Идол

Чезаре Павезе Идол

Все закрутилось вновь августовским полднем. Ещё и сейчас, каким бы не представилось небо, мне достаточно взметнуть свой взгляд в просвет между домами, чтобы отчетливо всплыл в моей памяти тот памятный день.

Я сидел в небольшой гостиной, в которой мне в дальнейшем больше не довелось бывать, и куда проникал, насколько помнится, тусклый желтый свет. Я пришел сюда в столь жуткое время дня, чтобы немного побыть одному. Помню, как сейчас, что, когда она вошла, я сперва её не узнал, и лишь только подумал, что у нее было на редкость худое тело. Но уже в следующий момент, мне пришлось буквально вскочить на ноги, поскольку она уверенно пошла мне навстречу, протянула руку и заметила: «Что за испуг? К счастью, я одета». Другой рукой она нервно теребила отворот своего воротничка.

Она была в белом костюме. И несколькими мгновеньями позже, когда она опустила голову, орошая мои руки слезами, моим глазам открылся её затылок, весь почерневший от солнца. В контраст ему, она показалась мне почти блондинкой.

Помню, что мне удалось только выдавить из себя: «Подними голову, Мина, мне должно быть не менее стыдно, оттого, что я нахожусь здесь».

Мина взглянула мне в глаза. «Я плачу не потому, что мне стыдно», — выговорила она с трудом. — «Просто я взволнована».

Затем она слегка улыбнулась, но я оставил её улыбку без ответа. На её лице, в уголках губ, четко обозначились складки: былое выражение лица изменилось, стало каким-то ожесточенным.

«Почему ты так смотришь на меня?», — воскликнула она, вся сжавшись в комочек. — «Не собираешься ли ты еще стыдить меня?»

В этот момент хозяйка просунула свою голову сквозь портьеру, оглядела меня с ног до головы и тут же исчезла. Я уставился на туфли Мины, и, только мы снова остались одни, испустил такой вопль, что сам не узнал своего голоса: «Неужели, это правда, Мина, неужели, это правда?».

Теперь Мина смотрела на меня иронически, глаза её покраснели. Взгляд мой был проникнут тревогой. «Тебе что, не нравится загорелая женщина?» — спросила она меня и отвернулась. — «Может быть, тебе позвать другую…?».

Я коснулся её плеча. «… Оставьте меня», — резко вскрикнула Мина, резко отстраняя в сторону мою руку. «Оставьте меня, я вовсе не такая, как вы обо мне думаете».

Она тут же ускользнула за портьеру, оставив меня одного посреди гостиной. Снова появилась хозяйка, на этот раз она смерила меня холодным взглядом. Я поднял свою шляпу и двинулся к двери. «Я зайду в другой раз», — промямлил я невнятным голосом и вышел.

В тот день и последующие дни безмятежное и безоблачное небо постоянно сопровождало меня во всех моих многочисленных и неподвластных мне прогулках. Когда я вспоминаю об этом, я не понимаю, каким образом злые и навязчивые мысли, преследовавшие меня, могли возникнуть в моей голове в столь прекрасную погоду.

Настала суббота; с наступлением сумерек я с изумлением обнаружил, что вновь брожу по этим, совершенно безлюдным улицам. Отчетливо представив себе трусливую улыбку, перекосившую моё лицо. Я решительно прошел в уже знакомый подъезд, и, не поднимая глаз, буквально влетел в общий зал. Разместившись в углу, я быстро заметил, что Мина отсутствовала, и я сразу же почувствовал облегчение.

Хозяйка едва удостоила меня взглядом. И, наоборот, две девушки, сидевшие на диване, закинув свои оголенные ноги ногу на ногу, то и дело поглядывали на меня, и с одной из них я встретился взглядом. Многие мужчины, сидевшие вдоль стены, по большей части, с задумчивым видом глядели в пустой пол. Какая-то полунагая упитанная девица стояла в глубине зала и болтала с сержантом.

Мина не появилась. «Видимо, она работает где-то наверху», — подумал я. Эту мысль я принялся твердить про себя, покусывая губы, и у меня невыносимо засосало под ложечкой. Тогда я решительно направился к хозяйке и спросил её о Мине.

— Мина? А, кто она такая?

Я напомнил ей о том полдне. На властных губах синьоры появилась недоверчивая улыбка.

— Вы имеете в виду Мануэлу. Но она еще не спускалась. Аделаиде, сходи-ка к Мануэле.

Одна из девушек, что-то напевая, и, то и дело, оборачиваясь назад, повела меня по лестнице. У неё были длинные ноги, так что она запросто шагала через три ступеньки, но ступала она мягко, всё время, поджидая меня. Наверху, то и дело хлопали дверью. Я подумал, что и эта девушка была недурна собой. И мне даже показалось, что я иду к ней.

«Вы, мужчины, всегда требуете именно ту, которой нет», — Сказала Аделаиде, когда мы проходили по коридору.

Мы вошли в какую-то комнату, пахнувшую запахом ванны.

— Зажги свет, Мануэла, — попросила Аделаида. Мина лежала на кровати, вытянув руку к выключателю. Волосы падали ей на глаза и одета она была точь-в-точь, как в тот поддень, но только в этот раз она была без чулок. «Подождите», — сказала Мина, скорчила гримасу, и тут же, соскочив с постели, присела на кровать. Затем она просунула свои ноги в тапочки, промчалась по комнате, поглядела по сторонам и снова вернулась к своей кровати. «Ты — нехорошая, Аделаида», — заметила она, повернулась спиной и снова прилегла на свою кровать. «А теперь уходи, уходи».

Когда мы остались одни, я в смущении взглянул на Мину. Под её вытянутыми вперед ногами лежала ужасная циновка. А рядом с кроватью, у её изголовья свешивались тонкие кофточки. Тут же на полу находился потрепанный коврик.

— Это невозможно, Мина, это невозможно.

— Я ждала тебя все это время, Гвидо. Я знала, что ты обязательно придешь.

— Так ты осталась наверху, так как ты ждала меня?

Мина покачала головой и улыбнулась. — «Нет. Просто я, на самом деле, чувствую себя плохо, все эти дни мне нездоровится. Но я знала, что ты придешь».

— Мина, ты должна сказать мне всё. Почему ты находишься здесь? Почему? Я просто не могу в это поверить!

Её взгляд сразу же стал сосредоточенным. «Тебе больше не о чем спросить меня? Нет? То, что я нахожусь здесь, мне, кажется, уже само говорит за себя. Так, что ты хочешь знать? Я осталась одна и искала работу. Если ты хочешь говорить со мной, то, пожалуйста, не касайся этого».

«Но твой отец, Мина, твой отец, который все время твердил, что я бездельник… Ты это помнишь? — спросил я её мрачно, — Знает ли об этом твой отец? Я так верил тогда, когда мы были вместе…»

— Папа — умер, — ответила Мина, не пряча глаз.

— О…, — пробормотал я. «Но, почему ты мне ничего не написала, не пыталась разыскать меня? Сколько раз я вспоминал тебя и думал, что ты уже замужем.

Сколько раз по утрам я спрашивал себя: Не уж-то все это был только сон. Может быть, Мина еще ждет меня?»

— Только и слышу, что: Мина ждет меня, Мина замужем! Но, чтобы написать мне, ты так ни разу и не отважился! А теперь ты ещё жалуешься!?

От этих слов я опустил глаза.

Голос Мины неожиданно снова стал ласковым: «Ты, на самом деле, иногда вспоминал обо мне?»

— О. Мина!

Где-то в коридоре задребезжал звонок.

— А синьора знает, что ты находишься здесь, — неожиданно Мина спросила меня, буквально подскочив на кровати.

— Она сказала мне о Мануэле…

— Гвидо, тебе нельзя оставаться здесь. Синьора считает тебя за клиента: это в её интересах. Давай, лучше увидимся завтра…

— Но, почему я не могу оставаться здесь? Я клиент, как и другие. Я заплачу, как если бы на месте Мануэлы была бы другая. Сколько здесь берут за полчаса?

Мина уткнулась лицом в подушку. Я прикусил губу, вытащил пятьдесят лир — всё, что было при мне, и положил их на комод. Мина все время избегавшая смотреть мне в глаза, неожиданно в сильном волнении пристально взглянула на меня. После чего протянула руку и трижды позвонила в кнопочный звонок..

«У тебя есть работа, и ты достаточно зарабатываешь?» — поинтересовалась она.

Я присел на кровать. Было страшно жарко, и я весь вспотел, хотя этого и не замечал.

«Знай же, мне сильно нездоровится», — сказала затем Мина. — У меня больные почки, особенно я это ощущаю, когда сплю на боку. К тому же я виду нездоровый образ жизни. Но в этом году я побывала на море и сейчас я чувствую себя несколько лучше. В моем состоянии нужно постоянно находиться на свежем воздухе.

Таинственные жалюзи были спущены и плотно закрыты. Так что в комнату совершенно не проникали посторонние звуки.

«Что с тобой?» — взволнованно спросила Мина и взяла меня за руку. Не отрывая головы от подушки, она пристально глядела на меня своими огромными глазами. Чтобы выразить волнение, охватившее меня, я сжал ее пальцы.

«Какое тебе до меня дело?» — спросила она тихо. — «Всё уже кануло в лету, точно также как и Вогера (городок в Италии). К тому же, ты уже, пожалуй, и женат».

Я отрицательно покачал головой. — «Я ни за что на свете не пришел бы сюда».

«Бедняжка», — вымолвила Мина, резко приподнявшись на локте. «Ты искал просто женщину».

«Я её всегда ищу», — ответил я.

Но Мина меня уже не слушала. «Какими мы все же глупыми были!» — заметила она. — «Однако, я совершенно не сожалею о том лете. А ты?»

— Я только сожалею, что нам пришлось расстаться той зимой.

Мина рассмеялась тем нежным смехом, который я уже так давно не слышал.

— О, Мина!

— Будь благоразумным, я — больна!

— Разреши, по крайней мере, хоть раз тебя поцеловать.

— Но тебе придется в таком случае целовать уже Мануэлу.

— Мина.

— А теперь — до завтра, до встречи. Вернее до завтрашнего утра. Может быть, я смогу выйти. Ведь и тебе тоже неприятно видеться со мной здесь?

Теперь, когда все уже в прошлом, я постоянно сожалею, что меня не было подле нее в тот злополучный день, и, что я не смог помешать ей, ступить на этот путь. Но даже и сегодня, я задаю себе один и тот же вопрос: «А. что если этого она захотела сама?»

Чтобы как-то скрыть нервное подергивание губ, я закурил. «Знаешь, я тоже сейчас курю», — заметила Мина.

Мы закурили вместе и продолжили беседу. Когда я поворачивался в её сторону, я видел, что она лежит на спине и не сводит с меня глаз. Я старался не глядеть в сторону умывальника, заваленного полотенцами и какими-то склянками. При виде всего этого я потихоньку начал терять дар речи. Я заметил также, что на полу валялась какая-то большая бутылка фиолетового цвета.

«Поцелуй меня Гвидо, как когда-то ты целовал меня», — неожиданно попросила меня Мина. Я приблизился к ней, обхватил ее руками за щеки, и, собравшись с духом, поцеловал её. Мина прожурчала мне в губы: «Ты совсем не изменился, горяч как лето, Гвидо», — и тут же отстранилась.

Теперь мы молчали. Я взял её руку и крепко пожал. Тут Мина соскочила с кровати.

«Я счастлива, как никогда», — воскликнула она, задыхаясь. — «Я слишком счастлива: а теперь уходи, а то ты, еще можешь передумать. И, помни, завтра я тебя буду ждать…Возьми то, что ты оставил на комоде: они, пожалуй, ещё тебе пригодятся;

К тому же, если, кто и должен платить — так это я; сегодня — мой день…»

Я нерешительно глядел на банкноту.

«… В таком случае, дай деньги синьоре: она должна будет вернуть тебе двадцать лир. Будь внимателен. Но ни в коем случае, не оставляй их здесь. Прощай, Гвидо!»

На следующий день я попросил её выйти за меня замуж. Мина остановилась, заглатывая свежий и застывший воздух улицы, и в смятении, охватившем нас, слабо простонала, закрыв глаза. «Это не имеет значения», — прошептала она, — «Но даже, если ты это сказал так, лишь бы сказать, все равно ты — добрый».

Весь полдень того воскресного дня, несмотря на нестерпимую жару, я прослонялся по улицам. Я так и нигде и не смог присесть и подождать, когда спустятся сумерки,

с тем, чтобы затем в мягких лучах вечернего неба вновь пережить встречу предыдущего дня. Теперь мы могли встретиться только во вторник. Я разговаривал сам с собою, запальчиво, нервно. С наступлением вечера, я вернулся домой, и, бросившись на кровать, с сигаретой во рту, я стал наблюдать за золотистыми лучами, медленно угасавшими в запыленных окнах дома, расположенного напротив.

В сгустившихся сумерках, заслушавшись неожиданно наступившей тишиной, я некоторое время перестал думать, о чем бы то ни было. Но тут же неожиданно испугался, что попросил Мину, выйти за меня замуж, и, что совершил с ней эту прогулку. Я лежал на кровати полураздетый, и перевел свой взгляд с груди на ноги, тронутые этаким легким загаром. Какова все-таки Мина? От мысли, что только я один этого не знаю, меня всего так и передернуло.

Я решительно встал с постели и оделся. Оказавшись у знакомого подъезда, я на какое-то мгновенье заколебался, но тут же, выдавив из себя через силу ехидную улыбку, я позвонил в дверь.

На этот раз во взгляде Мины был испуг. Она стояла у двери, ведущей в зал, и переговаривалась с хозяйкой. Она тут же решительно двинулась в мою сторону, схватила меня за руку и провела в прихожую, принудив меня сесть на софу.

Затем она и сама плюхнулась рядом со мной, даже не взглянув на меня. Хозяйка, оставшись у двери, легонько кивнула мне головой.

Мы сидели и молчали, уставившись в мозаичный пол. Мина то и дело нервно сжимала мне запястье. Я первым оторвал свой взгляд от пола, как раз в тот момент, когда в зал прошли двое юнцов.

— Мина, может быть, ты желаешь, чтобы я ушел? — выдавил я, наконец, из себя тихим голосом.

— Зачем ты пришел сюда?

— Не знаю.

Ты не доволен нашей утренней встречей?

— Я хочу на тебе жениться.

Мина улыбнулась. — Но я не свободна.

— Как это понимать?

— Я работаю.

Меня всего так и скрутило, и я что-то прорычал.

— Тс! Гвидо, уходи. В зале между тем, громко переговаривались, и до нас долетал пронзительный голос какой-то женщины.

— Иди же: встретимся во вторник, утром. Синьора все время шпионит за нами.

— Мне абсолютно нечего скрывать.

— Гвидо, я тебя умоляю. Что я тебе посоветую, — голос её вновь стал взволнованным, — вернись в гостиную, так, чтобы я тебя не видела и поищи Аделаиду.

Я состроил гримасу и пожал плечами. Мина вздохнула, все время, поглядывая на меня исподлобья.

— Мина, может быть, ты чем-то больна? — спросил я её, не осмеливаясь взглянуть ей в глаза.

— Совершенно не это, Гвидо. Неужели ты не понимаешь?

В этот момент какой-то синьор и молодая девушка спустились по лестнице и исчезли в коридоре. И тут же снова появилась хозяйка.

— Не понимаю, — ответил я. — Прости меня, Мина.

— Встретимся во вторник. Главное, верь мне, Гвидо. А теперь, иди.

Мы взглянули друг другу в глаза, после чего я тут же выбежал наружу, не оборачиваясь ни на мгновенье назад.

Уже через сто метров у меня снова появилась на губах прежняя ехидная улыбка. Я бродил, непрестанно что-то бормоча, и от напряжения у меня вскоре свело судорогой щеки. Не помогли мне выйти из этого состояния ни вечерняя прохлада и не праздничная воскресная толпа. Я снова и снова повторял слова, которые собирался сказать Мине. В результате, я ещё больше разволновался, и почувствовал во рту невыносимый привкус горечи.

На следующий день, на рассвете, поезд уносил меня в провинцию, и я немного успокоился. Я задремал и, в движущемся поезде, совершенно захмелел от приятного утреннего тепла. Сквозь сон, под свешивающейся рукой, я внятно ощущал пакет с моими образцами, и эта поездка казалась мне прекрасной, полностью гармонирующей со всей моей жизнью, и в тоже самое время какой-то новой, наполненной невыразимой и тягостной усладой. В сущности это происходило от того, что я все время дремал. Краешком глаза я мог следить за пролетавшими мимо полями, разбуженными восходящим солнцем. В какой-то момент, закрыв глаза, я смутно почувствовал, что погружаюсь в новое состояние, в котором могло произойти самое неожиданное, будь то что-то ужасное, или же совсем не имеющее никакого значения.

В сладостной неге пробуждения, согревшись теплом постели, я принялся думать о Мине, совершено неспособный на проявление ненависти по отношению к ней. Скорее, наоборот, я был ей благодарен за те приятные ощущения невыносимого желания, буквально разлившегося в моих венах. Я был уверен, что она в этот час была одна в своей комнате, и это позволяло мне спокойно думать о ней. Я улыбнулся, вспомнив ее нерешительное предложение насчет Аделаиды. Кто знает, возможно, Аделаида и Мануэла были подругами.

Мы встретились на станции во вторник, сразу же, по моему возвращению. Я вернулся специально, чтобы повидаться с ней, несмотря на то, что мне нужно было теперь ехать на автомобиле в горы, в поисках новых клиентов. Мина заметила в разговоре, что она стала выходить слишком часто, и, что это ей вредит, как в смысле здоровья, так и в смысле падения её авторитета в глазах хозяйки.

«Но, разве, тебе не нужны эти прогулки на свежем воздухе?» — пробормотал я невнятно.

Затем Мина заставила меня ждать у обувного магазина, но это не заняло много времени. Вскоре она появилась с небольшим пакетом. Стройная, в коричневом платье, застегивающемся сбоку, и в зеленой шапочке, она тут же разыскала меня глазами с порога магазина, с ослепительно чистой витриной. Легонько касаясь друг друга локтями, мы пересекли улицу.

— Откуда у тебя это имя? — спросил я её.

— А что, тебе оно не нравится? — спросила она меня резко.

— Отчего же, оно красивое, но откуда оно у тебя?

Мина взглянула на меня из-под своих завитушек. — Ни откуда: оно было написано на двери моей комнаты. В то утро мы купили сигарет и остановились у чулочного магазина. — Я подарю тебе самые красивые чулки, если ты пообещаешь мне одевать их только для меня, в такие дни как сегодня.

— Пойдем, Гвидо, здесь не надо задерживаться. Я здесь их никогда не покупаю.

Было одиннадцать часов, и Мина сказала мне, что ей пора возвращаться.

— Мина, давай посидим немного в каком-нибудь кафе?

В кафе я отыскал самый укромный уголок и, делая заказ, даже не взглянул на официанта.

Мина, молчаливая и серьезная, внимательно смотрела на меня, в то время как я ни на миг не сводил с её глаз.

— Тебе, должно быть, стыдно появляться со мной на людях?

— Мина, — ответил я изумленно, — Я стараюсь ни на кого не смотреть, когда бываю с тобой.

— Ты не можешь простить мне, какую я веду жизнь.

— Я прощаю тебе все твое прошлое, Мина, каждый твой день и каждую ночь, но я хочу понять тебя, — ведь, ты уже не та глупая девчонка, какой была когда-то, и, хотя я чуть не плачу от того, что произошло, я, тем не менее, сдерживаюсь и не плачу. Я знаю одно, что я люблю тебя, и, что я — твой, как и прежде. Выходи за меня замуж, Мина, кончай с этой жизнью. Что тебе стоит это сделать? Ведь, так или иначе, однажды тебе придется это сделать!?

— Разве, ты не видишь, что ты жалуешься? Это вовсе не говорит о том, что ты простил меня.

— Но может быть я тебя ещё должен и благодарить за то, чем ты продолжаешь заниматься? Неужели ты не понимаешь, как я страдаю, оставаясь один, и, представляя тебя со всеми этими мужчинами? Почему с ними, а не со мной?

— Но с ними — это другое дело., Гвидо, совсем другое и… потом это случается очень редко.

— Я бы мог понять это, если бы ты любила кого-нибудь из них!

— Неужели? Я тебя отлично знаю, Гвидо, и знаю, что ты бы завыл бы от боли ещё сильнее.

— Мина, разве тебе не противна подобная жизнь?

— Ну, что, Гвидо, теперь-то ты видишь, что ты стыдишься меня?

В тот момент я впервые испытал весь ужас и безысходность ситуации, в которой я находился, подобное испытывает человек, шлепнувшийся со всего маху о скалу.

Мина, между тем, наклонив голову, прищурившись, разглядывала меня своими чистыми, невинными глазами. Я тяжело вздохнул и опустил глаза.

— Теперь ты видишь, о чем все твои мысли? — продолжила Мина растроганным голосом. — Почему не с тобой? Но я поступаю так, ради тебя самого. Я уверена, что затем было бы все гораздо хуже.

— А… — промычал я, нервно улыбнувшись. Тогда я тебе предоставлю такую возможность поработать, если ты это считаешь своей профессией. И, если так угодно богу, то я приду к тебе, как это делают все другие.

Мину всю так и передернуло, и она тут же бросила мне в лицо: «Тем хуже будет для тебя, Гвидо, если ты поступишь так: после этого ты больше меня не увидишь».

В тот полдень, набродившись в течение двух часов по жарким и пыльным улицам, я оставил в покое подъезд Мины и направился к другому дому, знакомому мне по предыдущим посещениям, и, находившемуся в глубине переулка. Но, даже удовлетворившись, я не смог избавиться от дурного настроения, вызванного глупой и скучной угодливостью девушки, и направился домой с невыносимым желанием расплакаться. К тому же, я начал снова размышлять — во всех подробностях — над тем, что составляло работу Мины. И вечером, будучи охваченным невыносимой тоской, я вновь стоял у её подъезда. Хотя в тот момент я уже должен был находиться в пути, в моей деловой поездке по клиентам. «Если сегодня вечером я вновь вернулся к ней, — подумал я, — то это значит, что я её действительно люблю».

Но я не осмелился позвонить. И зашел в сомнительную остерию (забегаловку), расположенную почти напротив подъезда. Отсюда в пространстве между горшочками с цветочками и заборчиком хорошо просматривалась дорога, освещенная тусклым светом, и спущенные жалюзи дома, погрузившегося в темноту.

«Здесь я буду проводить все свои свободные вечера», — мысленно вознамерился я. Но уже через полчаса я совсем раскис. В подъезде постоянно кто-то исчезал: то это был мужчина, то юноша, то группа солдат, сменявшаяся шумной ватагой этаких любителей острых ощущений. Или — что еще хуже — периодически кто-нибудь из них неожиданно задерживался на пороге и принимался истошно кричать во всё горло. Один тип, одетый в кожаную куртку, приехал даже на мотоцикле, наполняя ночь невообразимым шумом, соскочил с мотоцикла и тут же бросился со всех ног вверх по лестнице.

Не говоря уже о тех, кто выходил. Каждый из них мог побывать у Мины. Я заметил тучного и лысого мужчины, который подозрительно поозирался по сторонам и тут же поспешно удалился. Если бы я в тот момент не побежал, то наверняка бы не выдержал и закричал бы, что есть сил.

Не секунды не колеблясь, я бросился к подъезду и сразу же позвонил. В переполненном и прокуренном зале Мины не было. Я застыл на месте и, с трудом переводя дыхание, уставился на дверь. Неожиданно передо мной выросла полуобнаженная Аделаида. Она подмигнула мне и поприветствовала меня, взяв под козырек.

Я поинтересовался у нее — не вышла ли она подышать свежим воздухом. И в тот же момент увидел Мину. Она была в нежно голубой блузе и в белых шелковых трусиках — при этом особенно бросались в глаза ее загорелые ноги и талия. Между тем, она что-то протягивала хозяйке. Увидев меня, стоящим за Аделаидой, Мина нахмурилась. Нельзя сказать, что это её сильно удивило, но действовала она решительно. Она быстро подошла ко мне, бесцеремонно отстранила Аделаиду в сторону, и собиралась было заговорить со мной. Но тут же какой-то мужчина, весьма худощавый, из блондинов, лысоватый спереди и в очках, до того стоявший неподвижным в стороне, неожиданно появился перед ней и указал на неё пальцем.

Мина опустила глаза, повернулась и покорно последовала за ним, оставив меня наедине с собой. Аделаида буквально прыснула со смеху. Мне же совершенно перехватило дыхание.

Горькие слезы, навернувшиеся на моих глазах, со стороны могли быть принятыми за капли проступившего пота. Я слышал, как что-то говорила Аделаида. Тут же затарахтели звоночки, размещавшиеся на столе у хозяйки. Тогда я решительно вышел, никого и ничего не замечая вокруг себя.

Может это показаться глупо, но той же ночью я принял другое невероятное решение: напиваться каждый вечер. Я говорил себе: «Если она загорела снаружи, то я загорю изнутри». Мне тут же стало плохо, и, хотя голова шла кругом, я никак не мог забыть блузки Мины. Поскольку я привык жить один, мне было непросто освободиться от какой-либо навязчивой мысли, и вследствие чего этот сардонический очкастый блондин мерещился мне на протяжении всей ночи.

Мину я увидел только в воскресенье, как обычно, рано утром. Я поджидал её появления, наблюдая из остерии, и решительно преградил ей дорогу. Мина удивленно посмотрела на меня, остановилась, протянула мне руку, и затем, так как я мешал ей ступить на тротуар, предложила: «Может, пройдемся, у меня нет никакого желания задерживаться здесь».

Она принялась жаловаться на то, что я пренебрег ей и собирался её предать. Говорила о том, что все это время думала обо мне, особенно, пробуждаясь по утрам, когда она чувствовала себя особенно одинокой. Почему я не был добр к ней? Ведь, был же я к ней добр в Вогере, когда мне было только двадцать лет. Я ничего не ответил и подумал о том, мучаясь от ревности, что сейчас Мина была уже женщиной.

— Предать тебя? Но с кем? — неожиданно спросил я.

— О, Гвидо, — ответила она мне, — ведь, и я хочу того же, чего желаешь ты. Но затем всё станет ещё хуже, и ты станешь обращаться со мной, как с другими…

— Так сделаем же доброе дело, и, давай поженимся.

— Гвидо, я не могу, и причиной тому — моя жизнь. Я уверена, что через год, а, может быть, и раньше, ты меня возненавидишь…

— Мина, но я люблю тебя.

— Я это знаю, — ответила Мина, взяв в свою руку мою руку, — я это знаю, Гвидо. Ты думаешь, я не понимаю, что ты переживаешь? Но как раз, поэтому я тебя и прошу быть моим другом и не желать ничего больше. После чего, взглянув мне в глаза, тихонько проговорила: «Мне было бы постоянно стыдно за меня перед тобою».

— В Вогере ты была согласна выйти за меня замуж.

— В Вогере ты меня любил и поверил мне, когда я тебе призналась, что именно отец настроен против этого брака.

— Что из этого вышло, теперь мы видим!

— Гвидо, мой отец умер, и все остальное касается только меня.

— Но, с кем это я собирался предать тебя?

— Ты зачем разговаривал с Аделаидой?

— Что мне оставалась делать, если она оказалась прямо передо мной: ведь, я искал тебя.

Мина нахмурилась. — Гвидо, больше никогда не приходи в этот дом. Или же ты меня больше никогда не увидишь.

— Мина, — сказал я и остановился, — я не хочу спрашивать тебя ни о чем, но я вижу, что ты стыдишься этой жизни. Так прекрати же её, и, давай поженимся. Я — всё тот же и ничуть не изменился.

— Мне нечего стыдиться, Гвидо. И я уже тебе сказала свое слово.

— Может, ты больна сифилисом, Мина?

По лицу Мины пробежала улыбка. — Но, как тогда я бы смогла работать? О, Гвидо, да ты ещё совсем мальчишка. Как хорошо бы было чувствовать себя просто друзьями и забыть обо всех этих вещах. Какое тебе дело до всего этого? Смотри на все так, как если бы я была уже замужем.

Мы продолжали встречаться друг с другом, каждый раз утром. Мина носила все то же платье коричневато-зеленого цвета. Один раз она пришла, одетая во все белое и показалась мне еще более стройной и серьезной под развевающей на ветру пелериной. Чтобы выкроить себе каждую неделю по два-три свободных утра, я стал ездить ночью, уменьшая продолжительность поездок до минимума, и, не выполняя обязательств по отношению к ряду клиентов. Иногда, сев в поезд, и, оказавшись без попутчиков, я принимался думать со страстью об этой столь стройной и серьезной Мине, но мне никогда не удавалось увязать в единое целое этот образ с другим, владевшим мною. Для решения этой дилеммы надо было её раздеть. Её нахмуренный, по-женски маленький лоб, бросал меня в дрожь. Чуть ли ни до смеха мне было жалко тех дней, что она провела на море. В моем представлении она была там одинёшенька. Разнежившись, я мысленно сопровождал Мину в её поездке: вот я сижу с ней, затем я прогуливаюсь подле неё и бормочу какие-то слова. И наконец, наступает момент, когда мы засыпаем вместе. Иногда мне все же удавалось справиться с тем беспокойством, которое внушали медленно протекавшие полдни, и я убеждал себя, что все идет хорошо. Что я встретил совершенно новую женщину, не растратившую своих нежных чувств, несмотря ни на какие унижения. И именно та решительность, с которой она сопротивлялась всем моим попыткам овладеть ею, имела для меня и ценность, и горестную сладость. Некоторое утешение я находил от мысли, что та жизнь, о которой она не распространялась, была и простой, и вызывала решительный протест. Я чувствовал, что в этом она была чем-то схожа и с моей.

Как-то свежим сентябрьским утром Мина пришла на свидание в компании своей молодой подруги. На ней была косая шляпка, сдвинутая на одну сторону. Особенно бросались в глаза губы, обильно накрашенные губной помадой. Кажется, я скорчил недовольное лицо, ибо они поглядели друг на друга и рассмеялись. Причем, девушка особенно звонко.

— Не означает ли это, что бы больше не будем ходить обедать вместе? — спросил я у Мины, устроившись сбоку от неё.

Мы сейчас, как раз и идем на обед, — улыбнулась она и взяла меня под руку.

Неожиданно она резко прижалась ко мне. Я был удивлен и счастлив, так как мне хотелось поведать ей о многом в непринужденной обстановке за обедом. Но присутствие девушки меня раздражало.

Мина принялась говорить со мной о моей работе и заставила меня перечислить все те места, где мне довелось побывать за последние дни. Она нахмурилась, когда я с легкой улыбкой на устах открыл ей, что потерял ряд клиентов, стремясь не пропустить утренних свиданий. Она приостановилась на тротуаре и состроила мне гримасу. Я прекратил улыбаться, и, взмолившись, глазами указал на её подругу, остановившуюся вместе с нами.

— Ты когда-нибудь погубишь себя из-за всех этих глупостей, — заметила Мина резко, — а я совсем не хочу этого. Подобного ребячества я просто не выношу. Когда находишься на работе — надо работать. Ты живешь один и должен строго следовать избранному пути. Получается, что я невольно способствую твоей гибели, поэтому лучше будет, если мы больше не будем встречаться.

На губах у меня снова некстати появилась глупая улыбка. Лицо подруги Мины, которое я видел в профиль, было бесстрастным и обращенным вниз, на тротуар.

Я не нашел, что ответить Мине, взял её за руку и, говоря сбивчиво, предложил ей продолжить путь. Мина тут же решительно высвободила свою руку, и мы двинулись дальше.

Продолжительное молчание неожиданно прервала её подруга, что-то спросив у Мины резко. Они тут же принялись энергично выяснять между собой, насколько наказание хозяйки отвечало провинности Аделаиды, израсходовавшей за месяц две дюжины ирисового мыла.

— И, что она ей сделала? — поинтересовался я.

— В том то и дело, что она ей ничего не сделала, — сгримасничала девушка, поджав уголки губ. — Просто у Аделаиды есть этот каприз, а это раздражает хозяйку.

Я взглянул на Мину. Она, опустив голову, глядела на мостовую. Я сопоставил её профиль, с тонким, чувственным профилем подруги, я обнаружил в нем всё ту же уверенную линию, увенчанную властным подбородком, так нравившимся мне. Я слегка коснулся её руки, а затем — сжал её.

— Вы уже давно знаете друг друга? — спросил я девушку.

— Нучча — романьолка (родом из области Романья), — ответила Мина.

— Послушай, Нелла, госпожа Мартире интересовалась у меня, когда ты снова сможешь поехать в Болонью?

Я вздрогнул. Мина пристально посмотрела на Нуччу. Мы несколько прибавили шагу и в молчании достигли кафе. Нуччу здесь уже ожидали.

Мы сидели за белым столиком нашей траттории, поглядывая друг на друга, и молчали. Я заметил, что руки Мины вновь посветлели.

— Ты в этом году загорела сильно?

— Я проводила много времени на солнце. Брала лодку, уходила далеко в море, и там снимала с себя костюм.

— Ты гребла сама?

— Это нетрудно.

Я не сводил с неё глаз. Мина попыталась улыбнуться. — Ничего у меня не спрашивай, Гвидо. На море я езжу только, чтобы отдохнуть немного.

— Я часто подумывал поехать туда вместе с тобой.

— Именно поэтому я хочу уточнить, что я езжу туда только для отдыха.

Мина быстро справилась со своим блюдом. Наблюдая за мной, как я ем, она неожиданно спросила: — Почему ты так поступаешь?

— Ты что имеешь в виду?

— Почему ты совсем забросил свою работу? И ты хочешь, чтобы я тебе верила, после всего этого?

— А ты, почему не хочешь выйти за меня замуж?

— Я уже тебе сказала почему, Гвидо.

— Нет, ты мне этого еще не сказала. Тебе нравится разыгрывать меня. Когда ты собираешься ехать в Болонью?

— Я не поеду в Болонью. Вероятнее всего, что я поеду в Милан.

— И сколько домов ты уже посетила?

— Я их не считала.

— Так кто же тебя содержит?

Властный взгляд Мины, неожиданно стал мягче. — Гвидо, ты должно быть сильно страдаешь, если говоришь подобные вещи. Я верю, что и тебе тяжело, от всего этого.

— Я предпочитаю платить злом за зло. Ты не хочешь меня, потому что у тебя есть кто-то другой.

— Но, Гвидо, разве, ты не видишь, как мне приходится работать, и какую я веду жизнь? Если бы кто-то содержал меня… — она остановилась, не находя слов, и тут же нахмурила брови. — Я сама зарабатываю себе на жизнь, и ты это знаешь.

— Именно потому, что я вижу, какую жизнь ты ведешь, я хочу жениться на тебе. О, Мина, почему ты не хочешь никак понять меня? Мы могли бы работать вместе, если ты этого хочешь, и видеться только по вечерам. Если ты не хочешь, чтобы мы поженились, мы можем не жениться, но вырвись из этой жизни, пожалей меня.

Ты — единственная женщина, ради которой я готов на всё. И тогда в Вогере, ты не захотела прислушаться к моей мольбе. Скажи мне, ради своего же блага, как я должен тебя просить. Эта жизнь, которую ты сейчас ведешь…

— Эта жизнь мне нравится, — спокойно отрезала Мина.

У меня было такое ощущение, словно меня ударили обухом по голове. Я находился в сильнейшем шоке, и, совершенно ничего не соображая, принялся озираться по сторонам. Затем в мое сердце закралась дикая ярость. И понизив голос, я обрушил на Мину поток оскорблений, всё, на что только я был способен.

— Вот видишь: а ты ещё хотел жениться на мне, — заметила спокойно Мина.

Как-то утром она неожиданно попросила меня, чтобы я показал ей мою комнату, и пожелала привести её в порядок. Весь трепещущий, я повел ее наверх, по старой, слабо освещенной лестнице, и, войдя в комнату, тут же распахнул в ней окно. Вместе со свежими лучами солнца, нахлынули и новые чувства. На полу, у едва приоткрытого шкафа, валялся чемодан, и лежала связка старых каталогов фирмы, на которой я сейчас работал. Чашка, перепачканная кофе, и, оставленная на ночном столике, неприбранная кровать — были такими же, какими я их недавно оставил до этого.

Мина пошла мне навстречу и поцеловала меня. Еще и сегодня, я не могу поверить в то, что произошло там, и замирает мое сердце при одном лишь только воспоминании о той девственной и безграничной неги, которая исходила от ее тела. Мина все время

не сводила с меня своих светлых глаз, лаская мне спину. Нас обволакивала какая-то необыкновенная воздушная атмосфера, чего я больше никогда не испытал в моей жизни.

Но настал полдень, и я вновь остался один. Мина пообещала мне, сказаться больной и в тот день не работать, при условии, что я обязательно поеду по делам фирмы. Понурив голову, я сел на поезд. Но на следующий день на рассвете я уже снова вернулся домой и написал ей записку. Её я передал через привратницу, довольно-таки вульгарную женщину, вышедшую в халате, и, взявшую записку с недовольным видом. Город еще спал. Я бегом направился в наше кафе, пересекая улицы, обволакиваемые густым туманом. В аллеях ещё зеленели деревья, но и их не пощадил холод.

Мина пришла немного позже назначенного часа, когда я уже принялся нервно покусывать себе пальцы. Она направилась в мою сторону, даже не взглянув на меня.

В её наряде преобладали два цвета: зеленый и коричневый. Только, опустившись на сиденье, она подняла на меня глаза.

— Ты пришла, Мина, — произнес я тихо.

— Почему ты позвал меня Гвидо?

Я несвязно промямлил: — Я вернулся, так как хотел увидеть тебя. К тому же фирма, на которой я работаю, обанкротилась. Это произошло как раз сегодня, — добавил я,

промычав эту фразу, и, сжав руку в кулак.

— Я должна этому верить? — произнесла, заикаясь, Мина.

— Зачем мне лгать тебе? Для меня это удар.

— Как ты узнал об этом?

— Я приехал сегодня утром, чтобы сдать счета и нашел двери опечатанными. Я уже давно замечал, что что-то не ладится, но я не думал… Правда, фирма еще может поправить свои дела…

— Но, что ты теперь будешь делать?

— Поживу пока на свои сбережения. Я немного подкопил денег. Те временем, подыщу себе какую-нибудь работу. Нам следовало бы пожениться и искать работу вместе.

— О, Гвидо. Только этого не доставало, теперь ты должен думать также и о работе.

— Так ты не хочешь помочь мне? — спросил я разочарованно.

— Конечно же, я тебе помогу. Но ты не должен больше думать обо мне… как это ты делаешь сейчас. Ты уже что-нибудь придумал?

В то время как она пила кофе с молоком, я все время разглядывал её. И особенно изучал её глаза, пытаясь отыскать в них отблески вчерашней Мины.

— Я весь вечер боялся, что ты не сможешь выйти, — признался я, и легонько погладил её по руке.

— И я пришла… о, дорогой. Я пришла, чтобы отужинать вместе с тобой.

Видишь ли, Мина, мне никак не удается выбросить из головы того типа — ты его помнишь — это было тогда, во вторник, вечером, когда ты приревновала меня к Аделаиде. Он был в очках, этакий плюгавенький… Я всё думал, а, что, если ему вздумается прийти к тебе сегодня.

Мина сощурила глаза, как бы вспоминая что-то. После чего скорчила гримасу.

— Вспоминаю,… в тот вечер ты был страшно зол. Почему ты пришел тогда? Ты заставил меня сильно страдать.

— А каково мне, Мина. Но, скажи мне всё же, тот тип — не приходил больше?

— Но почему тебя интересует именно он?

— Да, потому что я видел, что ты предала меня именно с ним.

— Предала тебя? — улыбнулась Мина. — Разве, я могу кого-нибудь предать?

— Ты можешь заставить страдать самого дьявола, если ты этого захочешь.

— Ну, а вчерашний день, Гвидо? Разве это был ад?

То было прекрасное утро, мы сидели напротив витрины, отсвечивавшейся на солнце. Утро было прекрасным, но руки мои дрожали. К концу разговора Мина заметила это. — Отчего у тебя дрожат руки?

— Остановить эту дрожь сможет только обручальное кольцо.

Мина громко рассмеялась, мои слова её развеселили. — Когда ты говоришь подобные вещи, ты просто прелесть, — сказала она и улыбнулась.

С того дня я стал словно безумный. Сократил свои поездки, и пытался за день проделать работу, на которую обычно требовалось затратить целую неделю. В офисах, где я теперь появлялся очень редко, качали головой и готовились к тому, чтобы расстаться мной. За текущий месяц я смог получить только половину обычно получаемой комиссии. Я проводил нестерпимо долгие полдни, уединяясь, и, предаваясь, мечтам о будущем. Думал о Мине, кутающейся в свой белый плащ, и, стараясь не мучить себя воспоминаниями о недавно пережитых мгновеньях физической близости с ней. Особенно жутко было по вечерам, когда я находился словно бы в медленно сжимавшихся тисках, и слезы непроизвольно сами набегали на глаза. Я не выдерживал напряжения: громко стонал и чувствовал себя таким покинутым. Иногда я напивался, и тогда слезы и стоны вырывались из моей груди, словно какой-либо насмешливый рокот, ещё более ужасный, чем все, что было до этого. Я отравлял себе напитками желудок. Но и это не помогало мне забыться. Наконец, я засыпал, сжимая в руках подушку.

Мина, такая безжалостная и бесконечно обожаемая, время от времени возвращалась ко мне. Относилась она ко мне всегда с нежностью, но постоянно отвергала все мои просьбы выйти за неё замуж. Я стал трусливым, боялся выдать свое душевное состояние и попросить её ещё раз прийти ко мне. Меня приводила в замешательство та решительность, которая не покидала её глаз, и её обычная фраза, не сулившая мне ничего хорошего: «Если ты меня любишь, то постарайся понять меня».

Иногда тоска, невыносимо теснившая мою грудь, вырывалась наружу жалобным стоном, но Мина на него лишь только меланхолически улыбалась. Вначале я пытался было шутить, но вскоре я уже начал подумывать убить её. О чем я признался ей, выдавливая слова сквозь стиснутые зубы.

Теперь я для неё был, прежде всего, безработным. По-прежнему я поджидал её на прежнем месте. Затем я обычно сопровождал её в её прогулках по магазинам. Это занятие ей нравились, и она его никогда не пропускала. Иногда я тщетно пытался уплатить за какую-нибудь покупку. Когда же я оставался вновь один, я принимался вышагивать подле её магазинов, в тех, что продавались духи и нижнее белье, и не мог не вспомнить о ней без содрогания.

— Мина, — шепнул я ей, когда мы лежали рядышком, — каждый раз, когда мне доводиться смотреть на тебя, или же ты глядишь на меня, у тебя с лица ни на миг не сходит серьезное выражение глаз. Я слышал, что женщины любят закатывать глаза. Тебе что, не удается это делать?

— Тогда чем же ты так заинтригован? — улыбнулась Мина мне.

— Просто, я люблю тебя, — ответил я тихо.

— Но, если ты, действительно, любишь меня, то тебе должно быть приятно и так, — заметила она и прижалась ко мне.

В тот день мы, молча, спустились по лестнице, и, также, молча, принялись прогуливаться. Накрапывал дождик. Мы шли под руку и старались держаться ближе к домам. Я ощутил первые спазматические признаки, предчувствуя неизбежность скорой разлуки.

— Гвидо, что это с тобой?

— Так, ничего, я доволен.

— Послушай, Гвидо, ты помнишь, что говорила Нучча в тот день?

— Что ты собираешься ехать в Болонью?

— Нет, Гвидо, в Милан, — поправила Мина, и состроила гримасу. — Это то, что она сказала раньше, до того как она начала говорить об Аделаиде.

Я ничего не мог вспомнить.

— Она еще сказала, что хозяйка скверно обращается с Аделаидой. Теперь ты вспомнил? — Я утвердительно мотнул головой. — Гвидо, мы все немного похожи на Аделаиду. Все это происходит от той жизни, которую мы ведем. И это совсем не прекрасная жизнь, Гвидо.

Устремив свой взгляд вперед, и, ничего не видя перед собой, я собрался с силами и нарушил наступившую тишину. — Ты как, Мина, поедешь туда с Нуччей?

— С кем, не имеет никакого значения.

Я испытал какое-то странное чувство облегчения, несмотря на то, что находился в положении униженной стороны. С трудом заглатывая влажный воздух, я машинально нервно сжимал локоть Мины. Наконец, без видимой на то причины, мы остановились на углу улицы.

— Я должно быть, Гвидо, сейчас тебе противна? — спросила меня она и посмотрела пристально в мои глаза.

— О, Мина, я принимаю тебя такой, какой ты есть.

— Знаешь, — я сказал ей, перед тем как расстаться. Мне это, может, даже доставляет удовольствие. Более того, иначе я и не мыслю. — Мина улыбнулась мне как-то неопределенно и тут же удалилась.

Через два дня мы отправились в Милан. Я убедил ее, что в Турине мне было бесполезно на что-нибудь рассчитывать, а в Милане я мог бы попытаться устроиться на работу в одну из конкурирующих фирм. Мы остановились в гостинице, и Мина провела со мной целых два дня и две ночи. В Милане я был всего лишь залетной птицей. У меня было два счастливых дня. Мы их провели, прогуливаясь по бесконечным, незнакомым улицам, тесно прижавшись, друг к другу, и, разглядывая витрины магазинов. Возвращались к себе в номер только с наступлением ночи, со смеющимися глазами на лице. Эта комната в гостинице глубоко запала мне в сердце, так как Мина своим присутствием наполняла её и трепетным чувством, и жизнью. Стояли последние, ясные дни октября, и, казалось, что растения и дома прогрелись насквозь приятным теплом.

Затем Мина ушла к себе. Я же написал своим хозяевам и попросил их доверить мне

осуществление контроля в новой провинции. Мне ответили, что, если я не возобновлю работу в зоне моей ответственности, меня тут же лишат моих представительских и эксклюзивных прав. Но я даже не удосужился им ответить, и начал искать работу в городе.

Наступил ноябрь с противными дождями и туманами. Жил я в глубине какого-то дворика, в комнате, лишенной воздуха и женского уюта. Свою кровать я никогда не прибирал. И наводил порядок только тогда, когда ко мне приходила Мина. Но приходила она редко, так как по утрам она чувствовала себя совершенно разбитой.

Я мог часами лежать на кровати, уставившись на приоткрытую дверь, и, прислушиваясь к шуму дождя, а позднее — наблюдать за полётом снежинок. У меня еще оставалась несколько тысяч лир, но питался я нерегулярно, так как думал, что они мне ещё могут пригодиться, если мы поженимся. Когда я в оцепенении блуждал по улицам, меня буквально захлестывали мрачные мысли, и, я завидовал даже дворникам, которым посчастливилось найти работу.

Мина жила в особняке, построенном в строгом классическом стиле. Дом помещался в глубине улицы и примыкал к парку, уже лишенному листвы. Помещения особняка отапливались хорошо, повсюду были развешаны ковры. Об этом я узнал, проводив как-то Мину домой. Здесь ей платили больше, и меня вновь обуяла ярость. Среди посетителей преобладал народ праздный, богатый и многие из них были уже в возрасте. Об этом Мина призналась мне сама. Но мне было бы легче перенести подобное унижение, если бы она принадлежала какому-нибудь солдату, или же — просто рабочему. О том, чтобы зайти туда, как поступали другие, не могло быть и речи. Иногда ночью от злости я не мог сдержать слез, но достаточно было мне вспомнить её властный взгляд, как я тут же успокаивался. Я чувствую себя в этом городе совершенно одиноким, — признался я как-то Мине, — Мне ничего не удается здесь найти, несмотря ни на какие усилия. Город буквально давит на меня и представляется мне таким чужим и громадным. Иногда в сумрачные полдни мне становится настолько холодно, что я готов даже расплакаться. Мина, не могу ли я зайти к тебе?

Если бы ты остался в Турине… — начала, было, Мина. Но тут же, оставив первоначальную мысль, добавила: — После первого посещения, тебя уже больше не остановишь. Ты захочешь прийти во второй раз, в третий и так далее… А тебе надо подумать и о твоих сбережениях.

— Мне бы только поговорить с тобой, Мина.

— Не надо, я скоро приду к тебе сама.

Как-то вечером, когда я сидел в какой-то забегаловке за тарелкой супа, я стал невольным свидетелем одного разговора, который вели какой-то мужчина и женщина. Речь шла об одном преуспевающем агентстве. О том, чтобы устроиться на работу представителем какой-то фирмы, не могло быть и речи, поэтому меня устроила бы любая временная работа. За бутылкой вина мы разговорились. Я смотрел на лица этих людей с бесконечной печалью. В те дни, когда меня на время переставали мучить муки ревности, появляясь на людях, я производил впечатление человека, смирившегося со своей судьбой. Девушка была худенькой, в поношенном плаще, и волосы у нее то и дело набегали на глаза. Мужчина, этакий рабочий-крепыш, все время медленно посасывал свою сигарету. Они были безработными уже несколько месяцев. Ему, наконец, удалось устроиться садовником, и это был первый ужин, за который они могли уплатить своими деньгами. Девушка все время молчала и только поддакивала, не сводя с меня своих глаз.

На следующий день я бросился со всех ног в это агентство, но работы у них не оказалось.

В Турин мы вернулись только в конце марта. Моя старая хозяйка сохранила за мной мою квартиру, но мне было как-то не по себе, оттого, что я предстал перед ней с совершенно осунувшимся лицом. Я стал нервным и мог завестись от одного единственного слова.

Мина собиралась отправиться в отпуск, чтобы, как она говорила, побыть немного в роли этакой «испорченной девчонки». Потихоньку у неё на щеках стал появляться румянец, но она по-прежнему подкрашивала свои слишком бедные губы. Да и складка, появившаяся у нее на лбу, становилась все более отчетливой. Разговаривала она со мной весьма сердечно и часто интересовалась, продолжаю ли я её любить.

Но она вновь вернулась в тот же дом, несмотря на все мои мольбы не делать этого, ради её же жизни, и поехать, хотя бы ненадолго, в деревню, подумать, наконец, о самой себе. В один из первых дней она мне сказала, что прекратит свое занятие. И, действительно, почти все вечера мы проводили вместе. Но однажды в полдень, когда я набрался смелости зайти к ней, мне сообщили, что она занята. И я медленно поплелся назад домой.

Наконец, мне все же удалось устроиться на работу, правда, она была нерегулярной. Чтобы не запачкать свой выходной костюм, я работал в халате. Мыть автомобили приходилось в основном после ужина и ночью. Мастерская находилась недалеко от моего дома. Еще сейчас я не могу забыть тех бессонных ночей, когда я, пристроившись на скамье у входа — в красных огнях огромной рекламы — выкуривал тайком пару сигарет. Я избегал своих старых коллег по работе, так как мне совершенно не хотелось рассказывать о себе. Часто я даже был доволен тем, что нахожусь в полном одиночестве.

Мина выходила почти каждое утро, теперь она носила яркую куртку оранжевого цвета, так что её было видно за километр. Озорные завитушки волос придавали её лицу какое-то детское выражение, и их воздействие было столь же сильным, как притягательное присутствие листика апельсина на сорванном плоде. Она заметно ожила и у неё появилась интригующая привычка — щурить глаза при моих расспросах. От этого она становилась мне ещё дороже. Строгие нотки её характера давали о себе знать только в те моменты, когда речь заходила о наших взаимоотношениях. Она была на год старше, но мне казалась гораздо взрослее, сильнее и превосходящей меня во всем. Кем ещё, как ни капризным юнцом, я чувствовал себя перед ней?

Иногда мы вспоминали о том августовском дне, когда я впервые попросил её выйти за меня замуж. — Я тебя люблю и за это тоже, — говорила мне Мина.

— Наступит день, и ты тоже захочешь завести свою семью, — как-то заметила она. Благодаря тебе я пережила такое, во что я прежде ни за что бы не поверила. Я бы хотела быть снова той, что была в Вогере — глупой, но юной и достойной тебя. О, если бы мы не расстались тогда, Гвидо!

— Но мы нашли друг друга и теперь уверены в своих чувствах. Именно поэтому меня не мучает твое прошлое.

— Но в один прекрасный день ты начнешь сожалеть об этом.

— Мина, я разве тебя упрекнул за твое прошлое, хотя одним единственным словом?

Именно твое настоящее положение — убивает меня. О, Мина, теперь мы знаем, что можем жить вместе. Те два дня, что мы провели в Милане…

— Сейчас ты должен работать и меньше всего думать о женщинах… В следующий раз, когда я повторил свой вопрос, все ещё сжимая зубы из-за ночи проведенной в муках ревности, Мина сказала мне, кисло улыбнувшись: — Но ты совершенно забыл о моих пороках.

— Что ж мы позаботимся и о них, — ответил я, пожав плечами. Но по нашим взглядам чувствовалась, что нам было как-то неловко.

Апрель в тот год выдался совершенно бессолнечным. По утрам было свежо, почти холодно, туманом были окутаны нежные деревья аллей города. К тому же часто шли дожди. Свежие, теплые, шепчущиеся весенние дожди. Иногда, находясь в моей совершенно пустой комнате, я начинал тревожно смотреть на Мину, бледный как лунь. В такие моменты Мина вставала, принимала спокойный вид и что-нибудь говорила. Однажды я поинтересовался у неё, о каких пороках могла идти речь.

— Глупый, — возмутилась она, продолжая держать меня за руку, — ты что, веришь каждому моему слову?

Наконец, наступили солнечные дни, и свежий легкий ветерок как-то сразу оживил улицы. Я думал, что мне удастся уговорить Мину поехать вместе на море. Я никогда не видел моря весной. Однажды утром, хотя у нас и не было договоренности встретиться, я зашел в остерию, находившуюся напротив её дома. Разместившись за спущенными жалюзи, подремывая, я время от времени следил за солнечным зайчиком, скользившим по мостовой, и между тем думал о Мине. Неожиданно в подъезде дома возникли три фигуры: мужчина и две женщины. Вторая женщина — в голубовато-оранжевом одеянии — была Мина. Они прошли по тротуару, мимо выставленных ваз с растениями. В другой женщине, той, что была в шляпке, я с трудом узнал Аделаиду. Мужчина выделялся своим резко очерченным профилем и был в очках, и шляпа прикрывала ему почти весь лоб. Он шел под руку с Миной.

Мне показалось, что я узнал в нем то ненавистное лицо, встретившееся мне тогда вечером в августе.

Когда я наследующий день дрожащим голосом спросил её об этом, Мина ответила мне, что это был действительно он. Без тени волнения она рассказала мне, что однажды вечером он появился вновь, представившись близким другом Аделаиды, и, что они узнали друг друга. Затем другая девушка, Мафальда, увела его наверх.

А, когда они остались одни, Аделаида рассказала ей историю об этом типе, кстати, инженере, немного забавную и чуточку трогательную. Тут же Мина принялась пересказывать мне эту историю, в которой речь шла об удивительно робком создании, но я резко прервал её.

Значит, ты была снова с ним у себя наверху? — спросил я, чувствуя, что я задыхаюсь.

Мина пожала плечами: — Он хороший клиент. — И немного погодя добавила: — И хочет на мне жениться.

Она все время смотрела на меня, но теперь опустила глаза.

— Гвидо, не будь мальчишкой, — пробормотала она властно.

Я думал, что уже научился страдать, но в тот день в моей груди разбушевался сильнейший ураган, и я по-настоящему понял, что значит по-настоящему страдать, и порядком повертел головой, чтобы не задохнуться. Это было как в бешеный ветер, когда тебе до предела перехватывает дыхание. Я был один в своей комнате, и, прислонившись к стене, тяжело дышал, то и дело, испуская протяжный стон.

Было удивительно, отчего я не кричу и не таращу глаза, не падаю, словно пронзенный молнией. Просто я был слаб, чтобы кричать или двигаться. Я буквально задыхался. Так продолжалось с полчаса. Между тем, что-то невыносимо жгло в груди.

Когда я вечером, наконец, вышел из дому, то чувствовал себя совершенно беспомощным и ничего не соображал. Я отлично понимал, что все осталось, в сущности, без изменения. Что улицы, как и прежде, нежатся в заходящих лучах солнца, и, что люди куда-то торопятся. Что спускается ночь, и, что завтра, как обычно, я увижу Мину. Я отдавал себе отчет в том, что со мной ничего не стряслось, что я, как говорится, жив и невредим, и всё же я неестественно озирался по сторонам, словно сумасшедший, и, как если бы все предметы представлялись мне перевернутыми.

На следующий день я несколько поменял форму моего бесполезного вопроса.

— Но почему тогда ты принимаешь его предложение?

— Я вовсе его не принимаю, — ответила Мина.

— Но он заходит к тебе и обладает тобою, а это и означает, что ты его принимаешь.

— Я и сама не знаю, почему это происходит, — рассмеялась Мина.

— Он знает, что тебя зовут Миной?

Мина виновато опустила свою голову.

— Сама видишь, что ты поступаешь как какая-нибудь стерва.

Мои сбережения таяли буквально на глазах, и то, что я зарабатывал в мастерской, мне едва хватало на день. Я понимал, что теперь, даже захотев жениться, я не смог бы жениться на Мине. Бессильная злоба кипела во мне против того блондинчика, который был или толстосумом, или же, судя по тому как свободно посещал Мину, находился у нее на содержании. И это я однажды сказал ей. На что Мина ответила: — Он вполне порядочный человек, и к тому же очень несчастный. Да, он, действительно, является моим другом и не устраивает мне подобных сцен. Ты же — всего лишь мальчишка, Гвидо. Почему бы тебе не вернуться на старую работу?

— Но у меня больше нет работы, ты, ведь, это знаешь.

— Я так гордилась тобой, когда у тебя были эти поездки.

— Ты хочешь, чтобы я наложил на себя руки, Мина?

Как-то майским утром она снова навестила меня. Мы долго пробыли вместе. Я глядел на Мину и весь дрожал. Она прижалась ко мне по-матерински, но затем решительно отстранилась. — Ты доволен этой встречей, Гвидо, — поинтересовалась она. Я утвердительно качнул головой. — Послушай, дорогой, я хотела бы, чтобы ты всегда меня помнил такой, какой я была сегодня. Ты всегда говорил, что прощаешь меня. Если я тебя заставила страдать, то и я тоже всё время страдала. И, может быть, даже больше тебя. Потому, что я очень люблю тебя.

— Мина, мы что, больше не увидимся?

— Конечно, увидимся, но только не здесь. Я поступаю дурно, что прихожу сюда. Ты должен больше думать о работе.

— Без тебя, Мина…

— Со мной, Гвидо. Мы будем встречаться каждое утро…

— А, что, если ты выйдешь за него замуж?

— Я об этом ещё не думала.

— Разреши и мне приходить к тебе. Пусть мы будем находиться в одинаковых условиях

— Но он почти не бывает…

Иногда Мина не приходила на утренние свидания. Это означало, что кто-то навещал её, когда она еще находилась в постели. Я часами просиживал в кафе, уставившись куда-нибудь в потолок, и, едва улавливая посторонние звуки. Я взял за правило набрасывать на свое лицо что-то вроде улыбки, но она получалась довольно-таки вымученной. У меня было такое ощущение, будто бы я был постоянно пьян.

Как-то вечером мне буквально перехватило дыхание. Весь полдень я не находил себе места и без конца плакал. Мне надо было идти в авторемонтную мастерскую, но вместо этого я направился к Мине. Я поднялся по знакомым трем ступенькам, как если бы мне довелось подниматься на виселицу, позвонил, весь охваченный дрожью, и, наконец, вошел в зал, с привычной для моего лица улыбкой.

Я громко вскрикнул: Все вы — проститутки!

Но фраза была принята, как приветствие, и никто не шелохнулся. Девушки — среди них находилась и Мина — сидели у двери, они о чем-то переговаривались и едва удосужились меня свои вниманием. И лишь только какой-то мужчина, их тех, что сидели сбоку, резко поднял голову и посмотрел на меня. Я пробежался глазами по ряду, отыскивая ненавистное мне лицо. В эту минуту способен был убить его.

Но его не оказалось. Мина, между тем, все время следила за мной. Затем она подошла сзади и тихонько спросила: — Ты хочешь подняться ко мне, Гвидо?

Я в беспамятстве последовал за ней. Поднимаясь по лестнице, я вспомнил тот день, когда поднимался за Аделаидой — всё ещё могло произойти. Мина вошла в свою комнату. На двери, как и прежде, было написано «Мануэла». На комоде лежали два больших чемодана, они были открыты и пусты. Кровать была прибрана. В комнате ощущался легкий запах — этакая смесь запахов мыла и резины.

Закрывая дверь, Мина спросила, не оборачиваясь: — Кого ты искал там внизу?

Я ответил совершенно ослабевшим голосом: — Я пришел, чтобы убить того типа. Если он появится, я убью его, хотя и знаю, что это уже бесполезно. О, Мина! — вскрикнул я и упал перед ней, крепко обняв руками её колени.

— Теперь ты все видишь сам, — нервно заметила она, не меняя своей позы. — И видишь все хорошо. Все твои усилия — ни к чему. Так не доводи же меня до слез. Ты прекрасно понимаешь, что я — уезжаю.

— Ты едешь в Болонью?

— Нет, на этот раз я уезжаю навсегда. Поднимись. Я выхожу замуж.

Она произнесла эти слова просто, спокойно, уверенным голосом, и я почувствовал всю беспредельную ничтожность своего состояния. Я встал и снова оглядел комнату, бросив взгляд на зеркало, стул, заваленный вещами и на щель в двери. «После всего этого мне остается только страдать, причем, страдать в одиночестве», — в растерянности я принялся повторять про себя эту фразу, неожиданно возникшую в моей голове.

— Ты хочешь меня? — спросила Мина, наклонив немного голову, и, пристально взглянув мне в глаза. Она тут сняла с себя вечернее платье и повесила его на спинку кровати.

Сейчас я сожалею, что отказался от неё, что я её не ударил и не убил. Возможно, так мне легче было бы её забыть. Но всё случилось, наоборот. Даже сейчас я все еще ощущаю столь невыносимую боль, что не нахожу себе места, и чувствую себя этакой побитой собачкой.

Мина продолжала пристально смотреть на меня, нервно пробегая своими пальцами по плечу. Я собрался с силами и решительно посмотрел ей в глаза. — Мина, если ты решила выйти замуж, прошу тебя, не раздевайся.

В тот же момент она бросилась мне навстречу, вспыхнув румянцем от счастья, схватила мои руки и прижала их своему сердцу. — Прости меня, Гвидо! Теперь я, на самом деле, вижу, как ты сильно любишь меня!

— Я уже однажды тебе уже принес себя в жертву…

Глаза Мины буквально вспыхнули от неожиданности.

— … Ты помнишь тот случай, связанный с банкротством моих хозяев? Они вовсе не обанкротились. Все это я придумал, чтобы быть свободным и повсюду следовать за тобой.

Мина опустила мои руки. — Ты пошел и на такое?

— Да.

Ну, и глупый же ты, почему бы тебе тогда не вернуться на прежнее место? Надо же быть таким глупым! Почему ты так поступил? Неужели, ты сам желал своей гибели? Нет — ты самый настоящий мальчишка! Поэтому тут же возвращайся на старое место. Мальчишка! Глупый мальчишка!

Я покинул её, и эти слова отзывались беспрестанно гулом в моей голове. Они не покидали меня всю ночь.

Страдания, которые последовали за этим, были безграничны. На следующее утро я уже не ждал Мину в нашем кафе. Не искал я больше её и в её доме. Единственное, что я хотел бы все же спросить её, отчего я еще сейчас, пылаю как огонь, и, отчего перехватывает мне горло, когда я думаю о прошлом. — Каким образом ему удалось избавить тебя, Мина, от пороков?

Ещё долго я чувствовал себя совершенно раздавленным, и плакал как ребенок, которого побили перед тем, как отправить спать. О Мине и её муже я думал как о двух взрослых существах, живущих своим и только им понятным миром. И, конечно, какому-то молодому человеку не оставалось ничего иного, как только смотреть на них издалека, игнорируя те радости и боль, которые составляли основу их жизни.

Вскоре мне нашлась работа в автомастерской также и по утрам, и потихоньку я начал приходить в себя на фоне проходящего лета. Но теперь, когда я постарел и научился по-настоящему страдать, Мины больше нет подле меня.

Существует только черновой набросок. 4 — 21 августа 1937 г. КАК ЖАЛЬ!!!!

http://www.proza.ru/2012/04/23/917