Иди на мой голос

Интродукция. Незнакомец (Июнь 1890 года, Индия)

Впервые в жизни мне пришла в голову философская мысль и нашла не лучшее время, чтобы прийти: раненный в живот, я лежал на раскаленной земле, смотрел в бледное небо и прикидывал, сколько мне осталось его видеть. Судя по тому, как промокла от крови одежда и как отстукивало в висках, – недолго.

Мысль заключалась в простом запоздалом осознании: Индия, которую мы, англичане, считали безропотным раем, на деле была дремлющим тигром. Нет, даже не дремлющим. Затаившимся для прыжка.

Прыжок совершили: на меня, резидента провинции А́гра, напали вооруженные повстанцы. Они выбрали удачный момент, когда я возвращался из длительного путешествия почти без сопровождения. Индийский тигр уничтожил моих прекрасно вооруженных спутников из префектуры. Лишь по случайности «тигр» этот не отнял мою жизнь, а только оставил во рту соленый вкус крови. Голова пульсировала болью. Но даже в ту минуту я обещал себе, что смуглые обезьяны поплатятся. Пары кораблей Карательного Воздушного Корпуса будет достаточно, кода я доберусь до города. А я доберусь.

Теперь прежняя уверенность таяла. Я понимал, что если попытаюсь продвигаться хотя бы ползком, то по дороге растеряю половину внутренностей, уже сейчас готовых вывалиться через рассеченные мышцы. Да и ползти было некуда: ближайший город, где мог быть трезвый медик без брюшного тифа, лежал в пяти милях, а до деревни, где, вероятно, меня предпочли бы скорее добить, чем спасти, – мили три.

Я прижал к животу руку и попытался повернуться на бок. Огляделся. Справа виднелись редкие деревья среди кирпично-серых камней. В остальном меня обступала чахлая равнина: лето было сухим, и ветер уже выпил соки из трав, заострив их как клинки.

Я нащупал измазанную в крови саблю и сжал ее рукоять. Лет восемь назад я вышел победителем из схватки с тремя мятежниками-сипаями[2]. Тальвар[3] одного из них стал моим талисманом, оружием, которое я полюбил даже больше, чем револьверы. Тогда, в том сражении, силы были почти равны, не то что сегодня, когда против нас пятерых было двадцать индийцев. Прикосновение к рукояти всегда успокаивало меня, проясняло разум. Так было и теперь. Смерть приветливо кивала мне, прихорашиваясь к встрече. Кишки дымились, словно поджариваясь. Но я все еще обещал себе победить мразь с косой.

Я почувствовал, что земля задрожала, и вновь со стоном перекатился на спину. Из-за деревьев степенно выходили несколько крупных слонов. На спине одного был установлен узорчатый тканый паланкин, остальные везли погонщиков. Я прищурился, вглядываясь в людей и пытаясь понять, британцы это или местные. Я не успел: слоны остановились футах в сорока. Только один – тот, на чьей спине был паланкин, – продолжал идти навстречу и вскоре поравнялся со мной. Я, более не решаясь двинуться, уставился на морщинистые столбы его ног.

Ткань, защищавшая паланкин от зноя, всколыхнулась. На землю спрыгнул человек в темно-синем плаще с капюшоном. Незнакомец был невысокого роста, худощавым сложением напоминал женщину или ребенка. Я сразу отогнал эту мысль: какой ребенок, какая женщина могли так легко слезть с этой серой твари?

Человек приблизился и опустился на колени рядом со мной.

– Мистер Э́гельманн? – Голос звучал довольно высоко.

Надежда заставила собрать силы и привстать.

– Вас прислали из Агры? – прохрипел я, пытаясь рассмотреть лицо под капюшоном. Острый подбородок, тонкие ноздри, но больше я не видел ничего. – Молю, не молчите.

Ответу предшествовал странный смешок.

– Я из более дальних мест, друг мой. Не повезло в дороге?

– Можно и так сказать. – Решив, что передо мной праздный путешественник, я не стал вдаваться в подробности, даже не задумался, откуда ему известна моя фамилия. – Бога ради, можете помочь? Кто вы? Я заплачу́.

Казалось, он задумался, и я пожалел, что вообще задал вопросы. Боль усиливалась, ждать я не мог, но скорее умер бы, чем сказал об этом. Наконец путешественник снисходительно хмыкнул, и я скривился от унижения. Если это местный махараджа или кто-то подобный, много о себе возомнивший, черта с два я дозволю ему злорадствовать. Одно оскорбление – и, собрав силы, брошусь, ударю, а если не ударю, то плюну в лицо. Но насмешек более не последовало. Незнакомец наклонился и вкрадчиво прошептал:

– Кто я? Можно сказать, господин резидент, что я Моцарт. Только музыке предпочитаю справедливость. Я тут ищу кое-кого, и мне пригодитесь вы.

– Что…

– Если согласны, – меня требовательно перебили, – есть дельное предложение.

– А если нет? – выдавил я, снова силясь присмотреться к своему… да, теперь я не сомневался… мучителю. Тот, издав еще один звонкий смешок, похлопал меня по плечу.

– Тогда я не лишу вас удовольствия еще погреться на солнце. Так что?

Было слишком больно. Не хотелось нелепо издыхать в грязи и песке, даже не дав о себе знать своим людям. А такая сделка… в конце концов, что она могла за собой повлечь? Незнакомец поможет мне, я – ему. Жизнь за какую-то несущественную услугу. Он выглядит юным щеголем, у него не может быть серьезных дел. Поиск человека? Пара солдат, которых я отряжу, справится на раз. Ну а если странный тип замыслил что-то, например, сепаратистское… я ведь сижу повыше здешних богачей. И стреляю метче.

– Согласен, – шепнул я, вытирая со лба пот. – Что вам от меня нужно?

– Не сейчас… – Незнакомец обернулся и отдал погонщику приказ на хинди: – Поднимайте его.

Из паланкина выпрыгнули еще двое и направились к нам. Сложением они были крупнее господина и, видимо, старше. Тот, кто назвал себя Моцартом, вынул из кармана какую-то тряпку и прижал к моему носу.

– Лондон. Живописный, хотя и пошловатый городишко, которому нужны крепкие военные руки. Как вы смотрите на него? Мне вот он очень нравится…

Я уже не мог ответить: сладковатый запах проник в легкие. Он наполнил веки тяжестью, и я лишился чувств, успев лишь осознать, что по-прежнему крепко сжимаю рукоять своего тальвара.