвижимой, и проворно пускалась наутек.

Теперь, решил я, надо посмотреть на амазонок, отправившихся в обратный путь. Перешел дорогу и в траве за ней нашел рыжих муравьев с коконами. Они возвращались той же тропой, которой шли в наступление. Пока их отставшие товарищи еще отбивались от врагов в окрестностях разграбленного муравейника, передовые отряды амазонок подходили уже к дому. Почти каждая, но не все несли коконы. И вот еще что я заметил: впереди муравьев, обремененных яйцами, бежали амазонки без груза. Наверное, проводники, подумал я, своего рода лоцманы, отыскивающие в джунглях трав тропу, ведущую к дому.

От вражеского гнезда они тронулись сомкнутой колонной, но по дороге рассеялись. Ряды их растянулись по всему пути от вражеского до своего муравейника, к которому они подходили уже поодиночке, пробравшись перед тем через куртину очень густой и высокой травы. Как они там не заблудились?

Амазонки жили на краю огорода под одним из картофельных кустов. Две-три дырки вели внутрь к корням картошки. Там и был разбойничий притон. У входа встречали победителей «рабы». Их было немного, и они не приняли у амазонок коконы. Те сами заносили их в гнездо и обратно уже не появлялись.

Подходили все новые и новые солдаты. Они забили вскоре все входы сваленной у «дверей» добычей. Тогда-то «рабы» принялись растаскивать коконы и быстро расчистили дорогу в гнездо.

Вся операция — поход за двадцать метров, сражение и возвращение обратно — была закончена за час. Когда я увидел марширующих муравьев, было три часа дня. К четырем часам в гнездо возвращались последние амазонки. (Второй набег, который я наблюдал позже, амазонки совершили в восемь часов, уже на закате солнца.)

На следующий день к вечеру я пришел на картофельное поле и навестил рыжих воительниц. Ни одной амазонки под кустом картофеля я не заметил. У гнезда суетились лишь черно-бурые муравьи. Их было значительно больше, чем вчера, и они очень деятельно сновали вокруг. Одни выносили на поверхность обрывки коконов, другие эти коконы тащили подальше. Четыре муравья волокли зеленую гусеницу.

Гнездо стало больше: под землю вели уже не две-три дырки, а около десятка маленьких пещерок. За сутки муравьи, видно, перебрались под землей с одного куста картофеля на другой и подрыли его многочисленными ходами.

И тут я увидел такое, что меня очень поразило. Нечто весьма странное. Я нигде об этом никогда не читал.

Два черно-бурых муравья выволокли из гнезда будто сонную амазонку (сначала я даже подумал, что она мертвая и муравьи решили выкинуть из дома труп). Работяги тянули ее за ножки: один за одну, другой за другую. Действовали они в общем-то согласованно и быстро двигались в сторону от гнезда. Тут вижу: амазонка словно бы пробудилась ото сна. Цепляется четырьмя свободными лапками за землю, упирается. Но упирается нехотя как-то, лениво. А они ее волокут без всяких церемоний, за ноги, вниз спиной, по комьям земли, перетаскивают (все за ноги!) через листья картофеля, которые встречаются на пути. Тащат дальше.

Вот один из муравьев бросил амазонку, побежал обратно. А второй волочит ее и, кажется, без особого труда. Оттащил на метр от гнезда и бросил. Амазонка сразу ожила, быстро забегала вокруг и… прямиком пустилась обратно к гнезду. Муравьишка, что ее волочил, не успел еще до дома добежать, а она обогнала его и проворно нырнула в земляной ход.

Вот еще, вижу, черно-бурый тащит амазонку. За усик тащит и тоже из гнезда. Она упирается, но тоже вяло. Так за один ус он ее протащил сантиметров семьдесят. Тут она вдруг уперлась ножками в лист и не хочет идти дальше. Он долго, видно, ее «уговаривал», не выпуская усика из жвал: хлопал, хлопал ее по голове своими антеннами. И так и этак хлопал — и по «щекам», и по затылку, и по свободному ее усику, которым она тоже во все стороны шевелила.

Уговорил! Она дала себя немножко протащить, а потом опять уперлась и не идет дальше. Он ее тянул, тянул. Потом, видно, ей это надоело. Она бросилась на него со своими саблями. Он быстро попятился, отпустил ее усик и убежал. Эта амазонка не пошла сразу домой. А «присела» на листок и стала чиститься. Долго чистилась, а потом побежала куда-то.

Я наблюдал много подобных сцен — больше десятка. Некоторые выволоченные из гнезда амазонки тут же опять возвращались в него. Но другие отправлялись, наверное, на добычу: исчезали, во всяком случае, в зарослях окрестных трав.

А у входа в муравейник возвращающихся без добычи амазонок встречали черно-бурые муравьи. Они старались не пустить их в дом и в то же время опасались их, видно, очень острых сабель.

В одиночку они с ними в борьбу не вступали. Тактика у них была такая же, как и у черно-бурых муравьев, защищавших атакованный амазонками муравейник. Они вдруг втроем, вчетвером хватали с разных сторон амазонку за ноги и держали ее. Потом волокли, каждый за свою ногу, как злого жеребца на растяжках. Амазонка не могла ни жвалы пустить в ход, ни сопротивляться достаточно энергично. Оттащив немного от входа, два муравья обычно отпускали амазонкины ноги, но два других волокли ее еще немного. Потом и второй муравей убегал. Оставался один «раб», и он волоком тащил за собой «господина» еще довольно долго.

Я привык уже к этим сценам, как вдруг опять увидел нечто необычное: из одной норки выбежал черно-бурый муравей. В «зубах» он нес… амазонку. Она свернулась баранкой, подтянув брюшко к голове, а «раб» держал эту баранку вертикально, головой амазонки кверху. Она не шевелилась, словно одеревенела или закоченела.

Он отнес ее немножко и отпустил. Она побежала сама. Минуты через две еще один муравей подобным же образом изгнал из гнезда амазонку.

Такой способ транспортировки муравья муравьем видели не однажды. Как-то в лесу под Серпуховом (дело было в заповеднике у вольеры с зубрами) рыжие лесные муравьи, вытянувшись цепочкой вдоль забора, несли свернувшихся баранками других рыжих лесных муравьев. Когда я притрагивался к ним пальцем, они бросали свою ношу и убегали. «Ноша» тоже оживала и пускалась наутек. Значит, муравьи, которых несли, могли и сами отлично передвигаться. Тогда зачем их несли?

Позднее видел я еще один набег амазонок на гнездо черно-бурых муравьев. И вот, когда амазонки уже отступили и черно-бурые собрали и снова снесли в гнездо все спрятанные под листочками яйца и затащили в него своих раненых (чтобы лечить их или съесть?), многие из них стали приносить в муравейник свернутых баранкой тоже черно-бурых муравьев. Стоило прижать их легонько прутиком, как они бросали своих пленников, и те убегали, но бежали не в муравейник, а от него! Удирали в панике изо всех сил. Я проследил за одним беглецом. Отбежав метра два, он вдруг нырнул под листочек. Я ждал, что он выскочит с другой его стороны, но муравей не появлялся. Я поднял листочек. Он сидел под ним. Спрятался здесь. Лишившись укрытия, снова бросился бежать. И опять от муравейника. Пробежав немного, снова спрятался в укромном местечке. Я выгонял его, и он бежал дальше. Было уже около девяти часов вечера, и, видно, беглец искал подходящее местечко для ночлега, так как до своего гнезда он все равно не успел бы добраться засветло.

Я решил, что муравьи, свернутые баранками, — это военнопленные, добыча тех муравьев, которые несут их. Но зачем они их несут? Чтобы съесть или «акклиматизировать» в своем гнезде?

Я видел также, как одна амазонка «выволоченная» черно-бурыми «рабами» из своего собственного гнезда, поблуждав немножко в дебрях трав, схватила попавшегося ей на пути черно-бурого муравья (видно, из чужого муравейника) и принесла его в свое гнездо.

Тоже добыча?

Не знаю. Пожалуй, это самое верное объяснение. А кто скажет, зачем черно-бурые муравьи вытаскивали из гнезда своих «господ»?

Я думаю, выгоняли их на работу: чтобы искали добычу или гнезда с куколками, которые можно разграбить, а не отлеживались в прохладных подземельях.

Другого объяснения не вижу.

Муравьи-амазонки водятся у нас в степной и лесостепной полосе. Знамениты они своими саблевидными челюстями, похожими не на зазубренные лопаточки, как у других муравьев, а на клинки. Это превосходное оружие, отсечь ими голову врагу ничего не стоит.

Но из-за тех же челюстей лишились амазонки многого: не могут они теперь ни дома строить, ни личинок воспитывать, ни добывать провиант. Не способны даже сами себя накормить!

Кормят их чужеродные муравьи-помощники, которые живут в одном гнезде с амазонками, они же выполняют и все другие работы по дому. Амазонки превратились в касту воинов. На их попечении лежит лишь охрана гнезда и добыча новых работников. Здесь видим мы удивительный пример разделения труда между разными специализированными группами насекомых — кастами. Но принадлежат эти касты не к одной семье, как часто бывает у муравьев и термитов, а к разным видам, объединившимся в одну общину.

Ученые провели над амазонками много опытов, которые все кончались одним результатом: амазонок изолировали от муравьев-помощников, и они быстро умирали от голода, несмотря на обилие пищи, которую щедро предлагали экспериментаторы.

«Трудно найти, — пишет Фридрих Кнауер в своей книге о муравьях, — более яркий пример, так решительно говорящий против всех склонных к антропоморфизации и идеализированию умственных способностей муравьев».

Ведь челюсти амазонок хотя и мало приспособлены к добыванию пищи, однако изменились не настолько, чтобы амазонки не могли сами есть.

«Поэтому, — говорит Кнауер, — речь может здесь идти главным образом об утрате инстинкта», а не физической способности самостоятельно питаться. А это, в свою очередь, означает, что муравей поступает не как разумное существо, а как живой автомат с определенной, хотя и очень сложной (более сложной, чем в любой кибернетической машине), рабочей программой. Инстинкт, врожденное бессознательное чувство, — вот тот единственный руководитель, указаниям которого подчиняется муравей. Атрофировался соответствующий инстинкт, и муравей, как потерявшая управление машина, беспомощно блуждает среди залежей провианта, не догадываясь даже о том, что его можно съесть и без чужой помощи.

Но стоит пустить к погибающим от голода среди завалов пищи амазонкам хотя бы одного темно-бурого муравья-помощника, как он сейчас же примется за работу. «Ощупав амазонок антеннами, — пишет Халифман, — того накормит, этого отнесет в сторону, позаботится о личинках, приведет все в порядок».

Мы видели, что у кровавых муравьев чем больше колония, тем меньше в ней помощников, потому что в сильной семье нет нужды в чужой рабочей силе. У амазонок, наоборот: чем значительнее разрастается колония, тем больше ощущается потребность в помощниках, тем больше живет в гнезде «рабов».

Если амазонки не могут сами ни питаться, ни строить жилищ, как же возникают их муравейники?

И тут помогает муравьиная «круговая порука».

Оплодотворенную самку-амазонку после брачного полета принимают в свое гнездо муравьи-помощники. Она размножается здесь, и вскоре первые отряды амазонок отправляются в поход за новым поколением рабочего персонала, за родственниками своих «рабов», живущими по соседству.

Но бывает и так, что матка-амазонка объединяется с молодой самкой муравьев другого вида и сообща они основывают так называемую «союзную колонию».

Известный энтомолог Август Форель нашел однажды гнездо красно-бурого муравья, в котором, кроме хозяев, было много муравьев-амазонок, несколько рабочих темно-бурого муравья и пять или шесть бескрылых маток красно-бурого муравья. Образовалась эта смешанная колония, очевидно, так: две матки — амазонка и красно-бурая — нашли приют под одним камнем и отложили здесь яйца. Вскоре вывелись рабочие красно-бурые муравьи и принялись за постройку дома. Они же, по-видимому, кормили и молодых амазонок, тоже вскоре появившихся на свет, а амазонки охраняли еще очень слабую общину от многочисленных врагов. Позднее солдаты пошли в поход и раздобыли в окрестных селениях новых помощников для своих красно-бурых друзей. Правда, пока лишь потенциальных помощников — упакованных в коконы будущих муравьев. Но из куколок вскоре вывелись реальные работяги, темно-бурые муравьи, которые тоже стали полноправными членами «тройственного союза».

«Весьма поучительно, — пишет Халифман в своей книге о муравьях, — познакомиться с тем, как изложенные здесь факты (имеются в виду грабительские походы амазонок), описывались в старых книгах. Почти во всех, словно о чем-то само собой разумеющемся, идет речь о кровопролитных войнах муравьев, о воинственных и властных муравьях-рабовладельцах и о муравьях-рабах, которые до смерти преданы своим господам.

Во многих — чаще заморских — сочинениях по разным поводам повторяется, что муравьи-рабы „черные“, „черномазые“, что муравьи, рождающиеся под чужим кровом, не сознают своего положения и счастливы не меньше, чем на свободе.

Нетрудно сообразить, кому на руку вымыслы о муравьях — завоевателях чужих гнезд, о благоденствующих муравьях-рабах».

Есть люди, добавляет Халифман, которые «не прочь бы найти в природе какое-нибудь подобие империалистических войн, какую-нибудь видимость невольничества».

Все это совершенно справедливо. Но дальше в своих объяснениях муравьиного «рабовладельчества», мне кажется, Халифман не прав. Он считает союз амазонок с муравьями-помощниками паразитизмом. «Правда, это не такой шаблонный случай, — говорит он, — …когда паразит, вступив в соприкосновение с питающим его организмом, остается жить в нем или на нем… В случае с муравьями паразит (амазонки) сам добывает и доставляет в свое гнездо питающий его организм (фуска), за счет которого растет и развивается семья паразита».

Но ведь, называя взаимоотношения амазонок с муравьями-помощниками не рабовладельчеством, а паразитизмом, мы меняем лишь наименование (социологическое на зоологическое), а наша оценка биологического смысла этих отношений, по существу, остается прежней.

Многие энтомологи, и старые и новые, сожительство муравьев-рабовладельцев со своими «рабами» называют «социальным паразитизмом» (не простым паразитизмом, не «шаблонным случаем», когда один организм живет, присосавшись к другому, а социальным — вот ведь как!).

А что же такое, по сути дела, социальный паразитизм? Это ведь переименованное (и узаконенное незаконным включением его в обширный круг природных явлений) рабство. Это означает по-прежнему, что один организм живет за счет другого, за счет его труда и отнятой у него пищи, взамен которой обездоленный раб ничего не получает. Это означает, что союз амазонок и муравьев-помощников выгоден только первым и вреден вторым. Но мы уже убедились, что это не так.

И хотя узы этого союза куются порой в огне сражений, многие биологи называют альянс амазонок с «рабами» симбиозом.

Даже известный французский ученый Морис Коллери, который, кажется, готов все явления симбиоза рассматривать как прелюдию к паразитизму, описывает в известной книге «Паразитизм и симбиоз» муравьиное «рабовладельчество» в разделе, посвященном симбиозу.

Паразитизмом можно было бы назвать образ жизни некоторых других муравьев, не рабовладельцев. Но и тут, чтобы окончательно вынести такое заключение, необходимы новые и более обширные исследования.

На свете есть муравьи (некоторые из них живут в Западной Европе, а два вида и у нас), у которых никто никогда не видел рабочих особей: только самки и самцы. Надо ли говорить, что сами себя эти муравьи прокормить не могут и живут нахлебниками в гнездах других муравьев.

В муравейниках, где они поселяются, происходят поразительные вещи! Когда самка муравья мономория заползает в дом к муравьям Уилера, они ее сначала не пускают, пытаются задержать. Но она настойчива: упрямо ползет вперед. Вскоре хозяева к ней привыкают и не задерживают ее больше. Затем начинают мало-помалу оказывать иммигрантке знаки внимания, проявляют свое дружелюбие тем, что кормят и чистят ее. Вот тут-то и происходит парадоксальная аберрация инстинкта: чем больше ухаживают муравьи за чужой маткой, тем все враждебнее начинают относиться к своей собственной. Наконец они бросаются на свою мать и убивают ее.

Чужую же королеву по-прежнему окружают трогательными заботами и уходом, а она плодит им нахлебников — целую кучу молодых самок и самцов мономориев.

У нас на Украине тоже обитают «сверхгостеприимные» муравьи тетрамории, они, правда, не убивают свою матку, но так же, как и муравьи Уилера, выкармливают чужих самок и самцов.

Можно ли здесь говорить о чистом паразитизме? Или, может быть, муравьи тетрамории получают от своих нахлебников какую-нибудь неизвестную нам пользу?

Мы не сможем окончательно ответить на этот вопрос, пока все «дворцовые тайны» муравейников не будут тщательно исследованы. А сейчас еще очень многие странные повадки насекомых и для нас — tabula rasa.

Во всяком случае, одно недавнее открытие говорит скорее в пользу последнего предположения.

Швейцарский исследователь Куттер описал в 1950 году муравья, самцы и самки которого живут в муравейнике упомянутого выше тетрамория.

Размеры этих сожителей невелики — всего два миллиметра. Они забираются на своих хозяев и, поглаживая усиками, просят пищу. Большие муравьи тут же их кормят, а потом и сами начинают облизывать своих питомцев.

Не имеем ли мы дело с новым вариантом ломехузы? Вполне возможно, что муравьи-паразиты выделяют какие-то вещества, необходимые приютившим их насекомым. Может быть, и другие виды муравьев тоже откармливают в своих жилищах не дармоедов, а полезный «скот»? Тогда это не паразитизм, а симфилия.

Случаи, когда муравей использовал муравья в качестве «дойной коровы», известны были и до открытия Куттера. В Америке в гнездах одного муравья-грибовода живут муравьи мегаломирмексы. Они не помогают хозяевам разводить грибы, но, когда созревает урожай, приходят за своей долей. Хозяева не гонят их, разрешают есть грибы. Эту их щедрость питают (и даже в буквальном смысле) уже известные нам из истории с ломехузой золотистые волосики, которые растут на теле гостей. По ним стекает экссудат, волшебный эликсир, к которому неравнодушны все муравьи.

Если разрыть гнездо рыжего лесного муравья, то иногда можно увидеть среди переполошившихся больших муравьев крохотных муравьишек, быстро снующих между ними, словно гномики у ног великанов. Они тоже очень возбуждены — ведь и на их дом обрушилась беда.

В науке муравьи эти носят звучное название формикоксенус нитидулус, что в переводе с греко-латинского означает «блестящие гости муравьев». Нигде, кроме жилищ рыжего или красно-бурого муравья, их не встретишь. Здесь строят «блестящие гости» свое небольшое гнездо, государство в государстве. Рыжие формики и крошки формикоксенусы мирно уживаются. «Если и случаются по временам недоразумения, они никогда не ведут к серьезным конфликтам». Гости не надоедливы, стараются не попадаться на глаза формикам и когда пробегают между ног у своих больших хозяев, те даже и тогда их, кажется, не замечают.

«Их любопытство, — пишет Эрих Васман, — пробуждается лишь, если они невзначай увидят пробегающего гостя (обыкновенно же гости держатся в темных, глубоко лежащих ходах гнезда). Обнаружив незнакомца, хозяин ощупывает его усиками и захватывает иногда даже жвалами. Но маленький муравьишка лежит неподвижно, притворяется мертвым. Такая покорность охлаждает боевой пыл рыжего муравья, он открывает челюсти и выпускает жертву, которая тотчас же бежит дальше». Приблизительно так же ведут себя и маленькие собачки, при встрече с большим псом: тотчас же заявляют о своей лояльности, упав на спину и задрав кверху лапки.

Рыжие муравьи великодушно терпят соседство формикоксенусов, а те чувствуют себя под защитой отважных и сильных хозяев в полной безопасности. Кроме того, в большой куче лесных муравьев всегда тепло, и личинки формикоксенусов здесь быстрее развиваются.

Лептоторакс Эмерсона заключил более тесный союз дружбы с короткобрюхим мирмикой. Оба обитают в Америке. Лептоторакс перегораживает галереи в гнезде мирмики земляными валами, отделяя от общей свою собственную жилплощадь. При встрече лептоторакс облизывает хозяина, затем лезет к нему на спину и, поглаживая усиками, просит пищи.

Мирмика выделяет изо рта капельку питательного сока, а лептоторакс ее глотает.

Американский исследователь Уилер посадил в искусственное гнездо мирмиков и лептотораксов. Мирмики сейчас же вырыли в земле ходы. В них спустились и лептотораксы. В сооруженном мирмиками подземелье они, как обычно, отгородили для своего, так сказать, личного пользования особые помещения.

На половину лептотораксов мирмики доступа не имели, так как «двери», ведущие туда, были слишком малы для них. Но если хозяевам все-таки удавалось проникнуть к своим гостям, то их встречал у лептотораксов далеко не враждебный прием: их сейчас же «осыпали поцелуями».

На всех пяти континентах, где обитают муравьи, многие из них живут смешанными колониями, объединяясь в одном дружном «государстве» по два, три и даже по пять и семь разных видов.

Но увы! — не все муравьи вступают в межплеменной союз с добрыми намерениями. Есть среди них мелкие воришки и грабители, которые чернят доброе имя всего муравьиного племени.

В степных районах нашей страны живет муравей-вор соленопсис. Свои притоны он устраивает рядом с гнездами честных муравьев. Запутанным лабиринтом тянутся его узкие разбойничьи ходы к дому соседа и пронзают густой сетью стены всех жилых помещений в нем. Из узких потайных ходов, в которые крупные муравьи не могут забраться, муравей-вор совершает набеги на хозяйских личинок и куколок и пожирает их.

Муравьи-хозяева ничего не могут поделать с разбойниками: те так малы и проворны, что всегда успевают спрятаться в какую-нибудь щель, и так отважны и злы, что нередко переходят в контрнаступление и атакуют преследователей. Кровавый муравей, окруженный ворами, словно медведь в своре злых псов, «прямо-таки катается в ярости по земле», хочет схватить врагов челюстями, брызжет в них ядом, но все мимо, все впустую: ловкие «собачонки» почти всегда успевают увернуться.

Разбойничьи обычаи некоторых муравьев ученые называют клептобиозом, «воровской жизнью». Известно несколько видов, у которых стало врожденной привычкой грабить своих собратьев. В семье ведь, говорят, не без урода.

Даже такие непримиримые, казалось бы, враги, как муравьи и термиты, и то иногда заключают дружеский союз и объединенными силами борются с жизненными невзгодами.

Наглядные примеры этого разумного альянса часто можно видеть в прериях Южной Бразилии. Большие, длиной почти в сантиметр, черные муравьи кампонотусы, как правило, поселяются в термитниках.

Их привлекают соблазнительные удобства жилища термитов: оно прочное, водонепроницаемое, теплое и, кроме того, хорошо проветривается. Термиты, которых, как полагают некоторые исследователи, именно муравьи загнали в подземелья (поэтому они обычно и духа муравьиного не терпят), на кампонотусов не ополчаются, живут с ними в мире и дружбе. Кампонотусы не воруют «детей» у термитов и даже, наоборот, по первому сигналу тревоги смело бросаются на защиту общего гнезда. Этих крупных и злых муравьев боятся почти все животные. Избегают понапрасну их беспокоить и люди.

Многие термиты, на манер муравьев, тоже объединяются в смешанные колонии и живут одним дружным хозяйством.