25

В понедельник погода переменилась. Утром Хайнц готовил кофе, а Лора вышла из ванной и стала у окна, глядя, как ветер мотает побеги плюща, увивающего балкон. Пол балкона укрывали лепестки каких-то розовых цветов. Шёл дождь, крыши дальних домов еле виднелись в туманной сырости. Хайнц подошёл и обнял её за плечи:

- Оденься. Прохладно. Кстати, что такое кашнэ?

- Шарф. Давай съездим на этой неделе в Любек. Со среды погода должна вернуться, - я слышала прогноз, но только на несколько дней. Хочу пофотографировать, пока есть листья на винограде. Там есть одно место. Я точно не знаю где. Но центр маленький. Найду.

- Поедем в субботу.

- Нет, на эти выходные мне надо в Дортмунд, у Димки день рождения. Он мой старый друг.

- Как обычно: дружба между мужчиной и женщиной - это когда он любит её, а она - другого... Хорошо, поедем и в Дортмунд.

- Нет. Туда я поеду одна.

- Началось. Почему?

- Не обижайся. Но там мы действительно будем говорить только по-русски. И даже если переводить, ты всё равно половину не поймёшь: это будут цитаты из книг, фильмов. У нас на Украине осталось общее прошлое. Это - очень много. Извини меня. Поедем в Любек на неделе?

- Я не могу днём, ты же знаешь.

- Ничего страшного, я и хочу поснимать вечером. У меня есть одна идея. Будешь мне позировать.

- Малыш, ты делаешь со мной что хочешь.

- Жалуешься?

- Нет. Боюсь немного.

- Я тоже.

В среду погода вернулась, и они поехали в Любек. Ещё не начинало темнеть. На краю города, недалеко от выезда на автобан, на обочине у самой дороги Лора увидела игрушечного слона, а рядом - ни души. Она показала его Хайнцу и сказала:

Стоит на пригорке игрушечный слон,

А кругом - тишина.

Стоит одинокий игрушечный слон.

Кто-то забыл слона.

- Ты и детские стихи пишешь? - Он знал о её стихах, хоть читать она не хотела, так как переводы на немецкий ей не удались (или она так думала).

- Нет. Это не мои стихи. Я много детских знаю, потому что читала сыну. Саше.

- Сыну?! - Хайнц включил аварийные огни и начал съезжать на обочину. - Скажи ещё раз: сыну? У тебя есть сын? А что я ещё о тебе не знаю?!

Хайнц чувствовал, как сдавило в груди. Мне никогда никто не причинял столько боли, - билось в уме. - Неужели она думает, что я не принял бы её ребёнка?! Что ещё я не сделал и не сказал, чтобы она мне поверила?

- Лора. Ну не молчи. Скажи что-нибудь. Он что, живёт с твоим бывшим, с сыном Ханны? Где он?

- Он всё ещё на Украине.

Хайнц стал открывать дверцу машины. Она схватила его за руку:

- Куда ты?

- Мне нужен атлас дорог. Он в багажнике. Я сейчас, не волнуйся.

Через минуту он вернулся с атласом европейских дорог:

- Украина. Это через Чехию? Какой это автобан?

- Сумасшедший, что ты хочешь?

- Мы сейчас возвращаемся за паспортами и едем за сыном. За Сашей.

- Нет, Хайнц. Это не нужно. Он приезжает через месяц. Всё уже улажено. Спасибо. Прости меня.

До Любека они молчали. Уже въезжая в город, он сказал, глядя на дорогу:

- У меня в последнее время появилось ощущение, что я иду по воде и перестаю чувствовать дно. Всё время до сих пор я его чувствовал, но теперь перестал, а берега уже не видно. Не говори ничего. Обними меня.

Они посидели так, обнявшись, пока совсем не стемнело. Потом молча пошли искать место, которое Лора хотела снять. Она описала его Хайнцу, и тот сразу понял, где это. Когда-то он тоже это место видел. Как он ориентировался, Хайнц не знал и сам, но выходил он на цель всегда безошибочно.

Эта фотография потом так и осталась у Эверса: он сидел на белом пластмассовом стуле, на тротуаре, перед увитыми виноградом окнами ресторанчика Weinstube. Поздний вечер, мягко освещённая вывеской листва, и вдруг ярко-жёлтый, бьющий как будто из-под земли свет - совсем рядом с ним. Отпечаток ему достался совсем мелкий, дешевого формата, но снимок был очень качественный, все детали в тени хорошо проработаны. Освещённая неземным огнём мостовая, разные градации зелени листьев, он сам как будто в огне. Лора была хорошим фотографом.

Они поснимали ещё ночной Любек. Он тоже сделал несколько кадров со штатива:

- Хороший объектив и инфракрасный спуск. Для ночных съёмок - просто чудо, - похвалил Хайнц.

- Да. Это Canon. Немногое из того, что я себе на Западе позволила. Я снимала много этим летом. На Альстере, на Бланкенезе. У меня, по-моему, даже есть твоя яхта, я однажды брала лодку напрокат на вашей пристани. Покажу тебе потом все вместе, когда получу эти.

Хайнц не хотел ехать в Гамбург. Квартирка Лоры ему не нравилась. Он там просто страдал. Почему она так непримиримо отказалась перебраться к нему? Ведь жить у Альстера было бы так прекрасно: близко от работы, и качество жилья несравнимое. Но она ничего не хотела слышать. Просто замолкала и отдалялась после каждой его попытки, и потом приходилось её тормошить и сводить всё в шутку, чтобы опять вернуть себе.

Но сегодня у него была уважительная причина, чтобы не ночевать в Эйдельштедте. Он устал. Хочется спать. Пойдём в отель?

Он взял номер для молодожёнов. Большой и роскошный. А ванна! Джакузи. Мечта Лоры. Намёрзнувшись, они там сидели в мелких щекотных воздушных пузырьках почти час. Пока не стали засыпать. Потом пошли под розовый балдахин. Вот только кровать оказалась ужасно скрипучая. Из неё даже вывалилась под конец какая-то планка. Хайнц смеялся: бедные молодожёны. Он решил проблему просто. Стащил всю постель на пол.

- Сколько я ни ночевал во Франции, ни в одном отеле не скрипела кровать. Что ни говори, а французы в этом понимают.

- Ах вот оно что! Ты, значит, каждый раз устраивал тест на скрипучесть!

- Ну, ладно тебе, Рыжий. Я не был женат последние сто лет.

Они уснули очень счастливые. Все тревоги были забыты. До самой пятницы они наслаждались друг другом в этом номере, отправляясь по утрам на работу в Гамбург. А в пятницу вечером он посадил Лору на Дамторе в поезд на Дортмунд, где её встретил именинник Дима.

Загрузка...