Идеальное убийство

10 Снова завещание

— О, миссис Эвелин, моя дорогая, бедняжечка!

Рослая девушка в черном остановилась и огляделась вокруг.

— Боже, миссис Гулливер! До чего же я рада, что вы приехали встретить меня!

— А уж как я рада, моя дорогая, и все благодаря этим любезным джентльменам, — прорыдала миссис Гулливер, сжимая девушку в объятиях. Пассажиры, спускавшиеся по сходням, начали проявлять признаки раздражения. Старший из двух джентльменов взял расстроенную квартирохозяйку под локоть и отвел обеих в сторону.

— Бедная овечка! — убивалась миссис Гулливер. — Вам пришлось в одиночку проделать такой путь, а наша маленькая мисс Берта лежит в могиле, и про нее говорят всякие вещи, а ведь она всегда была порядочной девушкой!

— Я все время думаю о нашей несчастной маме, — сказала Эвелин. — Я места себе не находила, вот и сказала мужу: «Я поеду к ней», — а он отвечает: «Милая, и я бы поехал с тобой, да только не могу оставить ферму, но если, по-твоему, тебе надо ехать, то езжай с Богом».

— Дорогой мистер Кроппер, он всегда был таким очаровательным и добрым, — сказала миссис Гулливер. — Но что же это я — забыла представить вам этих любезных джентльменов, которые привезли меня сюда, чтобы я могла встретить вас. Знакомьтесь, лорд Питер Уимзи, а это — мистер Мерблес, его именем было подписано то злосчастное объявление, с которого все началось. Не надо было показывать его вашей сестре! То есть, я хочу сказать, этот джентльмен действовал из лучших побуждений, но тогда-то я этого не знала и поначалу подумала о нем плохо.

— Рада познакомиться, — сказала миссис Кроппер, оборачиваясь к мужчинам с живостью, которая быстро вырабатывается у служащих большого ресторана. — Прямо перед отплытием я получила от Берты письмо, а в нем как раз лежало ваше объявление. Мне бы очень хотелось узнать побольше об этом ужасном деле. Что же все-таки произошло — убийство?

— Дознание показало, что это была смерть от естественных причин, — сказал мистер Мерблес, — но мы считаем, что там есть некоторые нестыковки, и поэтому будем вам крайне признательны, если вы сможете ответить на наши вопросы по поводу этого происшествия, а также еще одного, которое может быть связано с ним.

— Конечно! — ответила миссис Кроппер. — Я уверена, что вы достойные люди, раз миссис Гулливер вас рекомендует; вы ведь никогда не ошибаетесь в людях, так, миссис Гулливер? Я расскажу вам все, что мне известно, хотя и немного знаю, и вообще теряюсь в догадках. Только мне бы не хотелось задерживаться, потому что я спешу повидаться с мамой. Она, должно быть, в ужасном состоянии, ведь она так любила Берту, и рядом с ней никого нет, кроме молоденькой служанки, но разве может та утешить скорбящую мать, которая так внезапно лишилась дочери!

— Мы не задержим вас ни на секунду, миссис Кроппер, — сказал Мерблес. — С вашего позволения, мы собирались сопроводить вас в Лондон и по дороге задать несколько вопросов, а потом — опять же с вашего позволения — убедиться, что вы в целости и сохранности добрались до дома миссис Гоутубед, где бы он ни находился.

— Кристчерч, близ Борнмута. — Питер Уимзи назвал адрес. — Мы отвезем вас прямо туда, так будет быстрее.

— Вы все предусмотрели! — с нескрываемым восхищением воскликнула миссис Гулливер. — Ну что, может, пойдем? Боюсь, как бы нам не пропустить поезд.

— Совершенно верно, — сказал Мерблес. — Позвольте предложить вам руку.

Миссис Кроппер любезно согласилась, и их караван двинулся в сторону станции, совершив по пути все необходимые формальности. Проходя через турникет на платформе, миссис Кроппер вдруг негромко вскрикнула и наклонилась вперед, словно заметила нечто, привлекшее ее взгляд.

— Что случилось, миссис Кроппер? — на ухо спросил ее лорд Питер. — Увидели кого-то из знакомых?

— Вы сразу все подмечаете, — шепнула миссис Кроппер. — Из вас бы вышел хороший официант — серьезно! — то есть я не имею в виду ничего обидного, сэр, для знающего человека это настоящий комплимент. Да, мне показалось, что я увидела одну знакомую, но, вероятно, я обозналась, потому что когда она поймала мой взгляд, то сразу же исчезла.

— И за кого вы ее приняли?

— Ну, она была очень похожа на мисс Уиттакер, даму, у которой мы с Бертой работали.

— А где вы ее увидели?

— Вон там, за колонной. Высокая темноволосая дама в малиновой шляпке и серых мехах. Но ее там уже нет.

— Прошу прощения.

Лорд Уимзи отпустил руку миссис Гулливер от своего локтя, ловко прицепил ее к свободному локтю мистера Мерблеса и бросился в толпу. Мерблес, нимало не смущенный его эксцентричным поведением, как пастух овечек, сопроводил дам до купе первого класса, на котором красовалась большая табличка: «Зарезервировано для лорда Уимзи и сопровождающих». Миссис Кроппер попыталась протестовать, но Мерблес добродушно ответил, что за купе уже заплачено и что только так можно было гарантировать необходимую конфиденциальность.

— Ваш друг рискует опоздать, — сказала миссис Кроппер, когда поезд тронулся.

— Это крайне маловероятно, — ответил Мерблес, хладнокровно разворачивая дорожный плед и меняя старомодный цилиндр на невероятную дорожную шапку с ушами. Миссис Кроппер, хотя и была до крайности взволнованна, не могла не спросить себя о том, где ему удалось отхватить эту реликвию викторианской эпохи. Она не знала, что шляпы для мистера Мерблеса шьет очень и очень дорогой мастер из Вест-Энда, питающий к своему клиенту глубочайшее уважение за его приверженность традициям.

Около четверти часа от лорда Уимзи не поступало никаких вестей, однако внезапно он сам сунул голову в дверь купе и с очаровательной улыбкой провозгласил:

— Одна рыжеволосая женщина в малиновой шляпке; три темноволосых женщины в черных шляпках; несколько женщин с неопределенным цветом волос в серых шляпках; пожилые дамы с седыми волосами — во множестве; шестнадцать девиц без шляпок — я имею в виду, Шляпки висели у них за спиной на шнурках, — но ни одной малиновой; две невесты в синих шляпках; бессчетное множество светловолосых женщин в шляпках всех цветов; одна пепельная блондинка в форме медсестры — но, как я понимаю, интересующей нас дамы среди них не было. Тем не менее, я прошелся по поезду — хотел лишний раз убедиться. Обнаружилась одна кандидатура; я решил, что, может быть, миссис Кроппер согласится прогуляться со мной по коридору и взглянуть на нее.

Эвелин, слегка удивившись, дала свое согласие.

— Вот и хорошо. Я вам потом все объясню. В четырех купе от нас. Да, миссис Кроппер, если это в самом деле та женщина, то лучше бы ей вас не видеть. Идите следом за мной и поднимите воротник, так чтобы он скрывал ваше лицо. Когда мы подойдем к нужному купе, я вас прикрою, договорились?

Маневр удался — лорд Уимзи остановился напротив указанного купе, чтобы прикурить сигарету, а тем временем миссис Кроппер получила возможность взглянуть на женщину без шляпки из-за его поднятых локтей. Эффект был обескураживающим. Миссис Кроппер никогда не видела ее раньше, и дальнейший променад из одного конца поезда в другой также не дал никаких результатов.

— Что ж, остается положиться на Бантера, — жизнерадостно объявил Питер, когда они вернулись на свои места. — Думаю, он на верном пути. А сейчас, миссис Кроппер, перейдем к более важным делам. Прежде всего мы будем рады услышать любые соображения, которые могли возникнуть у вас по поводу смерти вашей сестры. Мы не хотим вас пугать, но не исключено, что ее кончина была отнюдь не случайной.

— Я хотела сказать только одну вещь, сэр — или милорд, так вас надо называть? Берта была порядочной девушкой — это я могу утверждать совершенно точно. У нее никак не могло быть каких-нибудь недостойных дел с ее женихом, ничего подобного! Я знаю, люди порой говорят разное, и, возможно, многие девушки этого заслуживают, так что тут нечему удивляться. Но, поверьте мне, Берта не допустила бы ничего предосудительного. Может, вы захотите прочитать письмо, которое я от нее получила? Мне кажется, только порядочная и честная девушка, связывающая все свои надежды со счастливым браком, могла написать такое. Разве девушка, которая пишет так, могла завести шашни с посторонним мужчиной? Я просто в ужас прихожу, когда думаю, что про нее сочиняют!

Лорд Уимзи взял письмо, пробежал его глазами и учтиво передал Мерблесу.

— Мы ничего такого не думаем, миссис Кроппер, хотя, конечно, ваша точка зрения для нас представляет большую ценность. А как вы считаете: могла ваша сестра — как бы это сказать? — поверить какой-нибудь женщине, рассказавшей ей слезливую историю, или что-то в этом роде, и — ну… — оказаться в положении, которое ее сильно бы шокировало? Имела ли она представление о том, с чем можно столкнуться порой в Лондоне и все такое?

Тут он вкратце обрисовал версию Паркера о знакомстве с миссис Форрест и предполагаемом ужине в ее квартире.

— Ах, милорд, я бы не сказала, что Берта была очень сообразительной — уж точно не такой сообразительной, как я. Она была доверчива, это да, привыкла верить людям на слово. Это у нее от отца, наверное. Я-то больше похожа на маму, мне всегда это говорили, и просто так никому не поверю. Но я всегда предупреждала Берту о женщинах, которые заговаривают с девушками на улице, и она обещала быть настороже.

— Конечно, — согласился Питер, — но что, если к вашей сестре подошла какая-нибудь дама, которую она знала — по ресторану, например, — и Берта решила, что не случится ничего страшного, если она зайдет к ней в гости? А может, эта дама предложила ей поступить на службу? Как вы думаете?

— Думаю, если бы такой разговор состоялся, она упомянула бы о нем в своем письме, милорд. Она всегда подробно описывала мне всех своих клиентов. И я не думаю, Что она захотела бы снова поступить в горничные. С нас катило предыдущего раза, в Лихемптоне.

— О да. Тут мы подходим ко второму вопросу, который хотели задать вашей сестре, не помешай нам ее смерть. Вы находились на службе у мисс Уиттакер, которую мы только что упоминали. Не могли бы вы сообщить нам точную причину, по которой вас уволили? Это было хорошее место, не так ли?

— Да, милорд, неплохое, хотя, конечно, у нас там не было такой свободы, как в ресторане. И, само собой, с пожилой леди, мисс Доусон, было немало хлопот. Не то чтобы мы были недовольны — она была очень добрая, приятная женщина и довольно щедрая.

— Но когда ей стало совсем худо, мисс Уиттакер взяла все в свои руки, так?

— Да, милорд; но все равно, работа была нетрудная — многие девушки только мечтают о такой. Разве что нам было тяжело найти общий язык с мисс Уиттакер.

— Особенно насчет китайского фарфора, не так ли?

— О, вы и об этом знаете?

— Я рассказала им, дорогуша, — вставила миссис Гулливер, — про фарфоровый чайник и про то, как вы уехали оттуда и решили обосноваться в Лондоне.

— И мы очень удивились, — добавил Мерблес, — потому что, как нам казалось, мисс Уиттакер поступила опрометчиво, когда уволила таких умелых, и если позволите, воспитанных и учтивых девушек под столь тривиальным предлогом.

— Тут вы правы, сэр. Берта — я говорила, она у нас чересчур доверчивая — была готова поверить, что нас уволили по ее вине, и считала, что со стороны мисс Уиттакер было очень любезно простить ей разбитый фарфор и помочь нам с отъездом в Лондон, но я всегда чувствовала, что у нее были какие-то скрытые мотивы. Правда, миссис Гулливер?

— Правда, моя кошечка; какие-то скрытые мотивы, вы так мне и сказали, и я с вами полностью согласна.

— А вы, — продолжил Мерблес, — случайно не связали ваше внезапное увольнение с каким-нибудь событием в доме мисс Уиттакер?

— Вообще-то связала, — храбро заявила миссис Кроппер. — Я сказала Берте — хотя она меня и слушать не хотела, вся в отца, я уже говорила, — так вот, я сказала: «Помяни мое слово, мисс Уиттакер не захочет, чтобы мы находились в доме после той ссоры, которая вышла у нее с пожилой леди».

— А что это была за ссора? — быстро спросил Мерблес.

— Видите ли, я не уверена, что имею право рассказывать вам об этом, поскольку мы дали обещание никому не говорить.

— Конечно, — начал Мерблес, бросая короткий взгляд на Уимзи, готового взорваться от нетерпения, — это решать вам. Однако если вы позволите, я хотел бы сказать, строго между нами, что эта информация может оказаться крайне полезной — не стану вдаваться в подробности почему — для расследования некоторых особых обстоятельств, попавших в поле нашего зрения. И, кроме того, есть вероятность — снова не стану вдаваться в подробности какая, — что она поможет пролить свет на события, которые привели к смерти вашей сестры. Сверх этого я пока ничего не могу вам сказать.

— Ну, — сказала миссис Кроппер, — раз так — хотя я, простите, и не вижу, какая тут может быть связь, — мне, наверное, лучше выложить все как на духу, если пользоваться выражением моего мужа. В конце концов, я обещала, что не буду рассказывать об этом людям в Лихемптоне, потому что они сделали бы неправильные выводы: сами понимаете, сплетни там распространяются очень быстро.

— Мы не имеем никакого отношения к Лихемптону, — заверил женщину лорд Уимзи, — и эта информация не пойдет дальше нас — разве что в случае крайней необходимости.

— Хорошо. Я вам все расскажу. В один сентябрьский день, утром, мисс Уиттакер подходит к нам с Бертой и говорит: «Я хочу, чтобы вы поднялись наверх и встали на площадке у спальни мисс Доусон. Вы можете понадобься для того, чтобы засвидетельствовать ее подпись на одном документе».

И дальше: «Нам нужно два свидетеля, и вы должны видеть, как она ставит свою подпись; но я не хочу, чтобы у нее в спальне толкалось слишком много людей, поэтому вы будете стоять за дверью, а когда я подам вам знак, вы потихоньку войдете и посмотрите, как она подпишет бумагу. Потом я передам документ вам и вы напишете свои имена там, где я покажу. Это просто, — говорит, — всего-то и нужно: написать ваши имена напротив слова «свидетели»».

Берта у нас всегда была робкая — боялась подписывать любые документы и всего такого, — так что попробовала отказаться. Она спросила: «Может, вместо меня подпишет сиделка?» Имелась в виду сестра Филлитер — та, рыженькая, невеста доктора. Милая девушка, мы ее очень любили. «Сестра ушла на прогулку, — отвечает мисс Уиттакер, резко так, — и вообще, я прошу, чтобы это сделали вы с Эвелин», — со мной то есть. Ну, мы сказали, что не против, и мисс Уиттакер поднялась к мисс Доусон с целой кипой бумаг, а мы с Бертой пошли за ней и стали ждать на лестничной площадке, как нам и было сказано.

— Минутку, — сказал Мерблес, — а мисс Доусон часто подписывала документы?

— Да, сэр, довольно часто, но обычно их свидетельствовали мисс Уиттакер или медсестра. Договора аренды, нечто в этом роде. У мисс Доусон была еще какая-то недвижимость. Потом чеки за домашние расходы и всякие документы из банка.

— Проценты по ценным бумагам, я думаю, — предположил Мерблес.

— Вполне возможно, сэр. Я в этом не разбираюсь. До этого я один раз была свидетелем, давным-давно, но тогда мне принесли бумагу, на которой уже стояла подпись.

— Я полагаю, на тот момент мисс Доусон еще сама вела свои дела?

— На тот момент да, сэр. Потом она передала все мисс Уиттакер — незадолго до того, как она почувствовала себя хуже, и ей начали постоянно вводить обезболивающее. После этого все чеки подписывала ее племянница.

— Доверенность, — кивнул Мерблес. — Итак, вы подписали этот загадочный документ?

— Нет, сэр. Я расскажу, что там произошло. Мы с Бертой немного подождали, а потом мисс Уиттакер подошла к двери и сделала нам знак осторожно войти в спальню. Мы вошли и остановились сразу за дверью. У изголовья кровати стояла ширма, поэтому ни мы не видели мисс Доусон, ни она нас, но мы могли наблюдать за ее отражением в большом зеркале, которое висело слева от постели.

Мерблес с Питером обменялись многозначительными взглядами.

— Теперь постарайтесь сообщить нам все, что помните, в мельчайших деталях, — попросил Уимзи, — пусть даже они кажутся вам глупыми. Это весьма важно.

— Да, милорд. Итак, в спальне все было как обычно, за исключением того, что прямо за дверью, слева, оказался маленький столик, на который сиделка обычно ставила подносы и другие вещи. Их нужно было куда-то поставить… Так вот, тогда на нем был письменный прибор и промокательная бумага, чтобы мы могли расписаться на Документе.

— А мисс Доусон могла видеть этот столик? — поинтересовался Мерблес.

— Нет, сэр, его закрывала ширма.

— Но он стоял внутри комнаты?

— Да, сэр.

— Нам надо четко представлять себе план спальни. Вы не могли бы — вчерне — набросать его, указав, где располагались кровать, ширма, зеркало и так далее?

— Вообще-то я совсем не умею рисовать, — засмущалась миссис Кроппер, — но, пожалуй, попробую.

Мерблес извлек из недр своего саквояжа блокнот и авторучку, и после нескольких фальстартов миссис Кроппер изобразила следующую схему.

— Рисунок вполне доходчивый, благодарю вас. Вы заметили, Питер, как тщательно все было организовано, чтобы документ был подписан в присутствии свидетелей, а подпись засвидетельствована в присутствии мисс Доусон? Не думаю, что должен напоминать вам, в каких случаях требуется столь строгое соблюдение формальностей.

— А в каких, сэр? Мы никак не могли понять, зачем такие сложности?

— Дело в том, — начал объяснять Мерблес, — что, если бы этот документ был оспорен, вас с сестрой пригласили бы в суд, чтобы вы подтвердили факт его подписания. Там вас могли спросить: видели ли вы, как мисс Доусон подписывала его, и находились ли вы, ваша сестра и мисс Доусон в одном помещении в тот момент, когда вы засвидетельствовали ее подпись? И вы имели бы полное право ответить утвердительно и поклясться под присягой, не так ли?

— О да!

— При этом сама мисс Доусон так и не узнала бы, что вы находились в комнате.

— Нет, сэр.

— Что и требовалось доказать.

— Сейчас я понимаю, но тогда мы с Бертой никак не могли взять в толк, зачем это понадобилось.

— Но вы сказали, что документ так и не был подписан?

— Нет, сэр. Нам так и не пришлось ничего засвидетельствовать. Мы видели, как мисс Доусон подписала — по крайней мере, нам так показалось — два или три документа, а потом мисс Уиттакер положила перед ней еще какие-то бумаги и говорит: «Тут еще, тетя, снова декларации о подоходном налоге». А тетка ей отвечает: «Какие именно, дорогая? Дай-ка мне взглянуть». А мисс Уиттакер говорит: «Да обыкновенные, как всегда». А мисс Доусон ей: «Бог мой, сколько их тут! До чего все стало сложно». Тут мы увидели, что мисс Уиттакер протянула ей еще документы, они лежали стопкой, и из них выглядывали только края, где надо было поставить подпись. Тогда мисс Доусон подписала верхний, а потом приподняла его и стала читать следующий. Тут мисс Уиттакер говорит: «Они все одинаковые», — как будто хотела побыстрее с этим разделаться. Но мисс Доусон забрала эти бумаги у нее из рук и начала их просматривать, а потом вдруг ахнула и давай кричать: «Я не буду подписывать! Не буду! Я еще не умираю! Дрянная девчонка, как ты осмелилась? Не могла дождаться, пока я умру! Хочешь свести меня в могилу раньше времени?! Разве ты еще не получила всего, чего хотела?»

А мисс Уиттакер отвечает: «Тише, тетя, дайте объяснить…» Но старая леди на это: «Нечего объяснять, я и слышать об этом не желаю. Мне даже мысль эта противна. Оставь меня в покое. Мне никогда не станет лучше, если ты будешь так меня пугать». И так далее, и тому подобное… Тогда мисс Уиттакер, вся бледная, подошла к нам и говорит: «Идите, девушки, тете стало плохо, и она не может сейчас заниматься делами. Я дам знать, если вы понадобитесь». Я спросила: «Может, нужно помочь вам с ней, Мисс?» А она мне: «Нет, все в порядке. Просто у нее снова боли. Я сделаю ей укол, и она придет в себя». И она вытолкала нас из комнаты и захлопнула дверь, а мы слышали, как мисс Доусон стала рыдать, да так, что у нас сердце разрывалось. Мы спустились вниз, и тут как раз вернулась сиделка. Мы ей сказали, что мисс Доусон стало плохо, и она бросилась наверх, прямо как была, в пальто. Потом мы сидели на кухне, и тут спускается мисс Уиттакер и говорит: «Все хорошо, тетя спит, а наше дело мы отложим на другой день». А потом добавила: «Вам лучше никому не рассказывать об этом, потому что, когда у тети боли, она пугается и становится немного странной. Она не имела в виду того, что говорила, но если люди узнают, они могут сделать неправильные выводы». Тогда я встала и сказала: «Мисс Уиттакер, мы с Бертой не какие-нибудь сплетницы», — строго так сказала, потому что ненавижу сплетни и всегда ненавидела. А мисс Уиттакер ответила: «Ну и хорошо».

А на следующий день она дала нам выходной и подарила каждой по десять шиллингов, потому что это был день рождения ее тетки, и та хотела, чтобы мы повеселились.

— Прекрасный рассказ, миссис Кроппер! Хотел бы я, чтобы все свидетели были столь же наблюдательны, как и вы. Один вопрос: вам так и не удалось увидеть тот документ, который привел мисс Доусон в расстройство?

— Нет, сэр, только на расстоянии, в зеркале. Мне показалось, он был очень короткий — пара строк на печатной машинке.

— Ясно. А в доме была машинка?

— О да, сэр. Мисс Уиттакер часто ею пользовалась — печатала деловые письма и все в этом роде. Она стояла в гостиной.

— Так. Кстати, а вы не помните, не было ли вскоре после этого звонков от нотариуса мисс Доусон?

— Нет, сэр. Вскоре после того случая Берта нечаянно разбила чайник, и нас уволили. Мисс Уиттакер сказала, что Берта должна уйти через месяц, но я ответила «нет». Если уж мою сестру, порядочную, трудолюбивую девушку, увольняют за такую крошечную провинность, то она уйдет в этот же день и я вместе с ней. Мисс Уиттакер сказала: «Как вам будет угодно», — она никогда не была многословна. Поэтому в тот же день, после обеда, мы уехали. Но потом мисс Уиттакер, наверное, раскаялась и приехала повидаться с нами в Кристчерч. Она предложила нам попытать счастья в Лондоне. Берта побаивалась ехать так далеко — вся в отца, я уже говорила, — но мама, она у нас всегда была решительной, говорит: «Если эта леди так добра, что помогает вам, почему бы не поехать? В Лондоне у девушки куда больше возможностей». А потом, когда мы с Бертой были вдвоем, я ей говорю: «Помяни мое слово, мисс Уиттакер хочет избавиться от нас. Боится, что мы расскажем, как мисс Доусон кричала на нее в то утро. Но, — говорю, — если она хочет оплатить нам дорогу, почему бы не согласиться? В наши дни девушки должны сами заботиться о себе, да и мисс Уиттакер даст нам самую лучшую характеристику, только чтобы мы уехали. И вообще, — говорю, — если нам там не понравится, мы всегда можем вернуться домой». И вот мы приехали в Лондон и вскоре получили работу в ресторане, потому что мисс Уиттакер действительно дала нам отличную характеристику. И там я встретила моего мужа, а Берта — своего Джима. Так что мы никогда не жалели, что воспользовались случаем — до тех пор, пока не случилось этого несчастья с Бертой. — И Эвелин расплакалась.

Глубокий интерес, с которым слушатели внимали сольному выступлению миссис Кроппер, должен был польстить ее самолюбию. Мерблес потирал руки с сухим Шелестящим звуком, похожим на тот, который производит змея, скользя по траве в поисках жертвы.

— Похоже, рассказ пришелся вам по сердцу, Мерблес, — сказал Питер, бросая в его сторону взгляд из-под опущенных ресниц, а затем снова обратился к миссис Кроппер:

— Вы больше никому не рассказывали эту историю?

— Нет — и не рассказала бы, если бы не…

— Я знаю. Позвольте дать вам совет, миссис Кроппер: не говорите об этом больше никому. У подобных историй есть неприятное свойство: они могут быть опасными. Прошу, не сочтите за дерзость, но у меня к вам вопрос: каковы ваши планы на следующую неделю?

— Поеду к маме и попробую уговорить ее отправиться со мной в Канаду. Я хотела, чтобы она поехала с нами, когда я только вышла замуж, но она не могла оставить Берту. Берта всегда была маминой любимицей — пошла в отца, видите ли. Мы же с мамой слишком похожи между собой, чтобы хорошо уживаться вместе. Но сейчас, когда у нее никого больше не осталось, я не могу бросить ее одну, поэтому, думаю, она согласится поехать со мной. Конечно, для пожилой дамы путешествие нелегкое, но все-таки кровь — не вода. Муж сказал: «Привози ее к нам, дорогая, деньги я найду». Он очень хороший человек, мой муж.

— Прекрасный план, — заметил лорд Уимзи, — и, если позволите, я отправлю одного своего друга, чтобы он сопровождал вас в поезде и усадил на корабль. Вам не стоит надолго задерживаться в Англии. Простите, что я вмешиваюсь, но, честно говоря, в любом другом месте вы будете в большей безопасности.

— Вы же не думаете, что Берту…

Ее глаза расширились от ужаса.

— Мне бы не хотелось делиться своими соображениями, потому что я пока ни в чем не уверен. Но я не позволю, чтобы вам и вашей маме угрожала опасность.

— А Берта? Я могу чем-нибудь помочь?

— Вы можете посетить Скотленд-Ярд и рассказать моим друзьям то, что рассказали мне. Их это наверняка заинтересует.

— Они могут что-нибудь предпринять?

— Конечно, если мы сможем доказать, что имело место убийство, то полиция сделает все возможное, чтобы поймать преступника. Загвоздка в том, то смерть вашей сестры выглядела совершенно естественной.

— В сегодняшней газете, — вступил Мерблес, — написано, что, по заключению шефа местной полиции, мисс Гоутубед приехала в лес одна, на пикник, и скончалась от сердечного приступа.

— Большего я от него и не ожидал, — сказал Уимзи. — Вскрытие показало, что незадолго до смерти она как следует подкрепилась — уж простите за эти печальные подробности, миссис Кроппер, — так с какой стати ей понадобился пикник?

— Думаю, на эту мысль их навели сандвичи и бутылка вина, — мягко ответил Мерблес.

— Ну конечно. То есть она явилась в лес одна, с бутылкой «Басса» и пальцами вытащила из нее пробку. Никогда не пробовали вытащить пробку пальцами, Мерблес? Нет? Так вот, только когда они найдут штопор, я поверю, что она действительно была одна. Думаю, в газетах появится еще пара-тройка подобных версий. Это делается специально, чтобы потенциальным преступникам негде было черпать вдохновение — честное слово!

11 На распутье

Лорд Питер проводил миссис Кроппер в Кристчерч и вернулся домой, чтобы посовещаться с Паркером. Чарльз как раз выслушивал его отчет о рассказе миссис Кроппер, когда негромкий стук входной двери возвестил о приходе Бантера.

— Ну как? — осведомился Уимзи.

— С безграничным сожалением должен сообщить вашей светлости, что я потерял следы той дамы. Говоря напрямую, если ваша светлость извинит мне это выражение, меня обвели вокруг пальца.

— Слава богу, Бантер, вы, оказывается, тоже человек! Я-то думал, никто не может вас провести. Налейте себе виски.

— Весьма признателен, милорд. В соответствии с полученными указаниями я стал искать на платформе даму в малиновой шляпке и серых мехах и увидел ее возле книжного киоска. Она находилась на некотором расстоянии от меня и направлялась к выходу, но за ней было легко следить из-за малиновой шляпки, поэтому, как сказал поэт, «сиянье указало мне дорогу».

— Чудесное сравнение.

— Благодарю, милорд. Дама вошла в здание отеля, у которого, как вы знаете, имеются два входа: один со стороны порта, а другой — с улицы. Я поспешил за ней, боясь, что она ускользнет, и, когда проходил через вращающиеся двери, успел заметить, как она вошла в дамскую комнату.

— Куда, будучи человеком скромным, вы за ней последовать не могли. Я понимаю.

— Совершенно верно, милорд. Я присел на скамью, так, чтобы иметь возможность незаметно наблюдать за дверьми дамской комнаты.

— Но слишком поздно обнаружили, что у нее два выхода, так? Очень некстати.

— Нет, милорд. Дело не в этом. Я просидел там с три четверти часа, но малиновая шляпка так и не появилась. Милорд должен помнить, что я не видел даму в лицо.

Лорд Питер застонал:

— Предвижу конец этой истории, Бантер. Вы не виноваты. Продолжайте.

— По истечении этого времени, милорд, я вынужден был прийти к выводу, что либо даме стало плохо, либо случилось нечто непредвиденное. Я заметил служащую, проходившую по залу, и сообщил ей, что мне поручено передать сообщение леди, наряд которой я ей описал. Я попросил ее узнать у горничной в дамской комнате, нет ли там этой леди. Служащая зашла туда, а по выходе сообщила, что указанная леди переоделась в гардеробной и покинула дамскую комнату еще полчаса назад.

— Ах, Бантер, Бантер! А вы не заметили чемодана, когда она выходила?

— Прошу прощения, милорд, но несколькими часами раньше леди заглянула в дамскую комнату и оставила там, под присмотром горничной, небольшой чемоданчик. По возвращении она сняла малиновую шляпку и меха, положила их в чемоданчик, надела черную фетровую шапочку и легкий плащ, которые лежали наготове в чемодане. Поэтому, когда она выходила, ее платье было скрыто под плащом, а в руках находился чемоданчик, в то время как я видел ее с пустыми руками.

— Что за женщина! Она все предусмотрела!

— Я немедленно начал наводить справки, милорд, в окрестностях отеля, но безрезультатно. Черная шапочка и плащ не привлекают особого внимания, поэтому никто не мог с определенностью сказать, что видел ее. Я пошел на центральную станцию, чтобы узнать, не уехала ли она поездом. Несколько женщин, подходящих под мое описание, брали билеты в разных направлениях, но точных сведений я не получил. Я обошел все гаражи в Ливерпуле, но тоже безуспешно. Глубоко сожалею, что подвел вашу светлость.

— Ничего не поделаешь. Вы сделали все, что могли. Не падайте духом. Вы, наверное, до смерти устали. Возьмите выходной и ступайте отсыпаться.

— Весьма признателен, милорд, но я отлично выспался в поезде по дороге обратно.

— Ну, как хотите. Я уж было решил, что и вы, как все люди, иногда устаете.

Бантер одарил лорда загадочной улыбкой и удалился.

— Кое-что нам все-таки удалось узнать, — сказал Паркер. — Мы знаем, что мисс Уиттакер есть что скрывать, раз она предпринимает такие меры предосторожности, чтобы скрыться от преследования.

— И даже более того. Мы знаем, что она горела желанием встретиться с миссис Кроппер первой — очевидно, чтобы заткнуть ей рот подкупом, если не способом похуже. Кстати, а откуда она узнала, что миссис Кроппер приплывает этим пароходом?

— Миссис Кроппер сообщала о своем прибытии телеграммой, которую обнародовали в ходе дознания.

— Чертово дознание! Выдали кучу информации, а что получили? Ноль!

— Да уж, — с нажимом сказал Паркер, — и это в придачу к тому, что нам пришлось выслушивать морализаторство коронера насчет вреда джаза и аморального поведения современных девушек, которые соглашаются проводить время наедине с юношами в Эппингском лесу.

— Жаль, что его, как лицо официальное, нельзя привлечь к суду за клевету. Ну да ладно. Интересно, куда же все-таки подевалась наша мисс Уиттакер?

— Если это действительно была мисс Уиттакер. В конце концов, миссис Кроппер могла и ошибиться. Многие люди переодеваются в гардеробных и без всяких преступных намерений.

— Само собой. Мисс Уиттакер предположительно находится сейчас где-то в провинции, вместе с мисс Файндлейтер, не так ли? Нашей бесценной мисс Климпсон придется как следует порасспросить эту последнюю по их возвращении. А что вы думаете о рассказе миссис Кроппер?

— Тут все ясно. Мисс Уиттакер обманом пыталась заставить тетку подписать завещание. Она всучила ей его вместе с налоговыми декларациями, надеясь, что та поставит свою подпись не читая. Это могло быть именно завещание, потому что, насколько мне известно, только оно считается недействительным, если не было засвидетельствовано двумя лицами в присутствии завещательницы и друг друга.

— Совершенно верно. А раз мисс Уиттакер не могла сама быть свидетельницей и пригласила горничных, мы можем сделать вывод, что завещание было в ее пользу.

— Очевидно, да. Она не стала бы пускаться в такую авантюру, чтобы самой лишить себя наследства.

— Но тут перед нами встает другая проблема. Мисс Уиттакер, как единственная родственница покойной, в любом случае наследовала и деньги и недвижимость. В действительности так оно и вышло. Зачем тогда эта чехарда с завещанием?

— Возможно, как я уже говорил ранее, она боялась, что мисс Доусон передумает, и хотела, чтобы та подписала завещание… нет, не получается.

— Не получается — потому что в любом случае каждое последующее завещание автоматически аннулирует предыдущее. Кроме того, через некоторое время мисс Доусон послала за нотариусом, а мисс Уиттакер никоим образом не пыталась ей помешать.

— По словам сестры Форбс, она предприняла все меры для того, чтобы у ее тетки была такая возможность.

— С учетом того, что мисс Доусон сильно разозлилась на племянницу, немного удивительно, что старая леди не завещала деньги кому-то другому. Тогда для мисс Уиттакер стало бы выгодно, чтобы она прожила как можно дольше.

— Не думаю, что тетка так уж сильно разочаровалась в ней — по крайней мере не до такой степени, чтобы лишить ее наследства. Она пришла в ярость и наговорила лишнего, не имея этого в виду — так бывает со всеми.

— Да, но она, очевидно, предполагала, что племянница еще предпримет попытки подсунуть ей завещание.

— Почему вы так решили?

— Вспомните о доверенности. Старушка явно поразмыслила и решила дать Мэри Уиттакер возможность самой подписывать все бумаги, чтобы обезопасить себя от подобных подлогов в будущем.

— Ну конечно! Какая предусмотрительность! И какая неприятность для мисс Уиттакер. А потом этот визит нотариуса — и снова разочарование. Вместо долгожданного завещания — палка, предусмотрительно засунутая ей в колеса.

— Да. Но нам по-прежнему неизвестно, зачем вообще понадобилось завещание.

— И то правда.

Джентльмены потянулись за трубками, и несколько минут в комнате царило молчание.

— Тетка собиралась все оставить Мэри Уиттакер, это ясно, — заметил наконец Паркер. — Она все время об этом говорила, и потом, мне кажется, ей хотелось восстановить справедливость. Ведь на самом деле она получила эти деньги через голову преподобного Чарльза Уиттакера — или как там его звали.

— Верно. Остается единственная причина, которая могла бы помешать Мэри Уиттакер унаследовать ее состояние, и это — о черт! Ну конечно! Старая история, столь любимая нашими писателями, — пропавший наследник!

— Бог мой, вы совершенно правы! И как только мы раньше не догадались! Вероятно, Мэри Уиттакер стало известно, что у мисс Доусон есть еще один родственник — более близкий, который и заграбастает все денежки. Может, она боялась, что тетка узнает об этом и лишит ее наследства или разделит его между ними. Она пробовала поторопить мисс Доусон с завещанием, но, поскольку та сопротивлялась, решила обманом заставить ее подписать духовную в свою пользу.

— Это вы здорово придумали, Чарльз. Или — смотрите — мисс Доусон, старая хитрюга, могла знать о другом наследнике, и чтобы отомстить мисс Уиттакер за ее обман, собралась умереть, не оформляя завещания, чтобы состояние отошло к нему.

— Если это правда, то она заслуживала того, что с ней случилось, — мрачным тоном произнес Паркер. — После того как она заставила несчастную девушку бросить работу и жить с ней, обещав ей наследство…

— Девушка должна была знать, что корысть — это грех, — парировал Уимзи с жизнерадостной самоуверенностью человека, никогда в жизни не сталкивавшегося с нуждой.

— Но если ваша теория верна, — сказал Паркер, — она идет вразрез с предположением об убийстве, вы не находите? Потому что Мэри в этом случае должна была изо всех сил стараться продлить жизнь тетке, надеясь, что та все-таки подпишет завещание.

— Тут вы правы. Черт побери, Чарльз! Похоже, денежки, которые я поставил, того и гляди уплывут у меня из рук. И какой удар для нашего друга Карра! Я-то надеялся отомстить за него и под звуки деревенского оркестра вернуть в родные пенаты, где в его честь построят триумфальную арку с надписью «Добро пожаловать домой, поборник истины!» из разноцветных электрических лампочек. Ну да ладно. Лучше уж лишиться своей ставки, но увидеть свет, чем осыпанным золотом блуждать во тьме. Стойте! А почему Карр не может быть прав? Может, я просто неверно выбрал убийцу? Ага! Похоже, у нас появляется новый, наводящий ужас персонаж — еще один наследник, предупрежденный своими приспешниками…

— Какими приспешниками? — поинтересовался Паркер.

— О, Чарльз, не будьте таким занудой! Да хотя бы сестрой Форбс. Может, он ей приплачивал за информацию. На чем я остановился? Как не совестно перебивать!

— Предупрежденный своими приспешниками… — напомнил Паркер.

— Ах, да — предупрежденный своими приспешниками о том, что к мисс Доусон зачастили нотариусы и что ее к подталкивают подписать завещание, мог руками этих же приспешников прикончить ее, прежде чем старая леди успела оформить свою последнюю волю.

— Да, но как?

— Ну, может, каким-нибудь растительным ядом, который быстро разлагается и не обнаруживается при вскрытии. Как в детективах. Не удивлюсь, если так все и было.

— Тогда почему этот гипотетический наследник до сих пор не объявился?

— Тянет время. Шум вокруг смерти мисс Доусон напугал его, вот он и решил залечь на дно и переждать бурю.

— Но ему было бы проще претендовать на наследство, пока мисс Уиттакер еще не вступила в свои права. Сейчас это сделать куда сложнее, вы же знаете.

— Знаю. Но, думаю, он будет утверждать, что находился где-нибудь на краю земли и не знал о смерти мисс Доусон. Прочел о ней две недели назад, на обрывке газеты, в которую была завернута консервная банка, и помчался домой, бросив свою ферму в далеком Тинг-Минг-Джонге, чтобы порадовать родных возвращением давно забытого кузена Тома… Похоже на роман Вальтера Скотта.

Лорд Уимзи сунул руку в карман и достал оттуда письмо.

— Оно пришло сегодня утром, как раз когда я собирался уходить. На пороге мы столкнулись с Фредди Арбатнотом, и я затолкал письмо в карман, не успев как следует прочитать. Кажется, там как раз говорилось о кузене Таком-то из одного Богом забытого места…

Он развернул письмо, написанное старомодным округлым почерком мисс Климпсон и пестрящее таким количеством подчеркиваний и восклицательных знаков, что оно больше походило на ноты.

— Ничего себе! — воскликнул Паркер.

— Да, на сей раз хуже, чем обычно, — наверное, что-то очень важное. К счастью, письмо относительно короткое.

— Боже, благослови эту милую женщину, — произнес Питер, разобравшись с ее писаниной, — вот вам и пропавший наследник собственной персоной!

— С черной кожей и черными помыслами, так? — подхватил Паркер. — Интересно, кто такой этот пресвятой Аллилуйя и откуда он взялся? Как вы думаете, он есть в «Крокфорде»?

— Должен быть, если он принадлежит к англиканской церкви, — с сомнением в голосе произнес Питер, отправляясь на поиски этого бесценного источника информации. — Доусон — пресвятой Джордж, пресвятой Гордон, пресвятой Гарни, пресвятой Аввакум, пресвятой Адриан, пресвятой Хаммонд — нет никакого пресвятого Аллилуйи. Нам было бы легче, знай мы, откуда он приехал. «Ниггер» в устах мисс Тимминз могло означать что угодно — от индейского брахмана до какого-нибудь метиса, а то и аргентинца или эскимоса.

— Наверное, у остальных религий также имеется свой «Крокфорд», — предположил Паркер, слегка обескураженный неудачей.

— Ну конечно — за исключением разве что тайных сект, вроде агапемонитов или этих ребят, которые хором поют «ОМ». Кажется, это Вольтер сказал, что в Англии есть триста шестьдесят пять религий и всего один соус?

— Вспоминая военный трибунал, — напомнил Паркер, — могу сказать, что это не было преувеличением. Кроме того, не надо забывать об Америке — она тоже отличается изобилием разных религий.

— Да уж. Искать одного священника в Соединенных Штатах — все равно что раскапывать стог сена в поисках пресловутой иголки. Но все же мы можем попытаться навести справки, а я пока отправлюсь в Крофтон.

— В Крофтон?

— Где жили раньше мисс Клара Уиттакер и мисс Доусон. Хочу поискать человека с маленьким черным чемоданчиком — нашего загадочного нотариуса, который, как вы помните, приезжал к мисс Доусон два года назад и очень настаивал на том, чтобы она подписала завещание. Думаю, он может знать, кто такой отец Аллилуйя. Вы поедете?

— Не могу — без специального разрешения. Если помните, официально я этим делом не занимаюсь.

— Но вы расследуете дело Гоутубед. Скажите шефу, что тут может быть связь. Мне понадобится ваше присутствие. Нет ничего лучше, чем суровый полицейский на горизонте, чтобы заставить нотариуса разболтать семейные тайны.

— Ладно, я постараюсь — если вы обещаете вести машину осторожно.

— И будь ты твердым, словно лед, и чистым, словно снег, но не избегнешь клеветы ты и тогда вовек… Поверь, я очень аккуратный водитель! Вставайте — и в путь! Лошадиные силы бьют копытом, готовые вырваться на волю!

— С вами, пожалуй, забьешь, — проворчал Паркер, отправляясь звонить сэру Эндрю Маккензи в Скотленд-Ярд.

Крофтон был очаровательной маленькой деревушкой, затерянной на перепутье дорог, которые заполняют собой треугольник с вершинами в Ковентри, Уорвике и Бирмингеме. В сгущающихся сумерках «миссис Мердль» плутала по проселкам, обсаженным живыми изгородями. Продвижение осложнялось тем, что именно в ту неделю Общественный совет графства Уорвик инициировал кампанию по обновлению дорожных знаков, каковая к тому моменту успела достичь подготовительной стадии, предполагавшей покрытие всех надписей толстым слоем белой краски. Временами терпеливому Бантеру приходилось вылезать с заднего сиденья и карабкаться по столбам этих малоинформативных указателей с фонариком в руках — глядя на него, Паркер вспоминал Алана Куотермена, пытавшегося различить черты покойного царя кукуанов в мумии, закутанной в окаменевший саван. Один из знаков был покрашен совсем недавно, что не прибавило Бантеру оптимизма. Наконец, после долгих петляний, тупиков и возвращений на главную дорогу, они выбрались на перекресток. Указатель, стоявший на нем, очевидно нуждался в особенно тщательном ремонте, так как с него сняли все таблички, оставив стоять одну мачту — закостеневшая и устрашающая, она была похожа на длинный, мертвенно-бледный перст, указующий в недружелюбное небо.

— Дождь начинается, — заметил разговорчивый Паркер.

— Знаете, Чарльз, если вы стремитесь занять мое место, чтобы всех подбадривать и быть душой нашей маленькой компании, скажите прямо, и покончим с этим. У меня под сиденьем лежит отличный тяжелый гаечный ключ, а Бантер поможет вам закопать тело.

— Думаю, это Брашвуд-кросс, — продолжил Паркер, на коленях у которого лежала развернутая карта. — Если это он, а не Коверт-Корнер, который мы должны были проехать полчаса назад, то одна из этих дорог ведет прямо в Крофтон.

— Было бы неплохо узнать, какая именно.

— Мы могли бы попробовать их все по очереди, возвращаясь к перекрестку в случае ошибки.

— Ну да. Самоубийц всегда хоронят на перекрестках, — ответил на это лорд Уимзи.

— Смотрите, там, под деревом, сидит какой-то человек, — обрадовался Паркер. — Можно спросить у него.

— Он сам, скорее всего, сбился с пути, иначе не стал бы сидеть здесь, — возразил Уимзи. — Люди не сидят под дождем ради удовольствия.

В этот момент человек под деревом заметил приближающуюся машину и бросился к ним, размахивая руками. Уимзи затормозил и выехал на обочину.

— Прошу прощения, — незнакомец на поверку оказался юношей в мотоциклетной накидке, — не могли бы вы мне помочь?

— А что случилось?

— Мой мотоцикл встал и не хочет заводиться.

— Так я и думал, — сказал Уимзи. — Хотя мне трудно представить, почему ваш железный конь выбрал для этого столь неподходящее место. — Он вылез из машины. Юноша, на секунду скрывшись за живой изгородью, представил свое транспортное средство для осмотра.

— Он сам влетел в кусты или это вы затолкали его туда? — спросил Питер, с отвращением глядя на мотоцикл.

— Я сам. Битый час пытался его завести, но ничего не получилось. Поэтому я решил сидеть здесь и ждать, пока кто-нибудь не проедет мимо.

— Ясно. Так вы не знаете, что с ним случилось?

— Не знаю. Все работало прекрасно, а потом он вдруг заглох.

— Может, бензин кончился?

— О нет. Я уверен, что бензина достаточно.

— Заслонка в порядке?

— Понятия не имею. — Юноша заметно погрустнел. — Видите ли, я только второй раз сел за руль.

— Ну, вряд ли здесь что-нибудь серьезное. Давайте для начала проверим топливо. — Уимзи слегка воодушевился, открутил крышку бака и посветил в него фонариком. — Вроде бы достаточно. — Насвистывая, он нагнулся к мотору, поколдовал над ним и вернул крышку на место. — Теперь попробуем его завести, а если не выйдет, посмотрим заслонку.

Юноша поспешно схватился за руль и ударил по педали с такой силой, которая могла привести в работоспособное состояние даже видавшего виды упрямого полкового мула. Мотор ожил, затрясся и громоподобно взревел.

— Бог мой! — вскричал юноша. — Это настоящее чудо! Лорд Уимзи ласково коснулся ручки акселератора, и устрашающий рев превратился в благородное урчание.

— Что вы с ним сделали? — спросил мотоциклист.

— Продул шланг, подающий топливо, — улыбнулся Питер. — Там была воздушная пробка — только и всего.

— Я вам бесконечно признателен!

— Не стоит благодарности. Слушайте, вы не подскажете нам, как проехать в Крофтон?

— Конечно. По этой дороге, все время прямо. Вообще-то я и сам направляюсь туда.

— Хвала Господу! Вперед, а я за вами, как говорил сэр Галахад. Далеко до него?

— Пять миль.

— Приличный отель есть?

— «Лиса и пес». Сойдет? Еда там тоже вполне сносная.

— Печали кончились, труды завершены, Рубикон перейден. В путь, друзья! Нет, Чарльз, я не собираюсь ждать, пока вы будете натягивать плащ. По спине гуляет ветер, замерзают ноги, наливай, хозяйка, эля путнику с дороги!

Стартер заурчал — юноша вспрыгнул на своего скакуна и, преодолев опасный крен, выехал на дорогу; Уимзи занял место за рулем и повел машину следом.

«Лиса и пес» оказалась одной из тех очаровательных старомодных гостиниц, в которых вся мебель подбита конским волосом и никогда не бывает поздно для доброго ужина, состоящего из холодного мяса и салата, выращенного тут же, на грядке. Хозяйка, миссис Пиггин, сама обслуживала путешественников. На ней было приличествующее положению черное платье, волосы она укладывала буклями, как у членов королевской семьи. Ее круглое, жизнерадостное лицо так и пылало в свете камина, словно отражая алые сполохи от костюмов охотников, изображенных на литографиях, которыми были сплошь завешаны стены столовой. Настроение лорда Уимзи стало улучшаться под влиянием приятной атмосферы и восхитительного домашнего эля, а после серии вопросов об охотничьем сезоне — он только что закончился, — соседях и ценах на конину ему наконец-то удалось подвести разговор к главной теме — жизни мисс Клары Уиттакер.

— Конечно же, — сказала миссис Пиггин, — мы знали мисс Уиттакер. Ее все знали в здешних местах. Отличная была женщина. Многие до сих пор охотятся на ее лошадях. Мистер Кливленд, который купил ее конезавод, как сыр в масле катается. Про нее говорили, что она была прекрасной заводчицей — получше многих мужчин. Мало кто мог с ней соперничать.

— Да что вы! — восхитился лорд Уимзи.

— Помню, она уже лет с шести сидела на лошади, — продолжала миссис Пиггин, — и запросто перескакивала на ней через изгородь. А вот мисс Доусон — ее подруга и Компаньонка, — та была другая, тихая. И никаких прыжков — проезжала только через ворота. Про нее думали, что она вообще не сядет на лошадь, но она всегда хотела быть рядом с мисс Уиттакер. Конечно, все люди разные, так ведь, сэр? Сейчас таких, как мисс Уиттакер, уже не найдешь. Современные девушки тоже бывают хорошими наездницами, но мисс Уиттакер по-настоящему разбиралась в лошадях. Покупала их, и ухаживала за ними, и разводила, ни у кого не спрашивая советов.

— Похоже, это была очень интересная особа, — уважительно отозвался Уимзи. — Жаль, что нам не довелось познакомиться. Но у меня есть друзья, которые хорошо знали мисс Доусон — они жили по соседству в Хемпшире.

— Да что вы! Надо же! Очень добрая, приятная леди. Мы слышали, она тоже умерла. От рака, да? До чего же печально! Бедняжка. Раз вы слышали про нее, то, может, вам будет любопытно взглянугь на фотографии с крофтонской охоты? Джим!

— А?

— Покажи этим джентльменам фотографии мисс Уиттакер и мисс Доусон. Они знакомы с друзьями мисс Доусон из Хемпшира. Ступайте туда — если, конечно, не хотите съесть еще что-нибудь, сэр.

Миссис Пиггин проводила их в небольшой уютный бар, где несколько джентльменов в охотничьих костюмах наслаждались бокалом вина перед закрытием. Мистер Пиггин, такой же дородный и радушный, как и его жена, выступил вперед, чтобы приветствовать гостей.

— Выпьете чего-нибудь, джентльмены? Джо, две кружки нашего эля. Надо же, вы знали мисс Доусон! Поистине мир тесен — я всегда говорю это жене. Вот последнее фото — охота в Замке, 1918 год. Конечно, в то время охоты бывали редко, сами понимаете, война, многие джентльмены были на службе, да и лошади тоже, так что мы не могли охотиться регулярно, как раньше. Но лисий развелось ужас как много, и гончие превращались в обыкновенных собак — ха-ха! — это я так шутил, что гончие превращались в собак. Многие джентльмены смеялись, когда я так говорил: мол, гончие превращаются в собак. А полковник Флетчер и другие пожилые джентльмены говорили, что нельзя бросать охоту, а надо делать вылазки, чтобы гончие не теряли навыков, так сказать. И тогда мисс Уиттакер сказала: «Давайте устроим охоту в замке, полковник». А потом: «Может, это последняя охота, которую я увижу». Так и сказала. И точно — на Новый год нашу бедную леди хватил удар. Умерла в 1922-м. Вот она: в тележке, рядышком с мисс Доусон. Верхом она тогда уже пару лет как не ездила. Но не пропускала ни одной охоты, до последнего дня. Удивительная женщина, да, сэр?

Питер и Чарльз с любопытством рассматривали фото дамы мрачного вида, сидевшей выпрямив спину в тележке, с вожжами в руках. Суровое, обветренное лицо, крупный нос, прямые широкие брови — все это хранило следы былой привлекательности.

Рядом с ней примостилась маленькая, пухленькая и гораздо более женственная Агата Доусон, загадочные обстоятельства смерти которой и привели Уимзи и Паркера в эту тихую деревушку. Мисс Доусон мило, застенчиво улыбалась — выражение ее лица было не такое властное, как у ее грозной подруги, но тем не менее одухотворенное и выразительное. Без сомнения, компаньонки были довольно выдающейся парочкой.

Лорд Уимзи задал мистеру Пиггину пару вопросов о семье Уиттакер.

— Ну, сэр, тут я мало что могу сказать. Мы всегда думали, что мисс Уиттакер рассорилась со своим семейством — поэтому и поселилась здесь сама по себе. В наше время девушки редко уезжали вот так просто из дома. Но если вы хотите узнать про нее побольше, сэр, то есть тут один старик, который вам все расскажет и про Уиттакеров, и про Доусонов. Бен Коблинг. Сорок лет прослужил у мисс Уиттакер конюшим. Женился на служанке мисс Доусон, когда та приехала вместе с ней в Норфолк. Ему восемьдесят семь, но он отлично держится, и у него хорошая память. У нас его все уважают. Живет с женой в коттедже, который мисс Уиттакер завещала ему. Если хотите, заходите завтра, сэр, убедитесь, что память у старого Бена еще хоть куда. А теперь извините, сэр, но мне пора. Бар закрывается. Время, джентльмены! С вас еще восемь пенсов, сэр. Благодарю вас, сэр. Поторопитесь, джентльмены, прошу вас. Джо, начинай уборку.

— Отличное местечко — Крофтон, — сказал лорд Уимзи, когда они с Паркером остались одни в просторной спальне с низким потолком и улеглись в постели, пахнущие лавандой. — Бен Коблинг наверняка все знает про кузена Аллилуйю. Жду не дождусь встречи с Беном Коблингом.

12 Жили-были две старые девы…

Возможность передавать свою собственность по наследству является весьма важным и ценным обстоятельством человеческой жизни.

Эд. Бёрк. «Размышления о Французской революции»

На смену дождливой ночи пришло солнечное утро. Лорд Уимзи, в приливе жизнелюбия поглотив невероятное количество яичницы с беконом, вышел на крыльцо отеля «Лиса и пес», медленно набил трубку и, прислонившись к стене, погрузился в медитацию. Оживление в баре свидетельствовало о том, что близится время открытия. Через дорогу цепочкой прошагали утки. Кошка прыгнула на скамью, потянулась, подобрала под себя лапки и плотно обернула их хвостом, видимо, чтобы они не расползались в разные стороны. Мимо проскакал конюх на гнедой кобыле, за ними в поводу скакала еще одна, с подстриженной гривой. Следом пробежал спаниель: одно ухо у него вывернулось наружу, и его смешно трепал ветер.

«Ба!» — воскликнул лорд Уимзи.

Дверь гостиницы распахнулась, из нее выглянул бармен со словами: «Доброе утро, сэр, отличная погода» — и вновь скрылся внутри.

Питер в ответ хмыкнул, оттолкнулся от стены и медленно сошел с крыльца.

За углом, у стены церкви, в поле его зрения возникла невысокая сгорбленная фигурка — старик со сморщенным лицом, скрюченными ревматизмом руками и ногами, в брюках, заправленных в кожаные гетры.

Старик просеменил по направлению к гостинице; добравшись до скамейки, он стащил с головы шляпу и уселся рядом с кошкой, при этом его кости громко хрустнули.

— Доброе утро, сэр, — поздоровался старик.

— Доброе утро, — отозвался лорд Уимзи. — Восхитительный день!

— Ваша правда, сэр, ваша правда, — закивал его собеседник. — Поверите ли, в такие деньки я молю Господа, чтобы он позволил мне задержаться в этом прекрасном мире еще на годик-другой.

— Вы выглядите на удивление бодрым, так что, по-моему, у вас все шансы.

— Я и правда в полном порядке, сэр, благодарю вас, хотя мне уже сравнялось восемьдесят семь.

Лорд Уимзи изобразил на лице приличествующее случаю изумление.

— Да уж, сэр, восемьдесят семь, и если бы не артрит, мне не на что было бы жаловаться. На самом деле я даже крепче, чем выгляжу. Знаю, меня малость скрючило, сэр, но это все лошади, сэр, а не возраст. Я с ними всю жизнь провозился, с лошадьми-то. Работал с ними, даже спал рядом — можно сказать, сэр, жил на конюшне.

— У вас была великолепная компания, — улыбнулся Питер.

— Тут вы правы, сэр, да, правы. Моя жена всегда говорила, что ревнует меня к моим лошадкам. Говорила: мол, с Ними я разговариваю чаще, чем с ней. Может, так оно и было, сэр. Лошади никогда не болтают глупостей — так я ей отвечал, — а про женщин этого не скажешь, так ведь, сэр?

— Совершенно верно, — кивнул Уимзи. — Выпьете чего-нибудь?

— Благодарю вас, сэр. Как обычно, пинту горького пива. Джим знает. Всегда начинайте день с пинты горького, сэр. Гораздо полезнее чая, уверяю вас, и не так раздражает желудок. Джим! — позвал старик.

— Пожалуй, я с вами соглашусь. Мне тоже кажется, что чай как-то раздражает. Мистер Пиггин, два горьких пива, пожалуйста. Может, вы тоже присоединитесь?

— Благодарю, милорд, — сказал владелец гостиницы. — Джо! Два больших горьких и «Гиннес». Прекрасное утро, милорд. Здравствуйте, мистер Коблинг — вижу, вы уже познакомились?

— Надо же! Так вы и есть мистер Коблинг? — удивился лорд Уимзи. — Рад встрече! Мне очень хотелось с вами поговорить.

— Да, сэр?

— Я сказал этому джентльмену — его зовут лорд Питер Уимзи, — что вы можете рассказать ему об этих двух подругах-компаньонках — мисс Уиттакер и мисс Доусон. Он знаком с друзьями мисс Доусон.

— Да? Вот ведь какое совпадение! И правда, я, можно сказать, знаю все об этих дамах. И очень этим горжусь. Пятьдесят лет я работал у мисс Уиттакер. Пришел к ней совсем мальчишкой, был младшим грумом под началом старого Джонни Блэкторна, а после его смерти стал главным конюшим. Она тогда была красивая девушка, загляденье просто, уж поверьте мне. Спина прямая, на щеках румянец, а волосы черные, блестящие — в точности как грива у кобылы-двухлетки. И своенравна, ужас до чего своенравна. Сколько джентльменов ходило вокруг нее, но она ни одному из них не дала надеть на себя узду. Обращалась с ними, как с отребьем. Никого к себе не подпускала, разве что конюхов — и только по делу, касавшемуся лошадей. Да уж, случаются у природы такие капризы. У меня была сука терьера, точь-в-точь как она. Крыс ловила лучше любой кошки. Но что до кобелей — то ни-ни. Я перетаскал к ней псов со всей округи, но она ни одного к себе не подпустила. Грызла их до крови. Визг стоял — вы такого никогда не слышали. Наверное, Господь создает таких для каких-то особых целей. Среди остальных женщин они как белые вороны.

— Да уж, — промолвил Питер.

В молчании они допили пиво.

Мистер Пиггин прервал состояние безмолвного созерцания, в котором находился до этого, чтобы рассказать историю, случившуюся с мисс Уиттакер на охоте. Мистер Коблинг вспомнил другую. Лорд Уимзи повторил: «Да уж». Тут объявился Паркер, Питер представил его, и мистер Коблинг изъявил желание угостить всех еще одной порцией выпивки. Вслед за ним мистер Пиггин купил всей компании еще по пиву, а затем откланялся, объяснив, что его ждут посетители.

После ухода мистера Пиггина лорд Уимзи осторожно попытался навести разговор на интересовавшую его тему — историю семьи Доусон. Паркер, воспитанный в школе Барроу в Фернессе и оттачивавший свои коммуникативные навыки на службе в Скотленд-Ярде, периодически вклинивался в разговор, пытаясь подобраться к сути с помощью прямых вопросов. От этого мистер Коблинг раз за разом терял нить повествования и уходил в Дебри многочисленных побочных сюжетных линий. Уимзи толкал друга под столом ногой, чтобы тот замолчал, и с бесконечным терпением возвращал беседу в главное русло.

Прошло около часа, прежде чем мистер Коблинг объявил, что его жена может рассказать им гораздо больше о Мисс Доусон, нежели он сам, и пригласил посетить его коттедж. Приглашение было с готовностью принято, и Джентльмены отправились в путь; по дороге мистер Коблинг объяснял Паркеру, что ему уже восемьдесят семь, но он крепче, чем выглядит, и ему не на что было бы жаловаться, если бы не ревматизм. «Знаю, меня малость скрючило, — повторял мистер Коблинг, — но это все лошади. Я всю жизнь с ними провозился…»

— Что-то вы какой-то раздраженный, Чарльз, — прошептал Уимзи ему на ухо, — наверное, все дело в чае, который вы пили на завтрак, — он так действует на желудок.

Миссис Коблинг оказалась очаровательной пожилой леди, с лицом, напоминающим печеное яблочко. Она была несказанно рада возможности поговорить о своей драгоценной мисс Агате. Паркер, считая необходимым как-то обосновать их расспросы, начал многословное объяснение, но его даже не стали слушать. По мнению миссис Коблинг, было абсолютно естественно, что весь мир интересуется семьей Доусон, и она без предисловий начала свой рассказ.

Она поступила на службу к Доусонам еще девочкой, можно сказать, как только родилась. Да и как иначе — ведь ее мать была экономкой у мистера Генри Доусона, отца мисс Агаты, а до этого — у его отца. Она сама начала работать в большом доме горничной, когда ей сравнялось пятнадцать. Мисс Харриет, той, что вышла потом за Джеймса Уиттакера, тогда было всего три. Да, и она была там, когда родились остальные дети. Мистер Стивен — он был наследником, и, боже! сколько же неприятностей он принес семье, можно сказать, свел отца в могилу. Очень печально все повернулось. Бедный мистер Генри пустился в какие-то спекуляции: миссис Коблинг не знала, в какие именно, но он связался с непорядочными людьми где-то в Лондоне и все потерял. Бедняжка, он так и не смог от этого оправиться. Умер, когда ему было всего пятьдесят четыре. Такой приятный, положительный джентльмен, у него для каждого было доброе слово. Жена ненадолго его пережила. Она была француженка, очень милая, но в Англии чувствовала себя совсем одинокой. Семьи у нее не было, двух сестер заживо замуровали эти страшные паписты.

— А что сделал мистер Стивен, когда лишился наследства? — спросил Уимзи.

— Мистер Стивен? Занялся торговлей. Может, это и не пристало джентльмену, но я слышала, что старый Барнаба Доусон, дед мистера Генри, был простым зеленщиком или вроде того, а ведь, как говорится, через три поколения дети повторяют судьбу своих предков. Правда, мистеру Стивену пришлось тогда нелегко. Он был помолвлен с прекрасной девушкой, да-да, и очень богатой наследницей. Но когда та узнала, что мистер Стивен беден, разорвала помолвку — оно и к лучшему, раз она была такая бессердечная. До сорока лет мистер Стивен прожил холостяком, а потом женился на женщине, у которой совсем не было семьи — вообще никаких родственников. Она была очень милая и стала ему прекрасной женой, уж поверьте, ребенок у них родился только один, мистер Джон. Они в нем души не чаяли. А потом, в один ужасный день, пришло известие, что он погиб на войне. До чего же это страшное дело, война, да, сэр? — никому от нее ничего хорошего, только налоги увеличиваются да цены подскакивают небес.

— Так его убили? Какое горе для несчастных родителей!

— Да уж, сэр. Для бедного мистера Стивена, который так столько всего пережил, это стало последней каплей. Он сошел с ума и застрелился. Мало того, еще и жену вою застрелил. Вы должны помнить об этом случае, сэр. О нем много писали в газетах.

— Кажется, я что-то припоминаю, — сказал Паркер, дабы не умалять значения местной трагедии. — А молодой Джон — насколько я понял, он не был женат?

— Нет, сэр. И это тоже весьма прискорбно. Он был помолвлен с одной девушкой, медсестрой из госпиталя, — как мы поняли, и надеялся жениться на ней во время слегшего отпуска. Только у них ничего не вышло.

Миссис Коблинг всхлипнула и промокнула глаза краешком фартука.

— А мистер Стивен был единственным сыном?

— Не совсем так, сэр. Были еще близнецы. Очаровательные малыши, но они прожили всего два дня. Родились через четыре года после мисс Харриет — той, которая вышла за мистера Джеймса Уиттакера.

— Нуда, конечно. Через них-то две семьи и оказались связаны между собой.

— Да, сэр. Мисс Агата, мисс Харриет и мисс Клара Уиттакер — они все учились в одной школе, так миссис Уиттакер пригласила обеих девушек погостить у мисс Клары на каникулах, и тогда мистер Джеймс влюбился в мисс Харриет. Она была не такая хорошенькая, как мисс Агата — это на мой вкус, — но очень живая и веселая, а мисс Агата никогда не флиртовала и вообще считала любовь страшной глупостью. Она мне сама говорила: «Бетти, я никогда не выйду замуж, и мисс Клара тоже, и мы будем жить с ней вместе, без этих надоедливых, напыщенных джентльменов». Так оно и вышло, сэр, как вы знаете. Мисс Агата, хотя и тихая, всегда была очень решительной. Как вобьет себе что-нибудь в голову, нипочем ее не переубедишь — ни уговорами, ни угрозами, ничем! Как я ни пыталась, не получалось — даже когда она была совсем крошкой. Я тогда часто помогала в детской. Или разозлится, или расплачется, но ни за что не уступит.

Уимзи подумал о беспомощной, прикованной к постели пожилой женщине, стоящей на своем, несмотря на уговоры нотариуса и настойчивость племянницы, и почувствовал, что проникается уважением к мисс Агате Доусон.

— Выходит, семья Доусон практически вся вымерла? — спросил он.

— Похоже на то, сэр. Осталась только мисс Мэри — но она, конечно, Уиттакер. Она внучка мисс Харриет, единственного ребенка мистера Чарльза Уиттакера. Тоже осталась совсем одна, прежде чем переехать к мисс Доусон Мистер Чарльз и его жена погибли в ужасной автокатастрофе — можно подумать, их семью преследовал злой рок. Прямо не верится, что мы с Беном пережили их всех.

— Не грусти, мать, — сказал Бен Коблинг, накрыв ее руки своими. — Бог был милостив к нам.

— Воистину! У нас трое сыновей, сэр, и две дочери, и четырнадцать внуков, и уже трое правнуков. Хотите посмотреть их фотографии, сэр?

Лорд Уимзи сказал, что с удовольствием взглянет на снимки, Паркер также пробормотал нечто одобрительное. Засим последовали жизнеописания всех потомков семейства Коблингов. Как только в рассказе возникала пауза, Чарльз наклонялся к Питеру и шептал ему на ухо: «Как насчет кузена Аллилуйи?», — но, прежде чем тот успевал задать вопрос, бесконечная семейная хроника возобновлялась.

— Ради всего святого, Чарльз, — прошипел Питер, разъяренный, когда миссис Коблинг покинула их, чтобы принести шаль, которую внучок Уильям прислал ей с Дарданелл, — хватит говорить «аллилуйя»! Мы же не в церкви!

Шаль получила заслуженные комплименты, после чего беседа перешла к заморским землям и местным аборигенам, в частности к нефам, и лорд Уимзи, напустив на себя беззаботный вид, спросил:

Кстати, а не было ли у Доусонов родственников где-нибудь за границей?

— Ну конечно, — слегка удивившись, ответила миссис Коблинг. — Мистер Пол, брат мистера Генри. Но о нем здесь почти не вспоминали. Он был — если можно так сказать — головной болью для всей семьи. Представьте, — тяжкий вздох, голос понизился до шепота, — он стал папистом и ушел в монахи! (Окажись он убийцей, это вряд ли было бы воспринято хуже.) Мистер Генри считал себя виновным в его поступке.

— Это почему же?

— Дело в том, что жена мистера Генри — моя дорогая хозяйка, сэр, — она была француженкой, и, как я уже говорила, паписткой — ничего не поделаешь! Конечно, ее вырастили в католической вере, и она не знала никакой другой. Она вышла замуж совсем молоденькой, и мистер Генри сделал из нее настоящую христианку, так что она вскоре отказалась от своего идолопоклонства и стала посещать нашу приходскую церковь. Но мистер Пол влюбился в одну из ее сестер, а эта сестра решила, что должна посвятить себя религии, и постриглась в монахини. Сердце мистера Пола было разбито, тогда он, — снова пауза и вздох, — и ушел в монастырь. Весьма прискорбное стечение обстоятельств.

Далее выяснилось, что мистер Пол дожил до преклонных лет, и, насколько знала миссис Коблинг, был жив и поныне.

— Если он жив, — прошептал Паркер, — то, вероятно, является тем самым наследником. Он дядя Агаты Доусон и ее ближайший родственник.

Уимзи нахмурился и обратился к миссис Коблинг:

— Вообще-то, спрашивая про родственников мисс Доусон за границей, я не имел в виду мистера Пола. Я слышал о другом человеке, с кожей более темного цвета, собственно говоря, черном.

— Черном? — вскричала пожилая дама. — О нет, сэр, это невозможно! Разве что — Господи помилуй, этого не может быть! Бен, как ты думаешь — могло такое случиться, что Саймон… ну, ты понимаешь?

Бен покачал головой:

— Я о нем почти ничего не слышал.

— О нем никто почти ничего не слышал, — энергично подхватила миссис Коблинг. — Он уехал давным-давно, и его редко вспоминали. «Пропащий Саймон» — так они его называли. Он уплыл в Индию много лет назад, и никто не знал, что с ним стало. Он мог жениться на темнокожей индианке, и тогда это может быть его внук — или нет, скорее правнук, он же был дядей мистера Генри, но с тех пор прошло так много времени…

Лорд Уимзи был разочарован. Внук «пропащего Саймона» стоял слишком далеко в очереди наследования, чтобы претендовать на деньги мисс Доусон и мисс Уиттакер.

— Все это очень интересно, — тем не менее заметил он. — А вы не помните, куда он уехал: в Вест- или в Ост-Индию?

Миссис Коблинг не могла ответить на этот вопрос, но ей казалось, что гам упоминалась Америка.

— Жаль, что мистер Пробин покинул Англию. Он бы мог многое рассказать вам о Доусонах. Но в прошлом году он ушел на покой и переселился в Италию.

— А кто он такой?

— Мистер Пробин был нотариусом мисс Уиттакер, — сказал Бен, — и вел дела мисс Доусон тоже. Очень приятный джентльмен, но скрытный, да-да, очень скрытный. Все эти чиновники-крючкотворы таковы — знают много, но ничего не скажут, — добавил он.

— Он жил в Крофтоне?

— Нет, сэр, в Крофтон-Магна, в двенадцати милях отсюда. Его дело приобрели Пойнтер и Уинкин, но они молодые, и я о них ничего не знаю.

Поняв, что они выжали из супругов Коблинг все, что могли, Уимзи и Паркер откланялись и покинули их дом.

— Значит, кузен Аллилуйя оказался холостым выстрелом, — сказал Паркер.

— Может быть, да, а может, и нет. Не исключено, что он как-то связан с нашим делом. Правда, кандидатура покрывшего себя позором паписта Пола кажется мне более перспективной. Безусловно, мы должны связаться с Мистером Пробином. Вы уже догадались, кто это?

— Тот самый загадочный нотариус, верно?

— В яблочко! Он наверняка знает, почему мисс Доусон необходимо было подписать завещание. Так что поедем-ка мы прямиком в Крофтон-Магна, зайдем к Пойнтеру и Уинкину и узнаем, не смогут ли они нам чем-нибудь помочь.

К несчастью, Пойнтер и Уинкин помочь ничем не могли. Мисс Доусон когда-то отказалась от услуг мистера Пробина и передала свои дела новому нотариусу. Пойнтер и Уинкин никак не были связаны с семейством Доусон. Тем не менее, они охотно сообщили адрес мистера Пробина — вилла Бьянка во Фьезоле. Они сожалели, что больше ничего не могут сделать для лорда Уимзи и мистера Паркера. Увы.

Питер кратко прокомментировал ситуацию:

— Ничего не поделаешь. Пора нам подумать о ланче, а затем написать пару писем: одно мистеру Пробину, а второе моему доброму другу епископу Ламберту в миссию Ориноко. Вдруг он знает что-нибудь о кузене Аллилуйе. Улыбнитесь, друг мой! Как говорил Инголдсби: «Ветры дуют, дуют ветры, скоро, скоро нам в погоню!» Любите Джона Пила? Знаете, где находится земля, усыпанная лимонным цветом? Не знаете? Не важно. Поищете, когда будете планировать свадебное путешествие.

13 Аллилуйя

Достопочтенный прелат, епископ Ламберт из миссии Ориноко, оказался человеком практического склада, притом весьма любезным. Он не был лично знаком с пресвятым Аллилуйей Доусоном, но предполагал, что тот мог принадлежать к миссии Скинии — религиозной организации, ведущей важную работу в колониях. Он изъявил желание лично связаться с лондонской штаб-квартирой этой миссии, пообещав известить лорда Уимзи о результатах. Два часа спустя секретарь епископа Ламберта дозвонился до миссии Скинии и получил исчерпывающую формацию об отце Аллилуйе Доусоне, который как раз находился в Англии, а точнее — в здании миссии в Степни. Престарелый священник пребывал в стесненных обстоятельствах — сей факт епископ счел весьма прискорбным. Он отказался от благодарности, объяснив, что всю работу выполнил его трудяга-секретарь. Епископ был рад слышать лорда Уимзи. «Кстати, как у вас идут дела? Ха-ха! А когда вас можно ждать в гости?»

Питер предусмотрительно захватил с собой Чарльза, и вдвоем они поспешили в миссию Скинии. Явление зловещей «миссис Мердль» с ее черной крышей и сверкающей латунной выхлопной трубой произвело неизгладимое впечатление на юное поколение местных жителей.

Они столпились вокруг машины и занялись испытанием клаксона еще до того, как Уимзи успел позвонить дверь миссии. Паркер попытался урезонить ребят, пригрозив наказанием и походя упомянув о том, что является офицером полиции, чем привел непослушную молодежь в полный экстаз. Под предводительством энергичной юной особы лет двенадцати они встали в хоровод и радостно запрыгали вокруг разъяренного детектива. Паркер отстал в их адрес несколько едких замечаний, но это лишь подогрело азарт подростков, и они стали громко распевать оскорбительные куплеты. В этот момент дверь миссии распахнулась, и оттуда вышел худощавый юноша в очках. Он погрозил расшалившимся детям пальцем, сказал: «Ну, это уж слишком». Но это не произвело на него никакого эффекта, похоже, юноша и не рассчитывал него.

Лорд Уимзи объяснил цель своего визита.

— О, прошу вас, входите, — сказал юноша. В руке он держал книгу по теологии с красивой закладкой меж страниц. — Боюсь, что ваш друг… ну… у нас тут бывает шумновато…

Паркер наконец освободился от юных мучителей и направился к крыльцу, изрыгая угрозы и проклятия, на которые враги отвечали насмешливыми гудками клаксона.

— Этак они посадят аккумулятор, — сказал Уимзи.

— Настоящие дьяволята, никто им не указ, — пробурчал Паркер.

— Просто с ними надо обращаться по-человечески, — парировал Уимзи. — Дети — существа с теми же страстями, что политики или финансисты. Эй, Эсмеральда, — он поманил к себе их кудрявую предводительницу.

Юная леди высунула язык и показала грубый жест, однако, заметив монетку, блеснувшую в руке его светлости, подошла поближе и замерла перед ним в ожидании.

— Смотрите, — сказал Уимзи, — здесь у меня полкроны — это, как вы знаете, тридцать пенни. Как, по-вашему, они бы вам пригодились?

Ничто человеческое было не чуждо этой девчонке. Онемев от такого неслыханного предложения, она принялась чесать правую ногу грязным ботинком, напяленным на левую, не обращая внимания на сползший чулок.

— Насколько я могу судить, — продолжал лорд Уимзи, — вы способны удержать ваших юных друзей в рамках дозволенного, если сами того пожелаете. Итак, если вы не дадите им прикоснуться к моей машине за то время, что я буду в доме, то получите эту монету. Если они будут нажимать на клаксон, я услышу гудки. За каждый гудок вы будете лишаться одного пенни, понятно? Если гудок прозвучит шесть раз, вы получите всего два шиллинга. Тридцать гудков — и вы не получите ничего. Кроме того, я буду периодически выглядывать в окно. Если я увижу, что кто-то прикасается к машине или сидит в ней, вы тоже не получите ничего. Условия ясны?

— Мне над' см'треть за ваш'й м'шиной. Если кто залудит, вы оттяп'ете у м'ня медяк, — сказала девчонка, глотая буквы. Типичный жаргон жителей Степни.

— Совершенно верно, — кивнул Питер.

— Дог'ворились, мистер. Я п'смотрю, чтоб б'льше никто ее не тронул.

— Какая хорошая девочка! Итак, сэр…

Юноша в очках провел их в маленькую темную приемную, напоминающую зал ожидания железнодорожной станции; на стенах висели гравюры с текстами из Ветхого Завета.

— Я скажу мистеру Доусону, что вы пришли, — очкарик исчез, по-прежнему сжимая в руке свой богословский учебник.

Лежавшая за дверью циновка зашуршала, и Уимзи с Паркером приготовились лицом к лицу столкнуться со злоумышленником, пытающимся завладеть наследством Агаты Доусон.

Велико же было их удивление, когда в дверном проеме возник престарелый человек самого робкого и безобидного вида. Трудно было представить себе человека, менее похожего на убийцу, нежели этот старичок, глядевший на них, нервно моргая из-под очков в металлической оправе, сломанных в нескольких местах и перевязанных проволокой.

У пресвятого Аллилуйи Доусона были приятные черты лица, тонкий орлиный нос и темно-оливковая кожа уроженца одного из островов Вест-Индии. Волосы его, поредевшие и седые, вились плотными кольцами. На сутулых плечах висела прохудившаяся сутана. Выпуклые черные глаза с желтоватыми белками дружелюбно смотрели на детективов, а его улыбка была открытой и искренней.

— Вы хотели меня видеть? — спросил он на чистейшем английском, с едва заметным островным акцентом. — Кажется, я не имел удовольствия…

— Здравствуйте, мистер Доусон. Мы… видите ли, мы собираем информацию… ну, о семье Доусонов из Крофтона в Уорвикшире, и узнали, что вы могли бы просветить нас… относительно их иностранной родни, если будете так любезны…

— О, конечно! — старик выпрямил спину. — Я ведь и сам — в каком-то смысле — являюсь их родственником. Не хотите ли присесть?

— Благодарю вас. Мы так и думали.

— Вас прислала мисс Мэри Уиттакер?

В его вопросе Уимзи уловил одновременно любопытство и опаску. Не зная, что кроется за этим, он предпочел не вдаваться в подробности.

— Нет-нет. Мы… знаете ли… пишем труд об англичанах в колониях. Могилы, генеалогия — в этом роде.

— Ах, вот оно что! А я-то понадеялся… — Священник негромко вздохнул. — Но в любом случае я с удовольствием помогу вам.

— Тогда, может быть, вы расскажете, что стало с Саймоном Доусоном? Мы знаем, что он покинул семью и уплыл в Вест-Индию где-то в тысяча семьсот…

— Тысяча восемьсот десятом году, — быстро поправил его отец Аллилуйя. — Да… Попал в переделку, когда ему было шестнадцать. Связался с плохими людьми, гораздо старше себя, и оказался замешан в одно очень неприятное дело. Азартные игры, потом убийство. Не на дуэли — в те дни это никого бы не удивило… Нет, то было преднамеренное убийство, против которого наставляет нас Господь, — в общем, человек был убит, а Саймону Доусону и его дружкам пришлось скрываться от правосудия. Саймон завербовался на военную службу и уехал из страны. Прослужил пятнадцать лет, а затем его перекупил капитан одного капера, француз. Оттуда он сбежал и — если опустить детали — осел в Тринидаде под чужим именем. Какие-то английские колонизаторы поступили с ним по-доброму и дали работу на своей сахарной плантации. Он трудился на славу и, в конце концов, сам стал плантатором.

— А под каким именем он там жил?

— Харкауэй. Думаю, он боялся, что его будут преследовать как дезертира, если он объявится под собственной фамилией. Так или иначе, но ему нравилась жизнь на плантациях, и он не собирался никуда уезжать оттуда. Не думаю, что он захотел бы вернуться на родину, даже ради наследства. Кроме того, он наверняка боялся, что всплывет то старое убийство, хотя вряд ли его стали бы судить по истечении срока давности, и потом — тогда он был слишком молод, да и злодеяние было совершено не его рукой.

— Ради наследства? — не совсем вежливо перебил священника лорд Уимзи. — Так он был старшим сыном?

— Нет. Старшим был Барнаба, но он погиб при Ватерлоо, не успев обзавестись семьей. За ним шел второй сын, Роджер — тот умер еще во младенчестве от оспы. А Саймон был третьим.

— Значит, наследство семьи получил четвертый?

— Да, Фредерик. Отец Генри Доусона. Конечно, они пытались узнать, что сталось с Саймоном, но в то время получить информацию из колоний было слишком сложно, а сам он так и не объявился. Поэтому его обошли.

— А что случилось с детьми Саймона? — спросил Паркер. — Собственно, они у него были?

Священник кивнул, и его смуглые щеки залил темный, тягучий румянец.

— Я его внук, — просто сказал он. — Вот почему я и приехал в Англию. Когда Господь призвал меня стать пастырем для моих соотечественников, я был достаточно обеспеченным человеком. От отца я унаследовал плантацию сахарного тростника, женился и был очень счастлив. Но потом пришли тяжелые времена — земля истощилась, а моя паства была слишком немногочисленной и бедной, чтобы поддерживать меня. Кроме того, я стал слишком стар и слаб, чтобы исполнять свои обязанности, да и жена моя заболела; к тому же Господь благословил нас несколькими дочерьми, которых надо было кормить. Мы испытывали сильную нужду. А потом я наткнулся на старые семейные бумаги, принадлежавшие моему деду, Саймону, и узнал, что его фамилия была вовсе не Харкауэй, а Доусон. Вот я и подумал, что, может быть, в Англии у меня есть семья и что Господь услышал мой глас вопиющего в пустыне. Поэтому, когда от нашей страны нужно было послать представителя в штаб-квартиру миссии в Лондон, я испросил разрешения оставить свой приход и приехал в Англию.

— И вам удалось разыскать кого-нибудь?

— Да. Я отправился в Крофтон — это место упоминалось в письмах моего деда — и повидался с местным нотариусом — мистером Пробином из Крофтона. Вы с ним знакомы?

— Я слыхал о нем.

— Ну да. Он оказался весьма приятным человеком и проявил ко мне большой интерес. Мистер Пробин познакомил меня с генеалогией семьи, по которой выходило, что наследником денег и имущества семьи должен был стать мой дед.

— Но к тому времени вся собственность была утеряна?

— Да. И, к несчастью, когда я показал ему свидетельство о браке моих родителей, выяснилось, что оно поддельное. Боюсь, Саймон Доусон был большим грешником. Он взял мою мать в свой дом, как это делали многие плантаторы с цветными женщинами, и показал ей некий документ, который, по его словам, был свидетельством о браке за подписью губернатора. Но когда мистер Пробин навел справки, оказалось, что свидетельство недействительно, ибо губернатора с такой фамилией в наших краях никогда не было. Это ранило мои чувства как христианина, но, поскольку наследовать было нечего, такой поворот событий нас почти не расстроил.

— Надо же, как вам не повезло, — сочувственно сказал Паркер.

— Я просил Господа даровать мне смирение, — сказал пожилой вестиндеец, с достоинством склонив голову. Мистер Пробин снабдил меня рекомендательным письмом к мисс Агате Доусон, единственному оставшемуся в живых члену нашей семьи.

— Да, она жила в Лихемптоне.

— Она приняла меня самым любезным образом, а когда я сообщил ей, кто я такой, но, предварительно заверив, что я никоим образом не посягаю на ее собственность, пожилая леди была так добра, что выделила мне ежегодное пособие в 100 фунтов, которое выплачивала до самой своей смерти.

— И это был единственный раз, когда вы с ней виделись?

— О да! Мне не хотелось казаться навязчивым. Думаю, ей вряд ли понравилось бы, чтобы родственник с таким цветом кожи постоянно крутился возле ее дома, — с изрядной долей самоуничижения произнес отец Аллилуйя. — Но она угостила меня обедом и говорила со мной очень ласково.

— Хм… не сочтите за дерзость, но позвольте узнать: а мисс Мэри Уиттакер продолжает выплачивать вам назначенное пособие?

— Видите ли, нет — и я, конечно, не должен был на это рассчитывать, но оно играло для моей семьи большую роль. К тому же мисс Доусон тогда обнадежила меня, сказала: что бы с ней ни случилось, выплаты будут продолжаться. Еще сказала, что ей почему-то не улыбается идея с завещанием, и добавила: «Но в этом нет никакой необходимости, кузен Аллилуйя, потому что, когда я умру, Мэри унаследует все мои деньги и будет выплачивать вам пособие от моего имени». Может, мисс Уиттакер так и не получила наследства?

— Да нет, получила. Как странно! Могла ли она забыть о вас?

— Я позволил себе написать ей несколько слов утешения после кончины ее тетушки. Вероятно, ей это не понравилось. Не хочется верить, что она ожесточила свое сердце против обездоленного. Вне всякого сомнения, ее поступку объяснения нет…

Лорд Уимзи вздохнул:

— Что ж, я весьма признателен вам за ваш рассказ. Мы узнали все, что хотели, о Саймоне и его потомках. Я только хотел бы записать кое-какие имена и даты, если позволите.

— Конечно. Я принесу бумагу, которую мистер Пробин составил для меня, там есть данные обо всех членах семьи. Позвольте мне на минутку отлучиться.

Он вышел за дверь и вскоре вернулся с листом голубой бумаги, которую обычно используют для документов; на нем было изображено генеалогическое древо Доусонов.

Уимзи записал в свой блокнот даты жизни и прочие подробности, касающиеся Саймона Доусона, его сына Босана и его внука Аллилуйи. Внезапно он ткнул пальцем в имя, написанное гораздо ниже.

— Глядите, Чарльз! Вот и наш Пол — тот самый плохой парень, который подался к папистам и постригся в монахи.

— О, в самом деле! — воскликнул Паркер. — Но, Питер, смотрите, он уже умер — в 1922-м, на два года раньше Агаты Доусон.

— Да. Так что он тоже не годится. Ладно, бывает.

Они закончили делать пометки, распрощались с пресвятым Аллилуйей и вышли на улицу, где Эсмеральда отважно защищала «миссис Мердль» от покушавшихся на нее захватчиков. Лорд Уимзи передал ей монетку и получил машину в целости и сохранности.

— Чем больше я узнаю о Мэри Уиттакер, — признался он, — тем меньше она мне нравится. Могла бы все-таки выделить этому бедолаге хотя бы ту злополучную сотню фунтов в год.

— Похоже, она весьма алчная особа, — согласился Паркер. — Так или иначе, но старина Пол почил в бозе, а кузен Аллилуйя оказался незаконнорожденным. Соответственно, версию о таинственных наследниках из заморских стран мы отметаем.

— Черт побери! — вскричал вдруг Уимзи, бросил руль и обеими руками схватился за голову, чем привел Паркера в полное недоумение. — Я где-то слышал эту фразу. Но где же? Где?

14 Хитросплетения закона

Поступки беспримерные — вот их и надо опасаться.

У. Шекспир. «Генрих VIII»

— Я сегодня ужинаю с Мерблесом, Чарльз, — сообщил Уимзи. — Присоединяйтесь и вы. Я хотел посоветоваться с ним насчет этой истории с семейством Доусон.

— И где будет ужин?

— О, у меня дома. Меня тошнит от ресторанной еды, Бантер приготовит восхитительный ростбиф с кровью, а к нему будет подан зеленый горошек, молодой картофель и молодой зеленый лук. Джеральд специально прислал его из Денвера. В Лондоне такого не купишь. Приходите. Старая добрая английская кухня, бутылочка вина — ирландцы называют его «Хо Бруон». Вы как?

Паркер принял приглашение. Однако он обратил внимание, что, даже говоря о столь животрепещущем предмете, как еда, Уимзи выглядел каким-то рассеянным. Казалось, будто его терзает смутная тревога. Даже когда явился Мерблес, полный сдержанного юмора, Уимзи слушал его, хотя и весьма учтиво, лишь вполуха.

Обед был наполовину съеден, когда, без всяких видимых причин, Уимзи вдруг занес вверх кулак и со всего Размаху опустил его на столешницу красного дерева, отчего рука потрясенного Бантера дрогнула и большая малиновая клякса знаменитого «О-Бриона» пролилась на белую скатерть.

— Вспомнил! — воскликнул Питер.

Бантер сдавленным голосом принес милорду свои извинения.

— Мерблес, — сказал Уимзи, не обращая внимания на слова дворецкого, — новый Акт о праве собственности уже приняли?

— Ну да, приняли, — с некоторым удивлением ответил адвокат. Он как раз дошел до кульминации истории о юном юрисконсульте и еврее ростовщике, когда случился этот досадный инцидент, и был слегка сбит с толку.

— Как я и думал, эта фраза была в газетах — Чарльз, вы должны помнить, — о таинственных наследниках из заморских стран. Пару лет назад были статьи, и они как раз касались нового Акта о праве собственности. Там говорилось, какое разочарование вызовет этот акт у наших писателей романтического жанра. Стало быть, по новому акту дальние родственники не могут вообще претендовать на наследство, не так ли, Мерблес?

— В общем-то, да, — согласился адвокат. — Только не в случае отчужденного или выморочного имущества, там действуют другие законы. Но я так понимаю, что вы имеете в виду обыкновенную частную собственность, верно?

— Да; и что будет с ней, если владелец умрет, не оставив завещания?

— Вообще-то здесь все не так просто… — начал объяснять Мерблес.

— Ладно, давайте так: раньше, до принятия нового акта, собственность получал следующий по степени наследования, и не важно, если он был хоть седьмая вода на киселе.

— В общем и целом — верно. Если оставалась супруга или супруг…

— Забудьте про супругов. Предположим, что покойный не был женат и не имел близких родственников. Тогда наследство получал…

— Следующий по степени родства, кем бы он ни прибился, если можно было подтвердить его права.

— Даже в случае, когда для подтверждения этих прав надо было возвращаться ко временам Вильгельма Завоевателя?

— Если бы удалось отыскать документы той эпохи, достоверно подтверждающие право наследования, то да, — кивнул Мерблес. — Хотя, конечно, маловероятно, что…

— Знаю-знаю. А сейчас? Что теперь происходит в подобных случаях?

— По новому акту процедура наследования при отсутствии завещания значительно упрощается, — сказал Мерблес, отложил нож и вилку и прикоснулся указательным пальцем правой руки к большому пальцу левой, словно готовясь считать.

— Догадываюсь, — перебил его Уимзи. — Я знаю, что такое акт, который должен что-либо упрощать. Это акт, и создатели которого толком не знают, что имели в виду, а каждый пункт его нуждается в пространном пояснении. Но продолжайте!

— По новому акту, — заговорил Мерблес, — половина имущества переходит к мужу или жене, если таковые имеются и если это имущество представляет для них интерес, а вторая половина — к детям, в равных долях. Если же супруга и детей нет, имущество переходит к отцу или матери покойного. Если таковые оба умерли, то наследство получают его братья и сестры, дожившие до этого времени, или их потомки — то есть племянники или племянницы…

— Стоп-стоп, — перебил лорд Уимзи, — дальше не надо. Вы в этом совершенно уверены? Что имущество переходит к племянникам или племянницам усопшего?

— Да. Это значит, что если вы умрете холостяком и не оставите завещания, а ваш брат Джеральд и сестра Мэри к тому времени тоже почиют в бозе, то ваши деньги будут поделены поровну между вашими племянницами и племянниками.

— А что, если я переживу и их тоже — буду коптить небо до тех пор, пока у меня не останутся только внучатые племянники и племянницы, — значит, наследство получат они?

— Ну, я предполагаю, что да, получат, — но в голосе Мерблеса не прозвучало особой уверенности. — Наверняка получат.

— Должны получить, — нетерпеливо перебил его Паркер, — раз в законе говорится о потомках братьев и сестер.

— Да, но тут мы проявляем некоторую поспешность, — сказал Мерблес, склоняясь к лорду Уимзи. — Обывательскому уму слово «потомки» кажется однозначным. Но в законе, — тут Мерблес, до этого державший вместе указательный палец правой руки и безымянный левой, что означало правомерность притязаний на наследство со стороны внучатых племянников и племянниц, положил ладонь на стол и поскреб ногтем скатерть, исподтишка указывая на Паркера, — так вот, в законе это слово может иметь несколько интерпретаций, в зависимости от того, в каком документе оно использовано и когда он был составлен.

— Но по новому акту… — продолжал настаивать лорд Питер.

— Вообще-то, — признался Мерблес, — я небольшой специалист в законах, касающихся прав собственности, поэтому не стал бы сейчас делать скоропалительных выводов, тем более что ни одного дела, связанного с новым актом, в суды пока не поступало. Однако мое предварительное и полностью личное мнение, — которое я рекомендую вам принять на веру лишь после того, как его подтвердит кто-нибудь из авторитетов в области имущественного права, — заключается в том, что, на мой взгляд, слово «потомки» означает потомство ад инфинитум, исходя из чего внучатые племянницы и племянники тоже имеют право на получение наследства.

— Но ведь может быть и другое мнение?

— Да — вопрос непростой…

— Ну, что я вам говорил? — простонал Питер. — Я так и знал, что этот «упрощающий» акт приведет к невероятной путанице.

— Могу я поинтересоваться, зачем все-таки вам понадобилось это знать? — спросил Мерблес.

— Зачем? — переспросил Питер, вытаскивая из кармана генеалогическое древо Доусонов, полученное им от кузена Аллилуйи. — Вот зачем! Мы всегда говорили о мисс Уиттакер как о племяннице мисс Доусон, и сама она всегда называла эту достойную старую леди своей тетушкой. Но если вы взглянете сюда, то увидите, что на самом деле она была ей лишь внучатой племянницей, так как приходилась внучкой сестре мисс Агаты, Харриет.

— Совершенно верно, — заметил Мерблес, — и все равно, она была ее ближайшей родственницей, оставшейся в живых. А поскольку Агата Доусон скончалась в 1925-м, деньги без всяких вопросов перешли к мисс Уиттакер по старому акту, который однозначно подтверждал ее права наследницы.

— Подтверждал, — согласился Уимзи, — вот именно что подтверждал прежде — в этом все дело! Но…

— Боже мой! — воскликнул Паркер. — Я понял, к чему вы клоните. Когда новый акт вступил в силу, сэр?

— В январе 1926-го, — ответил Мерблес.

— А мисс Доусон, как мы знаем, скончалась — неожиданно, по мнению ее врача, — в ноябре 1925-го, — подхватил Уимзи. — Но предположим, что она дотянула бы, как с большой долей уверенности предполагал доктор Карр, До февраля или марта 1926-го… Как вы думаете, сэр, тогда Мэри Уиттакер явилась бы наследницей мисс Доусон?

Мерблес открыл было рот, собираясь заговорить, но тут же закрыл его. Несколько мгновений он молчал то снимая очки, то снова водружая их на нос.

— Похоже, Питер, вы правы, — наконец сказал он суровым тоном, — это весьма серьезный и важный вопрос. Слишком серьезный, чтобы я мог сейчас вам на него ответить. Если я правильно понял, вы предполагаете, что любая двусмысленность в толковании нового акта могла снабдить заинтересованную сторону веским основанием для того, чтобы ускорить кончину мисс Агаты Доусон?

— Именно это я и имел в виду. Конечно, если внучатая племянница наследует в любом случае, ей должно быть вес равно, умрет ее тетка до принятия нового акта или после него. Но если у нее возникают сомнения, она вполне может решиться поторопить престарелую родственницу на пути к могиле. Особенно если дни последней уже сочтены, да и других наследников, которые могли бы возражать, все равно нет.

— Кстати, — вмешался в разговор Паркер, — если внучатая племянница не получает наследства, то кому тогда идут деньги?

— Тогда имущество признается выморочным и переходит герцогству Ланкастерскому, или, иными словами, Короне.

— То есть, — пояснил Уимзи, — никому конкретно. Признаться честно, я не считаю особым преступлением приблизить кончину старушки, испытывающей страшные боли и мучения, дабы заполучить деньги, которые она и так собирается вам передать. Какого черта уступать их герцогству Ланкастерскому? Кому есть дело до герцогства? Это все равно что смошенничать на подоходном налоге.

— С этической точки зрения, — заметил Мерблес, — у меня есть кое-какие замечания по поводу ваших слов. Да и с точки зрения закона убийство есть убийство — вне зависимости от положения жертвы и благоприятности результата.

— К тому же Агата Доусон не собиралась умирать, — добавил Паркер, — и сама говорила об этом.

— Не собиралась, да, — задумчиво повторил Уимзи, — и имела полное право вслух заявлять об этом.

— Думаю, — сказал Мерблес, — что, прежде чем делать какие-то выводы, мы должны проконсультироваться со специалистом в области имущественного права. Интересно, Тоукинггон сейчас дома? Хотя я и не признаю это новомодное изобретение — телефон, думаю, сейчас нам придется им воспользоваться.

Мистер Тоукинггон оказался дома и был совершенно свободен. Он внимательно выслушал краткое изложение дела о наследовании состояния внучатой племянницей. С учетом обстоятельств, а именно будучи захвачен врасплох и не имея возможности как следует обдумать все тонкости, он тем не менее положительно утверждал, что, скорее всего, по новому акту внучатая племянница должна быть исключена из числа наследников. Тем не менее, вопрос подлежал более пристальному рассмотрению, и он предпочел бы свериться с несколькими авторитетными источниками. «Не могли ли вы, мистер Мерблес, зайти ко мне, чтобы при личной встрече обсудить детали?» На это мистер Мерблес отвечал, что в данный момент он ужинает с двумя друзьями, которых этот вопрос также очень интересует. «В таком случае, — предложил мистер Тоукингтон, — почему бы вам с друзьями не зайти сейчас?»

— У Тоукингтона подают восхитительный портвейн, — прошептал Мерблес, предусмотрительно отведя трубку от уха и прикрыв ее рукой.

— Так, может, пойдем и отведаем его? — весело отозвался Уимзи.

— Это недалеко, в Грей-Инн, — добавил Мерблес.

— Тем лучше, — кивнул Питер.

Мерблес снова поднес трубку к уху, поблагодарил мистера Тоукингтона и сообщил, что они незамедлительно направятся в Грей-Инн. «Вот и отлично», — донесся из трубки добродушный голос, после чего Мерблес дал отбой.

Прибыв к дому мистера Тоукингтона, друзья обнаружили, что входная дверь гостеприимно приоткрыта. Не успели они постучать, как хозяин собственной персоной распахнул ее, громогласно приветствуя прибывших. Это был высокий, широкоплечий мужчина с румянцем во всю щеку и хрипотцой в голосе.

Его знаменитое «ну хватит!» повергало в ужас свидетелей, которые имели несчастье столкнуться с ним в суде, так как после этого он обычно в пух и прах разбивал все их предыдущие показания. С лордом Уимзи он был шапочно знаком, инспектора Паркера был рад приветствовать; под его восторженные возгласы гости проследовали в кабинет.

— Пока вы сюда добирались, я успел кое-что выяснить, — сказал он. — Ну не странно ли — люди, пишущие законы, сами не знают, что хотят в них сказать. Ха-ха! Как вы думаете, милорд, почему так происходит, а?

— Видимо, потому, что в законотворчестве принимают участие адвокаты, — ухмыляясь, ответил Уимзи.

— Которые делают все, чтобы у них было побольше работы, да? — добавил Тоукингтон и рассмеялся. — Похоже, вы правы. Адвокатам тоже надо жить. Ха-ха! Итак, Мерблес, давайте вернемся к вашему делу: расскажите мне о нем поподробнее, ладно?

Мерблес снова пересказал суть истории, предварительно выложив на стол генеалогическое древо и объяснив, что они пытаются найти мотив предполагаемого убийства.

— Ха-ха! — воскликнул Тоукингтон с довольным выражением на лице потирая руки. — Неплохо, очень неплохо! Ваша идея, лорд Питер? Какая изобретательность! Только подумайте! Правда, многих эта самая изобретательность приводит прямиком в Олд-Бейли. Смотрите, будьте осторожны, молодой человек, не то плохо кончите! Ха-ха! Итак, Мерблес — что касается толкования слова «потомки» — в нем ведь все дело, так? Ха-ха! Так вот, вы, кажется, утверждали, что оно означает потомков ад инфинитум, то есть до бесконечности. Но почему? Откуда такой вывод, позвольте вас спросить?

— Я только сказал, что оно может иметь такое значение, — мягко возразил ему Мерблес. — Основным намерением авторов нового акта было исключить из числа наследников дальних родственников, сохранив право наследования лишь за потомками братьев и сестер завещателя.

— Намерение? — вскричал Тоукинггон. — Вы меня поражаете, Мерблес! Кого интересуют намерения! Что говорится в этом акте? В нем говорится: «братьям и сестрам завещателя и их потомкам». За отсутствием каких бы то ни было новых дефиниций, я должен заявить, что слово «потомок» следует толковать так же, как в предыдущем акте и остальных законах, касающихся частной собственности. Вы согласны?

— Да, — кивнул Мерблес.

— Тогда я не вижу оснований, чтобы внучатая племянница претендовала на наследство. А вы?

— Извините, — вступил в разговор Уимзи, — я понимаю, что мы, обыватели, кажемся вам юридически ужасно безграмотными, но не могли бы вы все-таки объяснить значение этого чертова слова? Вы оказали бы мне огромную услугу, честное слово!

— Ха-ха! Итак, дело в следующем, — благосклонно произнес Тоукинггон. — До 1837 года…

— Королева Виктория, знаем-знаем, — блеснул эрудицией Питер.

— Совершенно верно. Так вот, когда королева Виктория только взошла на престол, у слова «потомок» не было никакого специального юридического значения — совсем никакого.

— Поразительно!

— Вы так считаете? — спросил Тоукинггон. — Вообще-то у многих слов нет специального юридического значения. Есть и такие, у которых юридическое значение сильно отличается от традиционного. Например, «признательные показания». Ничего общего с признательностью в традиционном смысле этого слова. Ха-ха! Кстати, советую никогда с ними не торопиться. Итак, слова, не имеющие никакого специфического смысла в обыденной речи, в законе часто играют важную роль. Например, я могу сказать юноше вроде вас: «Значит, вы хотите завещать такую-то и такую-то собственность такому-то и такому-то». И вы запросто можете ответить: «Абсолютно верно». Но если вы включите это слово в свою духовную и напишете: «Завещаю такую-то и такую-то собственность такому-то в абсолютное пользование», — оно приобретет определенное юридическое значение и вполне может привести к путанице и прочим нежелательным результатам. Ха-ха! Теперь понятно?

— В общем и целом…

— Отлично. Итак, до 1837 года слово «потомок» не имело специфического смысла. Дарственный акт в пользу и его потомства» просто означал передачу имущества в собственность этого N. Ха-ха! Но с принятием в 1837-м закона о правах собственности ситуация изменилась.

— Только в том, что касается завещаний, — добавил Мерблес.

— Именно так. После 1837-го словом «потомки» стали обозначать отпрысков, как вы говорили, ад инфинитум — в завещаниях. В прочих документах оно по-прежнему не имело специального юридического значения. Ха-ха! Это понятно?

— Да, — кивнул Мерблес, — и в случае, если завещание не было составлено…

— Я как раз подошел к этому, — сказал Тоукингтон.

— …слово «потомки» все равно трактовалось как отпрыски любого колена, и так длилось вплоть до 1926 года.

— Стоп! — воскликнул Тоукингтон. — «Потомки ребенка или детей покойного», вне всякого сомнения, означало потомство ад инфинитум — но — «потомки человека, не являющегося ребенком покойного», означало только детей этого человека, а не их отпрысков тоже. Так говорилось в законе, действовавшем до 1926-го. А поскольку в новом акте не дается других толкований слова «потомок», мы должны придерживаться предыдущей дефиниции. Ха-ха! В случае, о котором мы с вами говорим, женщина, претендующая на наследство, не является ни ребенком покойной, ни потомком ребенка покойной; не является она и ребенком сестры покойной. Она всего лишь внучка покойной сестры мисс Доусон. Из чего я делаю вывод, что по новому акту у нее нет права наследования. Ясно? Ха-ха!

— Вполне, — сказал Мерблес.

— Более того, — продолжал Тоукинггон. — после 1925-го слово «потомок» не означает «потомство ад инфинитум» не только в завещаниях, но и в других документах. Это официально подтверждено, и по этому пункту закон 1837 года претерпел изменение. Правда, прямого отношения к вашему делу это не имеет. Тем не менее, здесь можно усмотреть тенденцию современного толкования данного термина, что также повлияет на суд в случае, если будет рассматриваться дело о правах наследования такими вот «потомками» по новому акту.

— Не могу не воздать должное вашим обширным позициям, — восхитился Мерблес.

— В любом случае, — вмешался Паркер, — сомнения, касающиеся вопроса о правах наследования, представляют собой такой же мотив для убийства, как и уверенность об отсутствии этих прав. Даже если Мэри Уиттакер просто подумала, что может потерять деньги, коли ее тетка доживет до 1926 года, у нее вполне мог возникнуть соблазн избавиться от престарелой родственницы немного раньше, просто на всякий случай.

— Очень может быть, — согласился Мерблес.

— Ловко, очень ловко, — добавил Тоукинггон. — Только вот ведь какое дело: ваша теория основана на том, что Мэри Уиттакер еще в октябре 1925-го была осведомлена о новом акте и последствиях, которые его принятие может повлечь в ее случае. Но откуда она могла все это узнать, а?

— Да откуда угодно, — сказал Уимзи. — Помню, я прочитал статью в Ивнинг Боннер за несколько месяцев до принятия нового Акта — его тогда как раз рассматривали во втором чтении. Я вспомнил о ней, когда услышал эту фразу — про таинственных наследников из заморских стран. Мэри Уиттакер тоже могла прочесть ту статью.

— Но если она прочла статью, то почему же она не обратилась за консультацией к юристу? — спросил Мерблес. — Кто ведет ее дела?

Уимзи покачал головой:

— Не думаю, что мисс Уиттакер пошла к своему юристу. Если она такая сообразительная, как я думаю, то вряд ли. Видите ли, если бы она обратилась к нему, а он бы ответил ей, что она не получит ничего, если только мисс Доусон не подпишет завещание или не скончается до января 1926-го, и если бы потом всплыл тот факт, что старушка очень кстати отправилась на тот свет в октябре 1925-го, опытный адвокат неизбежно заинтересовался бы этим совпадением. Это было бы весьма непредусмотрительно. Я думаю, что она должна была обратиться к кому-нибудь со стороны и, представившись чужим именем, задать ему пару-тройку вполне невинных вопросов.

— Возможно, возможно, — закивал головой Тоукингтон. — Задумай вы совершить преступление, вы бы преуспели — похоже, у вас талант!

— Ну, если бы я задумал совершить преступление, то принял бы все меры предосторожности, — ответил на это лорд Уимзи. — Преступники порой делают страшные глупости! Что же до мисс Уиттакер, то я довольно высоко оцениваю ее интеллектуальные способности. Она сумела тщательно замести все следы.

— А что, если она узнала о новом акте от мистера Пробина? — предположил Паркер. — В тот день, когда он явился к ним и пытался заставить мисс Доусон подписать завещание?

— Это сомнительно, — энергично возразил Уимзи. — Зато я уверен, что он очень старался втолковать старушке, почему без завещания не обойтись, но мисс Доусон была так напугана, что не стала его слушать. Думаю, старый Пробин — стреляный воробей. Вряд ли он мог намекнуть наследнице, что ее единственный шанс заполучить свои денежки — убрать с дороги тетку до вступления в силу нового закона. Вот вы бы сообщили ей на его месте, Тоукинггон?

— Нет, конечно, — ухмыльнулся адвокат.

— Это было бы крайне нежелательно, — согласился и Мерблес.

— В любом случае, — сказал Уимзи, — это легко проверить. Пробин сейчас в Италии — я собирался написать ему, но, возможно, будет лучше, если это сделаете вы, Мерблес. А мы с Чарльзом тем временем попытаемся выяснить, с кем мисс Уиттакер консультировалась по своему делу.

— Надеюсь, вы не забыли, — с ехидцей произнес Паркер, — что, прежде чем выяснять мотивы убийства, неплохо было бы убедиться, что таковое действительно имеет место? Пока что мы знаем, что два высококвалифицированных врача, проводивших вскрытие, единогласно подтвердили, что смерть мисс Доусон была совершенно естественной.

— Слушайте, Чарльз, сколько можно напоминать! Это становится утомительным. Вы как тот ворон, что с платана не слетает, не слетает и на статую Палласа все взирает, все взирает… — отвлекитесь уже! Подождите, скоро я публикую книгу: Краткий справочник убийцы, или 101 способ вызвать естественную смерть. Вам будет очень полезно ее прочитать.

— Жду не дождусь, — съязвил Паркер.

Однако на следующее утро он отправился к своему комиссару и сообщил, что считает необходимым всерьез взяться за расследование дела Агаты Доусон.

15 Искушение святого Петра

На выходе из кабинета комиссара Паркера остановил младший офицер.

— Вам звонила какая-то дама, — сказал он. — Я просил ее перезвонить в 10.30, так что можно ждать звонка с минуты на минуту.

— Она представилась?

— Да. Какая-то миссис Форрест. Зачем звонит — не сказала.

«Странно», — подумал Паркер. Его расследование относительно роли миссис Форрест в деле Берты Гоутубед не привело ни к каким результатам, поэтому он на время выкинул даму в малиновой шляпке из памяти, решив вернуться к этому вопросу позднее. Внезапно ему пришла в голову мысль о том, что она, возможно, обнаружила у себя пропажу бокала и решила поручить розыски профессионалу. Его размышления были прерваны телефонным звонком — его спрашивала миссис Форрест.

— Это инспектор Паркер? Мне страшно неудобно вас беспокоить, но не могли бы вы дать мне адрес мистера Темплтона?

— Темплтона? — недоуменно переспросил Паркер.

— Да-да, Темплтона. Разве не так звали джентльмена, который приходил ко мне вместе с вами?

— Ах да… прошу прощения… я совсем забыл о том случае. Так вам нужен его адрес?

— У меня появились некоторые сведения, которые, я думаю, он будет рад услышать.

— Ну конечно. Вы можете свободно передать их мне.

— Ну, не совсем свободно, — донеслось из трубки, — вы все-таки лицо официальное, знаете ли. Я предпочла бы написать мистеру Темплтону в частном порядке, а уж он, если захочет, пусть расскажет обо всем вам.

— Ясно. — Мозг Паркера заработал с удвоенной скоростью. Пожалуй, не стоило советовать миссис Форрест написать мистеру Темплтону по адресу 110А, Пикадилли. Вряд ли это письмо найдет своего адресата. А если она заглянет туда и обнаружит, что портье не знает никакого мистера Темплтона, то забьет тревогу и скроется вместе с ценной информацией.

— Мне кажется, — сказал Паркер, — я не должен давать вам адрес мистера Темплтона, не спросив у него разрешения на это. Но вы можете позвонить ему…

— О да, вы совершенно правы. Он есть в справочнике?

— Нет, но я дам вам его номер.

— Большое спасибо. Простите, что я вас беспокою…

— Ну что вы, никакого беспокойства. — И Паркер ничтоже сумняшеся продиктовал ей телефон лорда Уимзи, что было весьма опрометчиво: ведь мнимая миссис Форрест немедля по справочнику установит, чей это номер на самом деле.

Дав отбой, Паркер сам позвонил по этому номеру.

— Слушайте, Уимзи, — сказал он, — я только что разговаривал с миссис Форрест. Она хотела написать вам. Адреса я не дал, но дал телефон, так что, если она позвонит и спросит мистера Темплтона, не забудьте, что это вы и есть.

— Чудненько! Любопытно, что понадобилось нашей прекрасной леди?

— Вероятно, она сообразила, что ее история была далека от совершенства, и решила внести в нее кое-какие поправки.

— Этак она запросто себя выдаст. Любой схематичный набросок всегда убедительнее тщательно проработанной картины.

— Согласен с вами.

— На самом деле, мне кажется, она сообразила, что Скотленд-Ярд навряд ли стал бы уделять столько внимания похождениям неверного мужа. И решила, что из такого мягкотелого дурня, как я, она, в отсутствие цербера-полицейского, запросто выжмет нужную ей информацию.

— Возможно. Тогда вы разбирайтесь с ней, а я пока займусь поисками того нотариуса.

— Задачка не из легких, не так ли?

— У меня есть одна идея, надеюсь, она сработает. Сообщу, если будут результаты.

Миссис Форрест позвонила спустя двадцать минут. Она изменила свое мнение: «Не сможете ли вы, мистер Темплтон, зайти ко мне этим вечером, часиков в девять, если это вас устроит? Мне хотелось бы поговорить с вами лично — я не могут доверить свою конфиденциальную информацию бумаге».

Мистер Темплтон с удовольствием принял ее приглашение. Этим вечером он совершенно свободен. Время его полностью устраивает. Он очень обязан миссис Форрест.

«Может быть, вы, мистер Темплтон, будете столь великодушны, что сохраните свой визит в тайне? Мистер Форрест и его ищейки все еще следят за мной, а соглашение о разводе должно быть подписано лишь в конце месяца. Мне сейчас совсем не нужны неприятности. Будет лучше, если вы доедете на метро до Бонд-стрит, а затем пешком дойдете до моего дома: если вы поедете на машине, ее придется оставить у подъезда, что вызовет подозрения, а если возьмете такси, то потом водитель сможет свидетельствовать против меня», — елейным голоском пояснила миссис Форрест.

Мистер Темплтон, как настоящий рыцарь, обещал последовать ее указаниям.

Миссис Форрест сказала, что будет ждать его в девять часов.

— Бантер!

— Да, милорд?

— Я ухожу. Меня просили не говорить куда, так что я не скажу. С другой стороны, мне не хотелось бы исчезнуть бесследно с лица земли — выражаясь фигурально, — поэтому я в запечатанном конверте оставляю адрес. Если я не вернусь до завтрашнего утра, меня можно будет считать свободным от моих обязательств, не так ли?

— Совершенно верно, милорд.

— Если по этому адресу меня не будет, думаю, придется поискать где-нибудь в другом месте — например, в Эппингском лесу или Уимблдон-Коммон.

— Очень хорошо, милорд.

— Кстати, вы сфотографировали отпечатки пальцев, которые я передал вам некоторое время назад?

— О да, милорд.

— Потому что, возможно, мистеру Паркеру они понадобятся для расследования, которое ему придется провести.

— Ясно, милорд.

— Это не имеет никакого отношения к моему сегодняшнему походу, вы понимаете?

— Безусловно, милорд.

— А сейчас принесите мне каталог Кристи. Я собираюсь пойти на аукцион, а потом пообедать в клубе.

И, выбросив из головы предстоящий визит, лорд Уимзи направил свои интеллектуальные и финансовые возможности на то, чтобы, повышая ставки, заставить раскошелиться своих оппонентов — задача, как нельзя лучше соответствовавшая его озорному настроению.

Питер — мистер Темплтон — честно выполнил данное обещание и пешком добрался до дома на Южной Одли-стрит. Как и в первый раз, миссис Форрест сама открыла Дверь. Тот факт, что у нее, по всей видимости, не было ни служанки, ни компаньонки, на первый взгляд показался ему весьма необычным. Однако затем лорд Уимзи решил, что наличие дуэньи хотя и оправдывало бы миссис Форрест в глазах общества, но при определенных обстоятельствах могло бы оказаться для нее губительным. Похоже, эта дама придерживалась вполне здравого принципа: никаких сообщников. Многие злоумышленники, вспомнилось ему, «погибли вотше, не сумев соблюсти правил простых — их не больше пяти».

Миссис Форрест извинилась за то, что доставила мистеру Темплтону столько неудобств.

— Видите ли, я никогда не знаю, следят за мной или нет, — объяснила она. — Чистой воды издевательство. С учетом того, как муж обращался со мной, пока мы жили вместе, это просто чудовищно.

Ее гость согласился, что мистер Форрест должен быть настоящим чудовищем, хотя про себя и заметил, что чудовище это, скорее всего, вымышленное.

— Итак, вы, наверное, гадаете, зачем я пригласила вас сюда, — продолжала очаровательная леди. — Прошу вас, присядьте. Да-да, на диван. Что вам предложить: виски, кофе?

— Кофе, если можно.

— Дело в том, — сказала миссис Форрест, — что с тех пор, как мы виделись с вами, у меня появилась информация по поводу того дела. Я сама была в похожем положении (легкая усмешка)… и очень сочувствую жене вашего друга.

— Сильвии, — проворно вставил Уимзи. — О да! Она, конечно, женщина резкая, но в данном случае у нее были все основания так себя вести. Бедняжка! Ужасно чувствительная — до сих пор не может прийти в себя, знаете ли.

— Еще бы. — Миссис Форрест покачала головой в причудливом тюрбане. Замотанная по самые брови в золотистую ткань, с двумя полумесяцами осветленных волос, прилепленными к щекам, в экзотическом восточном костюме, украшенном вышитыми драконами, она выглядела как юный принц из сказок «Тысячи и одной ночи» Ее пальцы, унизанные кольцами, так и порхали над кофейными чашками.

— Так вот, я очень серьезно отнеслась к вашим словам, и хотя — как я уже говорила — это не имело никакого отношения ко мне, я заинтересовалась этим делом и упомянула о нем в письме к своему другу — тому, который был у меня тем вечером.

— О, — произнес Уимзи, принимая чашку с кофе из ее рук, — очень мило с вашей стороны.

— Он — мой друг — сейчас находится за границей. Письмо не сразу попало к нему, поэтому ответ пришел только сегодня. — Миссис Форрест несколько раз отпила из чашки, словно пытаясь собраться с мыслями, и продолжала: — Его письмо меня слегка удивило. Он напомнил мне, что после ужина ему стало душно, и он открыл в гостиной окно — вот это, — которое выходит на Одли-стрит. Под окном он заметил машину — небольшую, с поднятым верхом, черную или темно-синюю, в общем, темную. И вот, пока он глядел на нее — просто так, знаете, как это бывает, — из дома вышли мужчина и женщина, но не из нашего подъезда, а из другого — на один или два левее, — сели в машину и уехали. Мужчина был в смокинге, и мой друг решил, что это мог быть ваш знакомый.

Лорд Питер, поднесший было чашку к губам, замер, внимательно прислушиваясь к ее рассказу.

— А девушка тоже была в вечернем платье?

— Нет — и это моему другу показалось особенно странным. Она была в обычном темном костюме и шляпке.

Лорд Питер постарался поподробнее вспомнить одежду Берты Гоутубед. Неужели он наконец-то докопался до правды?

— Хм… это очень интересно, — пробормотал он. — А больше ваш друг ничего не запомнил?

— Нет, — миссис Форрест с сожалением вздохнула, — но он пишет, что мужчина обнимал девушку за талию, словно она нехорошо себя чувствовала, и говорил: «Свежий воздух пойдет тебе на пользу». Но вы не пьете ваш кофе!

— Прошу прощения. — Уимзи отвлекся от своих размышлений. — Я пытался кое-что сопоставить, так сказать, сложить два и два. Ах да, кофе… Вы не будете против, если я вылью этот и попрошу вас налить мне другой, без сахара?

— О, прошу прощения! Мне казалось, мужчины всегда пьют черный кофе с сахаром. Дайте мне чашку — я его вылью.

— Позвольте, я сам. — На столе не было мисочки для опивок, поэтому Уимзи быстро вскочил на ноги и вылил кофе в цветочный ящик, стоявший на подоконнике. — Вот и все. А как вы — выпьете еще чашечку?

— Благодарю, для меня это слишком — потом не смогу уснуть.

— Совсем немного!

— Ну что ж, если вы настаиваете. — Она наполнила обе чашки и отпила из своей. — Собственно, это все, что я хотела вам рассказать. Думала, вы захотите знать.

— Весьма любезно с вашей стороны, — сказал Уимзи. Они еще немного поговорили — о театре («я, знаете ли, редко выбираюсь из дому; все из-за этого бракоразводного процесса») и книгах («обожаю Мишеля Арлена»). «Читали ли вы Влюбленных юношей?» — «Нет — совсем недавно заказала их в библиотеке. Может быть, вы мистер Темплтон. хотите чем-нибудь перекусить? Выпить? Бренди? Ликер?» «Нет, благодарю вас. Кажется, мне уже пора спать».

— Нет, прошу вас! В эти длинные вечера чувствуешь себя такой одинокой! — В ее голосе сквозило отчаяние. Лорд Уимзи снова сел на диван.

Миссис Форрест начала сбивчивый и путаный рассказ о своем «друге». Она стольким пожертвовала ради него! А сейчас, когда развод стал почти что свершившимся фактом, у нее появилось ужасное чувство, что ее друг уже не так пылок с ней, как в былые времена. Женщины переживают такое очень тяжело, да и вообще жизнь — нелегкая штука.

И так далее, и тому подобное.

Минуты летели, и у Питера возникло неприятное чувство, что она пристально наблюдает за ним. Она говорила торопливо, перескакивая с темы на тему, но как-то безжизненно, принужденно, тогда как выражение ее глаз свидетельствовало о том, что она тянет время, будто дожидается чего-то. Она напоминала ему человека, которому предстоит хирургическая операция: он знает, что ему станет лучше, но все равно тревожится за ее исход. Кое-как он поддерживал этот бессмысленный разговор, при этом перебирая в голове разные объяснения странному поведению собеседницы. Внезапно он осознал, что она — неуклюже, перебарывая себя — пытается соблазнить его. Сам по себе этот факт не показался Уимзи особенно удивительным. Он был достаточно богат, хорошо воспитан и привлекателен для того, чтобы за свои тридцать семь в достатке получать подобные авансы. И не всегда от женщин опытных. Ему встречались и совсем наивные, и те, кто старательно имитировал наивность. Однако столь неприкрытое заигрывание со стороны женщины, у которой, по ее собственным словам, имелись и муж и любовник, выходило за рамки всех его предыдущих опытов. Кроме того, она не вызывала в нем никакой ответной реакции. Миссис Форрест казалась достаточно миловидной, однако, она отнюдь не привлекала его. Несмотря на яркий макияж и необычное одеяние, она выглядела какой-то бесполой. Паркер — человек с жесткими представлениями о морали и ограниченным кругозором — не был чувствителен к эманациям подобного рода. Уимзи же сразу уловил в ней холодность, еще сильнее давшую о себе знать именно сейчас. Никогда еще он не встречал женщины, в которой «великое Нечто», столь превозносимое миссис Элинор Глин, отсутствовало бы столь бесповоротно.

Она прижалась к нему обнаженным плечом, и с него на черную ткань пиджака посыпались белые хлопья пудры.

Первым делом лорд Уимзи подумал о шантаже. В следующий момент на пороге должен был возникнуть приснопамятный мистер Форрест или некто, представляющий его интересы, пылающий праведным гневом и в растрепанных чувствах.

«Какая незамысловатая ловушка», — подумал Уимзи, а вслух добавил:

— Ну, мне и в самом деле пора идти.

Она схватила его за руку:

— Не уходите!

В ее жесте не было теплоты — только отчаяние. Он подумал, что ей не помешало бы немного попрактиковаться.

— Поверьте, — сказал Питер, — я не могу остаться. Да и вам так будет безопаснее.

— Ради вас я готова рискнуть, — громко прошептала она.

Женщина страстная произнесла бы это горячо. Или задорно. Или решительно. Или вызывающе. Или загадочно.

Она же прошептала это зловещим тоном. Ее ледяные пальцы вцепились в его запястье.

«Ладно, черт с тобой, рискну, — подумал Уимзи. — Надо же узнать, в чем тут дело».

— О, бедная малышка. — Он произнес эти слова хрипловато, с придыханием, притворяясь, будто не в силах сдержать обуявшее его влечение.

Когда он положил руку миссис Форрест на плечи, ее тело напряглось, однако из груди вырвался вздох облегчения.

Он привлек ее к себе и поцеловал в губы, умело имитируя необузданную пылкость.

И тут же все понял. Единожды познавшему этот спазм отвращения, неконтролируемое движение плоти, отвергающей нежеланную ласку, невозможно спутать ни с чем. На мгновение ему показалось, что ее сейчас стошнит.

Он медленно разжал объятия и поднялся — смущенный и одновременно торжествующий. Инстинкт и на сей раз его не подвел.

— Я не должен был этого делать, — сказал лорд Уимзи. — Вы должны меня извинить. Вы не сердитесь, правда?

Она покачала головой, потрясенная.

— А теперь мне и правда пора. Ужасно поздно, и вообще… Где же моя шляпа? Ах да, в прихожей. Ну, прощайте, миссис Форрест, берегите себя. Большое спасибо, что сообщили о письме вашего друга.

— Вы в самом деле хотите уйти?

Она говорила так, словно потеряла последнюю надежду.

«Бог ты мой, — подумал Уимзи, — что же ей все-таки нужно? Конечно, она догадалась, что мистер Темплтон — вовсе не тот, за кого себя выдает. Или она собиралась задержать меня на ночь, чтобы изучить метки из прачечной на моей рубашке? А что, если взять и вручить ей визитную карточку лорда Питера Уимзи?»

Мысли с бешеной скоростью крутились у него в голове. Миссис Форрест не сказала больше ни слова.

Выйдя на лестницу, Уимзи обернулся. Она стояла посреди комнаты и смотрела ему вслед с такой ненавистью, что кровь заледенела у него в жилах.

16 Железное алиби

Наконец-то мисс Уиттакер, а также младшая мисс Файндлейтер вернулись из экспедиции. Мисс Климпсон, эта дотошная сыщица, вооружившись, словно талисманом, письмом лорда Уимзи, пригласила мисс Файндлейтер на чай.

В сущности, она искренне заинтересовалась девушкой. Аффектированность и порывистость Веры Файндлейтер, бесконечное повторение затверженных фраз с претензией на «эмансипированность» — все эти симптомы были хорошо знакомы мисс Климпсон, всю жизнь прожившей в статусе старой девы. По ее мнению, они говорили о том, что девушка глубоко несчастна и утомлена монотонным существованием в провинциальном городке. Кроме того, мисс Климпсон полагала, что Вера стала легкой добычей для прозорливой Мэри Уиттакер. «Отношения с положительным молодым мужчиной, — думала она, — куда больше пошли бы ей на пользу. Нет ничего страшного в том, что школьница… слегка влюбится в свою подругу, однако для женщины двадцати двух лет это крайне нежелательно. Конечно, хитрая Мэри Уиттакер поощряет ее. Ей приятно иметь рядом с собой кого-то, кто восхищается ею и готов исполнять все ее поручения. И уж конечно, это должен быть человек не самый умный — который не сможет затмить ее. Если бы Мэри Уиттакер задумала выйти замуж, ей подошел бы разве что кролик». (Живое воображение мисс Климпсон быстро нарисовало образ подобного мужчины: лысеющего, с брюшком, за каждым словом повторяющего «мне надо посоветоваться с женой».)

Мисс Климпсон задавалась вопросом, с какой целью Провидение создает таких мужчин. По ее мнению, мужчина должен быть уверенным в себе, даже если рука об руку с этой уверенностью идет глупость или злоба. В старую деву она превратилась не по собственной воле, а в результате сложившихся обстоятельств, в противном случае из нее могла бы выйти идеальная супруга.

«Однако, — размышляла мисс Климпсон, — Мэри Уиттакер не из тех женщин, что выходят замуж. По природе она больше склонна к профессиональной деятельности. Кстати, у нее же есть профессия, только почему-то она не хочет возвращаться к ней. Возможно, для ухода за больными нужно иметь больше милосердия и сочувствия, кроме того, медсестре приходится подчиняться врачам. А Мэри Уиттакер, похоже, предпочитает командовать сама — пусть даже курами. «Лучше царить в аду, чем прислуживать в раю». О мой бог! Похоже, я только что сравнила одну из дочерей Евы с дьяволом! Как я могла позволить себе такое? Это допустимо разве что в поэзии. Тем не менее я уверена, что дружба с Мэри Уиттакер не обещает Вере Файндлейтер ничего хорошего».

Гостья мисс Климпсон охотно приступила к рассказу о месяце, проведенном в деревне. Сначала они пару дней объезжали местность, а потом услышали о восхитительной птицеферме, выставленной на продажу, — близ Орпингтона в Кенте. Они сразу же решили отправиться туда и взглянуть на нее, но по прибытии узнали, что ферма должна быть продана не позднее, чем через две недели. Конечно, неразумно было бы сразу бросаться покупать, и тут, по счастливому стечению обстоятельств, им удалось найти небольшой меблированный коттедж, расположенный неподалеку от фермы. Они арендовали его на несколько недель, и мисс Уиттакер занялась изучением состояния птицеводства в этом районе, особенностями самой фермы и тому подобным. Было так чудесно жить вместе и самим вести дом, вдали от этого глупого народца в Лихемптоне.

— Безусловно, мисс Климпсон, вас я не имею в виду. Вы приехали из Лондона и смотрите на вещи гораздо шире. Но все остальные в нашем городе — уф, терпеть их не Могу! И Мэри согласна со мной.

— Это и правда чудесно, — отвечала мисс Климпсон, — вырваться из привычной среды, особенно в приятной компании.

— О да, мы с Мэри стали лучшими подругами, хотя она, конечно, намного умнее меня. Мы твердо решили, что купим ферму и будем управлять ею совместно. Разве это не замечательно?

— Но как вы, две девушки, будете жить совершенно одни? Вы не боитесь заскучать? Не стоит забывать, что в Лихемптоне вас постоянно окружали люди. Разве вам не будет недоставать тенниса, общения с молодыми людьми и прочего в этом роде?

— Ну уж нет! Если бы вы только знали, до чего они все глупы! И вообще, мы не нуждаемся в мужчинах. — Мисс Файндлейтер покачала головой. — Они страшно тщеславны. Смотрят на женщину, как на игрушку или комнатную собачку. Мэри одна стоит пятидесяти таких! Вы бы слышали, как этот индюк Маркхем рассуждал о политике с мистером Тредголдом, тараторил так, что никто слова не мог вставить, а потом и говорит: «Боюсь, эта тема скучновата для вас, мисс Уиттакер» — этаким снисходительным тоном. А Мэри спокойно так ему отвечает: «О, это не тема скучновата, мистер Маркхем»; он-то ничего не понял и продолжает: «Конечно, дамам совсем ни к чему разбираться в политике. Если, конечно, они не какие-нибудь суфражистки». Подумайте только! И с чего это мужчины решили, что могут свысока отзываться о женщинах?

— Очевидно, они просто завидуют нам, — отвечала мисс Климпсон задумчиво, — а зависть делает людей раздражительными и неучтивыми. Думаю, что когда некто пытается относиться свысока к какой-либо группе людей, но одновременно в глубине души подозревает, что не имеет на это никаких оснований, он начинает демонстрировать подчеркнуто пренебрежительное отношение к ним. Вот почему, моя дорогая, я всегда слежу за тем, чтобы не говорить презрительно о мужчинах — даже если они этого заслуживают. Поступай я так, меня немедленно сочли бы завистливой старой девой, так ведь?

— Ну я все равно не собираюсь выходить замуж, — заявила на это мисс Файндлейтер. — Мы с Мэри уже все решили. Нас интересуют деловые вопросы, а не мужчины.

— И вы уже даже попробовали жить вместе, — сказала мисс Климпсон. — Провести вдвоем целый месяц — разве это не испытание для дружбы? А кто помогал вам выполнять работу по дому? У вас была служанка?

— О нет! Никого не было! Мы все делали сами — так забавно! Я научилась отлично выскребать полы и растапливать камин, а Мэри к тому же оказалась замечательной кулинаркой. Такая перемена после всех этих слуг, вечно бродящих по дому. Конечно, дом был современный, со всеми удобствами — кажется, он принадлежит каким-то актерам, в общем, людям из театра.

— А чем вы занимались в свободное время?

— Ну, ездили на машине по окрестностям, смотрели разные места, обходили рынки. На рынках очень интересно — видишь столько всяких фермеров и вообще разных людей. Я, конечно, и раньше посещала рынки, но с Мэри было гораздо веселее, и потом мы прикидывали, где будем продавать собственные товары, когда настанет время.

— А в Лондон вы не заезжали?

— Нет.

— А я думала, вы воспользуетесь возможностью ненадолго заскочить туда.

— Мэри ненавидит Лондон.

— А вы! Разве вам не хотелось там побывать?

— Не особенно. Не в этот раз. Я всегда думала, что мне хочется посмотреть мир, но это оказались просто капризы мятущейся души — так бывает, когда у женщины нет настоящего занятия.

Мисс Файндлейтер произнесла эти слова с видом человека, уставшего от жизни и пресытившегося впечатлениями. Мисс Климпсон сдержала улыбку — ей необходимо было сохранить свое положение конфидентки.

— Итак, вы постоянно были вместе — каждую минуту?

— Совершенно верно. И ни на мгновение не заскучали друг с другом.

— Что ж, это означает, что ваш эксперимент увенчался успехом, — сказала мисс Климпсон. — А вы не думали о том, что, когда вы начнете постоянно жить вместе, вам понадобятся небольшие паузы? Смена общества иногда требуется каждому. Я знавала немало дружеских союзов, распавшихся именно из-за того, что люди слишком много времени проводили вместе.

— Значит, это была не настоящая дружба, — наставительным тоном произнесла девушка. — Мэри и я полностью счастливы друг с другом.

— И все же, — продолжала мисс Климпсон, — надеюсь, вы не обидитесь, если пожилая женщина позволит себе предупредить вас кое о чем. Не старайтесь находиться рядом каждую минуту. Предположим, мисс Уиттакер захочет передохнуть и съездить одна на пару дней в Лондон или навестить друзей — вам придется научиться не обижаться на нее за это.

— Ну конечно, я не буду обижаться. То есть… — Она прислушалась к себе. — Я хочу сказать, что Мэри предана мне точно так же, как и я ей.

— Не сомневаюсь в этом. — Мисс Климпсон вздохнула. — Чем дольше я живу, моя дорогая, тем больше убеждаюсь, что ревность — самое фатальное из всех чувств. В Библии говорится, что она «жестока, словно могила», и это действительно так. Абсолютная преданность без тени ревности — вот главное в вашем случае.

— Да. Хотя, конечно, узнать, что тебе предпочли другого человека — предпочел твой друг, которому ты был так безраздельно предан… Мисс Климпсон, а как вы считаете, в дружбе возможно быть полностью на равных?

— Тогда это идеальная дружба, — ответила мисс Климпсон, — но, по-моему, она встречается крайне редко. Я имею в виду — среди женщин. Мне, например, еще никогда не приходилось сталкиваться с такой. А вот у мужчин она действительно бывает — возможно, потому, что у них, кроме дружбы, есть и другие интересы.

— Мужская дружба — бог ты мой! Да уж, слыхала я о такой. Ни за что не поверю, что это и есть настоящая дружба. Мужчина может уехать на целые годы и напрочь забыть всех своих друзей. И потом — они никогда не открывают друг другу душу. А вот я рассказываю Мэри все, и она мне тоже. Мужчины просто считают, что их приятели — славные парни, но что они знают о душе?!

— Возможно, именно поэтому им удается оставаться друзьями, — улыбнулась мисс Климпсон. — Они не столь требовательны друг к другу.

— Однако настоящая дружба обязывает нас быть требовательными, — с готовностью вскричала мисс Файндлейтер. — Например, для меня дружба — это все. Удивительно, как она украсила мою жизнь. Вместо того чтобы сосредоточиться на себе, человек сосредоточивается на ближнем — разве это не чудесно? Именно это я и называю христианской любовью — когда один человек готов умереть ради другого.

— Ну, не знаю, — возразила мисс Климпсон. — Однажды я слушала проповедь как раз на эту тему — ее читал один замечательный священник. Так вот, в ней говорилось, что такая любовь вполне может перейти в идолопоклонство. Он говорил, что слова Мильтона о Еве: «Он — одному Богу, Она — Богу в нем» — идут вразрез с католической доктриной. Важно во всем соблюдать меру, а разве это мера, когда один человек смотрит на все глазами другого?

— Конечно, Господь всегда должен оставаться на первом месте, — прохладно согласилась мисс Файндлейтер. — Однако если дружба взаимна — а мы говорим именно о такой, — то она никак не может пойти во вред.

— Любовь хороша в том случае, если это любовь правильного свойства, — продолжала гнуть свое мисс Климпсон, — но я не думаю, что она должна быть собственнической. Вам надо постараться… — Она заколебалась, но потом набралась решимости и произнесла: — Видите ли, дорогая, мне все-таки кажется, что гораздо лучше — естественнее, скажем так, — когда спутниками становятся мужчина и женщина, а не люди одного пола. Такой союз обычно бывает гораздо более плодотворным, — слегка игривым тоном добавила она, — и я уверена, что когда на вашем горизонте появится подходящий мужчина…

— Мне не нужен никакой мужчина! — гневно воскликнула мисс Файндлейтер. — Ненавижу подобные разговоры! Чувствуешь себя коровой, которую привели продавать на сельскую ярмарку, честное слово! В наше время только ограниченные люди могут думать так.

Мисс Климпсон подумала, что в порыве искреннего сочувствия отвлеклась от обязанностей детектива и чуть было не лишилась расположения своего информатора. Ей пришлось немедленно сменить тему разговора. Тем не менее, она могла уверить лорда Питера в одном: кого бы ни увидела миссис Кроппер в Ливерпуле, это была не Мэри Уиттакер. Гарантом тому выступала Вера Файндлейтер, ни на миг не отходившая от нее.

17 История провинциального адвоката

«Только для Вашего сведения Уважаемый сэр, я внимательно прочел Ваше письмо, касающееся смерти мисс Агаты Доусон из Лихемптона, и постараюсь как можно точнее ответить на Ваши вопросы с тем условием, что сведения о делах моей бывшей клиентки, которые я собираюсь сообщить, будут сохранены в строгой тайне. Я делаю для вас исключение потому, что Вы обратились ко мне с запросом от лица офицера полиции, занимающегося расследованием этого случая.

Итак, Вас интересует: 1) знала ли мисс Агата Доусон о том, что, в соответствии с новым актом, если она хочет быть уверена, что мисс Уиттакер унаследует ее имущество, ей необходимо составить завещание; 2) обсуждал ли я с ней вопрос составления завещания и какова была ее реакция; 3) поставил ли я мисс Мэри Уиттакер в известность о положении, в котором она может оказаться, если ее тетка скончается позднее 31 декабря 1925 года, не оформив завещания?

Итак, весной 1925 года один из моих знакомых юристов обратил внимание на некоторую расплывчатость формулировок в новом акте; в особенности это касалось термина «потомки». Я немедленно пересмотрел дела всех своих клиентов, чтобы убедиться, что они сделали необходимые распоряжения, которые позволят избежать судебных тяжб по вопросам наследования. В процессе этого пересмотра мне стало ясно, что наследование мисс Уиттакер собственности Агаты Доусон полностью зависит от интерпретации термина «потомки», использованного в новом законе. Я знал, что мисс Доусон, преследуемая страхом смерти, с которым нам в нашей профессии часто приходится сталкиваться, упорствовала в своем нежелании составлять завещание. Тем не менее, я решил, что должен разъяснить ей ситуацию и сделать все, что в моих силах, чтобы завещание было подписано. С этой целью я и прибыл в Лихемптон; точную дату моего визита я назвать не могу — кажется, 14 марта.

К сожалению, я застал мисс Доусон в тот момент, когда ее сопротивление самой идее подписания завещания достигло апогея. Доктор недавно проинформировал ее о том, что скоро ей потребуется новая операция, которая должна будет состояться через несколько недель; для обсуждения вопросов, связанных с ее возможной кончиной, момент был самый неблагоприятный. Она не хотела даже думать о смерти и утверждала, что окружающие плетут заговор, надеясь запугать ее до такой степени, чтобы она не пережила предстоящую ей операцию. Похоже, что бестактная медсестра строила в ее присутствии подобные предположения перед первой операцией — однако мисс Доусон пережила ее и рассчитывала пережить вторую, если только ее не будут пугать и тревожить.

На самом деле, случись ей действительно умереть во время операции, необходимость в завещании отпадала сама собой.

Я указал мисс Доусон на это, объяснив, что прошу ее подписать завещание именно потому, что не сомневаюсь в благополучном исходе операции, и еще раз, с максимальной ясностью, растолковал ей положения нового акта. Она ответила, что в таком случае мне вообще не надо было приезжать и беспокоить ее этими разговорами. У нее будет достаточно времени, когда Акт о праве собственности вступит в силу.

Дело в том, что ее врач настоял на том, чтобы ей не сообщали, какой болезнью она страдает, — они всегда так делают, — поэтому она была уверена, что вторая операция поставит ее на ноги и что она проживет еще много лет. Когда я попытался настаивать — говоря, что мы, юристы, предпочитаем, чтобы все было прояснено и четко оформлено, — она пришла в ярость и практически выставила меня из дома. Через несколько дней я получил от нее письмо: она обвиняла меня в неуважении и сообщала, что больше не может доверять человеку, который повел себя с ней так грубо. По требованию мисс Доусон я передал ее дела мистеру Ходжсону из Лихемптона и с тех пор не поддерживал никаких связей с ней или другими членами семьи.

На первых два ваших вопроса я ответил. Что же касается третьего, то я совершенно точно не счел нужным ставить мисс Уиттакер в известность о том, что она гарантированно получит наследство только в том случае, если ее тетка либо умрет до 31 декабря 1925 года, либо подпишет завещание. Хотя у меня и не было повода заподозрить юную леди в злонамеренности, я всегда придерживался того мнения, что потенциальным наследникам не нужно знать в точности, на что они могут рассчитывать в случае неожиданной кончины наследодателя. Если смерть произойдет при необычных обстоятельствах, они окажутся в сложном положении, а факт подобной осведомленности будет говорить против них.

Единственное, что я счел нужным сделать, — это сообщить ей о своей готовности прибыть в их дом по первому требованию, в любое время дня и ночи. Конечно, передача бумаг мисс Доусон в руки другого нотариуса положила конец моему участию в этом деле.

В октябре 1925 года мое здоровье пошатнулось; я решил оставить свою должность и переехать в Италию. Британские газеты в эту страну поступают нерегулярно, поэтому я пропустил сообщение о смерти мисс Агаты Доусон. Но то, что она произошла столь внезапно и при обстоятельствах, которые можно назвать загадочными, безусловно, насторожило меня.

Вы хотели также узнать мое мнение о состоянии рассудка мисс Агаты Доусон на момент нашей с ней последней встречи. Так вот, она была в здравом уме и трезвой памяти — по крайней мере настолько, чтобы самостоятельно заниматься дедами. Безусловно, юридические тонкости не были ее сильной стороной, поэтому мне пришлось приложить немало усилий, чтобы объяснить ей, к каким последствиям может привести принятие нового акта. Будучи всю жизнь уверена, что наследство всегда переходит к следующему по степени родства, старая леди не допускала и мысли, что такое положение может измениться. Мисс Доусон утверждала, что правительство никогда не примет этот закон. Я попытался внушить ей, что именно так и будет, но на это она ответила, что в судах сидят разумные люди, которые в любом случае не допустят, чтобы ее деньги и недвижимость наследовал кто-либо кроме Мэри Уиттакер, какие бы новые законы ни принимал парламент. «Почему это герцогство Ланкастерское должно получить мои деньги? — упрямо повторяла она. — Я даже незнакома с герцогом». Несмотря на приложенные усилия, я не был уверен, что она до конца поняла то, что я ей говорил о выморочной собственности, если не будет написано и подписано ею грамотное завещание. Но она всеми силами старалась положить конец обсуждению этой неприятной темы.

Тем не менее, у меня не возникло никаких сомнений в том, что она пребывала целиком и полностью в своем уме. Подписание же завещания казалось мне необходимым потому, что я опасался за исход операции, в результате которой она могла утратить дееспособность, например, находясь под постоянным воздействием опиатов.

Надеюсь, я сообщил Вам все, что Вы хотели узнать.

Искренне Ваш

Т. Пробин».

Мерблес дважды внимательно перечитал это письмо. При всей своей осторожности, он не мог отделаться от мысли, что случай со смертью мисс Доусон все больше напоминал уголовное дело. Мелким старческим почерком он набросал короткую записку инспектору Паркеру, в которой просил его при первой же возможности заглянуть в Стейпл-Инн.

Увы, таковая возможность представилась Чарльзу не сразу. Два дня подряд он обходил нотариальные конторы, его уже подташнивало при виде очередной медной таблички на дверях. Периодически он вытаскивал из кармана список и безнадежно подсчитывал количество контор, которые ему еще предстояло посетить.

Паркер был человеком педантичным и усердным. Когда они с Уимзи совместно расследовали какое-либо дело, по молчаливому уговору само собой разумелось, что всю муторную, кропотливую, утомительную работу должен проделывать именно он. То, что лорд Уимзи спокойно перекладывал эти занудные обязанности на плечи дотошного инспектора Скотленд-Ярда, иногда здорово раздражало Паркера. Так было и на сей раз. День выдался жаркий. На мостовых толстым слоем лежала пыль. Ветер гонял по улицам обрывки бумаги. Раскаленные автобусы были битком набиты пассажирами. Небольшое кафе, в которое Паркер заскочил, чтобы перекусить на скорую руку, насквозь провоняло жареной камбалой и спитым чаем.

Уимзи же, как было известно нашему инспектору, обедал в тот день у себя в клубе, а затем вместе с Фредди Арбатнотом собирался смотреть каких-то новозеландцев. Паркер столкнулся с ним, когда милорд в элегантном сером костюме беззаботно фланировал по Пэлл-Мэлл. Чертов Уимзи! Почему бы ему не успокоиться самому и не оставить в покое эту мисс Доусон? Пусть бы лежала себе в могиле — так нет же, Уимзи влез в это дело и довел его до такой стадии, когда Паркеру волей-неволей пришлось заниматься им. А теперь еще эти бесчисленные нотариусы!

Паркер действовал по собственной системе, которая могла принести плоды — но могла и не принести. Он еще Раз изучил новый Акт о праве собственности и пришел к заключению, что, ознакомившись с ним, мисс Уиттакер непременно должна была посоветоваться с опытным юристом.

Первым делом она наверняка подумала бы о тех, кто жил в Лихемптоне, и обратилась бы к ним — если только мысль об убийстве уже тогда не засела у нее в голове. Соответственно, прежде всего Паркер отправился в Лихемптон и поговорил с тремя нотариусами, занимавшимися собственностью и практиковавшими в городке. Все трое утверждали, что в 1925 году ни мисс Уиттакер, ни кто-либо другой не обращались к ним с подобными запросами. Один из них — старший партнер фирмы «Ходжсон и Ходжсон», которой мисс Доусон передала свои дела после стычки с мистером Пробином, — с изумлением взглянул на Паркера, когда тот изложил ему суть дела.

— Уверяю вас, инспектор, — сказал он, — что, если бы этот вопрос был мне задан, я, в свете дальнейших событий, наверняка вспомнил бы о нем.

— Вполне возможно, что вы не рассматривали новый закон именно под этим углом, поэтому у вас и не возникло подозрений, когда вы оформляли наследство мисс Уиттакер, — предположил Паркер.

— Вы совершенно правы. Если бы нам пришлось разыскивать наследника, то я, вероятно, и вспомнил бы об акте. Однако у меня были четкие распоряжения, переданные мистером Пробином. Мисс Доусон скончалась за два месяца до вступления нового акта в силу — поэтому вопрос о наследовании был решен, в общем, автоматически. В действительности я даже не предполагал, что новый акт каким-то образом может повлиять на это дело.

Паркер заявил, что это весьма удивляет его, а затем познакомил мистера Ходжсона с просвещенным мнением мистера Тоукингтона, которое того весьма заинтересовало. Таков был единственный результат посещения Паркером Лихемптона, если не считать того, что он весьма польстил мисс Климпсон, навестив ее и выслушав отчет о беседе с Верой Файндлейтер. Мисс Климпсон проводила его До станции в надежде повстречаться с мисс Уиттакер — «уверена, вам будет очень интересно взглянуть на нее», — однако на сей раз им не повезло. Паркер подумал, что, может быть, это и к лучшему. Хотя ему и хотелось повидать Мэри Уиттакер. он решил: не нужно, чтобы та видела его, особенно в компании с мисс Климпсон.

— Кстати, — сказал он своей спутнице, — вам придется как-то объяснить мой визит миссис Бадж, чтобы она не проявляла излишнего любопытства.

— О, я уже объяснила, — заверила его мисс Климпсон с обезоруживающей улыбкой. — Когда миссис Бадж сказала, что меня хочет видеть некий мистер Паркер, я сразу же подумала, что ей вовсе не обязательно знать, кто вы такой, и быстро ответила, что вы — мой племянник Адольфус. Надеюсь, вы не против немного побыть Адольфусом? Забавно, но это было единственное имя, которое пришло мне в голову. Уж не знаю почему — у меня никогда не было знакомых Адольфусов.

— Мисс Климпсон, — торжественно произнес Паркер, — вы — восхитительная женщина, и я бы не обиделся на вас, назови вы меня хоть Мармадьюком.

Теперь расследование пошло в новом направлении. Если мисс Уиттакер не обращалась к юристам и нотариусам в Лихемптоне, то с кем же она тогда консультировалась? Ведь для чего-то она приготовила бумаги и двух свидетельниц, дабы быстренько узаконить завещание в свою пользу! Конечно, существовал еще мистер Пробин, однако вряд ли она выбрала бы его. Она не могла знать сего достопочтенного мужа по Крофтону, ибо никогда прежде не жила вместе ни с Кларой Уиттакер, ни с Агатой Доусон. Впервые они встретились, когда Пробин приехал в Лихемптон побеседовать с мисс Доусон. Нотариус не счел нужным поставить Мэри Уиттакер в известность о цели своего визита, однако по реакции тетки она, безусловно, Поняла, что речь шла о завещании. Будучи осведомлена о Новом акте, Мэри могла решить, что именно эту тему обсуждали ее тетка и мистер Пробин, и огорченный нотариус, покидая дом, не стал рассказывать племяннице о безрезультатной встрече со своей доверительницей. Спроси она его о причинах подобной скрытности, он наверняка ответил бы, что больше не желает заниматься делами мисс Доусон, и перенаправил ее к мистеру Ходжсону. Кроме того, если бы она обратилась к нему с вопросом, после смерти ее тетки нотариус наверняка вспомнил бы об этом. Нет, кандидатура Пробина исключалась. Итак — что же дальше?

Для человека, которому было что скрывать, который хотел затеряться среди других людей, словно лист в лесу, которому нужно было сохранить инкогнито, существовала лишь одна возможность обеспечить себе безопасность и скорейшее забвение. Лондон. Большой город-муравейник, где соседи отнюдь не стремятся знакомиться друг с другом. Здесь владельцы магазинов не узнают в лицо даже своих постоянных покупателей. Здесь врачей зачастую приглашают к совершенно незнакомым пациентам, которых они никогда больше не увидят.

Здесь вы можете лежать мертвым в собственном доме, и о вас никто не вспомнит до тех пор, пока инспектор из газовой компании не придет проверять счетчик. Здесь незнакомцы ведут себя дружелюбно, а друзья появляются и исчезают подобно мотылькам. Лондон, в чреве которого похоронены самые невероятные тайны. Лондон — нелюбопытный, неразборчивый, равнодушный.

«Десять к одному, что она отправилась в Лондон, — решил Паркер. — Все они думают, что будут здесь в безопасности».

Конечно же, Мэри Уиттакер хорошо знала Лондон. Она работала в Королевском госпитале. Это означало, что район Блумсберри был известен ей лучше всего. Паркер отлично знал, что лондонцы редко выходят за пределы своих тесных орбит. Если только за время службы в госпитале ей не случалось по чьей-либо рекомендации обращаться к юристу в другом квартале, то, скорее всего, она пошла в одну из контор Блумсберри или Холборна.

К несчастью для Паркера, этот район так и кишел юридическими и нотариальными бюро. Грейз-Инн-роуд, сам Грейз-Инн, Бедфорд-роуд, Холборн, Линкольнз-Инн — медные таблички гроздьями пестрели на дверях, словно ягоды в малиннике.

Вот почему в этот жаркий июньский полдень Паркер был так утомлен и раздосадован.

Нетерпеливым движением он оттолкнул от себя пустую тарелку, расплатился с официанткой и пошел по направлению к Бедфорд-роуд, который решил обследовать в тот день после полудня.

Он начал с первой конторы, попавшейся ему по пути — она принадлежала Дж. Ф. Триггу. Паркеру повезло. Юная фация, сидевшая в приемной, проинформировала его, что мистер Тригг только что вернулся с ланча, как раз сейчас свободен и может побеседовать с посетителем. Паркера пригласили войти.

Мистер Тригг оказался обходительным, розовощеким джентльменом, недавно разменявшим четвертый десяток. Он предложил детективу присесть и спросил, чем может ему помочь.

В тридцать седьмой раз Паркер приступил к изложению сюжета, сочиненного им специально на этот случай.

— Я только временно остановился в Лондоне, мистер Тригг, и вас мне порекомендовал молодой человек, с которым мы разговорились в ресторане. Он называл свое имя, но оно, к несчастью, вылетело у меня из головы, кроме того, это не имеет особого значения, ведь так? Дело в следующем. Мы с женой приехали в Лондон, чтобы повидаться с ее теткой, точнее, не совсем теткой: моя жена приходится ей внучатой племянницей. Эта тетка серьезно больна. Собственно, она умирает.

Так вот, старушка питает самые теплые чувства к моей жене, и всегда подразумевалось, что после смерти тетки миссис Паркер унаследует ее состояние. Оно довольно значительное, и мы… не то чтобы очень в нем нуждались, но в общем-то рассчитывали его получить, чтобы когда-нибудь обеспечить себе спокойную старость. Вы меня понимаете?.. Других родственников у старушки нет, поэтому, хотя она иногда и заговаривала о том, чтобы оформить завещание, мы не слишком-то о нем тревожились, считая, что моя жена в любом случае наследует состояние своей тетушки. Однако вчера мы говорили с одним знакомым, и он поверг нас в недоумение, сообщив, что недавно был принят какой-то закон, по которому, если старая леди не подпишет завещания в пользу своей внучатой племянницы, то моя жена ничего не получит. Кажется, он сказал, что состояние признают выморочным и все деньги пойдут Короне. Я, конечно, ему не поверил, но моя жена сильно разволновалась — видите ли, здесь затронуты и интересы наших детей, — поэтому я решил обратиться за советом к юристу, ведь тетка может скончаться в любую минуту, а мы так и не знаем, приглашала ли она нотариуса, подписала завещание или нет. Итак, каково же положение внучатой племянницы в соответствии с новым Актом о правах собственности?

— Окончательной ясности здесь пока нет, — важно ответил мистер Тригг, — однако я бы посоветовал вам все-таки выяснить, было ли оформлено завещание, а если нет, то оформить его как можно скорее, пока наследодатель в состоянии это сделать. В противном случае вашей жене действительно грозит опасность лишиться наследства.

— Похоже, вы неплохо знакомы с этим вопросом, — улыбнулся Паркер. — Вероятно, вам неоднократно задавали его, с тех пор как новый акт вступил в силу?

— Ну, я бы так не сказал. Видите ли, это довольно редкий случай, когда единственной наследницей остается лишь внучатая племянница.

— Правда? А вы не помните, не обращался ли к вам кто-либо с этим же вопросом летом 1925 года, мистер Тригг?

На лице нотариуса появилось озадаченное и слегка встревоженное выражение.

— А почему вы спрашиваете?

— Вы можете без колебаний ответить мне. — Паркер вытащил из кармана свою полицейскую карточку. — Я инспектор полиции и провожу расследование. Пришлось изложить вам придуманную историю, чтобы узнать ваше мнение по данному вопросу.

— Ясно. Что ж, инспектор, в таком случае, думаю, я могу рассказать вам о том случае. Мне действительно задавали этот вопрос летом 1925 года.

— Вы помните, при каких обстоятельствах это произошло?

— Конечно. Я никогда их не забуду — точнее, их последствий.

— Интересно… Прошу вас, расскажите мне обо всем, что случилось, и как можно подробнее.

— Непременно. Одну минутку… — Мистер Тригг высунул голову в приемную. — Бэдкок, я занят с мистером Паркером и никого не принимаю. Итак, мистер Паркер, я к вашим услугам. Не хотите ли закурить?

Паркер принял предложение и раскурил свою видавшую виды вересковую трубку. Мистер Тригг же, дымя сигаретой, перешел к изложению приключившейся с ним истории.

18 История лондонского нотариуса

— Итак, — начал Тригг, — дело было в июне 1925 года, 15-го или 16-го числа. Ко мне явилась одна дама и задала тот же самый вопрос, что и вы, — правда, она сказала, что представляет интересы подруги, имени которой не упомянула. Могу ли я описать ее? Да, думаю, что могу. Высокая, красивая, со светлой кожей, темными волосами и голубыми глазами — очень привлекательная девушка. Брови тонкие, прямые, лицо бледное, одета во что-то летнее, но без тени небрежности. Кажется, женщины называют такой наряд летним льняным костюмом с вышивкой — я в этом плохо разбираюсь. На голове белая соломенная шляпа с широкими полями.

— Похоже, вы очень хорошо ее запомнили, — заметил Паркер.

— Это правда. Вообще, на память мне жаловаться не приходится; кроме того, как станет ясно дальше, мне пришлось встретиться с ней еще несколько раз. Итак, нанеся мне первый визит, она сообщила — почти как вы, — что находится в Лондоне проездом, а меня ей будто бы рекомендовал случайный знакомый. Я сообщил ей, что, прежде чем ответить на ее вопрос, должен проконсультироваться с коллегой. Новый акт, если вы помните, тогда только-только прошел последнее чтение, и я еще не был готов комментировать его.

Я сказал мисс Грант — так она представилась, — что мне потребуется некоторое время, чтобы всесторонне изучить этот закон, и попросил ее зайти на следующий день. Она согласилась, встала и протянула мне руку. Пожимая ее, я заметил уродливый шрам, проходящий через все пальцы, — как будто долото соскочило и поранило ей руку. Тогда я не придал этому особого значения, однако впоследствии оказалось, что моя наблюдательность сослужила мне хорошую службу.

На следующий день мисс Грант пришла ко мне снова. К тому времени я успел проконсультироваться с одним из специалистов по вопросам наследования и ответил ей то же, что и вам. Мне показалось, что она была очень обеспокоена, даже, пожалуй, расстроена. «До чего же это несправедливо, — сказала она, — что семейные деньги отойдут Короне. В конце концов, внучатая племянница — разве это не достаточно близкий родственник?» Я ответил, что если внучатой племяннице удастся найти свидетелей, которые смогут подтвердить, что покойная родственница собиралась оставить свои деньги ей, то государство, скорее всего, выделит часть из этих средств наследнице в соответствии с желанием наследодателя. Тем не менее, решение вопроса будет целиком и полностью зависеть от мнения судьи, и если выяснится, что между наследодателем и наследницей были какие-либо трения, судья, скорее всего, вынесет постановление не в пользу последней.

«В любом случае, — добавил я, — я не могу сказать наверняка, что по новому акту внучатая племянница исключается из очереди наследования, я только говорю, что такое может случиться. Кроме того, до вступления акта в силу остается еще полгода, а за это время много всего может случиться».

«Вы хотите сказать, что тетушка может умереть? — спросила она. — Но ее болезнь не так уж опасна, скорее она нервного свойства — так утверждает лечащий врач».

Она расплатилась и ушла. Правда, я успел заметить, что «тетка одной подруги» внезапно превратилась в «тетушку», и понял, что моя клиентка лично заинтересована в данном вопросе.

— Еще бы, — вставил Паркер. — И когда же вы увиделись с ней в следующий раз?

— В декабре. Я зашел в ресторанчик в Сохо, чтобы поужинать на скорую руку, прежде чем идти на спектакль. Все столики были заняты, поэтому мне пришлось подсесть к какой-то даме. Как принято, я спросил, могу ли занять место рядом с ней. Тут она подняла глаза, и я узнал в ней ту свою клиентку.

«О, мисс Грант, как поживаете?» — спросил я. «Извините, — довольно резко ответила она, — но вы ошиблись».

«Нет, это вы меня извините, — сказал я, тоже довольно резко, — но меня зовут Тригг, и вы приходили ко мне на Бедфорд-роуд в прошлом июне за консультацией. Однако если я помешал, то готов принести свои извинения и немедленно удалиться».

Тут она улыбнулась и говорит: «О, простите, я не сразу вас узнала. Прошу, садитесь».

Для поддержания разговора я спросил, консультировалась ли она еще с кем-нибудь по вопросу наследования. Она ответила, что была вполне удовлетворена сведениями, полученными от меня. Я спросил, опять же для поддержания разговора, подписала ли та тетушка завещание. На это она коротко сообщила, что завещания не потребовалось: пожилая леди вскорости скончалась. Я обратил внимание, что она была в трауре; это лишний раз подтверждало мою догадку о ее личной заинтересованности в том деле.

Мы еще некоторое время поговорили, и не буду скрывать, инспектор, что мисс Грант показалась мне весьма интересной собеседницей. У нее был, можно сказать, мужской ум. Я вообще предпочитаю женщин с головой. Да, в этом смысле я человек современный. Если когда-нибудь я соберусь жениться, то постараюсь найти женщину, которая станет для меня достойным интеллектуальным партнером…

Паркер сказал, что точка зрения его собеседника заслуживает всяческого уважения. Про себя же он подумал, что мистер Тригг, судя по всему, не отказался бы также от женщины, унаследовавшей приличное состояние и не обремененной родственными узами.

— Редко удается встретить девушку, — продолжал Тригг, — интересующуюся юриспруденцией. Мисс Грант в этом отношении была весьма необычной особой. Она задавала мне вопросы, касавшиеся разных преступлений, о которых в то время писали газеты, — сейчас я уже не помню, о каких именно, — причем вопросы весьма разумные. Должен сказать, что мне было очень приятно беседовать с ней. Постепенно мы перешли к более личным темам, и я, среди прочего, упомянул, что живу в Голдерз-Грин.

— А она оставила вам свой адрес?

— Она сказала, что остановилась в «Певерил-отеле», в Блумсберри, и сейчас ищет дом в городе. Я ответил, что могу справиться о свободных домах в районе Хемпстеда, и предложил ей свободно обращаться ко мне, если возникнет такая необходимость. После ужина я проводил ее в отель, и там, в холле, мы с ней распрощались.

— Значит, она действительно там остановилась?

— Судя по всему, да. Через две недели я услышал о том, что в Голдерз-Грин освобождается для аренды один из жилых домов — он принадлежал моему клиенту. Исполняя свое обещание, я написал мисс Грант в «Певерил», но ответа так и не получил. Я решил навести справки в отеле, и обнаружил, что она выехала оттуда через день после нашей встречи, не оставив адреса. В книге регистрации гостей она написала только, что живет в Манчестере. Я был немного разочарован, но довольно быстро забыл об этом случае.

Примерно месяц спустя — 26 января, если говорить точнее — я сидел у себя в гостиной и читал книгу, собираясь ложиться спать. Должен заметить, что занимаю квартиру, точнее, мезонин, в небольшом доме, который разделен на двоих владельцев. Семья, живущая на первом этаже, в то время отсутствовала, поэтому в доме я был один. Служанка приходит ко мне только днем, на несколько часов. Зазвонил телефон — я заметил время: была четверть одиннадцатого. Я поднял трубку и услышал женский голос: меня настоятельно просили как можно скорее прибыть в Хемпстед-Хис, чтобы составить завещание для женщины, находившейся на смертном одре.

— Вы узнали голос?

— Нет. Мне показалось, что говорила служанка. У нее был сильный простонародный акцент. Я спросил, не потерпит ли это до завтра, однако меня умоляли поторопиться — завтра могло быть слишком поздно. Раздосадованный, я оделся и вышел из дома. Ночь была отвратительная: холодно и сыро. Мне еще повезло — я сразу поймал такси. Мы поехали по адресу, в кромешной темноте отыскать нужный дом стало целой проблемой. Это оказался небольшой коттедж, стоявший на отшибе, — к нему даже подъезда толком не было. Я оставил такси на дороге, в нескольких ярдах от дома, и попросил водителя дождаться меня, так как практически не надеялся отыскать другую машину в этом захолустье в столь позднее время.

Таксист запросил с меня кучу денег, однако согласился ждать в ответ на мое обещание, что я пробуду там недолго. Я пошел к дому. Сначала мне показалось, что в нем совершенно темно, но, подойдя поближе, я заметил слабый свет в одном из окон первого этажа. Я позвонил в дверь — безрезультатно. Никто не открывал, хотя звонок в прихожей так и надрывался. Я попытался стучать — никакого ответа. Холод становился пронизывающим. Я зажег спичку, чтобы убедиться, что не ошибся адресом, и тут заметил, что дверь чуть приоткрыта.

Я подумал, что служанка, звонившая мне, хлопочет возле своей больной госпожи и не может оставить ее, чтобы встретить меня у двери. Решив, что должен поспешить ей на помощь, я распахнул дверь и вошел. Прихожая была погружена во тьму, я наткнулся на стойку для зонтов, установленную при входе. Тут мне послышался слабый голос — он то ли звал меня, то ли стонал, и, когда мои глаза привыкли к темноте, я бросился вперед. Из двери комнаты, расположенной слева, пробивался тусклый свет.

— Это была та самая комната, в которой вы заметили свет, находясь снаружи?

— Думаю, что да. Я спросил, можно ли мне войти, и тихий, еле слышный голос ответил: «Пожалуйста, войдите». Я открыл дверь и прошел в комнату — это оказалась гостиная. В одном из углов стоял диван, на который, как мне показалось, в спешке были набросаны постельные принадлежности, чтобы его можно было использовать как кровать. На диване лежала женщина; больше в комнате никого не было.

Мне почти не удалось разглядеть ее. Гостиную освещала только крошечная масляная лампа с зеленым абажуром, защищавшим глаза больной от света. Угли в камине еле тлели. Тем не менее, я заметил, что голова и лицо женщины замотаны бинтами. Я протянул руку и нащупал выключатель, однако тут она сказала: «Пожалуйста, не включайте свет, он режет мне глаза».

— А как она увидела, что вы потянулись к выключателю?

— Ну, — сказал Тригг, — на самом деле она сказала это только тогда, когда я уже щелкнул им. Только ничего не произошло — свет не зажегся. Странно, правда?

— Да уж.

— Я решил, что лампочка перегорела или ее выкрутили из патрона. Тем не менее, я ничего не сказал и подошел поближе к постели. Она прошептала: «Вы нотариус?»

Я ответил «да» и спросил, чем могу ей помочь.

Она сказала: «Я попала в ужасную аварию. Дни мои сочтены. Я хочу как можно скорее составить завещание». Я спросил, почему она одна. Больная поспешно заверила меня, что при ней находится служанка, просто сейчас она отправилась за доктором. «Но, — сказал я, — разве она не могла просто позвонить? Нельзя же оставлять вас одну в таком состоянии?» «Мы не смогли дозвониться ни до одного врача, — отвечала больная, — но ничего страшного. Служанка скоро вернется. Давайте не будем тратить время. Я хочу оформить завещание». Она металась, хватала ртом воздух, и я подумал, что лучше будет не волновать ее и сделать так, как она хочет. Я придвинул стул к столику, на котором стояла лампа, достал свою Ручку и готовый бланк завещания, коим предусмотрительно запасся перед выходом, и объявил, что я к ее услугам.

Прежде чем начать, она попросила меня налить ей виски с содовой из сифона, который стоял на столике. Я подал ей напиток, она отхлебнула глоток — казалось, виски придало ей сил. Я поставил стакан так, чтобы она могла дотянуться до него, и, последовав ее приглашению, налил виски и себе. Это было очень кстати — как я уже говорил, на улице, да и в гостиной было страшно холодно. Я огляделся вокруг, поискал, нет ли поблизости корзины с углем, но ничего не обнаружил.

— Довольно странно, — заметил Паркер.

— Мне тоже это показалось странным. Однако ситуация сама по себе была необычной. Итак, я заявил, что готов. Она сказала: «Вы можете подумать, что я не в своем уме, потому что у меня ранена голова. Но это не так. И он не получит ни пенни из моих денег». Я спросил, кто же напал на нее. Она ответила: «Мой муж. Он думает, что разделался со мной. Но я еще успею составить завещание, чтобы мои деньги не достались ему». Затем она сообщила, что ее зовут миссис Мэрион Мид и что она планирует распределить свое состояние, размером около 10 тысяч фунтов стерлингов, между несколькими наследниками, включая свою дочь и трех или четырех сестер. Завещание было достаточно сложным, так как в него входили указания по организации трастового фонда для дочери, которым ни при каких условиях не мог воспользоваться ее отец.

— А вы записали имена и адреса упомянутых сторон?

— О да, но, как вы узнаете далее, мне не пришлось ими воспользоваться. Наследодательница, вне всякого сомнения, находилась в здравом уме и хорошо понимала, о чем идет речь, хотя все время говорила полушепотом и повысила голос только один раз — когда просила меня не включать свет.

Я завершил составление черновика и начал переписывать его на бланк. Служанка все никак не возвращалась, и я уже был не на шутку встревожен. Кроме того, сильный ли холод был тому причиной или позднее время, но я страшно хотел спать. Я налил себе еще немного виски, чтобы взбодриться и согреться, и продолжал оформление завещания.

Закончив, я сказал: «Теперь вы можете подписать его. Только нам понадобится свидетель, чтобы завещание обрело законную силу».

Она ответила: «Моя служанка вернется с минуты на минуту. Надеюсь, с ней ничего не случилось». «А что, если она заблудилась в тумане? — спросил я. — В любом случае я останусь и подожду ее. Не могу же я бросить вас здесь одну».

Слабым голосом она поблагодарила меня, и некоторое время мы сидели в тишине. Постепенно мною овладевало какое-то странное оцепенение. Больная тяжело дышала, время от времени из ее груди вырывались стоны. Я же все сильнее хотел спать и не понимал, что со мной происходит.

Внезапно мне в голову пришла спасительная мысль: надо пригласить таксиста — если он все еще дожидается меня на улице, — зайти в дом и подписать завещание, а затем самому отправиться за врачом. Я попытался собраться с силами, чтобы объяснить женщине, что я собираюсь сделать. Однако на меня будто навалилась каменная плита. Каждое движение давалось мне с огромным трудом.

И тут случилось нечто, заставившее меня прийти в себя. Миссис Мид слегка повернулась на своем ложе и пристально посмотрела на меня. Чтобы помочь себе приподняться, она обеими руками взялась за край стола. Я обратил внимание на то, что обручального кольца у нее не было. А потом заметил еще кое-что. Пальцы ее правой руки пересекал шрам — как будто долото соскочило, поранив их.

Паркер резко выпрямился в своем кресле.

— Любопытно, не правда ли? — сказал Тригг. — Я был потрясен. Хотя это не совсем то слово. В тот момент мне показалось, что я сплю и вижу кошмарный сон. Я попытался подняться со стула, и женщина сразу же откинулась обратно на подушки.

И в этот момент в дверь позвонили.

— Служанка?

— Нет. Слава Господу, это был водитель такси, которому надоело дожидаться меня. Я подумал — не помню точно, что я подумал, но я постарался крикнуть. У меня изо рта вырвалось подобие стона, и этот человек вошел прямо в комнату. К счастью, я оставил входную дверь открытой.

Мне удалось прийти в себя настолько, чтобы попросить его засвидетельствовать завещание. Должно быть, я вел себя странно, потому что он очень выразительно посмотрел на меня, а затем на бутылку с виски. Тем не менее, он поставил свою подпись на завещании миссис Мид, которая слабой, дрожащей рукой, лежа на спине, также вывела там свои инициалы.

«И что дальше?» — спросил таксист, когда с завещанием было покончено.

Я чувствовал себя смертельно больным, пот катился с меня градом, хотя я и дрожал. Единственное, что я смог выговорить: «Отвезите меня домой».

Он взглянул на миссис Мид, потом на меня и сказал: «А кто же присмотрит за леди, сэр?»

Я ответил: «Вызовите врача. Но сначала отвезите меня домой».

Опираясь на его руку, я выбрался из коттеджа. Я слышал, как таксист вполголоса чертыхается, проклиная пьянчуг вроде меня. Как мы добрались домой, я не помню. Я пришел в себя в собственной постели, рядом стоял один из наших местных докторов.

Боюсь, что мой рассказ показался вам слишком затянутым. Не вдаваясь в подробности, скажу, что таксист, оказавшийся весьма здравомыслящим малым, в конце поездки обнаружил меня в бессознательном состоянии на заднем сиденье своей машины. Он не знал, кто я такой, однако, покопавшись у меня в карманах, нашел мою визитную карточку и ключи от дома. Он отпер дверь, проводил меня в спальню, а затем решил, что если я и пьян, то до такой степени, каковой он, за свою многотрудную жизнь, ни разу не видел, и поэтому предпочел вызвать врача.

Вердикт врача был однозначным — меня опоили вероналом или подобным ему лекарством. К счастью, убийца ошибся с дозой — судя по всему, я принял не больше 30 гран вещества. Отследить наличие этого лекарства в организме достаточно сложно, но доктор тщательно все взвесил и пришел именно к такому выводу. Вне всякого сомнения, виски было отравлено.

Конечно же, на следующий день мы отправились обратно в этот дом. Он был заперт, а молочник сообщил нам, что хозяев нет уже с неделю, и вернутся они не раньше, чем через десять дней. Мы связались с ними — это оказались самые обыкновенные люди, которые ничего не знали о том, что происходило в коттедже в их отсутствие. Они довольно часто уезжали и закрывали дом, не беспокоясь о том, чтобы попросить кого-нибудь присматривать за ним. Отец семейства приехал и осмотрел коттедж, однако обнаружил, что пропало лишь немного угля, да простынями и подушками явно кто-то пользовался. Угольный подвал, где находился также и распределительный щиток, был заперт, а электричество они отключили перед отъездом — все-таки эти люди обладали здравым смыслом, — этим и объяснялись холод и темнота, царившие в доме в ту ночь. Незваный гость явно проскользнул в дом через окно кладовой — открыл его с помощью перочинного ножа — и принес с собой лампу, сифон с содовой и виски. Поступок смелый, хотя и не требующий особой изобретательности.

Не стоит говорить о том, что нам так и не удалось отыскать ни мисс Грант, ни миссис Мид. Хозяева дома не стали требовать расследования — в конце концов, у них пропало всего-то на пару шиллингов угля. Я тоже решил спустить все на тормозах — у меня не было уверенности, что меня пытались убить. Тем не менее, случай был довольно неприятный.

— Совершенно верно. Значит, вы больше ничего не слышали о мисс Грант?

— На самом деле слышал. Она звонила мне дважды — в первый раз через два месяца после той ночи, а во второй — две недели назад, и просила о встрече. Можете считать меня трусом, мистер Паркер, но каждый раз я отказывался. Не знаю, к чему может привести такая встреча. Я думаю, что меня завлекли в тот дом, чтобы заставить провести там ночь, а потом шантажировать. Это единственное объяснение, которое приходит мне в голову. Я решил держаться подальше от этой женщины и дал моему секретарю и моей служанке указание: если мне будет звонить некая мисс Грант, меня нет, а когда я вернусь — неизвестно.

— Хм… Как вы думаете, она знает, что вы заметили шрам у нее на руке?

— Уверен, что нет. В противном случае она вряд ли попыталась бы связаться со мной еще раз под тем же самым именем.

— Пожалуй, вы правы. Что ж, мистер Тригг, я весьма признателен вам за эту информацию, которая может оказаться очень ценной для нашего расследования. Теперь вот что — если мисс Грант позвонит вам еще раз… кстати, а вы не пытались отследить ее звонки?

— Оба раза она звонила из телефонной будки. Я знаю это, потому что операторы всегда предупреждают, если звонят с телефона-автомата. Так что отследить ее звонки у меня не было возможности.

— Ну да, понятно. Так вот, если она позвонит еще раз, назначьте ей встречу и сразу же дайте мне знать. Вы всегда найдете меня, позвонив в Скотленд-Ярд.

Мистер Тригг обещал, что именно так и поступит, и Паркер откланялся.

«Итак, теперь мы знаем, — думал он по дороге домой, — что некто — весьма неразборчивый в средствах — задавал вопросы по поводу внучатых племянниц летом 1925-го. Дело за малым — связаться с мисс Климпсон и выяснить, есть ли на правой руке Мэри Уиттакер шрам, или мне придется продолжать обход нотариальных контор».

Улицы уже не казались Паркеру такими раскаленными. Он пребывал в отличном настроении и даже подарил нарядный вкладыш из пачки с табаком уличному мальчишке, попавшемуся ему на пути.