Идентификация лукраедки

Лукраедки спешат на помощь

И начинаем мы новый день как раз с сопролюда.

– Сегодня не работаем.

«Как не работаем?»

– У меня шаббат.

«Ты разве еврей?»

– Я еврей по субботам.

«Но сегодня четверг».

– А для меня – суббота.

«Если не работаем, значит, и не едим».

«Ну разве это не логично?» – вклинивается в нашу вполне себе дружескую беседу Лукраедка Второй, то есть лукраедка логически мыслящий.

– А вы вот едите?

«А как же!»

– И как вы работаете?

«В смысле?»

– Что у вас за работа?

«Мы обеспечиваем твою безопасность».

Смысла в такой работе, очевидно, немного, как и во всей так называемой деятельности вида лукраедок в принципе. Если не считать смыслом подавление инакомыслия во всех инакомыслимых формах.

– Тогда давайте махнёмся ролями: я займусь вашей безопасностью, а вы будете предсказывать будущее.

«А что? Я бы махнулся», – ухмыляется лукраедка, косясь на другого – такого же развесёлого.

«Оп-па, подъехал первый клиент! – произносит Лукраедка Первый, получив, очевидно, сигнал от внешней охраны. – Человек серьёзный, ждать не привык».

Неужели в кои-то веки именно человек приехал?

– Ну так развлеките его: спойте или спляшите. Или стриптиз устройте.

Шутка про стриптиз почему-то не кажется лукраедке забавной, хотя товарищ его не может сдержать смешка.

«Короче, чего ты хочешь?»

– Власти, славы, денег и женщин. И талантов побольше – ещё больше, чем у меня сейчас есть. Можно не всё сразу, а постепенно, по очереди, если вам так будет удобнее.

Несмотря на умеренность моих требований, Лукраедка Первый явно демонстрирует конфронтационный настрой:

«Ну, что ещё придумаешь? Долго гадёнышствовать-то будем?»

Мне так понравилось это слово – гадёнышствовать, что я решил прописать его в своём ежедневном лексиконе. Однако, серьёзный и важный лукраедка ждёт от меня серьёзного и обстоятельного ответа на свой серьёзный и непростой вопрос.

– Любезнейший Юрий Анатольевич, вы, вероятно, интересуетесь, долго ли мы с вами будем поддерживать существование нашей убогой посудины, на которой один вкалывает, а пятеро стерегут и загребают всё заработанное этим одним пашущим?

Его взгляд, преисполненный боли, – сигнал, что мой выпад достиг самого лукраедочьего нутра.

«Ну зачем же вы так-то?»

– А вы зачем так?

Он поворачивается через левое плечо и бросает через это самое плечо:

«Как бы пожалеть потом не пришлось!»

– Вот и я о том же.

Ещё неизвестно, кому больше жалеть придётся.

«Надо, надо, надо работать!» – просвещает меня Лукраедка Первый, когда я закидываю свободную ногу на стол, всё же обслуживши первых четырёх клиентов. Сегодня он на удивление не обидчив и готов делиться со мной и энергией, и знаниями, несмотря ни на какие мои враждебные происки.

– Всё, работалка перегрелась.

«Ладно, понимаю, ждём. А скажи по дружбе, когда мне майора дадут?»

Это такая типа проверка.

– Сначала надо получить капитана.

«Ну хорошо, – усмехается лукраедка. – А капитана когда дадут?»

– Скоро. Очень скоро. Когда Луна, влекомая Сатурном, зайдёт за Марс, затянутый Луной.

Этот лукраедка прекрасно опознаёт иронию и ответным ударом даёт понять, что его доброжелательностью злоупотреблять не стоит:

«Ну, значит, скоро. А что же это ваши родичи давненько не подавали ходатайств с просьбой вас навестить?»

Он не хуже меня знает, что те родичи, которые у меня есть, от меня отказались, хотя моя квартира и послужила им в этом некоторым утешением, а не отказывались от меня лишь те родичи, которых у меня нет. Он, который ещё даже не капитан! Невысоко же меня в этом доме ценят. Но мы же обкатываем сопролюд:

–Теперь вы – мои родичи, мне других не нужно. Так что подавайте ходатайство, и я его, скорее всего, удовлетворю.

А своим передайте, что я не стану работать, пока мне не будут здесь ассистировать по меньшей мере капитаны – и лучше, чтоб первого ранга.

И уже следующим утром в мою жизнь входит новый персонаж с погонялом Саблезубов Максим Сергеич, получающий ко многому обязывающее имя Лукраедки Третьего. Он входит строевым шагом, руки вытянуты строго по швам. Неужто прислушались к моему ворчанию и подогнали настоящего капитана? Я сразу записываю его в представители одного из самых симпатичных подвидов – в Лукраедки Служивые. Они не в меру исполнительны, в меру уважительны, более или менее работящи и потому практически человекоподобны.

«Позвольте доложить?»

А слабо́ представиться для начала? Или мы раньше всё же встречались?

– Валяйте.

Я, хоть и очень важная птица, мог бы выслушать твой – лукраедкин – доклад и вовсе без таких вот привычных тебе церемоний.

«За истекшие сутки пресечено четырнадцать попыток вашего похищения и два покушения на вашу жизнь!»

Ну не могут они без приписок! Без приписок – это уже будут не лукраедки. Вот, кстати, один из критериев, по которому их можно безошибочно определить – и мы только что его вывели чисто опытным путём!

– Вольно. Расслабьтесь и сядьте вот в это кресло. Я расскажу вам, сколько попыток вы пресечёте сегодня и завтра и когда вы, наконец, облажаетесь.

Чувствуется, ему не нравится слово «облажаетесь», ему непонятно это слово, а непонятное слово вызывает в нём сбой алгоритма.

Должно быть, он не встречал ранее этого слова, а если и встречал, то не придал значения, а если и придал, то некому было его значение прояснить, а это значение-то о-го-го какое! Симпатизируя данному лукраедке, даже допускаю, что он пытался выяснить значение этого слова в тех источниках, которым привык доверять: в телевизоре, в кроссворде, может даже на этикетке пивной бутылки, но не тут-то было! Ну ладно, это я, конечно, всё злобствую по обычному скудодушию своему, – а лучше б ты, Мудя, какой-нибудь синоним придумал, чтоб даже ребёнок понял твои замудрения!

– Ну хорошо, когда вы, наконец, … обкакаетесь.

Они мне ещё припомнят эти словечки: они злопамятны.

День, как обычно, проходит за изучением всё новых разновидностей лукраедок. Научная работа, параллельная основной, изнуряет меня, и мне кажется, что я засну, едва коснувшись подушки.

Однако, не успел я ещё толком заснуть, как они опять сгрудились надо мной, словно оголодавшие упыри над чаном с жертвенной кровью.

«Когда родился Пушкин? Говори, сука!»

Он разве уже родился? Ах, братец, поторопился ты с этим в таком немилосердном краю.

– Знаю, но не скажу.

«Мы всё равно узнаем. Мы устроим вам перекрёстный допрос».

Блефуют: у них кишка тонка свести нас с Пушкиным для допроса, он обо мне последнее время и слышать не хочет – на его Наташку я, видите ли, чересчур плотоядно взглянул!

«Что больше: Коми или Бурятия?»

Я молчу. Знаю, но молчу. Пусть бьют, лишают сна, морят голодом. Всё равно не убьют: я им нужен не в виде чучела. Эти хитропопые вертухаи делают на мне свой не такой уж маленький бизнес. Я – их свечной заводец с практически бесплатным сырьём.

«День взятия Бастилии! Говори, паскуда!»

Когда Отелло написал «Шекспира»… Тоже могли бы спросить, но недотымкали. А у меня ведь было, что им ответить.

А потом ко мне снизошла Богородица – красивая как Рафаэлевская – и села у изголовья. За пятьсот лет она почти не изменилась, не постарела ни капли, и это доказывает, что Рафаэль живописал с натуры. Жаль, что он на меня не работает. На месте, скажем, Крокодайло он смотрелся бы очень даже. Ну, может, ещё надумает. Красивая как моя Машка, она что-то говорила мне, но ничего не было слышно. Или я не запомнил.