Идолов не кантовать

Глава 5. Возвращение блудного сына

Поминки кончились. Начались будни.

В спешном порядке было созвано бюро райкома, где председатель официально заявил, что со дня на день прибывает товарищ Степан, если только в Брюсселе будет летная погода. В связи с надвигающейся проверкой Потап призвал соратников к решительным действиям и вытребовал у Брэйтэра миллион на непредвиденные расходы.

Время для освобождения заложника было выбрано наиболее безопасное, когда работницы консервного завода им. Баумана должны заниматься консервированием. Около полудня Мамай стоял на подступах к общежитию.

За три прошедших дня обстановка здесь заметно изменилась. Теперь пустырь пересекала глубокая траншея, протянувшаяся от общежития к родильному дому. Вдоль траншеи бродили мужики с огромными гаечными ключами, заглядывали в нее и скверно матерились.

Потап взобрался на холм свежей земли и спросил человека в фуфайке:

— Что-нибудь ищете?

— Трубу прорвало, — охотно пояснил человек. — Вода текет и текет. В этих помещениях всю дорогу авралы. Пакостный, понимаешь, народ эти бабы — все норовят какую-то гадость в унитаз бросить. А канализация — она, понимаешь, не резиновая. Колено забьется или тот же стояк, понимаешь, и все — пробивать надо. Но такого еще не было. Я тут девять лет сантехником, а такого еще не было. Вишь, как разворотило. Такое только бомбой можно натворить. Теперь придется…

Чекист равнодушно посмотрел в залитую водой канаву и, не дослушав сантехника, пошел прочь.

За траншеей, как раз напротив места аварии, возле трактора суетились рабочие. Кто-то свистнул — трактор затарахтел, напрягся и поволок к зарослям акации памятник Энгельсу. Знаменитый немец, свергнутый за то, что под ним прорвало трубу, был доставлен, как бревно, на окраину пустыря и там брошен.

"Черт! — с раздражением подумал кладоискатель, наблюдавший за этой оперaцией. — Легко и просто. Ни тебе пуп надрывать на митингах, ни затевать всякие дурацкие комбинации. Несправедливо. Надо проверить, не проходят ли и под моим Ильичом какие-нибудь коммуникационные линии. Если его так трудно взять сверху, то, может, легче будет снизу!"

Беспрепятственно проникнув в общежитие, Мамай поднялся на второй этаж и остановился перед дверью с номером "36".

За дверью было тихо. Потап вынyл из-за пазухи сверток со старой одеждой, в которой пленник смог бы добежать до дома, не околев в пути, и тихо постучал.

— Входить, пожялуста, — позвал африканец.

Не медля больше ни минуты, чекист устремился выручать товарища. Пленник предстал перед спасителем в несколько неожиданном ракурсе: он идиллически восседал за столом, накрытым белой скатертью, и запихивал в рот многослойный бутерброд. При виде бригадира подмастерье замер, забыв опустить руку. Варенье медленно стекло с булки, капнуло на скатерть и расползлось розовым пятном. Тут же, за столом, сидела Люда, которая не замедлила отвесить Гене оплеуху за его неряшливость.

"Ого, — решил Потап, быстро сориентировавшись, — кажется, засада. Надо менять тактику".

— Гражданка, — произнес он канцелярским голосом, — вы нарушаете правила социалистического общежития. Попрошу не нарушать и выдать представителям власти гражданина, проживающего у вас без прописки.

Эфиоп привстал.

— Сядь, — сказала гражданка.

Гена покорно сел.

— Повторяю, — нахмурился чекист, — согласно правилам социалистического общежития…

— 3драсьте, какого еще общежития?

— Социалистического.

— Его давно отменили, социализм ваш. Разве не слыхали?

— Социализм отменили — общежития остались, — проговорил Потап, сохраняя хладнокровие. — Посторонних прошу очистить помещение.

— Это кто посторонний?

— Вот он! Где его паспорт? Какой он национальности?

— Не знаю, какой он там нaциональности, а только он супруг мой будущий. А вот вы кто такой?

— Я?! — угрожающе переспросил чекист и, достав из внутреннего кармана красное удостоверение, ледяным голосом сказал: — Я — представитель власти…

Нарушительница прыснула:

— Чем это вы там махаете? Смотрите, сильно не махайте, а то, если потеряете, — вас в библиотеку не пустят без билета.

Мамай остолбенел. Не в силах сказать что-либо умное, он только растерянно хлопал глазами.

— Я про вас все знаю, — хихикала Люда, мне Гена все рассказал.

Подмастерье глупо улыбнулся.

— Чего лыбишься, болван? — вскипел бригадир. — Я тут кривляюсь, как клоун, а ты!.. Смеяться вздумал?!

— Не бейте его! — вступилась нарушительница. — Он слабый.

— Знаю. Особенно на голову.

— Да вы садитесь, — пригласила хозяйка. — Бутерброд намазать?

— Намажьте, — согласился Потап, подсаживаясь к столу — Варенья — побольше, булки — поменьше. Я ограничиваю себя в мучном.

После сладкого Мамай заметно подобрел. На щеках его выступил румянец, лоб покрылся испариной.

— Ну, — произнес он умиротворенно, — как сказал однажды я, давайте расставим закорючки над "й". Вас, кажется, Людой зовут? Так вот, Людмила, у вас, должно быть, уже было время убедиться, что это за гусь. Жалкий тип, не говорите. Так что, раз уж я сюда зашел — я берусь избавить вас от его компании. Несите одежду. Я его сейчас заберу.

— Как это заберете? Он мне жениться обещал! У меня свидетели есть.

— Он всем так обещает. И тоже при свидетелях.

— Но как же так! Я его поила, кормила и… все такое остальное, — чуть запнувшись, добавила Люда.

— Все съеденное и выпитое он вам возместит в недельный срок. А вот насчет всего такого остального… — Потап строго посмотрел на сластолюбца, который тут же отвел кроличий взгляд от скалообразного бюста хозяйки. — Тут уж… что упало, то пропало, как говорится.

— Хорошенькое дело! Пропало!

— Хорошо, он перед вами извинится. Гена, извинись перед дамой немедленно.

— Не нужны мне его извинения. Пусть женится.

— Но, мадам, зачем он вам сдался? Да вы посмотрите на него! Он ведь потребитель! У него один секс на уме!

— Неправда. Вы про него плохо думаете. У него два секса на уме.

Эфиоп зарделся.

— Хорошо, пусть. Хотя лично я думаю, что вы преувеличиваете. Этот аферист и здесь ввел вас в заблуждение. Но даже если бы это было и так, вы считаете, что этого вполне достаточно, чтобы сыграть свадьбу?

— Он говорил, что любит.

— Врет.

— Он утверждал, что искал меня всю жизнь.

— Чушь.

— Клялся, что лучше меня никого не видел, — настаивала Люда, не веря, что счастье ускользает от нее.

— Господи, какая глупость.

Тамасген, не допущенный к диспуту, на котором решалась его участь, довольствовался ролью стороннего наблюдателя. Он нервно ерзал на стуле и метал в собеседников беспокойные взгляды.

Дама начала всхлипывать.

— Обещал… Обещал за границу увезти… В Германию…

— Куда? Да вы присмотритесь к нему повнимательнее. Он похож на немца? Да уж, — Потап саркастически ухмыльнулся, — истинный ариец! Как это я сразу не заметил!

"Сейчас будут слезы", — с тоской подумал чекист, всегда терявшийся при виде излишней сентиментальности.

Он угадал. Подбородок девицы мелко задрожал, губы искривились, веки покраснели и стали влажными.

— Обману-у-ул, — заревела несчастная.

— Ну, не стоит так огорчаться, — пытался успокоить ее Потап. — У меня есть один знакомый еврей. Он уезжает на историческую родину. Могу с ним поговорить… Он вас вывезет… Не кручиньтесь так…

Потап ждал. Он знал, что женские слезы просто так не проходят. Обычно они являются предвестником либо чрезмерной уступчивости, либо непреодолимого упрямства. Случилось последнее.

Люда перестала кручиниться, высморкалась в мужской носовой платок и спокойно сказала:

— Я в суд подам.

Приятели переглянулись. Судебное преследование никак не входило в их планы. Потап, правда, не прочь был посмотреть, как выглядел бы африканец с бритой головой и в компании двух охранников, но только не сейчас.

"Может шум подняться, — мыслил бригадир, — мне это совершенно ни к чему. Все из-за этого дурака."

— Зачем же в суд? — развел руками Потап.

Люда колебалась всего секунду, по истечении которой ее женское чутье безошибочно угадало уязвимое место оппонента.

— Да, в суд! — повторила она еще тверже. И пусть вас посудят.

— Минуточку, а я-то тут при чем?

— В суд, в суд, в суд. Вы мешаете нам воссоединиться.

— Я?! Да воссоединяйтесь на здоровье. Из вас получится идеальная пара.

Эфиоп удивленно уставился на товарища, так быстро отрекшегося от него. Бригадир пожал плечами — ничего, мол, не поделаешь, брат, придется жениться.

— Берите, — безучастно сказал он, — забирайте прям сейчас. Вот только приданого за ним никакого. Голодранец он. Если таковые условия вас устраивают, то будем считать, что сватание состоялось.

Сосватанный Тамасген хотел было возразить, но невеста властно остановила его жестом.

— Все должно быть официально, — потребовала она у свата.

— Будет, — кивнул Потап.

— Со свадьбой и музыкой.

— Шумное гулянье с мордобитием придется отложить по причине нехватки средств. А вот тихую попойку я вам обещаю, под аккомпанемет.

— А венчание?

— Сделаем, — подумав, пообещал сват.

— А свадебное путешествие?

— В мои полномочия это не входит, так же как и обеспечение медового месяца.

Впервые договаривающиеся стороны обратили внимание на Гену.

— В заграницу обещал, — сурово напомнила невеста.

— Обещал? — поддержал ее сват, угрожающе сдвинув брови. — Куда повезешь молодую жену?

Новоиспеченный жених искоса посмотрел на обоих, скрестил на груди руки и надменно заявил:

— В Мюнхен поедем.

— Ну вот! Он опять за свое, — развеселился Мамай.

— В Мюнхен, — повторил эфиоп упрямо, — у меня там тетя.

— Правда? Ты мне об этом никогда не говорил.

— А ты не спрашиваль.

Переговоры были окончены. Невеста и сват ударили по рукам. Люда согласилась выдать одежду Гены, но взамен потребовала его паспорт. Паспорт бригадир отдал без колебаний.

— Поздравляю, женишок, — язвительно произнес он, когда хозяйка вышла.

— Что ты затеяль? — шепотом спросил эфиоп.

— Ничего, — ответил бригадир также шепотом.

— А что мы будем делать?

— Я — ничего.

— А я?

— Ты что, не слышал, о чем шла речь? Ты женишься.

— Да? И ничего нельзя сделать?

— Ничего. Надо было раньше думать, до того, как ты… это самое… напал на несчастную. А судя по тому, как эта дамочка уверена в себе, есть подозрение, что эти твои… — Потап деликатно отвел взгляд, — неоднократные нападения повлекли за собой вполне естественные последствия. И если это так — тебе ни за что не отвертеться. Что делать! Равноправие женщин с мужчинами достигло такого уровня, что это равноправие женщины уже могут отстаивать в суде. Ты, конечно, можешь и удрать до суда, но, в интересах дела, я тебе этого не позволю. Если твоя невеста пойдет по инстанциям, то мне будет довольно трудно убедить соратников, что товарищ Степан, который больше месяца был в Брюсселе, и злостный бабник, которого в течение этого же месяца видели в женском общежитии, — это два совершенно разных негра. Так что, дорогой компаньон, придется тебе вступить в законный брак и увезти жену с собой. Любишь кататься, люби и саночки возить. Я всегда говорил, что потребительское отношение к женщинам доведет тебя до ручки. Внеси и ты хоть какую-то лепту в наше общее дело. Ничего, со мною случалось и похуже. Кстати, я подозреваю, что эта твоя лепта будет для тебя не слишком в тягость.

— Ладно, — быстро согласился компаньон, — буду жениться…

В комнату вошла Люда, неся на руках стопку аккуратно сложенных вещей. Сверху лежала выстиранная, тщательно наглаженная рубашка…

Когда подмастерье облачился в чистые, отутюженные брюки, подозрение бригадира стало возрастать.

Невеста провела их до лестницы и спросила у Потапа, как у старшего:

— Ночевать вы его ко мне приведете?

— Мада-ам, — сказал Потап наставительно, отведя ее в сторону, — не позорьте наши нравы перед иностранцем. Что о нас могут подумать? Точнее — о вас. Порядочная девушка не должна позволять ничего лишнего до брачной ночи. Особенно жениху. Он вас потом больше уважать будет.

Путь к дому № 12АБ выбрали самый короткий. Шли глухими улицами, по раскисшим дорогам, где в эту пору года мог пробраться только пешеход или гужевой транспорт.

Мамай рассказывал о блестяще разработанной и проведенной операции, которая едва не увенчалась успехом.

— Он был в моих руках, — перешел Потап к кульминационной части. — Я его даже мог пощупать. Целая скала золота! Мы готовы были броситься друг другу в объятия, чтоб не расставаться никогда. Ильич уже склонялся в мою сторону, он почти падал, но тут…

Бригадир замолчал, вновь переживая драматический момент.

— Что? — не выдержал напряжения Гена.

— Лебедка.

— Какая?

— Грузовая.

— Что?

— Поломалась, — произнес Потап замогильным голосом.

От ужаса эфиоп прикрыл ладонью рот и сочувственно покачал головой. После минуты молчания он спросил:

— А потом? Памятник ты сняль?

— Вот дурак! Я ж говорю — лебедка поломалась!

— А-а… А что такое лебедка?

— Это такое приспособление, которое накручивает, — нетерпеливо пояснил бригадир. — Запчасть такая в кране самая главная. Короче, какая уже разница!

— И без нее кран не может работать? — догадался подмастерье.

Потап сердито посмотрел на друга.

— Если б мог — я бы сейчас не месил грязь в этой дыре, а играл в гольф на острове Майорка. Эх! Из-за какой-то грузовой лебедки!..

Негр ничего не сказал и как-то странно улыбнулся. В этой улыбке чекист увидел если не презрение, то во всяком случае снисхождение. "Чего он лыбится, — обозлился Потап, почувствовав к эфиопу внезапную ненависть. — Над кем это он смеется! Пока я надрывался, этот урюк по бабам шлялся! Дешевка! Пиптика хоть на сахар выменяли, а за этого чуть приданое не потребовали. Мученик! Что-то не сильно он похож на того лишенца, которого из себя изображал. Морду наел — хоть поросят бей. Больше месяца жрал, пил, спал… и пользовался прочими благами, а теперь строит из себя жертву. Сволочь. Сидит на моей шее… Черт! Из-за какой-то грузовой лебедки…"

Мамай оглянулся и, убедившись, что их никто не видит, дал эфиопу увесистого пинка. Лишенец подпрыгнул и выкатил глаза, требуя объяснений.

— Чтоб знал, — прозвучал исчерпывающий ответ.

Снег растаял, оголив землю. Его жалкие остатки еще лежали под забором и с северной стороны домов. В глазах рябило от спичек, бумажек, этикеток и прочей дребедени, накопившейся за зиму. Отовсюду капала вода, все шевелилось и блестело. Почва сочилась жиром. Казалось, что ею можно начищать сапоги. Воробьи проявляли такое оживление, какое позволительно только в марте. Пришла весна.

Перед подъездом небоскреба эфиоп осмелился спросить:

— А что делаль дядя Феофиль, когда узналь, что я… пропаль?

— Плакал, — равнодушно ответил Потап.

— Плакаль?!

— Да, плакал. А чего ты так удивляешься? Такое часто случается, когда на человека обрушивается долгожданная радость — он плачет. Сейчас зайдем опять начнет реветь. На этот раз от горя. Я ему о твоем возвращении еще ничего не говорил. Решил сделать сюрприз.

Тамасген заметно омрачился.

— А что я ему скажу? Где я биль?

— Аппендицит, скажешь, отрезали. Или гланды. А лучше — и то, и другое. Кстати, я ему от твоего имени письмо написал, где во всем сознался. Так что теперь можешь называть его папой вполне откровенно. О женитьбе, я думаю, лучше не сообщать. У него сейчас и так забот хватает…

Забот у Буфетова было действительно много. Он сражался. Вот уж две недели, как на кухне квартиры № 96 велась беспощадная война с тараканами.

Прежде чем начать боевые действия, Феофил Фатеевич купил на базаре пакет с загадочным желтым порошком. Как утверждал продавец и гласила рукописная этикетка, в пакете было не что иное, как "Ификтивное средство на основе иpaнскoгo яда против тараканов, прусаков, вшей, клапов и остальной нечисти".

Решив быть беспощадным, Феофил Фатеевич приобрел сразу два кулька. Дома, вскрыв один из них, он показал чудодейственное средство Потапу и с сомнением спросил:

— Как вы думаете, это на них подействует?

— Судя по запаху, эта дрянь убивает все живое, — поморщился квартирант.

Но иранский яд действовал тараканам лишь на нервы. Не церемонясь, Феофил Фатеевич насыпал порошок в углы, на плинтусы, под газовую печь и по полу, где проходили караванные пути насекомых. Все было напрасно. С приходом темноты банды зловредных тараканов по-прежнему совершали дерзкие набеги, шурша и не давая Буфетову покоя.

— Почему же они не умирают? — недоумевал Буфетов. — Загадка природы. А может, они не сразу умирают, а постепенно?

— Верно, верно, — резвился Потап. — Вы плиту отодвиньте. Они все, должно быть, уползают туда и там тихо кончаются. У них там тараканье кладбище.

Феофил Фатеевич не отвечал. Он и сам давно заметил, что средство против тараканов, прусаков и прочей нечисти идет этой нечисти только на пользу. Непутевый отравитель был в отчаянии. Трудно сказать, до какой бы степени это отчаяние дошло, если бы щедрый на выдумки квартирант не подал новую идею.

— Используйте их здоровье против них же самих, — посоветовал он. — Я понял — секрет в другом. Раз уж ваши кухонные звери от этого порошка только толстеют, то, стало быть, они растолстеют так, что не смогут пролезть ни в одну щель. Да и бегать они стали медленно. Так что скоро вы их сможете давить, сидя на табуретке…

Когда блудный сын с товарищем пришли домой, Феофил Фатеевич, стоя на коленях и занеся тапок над головой, терпеливо выжидал, когда рыжий таракан вылезет наконец из-под холодильника.

Первым в кухню вошел Мамай.

— Ну, сколько истребили? — осведомился он.

— Двадцать семь. Жду двадцать восьмого.

— Я вам тут еще одного привел, — сообщил Потап, указав на Гену.

— Сынок… — сказал Буфетов, не меняя позы. Пришел все-таки…

— Пришель… папа, — пробормотал эфиоп.

Чекист окинул отца и сына саркастическим взглядом, посмотрел на часы и торопливо произнес:

— Ну, ладно, не буду мешать семейному торжеству. Геннадий поможет вам в вашем ратном деле, а меня ждут мелкие государственные дела.