Идущие в ночь

ПРОЛОГ

Меар медленно клонился к подернутому полупрозрачной голубоватой дымкой горизонту. Вдалеке виднелись островерхие крыши небольшого городка и потемневшая от недавних дождей стена. Выпуклые, как панцири гигантских черепах, створки ворот были сомкнуты.

Путник остановился и утер со лба выступивший пот. Под ногами его темной лентой лежала дорога; тянулась она, рассекая поле пшеницы синего посева, прямо к воротам городка.

«Охраны что-то не видно, – озабоченно подумал путник. – Что там у них творится-то?»

Путник был стар. Но еще крепок – шагал легко и не горбил спину. Морщины покрывали его лицо, уподобляя кожу коре акации, но глаза выдавали ясность мысли и недюжинную волю. Поклажи у путника не было.

Шум толпы донесся до него лишь у самых ворот городка. Голоса и топот, азартные крики и лязг оружия. Прислушавшись, путник зашагал дальше. Ворота оказались незапертыми, левая створка, сплошь покрытая резными оберегами, бесшумно подалась легкому толчку. Пройдя ворота, путник по обычаю низко поклонился.

– Мир вашим семьям, люди, и да не взглянет на вас с небес Тьма!

Голос его никто не решился бы назвать старческим.

Никто не ответил.

Только после обязательного приветствия городу путник обернулся и с некоторым удивлением разглядел пустую караулку. У полуоткрытой двери стояла прислоненная к темному дереву стены ритуальная пика стража. Мощенная булыжником кольцевая площадь отделяла окраинные дома от городской стены. Шум доносился откуда-то из глубины квартала и становился все громче. Вслушавшись, путник неторопливо, как и раньше, направился к мосту через ров, полный зеленоватой воды пополам с тиной; в тине кишмя кишели тритоны. За мостом начиналась уже настоящая улица, на которую глядели закопченными фасадами приземистые, но аккуратные домишки.

– Таверна «Веселый фыркан», – еле шевеля губами, прочел старик.

Дверь в таверну была заперта на внушительный засов, а засов крепился к массивному кольцу, ввинченному в дверной косяк, тяжелым висячим замком.

– Рановато закрылись, – проворчал старик. – Или поздновато открываются…

Впрочем, хозяин таверны мог жить по красному циклу и открывать свое заведение только с восходом Четтана, красного солнца. Тогда он – законченный олух и никудышный делец, потому что у умного дельца таверна не закрывалась бы вообще. Ведь в мире и в этом городке полно людей, живущих по синему циклу Меара, и не меньше, верно, живущих по красному.

Покачав головой, путник свернул на улицу, ведущую к центру, и зашагал в направлении главной площади. Шум и гомон катились ему навстречу.

Толпу путник заметил спустя несколько минут. Плотное кольцо разгоряченных людей сомкнулось вокруг нескольких тесно стоящих домов. Двигались люди стремительно и слаженно, сжимая в руках ножи, копья, топоры, а то и просто палки. В толпе виднелись лиловые балахоны Чистых братьев.

– Быстрее! Окружайте, не то снова прорвется!

– Хомма, наверх!

– Тьма, не по ногам же!

– Мать, с дороги, затопчут!

– Вон он, вон, за забором!

Громкий разбойничий свист, от которого заложило уши.

Путник уже понял, что происходит, и это его явно не радовало. Прищурившись, он вгляделся.

Одинокая юркая фигурка перемахнула через невысокую плетеную ограду, метнулась вдоль ряда приземистых сарайчиков и свернула за угол, исчезнув на миг из поля зрения. Всего на миг, потому что почти сразу она показалась вновь: за углом, очевидно, поджидали охваченные охотничьим азартом загонщики. Затравленно озираясь, фигурка вернулась к сараям и едва не наткнулась на такую же источающую ненависть шеренгу.

Ненависть толпы путник ощутил даже на расстоянии.

Фигурка, вышибив с неожиданной легкостью дверь сарая, канула в синеватый полумрак – в сарае, конечно же, не было окон.

– Хомма, давай факелы!

– Не могу, они внизу, – крикнул человечек с крыши соседнего дома, взмахнув кривым хадасским клинком.

– Вот, вот факелы!

– Огня!

Две шеренги сомкнулись перед сараем с отворенной дверью. Беглец оказался в кольце. Несколько человек с пылающими факелами в руках сунулись в сарай, но свирепый рев перекрыл гомон толпы, и их вышвырнуло наружу, словно пробку из бутылки с игристым джурайским вином.

– Тьма! Поджигай, поджигай, Рута!

Пронзительный женский голос с нотками истерики выплеснулся из толпы:

– Ой, миленькие, не жгите, это ж мой сарай!

– Отстань, мамаша, построим новый…

– Там же мука! И курта вся там, у меня ж дети с голоду помрут!

Пламя уже лизало бревенчатый бок сарая. Обезумевшую женщину, кинувшуюся прямо в огонь, подхватили под руки, она все продолжала вырываться и голосить, но стенания ее заглушались ревом толпы и гулом пламени.

Беглец внезапно появился на крыше сарая; толпа взревела с новой силой. Жадные языки освобожденного пламени рвались в небо, окрашивая его в красноватый цвет. Как раз вовремя – навстречу восходящему красному светилу.

Бесцельно покружив по крыше, беглец вдруг разогнался и, перемахнув через языки пламени, взвился в воздух. Прыжок его был вызван отчаянием и болью.

Толпа выдохнула. Припечатавшись к резному карнизу, беглец повис над толпой; на секунду показалось, что он вот-вот сорвется и упадет, и тогда его разорвут на части сотни людских рук. Но он удержался и ловко полез на крышу.

Путник подумал, что это лишь отсрочка, потому что дом все равно окружен толпой. Здоровенные мужики из охраны и особо ретивые добровольцы, вооруженные и нет, гурьбой перли в дом, толкаясь и матерясь у крыльца.

Беглец вскарабкался к самому скату, влез на кровлю и с ненавистью посмотрел вниз, на теснящихся внизу людей. В тот же миг из слухового окна на черепицу выбрался первый из преследователей. За ним – второй, третий…

Беглец безнадежно захрипел и застыл, словно изваяние, беспомощно растопырив руки. Полтора десятка охотников, вытянув вперед пики и копья, теснили его к краю. Внизу бесновалась толпа, обратив к небу искаженные ненавистью лица. Ревело пламя, пожирая сарай несчастной горожанки, и готово было перекинуться на соседний, но никого это сейчас не интересовало.

Одновременное «Ох!» – и затравленный беглец сорвался с крыши. Всего миг он оставался свободным, в падении, а потом грянулся о камень.

Он был еще жив, когда первая пика вонзилась ему в грудь, и он успел увидеть пустые глаза людей.

– В огонь! В огонь его, Тьма в селезенку! – надсаживался на соседней крыше Хомма.

Близился пересвет, охотники торопились.

Путник, наблюдавший за этим со стороны, тяжело вздохнул. Впрочем, такое он наблюдал не в первый раз. К сожалению.

Оборотня сожгли еще до того, как одно солнце на небе сменило другое. Он умер до пересвета – и, значит, восходящий Четтан его не исцелит.

Теперь он мертв. Мертв навсегда.

ГЛАВА 1 Четтан, день первый

Я никогда не видела синего солнца. Говорят, это дивно прекрасное зрелище – синий восход. Небо еще тлеет багровым жаром, закат красного дня последними каплями крови стекает за горизонт, и вдруг… Ослепительная вспышка! Из-за восточного края небес выхлестывает первый синий луч. Еще один! Еще! Темно-голубое зарево всползает на небосклон, а следом величественно выкатывается Меар. И начинается синий день.

Так описал мне однажды появление синего солнца Унди Мышатник. Надо было заодно спросить его про красный восход, было бы с чем сравнить. А то ведь набрехал небось старый Унди – да упокоит Тьма его нетрезвую душу. Ну не может синее утро так уж отличаться от красного.

А красное что? Розовеет себе потихоньку небо над крышами, потом в комнате вдруг становится немного светлее. А потом – уж и вовсе светло, и сразу видно, какая наша конура грязная, и сколько в ней ненужного хлама. Плюнуть хочется. Вот тебе и весь восход.

Вообще-то такие, как я, долго не живут, так что и Четтана, красного солнца, толком разглядеть не успевают. На вторые или, скажем, третьи сутки после рождения приходят Чистые братья и уносят поганое отродье. А то и прямо на месте кончают младенца. Бывает, что и роженицу тоже – если она сдуру сопротивляется.

Вот не знаю, защищала бы меня мать или нет. Я про нее вообще мало что знаю. Когда я подросла настолько, чтобы поинтересоваться ее судьбой, в шайке Беша уже толком и не помнили, куда она делась. Третий круг моей жизни выдался на редкость засушливым и голодным. В синий урожай почти ничего с полей не собрали. То ли померла моя мать, не дождавшись красного урожая, то ли продали ее северянам за жратву вместе с другими лишними женщинами. Она вообще-то совсем молодая была – моложе, чем я сейчас. Унди говорил, невзрачная такая белобрысая девчоночка, и вспомнить-то нечего. Ну и ладно. Она, если до сих пор жива, тоже, наверное, обо мне и не вспоминает.

Надо полагать, был у меня и отец. Беш сначала думал, что это кто-то из своих – может, даже он сам. Но таких огненно-рыжих, как я, в шайке ни одного нет. Значит, кто-то из заезжих гостей подарок оставил. В наших краях рыжих вообще мало. Если девчонка рыжая, считается, что счастья ей в жизни не будет – ни ей, ни ее семье. Ну, я-то не человек, эта примета меня как раз не касается.

Что же до счастья… Замнем, а?

То, что я осталась жить, целиком и полностью заслуга Беша. Или вина – это как посмотреть. Беш, которого в шайке за глаза называли Душегубом, а в лицо величали не иначе как Хозяином, с первого же синего дня моей жизни стал мне мамочкой, папочкой и доброй динной в одном лице.

Я думаю, в этот день все началось с того, что закричали женщины. Женщины у Беша вместо сторожевых шавок. Сразу поднимут вой, если что-то стряслось…

…В полутемной комнате, где запах немытых тел смешивался со стойкой вонью дешевого самогона и курительной травы, заплакал младенец. Одна из женщин, спавших на куче тряпья в углу, что-то промычала во сне и пихнула соседку в бок. Та беспокойно зашевелилась, но продолжала спать.

Свет синего дня просачивался в комнату через щели в скособоченных ставнях. Младенец заплакал громче и заворочался в колыбели, подвешенной к балке низкого потолка.

– А, чтоб тебя Тьма забрала! – послышалось из дальнего угла.

Кряхтя и охая, встала со своей лежанки старая повариха Фонья – единственная женщина в шайке, которую звали по имени, а не «эй, ты!». В синем полумраке старуха подошла к столу, взяла какую-то тряпку, окунула ее в кружку с недопитым пивом. Младенец заскулил и захныкал с подвыванием.

– Сучки ленивые, – пробурчала Фонья, глядя на спящих женщин.

Отжимая тряпицу, она шагнула к колыбели и, не глядя, сунула пропитанный пивом жгут ребенку в лицо.

Острые зубки впились старухе в ладонь.

Фонья от неожиданности даже не заорала. Она коротко, полузадушенно ойкнула, отдернула руку и склонилась над колыбелью.

Выпроставшись из старой юбки, которая должна была служить младенцу пеленками, в колыбели лежал новорожденный котенок карсы. Рыжая шерстка была влажной, крошечные ушки плотно прижаты к голове. Как известно, кошки рождаются слепыми, но зубастыми – и маленькая карса не была исключением. Веки детеныша были плотно сомкнуты, зато в розовой пасти виднелись мелкие и острые зубки. Наверное, взрослая самка карсы сочла бы малышку очаровательной.

Старая Фонья громко икнула и выпучила глаза.

На шее звереныша болтался деревянный оберег, призванный сохранить дитя от оборотней.

Звереныш снова заскулил, разевая крошечную пасть и поводя мордочкой в разные стороны. Его плач и впрямь легко было спутать с криками человеческого младенца – тем более что причина была одна и та же: ребенок хотел есть.

Кто-то из женщин завозился в углу:

– Что ты там стоишь, дура старая? Дай ей воды!

Фонья закричала. Это был вопль ужаса – животный вопль без слов.

Испуганный младенец тут же ответно завыл в полный голос.

Женщина в два прыжка оказалась рядом, заглянула в колыбельку и завизжала пронзительно:

– А-а! Оборотень! Спасите! Оборотень!

Тут уж проснулись и заголосили все остальные.

Когда хлопнула дверь и на пороге возник Хозяин, женщины даже не сразу его заметили. Небрежно отвешивая тем, кто подвернулся под руку, пощечины и подзатыльники, Хозяин пересек комнату и одним рывком сорвал ставню с петель. Свет Меара хлынул в комнату, словно призрачный голубой ливень.

– Тихо, – сказал Хозяин. – В чем дело?

Женщины молча расступились, открывая взгляду Хозяина колыбель. Лишь одна из них, худая и белобрысая, чуть помедлила, прежде чем шагнуть в сторону.

Хозяин пошарил в колыбели и извлек рыжий попискивающий комочек. Он долго смотрел на маленькую карсу, покачивая ее на ладонях – словно взвешивал покупку. Потом поднял голову и обвел женщин тяжелым взглядом.

– Кто на стороне вякнет – нос отрежу. Мне нужен этот зверь! Понятно?

Женщины молчали.

Хозяин кивнул белобрысой:

– Твое?

Не дожидаясь ответа, сунул детеныша ей в руки и пошел прочь. Уже на пороге Хозяин обернулся, бросил через плечо:

– Фонья! Корми девку, как трех мужиков. Зверю нужно молоко…

Он хлопнул дверью и закончил фразу, разговаривая уже сам с собой:

– …пока я не приучил его к мясу.

Беш Душегуб всегда знал, что делает. Иначе не быть бы ему столько кругов главарем.

Всем известно, что карсу приручить невозможно.

То есть можно, конечно, добыть котенка карсы – хотя не каждый охотник пойдет на такое опасное дело. Можно затем вырастить его, и три-четыре круга молодая карса будет вести себя миролюбиво и послушно. Будет мурлыкать и тереться о ноги хозяина, как обыкновенная домашняя кошка – только раз в пять побольше размерами. Будет играть с тряпичным мячом и упоенно ловить бабочек. Будет уютно сворачиваться в клубок и засыпать, положив голову на лапы, и остроконечные уши с пушистыми кисточками на концах будут смешно подрагивать, когда зверю приснится сон.

А потом придет время зрелости. И однажды хозяин карсы обнаружит, что желтые глаза с вертикальными зрачками смотрят на него холодно и оценивающе, как на добычу.

Скорее всего он останется в живых – потому что зверь посчитает добычу слишком жалкой. Карса уйдет без лишнего шума. Пара небрежных ударов когтистой лапы – и дверь сарая, которая считалась вполне надежной, слетит с петель. Огромная кошка сожмется в комок и, распрямляясь в прыжке, бесшумной тенью перемахнет через забор. Взрослой карсе место в лесу, так же как росомахе, кабану или вулху. Это звери-убийцы, и они не бывают ручными.

Зверь-убийца пришелся Бешу очень кстати.

Пусть это и глупо звучит, но я до сих пор не знаю, как он добился послушания от моего звериного «я». Может быть, все дело в том, что человеческий детеныш взрослеет куда медленнее звериного. Я росла не быстрее обычного ребенка. И потому карса, в которую я превращалась каждый синий день, оставалась котенком не три и не четыре круга, а целых двенадцать. У Хозяина было время с ней поладить…

Наверное, если в подробностях описать мое детство, оно покажется восхитительным. Такое детство, пожалуй, бывает лишь у детей самых богатых и знатных вельмож.

Я всегда ела досыта, потому что так приказал Беш.

Меня никто никогда не бил. В первые круги моей жизни потому, что так приказал Беш, а после – потому что боялись.

Я могла заниматься чем угодно и болтать с кем угодно. Учиться чему попало или ничему. Весь красный день был в моем распоряжении от восхода и до заката.

Но я ничего не знала – и по сей день не знаю! – о том, как я провожу синие дни. Одно время это доводило меня до бешенства. Когда мне было кругов девять или около того, я стала называть свою звериную половину Карсой с большой буквы и попыталась сделать вид, что это вообще не я, а совсем постороннее существо. Но после того случая…

Я привычно провела пальцем над правой бровью и дальше, по виску. Гладкая, ровная кожа, на которой нет и не было шрама от зарубцевавшейся раны. В общем, я тогда поняла, что и в зверином облике я – это все равно я. Я продолжаю любить тех, кого люблю, и ненавидеть тех, кого ненавижу.

Душегуба Беша я в детстве любила как папочку, мамочку и добрую динну, вместе взятых. Хотя и не особенно слушалась – когда была человеком. А он и не настаивал. Бешу было важнее, чтобы ему повиновался зверь. Карса, которая должна была со временем стать самым надежным оружием и самым верным телохранителем Хозяина.

Не то чтобы у кого-то из людей, знающих Беша, повернулся язык назвать его добрым – хоть спьяну, хоть в бреду пятнистой горячки. Но мне он всегда делал только добро… и мне, и Карсе. И мы честно платили ему тем же.

Когда мне исполнилось пятнадцать кругов, Карса вымахала в здоровенную рыжую зверюгу, даже крупнее обычных карс. Я видела отпечатки ее лап в грязи нашего двора и отметины когтей на деревьях. Старый пьяница Унди, с которым я без страха разговаривала обо всем на свете, сказал, что теперь Душегуб заживет вообще отлично, потому что ему ничего не грозит. Так оно и было. Целых шесть кругов.

Проклятие!

Хотела бы я узнать, что же случилось вчера, незадолго до захода Меара?

Как всегда, я очнулась вместе с первыми лучами красного солнца. Одежды на мне не было, зато был ошейник с шипами. С добрым утром, как говорится.

– Темное небо! – прошипела я. – Сколько раз говорила…

Тут мой взгляд упал на то, что валялось у меня под ногами, и я сразу заткнулась.

Под ногами у меня валялись три свежих трупа, один из которых при жизни был Бешем. Двое других были мне, кажется, незнакомы. Точно утверждать не берусь, потому что от их лиц осталось не так-то много.

У Беша было в клочья разодрано горло, и оттуда еще продолжала тонкой струйкой сочиться кровь.

Вдруг у меня в животе возник отвратительный горячий комок и рванулся вверх, к горлу. Я едва успела добежать до ведра в углу – иначе меня бы вырвало прямо на трупы.

Я стояла на четвереньках над вонючим ведром и ругалась самыми черными словами, какие могла вспомнить. Перед глазами плавали желтые пятна, и я не спешила их прогонять, потому что они мешали мне разглядеть подробности. Впрочем, к джерхам подробности! Главное я уже видела.

Все три покойника были исполосованы клыками и когтями крупного зверя. Скорее всего карсы. Даже наверняка карсы.

Когда у меня хватило сил подняться на ноги, я старательно осмотрела свое тело. Разумеется, на мне не было ни царапинки. И разумеется, я ничего не помнила о распроклятом прошедшем синем дне.

Что же такого сделали или пытались сделать эти трое, что я их убила?

Я перестала ругаться, когда обнаружила, что повторяюсь в выражениях.

Вся моя жизнь пошла к свиньям в корыто. Надо было немедленно выбираться из комнаты Беша, из дома, из наших кварталов, из…

В Айетоте мне больше не жить.

Эта мысль ударила меня, как мешком по голове. Айетот – грязный, гнусный, унылый городишко. Что-то вроде постоянного мусорника на перекрестье двух большаков, один из которых ведет от южного Латского моря к Северным горам и дальше, а второй соединяет западные земли за рекой Юбен с Запредельным княжеством на востоке. Сколько себя помню, я всегда ненавидела Айетот. Но до сегодняшнего утра у меня здесь было… ну что-то вроде семьи. Насколько у таких, как я, вообще может быть семья.

Ни на юг, ни на север, ни в Запределье мне дороги нет. Сколько времени я продержусь в чужом городе, прежде чем выдам себя – не важно, проговорившись в человеческом обличье или показавшись в зверином? А тогда начнется охота на оборотня, в которой я буду дичью, а все остальные – охотниками. В городе без помощи людей от людей не скрыться.

Значит, остается одно: заречные Дикие земли.

Я бросила последний взгляд на Беша. Кровь из разорванного горла перестала течь и уже запекалась бурой коркой. Скверная смерть.

Впрочем, смерть – это всегда скверно.

Я бы заплакала над телом того, кому была обязана жизнью, если бы кто-нибудь объяснил мне, чем это поможет. Вместо этого я тихонько заурчала, как урчит опечаленная карса. Кругов шесть назад в Айетоте надолго остановился передвижной зверинец, и я каждый красный день ходила туда, чтобы научиться рычать, ворчать, шипеть и мурлыкать, как карса. Когда владелец зверинца сказал, что у меня врожденный дар к подражанию речи зверей, я промолчала.

– Прощай, Хозяин, – сказала я, – и прости меня. На всякий случай я тебя тоже прощаю. Да упокоит тебя Тьма!

Я тихонько вышла из комнаты Беша и пробралась к себе. Там я оделась по-дорожному, прицепила к поясу хадасский кинжал и кошель, в который пересыпала монеты из тайника, а ошейник расстегнула и бросила под кровать. Больше я никому не принадлежу – вот, пожалуй, единственное, что меня обрадовало.

Вот и я наконец повзрослела, и ухожу в леса, как мои звериные сородичи.

Дикой карсе, зверю-убийце, самое место в Диких землях.

В доме, который я еще вчера считала своим, всегда кто-нибудь спит и всегда кто-нибудь не спит. Так что не было смысла пытаться уйти незамеченной. Надо было только вести себя как ни в чем не бывало.

У самых ворот меня окликнул долговязый Пакинна, которого Беш взял к себе только пару дней назад.

– Эй, киска! Пошли в сарай, поиграем!

Я остановилась и одарила его самой дружелюбной улыбкой, словно ненароком показав клыки. Пусть человеческие, но острые и крепкие.

– Ну, если это у тебя отрастает, как у ящерицы хвост – почему бы и нет? – мурлыкнула я. – А то ведь могу и заиграться…

Пакинна шарахнулся в тень, так ничего и не ответив. Храбрый парень. Или дурак. Впрочем, какая мне теперь разница?

Я зашагала по улице ленивой, неспешной походкой. В голове у меня были сплошные сумерки, и бестолковые мысли метались там из стороны в сторону, как летучие мыши в пересветном небе.

Куда теперь? Наверное, надо купить коня. Или украсть. Или пристроиться к какому-нибудь каравану, идущему к переправе.

У меня забурчало в пустом животе. Для начала было бы неплохо поесть. И выпить.

Я чуть было не свернула в первую же харчевню, но вовремя спохватилась. В ближайших пивных и тавернах прекрасно знают, кто я такая – в смысле, знают, что я женщина из шайки Беша. Первым делом мне нужно уйти подальше от кварталов, где меня знают.

В конце концов я нашла то, что меня устроило – суетливую обжорку при постоялом дворе, где было полно приезжих и никто никого не знал и не интересовал. Толстая хозяйка принесла мне сухарей, сыра, большой кусок сильно перченого и еще круче посоленного мяса и две кружки темного пива. Нехитрая, но беспроигрышная игра: мясо требует к себе еще пива, а пиво – еще мяса…

Наверное, у меня все-таки что-то повредилось в голове сегодня утром. Да и пиво подсобило – хорошее пиво, горькое и крепкое. Уже не единожды сменились посетители, мне давно было пора уходить, а я все сидела, прихлебывая из очередной глиняной кружки, и размышляла о всяких глупостях.

О синем восходе, например. Или о собственной матери. Или о диких карсах, запертых в клетках передвижного зверинца. Когда владельца зверей не было поблизости, я прижималась лицом к железным прутьям, и хищные карсы с мурлыканьем лизали мне щеки и лоб. Они понимали, что я тоже не человек. И тоже не свободна. От шершавых языков у меня на коже делались ссадины, но на следующий красный день от них не оставалось и следа.

Есть такое присловье: «заживет, как на оборотне». Какие бы раны ни получил оборотень в человеческом обличье, они исчезнут, когда он превратится в зверя. Если же его ранят в зверином виде, человеческое тело после превращения окажется целехоньким. Для того чтобы расправиться с оборотнем, надо убить его до захода солнца.

Хорошее свойство. Но я бы отдала его не раздумывая в обмен на память о моих синих днях. Только кто мне предложит такой обмен?

Тьма и все демоны Ночи!

Я хочу знать, что случилось вчера в комнате Беша. Знать хочу!

– Не, вот этого не знаю, – прозвучал чей-то голос из облака мути перед моими глазами. – Кто такой? Ну… посетитель и все.

Я вскинула подбородок и сосредоточилась. Передо мной с недвусмысленной ухмылкой на лице стояла толстая хозяйка.

– К-кто?

– Ну ты же спрашивала, кто этот старик. Я и говорю, что впервые его вижу.

– Какой старик?

– Который хочет с тобой поговорить и все такое.

– А-а…

– А деньги у него есть, – обнадежила меня хозяйка. – Ну?

– Пошла вон! Я т-те кто – шлюха?!

Хмель с меня слетел, и вместе с ним пропало настроение размышлять джерх знает о чем. Хватит, засиделась я тут. Пора идти.

Я легко отодвинула дубовую скамью и поднялась из-за стола. И тут незнакомый, въедливый старческий голос пропел мне в самое ухо:

– Не спеши, госпожа Тури.

Я обернулась. На меня смотрел незнакомый старикашка совершенно пакостного вида. Плешивый, с клочковатой бороденкой, торчащими в разные стороны усами и маленькими раскосыми глазками. Смотрел и улыбался ехиднейшей из улыбочек. Как будто знал обо мне что-то такое, чего не знаю я сама.

Настроение у меня было в самый раз, чтобы надавать старикашке по шее. Невзирая на почтенный возраст. Или, наоборот, взирая – тогда не по шее надавать, а плешь начистить.

Но цепкий взгляд его маленьких глазок был серьезен. И я вдруг поняла, что старик интересовался мной не из похабных соображений, как решила дура-хозяйка. У него действительно есть ко мне дело.

А кроме того, он назвал меня по имени.

– И о чем ты намерен со мной говорить? – ровным голосом спросила я.

– О синих восходах. Или о красных… какая разница? – развел руками старик. – Я хочу предложить тебе обмен, госпожа Тури.

О синих восходах? Т-темное небо! Мои мысли он прочел, что ли? Я удивилась, но – умеренно. За что я люблю пиво, так это за то, что оно помогает спокойно воспринять самые странные вещи.

– Или я рехнулась, или ты – колдун, – заметила я, опускаясь на отполированную сотнями задов скамью.

Ехидная улыбочка породила такой же точно смешок.

– Говори лучше «чародей», – поправил меня старик и грохнул кулаком по столешнице: – Хозяйка! Неси-ка еще мяса. И пива. И сыра. И пива…

– Мне до вечера надо выйти из города, – сказала я.

Чародей покачал головой.

– До вечера тебе надо перебраться через Юбен. Ничего, коня я тебе дам отменного – и выносливого, и быстрого.

Я прищурилась на него поверх кружки с шапкой желтой пены.

– Ты говори, чародей, – насмешливо предложила я. – Рассказывай. А там посмотрим.

Пересечь реку – это всегда как будто умереть и родиться заново. Умереть на этом берегу, родиться – на том.

Я стояла на бревенчатом настиле старенького парома, крепко держа в поводу вороного жеребца по кличке Ветер, и смотрела на красный шар Четтана, что уже опустился совсем низко. Золотисто-красные блики протянулись к нам по воде, словно указывая дорогу. Мелкие волны тихо шлепали о днище парома. Да, уж кто-кто, а я и впрямь оставляла на восточном берегу свою прежнюю жизнь.

Я машинально поправила ошейник, спрятанный под высоким воротом странной одежды. Недолго мне довелось пробыть хозяйкой своей судьбы… И на сей раз ошейник мне придется носить красным днем так же, как и синим. Это входит в условия договора – вместе с конем, незнакомой одеждой, тугим кошельком и другими вещами.

Всем известно, что за рекой Юбен лежат Дикие земли, где нет торных путей, лишь тропы и тропинки – потому что каждый путник выбирает свою собственную дорогу в надежде избежать опасностей. Те немногие, кто благополучно выбрался из Диких земель, рассказывали разное. Но никто при мне не вспоминал места под названием У-Наринна, или Каменный лес.

Старый колдун, которого я встретила в харчевне постоялого двора, отправил меня в далекое путешествие. Далекое, но недолгое, потому что я должна быть в Каменном лесу не позднее, чем через двенадцать красных дней.

Волна плеснула о борт и обдала нас холодными брызгами. Вороной укоризненно заржал. Я похлопала его по холке, заглянула в глаза. Потерпи, скоро уже берег, скоро. Незнакомый берег… Прав мой конь, поскорей бы туда добраться. Поскорей бы оказаться как можно дальше от Айетота.

Двое паромщиков работали веслами с неторопливой размеренностью людей, которым спешить некуда. Мне вдруг явилась шальная мысль – что, если паром не успеет переплыть реку до смены солнц, до пересвета? Рассерженная карса на плоту посреди реки… мда-а, не завидую. Никому из возможных участников. Впрочем, вряд ли этого стоило опасаться. Паромщики не торопились, но и не медлили. Каждый размеренный взмах весла приближал меня к Диким землям.

Мне-то было куда спешить.

До захода Четтана мне нужно добраться к развалинам мельницы чуть ниже по течению от переправы. А дальше? Колдун сказал мне только то, что хотел сказать, и не ответил на вопросы. Где-то в пути меня будет ждать меч. И еще старик посулил мне спутника.

«Вы договоритесь, – пообещал он ехидным скрипучим голосом. – Это не человек, госпожа Тури, это вулх. В таком же ошейнике, как у тебя».

Он велел мне поменьше удивляться, этот старикашка с пронзительным взглядом, знающий о моей жизни все. «Тебе будет сопутствовать магия, – сказал он серьезно, без обычной ехидцы. – Понять ты ее не старайся, а удивляться тоже не надо». Ну, тут он глупость ляпнул, я ему так и сказала. Карса-оборотень – самое магическое существо в мире. На кой хрен мне удивляться магии? Так что всеведущему колдуну тоже случается ошибаться – и я это запомню.

В общем, сошлись мы на том, что с помощью магии или без оной я за двенадцать дней доберусь до У-Наринны. А платой за выполнение уговора мне будет самое ценное – память. Память о том времени, которое я провожу в звериной шкуре.

Тут кто угодно спросил бы: и как это я поверила старику в том, что он сумеет наделить меня способностью помнить?

Может, я и не очень поверила. Только что мне оставалось делать?

Красный шар Четтана повис над самым горизонтом. Стало прохладно, на близком берегу сгустились тени. Ведущая к солнцу дорожка на воде из золотистой превратилась в червонную. Паромщики уверенными взмахами весел гнали паром прямо по ней, как будто пытались догнать Четтан, не дать светилу уйти из мира. Если бы я могла удержать красное солнце! Или уйти вместе с ним туда, куда оно уходит. Чтобы красный день для меня длился бесконечно…

Плоское днище въехало на песчаную отмель, и паромщики одновременно вогнали весла в песок, останавливая плот.

Оказавшись на берегу, вороной скосил взгляд на паром и коротко, презрительно заржал. Я поняла, что он хочет сказать. И одним движением вскочила в седло.

– Да, Ветер, ты поскачешь гораздо быстрее, – шепнула я, склоняясь к гриве. – Вперед!

ГЛАВА 2 Меар, день первый

Я никогда не видел красного солнца. Если честно, то мне никогда и не хотелось его увидеть. Люди говорят, что оно есть – наверное, это правда. Но только я-то не человек, а значит, мой удел – синий свет Меара. На пустые мечты у меня не хватает ни времени, ни духу.

Иногда мне кажется, что я – трус. Потому что страх не оставляет меня ни на секунду вот уже двадцать третий круг. По большому счету непонятно вообще – почему я до сих пор жив? Девяносто оборотней из ста умирают после первого же дня своей жизни, ибо трудно скрыть звереныша в детской колыбели, а пощады нам люди не дают. Из оставшейся десятки девять находят смерть в течение недели, если мать все-таки решается спасти роковое дитя. Тогда Чистые братья убивают и мать. Уцелевший редко когда доживает до круга, если только кто-нибудь из знати не решит завести диковинку у себя в замке… Но и там оборотням не жизнь, ведь как бы жестко вельможа ни правил в своем домене, случайный нож, десяток дюжих стражников с пиками или яд придворного алхимика в пище уделают и самого оберегаемого.

Тем не менее некоторым из нас удается даже повзрослеть. Но однажды на такого ополчается весь город, и охоту на оборотня помнят потом еще очень долго. Кончается охота всегда одинаково – кровью и огнем. Цветом нашей свободы: багровым оком Четтана, алым пламенем и алой кровью. Я дважды видел такую охоту – двенадцать кругов назад в Лиспенсе и семь кругов назад – в Гурунаре. До сих пор стынет в жилах моя проклятая нечистая кровь, едва я вспомню глаза затравленных парней перед тем, как толпа раздирала их в клочья… До сих пор я удивляюсь, как у меня хватило выдержки не броситься прочь, расталкивая разгоряченных погоней людей и воя от ужаса.

От ужаса быть узнанным.

Получается, что я – счастливчик. Я выжил, и скоро мне исполнится двадцать три круга. Я единственный, кто уцелел после резни в Храггах. И я до сих пор не узнан людьми… Впрочем, это дорого мне обходится. Никогда я не жил на одном месте дольше, чем круг-полтора. Я уже не помню всех своих имен и прозвищ – сейчас соседи меня зовут Одинец, а сам я считаю себя Мораном. До Дренгерта я жил в Плиглексе, там я прозывался Талгормом, для соседей – Молчуном.

Я ведь не могу позволить себе роскошь подружиться с соседями… От этого тоже хочется выть, потому что я всегда наедине со своими страхами и своим одиночеством – наследием, данным мне родителями-зверьми. Которых я, кстати, совершенно не помню.

Потом мне рассказали в Храггах – тайной деревне, где жили только вулхи-оборотни, – что однажды утром обнаружили меня в одном из домов. Хозяева, здоровенный усатый дядька по имени Жош и его жена Накуста, добрейшие люди, каких я когда-либо знал, сразу стали относиться ко мне как к сыну. Ну, я сказал – люди, но понятно, что они были оборотнями. Как и я. Наверное, настоящие родители, увидев, что едва взошел Четтан, младенец в люльке превратился в волчонка, отнесли меня в лес. А взрослые вулхи подобрали меня и увели в свою деревню. Мораном меня назвала Накуста. Она с улыбкой рассказывала, с каким удивлением они с Жошем рассматривали щенячьи следы у дома в самый первый синий день. А потом нашли меня в доме – сладко спящим под лавкой, на мохнатой шкуре истинного вулха.

Каждый оборотень страдает от вынужденного беспамятства. У нас ведь, по сути, отобрана половина жизни, да и ту половину, что остается, жизнью можно назвать лишь спьяну. Разве это жизнь – вечные прятки и вечный страх?

Однако что-то я размяк.

В тот день я был угрюм с утра, потому что сосед, увидев меня, радостно сообщил, что в пригородной деревушке затравили молодого вулха. Радости мне это не добавило, в Дренгерте я провел уже достаточно времени и именно тогда впервые серьезно задумался о переезде в какой-нибудь другой город. Дело было привычное, я прекрасно представлял, что нужно еще будет основательно готовиться. А главное – выдумать серьезный повод. Потому что переезд без повода, да еще вскоре после охоты на вулха, тут же заставит задуматься Чистых братьев, а им только дай повод задуматься. Хмуро выслушав соседа, я побрел в таверну «Маленькая карса». Место еще то, скажу я вам, но там всегда подавали прекрасное пиво, а для меня это много значит. В общем, жую оленину, пью черное и размышляю о своей скотской жизни.

Старик возник будто из воздуха, но нельзя сказать, что он застиг меня врасплох.

– Привет, Талгорм. Привет, Молчун.

Я вздрогнул. Так звали меня раньше, в Дренгерте же я успел привыкнуть к прозвищу Одинец.

Старик противно хихикнул и добавил:

– Привет, Одинец…

Он знал и нынешнее мое имя. Вообще он подозрительно много обо мне знал. Скажу честно, в первую же секунду у меня возник соблазн втихую заколоть его, облить пивом и оставить за столом в позе захмелевшего гуляки. Но что-то подсказало мне – это лишь отсрочило бы неприятности.

– Меня зовут Лю-чародей. Слыхал, наверное?

– Нет, – мрачно ответил я, сомкнув пальцы на рукояти кинжала. Кинжал я всегда прятал под плащом, а плащ вне дома никогда не снимал. Даже в жару.

– Жаль. Тогда мой рассказ был бы короче.

Я молчал.

– Гадаешь, что мне от тебя нужно, так ведь, Моран? Да отпусти ты ножик свой, не уподобляйся кретину, который режет курицу с золотыми перьями…

Я безмолвно оставил нож и демонстративно положил обе руки на стол. Впрочем, это не помешало бы мне воспользоваться ножом гораздо быстрее, чем мог бы предположить любой противник.

Тем временем старику подали пиво и хадасский сыр, не менее знаменитый, чем хадасские клинки. Старик явно не страдал от недостатка монет, если заказал его чуть не целую голову. Сыр распространял легкий и пряный запах плесени.

– Я хочу тебя нанять. Говорят, ты мечом горазд… Да и без меча ловок.

Голос у Лю был на редкость неприятный. Въедливый и скрипучий.

– Кто говорит? – уточнил я на всякий случай.

– В цехе наемников. И в цехе телохранителей.

– Я не состою ни в одном из цехов, – соврал я. – А к телохранителям вообще не имею отношения. И меча у меня нет.

Второе и третье было правдой.

– В Дренгерте – не имеешь. Но ведь были еще Рива и Торнсхольм, был Плиглекс. А?

Я нахмурился.

– Не слишком ли ты много обо мне знаешь? – Дружелюбия в моем голосе не нашел бы и пьяный рив, житель первого из упомянутых Лю городов.

– О! – негромко сказал старик, перестав даже жевать. – Я о тебе знаю больше, чем ты сам. Это правда, вулх…

Кинжал сам оказался у меня в руке и в тот миг я искренне думал, что старик подписал свой смертный приговор.

– …чистая правда. Но ты меня не убьешь, потому что я тебе нужен.

Говорил старик тихо, так тихо, что нас не слышал никто. Будь я человеком, я бы его тоже не слышал, несмотря на то что сидел с ним за одним столиком. Но я не человек.

– У меня есть то, о чем ты мечтал много раз.

Лю умолк и взглянул на меня из-под набрякших старческих век. Я ждал, боясь пошевелиться.

– Я могу пробудить в тебе память о времени зверя, Моран. И еще скажу, что мне совсем не интересно отдавать тебя безмозглой толпе. Поэтому спрячь свой джерхов ножик и слушай.

Вам знакомо ощущение прыжка в бездну? Я почувствовал себя именно так.

– Я не вру, Одинец. Я действительно могу дать тебе память, но не даром, разумеется. Впрочем, полагаю, ты никакую работу не сочтешь чрезмерной за такую плату. А, рив?

Тут я удивился. С каких это пор я стал уроженцем Ривы? Жить я там жил, но уже взрослым и недолго.

– Ну, удивляйся. Могу сказать тебе совершенно точно, что ты рожден в Риве. А в окрестности Храгг попал позже, круга в три с небольшим.

– Может, ты и родителей моих знаешь? – спросил я мрачно. Как ни странно, старик ответил не задумываясь.

– Знал. Но их давно нет в живых. Иначе ты бы их тоже знал. Это были очень умные и очень осторожные вулхи. И они очень любили своего единственного сына. Только благодаря им… и еще мне, ты по-прежнему жив, а не угодил на костер вместе с ними.

Пропустив мимо ушей последнее замечание, я тускло осведомился:

– Что я могу для тебя сделать?

– Обещай не удивляться. Тут замешана магия, поэтому не стоит спрашивать: «Почему?»

– Магией меня не испугать, – пожал я плечами. Пугать оборотня магией – это додуматься надо!

– Я не пугаю. Я пытаюсь сказать, что с твоей точки зрения задание может показаться бессмысленным. Или, наоборот, исполненным грандиозного смысла. Не думай так, ведь большое видится только на расстоянии.

– Ладно, – согласился я. – Выкладывай. А я отойду подальше и погляжу.

Тьма забери, а что мне оставалось? Во-первых, я уже решил убираться из Дренгерта, потому что оседлый вулх – мертвый вулх, а в окрестностях Дренгерта, похоже, снова затеяли охоту на оборотней. Во-вторых, более благовидного предлога, чем наем на работу, трудно было представить. Дом – джерх с ним, я его купил за гроши, не жалко и бросить. А вещей у меня немного…

– Знаешь место под названием У-Наринна?

– У-Наринна? – Я недоверчиво посмотрел на чародея. – А ты уверен, что такое место есть? Если даже я о нем не слышал, то вряд ли кто о нем знает вообще.

Чародей противно хихикнул.

– Есть, есть такое место, – сказал он. – Его еще называют Каменный лес.

Я потер лоб, вспоминая. Про Каменный лес я, кажется, где-то слыхал, но вот где и что именно?

– Да, чародей, ты меня удивил, – медленно произнес я. – Я было начал думать, что про окрестные земли знаю все.

– Пожалуй, что и знаешь, – прищурился чародей. – Только вот У-Наринна – это очень особенное место. Впрочем, дойдешь – увидишь. Если дойдешь.

Я слегка расстроился – гонимый вулх думал, что знает об окружающем мире все. Да у меня, если хотите знать, несколько вариантов бегства разработано! А кое в каких городах даже жилье есть на первое время. Хоть это и стоило мне немалых денег. Но жалеть не приходится, подобные действия уже не раз спасали мне жизнь, а уж жизнь подороже денег, как ни крути. И все же… Я должен был знать о Каменном лесе. И – не знал. Почти… А впрочем, ничего не знал. Кроме названия.

– Но ведь в Дикие земли соваться опасно… – Я постарался подпустить в вопрос побольше сомнительных ноток-интонаций.

– Поэтому я и посылаю тебя, а не тетушку Фили!

Что ж, резонно.

– Мне понадобится оружие.

– Дам. И оружие дам, и коня дам… Даже спутницу тебе дам. Верную – вернее не сыскать.

Тут я нахмурился, потому что спутница мне была совершенно не нужна. К чему оборотню лишний свидетель его ненормальности? До сих пор девчонки в Плиглексе, Торнсхольме и Риве, должно быть, вспоминают странного парня, который любил их только в свете Меара, и никогда – в багровых отблесках Четтана, хотя издревле повелось отводить для утех время красного солнца.

– Не хмурься, Моран, это не человек. Всего лишь ручная карса.

Тут я, вероятно, выразил слишком много скепсиса, потому что Лю недовольно грохнул по столу бокалом.

– Карса. Ручная. Мне вовсе не нужно, чтобы во время твоей красной охоты какой-нибудь олух увел коня. Или стащил поклажу.

– Карсу невозможно приручить, – возразил я.

– Кажется, – старик был ехиден, дальше некуда, – некоторое время назад мы договорились, что там, где замешана магия, случается еще и не такое.

– Ладно, – сдался я. – Понял. Что еще?

– Еще? Еще – вот.

Старик вытащил откуда-то из складок одежды (темно-синего чародейского балахона) толстый ошейник, украшенный металлическими бляшками.

– Ты наденешь его сейчас и не станешь снимать до самого Каменного леса. Это железное условие.

Я стерпел. Тьма с ним, стерплю еще и не это. Ради памяти – стерплю.

– Л-ладно…

Не то чтобы я сразу поверил Лю-чародею. Но даже если бы надежда, что это правда, была в тысячу раз призрачнее, все равно стерпел бы. Потому что обладающего памятью оборотня поймать не удастся никому.

– Все переправы через Юбен ты, конечно, знаешь. Ту, что неподалеку от Айетота, конечно, тоже. Чуть выше переправы по течению Юбена есть старая заброшенная мельница, ты должен знать. Туда и иди. Коня, оружие, припасы и одежду найдешь там. И киску тоже, хотя она вполне может бродить где-нибудь невдалеке. Пока на тебе и на ней – ошейники, вы останетесь друзьями. Она пойдет за тобой даже в пламя лесного пожара и перегрызет глотки даже дюжине вильтов-воинов, если заподозрит в них врагов. Так что…

– Ладно, – повторил я. – Меня интересуют две вещи. Какие гарантии, что ты меня не надуешь?

Лю развел руками:

– Чародеи не врут. Помощь, за которую не заплачено, повредит мне сильнее, чем тебе мой обман. Весы есть Весы, их не вывести из равновесия… Тьфу, заговорил ты меня, лопочу, словно пьяный менестрель.

– И второе, – продолжил я. – Что я должен буду сделать в У-Наринне?

– Смутные дни! Ты куда-то торопишься, Одинец?

Я пожал плечами:

– Должен же я знать, зачем туда иду?

– Сначала – дойди. Там и узнаешь, – отрезал старик.

Лю жадно отхлебнул пива и тоном монарха, отдающего приказы царедворцам, велел:

– К мельнице поспей сегодня же к вечеру – времени тебе хватит. И выезжай немедленно в Дикие земли. Двенадцать синих дней – и ты будешь в У-Наринне. Гляди не опоздай.

– Что, – хмыкнул я, – неужели до Смутных дней осталось всего двенадцать суток?

Лю изумленно уставился на меня. У него даже сыр изо рта вывалился, смачно шлепнув по столешнице.

– Ты знаешь что-нибудь о Смутных днях?

Теперь настала очередь изумиться мне. Я ничего не знал о Смутных днях, кроме того, что это расхожее ругательство. И кажется, старик решил, что я вкладываю в эти потерявшие смысл слова нечто важное – понятное ему и недоступное мне. Как бы не показать, что я случайно набрел на исчезнувший след? И вообще – стоит ли это делать?

– Ну… – протянул я. – Наступят же они когда-нибудь, если люди не забыли эти два слова! А, Лю? Я не прав?

– Хватит! – оборвал меня Лю. Жестко, я даже вздрогнул. – Не болтай о том, чего не знаешь. И вообще – поменьше болтай.

Я пожал плечами – мне не привыкать. Болтать я не люблю. Сегодня только почему-то разобрало.

– Хорошо, чародей. Хочу верить, что ты не врешь, и я получу то, о чем мечтал долгие круги.

– Кстати, – сказал старик, – ты начнешь помнить время зверя еще в пути к У-Наринне. Так что будешь поспокойнее там, в Каменном лесу.

Я взглянул на него – пристально и недоверчиво.

– Рад, если так. Теперь об оружии…

Не знаю, уж откуда Лю узнал обо мне столько, но рта мне раскрыть он так и не дал. Просто перечислил, что я найду у старой мельницы, и все. Честно говоря, я намеревался потребовать вполовину меньше. И каждая описанная им вещь мне понравилась – от хадасского кинжала до варварских метательных шариков. Конечно, все это еще нужно было повертеть в руках, но слова старика убедили меня, что в оружии он разбирается не хуже моего. К удивлению, я не обнаружил среди оружия меча. Но старик сказал, что это не должно меня волновать.

Можно подумать, что с мечом я волновался бы меньше!

– Конь?

– Ривский жеребец-три круга. Заклят от хищников.

– Даже от карсы?

– В карсу он влюблен. И вообще – чего ты такой беспокойный? Ты же полмира исходил, а, Одинец?

– Не от хорошей жизни, чародей.

Тут Лю понимающе кивнул. Хотя что он мог понимать? Для того чтобы понять оборотня, нужно быть оборотнем. А так…

В общем, я допил свое пиво и побрел домой – готовиться. Несмотря на то что мне часто приходилось уходить из более или менее насиженного места в полную неизвестность и начинать все практически с нуля, каждый раз я покидаю свое временное пристанище с сожалением. Наверное, не будь я оборотнем и живи постоянно в одном и том же месте, я бы очень любил свой дом. А так, обзаводясь жильем в очередном городе, я подспудно сознаю, что спустя круг-два покину его. И это мешает по-настоящему полюбить. Но уходить все равно жаль. Я прошелся по комнатам, провел ладонями по дверцам приземистых шкафов мурхутского дуба, посидел за обширным столом, где пыль быстро оседала на письменных принадлежностях… Я ведь редко сидел за этим столом и еще реже мне приходилось писать.

Сами сборы много времени не заняли. Тем более что все необходимое ждало меня на заброшенной мельнице, чуть не доходя до Айетотской переправы.

Итак. Увесистый кошель с монетами. Пакетики с пряностями. Плоская шкатулка с горстью пещерных самоцветов, они в наших краях диковина. Несколько книг. Стопка чистых листов бумаги, перехваченная атласной ленточкой, затейливая чернильница, сработанная из лесного ореха, и мое любимое перо, которое я не отдам никогда и никому. Пара метательных ножей, с которыми я не хотел расставаться вот уже десять кругов. Вот и все. Лекарства мне не нужны – я оборотень. Оружие… Оружие на этот раз будет. Хотя обычно я выгляжу безоружным – ножи мои никто из живых в этом мире не видел. А кому приходилось увидеть, тот быстро переставал быть живым.

Сумку я опустил в углу, у самой двери. И взглянул на громадные песочные часы, реликвию времен Хадасской войны. Неумолимо близился восход Четтана. Еще несколько часов – и синий по-вечернему Меар скроется за силуэтом Неспящей башни.

Я вздохнул и на минутку повалился на низкое ложе, как всегда поступал перед дальней дорогой. Но прежде запер окна. Запоры эти сработал я сам и поставил в первый же синий день жизни в этом доме, и на окна, и на двери. Потому что зверю, что живет во мне, совершенно нечего делать красным днем на улицах Дренгерта. Но сейчас дверь запирать незачем – я скоро уйду.

Вечером, когда я доберусь до мельницы, мгла, медленно заволакивающая память, не заставит себя ждать. Моран умрет, а вместо него родится взрослый Вулх. Хищник. Зверь. Чужак.

Я очнусь на пересвете. Голова будет ясной и свежей – к счастью, я не знаю, что такое похмелье. Пива-то я сегодня выпил изрядно… Даже не скажу – оттого ли, что я оборотень, или просто организм у меня такой. Не знаю, и все тут.

Вскоре я вскочил – разлеживаться времени не было. И я пошел к соседу. Надо же объяснить, что я нанялся на работу, попросить присмотреть за домом… Какая разница, что я никогда в этот дом не вернусь? Сосед должен верить, что вернусь. Вот пусть и присматривает, тем более что в конце концов он приберет мое нынешнее жилище к рукам. Не заплатив ни гроша, заметьте.

С соседом я говорил минут двадцать; потом вернулся за сумкой, еще раз замер в знакомой и привычной комнате… Тьма, за что мне была уготована судьба бродяги, которому не суждено отыскать под двумя светилами-Близнецами свой истинный дом? Я вздохнул.

В общем, к переправе я отправился куда позже, чем рассчитывал. В Дренгерте, как в любом нормальном городе, многие придерживались красного цикла, и сейчас по их понятиям было время глубокого сна. Но не меньше было и тех, кто предпочитал жизнь при свете Меара. Гудели, как шмелиные гнезда, кабаки и таверны, а толстая тетушка Фили зазывала шатающихся по улицам бездельников в свой полулегальный бордель. Девочки тетушки Фили строили тем же бездельникам глазки из окон второго этажа. Бездельники пускали слюни и машинально шарили в карманах и на поясе, там, где полагалось висеть кошелькам. Надо сказать, местные щипачи часто повергали бездельников в изумление – кошелек в половине случаев находился вовсе не там, где ему полагалось. На рыночной площади, как обычно, было не протолкнуться. Заглушая многоголосый гам, прозвонил колокол на Неспящей башне – я оглянулся. Наверное, я долго больше не услышу боя дренгертского колокола. Если вообще еще когда-нибудь услышу.

Я уворачивался от чересчур назойливых продавцов и отпихивал рыночную шпану, не испытывая при этом обычной злости. Шпану я не любил. Попрошайничают, а могут и стянуть чего при случае. Вроде ж не калеки, что мешает работать? Рук в городе, как обычно, не хватает, мастеровые работников берут без разговоров. Нет – попрошайничают.

Я направлялся на юг, к переправе через Юбен, соединяющей дорогу, что вытекала из западных земель, с наезженным трактом на Запредельные восточные княжества. Дорогу эту проложили еще хоринги – в незапамятные времена, которых теперь никто толком не помнит. Она так и не заросла лесом, потому что хоринги понимали лес куда лучше людей. По ней ходить отваживались только смельчаки-одиночки, да горские караваны, вооруженные до зубов. Караваны проходили только самое начало дороги, а потом отклонялись на юг, к Плиглексу. Мне, похоже, предстояло идти этим негостеприимным путем гораздо дальше, к местам последних хорингских поселений. В компании вороного жеребца и дикой карсы, которая, по словам Лю-чародея, предана мне, словно пес хозяину. В последнее я, понятно, верил не больше, чем в милосердие людей, обнаруживших оборотня.

Протолкавшись сквозь рыночную толпу, я миновал оружейный квартал, квартал Синих Светильников, нуртские трущобы, где приходилось все время держать левую руку на рукояти ножа. Левую, ибо, заподозри местные головорезы, что правая рука прохожего шарит под плащом, прохожему точно несдобровать. Я же правой рукой беззаботно помахивал, и меня не тронули. Как всегда. Впрочем, если бы стало туго, а подраться желания не возникло бы, стоило мне упомянуть имя старого Вара Гремячей Глотки, и дорогу тут же очистили бы без лишних разговоров. Обитатели нуртских трущоб прекрасно знали, благодаря кому они еще не передохли с голоду.

У Южной стены скучали четверо стражей, а из караулки перед самыми воротами доносился раскатистый храп. Четтанская смена, поди, отсыпалась. Ворота были заперты, так же как и северные. На востоке не было ни стены, ни ворот, там протекал Юбен. А западная стена была глухая – кому придет в голову отправиться в Дикие земли? Только психу или нелюди вроде меня. Но нужно было сохранять важный и таинственный вид, ведь я не нелюдь – для остальных.

Одного из стражей я даже знал – Гудда Три Лапы. Он тоже меня узнал, приветливо кивнул и оперся на ритуальную пику.

– Привет, Одинец!

– Привет, Три Лапы. Как служба? – отозвался я с готовностью.

Гудд был смышленым парнем и добыл мне немало сведений о перемещениях караванов по южным дорогам. В свою очередь, у него не было оснований жаловаться на мою скупость – платил я всегда исправно и щедро, потому что сведения были действительно ценные, а в моем деле это много значит.

– Идет служба… помалу. – Три Лапы многозначительно подмигнул. – А ты теперь с Лю работаешь?

Старик обещал утрясти вопрос со стражей, и, несомненно, утряс.

– Тише, Три Лапы! – Я притворно всплеснул руками. – Это ведь страшная тайна!

Гудд и остальные стражники довольно заржали, и я вместе с ними. Некоторая фамильярность льстила им, простым солдатам, а мне была весьма на руку их вера в некие совместные дела с Лю-чародеем.

– В Айетоте новости, – сообщил Три Лапы. – Беша Душегуба хлопнули. И с ним еще двоих – костолома из Ранимировых и Бешева деньговара, не местного, приехал как раз на свою задницу.

– Стража? Или Чистые братья? – спросил я равнодушно. Судьба Беша меня совершенно не волновала.

Три Лапы нахмурился:

– Тьма его знает! Болтают, что у Беша последние круги жила взрослая карса. Наверное, это она постаралась, потому что от всех троих мало что осталось.

Самого Беша я не знал и никогда не видел, но с одним из его людей, а именно со старым пьянчугой по прозвищу Унди Мышатник, я встречался регулярно. Унди мертв, упокой Тьма его нетрезвую душу, а теперь пришел черед и его хозяина, Беша Душегуба… Что же, я всегда считал, что дела вести нужно иначе, нежели вел Душегуб. Может быть, поэтому я еще и жив, а он уже нет?

– Карса, – сказал я с отвращением. – Всегда ненавидел этих проклятых кошек. Помнишь, когда две карсы сбежали из бродячего зверинца? Полкруга назад? Кровь тогда неделю не могли отмыть от мостовой у Неспящей башни…

Три Лапы вздохнул:

– Помню… Лучше б не помнить. До сих пор мутит, стыдно сказать. Железом так не суметь, как эти шельмы когтями или клыками… Зверье, одним словом. Не скажу, чтобы я любил Беша, но мне его жалко – такая смерть не для людей. Даже для таких, как Беш.

Я понимал стража, бывалого воина, участника не одной стычки с дикарями из диких северных земель или головорезами трущоб. И еще я крепко задумался о своей попутчице – не разделить бы мне судьбу беспутного Беша. Особенно во время Четтана. Карса и вулх – злее врагов не сыскать во всем мире. Остается уповать только на магию Лю-чародея.

Но резня в Айетоте меня насторожила. Поэтому я отозвал Гудда в сторонку и негромко спросил:

– А не знаешь ли, Лю-чародей днями в Айетоте не бывал?

Гудд странно взглянул на меня.

– Бывал. Сегодня только вернулся, едва Четтан сел. А что?

– Хм! – сказал я и полез за монетами. У Гудда тут же отпала охота задавать вопросы. Неужели это та самая карса? Джерх забери! Этого мне только и не хватало – карсы-людоеда в попутчиках.

– И вот еще, – объявил я громко, подбросив на ладони серебряный кругляш хадасского риала. – Это всей смене. Попьете пива вечерком…

Приятели Гудда одобрительно загудели. Можно не сомневаться, что риал сегодня же осядет у кого-нибудь из кабатчиков.

– Ладно, Гудд. Продолжай замечать… ну, ты знаешь, о чем я.

– Конечно, Одинец. До встречи. Ты к переправе?

– Угу.

– Хмур, открой ворота! – гаркнул он на самого молодого стража, и тот опрометью помчался к тяжелой, окованной железом створке. – Будь осторожен на западе. Там, говорят, вильты расплодились.

Хорошо иметь своих людей в страже – причем не среди офицеров, а среди простых солдат. Точно никаких проблем не будет, хоть в город идешь, хоть из города, хоть красным днем, хоть синим. Впрочем, я ходил только синим. Насколько мне известно…

Южнее Дренгерта не было даже возделанных полей, как на севере. Просто плоские, как тарелки, луга да далекое серебрение Юбена где-то слева. И конечно, узкий тракт, что вел к переправе.

Я шел быстро, мягко ступая по утоптанной земле. В отличие от восточных дорог, на этой почти не виделось следов от повозок, только отпечатки конских копыт да людской обувки. Меар незаметно клонился к Диким землям, сползал все ниже и ниже. Беспокойно поглядывая на него, я ускорял шаг, потому что нужно было успеть к заброшенной мельнице до восхода Четтана. Иначе пробудившийся Вулх мог натворить глупостей. Мог, конечно, и не натворить, но кто поручится? Лучше успеть, как советовал Лю.

Я успел. Пузатый бревенчатый сруб, прикрытый сверху покосившейся двускатной шапкой из замшелой черепицы, чернел у самого Юбена. Волны лизали ветхое колесо, давно уже неподвижное. Вороной, о котором толковал Лю, стоял тут же, рядом. Вместо коновязи служил гигантский сухой пень. Унди говорил, что когда-то тут рос вековой вяз, но его убила молния. Засохшее дерево потом спилил мельник, а пень корчевать даже не пытался, потому что пришлось бы копать Тьма знает как глубоко, а это под силу только рудокопам.

Конь, заслышав меня, повернул голову. У него был на редкость внимательный взгляд. Я погладил его по теплой морде; вороной фыркнул. Тогда я скормил ему кусочек соленого хлеба.

– Жуй, красавец. – Я похлопал коня по шее. – Нам с тобой многое предстоит.

За дверью пахло грибами и сыростью. В углу я сразу узрел походный двумех, который перебрасывают через седло, и заплечную сумку, незаменимую в путешествиях. Секундой позже обнаружилась и оружейная, сшитая из непромокаемой кожи. Содержимым я остался доволен, но удивило отсутствие меча. Впрочем, Лю говорил, что меч появится несколько позже… Что бы это могло значить? Нашелся и сверток с одеждой, которую я не стал рассматривать.

Не стоит, наверное, ломать голову. Главное, я на месте. Еще несколько минут, и Моран уснет. Вулх же вряд ли станет задавать какие-нибудь вопросы, потому что он вулх и к Морану отношения почти не имеет.

Но где же обещанная попутчица, будь она неладна? Раздевшись и спрятав куртку, штаны, сапоги и плащ, я вышел наружу и огляделся. И сразу же заметил ее – здоровенную рыжую карсу, сидящую на краю прохудившейся крыши. Желтые пятаки глаз глядели на меня холодно, но без злобы. На шее черной полосой выделялся ошейник, такой же, как и у меня.

Несколько секунд мы глядели в глаза друг другу, а потом перед глазами встала привычная красная пелена и Моран уснул.

ГЛАВА 3 Четтан, день второй

Я пришла в себя на крыше мельницы. Где-то там, за лесами на восточном берегу Юбена, красный Четтан выполз из-за края мира и повелел моей человеческой половине проснуться. Начался первый день моего путешествия.

Я зевнула и потянулась всем телом. Наверное, вот так, потягиваясь и жмурясь спросонья, я была похожа на обычную женщину человеческой породы… только какого джерха делать человеческой женщине нагишом на крыше, да не где-нибудь, а на окраине Диких земель? Загорать, что ли?

Ну, я-то уж точно загорать не собиралась. Я оперлась рукой о подгнившую черепицу, примериваясь, как бы половчее спрыгнуть. И тут только увидела его.

Это был здоровенный серый зверь. Под густым и жестким мехом рельефно проступали тугие клубки мышц. Он сидел совершенно неподвижно и пристально смотрел на меня серыми блестящими глазами. На какой-то миг я растерялась, и рука моя сама собой потянулась к поясу, где я – в человеческом облике – обычно держу хадасский кинжал. Но тут я заметила у зверя на шее черный, с металлическими бляхами, ошейник, и все встало на свои места.

На пороге мельницы сидел не дикий вулх, как мне сгоряча показалось, а тот самый прирученный зверь, которого колдун посулил мне в попутчики. Вчера я добралась до мельницы с последними лучами красного солнца, и вулха разыскать не успела. Интересно, как они поладили с Карсой?

Говорят, что злее врагов, чем карса и вулх, не сыскать во всем мире. Впрочем, говорят также, что вулха приручить невозможно. А вот передо мной живое доказательство обратного – взрослый вулх в ошейнике. В магическом, следует добавить, ошейнике, двойник которого красуется и у меня на шее.

Одинаковые ошейники – отличная основа, чтобы договориться. А, колдун? Ты это имел в виду?

Оттолкнувшись обеими руками, я спрыгнула с крыши и приземлилась в двух шагах от вулха. Серая зверюга и ухом не повела, так и продолжала сидеть на месте и рассматривать меня пристальным взглядом.

Забери меня Тьма! Было в его взгляде нечто эдакое, от чего мне стало не по себе. Вообще-то я научилась смотреть в глаза зверям еще тогда, шесть кругов назад, в передвижном зверинце. Но этот ручной – если, конечно, он и вправду ручной – вулх смотрел на меня как-то не по-звериному. Его взгляд был… сочувственным, что ли? Или просто чересчур понимающим?

Клянусь Четтаном, у меня даже мелькнула безумная идея – вдруг он не просто вулх, а зверь-оборотень? Но идея поистине была безумной, ведь я никогда за все двадцать с лишним кругов своей жизни не слышала, чтобы оборотень продолжал оставаться зверем с наступлением красного дня. А уж я-то с самого детства все истории об оборотнях слушала как нельзя внимательнее. Правда, историй этих не так чтобы много – люди не любят говорить о том, что их по-настоящему пугает. Да и Чистые братья за подобные байки могут упрятать в яму с червями-мясоедами…

Безумная мысль мелькнула и пропала. Зверь как зверь. А то, что он умен, это как раз хорошо: присмотрит за конем и поклажей, пока на небе Меар. И охранит меня на восходе Четтана, в миг превращения, когда оборотень наиболее уязвим. А пока у меня нет другого выхода, кроме как проверить на собственной шкуре – не врал ли старик-чародей, утверждая, что мы с вулхом договоримся.

Я шагнула вперед, протягивая руку.

– Здравствуй, вулх.

Остроконечные уши зверя дрогнули. Моя рука скользнула по жесткой, плотно прилегающей шерсти звериного загривка. Вулх стерпел прикосновение, и терпел ровно до тех пор, пока мои пальцы не наткнулись на ошейник. Тут зверь качнул мощной головой, уходя из-под руки, и встал с порога, освобождая проход в развалины мельницы.

На пороге я обернулась и встретила спокойный и пристальный взгляд его серых глаз. Ну, по крайней мере в одном старик не соврал. Он обещал мне надежного спутника, и я его получила.

Насчет оружия колдун тоже не обманул. Вчера вечером, добравшись до старой мельницы уже на закате Четтана, я не стала разбираться с сумками и свертками, которые ждали меня в развалинах. Теперь же, одевшись и позавтракав куском сыра и ломтем вяленого мяса, я старательно пересмотрела снаряжение. И осталась в общем-то довольна.

Два тяжелых метательных ножа гурунарской работы мне по-настоящему понравились. Славные ножички, я бы и сама себе такие выбрала. В сумке нашлись и специальные наручи, чтобы метательные ножи всегда были под рукой. Я подбросила нож на ладони и еще раз одобрительно улыбнулась.

А вот варварские шарики для метания… единственный толк, который я в них нашла по размышлении, – тот, что не каждый наемник, не говоря уж о разбойниках и бродягах, знает, что это такое. Я-то знала, меня раб-северянин по приказу Беша полкруга натаскивал, как с ними обращаться. К синему урожаю я уже могла сбить шипастым шаром голубя над крышей – кстати, ненавижу голубей, – но полюбить это оружие так и не полюбила. Варварские штучки, одно слово.

Была в сумке еще одна занятная штуковина – уж и не знаю, какие варвары ее придумали? – костяное кольцо с привязанными к нему восемью шнурками с камешками на концах. Я долго вертела ее в руках, но так и не поняла: если это оружие, то как им пользоваться? В конце концов я пожала плечами и сунула кольцо с веревочками обратно в оружейную сумку. Если колдун считает, что оно может мне пригодиться, пусть будет.

Арбалет, сработанный, судя по клейму, мастерами Дренгерта, меня вполне устроил. Хорош оказался и хадасский кинжал – младший брат моего собственного. Хотя в общем-то два кинжала мне ни к чему.

Но где же меч?! Либо я чего-то не понимаю, либо здесь тоже не обошлось без магии. Старик в своем рассказе вообще был невнятен, а в некоторых его местах – особенно. Что же такого он мне сказал про меч после пятой… нет, после шестой кружки пива? Я крепко зажмурилась и постаралась вспомнить.

Кажется, так: «А про меч не беспокойся, госпожа Тури. Меч всегда найдется».

Я открыла глаза и обнаружила, что недоуменно таращусь в стенку. «Меч всегда найдется». И это все? Тогда почему я была так уверена, что здесь замешана магия? Что-то ведь навело меня на эту мысль… ага, вот оно! «…не беспокойся, госпожа Тури», затем пауза, и ехидная его чародейская улыбочка. Мол, не все тут просто.

Я решительно встала и подтянула пояс. Вот и не буду беспокоиться. Найдется так найдется. Если уж на то пошло, я и без меча не пропаду. В человеческом теле я больше полагаюсь на легкое оружие – кинжал, стилет, метательные ножи. И на свойственную оборотням быстроту движений. Ну а Карсе оружие ни к чему.

Я поправила ошейник под воротом балахона и подтянула ремни на запястьях. Если что-то меня и раздражало по-настоящему, так это странная одежда.

Одежда представляла собой нечто вроде просторных штанов из тонкой кожи и такой же рубахи с капюшоном, соединенных на поясе – вернее сказать, даже не соединенных, а… не разделенных, что ли? – потому что никакого шва на поясе не было. Швов в этой неприятной одежде не было вообще нигде. Увидев ее в первый раз, я поинтересовалась у колдуна, с кого это он снял такую шкуру. Но старый хрен опять отговорился магией – в том смысле, что это никакая не шкура, а магический предмет. Хотя, по-моему, одно другому не противоречит.

Сначала эта магическая шкура на мне висела, как половик на заборе. А потом как-то вроде обмялась и даже, кажется, уменьшилась в размерах. Но все равно я обрадовалась, что рукава на запястьях и штанины на щиколотках можно прихватить ремнями из обычной воловьей кожи.

Честно говоря, очень мне не понравилась навязанная колдуном обновка. Может, магическая шкура в бою незаменима – скажем, стрелы отводит или невидимым для врага делает. Не знаю, колдун не уточнял. Но вот ежели мне понадобится в кустики, этот балахон придется чуть ли не целиком снимать, да еще приглядывать, чтобы капюшон не обделать. Чего-то господа чародеи здесь не додумали.

Или все зависит от того, чем человек чаще занимается – сражается или гадит? Я бы все-таки предпочла, чтобы второе со мной случалось чаще первого. И я имею в виду не понос.

В общем, я решила, как только представится удобный случай, найти себе нормальную одежду. А пока сойдет и эта. Тем более что другой у меня – стараниями колдуна – не было.

Собрав сумки, я вышла наружу. Вороной встретил меня укоризненным ржанием. И правда, пора уже в путь.

Ветер нетерпеливо переступал с ноги на ногу, пока я его запрягала. Я перебросила через седло походный двумех и оглядела поляну перед старой мельницей. Та-ак… А где же вулх?

– Вулх! – позвала я негромко.

Мне никто не ответил.

– Хэй, вулх! – крикнула я в полный голос.

Бесшумно раздвинув кусты, зверь появился на поляне и посмотрел мне в глаза. К верхней губе у него прилип окровавленный клочок шерсти. «Ладно, не ори, – говорил его взгляд. – Позавтракать-то надо перед дорогой?»

– Ну извини, – сказала я вслух и вскочила в седло.

Едва заметная тропка вела от развалин мельницы на запад. Легким движением поводьев я направила вороного по тропе, в глубь Диких земель.

Раннее утро в лесу было прохладным. По обе стороны тропинки рос густой бурьян, мокрый от росы. Вулх, который сразу деловито нырнул в лес и теперь бежал параллельно тропе, надо полагать, уже изрядно промок. Время от времени он серой тенью мелькал впереди, одним прыжком перебираясь по другую сторону тропы.

Как и обещал колдун, Ветер ничуть не боялся хищника. Жеребец шел легкой трусцой и каждый раз при виде вулха косил на меня глазом, интересуясь, не догнать ли его – просто так, для собственного удовольствия. Но мне пока не хотелось торопить ни коня, ни события. В лесу, особенно незнакомом, не стоит без особой надобности мчаться во весь опор. Даже по тропе.

Тропинка, ведущая в нужном мне направлении, не исчезала и даже никуда не сворачивала. Видно, кто-то ею пользовался хотя бы изредка. Кто-то бывал в глубине Диких земель и возвращался обратно… или, наоборот, жил здесь в лесу и иногда выбирался к людям. В любом случае тропа может привести меня к тем, кому известно местонахождение У-Наринны, этого самого Каменного леса.

Я мимолетно задумалась над тем, как может выглядеть Каменный лес. Мне нарисовались огромные деревья с неохватными стволами из черного камня, чья бугристая поверхность напоминала кору старого дуба. Могучие ветви были неподвижны и совершенно безлистны, и ветер лишь бессильно шуршал в голых каменных кронах. Мертвый лес. Угрюмый лес. Почему-то он привиделся мне в ненастную погоду, под низко нависшим мутно-серым небом. Бр-р! Как-то не хочется ехать в такое место…

Я встряхнулась и огляделась по сторонам. Вокруг был самый обыкновенный лес. Даже чуточку слишком обыкновенный – совсем такой же, как хорошо знакомый мне лесок к югу от Айетота, куда наши женщины под водительством старухи Фоньи ходили за травами и ягодами. Ну разве что подлесок был погуще, да чаще встречались старые валежины. Точно так же тянулись к небу стройные сосны и терхи, а приземистые многодревы сплетали ветви в вечном объятии. Тусклой медью отблескивала в свете Четтана темная листва дубов, и этот отблеск красной патиной ложился на узорчатые листья соседнего паутинника. Издалека виднелись нежно-алые стволы берез, будто светящиеся в красноватом полумраке леса.

Наверху, в кронах деревьев, хрипло прочирикивались спросонья воробьи. Лес просыпался – вернее, просыпались те из его обитателей, кто живет по красному циклу. Звери, птицы и растения синего цикла уснули с заходом Меара. Жизнь леса вдруг показалась мне очень размеренной и какой-то очень правильной по сравнению с жизнью города.

В следующий момент я резко натянула поводья. Ветер встал как вкопанный.

Справа в кустах кто-то плакал.

Я спешилась, стараясь не шуметь. Рядом со мной тотчас беззвучно возник вулх. Он повел носом, и на его морде явственно отразилось недоумение.

С удвоенной осторожностью я развела в стороны ветки боярышника. Под кустом была яма – неглубокая, мне по колено. А в яме, спутанное веревками, ворочалось и всхлипывало непонятно что, похожее на клубок корней.

– Темное небо! – вырвалось у меня. – Да что ж это?

Клубок перестал ворочаться и скулить, и откуда-то из его сердцевины вдруг раздался скрипучий голосок:

– Развяжи-и…

Я нагнулась и достала из ямы странное существо. Оно оказалось неожиданно легким – может, и впрямь состояло из корней или веток. Я никогда не слышала ни про что подобное. Вулх с сомнением засопел мне в ухо, когда я стала разматывать веревки.

Освобожденное мной существо я бы не назвала ни зверем, ни человеком. Больше всего оно напоминало корявый сучковатый пенек с узловатыми корнями, небольшим дуплом и парой кривых веток.

– Ты кто? – спросила я, не надеясь на ответ.

В пеньке вдруг прорезались две трещинки, а из них глянули блестящие черные глазки – словно ягоды паслена.

– Корнягой зовут, – натужно проскрипел пенек. – Спасибо, вызволила. Возьми – дорогу покажу.

– Чего ее показывать, – хмыкнула я. – Тропа сама ведет.

Лесная тварь шевельнула корнями и без дальнейших разговоров шмыгнула под куст. Тут только я спохватилась.

– Э, стой! Корняга!

Пенек нехотя высунулся из-за ветки, сверкнул на меня ягодками глаз.

– А в Каменный лес дорогу знаешь?

– Знаю, – скрипнул Корняга.

– Доведешь?

– Доведу.

Я ехала, низко пригнувшись к холке Ветра, чтобы жеребцу легче было выбирать дорогу среди ветвей, и мне было странно.

Корнягу мы подобрали как нельзя вовремя. Вскоре после того тропа резко свернула на юг, и дальше наш путь лежал через лес по бездорожью. Проводником Корняга оказался толковым. Он пристроился у меня на плече, вцепившись своими корнями в ремень сумки, и оттуда кратко сообщал: «слева родник» или «сверни, завал».

Странно мне было по двум причинам.

Во-первых, я ехала по незнакомому месту в достаточно странном товариществе. Вулх в магическом ошейнике, говорящий лесной пенек и вороной жеребец, который спокойно воспринимает и одного, и другого, – еще позавчера я бы фыркнула и не стала слушать, если бы мне попытались рассказать, что под Четтаном случается и такое.

Я глянула вперед, где в красноватом сумраке леса время от времени показывалась серая спина вулха. Серьезный зверь. То-то при нашем приближении все в лесу замирает. Лишь изредка шарахнется вверх по стволу испуганная белка – и снова тишина.

Хотя постороннему взгляду лес всегда кажется пустым. В лесу ничего не увидишь просто так, все нужно разыскивать, выслеживать – что зверя, что птицу, что затерянное жилье или тропу.

Здесь и крылась вторая причина, по которой мне было странно. Как-то все чересчур легко складывалось.

С первых же шагов встретить проводника, который доведет до У-Наринны… Ох не верю! Хотя… велел же старик ничему не удивляться? Магия, мол. Да какая тут магия? Договорился небось загодя с этим лесным чучелом обо всем – а мне не сказал, чтобы зорче по сторонам смотрела.

Впрочем, Корняга в проводники не навязывался. Сидел себе связанный в яме и тихо хныкал…

Кстати, надо бы у него кое-что выяснить по этому поводу.

– Слышь, Корняга!

Я скосила глаза на лесовика и чуть не плюнула. Ну и рожа! Корни топорщатся, черные глазки из трещин коры зыркают, дуплецо рта щерится в кривой ухмылке… Так, наверное, люди и начали плевать через плечо. Кто-то первый оглянулся, увидел эдакую вот нечисть и плюнул. А нечисть сгинула почему-то. Интересно, почему?

– Что, госпожа?

Я вовремя спохватилась, а то спросила бы Корнягу, что с ним станется, ежели на него плюнуть. К джерху в задницу такие вопросы! Захочу узнать – плюну да посмотрю. А спрашивать надо о другом.

– Кто это тебя в яму посадил?

Тут я чуть не свалилась с коня от неожиданности. Все сучки-корешки на лесовике встали дыбом, как шерсть на спине разъяренного кота, и он трескучим шепотом проскрипел:

– Враги!

– Доб!.. – выдохнула я, спешно хватаясь за шею Ветра, и только потом договорила: —…рая динна-заступница!

Ветер неодобрительно глянул на меня через плечо. Может, как и я минутой раньше, хотел плюнуть, но сдержался. Я примирительно похлопала его по холке.

– Ну, рассказывай, Корняга, – велела я. – Может, твои враги нас вон в тех кустах поджидают?

– Нет их там, – буркнул живой пенек.

Он завозился у меня на плече, выбираясь повыше и расправляя корни. Потом протяжно вздохнул и заговорил.

Говорят, в семье не без урода. Корняга давно и прочно был признан в своей семье самым что ни на есть уродом. Главным же его недостатком был рост.

Деревья, в отличие от людей, растут всю жизнь. А корневик рождается на свет деревом.

Дерево, которое при некотором стечении обстоятельств может когда-нибудь стать корневиком, людям хорошо знакомо и называется ведьминой гребенкой. Крона его представляет собой беспорядочную охапку колючих сучьев, в которых всегда полно застрявших клочьев звериной шерсти, птичьих перьев, принесенных ветром сухих листьев и прочего мусора. За это дерево и получило свое название. Его семена – похожие на кленовые крылатки, только колючие – звери разносят повсюду, так что растет ведьмина гребенка в самых неожиданных местах. Дерево живет нормальной растительной жизнью – ловит солнечные лучи, пьет воду, старается задушить соседнюю поросль, бездумно шелестит листвой. И все время растет.

Наконец, через сотню-полторы кругов, ему приходит время умирать. Ствол начинает гнить и делается дуплистым, но мощные корни продолжают держаться за землю. Потом верхушка ведьминой гребенки обламывается, и от дерева остается только пень.

Как правило, такой пень продолжает по древесному обыкновению тихо гнить, и ничего интересного с ним уже не происходит. Но иногда то, что казалось мертвым – как кажется мертвой неподвижная куколка бабочки, – вдруг оказывается живым. В урочный час пень просыпается.

Корневики не знают, почему одни деревья умирают насовсем, а другие превращаются в разумные и способные к передвижению существа. Однако было замечено, что чаще становятся корневиками те пни ведьминой гребенки, которым хорошо жилось еще в виде деревьев. Если дерево росло на богатой почве, если ему доставалось вдоволь света и сладкой подземной воды, то после смерти от него остается солидный и могучий пень. Лесное племя корневиков знает в лесу все такие пни и присматривает за ними – с тем, чтобы прийти на помощь новорожденному корневику сразу после его пробуждения.

Появления на свет Корняги никто не ждал.

Ведьмина гребенка, которая дала ему жизнь, была чахлым и замученным деревом, выросшим на самом краю глубокого оврага. В один из дождливых кругов сильные ливни размыли склон, и половина корней ведьминой гребенки осталась висеть в воздухе. Деревце было молодым, оно приспособилось. Только вот навсегда стало кривым и корявым, да и размерами не вышло – не на что ему было расти, все силы уходили на то, чтобы выжить.

Как ни цеплялось за жизнь упрямое дерево, настал и ему черед стать пеньком. И пенек из него, понятное дело, получился маленький, кривой и корявый. Никому из корневиков и на ум не взбрело, что он может ожить.

Вот так и вышло, что Корняга пробудился к жизни в полном одиночестве.

На этом месте мой проводник замолчал. Я не успела спросить, в чем дело, как он просительно проскрипел:

– Воды дай, а? В горле пересохло.

Я чуть не поперхнулась от неожиданности. Все-таки удивительная тварь этот Корняга. Джерх его знает, чего от него ждать. В горле у него, видите ли, пересохло!

Я прижала поводья локтем к боку, отстегнула от пояса флягу с водой и, не глядя, сунула ее за плечо:

– Держи!

За плечом забулькало – да так азартно, что я не выдержала и поинтересовалась:

– Может, ты и пиво пьешь?

– А есть пиво? – тотчас отозвался Корняга.

– Нету, – сурово сказала я. – И кто тебя в лесу пиво пить научил?

– Люди, – скрипуче вздохнул Корняга, перебираясь через мое плечо, чтобы вернуть флягу. Фляга изрядно полегчала, а вот в Корняге веса почему-то совсем не прибавилось. Интересно, с какими это людьми он в лесу компанию водил?

Я и себе сделала пару глотков из фляги, прежде чем вернуть ее на место. Четтан уже поднялся высоко, и в лесу становилось жарко. Скоро пора будет останавливаться на привал.

– Есть тут поблизости такое место, чтобы вода и отдохнуть спокойно? – спросила я.

– Есть, – скрипнул Корняга из-за плеча. – Озеро. Слезой Великана прозывается. Правее держи.

Ветер охотно принял вправо – может, уловил идею отдохнуть и напиться. А вот вулха что-то не было видно.

– Хэй, вулх! – крикнула я. – Направо, к озеру!

Лесное озеро – это хорошо. В озере можно не только напиться, в озере можно еще и искупаться. Если никто не помешает…

– Чего замолчал? – бросила я через плечо. – Рассказывай.

Однажды в дождливый и промозглый синий день Корняга впервые открыл глаза. Он увидел овраг, по дну которого струился ручей, полускрытый грудами опавших листьев. Он увидел мокрые деревья и хмурое небо. Он почувствовал холодные капли дождя на своей коре и понял, что пришел в мир, но мир ему не рад.

Следующие дни – много дней – Корняга провел в неподвижности над оврагом. Он наблюдал за окружающей жизнью, и мыслей у него было не больше, чем у обыкновенного пенька. Наверное, так могло продолжаться долго – если бы не один настырный червяк, которому Корняга сильно приглянулся на вкус. Червяк ползал под землей и грыз Корняге корни.

Через пару дней такой жизни Корняга выкопался из земли, с наслаждением раздавил червяка и пошел искать себе места под солнцами.

Еще через день он встретил сородичей и первым же делом послужил причиной раздора между кланами.

Корневики рождаются редко, зато живут очень долго. По существу, единственное, что может уничтожить корневика, – это огонь. Как любые долговечные существа, корневики превыше всего ставят традиции. С незапамятных времен лес разделен среди них на участки, и новорожденного корневика принимает к себе тот клан, на участке которого он родился. Корняге и здесь не повезло. Его угораздило родиться на спорной территории, и ни один из трех кланов, претендующих на этот участок леса, не хотел принимать к себе кособокого карлика, вдобавок еще и немого – ведь до сих пор его никто не учил разговаривать.

Если бы Корняга соображал, что происходит, он бы просто взял и ушел из родного леса. Но он тогда еще был глуп, как пень, и не понимал ни единого слова. После долгого разбирательства один из кланов все-таки взял к себе Корнягу, получив вместе с ним и права на спорный участок.

Два оставшихся клана невзлюбили Корнягу, потому что потеряли возможность увеличить свою территорию.

Родной клан невзлюбил Корнягу, потому что из-за него мишенью для насмешек стал весь клан. «Да у них такая земля, что на ней только карлики родятся», – говорили обиженные.

И все сходились на том, что уродец долго не проживет.

Но, видно, упрямство и воля к жизни, которыми была наделена ведьмина гребенка, что росла на краю оврага, перешли по наследству к Корняге. Он выжил, и даже подрос чуть-чуть, и перестал крениться на один бок. Он неслыханно быстро – всего за один круг – научился говорить. После чего нагадил в душу родственникам, обложив их всеми недавно выученными скверными словами, и ушел к людям.

Корняга снова умолк.

– Что, опять воды? – усмехнулась я, оборачиваясь.

За плечом у меня никого не было.

– Эй! – крикнула я, одновременно левой рукой натягивая поводья, а правой по привычке хватаясь за кинжал на поясе. – Ты что, свалился?

Ветер неохотно послушался поводьев и остановился.

– Стой здесь, – велела я жеребцу, спешиваясь.

Я сделала несколько шагов назад и нагнулась над кустом, из которого вроде бы торчали какие-то посторонние сучья. В этот самый миг надо мной просвистела пущенная из лука стрела.

Тело мое разобралось в обстановке быстрее, чем разум. Разум еще только расставался с мыслью найти упавшего куда-то в куст Корнягу, а тело уже метнулось за этот куст и замерло, готовое для следующего броска.

На мгновение все затихло. Только сердце у меня колотилось все сильнее. Мне вдруг стало легко. Мир из странного сделался привычным и простым. Стреляют – значит, засада. А засада – значит, пробьюсь. Не страшно! Любой враг лучше, чем неизвестный.

Вторая стрела срезала ветку рядом с моей левой щекой. Гурунарский ножичек уже лежал у меня в руке. Я вынырнула из-за куста, размахнулась и отправила нож в густую крону платана – туда, откуда пришла стрела.

Вопль боли незнакомого стрелка смешался с хриплым рычанием зверя.

«А вот и вулх», – мысленно усмехнулась я, бросаясь к дереву, из ветвей которого безвольным мешком валилось тело врага.

Ветер прянул в сторону и звонко заржал, но бежать не бросился. В следующий миг я прокляла его выдержку, потому что в меня полетели стрелы еще двух лучников, засевших на деревьях в стороне озера. Одна воткнулась в бок упавшему стрелку и осталась там торчать, подрагивая оперением, – а он и не шевельнулся. Ну, трупы вообще редко шевелятся. Я выдернула у него из горла нож и снова метнулась за куст, подальше от Ветра. Не то ранят мне коня, и что я буду делать?

С первого броска одним врагом меньше – это мне крупно повезло. Но сколько же их?

Три стрелы ответили мне на вопрос. В том смысле, что не меньше трех.

Ах ты ж!.. Четвертая стрела пришла с неожиданной стороны и чиркнула меня по шее, содрав кожу. Больно! И горячо – от моей же крови. Т-темное небо!

Второй вопрос: сколько у них еще стрел?

Я наспех сорвала лист и залепила им царапину уже на бегу. Если лучники ждали именно меня – а я уже не сомневалась, что Корняга не случайно привел меня к засаде, – то они непременно бросятся за мной. Главное, чтобы стрелки оказались на земле. А там посмотрим, кто сильнее.

Я бежала со всех ног, дергаясь из стороны в сторону, как ошалевшая курица. Мне нужно было убедить их, что я испугалась. Испугалась и потеряла направление – потому что бежала я прямо на стрелы. И вряд ли кто-то из врагов мог подумать, что я поступаю так вполне осознанно. Для начала надо лишить их удобной позиции.

Еще две стрелы воткнулись в землю совсем рядом со мной. Я перепрыгнула некстати подвернувшийся под ноги пень и бросилась напролом через молодой ельничек. Пробегая мимо огромной ели, я мельком увидела на половине высоты ствола темное пятно человеческой фигуры. Ух! Почти прорвалась…

Стрела ударила меня в правое плечо с такой силой, что я чуть не кувыркнулась через голову. От толчка и от боли помутилось в глазах. Я пробежала несколько шагов вслепую, ткнулась лицом в еловые иголки и с невнятным ругательством опустилась на колени.

Моя левая рука сама потянулась ощупать плечо, ожидая встретить древко стрелы, застрявшей в живой плоти.

Стрелы в плече не было. И даже магическая одежда в этом месте была цела. Она-то небось и уберегла меня от раны – но не от синяка. Я не сдержалась и охнула, поднимаясь с колен. Ничего, синяк – впрочем, как и рана, – это ненадолго. Ровным счетом до завтра. Завтра на моем теле и следа не останется… если доживу, конечно. А с синяком от стрелы на плече дожить легче, чем со стрелой в том же месте.

«Ладно, колдун, твоя взяла, – подумала я, оборачиваясь на треск ломаемых сучьев. – Не буду искать другую одежку».

Ближайший ко мне лучник торопливо спускался с ели. Небось видел, что попал, и добивать меня собрался… с-скотина!

Его товарищ на другом дереве предостерегающе крикнул. Лучник обернулся, и мой нож, еще испачканный кровью предыдущего врага, вошел ему под ребро. Он захрипел, взмахнул руками и полетел вниз.

Сейчас от двоих стрелков меня закрывали деревья. Но куда делся тот, который только что пытался предупредить товарища? Выжидает, когда я откроюсь для выстрела, или спустился с дерева и обходит со спины?

Я нерешительно дернулась было в сторону упавшего – забрать нож, – но передумала. Опасно. Еще один нож у меня оставался, да верный хадасский кинжал – все остальное оружие было в притороченной к седлу сумке. Впрочем, от арбалета мне сейчас все равно мало толку.

Я зажала кинжал в правой руке и замерла на месте, прислушиваясь.

Вокруг было тихо.

Молчали птицы, не шелестела листва. Красные сумерки под пологом леса были напитаны ожиданием. Тишина длилась всего мгновение или два, но для меня она растянулась на несколько жизней.

Внезапно за ельничком, в стороне озера, закричал человек. К нему присоединился второй, но его заглушило яростное рычание зверя. Ур-ра! Так их, серый брат! В тот же миг я затылком почуяла взгляд и резко обернулась.

Короткий восточный меч уже летел мне в грудь. Я встретила его кинжалом, с трудом сдержав напор враждебной стали, и тотчас отпрыгнула в сторону. Левой рукой я выхватила из наручи второй гурунарский ножичек.

Противник мне попался тот еще. Одного взгляда на его гнусную харю со шрамом через весь подбородок было достаточно, чтобы понять – этот не станет фехтовать по правилам высокой науки. Ну и ладно. Я тоже не во дворцах драться училась.

Следующий удар я приняла в скрест ножа и кинжала и попыталась двинуть противника ногой в пах. Разбойник увернулся в последний момент. Во взгляде его что-то мелькнуло – то ли удивление, то ли уважение, джерх его разберет. Как видно, он сделал поправку на мои манеры, и меч в его руках заплясал с удвоенной быстротой.

Я отступала шаг за шагом, уворачиваясь и блокируя выпады. Против меча с кинжалом напрямую не попрешь, вот я и выжидала ошибки противника. Одновременно я вслушивалась в то, что происходит у озера. Оттуда донеслось еще несколько воплей, затем плеск чего-то тяжелого, упавшего в воду. Хотелось думать, что это тело врага.

Что-то мелькнуло среди молодых елочек за спиной моего противника. Серый вихрь налетел на него со спины и опрокинул. Я тотчас бросилась вперед, наступая ногой на меч. Человек и вулх покатились живым клубком по ковру осыпавшейся хвои, ломая еловую поросль. Но уже через несколько шагов клубок распался.

Человек остался лежать на боку, и из его разодранного горла толчками шла темная кровь. Вулх, пошатываясь, поднялся на все четыре лапы над телом поверженного врага.

– Этот последний? – спросила я, почти ожидая утвердительного кивка в ответ.

Но вулх не стал кивать головой, он просто выразительно на меня посмотрел. «Дык, ясен пень, что последний», – сказал его взгляд. Вулх повел хвостом, развернулся и медленно потрусил к озеру.

Некоторое время я стояла и смотрела на мертвого разбойника, не в силах сдвинуться с места. Его вид неприятно всколыхнул во мне память о Беше. О Беше, который вот так же умер от клыков зверя и так же лежал с разорванным горлом… Только когда теплые губы Ветра ткнулись мне в ухо, я очнулась.

– Уйдем отсюда, – сказала я жеребцу, прижимаясь щекой к его морде.

И чуткий Ветер увел меня вслед за вулхом.

В конце концов мне удалось и отдохнуть, и искупаться – все, как было задумано. Только не сразу.

Сначала я распрягла коня и велела ему найти себе корм по вкусу, но далеко от озера не уходить. Судя по тому, как Ветер вел себя при стычке с разбойниками, в таких делах ему вполне можно доверять.

Вулх за то время, что я возилась с упряжью и поклажей, успел окунуться в озере, и улегся на берегу в тени раскидистого старого клена. Он лежал на боку, как уставшая собака, и тщательно зализывал рану на правой передней лапе. Проходя мимо, я нахмурилась. Рана была не слишком серьезной, однако пару дней вулху будет трудно угнаться за жеребцом. А времени у нас было в обрез.

И я по-прежнему не знала, где находится У-Наринна. А спросить пока не у кого.

Даже мой лжепроводник, судя по всему, знал путь только до разбойничьей засады. Интересно, кстати, где он? Уж я бы ему сучья пообломала! Или корни пооткручивала…

Меня ждала неприятная работа. Нужно было обшарить трупы. Некоторое время я раздумывала, не стащить ли их затем в какой-нибудь овражек и не привалить ли ветками, но быстро решила, что разбойники этого не заслужили.

Вот только того, который упал в озеро, я вытащила с мелководья и отволокла подальше от берега, – но заботилась я при этом не о трупе, а об озере. Нечего воду запоганивать.

Мокрый покойник был тяжелым, как лошадь. У меня сразу заныло ушибленное стрелой плечо. Вот Чистые братья все о душе спорят – что это за штука, и какая она из себя. Как по мне, так душа должна быть чем-то вроде воздушного змея, который человека все время вверх тянет. Потому что когда душа улетает, тело сразу становится куда тяжелее.

У этого бездушного тела ничего ценного не оказалось. Пригоршня медных монет в поясе, серебряная серьга с выковырянным камнем в ухе да плохонький железный нож за голенищем. Я хмыкнула и отправилась искать остальных мертвецов.

Было их не пятеро, как я думала. Было их шестеро. Четверых прикончил вулх, одного я, а еще один успел вытащить из-под ребра мой метательный нож и умер сам. Ну то есть тоже от моей руки, но не сразу. Он прополз еще с десяток шагов, умирая. Я с трудом вынула гурунарский нож из его окоченевших пальцев, и мне задним числом стало не по себе.

Шестеро разбойников, злобных и упрямых, как крысы. Которые до самой смерти пытаются нанести противнику удар. Мда-а, теперь я знаю не понаслышке, какие люди живут в Диких землях. Одна бы я с этими шестерыми могла и не управиться. Уложила бы двоих-троих, была бы ранена, оказалась бы в плену… убить-то они меня сразу не убили бы, решили бы сначала это… попользоваться. Синим утром их, конечно, ждала бы неприятная неожиданность – да и кому ж приятно вместо раненой и связанной девки узреть целехонькую и свободную от пут карсу? Но до заката Четтана мне бы приходилось несладко… В общем, спасибо вулху.

Пять трупов я обыскала и не обнаружила ничего полезного. Признаться, я надеялась найти у кого-нибудь в поясе или за пазухой что-то вроде путеводного пергамента или дощечки с обозначением хотя бы некоторых дорог и деревень. Разбойники, конечно, эти места и так знали, но вот у торговых людей, нападениями на которых они, судя по всему, промышляли, путевые рисунки вполне могли быть. А раз могли быть, то разбойники их отобрали бы вместе со всем остальным – или я ничего не смыслю в этих людишках. Но никаких рисунков я не нашла.

Впрочем, оставался еще один труп – того самого разбойника с мечом, которого вулх загрыз у меня на глазах.

Я с сожалением оглядела затоптанный ельничек, где разыгралась последняя схватка. Сломанные елочки мне было по-настоящему жаль – в отличие от убитых людей.

Судя по одежде, а особенно – по добротным сапогам, этот разбойник был главарем. Труп лежал на левом боку, и подстилка из хвои прошлого круга под его головой потемнела от впитавшейся крови. Я ногой перевернула мертвеца на спину.

Тьма и демоны! Когда мерзавец напал на меня, я, понятное дело, смотрела в основном на его меч. А теперь я увидела ножны от этого меча и тихо ахнула.

Если бы на стол в доме Беша вместо общих глиняных лоханей поставили каждому серебряную тарелку, тарелки смотрелись бы не так дико, как эти ножны. На трупе лесного разбойника они выглядели неуместными до нелепости.

Я развязала ремешки, которыми ножны крепились к поясу, и дивная вещь оказалась у меня в руках. Я повертела ножны так и эдак, любуясь работой неизвестного мастера. Провела пальцем по бархатистой коже. Луч Четтана проник сквозь листву, вспыхнул пронзительно-красным на металлической оковке ножен и бросил яркие блики на сдержанный коричневый тон кожи.

Я потянулась за лежащим тут же мечом и сразу поняла, что ошиблась – меч, с которым набросился на меня разбойник, не имел никакого отношения к этим ножнам. Это был грубый восточный клинок, размерами короче и шире ножен. Судя по царапинам на крестовине, его вообще носили просто в кольце у пояса.

Оковка у ножен была необычная. Каждому из трех стальных колец, охватывавших ножны, сопутствовало такой же ширины серебряное. Стальные кольца были совершенно гладкими, серебряные же покрывала тонкая резьба. В узорах странным образом сплетались листья дуба, клена и винограда; незнакомые мне символы, среди которых главенствовал круг; цепочки звериных и человеческих следов. Каждое из колец несло свой собственный рисунок.

Самой широкой была оковка устья. Я присмотрелась к ней повнимательнее. Показалось мне, или в сплетении узора на самом деле мелькнул рисунок букв?

Поворачивая ножны, я медленно читала надпись, сделанную на древнем языке. Вот и пригодилось мне знание письменности хорингов, которым невесть зачем поделился со мной старина Унди Мышатник, упокой его Тьма. На серебряном кольце было вырезано всего одно слово, но я для верности перечитала его трижды.

Древний язык хорингов – штука сложная. Слова в нем значат совсем не то, что у нас. В одно слово вмещается столько всего, что и не перевести. Надпись на ножнах значила примерно следующее: «Спешу оказаться тогда и там, где я нужен». Некоторое время я пыталась разгадать ее смысл. Что вообще можно написать на ножнах? Изречение? Не похоже. Может быть, имя меча? Тогда как же его назвать одним словом по-нашему – «Спешащий»? Или «Быстрый»? Нет, неверно. Тут речь не только о быстроте…

«Спешить» по-хорингски дословно будет «бежать впереди». Тогда, тогда… Вертится на языке, а не дается!.. Вот! Нашла. «Опережающий».

У меня за спиной раздался громкий треск и шорох. Я рывком обернулась, готовая увидеть все что угодно.

Но только не то, что предстало моим глазам. То есть, конечно, Корняга рассказывал, как ему пришлось выкапываться из земли. Но одно дело слушать вполуха всякие байки, и совсем другое – видеть это собственными глазами.

Тот самый пенек перед ельником, что подвернулся мне под ноги, когда я уворачивалась от разбойничьих стрел, скрипел и раскачивался, при каждом движении накреняясь все сильнее. Наконец пеньку удалось вытащить из-под земли один жилистый корень, которым он и принялся раскапывать остальные. Через пару минут Корняга целиком оказался на поверхности. Он встряхнулся, как собака после купания – только от него во все стороны полетели не брызги воды, а комочки влажной земли, – и открыл свои черные глазки-ягодки.

Некоторое время мы смотрели друг на друга молча. Почему-то я на него уже не сердилась. Наверное, все-таки трудно по-настоящему сердиться на пень, даже говорящий. Но и продолжать наше знакомство мне не хотелось.

– Брысь отсюда, – сказала я. – Только скажи: ты про все врал или не про все?

Корняга обиженно заморгал.

– Я правду рассказывал, – проскрипел он.

– А про У-Наринну?

– Про что? – искренне удивился Корняга.

Я мысленно съездила себя по уху. Ведь могла же еще тогда расспросить его подробно! Попалась на такую простую уловку, что теперь перед собственной задницей стыдно.

– Про то, что знаешь дорогу в Каменный лес.

– Врал, – скрипуче вздохнул Корняга. – Не знаю я дороги в Каменный лес.

Все это время он понемногу двигался в мою сторону и уже подобрался довольно близко. Осмелев от того, что я его не особенно гоню, корневик потянулся к ножнам у меня на коленях:

– А это что, госпожа?

Я даже руку отдернуть не успела. С серебряных колец сорвались искры темного огня и понеслись к Корняге. Вспышка полоснула по глазам, а Корняга тотчас завопил жалобно и пронзительно:

– Ой! О-ей! Ой-ей-ей!

– Лезть не надо было, – сердито сказала я.

– Я ж не знал, что магия, – прохныкал Корняга, торопливо отползая подальше от ножен. – А меня раз – и в глаз. За что?

Я не ответила ему, разглядывая ножны с новым уважением. Магия? Ну да, а что же еще. И на редкость полезная магия, вот что я вам скажу. Корняга – нечисть мелкая, однако же нечисть. Если каждая нечисть будет получать от этих ножен в глаз, это уже хорошо. А если чем крупнее нечисть, тем сильнее она будет получать, так это просто превосходно. Потому что никто не знает, что встретится мне на пути.

Кстати, магические свойства объясняют, зачем разбойник носил на поясе ножны от чужого меча. Хотя Корняге это должно быть известно лучше, чем мне.

– Разве ты раньше эти ножны не видел? – подозрительно спросила я. – Эти твои друзья в засаде…

– Враги! – перебил меня Корняга. – Враги меня поймали, посадили в яму. Велели привести к ним того, кто меня развяжет.

– А ты и послушался? – возмутилась я.

– Сказали – иначе пожар, – проскрипел Корняга так тихо, что я его едва расслышала.

Забери меня Тьма! Мда-а, угроза серьезная. И не только для корневика, а для любого лесного жителя. Может, на сей раз моя нечисть правду рассказывает? Или снова пытается во мне жалость растормошить? Впрочем, все равно. Мы с ним сейчас расстанемся навсегда.

– Нет больше твоих врагов, – буркнула я. – И ты отсюда проваливай, пока не схлопотал по корням.

Корняга вскинул на меня ягодки глаз.

– Не ищи Каменный лес, – просительно скрипнул он. – Зачем тебе? Оставайся у нас. Хутор покажу. Там люди хорошие. Пиво пьют.

Может, на лесном хуторе кто-нибудь знает нужную мне дорогу? Но нет, мне некогда разыскивать в лесах каждого, кто может что-то знать – а может и не знать. Так что…

– Нет, Корняга. Прощай. Не попадайся врагам.

– Прощай, – проскрипел Корняга, ныряя в кусты. И уже оттуда до меня донеслось: – Возвращайся…

Я вернулась к озеру, неся ножны в руке. Вулх степенно подошел ко мне, обнюхал добычу и так же неторопливо отошел. Он все-таки изрядно хромал, и это меня заново огорчило. Ну ничего, завтра посмотрим, как он будет бежать.

На приближение вулха магический предмет вспышкой не отозвался – значит, идею о том, что вулх мог оказаться оборотнем, следует похоронить окончательно.

Хотя… я-то ведь как раз оборотень! А от моей руки ножны не искрили. Почему? Потому что прямо сейчас я человек? Или заложенная в них магия не считает оборотня нечистью? Ага, как же. Вот бы подкинуть такую идейку Чистым братьям, уж они бы порадовались. Может, ножны признали во мне хозяйку? Но добыли-то их в бою мы с вулхом вместе. Вулх даже больше отличился, чем я.

В общем, я поняла, что с ходу все равно не разберусь, и перестала ломать себе голову раньше времени. Доживем до урожая – тогда и будем малину жрать, как говаривал Унди.

Я положила ножны рядом с поклажей, стянула с себя колдовскую шкуру и плюхнулась в озеро. Водичка была такая славная, что я тотчас перестала думать обо всем, что сегодня случилось. С детства люблю воду. И Карса любит, насколько мне известно.

Стычка с разбойниками, тщетные поиски путеводных рисунков и купание отняли у меня немало времени. Когда я выбралась на берег, Четтан уже давно перевалил за полдень и медленно сползал к закату. Двигаться сегодня дальше было бессмысленно. Я натаскала дров для костра и елового лапника, чтобы можно было на нем поваляться, а потом выкупала коня и сама с удовольствием окунулась еще разок.

Вечером мы все втроем – вулх, Ветер и я – собрались у костра и долго молча глядели на яркое пламя. Небесный костер Четтана догорал на западе, небо над озером стало темно-синим, и искры нашего костра устремлялись кверху стайками огненной мошкары. Я лениво следила за их полетом, а мысли мои занимал один-единственный вопрос.

Где, во имя доброй динны, находится сейчас меч от доставшихся мне магических ножен? Меч с загадочным именем Опережающий…

Перед самым заходом Четтана я старательно затоптала костер.

ГЛАВА 4 Меар, день второй

Проснулся я со странным чувством. Никогда в жизни я не видел снов – по вполне понятной причине. Но теперь я готов был поклясться чем угодно: между последним воспоминанием и нынешней минутой было что-то еще.

Смешно, но это была нелепая и непонятная сцена: корявый черный пенек сам собой выкапывается из земли.

Именно так: карса на покатой крыше мельницы, потом пенек, потом пробуждение.

Я огляделся. Меар заметно оторвался от горизонта, вставая над рекой…

Стоп! Я рывком приподнялся на локтях. Всмотрелся, близоруко щуря глаза.

Вода на востоке вовсе не была Юбеном. Скорее, это дикое лесное озеро, круглое, как монета. Лес, только лес кругом… Давешней мельницы нет и в помине. Смутные дни, как имеет привычку выражаться джерхов колдун!

Я встал на ноги. От затоптанного костра свечкой поднимался слабый синеватый дымок, похожий на призрачные одеяния динны. Невдалеке понуро бродил конь, расседланный. Седло и поклажа нашлись около кострища; тут же рядом лежала и странного вида одежда. Сначала мне показалось, что кто-то смеха ради расправил на земле штаны и куртку так, чтоб они казались одним целым. Потом я понял, что они и есть одно целое.

Моей старой одежды, привычной и родной, нигде не было. Это мне не слишком пришлось по нраву – я любил свой плащ… и снимал его только в месте, которое в такие моменты мог назвать «домом». Но придется стерпеть. Как там учат Чистые братья? Смирение и покорность.

Я вздохнул. Знаем мы смирение Чистых братьев… Подумалось: «Сколько еще раз придется смиряться ради своей же памяти? Лю, колдун, я начинаю ненавидеть тебя…»

Я взял странную одежду за рукав. Мельком взглянул. Потом вытаращил глаза.

– Тьма!

Никто не пришивал куртку к штанам. Джерхи забери, эта одежда вообще не была сшита! Словно с некоего диковинного зверя сняли шкуру, не повредив. Только на груди аккуратный разрез, чтоб надевать этот балахон, понятно… Надо же, и капюшон есть! Ремешки на рукавах, штанинах и талии… Ремешки, кстати, пришиты. Ну, с этим-то хоть понятно, подгонять под нужный размер. Остроумно, кстати.

Я зажмурился. Уж не работы ли хорингов эти курткоштаны? Во мне в который раз проснулся проныра-купец. Да торгуя такой одеждой, можно озолотиться за какой-то круг! За полкруга! За четверть! Я даже знал, кому можно предложить подобный товар. Целую партию… И знал, что модницы в Лиспенсе и Джурае будут платить за это чудо столько, сколько скажет торговец.

Только где раздобыть партию такой одежды? Не трясти же Лю-чародея?

Открыл глаза я только спустя минуту. Так. Забыть. Забыть обо всем – я иду в джерхов Каменный лес… Кажется, иду даже вулхом.

Я немедленно представил, как вулх и карса грузят двумех на коня, и нервно хихикнул. Потом вспомнил совет Лю – не удивляться. Ладно, не удивляться так не удивляться.

Наверное, благодаря этому решению я с неприятно поразившим меня самого равнодушием обнаружил невдалеке от стоянки труп какого-то бродяги в мокрой одежде. Должно быть, свалился в озеро… А хотя нет. На горле следы зубов… звериных.

Я огляделся. Где там моя подружка-карса? Кого это ты мимоходом сожрала?

Мертвый походил на лесовика-хуторянина. Промышляющего, вероятно, разбоем. Эге, да тут не все, похоже, так просто. Уж не набрели ли на стоянку местные, а карса с вулхом решили защитить коня и поклажу? И защитили, как сумели.

Кстати, а ведь это и вулх мог его. Даже скорее вулх: карса оставила бы еще и следы когтей. Веселенькое начало.

Влезая в чудо-одежду, я заметил слабый шрам на правом предплечье. Четтанская рана, понятно. Точно, драка была. Нож, наверное, или меч, сейчас уже не определишь. Дела-а…

Одежда была подогнана на человека пониже меня. И, кажется, поуже в плечах. Я быстро перетянул ремни – удобно, вот ведь! Даже удобнее, чем я сначала решил. Кто ж тут есть пониже меня и поуже в плечах? Не карса же?

Конечно, не карса. Лю-чародей, вот кто. Он, наверное, идет со мной, но почему-то не может быть рядом во время Меара. Может, он тоже оборотень? Чушь, об оборотнях я знал все. Время Четтана – время зверя, а Лю носил этот балахон именно во время Четтана. Значит, он не оборотень. Было, наверное, какое-то на редкость простое объяснение такому поведению колдуна. Или, может быть, совсем недоступное людскому разумению. Стоит ли ломать голову?

Не стоит – решил я. И не стал ломать.

Сапоги оказались тесноваты, я помянул джерхов и задумался. Вам приходилось путешествовать в обуви на добрый размер меньше вашей? И не пробуйте, уверяю.

Нахмурившись, я встал, прошелся. И уже через какой-то десяток шагов сапоги перестали жать на подъеме, и пальцы будто бы отпустило. Ох уж эти колдовские штучки!

Я прислушался к себе. Потоптался на месте. Теперь сапоги казались на размер больше моего, как я и люблю.

– Кажется, я решил не ломать голову, – проворчал я, вспомнив данное некоторое время назад обещание.

Ладно. С одеванием-обуванием покончено. Теперь скакун…

– Эй, конь! – позвал я. Почему-то я знал, что его зовут Ветер. И Ветер послушно пришел. Я запряг его, как сумел, и навьючил. Есть совсем не хотелось – небось в лесу чем-нибудь разжился…

Я вздрогнул. А вдруг были еще нападавшие? Что, если вулх…

Нет, лучше не думать.

А потом я увидел ножны – странно, что только потом, а не сразу.

Это было чудо почище нешитой одежды. Работа… У меня аж дух захватило. Резьба на серебряных кольцах – листья, ветви, гроздья ягод… Синеватый отсвет Меара лежал на серебре. А на оковке устья – древние письмена хорингов. Полускрытые, не сразу и прочтешь.

«Тот, кто приходит раньше, чем позовут», – прочел я, всмотревшись. Интересно, именно это имели в виду древние мастера или нечто совершенно иное? Такая письменность допускает много смысловых толкований… Посоветоваться бы с Тилом Длинной Строкой. Или с Унди Мышатником – не пойми откуда, но старый пройдоха и пьяница знал толк в древних манускриптах хорингов, хотя сам не имел ни одного. Зато читать – умел, хотя мало кто знал об этом. Впрочем, Тил далеко, а Унди уже умер, упокой Тьма его нетрезвую душу…

М-да. Я огляделся – ни малейшего намека на меч, только ножны.

Следующие три часа я шастал по округе в поисках меча. Ну не мог я оставить его здесь, не мог!

Я нашел еще три трупа – теперь не осталось сомнений, что это типичные лютики, разбойники из Диких земель, лютые, как бешеные медведи. Двое были загрызены, один – убит ножом. Так-так… Меч нашелся, но совсем не тот, что я ожидал, а широкий, восточный. Да и носили его без ножен, слепому видно.

А потом кто-то подсказал мне, шепотом, на ушко: «Убирайся отсюда, Моран… Да поторопись!»

И я, вопреки бунтующей душе, подчинился. Не знаю почему – назовем это предчувствием. Нацепил наручи с гурунарскими ножичками – кстати, им явно находилась работа четтанским днем. Приладил к поясу восточный дурацкий меч, а ножны… Ножны я завернул в кусок кожи, отодранной от куртки одного из мертвецов, и спрятал в оружейную сумку. Они даже почти влезли. Если из затеи Лю ничего не выйдет… что ж, тогда я буду еще более богатым оборотнем. Авось продержусь не один круг, богатому-то легче.

Но где, джерхи забирай, моя карса?

Карса нашлась в озере. С явным удовольствием она плавала недалеко от берега, а при виде меня с ленивой грацией выбралась на сушу. Я изумился – ведь кошки не любят воды. Или на карс – больших, но все же кошек – это не распространяется?

Поразмыслив минуту, я понял, что ответа просто не знаю. Что мне ведомо о карсах? Только то, что их нельзя приручить. Так отчего бы ручной карсе, которой, понятно, просто не может существовать, не любить воду, если кошки воду действительно не любят?

Тут я решил, что, если не прекратить думать о ерунде, голова к вечеру распухнет, как рожа у того из разбойников, что побывал в озере. Зачем его выловили, кстати? Или ракам кто-то пожалел оставить роскошную закуску?

Тщательно отряхнувшись, карса холодно воззрилась на меня. Зрачки превратились в едва заметные щелочки.

– Надеюсь, ты не голодна, – сказал я как можно более миролюбиво и с места, по-хадасски, запрыгнул на Ветра. Честно говоря, при этом я здорово приложился задницей о седло.

Осталось понять только две вещи: где, собственно, мы с веселой компанией в данную минуту находимся, и в какой стороне, что важнее, находится Каменный лес?

Я направил Ветра на запад, как учил Лю, и карса послушно потрусила следом. Конь ее совершенно не боялся. Видимо, уже успел привыкнуть. Интересно, к вулху тоже успел? Наверное, тоже. А как иначе?

Лес впустил меня. Синеватые стволы берез стояли, словно свечи в трактире. Орал где-то пересмешник, а еще сердито клокотал разбуженный филин. Конечно, синим днем разбудили, кто ж обрадуется из четтанского цикла… Не филин, во всяком случае.

Места навстречу тянулись безлюдные и дикие. Дикие земли все-таки. Карса вскоре исчезла в подлеске в стороне от тропы, но я ее каким-то непонятным образом чувствовал. Чувствовал, что она где-то рядом и в любую секунду готова прийти на помощь. Поневоле я погрузился в размышления, отвлекся, поэтому поздно заметил, что Ветер стал волноваться, беспокойно дергать головой и постоянно норовил замедлить шаг.

Наконец я очнулся.

– В чем дело, коняга? – Я ласково погладил его по шее. – Что стряслось?

Конь раздувал ноздри и тревожно прядал ушами.

«Он кого-то чует, – понял я. – Интересно, зверя или человека?»

Зверя. Спустя миг я и сам увидел его – здоровенного матерого вулха, стоящего на тропе чуть впереди нас. Серая шерсть так сливалась с синими отсветами на листве и траве, что заметить его было и в самом деле трудно.

Я не успел ничего предпринять – из кустов бесшумно, как призрак, возникла карса, и два зверя застыли друг перед другом. Впрочем, друзьями они отнюдь не были. Обнажились клыки; вулх глухо зарычал, карса зашипела, совсем как домашняя кошка, только громче.

– Не сметь! – рявкнул я, соскакивая с коня. Можно подумать, что звери бы меня поняли! Но я их отвлек, и они не сцепились в первые же секунды.

Карса прижала уши и припала к земле. Вулх только чуть пригнул голову. Шерсть на необъятном загривке стояла дыбом. Красавец! Понятно, что это был не оборотень, а истинный вулх, гроза лесов.

Я в несколько прыжков приблизился и положил руку карсе на ошейник. Для этого мне пришлось присесть на корточки. Кошка прижалась к моему бедру, словно ища защиты. Тьма, вулх, конечно, матерый и опытный, но и карса не подарок! Во всяком случае, я не взялся бы предсказать исход подобного поединка.

– Уходи, брат, – медленно и раздельно сказал я. – Уходи в лес, нам с тобой нечего делить, и мы не причиним тебе зла. Может быть, когда-нибудь встретимся на охотничьей тропе в багровом свете Четтана, которого я не помню… Уходи.

Вулх внимательно глядел на меня. И вдруг коротким экономным движением развернулся и исчез. Только что был на тропе – и пропал. Ни одна веточка на кустах не колыхнулась, ни одна валежина не хрустнула под мощной лапой.

Я вздохнул с облегчением. Никогда и ни за что я не убил бы вулха. Человека – мог, и убивал не раз. А вулха – нет. Не спрашивайте почему.

Карса встала, прижимаясь к моей ноге. Я тоже встал и успокаивающе погладил ее по круглой голове, почесал за ухом, потрепал кисточки на кончиках ушей. Она мурлыкнула. Нервно, но явно спокойнее, чем могла бы минуту назад. Затем моя рука наткнулась на ошейник, я скосил глаза. И вновь присел рядом с карсой.

На металлических бляшках ошейника виднелась тонкая вязь узора и смутные письмена. На том же древнем хорингском языке, что и на ножнах, покоящихся сейчас в оружейной сумке. Рука сама метнулась вверх, к шее – и пальцы нащупали шероховатую вязь и на моем ошейнике. Прищурившись, я попытался прочитать надпись на ошейнике карсы, потому что с себя снимать ошейник не решился. Получилась полная бессмыслица: «Убежище времени, когда нет ни Меара, ни Четтана, зато на небе полно колючих светляков».

Как может не быть ни Меара, ни Четтана? Я не мог понять. Смутные дни!

Вдруг меня осенило. Вот именно, Смутные дни! Это иносказательное выражение наверняка. Старик Лю, помнится, сильно разволновался, когда я помянул Смутные дни. Это явно как-то связано с моим путешествием на пару с карсой… Отсюда и ошейники.

Интересно, а что еще за колючие светляки в небе?

Ой, Моран, попадет тебе за твой ум! Не думай лишнего, целее будешь!

Я вздохнул, еще раз потрепал успокоившуюся карсу по загривку и вернулся к послушно ожидающему Ветру. Конь тоже выглядел спокойным, значит, вулх ушел. И славно!

На этот раз я взобрался в седло при помощи стремени. Кому охота отбивать задницу? Вот и я о том же.

Едва я тронулся, мне показалось, что внимательный взгляд провожает меня из подлеска. Мир тебе, истинный! И – доброй охоты.

Довольно долго мы ехали на запад по найденной тропе. Тропа была странная. С одной стороны, она была полузаросшая – значит, ею пользовались редко. С другой стороны, все-таки не заросшая до конца, значит, пользовались хоть и редко, но регулярно. Не такими уж и дикими оказались эти земли! Интересно, кому нужно ездить этой тропой с запада на восток? Или с востока на запад, как ехал я? Не знаю. Кому-то нужно.

Лес все тянулся и тянулся; стало попадаться больше дубов и многодревов. На могучих стволах дубов серебрился стальной отсвет Меара, если только на стволах не обосновался серый лишайник. А его было довольно много. Многодревы напоминали мне танцующих варваров-северян, собравшихся в тесный круг и положивших руки друг другу на плечи. Изредка встречались островки сосен и длинноиглых терх. Могучий лес. Почему-то он ассоциировался у меня с силой. С недюжинной надежной силой.

Меар поднялся к самому зениту, когда я уловил едва ощутимый знакомый запах. Мед с мускусом, нектар и горечь… Ветер шумно втягивал воздух и фыркал. Тоже чует, хотя ему этот запах безразличен…

Я соскочил с коня. Кажется, там, справа от тропы. Сосны, терхи… Где же? Где?

Запах мало-помалу усиливался. Вон! Я метнулся к темнеющей за стволами громаде многодрева. Нет, не тот: ветви этого сплетались, как обычно, но были покрыты лишь листьями. Я убедился, что это то ли дерево, то ли крошечная роща если и цвело когда-нибудь, то не меньше десяти кругов назад.

Пришлось проверить еще четыре многодрева, пока я нашел нужный. Зато его я узнал сразу: на могучей ветви, нависающей над пушистыми елочками-два круга, висел продолговатый плод и источал тот самый приторный пьянящий запах. Вокруг вились насекомые.

Я сшиб плод метательным ножом и подхватил в падении, не давая упасть на землю. Нож упал на прелую листву. Я поднял его и вонзил в податливую мякоть, вскрывая плод, словно дыню. Запах стал нестерпимым.

Давясь, я съел все, до последнего волоконца, оставив только плотную коричневую кожицу. Жидкий огонь растекался от желудка по всему телу. Кровь толчками расходилась по жилам, и я явственно чувствовал каждый толчок.

Вскинув голову, я посмотрел в переплетение ветвей многодрева, в жуткую, похожую на сотканную безумным рыболовом сеть, мешанину сучьев, листвы, вьюн-побегов, отростков этого круга, бугров, совсем недавно – полкруга назад – бывших пузатыми почками, отставшей мертвой коры… Я видел еще по крайней мере два плода. Но за обоими придется лезть.

И я полез меж двух соседних стволов, упираясь руками и ногами и в тот, и в другой. Земля скрылась в неясном сумраке.

В общем, я добыл целых четыре плода, не считая того, что съел. Кажется, был еще один, но совсем уж в недоступном месте, да и негоже оставлять многодрев совсем без плодов… Пусть, решил я и спустился. Внизу, у подножия, сидела карса и внимательно глядела, как я съезжаю по шершавому стволу.

– Хэй, киса! – сказал я ей бодро. – Хочешь быть еще здоровее, чем ты есть?

И протянул ей один из плодов. Карса осторожно обнюхала продолговатое гигантское яйцо, ощупала его длинными усищами и c сомнением подняла на меня взгляд.

– Не хочешь? – спросил я. – Ну и шут с тобой. Я вот уже съел один. Сейчас, пожалуй, еще один съем. А вечером – третий.

Плоды многодрева были настоящим чудом. Во-первых, их мякоть убивала в людях большую часть болезней, причем быстро и без каких-либо осложнений. Во-вторых, она веселила и восстанавливала силы. В-третьих, она была просто безумно вкусной. И безумно редкой. Потому что цвели и давали плоды почему-то далеко не все многодревы, примерно один из тысячи, да и то всего раз или два на своем долгом-долгом веку. Эти невзрачные на вид коричневые дыни с умопомрачительным запахом стоили столько же, сколько приносила за круг таверна вроде «Маленькой карсы» в Дренгерте. Сушеный порошок плодов многодрева не у каждого знахаря-лекаря-алхимика можно было купить… И еще – люди болтали, что плоды многодрева, съеденные прямо у дерева, исцеляют оборотней, делают их обычными людьми. Только последнее, к сожалению, просто досужая болтовня, потому что я, Моран, оборотень-вулх, до сегодняшнего дня трижды ел плоды многодрева в глухих лесах, но так и остался оборотнем по сей день. И все же никогда не откажусь отведать этой дивной сочной растительной плоти, ни сейчас, ни впоследствии.

И я с наслаждением съел второй плод под пристальным взглядом карсы. А потом вернулся к Ветру.

Странно, но животные плодов многодрева не ели. За исключением собак – но на собак подобная пища никак не действовала, даже от болезней не помогала. Странно.

Места здесь, понятно, дикие… Но все же. Встретить отцветший и плодоносящий многодрев всего в полутора днях езды от Юбена… Если, конечно, красным днем карса, вулх и Ветер двигались. Мне повезло, наверное. Кто-то ведь жил в этих местах и ездил по никак не зарастающей тропе. Очень странно. Прошлые разы я сталкивался с этим чудом в совершенно безлюдных южных пущах, за Стагардом и Дальними равнинами.

Бережно уложив оставшиеся три плода в двумех, поверх припасов, я вскочил на вороного и направил его по тропе. Голова была свежей и пронзительно ясной. Словно я выпил много-много доброго крепкого пива, но ничуть при этом не опьянел. Из двумеха волнами накатывался дурманящий душу запах.

Вперед, Ветер!

Дым я заметил ближе к вечеру, когда уже можно было подумать о привале. Я отмахал за сегодня немалый кус дороги, не знаю уж, больший, чем путь от мельницы до лесного озера, или меньший, но явно добрый. Правда, Лю велел торопиться…

Так или иначе, на дым я ехал втрое дольше, чем ожидал. Успели приблизиться сизые вечерние сумерки; до восхода Четтана оставалось совсем немного. В животе бурчало: желудок вновь требовал пищи, разбуженный дневным лакомством. Карса еще днем куда-то деловито отлучилась, сразу после остановки у многодрева, и вернулась с перепачканной кровью мордой. Морда выглядела довольной.

– Надеюсь, это не очередной разбойник, дорогая? – спросил я тогда. Карса, конечно, не ответила, только стрельнула желтыми глазищами с вертикальными стрелочками зрачков.

А ведь она по-своему красива! – подумал я. И вздохнул. Вулх все же красивее.

Лес как-то сразу кончился; открылся длинный косой луг, за которым синела изогнутая лента реки. На дальнем берегу вновь начинался лес, такой же дикий, как эти земли. Костер алел на песчаном пятачке перед самой водой. Над костром на рогульках висел котелок. Тот, кто костер развел, куда-то делся – может быть, отправился за дровами, потому что кучка сухих веток была совсем крошечной, и ее явно бы не хватило надолго.

Я задумался. Нельзя мне встречать пересвет рядом с незнакомым человеком… Даже если я никогда в жизни его больше не увижу. Но до пересвета еще достаточно времени – я успею переговорить с незнакомцем, успею даже подкрепиться, если он гостеприимен. И возможно, даже переправиться через реку.

И я подъехал к самому костру. Спешился. Почему-то не стал пока расседлывать Ветра. От котелка пахло весьма соблазнительно, но без хозяина я трогать его не решился. Где тот бродит, джерхи забирай? Время-то идет.

Скоро я заволновался. Сумерки опускались. Я мог не успеть. Где же хозяин, сто раз Тьма!

Потом я не выдержал. Вот незадача! Надо было остаться в лесу. Там бы превращение осталось никем не замеченным. Только время потерял. В лес, в лес скорее!

Я вскочил на коня, но тот вдруг заупрямился и назад под сень сосен и дубов возвращаться отказался.

– Что такое? – опешил я и вдруг догадался: – Ах вот оно что… Молодец, Ветер, я и не подумал.

Хозяин костра будет возвращаться как раз из леса. И наверное, именно сейчас – будто назло мне. Что же делать?

Пришлось оглядеться – стена леса стала совсем синей от лучей заходящего Меара. Ага, вот!

Я тронул Ветра пятками, и вскоре костерок скрылся от взгляда за прибрежным холмом.

Авось отсижусь. Главное – успеть превратиться, а там пусть сосед заглянет в гости. Думаю, карса и вулх быстро заставят его убраться восвояси.

Я прыгнул на влажный песок, расседлал Ветра; седло и поклажу аккуратно положил рядом с карсой. Та, словно понимая, покорно сидела на месте не двигаясь. Только глазищами изредка лупала – гораздо реже, чем люди.

Хотелось есть, но я решил – пусть об этом позаботится вулх. Все равно ведь не выдержит в таком заманчивом месте и устроит скорую охоту.

Я уже решил раздеваться, когда явился сосед. Наверное, его привел запах плодов, о которых я в вечерней суете просто-напросто забыл.

Сначала я ничего не слышал, потом насторожилась карса, и я уловил слабый звук пересыпающихся под чьими-то сапогами песчинок. Рука сама потянулась за мечом, но встретила на поясе пустоту. Восточного меча, который я вешал к ремню, при мне не было.

Я растерялся. Как это? Никогда в жизни мне не доводилось незаметно для себя обронить оружие! Так не бывает!

Из-за холма, скрывающего костер, медленно вышел невысокий человек, упакованный в шкуры, и натянул тетиву лука. В тот же миг карса прыгнула. Стрела с неприятным глухим воем ушла в воздух, а человек тяжело рухнул на песок. Карса поставила передние лапы ему на плечи, нагнулась над лицом и тихо зарычала, обнажая ослепительные клыки.

В моей руке уже был верный гурунарский ножичек. Пока голова удивлялась потере меча, руки делали дело. Пожалуй, я смог бы уйти от стрелы – перед превращением заметно обострялись все чувства и рефлексы.

Я осторожно приблизился к опрокинутому гостю.

– Если ты не будешь дергаться, – посоветовал я, – она тебя не сожрет. По крайней мере сразу.

Лежащий что-то невнятно просипел. Я вновь разомкнул губы.

– Слушай меня, незнакомец. Сейчас ты медленно встанешь и вернешься к своему костру. И тогда поговоришь с тем… или с теми, кто подойдет к тебе после пересвета. Понял?

Пусть Лю сам с ним разбирается, подумал я зло.

Лежащий опять засипел, опасливо косясь на клыки карсы.

– Ну-ка, киса, – велел я, – отпусти его!

Карса обернулась. Интересно, с чего я взял, что она меня послушается? Впрочем, она действительно послушалась. Отошла на несколько шагов и села мордой к соседу. Тот медленно-медленно приподнялся на локтях и потянулся к оброненному луку.

– Нет, – сказал я, двинув рукой, и отсвет Меара упал на гурунарское лезвие. Лезвие сверкнуло. Видит небо, я сделал это неумышленно, но как вышло эффектно!

Незнакомец на спине проворно отполз на несколько шагов, осторожно поднялся и торопливо удалился за холм.

– Вот так, – тихо сказал я. – Присмотри за ним, милая… Пока я тут…

Карса не двинулась. Ну и ладно.

Я уже чувствовал подступающую к рассудку тьму. Если бы не холм, заслоняющий и костер, и все на востоке, наверное, я бы смог увидеть первые багровые сполохи над темной стеной леса.

До свидания, Моран… До завтра!

Тьма хлынула мне в душу, как делала это каждый синий вечер.

ГЛАВА 5 Четтан, день третий

Я открыла глаза и обнаружила, что мечтательно улыбаюсь. Что-то случилось. Что-то хорошее и удивительное. Что-то вроде тех добрых чудес, которых детишки в день рождения ждут от своей динны-хранительницы.

Что же?

Я впервые в жизни видела сон.

Сон был странным и казался исполненным глубокого, но неразгаданного смысла. Впрочем, насколько я знаю, снам и положено быть странными. А смысл его я уж постараюсь разгадать. Надо только сосредоточиться. Сейчас вот опять закрою глаза и…

Во сне я видела вулха на лесной тропе – громадного вулха без ошейника. Но был ли это мой приятель, или его дикий лесной сородич? Что-то казалось в нем непривычным, неправильным, даже пугающим – но вовсе не отсутствие ошейника…

Темное небо! В мгновенной вспышке озарения я поняла, что было странным и пугающим в моем сне.

Солнечный свет, пятна которого плясали на листьях деревьев, на тропе, на шкуре вулха, не был красным светом Четтана. Это был свет Меара, знакомый мне по синим сумеркам пересвета – только намного ярче.

Я видела во сне синий день.

От такой догадки глаза у меня полезли на лоб, а по дороге нечаянно открылись. Я тотчас вскочила с места как ужаленная. Джерхов сон мигом вылетел у меня из головы.

Во-первых, под моей голой задницей вместо лесной травы обнаружился довольно-таки прохладный речной песок. По левую руку от меня набегала мелкой волной на этот самый песок незнакомая река, а по правую – возвышался песчаный же холм.

А во-вторых, из-за макушки песчаного холма на меня таращилась чья-то рожа, перекошенная от избытка разносторонних чувств.

На мгновение я растерялась, не в силах решить, что же делать с хозяином этой рожи – то ли скорчить ему в ответ такую же и завыть пострашнее, то ли кликнуть вулха, чтобы придержал его, пока я оденусь – в смысле доберусь до оружия. Но в следующий момент я поняла, что рожа-то знакомая.

– Привет, Цука! – улыбнулась я. – Не узнаешь?

Цука был охотником за лесными редкостями – такими, например, как драгоценный плод многодрева или шип пестроцвета, который помогает выявить тайных недругов и отвести ворожбу. Время от времени он появлялся в Айетоте, чтобы обменять добытые в лесах диковины на звонкое серебро, а серебро спустить монета за монетой в городских трактирах и веселых домах. Собутыльникам и девицам, которым Цука травил свои охотничьи байки, он, вероятно, казался человеком простодушным и храбрым, а его ремесло – вполне достойным. Однако то, что он предпочитал сбывать свою добычу не купцам, содержащим лавки редкостей, а Бешу, наводило на определенные мысли.

В общем, на месте какого-нибудь настоящего лесного искателя я бы не очень хотела повстречаться с Цукой на узкой тропинке. Я и на своем месте не сильно обрадовалась – хотя опасности для меня он, конечно, не представлял. А вот помехой оказаться мог. Надо его спровадить побыстрее… расспросив предварительно про окрестные места.

И я разулыбалась охотнику, как лучшему другу.

Цука в ответ на мое приветствие выпучил глаза еще сильнее, и вдруг во взгляде его мелькнул огонек узнавания.

– Джерх на динне! – выругался охотник.

Я скривилась. Нет, я понимаю, что человеку частенько нужно облегчить душу крепким словом. Но должно же у него быть что-то святое в этой самой душе! Как можно бесчестить светлую динну?!

– Хрен тебе в ноздрю, Тьма в печенку! – строго сказала я. – Думай, что говоришь!

Но Цука уже и сам опомнился.

– Прости, госпожа Тури, – повинился он. – Уж больно я удивился тебя здесь увидеть, да еще и в таком… прости, госпожа, еще раз.

– Ладно. – Я махнула рукой. – Спускайся на берег… только повремени минутку.

Верхушка холма опустела, лишь струйка потревоженного охотником песка с шелестом стекла по склону. Я огляделась, стараясь с первого взгляда охватить все детали. Пока Цука спускается с холма и обходит его – медленно, как я велела, но все равно до обидного быстро, – мне нужно оценить обстановку и состряпать убедительную ложь в объяснение того, как я здесь оказалась. И почему нагишом. Последнее, кстати, лучше бы побыстрее исправить.

Магическая шкура валялась рядом со мной на песке – именно валялась, а не лежала сложенной. Пояс и наручи с ножами валялись рядом. Над одеждой стоял вулх и внимательно ее обнюхивал с задумчивым выражением на морде. В смысле, это мне выражение его морды показалось задумчивым. Джерх его знает, что оно означало на самом деле.

– Доброе утро, серый брат, – пробурчала я, забираясь в шкуру. – Куда это нас с тобой занесло? И каким образом?

Вулх неожиданно опустил голову и ткнулся лбом мне в ладонь. А потом поднял на меня умные глаза. Я внутренне замерла, только рука моя продолжала бессознательно двигаться, подгоняя ремешок на запястье. Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза, не отрываясь.

Заскрипел песок под сапогами Цуки. Вулх развернулся и потрусил к воде. А у меня осталась необъяснимая уверенность в том, что вулх знает не только то, каким образом мы попали на этот берег. Он знает еще что-то важное, о чем очень хочет мне сказать. И сказал бы – если бы умел…

Что же все-таки соврать охотнику?

Я едва успела влезть в сапоги, кое-как отряхнув от песка ноги. Потом переобуюсь по-хорошему. Одежда снова не хотела на мне сидеть как следует – а может, раздражение мешало мне правильно застегнуться. Вроде вчера я все ремни подогнала по размеру – так в чем же дело? Я сердито рванула ремешок на щиколотке.

Проклятый Цука появился из-за холма. Не очень-то он медлил – хоть я и попросила его не спешить. Прилетел как муха на мед. Или стервятник на падаль.

Тут моих ноздрей достиг запах, в котором и впрямь была и медовая сладкая струя, и невнятный гнилостный душок, и еще несколько составляющих – полынь и мускус, мята и корица… Кто никогда не вдыхал этого умопомрачительного запаха, тот нипочем не угадает его источник. Тот же, кто столкнулся с ним хоть раз, – напротив, ни с чем не спутает. Так пахнут только плоды многодрева.

Дразнящий запах шел от моего походного двумеха. Удивительно, как я его раньше не почуяла – наверное, уносило ветерком. Я проглотила набежавшую слюну. Надо поскорее разобраться с Цукой и устроить себе роскошный завтрак. А после завтрака подумать над объяснениями – потому что мне слабо верится, что редкий и драгоценный плод сам собой свалился мне в сумку…

Цука на ходу нагнулся, поднял с песка оброненный лук и подошел ко мне.

– Неужели ты купалась в этой реке, госпожа Тури? – спросил он, кося глазом на двумех. Нос его вытянулся в ту сторону, как флюгер по ветру, и даже, кажется, стал заметно длиннее.

Купалась?.. Я вспомнила предыдущее утро – как я очнулась на крыше мельницы и вообразила себя загорающей. То загораю, то купаюсь – увеселительная прогулка, право слово.

– Нет, не купалась, – твердо сказала я. – Я, понимаешь ли…

Тут, видно, динна-хранительница осенила меня благодатным крылом, и на меня снизошло вдохновение. Есть! Есть убедительная ложь, которая объяснит Цуке все странности. И отобьет у него охоту что-либо выяснять. И вообще любую охоту отобьет.

– Я тут с приятелем, – небрежно закончила я.

К моему величайшему удивлению, Цука степенно кивнул головой.

– Как же, видел я твоего приятеля, госпожа, – сообщил он. – Серьезный мужчина, с пониманием. Сразу за нож хватается.

– Джерх на!..

Я вовремя зажала себе рот ладонью. Не следует нарушать собственные принципы по пустякам. Всему есть разумное объяснение. Одно из трех: либо Цука сошел с ума, либо я сама рехнулась, либо… все остальные возможности спишем на магию. На милые недомолвки отправившего меня в дорогу колдуна.

Постой-постой, уж не идет ли чародей со мной вместе? Это сразу объясняет, как я вместо лесного озера оказалась у незнакомой реки. И другие странности объясняет – с одеждой, например. Только зачем он мне тогда в Айетоте мозги занавешивал? Сказал бы прямо – мол, вместе пойдем. Одна загадка взамен другой… не хочу!

– Ты, госпожа, меня с ним познакомь, – вел дальше Цука. – Глядишь, польза будет. А то я вижу – человек незнакомый, ну и чуть не пустил в него стрелу. Тогда зверюга на меня ка-ак прыгнет!

– Вулх, что ли? – невнимательно спросила я, обшаривая взглядом берег. Если Цука видел чародея – значит, он где-то недалеко. А если он где-то недалеко, то я быстро выясню все загадки.

– Вулх? – оторопел Цука. – Какой еще вулх? Я говорю – карса на меня как прыгнет! Та самая, которая у Беша живет. Я ее сразу не признал – испугался очень, думал, она мне сейчас кишки выпустит. А потом признал. Когда тебя, госпожа, увидел.

– Почему? – тупо спросила я. Колдуна нигде видно не было. И вулх куда-то подевался. Только Ветер стоял на самом берегу, передними копытами в воде, и разглядывал свое отражение. Что-то в картине окружающего мира показалось мне неправильным, но я никак не могла сообразить, что именно. Шевельнулся вон тот кустик, или это мне только показалось?

– Что «почему»? – не понял охотник.

Я наконец обратила на него взгляд и достаточную часть внимания.

– Почему ты узнал карсу, когда увидел меня?

Цука ухмыльнулся:

– Так все знают, что Беш…

Он не договорил. Короткая стрела просвистела над моим плечом и впилась ему в горло. Цука захрипел, сложился в поясе и тряпичной куклой повалился к моим ногам.

Я осталась стоять неподвижно. Это было лучшее, что я могла сделать.

Они в любой момент могли изрешетить меня стрелами. Их было много – десятка полтора. Молчаливые люди с арбалетами выросли будто из-под земли и охватили полукольцом то место, где только что стояли и разговаривали мы с Цукой, – а теперь я осталась одна. За спиной у меня была река, и можно было предположить, что кольцо загонщиков – почему-то именно это слово пришло мне на ум – там размыкается. Но как раз оттуда принесла Цуке смерть чужая стрела. И потому я стояла неподвижно, не оборачиваясь.

Серый вихрь обрушился со спины на арбалетчика, напряженно замершего прямо передо мной. Я смотрела ему в глаза, и я увидела, как осознание собственной смерти мелькнуло в них, когда стрелок валился наземь с переломанной шеей. Вулх молча бросился на соседнего. Но остальные загонщики не дрогнули, и наконечники их стрел все так же неотрывно следили за мной. А над вулхом взметнулась ловчая сеть…

В следующий миг прочная сеть упала и на меня.

Кажется, я временно потеряла способность к разумному поведению. Я орала, кусалась и лягалась, как стадо диких тегланов. Но добилась только того, что меня стукнули чем-то тяжелым по голове.

Я провалилась в темноту, и последним моим чувством было ощущение собственной непроходимой глупости.

Когда я пришла в себя, то обнаружила, что сижу в мешке. Вернее сказать, я была упакована в мешок по горло, а голова моя торчала наружу. Руки и ноги у меня были крепко связаны. Мешок со своим содержимым, в смысле со мной, находился в сетке, закрепленной на двух толстых и длинных жердях наподобие гамака. А жерди лежали на плечах у четырех носильщиков.

Отвратительный способ передвижения.

Особенно учитывая, что в мешок-то меня засунули в сидячей позе, но сам мешок при этом лежал на боку. Носильщики шли не в ногу, и при каждом шаге меня немилосердно дергало и встряхивало. Собственно, от тряски я и очнулась.

Голова болела так, что словами не расскажешь. Я позавидовала земляным червям, у которых, как известно, нет головы – только две задницы.

Впрочем, задница у меня тоже болела. А также руки, ноги и все остальное. Еще бы! Меня трясло, как сметану, из которой в горшке сбивают масло, – да я и чувствовала себя так, словно вот-вот разделюсь на масло и обрат. Какого джерха?! Лучше бы я шла сама, пусть даже связанная. Им же самим быстрее было бы.

Тут, правда, у меня возник вопрос: хочу ли я побыстрее попасть туда, куда меня несут. Может, и не хочу. Даже наверняка не хочу.

А куда, собственно, меня несут? И откуда?

Я вывернула шею, как черепаха, разглядывающая свой хвост, и попыталась осмотреться.

Оказалось, что я это сделала как нельзя вовремя. Я едва успела поймать взглядом отблеск реки, сверкающей в лучах Четтана, словно начищенная медная пластинка, и река тут же скрылась за поворотом дороги. Отблеск получился прощальным, потому что за поворотом дорога нырнула в лес. Если бы я не увидела реку, мне пришлось бы ориентироваться по солнцу и строить догадки. Теперь же я точно знала, что нахожусь на западном берегу реки, которая так и осталась для меня незнакомой. Я даже к воде не подошла, а переправили меня через реку и вовсе в мешке и без сознания. Или в мешок меня упрятали на этом берегу?

Что-то я не о том думаю. Какая, хрен, разница, где меня сунули в мешок?

Дорога была неширокой, но хорошо утоптанной. По обе ее стороны стеной стоял лес. Четверо носильщиков шагали в середине растянувшегося цепочкой отряда – во всяком случае, и впереди и позади я видела тех самых молчаливых воинов, которые прикончили Цуку и захватили меня в плен. Меня и вулха… если он, конечно, жив. И Ветра, надо полагать, тоже. Хотя конь – не пленник, конь – добыча.

Что-то я опять не о том думаю. Какая, хрен, разница между пленником и добычей?

Мысли в моей несчастной голове расплывались от боли. Я закрыла глаза – все равно я пока ничего нового не увижу. Лес, дорога, равнодушные спины захвативших меня людей впереди и такие же равнодушные глаза, если обернуться назад. «Не о том думаю»… а о чем надо думать? У меня появилось стойкое ощущение, что одна из расплывчатых, перемешанных с болью мыслей была нужной и важной. Но именно она, как водится, все время ускользала.

Что-то я подспудно знала такое, что могло прояснить мое нынешнее положение. Но вот что?

Меня особенно неудачно встряхнуло, я прикусила себе язык и мысленно выругалась. Зато – хоть тут повезло! – нужная мысль от толчка выпала мне на ум, как монета в подставленную ладонь.

То, что я безуспешно пыталась вспомнить, оказалось чем-то вроде страшной сказки. Страшной сказки про Запретную реку. Человек, который оказывался вблизи этой реки, домой уже не возвращался. А вот то, что с ним происходило, зависело от того, пил ли он из Запретной реки, или купался, или смотрел на свое отражение в воде, или перебирался на другой берег…

Да нет, не может такого быть. В смысле не может быть, чтобы Запретная река из какой-то полузабытой сказки оказалась так близко от обитаемых земель. От Айетота, от Дренгерта, от Плиглекса. Хотя если каждый, кто ее повидал, пропадает бесследно, то как раз и может. То есть нет, если бы совсем бесследно, то про нее бы вовсе никто ничего не знал. Пропадают люди и пропадают, джерх его знает почему.

Ну правильно, именно это про Дикие земли и говорят! Пропадают, говорят, в Диких землях люди, и джерх его знает где именно, как и почему.

Я тяжело вздохнула от умственных усилий. Решительно никуда не ведут мои размышления. Трудно рассуждать, не имея опоры.

Вот например – почему это я решила, что по-прежнему нахожусь недалеко от обитаемых земель? Тьма! Я же не помню, как очутилась на берегу этой реки, Запретная она или какая еще. Может, колдун меня к ней перенес при помощи магии… Ну да, стал бы он меня вообще посылать в У-Наринну своим ходом, если бы мог отправить магическим образом!

Может, и стал бы. Мысли чародея мне все равно не понять, так что и пытаться не стоит. И вообще, если уж я взялась рассуждать на тему Запретной реки, так надо довести мысль до точки. Или хотя бы до точки с запятой. Как любил повторять Унди Мышатник, нельзя одновременно идти на юг и на север.

Тут меня снова встряхнуло, и мысли приняли другое направление. Почему я вообще стала вспоминать про Запретную реку? Что-то ведь меня подтолкнуло…

Я чуть не взвыла с досады. Только-только ухватила за хвост одно воспоминание, теперь надо ловить другое. Ну не могу я думать, когда так трясет!

Или как раз могу? И чем же мне еще заниматься, если меня несут, как мешок с навозом? Кстати, мне бы не помешало того, в кустики. А то еще часок такой тряски, и будет им не «как», а в самом прямом смысле мешок с навозом.

Мне вдруг стало себя жалко. По-настоящему жалко, чуть не до слез, даже в носу защипало. Темное небо, ну и утречко выдалось! С самого пересвета мне не то что в кустики сходить не давали – не было времени даже задуматься, хочу ли я это сделать!

Сначала этот покойный придурок Цука, упокой его Тьма, вынюхал древесную дыню в моей поклаже и пристал с дурацкими вопросами. Интересно ему, видите ли, не купалась ли я в реке. Ясно же, что для отвода глаз спрашивал, а сам так и косил на мой двумех – и глазом, и носом.

Постой-постой! Как-то он странно спрашивал… Думай, голова – косичку заплету, как говаривал старина Унди. Ага, вот оно. «Неужели ты купалась в этой реке, госпожа?» В этой реке. С явным намеком, что эта река отличается от остальных.

Выходит, Цука знал, что эта река и есть Запретная?

Выходит, это действительно Запретная река?!

Джерхи тебя забери, покойничек, мог бы и предупредить по старому знакомству. Да, видно, запах плодов многодрева отбил у Цуки все соображения, кроме одного – заполучить драгоценное лакомство. Кажется, он надеялся, что неприятности Запретной реки затронут только меня и не коснутся его. И зря надеялся.

Я вдруг почувствовала, что меня клонит в сон – несмотря на тряску, несмотря на боль в голове и во всем теле. Странно, ведь я вообще очень редко сплю. Тело оборотня в момент превращения стряхивает с себя и болезни, и усталость. Похоже, я переутомилась от мыслительной работы. Даже проклятая неровная тряска стала представляться мне мягким усыпляющим укачиванием.

Последняя мысль, которая оказалась непосильной для бодрствующего сознания и погрузила меня в сон, была: если колдун и впрямь обретался неподалеку, куда же он делся?

Проснулась я свежей и бодрой. Голову словно проветрили и вымели из нее весь хлам. Ни боли, ни лишних мыслей.

Я вспомнила свои попытки «идти на север и юг одновременно» и ужаснулась задним числом. Мда-а, крепко меня приложили по голове там, на берегу. Если у кого-то мысли всегда ходят такими кривыми дорожками, при этом наступая друг другу на пятки, то он за всю жизнь ничего путного не придумает. А всего-то и нужно в любом деле выделить главное и второстепенное.

Страшная сказка про Запретную реку – это второстепенное.

А главное то, что неизвестные люди связали меня и несут неизвестно куда. Я поискала взглядом сквозь кроны деревьев красный шар Четтана. Судя по тому, как припекало даже здесь, в лесу, утро давно успело стать днем. И день этот выдался жарким. А несли меня на запад. На запад – это хорошо, туда мне и нужно. Только без мешка и в другой компании.

Я облизнула пересохшие губы. Пить хотелось зверски… хорошее слово. Уж кто-кто, а я имею полное право на зверские желания. Даже когда я человек.

– Эй, вы! – хрипло, но громко сказала я. – Воды дайте!

Признаться, я ожидала, что на мою просьбу не обратят внимания. Но носильщики остановились. Ко мне приблизился высокий человек с замкнутым и властным лицом. Его лицо свидетельствовало о высоком ранге больше, чем толстая серебряная цепь на шее. Он молча взял меня за подбородок и приложил к губам тыквенную флягу с водой. Прекрасно! Есть только две вещи, которые не зазорно принять от врага – его жизнь и воду для поддержания жизни собственной.

Впрочем, я пока не считала этих людей врагами, только противниками. Звание врага еще надо заслужить.

Высокий мужчина с цепью терпеливо дождался, пока я осушу флягу, и дал знак сменившимся носильщикам. Я снова закачалась на жердях, как подвешенный к балке окорок.

– Есть я тоже хочу, – сердито сказала я. – И гадить. И вообще – развяжите меня! Куда вы меня несете?

Высокий мужчина почти улыбнулся мне. Почти. Губы его не дрогнули, зато в глазах вспыхнули искорки. И он не вернулся на прежнее место в колонне, а пошел дальше рядом со мной – благо, дорога стала заметно шире.

– Придется потерпеть до города, – сказал он вполне дружелюбно. – Это уже близко.

Город? В Диких землях?!

– Зачем вы меня туда везете?

Мужчина пожал плечами. Искорки в его глазах погасли.

– Твой хозяин мертв, – проронил он, – и теперь тебя купит кто-нибудь другой. Стража реки убивает только свободных людей.

Темное небо! Я на какой-то миг просто потеряла дар речи. Откуда он знает, что Беш мертв? Ссылка на мертвого хозяина настолько ошеломила меня, что замечание насчет свободных людей не сразу до меня дошло.

– Так вы решили, что я рабыня?!

Высокий мужчина посмотрел на меня – на этот раз даже без тени улыбки – и молча притронулся пальцем к ошейнику у меня на шее, выступающему над завязками мешка. А потом отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

Теперь я поняла все, только не знала – злиться мне или радоваться. Поскольку на мне был ошейник, меня приняли за рабыню. И по каким-то неизвестным мне соображениям убивать не стали. А свободного охотника Цуку прикончили первой же стрелой. Именно его мой собеседник счел моим хозяином – его, а вовсе не Беша, который, надо полагать, уже покоится на айетотском кладбище.

Выходит, магический ошейник спас мне жизнь – правда, каким-то совершенно не магическим путем. Но все равно спасибо.

Я попыталась вообразить, что меня ждет в этом незнакомом городе и как я буду из него выбираться. Положение раба я себе представляла довольно смутно – в основном по рассказам северян. В наших краях рабов не держали. Не знаю почему. Может быть, потому, что в большом городе на перекрестке торговых путей нетрудно сбежать от хозяина, покинуть город и затеряться среди путников. Не то что в северных крепостях, где населения меньше, чем у нас в любой деревне. Да и дороги в окрестностях Айетота не столь опасны, как на севере – крепкий мужчина может путешествовать и в одиночку.

Другое дело женщина. В цех наемников или, пуще того, в тайное сообщество убийц женщин брали неохотно – но если уж брали, то можно было считать, что это и не женщина вовсе, а смерть в женском обличье. Такая, понятное дело, могла странствовать по любым дорогам в любой стороне света. Но вот обыкновенной женщине и в наших краях не стоило удаляться от дома. А уж оказаться одной, без охраны, на большой дороге – так проще было сразу повеситься, не выходя со двора.

Надо полагать, потому и жили женщины в большинстве своем не лучше, чем рабы у северян. Взять хоть бы безмолвных и безымянных женщин из шайки Беша, упокой его Тьма. В общем, я так понимаю, что раб – это тот, кому больше некуда деться.

Так что пусть этот, с серебряной цепью, не рассчитывает, что я долго буду прикидываться рабыней. Лишь бы только из мешка выпустили и руки-ноги развязали! А там посмотрим, сумеют ли они меня удержать. Думаю, что не сумеют. Я и в человеческом облике неплохой боец, ну а если я не смогу выбраться из города до заката Четтана, уж Карса им такое покажет!

Тут меня вдруг прошибла мысль, да такая скверная, что я вспотела в проклятом мешке от шеи до пяток. Дура я самодовольная! «Карса им покажет». Ну да, покажет. Если до пересвета ее – то есть меня – выпустят из мешка. А если Четтан зайдет и превращение свершится, то люди бросят оборотня в костер, не раздумывая. И не развязывая. Тьма и демоны!

– Господин! – окликнула я мужчину с цепью, который продолжал шагать рядом со мной, погруженный в свои мысли. – Ты говорил, что город уже близко. Как близко, господин?

Мужчина очнулся от размышлений и посмотрел на меня, как на ненормальную:

– Так вот же он, город!

– Темное небо! – не удержалась я. – И это вы называете городом?!

…Наверное, это все-таки был город. Просто я никогда не видела таких городов.

Хотя, правду сказать, я не слишком-то много городов видела на своем веку – всего три или четыре, не считая Айетота. Самым большим и богатым из них был южный город Хадас, в прославленных оружейных лавках которого я провела весь отпущенный мне Бешем на развлечения красный день. Но, переходя из одной лавки в другую, я успела заметить и фонтан в виде свернутого кольцами двуглавого удава на площади перед дворцом, и сам дворец хадасского правителя, и крошечные, увитые желтыми розами беседки на плоских крышах двухэтажных домов. Да, в Хадасе были каменные дома в два и даже в три этажа – признаться, именно после поездки на юго-восток я стала считать родной Айетот жалким городишком.

Однако все города – и те, что я видела своими глазами, и те, которые знала лишь понаслышке, – были скроены по одному образцу. Как разные куртки, которые отличаются друг от друга фасоном и материалом, но непременно имеют два рукава, и ворот, и застежку.

Поэтому я ждала, что лес вот-вот расступится, и дорога выведет нас к ограждающей город каменной стене или хотя бы частоколу из крепких бревен. А вместо этого дорога вдруг растеклась множеством троп, и часть отряда вместе с моими носильщиками свернула на одну из них. И тут я с изумлением поняла, что это все-таки город – потому что не все окружающие нас деревья оказались деревьями.

Бревенчатые постройки прятались среди стволов и разлапистых ветвей деревьев какой-то совершенно незнакомой мне породы. Кора этих деревьев была гладкой, черной, глянцевитой и, по-видимому, очень стойкой к гниению – потому что дома были сложены из неошкуренных бревен. Неудивительно, что они сливались с окружающим лесом воедино. Кое-где бревна были покрыты замысловатой резьбой – и точно такую резьбу я заметила на стволах живых, шелестящих листвой деревьев.

Странный город. От кого, интересно знать, прячутся в лесу его жители? Кого они боятся… и кого не боятся, раз не огородились стеной? Или от того, кого они боятся, стены не спасают?

Мы продвигались дальше, сворачивая в тропинки-улочки, и я понемногу начала ориентироваться в этом удивительном месте. Теперь я уже различала растущие из земли стволы-колонны и вкопанные в землю человеком колонны-стволы. Обитатели города занимались своими делами, не обращая внимания на наш отряд – зато я вертела головой во все стороны. Я даже на время отвлеклась от мыслей о грозящих мне неприятностях.

Смутные дни! Будто мало того, что я собираюсь попасть в загадочный Каменный лес, так по дороге мне еще встретился этот… как бы его назвать… древесный город!

Широкая тропа вывела нас на поляну, покрытую плотным ковром жесткой травы. На противоположной стороне поляны высилась бревенчатая башня, верхушка которой была вровень с верхушками самых высоких деревьев. И тут я окончательно уверилась в том, что это диковинное лесное поселение – настоящий город. Ибо высокая постройка, на черные бревна которой широкими красными мазками ложился свет послеполуденного Четтана, могла быть только Неспящей башней.

Каждому ребенку известно, что в городе непременно должна быть Неспящая башня. С нее оглашают указы правителя и объявляют о награде за поимку преступника. Ее малые колокола отбивают время, а средние извещают о пожаре или о начале торжественной церемонии. А иногда – об охоте на оборотня.

Горожане узнают по голосам колокола своей башни и знают их язык. Но голос самого большого из колоколов им незнаком – потому что этот колокол молчит. Ни в будни, ни в праздники не оглашает окрестности своим звоном колокол-великан, возле которого всегда сторожит, не смыкая глаз, один из Чистых братьев. Вот почему зовется башня Неспящей – и это тоже знает каждый ребенок.

Но никто из тех, кому я задавала этот вопрос, не смог ответить, чего именно ждет бессонный звонарь. Даже Унди Мышатник, который знал до джерха всякой всячины, не смог мне ответить – или не захотел. Если бы я была человеком, я бы не побоялась спросить у Чистых братьев. Они-то небось знают. А все остальные отвечали мне только одно: ясен пень, что ничего хорошего звон Большого колокола не сулит. И лучше бы нам его никогда не услышать.

Позади местной Неспящей башни обнаружился длинный сарай, крытый дранкой. Четверо носильщиков остановились перед входом и ничуть не бережно опустили мешок со мной на землю. Я поняла, что меня сейчас развяжут и… добрая динна, как же я обрадовалась! Самая страшная опасность меня миновала. И тут же я чуть не закричала: «Скорее!»

Скорей, болваны! Четтан уже заскользил вниз по небосклону, а мне до пересвета нужно из вашего проклятого города убраться! И хорошо бы найти поклажу, вулха и коня – или хотя бы узнать, что с ними случилось. Опять-таки до пересвета.

Если бы в этот миг передо мной возникла самая настоящая динна с крыльями и ласковой улыбкой, и если бы она рассказала мне, где, как и в каком обществе я встречу этот пересвет, – я бы разуверилась в диннах. И очень зря.

…Меня пинком вытолкнули из клетки, и дверца за мной опустилась с лязгом и грохотом. Я обернулась, чтобы удостовериться, и увидела прочную решетку, наглухо запечатавшую выход.

Звериный вопль отчаяния и боли вырвался из моей груди.

Крик был подхвачен. Десятки человеческих глоток ответили мне ревом, воем и улюлюканьем.

Я медленно повернулась к ним. К зрителям.

Смоляные факелы, установленные по краям огромной и глубокой ямы с плоским утоптанным дном, освещали ее тревожным, пляшущим, неровным светом – кроваво-красным, как свет Четтана. Моего солнца.

Где-то там, за лесом, мое солнце опустилось к самому горизонту. Его последние лучи еще играли на верхушках деревьев, и небо еще было достаточно светлым, чтобы можно было различить толпу зрителей вокруг ямы. Это сюда, на дно, не попадало даже отблеска закатных лучей. Только чадящие факелы разгоняли тьму.

Чтобы зрителям хорошо было видно, как я буду умирать.

Позади толпы, скопищем навозных мух облепившей край ямы, глухо и не в лад ударили барабаны. Как всегда в минуту сильного волнения я провела пальцем над правой бровью, вдоль несуществующего шрама. В тот раз, когда Карса получила рану, от которой у меня нет и не было шрама, мы с ней остались жить. Сегодня, похоже, нам это не удастся.

Нет, во мне не распознали оборотня – тогда бы моя смерть оказалась короче, уродливее и вернее. Хотя куда уж вернее?

Меня подвел магический ошейник, тот самый, который сегодня утром спас. Когда после длинного торга мой новый хозяин – я внутренне усмехалась при этих словах – попытался снять с меня колдовскую вещь, чтобы надеть взамен свой ошейник, обыкновенный, я просто растерялась. Не снимать ошейника – это было одним из условий нашего договора с колдуном. Самым простым из условий, как показалось мне тогда в Айетоте.

Моя растерянность обошлась горожанам в несколько стражников, покалеченных мной при неудавшейся попытке бегства. Но я сама заплатила дороже.

Из меня сделали зрелище. Строптивая рабыня, отданная на растерзание зверям для увеселения зрителей.

Десятки жадных глаз впились в меня, как острия отравленных кинжалов. Я с трудом подавила желание зажмуриться. Что может быть страшнее для оборотня, чем глазеющая на него толпа?

Барабаны забили громче и дружнее. Что-то больно укололо меня в спину. Я рывком обернулась. Косомордый стражник ощерился из-за решетки, убрал пику и подбросил на ладони кусок тухлого мяса.

– Давай, выходи на середину! – радостно ухмыльнулся он. – Не то схлопочешь по роже вот этим!

– Сам жри, – буркнула я и сделала шагов пять прочь от перекрытого решеткой выхода.

Там, в невидимой дали, нижний краешек Четтана соскользнул за горизонт. Я знала это совершенно точно. Мои чувства вдруг обострились до предела. Я ощущала, как заходит мое светило, чувствовала его движение кожей и плотью, душой и мыслями. Восхода мне уже не увидеть.

Я выпрямилась и подняла голову. Не хочу умирать! Слышишь меня, Карса? Карса!

И что-то внутри меня откликнулось на зов. Только невероятная обостренность чувств позволила мне уловить ответ. Темное небо! Неужели мы с Карсой можем встретиться – внутри одного тела? Хэй, Ка-арса-а!!! Я испустила мысленный призывный вой на языке карс…

Нет, я сделала это не только в мыслях. Мой хриплый звериный клич заполнил яму, отразился эхом, вырвался наружу и хлестнул толпу, как обжигающий кнут. Толпа дрогнула, но не отступила от края.

В этот миг загремели, открываясь, решетки в противоположной стене ямы. Распорядитель зрелища дал знак выпустить зверей.

Четтан почти скрылся за краем мира, и сознание уже ускользало от меня, а я все цеплялась за него, как утопающий за скользкие бревна. И я успела увидеть их, несущихся ко мне невесомыми прыжками. Кровавый свет факелов словно поджег рыжую шерсть: клочьями пожара летели они ко мне.

Ко мне на помощь неслись дикие карсы, ответившие на призывный вой.

Последним усилием человеческой воли я улыбнулась.

И рухнула во тьму, чувствуя, как моя улыбка превращается в звериный оскал.

ГЛАВА 6 Меар, день третий

Я судорожно выныривал на поверхность, как засидевшийся под водой пловец. Как ныряльщик за жемчугом где-нибудь на Коралловых отмелях дальнего юга… я никогда там не бывал. Из зыбких глубин пересветного небытия, когда зверь во мне ненадолго засыпает и прячется в глубину уже измененного тела. И когда просыпается человек. Просыпается Моран.

Прочь Тьму из сознания… надо открывать глаза.

И я открыл. Лучше бы я этого не делал, потому что в следующую секунду леденящий ужас сковал все мое естество.

Перед глазами была деревянная решетка, такая частая, что между прочных тисовых жердей не пролез бы и тощий лесной кот. А сам я находился в просторной клетке. Ясное дело, запертой.

«Меня раскрыли, – понял я, с трудом удерживаясь от паники. – Что делать?»

Я зажмурился, не в силах отогнать страх и встать. И в тот же миг горячий влажный язык перечеркнул мне лицо.

Глаза раскрылись сами собой.

Надо мной стоял громадный полуседой вулх. Истинный вулх, а не оборотень. Уж я-то умею различать.

Вулх снова лизнул меня в лицо. Я скосил глаза – еще шесть зверей, еле заметно виляя хвостами, наблюдали за мной. Эти были помоложе и поменьше и без благородной седины в шерсти. Тоже истинные.

Опираясь на руки, я все-таки встал и задумчиво потрепал вулха-вожака по мощному загривку. Вулх ткнулся лобастой головой мне в бедро, щекоча кожу.

– Здравствуй, серый брат, – прошептал я. – И вы, братья!

Хвосты выразительно завертелись. Не так, конечно, как у деревенских псов. Вулхи вообще спокойнее выражают свои чувства. Впрочем, чувства вулхов ничуть не мельче и не холоднее собачьих.

Итак, я в плену. Где – пока непонятно… Разглядели ли во мне оборотня? Или решили, что я просто вулх?

Ответ я нашел спустя несколько секунд, едва взглянул на запор клетки. И волна облегчения захлестнула меня, как прилив те же коралловые отмели… где я никогда не бывал. Человек мог открыть такой запор без малейшего труда – даже изнутри клетки. Вулх – нет. Значит, никто не думал, что с пересветом в клетке окажется человек вместо вулха. И значит, нужно выбираться, пока меня здесь не заметили.

Синие тени укорачивались с каждой минутой. Меар полз к зениту, медленно, но неумолимо.

Клин-запор полетел на землю; я толкнул ладно сработанную решетчатую дверь и выпрыгнул наружу.

– Вы свободны, братья, – тихо сказал я, и серые тени беззвучно вытекли следом за мной. Вокруг не было ни души – но где-то совсем рядом ревела толпа, заглушая мерный рокот больших барабанов. Ревела нетерпеливо и азартно. Словно шла охота на оборотня. Страх снова стал медленно вползать мне в израненную временем и скитаниями душу.

Первым делом – одежда. Я даже не слишком осматривался, где нахожусь – скользил невнимательным взглядом. Какие-то обросшие ветвями домики, тропы, убегающие в редколесье, стволы старых тисов с древесиной черной как уголь… Резьба на стволах. И на стенах домов, не слишком, впрочем, отличающихся от стоящих частоколом живых деревьев. Даже на крышах пузырится листва… Город лесовиков, не иначе. Потом, потом…

Рычание вулха вернуло меня к насущному.

Из-за живой изгороди торопливо выкатился не то воин, не то стражник – парень, кругов двадцати с короткой пикой наперевес и таким же коротким мечом на поясе. Ладная кожаная куртка, штаны мехом наружу, грубоватые, но несомненно крепкие сапоги – как раз то, что мне и нужно. Парень заметил меня, лицо его удивленно вытянулось, но он даже не успел замереть. На него прыгнули сразу три вулха. Молча, без рычания и лишнего шума. Повалили на землю, прижали к тропе, обнажив сверкающие ряды зубов. Вулхи все понимают…

Я торопливо склонился над пленником, спеша расстегнуть ремень и стянуть штаны прежде, чем он их испачкает… изнутри. Почему-то страшно не хотелось надевать обгаженные. Или хотя бы мокрые.

Я успел. Штаны. Меч на пояс. Сапоги. Куртка. Пика – в грудь бедолаге… Прости, парень, я тоже хочу жить. А моя жизнь мне дороже. Вулхи сомкнулись передо мной в серый шерстистый клин.

Полдела сделано. Я – человек. Пусть в стане врагов, пусть один, но я – человек. Оборотень забыт… до следующего пересвета, когда настанет время Четтана. Теперь – найти коня, припасы, найти карсу-спутницу. Наверняка она тоже сидит где-нибудь в клетке. Ей-то открыть людские запоры не под силу. И прочь, прочь отсюда – из места, где вулхов, истинных вулхов сажают в клетки.

Но отчего так ревет толпа? Человек сто, наверное, не меньше. И что это за странный город, где растут черные тисы? Да еще покрытые резьбой? Их в известных мне местах почитай что и не осталось. Где этот город находится? Понятно, что в лесу. А лес где? В Диких землях, наверное, где же еще? Интересно, в какой стороне река, на берегу которой Моран забылся на закате Меара? Небось тот джерхов лучник вернулся, увел Ветра, а карсу и вулха, поди, продал этим лесовикам.

Но это значит, что Лю-чародей не пришел с пересветом. Почему?

Я понял, что для подобных вопросов не время.

Рев толпы и громыхание барабанов становились все громче. И я пошел туда, на голоса.

Навстречу тянулись извилистые утоптанные тропинки; они сбегались, разбегались, исчезали в сплошном переплетении ветвей или перед покрытыми сплошным слоем тончайшей резьбы дверьми; и ни единого человека в пределах видимости. Кое-где курились в выкопанных очагах маленькие костры, над одним даже висел котел с остро пахнущим варевом. Тьма, что произошло в этом странном городишке, если люди все побросали и умчались куда-то, а теперь собрались там толпой и азартно воют, словно конная охота, загоняющая зверя?

Тьма, Тьма, и еще раз Тьма! Людей может расшевелить только охота – безразлично на кого. Как тускло устроен мир!

В следующий миг я увидел двоих стражников, одетых и вооруженных точно как я. Точнее, как тот парень, которого я раздел. Они торопливо шли туда, где осталась моя деревянная тюрьма. Увидев свору вулхов и меня с пикой в руке, оба замерли, нашаривая рукоятки мечей.

Вулхи напряглись перед атакой, но я не хотел посылать их на стальные клинки – в чем виноваты лесные обитатели? Я сам справлюсь со сталью! Нехотя вулхи уступили мне дорогу, а седой укоризненно взглянул на меня. Взглянул – но перечить не посмел.

И я сначала метнул пику в ближайшего стражника, а потом сжал обеими руками выдернутый из ножен меч.

Пику стражник играючи отбил, лязгнуло железо. И мы сшиблись, свирепо и отчаянно. Мне, понятно, отступать было некуда, а отчего эти двое дрались так, будто это их последний бой, я не знаю. Почему-то они то и дело с ненавистью глядели мне на шею, но я этого же сделать, понятно, не мог, а пощупать не оставалось времени.

Бой и впрямь оказался последним для них обоих. Но не для меня. Меч в моей руке плясал, как отблеск синего луча Меара, и нес скорую смерть противникам… Кстати, клинок оказался длиннее, чем я ожидал.

Когда окровавленные стражники успокоились на тропе, я опустил меч, мельком глянув на него. Меч как меч. Правда, он действительно стал длиннее. Чушь какая-то.

Сглотнув неприятный ком в горле, я провел ладонью по шее. Пальцы наткнулись на ошейник Лю-чародея. Ну, конечно же, он по-прежнему был на мне. Странно, неужели из-за паршивого ошейника эти двое так всполошились?

Ответ, как всегда, оказался проще, чем я ожидал, я даже сплюнул с досады, что такая простая мысль сразу не пришла мне в голову. К стволу громадного тиса с гладким глянцево-черным стволом был прикован раб. Раб в ошейнике. Наверное, он много времени провел в неподвижности; голова беспомощно свешивалась набок, тело обмякло и висело на оковах и цепях, тянущихся к толстым, намертво вбитым в твердое дерево железным кольцам.

Вот оно что – стражники приняли меня за беглого раба. Точнее, за собирающегося удрать.

Озадаченный, я рубанул по цепям – скорее, чтоб прикованный очнулся, чем в попытке освободить его. Но цепи вдруг со звоном лопнули, а меч глубоко вонзился в неподатливое дерево. Человек повис на одной руке. Я изумленно взглянул на клинок – на нем не нашлось ни одной зазубрины, ни одной царапины; матовое лезвие оставалось ровным и острым. Я для проверки перерубил и вторую цепь – так же легко, без всякого усилия.

Вот это меч! Присмотревшись внимательнее, я обомлел. Потому что старинную хадасскую заточку не спутаешь ни с чем.

У меня в руках было сущее сокровище – древний меч. Он стоил больше, чем… чем… весь урожай многодревов за последние сто кругов. Нелепица – такой меч у простого стражника? Я растерялся.

Тем временем раб очнулся. Я освободил ему и ноги тоже, и он тяжело сел у ствола. Взгляд его слезящихся глаз обратился ко мне. Точнее, к ошейнику. Динна с тобой, гляди, ты-то не станешь бросаться на ошейник, у самого на шее похожий.

– Ты свободен, – сказал я негромко. – Можешь идти куда хочешь. Но прежде ответь на несколько вопросов, будь добр.

Голос раба был глух и слаб.

– Идти? Я не могу идти. Да и куда я пойду? Тут кругом стражники.

М-да. А ведь он прав. Что может одинокий беглый раб? Да еще такой изнуренный, как этот. Я – еще туда-сюда, но сей ходячий призрак…

– Что ты хотел узнать? – ворчливо спросил раб. Похоже, он был даже недоволен, что ему не позволили тихо и спокойно умереть.

– Во-первых, где я нахожусь?

– В Запретном городе.

Запретный город? Это еще что? О Запретной реке я слыхал. Болтают, будто стоит ее увидеть – и все. Считай, хана. Правда, другие болтают, стоит искупаться в ней… Словом, разное болтают. Одно только точно: лучше ее никогда не видеть, в этом все рассказчики сходятся. Тогда не пропадешь.

Стоп-стоп! Если у Запретной реки пропадают незадачливые путники, значит… Значит, это дело рук жителей Запретного города, это же яснее ясного. Джерх забирай, сколько еще загадок и неожиданностей готовят мне Дикие земли? Лю-чародей, Тьма на твою голову, мог бы и предупредить.

– А где река?

– На востоке. Чуть меньше дня пути.

Хм… Вчерашняя река – уж не Запретная ли? Жаль, я не запомнил переправы…

– Ладно, – сказал я. – Раз ты такой умник, может, подскажешь, как мне добраться до У-Наринны?

Вот тут взгляд раба обрел некое подобие твердости и даже любопытства.

– Каменный лес? А что ты собираешься там найти, в Каменном лесу?

– Вечную молодость, – проворчал я. – Какая, хрен, тебе разница?

Раб опустил взгляд и тяжело вздохнул.

– Я не знаю всей дороги. Знаю только, что отсюда нужно идти на запад, пока не достигнешь большого каньона. А там – ищи Дремлющий мост. За мостом вроде нужно сворачивать на юг. Если только это все правда.

– Замечательно. – Я покачал головой. – Ты прекрасный проводник. Иди туда, не знаю куда…

– Почему? – Раб с усилием пожал плечами. – На запад. Разве этого мало?

– Ладно, спасибо. Спрошу еще у кого-нибудь.

– Только не спеши ступать на Дремлющий мост, – посоветовал раб. – Сперва приглядись.

– Почему? – уточнил я, но собеседник снова пожал плечами.

– А вот этого я просто не знаю. Слухи.

Раб с опаской покосился на настороженных вулхов, что покорно стояли у меня за спиной.

Шум толпы вдруг разом притих, барабаны зарокотали с удвоенной силой. И я решил, что пора решать более насущные проблемы, как-то: поиски Ветра и освобождение карсы.

– Тогда ответь еще, где здесь держат захваченных у реки коней?

Раб неопределенно махнул рукой:

– У арены.

Арены? Я наморщил лоб. Тут что, бои устраивают? Хм, так вот почему так ревет толпа! Это многое объясняет.

Я бесцеремонно показал освобожденному пленнику Запретного города спину и направился на голоса. Сначала я увидел Неспящую башню – деревянную, как и все в этом городе. Рядом с ней тянулась длинная живая коновязь – сплетенная из узловатых веток перегородка, опирающаяся на короткие толстые стволы. Коней было немного – с десяток, и найти среди них Ветра смог бы даже слепой.

– Подождите здесь, братья! – велел я вулхам. И голосом, и… впрочем, это мой секрет.

Жеребец почуял мое приближение и нетерпеливо затоптался на месте. Он был расседлан, заботливо протерт и, похоже, накормлен, потому что у коновязи виднелись кучки свежего навоза. Седло не пришлось даже искать – оно вместе со всей упряжью висело на специальном сучке.

Я невеликий конюх, но пяти минут, чтоб оседлать Ветра, мне хватило. Отвязав его, я принялся искать свои припасы – не может быть, чтоб их утащили далеко. А впрочем, кто знает? Варвары Диких земель жили грабежом… Может, никаких припасов уже давно нет?

Не успел я сделать и нескольких шагов, как перекрывая крепкий дух конского пота и навоза, в воздухе возник дурманящий запах плодов многодрева. Мой нос сам собой вытянулся в дудку, и я просто пошел на запах. Самые разные ароматы витали в воздухе, но выделить из них эту божественную струю было совсем несложно.

Запах привел меня к низкому столу, за которым совсем недавно пировали. Полуобглоданные кабаньи кости валялись всюду вперемешку с остатками лепешек, на столе растекались лужи паршивого варварского пива. А запах шел от маленькой липкой кучки – очищенной кожицы плода многодрева. Сам плод, конечно же, сожрали джерховы горожане…

Я выругался и вернулся к Ветру. Тьма с ними, с припасами… Хотя ножны жалко. Достанутся теперь какому-нибудь тупорылому головорезу. Тяжкий вздох вырвался у меня из груди.

И вдруг я ощутил, что план спасения постепенно вызревает в моей бедной голове, только я еще сам в деталях не разобрался. В такие моменты мне всегда казалось, что внутри меня просыпается еще кто-то, вулх, например, и начинает нашептывать верные ответы. Обыкновенно я не противился и действовал не то по наитию, не то следуя этим туманным подсказкам. Во всяком случае, первое, что я сделал, это перерубил поводья всех коней; сбрую и седла собрал в живописную кучу и спихнул в дурно пахнущую яму для отбросов, обнаружившуюся в гуще стволов позади коновязи. Кони, за исключением Ветра, постепенно разбрелись. Потом я отыскал еще не погасший огонек в очаге и два загодя просмоленных кем-то факела, готовых вспыхнуть в любой момент. Тут же нашлось и несколько кадок с разогретой смолой. Кадки я перетаскал к Неспящей башне и опорожнил на черные бревна подножия. При этом я не забывал поглядывать наверх, чтоб олух из-под Большого колокола меня не увидел. Но олух, казалось, спал, что, конечно, было совершенно невозможно на верхушке Неспящей башни. А может, ему и так было на что глядеть – судя по азартным выкрикам зрителей, на арене творилось нечто захватывающее, а с такой высоты арену, зуб даю, видно, как на ладони. Странно, но я до сих пор не сумел вычленить из однообразного гула голосов ни одного понятного слова.

Когда вся смола оказалась на стенах, я вернулся и подбросил в очаг несколько веток, чтоб огонь, чего доброго, не погас. И вернулся к башне.

Сжав рукоятку меча в ладони, я решительно рванул на себя массивную дверь. Вверх уводила добротная широкая лестница. Ни одна ступенька не скрипнула под моими ногами, пока я поднимался.

На этаже малых колоколов не оказалось ни души. Хотя мне казалось, что приближается время ежечасных ударов. И ладно: нет так нет.

Никого не нашлось и у средних колоколов. Я задумался. Пожар. Я ведь готовил пожар, а значит, город должен услышать голос именно средних…

«Нет, – уверенно сказал кто-то внутри меня. – Средние – это недостаточно…»

И я, задыхаясь от внезапно пришедшей мысли, обратил взгляд вверх. Туда, где ждал – и всегда молчал – Большой колокол.

Кощунство, конечно. Но иначе одиночке не победить целый город.

Подавив холодок в груди, я взобрался на самый верх.

Так и есть – хранитель Большого свесился с той стороны, откуда виднелась арена, и ни на что не обращал внимания. Я бесшумно глянул у него из-за плеча.

Толпа кольцом окружила глубокую просторную яму. В яме металось несколько рыжих теней, а по ним, похоже, стреляли из луков. Три рыжих тела, утыканных стрелами, неподвижно лежали в разных местах, все – неподалеку от краев ямы. Барабаны бухали немного не в лад, возможно, поэтому гул толпы казался слитным и бессмысленным.

Хранителя я просто взял за ноги и сбросил вниз. Полет его был недолог и закончился глухим ударом. Мне показалось, что до слуха донесся хруст ломаемых костей. Наверное, лишь показалось – Неспящая башня была ничуть не ниже, чем в Дренгерте. Теперь – колокол.

Я повернулся и замер, чувствуя, как между лопаток скатилась липкая струйка.

У плетеного из цветных веревок шнура, что крепился к похожему на небольшую варварскую булаву пестику колокола, я увидел ножны меча, который «Приходит раньше, чем позовут». И тут же, рядом, оружейная сумка, куда я спрятал ножны вчера, и тот самый двумех, что дал Лю-чародей. Со всем содержимым, включая мою заплечную суму с книгами и прочими мелочами. Только плодов многодрева в двумехе не было – их, конечно, сожрали, не особо церемонясь и сразу же.

Небо! Тот, кто сидит внутри меня и дает советы, головастый малый!

Подчиняясь внезапному порыву, я вложил старинный меч, который держал в руке, в чудо-ножны. Стоит ли говорить, что они подошли друг другу, словно створки морской раковины? Почему-то я даже не удивился. Лю-чародей – слышишь? Я не удивился. Потому что ощутил внезапный порыв неощутимого ветра – магии.

Прикрепив ножны с мечом на пояс, а наручи с верными моими ножами на запястья, я заглянул в двумех. Вопреки ожиданиям, так поразивших меня вчера курткоштанов я внутри не нашел. Что ж… Хвала диннам, что я не наг! Продолжим в добытой одежде…

Голос Большого колокола был чист и прозрачен, как сок пестроцвета. Он вибрировал, заставляя замирать душу, а потом дрожать в такт этой дивной песне, отлитой в металле. Пестик-булава трижды встретился с боком Большого колокола, рождая звук на верхушке Неспящей башни и мертвую тишину внизу, у арены.

А потом я отпустил плетеный разноцветный шнур, подхватил двумех и сумку и кинулся вниз по лестнице. Мне не нужно было глядеть на арену, чтоб убедиться, что глаза всех без исключения горожан обращены сейчас к вершине Неспящей башни.

Ветер ждал меня у самой двери и тихо фыркнул, когда я ссыпался по лестнице. Как кстати, четвероногий друг! Двумех сразу же занял законное место; так же быстро я приторочил к седлу и сумку с оружием.

Оба факела в руки, костер. Факелы вспыхивают. Назад, к подножию башни, черному от смолы. Башня вспыхивает. Охотно, густым дымным пламенем, что начинает жадно лизать толстые бревна. Швыряю факелы в близлежащие дома, прячущиеся в сплошной завесе ветвей: авось и там займется. Вскакиваю на Ветра.

Тьма-перетьма, я ли это? Словно со стороны за собой наблюдаю… С немалым изумлением, заметьте.

Конечно, толпа не усидела вокруг арены. Люди кинулись к башне даже раньше, чем пламя взобралось на приличную высоту. Барабаны смолкли, и голос толпы сразу стал понятен:

«Пожар! Пожар!»

Ветер уверенно скакал по широкой дуге, сам выбирая тропинки и проходы между домами диковинного древесного города. К арене. Так, чтобы не столкнуться с бегущими людьми. В гуще листвы и ветвей то и дело мелькали серые спины вулхов-спутников. И долетало иногда тихое рычание – они берегли меня, серые братья. Видно, не все горожане стеклись к арене. Ветер вулхов чувствовал, но подчинялся поводьям беспрекословно. Он верил мне.

Я стремительно огибал приближающуюся толпу и к арене выскочил довольно скоро. Конические склоны, похожие на ловушку муравьиного льва, только не такие крутые, упирались в добротную густую решетку. За решеткой склоны отвесно обрывались в круглую яму с плотно утоптанным дном. С одной стороны к арене вела углубленная в почву дорожка, упирающаяся в крепкие деревянные ворота-решетку. Рядом на специальных бревенчатых катках виднелись просторные клетки, которые можно было при желании пристыковать друг к дружке и получить целый коридор, ведущий на арену. Эдакий невольничий тоннель за решетками…

У ворот бестолково топтались несколько стражников и четверо дюжих рабов-южан в грязных набедренных повязках. Один из стражников был до странности похож на покойного Унди Мышатника, я даже вздрогнул было, но особо удивляться и присматриваться не оставалось времени. Увидев меня, стражники схватились за оружие, но тут в дело вступили вулхи. Зубы против стали – и не всегда сталь оказывалась победительницей. А я обрушил старинный меч на запоры деревянных ворот. Запоры дрогнули, не в силах противостоять заточке давно ушедших мастеров…

Изнутри, с арены, в ворота толкнулось чье-то сильное тело. Справятся без меня! Я обернулся и увидел, что сражаться не с кем: стражники уже бегут прочь, оставив двоих убитых, резво бегут, молча и не оборачиваясь. Вулхи, тяжело дыша, стояли полукругом, и не думая никого преследовать. Один был ранен, держал на весу рассеченную переднюю лапу. Рабы исчезли еще раньше.

В следующий миг ворота распахнулись от очередного удара изнутри, и на дорожку вырвались четыре взмыленные карсы. Их тела были исполосованы кровавыми царапинами, желтые глаза горели бешенством, а шерсть на загривках топорщилась. От них веяло смертью. Братья вулхи тотчас сбились в плотный ком и ощерили пасти.

Потому что нет в мире злее врагов, чем вулх и карса.

– Нет! – крикнул я, не особо надеясь, что меня послушают. Вулхи продолжали ворчать, а вороной забеспокоился. Он и вулхов-то переносил с трудом, а тут еще и карсы…

Но чудо произошло. Дикие рыжие кошки не напали.

А я сразу узнал свою. Даже не по ошейнику – одна из карс тащила в пасти за штанину ту самую помесь штанов и крутки, которую велел мне носить Лю-чародей.

– Тьма! – рявкнул я, свешиваясь с Ветра и подхватывая одежду. Внутри я нащупал и чудо-сапоги переменного размера, в штанинах. Кое-как запихав все под ремень двумеха, ткнул пятками в тугие конские бока.

– За мной, братья!

И Ветер помчался прочь из города, сшибая кого-то на своем пути. Карсы вмиг растворились в подлеске, все четыре, а вулхи послушно бежали за вороным по тропам, не забывая лязгать иногда зубами и прикрывать раненого собрата, прыгающего на трех лапах. Впрочем, он так ловко прыгал, что не слишком отставал от Ветра.

Я не заметил, как город-в-лесу стал просто лесом. Дома исчезли, хотя деревья со стволами, покрытыми резьбой, все еще попадались. Правда, с каждой минутой все реже. Меар светил мне в затылок и оттого казалось, что Ветер пытается догнать свою синеватую тень, скользящую по тропе и сухим веткам лесной подстилки.

Нас не преследовали. Может быть, потому, что пытались погасить Неспящую башню и все, что еще загорелось от моих факелов. Может, потому, что вспугнутые огнем и суматохой кони разбежались – впрочем, в городе, конечно же, были еще кони помимо тех, что я освободил. Не знаю. Но нас не преследовали.

За полдень я придержал Ветра у звонкого лесного ручья. Прыгнул из седла. Напился.

Потом появилась карса. Одна. Она долго и жадно лакала холодную и чистую проточную воду, потом повалилась в траву и принялась устало зализывать кровоточащие раны. Остальных карс я больше ни разу не видел – наверное, они ушли в лес.

Вулхи пришли чуть позже. Раненый сильно хромал; все, что я мог сделать, – это промыть его лапу в ручье, обработать соком тысячесила и минут десять не давать ему вылизывать рану.

– Спасибо, истинные, – прошептал я, потрепал каждого по загривку, а голову вожака сжал между ладоней и заглянул седому вулху в глаза. – Да будет длинной ваша тропа и обильной добыча! Прощайте, свободные!

Вулх лизнул меня в лицо, совсем так же, как тогда, в клетке, и направился в лес. Остальные касались моих ладоней влажными носами и спешили за вожаком. Они исчезли в полминуты, так, что не шелохнулся ни один лист на кустах. Я долго глядел вулхам вслед. Потом обернулся к карсе.

Она отошла подальше, оказывается – спасибо, что не стала выяснять отношения с вулхами…

– Как же это нас угораздило, киска? – спросил я задумчиво. – Я теперь гадаю, где очнусь на следующем восходе Меара?

Отдых мой был совсем недолог, только чтоб размять ноги, переодеться в магическую одежду Лю-чародея, сбереженную карсой, да сжевать черствую лепешку с лентой сушеного мяса. Охотиться сейчас не было времени, пришлось облегчить дорожные припасы из двумеха. А потом вскакивать в седло и снова гнать Ветра на запад, потому что оставаться в окрестностях Запретного города было опасно.

Всю дорогу я невольно размышлял о случившемся и не мог отделаться от мысли, что, когда на свободе Вулх, все вокруг словно мешает моему с карсой пути, все складывается на редкость неудачно и плохо, но стоит Вулху уснуть и очнуться Морану, удача тут же вспоминает обо мне. Уж не знаю, благодаря магии Лю, благодаря счастливому случаю или благодаря простой расторопности Морана…

Думать о себе как о ком-то постороннем было давней моей привычкой. Скорее всего оттого, что у меня было больше одной личины, но находиться одновременно я мог только в одной.

Итак, поразмыслим о странностях.

Я оказался в клетке с истинными вулхами в Запретном городе – месте, с уверенностью сказать о котором, существует оно или нет, я еще вчера не мог. Скорее всего, будь я действительно истинным вулхом, за которого приняли меня горожане, судьба моя была бы проста и незавидна: некоторое время в клетке, а потом кровавая стычка на песке арены. Может быть, я даже победил бы раз-другой. Бьющиеся насмерть долго не живут – мне, прошедшему не один город, подобные вещи объяснять не было нужды. Карса оказалась на арене сразу же – интересно, с кем она билась? Не с другими же карсами? Несколько строптивых кошек выпустили в яму, это я понял. И только теперь подумал, что понятия не имею, кто был их противником. И откуда – Тьма! – на арене взялась моя необычная одежда, которую догадалась захватить с собой карса?

В душе шевельнулись неясные подозрения. Одежда, ошейник, который не сняли ни с меня, ни с карсы, подозрительная сообразительность моей киски… Перемещения во время Четтана… Клянусь Смутными днями, уж не оборотень ли моя спутница? Но нет, нет, не может быть, время оборотня – красный день, а карса остается карсой и в свете Меара. Но какова мысль – если бы это было возможно – послать двух оборотней! Лю-чародей, ты гораздо умнее и хитрее, чем можно предположить, клянусь Смутными днями еще раз!

Впрочем, дальше. Я с поразительной – теперь я понял, что поразительной – легкостью нашел одежду, оружие, своего коня и припасы в совершенно незнакомом городе. Полном врагов. Тогда задуматься о легкости у меня не было времени. Теперь – было. А я ведь еще кое-что разузнал и о предстоящей дороге. Немного, правда, и чересчур туманно, но вполне достаточно, чтоб не гадать сейчас: куда направить послушного Ветра?

Джерх забирай, все это выглядело крайне подозрительно. Лично я видел только одно объяснение случившемуся. Наш путь интересен не только Лю-чародею. Загадочная У-Наринна, средоточие некоей тайны… Тайны всегда приманивают недобрых – и людей, и чародеев. Нас – меня, Ветра и карсу – просто пустили вперед. Чтобы мы напоролись на все ловушки и неожиданности, а тот, кто тайно идет следом за нами, был предупрежден и готов.

Спине моей враз стало зябко, словно кто-то прицелился в меня из арбалета. Я хмуро обернулся и, конечно же, ничего и никого не заметил. Если кто-нибудь и шел следом, у него доставало ума идти в отдалении, по следам, и не показываться нам на глаза. Я, во всяком случае, поступил бы именно так.

М-да. Нужно вести себя повнимательнее синим вечером. И быть готовым к завтрашним сюрпризам – например, очнуться перед пастью голодного пещерного стозева. Очнуться нагим и беспомощным, без меча и с вечной панической мыслью: не видел ли кто, как вулх становится похож на человека? Не узнали ли во мне оборотня?

Украшенные резьбой деревья перестали попадаться вовсе, причем довольно давно, еще перед полуднем. Лес пошел дикий и мрачноватый, густые синие тени залегли в гуще елей и игольников. Лиственные деревья встречались очень редко, я с тоской вспомнил вчерашний пир у плодоносящего многодрева. Какие непохожие два синих дня! Интересно, красные дни чем-нибудь отличались? Наверное, отличались. Во всяком случае, первый раз я очнулся у озера в полной безопасности, хотя рядом нашлось несколько трупов, а второй – в клетке. И убивать пришлось уже самому.

Мне часто приходится убивать. Особенно последнее время. Только это вовсе не значит, что мне нравится это делать. И уж точно не значит, что убийства не оставляют никакого следа в моей полузвериной душе. Я часто задумывался – может быть, оттого я и убиваю так легко, что я нечеловек? Что я наполовину зверь, а для зверей убийство – это способ выжить самому? Мне часто казалось, что люди тем и отличаются от зверей, что могут жить, не убивая себе подобных. Но – тем не менее – убивают, и не реже, чем звери. Даже чаще. Выходит, в каждом из людей сидит зверь, злобный и кровожадный? Только у некоторых он выходит из Тьмы, когда встает Четтан, и разгуливает на свободе до пересвета, а у некоторых просто медленно пожирает душу и рано или поздно они становятся такими же чудовищами, как Рага Людоед, как Фурми, как Беш…

Когда Меар, садящийся где-то впереди меня, невидимый из-за деревьев, перестал давать достаточно света, я остановил Ветра. Задумался, стоит ли устраиваться на красный день, если завтра я наверняка приду в себя совершенно в другом месте, и хорошо, если не в клетке? Решил, что не стоит. Посидев у костра в сгущающихся синих сумерках, я встал, напился из меха, что в полдень наполнил водой из ручья, аккуратно снял одежду и заботливо уложил ее в двумех поверх припасов. Если не лишился ее в такой свистопляске, будет втройне обидно потерять вот так, без толку, в глухом лесу. А Лю-чародей – или кто там надевает ее красным днем? – отыщет, если захочет. Снова все ремешки, подогнанные под мой рост, затянет так, что потом придется подгонять заново…

Шлепая ладонями по бокам, я ждал превращения. Нещадно грызли вечерние летучие кровопийцы, настырно звеня в оба уха. Предпересветная прохлада гладила кожу, пошедшую пупырышками, как у гуся. Карса, сверкая желтыми глазищами, сидела в стороне от костра и пялилась на меня. Пялься, пялься, зверюга…

Последняя моя мысль перед тьмой была подобна молнии: а кто сказал, что не бывает оборотней синего дня?

Додумать Моран не успел. А Вулх еще не умел думать и помнить.

ГЛАВА 7 Четтан, день четвертый

Здоровенный комар впился мне в правое веко. Я сильно и неточно хлопнула себя по щеке – и хорошо, что неточно, а то можно и без глаза остаться. Тотчас же десятка два злобных кровопийц набросились со всех сторон на мое не защищенное одеждой тело. Я вскочила на ноги, ругаясь самыми черными словами, и только тут наконец проснулась.

Вокруг был лес, просто лес, и ни следа древесного города, в котором чуть было не окончилось мое путешествие. В двух шагах от меня едва дымился небрежно сложенный костерок, а по другую его сторону лежал на подстилке из мха вулх, устало ткнувшись мордой в передние лапы. Чуть поодаль стоял оседланный и навьюченный Ветер и – бедняга! – судя по всему, спал. Не обращая внимания на поклажу и комаров.

Я ничему не удивилась. Ни лесу, ни костру, ни оседланному коню.

А не удивилась я потому, что очень уж разозлилась. Так разозлилась, что на удивление меня не хватило.

Т-темное небо! Все те неясности и несуразицы, которые поочередно мучили меня с самого начала путешествия, вдруг одновременно обрушились на мой разум своим немалым весом. А проклятый комар, из-за которого теперь нестерпимо чесался глаз, оказался той песчинкой, которая сдвинула лавину. Я задыхалась от злости. Ну кто, джерх его побери, додумался встречать пересвет во влажной низинке? Кто?! Ведь мне самой это и в голову бы не пришло.

Не прекращая ругаться и хлопать себя по бокам, я в два прыжка добралась до Ветра и принялась рыться в походном двумехе. К счастью, магическая шкура отыскалась довольно быстро и, оказавшись на мне, сразу уменьшила мои страдания по меньшей мере наполовину.

Но злость осталась – и даже, кажется, окрепла. Стала холодной и прочной, как сталь после закалки.

Дальше я действовала уже без спешки, но и без промедления. Я раздула костер и подбросила туда смолистого лапника – благо хвойных деревьев вокруг было предостаточно. Красное пламя взвилось кверху с веселым потрескиванием, словно призывая восходящий Четтан побыстрее занять свое место на небе. От костра повалил густой ароматный дым, и комаров в низинке резко поубавилось.

Ладно. Можно и здесь неплохо устроиться, ежели умеючи… Стоп! Чего это я вдруг решила здесь устраиваться? Какая муха меня укусила?

Вовсе не муха, а комар. Да и комар тут, прямо скажем, ни при чем.

Руки мои работали сноровисто и быстро, расседлывая коня, а голова тем временем медленно осваивалась с уже принятым решением. Непонятно когда, но принятым. Может быть, даже еще до пробуждения – во время синего дня, пока моя человеческая сущность спала мертвым сном в самом глухом углу сознания Карсы.

Я решила не сходить с этого места, пока не разгребу кучу неистолкованных событий у себя в мозгах. Чтобы можно было хоть о чем-то думать, не спотыкаясь об отдельные факты.

Низинка, заполнившись теплым дымом, стала обжитой и уютной. Я устроилась на моховой подушке рядом с вулхом, осторожно положив ладонь ему на загривок. Вулх даже не шелохнулся. Надо полагать, очень устал. И Ветер устал – дальше некуда.

Еще бы! Трудно двигаться вперед, толком не отдыхая – весь красный день, а потом весь синий, а потом снова весь красный… Даже не просто трудно, а почти невозможно. Единственный, кто способен выдержать такой путь, – это оборотень. Существо, которое в наших краях называют мадхетом, а иначе – анхайром. Нечеловек, чье тело меняет форму при каждом пересвете, в момент превращения избавляясь от накопленной за день усталости. Как это ежедневно происходит со мной.

Я с новым интересом оглядела своих собратьев по странствиям. Мы уже третий день вместе, а много ли я о них знаю? Вороной конь по кличке Ветер, удивительно выносливый и невероятно послушный. И ручной вулх по кличке… по кличке…

А я вот и не знаю, как зовут вулха! Интере-есно… У ручного зверя, как правило, бывает кличка – а такого необычного, как ручной вулх, просто обязаны как-то звать. Почему колдун не назвал мне его имя? Потому ли, что не знал сам? Ох, не верю. Если уж он про меня знал все до зернышка, то несложная звериная жизнь ему и подавно должна быть известна. Тогда почему?

Я лениво протянула руку и длинной веткой поворошила угли костра. Золотистые искры с треском разлетелись во все стороны. Уже заметно рассвело, и неяркий красноватый свет Четтана заполнил низину. Пляшущие отблески костра потерялись, растворились в свете начала дня. И комары совсем исчезли.

Но злость впилась в меня не хуже комара и помогала сосредоточиться, не давая мыслям свернуть в сторону.

Итак, среди многих странностей моего путешествия первое место занимала его непрерывность. Все то время, пока на небе лучился ослепительной синевой Меар, со мной что-то происходило. Вчерашним синим днем, например, я как-то выбралась из ямы в лесном городе, а затем и из самого города. Тьма! Конечно, Карса – не обычный зверь, но осуществить такое ей в одиночку не под силу. В событиях прошлого синего дня явно чувствовалась направляющая воля человека.

Вообще-то я еще вчера – в смысле, в четтанскую половину вчерашних суток, прошедшим красным днем – пришла к выводу, что иду в Каменный лес не одна. Только поразмыслить над этим выводом мне не дали. Набросились, понимаешь, с арбалетами и сетью, да еще по голове въехали как нарочно.

Нарочитость некоторых событий я тоже собиралась обдумать. Но попозже. Прежде всего нужно было сообразить, кто же движется вместе со мной к У-Наринне.

Вчера я была почти убеждена, что это чародей Лю собственной персоной. Хотя объяснять одну загадку другой – занятие вполне бездарное. Но сегодня одно очень простое обстоятельство заставило меня усомниться.

Ремни и завязки магической одежды снова – уже второе красное утро подряд! – оказались подогнанными на человека больше меня ростом и размерами. Старику же, если это он носил магическую шкуру синим днем (а при свете Четтана, получается, разгуливал нагишом? Ну да кто их поймет, чародеев…) – так вот, старику менять длину ремешков было бы незачем. И роста мы с ним были примерно одинакового.

Значит, под лучами Меара эту одежду носил не колдун, а кто-то другой. Кто-то, кому в четтанский день одежда не нужна.

– Оборотень!

Слово само сорвалось у меня с губ. Вулх приподнял голову и внимательно заглянул мне в лицо. Я убрала ладонь с его шеи – мне вдруг стало неловко. Одно дело гладить по жесткой шерсти ручного зверя, и совсем другое – зверя, внутри которого прячется человек. Собрат по нелюдской, поганой, отравленной крови. Оборотень. Мадхет. Анхайр. Как ни назови, а суть одна: гнусное чудовище, которому нет места среди людей.

Но ведь оборотней, которые становятся зверьми с приходом Четтана, не бывает!

– Вулх, – шепотом сказала я. – Как же так?

Серый зверь склонил тяжелую голову, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя. Я пошевелила веткой тлеющие угли – остаток костра.

Не бывает? Так ведь ручных вулхов тоже не бывает – а я поверила. Чему поверила? Собственным глазам. Вижу: вулх. На коня не бросается, меня слушает… Значит, и впрямь ручной. Но что, если я приняла одну очевидность за другую? Человека в зверином облике – за зверя, обученного человеком. Как же их различить? Как правильно истолковать то, что я вижу? Эх, где бы взять однозначное доказательство…

Я с такой силой ткнула веткой в потухший костер, что ветка сломалась, а меня обдало взметнувшимся пеплом. Есть! Есть у меня доказательство, которое не оставит сомнений!

Облачко едкого пепла окутало морду вулха. Вулх чихнул, сердито затряс головой и вскочил на все четыре лапы. Морда его оказалась чуть выше моего лица. И оттуда, свысока, зверь глянул на меня с легкой укоризной – смотри, мол, куда палкой тыкаешь. Ты-то прямо сейчас человек, вот и изволь заботиться об окружающем зверье.

– Извини, серый, – смиренно сказала я. – А позволь мне на твою лапу взглянуть, а? Вот на эту, правую переднюю.

Вулх не возражал. Я раздвинула кончиками пальцев густую шерсть – в том самом месте, где позавчера меч лесного разбойника оставил заметный след.

Сегодня там была совершенно целая и здоровая кожа. Я выдохнула сквозь стиснутые зубы и на всякий случай решила осмотреть левую лапу тоже.

Темное небо! Лучше бы я этого не делала. Левое предплечье вулха украшала длинная царапина. Вернее даже сказать – след от уже затянувшейся царапины. Но я хорошо помнила, что разбойник ранил вулха в правую лапу. Или все-таки в левую? И рана была гораздо серьезнее. Или это мне показалось?

– Спасибо, – мрачно сказала я вулху. – Можешь проваливать. Пока не станешь человеком, не возвращайся.

Кажется, мой зверь оценил шутку. Во всяком случае, прежде чем нырнуть в кусты, он обернулся, и выражение его морды было трудноописуемым.

Зажившая царапина на его лапе могла принадлежать обычному зверю, легко раненному двое суток назад. Но могла быть и следом от раны, нанесенной оборотню вчера, синим утром…

Джерх бы побрал все эти головоломки! Доказательство, на которое я так надеялась, тоже можно было истолковать двояко. Вот если бы я вспомнила о ране вулха на восходе Четтана вчера, а не сегодня… Но вчера на восходе мне было некогда, а потом я слишком быстро оказалась в мешке.

В общем, как бы то ни было, полностью отделаться от сомнений мне не удалось. Я задумчиво оглядела скрывшие вулха кусты. Позавтракать надо бы, вот что. Уж не знаю, чем питалась Карса, но мне вчера ничего съедобного не досталось. Почему-то жители лесного города так и не предложили мне еды – если не считать куска тухлого мяса, которым меня грозил попотчевать косомордый стражник.

Если походный двумех оказался при мне, то, может, и содержимое его никто не тронул? Неплохо было бы все-таки позавтракать древесной дыней – не вчера, так сегодня. Не верю, конечно, что плоды в сумке, и все же – чем джерх не шутит?..

Но эта моя надежда тоже оказалась обманутой. Плодами многодрева в двумехе даже и не пахло. Кто-то сожрал их без меня.

Тьма ему в брюхо!

Пришлось скромно перекусить тем, что я захватила в дорогу из Айетота. Вяленым мясом, сыром, сушеными фруктами и орехами. В мехе для воды обнаружилась свежая и вкусная вода, за которую я мысленно сказала «спасибо»… не знаю кому. То ли своему спутнику-оборотню, то ли прячущемуся колдуну, то ли неведомой магической силе.

Проснувшийся Ветер ткнулся мордой мне в ухо и получил свою долю сладких фруктов. Я осмотрелась и вскоре нашла то, что искала. В небольшой ложбинке между двумя кочками собралась лужица желтоватой, но пригодной для питья воды. Я выкопала во влажной земле ямку побольше, и подземный родничок быстро заполнил ее. Умный конь терпеливо дождался, пока я наберу воды в запасной мех и подставлю мех под его лошадиную морду.

Пил Ветер с удовольствием, шумно фыркая и кося на меня большим карим глазом. Словно проверял, на месте ли я.

Да куда ж я денусь, красавец? У меня с чародеем договор. И договор из тех, какие не нарушают. Старик обещал заплатить мне самой дорогой монетой. Неразменной монетой моей собственной памяти. Знаешь ли ты цену воспоминаниям, мой непростой конь? Ведь в какой-то мере наша память – это и есть мы. День, о котором ничего не помнишь, – словно бы и не прожитый день…

Кстати, наше соглашение с чародеем недвусмысленно подразумевало, что весь красный день с утра до вечера я нахожусь в пути. Тороплюсь в Каменный лес, а вовсе не рассиживаюсь у потухшего костра, размышляя о странностях. Не велено мне было размышлять. Впрочем, и не воспрещалось, насколько я помню – лишь бы не мешало продвигаться вперед.

Я похлопала Ветра по холке, вытряхнула из мешка последние капли воды и свернула его. Так что же – в путь? Конь, словно почуял мои мысли, встрепенулся и одобрительно заржал. Правильно, мол. Отдохнули – и вперед!

На звонкое ржание из кустов появился вулх с вопросительной мордой.

Я упрямо помотала головой.

– Хрен вам! – сердито сказала я и опустилась на прежнее место у погасшего костра. – Сказала же: не уйду, пока не разберусь!

Вторая по старшинству странность моего путешествия поддавалась определению куда хуже первой. Умом я ее вообще не понимала, а только отмечала каким-то непонятным чутьем.

Чутье настойчиво говорило мне, что все происходящее со мной имеет не тот смысл, который видится на первый взгляд. То есть даже не так. Я чувствовала, что неведомый мне смысл кроется в тех вещах, которые обычно не имеют особого значения.

Я не просто шла или ехала верхом, сражалась с разбойниками или переправлялась через реку. Я как будто… вот оно!.. как будто выполняла неизвестные мне, но строго заданные условия. И то, зачерпнула ли я воды из незнакомой реки, в этом странном раскладе имело большее значение, чем смерть Цуки.

И вот поэтому я не спешила сниматься со стоянки. Во мне все сильнее крепла уверенность, что важно не только то, куда я дальше направлюсь, – важно и то, как именно я это сделаю. Тем более что я по-прежнему знала лишь общее направление к У-Наринне.

А окруженная игольниками, кленами и боярышником низинка нравилась мне все больше и больше. Славное местечко, когда комаров нет. Правильно его выбрал мой спутник. Отдохнешь в таком месте – и двигай, куда хочешь. Нужно только дождаться подходящего момента. Дождаться… Подходящего…

Кажется, я задремала. Во всяком случае, мне второй раз в жизни привиделся сон, самый настоящий. И, в отличие от предыдущего, вполне понятный. Может быть, потому, что на этот раз я увидела не вулха, а карсу. А карсы мне – ясен пень! – понятнее и ближе вулхов. Хоть во сне, хоть наяву.

В этом сне я и сама была карсой. Карсой под лучами Меара.

Сверкали голубым огнем капли росы на мохнатых метелках трав. Удивительно легко дышалось. Неправдоподобно легко.

Мы неслись вдвоем по росистому лугу навстречу встающему из-за холмов синему светилу. Трава мягко обтекала нас, окропляя свежестью брызг.

Сначала мы бежали вровень, голова к голове, но он почти сразу вырвался вперед и помчался скачками. Я видела, как при каждом прыжке напрягаются мускулы под его рыжей шкурой. Он был прекрасен.

Стремительное тело на мгновение замерло, изогнулось. Льдисто сверкнули глаза, перечеркнутые вертикальной полосой зрачка. Хищный вопль, протяжный крик вознесся над лугом.

Он звал подругу. Звал меня.

Все живое вокруг замерло, притаилось. А те, кто оказался слишком близко от нас, бежали в испуге. Бежали, куда глаза глядят – лишь бы не стать помехой на пути двух карс в разгаре безумной страсти.

Земля толкнула меня в подушечки лап, и я с места взвилась в воздух. Хриплый вой обжег мои легкие, вырвался наружу…

Это был ответ. Я признала его.

Мы двумя клубками покатились навстречу друг другу, сшиблись и вскочили, урча и воя. Трава под нами быстро становилась душистым месивом, истекающим соком стеблей и листьев.

Он вцепился зубами мне в загривок и прижал всем телом к земле. Я замурлыкала…

Синий глаз Меара понимающе подмигнул мне с небес.

Я очнулась от краткого сна с хриплым, затихающим стоном на губах. Так вот как это бывает у карс… Мда-а, не позавидую я тому, кто некстати подвернется под лапу влюбленным. Скогтят и не заметят.

Тело медленно расслаблялось после сладкой судороги. Ничего себе сон! Кажется, ни одна из любовных встреч, которые происходили со мной наяву, не доставила мне столь сильных ощущений. Партнеры, что ли, попадались не те? Обычные люди, что с них возьмешь…

Обычные люди, скованные условностями и условиями. Насколько, оказывается, не похоже то, что они называют «з-зверской страстью», на настоящие чувства дикого зверя! Свободного зверя.

Впрочем, откуда у меня такая уверенность? Ведь это был всего лишь сон. Просто сон.

Что-то протестующе напряглось у меня внутри. Нет! Не просто!

Из глубин сознания поднялась властная волна и смыла все сомнения. Теперь я точно знала, что мое видение вообще не было сном.

Это Карса поделилась со мной своим воспоминанием. Может быть, даже самым заветным из своих воспоминаний.

Я вдруг задумалась над тем, как же чувствует себя Карса здесь, в Диких землях. Не боязно ли ей? Или, наоборот, впервые по-настоящему легко и вольно? Ведь мы с ней жили странной и неестественной жизнью – хотя спасибо Бешу и за такую. Мне было душно и уныло в доме, где двадцать с лишним кругов тому назад я появилась на свет, – но Карсе приходилось труднее, чем мне. Я редко покидала Айетот, а Карса, пожалуй, еще реже. И в лесу она до сих пор бывала не больше десятка раз.

Интересно, как это ей повезло, как удалось встретить на цветущем лугу свое звериное счастье? Когда это было?

И почему она все-таки вернулась к Бешу?

Боль скрутила мою душу, как мокрую тряпку. Но слезы замерли у меня в уголках глаз, и тихая печаль смыла чужую боль. Бывшую чужую, а теперь и мою тоже. Прости мне, Карса, жестокое любопытство. Да будут прокляты люди-охотники, люди-убийцы! Прощай, наш рыжий любовник…

Мне всегда казалось, что из нас двоих Карса взрослее – хоть я и была старше ее на целый красный день. Потому что для Беша была важна она, а я только путалась под ногами. Потому что Карса могла разобраться с недругом одним ударом когтистой лапы, а мне для этого пришлось долго осваивать боевую науку.

Но сейчас я почувствовала себя большой и сильной. Карса поделилась со мной – со своей человеческой половиной – самой яркой радостью и самой больной болью. И я могла дать ей утешение и сочувствие.

«Твое горе – мое горе, – молча сказала я ей. – Нас двое, ты и я, но в то же время мы – единое целое. И в этом наша сила!»

Да хранит меня добрая динна! Клянусь, что Карса ответила мне. Она лизнула меня горячим, влажным, шершавым языком прямо в изнанку мыслей.

Четтан всполз над лесом и грел уже в полную силу. В низинке стало душно и жарко. И тень не спасала. Красноватый горячий сумрак казался плотным, как круто сваренный вишневый кисель. Я нервно зевнула и потянулась.

Да так и застыла на середине зевка и с поднятыми руками.

Из леса ко мне вышел человек, в котором не было ничего от лесного жителя или хотя бы путника. На нем были темные штаны из тонкой кожи и шелковая рубаха. Четтан окрасил ее кровью своих лучей в вызывающе красный цвет.

По траве и мхам незнакомец ступал с ленивой грацией придворного щеголя, скользящего по натертому паркету. Он небрежно улыбнулся мне, проплывая между мной и Ветром в сложной фигуре танца. Я оторопело поворачивалась вслед за ним, пока он обходил по кругу меня и кострище, на каждом шагу поворачиваясь в разные стороны и раскланиваясь с невидимыми партнерами.

Безумец?

Да уж, на нормального человека он никак не походил. Но только, Тьма меня побери, и сумасшествием здесь не пахло. А главное – я никак не могла решить, что мне делать.

Враг? Или посторонний?

Тихие плавные движения, никакого оружия в обращенных ладонями кверху руках… И я расслабилась. Если что, нож метнуть я всегда успею. Благо, и гурунарские ножички под рукой, и хадасский верный кинжал при мне.

Незнакомец протанцевал вокруг всей низинки, вздохнул – как мне показалось, удовлетворенно, – и сел прямо на землю, лицом ко мне.

– Я – чародей, но ты можешь меня не бояться, мадхет, – сказал он ровным, бесстрастным тоном. – Меня зовут Аншан, и обычно я убиваю мадхетов везде, где встречаю. Однако ты пока что вне опасности. До тех пор пока отвечаешь мне правдиво.

Все-таки враг! Моя рука скользнула к наручи, но тут мы с врагом встретились взглядами, и пальцы мои сами собой разжались, отпуская нож. В глазах его действительно сверкало отражение чего-то большего, чем я или даже он сам. Отблеск магической силы. Жадные огоньки затаившегося на время пожара.

– Ты не можешь мне причинить вреда, – спокойно сказал чародей, – а я тебе – не собираюсь. Пока. Так что не хватайся за железо. Расслабься. Будь готова отвечать на мои вопросы. Доверься мне, мадхет. Доверься мне. Доверься мне…

Странная слабость вдруг охватила меня. На мгновение земля и небо поплыли перед глазами. Мне показалось, что я… засыпаю? Джерх, я слишком мало знала о сне. Мне не с чем было сравнивать.

Я потрясла головой, пытаясь прогнать звон в голове. Околдовал он меня своим танцем, что ли?

– Сковал, – поправил чародей вслух. – Но не бойся. Это совсем не опасно. Раскройся передо мной, мадхет!

На верхней губе, чуть выше тонкой черной щеточки щегольских усиков, проступили крошечные капельки пота. Ему тоже было трудно. Интересно почему? На что уходили сейчас его силы и внимание?

– Расскажи мне, мадхет, о вашем Пути, – сказал чародей.

Теперь он ритмично раскачивался. Четтан отражался в его темных глазах двумя хищными кровавыми огоньками. Это раскачивание убаюкивало меня, завораживало, погружало в теплый туман бездумия…

– Куда вы идете и зачем? – звучным шепотом спросил чародей.

– К джерху в задницу, – мило улыбнулась я.

Чародей спокойно кивнул, ничуть не рассерженный дерзостью.

– Сопротивляешься, – сказал он. – Это хорошо. Понимаешь, единственный способ противиться заклятию Откровенности – стать податливым, как теплый воск, и расползаться под нажимом Силы, проскальзывая между стальными пальцами вопросов. Тот, кто сопротивляется, – обречен. Сопротивляйся мне, мадхет. Сопротивляйся. Доверься мне и борись со мной.

По спине у меня скатился ручеек горячего пота. Четтан остановился в зените и упорно не желал двигаться дальше, как будто его прибили к небу гвоздями. У меня слипались глаза. Подождите… только что Четтан был так низко, что отражался в глазах этого… ладно, потом. Не важно.

– Теперь ответь, где сейчас Ассанг? – вел дальше чародей.

– Чего-о?

Мы вытаращились друг на друга, как две не вовремя разбуженные совы. Я пришла в себя первая:

– А ну-ка повтори, что ты сказал!

Чародей брезгливо улыбнулся.

– Значит, ты даже имени такого не знаешь, – сказал он. – Это хорошо. Но странно. Хотя…

Он нахмурился. Раздражение исказило его правильные черты, и у чародея вдруг сделался глупый вид. Есть лица, которым лучше оставаться застывшими как лики каменных статуй. До сих пор чародей смотрелся гордо и возвышенно, как флаг на шпиле замка. А теперь он выглядел тем же самым флагом, только обгаженным голубями.

– …если она не знает имени, то не может ответить, – бормотал он вполголоса, совершенно забыв обо мне. – Но ведь даэна она знает несомненно, так почему же тогда…

Четтан по-прежнему торчал в зените и поливал нас чудовищным жаром. Смутные дни! Что-то здесь было определенно не так. Я незаметно оглянулась.

У меня за плечом прятался вечер. Я вдруг оказалась на странной грани между вечным полднем и стремительно густеющими сумерками; и там, в сумерках, за невидимой разделяющей стеной беззвучно металось и билось в преграду что-то большое, серое и расплывчатое – словно огромная, трепещущая крыльями бабочка. На мгновение оно застыло, и я разглядела, что это вулх. И тут же очертания серой фигуры размазались от невероятной быстроты движений.

В мгновенной вспышке озарения я поняла, что вечер по ту сторону настоящий, а жаркий полдень внутри созданного колдуном мирка – это ложь. Фальшивка для отвода глаз. Да ведь он просто-напросто вор, этот чародей! Заговорил мне зубы красивыми словесами, а сам гнусным образом тырит мое время!

– …знает истинное имя? – с удовольствием повторил чародей. – Это было бы неплохо.

Мой взгляд упал на походную сумку и на выглядывающий из нее продолговатый предмет, обернутый в лоскут кожи. Магические ножны! Жаль, что они пусты, но, может, и сами по себе они мне помогут? Иной магии в моем распоряжении все равно нет. Я потянулась к ножнам…

– Ладно! – громко сказал чародей. – С тайной вашего Пути мы разберемся чуть погодя, а пока скажи мне, как истинное имя того, кого ты знаешь как старикашку Лю?

Меч был у меня в руке. Тяжелая рукоять больно ударила меня по ладони, когда он появился прямо из воздуха. В лицо мне плеснул порыв ветра с запахом металла. Старинная сталь тускло блеснула в кровавом свете ложного полдня – словно сдержанная улыбка человека, привыкшего выполнять обещания.

Но я не могла поднять руку с мечом! Колдовской танец и пляска кровавых огоньков перед глазами слишком крепко меня связали.

В следующий миг огромная серая бабочка пробила сразу рассыпавшуюся мириадами осколков преграду и со свирепым рычанием тяпнула меня за… за ту часть одежки, которая была штанами.

Я с воплем вскочила на ноги, одновременно занося меч для удара. Заклятие слетело с меня, как осенняя паутина под порывом ветра.

Чародей с невнятным возгласом поднялся, прикрываясь рукой и отступая на шаг.

Я нанесла удар Опережающим.

Воздух раскололся с оглушительным треском. Алые и оранжевые молнии закрыли окружающий мир огненной сеткой. Кажется, я на мгновение оглохла и ослепла.

Под ногами чародея разверзлась лиловая пропасть, и он канул туда, как булыжник в трясину.

Прыгнувший на него вулх ухватил зубами пустоту, выплюнул и обратил ко мне возмущенный взор.

Но я точно с таким же выражением смотрела на собственные руки.

Тьма и все демоны Ночи!

Меч исчез.

Ярко пылал костер, разведенный на прежнем месте. Четтан уже почти зашел, и единственным освещением были пляшущие блики костра.

Поднеся двумех поближе к огню, я лихорадочно копалась в нем, отбрасывая ненужные предметы.

Под руку подвернулась плоская коробочка. Я нечаянно сдавила ее с боков, коробочка раскрылась, и самоцветы сверкающими дождинками пролились на траву. Собирать их было некогда. Почему-то мне вдруг стало очень важно написать записку своему спутнику. И сделать это именно сегодня, сейчас, до пересвета. А до пересвета оставались считанные минуты.

Тьма! Ведь была, была здесь нужная мне вещь, я же помню! Я еще мимолетно удивилась неуместности, несообразности этого предмета, когда проверяла содержимое дорожных сумок на старой мельнице – и тут же забыла о нем, рассматривая оружие.

Над головой протяжно заухал филин. Из глубины леса ему отозвался другой. И сразу, как будто получив сигнал к наступлению, на меня ринулись комары.

Тьма и демоны! Я взвыла и вытряхнула все содержимое походного двумеха себе под ноги. Заплечная сумка, в которую было завернуто что-то тяжелое, стукнула меня по ступне. Джерхи! Что там внутри?!

Я вытряхнула все и из сумки тоже. Тяжелыми оказались книги – три увесистых тома в кожаных переплетах. Я о них совершенно позабыла. Зачем мне книги в пути?! Совсем охренел чародей, не иначе… А может, книги принадлежат моему спутнику? Я недоверчиво хмыкнула.

Искомый предмет оказался на самом верху груды вещей. То есть лежал он на дне заплечной сумки, которая, в свою очередь, покоилась на дне двумеха. Если бы не комары – я бы его точно не нашла до пересвета.

Я дернула завязки кожаного мешочка. Внутри, как мне и помнилось, было очиненное перо в жестком кожаном футляре, тоненькая стопка бумажных листков с неровным краем, перехваченная атласной ленточкой, и каменная чернильница в форме ореха.

Орех послушно раскрылся, не пролив ни капли. Ленточка, шурша, соскользнула на траву. Пламя костра осветило чистый листок и занесенное над ним перо. Одним стремительным росчерком я вывела обращение:

«Здравствуй, незнакомец!»

Ведь мы пока незнакомы; мы видели только последствия действий друг друга – все равно что наблюдать тень от тени…

«Здравствуй, незнакомец!

Мы с тобой идем в Каменный лес вместе. Меня зовут Тури, и я…»

Перо замерло над бумагой. Комары грызли меня остервенело и безнаказанно, а я просто не могла пошевелиться. Рука моя отказывалась написать то, что было моей главной и страшной тайной. Оказалось, что это невероятно, неописуемо трудно – доверить свою тайну, а вместе с ней жизнь, другому человеку. Пусть даже он не человек, а такой же, как и я…

Четтан неуклонно сползал за горизонт. Опять, как и вчера, я явственно ощущала движение солнца. Я знала наперечет оставшиеся мне мгновения человеческого облика.

И, повинуясь усилию воли, моя рука пришла в движение. Перо очень медленно, но ровным красивым почерком с двойным нажимом вывело на бумаге слово-признание:

«…оборотень».

И Тьма сомкнулась надо мной.

ГЛАВА 8 Меар, день четвертый

Как всегда, сознание вернулось на мгновение раньше, чем открылись глаза. Ну, где я очнулся на этот раз? В плену у разбойников? Перед Дремлющим мостом? У джерха в зубах?

Меня окружал шелестящий лес, а полянка была как две капли воды похожа на ту, где Моран уступил очередь Вулху. Собственно, это была даже не полянка, а крохотный пятачок леса, где деревья стояли пореже, чем везде. И в мире все еще царил предпересветный сумрак… но какой-то странный. Обыкновенно тени отливали густо-лиловым, как облако, куда садился Меар. Или откуда вставал, точнее.

Сейчас вокруг было просто темно, а тени были густо-черными. Как в комнате с затворенными ставнями. Я почти ничего не видел. А над головой слабо мерцали посреди неба несколько ярких синеватых точек, похожих на светляков в полумраке вечернего леса. Кроны редких деревьев смутно выделялись на фоне почти такого же темного неба.

И тогда я понял, что вижу звезды. Звезды. Тьма меня разрази – звезды!!!

Становится не по себе, когда оживают легенды. По крайней мере мне стало не по себе.

Я стоял у едва тлеющего костра, нагой и растерянный, и бессмысленно озирался. Где, джерх побери, Меар? Почему не встает? И куда опять подевалась карса? Ветер – вон он стоит, опустив голову чуть не к земле. Спасибо, хоть он на месте…

Осмотреться бы. Осмотреться…

Выбрав сосну повыше, я резво пополз вверх по шершавому стволу, обдирая кожу. Одеться я так и не удосужился, как был в одном ошейнике, так и прыгнул на дерево. Тоже мне, владыка Диких земель… Хотелось поскорее увидеть горизонт, чтоб понять – что происходит? Где пересвет?

Но уже спустя минуту я заметил, что вокруг светлеет. С востока наползал синий разгорающийся свет. Добравшись почти до макушки сосны, я огляделся. Острые верхушки соседних деревьев оказались чуть ниже меня.

Небо на востоке постепенно светлело. А потом показался краешек Меара, ослепительный после лесного сумрака, царящего внизу. И вздох облегчения вырвался у меня из груди.

Я не знал, почему запоздал с восходом Меар… или поспешил спрятаться за горизонт Четтан. Я даже не знал – возможно ли это? Выходит – возможно? Что происходит, Смутные дни?!

Но потом я вдруг понял, что сам дал ответ случившемуся. Смутные дни… До них осталось меньше десяти дней. Вот, значит, как это начинается…

Меаром я любоваться не стал. Что я, Меара не видел, что ли? Я только еще разок взглянул на запад, потому что путь мой лежал именно туда. Я не был уверен, но похоже, впереди лес заканчивался, и снова начинались каменистые пустоши Диких земель.

Ладно. Самое время спускаться и облачаться в магические курткоштаны. И сапоги, склонные менять размер по ноге надевающего…

Одежда в беспорядке валялась у кострища, перекрученная, словно сначала в нее нарядили зверя, а потом зверь самостоятельно выпутывался из рукавов, штанин и складок. Шипя и отмахиваясь от комаров, я потянул на себя одежду. Что-то белое упало в траву, я чуть не наступил. Наполовину влезши в штаны, присмотрелся.

Это был клочок писчей бумаги с парой изумительно ровно выведенных строк. Тут же валялся и орех-чернильница и мое любимое перо, полученное за успехи и прилежание в Джурае двенадцать кругов назад… Я тогда как раз изучал грамоту под началом Тила Длинной Строки. А тот в свою очередь получил когда-то это же перо от Унди Мышатника, упокой Тьма его нетрезвую и беспокойную душу. Потом мне пришлось спешно удирать в Лиспенс, как сейчас помню…

Я оторвался от воспоминаний и бережно поднял перо с чернильницей. И только потом – записку. Уж не от Лю-чародея ли весточка?

«Здравствуй, незнакомец!

Мы с тобой идем в Каменный лес вместе. Меня зовут Тури и я – оборотень».

Я застыл с запиской в руке. Вот так вот, значит. Без обиняков, прямо и неприкрыто: «я – оборотень».

Следующие две минуты я беспрерывно ругался. То, что моя карса – оборотень, не слишком меня поразило. Наверное, я подспудно уже был готов к этой правде. Но вот эта вопиющая беспечность, эта смертельно опасная откровенность – зачем, зачем, зачем? На записку мог наткнуться кто угодно, нечего кивать, что места, мол, безлюдные, нет никого. И тогда нам конец. Тут же. На месте. Потому что раскрытый оборотень – мертвый оборотень. Путаясь в штанинах, я метнулся к костру и с испариной на лице глядел, как записка обращается в пепел. Потом, наконец, оделся как положено, натянул сапоги, спрятал перо, чернильницу и рассыпанную бумагу в футляр, а футляр – в мешочек, крепко завязал кожаные тесемки и упрятал все на самое дно двумеха. Складывать еще в свою заплечную сумку – не стал. Зачем? Просто сунул пустую сумку в двумех. Скомкал и сунул. Надоела она мне. Следом уложил все, что мой отчаянный напарник вытряхнул на траву. Нетерпеливый он какой-то… Как и все карсы.

Карса сидела по ту сторону костра и глядела на меня с обычным холодным выражением. Она казалась умной, но уж слишком себе на уме… как и все кошачьи, независимо от размеров.

– Ну что… – Я запнулся, потому что называть своего спутника «киской» было как-то неловко. – Ну что, кот драный? Чего ты хотел добиться? Чтобы нас ухлопали Чистые братья?

Карса распахнула красноватую пасть со внушительного размера клыками и протяжно зевнула.

– Дурень вислоухий! – добавил я неуверенно.

Это, впрочем, была неправда. Уши у карсы стояли торчком, как и у всех карс, только пушистые кисточки на кончиках свешивались на дюйм-другой.

– Постарайся больше не совершать подобных глупостей, приятель. Не знаю как тебе, но мне обе мои шкуры еще дороги. Чего и тебе желаю. А зовут меня… Одинец. И не жди, что я напишу тебе записку.

В общем, я встал и принялся навьючивать сброшенные кое-как пожитки на Ветра. Кстати, а как этот бедняга выдерживает беспрерывный поход? Или он тоже оборотень?

Меча в ножнах снова не оказалось – исчез, словно кусочек сахара в кипятке. Ну что за невезение, снова без меча! Куда их мой спутник девает? Ладно, хоть ножны бережет… Как, кстати, мы их делить будем? Записочками обмениваться? Или не ломать голову и однажды прихватить их с собой, и, когда в У-Наринне будет совершено все, чего добивается Лю-чародей, потихоньку дать тягу?

Ну и мысли у меня с утра! Уж не звезды ли мне голову замутили?

Спустя некоторое время до меня дошло, что место, на котором вчера остановился я перед превращением, и нынешнее место не очень-то отличаются. Собственно, это одно и то же место. За прошедший красный день мы ни на шаг не приблизились к У-Наринне. Даже к джерхову каньону не приблизились. А время ушло.

– Болван ты, братец Тури, – сказал я карсе. – Время-то идет? Знаешь, что Унди в Джурае говорил, когда нас стража в подземелья тащила? «Раньше сядешь – моложе сбежишь».

Впрочем, до подземелья они нас не дотащили…

Спутник-карса невозмутимо глядел на меня. Поднявшийся Меар метал лучики в начищенные бляшки ошейника, и они сверкали маленькими синими огоньками.

Есть мне не хотелось совершенно – то ли Вулх поохотился во время Четтана, то ли Тури накормил. Спасибо ему, если так. Значит, можно сразу же отправляться в путь. Наверстывать упущенное. За двоих ехать. Ладно, хоть конь отдохнул…

Я затоптал костер и вскочил в седло. На запад.

– Вперед, Ветер!

Краем глаза я заметил, что карса осталась неподвижно сидеть под стройным молодым игольником.

Потом я раза три замечал ее в зарослях. Рыжая шкура мелькала впереди, словно тень призрака, и снова бесследно растворялась в окружающем подлеске. Интересно, Вулх тоже чувствует себя в лесу как дома?

Потом я задумался – а как это, «как дома»? Люди так говорят. Но ведь я… ведь мы с Тури не люди. Поэтому у нас нет дома. Или здесь, в диком безлюдном лесу, и есть наш дом?

Я не знал ответа.

Еще до полудня лес стал редеть. Сосны и игольники становились все ниже, пока не превратились в молодые пушистые деревца, едва доходящие Ветру до брюха. А потом и вовсе исчезли. Из сухой, местами растрескавшейся земли там и сям торчали острые каменные обломки. Ветер умело и аккуратно огибал их. Правильно, коняга, береги ноги…

Тень передо мной неумолимо укорачивалась, пока вовсе не скорчилась и не уползла под ноги Ветра. Миновал полдень. Меар клонился к западу. Я держал повод левой рукой, а в правой привычно вертел пару метательных шариков. Иногда я оглядывался – карса шныряла неподалеку. Ее рыжая шерсть сливалась с каменистой почвой не хуже, чем со старой хвоей подлеска.

У текущего на юг ручья я придержал коня. Соскочил на землю, приблизился к каменному ложу ручья. Уже присел, чтоб зачерпнуть ладонью чистой проточной воды, и тут заметил, что ближний ко мне берег ручья выглядит как-то неправильно. Да и дальний, что в трех шагах, тоже неправильно.

На дальнем берегу обнажилась малая часть русла, не шире ладони, а на ближнем, восточном, вода немного наползла на берег и текла там, где еще недавно было сухо. Словно ручей передвинули чуть в сторону.

Некоторое время я тупо соображал, что бы это могло означать, потом вздохнул и решил, что с загадками Диких земель пусть разбирается Лю-чародей, если будет охота. А мне недосуг.

Я напился, сменил воду в мехе, напоил Ветра. Спутник-карса тоже опустил усатую морду к воде и принялся лакать – чуть выше по течению. Ну-ну… Чистюля. Специально обошел стороной, чтоб не пить ниже. Вельможа, прям, Тьма-перетьма!

И снова потянулись навстречу пустоши, дикие и безлюдные. А какими еще могут быть пустоши в Диких землях? Дикими и безлюдными. Ну, неприветливыми еще. Или – продуваемыми всеми ветрами. Кстати, ветер действительно усилился, правда, дул точно в спину, а это не слишком страшно. Из-под ног Ветра дважды вспархивали стайки каменных куропаток, и я на всякий случай перехватил метательные шарики поудобнее. Вскоре куропатки снова веером порскнули из россыпи округлых сероватых валунов, и я с силой метнул шарики в стремительные крылатые тени. Один из шариков нашел цель и подбитая куропатка, сложив крылья, упала в стороне. Вот и ужин, обрадовался я. Прицепив добычу к седлу, я отыскал шарики и продолжил путь.

Вообще-то пустоши отнюдь не были пустыми. То и дело я замечал следы диких быков – похоже, здесь обитало большое стадо. Конечно, оно кочевало, потому что в пустошах травоядным нелегко отыскать корм. А раз стадо – значит, недалеко ошивались и хищники, вулхи, например. Или фырканы. Непременно шакалы-падальщики. Птиц всяких пропасть. Изредка попадались на удивление здоровые норы под камнями, уж и не знаю, кто такие отрыл. Вильты, что ли?

Я радовался только одному: что не встречаю следов присутствия человека. Как-то не хотелось мне встречаться с людьми… Из-за моего спутника-карсы. Неосторожен он, по-моему. И, конечно, догадался, что я тоже оборотень. Интересно, он тоже думал, что оборотней противоположного цикла не существует? Я вот был убежден. Непонятно, правда, с чего. В общем, с людьми мне встречаться совершенно не хотелось. До самой У-Наринны.

Как выяснилось, зря я надеялся. Еле слышно свистнуло лассо, и мои плечи охватила прочная веревка толщиной с земляного червя. Рывок – я отправился проверять твердость окрестных земель.

Земли оказались настолько твердыми, что некоторое время после удара я не мог вдохнуть. Лассо прижало руки к бокам, и когда способность двигаться вернулась ко мне, я проворно перевернулся на бок, преодолевая сильное сопротивление натянутой веревки. Вот он, неведомый враг.

Невысокий человек в одежде из бычьей кожи держал в руках дергающийся конец лассо. На боку у него висел короткий изогнутый меч без ножен, за спиной торчали из колчана оперенные стрелы, хотя самого лука я не увидел. Наматывая лассо на локоть, человек стремительно приближался ко мне.

И тут во всей красе показал себя вороной. Словно степной вихрь налетел он на врага, сбил с ног и растоптал копытами. Лассо сразу ослабло и бессильно легло на камни, словно мертвая змея. Я напрягся, вывернул руку и сумел кое-как освободиться от захвата. Встал, держась за ушибленный бок.

Несколько всадников во весь опор летели ко мне.

Рука сама скользнула в рукав, извлекая гурунарский метательный ножичек. Меч бы… Надо подобрать у затоптанного лассометателя, если своего опять нет.

Я метнулся и сорвал с трупа изогнутый клинок. Обычная варварская железяка, кое-как заточенная, не чета вчерашнему седому хадасцу. Тьма, ну и урод же у меня в спутниках! Такой меч прошляпил куда-то… Где он сам, кстати? Думает помогать или нет?

Едва всадники приблизились, рыжая молния метнулась из-за камней на переднего варвара и вышибла его из седла. Зацепившись ногой за стремя, человек потащился по камням, воя от боли. Камни вскоре стали окрашиваться красным, а бессвязные крики оборвались. Второй конь, почуяв карсу, шарахнулся в сторону, унося седока, бессмысленно размахивающего мечом.

Осталось трое. Что ж, неплохо, Тури! Спасибо и на том.

Секунду я колебался – вскочить на Ветра или оставаться на ногах? Остался – наездник из меня неважнецкий. Ветер, словно почувствовав, заржал и обрушился на одного из приблизившихся, пустив в ход зубы и копыта. Лошадки нападавших были ниже и коренастее Ветра. И мой, точнее, наш жеребец оказался для них непосильным противником.

Метнув нож и с удовлетворением убедившись, что он воткнулся в горло варвару, я отскочил с дороги коней и сжал меч. Ветер продолжал наскакивать на пришлых лошадей, и оба уцелевших всадника вынуждены были спешиться. А потом мне на некоторое время стало некогда оглядываться.

Со звоном сшиблись мечи, высекая рыжие, как шкура карсы, искры. Напряглись мускулы и налились глаза. Один против двоих.

Само собой разумеется, фехтовал я лучше. Спасибо тому же Унди Мышатнику… Да и в цехе наемников я не зря состоял… Чувствовалось, что низким обитателям Диких земель куда привычнее орудовать арканом из засады, чем мечом в честном бою. Впрочем, что значит честный бой? Правильно, это тот, который ты не проиграл. Так говорил Мышатник, и я не припомню, чтобы проигравшие ему возражали…

Одного варвара я обезоружил и сбил с ног, со вторым тоже недолго возился: перерубил ему клинок (Тьма-перетьма, это подобранной-то грубой железякой?) и рубанул поперек живота. Потом добил первого, пытавшегося швырнуть в меня плохонький ривский кинжал. Кинжал я небрежно отбил мечом.

– Кто ты? – спросил я, но варвар не ответил. И я зарубил его, как козу на бойне.

Пока я возился с этими двумя, карса успешно разобралась с тем, которого понес конь. Видимо, он умудрился спешиться и поспешил на помощь своим товарищам. Но карса встала у него на пути и… в общем, у меня не возникло особого желания рассматривать то, что от него осталось. Карса сидела неподалеку, вылизывая перепачканную кровью шерсть. На камне рядом с ней виднелись пять параллельных царапин, совсем свежих. Несомненно, след от когтей. М-да. Ну и коготки…

Я вернулся к убитым мною. Вытащил из горла гурунарский нож, тщательно вытер его и вернул на привычное место, под левый рукав. Осмотрел мертвеца. Редкая косматая бороденка, остекленевшие узкие глаза-щелочки. Желтоватая, как у хадасцев, кожа. Джерх его знает, кто такой. Карманов на одежде нет, откуда у варваров карманы? На поясе – мешочек с несколькими айетотскими медяками, пара непонятных амулетов да кольцо для меча. Меч такой же паршивый, как и мой. Впрочем, тут же вспомнилось как развалился на части клинок другого моего врага! Я взглянул на свой меч – заточка отнюдь не стала лучше. Но и неизбежных после такой рубки зазубрин на клинке я не нашел. Странно. Очень странно.

У второго мертвеца не нашлось даже одной монетки. Пожав плечами, я перешел к третьему, почему-то забыв оглядеться.

В следующий миг под левой лопаткой стало так больно, что я невольно екнул и выпрямился. На камень упала оперенная стрела. Клянусь небом, она ударила меня под лопатку, но не смогла пробить колдовской одежды Лю!

Невдалеке еще один человечек опустил лук и бросился наутек, к стоящему еще чуть дальше коню. Тотчас сорвалась с места карса и стремительными прыжками понеслась вдогонку. Предсмертный вопль увенчал ее путь – и вопль этот был человеческим.

– Эй, Тури! – заорал я, охнув от боли в спине. – Не сожри его целиком, дай обыскать!

К месту стычки неторопливо возвращался Ветер. Я, пробегая мимо, потрепал его по холке – молодец, конь! Не знаю, кто тебя учил, но ты настоящий боец!

Убитый карсой воин тоже являл собой малоприятное зрелище. Если только вы не любитель луж крови и вывалившихся внутренностей. Одного взгляда мне хватило, чтобы понять – это главарь. Одежда его была получше, кошель с монетами потяжелее, оружие понадежнее, а на груди болтался не то оберег, не то медальон-украшение. То есть болтался он, понятно, раньше, пока хозяин был жив. А теперь просто свисал со сломанной ударом когтистой лапы шеи, и кровь медленно стекала по серебристой цепочке. Медленно-медленно я протянул руку и снял медальон с шеи мертвеца.

Если бы не грубая цепочка, я решил бы, что передо мной изделие хадасских ювелиров. Впрочем, медальон могли, скажем, украсть и уже потом подвесить к свитой из серебристых колечек незатейливой цепочке.

Тончайшей вязью на поверхность позолоченной пластины был нанесен мастерский рисунок. Чародей в длинном плаще и с коротким жезлом, воздевший руки к небу; не оставалось сомнений, что изображен чародей, не знаю уж почему. А у ног чародея – вулх и карса. И два солнца над ними. Два солнца – и несколько точек-искорок. Несомненно – звезды.

Я так и уселся на камни. Очень, знаете ли, знакомая картина. Чародей, вулх, карса… звезды опять же. Ежу понятно, что это не совпадение. И первая же мысль моя была хоть и странной, но вряд ли беспочвенной.

Чародеев в мире хватает. Глупо считать, что на этой пластине изображен именно Лю. И если Лю стремится в У-Наринну… или посылает туда двух оборотней, вулха и карсу, то остальные вполне могут быть озабочены тем же. А значит, в У-Наринну сейчас идем не только мы. Кстати, добрые ребята с лассо, мечами и стрелами тому достойное подтверждение.

А это значит, что за память придется платить подороже, чем казалось мне с самого начала.

Я медленно выпрямился и в упор поглядел на карсу. Зверь не обратил на меня ни малейшего внимания. Впрочем, он действовал как нельзя лучше в минуты опасности – чего же еще желать и требовать? Чтобы он со мной поговорил?

У убитых я больше ничего интересного не нашел. Оружие их бросил вместе с трупами, только странный меч, перерубающий другие клинки, оставил на поясе. Авось еще пригодится.

И двинулся дальше на запад. До пересвета оставалось еще довольно времени, чтоб уйти от этого места подальше.

Ветер послушно устремился к окутанному дымкой горизонту. Лишь ненадолго я задержался у трупа того из врагов, который запутался в стремени и умер как раб, а не как воин, убедился, что ничего интересного к моим находкам не прибавится, и вновь вскочил в седло. Прощайте, незадачливые охотники на одиноких путников, прощайте, кто бы вас ни послал. Сегодня не ваш день.

Каньон я увидел незадолго до пересвета. Сначала впереди из дымки проступила неясная серая черта, постепенно становившаяся все толще и толще, потом почва незаметно сгладилась, валуны пропали, осталась только вылизанная ветрами каменная поверхность, а потом она вдруг резко оборвалась вниз, и Ветер замер на краю пропасти.

Громадный разлом, трещина в теле земли зияла прямо под нашими ногами. Далеко-далеко внизу виднелось скрытое в вечерней тени дно, а противоположный обрыв отстоял от восточного на добрую четверть мили. Стены каньона были практически отвесными, правда, не гладкими, а слоистыми, испещренными трещинами, углублениями, выступами и карнизами, так что ловкий человек, пожалуй, сумел бы и взобраться наверх или спуститься на дно. Но с конем и поклажей эта задача становилась, мягко говоря, трудновыполнимой. Да и без поклажи решиться влезть на такую стену было весьма и весьма трудно. Каньон убегал вправо и влево, на север и юг сколько хватало взгляда.

Карса осторожно подошла к самому краю, заглянула вниз, фыркнула и уселась на кромке камня, словно внизу была не пропасть, а мягкая перина на глубине в полшага. У меня даже голова закружилась, едва я на нее глянул.

Послушный поводьям Ветер отошел прочь от обрыва. Я соскочил с седла и с опаской приблизился к краю. Правда, ближе, чем на шаг, мне подходить не захотелось. С детства не люблю высоты.

Что там говорил раб в Запретном городе? Искать Дремлющий мост? Интересно, где? На севере или на юге? Вот ведь загадка!

Я не успел ее разгадать – под ногами внезапно дрогнула земля. Не сильно, едва-едва слышно, но я почувствовал. Дрогнула и замерла. Вороной тревожно всхрапнул и дернулся; карса дугой выгнула спину, прижала уши и встопорщила усы.

Я поспешно отошел от края. Землетрясение! Только этого мне и не хватало.

Вообще-то в наших краях землетрясения случаются редко. Вот дальше на юге – другое дело. Но иногда далекое эхо южных толчков докатывалось и до нас. Не знаю уж, что это такое – отголоски ли войн чародеев или проявление каких-то могучих непознанных сил, но я не люблю землетрясения. Хотя покажите мне человека (или оборотня), который любит землетрясения? По-моему, таких просто нет.

Не прошло и минуты, как далекий гул откуда-то с юга стал накатываться, словно штормовая волна. Я с тревогой поглядел налево и вскоре различил слабое облачко пыли, вознесшееся над горизонтом.

С минуту я озадаченно созерцал растущее облако; вдали, подальше от каньона, оно казалось гуще и плотнее. Правильно, перед самым каньоном только камни, пыли там попросту нет…

Карса грациозно протрусила мимо меня и Ветра, направляясь на север. Оглянулась на миг, вопросительно и словно спрашивая: «Ну? Ты идешь или нет?» И потрусила дальше, постепенно ускоряясь.

Если зверь считает, что нужно удирать, значит… Значит, нужно удирать. Зверь все равно чувствует больше человека.

Я снова поглядел на юг. И наконец понял, что же происходит.

Подземный толчок вспугнул большое стадо диких быков, кочующих по окрестным пустошам. И они сейчас мчатся сюда вдоль каньона.

– Тьма на ваши спины! – выругался я и вскочил в седло. – Давай, Ветер!

И мы помчались. Копыта звонко стучали по камням. Я то и дело оглядывался – стадо было не просто большим. Оно было огромным. Я подпустил быков слишком близко и теперь видел позади широченную, до самого горизонта дугу. Джерхи, это плохо. Назад в пустоши убраться я уже не успею, а слева… слева каньон. Стадо запросто сбросит меня с обрыва. И тогда – конец. Не спасет даже то, что я оборотень. Кстати, пересвет уже близок… Тьма, не ко времени, не ко времени вздумалось дрогнуть земле!

Оставалось уповать только на быстрые ноги Ветра.

Мы мчались миля за милей, а каньон все так же тянулся слева от меня. Быки не приближались – но и не отставали. Без седока Ветер, конечно, сумел бы оторваться. Но со мной и поклажей… Нет. Нереально. Хорошо, хоть карса догадалась удрать.

Хотя нет, вон она. Ждет меня. Увидела и вновь мягко понеслась вперед.

Быки грохотали позади. Неужели они никогда не устают?

Меар склонился к самому горизонту по ту сторону каньона. Что делать? Что делать, семь джерхов судьбе в печенку? Ну, Лю-чародей, что же ты медлишь, пошли очередное чудо! Хоть бы в полдень все произошло… Затопчут, затопчут ведь, пока буду превращаться…

Копыта размеренно стучали по камню. Резко и одиноко. Зато позади отдельные удары сливались в сплошной многоголосый рокот, словно тысячи варваров били в тысячи походных барабанов. Быки продолжали мчаться, обгоняя собственный испуг.

Когда я уже мысленно начал прощаться с жизнью, Ветер вдруг побежал под уклон. Обрыв становился ниже. Я внимательно всмотрелся – уклон тянулся вниз, сколько виделось. Что там, впереди-внизу?

Ветер, словно почувствовав мою надежду, прибавил. Так прибавил, что мы стали медленно отрываться от гигантского стада. Где-то впереди мелькала рыжая спина карсы. Она тоже могла бы уйти в пустоши, если бы напряглась… но не уходила. Спасибо, Тури, ты и в зверином облике сохраняешь кое-какие человеческие черты. А Вулх, сохранит ли их Вулх, когда Меар сядет? Я не знал.

Вскоре я узнал, что там, впереди-внизу. Ни много ни мало, спуск в каньон. Уж не ведаю, рукотворный или природный. Только в обрыве слева от меня постепенно образовался разлом, похожий на полуутопленное в камне русло пересохшей реки, и русло это все круче загибалось вниз и влево, спускаясь постепенно на дно каньона. И я направил Ветра туда, уверенный, что быки не обратят внимания на ответвление и промчатся вдоль каньона прямо, дальше на север. Карса чуть в стороне уверенно прыгала по камням.

Бедный Ветер заметно устал. То есть он мог еще бежать довольно долго, но я чувствовал, что с каждой минутой ему все труднее будет это делать. К тому же на крутом склоне пришлось замедлиться, чтоб не скатиться вниз, не переломать ноги.

Мы были на середине склона, когда грохот копыт нагоняющего стада стал гораздо громче. Предчувствуя неладное, я оглянулся – быки свернули в каньон, как и я.

– Тьма!!! – истошно завопил я, подгоняя беднягу Ветра.

Вскоре мы оказались на самом дне каньона. Дальняя стена уходила ввысь, так что рассмотреть край удавалось, только задрав голову к вечернему небу. Впрочем, у меня не было времени особо разглядывать ее. Быки ссыпались по склону, не замедляя бега, потому что задние напирали на передних, и тем ничего не оставалось, как еще ускоряться. Падавших затаптывали.

– Давай, Ветер! – заорал я, немилосердно сжимая тугие конские бока. По дну каньона я поскакал на юг. Карса тенью скользила у самой стены, рассекая синие сумерки.

У меня оставалось совсем мало времени. Небо, ну что мешало мне проскочить поворот там, наверху? Невезение, да и только.

Безудержная гонка продолжалась. Каньон полнился тенью, только далеко вверху светлела широкая полоса неба. Восточная стена постепенно стала такой же высокой, как и западная. А стадо позади меня, конечно же, тоже повернуло на юг, растянувшись от стены до стены, так что не осталось ни малейшей щели, в которую можно было бы проскочить и спастись.

А потом я понял, что времени до превращения совсем мало. И прямо на скаку стал раздеваться. Меч сунул в оружейную сумку; сапоги – в двумех, курткоштаны (пока я их снимал, дважды чуть не сверзился с Ветра на полном скаку) – под ремень. Сидеть нагишом в седле было еще то удобство, но выбора у меня не оставалось.

– Эй, Тури! – закричал я что есть силы. – Иди сюда!

И замахал рукой.

Не знаю почему, но карса послушалась. Неслышно возникнув из тени, она коротким выверенным прыжком вскочила на круп коня позади меня и прижалась пушистой шубой к моей голой спине.

– Молодец, котяра! – Голос мой с трудом перекрывал топот преследующего нас стада. – Меня зовут… Одинец!

Слева, совсем рядом, высилась высоченная стена, в отдалении справа – такая же, по пятам неслась смерть, и только впереди маячило слабое пятнышко спасения, только в скорости оставался шанс.

С этой мыслью я провалился во Тьму, на прощание хлестнув Ветра по ушам, чтоб не вздумал замедлиться.

ГЛАВА 9 Четтан, день пятый

Меня сильно тряхнуло, и я судорожно вцепилась когтями в седло… тьфу, джерх! Конечно же, я вцепилась в седло не когтями, а пальцами. Меня тряхнуло еще раз, и я едва не слетела со спины Ветра.

Слева и справа от нас мелькали высоченные и отвесные каменные стены, а по пятам неслась смерть.

Откуда-то я совершенно точно знала, что останавливаться нельзя, что только в скорости наше спасение. Вороной тяжело дышал, но не сбавлял хода. Передо мной поперек седла безжизненно обвисло тело вулха. Что с ним?!

Вулх неловко шевельнулся, и я поняла, что с ним все в порядке – просто он пытается не сверзиться с коня. Вулх – не карса, когтями зацепиться ему слабо. Но придержать коня, чтобы дать ему возможность спрыгнуть, я не могла.

Вслед за нами по ущелью волной катилось гулкое эхо – как будто грохот обвала или топот множества ног. Я знала: что-то чудовищное гонится за нами. Что-то огромное, слепое и безжалостное, как разгулявшаяся стихия.

Мой невероятный конь стремительно мчал нас с вулхом вперед по дну гигантского каньона. Но какая бы магия ни текла в его жилах вместе с кровью, он не может бежать бесконечно. Нужно было что-то предпринять. И побыстрее!

Ни ближняя левая стена каньона, ни отстоящая от нее на два полета стрелы правая не становились ниже. Но впереди обязан быть какой-то выход! Иначе почему мой спутник выбрал эту дорогу?!

Свет только что взошедшего Четтана не достигал дна, и нас окружала темно-багровая тень, которая примерно на высоте моей головы постепенно светлела. Через пару минут дикой скачки мне стало казаться, что впереди тень почему-то гуще и чернее.

А еще через несколько мгновений я поняла, что это не тень, а препятствие, перегородившее нижнюю часть каньона. И мы быстро приближаемся к нему.

Сначала я решила, что путь нам загородила скала, рухнувшая откуда-то сверху и застрявшая между каменных стен ущелья, самую малость не долетев до дна. Но когда Ветер остановился в нескольких шагах перед преградой, я убедилась в том, что она рукотворна.

Неизвестные строители сложили поперек каньона стену из обтесанных каменных блоков. Привстав в стременах, я попыталась заглянуть наверх, но стена была как раз такой высоты, что мне был виден лишь каменный бортик. Между стеной и неровным дном каньона был небольшой просвет.

Я спрыгнула с коня и опустилась на корточки перед стеной. Вулх, который оказался на земле в тот же миг, как только ему перестала грозить опасность угодить под копыта жеребца, присоединился ко мне.

Насколько можно было судить, ширина преграды составляла всего несколько шагов. Странная это была стена. Я как-то не могла представить, для чего ее здесь построили. Больше всего она походила на мост – но кому нужен мост практически на самом дне ущелья? Может, в стенках каньона выше человеческого роста есть отверстия, и этот бредовый мост их соединяет?

Я выпрямилась. Да нет, отвесные скалы по обе стороны были сплошными. Разве что в них кроется потайной ход… Ага, как же! Потайной ход с ведущим к нему мостом – это что-то вроде штанов из джурайского батиста. Денег стоит немерено, а задница просвечивает.

Я отбросила бесполезные догадки. Думать было некогда. Земля под ногами слегка подрагивала в такт настигающему нас топоту.

Бешеная скачка дала нам несколько минут форы, но не более того. Неведомая опасность приближалась неумолимо.

Просвет между стеной и дном каньона был невелик. Вулх, конечно, мог проползти под преградой, мне бы тоже удалось протиснуться в щель – хотя идея ползать нагишом по камням меня изрядно возмутила. Но вот Ветер…

Словно почуяв мои мысли, вороной тревожно заржал. Если и был для него путь на ту сторону, то только через верх.

Тьма и трижды Тьма!

Взгляд мой упал на вулха. Его жесткая и густая шерсть стояла дыбом, уши были плотно прижаты к голове, а хвост поджат, как у испуганной дворняжки. Смутные дни! Да что же такое преследовало нас, способное нагнать страху на свирепого хищника?

Ветер нервно заржал и задергал головой. Да я и сама с трудом сдерживалась, чтобы не затрястись мелкой дрожью. Колотилось сердце и кровь дробными молоточками стучала в висках. Спаси нас, добрая динна!

И тут я почувствовала под ногами мощный глухой толчок. Грозный гул, идущий ниоткуда и отовсюду, наполнил воздух. Вздрогнули стены ущелья, и камни градом посыпались вниз вдоль стен.

И – отпустило. Мы перестали дрожать, и теперь мне была ясна причина этого неуправляемого страха. Наши тела почуяли приближающийся толчок землетрясения.

Скорее, скорее выбраться из каньона!

Я открыла рот, чтобы велеть вулху проползти под преградой, но вместо слов у меня вырвался невнятный вскрик.

От толчка, сотрясшего стены каньона, сложенная из каменных блоков стена просела. Щели, ведущей на другую сторону, больше не было. Теперь для нас всех, не только для жеребца, оставался единственный путь к спасению – наверх. Зато высота, на которую нужно было взобраться, стала меньше.

– Сюда, Ветер. И стой смирно!

Конь послушно замер у самой стены. Я обернулась к вулху:

– Наверх, серый!

Спасибо динне, дважды мне повторять не пришлось. Одним точным движением вулх запрыгнул Ветру на спину, вторым прыжком оказался на стене. Я сорвала с коня двумех и сумки, перекинула через плечо – и через несколько мгновений была уже рядом с вулхом. Отсюда, сверху, это сооружение еще больше напоминало мост – плотно подогнанные друг к другу каменные плиты, ровный невысокий бортик…

Ветер поднял голову и укоризненно заржал.

Я до боли стиснула кулаки и постаралась вложить в обращение к вороному как можно больше уверенности и ласки:

– Ветер, милый! Я знаю, ты сможешь. Сюда! Прыгай!

Конь глянул на меня – снизу вверх, искоса. Я затаила дыхание. И вулх рядом со мной замер, как будто все понимал. Может, и понимал.

Ветер попятился. Рванулся вперед, стремительно набирая скорость. И взмыл в воздух.

Все вместе, от нашей остановки перед преградой до прыжка Ветра, заняло считанные мгновения. Но, наверное, в такие моменты время идет по-другому. Или идет какое-то другое время.

Мне показалось, что вороной красавец-конь повис в воздухе и парит невесомо, словно птица. Несколько мгновений, которые длился прыжок, выпали для меня из обычного хода времени. Они были особыми, отдельными от всего. И я навсегда запомню черный силуэт взвившегося в прыжке скакуна на фоне темно-багровых скал.

А в следующий миг Ветер приземлился на каменные плиты в двух шагах от меня. Я судорожно вдохнула – потому что, конечно, забыла дышать.

Жеребец медленно подогнул передние ноги и опустился на колени, но я не успела удивиться его поведению. Рядом со мной хрипло заворчал вулх, прижимаясь к ноге.

Странный мост вздрогнул от удара копыт Ветра и пополз вверх.

– Пры… – Я снова подавилась криком. Потому что сейчас прыгнуть вниз было равносильно смерти.

Неведомое нечто, которое с грохотом гналось за нами по ущелью, наконец-то нас догнало.

Обезумевшее стадо равнинных быков неслось по дну каньона, как яростная река, вспухшая от наводнения. Бурая волна наступающего паводка оставляла на каменных стенах кровавую пену. От нестройного топота сотен копыт земля снова задрожала, как от землетрясения.

– Тьма-ах! – выдохнула я, по примеру Ветра опускаясь на колени.

Оживший мост заскользил вверх чуть быстрее.

Первые нестройные ряды бегущих животных были уже совсем рядом.

Мост сделал ощутимый рывок.

Огромный бык с саженным разлетом острых рогов – наверное, это был вожак стада – промчался прямо под нами, едва не задев рогами нижние грани каменных блоков. Я услышала его отрывистое, загнанное дыхание; успела заметить безумный блеск налитых кровью глаз. И почуяла острый, кислый и страшный запах его пота. Запах смерти. Один из ее запахов.

Вулх негромко взвыл.

Стадо хлынуло нескончаемым потоком вслед за вожаком. Первыми бежали молодые и сильные животные – тяжело дыша, с клочьями пены на боках. Самые слабые оставались позади, затоптанные копытами более удачливых собратьев. Странное каменное сооружение, уносящее вверх меня, вулха и коня, окончательно превратилось в моих глазах в мост – мост над бурной рекой. Коричневые спины быков продолжали мелькать под нами. Стадо бежало вперед, и многие из этих животных на самом деле мчались навстречу своей смерти.

А нас смерть пощадила.

Я закрыла глаза. Облегчение от того, что мы избежали опасности, растекалось по моим жилам, как живительный сок плодов многодрева.

Спасительный мост продолжал медленно подниматься.

Мы плавно скользили навстречу небу, навстречу теплым лучам взошедшего Четтана. Я отряхнулась и быстро натянула на себя магическую одежду и сапоги. И то, и другое уже стало привычным, так что на одевание я потратила не больше минуты. И даже необходимость снова подгонять по себе ремни перестала раздражать, как только я поняла ее причину.

Мост шел вверх ровно, без толчков. Я присмотрелась и заметила, что между торцом моста и отвесной стеной ущелья есть зазор шириной в два-три пальца. Забери меня Тьма! Выходит, мост плавает прямо в воздухе…

Нет, Лю, я не стану удивляться. Лишь бы он всплыл до самого верха каньона. И нас довез.

Прикинув расстояние, оставшееся нам до верха, я быстро распрягла Ветра, наскоро обтерла его от пота и запрягла по новой. Вулх, склонив голову, скептически наблюдал за мной.

– Чего смотришь, Одинец? Помог бы! – шутливо бросила я через плечо и прикусила язык.

Джерхи! Какой еще Одинец?

Не успев задать себе этот вопрос, я уже знала ответ. Мой спутник называл себя Одинцом, и прошлым синим днем он сказал свое имя Карсе. А она передала его мне. Я уже научилась определять внутренние отклики Карсы – когда она говорила со мной, мои мысли словно озарял неуловимый синий отблеск Меара.

Значит, вулх и в самом деле оборотень. Приятно знать, что я не ошиблась. Но еще больше радует, что Лю держит слово: память о синих днях пробуждается.

Если мой спутник вдруг решил назваться, то, надо полагать, он прочел-таки мою записку. Значит, по крайней мере читать обучен. А если он и писать умеет, то у меня есть шанс найти где-то в сумке ответное послание. Впрочем, в суматохе этого пересвета записка вполне могла потеряться.

Мда-а, пересвет выдался тот еще. И как это Одинца угораздило забраться в каньон?

– Как тебя туда занесло? – укоризненно спросила я вулха.

Вулх понурил голову. У него был такой покаянный вид, что я мысленно обругала себя за несправедливость. Разве может зверь отвечать за поступки своей человеческой половины? Ему бы свою серую шкуру уберечь в сумасшедших переделках.

А думать четтанским днем – это моя обязанность. Как говаривал старина Унди Мышатник, нечего сваливать с больной головы на отрубленную.

Да и Одинец-человек, надо полагать, не без причины полез к джерху под хвост. Видать, все другие дороги тоже не шелком стелились.

А может, мой спутник знал про магический мост и спешил именно к нему, да только не успел до пересвета? Тьма! Что же мне теперь, все время гадать, что он знает и чего не знает? Ох и задал нам чародей задачку…

– Ничего, брат! – подбодрила я вулха. – Не пропадем.

Кажется, я сама нуждалась в ободрении больше него. Потому что вулх недоуменно посмотрел на меня – мол, о чем говорить? Ясен пень, что не пропадем! – и стал разглядывать медленно уползающую вниз каменную стену.

И тут я сообразила, что мы находимся ближе к восточной стене, – а нужен-то нам западный берег каньона!

Магический мост дополз уже почти до самого верха, и я понятия не имела, что станется с ним наверху. Магия – штука опасная. Особенно когда в ней не разбираешься. Не долго думая, я ухватила Ветра под уздцы.

– Хэй, Одинец!

И мы втроем заторопились по мосту к противоположной стороне каньона. С середины моста я перешла на бег. Вулх вырвался вперед и стелился по каменным плитам беззвучной тенью.

Мы успели вовремя. Мост поднялся вровень с западным берегом, чуть дрогнул под ногами и замер. Вулх перемахнул на твердую землю еще с движущегося моста, а мы с Ветром покинули каменные плиты как раз в момент остановки.

Сделав пару шагов от края, я обернулась. Не знаю, чего я ждала. Что мост немедленно заскользит вниз? Что он рассыплется на части или растает, как морок? Но мост оставался на месте и выглядел так, будто он стоит здесь, соединяя берега каньона, не первый десяток кругов.

Я протерла глаза. Мост был таким незыблемо каменным, прочным, надежным. Он всем своим видом наводил на мысль, что путешествие на нем со дна ущелья мне примерещилось. Я даже шагнула было к краю, чтобы убедиться в том, что между землей и мостом есть щель.

Но тут я заметила движение на противоположной стороне каньона.

На восточном берегу появился конный отряд. Десятка два низкорослых коренастых всадников на таких же приземистых лошадках вылетели к мосту. Я сразу узнала их по описанию караванщика Занты, двоюродного брата Беша. Это были варвары южных пустошей, которые питаются землей и песком, а жизнь проводят в седле. Занта рассказывал, что женщины варваров рожают не одного ребенка, а целый выводок – пять-шесть младенцев размером с крысу и таких же злобных. Но выживает все равно один – тот, который еще в колыбели передушит остальных.

По-моему, тут Занта врал. Не могло такого быть, чтоб мамаша-дура любимого крысеныша от других не защитила. Или не припрятала. Но встречаться с ними, с варварами то есть, мне в любом случае не хотелось. И какого хрена они забрались так далеко на север? Весь песок в родных пустошах сожрали?

Перед мостом у всадников вышла заминка. Половина отряда сбилась в кучу на берегу – по-моему, решали, в каком порядке перебираться через каньон. И разумеется, они заметили меня.

Темное небо! Я огляделась, прикидывая свои возможности в бегстве, – потому что возможный результат стычки с целым отрядом был ясен и так.

Западный берег каньона, насколько хватало глаз, представлял собой плоскую каменистую равнину. Лишь вдалеке маячили невысокие холмы, а за ними стеной высились горы, закрывая западный горизонт.

Я не сомневалась, что отдохнувший Ветер в скачке через равнину опередил бы любого коня. Но сейчас у него просто не осталось сил на дальний забег. Значит, выбора у меня не было.

Я коротко свистнула, подзывая жеребца. Вороной тотчас оказался рядом, и я не глядя достала из сумки дренгертский арбалет. Вот и его час настал. Я проверила пальцем тетиву и потянулась за колчаном со стрелами. Сейчас наши жизни зависят от того, сколько варваров доберутся до этого берега невредимыми. Потому что с двумя десятками воинов нам не справиться.

Расклад явно был не в нашу пользу. Даже Четтан, уже довольно высоко поднявшийся над горизонтом, светил мне прямо в глаза и заставлял щуриться от красного блеска. Слабый, но постоянный ветерок тоже дул именно с востока. Тьма!

Отряд варваров тем временем разделился на две части. Несколько всадников отъехали чуть подальше и растянулись цепью, охватив полукругом участок берега возле моста. Похоже, они опасались нападения со спины, и я чуточку приободрилась. Хорошо, когда у врагов есть враги и помимо тебя…

Большая часть варваров въехала на мост. Лошади ступали на него неохотно, с опаской. Я прицелилась из арбалета в переднего всадника, но стрелять пока было бессмысленно. Нужно подождать, пока они доедут хотя бы до середины моста.

Варвары тоже достали луки и тоже пока не спешили стрелять. Коренастые лошадки, явно непривычные к высоте, тем не менее послушно продвигались вперед. Всадники их не торопили. Поводья варвары держали как-то необычно, но я не могла рассмотреть, как именно. Во всяком случае, мне показалось, что лошадьми они управляют отменно.

И очень жаль.

Первый из всадников добрался до середины моста и вскинул лук. Почти одновременно зазвенела тетива моего арбалета. Стрела варвара бессильно упала к моим ногам, а моя столь же бесполезно ушла в пропасть. Джерх бы побрал этот восточный ветер!

Я уже хорошо различала лицо переднего варвара, оскаленное в дикой усмешке. Мы с ним одновременно выхватили из колчанов следующие стрелы… И тут свирепый оскал варвара сменился растерянной гримасой. Он как-то жалобно всплеснул руками, роняя лук.

Под копытами его лошади провалился мост. Огромный каменный блок вдруг выпал из кладки и ухнул вниз. Лошадь истошно заржала, падая в образовавшуюся дыру. Закричал падающий вместе с ней варвар.

Мои руки еще продолжали выполнять начатое движение. Выпущенная из арбалета стрела чиркнула по каменному бортику моста, снова не причинив никому вреда. Но это уже было не важно.

Мост разваливался на куски.

Он крошился под варварами, как черствая горбушка. Каменные блоки, которые только что казались скрепленными намертво, отрывались друг от друга и падали в пропасть. Лошади и всадники рушились туда же вслед за ними. Грохот камней, безумные вопли и дикое ржание заметались эхом между стенами каньона.

Я, как завороженная, шагнула к краю пропасти. Опустилась на колени и заглянула туда.

Казалось, каменные блоки рушатся вниз в хаотическом беспорядке. Но, достигая дна, каждый из них ложился на свое место. Вцепившись в камень до боли в пальцах и вытянув шею, я смотрела, как из блоков опять складывается мост. Неведомая сила притягивала их друг к другу – а несчастных людей и животных, оказавшихся между блоками, сплющивало и выдавливало из смыкающихся щелей жидкой кашицей.

Через минуту все было кончено. Мост лежал на дне ущелья – и был прочен и неподвижен, как и полагается обыкновенному мосту. Только эхо никак не могло успокоиться, причитая над погибшими. Только кожа у меня покрылась мурашками, словно от холода. И висела в воздухе над каньоном каменная пыль, сквозь которую багровым оком взирал на меня Четтан.

Оставшиеся на восточном берегу варвары замерли, как конные статуи. Наверное, они еще не успели поверить в реальность случившегося. А может, еще не поняли. Они вообще-то тупые, варвары. Медленные.

Я встала с колен и отвернулась от пропасти. Ласково взяла под уздцы притихшего Ветра и зашагала прочь. Впервые с начала этого путешествия мне отчаянно захотелось, чтобы оно уже окончилось.

Если доберусь живьем до У-Наринны, никогда больше не стану иметь дела с магией.

Все утро мы шли по каменистой равнине, наступая на собственные тени. Четтан смотрел нам в затылки тяжелым взглядом, а восточный ветер подталкивал в спины. День выдался жаркий, в раскаленном небе не было ни облачка. Ветер приносил хоть какое-то облегчение, обдувая тело. Он тихонько посвистывал в ушах, словно звал нас за собой.

А может, он звал не всех – только вороного жеребца, своего тезку. Но мой Ветер двигался шагом, отдыхая после событий пересвета. Я шла рядом, а неутомимый вулх трусил впереди, время от времени поглядывая на нас через плечо.

К полудню, когда даже наши тени спрятались от палящего жара к нам под ноги, мы наконец добрались до западных холмов.

Некоторое время мы продолжали двигаться вперед по неровной местности, то поднимаясь на каменные взгорки, то спускаясь в ложбины между холмами. Холмы постепенно повышались. Их склоны, кое-где покатые, а кое-где обрывающиеся скальными стенками, были покрыты пятнами лишайника. На пологих склонах неровными пучками росла жесткая сухая трава, а на отвесных обрывах я с немалым изумлением увидела вырастающие прямо из камня такие же пучки тонконогих поганок.

Наконец впереди и слева послышалось звонкое пение ручья. Мы бодро свернули туда, и через пару минут я уже распрягала Ветра, а вулх шумно лакал воду из крошечного озерца.

…Озерцо мы втроем немедленно выпили. До дна. Там всего-то и было с полведра воды, холодной и вкусной. Родничок удивленно забулькал, заново наполняя каменную чашу. Я подождала, пока на дне опять наберется вода, зачерпнула ее в обе пригоршни и с удовольствием умылась.

А потом растянулась на травке в двух шагах от источника, в тени под нависающим каменным козырьком. Я бы, признаться честно, и искупалась с удовольствием. Но для этого нужно озеро побольше. Раз эдак в пятьдесят хотя бы.

Я лениво провела мокрой рукой по волосам. Причесаться, что ли? Только гребень доставать неохота. Спасибо динне, что волосы у меня прямые и жесткие. А то, что они острижены коротко, – это уже моя заслуга. Ох и намаялась бы я в дороге, если бы у меня были кудри-завитушечки, как у айетотских девиц. Вообще-то я иногда отращиваю рыжую гриву до плеч, а то и до лопаток. Не для того, чтобы покрасоваться перед кем-то, а ради собственного удовольствия. Но с такой гривой в наших краях жарковато.

Хотя какие края мне теперь звать «нашими»? В Айетот я больше не вернусь… Куда же податься?

Да куда угодно. Если я смогу влиять на Карсу синим днем, то мне в любом городе будет не страшно. И ничья помощь не понадобится. Темное небо! Ведь я и в Хадас смогу поехать! И даже поселиться там насовсем… только не сразу. Сначала хорошо бы и в других местах побывать. Вдруг мне где-то понравится даже больше, чем в Хадасе?

Раньше я не ломала себе голову над такими вещами. Жизнь оборотня может оборваться в любой момент, так что заглядывать вперед нет смысла. Но оборотень, владеющий собой и в звериной шкуре, – это совсем другое дело.

Интересно, раздумывает ли над будущим мой спутник? Я посмотрела на вулха.

Ну, по крайней мере сейчас он был всецело поглощен настоящим. Серый зверь, выгнув дугой могучую спину, яростно вгрызался в собственный крестец. Джерхи! Да ведь это он блох гоняет! Как какая-нибудь обыкновенная псина. И где он их только нашел на свою лохматую задницу?

Я рассмеялась. Блохастый оборотень – это ж надо такому случиться! Бедные блохи, а уж им-то как не повезло. Вулх на пересвете обернется человеком, шерсть исчезнет, и куда они денутся?

Переберутся на карсу, вот куда. Мне сразу перестало быть смешно. Один конь на двоих – это куда ни шло, но общие блохи в условиях моего договора с чародеем не значились.

– Хэй, Одинец! Иди-ка сюда, – сурово позвала я. – У меня лучше получится.

И пришлось мне все-таки лезть в сумку за гребешком. Вулх посмотрел на меня без особой убежденности, однако пришел, сел рядом и терпел, пока я отлавливала блох в его густой шерсти. А когда последняя блоха была изничтожена, вулх даже ткнулся мне носом в ладонь, выражая признательность.

– Вообще-то можешь не благодарить, – честно сказала я. – Больше всего я берегла собственные уши. Завтрашние.

Одинец повел мордой, выражая пренебрежение к таким сложностям.

Я вздохнула. Наверное, все-таки зверем быть легче. Вот обрету обещанную память, буду знать точно.

Только сначала надо дойти до Каменного леса.

Отдохнув близ приветливого родника, мы отправились дальше. Я снова заняла свое место в седле.

Четтан перевалил точку полудня и медленно клонился к западу. Теперь тени бежали за нами по пятам, постепенно удлиняясь. А красное солнце светило прямо в глаза. Я порадовалась, что Четтан не устает указывать нам дорогу. Ведь до сих пор единственным надежным ориентиром на пути к У-Наринне было солнце.

Мы двигались на запад – и это единственное, в чем я была уверена. Я не знала, сместились ли мы на север или на юг по отношению к Айетоту. И тем более не знала, нужно ли принять еще севернее или южнее. Я только и могла, что вести свой маленький отряд на запад, вслед за солнцем.

Окружающая местность нагоняла тоску своим однообразием. Все те же камни, испещренные лишайниками, все та же сухая жесткая трава. Копыта Ветра выбивали из камня мелкую пыль, которая лезла в нос и в глаза, и противно скрипела на зубах.

Вулх, по своему обыкновению, бежал то слева, то справа от меня. Его серая спина на мгновение показывалась из-за какого-нибудь валуна и тут же снова скрывалась из виду.

Однообразие пейзажа притупило мое внимание. Любой намек на опасность заставил бы меня встрепенуться – но вокруг все было спокойно, и я тихо дремала с открытыми глазами, покачиваясь в седле.

Ветер бежал неторопливой размеренной рысью. Камни, камни, камни бесконечной чередой проплывали мимо меня. Чтобы не заснуть окончательно, я принялась лениво придумывать, на что похож очередной скальный выступ.

Вот угрюмая птица сидит нахохлившись, сложив каменные крылья. Вот карса изготовилась к прыжку, выгнув дугой каменную спину. Вот два каменных профиля обратили друг на друга пронзительные взгляды. Вот…

Тьма!

Я резко натянула поводья. Ветер послушно остановился.

Каменные профили, мимо которых я чуть было не проехала, вовсе не были моей выдумкой. Случайной прихотью природы они тоже не были.

Я спешилась и подошла к ним поближе.

Чей-то искусный резец изваял из черного камня эти надменные лбы, презрительные губы, гордые подбородки. Продолговатые остроконечные уши – признак Старшей крови – выглядывали из-под каменных причесок. Истуканы вперились друг в друга навеки застывшими взглядами, в которых читалось не то требование, не то вопрос.

А позади них возвышалась каменная арка, в отличие от фигур сработанная грубо и небрежно. Может быть, даже нарочито небрежно. Просто два четырехгранных столба, а сверху перекладина. Но самое странное заключалось в том, что арка никуда не вела.

За ней виднелись все те же холмы, утомительно похожие друг на друга. И ничего похожего на тропу. Косые лучи Четтана широкими мазками ложились на неровную почву. От каждого камешка, от каждого кустика травы протянулись по-вечернему длинные тени, делая заметными мелкие детали. Но ничего интересного я не разглядела.

Странно. И даже очень странно.

Если есть дверь, то она куда-то ведет. А арка – это что-то вроде двери. Или окна.

И если это на самом деле дверь, то входить в нее нужно с той стороны, где истуканы. Для того они, надо полагать, и поставлены, чтобы указывать вход…

Только что-то не хочется мне туда входить. Может, просто обойти арку кругом?

Я шагнула за спину левой фигуры. Странно, мне казалось, что каменные столбы арки имеют в толщину ладони две, не меньше. А отсюда, с торца, видно, что они толщиной как раз с ладонь. Я сделала еще один шаг, обходя арку.

Арка исчезла.

– Т-темное небо! – выругалась я.

Передо мной снова были холмы, и только холмы. Насколько хватало глаз, я не видела никаких каменных сооружений.

Что-то коснулось моей ноги, и я вздрогнула. Но это только Одинец пришел взглянуть, что я тут делаю.

– Видишь, брат-храбрец, – тихо сказала я, – с той стороны дверь есть, а с этой – нет. Ты понимаешь, как такое может быть?

Вулх укоризненно посмотрел на меня – чего тут, мол, понимать? Магия. А ты опять занимаешься всякой ерундой. Тратишь время – а времени нет, с какой стороны ни посмотри. Нужно дальше ехать!

– Ну извини, – сказала я. – Сейчас вот разберусь, и поедем.

Одинец досадливо махнул хвостом и отошел в сторонку.

Я сделала полшага вбок. Грань каменного столба, образующая торец арки, появилась в воздухе. Я решительно протянула руку и коснулась ее…

Камень как камень. Шероховатый. Прогретый за день Четтаном, а теперь отдающий тепло.

Я провела пальцем поперек грани до того места, где должно было быть ребро, а вместо него ничего не было. Рука моя встретила воздух. И впрямь ничего нет.

Ладно. Значит, это не простая каменная арка, а магическая. И не важно, как это ей удается, но существует она только с одной стороны. Тем более интересно, куда она ведет!

Я вернулась на прежнее место перед каменными изваяниями. Арка высилась за ними – прочная, надежная, каменная… Совсем как мост через каньон, который поутру рассыпался у меня на глазах.

Джерх бы побрал всю эту магию! Прав Одинец, надо убираться отсюда.

Но любопытство меня не отпускало. Что же там внутри?

Или снаружи?..

– Хэй, Ветер!

Вороной спокойно подошел и остановился рядом с истуканом. Во всяком случае, никакой опасности он здесь не чуял. И вулх тоже. Кстати, где он?

Одинец, как видно, рассудил, что мы застряли здесь надолго, и нашел себе занятие по нраву. Сноровисто работая передними лапами, он раскапывал чью-то норку. Комья сухой земли вперемешку с камешками так и летели из-под его лап.

Я достала арбалет и вытащила из колчана стрелу. А вот посмотрим…

Жалобно тенькнула тетива. Стрела пролетела сквозь арку и ударилась о камень в десятке шагов от порога – там, куда я и метила. Отскочила и осталась лежать на земле.

Я обошла арку кругом – на этот раз справа. Стрелы на земле не было. Значит, магический проход все-таки ведет куда-то. Куда мне по-прежнему не хочется входить. Ну вот, я проверила все, что могла проверить. Дальше здесь торчать бессмысленно. Сейчас вот обопрусь о подбородок каменного идола, запрыгну в седло и…

В этот момент вулх докопался до обитателя норки. Бурая мышь-полевка порскнула у него из-под лапы и шустрым клубочком метнулась в магическую арку. Одинец рванулся за ней.

– К-куда?!

В три прыжка вулх настиг добычу. Полевка исчезла у него в зубах. Одинец поднял голову, оскалился и бросился обратно через порог. И выпрыгнул по эту сторону арки целый и невредимый, только очень взъерошенный. Вид у него был смущенный и пристыженный, но довольный.

– Ну ты и скотина все-таки!.. – сказала я нетвердым голосом.

Вулх вильнул хвостом, извиняясь за содеянное, и смачно облизнулся.

– Тогда… – меня вдруг окончательно проняло любопытство. – Тогда сиди здесь и сторожи! Теперь моя очередь!

Я чуть помедлила перед аркой. И решительно переступила порог.

Ничего необычного я не почувствовала. Я сделала несколько шагов и осмотрелась по сторонам. «Здесь» ничем не отличалось от «там». Ни на глаз, ни на нюх (я наклонилась, подняла камешек и повертела его в ладонях), ни на ощупь…

Вот только здесь была та самая вторая половина арки, которой там не было. И еще: если хорошенько присмотреться, линия холмов на западном горизонте, за которую как раз опускался Четтан, изгибалась слегка по-другому.

Я приготовилась к тому, что здесь будет страшно. Или странно.

А сделалось мне как-то по-особенному неуютно. Добрая динна, да где же это я?!

Внезапно низкий гул прокатился между холмами. До меня донеслось громкое тревожное ржание Ветра. Я стремглав бросилась обратно к арке.

Ветер влетел в арку, едва не сбив меня с ног. Он всхрапывал и дрожал мелкой дрожью. Он искал защиты и спасения. Я с трудом увернулась от копыт и замерла на пороге странной двери.

Земля по ту сторону сошла с ума. Ее колотило, как умирающего от пятнистой лихорадки. Холмы плясали. Горизонт взлетал вверх и рушился обратно. Тяжелый грохот и пахучая мелкая пыль, застилающая небо, сразу оглушили и ослепили меня. Почти бессознательно я попятилась.

Здесь, с другой стороны арки, все было по-прежнему спокойно. Четтан сползал за западные холмы, и красноватая тень медленно затекала в распадок. Ветер прижался к самой арке и только вздрагивал при каждом толчке. А вулх где? Где Одинец?

Я снова выглянула туда, откуда пришла. Теперь там было еще хуже.

Каменистая почва ходила ходуном. У меня на глазах в нескольких местах появились огромные трещины. Толчки следовали один за другим, набегая друг на друга, как волны в бурю. И по земле пробегали волны – самые настоящие, только вместо пены и бурунчиков на их гребнях танцевали камни. Очертания холмов дрожали и расплывались. Воздуха не осталось. Вместо него была рыжевато-красная плотная пыль.

Землетрясение? Снова?! Как утром в каньоне? И куда более сильное!

Я оглянулась. На моей стороне вечер был тих и спокоен.

Снова глухо и протяжно застонала земля, и одновременно моего слуха достиг жалобный стон живого существа. Почему-то я сразу решила, что это вулх – хотя никто бы не распознал свирепого хищника по этому едва слышному плачу, просьбе о помощи. Я рванулась через порог.

Земля ударила меня по ступням – так, что я едва устояла на ногах. Ветер шарахнулся за мной, и я оттолкнула его обратно, за арку.

– Туда, умница моя! Жди нас там!

У меня не было времени проверить, послушался ли жеребец приказания. Я спешила на зов.

Вулх лежал на самом краю гигантской трещины. Как видно, земля разошлась прямо под ним, так что зверь не успел отпрыгнуть. И тут же края трещины сомкнулись, поймав вулха в капкан. Следующий толчок заставил каменные челюсти раскрыться и выплюнуть жертву, возвращая моему спутнику свободу. Он еще сумел добраться до относительно ровного участка – но больше не смог сделать ни одного движения.

У него был сломан позвоночник. У него не осталось ни одного целого ребра. Обломки костей страшно светились из порыжевшей от пыли шерсти, и при каждом вздохе из раздавленной груди рвалась наружу кипящая кровавая пена.

Он умирал.

Стиснув зубы, я склонилась к нему и, превозмогая головокружение и тошноту, подняла на руки истерзанное тело. Вулх больше не стонал – наверное, потому, что весь остаток сил уходил на то, чтобы дышать. И кровь клокотала в сплющенных, прорванных легких, которые не могли удержать воздух.

Умоляю тебя – дыши, вулх!

Еще один особенно сильный толчок чуть не сбил меня с ног. Но я устояла. И почти бегом устремилась к каменной арке, растворившейся в сумерках. К ведущей непонятно куда двери, которая еще недавно была чужой и пугающей, а теперь оказалась для нас единственным спасением.

Уже пересекая линию взгляда каменных истуканов, я задним числом глупо испугалась – а вдруг во второй раз не пустят?

Но нас пустили. Ветер коротко заржал при виде умирающего вулха. Я бережно опустила зверя на землю, сразу потемневшую от крови, сбросила магическую одежду и осторожно накрыла его.

Я больше ничем не могла ему помочь. Я могла только упрашивать его – дыши, вулх…

Синим светом Меара заклинаю тебя, оборотень: доживи до пересвета!

Четтан уже ушел под землю, я приготовилась к преображению, но проклятый Меар куда-то пропал, синее зарево не рвалось из-за холмов, а вокруг становилось все темнее и темнее, как никогда еще не бывало, и я вдруг поняла: никакое солнце больше не взойдет. Никогда. Тьма окутает мир, сначала умрет вулх, а за ним и я, потому что никто не может жить без солнца.

Небо немного посветлело, но со мной все еще ничего не происходило, я не умирала и не преображалась. А вулх с каждой секундой дышал все тише и тише, все реже и реже, и стянутые судорогой смертной боли мышцы его постепенно расслаблялись, обмякали…

Я не могла смотреть на него, я повернулась лицом к востоку и смотрела на беснующиеся холмы в каменной рамке несокрушимых врат. Сквозь пыль, застилающую горизонт, синего луча будет не разглядеть. Но я могла судить о восходе синего солнца по себе – ведь время карсы наступало даже под самыми черными грозовыми облаками.

И тут совершенно неожиданно у меня привычно потемнело в глазах, и сразу нахлынула синяя тьма.

ГЛАВА 10 Меар, день пятый

Теплые капли падали мне на лицо, собирались в щекочущие струйки-ручейки и стекали по щекам, по шее. На сей раз сознание возвращалось ко мне медленно и мучительно, словно нехотя. И еще: я чувствовал себя на редкость паршиво. Что-то очень неприятное произошло со мной во время Четтана, красного солнца, которого я никогда не видел.

Впрочем, память хранила кое-что о времени зверя: узкий мост через пропасть – наверное, через вчерашний каньон. Был ли это Дремлющий мост? Не знаю. Я помнил причудливые красноватые тени на близком отвесном склоне, помнил свой прыжок с моста на гладкий камень обрыва. Помнил теплые человеческие руки, в которые я тыкался мордой, словно щенок.

Вот только спутника своего, Тури, я совсем не помнил. А жаль – хотелось узнать, какой он? Я знал лишь, что он ниже меня и поуже в плечах. И еще, что он парень не промах, если выкрутился из вчерашней переделки в каньоне… Молодец, что и говорить. Мы с ним, похоже, много наворотить способны.

Лю не врал: память действительно стала возвращаться еще на пути к У-Наринне. Это здорово. Если чародей не врет и в остальном, я скоро стану просто неуязвимым оборотнем. Я и Тури. Чистые братья могут рвать на себе хоть бороды, хоть свои лиловые балахоны – но нас им не взять. Не по зубам…

Но почему как-то уж слишком медленно и неуверенно возвращается мне память? Я словно и не помнил, а бредил наяву. Не было у меня уверенности, что все воспоминания реальны, скорее уж они смахивали на кошмарный и даже не очень правдоподобный сон.

Но кто-то внутри нашептывал мне: все, что ты помнишь, – правда. Надо только немного подождать.

Надо мной тусклыми искрами нависали звезды. Их было больше, чем вчера. Или, может, вчера казалось, что звезд совсем немного, потому что я глядел на небо из леса. С дерева. А сейчас я был среди невысоких покатых холмов, и ничто не заслоняло звездного неба. Я лежал на мелком каменном крошеве, чувствуя спиной тепло Четтана, впитанное землей. Меару землю так ни в жизнь не нагреть…

Впрочем, что-то все-таки заслоняло звезды. Наверное, облако. Точно, облако – несколько капель снова упали с неба. Начинался дождь. На севере уже не видно ни одной звезды – облако их скрыло.

Попытавшись пошевелиться, я охнул от внезапной боли во всем теле. Тьма, что со мной произошло-то? Я вслушался в беспорядочные ощущения. Похоже, что красным днем меня отловил неведомый великан и долго-долго жевал, почему-то не проглотив. Остро чувствовалась боль в позвоночнике, болели все ребра, а легкие, казалось, были забиты пылью, ни вдохнуть, ни выдохнуть…

Морщась и шипя, я сел, опираясь на руки. Ветер понуро стоял поодаль, изредка опуская голову к земле. Дождь моросил все сильнее.

Вскоре взошел Меар. Затянутый густыми сумерками окружающий мир наконец проступил из полумрака, сделавшись видимым до самого горизонта. Точнее, до самой горной цепи на западе. Неровная гряда косо перегораживала холмистую равнину, словно завеса в хадасском доме, что отделяет женскую половину.

Карса сидела совсем рядом, беспомощно глядя на меня. Она словно чувствовала, что мне плохо и больно. Да что там «словно» – она и вправду все чувствовала. Только помочь ничем не могла. Спасибо и на том, верный спутник…

Вдруг карса стремительно и грациозно метнулась прочь, к Ветру, секунду повозилась у седла и вернулась, неся в пасти истерзанную, потерявшую половину перьев куропатку. Ту самую, которую я еще перед каньоном сшиб метательным шариком. Верно, у Тури не нашлось времени ею заняться…

Карса подошла вплотную и положила тушку куропатки рядом со мной. В тушке торчала длинная варварская стрела – то ли застряла там еще прошлым синим днем, то ли Тури вчера тоже пришлось столкнуться с варварами. Карса неуверенно лизнула меня в лицо и уселась рядом, преданно выкатив желтые глазищи с вертикальными щелочками зрачков.

Честное слово, у меня даже болеть все стало меньше. Ах ты зверюга! Сочувствуешь?

Я протянул руку и потрепал карсу по голове, морщась от каждого движения.

– Спасибо, брат Тури… И извини, что я раскис. Ты бы, наверное, мог много интересного рассказать о минувшем дне…

Дождь усиливался. Только этого не хватало – где спрятаться от дождя в россыпи невысоких пологих холмов? Превозмогая слабость и желание просто повалиться и закрыть глаза, я встал. В глазах на миг потемнело. Плохо дело, совсем я ослаб. Что же произошло? Что-то такое, с чем не смог справиться даже мой полузвериный организм, которому не страшны раны, смертельные для обычных людей или обычных зверей?

Кое-как одевшись и обувшись, я взял Ветра под уздцы, потому что на такой подвиг, как водружение моего бедного тела в седло, я не был готов. Каждый шаг отдавался в позвоночнике, ребрах, даже под черепом отдавался, рождая пестрые разводы перед глазами. Впрочем, скоро боль стала привычной и отошла куда-то на второй план. Я направлялся к горам, огибая округлые туши холмов. Я прошел совсем немного к западу, и тут мне почему-то вздумалось оглянуться. Позади, там, откуда мы с карсой пришли, высилась странная каменная арка. Будто ворота, что меняли нашу сущность, если сквозь них пройти. Ворота от зверя к человеку и от человека к зверю. Как часто нам приходится проходить сквозь них?

Всю жизнь.

Каменные столбы мокли под крупными каплями. Я пошел дальше, натянув капюшон на самые глаза, а голову свесив на грудь, и все время прислушивался к себе, к разбитому и ноющему телу. Когда-то у меня уже было так, кругов десять назад, когда я стал жертвой уличной шпаны в Лиспенсе. Тогда я тоже целый день маялся в облике человека, и только второе и третье превращения вернули ощущение здоровья и силы. А ведь тогда мне было чуть больше двенадцати кругов, и любая царапина заживала – что на подростке-человеке, что на молодом вулхе – еще до ближайшего пересвета. Похоже, те времена прошли безвозвратно.

Дождь все усиливался; на небе не осталось ни единого просвета. Земля медленно раскисала.

Вскоре я решил, что хватит месить грязь. Моя магическая одежда, как выяснилось, не промокала, сапогам влага тоже ничегошеньки не могла сделать, но идти сквозь мутную пелену дождя хотелось все меньше. То есть сквозь дождь идти совсем не хотелось. Да и не сквозь дождь тоже. Просто я знал, что идти надо. Но сперва – отдохнуть, и если повезет, переждать непогоду. И я полез в двумех, достал клетчатую попону, которой укрывал бы Ветра на стоянках, заберись я далеко на север, укрепил веревочные петли на седле, воткнул в самое на взгляд мокрое место короткий составной шест и набросил на него второй край попоны. Получилось плохонькое подобие навеса, но от дождя оно прекрасно спасало. А на большее я и не претендовал.

Ветер стоял спокойно, только изредка переступал с ноги на ногу, отчего мой импровизированный навес колыхался и с краев стекали тонкие водяные струйки.

Только бы долго дождь не продлился. Времени потеряю… Хотя отдохну да сил поднаберусь, что тоже в моем теперешнем состоянии нелишне.

Карса, тоже не пожелавшая мокнуть, забралась под навес и привалилась рыжим боком к моим сапогам, свернувшись калачиком и подобрав намокшие лапы. Я сидел на двумехе, брошенном на землю. Не в луже же сидеть? А двумех все равно непромокаемый. Я вспомнил, как переправлялся через Юбен под Лиспенсом, где он шире всего. Надул тогда такой же двумех, перевязал обе горловины шнурком и плыл, держась за двойной пузырь… Паромщики даже рты при виде меня поразевали, как выброшенные на берег окуни. Спасибо Унди Мышатнику, научил плавать меня по-всякому, и без ничего, и при помощи самых неожиданных предметов.

Многим в этом мире я был обязан старине Унди, упокой Тьма его непостижимую душу. Иногда мне кажется – Унди прекрасно знал, что я оборотень. Но почему-то держал эту тайну при себе. Не знаю почему.

«А что, если он и сам был оборотнем?» – вдруг подумалось мне. Это многое бы объясняло… Но уж слишком невероятным было такое предположение. Слишком невероятным, чтобы быть правдой.

Хотя порой оказывается, что самое невероятное объяснение и бывает правдой. Сплошь и рядом. Впрочем, мне все равно не проверить свои догадки: тело Унди приняла земля пять кругов назад. И лишь Тьма знает, где бродит сейчас его полная загадок и тайн душа. Но я точно знаю, что оттуда не возвращаются.

Я развел небольшой трескучий костер, собрав охапку корявых, не слишком успевших намокнуть ветвей, и принялся ощипывать несчастную куропатку. Карса отнеслась к этому с величайшим равнодушием.

Путника я заметил совершенно случайно. Пошевелился, зашипев от боли в боку, взглянул из-под капюшона и увидел. Он подходил со стороны Ветра. Наверное, хотел остаться незамеченным как можно дольше.

Я не доверяю людям, которые пытаются оставаться незамеченными. С детства не доверяю. Впрочем, я вообще не доверяю людям. Похоже, что только благодаря этому я еще и жив. Но тут я почему-то расслабился. Может быть, потому, что порядком ослаб.

Путник был одинок и худ как жердь. По одежде его я не смог определить, ни откуда он, ни кто он. К тому же одежда намокла. Что можно сказать о хозяине по мокрой одежде? Практически ничего.

– День добрый, мил-человек, – поздоровался путник, вплотную приблизившись к моему навесу. Никакой поклажи у него не было. Даже сумки. И оружия не было, только кривой хадасский кинжал в кожаном чехле на поясе.

– Добрый, – проворчал я. – Где же он добрый? Вон как льет.

Дождь и вправду усилился. Впрочем, это меня радовало: сильный дождь непременно скоро закончится. Вот если бы зарядил нудный и слабенький, «грибной», этот мог бы идти и неделю. Так что уж лучше пусть небо разверзнется и бросит на землю неистовый, но короткий ливень. А потом пусть тучи расползаются и уступают место синему, как вода в реке, Меару.

– Позволь укрыться от дождя, – попросил путник, опасливо косясь на лежащую у моих ног карсу.

– Укрывайся, – сказал я и подвинулся. Карса подняла голову на несколько секунд, внимательно оглядела путника, устрашающе зевнула и вновь замерла, прижавшись к моей лодыжке. – Сейчас еще и закусим вот этой птицей.

Ветер (я не имею в виду своего верного коня – просто ветер), заглянув под попону, разметал мокрые перья куропатки. Но даже будь они сухими, они сразу же упали бы на землю, сбитые тяжелыми каплями.

Путник, пригнувшись, спрятался от дождя и опустился на двумех слева от меня.

– Меня зовут Гасд. Я отшельник.

– Бонам, – солгал я. – Из Гурунара.

– Из Гурунара? – удивился Гасд. – Издалека!

– Да уж, – согласился я. – Забрался чуть не на край света…

– Я бывал в Гурунаре, – сказал Гасд, ерзая на двумехе. Кажется, ему под задницу угодила шкатулка с пещерными самоцветами. Надо будет приглядывать за этим отшельником, чтоб не спер чего… Кошель с монетами, например, или самоцветы. Или пряности. Странно, кстати, что мою поклажу не успели разграбить в Запретном городе. Только плоды многодрева сожрали на месте.

– Давно бывал? – Я пытался поддержать разговор, хотя говорить мне было все еще больно. Но уже не так, как ранним утром.

– Три круга назад. Перед красным урожаем.

– Давно, – вздохнул я и поморщился. – Слушай, отшельник, у тебя сапун-травы нет? Легкие горят, прямо… И полечиться нечем.

– Нет. – Гасд развел руками. – Видишь, у меня совсем ничего нет. Я ведь отшельник.

Я снова вздохнул. Наверное, это получалось у меня очень жалобно, потому что даже карса приподняла голову и участливо лизнула мою ладонь.

– А с чего недужится? – поинтересовался Гасд.

– Сам не пойму… Упал, наверное.

– Откуда? В скалах?

– Нет, я в скалах еще не был. Только иду туда. Около каньона.

Гасд хмыкнул.

– А что ты ищешь в скалах?

Я секунду помедлил, решая – говорить или не говорить? Все же сказал.

– Вообще-то я ищу У-Наринну, Каменный лес. Ты знаешь, где это?

– Каменный лес? – удивился Гасд. – Знаю, как не знать? Я и сам туда иду.

– Вот как? – сказал я и подумал: «Уж не послал ли тебя Лю-чародей? Или не Лю, но все равно чародей?» Я в который раз задумался: что же именно привлекло Лю в У-Наринне? Что это за странное место, привлекающее чародеев?

– А как туда попасть? – спросил я, по возможности пытаясь казаться равнодушным. Похоже, это мне удалось. Но Гасд искоса взглянул на меня, словно хотел сказать: «Идешь и не знаешь куда?» Но вслух он этого не произнес.

– Да на запад идти, не сворачивая, вот и придешь, – сказал отшельник, опустив глаза. – Я проведу тебя, если хочешь.

– Нет, не хочу, – ответил я. Понятно, перед пересветом нужно будет от попутчика любым способом избавиться. Незачем, чтоб он встречался с Тури и вулхом. Такой уж я скрытный… Даже не сказал Тури своего настоящего имени. Пока.

– Видишь ли, я всегда путешествую один. Уж извини, – объяснил я. – И лучше не спрашивай почему. Один, и все тут.

Куропатка, нанизанная на варварскую стрелу, источала весьма заманчивый запах. Даже моя рыжая спутница стала выразительно принюхиваться. Гасд вопросительно поглядел на карсу. Карса-то чем его заинтересовала? Я не понимал.

– Прекрасный зверь! – похвалил Гасд, снова ерзая. – А я думал, карсу нельзя приручить…

– Как видишь, можно. – Я пожал плечами.

– Говорят, в Айетоте ручная карса трех человек недавно сожрала.

– Значит, плохо приручили. – Я пожал плечами. Надо же, история о гибели Беша успела расползтись по свету и добраться до Диких земель.

– Надеюсь, твоя карса хорошо приручена? – на всякий случай осведомился Гасд. Смешно! Можно подумать, это спасет его, если я рассержусь. Или если рассердится Тури. Но я уверенно и солидно подтвердил:

– Эта карса никого не сожрет. По крайней мере пока я ей этого не велю.

Гасд поежился. Вероятно, перед его мысленным взором родилась картина: карса, пожирающая, кого я велю. Кисти не меньше, чем у Шата Волмиха, придворного художника хадасского правителя. За его картины богатеи отваливали столько золота, сколько большинству людей под двумя солнцами вовек не увидеть. О, как прихотливо складываются людские судьбы в этом мире! Шат был рабом. И золота за свою работу, конечно же, не получал. Получал хадасский правитель. Его хозяин.

– Лучше расскажи поподробнее о пути в У-Наринну, – попросил я. – На запад, понятно, а дальше-то куда?

– За холмами начинается огромная каменистая пустошь. Я даже не знаю, как она называется. Там почти не бывает людей – только отшельники вроде меня… и путешественники вроде тебя. У-Наринна лежит за пустошью, но обязательно нужно миновать два Знака там, за холмами. Минуешь первый, станет понятно, где искать второй. Минуешь второй, станет понятно, где искать Каменный лес. Не очень сложно, правда?

– Правда, – подтвердил я. – А как выглядят Знаки?

– Как Знаки. – Гасд в который раз пожал плечами. – Как же еще?

– Спасибо. – Я выглянул из-под навеса. Дождь, похоже, вознамерился утихнуть. Во всяком случае, небо на востоке, откуда дул не очень сильный, но постоянный ветер, посветлело. Давно пора.

Чувствовал я себя все еще неважно, но не настолько, чтобы сидеть посреди равнины до скончания кругов. Я выбрался под умирающий дождик и сделал несколько шагов, глядя в небо. Прохладная небесная вода освежала лицо.

Ветер, шевеля ушами, понуро стоял, мокрый и покорный судьбе. Да, вымок ты, приятель… Как матрос. Говорят, далеко на юге, за Латским морем лежит земля, где бегают табуны полосатых коней. Смешно, правда? Табуны черно-белых полосатых коней. Мне почему-то всегда казалось, что таких коней очень должны ценить матросы. Впрочем, что за чушь лезет мне в голову? Зачем матросам кони? По палубе, что ли, разъезжать? А если на продажу – так все равно, какой масти конь… Хоть клетчатый. Лишь бы продать.

Интересно, я головой ни о что не бился красным днем? Очень на то похоже.

Потом мы съели куропатку. Дочиста. Обглодав каждую косточку. Хорошо, что у меня была с собой соль. И жаль, что куропатки не бывают размером с теленка…

Вздохнув, я стал сворачивать попону (клетчатую, кстати…), отряхивать ее от воды. Брызги веером разлетались во все стороны; карса, брезгливо тряся лапами, отбежала в сторону и укоризненно взглянула на меня. Мол, еще и меня мокрой сделать хочешь, приятель? Странно, я помню – в самом начале нашего пути она вроде бы в озере купалась. Хотя искупаться в озере и намокнуть под дождем – это не одно и то же. Во всяком случае, будь у меня выбор, я выбрал бы первое. Карса, похоже, придерживалась того же мнения. Как все-таки мы похожи! Не зря Лю пустил нас в одной упряжке…

Когда я запихивал попону в двумех, Гасд косо взглянул на меня. Точнее, даже не на меня, а на содержимое двумеха. Но я тогда не обратил на это внимания.

– Сейчас я поеду к горам, – объявил я. – Можешь держаться за стремя, если хочешь. Но там, за перевалом, мы расстанемся. Не знаю, понравится тебе это или нет, но произойдет именно так. Моя вера запрещает мне находиться в компании людей на пересвете.

– Это какая такая вера? – недоверчиво спросил Гасд. Впрочем, это мне скорее всего показалось, что недоверчиво. Тьма, неужели в конце концов придется убить и этого странного отшельника? Будь проклята моя нечистая кровь, вынуждающая убивать людей ради того, чтобы сохранить жизнь зверю…

– Добрейший, – сказал я негромко. – Я ведь не спрашиваю, зачем ты оказался в здешних местах и отшельничаешь? Оставь людям их маленькие тайны, и они будут лучше к тебе относиться. Не находишь?

Гасд, казалось, смутился:

– О, прости. Я вовсе не хотел влезать в твои дела и, уж конечно, не хотел влезать в твои тайные дела. Прости, пожалуйста…

Навьючив двумех на Ветра, я кое-как взобрался в седло, чуть не потеряв при этом сознания. Джерх забери, что, теперь я так и буду, как дитя малое да слабое? Легче сразу лечь и помереть, без мучений и тревожных мыслей.

И мы двинулись к перегородившей горбатую равнину гряде. Шагом. Ветер словно чувствовал, что каждый его шаг тупой болью отдается у меня в каждой косточке и выкручивает позвоночник. Состояние было хуже некуда, и самое прискорбное, что никак это не исправить. Нужно просто ждать пересвета, когда очередное превращение вылечит все, что не успел вылечить минувший пересвет. Но прежде дойти до гряды и там любой ценой избавиться от Гасда.

И я погрузился в себя, перебирая мысли, как меняла монеты. Одну за другой. Мысли были очень разные. И все какие-то никчемные… Потом одна, показавшаяся важной, мелькнула где-то на самом краю сознания; мелькнула на короткий миг – и пропала, уронив мне в душу легкую досаду.

Я долго ловил назойливую, но все ускользающую мысль, погружаясь все глубже в себя. Долго ловил, но в конце концов ухватил ее, вредную, за скользкий извивающийся хвост.

Для этого стоило вспомнить, что говорил мне раб в Запретном городе. «Дойдешь до каньона, ищи Дремлющий мост. За мостом – поворачивай на юг».

Мы продолжали двигаться на запад. И что-то подсказывало мне, что после каньона мы тоже шли на запад, а вовсе не на юг. Почему, хотел бы я знать? Кто мне соврал, изможденный раб или отшельник Гасд? Они указали в разные стороны, и оба уверяли, что У-Наринна именно там. Впрочем, может оказаться так, что загадочные Знаки по ту сторону гряды укажут именно на юг. И тогда все встанет на свои места. Ладно, пока подождем… Но не будем ни о чем забывать. Что-то не нравишься ты мне, Гасд-отшельник. Чем ближе вечер, тем меньше нравишься. Ага.

– Эй, Гасд, – окликнул я хриплым голосом. – Ты бывал в Запретном городе?

Спутник подозрительно взглянул на меня снизу вверх.

– Уважаемый! У тех, кто побывал в Запретном городе, никогда не случается возможности рассказать об этом кому-нибудь, кроме обитателей Запретного города. Разве не так?

Хм. Что-то в этих словах есть. Но как быть, например, со мной? Я, например, мог рассказать.

«А вдруг он из Запретного города?» – ужалила стремительная, как змея-стрелка, мысль.

Я секунду поразмыслил. «Ну и что, если он оттуда? – подумал я чуть позже. – Что это меняет? Ровным счетом ничего».

– Говорят, – начал рассказывать Гасд, – что Запретный город заложили еще хоринги. В роще черных тисов. Это был их последний оплот и бастион в войне против людей.

– А что, была такая война? – спросил я зачем-то. Я прекрасно знал, что была, спасибо Унди-Всезнайке… Но все равно спросил.

– Была. Хоринги никого не пускали в леса за рекой, которую тогда и нарекли Запретной. Они применили какую-то древнюю магию, и вот, пожалуйста: хорингов давным-давно нет, а город их и магия их по-прежнему действуют. Они проиграли войну с людьми, причем проиграли не потому, что люди искуснее владели оружием или пошли на приступ Запретного города и одолели. Вовсе нет. Люди просто растворили в себе хорингов – разбавили кровь… И все. Нет больше Старшей Расы. Хотя все, кто населяет Запретный город, все еще ведут войну против всего света, верные магии хорингов. Поверь, Бонам, сгинет и человеческая раса, а те, кто придет нам на смену, будут так же шептаться по вечерам, рассказывая о Запретном городе и его обитателях. Так же, как мы сейчас.

– Сейчас не вечер, – проворчал я.

Интересный взгляд на вещи, джерх забирай! Унди излагал эту историю несколько иначе. По его словам выходило, что хоринги просто покинули однажды наш мир и оставили город пленным и рабам, предварительно наложив на всех сильнейшие чары. Гасд утверждает, что Старшая Раса просто выродилась, не выдержав испытания человеческой кровью. Что ж, это очень похоже на правду.

Жаль, что я никогда не встречался с хорингами. Унди говорил, что их магия настолько могучая штука, что они могли менять мир в соответствии со своими желаниями и прихотями. Наверное, они смогли бы освободить меня от влияния красного Четтана. Навсегда.

Как бы это было здорово…

Незаметно мы вплотную приблизились к гряде. Равнина стала потихоньку повышаться, отчего мне пришлось наклониться вперед в седле. Карса шныряла где-то впереди, у самых каменистых осыпей, знаменующих начало гор. Я уже различал слоистые выщербленные разломы, по которым легко взбираться на почти отвесные стены… Но Ветер-то по ним не взберется.

– Вон туда, – сказал, вытянув свободную левую руку, Гасд. – Поезжай в то ущелье, там начинается тропа ко вполне проходимому перевалу.

Я так и сделал. Сначала каменные стены по бокам были далеко, потом стали сближаться, сдавливать нас; поворот следовал за поворотом. Ущелье было извилистое, как след гадюки в грязи. В каменных углублениях синела дождевая вода, образуя маленькие озерца. Небо с трудом прорывалось в неровную щель где-то вверху.

Потом я увидел тропу, уводящую на правый склон, и дальше, на гребень. Тропа вполне походила на все горные тропы, сколько их есть на этом свете. Я спешился и взял Ветра под уздцы.

– Иди вперед, Гасд. Показывай дорогу.

Зря я это сделал. Потому что Гасд привел меня в засаду.

Впрочем, это и засадой-то назвать трудно. Трое людей совершенно открыто, даже не пытаясь спрятаться, сидели вокруг костра в узкой седловине между макушками двух соседних холмов. Костер горел без всякого намека на дым, иначе я бы его издалека заметил. А так – увидел только приблизившись вплотную. Густо-синий Меар клонился к горизонту, перечеркнутому линиями близких зубчатых вершин. Вторая гряда, тянущаяся сразу за первой, была немного выше и казалась неприступнее. Во всяком случае, скалы там высились попричудливее и поотвеснее.

Гасд вдруг оказался позади меня, отрезая дорогу к отступлению. Хадасский кинжал отблескивал у него в руке.

– Вот он, – сказал отшельник троице у костра. – У него даже нет меча. Только ножны.

– Ножны? – с интересом спросил один из троих. Я встретился с ним взглядом и почувствовал, что в груди у меня холодеет.

Все трое у костра не были людьми. Ни с чем невозможно спутать этот разрез оливковых глаз, иссиня-черные волосы, тонкие губы…

Меня поджидали хоринги. Настоящие хоринги, Тьма, Тьма и Тьма! Откуда, из каких пучин времени, из каких немыслимых тайников они снова проникли в наш мир?

Я не знал.

Короткий удар в спину швырнул меня на колени, и я захлебнулся вспыхнувшей внутри немилосердной болью. Выронив повод, я попытался справиться с неистовым бунтом израненного тела.

Когда я снова открыл глаза, руки у меня были связаны. Странно, я чувствовал, что наручи с меня не сняли, и метательные ножи тоже оставили на привычном месте. Почему, джерх на динне? Неужели хоринги настолько беспечны? Впрочем, пока я не придумаю, как освободить руки, от ножей никакого проку все равно нет. Ни от метательных, ни от кинжала на поясе.

Гасд копался в ворохе вещей, вытрясенных из двумеха и оружейной сумки.

– Пряности! – хмыкнул помогавший ему хоринг, поднеся к носу остро пахнущий пакетик. Ноздри его затрепетали, словно крылья мотылька. Хоринг был красив, убийственно красив, я теперь понял, почему женщины моей расы не могли устоять против искушения побыть с хорингом. Хотя в конечном итоге это убило не мою расу…

– Пряности, – подтвердил Гасд и взялся за шкатулку с самоцветами. – Ого! Гляди, какие огромные!

Хоринг взял шкатулку.

– Эй, Иланд, погляди! Здесь есть камни с короны Трех Царей! Правда, не все.

Тот, кого назвали Иландом, протянул руку. Потом долго молча перекатывал поблескивающие и переливающиеся камни на ладони, словно любуясь игрой предзакатного синего света.

– Я не стану удивляться, Винор, – сказал хоринг печально. – Люди всегда гораздо успешнее разрушали и ломали, чем строили и создавали. Ищите то, что нам нужно. И будем кончать с ним.

Здорово. Я невольно поежился. Однако где моя верная карса? Где спутник Тури? Дотянуть бы до пересвета… Недолго уже осталось – над горами висел тихий последождевой вечер.

Словно прочитав мои мысли – впрочем, я бы не очень удивился, если бы так и случилось, – Иланд огляделся и негромко спросил у Гасда:

– А где кошка? Ее тоже нужно убить.

Отшельник равнодушно пожал плечами:

– Зачем? Убежала, и Тьма с ней…

– Глупец, – прервал его Иланд. – Это не просто кошка. Как Моран не просто человек.

Он знал мое имя! И – я готов был поклясться – знал, кто я на самом деле. Никогда я еще не приближался к смерти так близко.

– Что ты хочешь сказать? – насторожился Гасд.

– Они оборотни.

Отшельник сделал круглые глаза:

– Как… оборотни?

– Так, – равнодушно ответил Иланд и взялся за чудо-ножны, бережно завернутые в лоскут кожи. – Небо! Это же Опережающий!

Он с изумлением воззрился на меня. Я даже перестал пододвигаться поближе к костру.

– Иланд, – внезапно дрогнувшим голосом сказал третий хоринг, у которого длинные волосы были заплетены в косичку, – взгляни на его одежду. И на его сапоги.

Иланд взглянул. Но что при этом подумал – осталось тайной.

– Я всегда знал, что Седракс хитер и изобретателен, – сказал Винор. – Но сейчас я теряюсь.

– В чем дело? – вопросительно протянул Гасд, сбитый с толку недомолвками хорингов.

– У него вещи работы хорингов. Чародею-человеку никогда не добыть такие самостоятельно.

– И что?

– Что-что, – передразнил хоринг. – В Каменный лес нацелился еще кто-то из наших магов. Но кто? И почему отдельно от нас?

– Вас это сильно волнует? – Гасд даже выпрямился, держа в опущенной руке кошель с монетами. Мой кошель.

Винор медленно-медленно подошел вплотную к Гасду.

– Мы не удержали трон в прошлый раз. Даже не приблизились к нему. И в позапрошлый. Где теперь народ хорингов? А, смертный?

Гасд зябко пожал плечами. В голосе хоринга звенел закаленный металл.

– Мы вернемся в этот мир. Но для этого нужно объединять силы, а не дробить. Понятно?

– Может, это все-таки Седракс? – задумчиво сказал хоринг с косичкой. – Додумался же он до двух оборотней…

– Нет. Это невозможно. Седракс – человек. Точнее, Седракс – не хоринг. Потому что человеком его тоже не назовешь…

Третий хоринг пожал плечами и некоторое время молчал.

– А с чьей помощью оборотни так легко разделались с засадой у Слезы Великана, куда привела их безмозглая деревяшка?

Иланд не ответил, уставившись в небо. Не похоже было, чтоб он о чем-то напряженно думал.

Отшельник снова склонился над содержимым двумеха.

– Это еще что?

Он с удивлением вертел перед глазами медальон, снятый с мертвого кочевника перед самым каньоном.

– Поглядите только!

Иланд некоторое время разглядывал изображение на металлической пластинке.

– Грубо. И холодно. Это нам неинтересно, – заключил он и швырнул медальон на землю. – Ищи дальше.

Некоторое время Винор и Гасд сосредоточенно копались в моих вещах. Найдя письменные принадлежности, хоринг оглянулся на меня.

– Ты что, грамотный?

Я не ответил, и он снова углубился в поиски. Что они ищут, Смутные дни? Кажется, все мало-мальски ценное хоринги или отшельник уже пощупали.

Меар спрятался за отрогами соседней гряды. Еще немного и…

Я придвинулся вплотную к костру и, постаравшись забыть о боли, сунул связанные за спиной руки в костер. Ожоги будут страшные… Надежда только на превращение, на то, что оно исцелит раны. Эх-ма, я и так едва жив, а тут еще руки…

– Здесь нет больше ничего интересного, – сказал Винор, пиная ногой наши с карсой пожитки. – И Ведущего нет.

Иланд задумался, присев рядом с пустым двумехом. С точки зрения человека так сидеть было просто невозможно.

– Где же он может быть? – протянул он отсутствующе. Оливковые глаза ненадолго закрылись, словно хоринг пытался заглянуть внутрь себя.

Он думал довольно долго.

– Стоп! – сказал он, внезапно поднимаясь с корточек. – Ошейник!

Пот выступил у меня на лбу, но я уже чувствовал еле-еле уловимый запах тлеющей веревки. К сожалению, его почувствовал не только я.

Иланд, раздувая ноздри, рывком повернулся ко мне. И в тот же миг рыжая молния мелькнула среди камней. Иланд, не устояв, покатился по склону, и на камнях оставался кровавый след.

Кровь у хоринга была такая же красная, как и у людей. Кто там мне свистел, что она голубая? Прав был все-таки старина Унди. Как всегда…

Напрягая запястья, я разодрал полусгоревшую веревку. На кисти лучше было не смотреть. Я и не смотрел. Я пересек невидимый порог, за которым уже не существует боли. Конечно, за это меня будет ждать жестокая расплата в недалеком будущем. Кое-как вытащив верный гурунарский нож обожженными пальцами, я метнул его в Гасда. Точно в горло. Второй достался хорингу с косичкой, чьего имени я так и не узнал. А Винор, молниеносно подобрав с земли лук, выпустил в меня стрелу. Она попала мне прямо в грудь. Странно, Винор забыл, что одежду хорингов стрелой не пробить. Это стоило ему жизни, потому что выстрелить в карсу он уже не успел.

Впервые на моей памяти я потерял сознание еще до захода Меара. Но мне, честно говоря, до сих пор никто и не попадал в грудь из лука. В груди заныло, из руки выпал хадасский кинжал и скользнул в узкую щель меж камней, позвоночник словно распался на тысячи осколков, и небо медленно померкло у меня в глазах.

Тури. Выручай. На тебя вся надежда.

Тьма.

ГЛАВА 11 Четтан, день шестой

Мое сознание мучительно всплывало из душных глубин, с трудом пробивая себе дорогу – так пробивается слабый свет свечи сквозь толщу мутного стекла. Лиловая пелена тошнотно колыхалась у меня перед глазами, а тело было чужим и непослушным. Я не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой… да что там, я даже взгляд перевести не могла.

Тьма! Что со мной?!

И видела я все как-то странно. То ли цвета были неправильны, то ли пропорции искажены… А еще мир был полон ошеломляюще сильных и сложных запахов.

Пахло неживым – мокрой землей, железом, едкой гарью от потухшего костра. Пахло живым, причем я точно знала, что живых существ рядом трое. Сладкий запах травоядного животного – это, должно быть, Ветер. Горький запах хищника, запах зверя-соперника – наверное, вулх. Третий пах незнакомо. Не травоядный, не хищник, не человек… Кто же он?..

Но сильнее всего в смешении окружающих меня запахов был яростный, обжигающий ноздри запах свежепролитой крови. Крови врагов. И часть ее пролилась под моими когтями! Я грозно заурчала…

Вернее сказать, низкий вибрирующий звук родился у меня в груди помимо моей воли. Тело по-прежнему не подчинялось мне, и лиловая пелена занавешивала мир. Сквозь колыхание тумана я с трудом различала неподвижное тело вулха.

…Доживи до пересвета, оборотень! Уже недолго осталось. Вот он, синий свет твоего Меара, чувствуешь? Это он смешивается со светом Четтана и порождает лиловую пелену, туманящую мой взгляд и мои мысли…

Вулх трудно закопошился под наброшенной на него одеждой, пытаясь встать. А меня вдруг захлестнуло тьмой и повлекло назад, в глубину. Я сопротивлялась, но безуспешно. Огонек моего сознания мигнул в последний раз и погас.

Я застонала. Что-то теплое и влажное прошлось по моей щеке, и я открыла глаза. Я лежала на холодной земле лицом кверху, а вулх стоял надо мной и обнюхивал мою шею. Я снова закрыла глаза, потому что чистый бледно-красный свет четтанского утра показался мне ослепительно ярким.

Смутные дни, что со мной было? Очередной сон? Причем на этот раз явно кошмарный. Людям ведь снятся и такие – значит, раз уж мне начали сниться сны, то среди них вполне может затесаться кошмар.

Или не сон? Странности зрения и обоняния, непослушное тело… Неужели я попыталась очнуться еще в теле Карсы? Раньше, чем свершилось превращение?

Ну, если так, то мне эта попытка не понравилась.

Я оттолкнулась локтями и одним быстрым движением вскочила на ноги. Наша с Одинцом магическая одежка валялась в двух шагах от меня, смятая и перекрученная, вроде по ней джерхи топтались. Та-ак… Прошли, видать, те времена, когда мы успевали на закате родного солнца аккуратно сложить одежду. Я огляделась.

Спасибо динне, прямо сейчас мне ничего не угрожало. Учитывая опыт предыдущих пересветов, я была готова прийти в себя посреди лесного пожара, в кольце вооруженных врагов, под водой или в воздухе… Но под ногами у меня была твердая земля, а находились мы в седловине меж двух холмов. И бурные события этого пересвета уже закончились.

Один труп лежал у погасшего костра. Рядом с ним валялся пустой двумех, а вокруг были разбросаны все наши вещи. Все, кроме гурунарского ножичка, рукоять которого выглядывала у покойника из-под подбородка. И кроме второго, парного к нему ножа, который торчал из горла второго трупа… тоже, видать, парного к первому. Ух ты, а мой попутчик тоже мастер ножи метать! Не хуже меня.

Кровавый след на камнях склона уводил вниз. Я глянула туда. Этот труп, судя по рваным ранам, был заслугой Карсы. Интересно, а к нему парный покойник имеется?

Слабый шорох заставил меня обернуться. Да, Карсе тоже досталось двое противников. Но второй из них пока не был трупом… хотя лужа крови рядом с ним наводила на мысль, что жить ему осталось недолго.

Я нагнулась за одеждой, бегло осмотрела ее – сильно ли перепачкана кровью? Но ни кровь, ни грязь к магической шкуре, как видно, не приставали. Удобное свойство – особенно в таком путешествии, как наше. На ходу привычно подтягивая ремни и застежки, я шагнула к умирающему врагу. Посмотрим, что с ним делать: добить или допросить. Или сначала допросить, а потом добить.

Вулх оказался у распростертого тела раньше меня. С грозным ворчанием он наклонил к врагу тяжелую голову, втягивая трепещущими ноздрями чужой запах. Верхняя губа вулха приподнялась, обнажая громадные клыки. Чем-то ему очень не нравился этот почти покойник. Вероятно, он успел изрядно досадить Одинцу во время Меара.

Лежащий пошевелился.

– Динна Тури, – сказал он неожиданно ясным голосом, – вели анхайру уйти.

От неожиданности я поперхнулась на вдохе. «Динна»?! Он сказал «динна»?

– К-как ты меня назвал?! – хрипло переспросила я.

Мой враг негромко хмыкнул.

– Ты лучше поверь мне сразу, динна, – с легкой усмешкой сказал он. – Я знаю: чтобы человек понял и поверил, ему нужно повторить много раз. Но времени повторять у меня не будет. Так что поверь сразу: я знаю не только твое имя, я знаю о тебе очень многое. И убери анхайра, он… он заслоняет мне небо.

– Отойди, Одинец, – напряженным голосом сказала я. – Но будь рядом.

На какой-то миг мне показалось, что вулх ослушается. И почему, собственно, он должен подчиняться моим приказам? Пока я считала вулха ручным зверем, его послушание казалось естественным. Но с оборотнем дело обстоит куда сложнее. Если бы я с самого начала знала, что мой спутник – оборотень, я бы вела себя с ним совершенно иначе… Может, поэтому чародей и не сказал мне всей правды?

Вулх недовольно качнул головой и отошел в сторонку, продолжая глухо ворчать. А я наконец-то разглядела лицо лежащего человека и снова тихо ахнула.

Потому что он не был человеком. Непривычной формы оливковые глаза, странно посаженные на узком лице. Изящно очерченные губы, правильный тонкий нос, продолговатые уши, иссиня-черные волосы… Удивительное сочетание утонченной хрупкости и властной силы сквозило в каждой его черточке. Он был непостижимо, нечеловечески красив.

Если бы он не был врагом, умирающим от когтей Карсы, я бы поцеловала его.

Хоринг с трудом пошевелился в луже крови. Такой же красной, как человеческая. Зря, выходит, люди болтают, что у хорингов кровь черная. Была. Когда в мире еще были хоринги.

– Разве Старшая Раса не ушла из мира? – холодно спросила я.

– Вот что, динна, – твердо сказал хоринг и посмотрел мне в глаза. Взгляд был недобрым. – Я отвечу на твои вопросы о нашей расе. Но только не даром. Мне нужно кое-что взамен – иначе я бы просто не стал с тобой разговаривать.

– Почему ты называешь меня динной? – не выдержала я.

Хоринг устало закрыл глаза.

– Они и впрямь как дети, – негромко пожаловался он самому себе. – Жестокие, неразумные, любопытные. И совершенно невоспитанные.

– Что тебе от меня надо? – сердито спросила я.

– Сначала дай мне воды, – не открывая глаз, отозвался хоринг. – А потом… потом стань моим другом.

Под Солнечными Близнецами – красным Четтаном и синим Меаром – от начала времен жилось хорингам спокойно, богато, неторопливо. Старшие дети мира, потомки светозарного Неба, хоринги никуда не спешили. Они постепенно набирались мудрости, полагая непоследовательность ума чем-то вроде увечья, а стремление переделывать мир, не успев его познать, – и вовсе безумием.

Когда в мире появились люди, хоринги так и восприняли их – как увечных безумцев. И…

И пожалели.

Старшая Раса взяла опеку над младшей. Хоринги дарили людям города, драгоценности и мысли, из которых они сами уже выросли.

Люди называли их шерхами и считали высшими существами – вполне обоснованно. Еще люди полагали шерхов невероятно добрыми и великодушными – и тоже в общем-то резонно. Правда, на самом деле доброта шерхов заключалась не в том, что они приходили в нищие человеческие поселки и под благодарственные причитания «спасибо тебе, добрая динна!» или «хвала тебе, добрый дин!» наделяли едой голодных и прикосновением рук лечили больных. И не в том, что они бесплатно делились знаниями и умениями – любыми, кроме магических.

Доброта шерхов заключалась в том, что они решили не истреблять людскую расу немедленно. Подождать тысячу-другую кругов, посмотреть, не удастся ли воспитать у младших правильное восприятие себя и мира… Ну и, как это водится среди людей, шерхи поплатились за доброту.

Люди хотели жить хорошо, не прилагая к этому усилий. А жили грязно, бестолково и коротко – зато размножались обильно. Их ущербный ум, не способный к осознанию великих истин, был приспособлен к решению практических задач. И задача у них была простая и насущная. Люди торопились захватывать мир.

После первой же из великих войн между людьми и хорингами слово «шерх» стало обозначением врага – злобного, сильного, отвратительного…

Винор закашлялся, умолк и сделал мне знак – мол, еще воды. Я послушно поднесла к его губам флягу.

…Значит, вот как оно было на самом деле. С точки зрения хорингов, конечно, потому что люди о столь давних временах вообще не помнят.

Я попыталась представить себе бездну времени, отделяющую нас сегодняшних от наших предков, которые жили еще до великих войн, – но, кроме пугающего холода в мыслях, ничего не почувствовала. А хоринг говорил о событиях начала времен так, словно они происходили вчера. И от этого мне особенно ясно представилась пропасть между нами: между ним и мной, между представителем Старшей Расы и…

Но я ведь не человек! И, строго говоря, войны людей и шерхов – или джерхов, как стали произносить позднее, – меня вообще не касаются.

– Господин… – начала было я, но тут же поправилась на хорингский лад: – Дин Винор, расскажи мне лучше об оборотнях.

Четтан поднялся уже достаточно высоко и основательно припекал мою спину. Я хотела было устроить над хорингом навес, чтобы солнце не досаждало ему, но Винор не позволил. Его религия – или убеждения, я толком не поняла, – в общем, какие-то принципы не позволяли ему перед смертью избегать взора Четтана, одного из Близнецов. Те же самые принципы требовали, чтобы в вечную Тьму его провожал хотя бы один друг.

Винор посмотрел на меня с легкой укоризной. Он заметно устал, рассказывая. На висках у него выступили бисеринки пота, а бледная кожа стала совсем прозрачной. И неудивительно, ведь он потерял слишком много крови. Человек с такими ранами давно бы уже умер – но хоринги, как видно, живучее людей. Интересно, насколько живучее? Теперь я знала о хорингах много – вероятно, больше, чем кто бы то ни было в этом мире, – но этой такой простой и важной вещи я не знала. Быть может, Винор еще оправится и будет жить?

– Если тебе важнее было узнать про оборотней, динна Тури, – укоризненно прошептал он, – то надо было с этого и начинать. И про кого тебе рассказать – только про мадхетов, людей-карс, или про анхайров тоже? Всегда надо спрашивать о самом важном и формулировать вопрос четко. Потому что в моем теле сил не осталось уже давно, а сил духа хватит еще на один ответ, не больше. Подумай хорошенько, какой вопрос для тебя важнее всего.

– Но как же?.. – Я растерялась. – Ты не предупредил! То есть…

И наконец у меня получилось сказать то, что удивило меня больше всего:

– Дин Винор! Ты же сказал, что с тобой должен быть друг, а я – извини, конечно – я благодарна тебе за рассказ, но не могу назвать…

Хоринг улыбнулся. Я впервые видела его улыбку. И впервые в жизни поняла, почему говорят «улыбка озарила лицо». Надменные губы Винора дрогнули, а из его нездешних оливковых глаз словно брызнули лучики света. Лицо хоринга осветилось внутренним сиянием, и я поймала себя на том, что неудержимо улыбаюсь в ответ.

– Я солгал тебе, милая динна, – прошептал он, – но теперь ты лучше знаешь хорингов, и ты поймешь меня. У вас ведь еще в ходу присловье «лукавый, как джерх»? Я слукавил, Тури. Чтобы просто уйти во Тьму, мне не нужен ни друг, ни враг. Любопытство заставило тебя остаться со мной… тебя, мадхета, от чьих когтей я принимаю смерть. Мы связаны кровью, моей и твоей – ведь я тоже успел вчера ранить тебя. И теперь я не кану во Тьму бесследно. Я уйду в мир, лежащий за Тьмой, и в том мире ты – связанная со мной узами крови, провожающая меня до порога Тьмы – ты, динна Тури, будешь моей хранительницей на трудном пути.

Смутные дни! А я-то думала, что меня уже ничто не может удивить. Я – динна-хранительница?! Добрая динна, хранящая в непонятном мире позади Тьмы – и что это за мир? – мною же убитого джерха… Ну и дела, джерх на… Тьфу! И ругательства теперь обрели какой-то новый и странный смысл… или, наоборот, к ним вернулся старый, первоначальный…

Я окончательно запуталась. Получается, динны-хранительницы все-таки существуют. Только у меня ее никогда не было… наверное. Не знаю! Ничего теперь не знаю. И все это потому, что хоринг добавил мне знаний. Д-джерх лукавый! И что мне придется делать в качестве хранительницы? Надо спросить…

Нет, нельзя спрашивать не подумав. Что для меня самое важное? Узнать как можно больше про оборотней? То есть про мадхетов и анхайров? Про странные магические ножны с надписью на хорингском языке? Или про магию вообще? Спросить про этот мир за Тьмой? Нет, надо выяснить, что такое сама Тьма! А что, если…

– Скажи, дин Винор, – я с надеждой заглянула в глаза хорингу, – а если ты не станешь тратить силы на рассказ – может, ты не умрешь?

Хоринг едва заметно покачал головой. Под его раскосыми глазами залегли глубокие тени.

– Так или иначе сегодня мой последний день под небом Близнецов, – прошептал он. – Спрашивай, динна Тури.

Я склонила голову в знак уважения к хорингу. Джерх. Дин. Враг. Друг. Он действительно был для меня одновременно и тем, и другим. Я бы не сумела ответить, какая из противостоящих частей перевешивает. И еще мне по-прежнему мучительно хотелось прильнуть губами к его запекшимся от предсмертной жажды губам.

– Расскажи мне, дин Винор, – попросила я, – как добраться до У-Наринны.

…Переход через горы оказался неожиданно легким. Впрочем, одно испытание меня все-таки ожидало. Но совсем не такое, как я предполагала.

Я вообще мало чего боюсь, но горы поначалу нагнали на меня страху. Наверное, с непривычки. Никогда прежде я не бывала в горах. Да и память о вчерашнем землетрясении была еще неприятно свежей. Мне все время казалось, что скалы начнут рушиться, рассыпаться каменным крошевом под копытами коня. И приходилось поминутно убеждать себя, что я опасаюсь напрасно.

Когда я осмотрелась после… ну, в общем, когда над могилой хоринга был сложен маленький курган из камней, и у меня больше не осталось дел на стоянке, я осмотрелась и увидела, что нас окружают скалы, что дальше тропа идет по гребням холмов, а еще дальше путь преграждает вторая скальная гряда, выше и опаснее первой. И мне стало не по себе.

Но Ветер, на которого я погрузила наши заново сложенные пожитки, ступал по каменной тропке над пустотой уверенно и невозмутимо. И вулх как ни в чем не бывало трусил впереди, опустив голову – надо полагать, он и среди скал вынюхивал какую-то живность по своей звериной привычке. Спокойствие спутников меня приободрило. Хотя по сторонам я все равно смотрела с одной-единственной целью: заметить любую возможную неприятность прежде, чем она свалится нам на головы.

Вскоре после полудня мы уже перевалили через первую гряду. Ветер стал взбираться по тропинке, вьющейся среди осыпей и обнажений, начиная восхождение ко второму перевалу. И тут меня неожиданно проняло. Все это время я исподволь проникалась красотой окружающих нас гор, и вдруг эта красота обрушилась на меня, потрясла меня до основания и погребла мой страх под лавиной новых впечатлений.

Я захлебнулась простором.

Мы словно повисли в невесомой пустоте, насквозь пропитанной горячим светом Четтана. Как будто земля перестала тянуть нас к себе и легонько подтолкнула в небо.

Верх и низ поменялись местами. Я легко и ликующе падала навстречу красному солнцу.

Здравствуй, бог!

Я, женщина-карса, – дитя твое.

Я родилась под твоими лучами. Ты сделал меня такой, какая я есть. Я всегда была подвластна тебе.

Почему же я только сейчас увидела подлинную красоту мира? Почему, только поднявшись к тебе ближе, о Священный Близнец, я поняла, что ты воистину бог?

Что-то сдвинулось в моей скомканной душе оборотня и наконец-то заняло правильное место. Больше никогда не назову я свою кровь нечистой. Горячим пламенем Четтана пылает она у меня в жилах… Слышите, Чистые братья? Слышите, лиловые убийцы?! Это мое солнце!.. Это мой мир!

Благодарю тебя, жизнетворное светило.

Ветер деликатно переступил с ноги на ногу, возвращая меня с небес к насущным проблемам.

– Ох, – почему-то шепотом сказала я, ощупывая свою голову. – Скажи, Ветер, не много ли мне выпало сегодня откровений? Голова выдержит?

Вороной звонко и весело заржал. Кажется, он был уверен во мне больше, чем я сама.

Красный как кровь Четтан клонился к закату. Я ехала по извилистому ущелью, отпустив поводья и погрузившись в размышления.

Но думала я не о том, что рассказал мне хоринг сегодня утром, и не о том, что открылось мне над пропастью в жаркий послеполуденный час. Причем я странным образом была уверена, что второе откровение было бы невозможным без первого – как будто речи Винора расшевелили во мне нечто, до сих пор лениво дремавшее в глубине души. Нет, все связанные с хорингом воспоминания были упрятаны в отдельный ларец моей памяти, а ларец закрыт и запечатан. Когда-нибудь я разберусь с ним – но не сейчас. Я почувствую, когда настанет время думать об этом.

До сих пор в моей памяти был только один такой запечатанный ларец. Я задумчиво провела пальцем над правой бровью и дальше по виску. В первом ларце лежала боль, которую я до сих пор – вот уже девять кругов – не могу растворить в себе. Потому что не знаю всей правды о том, что случилось со мной во время зверя. Знаю только отголоски, рожденные теми давними событиями в человеческой половине моей души.

Во втором ларце боли тоже оказалось предостаточно. Но ключом к нему была улыбка. Ослепительная и неотразимая улыбка умирающего хоринга.

Отложив на «когда-нибудь потом» воспоминания утра и дня, я обратилась мыслями к тому, что произошло со мной сегодня на пересвете. Даже точнее будет сказать – до пересвета.

Мое человеческое сознание попыталось проснуться до захода Меара, когда мое тело еще оставалось телом зверя. И попытка эта мне изрядно не понравилась.

А не понравилась она мне потому, что мое человеческое «я» было совершенно беспомощным. Я не могла управлять телом Карсы, я только видела, слышала и обоняла то, что воспринимали звериные органы чувств. Но ведь пробуждение в теле зверя случилось со мной впервые. Что, если в следующий раз я сумею им управлять?

Карса, судя по всему, видит и ощущает мир не так, как я. И краски, и запахи – все для нее иное. А то, что я потрогала бы пальцами, Карса ощупает своими длинными кошачьими усами.

Интересно, как видит мир настоящий зверь, не оборотень? А как – если уж на то пошло – настоящий человек? Я вдруг поняла, что невозможно определить, видит ли кто-то точно так же, как ты, или по-другому. Вот, например, все знают, что Четтан красный, а Меар синий. И когда я три дня назад впервые увидела Меар во сне, у меня не было сомнений, как назвать непривычно яркий – ярче четтанского – свет его лучей. Синий и синий.

А что это на самом деле такое – «синий»? Что, если кто-то видит наоборот: Четтан синим, а Меар красным? А называет цвета правильно… ну, то есть так, как все говорят. И никак не установить, что для него мир окрашен иначе. Единственный способ – влезть в чужую шкуру и посмотреть чужими глазами, но для человека это невозможно.

Зато возможно для оборотня. Для такого оборотня, который способен управлять своим телом во время зверя. Ух, Тьма! Скорее бы обрести власть над своей звериной половиной! Хочу как следует разглядеть мир глазами карсы. И ощутить его, и обнюхать. И попробовать на вкус.

Стены ущелья постепенно понижались и расходились в стороны. По моим расчетам, скоро мы должны были выбраться на равнину.

Ветер шел вперед ровным и уверенным галопом, не выказывая признаков усталости. Я в который раз подивилась необыкновенной выносливости вороного жеребца.

А как себя чувствует мой спутник вулх? Сегодня мне как-то все время было не до него. Мы за весь день только пару раз обменялись взглядами, и вид у Одинца был невеселый. На обеденном привале, когда я предложила вулху полоску вяленого мяса из айетотских запасов, он отказался. Но тогда я не придала этому значения, а сейчас мне вдруг стало тревожно. Все-таки вчера он был чересчур тяжело ранен. Дожить-то он до пересвета дожил, и правило исцеления оборотня вроде бы сработало, но…

Да где же он?

Я придержала Ветра и огляделась.

– Хэй, ву-улх!

Эхо исказило мой голос, и по ущелью заметались невнятные отголоски.

Оказалось, что Одинец отстал. Он появился из-за уже пройденного Ветром поворота с небрежно-ленивым видом, и на морде у него было написано своеобычное: «Ладно, не ори». Я чуть было не поверила, что он снова гонялся за какой-нибудь местной мышкой. Вот только до сих пор это не мешало вулху рваться вперед Ветра.

Я ненадолго задумалась, а потом решительно спрыгнула с коня. Будем равняться по моему шагу, человек в нашей компании – самый медленный из ходоков. Заодно и Ветер отдохнет. Вчера в каньоне я убедилась, что и его магическая выносливость небезгранична.

– Веди, брат Одинец, – сказала я. – И не слишком торопись. Нам бы до пересвета выйти на равнину, и ладно.

Вулх повел хвостом, взглянул на меня с легкой признательностью – а может, мне это показалось – и потрусил вперед. Ветер обиженно фыркнул, и я утешающе похлопала его по холке.

Интересно, вдруг подумала я, как выглядит Одинец в человеческом облике? И что он вообще за человек… то есть анхайр? Такой же мрачновато-дружелюбный, спокойный и надежный, как его звериная половина? Если бы прозвище Одинец носил человек, это говорило бы о том, что он молчун и нелюдим, который предпочитает одиночество. Но о характере оборотня такое прозвище не говорило ничего. Если оборотень хочет выжить, он должен быть одиноким.

Я тоже всегда держалась особняком от людей – хотя в доме Беша все равно знали, кто я такая. Или именно поэтому. Старый пьяница Унди, упокой Тьма его душу, был единственным, кого я не сторонилась. Он думал и чувствовал не так, как все остальные. А вот что сказал бы Унди про моего спутника?

Наверное, похвалил бы его. Потому что хотеть выжить – это одно, а суметь выжить – совсем другое. Одинец, как видно, умел.

За очередным поворотом ущелье кончилось. Выветренные и трещиноватые каменные стены сошли на нет, и перед нами открылся необъятный простор равнины. Впереди, уже совсем невысоко над горизонтом в окружении легких облачков висел огненный шар Четтана, заливая плоскую поверхность расплавленным червонным золотом заката.

А по левую руку от выхода из ущелья на плоском камне, похожем на речную черепаху, сидел седой человек со шрамом на правой щеке и сосредоточенно разглядывал закат. Как будто пытался прочесть на облаках письмо, написанное неразборчивым почерком.

– Здравствуй, госпожа Тури, – сказал он негромко, даже не поворачивая голову в мою сторону. – Я рад, что хоринг задержал тебя ненадолго.

Джерхи в доме!.. Вот проклятие, теперь и выругаться толком не получится. Не ругательство теперь для меня привычное «джерх». Простое слово, как шерх или хоринг…

– Сегодня все знают мое имя? – ехидно спросила я.

Седой человек соизволил наконец-то оторваться от облаков и посмотреть на меня.

– Сегодня – все, – сказал он с улыбкой. – Потому что сегодня ты больше никого не успеешь встретить. Прости за то, что я встревожил тебя, но времени мало, говорить придется коротко. Меня послал на твой путь один мой друг, чародей. Зовут его Лю. Точнее, зовут его на самом деле Люмокироневхалли… что-то такое, и еще слогов пять. Но этого никто, кроме него, запомнить не в состоянии.

– Он далеко? – резко спросила я. – Почему он сам не пришел?

– Он близко, – спокойно сказал седой. Называть его стариком почему-то не хотелось. – Он очень занят. На вашем пути немало врагов – впрочем, ты знаешь. И не со всеми в состоянии справиться вы – ты и твой спутник.

– Как… – договорить я не успела.

– Как ты узнаешь, можно ли мне верить? – сощурился седой. – Никак. Я могу много рассказать тебе о чародее, но ты сама не знаешь о нем почти ничего. Могу рассказать о тебе, Тури, – но тот же хоринг знал не меньше, а другом он не был… во всяком случае тогда, когда вы сражались. Нет, Тури, тебе придется или поверить мне на слово, или не разговаривать со мной вообще.

– Ну… положим, – проворчала я. – Дальше?

– Меня зовут Самир, – сказал седой. – Я лекарь. Много кругов врачую оборотней – и мадхетов, и анхайров. Как правило, они мне доверяют.

– Как-то я во врачевании не нуждаюсь, – фыркнула я. – Да и вообще, оборотням лекари ни к чему.

Нечистая сила, не ляпнула ли я лишнего?

– Бывает так, что очень даже к чему, – возразил Самир. – Например, когда зараза пристанет. Или когда в городе мор – поветрие, по-вашему. Тогда люди умирают. А оборотня можно спасти.

Я задумалась. Про поветрия я знала немало – спасибо Унди. Похоже, этот тип знает, о чем говорит.

– Дальше, – приказала я, на всякий случай положив руку на рукоять ножа. – Кому из нас нужна твоя помощь? Я заразилась чем-нибудь от хоринга?

– Нет, ты здорова, – устало сказал Самир. – Твой спутник не исцелился после вчерашнего обвала полностью. Он ведь едва не умер и прожил несколько минут до пересвета только мечтой о жизни.

Самир и впрямь знал о нас достаточно.

– Несколько сгустков крови успели запечься в легких твоего друга еще до пересвета, – продолжал лекарь. – А кровь анхайра не растворяется в крови человека, и наоборот. Поэтому Одинец не смог избавиться от них в человечьем обличье, а вулх сейчас просто болен. Ему трудно дышать – видишь?

Я вспомнила, как странно вел себя сегодня вулх. Да, приходилось соглашаться – очевидно, ему нужна помощь.

– Что ты будешь делать? – Я выпустила рукоять.

– Я уведу его подальше отсюда. По двум причинам. Первая – такие болезни нужно исцелять на пересвете. Вторая – тебе лучше встретить этот пересвет в одиночестве.

– Почему? – Я снова напряглась. Он хочет разлучить нас – неужели враг? Неужели противники решили перемолоть нас по одиночке?

– К тебе идет память синего дня, – невозмутимо ответил Самир. – Ее следует встречать без свидетелей. На следующем пересвете красная память придет к Одинцу. И ему неплохо будет побыть одному. Но это не значит, что я вас разлучаю. Когда ты очнешься в теле карсы, ты будешь многое помнить из жизни Тури – пока еще не столько помнить, сколько понимать. Полная память и полная власть над телами придет к вам через несколько дней. Но сегодня ты вспомнишь достаточно, чтобы по-новому взглянуть на себя и на мир. А перед пересветом карсе лучше будет покинуть спутника – ненадолго. Одинец! Иди сюда!

Вулх, едва слышно поскуливая, приблизился к Самиру и втянул в себя воздух, широко раздувая ноздри. Потом вдруг изумленно обернулся ко мне – честное слово, в его зверином взгляде было настоящее изумление! – и заурчал, уткнувшись лбом в широкую ладонь Самира.

Я поняла. От лекаря пахло Лю-чародеем. Это был друг.

– Спасибо, Одинец, – сказала я искренно.

«Да чего там», – ответил взгляд вулха.

– Раздевайся, – велел Самир. – До пересвета всего несколько минут, а мне еще надо уйти за холмы и приготовиться к лечению.

– То есть? – не поняла я.

– В синий день одежда, оружие и Ветер будут нужнее Одинцу, – пояснил Самир. – Придется тебе встречать память нагой – надеюсь, не замерзнешь.

– А если на следующем пересвете мы разойдемся? – вдруг испугалась я. – Как же я получу все обратно?

– Лю что-нибудь придумает, – уверенно сказал Самир. – Может быть, даже сам принесет тебе вещи. Если сможет.

– А…

– Раздевайся, Тури! Ветер, иди сюда.

Ветер приветливо всхрапнул и без колебаний двинулся к лекарю. Эх!.. Все меня бросили. Ну и ладно.

Я с дерзкой физиономией распустила ремни на одежде и стала выбираться из нее наружу. Четтан уже касался горизонта – если что, до времени Карсы я, пожалуй, и голой дотяну.

Самир не смотрел в мою сторону – тщательно и нежно ощупывал грудь вулха. Одинец негромко рычал, но не сопротивлялся.

– Лови! – крикнула я, швыряя кожаный ком в лекаря. Он легко перехватил его, опять не оборачиваясь. Я покачала головой – ну и реакция! Ему бы воином быть… или бродячим фокусником.

– Спасибо, Тури, – сказал он, поднимаясь с камня. – Я ухожу, так что – удачи. И прощай.

– Пока, лекарь, – угрюмо сказала я.

Да, если кто-то решил сыграть над нами злую шутку, то надо признать, ему это удалось. Ни один разбойник не смог бы обобрать меня столь основательно, как это сделал странный лекарь. И почему только я отдала ему все? Даже ножны?

Хотя зачем мне сейчас ножны… Вот Одинец очнется – ему и решать, что делать с лекарем дальше. А мне сейчас только ждать остается – уже смеркается.

Я не стала разводить костер. Во-первых, нечем было; во-вторых, одинокий привал перед временем Карсы костра никак не требовал. Равнина, прогретая Четтаном за день, дышала теплом.

Я улеглась прямо на землю, подложив руки под голову, и засмотрелась на догорающий закат.

Что-то тревожило меня в сегодняшнем пересветном небе. Что-то было не так. Несколько мгновений я пыталась отогнать от себя эту мысль, а потом вдруг поняла, в чем дело.

Четтан уже скрылся за горизонтом, а синие лучи Меара все еще не высветили восточную сторону холмов. И я все еще была человеком.

А потом небо стало еще темнее, более темным, чем я когда-либо видела, и в нем появились две или три маленькие, упругие, светящиеся точки. Что это, помогите мне боги?

И тут я сообразила, что это, и предчувствие небывалых, сказочных происшествий заполнило мою встрепанную душу. Приближалась Тьма. Смутные дни стояли на пороге и стучались в дверь мира.

Я впервые в жизни увидела звезды.

Я смотрела на них долго, почти минуту; на глазах у меня выступили слезы – то ли от восхищения, то ли просто от напряжения, а потом привычное синее зарево неумолимо стерло звезды с бледнеющего неба, и в силу вступил закон Меара. Для оборотня-мадхета, не владеющего тайнами магии, не властного над своим телом – главный и непреложный закон. В мир шел синий день, которого Тури-человек не увидит и не запомнит. Я еще успела подумать: ничего-ничего, осталось несколько дней, и синий Близнец потеряет власть над моей памятью…

И только тогда, когда знакомая муть уже встала перед глазами, я внезапно вспомнила: я, дура, так и не передала Одинцу услышанный от Винора рассказ. Рассказ о дороге к У-Наринне.

ГЛАВА 12 Меар, день шестой

Лавина запахов плыла вокруг, и я пил ее полной грудью… но грудь болела, и дышать было больно. Для того чтобы почувствовать запахи, не нужно было втягивать воздух в легкие, я их чувствовал и так, сухим черным носом. Сухим. Это плохо, плохо. Нос всегда должен быть влажным, от этого запахи становятся еще ярче и понятнее.

Камень. Пыль: мелкая, дорожная. Давняя смерть. Свежий след коня и человека – это мои спутники. Человек и конь… Конь странный. Он пахнет не так, как обычные травоядные. Я даже не хочу считать его добычей. На этого коня нельзя охотиться, он другой. Совсем.

Человек. Друг… Наверное, хозяин. У него теплые руки, которые умеют восхитительно чесать за ушами и у шеи. Я даже могу позволить себе подставить шею – горло. Которое больше не доверю никому.

Бежать тяжелее, чем всегда; больно дышать. Не все время, но больно. Обычно я бегаю куда быстрее. Лапы не хотят слушаться, норовят нести меня побыстрее, но больно, больно…

Хозяин, не спеши. Я иду, иду. Бегу. Только не спеши так, мне не угнаться сегодня за конем…

Багровые тени лежали у стен ущелья. Темно-пурпурные. Как всегда. Как всегда…

Наконец, ущелье заканчивается, впереди равнина, запах травы, земли. Мышей. Птиц… разных. Все птицы пахнут по-разному. И козявок всяких запахи – эти вообще пахнут совсем не как еда, но их можно есть, если другой еды не добыть. Правда, не всех можно. Зато их гораздо больше, чем, скажем, птиц.

Грибами еще пахнет.

Человек. Не хозяин, другой. Знакомый запах… Человек пахнет здоровьем! Помощью!

Я лизнул его в руку и толкнулся головой в ладонь. Я всегда так делаю, когда хочу показать, что хорошо отношусь к человеку. Хозяин, давай не станем обижать этого путника, он поможет нам! Я снова стану здоровым, и тогда легко угонюсь за твоим конем.

Звуки человеческих голосов всегда вызывали во мне желание тихонько повыть, но нельзя, нельзя. От воя люди волнуются и сердятся.

А потом хозяин снял шкуру и стал белым и пахнуть немного иначе. Он уходил. Я дернулся, но Добрый человек удержал меня… И я понял, что хозяин уходит не насовсем. Просто он тоже хочет, чтоб меня полечили. А лечить, конечно, нужно без посторонних, в кустах, в логове, тогда никто не увидит и не узнает.

Едва ладони человека коснулись моей груди, сразу стало легче дышать.

Перед глазами все еще плыли красные закатные тени, когда я, Моран, вынырнул из пересветного небытия. На душе было странно, как иногда бывает в горах, на краю обрыва. Или у моря. Словно замечаешь, что мир, доселе серый и обычный, на самом деле полон красок и красоты. И внутри что-то иногда вспыхивает, заставляя забыть суетную обыденность и хотя бы ненадолго уйти в легенду или сказку. Где нет повседневной грязи, где все люди добры и где никого не убивают. Даже оборотней.

Я приподнялся на руках, оторвав щеку от сырой земли.

Вот ведь странное ощущение! Я помнил кусочек красного дня. Я помнил вулха. Правда, было странно, что вроде бы небольшой кусочек воспоминания захватывал чуть не половину дня. Красный день равняется синему, я слышал это неоднократно. Как же так? Хотя для вулха, наверное, время течет совершенно иначе, нежели для людей. Но я был вулхом! Точнее, был внутри вулха, хотя и не мог управлять его телом. Но помнил. Помнил его странные мысли, опирающиеся вовсе не на то, что видишь, а на запахи. Для меня, Морана, человека, главным в этом мире были глаза. Мир таков, каким я его вижу. А слух, осязание – все остальное потом. Вулх же воспринимал мир носом. Закрыв глаза, он вовсе не стал бы слепым; как человек легко может ориентироваться в незнакомом месте с плотно заткнутыми ушами, так вулх, руководимый бездной окружающих запахов, безошибочно смог бы все то же, что и с открытыми глазами, и ничуть не хуже.

В общем, с минуту я сидел, опираясь на руки, совершенно пришибленный. Потом все же поглядел перед собой.

На востоке, за ущельем, вставал Меар. Длинные синие тени протянулись ко мне. Синие. Привычные, а не те, что вспомнил я недавно. Впрочем, для вулха как раз красные тени привычнее. Интересно, а вулх на пересвете так же удивляется воспоминаниям человека, как и я, человек? Вот ведь загадка! Что он чувствует, зверь? Что-то ведь чувствует, кому как не мне знать, что звери вовсе не такие, какими считают их люди?

В следующий миг на меня упало нечто кожаное, больно хлестнув по лицу каким-то ремешком. Мышцы напряглись, и я взлетел в воздух, вскакивая.

Тьма! Вовсе я нюх потерял с этими пересветами, сижу, как торговка на базаре, клювом щелкаю, вокруг не смотрю.

Совсем рядом на камне сидел седой… нет, не старик, хотя сидевший позади меня мужчина явно успел немало пережить на своем веку. Его возраст назвали бы почтенным. От него не исходило ни малейшей угрозы, и я невольно расслабился. Взглянул, чем же он в меня кинул.

В руках у меня были магические курткоштаны, наша с Тури походная одежда. Это кстати, не люблю оставаться голым. Мужчина, насупившись, глядел, как я одеваюсь. Потом – как я обуваюсь. Потом – как вооружаюсь.

– Все? – наконец осведомился он.

– Все.

Вопросы задавать мне совершенно не хотелось.

– Здравствуй, Моран.

– Здравствуй и ты… не знаю, как тебя называть.

– Называй Самиром.

Вот, значит, кто ты такой! Самир, искуснейший лекарь, чье искусство не поддавалось ни осмыслению, ни огласке – Самир был в мире неизвестен. Считанные люди знали, что он существует. Еще меньше знали его в лицо.

Унди Мышатник говорил мне, что это единственный человек, который умел лечить оборотней. И лечил. Неудивительно, что он предпочитал сохранять безвестность при таком-то таланте. Другие люди его бы не поняли.

Только теперь я сообразил, что не чувствую ни малейшего недомогания. Боли в груди и позвоночнике исчезли без следа. Я был здоров как… как оборотень. Вот.

– Ты меня лечил?

– Да.

– Спасибо, мастер Самир.

– Не благодари, Моран. Я всегда помогал анхайрам. Так же, как и мадхетам.

Отчего-то я не удержался от вопроса:

– Разве это не одно и то же?

– Нет. Ты – анхайр. Человек-вулх, дитя синего солнца. А твой спутник – мадхет.

Карса! Он знал о ней. Впрочем, чему удивляться? Значит, вот она – разница между двумя знакомыми с детства словами. Я всегда думал, что разницы нет. Анхайры – оборотни Меара. Мадхеты – оборотни Четтана, и превращаются в карс, а не в вулхов. Надо же!

– Самир, – спросил я, – а почему ты помогаешь оборотням? Ведь это несвойственно настоящим людям.

Седой совершенно не изменился в лице.

– Если ты убедишь меня, что анхайры и мадхеты чем-то хуже людей, я обещаю задуматься над этим.

М-да. Ну и ответ! Чем-то речи Самира напоминали мне туманные, полные ускользающего смысла, слова чародеев. Того же Лю. Хотя Самир такой необычный лекарь, что его давно считали кем-то сродни чародеям. Те считали, кто знал, разумеется. И не думаю, что сильно ошибались при этом.

Ладно. Его появление на нашем пути явно не случайно. Что же ему нужно? Или он просто явился, чтоб вылечить меня? Но второе породило бы массу новых вопросов. Например, откуда он знал, где меня искать? Откуда знал, что я ранен? И вообще – зачем ему лечить какого-то анхайра, едва не прирезанного джерхи-где в Диких землях невесть откуда взявшимися там же хорингами?

– Меня послал Лю, – сказал Самир, одним ударом вдребезги разбивая все мои догадки. Как всегда, мелкая деталь, но она объясняла все. Действительно все. Лекаря послал Лю.

Из-за горбатого холма, похожего на гигантский муравейник, неспешно вышел навьюченный Ветер, тихо вминая копытами в траву округлые следы. Мой… то есть наш конь здесь. Значит, и карса где-то рядом. Спутник-Тури. Ни разу еще мною не виденный, но, несомненно, прекрасный малый. Вчера я оставил тебя в трудном положении…

Я снова вспомнил хорингов и продажного Гасда-отшельника. Тури сумел выкрутиться, раз мы оба живы и относительно целы, и благополучно перевалили через гряду. Но где карса? Или… она вовсе не жива, как я считаю?

– Где карса? – с тревогой спросил я, с ужасом ожидая услышать что-нибудь страшное. Например: «Твой спутник мертв, Моран, но тебе предстоит…» Или: «Увы, друг мой, все мы смертны, даже оборотни…»

– Здесь, неподалеку, – ответил Самир. – Я отослал ее, чтоб не мешала лечению.

У меня гора с плеч свалилась. Слава всем в мире добрым диннам-хранительницам, Тури жив!

Когда я понял, что мой спутник – оборотень, я почувствовал холодную готовность перегрызть за него глотку кому угодно. Даже не знаю, почему именно почувствовал. Вулх, наверное, не задавался подобными вопросами. Перегрыз бы, и дело с концом. Но моя человеческая половина по привычке искала ответы даже там, где ответы были не нужны. Где стоило просто довериться безошибочным инстинктам вулха, которые жили во мне и синим днем тоже.

– Ближайшие пересветы, – сказал Самир, задумчиво глядя в синее-синее утреннее небо, – вам с Тури лучше бы держаться друг от друга подальше. Расходиться перед самым закатом… а после восхода другого солнца вновь пускаться в путь. Вместе.

– Зачем нам расходиться? – не понял я.

– В вас пробуждается память зверя. Это опасно. К тому же карса и вулх – извечные враги. Лучше им не видеть друг друга, а когда наступают Смутные дни, это становится возможным.

– Мы уже шес… двенадцатый день идем вместе. И прекрасно ладим.

– Все эти дни, – холодно сказал Самир, – идут не вулх с карсой, а Тури с вулхом или Моран с карсой. Это не одно и то же, если ты еще не понял.

М-да. Теперь я понял. Мы можем прекрасно ладить – человек со зверем в любом сочетании. Но вот поладит ли зверь со зверем, да не просто со зверем, а со старым, от рождения мира, кровным врагом?

Стоп. Но если не исключена возможность встречи двух зверей… Значит… И Моран может встретиться с Тури! Ненадолго, наверное, но может!

Эта мысль вышибла у меня на лбу несколько бисеринок пота. Хотя ничего страшного в ней, конечно, не содержалось.

Тьма! И еще раз Тьма!

Я начинал понимать, почему близящиеся Смутные дни назвали Смутными. Потому что чем они ближе, тем сильнее мутнеет в башке! У меня по крайней мере здорово мутнеет. До полной непрозрачности.

– Мастер Лю еще что-нибудь передавал для нас? – вежливо спросил я Самира.

– Больше ничего. Не опоздайте в У-Наринну.

Я огляделся. На востоке темнел лиловый язык ущелья. На западе, за холмом, лежала сырая округлая низина.

– Еще бы знать, где она…

– До сих пор вы шли верно, – сказал Самир. – Лю полагает, что и в дальнейшем вы не ошибетесь.

– Полагает, – проворчал я. – Лучше бы карту дал. Или подсказал попонятнее.

– Езжай, Моран. Езжай, и не забивай себе голову пустяками.

Я послушно вскочил в седло. Было очень приятно вновь чувствовать себя быстрым, полным сил, готовым ко всему. Эх, сейчас бы мне тройку хорингов и Гасда, а не вчера!

Впрочем, хоринги – опасные создания. То, что мы с Тури одолели их, – чистая случайность. Удача. Да еще при том, что я едва держался на ногах. Но, может быть, именно это усыпило бдительность хорингов и предоставило нам единственный шанс на победу, который мы не упустили?

Не знаю.

– Спасибо, Самир. И – прощай.

– Я же сказал, не благодари. Да, кстати… Если когда-нибудь тебе встретится человек по имени Кхисс, знай: он тоже посланец Лю.

– Ладно, запомню. Прощай.

– До встречи.

До встречи! Так вот. Впрочем, вдруг меня еще раз ранят? Или свалит болезнь? Есть ведь людские болезни, которые опасны даже для оборотней? А Лю, видать, очень нужно, чтобы я дошел до У-Наринны. Ну очень!

Иначе как объяснить его явно недешево стоящую заботу о нас, посланцах?

Я бухнул пятками в тугие бока Ветра, но тот неожиданно присел, дернул головой и тихо всхрапнул. Он отказывался нести меня дальше на запад, по пути, который стал последние дни уже привычным.

– Что такое? – удивился я и взглянул вперед.

Шагах в пяти от нас сидела карса. Сидела на задних лапах, подняв корпус вертикально, как это часто делают суслики, а передние лапы протянула перед собой и хищно помахивала ими из стороны в сторону. Кривые когти рассекали воздух, разве что свиста не было слышно.

– Что такое? – удивился я вторично. – Ты чего, Тури?

Карса еще некоторое время махала лапами, словно пыталась сказать: «Не ходите туда!»

Я задумался.

– Не ходить на запад? Куда же тогда идти?

Карса мгновенно встала на все четыре лапы. Поглядела на меня через плечо, сверкнув желтыми глазищами, приглашающе так поглядела.

И неспешно потрусила на юг.

Что мне оставалось, как не последовать за ней?

Мы двигались вдоль гряды, через которую перевалили вчера. Точнее… Вот, Тьма, как сказать-то? Для меня вчера – это предыдущий синий день, а не день до последнего пересвета. Не так как для остальных. Короче, минувшим красным днем мы перевалили через эту гряду. Вулх смутно помнил высоту, которую недолюбливал, а я помнил беспокойство вулха на высоте.

Мерное покачивание убаюкивало, но я так редко хотел спать за последние круги, что уже забыл, что такое сонливость. Набежали мысли, неизбежные при вынужденном безделье.

Самое, конечно, непостижимое из произошедшего – это встреча с хорингами. Я знал о них немного, но все же больше, чем пьяный ремесленник в любой из таверн Дренгерта или Гурунара. Старшая Раса, которая сначала помогала людям выжить, а потом вынуждена была потесниться ради людей. Да так потесниться, что вскоре им и жить-то стало негде. Вроде бы они долго обитали в лесах у Запретной реки. Еще при них обычная река стала Запретной. До сих пор попадались люди, в чьих жилах текла крошечная часть крови хорингов, и они все были высоки, черноволосы и узколицы; глаза оливкового цвета и продолговатые уши, слегка отличающиеся по форме от человеческих, тоже хранили все потомки хорингов, даже самые далекие. Но в остальном это были обычные люди. Кстати, во многих городах их недолюбливали, за исключением разве что Плиглекса, где уже кругов сто как обосновалась община «ашерхов», как они себя называли. Но они были настолько же хорингами, насколько подзаборные шавки были вулхами, простите меня, серые братья, за такое сравнение.

Зато вещей работы хорингов в мире попадалось очень много. В основном украшения, оружие, одежда, посуда, музыкальные инструменты и, конечно, рисунки. На холстах и деревянных щитах, на причудливых кувшинах, на камнях, раньше стоявших едва ли не у каждого перекрестка дорог, а ныне перевезенных в города. Все это ценилось в десятки раз дороже, чем аналогичные творения людей. Но и служили вещи хорингов неизмеримо дольше. И сплошь и рядом просто были лучше – любой менестрель с радостью продал бы душу за лютню работы хорингов, а любой воин – за меч или кольчугу.

Правда, вещей с каждым кругом становилось все меньше. Я не задумывался особо, куда они деваются. Но и не понимал этого.

О магии Старшей Расы я знал еще меньше. Она иная. Она могучая. Она древняя. Что еще? Ах да, она непонятная. Как и все, что связано с хорингами.

Еще я умел читать на их языке, но у хорингов был такой язык, что всякий посвященный толковал каждую надпись по-своему. Поэтому я никогда не бывал уверен, что понимаю смысл написанного верно. Всегда брали сомнения: а этот ли смысл вкладывали в прихотливые изгибы узоров-письмен неведомые писцы? Может, совершенно иной?

Унди Мышатник всегда посмеивался надо мной за это. Но никогда ни разубеждал меня, ни утверждал в моем мнении.

Я всегда подозревал, что где-то далеко все еще остались места, где хоринги доживали свой отпущенный небом срок в этом мире. Но никогда всерьез не верил, что столкнусь с ними лицом к лицу.

А пришлось. Хоринги тоже спешили в У-Наринну к Смутным дням. Причем, как оказалось, даже не одной группой. И это были не просто хоринги, а маги ушедшей расы.

Я отчетливо запомнил слова Иланда у костра в мой предыдущий вечер. «Мы не удержали Трон в прошлый раз. Даже не приблизились к нему. Где теперь народ хорингов?»

Так-так. Интересная вырисовывается картина.

Лю-чародей идет в Каменный лес. Теперь совершенно ясно, что не он один туда идет.

И все это перед Смутными днями.

Хоринги не приблизились к Трону и практически исчезли с лица земли.

Что будет, если в этот раз Лю не сможет приблизиться к Трону? Или другой маг-человек, если такие есть? Впрочем, что это я? Есть конечно. Не зря ведь путь в У-Наринну преподносит нам с Тури сюрприз за сюрпризом. Но что же будет? Неужели закат человеческой расы? И кто придет на смену людям?

Я почувствовал струйку холодного пота, что стекла по спине под хорингской одеждой.

Тьма! Кто придет? Оборотни! Могут прийти оборотни! Если нам не нужно будет прятаться, станет выживать не один анхайр из ста, а по крайней мере половина, как у людей. Не один мадхет, а пятьдесят.

Я даже Ветра придержал, до того захватило дух. Конечно, это не больше чем догадки. Конечно, я так мало знаю о планах Лю и об У-Наринне, что говорить о своей игре пока просто смешно. Но кто мешает мне узнать обо всем поподробнее? А? Если от того, кто будет у Трона У-Наринны в Смутное время, зависит будущее мира, кто помешает мне попытаться взять судьбу в свои руки?

Через минуту я с досадой сплюнул. Ну и размечтался, червивое солнце! Ты, ничтожный жалкий недочеловек-недовулх? Который и не знает толком, когда последний раз были Смутные дни, а не то что не помнит их? Ты вздумал тягаться с магами? Или с хорингами? И с теми, о ком еще даже не подозреваешь? Да если от У-Наринны действительно зависят судьбы мира, там соберутся такие силы, что тебя и не заметят, когда ненароком раздавят в неизбежной толчее у Трона.

Карса, забежавшая далеко вперед, вернулась и вопросительно уставилась на меня.

«Ну? Чего стал? Поехали!»

Я опомнился и хлестнул Ветра. Каменистая пустошь, прилегающая к гряде, тянулась и тянулась навстречу. Карса уверенно бежала впереди. Вела.

Я снова вспомнил события перед перевалом.

Гасд-отшельник говорил, что за перевалом нужно будет идти на запад. Врал, конечно. Ему-то точно не хотелось, чтоб я пришел к У-Наринне. Еще он говорил что-то о Знаках, которые якобы попадутся на пути к Каменному лесу. Этому, понятно, тоже верить не стоит.

Спустя минуту я понял, что вижу Знак. Первый из двух. Его и вправду трудно было с чем-нибудь спутать.

Выглядел он как тонкая пластина, неведомо как укрепленная на верхушке гладко отшлифованной каменной колонны. На пластине – рисунок, с обеих сторон. Кстати сказать, кисти хорингов, а значит, древний, как… как сама У-Наринна.

С одной стороны в синем свете вечернего Меара к Каменному лесу спускалась огромная белая птица. В лучах солнца она казалась голубоватой, как закатное облако. Сам Каменный лес выглядел странно знакомым: множество грубо отесанных сероватых глыб, возвышающихся на манер толстых столбов посреди небольшого горного плато. В расположении столбов угадывался смутный порядок, строгий и единственно возможный. Но понять, на чем он основывался, я пока не мог.

С другой стороны У-Наринна была изображена уже в лучах заходящего (или встающего?) Четтана. Про Меар я мог бы сказать с уверенностью: изображен его закат. А вот относительно Четтана подобной уверенности у меня не было. Между каменных столбов виднелись маленькие фигурки людей. Или хорингов – не различить. Фигурок было одиннадцать, тех что стояли. Еще несколько лежали в разных позах, какая раскинув руки, какая скрючившись.

И сверху над этим – аспидно-черный круг в небе. Что бы он значил?

Я вернулся к синей стороне. Роднее все-таки, что ни говори…

И обомлел. Теперь и здесь появился черный круг над Каменным лесом!

Челюсть у меня сама собой отвисла. Живые рисунки хорингов? Здесь, в Диких землях? Тьма!

Через минуту я наконец отдышался. А еще через минуту понял, что если им и суждено было сохраниться где-нибудь, то именно здесь, у джерха на выселках, куда не заглядывают хадасские толстосумы и их вездесущие управители. Да и проходимцы сюда явно заглядывают редко.

Я всмотрелся в живой рисунок. И вскоре уловил движение.

На Каменный лес опускалась Тьма. От того самого черного круга в небе. Что-то наползало на еще не успевший сесть Меар, превращая его в яркий-яркий серп, становящийся все уже.

Вскоре Меар исчез, и в небе осталось два черных круга, только один застыл в зените посреди внезапно вспыхнувших звезд, которые я сразу узнал, а второй висел над самыми горами, и вокруг него цвела синяя ослепительная корона.

Я глядел на рисунок не мигая, а когда мигнул, снова на пластине возник Меар, белая птица и никакого черного круга в зените.

Так, хорошо. Что нам покажут с другой, с четтанской стороны?

Отогнав ненужные мысли, я вгляделся в рисунок. Он оживал только для тех, кто глядел на него расслабившись, изгнав суету из головы и растворившись в картинке.

Вскоре У-Наринна стала медленно удаляться, словно я стал неведомой птицей и взмыл над плато, над скалистыми каменными пиками, над отвесными стенами и коварными осыпями. Скоро плато и вовсе скрылось, а «птица» словно стала снижаться к огромной и плоской, как стол в таверне, равнине. Ниже и ниже; все быстрее и быстрее, пока я не ощутил себя уже не невесомой птицей, а падающим из поднебесья тяжелым камнем. Потом резко, рывком, падение замедлилось.

Посреди равнины стоял другой Знак… Очень похожий на первый. Только рисунков на нем было не рассмотреть. Я все это видел сверху, и в какой-то момент вдруг стало совершенно ясно, как идти от места, где стоял я, ко второму Знаку. Вдоль гряды (вот она, сверху виднеется) на юг, потом через равнину (что это там сереет такое? Похожее на осиное гнездо, только большое. Не понять никак). Ну и дальше. В общем, понятно.

И я тут же выпал из созерцания. Рисунок снова стал прежним.

Тьма! От магии хорингов просто мороз по коже!

«И ты еще собираешься с ними тягаться в У-Наринне? С магами-хорингами, магами-людьми, магами-не-пойми-кто? – ехидно спросил я себя. – Увидел магическую картинку и уже чуть не наложил в штаны, а совсем недавно на Трон покушался…»

Я помянул джерхов, Смутные дни, что должны были вот-вот начаться, ближайших родственников Лю-чародея, который втянул меня в это более чем странное предприятие, дальних родственников Лю… В общем, большую часть ныне живущих я помянул. Это помогло, но не слишком.

Карса возникла неподалеку и с интересом воззрилась на меня. Что за манера – возникать, словно из-под земли? Интересно, вулх тоже вот так раздражает иногда Тури? Или нет?

Хотелось верить, что нет.

Я взглянул на спутника-мадхета и вдруг понял, что обычный холодно-равнодушный кошачий взгляд изменился. На меня глядела не просто карса. На меня глядел не зверь. Точно, не зверь.

«Ну? – спрашивал он. – Долго еще на столбики пялиться будем? Или пойдем дальше? Идем, я знаю дорогу».

– Идем, – сказал я машинально и кашлянул, потому что прозвучало это хрипло и сдавленно, словно я проглотил ежа. – Кстати, дорогу я, кажется, тоже знаю. Только вот откуда?

«Откуда – не важно, – фыркнула карса. – Главное – знать куда».

Тоже правильно. И я немедленно вскочил на Ветра.

– Хэй, Ветер! – крикнул я, почему-то преисполнившись энергии и жажды движения. – Давай погоняемся с твоим тезкой! Кто кого?

И мы рванулись вперед, словно за нами снова мчалось стадо равнинных быков. На юг, вдоль гряды.

Мы славно погонялись. Мой конь выиграл – он оказался быстрее, потому что его вольный тезка сегодня был ленив и еле-еле шевелил траву под ногами. А путь нам в конце концов преградила река, и обязательно нужно было переправиться на противоположный берег, потому что ниже, похоже, начинались пороги. Равнина за рекой постепенно превращалась в беспорядочное нагромождение не то больших серых глыб-валунов, не то скал-недомерков. Земля-то оставалась ровной, вот только уже знакомый мне неведомый великан нашпиговал ее камнем по самое не могу. Зачем, одному небу известно, хотя и то вряд ли.

Прыгнув из седла на прибрежный песок, я глядел на мертвенно-серую воду, что накатывалась на берег. Карса, отставшая во время гонки, вскоре явилась ленивым упругим шагом. Бежать за нами так, чтобы не отстать, она не пожелала. Вовсе не потому, что не могла, скорее всего просто не сочла нужным.

Понюхав воду, карса забрела на несколько шагов в реку и стала аккуратно лакать; розовый язык так и мелькал. Пользуясь случаем, я тоже сменил воду в мехе и фляге, напоил Ветра и напился сам.

– Ну, Тури, – сказал я задумчиво. – Как переправляться будем? Ты еще не потерял охоту плавать?

Я понятия не имел, любят ли купаться настоящие карсы. Оборотни-мадхеты, похоже, относились к воде без неприязни. По крайней мере карса-спутник уже купалась у меня на глазах в лесном озере.

Швырнув в реку щепку, я убедился, что течение есть, но не слишком стремительное. Глубину проверить не получилось – как ее проверишь? Шастать вдоль берега в поисках лодки или плота представлялось мне безнадежным. Ну какие лодки или плоты в безлюдных Диких землях? Поэтому я покрепче перевязал горловину двумеха, обернул его для верности шкурой гигантской выдры и только потом сообразил, что забыл спрятать в двумех одежду.

И в тот же миг что-то шевельнулось в мыслях. Я выпрямился.

Это ведь походная одежда хорингов. Она заклята от воды! Я еще до встречи с Иландом и его спутниками мимоходом удивился, что под дождем она не промокла.

И я пошел к реке. Едва я ступил в воду, голенища сапог словно слились со штанинами, срослись. Я хмыкнул и зашел поглубже. Так и есть, вода в сапоги не попадает. Ну что же! Так даже лучше. Я натянул капюшон и свистнул Ветра.

Конь послушно подошел, разбрызгивая копытами волны.

– Сейчас поплывем, – сказал я ему. – Ты ведь умеешь плавать?

Я забросил уздечку на шею верному скакуну и взялся за гриву. Вперед!

И мы пошли рядом, увязая в иле. Сначала вода достигла пояса, потом груди, а потом дно и вовсе ушло из-под ног. Ветер плыл спокойно, видимо, это дело было для него привычным. Я не выпускал его гривы: и самому легче плыть, и коню спокойнее. Всем ведь нужна поддержка. Горловина двумеха выступала из воды – значит, я приторочил ее правильно.

Оглянулся я всего раз, убедился, что карса плывет следом, и окончательно успокоился.

Карса нас обогнала – плыла она вытянувшись в струну и задрав голову. Но быстро-быстро! Вот, Тьма, перепонки у нее на лапах, что ли? Надо будет посмотреть.

Нас немного снесло к западу течением, но это было совсем не страшно. Дно наконец толкнулось в ноги; на этом берегу оно оказалось песчаным. Карса уже яростно отряхивалась, причем казалось, что она пытается стряхнуть воду со всех четырех лап одновременно.

Первым делом я проверил, не подмокли ли припасы; все было в порядке. Я тоже остался сухим: с курткоштанов вода скатывалась крупными каплями, словно кожу обильно смазали жиром. Ветер тряс головой; брызги летели во все стороны.

И вдруг я сообразил, что давно уже совершенно зверски хочется есть. Что оставалось, как не собрать плавника на костер? Обсохнем, по крайней мере Ветер и карса, отдохнем. Всего-то полдень.

Готовя нехитрую походную снедь, я незаметно вернулся к утренним мыслям о хорингах и У-Наринне.

Иланд назвал пустые ножны Опережающим. Ну, если меч так назвать, я еще понял бы. Но ножны? Впрочем, на них написано «Тот, кто приходит раньше, чем позовут». Другими словами – «Опережающий». И что любопытно: обыкновенно ножны так и оставались пустыми, но когда у меня возникала нужда в мече, он неизменно подворачивался под руку. Грубый восточный клинок разбойников, хадасское чудо, странный меч кочевника, убитого перед каньоном… Есть в этом нечто странное. «Тот, кто приходит раньше, чем позовут…»

Вот мечи ко мне и приходят. И скорее всего не мечи. Меч. Один и тот же. Но магический.

И еще: Иланд со спутниками искали нечто, что меж собой называли Ведущий. И это, по их мнению, после перетряски наших припасов могло находиться только в моем ошейнике.

Я невольно протянул руки к шее. Пальцы нащупали добротную ривскую кожу, металлические бляшки… И только. Эх, снять бы его, да осмотреть получше, но нельзя. Я обещал Лю. Может быть, я и не очень принципиальный челове… анхайр, но пока меня не припрут к стенке, обещаний я не нарушаю.

Стоп! Карса. У нее ведь такой же ошейник. И на него можно взглянуть, не снимая.

– Эй, Тури! – позвал я. Карса, гревшаяся у костра, вопросительно подняла голову.

– Иди сюда.

Желтые глаза смотрели на меня. Холодно. По-кошачьи. В них не было ни искры понимания. Передо мной снова находился всего лишь зверь.

Поскорее бы возвращалась память!

Я присел на корточки перед карсой и почесал ей за ухом. Карса довольно заурчала.

– Хорошая киса… То есть хороший.

Впрочем, поскольку Тури спит, это киса.

Тут я поймал себя на мысли, что понятия не имею – кто передо мной, карса-самка или… или карс, что ли? По идее мой спутник Тури должен превращаться в самца.

Ладно, прочь посторонние мысли. Я нащупал ошейник и всмотрелся, не забывая второй рукой почесывать зверя-спутника, отчего тот урчал все громче и громче.

Ошейник как ошейник. Ровным счетом ничего необычного.

И в тот же миг мои пальцы нащупали что-то вшитое в кожу. Что-то округлое и твердое, размером приблизительно с лесной орех или с косточку плода многодрева.

Я немедленно схватился за свой ошейник. Так и есть! У меня та же история. Вшитая в кожу бусина.

Я выпрямился; карса, балуясь, ловила мои ладони лапами. Когти она втянула, чтоб ненароком не поранить меня. Заботится, даже будучи зверем.

Ведущий. Это имели в виду хоринги или не это? Вот, Тьма, загадка на загадке!

Что теперь? Снимать ошейник нельзя. Можно, конечно, аккуратно выковырять эту штуковину из-под кожи и не снимая ошейника. Ножом. Р-раз, и все. Даже не себе, карсе – и формально договор с Лю нарушен не будет.

Но это поступок, который нельзя исправить. Необратимый, как говаривал Унди Мышатник, упокой Тьма его нетрезвую душу. А необратимых поступков надо остерегаться. Потому что их нельзя исправить.

Тупо глядя в костер, я вернулся на место. Карса, лишенная моей руки, ловила теперь колышущиеся стебельки травы. Играй, зверь, играй, думать тебе придется после пересвета. А мне можно будет поиграть.

Если снова не вернется память.

Поспела еда, и я отвлекся. Карса тоже отвлеклась: запеченное мясо пришлось ей по вкусу.

А на сытый желудок я принял решение. Решение было простым и уклончивым: не спешить. Будущее покажет. Я запомню все… И нужно найти способ рассказать обо всем Тури. Но… Не сейчас. Завтра. Или послезавтра. Почему – я и сам не понимал. Просто бывают моменты, когда возникает твердая убежденность во всем, твердая, но необъяснимая. В такие моменты я обыкновенно ни о чем не думал и плыл по течению, и течение еще ни разу не выбросило меня на мель. Правда, на стремнине иной раз дух захватывало. Но куда же без волнений в опасном и враждебном мире? Тогда и на свет появляться не стоило. Правда, от нас появление на свет мало зависит. Впрочем, раз уж появились, спешить во Тьму не следует. По крайней мере я так думаю.

И я, не тронув бусины в ошейниках, двинулся дальше. Ветер успел обсохнуть и отдохнуть. Правда, седло еще оставалось мокрым, но в непромокаемой хорингской одежде это меня мало волновало.

Проехали мы довольно много. Забрались в самое сердце каменистых пустошей. Все время приходилось огибать особо крупные глыбы, преграждающие путь. Карса шныряла, то и дело пропадая из виду. Однажды я заметил, что шерсть на морде у нее подозрительно выпачкана красным – то ли не наелась, то ли решила сравнить печеное мясо с сырым. Надо будет узнать как-нибудь, которое она нашла более вкусным.

В общем, я ничего не подозревал и долго не обращал внимания на сухое потрескивание, сопровождавшее нас едва ли не от самой реки. Не казались эти звуки сколько-нибудь опасными, и все тут. Потом потрескивание стихло, и за первым же поворотом я чуть не налетел на боевую шеренгу вильтов. Ветер всхрапнул и скрежетнул подковами по камням. Остановился.

Вильты не двигались с места, только заметно шевелили ворсистыми усами да скрипели мощными, как толстые и широкие серпы, жвалами. Хрупкие на вид лапы с зазубренной внешней стороной упирались в каменистую почву.

Н-да. И что теперь? Кстати, меча у меня нет. И самое прискорбное, что ему в данной ситуации и взяться-то неоткуда. Раньше я просто подбирал оружие поверженного врага. Но вильты не пользуются мечами – они сами себе оружие.

Я осторожно соскользнул с Ветра и взялся за двумех. Отцепил. Легонько шлепнул коня, чтоб уходил – от него в подобной стычке проку все равно будет немного. Вильтов нельзя победить обычными способами. Во-первых, потому что они неисчислимы, как муравьи, на которых, собственно, они и были очень похожи. А во-вторых, они не страшились смерти, потому что смерть одного вильта ровным счетом ничего не значила для всего гнезда.

Вдруг я понял, что именно видел с высоты на живом рисунке хорингов – конечно же, многочисленные гнезда вильтов, точнее, те их части, которые выступали на поверхность. Основное гнездо всегда находится под землей. Идти через территорию, кишащую вильтами, – верное самоубийство. Вот, значит, почему эти земли так безлюдны!

Ветер послушно убрался на безопасное расстояние. Вообще говоря, конь убежит от вильта при условии, что это не вильт-гонец. Но гонец коню повредить ничем не сможет: жвалы у него слабенькие, а зазубрин на лапах вообще нет. Это ж не солдат, которому необходима способность сокрушать даже камень. Однако в сплошном лабиринте скал и валунов вильты, понятно, чувствуют себя как дома, чего никак не скажешь о Ветре.

Я взобрался на покатый бок ближайшего валуна, а потом и на гладкую, поросшую лишайником верхушку. Развязал двумех и принялся деловито вооружаться.

Метательные ножи уже при мне. Кривой хадасский кинжал – на пояс. Кинжал спутника-Тури, потому что своего я не нашел. Наверное, остался в горах после драки с хорингами. Свернутый по всем правилам ыплыкитет – тоже на пояс. Специальную перевязь с варварскими шариками – поперек груди. Арбалет, колчан с короткими стрелами – за спину. На левую руку – кастет с тройкой устрашающих шипов. Пальцы привычно скользнули в отверстия, и холодный металл сросся с плотью руки.

Но поможет ли все мое оружие против вильтов?

Странные это были создания. На первый взгляд они ничем не отличались от муравьев, только невероятно крупных, размером с добрую свинью. Большинство вильтов, понятно, работники. Отдельная каста – солдаты; их меньше, и это самые серьезные противники. Разведчики, гонцы, летуны, охотники (вроде солдат, только помельче и пошустрее), наблюдатели… джерх знает сколько разных. Так бы о них и думали, как о муравьях, если бы не одна странность. Некоторые вильты умели говорить. Приходили в людские селения, договаривались об обмене, расспрашивали о самых разных вещах, кое-что рассказывали сами. Денег они не признавали, менялись только вещь на вещь. Сами практически не пользовались никакими орудиями, хотя изготавливали некоторые на обмен. Насколько я знал, вильты встречались на юге, за Ривой, и на востоке, вблизи Лиспенса и практически везде вокруг Хадаса, но только в относительно безлюдных районах.

Воевать с ними было невозможно. Что делить людям и этим странным созданиям? Убийство отдельного члена гнезда остальные вильты просто не замечали. Всех, кто пытался влезть в их норы, они просто уничтожали. Неизвестно как. Может, и съедали. Во всяком случае, единственный известный мне случай вылазки тройки отчаянных гурунарских сорвиголов и забулдыг в гнездо вильтов закончился ничем: забулдыги исчезли бесследно, а вильты на расспросы о них не давали никаких ответов.

В общем-то никто их не опасался по-настоящему. Существовало только одно непреложное наблюдение: если вильты-солдаты строятся в боевую шеренгу, будут трупы. В основном человеческие, хотя и вильтские тоже. Именно поэтому я и решил приготовиться.

Шеренга внизу дрогнула и двинулась к камню, на котором я сидел. Спускаться я не собирался. Вот еще! Боевой строй вильтов и тараном не прошибешь, а если они задумают взобраться ко мне, строй неизбежно распадется.

Сердито шипя и плюясь, на соседний камень взлетела карса. Спина ее выгнулась дугой, демонстрируя крайнюю степень негодования. Внизу хрустели суставами вильты. Ветер отдалился на безопасное расстояние и потерянно топтался на маленьком пятачке мягкой, свободной от камней земли.

В следующий миг на мой камень полезли вильты, со всех сторон. Рыжевато-серые шестиногие солдаты с устрашающе разведенными в стороны жвалами и острыми пилами на лапах. Со всех сторон.

Карса не стала ждать. Молнией метнулась ко мне на помощь, легко перепрыгнув через ближайших вильтов. Взвилась в воздух, пала на спину одному из карабкающихся на камень.

С сухим хрустом тонкое сочленение, соединяющее массивную голову вильта с карикатурно маленьким туловом, переломилось, и вместо одного вильта стало два. Голова с двумя лапами и остатками тулова, и ворсистое каплевидное брюшко с четырьмя оставшимися живыми пилами. Двигаться увечные половинки не перестали, но всякая осмысленность движений исчезла.

Один есть.

Я веером швырнул несколько шариков; панцирь на головах у вильтов-солдат был очень прочен, но железо его брало. Маленький шарик проделывал в хитине аккуратную круглую дыру и застревал в голове. Раненый вильт тут же начинал бестолково крутиться на месте, мешая остальным и ломая строй. Увернувшись от особо удачливого и быстрого, я ткнул его в плоский треугольный глаз кастетом и прыгнул с камня на землю. Остальные на несколько мгновений замерли, шевеля усами, на камне, где меня уже на было.

Карса прильнула к моей ноге. Уши ее плотно прижались к голове, а желтые глаза стали совершенно безумными. Мы поспешили в сторону, но уже за ближайшим пузатым валуном едва не столкнулись со второй боевой шеренгой.

– Назад, Тури, – зачем-то вслух прохрипел я, бросаясь в очередной ход каменного лабиринта.

Довольно долго мы бестолково метались с места на место, не позволяя вильтам зажать нас между двумя шеренгами и раздавить. Шарики у меня уже кончились, почти истощился и запас арбалетных стрел. Стрелы я еще иногда ухитрялся выдергивать из голов увечных вильтов или подбирать, если промахивался. Вернуть же шарики не представлялось никакой возможности.

Беготня закончилась довольно быстро: выскочив на круглую соблазнительно гладкую и зеленую от травы площадку между глыбами, я почувствовал, что земля уходит из-под ног, и рухнул в ловушку. Карса провалилась шагах в семи от меня, хотя была заметно легче.

Впрочем, это оказалась не ловушка. Это был рабочий ход вильтского гнезда, я сразу это понял. Из рваной дыры сверху сочился дневной свет. Низковатый для человека коридор с совершенно сухими плотными стенами убегал на север и на юг. Он был почти пуст, если не считать четверки рабочих вильтов. Трое набросились на карсу, один на меня. На некоторое время мне стало не до остального мира, потому что рабочий насел на меня, словно пес-охранник на вора, забравшегося в пределы хозяйского двора. Хорошо еще, что я, падая, схватился правой рукой за рукоятку кинжала.

Работника, конечно, нечего было и равнять с солдатом. Против того в ближнем бою я бы не выстоял и четверти минуты. Тем более в тесном и низком коридоре гнезда. Работника я все же сумел искромсать кинжалом и поколотить кастетом; при этом я начисто оторвал ему голову, переломал все шесть лап и распорол брюхо, отчего с ног до головы выпачкался в пахучей клейкой жидкости, которую не смогла оттолкнуть, как воду, даже хорингская одежда. Едва вильт перестал быть противником, хотя все еще шевелился, я отпихнул его останки и вскочил на ноги.

Тройка вильтов, напавшая на карсу, бесследно исчезла. С проклятиями я кинулся в нужную сторону и осмотрел пол коридора. Ни малейшего следа крови.

В тот же миг где-то далеко в коридоре заурчала плененная карса – сердито, как кот в огороде, нарвавшийся на нагло вторгшегося соседа. Она была жива, это главное.

Я собирался уже кинуться на выручку, невзирая на узость и малую высоту тоннеля, но в этот момент в пролом сверху на меня свалился солдат-вильт, прижав мне обе руки к земляному полу. Я дернулся, но с тем же успехом я мог бы попытаться сдвинуть с места таверну «Маленькая карса» в Дренгерте. Зазубренные жвалы угрожающе раздвинулись и нависли над самым моим лицом.

Я попрощался с жизнью.

Ощупав меня усами, солдат вдруг ослабил хватку и резво убежал в сторону. Сверху уже лез другой. Я отполз в сторону, чтоб не маячить у самой дыры.

На меня перестали обращать внимание. Вообще. Это меня ввергло в совершенно растерянное состояние. Я сжимал в руке кинжал и не знал, что делать. Солдаты вереницей мелькали передо мной, разбегаясь по тоннелю в обе стороны. Несколько остались наверху, парочка уже спустившихся выбралась наружу, наверное, караулить дыру.

Тьма! Что произошло? Вильтам нужна была лишь карса? Или, испачкавшись в гадости из брюха работника, я стал для остальных невидимым? Очень может быть, потому что я сейчас вонял совершенно как вильт-работник.

Я не стал долго раздумывать. Вскочил на ноги и, согнувшись, побежал в кромешную темень тоннеля. Темень меня не пугала. Я уже бывал в мурхутских пещерах, бывал в темных погребах и прекрасно знал, что вижу в темноте. Наверное, это во мне от вулха.

Скоро даже последний намек на свет остался где-то позади. Коридор иногда разветвлялся; навстречу мне то и дело попадались спешащие работники, наверное, они спешили заделывать пролом, куда провалились мы с карсой. Меня они молниеносно ощупывали усами и немедленно спешили дальше. Впрочем, кинжала из руки я так и не выпустил и кастета с другой не снял. Успеется.

Беспокоило меня другое.

Где искать карсу? Я понятия не имел, насколько велико гнездо вильтов изнутри. Пока что я бежал по основному коридору, полагая, что в низкие ходы-ответвления моего спутника не потащат.

И еще меня беспокоило, что оставалось совсем мало времени до пересвета. Меньше часа. Здесь я, понятно, никаких изменений не увижу, в подземельях безразлично, какое из солнц светит на поверхности – синий Меар или багровый Четтан. Но мое тело почувствует изменение сразу же. Проверено в тех же мурхутских пещерах.

– Тури! – закричал я во всю мощь исцеленных на пересвете легких. – Ты где?

Мне показалось, что далеко впереди раздался ответный рык. И я ускорил шаги.

Тоннель по-прежнему представлял собой гладкую земляную трубу без малейших следов камня. Видимо, вильты-работники вынули из стен и унесли все камни для каких-то своих неведомых целей.

Как я обрадовался, когда увидел на стене след когтей! Свежий-свежий. Карса брыкалась, молодчина, что брыкалась. Оставляй побольше меток, спутник-Тури. Пожалуйста.

Следы когтей я замечал еще дважды. И оба раза ускорялся.

Скоро коридор стал просторнее, я даже мог с грехом пополам выпрямиться. Но вместе с тем я начинал чувствовать близость пересвета.

Тьма! Каково будет Тури очнуться нагому и безоружному в кромешней тьме?.. Хотя он тоже должен видеть без света… но все равно в подземелье, схваченному вильтами. Тьма, тьма и тьма!

Я спешил как мог. Но успеть мне было не суждено.

Посреди тоннеля, явно меня дожидаясь, стоял маленький вильт с большой, почти как у солдата, головой, но с недоразвитыми, еле обозначенными жвалами. Я хотел обойти его, но он предостерегающе поднял суставчатую, поросшую редкими толстыми волосками лапу.

– Постой, человек! Давай поговорим, – сказал он монотонным, лишенным интонаций голосом.

Я чуть не споткнулся на ровном месте.

– Поговорим?

– Именно. Ничего с твоим зверем не случится. Если мы столкуемся, вас отпустят. Проходи!

В боковой стене обнаружился круглый ход в тупиковую подземную камеру. В камере не было ничего, кроме сухого пахучего сена.

– Опускайся на траву, человек. Я знаю, вы не любите стоять во время разговора.

В голове у меня начинало мутиться.

– Послушай, вильт-толмач! Боюсь, что говорить вам придется не со мной, а с моим зверем. Ты скоро поймешь почему. Можно я разденусь?

– Зачем?

– Тоже поймешь.

– Как хочешь.

Тяжело дыша после бега, я снял сапоги и хорингские курткоштаны. Рассовал по рукавам и штанинам все оружие, аккуратно все свернул и поставил рядом сапоги.

– Слушай, вильт-толмач. Когда вы увидите, что происходит с карсой, приведите зверя сюда же, а потом… отдайте ему все вещи. Я обещаю, что вы столкуетесь с ним после этого. И если можно, не разлучайте нас больше, какой бы облик мы ни принимали. Как, годятся такие условия?

Вильт пошевелил усиками. Непонятно было, куда он смотрит, но у меня сложилось впечатление, что на ошейник, перечеркивающий мое горло.

– Я не понимаю тебя, человек.

– Скоро поймешь, – сказал я и рухнул на четвереньки. В глаза рванулась Тьма.

И это при том, что вокруг было по-настоящему темно.

Ну и пересвет получился!

ГЛАВА 13 Четтан, день седьмой

На сей раз я приходила в себя, уже зная, где нахожусь. Я помнила тесный и низкий коридор, помнила отвратительно пахнущих тварей, в лапах которых я билась и рычала…

Спасибо, Карса, за память. Спасибо, Лю, что держишь слово. А вот кого поблагодарить за урок? Потому что в миг пробуждения я поняла: не всякая память – благо. Иногда было бы лучше не помнить.

Терпеть не могу вильтов. С того самого раза, когда впервые увидела этих тварей. Гнусные безмозглые создания – как их только земля терпит? До сих пор мне казалось, что моя неприязнь к ним в объяснениях не нуждается. Не люблю вильтов, и все тут. На дух не переношу.

…Вот именно, что на дух. Карса, бедная моя звериная половина, как ты стерпела такую вонь? Я всего лишь вспомнила запах вильтов – такой, каким его чуяла ты, – и то меня чуть не вывернуло наизнанку. Милосердные боги наделили человека совсем слабым нюхом, и как же я сейчас была благодарна им за это!

Помещение было темным, но я вижу и в темноте. Плоховато, правда – если сравнивать с той же Карсой, – но намного лучше, чем настоящий человек. Очень полезное качество.

Тьма! Только что возносила хвалу богам, что я не зверь, – а теперь радуюсь, что я не человек. Сплошные противоречия в моей мадхетской душе. Равно как и в теле. Удивительные мы существа, оборотни.

Я усмехнулась. И вдруг меня осенило. В мгновенной вспышке озарения я вдруг поняла то, над чем как-то никогда не задумывалась – как не задумывалась над тем, почему сменяют друг друга на небе Меар и Четтан. Теперь я знала, за что нас так не любят люди и почему нас истребляют Чистые братья. Хоть, может, сами они тоже толком этого не понимают.

Всю жизнь я считала себя обделенным, неполноценным созданием – ни то ни се. Ни зверь, ни человек. Только сейчас я поняла и осознала, что я на самом деле и то, и другое вместе! И зверь, и человек. То есть нечто большее, чем два существа – зверь и человек, – взятые порознь.

Оборотень – это не просто сильная, быстрая и живучая тварь. Оборотень может стать поистине могущественным, если осознает себя.

Кажется, именно это со мной произошло. Поправка: только начало происходить. Темное небо! Что же дальше-то будет, а?

Уже сейчас я воспринимала мир по-иному. Как-то… отчетливее, что ли? То, что раньше мне пришлось бы долго выяснять, сейчас я понимала сразу. Ответ появлялся чуть ли не раньше, чем я успевала задать себе вопрос.

Лежа на охапке сена лицом к стене, я уверенно знала, что в темном и тесном помещении нас трое. Рядом со мной, настороженно подобравшись, скалил клыки в беззвучном рычании верный вулх. Мне не нужно было видеть его, чтобы понять – вулху здесь очень не нравится, но непосредственной угрозы он не чует. Я приподнялась и не глядя положила руку ему на загривок. А затем обернулась туда, где ощущала присутствие мерзкого вильта.

Вильт был из тех, которые умеют разговаривать с людьми. Большая голова с несоразмерно маленькими жвалами казалась неумелой подделкой под человеческое лицо. Он стоял на четырех лапах, подняв верхнюю половину туловища вертикально, и суетливо потирал одна о другую верхние лапы.

– Ты больше не будешь меняться, человек? – спросил вильт-толмач. Жвалы его шевелились не в такт словам, а голос был каким-то безжизненным, монотонным. – С тобой уже можно говорить?

Тьфу, пакость какая!

– Не буду я меняться, – пообещала я, снова отворачиваясь. – Говори.

Чтобы не смотреть на вильта, я занялась одеждой. Ах ты ж Тьма! Магическая шкура была перепачкана какой-то липкой мерзостью и воняла вильтами. Как видно, Одинцу вчера опять пришлось заниматься кровопролитием. Только кровь была не человеческой, а вильтской. Честное слово, мой спутник – парень не промах! Подраться с вильтами и остаться в живых… мда-а… Солдаты вильтов, по слухам, и в одиночку сильнее человека. А нападают-то они всегда кучей.

Я вытряхнула оружие, которое мой спутник затолкал в рукава и штанины, и брезгливо забралась в магическую одежду. Спасибо, хоть внутри она оставалась чистой. Иначе пришлось бы мне добираться до ближайшего водоема нагишом.

Впрочем, для начала нужно выбраться из вильтского подземного гнезда.

Хадасский кинжал тоже оказался перепачкан вильтской кровью, и я вытерла его пучком сена.

– Да говори же! – раздраженно бросила я, отбрасывая липкий клок сена подальше. – Чего тебе нужно?

– Это долгая история, человек, – сказал вильт и снова сделал паузу.

По его поганой морде, конечно, ничего нельзя было прочесть, но мне показалось, что вильт волнуется. Наверное, он собирался сказать мне нечто важное. Да уж, конечно, важное, если он вообще стал со мной – с нами – разговаривать.

– Наш дом много поколений дружил с другим домом, – снова заговорил вильт. – Потом наши дома поссорились и много поколений вели войну. Очень много поколений. Потом наши мудрецы сказали: не надо больше воевать. Надо снова дружить. И владыка сказал: пусть кто-то пойдет в другой дом и скажет им, что мы больше не хотим воевать. И вот мы ждем много поколений.

– Чего ждете? – удивилась я.

– Человека, – сказал вильт. – Только чужой может пойти в другой дом. Мы много поколений ждем, а человека все нет. Люди здесь не ходят. Наконец ты пришел. Ты странный, но нам все равно. Если ты согласен отнести слова владыки в другой дом. Ты согласен?

Минуту я переваривала его слова, но когда переварила…

– Человек, тебе плохо? – обеспокоился вильт. – Ты умираешь?

– Не-ет, – всхлипывая от смеха, простонала я. – Сейчас, погоди, отсмеюсь…

Вулх недоуменно посмотрел на меня. Да уж, где зверю понять, что меня развеселило. Для этого нужен человеческий разум. Вот и вильт тоже серьезен, как дыра в сортире.

Светлые боги, какие же придурки эти вильты! Много поколений они, видите ли, ждут человека, чтобы тот пошел и вместо них договорился с такими же тупоголовыми вильтами. Ой, не могу! А сами они этого сделать не могут? Тьма им в жвалы!

Я перевела дух, утерла слезы и задумчиво хмыкнула.

А ведь люди, если честно, не лучше. Тоже сплошь и рядом не умеют договориться между собой. Может, для решения человеческих проблем стоит приглашать вильтов?

Впервые в жизни я посмотрела на вильта с некоторым сочувствием. Они, конечно, мерзкие твари. Но что-то общее, как выяснилось, у них с людьми есть.

Глупость.

После вонючих вильтских подземелий воздух равнины показался мне сладким. Ветер шарахнулся в сторону, когда мы вылезли из норы в двух шагах от него, но тотчас признал меня и приветствовал радостным ржанием. Я прижалась щекой к его спутанной гриве. Неподалеку валялись два вильта с проломленными головами – надо полагать, подошли к вороному слишком близко. Только теперь, в свете Четтана, я разглядела, что тела вильтов имеют грязно-рыжую окраску.

В походном двумехе нашлось еще пол-лепешки, и я скормила ее жеребцу с ладони. Под теплыми солнечными лучами я постепенно приходила в себя. Ветер пошевелил ноздрями, втягивая странный запах, который исходил от моей одежды. Странный, но не противный.

Еще в подземном гнезде вильты посыпали мою магическую шкуру каким-то порошком, который впитал в себя липкую вильтскую кровь и осыпался, не оставив следа. Конечно, чистота моей одежды вильтов мало заботила. Но толмач объяснил мне, что запах их гнезда заставит стражников вражеского дома броситься на меня мгновенно, не рассуждая. Стражники у вильтов вообще не обучены рассуждать – впрочем, как и у людей.

Почесав Ветра между ушей, я вскочила в седло. Маленький большеголовый вильт-толмач поднял в человеческом прощальном жесте суставчатую лапу.

– Удачи тебе, человек, – пожелал он. – Передай предложение мира нашим соседям и езжай по своим делам. Охотники проводят тебя до границы соседнего дома.

Я окинула взглядом группу вильтов с огромными жвалами и длинными усами на маленьких вытянутых головах. Эти, в отличие от толмача, всеми шестью лапами опирались на землю и напоминали скорее гончих собак.

– Бывай, вильт, – проворчала я и движением поводьев направила вороного на юго-запад.

Вулх недовольно огляделся, в два прыжка догнал жеребца и потрусил впереди. Вильты-охотники, разделившись на три отряда, устремились вслед за нами. Я усмехнулась. «Проводят до границы», как же… Один отряд не даст нам свернуть влево, второй – вправо, ну а третий перекроет путь назад. И хрен с ними. Во-первых, спасибо, что в живых оставили. А во-вторых, мне все равно ехать в этом направлении.

Ветер двигался осторожно, шагом. Равнина была усеяна камнями разных размеров – от мелкого щебня до валунов в человеческий рост. Возможно, их вытащили на поверхность вильты, чтобы стенки их подземных камер и коридоров были гладкими. От толмача я узнала, что вся земля под нами изрыта бесконечными ходами и штольнями вильтского гнезда. Изредка на нашем пути встречались невысокие земляные холмы, насыпанные теми же вильтами для каких-то своих целей. Собственно говоря, мы ехали по крыше их дома.

Легкий восточный ветерок обдувал мне левую щеку. Приятно пригревал утренний Четтан. Я отпустила поводья, в который раз полагаясь на умение вороного жеребца самому выбирать дорогу.

Сегодня пошел седьмой день с тех пор, как я выехала из Айетота. Половина срока, отпущенного мне чародеем на путь к У-Наринне, истекла. Но пройдена ли половина пути? Я не могла точно ответить на этот вопрос.

Почему-то мне вдруг вспомнилось, как я представляла себе Каменный лес в самом начале дороги. Тогда мне рисовались угрюмые деревья с голыми каменными стволами… Я усмехнулась. Какой же наивной я была всего шесть четтанских дней назад! Думала, что если называется «лес», значит, и впрямь – лес. Перед моим мысленным взором встали величественные дольмены и менгиры, которые описал мне Винор. Хоровод каменных столбов, а в центре – ступенчатая пирамида с усеченным верхом. Священный Трон.

Добрые джерхи! Как сильно я переменилась за каких-то шесть дней… А что со мной станется к концу срока? Скажу ли я «спасибо» себе прежней за то, что согласилась пройти этот путь? Впрочем, деваться мне тогда было некуда.

Сейчас мне даже странно подумать, что я спокойно жила себе в доме Беша и знать не знала, что близятся Смутные дни. Не догадывалась, что мне выпадет увидеть на своем веку легендарные звезды. Так же, как до сих пор понятия не имею, что ждет нас в самой У-Наринне. И не знаю, зачем чародею нужно, чтобы мы с Одинцом оказались у Трона. Ох уж этот Лю, мастер недоговаривать…

Быть может, знай я его цели, я бы захотела обмануть чародея? Да нет, не похоже. Я никогда не считала себя честным челове… мадхетом и держу свое слово только до той поры, пока мне это выгодно – или пока у меня нет другого выхода. Но договор с Лю мне вроде бы выгоден вне зависимости от его намерений. С другой стороны, портить отношения с чародеем как-то, мягко говоря, не хочется. В общем, как выражался Унди, что дубинкой по голове, что головой по дубинке – а шишка вскочит. До Каменного леса я дойду непременно, ну а там посмотрим.

Я бросила взгляд направо, где высились сразу три земляных холма. И вдруг заметила, что вильты-охотники нас больше не сопровождают. Я обернулась. Сгрудившись в кучу, охотники шевелили длинными усами – принюхивались, что ли? Ага, стало быть, я уже на территории другого гнезда.

Мгновением позже я получила тому явное подтверждение. Убежавший вперед вулх вылетел из-за валуна, словно за ним демоны гнались, и бросился к Ветру. Умница вороной встал как вкопанный. Я спрыгнула с коня и шагнула вперед.

Нет, конечно, это были не демоны, а вильты-стражники. Хотя я не думаю, что демоны намного хуже. Я мигом выхватила из-за пазухи серебряное зеркальце, которое мне дал толмач, и подставила его под лучи Четтана. Красный блик заплясал по камням. Только бы у стражников хватило ума опознать сигнал!

Вильты окружили нас, угрожающе шевеля огромными жвалами. Но нападать не торопились. Они словно чего-то ждали. И мы ждали. И свора охотников-вильтов, замершая в отдалении по ту сторону невидимой границы, тоже ждала. Вулх поднял ко мне морду и вопросительно заскулил.

– А джерх его знает, чего мы ждем, – честно ответила я. – Разве что начальника стражи?

Я почти угадала. Поскальзываясь на кучках щебня, к нам спешил головастый вильт-толмач. Только в отличие от моего предыдущего рыжего знакомца этот, как и взявшие нас в кольцо стражники, был черным.

– Не бойся, человек, – монотонно произнес он. – Мы не сделаем тебе плохого. Но ты должен оказать нам услугу.

– Дружок, – нежно сказала я, – кажется, ты опоздал. Эти славные ребята, ваши восточные соседи, прислали меня с предложением мира. Так что если вы намерены отослать меня обратно с тем же самым, я откажусь.

С этими словами я протянула ему серебряное зеркальце. Но вильт затрясся всем телом и воздел к небу верхние лапы.

– Горе нам, – сказал он все так же без интонаций. – Они нас опередили, и теперь честь миротворцев принадлежит им. Проклятие тебе, человек. Почему ты пришел не с запада, а с востока?

– Ну, извини, – пробормотала я себе под нос, раздумывая, что же теперь со мной сделают. Если уложить вот этих двоих и прорываться назад, на территорию рыжих…

Черный толмач сделал еще один горестный жест правой лапой и протянул левую за зеркальцем.

– Теперь я пойду доложить владыке, и он в гневе откусит мне голову, – сообщил мне вильт. – Но ты, человек, можешь ехать дальше беспрепятственно. Таков обычай.

Он наклонился к ближайшему стражнику и пощекотал его усами. Тотчас все стражники снялись с места и галопом умчались прочь. Я собиралась было вскочить на коня, но передумала и повернулась к толмачу.

– Послушай, вильт, – сказала я, удивляясь сама себе. Ну какая мне разница, в самом-то деле? – А что, если ты не пойдешь к владыке? Подожди, пока он сам все узнает – глядишь, и голова цела останется.

Вильт пожевал жвалами.

– Пойду, – сказал он. – Может, и не откусит. Все-таки мир – это добрая новость. Прощай, человек.

Прежде чем взобраться в седло, я проводила толмача задумчивым взглядом. Мда-а, странный народ эти вильты. Рассуждают они совсем не так, как люди. Но и не так, как хоринги. Интересно, сколько времени соседние гнезда воевали друг с другом? «Много поколений» – сколько это будет по человеческому счету? Десять кругов? Сто? Триста?

Кажется, познакомившись с вильтами поближе, я стала относиться к ним с большей симпатией. Я чихнула. Вот только воняют они все-таки даже для человеческого носа нестерпимо.

Если еще когда-нибудь буду у вильтов послом – завяжу нос косынкой.

Пару часов мы продвигались вперед по территории, занятой вильтами, а потом изобилие камней и земляных холмиков кончилось, и потянулась обычная равнина. Я вздохнула с облегчением. Трудно расслабиться, когда знаешь, что земная толща под тобой вся пронизана тоннелями вильтов.

Равнина, сменившая каменистую пустошь, сплошь поросла густой травой. И здесь я тоже не могла пустить коня в галоп, потому что под покровом травы крылись маленькие коварные овражки. Ветер недовольно фыркал и порывался ускорить шаг, но я сдерживала его.

Зато вулх, кажется, был счастлив. Он шнырял в траве, и на морде его было написано настоящее блаженство. Могучий зверь вел себя как щенок – ну разве только за бабочками не гонялся. Я было удивилась, а потом поняла, в чем дело. Одинец радовался вновь обретенному здоровью. Спасибо тебе, лекарь Самир! Спасибо, что помог моему спутнику…

Ох, Тьма! Я вдруг вспомнила, что Самир советовал нам ближайшие пересветы встречать в одиночестве. А Одинец, судя по всему, на последнем пересвете оказался в окружении вильтов. Не помешало ли это ему? Или вильты не в счет? Меня-то как раз рядом не было, меня вильты потом к нему притащили. Кстати, странно, почему меня к нему, а не наоборот… Ладно, Тьма с ними, с вильтами. А вулх с виду в полном порядке. Будем считать, что ничего страшного не случилось. Тем более что изменить уже ничего нельзя.

Из очередного овражка Одинец вынырнул с тушкой какого-то зверька в зубах. Я присмотрелась. Кролик! Спасибо за подсказку, серый брат. Я взяла в руку два метательных шарика (остальные куда-то подевались) и стала внимательно смотреть по сторонам.

Через несколько минут вспугнутый приближением жеребца кролик попытался скачками пересечь нам дорогу. Варварский шарик подбил его в прыжке. Я спустилась с коня за добычей, и тут же прямо на меня выскочил еще один зверек. Я решила, что двух кроликов нам с вулхом хватит – учитывая, что одного он уже сожрал сырым. То есть по крайней мере одного я видела.

Зверьков было немного жаль, но айетотские припасы уже кончались. Ничего, размножатся. Кроликам тут раздолье. Вон какая трава сочная! Жеребцу она, надеюсь, тоже понравится. Сейчас найдем какую-нибудь воду и устроим славный привал.

– Хэй, Одинец! – кликнула я вулха. – Тут поблизости речка есть?

Вулх не отозвался, а Ветер презрительно фыркнул – мол, нашла, у кого спросить. У хищника, который при необходимости и кровью напьется. А вот травоядному без воды никуда! И жеребец скосил карий глаз влево, где на фоне далекого леса в перелете стрелы от нас шелестела листвой небольшая роща молодых осин.

Но я уже и сама сообразила, что деревья наверняка выросли вокруг источника. Мне даже стыдно стало за тугодумие. Да, все-таки я городской житель. Таверну в незнакомом городе найду мгновенно, а вот родник в роще – не раньше, чем посовещавшись со своим конем.

– Спасибо, Ветер, – серьезно сказала я. – Пойдем. Хэй, Одине-ец!

Но вулх появился только тогда, когда на лишенном травы пятачке земли близ мелкого ручья уже горел костер, и освежеванные тушки кроликов поджаривались на осиновых прутьях.

Сидя на корточках рядом с костром и время от времени поворачивая тушки, чтобы они пропеклись со всех сторон, я размышляла о путевом столбе хорингов, который мы видели вчера. Синим днем.

Колонна ослепительно сверкала в синих лучах Меара. Наверное, ее было видно издалека. Но издалека мне ее увидеть не довелось. Я очнулась уже сидя на большом валуне в каком-нибудь десятке шагов от колонны.

Кто-то сидел на камне бок о бок со мной. Или стоял у меня за спиной. Я ощущала чье-то дружеское присутствие совсем близко.

Одинец? Я обернулась. За спиной никого не было. Да что же это?

У меня над ухом раздалось насмешливое мурлыканье.

Карса, ты?! Я резко повернулась кругом, запуталась в собственных лапах и кубарем покатилась с валуна. Вскочила, выгнув дугой спину и встопорщив хвост, и растерянно зашипела. И только тогда поняла, что со мной происходит.

Карса действительно была рядом, только не снаружи, а внутри. В мыслях. Я опять очнулась в зверином теле синим днем, и на этот раз тело мне подчинялось.

«Здравствуй, малышка, – ласково приветствовала я Карсу и вспрыгнула обратно на камень. – Я рада, что мы снова вместе».

Моя звериная половина замурлыкала еще громче.

Легкий ветерок взъерошил шерсть у меня на хребте. Я поежилась. Кажется, меарский день холоднее четтанского. Или мое звериное тело по-другому воспринимает тепло и холод? Ничего, привыкну. К синему свету и синим теням меарского дня я уже начала привыкать. Интересно, что светлые предметы полностью меняют окраску под лучами Меара, а темные только приобретают другой оттенок.

Вот этот каменный столб перед нами – в свете Четтана он, должно быть, ярко-красный. Я подняла голову.

На верхушке колонны была укреплена металлическая пластина с рисунком. На первый взгляд рисунок показался мне нечетким, смазанным – наверное, краски размыло дождями… Но в следующий миг я вспомнила, где я видела такие рисунки. И поняла, что передо мной первый из путевых столбов на дороге в У-Наринну, о которых говорил Винор.

Живые картины хорингов я видела в хадасских лавках древностей. Они стоили огромных денег, потому что даже самые искусные мастера из людей не могли их подделать. Хоринги писали свои картины не красками, а магией, и рисунок оживал под взглядом смотрящего. Люди давно заметили, что разглядеть хорингскую живую картину можно, только сосредоточившись на ней целиком. Стоит хоть чуточку отвлечься – и изображение превращается в беспорядочную мешанину цветных пятен.

Я усмехнулась. Вернее, я попыталась усмехнуться, но тут же представила себе, как это выглядит снаружи, и оставила попытки. Карса, прищурившая глаза, приподнявшая верхнюю губу и оскалившая клыки… Вряд ли это похоже на усмешку. Даже наверняка не похоже. Мда-а, если я захочу кому-то понравиться синим днем, надо будет поменьше улыбаться.

Усмехалась же я тому, что люди до сих пор не разгадали второго свойства хорингских картин. Лукавые шерхи делали их так, чтобы каждый зритель видел рисунок по-своему. Когда Винор рассказывал мне о дороге в У-Наринну, он предупредил, чтобы я не слишком доверяла картинкам на путевых столбах. «Они покажут тебе Каменный лес и путь к нему, – сказал хоринг, – но… в меру твоей осведомленности. Поскольку знание никогда не бывает полным, живые рисунки всегда в чем-то лгут. А ложь может оказаться опасной. Понимаешь?»

Ну, честно говоря, я не очень поняла его слова. Но хорошо их запомнила.

Так что же покажут мне джерхские картинки? Я обратила взгляд на металлическую пластинку, венчающую колонну, и сосредоточилась. Карса в моих мыслях тоже стала настороженно-внимательной. Сначала я по-прежнему видела лишь разноцветные пятна. А потом они задвигались, картина ожила и словно втянула меня туда, где на плоской поверхности небольшого плато громоздились разновысокие монолиты Каменного леса.

Здесь, внутри картины, был красный день. Закат красного дня.

Прислонившись спиной к теплому камню, я смотрела, как Четтан раскаленной медной монетой скользнул за край земли. Стало темно. Но я не спешила оборачиваться к востоку. Я знала, что Меар взойдет еще нескоро. Темнота вокруг была не сумерками пересвета, а самой настоящей Тьмой. В мир пришла Ночь. Яркие и колючие точки звезд вспыхнули на небе…

Я закрыла глаза. Я зажмурилась изо всех сил и замотала головой. Нет! Не хочу! Выпустите меня отсюда!

…Свалившись с валуна во второй раз, я встряхнулась и почесала лапой за ухом. Задней лапой, разумеется, – так ведь гораздо удобнее. Звериное тело хранило свои привычки и действовало в обход сознания. Вот и прекрасно! Иначе как бы я, например, разбиралась с карсьим хвостом?

Я почесала за другим ухом другой задней лапой. На этот раз вполне сознательно. Коварную картинку мне показали, ничего не скажешь. Уж и не знаю, как это объяснить, но, глядя на рисунок изнутри, я вдруг почувствовала – он не поможет мне добраться до У-Наринны. Наоборот, помешает. Уведет в сторону.

И я сбежала, пока не поздно.

Странно. Непонятно. Но я склонна была верить своим чувствам, пусть даже им нет объяснения. Тем более что Винор остерегал меня насчет живых рисунков.

Тьма! А где мой спутник? До сих пор я была так занята своими собственными переживаниями, что почти позабыла про Одинца. А ведь он небось тоже разглядывает магические картинки? Что он там видит? И как узнать – пойдет ему это на пользу или во вред?

Человек стоял по другую сторону каменного столба. Высокий, плотно сбитый мужчина с темными волосами. Изрядная небритость на щеках и подбородке уже вполне могла сойти за бороду. Судя по хорошо знакомой мне хорингской одежде, это и впрямь был Одинец.

Мягко ступая, я подошла к нему и остановилась в двух шагах. Он меня не заметил. Он был так занят, что, по-моему, к нему и пьяный рив подошел бы незамеченным. Анхайр выразительно и со вкусом бранился. Он ругал чародея Лю.

Я с удовольствием выслушала его речь от начала до конца. Особенно мне понравился оборот, возводящий родословную чародея к первому из джерхов, который строил пакости людям еще на заре времен. Выдав напоследок многоступенчатую фразу без единой запятой, Одинец умолк и закашлялся. А я горько вздохнула.

Хорошо Одинцу, он еще может ругаться. Надо полагать, мой спутник не догадывается пока об истинном смысле слова «джерх», например. Иначе он бы вряд ли стал доказывать принадлежность Лю к Старшей Расе с таким пылом. У меня же запас привычной брани истощался с каждым днем и оскудел до неприличия. С джерхами я познакомилась, Смутные дни уже настали, темное небо я вижу каждый четтанский вечер, Ночь скоро тоже придет… Для облегчения души остались только «хрен» да «задница». Вот задница, а?

Одинец встретил мой взгляд и сказал:

– Идем. Дорогу я знаю. – Он кашлянул еще раз и добавил задумчиво: – Только вот откуда?

Я фыркнула. Если до сих пор не знал, а теперь узнал, то, ясен пень, из хорингской картинки. Надо будет опять написать Одинцу записку и сверить наши знания. Эх, нам бы встретиться да поговорить! Хоть я сейчас все понимаю, но сказать-то ничего не могу. Вот если бы Одинец догадался, что его слушает не Карса, а Тури, и поделился со мной тем, что знает… Как бы ему подсказать?

Но мой спутник уже вскочил на коня.

– Хэй, Ветер! – крикнул он. – Давай погоняемся с твоим тезкой! Кто кого?

Ветер взял с места в карьер, но я не успела полюбоваться его стремительным бегом. Карса внутри меня рванулась вслед за ним. А для меня синий день померк.

Вулх подошел к костру, шумно втянул носом воздух и посмотрел на меня – мол, не пора ли уже обедать? Жаркое и впрямь пахло так, что у меня слюнки потекли. Я затоптала костер.

– Погоди немного, – сказала я Одинцу. – Пускай остынет.

Анхайр согласно склонил голову. Я протянула руку, запустила пальцы в жесткую и густую шерсть вулха и с удивлением обнаружила, что улыбаюсь. Очень хорошо было сидеть вот так, временно никуда не торопясь, и знать и чувствовать, что рядом друг. Верный, надежный, молчаливый.

Я бы не смогла точно назвать момент, когда мы с вулхом стали друзьями. Шесть дней назад он был для меня незнакомым и непонятным зверем. Спутником, которого навязал чародей. Я помню, что отнеслась к нему настороженно и с опаской. Но потом… Потом мы вместе сражались с лесными разбойниками, вместе спасались от обезумевшего стада быков… Потом я несла его на руках, умирающего, и умоляла дожить до пересвета…

Я знаю, что он за меня перегрызет глотку кому угодно – демону, хорингу и даже, наверное, другому вулху. Знаю, и точка. И я тоже готова на все ради него. Потому что вулх, серый брат-храбрец, – это первый настоящий друг в моей жизни. Даже Унди Мышатника, да упокоит Тьма его нетрезвую душу, я не могла назвать другом. Он был мне учителем, он был единственным человеком, с которым я могла говорить обо всем, но… не на равных. И еще он не был оборотнем. А вулх – он такой же, как я.

Я потрогала кроличью тушку, сняла ее с вертела и протянула анхайру. Он осторожно принял мясо из моих рук и отошел в сторонку. А я с наслаждением вгрызлась во вторую тушку. Сладкий жир закапал на песок.

Да, вулх мне друг. А вот Одинец-человек у меня пока не вызывает особых чувств. Разве что легкое раздражение, когда приходится выпутываться из очередной передряги четтанским утром. Раздражение пополам с симпатией – ведь ему тоже нелегко приходится. Не легче, чем мне. И пока он успешно справлялся с неприятностями. Из Запретного города нас вытащил, например. Но, по большому счету, я его просто мало знаю. Пока. Я и увидела-то его впервые только вчера, глазами карсы.

Это Карса, а не я, проводит с Одинцом-человеком все синие дни. Интересно, они так же подружились, как мы с вулхом? Ау, Карса! Что скажешь?

Карса откликнулась. Да так, что у меня от неожиданности чуть не вывалился из рук вертел с кроликом.

– Вулх, ты представляешь? – растерянно сказала я. – Эта мерзавка в тебя влюбилась! То есть не в тебя, конечно, а в него. В человека. Ну, то есть в тебя, но не сейчас, а при Меаре. И не она, конечно, а я, только не человек, а карса.

Я бы, наверное, еще долго путалась в словах, но вулх оторвался от кролика и посмотрел на меня с таким возмущением, что я сразу заткнулась. И правда, чего я зверю голову морочу? Пообедать спокойно не даю. Для него, для зверюги в серой шкуре, все просто и однозначно. Для рыжей влюбчивой Карсы тоже.

Это нам с Одинцом, человеческим половинам оборотней, приходится разбираться со всякими сложностями. Дружить или не дружить? Любить или не любить? Пытаться узнать или оставаться в неведении? Вопросы, вопросы…

Может, и зря люди все усложняют.

Пока мы с вулхом обедали, погода успела испортиться. Легкий восточный ветерок, который теребил листву осин, незаметно набрал силу и теперь уже не игрался листьями, а гнул к земле верхушки деревьев. По небу летели рваные клочья туч. В роще стало неуютно.

Я с сожалением отбросила последнюю кроличью косточку, облизала пальцы и поднялась на ноги. Пора уходить отсюда. Я достала из двумеха флягу, прихватила мех для воды, вернулась к ручью и задумалась. Ручей был чистым, но мелким. Набрать из него воды в мех, не зачерпнув при этом песка, не получится. Может, у истоков ручей глубже, и наполнить там мех будет удобнее?

Я направилась вверх по течению ручья, но через пару десятков шагов с досадой обнаружила, что ручей становится все уже. Густая трава на его берегах, свешиваясь в воду, почти скрыла ее под собой. Надо было возвращаться, но я почему-то продолжала идти дальше. Еще через десяток шагов я увидела источник.

Неведомый строитель некогда уложил каменные блоки кольцом, чтобы выбивающийся на поверхность земли родник заполнял полую сердцевину, и вода накапливалась в высоком колодце. Каменная кладка потемнела от времени, а местами уже раскрошилась. В трещинах между камнями обосновался мох. Похоже, сюда очень давно никто не наведывался. Тот, кто когда-то клал эти камни, явно не рассчитывал, что вода проточит ход в основании чаши и ручейком выскользнет на свободу. Он не умел мыслить сотнями кругов – значит, это был не хоринг. Колодец построили люди.

Вот и хорошо. Я глубоко вздохнула. Каменная арка, сквозь которую мы бежали от землетрясения, и каменный путеводный столб с живыми картинками были делом рук хорингов и имели самое прямое отношение к магии. Я уж молчу про цель нашего путешествия – магический Каменный лес. Неудивительно, что любое каменное сооружение стало вызывать у меня опаску.

Но в этом колодце, похоже, магии не было. И воды в нем скорее всего не было тоже. Разве что на самом дне. Для очистки совести я перегнулась через край кладки и заглянула внутрь.

Ровное зеркало воды стояло почти вровень с краем. На какой-то миг в нем отразилась моя ошарашенная физиономия и всклокоченные рыжие волосы, а потом у меня из руки выпала фляга, расплескала зеркало и камнем ушла в глубину. Я и ахнуть не успела.

Вода в колодце вскипела ключом и выплеснулась мне в лицо. Я отпрыгнула в сторону и, протирая глаза, изумленно смотрела на то, что творится с источником.

Из колодца бил кверху пенный столб воды. Это было так красиво, что я даже не испугалась. В тысячу раз красивее фонтанов на дворцовой площади Хадаса. Вода взлетала на высоту двух моих ростов и разлеталась в стороны множеством мелких брызг. Если бы не хорингская одежда, я была бы уже мокрой насквозь. Водное чудо длилось, наверное, минуты две, а потом столб воды стал стремительно уменьшаться и втянулся в колодец. Мгновением позже только лужи вокруг да капли, падающие с листьев осин, напоминали о том, что случилось. Все вокруг было мокрым, как после хорошего ливня. Фляга валялась в нескольких шагах от каменной кладки. Пустая.

Я осторожно подошла к колодцу и заглянула в него. Зеркало воды снова было гладким и спокойным. Я поспешно отпрянула, пока с моих мокрых волос не сорвалась капля. Кто его знает, как поведет себя источник. Во второй раз потревожить его я не хотела.

Пристегнув к поясу флягу и подобрав мех, я вернулась на прежнее место. Вулх окинул меня неодобрительным взглядом. Да уж, вид у меня, надо полагать, был тот еще. Я провела рукой по лицу, чтобы отвести липнущие ко лбу мокрые волосы, и только теперь заметила, что рука испачкана землей и мхом.

– Это была веха, Одинец, – сказала я вулху. – Вторая из пяти. Только я ее сперва не узнала.

Анхайр неожиданно вскинул голову и посмотрел на меня как-то совсем иначе. Я вздрогнула. Это не был взгляд зверя. Глазами вулха на меня смотрел человек.

– Здравствуй, Одинец! – торопливо сказала я. От волнения голос сорвался в какой-то хрип. – Ты, наверное, ненадолго – слушай быстро, как нам идти дальше. Если уже сам знаешь, кивни. На пути в У-Наринну нужно непременно пройти пять вех. Первую…

Громкое рычание раздалось у меня за спиной. Я отпрыгнула в сторону, оборачиваясь уже в прыжке.

То, что с рычанием и воем бросилось на нас из-за деревьев, не было похоже на живое существо. Оно не было похоже вообще ни на что из известного мне. Как будто одна из клочковатых туч вдруг спустилась на землю, обзавелась скверным характером, вонючей пастью с огромными клыками, и решила сорвать на нас злость за свою никчемную жизнь.

Анхайр увернулся от клыкастой пасти, вцепился чудовищу в бок и оторвал от него кусок тумана. Тварь не обратила на это внимания, а Одинец вдруг по-собачьи взвизгнул от боли.

Туманное щупальце хлестнуло меня по руке, и я тоже вскрикнула, тряся обожженной кистью. Тьма! Облако было горячим, как пар над кипятком. Светлые боги, как же с ним справиться?! Если бы оно не было таким огромным… Даже если избежать страшных клыков чудовища, в нем внутри можно свариться заживо.

Темный вихрь промчался меж осинок. Ветер с громким ржанием устремился на врага и… прошел сквозь него, разделив туманное тело твари на два отдельных полотнища.

– Топчи его, Ветер! Одинец, сюда! – отчаянно завопила я и бросилась жеребцу на подмогу. Все втроем мы обрушились на тот кусок тумана, на котором не было пасти. Уворачиваясь от щелкающих клыков и обжигающих щупалец твари, мы растоптали и развеяли в клочья одно из полотнищ.

– И еще раз! – крикнула я и ринулась прямо в облако, стараясь не думать о будущих ожогах.

Мы набросились на туманную тварь, как детишки на праздничный пирог. Ветер поднялся на дыбы и молотил чудовище копытами, Одинец рвал его лапами и пастью, а я руками раздирала обжигающий туман на куски. От боли у меня из глаз катились слезы, но я продолжала ощипывать с твари клочья тумана, как перья с курицы.

Облако завизжало. Оно беспорядочно щелкало пастью и визжало, как почуявший смерть поросенок, а мы продолжали остервенело рвать его на части. Чудовище визжало все тише и тише, и вскоре от него остался только клок тумана величиной с подушку, посредине которого застыла в беззвучном крике разинутая пасть. Я примерилась и врезала ногой по клыкам. Они раскрошились от удара, как старая хрупкая кость. Остатки тумана растаяли, и на истоптанной земле осталось лежать только костяное крошево.

Я перевела дух.

– Не знаешь, что это было, Одинец? – спросила я, оборачиваясь к анхайру.

И встретила звериный взгляд. «Ничего хорошего», – явственно читалось в глазах вулха.

– Вот и я не знаю, – вздохнула я, подошла к ручью и окунула в воду обожженные руки. Вода была теплой. – Но что-то мы с ним слишком легко расправились. Боюсь, что нас всего-навсего пугали. Хотела бы я знать, кто.

Больше до самого вечера ничего особенного не случилось. Хмурое небо пролилось на нас обильным, но коротким дождем, и тотчас просветлело. Ветер утих. Показавшийся из-за облаков Четтан высушил звериную шерсть и мои волосы.

Вороной конь легко нес меня по равнине навстречу закату. Хвала небесам, жеребец не получил ожогов в кипящем облаке. Нам-то с Одинцом ничего, нас исцелит пересвет.

Четтан уже коснулся западного горизонта, когда я остановила жеребца, спрыгнула на землю и выскользнула из одежды. Должны ли мы с Одинцом и этот пересвет встретить порознь? Вроде бы ничего такого Самир не говорил. А если бы и говорил, я не уверена, что послушалась бы его слов. Очень мне не хотелось сейчас расставаться ни с Ветром, ни с Одинцом.

Четтан ушел под землю. Багровое зарево заката на горизонте медленно угасало. Тьма объяла мир, и над головой у меня зажглись звезды. Я положила руку на шею коня и повернулась лицом на восток. Туда, где через пару минут Тьмы взойдет уже немного знакомый мне синий Меар. Пока еще я не смогу увидеть его восход. Пока еще.

Краем глаза я уловила движение там, где стоял вулх, обратив вытянутую морду к востоку. Я глянула на анхайра.

Тело оборотня стремительно менялось. Удлинились лапы, сплющилась морда. Живая плоть на считанные мгновения обрела текучесть и спешила отлиться в новый облик. Последней исчезла серая шерсть, и под бледной кожей рельефно обрисовались человеческие мышцы. Анхайр медленно поднялся с четверенек и застыл, глядя на меня.

Несколько мгновений мы стояли и смотрели друг на друга. Два оборотня, мадхет и анхайр. Нагие мужчина и женщина под темными небесами в редких крапинках звезд.

Добрые джерхи! Нам с Одинцом столько нужно было сказать друг другу, а мы не могли вымолвить ни слова. Мы просто смотрели друг на друга. Просто смотрели.

А потом из-за горизонта показался яркий синий краешек Меара, и неодолимая сила пригнула мои плечи к земле. Я почти почувствовала, как сквозь кожу прорастает шерсть.

Пришло время карсы.

ГЛАВА 14 Меар, день седьмой

Будь я проклят, но Лю выполнял свое обещание! Я еще толком не очнулся после превращения, еще лежал физиономией в песок, а уже перебирал в уме воспоминания прошедшего дня. Красного дня. Думал ли я когда-нибудь, что вообще увижу Четтан и запомню это?

Мечтал – да. Не один раз. Но и только.

Я помнил колодец, и склонившегося над ним человека. Человек если и был ниже меня, то вулх это не оценил, поскольку вулхи имеют обыкновение ходить на четырех лапах и быть значительно ниже людей. Еще человек был рыж (хотя, чего еще ожидать от четтанца?), а также перепачкан в земле, и еще джерх знает в чем. Волосы торчали клочками, как у пугала, каждый клочок – в свою сторону.

Потом произошло нечто странное; вулх насторожился и оттеснил Морана, так что в памяти осталось только беспокойное воспоминание о неожиданно выплеснувшемся из колодца столбе воды. Тури оказался вымокшим с головы до пят, да и вулху досталось. Впрочем, вулх совершенно не огорчился такой купели, даже ощутил какое-то свое, мне малопонятное блаженство. Вот, самому в реке искупаться – это одно, а когда на тебя обрушиваются тысячи капель и брызг – это совершенно другое. У вулха это даже не считалось купанием, чем-то иным; будь у них язык такой же, как и у людей, этим понятиям соответствовали бы разные слова. Морану же было все равно – какая, хрен, разница, как именно намокнуть?

Впрочем, я знал, что одежда хорингов не промокает. Так что Тури лишь намочил свою рыжую шевелюру, которую, если честно, не грех было и вымыть.

Все это я осознал и вспомнил меньше, чем за секунду. Потом тряхнул головой и оторвался от земли. Встал с четверенек. И застыл, как громом пораженный.

Во-первых, было темно; Четтан уже сел, а Меар еще не показался из-за горизонта. Во-вторых – звезды, но на них я даже не стал глядеть. Потому что…

Передо мной стояла девчонка. Голая, как… Ну, в общем голая. Рыжеволосая. Действительно ниже меня и, понятно, поуже в плечах. Встреть я ее в таком виде где-нибудь в Дренгерте или Торнсхольме – гнался бы сколько ни пришлось и непременно уволок бы в свое логовище. За таких прижимистые хадасские торговцы наложницами отваливают золото не торгуясь. Потому что есть за что.

У ног Тури виднелись сапоги и аккуратно сложенная одежда с торчащими в разные стороны ремешками.

Наверное, у меня отвисла челюсть. Мысли попрятались, словно мыши, почуявшие кошку. Так вот ты какой… какая, Тури-спутник… тьфу! спутница!

Я стоял, позабыв, что нам нужно непременно переговорить, сколько удастся, позабыв, что я наг, как и она, позабыв обо всем на свете. Как-то не готов я оказался познакомиться с мадхетом. Мадхет был совершенно не тем, кого я уже успел нарисовать в собственных мыслях и даже наделить кое-какими чертами, казавшимися мне неизбежными и обязательными.

А потом девчонка сгорбилась, упала на четвереньки – и стала меняться. Вот, значит, как это выглядит со стороны… Тело перетекает, как глина под пальцами гончара. И мех из кожи лезет, как сумасшедший.

Нормальным людям, наверное, эта картина показалась бы отвратительной. Я же уловил в ней даже некую мрачную красоту. Ну конечно, анхайр, исчадие Тьмы, нелюдь. Извращенец джерхов.

Не знаю, как другие анхайры… и мадхеты, а в человеческом облике я предпочитал нормальных женщин, и делал с ними то же, что и все. Ну, почти все. Вот с такой киской точно не отказался бы.

Прошло еще несколько минут, и я решил, что спятил. Или что мне все это привиделось.

Вставал Меар, вокруг уже стало светло. Карса, обычная карса, сидела на траве в нескольких шагах от меня и яростно умывалась, вылизывая лапу длинным розовым языком. Привычно подогнав курткоштаны под себя и пройдя несколько шагов в тесных сапогах, чтоб перестали быть тесными, я обернулся к спутнику… – це.

– Эй, киса!

Карса вопросительно взглянула на меня. Кажется, карса, а не Тури.

– Иди-ка сюда!

Рыжая зверюга охотно потрусила ко мне и потерлась о ноги, совсем, как домашняя кошка, с той лишь разницей, что я от такой ласки чуть не свалился наземь.

Я присел, погладил ее, почесал там-сям; карса замурлыкала громче. Тогда я опрокинул ее на спину и стал чесать живот. Она ловила мои руки лапами и пастью, но не кусала и не царапалась, просто играла.

Так и есть. Мне ничего не привиделось. Эта карса – самка. Два ряда сосков на поросшем светло-рыжей шерстью пузе рассказали мне обо всем. Моим спутником был оборотень-женщина. Женщина-карса. Тури.

М-да.

Я поскреб небритую щеку. Вот ведь сюрприз! Что теперь – придется в кусты хорониться, когда отлить припечет? Неудобно как-то при ней. Да и Тури в карсе в любой момент проснуться может, как я в вулхе.

А она, видать, еще та девчонка. Дрались мы за эти шесть и шесть дней немало. Ну, положим, в теле карсы кто угодно бойцом будет. А вот в людском…

Я вспомнил Запретный город. Тури явно тогда встретила пересвет на арене, дерясь с кем-нибудь. А, с карсами, вспомнил. Тогда скорее всего никакой драки не получилось, точно так же как у меня с плененными вулхами. Не станет же она с родичами драться?

А в первый день она разобралась с лесными лютиками, с разбойниками. Сколько их там положила моя милая спутница? Не то троих, не то четверых, не помню уже. Интересно, кем она была до похода? До договора с Лю-чародеем? И как ухитрилась выжить в таком нетерпимом к мадхетам и анхайрам мире?

Эх, поговорить бы нам! Поговорить!

Но как встретиться, если и она, и я – оборотни, и мы дети разных светил?

Стоп. Стоп. Последние дни показали, что в мире что-то меняется. Во всяком случае, при синем пересвете ненадолго наступает тьма. Причем, если мне только не кажется, время, когда видны звезды, день ото дня становится все продолжительнее. Может быть, у нас еще будет шанс поговорить, как человек с человеком? Тем более что по пришествии Смутных дней Тьма будет длиться… не знаю сколько, но уж точно не пару минут.

Ладно, увидим.

А вот на красном пересвете Меар и Четтан наползают друг на друга, и вулх вполне может пообщаться с карсой. Интересно, кому будет хуже после такого общения? У вулха – зубы, а у карсы еще и когти. Бр-р-р…

Не поэтому ли Самир советовал встречать пересветы порознь? Мудро. Вполне мудро. Но почему-то мы этим советам не вняли.

Я еще долго собирал мысли в кучу, прежде чем покинул выбранную Тури стоянку. Тури… Я мог бы в тебя влюбиться, если бы не был оборотнем. Впрочем, рыжих часто называют бестиями, и я не думаю, что напрасно. Но почему-то хотелось верить, что Тури совсем не такая.

– Как же, – проворчал я, – не такая…

Сразу вспомнились трупы с окровавленным горлом, куда, несомненно, входил метательный гурунарский нож, а потом был выдернут без особых церемоний. Я и сам так поступал неоднократно.

К тому же Тури – оборотень. А это быстро отучает от доброты. Еще в раннем детстве.

Слава всему доброму под этим небом, последний пересвет обошелся без сюрпризов. Представляю, что подумала и как обозвала меня спутница, очнувшись в логове у вильтов. Кстати, умудрилась же она выкрутиться из весьма темной (во всех смыслах) ситуации. Я понятия не имел, чего хотели от нас вильты – их вообще лучше не пытаться понять. Думают они совершенно иначе, если вообще думают. Что-то такое говорил вильт-толмач перед самым пересветом, я толком и не запомнил, потому что был больше озабочен предстоящим превращением и отсутствием Тури. Хвала небу, все обошлось. Тогда и голову ломать больше не стану.

Потом, покопавшись в воспоминаниях вулха (или в своих собственных, я еще не научился отличать одни от других), я явственно увидел туманный силуэт Стража. Это сразу после фонтана, что брызнул на Тури из колодца. Страж Тепла, если я не ошибся. Рыжая бестия едва успела отойти от колодца куда-то в сторону, а вулх трусил за ней. Стража, похоже, мы разметали, потому что в тот момент вулх Морана совершенно вытеснил – наверное, в чистой драке человек ему только мешал. Похоже, зверь охотно отступает перед человеком, когда вокруг творится нечто непонятное ему, зверю.

Но Страж Тепла у воды? Нелепица какая-то. Разве что кто-нибудь его послал в качестве вестника. Точнее, даже не вестника, а предупреждения. Есть у магов такая особенность, в случае чего припугнуть Стражем…

Значит, маги? Маги. Снова маги. Возможно, хоринги… А может, и нет. Покойный Иланд поминал некоего Седракса, видимо, тоже мага. И, видимо, тоже нацелившегося в Каменный лес. Лю явно пытался добраться до У-Наринны, опередив подобных соперников.

Скорее всего Стража прислали не хоринги. У этих и магия была бы чужая. А тут – слишком по-людски: подсунуть громилу, чтоб дал по рукам в случае чего. Просто и надежно. Вот только этими самыми руками Стражу и организовали бесславную гибель.

Выходит, что неведомые соперники Лю не знают, что я этих Стражей гонял еще в Храггах с Жошем и Накустой. Местные то и дело нанимали бродячих колдунов, и те отсылали в лес наугад целые толпы этих Стражей. Полагали, что это защитит людские деревни от оборотней. Не знаю, деревни мы и так не трогали, а Стражи были опасны для щенков и детей. Я и сам тогда был еще ребенком, но уже подросшим. Причем со Стражами разбираться умел и человек-я и вулх-я. Так что у Тури был, наверное, шанс приятно удивиться способностям Одинца в общении со Стражами. Кажется, она знает меня как Одинца, потому что неоднократно так ко мне обращалась. Я, конечно, скажу ей свое настоящее имя. Но – потом… и только сам, не доверяя его бумаге. И еще – только Тури, женщине. Не карсе.

Почему-то я был уверен, что Тури меня никогда не выдаст.

Я привычно направлял Ветра в обход редких рощ, попадающихся навстречу, и вдруг задумался: а почему, собственно, я это делаю? Боюсь, что вновь подстерегут хоринги? Так они и не в лесу могут подстеречь. Правда, в лесу они и впрямь куда опаснее. Хоринг в лесу, что рыба в воде, говорят древние писания. И Унди так говорил. Только вместо «рыба в воде» он упоминал «вошь в бороде».

Кстати, о бороде. Вон ручей поблескивает. Побреюсь-ка я, а то зарос, как джерх. Только детей мной пугать – смотреть противно. Да и Тури, того… пусть увидит меня бритым.

Смысла в этом не было ни малейшего. Я это прекрасно понимал. Но тем не менее натер физиономию илом и вытащил верный гурунарский нож, тот, что поострее. Вместо зеркала я смотрелся в ручей.

Ненавижу бриться. Не потому, что это доставляет мне боль или еще что-нибудь в этом роде. Нет, просто лень. Собственно, поэтому я и зарос. В городе пришлось бы бриться ежедневно, если я хотел вести дела успешно. Бородатые в моем ремесле вызывают подозрения и косые взгляды. А чисто выбритые – доверие и симпатию. Но с момента пересечения Юбена подобные мысли перестали меня волновать и, следовательно, ни разу не посещали озабоченную совсем другими проблемами голову.

Интересно, если я побреюсь перед самым пересветом, это как-нибудь отразится на внешности вулха? Вот, Тьма, никогда раньше не задумывался!

Когда я уже закончил, успел умыться и оттирал лоскутом ткани нож от налипшего ила, пришла карса. Провалиться мне на месте, я без бороды нравился ей больше, чем с бородой, ибо первое, что она сделала, это лизнула меня в гладко выскобленную щеку!

– Ну-ну… – сказал я, легонько отпихивая ее. – Вот если бы это была твоя рыжеволосая половина…

Но у нее уж точно не возникнет идея целовать вулха. Впрочем, женщины – странные создания. Бывает, котят целуют, щенков. Вулха – еще ни разу не видел. Рискую стать первым…

Я вздохнул. Помечтай, помечтай, Одинец. Говорят, помогает.

Вскоре я снова сидел в седле, лениво мусоля очередную мысль. По-прежнему непонятно, как переносит путешествие Ветер. Порой ему приходится без отдыха нести то меня, то Тури, невзирая на пересветы и цвет дня. И не похоже, что это ему в тягость. Магия, кругом магия, джерхи меня дери. Почему я не стал магом?

«Потому что ты – оборотень, болван!» – шевельнулся внутри вулх.

– Ладно, ладно, полегче! – огрызнулся я раньше, чем успел удивиться. – Сам-то!

«Это что же получается? – растерянно подумал я минутой позже. – Теперь у меня появился шанс беседовать с самим собой? То бишь с дремлющим вулхом?»

Но ведь это правильно. Если теперь я четтанским днем просыпаюсь в вулхе, значит, и вулх отныне будет напоминать о себе во время Меара. Тьма и Тьма! Я мечтал о памяти во время зверя, но никогда не думал, что это повлечет за собой лавину странностей и неожиданностей. Всегда так. Когда о чем-нибудь мечтаешь, принимаешь в расчет только желательную и приятную сторону, совершенно забывая, что у жизни, как и у монеты, две стороны.

Где-то впереди, наверное – далеко впереди, ждал меня второй Знак с живыми рисунками хорингов. То есть меня он, конечно, не ждал, нужен я ему! Просто я к нему направлялся. Тури, кстати, свою часть пути проделала в нужном направлении, словно прекрасно знала, куда идет. Да так оно скорее всего и есть. Я до сих пор толком не знаю, где именно находится У-Наринна, но сейчас я определенно ближе к ней, чем в начале пути, и, несомненно, иду именно туда, куда следует. Ни понять, ни объяснить свою уверенность я не мог, да и не пытался. Все идет правильно – чего тогда трепыхаться?

Возможно, нас ведет магия Лю. А возможно, сама Судьба, причем во второе верится охотнее. А Судьбе я склонен доверять. Потому что она уберегла меня от участи сотен других оборотней. Анхайров и мадхетов – теперь я знаю, что это не одно и то же.

К вечеру я отмахал весьма приличный кус пути. Не меньший, чем расстояние от Торнсхольма до Ривы. Ну может, меньший, но ненамного. А потом я отчетливо понял, что сейчас мне либо снова придется драться, либо вот-вот случится долгожданный отдых за кружечкой пива. Потому что, взобравшись на очередной холм, я первым делом увидел чеканный силуэт Неспящей башни на фоне скалистой гряды. Передо мной раскинулся город. Побольше даже, чем Дренгерт. Первый город в Диких землях, если не считать Запретного.

Понятия не имею, откуда в Диких землях город, да еще такой большой. И думать не хочу. А хочу пива. И еды человеческой, а не кое-как приготовленной походной трапезы.

Подойдя поближе, я рассмотрел в стороне от города копи у самых скал. Я когда-то часто имел дело с ривскими рудокопами. Вот и объяснение – в скалах месторождение, например, серебра. Понятно, почему невдалеке вырос город. Вот только… города не растут на пустом месте. В смысле, вдали от других городов. Или я и моя спутница уже пересекли Дикие земли? Да нет, не похоже.

Отринув мешающие мысли, я зашагал к окраине. Примечательно, но с этой стороны к городу не вела даже узенькая тропинка, не говоря уже о какой-нибудь дороге. И это при том, что к скалам, неприступным скалам, минуя копи, ведет наезженная колея, ясно видимая над городом на подъеме.

Колокол на Неспящей башне возвестил шестой час пополудни. Время передохнуть.

В городе жили, слава доброй динне, люди. А то я уже чего угодно ожидал после встречи с хорингами и вильтами. Дикие все-таки земли… Я бы не удивился, если бы это оказался город псоглавых, например. Хотя даже младенцы знают, что псоглавых не существует.

На наших землях, от Хадаса до Юбена – поправил я себя. – Хоринги тоже якобы исчезли много сотен кругов назад. Что не помешало им устроить на нас засаду.

Но в этом городе жили обычные люди. Они открыто глазели на меня, путника, пришедшего с равнины. Наверное, оттуда никто к ним не приходил. На меня, и на карсу, паинькой трусившую за Ветром.

У первой же таверны я задержался. Бросил повод коня озадаченному пареньку во дворе. Перебросил через плечо двумех и вытертую в прежних походах сумку. На всякий случай взял карсу за ошейник. И направился к массивной дубовой двери.

«Услада рудокопа» – гласила надпись над дверью.

«Что ж, – подумал я. – Усладимся… Хоть мы с Тури и не рудокопы».

Внутри было дымно и людно. Мое появление мало кто заметил, уж слишком местные рудокопы были заняты усладой.

Хозяин, сначала вопросительно и недоверчиво глядевший на меня, на лету поймал монету и на глазах подобрел.

– Чего изволите, господин?

– Столик в тихом углу, пива и еды. Жаркого.

– Сию секунду…

Тут хозяин взглянул на карсу.

– А-а…

– Нет. Она ручная, и я с ней не расстаюсь. Обещаю, что никаких неожиданностей не будет.

Вторую монету хозяин поймал так же сноровисто и суетливо обернулся:

– Прошу. Вон туда!

Он мигом согнал с насиженного места упившегося в дым трудягу. Дородная девка, косясь на меня, протерла стол и скамью.

– Прошу!

На меня обратили внимание соседи – но только на миг. Вот Тьма, тут что, каждый день приходят с равнин путники с ручными карсами?

Сначала принесли пиво. Черное как деготь. На несколько секунд мир перестал существовать – на время первого глотка.

Вы когда-нибудь прикладывались к доброму питью после долгого пути? Тогда вы понимаете, каким оно кажется вкусным и желанным. Особенно в эти первые секунды.

Когда я оторвался, в большой глиняной кружке мало что осталось, но на столе уже стояла вторая, полнее полной. Коричневая пена стекала на привычный ко всему стол. Допив все, что еще оставалось в первой кружке, я отодвинул ее в сторону и приготовился отдать должное второй, но уже не залпом, а с толком, с расстановкой, не торопясь…

И тут перехватил взгляд карсы. Не то чтобы злой… но какой-то недобрый.

Я смешался на секунду.

– Ладно, ладно, держи, – пробормотал я и поставил кружку на пол.

И карса с видимым наслаждением принялась лакать пиво, причем на морде у нее ясно читалось полное довольство жизнью и гордость за сообразительного хозяина.

Секундой позже я перехватил взгляд тавернщика. Не то чтобы недоуменный… но какой-то озадаченный.

– Ты что, никогда не видел карсу, пьющую пиво? – Я довольно натурально изобразил удивление.

– Нет, господин…

– Все когда-нибудь происходит впервые, – вздохнул я философски, прямо как Унди Мышатник, мой вечно нетрезвый учитель, и с тем же выражением борющихся скорби и жажды на лице приложился к третьей кружке.

– Меня зовут Дагмар Зверолов. Надеюсь, слыхал? – сказал я хозяину, когда содержимое кружки перекочевало мне в брюхо.

Хозяин расплылся в улыбке:

– Ну как же! Кто же не слыхал о Дагмаре!

«Вот, шельма!» Я готов был расхохотаться, потому что Дагмара Зверолова я выдумал только что.

– Я жду здесь другого зверолова… женщину. Она придет с ручным вулхом. Или уже пришла?

Я с нажимом посмотрел на хозяина.

– Нет, господин! Еще не приходила. Если появится, я тотчас велю, и вам дадут знать.

– Молодец! – похвалил я. – На лету схватываешь. Впрочем, может, я ее и не дождусь. К вечеру будет видно. Где там жаркое?

– Уже несут!

Тут он не врал, блюдо со снедью и еще пива несла все та же дородная девица, плывя через зал на манер парусного челна.

В общем, некоторое время мне было начихать на все, что происходит вокруг. Едой я по-честному делился с карсой, хоть соседи и поглядывали на это косо.

«Возьму комнату, – подумал я. – Якобы отдохнуть до завтра. Тури тоже небось по пиву да по городской еде истосковалась. А завтра она двинет дальше. Нужно только половчее разыграть несостоявшуюся встречу двух звероловов».

Размышляя и жуя, я пропустил момент, когда у моего стола появился некто, закутанный в темно-синий балахон. Тьма, если я пропускаю такое, значит, я отвык от города. Возьми себя в руки, Моран! Здесь не пустоши, которым все равно, что ты оборотень. Здесь вокруг – враги.

– Здравствуйте, мастер Дагмар, – громко, чтоб услышали за соседними столиками, сказал подошедший и тотчас понизил голос: – Меня зовут Кхисс.

– З-здравствуй… – отозвался я неуверенно. О Кхиссе предупреждал меня лекарь Самир. Значит, это друг. Быстро же я его встретил!

– Как здоровье, Одинец?

– Меня зовут Дагмар, – напомнил я. – А здоровье нормальное.

– Я рассчитывал перехватить вас вчера. Но мы, видимо, разминулись.

– Точно, – подтвердил я. – Прошлый красный пересвет я встретил в гнезде у вильтов.

Кхисс изумился:

– Где-где?

– У вильтов в гнезде, – небрежно повторил я. – Обтяпали небольшое дельце. А что?

– С вильтами? Дельце?

Кхисс глядел на меня как на умалишенного.

– А что тут странного? С ними как раз очень даже можно проворачивать дела, не то что с людьми. Вильты не лгут и всегда выполняют то, что пообещали.

Последнее было правдой. Правда, я раньше имел дела только с вильтами-толмачами и иногда мельком видел работников, которые перетаскивали грузы, предмет обмена. Ну, солдат еще пару раз видел, охранников.

Покачав головой, Кхисс взглянул на карсу:

– С ней, надеюсь, тоже все в порядке?

– А что с ней сделается? Вон, гляди, как жаркое лопает…

Киса и впрямь самозабвенно налегала на мясо. Впрочем, сопутствующие овощи тоже пришлись ей по вкусу. А пиво я ей вылил в широкую, похожую на лохань, миску – карсе неудобно пить из высокой кружки. Ну, лакать, лакать, какая разница.

Лопай, подруга моя любезная. Надеюсь, не забудешь завтра о вулхе и угостишь его костью поаппетитнее.

– Я должен был в тот пересвет присмотреть за вами. – Кхисс понизил голос до предела. – За вулхом и карсой. Чтобы ненароком…

Что именно – ненароком, Кхисс не уточнил. Впрочем, уточнять и не нужно было, и так понятно.

– Ну что же, – рассудительно сказал я, – у тебя есть шанс присмотреть за нами на этом пересвете.

Кхисс пристально уставился мне в глаза.

– Кажется, вы с Тури наконец-то встретились. Так?

– Так, – не стал юлить я. – Встретились.

– И что?

– Что – что? Красивая девка.

– Ты ей рассказал что-нибудь?

– Ничего я ей не рассказал. – Я пожал плечами. – Я на нее в основном смотрел.

Кхисс хмыкнул.

– Да уж. Там есть на что посмотреть! Особенно если на ней никакой одежды…

Карса с ненавистью обернулась к Кхиссу. Я успокаивающе положил руку ей на загривок. Жесткая, как щетка, шерсть щекотала мне кожу.

– Тише, милая, тише, – негромко сказал я. – Он, конечно, наглец, но он прав. Никуда от этого не деться. А ты, – обратился я к любителю обнаженной натуры, – лучше рассказал бы, что это за город и какого джерха он делает в Диких землях.

Кхисс неохотно ответил:

– Это Сунарра. Город рудокопов. Тут серебро в горах добывают… ну, не важно. Вам все равно здесь задерживаться ни к чему. Вам – в У-Наринну.

– Если я не ошибаюсь, – ввернул я, вспоминая хорингский Знак, – на юг.

– Не ошибаешься. На юг. Первое время. Ты должен помнить дорогу до второго Знака.

– Я помню. Даже лучше, чем ожидал.

Я действительно помнил. Я даже помнил эту гряду, виденную с высоты. Вот только город с именем Сунарра я тогда не рассмотрел.

– Что ты намерен делать до пересвета? – осведомился Кхисс.

Я пожал плечами:

– Пиво пить. А что еще можно здесь делать?

Теперь плечами пожал Кхисс.

– Мало ли… Вдруг у тебя здесь тоже какие-нибудь дела. Как с вильтами.

Усмешка коснулась моих губ лишь на мгновение – ровно на столько, сколько требовалось.

– А если и так, это мое дело. Ты ведь согласен?

– Нет, – спокойно возразил Кхисс. – Пока ты выполняешь поручение Лю, никаких своих дел. Ясно?

Я насупился. А почему, собственно?

– Это одно из условий, – словно прочитав мои мысли сказал Кхисс. – Нельзя тебе отвлекаться. Тебе или карсе. Это может провалить все, в том числе и вашу память, Одинец. Так что лучше не рискуй.

– Да ладно, – проворчал я примирительно. – Нет у меня здесь дел. Какие дела в городе, о котором еще пару часов назад даже не подозревал? А что до вильтов… нам трудно было избежать их приглашения в гнездо хотя бы потому, что их было несколько сотен, а нас с карсой – всего двое.

– Что они хотели? – спросил Кхисс с неожиданным интересом.

– Не знаю. Правда, не знаю. С ними Тури разговаривала. Я уже был вулхом к тому моменту.

Говоря это, я невольно понизил голос и нервно огляделся. Но в шумном зале никому не было до нас дела. Казалось, превратись я сейчас в серого зверя, никто и не обернется.

Странное место. Не знаю, как вся Сунарра, а таверна «Услада рудокопа» определенно странное место. В «Маленькой карсе» чужака по очереди задирали бы с десяток хмельных завсегдатаев, пытались бы подцепить местные шлюхи, а хозяин все подливал бы и подливал пива гостю в кружку. Закончилось бы это в лучшем случае – просто дракой, в худшем – отчаянной поножовщиной. Здесь же меня, пришедшего с ручной карсой, не удостоили даже взгляда.

– Послушай, Кхисс. Если тебя послал Лю, говори, что надлежит. Я хочу просто попить пива, а до пересвета не так уж и много осталось.

– Хорошо. Пей. Я останусь с вами… чтобы примирить на красном пересвете вулха с карсой. Они ведь встретятся. Ненадолго, правда, как ты с Тури. Но кто поручится, что они не вцепятся друг другу в глотки?

Я не мог поручиться даже за вулха, не говоря уже о рыжей спутнице. Той, которая мурлычет и иногда выпускает когти, а не той, что носит одежду и метает ножи.

– Вообще-то я собирался проследить за вами еще на прошлом красном пересвете. Тьма, я чуть не рехнулся, когда потерял ваш след!

– Ладно, Кхисс. Хватит. Давай пиво пить. Местным я наплел, что жду подругу-охотницу с ручным вулхом. Перед пересветом запрусь в комнате. А там – пусть думают, что я подруги не дождался. Все равно возвращаться сюда я не собираюсь.

Кхисс как-то странно на меня глянул. Но смолчал.

И мы стали пить пиво. Нам никто не мешал, а хозяин подошел только раз.

– Господин Дагмар! Ваша комната готова, – сказал он, покосившись на Кхисса.

– Отлично! Я тут с приятелем поболтаю немного, а потом поднимусь. А ты сразу дай мне знать, как увидишь охотницу с вулхом.

И я метнул ему очередную монету. На этот раз хозяин «Услады рудокопа» внимательно взглянул на нее, прежде чем спрятать.

– Это где же такие деньги чеканят? – спросил он вроде бы невинно.

– В Дренгерте, – отозвался я. – А что, у вас такие не в ходу?

– Нет, почему же? В ходу.

Хозяин помрачнел и, не проронив больше ни слова, удалился. Пиво нам все время подносили исправно, и ко времени пересвета я слегка осоловел.

– Пора, – сказал наконец Кхисс. – Пошли, что ли?

Мы поднялись, пошатываясь, на второй этаж, в комнату. Сумки я захватил с собой, хоть и пьян был – нечего позволять всякой шпане копаться в наших пожитках. Потом я сходил проверил Ветра на конюшне – без карсы, разумеется. У нее и так лапы заплетались. Вот шельма, а рожи корчила – мол, из кружки пить неудобно!

Дверь мы с Кхиссом заперли.

– Все, – сказал я и повалился на жесткое ложе, покрытое вытертыми шкурами тегланов. – До завтра, Кхисс… Или до послезавтра.

На этот раз пересвета я не дождался. Сон одолел меня раньше.

ГЛАВА 15 Четтан, день восьмой

Карса не хотела мне уступать. Словно сквозь густую пелену я чувствовала, как втягиваются когти, как распрямляется позвоночник и исчезает шерсть… Мое звериное «я» продолжало цепляться за тело, как капризный ребенок за чужую игрушку.

«Карса, – твердо сказала я. – Пусти. Теперь мое время».

Ответом мне было возмущенное шипение и злобный блеск желтых глаз. Слова пришли с запозданием. «Вр-раг! Врр-раг!» – свирепо зарычала Карса, отпихивая меня мускулистым плечом на задворки сознания и разворачиваясь ко мне поджарым задом. Хвост зверя равномерно ходил из стороны в сторону, как маятник. Сейчас бросится, поняла я. Тьма, да на кого же?

«Карса! – крикнула я ей в спину. – Пусти! Мы – вместе – против врага!»

«Не умееш-шшь», – не оборачиваясь, прошипела Карса. Презрение было в ее голосе. И я вдруг поняла, кого называет врагом рыжая зверюга.

Враг, с которым я не умею справиться… Вулх, кто же еще?!

С яростным воплем «Не смей!» я рванулась вперед и ухватила Карсу за хвост. Карса крутнулась на месте и одним ударом могучей лапы смахнула меня прочь. Я покатилась кубарем, вскочила на ноги и замерла. Сжавшись в комок, Карса глядела на меня с ненавистью. Как на врага. Я приготовилась драться не на жизнь, а на смерть… но какая-то мысль царапала меня, не давала сосредоточиться на предстоящей схватке.

Карса… страшный противник… хоть и не в разных телах, а внутри одного – все равно страшный… даже тем более страшный… у меня здесь оружия нет, голые руки, а у нее – и клыки, и лапы… и когти вон какие… когти…

Стоп! Только что Карса уже врезала мне этой самой лапой. Аккуратно втянув когти, чтобы не повредить нежное человеческое тело… то есть душу.

«Кисонька, – нежно сказала я. – Ты же на самом деле понимаешь, что мы с тобой одно целое. И я понимаю. Мы не можем драться друг с другом. У нас хватает врагов снаружи. А с вулхом я разберусь лучше тебя. Поверь».

Карса недовольно рыкнула и нехотя расслабила собранные в комок мысли. Потом коротко взмурлыкнула, уже поспокойнее. Отошла в сторонку, уселась и принялась тщательно вылизывать взъерошенную рыжую шерсть с таким видом, как будто под солнцами не было и не будет дел важнее этого. Я шагнула вперед, преодолевая вязкую и плотную пелену, отделяющую меня от мира…

…и пришла в себя, сидя на грязном полу в незнакомой комнате. Надо полагать, комната располагалась в той самой таверне, где мой спутник вчера нагружался пивом. Потому что не верю я, чтобы он под вечер был способен перебраться куда-то еще. Да и не захотел бы, если бы даже и смог. Ну разве что в другую такую же таверну – если в первой пиво закончилось.

На спине у меня лежала чья-то рука. Крепко так лежала, основательно. Вернее даже будет сказать, что этот самый кто-то держал меня за плечо и загривок. Держал цепко, но не обидно. По-дружески.

Я не стала высвобождать плечо. Просто подняла голову и посмотрела на того, кто меня держит. Встретив мой взгляд, он молча кивнул мне и тотчас разжал пальцы. Чуть помедлив, он ослабил хватку на загривке вулха, и серый зверь тенью выскользнул из-под другой его руки.

Незнакомец сделал шаг назад и прислонился спиной к стене. Бледный розоватый свет утреннего Четтана проникал в комнату сквозь маленькое окошко над головой незнакомца, давая мне возможность хорошо его рассмотреть.

Это был северянин. О его происхождении красноречиво говорили широкое скуластое лицо, бледная кожа и очень светлые волосы. А вот жесткий взгляд серых глаз незнакомца не говорил ни о чем – только о том, что владелец взгляда умеет скрывать свои мысли.

Я молча подошла к кровати, встряхнула смятую магическую шкуру и неторопливо оделась. Взгляд северянина не мешал мне. Люди часто стесняются своей наготы, особенно в присутствии посторонних. Я никогда не чувствовала желания отгородиться от взглядов одеждой. Наверное, это у меня от зверя. Вот оружие – совсем другое дело. Без верного хадасского кинжала я чувствую себя раздетой даже дома, среди своих… то есть чувствовала, потому что дома у меня больше нет. Пока что нет.

Подогнав ремни на одежде, надев наручи с ножами и обувшись, я присела на жесткую кровать. Вулх опустился на пол у моих ног и терпеливо замер. Я провела рукой у него под подбородком, коснулась металлических блях на ошейнике. И только затем глянула в суровые глаза северянина.

– Надеюсь, ты друг, – с легким вздохом сказала я. – Иначе кто-то из нас идиот.

Незнакомец вдруг захохотал. Он сложился пополам, уткнувшись в собственные колени, и разразился басистым уханьем. Он смеялся так вкусно и заразительно, что я не выдержала и засмеялась тоже. Вулх посмотрел на меня с немым укором, отчего мне стало еще смешнее.

– Спасибо, госпожа Тури, – сказал северянин, резко обрывая хохот и распрямляясь. – Ты меня порадовала. Да, я друг. И тебе, и вулху, и Лю-чародею. Я шаман и знахарь, а зовут меня Кхисс. У тебя, наверное, много вопросов?

Вопросов у меня было хоть завались. Но самым насущным мне показался один. Не на каждом же пересвете, демоны побери, найдется друг, способный удержать в руках и карсу, и вулха.

– Мы с ним, – кивнула я на вулха, – подрались на пересвете?

Кхисс покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Хотя я этого ждал. А почему вы не подрались?

Я вспомнила желтые глаза Карсы, горящие яростью. Вместо вулха она чуть не подралась со мной. То есть с собой. Ну что же – и человек, случается, спорит с самим собой чуть не до драки. А то и до драки. И душа его потом выглядит, наверное, изрядно истоптанной и загаженной, как любое место схватки.

– Мы с Карсой выяснили отношения внутри, – ответила я.

Я думала, что шаман и знахарь Кхисс снова рассмеется. Но он кивнул небрежно и без улыбки, приняв мой безумный ответ как должное и тут же отодвинув в сторону – мол, есть дела поважнее. Северянин шевельнулся, и над его плащом, грязно-бурым в лучах Четтана, взметнулась дорожная пыль.

– У вас с Одинцом неприятности, – сказал он буднично и слегка устало. – Да и у Лю-чародея, пожалуй, тоже. Я попробую вам помочь.

Я сидела одна за большим дубовым столом, ковыряла кинжалом гуся с баклажанами и рассматривала полутемный и по-утреннему почти пустой зал таверны, пытаясь изобразить скучающий вид. Скучающий вид у меня получался плохо, потому что никак не шли из головы слова Кхисса.

Я наврала хозяину таверны, что жду зверолова Дагмара с карсой, и он, конечно, не поверил мне, но молча поставил на стол кружку местного черного пива и отошел. Хозяину было наплевать, что я вру. Он знал наверняка, что еще не раз услышит мою историю – и всю ту ложь, которую я в состоянии измыслить на свой счет, и то, как это было на самом деле.

Потому что те, кто попал в Сунарру, живут долго, очень долго, а единственное их занятие – это раз за разом пересказывать свои истории. И строить догадки, как обернулась бы их жизнь, если бы все сложилось иначе. И бессильно сожалеть, что все сложилось именно так. И терзать себя воспоминаниями о том повороте и той мысли, которые заставили их свернуть с пути в У-Наринну.

Сунарра – это город тех, кто пересек Запретную реку и отправился на поиски Каменного леса, но не сумел дойти до цели.

Я не имею в виду смерть. Мертвые, как им и положено, уходят во Тьму. Хотя если бы любой из нынешних жителей Сунарры остался по ту сторону Запретной реки, он давно умер бы своей смертью – ведь все они попали сюда во время Смутных дней. Предыдущих Смутных дней, или позапредыдущих, или позапозапредыдущих…

Я зябко передернула плечами. У меня от попытки представить столь давнее прошлое даже мурашки на коже выступили. Ну их к шерхам, такие мысли! Честному оборотню они ни к чему.

Те, кто остался в живых, но сбился с пути в У-Наринну, выходят к Сунарре. То есть когда-то они выходили просто к подножию скал, но со временем здесь построили город. Город, из которого нельзя уйти, потому что любая дорога приведет обратно. Если кто-то уже пришел в Сунарру, он остается здесь навсегда.

Свернуть с пути в Каменный лес можно по самым разным причинам. Сколько жителей в Сунарре, столько и причин.

Нас с Одинцом подвела любовь к пиву.

Видно, очень уж мы хотели оказаться в городе, заглянуть в таверну, отдохнуть да пива выпить… Вот и встала приветливая Сунарра на нашем пути – будь она неладна!

Я взяла со стола глиняную кружку и сделала глоток. Только один глоток – сегодня мне нужна свежая голова. Ничего пиво, хорошее. Особенно после дальней дороги. Так и тянет сделать еще глоток, и еще… Я вполголоса выругалась и с отвращением посмотрела на пиво. Почти с таким же отвращением я вчера смотрела на Одинца, который подсунул мне под звериную морду высокую кружку.

Именно мне, а не Карсе – потому что вчера, когда Одинец переступил порог таверны, Карса растерянно мурлыкнула мне в самое ухо, и я проснулась. Карса отодвинулась, позволяя мне перехватить власть над телом, и я еще успела услышать ее недоуменные мысли. Что-то ей было непонятно в этой таверне. Не страшно, не тревожно, а именно непонятно. Но я не задумалась, что же такое чувствует моя звериная половина, которая бывала в питейных заведениях куда чаще меня – вместе с Бешем. А не задумалась я потому, что старательно втягивала носом воздух, пытаясь по сложной смеси запахов определить, хорошо ли здесь готовят – а главное, порадует ли нас местное пиво.

То, что Одинца оно порадовало, я поняла сразу, как только он приложился к кружке. На его небритой физиономии отразилось такое заоблачное блаженство, что я подумала – с него бы картину писать, да не отвлеченную картину, а вывеску для кабака. «Услада путника». Или кого-нибудь там еще услада. Но непременно услада. В заведение с такой вывеской народ ходил бы дружными и стройными колоннами, как вышколенная дворцовая гвардия хадасского правителя.

Ну да, а потом небось вываливался бы оттуда ошалелой толпой, как айетотское ополчение…

Впрочем, эта таверна от нехватки посетителей и так не страдала. В скверно освещенном зале с низким потолком, зачем-то подпертым в разных местах дубовыми столбами, было человек тридцать народу. На нас они почти не обратили внимания. С одной стороны, конечно, странно – не каждый же день сюда захаживают угрюмые странники с ручными карсами? А с другой стороны, если их больше интересует выпивка, то сейчас я их прекрасно понимала.

Я подняла взгляд на Одинца. Он как раз подносил к губам вторую кружку, но, видно, взгляд у меня получился красноречивый, потому что Одинец поперхнулся и со словами «Ладно, пей» поставил высокую кружку передо мной. Темное небо! Если кто пробовал лакать из такой посуды – не пить, а именно лакать! – он меня поймет. Одинец, судя по всему, не пробовал. Я слизнула горькую пивную пену и с отвращением воззрилась на своего спутника. Миску дай, ур-род!

– Пей, подруга, – ласково сказал Одинец и повернулся к хозяину заведения, который завис у него за плечом и порывался что-то сказать. С хозяином он ласков не был.

– Тебе чего? – буркнул Одинец. – Не видел, что ли, как карсы пиво пьют? Так чтоб ты знал, моя еще и пожрать горазда. Где жаркое?

– Не видел, господин, – заулыбался хозяин. – Жаркое уже несут, господин…

– Дагмар Зверолов меня зовут, – важно сказал Одинец.

Я фыркнула прямо в пиво, так что брызги повисли у меня на усах. Небрежно перекидываясь словами с хозяином, Одинец допил вторую кружку. Потом с расстановкой осушил еще одну. И только потом посмотрел на меня.

– Что, больше не хочешь? – спросил он. Я брезгливо отвернулась.

– Эй, там! – рявкнул Одинец. – Миску для карсы! Не ясно, что ли, – ей из бокала пить неудобно.

Ух, Тьма! Смотри-ка ты, догадался. Я почувствовала горячую симпатию к своему спутнику. А тут как раз принесли блюдо с мясом, и Одинец протянул мне аппетитный кусок. В общем, некоторое время мне было начхать, что происходит вокруг. А потом я спохватилась, что надо бы уступить место Карсе, чтобы ей тоже досталось вкусного. Сыто мурлыча себе под нос какую-то айетотскую песенку, я улеглась в тихом уголке сознания и уснула. Решив напоследок, что со всеми местными странностями разберусь завтра.

Вот оно и настало, это «завтра». Придется разбираться.

Я посмотрела на вулха. Вулх как раз слизнул последние капли пива с дна миски и шумно вздохнул. Интересно, нормальные звери тоже умеют пиво пить, или только мы, уроды-оборотни, на это способны? Вот, правда, мой лесной знакомец Корняга вроде бы тоже до пива охоч был – так ведь Корняга и не человек, и не зверь, и даже не оборотень. Пенек говорящий. Странно, но я по нему почти соскучилась. Друг – не друг, а поди ж ты… «Возвращайся», – скрипнул он мне на прощание. Эх, Корняга, что-то ты там поделываешь в своем лесу? Не знаю, удастся ли мне вернуться. Не знаю даже, сумеем ли мы вырваться из коварно-приветливой Сунарры…

Вулх ткнулся носом мне в колено и, подняв голову, вопросительно заглянул в глаза. Я протянула ему эдак с три четверти гуся.

– А пиво на сегодня все, серый брат, – строго сказала я. – Надо отсюда выбраться, отдыхать потом станем. Как говаривал один хороший человек, доживем до урожая – тогда и будем малину жрать.

Вулх кивнул головой, как будто был со мной согласен. Может, и впрямь был согласен?

А может, это не вулх? Пристальный взгляд Одинца был чересчур говорящим. Кто смотрит на меня сейчас глазами вулха: зверь или человек?

– Ты кто? – шепотом спросила я. Анхайр не ответил.

Хотя прямо сейчас это не имеет значения. Пока что мы с Одинцом должны дождаться Кхисса, а вот тогда мне понадобится именно вулх, звериное «я» анхайра. Его человеческому «я» придется спать до тех пор, пока мы не покинем Сунарру. Если мы вообще сумеем это сделать.

Конечно, влипли мы здесь крепко, но пока что у нас был шанс выбраться. Слабенький, но был. А надежду нельзя терять до последнего момента. Как любил повторять все тот же Унди Мышатник – упокой Тьма его нетрезвую душу! – пока летишь с обрыва, внизу еще могут кусты вырасти.

Что-то я все время Унди вспоминаю. С тех пор как я покинула Айетот, не было дня, чтобы я не вспомнила старого пьяницу, моего учителя. Хотя кого мне еще вспоминать? В сущности, всему, что я знаю полезного, меня научил именно он. Если я смогла семь дней идти к У-Наринне, это благодаря Унди. И если я все-таки дойду до Каменного леса, в том будет большая заслуга Мышатника.

Странное дело: хотя прошло уже пять кругов с тех пор, как Унди ушел во Тьму, мне до сих пор толком не верится, что его нет. Все кажется, что он отправился бродяжить, как это с ним нередко случалось. Да, ушел – но непременно вернется. Вот только из Тьмы не возвращаются…

Толстая тетка выплыла из кухни, неся мне на блюде еще одного гуся. Но у меня вдруг пропало всякое желание есть.

Тьма и демоны! Осторожнее надо с воспоминаниями, осторожнее. Я вот оплошала, задержалась рядом с одним из запертых ларцов своей памяти, – а ларчик, оказывается, был заперт ненадежно. Взял да и открылся.

Я закрыла глаза. Я стиснула веки, пытаясь затолкать обратно непрошеные слезы. Вулх, почуяв, что мне горько и больно, встревоженно лизнул мое запястье горячим языком.

– Понимаешь, Одинец, – хрипло сказала я, – жил в доме у Беша старый забулдыга Унди. И очень, понимаешь, он был хороший человек. Даже не знаю, откуда у него враги нашлись. Если бы я знала, что его могут убить, Одинец, я бы его не отпустила. Понимаешь?

Кажется, вулх понимал. Да и кому понять оборотня, как не другому такому же? Я проглотила остаток слез. Слезы были жгуче-горькими, невкусными. Как тогда, в день смерти Унди.

Это был жаркий четтанский день. До праздника красного урожая оставалось всего два дня, и айетотский люд готовился к торжествам. В доме Беша тоже было оживленно. Бешевы ребята собирались успеть на празднике все сразу – и подраться в свое удовольствие, и по девкам пройтись, и самогона выпить, и побольше денег отъять у гуляющих горожан в свою пользу.

Я забралась на крышу, пинками согнав с удобного места двух разнежившихся котов, и лениво наблюдала за суетой во дворе. Мне было наплевать на праздник урожая. Я тогда еще не пила вина, не гуляла с парнями… и даже Карса, не говоря уж обо мне, еще не убила ни одного человека. Я была глупой девчонкой, и мне было наплевать на все то, что составляет содержание взрослой жизни. И я не знала, что последний день моей счастливой беззаботности уже настал.

Скользя взглядом по пыльным крышам соседних домов, я вдруг краем глаза заметила движение на улице, у наших ворот. Я еще успела подумать – странно, улица только что была пуста, откуда же взялся человек перед воротами? Даже если бы он с неба свалился, я бы со своей крыши заметила.

Мысль промелькнула и исчезла, потому что в следующий миг я уже катилась кубарем по чердачной лестнице.

Я вихрем промчалась через двор и распахнула ворота.

Он уже не пытался привалиться к деревянной калитке. Он лежал на земле, и пыль под его головой медленно чернела, напитываясь кровью. Красная кровь текла у него из-под опущенных век, а над нашими головами безжалостно пылало жаркое небо четтанского дня.

– Унди… – выдохнула я, опускаясь в горячую пыль и осторожно приподнимая его голову. – Как же ты, Унди? Ну ничего, я сейчас… Унди? Ты меня слышишь? Унди!!!

Его губы с видимым усилием шевельнулись, но слов я не расслышала. Глотая жгуче-горькие слезы, я склонилась к единственному человеку, который был мне дорог под солнцами.

– Иль… – сказал Унди и замолк. Потом судорожно вздохнул и добавил: – Гор.

Слипшиеся от крови ресницы дрогнули в последний раз. Губы расслабились, рот приоткрылся, и лицо Унди вдруг стало чужим до неузнаваемости. Я вздрогнула. Струйка крови сбежала по щеке Унди и обожгла мне запястье.

Хлопнули створки ворот. Кто-то из людей Беша выглянул посмотреть, что происходит и почему так тихо. И сразу стало громко. Несколько самых расторопных бросились в разные концы улицы – нагнать убийцу, который посмел напасть на человека Беша у самого бешевского логова. Я понимала, что смерть Унди их не слишком огорчила, что они рванулись разыскивать убийцу не столько из-за Унди, сколько потому, что тот нарушил территорию шайки, – и все равно чуть не побежала вместе с ними.

Но я еще с крыши видела, что улица была пуста от перекрестка до перекрестка. Умирающий Унди появился словно бы ниоткуда у самых ворот. А его убийца не появлялся вовсе. И это было странно, чудовищно, непонятно – но мне было слишком больно, чтобы я могла еще и удивляться. Или пугаться. Или пытаться понять.

Я словно приклеилась к столбу, не в силах сделать даже шаг в сторону. Меня отодвинули с дороги, как неживой предмет. Бездыханное тело Унди затащили во двор, прибежала старая повариха Фонья и заголосила над телом, на ее вопли откликнулись собаки – и наши, и соседские…

А я, когда наконец смогла шевелиться, убрела прочь, чтобы ничего этого не видеть. Все случилось так быстро – так быстро, так непонятно и так непоправимо. Я не могла поверить, что Унди больше нет. Я шла, спотыкалась, оборачивалась, смотрела на неровную цепочку своих следов в пыли и бессмысленно повторяла: «Как же так? Ну как же так?» Мне хотелось идти, не останавливаясь, пока хватит сил, – чтобы моя безнадежная боль устала брести следом и осталась позади. Мне хотелось не думать, не чувствовать, не существовать в этом глупом и несправедливом мире, где можно вот так запросто потерять человека.

Навсегда потерять. Насовсем.

Четтан равнодушно смотрел на меня из небесной выси. Светилу было безразлично, что старый пьяница Мышатник больше не увидит его…

И ведь я даже не поняла последних слов Унди. Я не знаю, что они значат. «Иль» и «гор»… Или это было одно слово? «Ильгор»? Что хотел сказать мне Унди, умирая? Что?

Его хоронили на следующий день. И Беш, и могильщики, и отпевавшие покойника Чистые братья – все торопились покончить с неприятным делом до праздника урожая. А я была рада, что похороны моего учителя пришлись на синий, меарский день, и мне не надо быть вместе со всеми на кладбище. Ну а Карсу туда, понятное дело, брать не стали.

Быть может, мне хотелось оставить себе лазейку – возможность думать об Унди так, словно он когда-нибудь вернется? Глупо, конечно. Но… ведь я не видела своими глазами, как засыпают землей его тело.

Не видела.

Кто-то дернул меня за рукав. Негромко заворчал вулх. Прежде чем я успела обернуться, откуда-то у меня из-под коленки прозвучал скрипучий голосок:

– Зачем тебе гусь, раз ты его не ешь? Отдай мне!

Я тихо ахнула.

Раскорячившись на деревянном полу, ко мне тянул кривые ветки сучковатый пенек. Маленькие черные глазки-ягодки воровато поблескивали в трещинах коры.

– Смутные дни! – восторженно сказала я. – Корняга?! Не может быть! Ты откуда?

– Из леса, – проворчал корневик. – Жрать дашь?

Я не глядя отрезала гусю ногу и протянула Корняге. Мне, конечно, было интересно взглянуть, как лесной пенек будет расправляться с гусем. Но еще интереснее мне было узнать, как он оказался в Сунарре.

– Жри, только отвечай как следует, – сурово сказала я. – Неужели ты за нами увязался?

Корневик разинул пошире дупло, которое заменяло ему рот, сунул туда гусиную ногу, захлопнул дупло и несколько мгновений напряженно таращился прямо перед собой. Потом встряхнулся – только сучья затрещали! – и снова открыл дупло со словами:

– Еще жрать дашь?

– Тьма тебе за шиворот! – уважительно отозвалась я и потянулась за второй гусиной ногой. Однако в последний момент спохватилась и предложила мясо вулху. Вулх мгновенно захрустел косточками, а Корняга скрипуче вздохнул.

– Сначала расскажи, – ехидно напомнила я. – А то знаю я твою привычку исчезать на полуслове. Так как ты здесь оказался?

– Люди привезли, – ответил корневик, скосив блестящие глазки на гуся.

– А сами они где? – спросила я.

– Во-он, пиво собрались пить, – махнул корявой веткой пенек.

Я посмотрела туда, где за дубовым столом рассаживались четверо здоровенных лбов. Больше всего они мне напомнили разбойников, с которыми по милости Корняги нам пришлось свести знакомство в первый же день скитаний по Диким землям. То ли из соседней шайки лесные братцы, то ли остатки той самой, с которой мы разобрались у озера.

– Так это они тебя пиво пить научили? – догадалась я.

Корняга кивнул. Я с сожалением посмотрела на свою почти полную кружку и молча протянула ему. Корняга так же молча принял кружку и вылил ее содержимое темной струйкой себе в дупло.

– Хорошее пиво, – проскрипел он с видом знатока.

Я вдруг рассердилась. И чего это я погань лесную в друзья записала? Пивом пою, мясом угощаю… А он мне, между прочим, врал без зазрения совести неоднократно.

– Значит, когда я тебя в лесу про Каменный лес спрашивала, ты сказал, что ничего не знаешь, – зловещим тоном произнесла я. – А какого джерха вы с дружками здесь делаете? Куда это вы шли, что в Сунарру попали?

– За тобой, госпожа, – охотно ответил пенек и протянул ко мне кривую ветку. – То есть за вами.

Мда-а… Хороша история. Я задумчиво отхватила кинжалом кусок мяса от остывшей тушки гуся и отдала корневику. Шли, значит, по нашим следам четыре дуболома и пень корявый. Да так умело шли, что мы-люди их не заметили, а мы-звери не учуяли. И красным днем шли, и синим – не зная ни сна, ни отдыха. И след наш запутанный за семь – то есть за семь и семь, всего четырнадцать – дней не потеряли. Ушлые ребятки. Непростые. Что за люди эти четверо? И люди ли они вообще? И зачем они, интересно, нас выслеживали?

– А зачем это вы нас выслеживали? – мрачно спросила я.

– Меч твой нашему колдуну сильно понравился, – проскрипел Корняга. – То есть ножны.

Ух, Тьма! Еще и колдун… Не он ли на нас живое облако вчера натравил? Магические ножны я никому не отдам! Мне вдруг расхотелось задавать Корняге дальнейшие вопросы. До Сунарры лесная компания вслед за нами дошла – ну и демон с ними, все равно их теперь можно в расчет не брать. Отсюда им уже не вырваться. Только я им это сообщать не стану. Я с ними вообще разговаривать не желаю. А желаю я, кажется, поскорее убраться из таверны.

И Кхисс что-то задерживается… Да уж, лучше я его снаружи подожду.

Я смахнула остатки гуся в кожаный мешок, а мешок сунула в походный двумех, который держала под столом.

Корняга жалобно скрипнул, но смолчал.

– Бывай, Корняга, – сказала я, поднимаясь с места. – Нам пора. Одинец?

Вулх оскалил зубы и глухо заворчал, глядя мне за спину.

Я обернулась.

Здоровенный мужик с неприятной рожей, одетый почему-то в теплую меховую куртку, какие носят только на севере, тянул ко мне мосластые руки.

Я сначала даже не поняла, отчего так встревожился Одинец. А потом вдруг что-то случилось с моим зрением. Я увидела, как с огромных пальцев чужака словно капли жира падают тяжелые сгустки темно-лилового огня. Каждый его палец заканчивался ослепительно сверкающим огненным когтем – скорее даже не когтем, а острым огненным шипом. И все эти шипы целились мне в лицо.

Видение мелькнуло и погасло. Я снова видела лишь разбойника в рваной куртке, который зачем-то вытянул руки и растопырил пальцы.

Тьма тебе в задницу, колдун! Я подхватила двумех и бросилась к двери, пригнувшись и петляя между столами как заяц – на случай, если колдун попытается швырнуть в меня невидимым пламенем. Вулх серой тенью метнулся за мной. Краем сознания я отметила, что немногие посетители таверны остались безучастно сидеть на местах. Ну что ж, теперь я знала причину их равнодушия.

Мне не хватило лишь нескольких шагов – или нескольких мгновений, это как посмотреть, – чтобы выскочить за дверь. Трое лесных разбойников, радостно ухмыляясь, встали у нас на дороге. Двое крайних держали в руках длинные ножи, а средний лениво потянул из ножен меч. Вулх, оскалясь, замер рядом со мной.

Я оглянулась. Колдун шел к нам на полусогнутых ногах, приседая на каждом шаге, словно тащил непомерную тяжесть. На долю мгновения передо мной мелькнул образ призрачно-лилового костра, пылающего между его разведенных рук, и я решительно повернулась обратно к разбойникам. Уж лучше с ними драться, чем с колдуном – и да хранят меня добрые джерхи!

В следующее мгновение меч вывернулся из руки среднего разбойника и, звеня, покатился к моим ногам. Разбойник остолбенел. Я растерялась. А вулх прыгнул.

Серый зверь обрушился на человека и свалил его с ног. Разбойник глухо крякнул и уперся ладонями вулху в грудь, пытаясь оттолкнуть звериную морду. Два других разбойника одновременно вскинули ножи, целясь вулху в загривок. А я и не заметила, как меч оказался у меня в руке.

Правду сказать, мечом я владею не блестяще. Хуже, чем кинжалом. И уж конечно, хуже, чем метательным ножом. Поэтому и предпочитаю – в человеческом облике – решать серьезные вопросы на расстоянии, а не в ближнем бою. Но кое-что умею и вблизи.

Покрепче перехватив двумех левой рукой – тяжеловат, ну да ладно, – я крутнула меч над головой. По-разбойничьи свистнул воздух. Мой меч выбил нож из руки правого противника, разрубив ему пальцы, и полоснул по плечу левого. Первый враг охнул и отпрыгнул в сторону. Второй кратко выругался и в стремительном развороте пырнул меня ножом прямо в лицо.

Я только и успела, что отвернуть голову, – и нож разбойника, вместо того чтобы вонзиться в глаз, рассек мне правую бровь.

В том самом месте, где никогда не было шрама. А кровоточащая рана однажды была. И летящий в глаз вражеский нож – был.

Из глубин моего сознания раздался неистовый рык взбешенной Карсы. Вторя ему хриплым эхом, с моих человеческих губ сорвался боевой клич. Страх и боль перестали для меня существовать – осталась только ярость, обжигающе-красная, как пламя Четтана. Ярость умножила мои силы.

Я врезала разбойнику двумехом под дых и тут же, размахнувшись, обрушила меч ему на шею. Он успел уйти от удара, отпрянув назад, но поскользнулся и свалился на пол. Его товарищ не был столь удачлив. Я стремительно бросилась к нему, и он отлетел к стене с разрубленным плечом. Третий разбойник боролся с вулхом. Я занесла меч, примериваясь, как бы ударить человека, не повредив зверю. И тут позади меня раздалось пыхтение колдуна.

Этот звук вернул мне способность бояться – и способность трезво рассуждать вместе с ней. Темное небо! Путь к бегству расчищен. Почему мы еще здесь?!

– Одинец, уходим! – крикнула я. – Быстро!

Хвала богам, вулх повиновался немедленно. Он вывернулся из захвата разбойника, одним прыжком перемахнул порог таверны и устремился к конюшне. Я бросилась за ним.

И тут же у меня за спиной полыхнуло фиолетовое пламя, на мгновение выстелив передо мной мою четкую черную тень. Я невольно зажмурилась.

Сильные руки схватили меня за запястья, и голос северянина Кхисса произнес:

– Проводника я не нашел. Что здесь происходит?

Я открыла глаза, и мне стало почти стыдно за свой взъерошенный вид – так спокоен был северянин. Он смотрел на меня доброжелательно и насмешливо, как… как я на Корнягу. Или как хоринг на человека. Другими словами – как взрослый на несмышленое дитя.

– Там колдун. – Я дернула подбородком в сторону таверны. – И разбойники. Они все время шли за нами и… – Тут я сообразила, что именно он сказал. – То есть как – не нашел?! Да скажи наконец, зачем нам проводник?

– Все просто, – сказал шаман Кхисс. – В Сунарру вошли Одинец с карсой – значит, Тури с вулхом вообще-то могут выйти из города. Но Сунарра не захочет вас отпускать. Вы заблудитесь в перекрестках и поворотах, вы потеряете направление и повернете назад – и тогда вам уже вовек не будет пути отсюда. Я искал кого-нибудь из местных жителей, знающих все улицы и переулки, – такого, который на самом деле мог бы покинуть Сунарру, но сам этого не знает. Кого-то, кто пришел сюда не своей волей, а был привезен насильно. Должны быть здесь такие, должны! Но я их пока не нашел.

– Я знаю дорогу, – раздался снизу скрипучий голосок. – Меня везли в мешке, но дорогу я помню.

– Это Корняга, – устало сказала я Кхиссу. – Он врет.

Кхисс с интересом посмотрел на меня. Затем опустил взгляд на Корнягу.

– Нет, он не врет, – неожиданно весело сказал шаман. – Память у корневиков отменная. Ну что, шустрый пень, будешь проводником?

– А что заплатишь? – тотчас осведомился Корняга, и его черные глазки маслено заблестели.

– Ну, сейчас я тебе точно сучья пообломаю, – грозно сказала я и сделала шаг к пеньку.

Кхисс остановил меня движением руки.

– Заклятие против червяков дам, – серьезно ответил он Корняге. – Станешь такой ядовитый, что ни один червяк тебя не возьмет.

Корневик вдруг растянул дуплецо рта в радостной ухмылке от сучка до сучка.

– Я и так ядовитый дальше некуда, – проскрипел он. – Ладно, выведу задаром. Поехали!

Ветер приветствовал нас радостным ржанием. Кхисс извлек откуда-то из складок плаща яблоко и протянул жеребцу на ладони. Я с неожиданной ревностью отметила, как нежно коснулся губами ладони северянина мой вороной конь, и тут же одернула себя – некогда. Некогда мне чувствовать всякие чувства, тем более неприятные и несправедливые.

Я быстро оседлала Ветра, вывела из конюшни и вскочила в седло. Кхисс подсадил Корнягу, и плутоватый пенек ловко устроился у меня за плечом – словно всю дорогу там путешествовал. Шаман вскинул руку в прощальном жесте.

И только тут до меня дошло, что это значит.

Я чуть не спрыгнула с коня.

– Кхисс! А как же ты? Ты не…

Северянин терпеливо улыбнулся.

– Шаман и знахарь Кхисс пришел в Сунарру своей волей, – сказал он. – Да, Тури, я останусь здесь. Но ты не волнуйся, я не пропаду. Мне еще нужно сделать в Сунарре пару дел.

Я вдруг вспомнила про разбойников и колдуна в таверне. Удивительно, что они до сих пор не выбрались наружу. Я подозрительно посмотрела на шамана. Но Кхисс, как видно, решил, что разговор закончен. Он пронзительно свистнул и хлопнул Ветра по крупу.

Застоявшийся в конюшне вороной вихрем вылетел со двора. Я не успела даже оглянуться на Кхисса – мне пришлось вцепиться в повод и пригнуться к шее коня, чтобы удержаться в седле.

Вулх стремительными прыжками несся следом.

Весь путь от таверны до окраины города слился у меня в пеструю неразбериху домов и заборов, которые мелькали мимо, как мелькают лица зевак, когда кружишься на ярмарочной карусели. Корняга выкрикивал у меня из-за плеча краткие команды своим скрипучим голосом: «Вперед!», «Налево!», «Поворот!», «Сюда!» – и Ветер его понимал. Во всяком случае, я надеялась, что он понимает – потому что я все равно не успевала им управлять. Ветер летел вперед, как одержимый.

Очередной поворот вывел нас к каким-то огородам, и из-под копыт жеребца сочными клочьями брызнули капустные листья. Я ошалело закрутила головой из стороны в сторону. Яркий свет Четтана неожиданно ударил меня по глазам, – а когда красные пятна перестали застилать мир, я обнаружила, что впереди, насколько хватало глаз, расстилается безлюдная холмистая равнина.

Проклятая Сунарра осталась позади.

– Все, выбрались, – скрипнул Корняга.

Обернуться я не посмела. Только вздохнула с облегчением и ударила Ветра пятками в бока, хоть он и не нуждался в том, чтобы его подгоняли. Прочь, прочь, подальше от Сунарры! Я не успокоюсь, пока между нами не пролягут равнины, леса и реки.

Вулх вырвался вперед, и вороной наддал ходу.

Мы спешили в У-Наринну.

Четтан висел в зените, заливая мир красным жаром.

– Вода есть? – зашевелился Корняга у меня за плечом. – Или пиво?

– Хрен тебе пиво, – мстительно сказала я. – И мне хрен. И Одинцу. Чтоб никто и думать не смел о таких вещах до самого Каменного леса! Ясно?

– Это вам нельзя, – проскрипел корневик. – Мне можно. Я сам никуда. Меня везут как поклажу.

– Вот и молчи, как поклажа, – с тихой яростью сказала я. – Не то я на твою голову дятла найду.

Корняга умолк. Но через каких-нибудь пару минут меня замучила совесть, и я отыскала ему в сумке флягу с водой. Прислушиваясь к тому, как корневик возится у меня за плечом, я затаенно улыбалась.

Почему-то – джерх его знает, почему, – я была рада, что вредный пенек теперь с нами.

До вечера мы проделали такой кусок пути, которого, наверное, нам еще ни разу не удавалось проехать за день. Конечно, я говорю о красных днях. Пока еще моя память о днях Меара обрывочная, неполная. Но она с каждым днем будет становиться все полнее, пока наконец мы с Карсой не сольемся в единое целое. Я чувствую. Я знаю.

Мы двигались на юг, и Четтан, спускаясь все ниже, неизменно грел мне правую щеку. Царапина над бровью засохла. Следующим четтанским днем ее уже не будет, и следа не останется – как не осталось от той давней раны.

Только в душе остался след. Навсегда.

Тело оборотня восстанавливает себя без повреждений – но какое счастье, что этого не происходит с душой! Поистине несчастным был бы человек, душа которого на каждом пересвете становилась бы прежней, стирая память о прожитом дне. Неспособный нести в себе след боли или радости, он не смог бы даже осознать своего несчастья. Страшная судьба. Хуже смерти. Ведь наша память – это и есть мы. Ну по крайней мере изрядная часть нас.

(Карса мысленно лизнула мне щеку.)

Ближе к вечеру нам все чаще стали попадаться березовые и терховые рощи, а перед самым закатом впереди замаячила темная полоска леса. Когда до опушки осталось три-четыре перелета стрелы, я остановила коня. Лучше встретить пересвет на открытом месте, чем в незнакомом лесу. И потом мне хотелось как следует разглядеть звезды.

Я снова не стала разжигать костер. А ведь в начале пути я попросту не представляла, что могу встречать пересвет одна в Диких землях, да еще и без костра. Стоп! Откуда это взялось – «одна»? Ах да, я ведь тогда еще считала своего спутника обычным зверем…

Я посмотрела на вулха. Его глаза блестели кровавым блеском, отражая закат.

Что я скажу ему через несколько минут, когда Четтан уже скроется, а Меар еще не взойдет? В те краткие мгновения Тьмы, когда только и могут встретиться мадхет с анхайром?

Я сбросила магическую одежду и положила ее на двумех. Та-ак… Про вехи надо сказать обязательно. Про пять вех на пути к У-Наринне, которые назвал мне умирающий хоринг. И про Сунарру все объяснить. И про Корнягу. Хотя этот и сам про себя все объяснит. Я посмотрела туда, где к седлу Ветра был пристегнут ремнями Корняга. На всякий случай. Корневик укоризненно зыркал на меня маленькими черными глазками, но молчал. Жеребца я тоже на всякий случай стреножила.

Четтан проворно скользнул за горизонт. На темном небе проступили звезды. Я смотрела на них во все глаза, потому что звезды были чудом. Смотрела бы я на них так же восторженно, если бы они появлялись на каждом пересвете, а не только в легендарные Смутные дни? Не знаю. Думаю, да. Чудо не блекнет от повторения.

Я с сожалением опустила взгляд с неба на землю. Туда, где поднимался со звериных четверенек анхайр. Наверное, для кого-то превращение зверя в человека тоже было чудом – не меньшим, чем звезды. А для меня – просто жизнью.

Я улыбнулась и протянула руку:

– Здравствуй, Одинец.

Его рука была влажной и горячей. Он сильно сжал мою ладонь – то ли боялся, что я ее тотчас отдерну, то ли ему трудно было рассчитывать силы сразу после превращения. И неожиданно привлек меня к себе. Все его тело оказалось влажным и горячим.

Я замерла и, кажется, перестала дышать. Одинец тоже замер в неловкой позе, сжимая мою руку, и только наши сердца стучали часто-часто. С какой-то непонятной отстраненностью я заметила, что стук сердца анхайра замедляется, входит в обычный человеческий ритм, а кожа становится прохладной. Мое же сердце, наоборот, забилось еще быстрее, готовясь к превращению. Наверное, и тело мое стремительно раскалялось, только я этого не чувствовала.

Одинец наклонился ко мне и коснулся моих губ прохладными губами. И сразу перестал меня удерживать, разжал объятия. Я невольно отпрянула и отступила на шаг.

Синее зарево Меара вспыхнуло на востоке, и закон оборотня швырнул меня на четвереньки.

Тьма без звезд хлынула в мою смятенную душу.

ГЛАВА 16 Меар, день восьмой

Вы, наверное, уже привыкли, что рассказ мой начинается с пересвета, когда вулх становится Мораном. На сей раз будет не так.

Накануне, после изрядного количества пива в таверне «Услада рудокопа», что в Сунарре, мы с карсой и Кхиссом поднялись в предусмотрительно заказанную комнату, Моран сразу же рухнул на жесткое ложе и уснул, безмятежно и бездумно. Моран, но не вулх. Близкий пересвет вулха разбудил. Он шевельнулся в чужом теле, обеспокоенно заворочался, принюхался, но мало что учуял, потому что нос человеческий слишком слаб для вулха. Тогда он огляделся. И тоскливо завыл, одинокий и потерянный. Но к счастью, пересвет приблизился вплотную. И спящее людское тело стало меняться.

Моран очнулся, совершенно трезвый, спустя несколько минут после превращения.

Душная пивная пелена отступила, и я взглянул на мир глазами вулха. Мне совершенно расхотелось спать. Оборотни не спят.

Вулх был сильно встревожен. Карса! Рядом карса, рыжая кошка, с которой невозможно дружить и с которой тем более невозможно находиться в тесном человеческом помещении. Да с ней в одном лесу невозможно находиться, не то что в комнате. Вулх каждой шерстинкой чувствовал ее ненависть и жажду крови. Жажду крови вулха.

Я понимал, что вулх, как и я, драки не желает. Скорее он желает уйти. Не сбежать, просто уйти. Впрочем, если драка все же завязалась бы, вулх бы дрался. И неизвестно, кто одержал бы верх. Но я, Моран, неведомо как чувствовал и слепую нерассуждающую ненависть карсы. Очень женскую ненависть, основанную на голых чувствах. Ведь карса была женщиной.

Вулх – нет. Я даже изумился его холодному спокойствию.

Но карса не напала. Она бестолково потопталась на месте, словно боролась сама с собой. И осталась стоять рядом с Кхиссом, который придерживал ее за ошейник. Вулх стоял с другой стороны. Собранный, как пружина, но спокойный. А потом карса стала меняться и превратилась в обнаженного человека. В Тури.

Только когда она встала и начала одеваться, вулх расслабился. Кхисс отпустил ошейник и привалился к стене.

Я расслабился тоже. И на какое-то время растворился в вулхе.

Снова очнулся я попозже, и мне показалось, что мой вечный спутник-зверь позвал меня, человека, потому что происходит нечто важное, а сам он не в состоянии понять – что именно.

– …чистоты помыслов и чистого желания, – говорил Кхисс. – Стоит отвлечься, стоит поставить выше желания прийти в У-Наринну что-нибудь иное, например желание пива выпить, и все. Считай, вы пропали. Вы придете сюда, в Сунарру…

– Мы уже пришли, – зло сказала Тури, сидевшая на краешке ложа. Она нервно теребила рукав хорингского одеяния.

– …и никогда не покинете ее, – безжалостно закончил фразу Кхисс. – Ибо только тот доберется до У-Наринны, для кого это единственная цель. Вы свернули.

Тури некоторое время молчала.

– Значит, здесь живут только те, кто по той или иной причине не добрался до Каменного леса? Кто оказался недостоин? Кто не сумел совладать со своими мелкими желаниями в ущерб главному?

– Да. У них лишь одно утешение – они будут жить долго. Но это слабое утешение, потому что в их жизни не будет меняться абсолютно ничего. Сунарра – застывший город. Здесь все знают всех, еще со времен прошлых Смутных дней. И позапрошлых. И поза-поза – сколько угодно раз «поза» – прошлых. Именно поэтому они не спешили знакомиться с новичками. Зачем? Ведь впереди вечность. Если сразу лезть с расспросами, тогда никто не увидит представления. Веселого представления о новичке, который ничего еще не понимает и мечется в поисках выхода. А в Сунарре мало чего происходит, чтобы лишаться такого захватывающего зрелища.

Тури повесила голову. Ну, что же ты, рыжая?

Вулх даже приподнялся с коврика у входной двери, где лежал все это время. Хозяйка, не сдаваться! Сдавшийся – уже наполовину мертв, не забывай. Не веришь – спроси у карсы. Она враг, но она не трус, это вулх знал точно.

– Неужели у нас нет выхода, Кхисс? – спросила Тури блекло и тихо.

– Не знаю. У меня есть одна надежда… нужно проверить.

Тури тотчас вскинулась, я даже с дрожью почувствовал, как мигом вскипела ее горячая кровь.

– Какая? Какая надежда?

В ее глазах цвели молнии и решимость. Браво, рыжая! Я, Моран, точно бы в тебя влюбился.

– Я не знаю, играет ли это какую-либо роль, но… Все возможно.

Кхисс умолк на мгновение.

– Все дело в том, что…

Он поморщился, словно не мог подобрать слова, чтобы поточнее выразить свою мысль.

– Я потом расскажу. Спускайся вниз, перекуси, а я пока поищу… проводника.

Вулх при слове «перекуси» радостно завертел хвостом и невольно вытеснил Морана прочь, во тьму оборотнической души.

Перекусили неплохо. Гусь с какой-то растительной дрянью. Гусь вкусный, дрянь, как ни странно, тоже вулху понравилась. Пока серый брат с наслаждением поглощал содержимое широкой деревянной миски, я, Моран, тускло отсвечивал где-то на задворках его звериной души, изредка прислушиваясь к словам Тури.

– Надо отсюда выбираться, отдыхать потом станем. Как говаривал один хороший человек, доживем до урожая, тогда и будем малину жрать.

Я насторожился. Потому что тоже знавал одного хорошего человека, который любил так выражаться. Унди Мышатника, да охранят его душу от бурь заоблачные выси…

Наверное, вулх, прислушавшись к моим мыслям, чересчур внимательно уставился в лицо Тури. Девчонка столь же пристально взглянула в глаза вулху.

– Ты кто? – спросила она, словно я мог ей ответить.

Но ответа она не дождалась. Да и не ждала.

– Понимаешь, Одинец, – сказала она неожиданно дрогнувшим голосом, – жил в доме у Беша старый забулдыга Унди…

Тьма! Она на самом деле знала Унди Мышатника!

Вулх забеспокоился и постепенно оттеснил меня вглубь. Я только успел подумать, что Унди действительно зарезали в Айетоте, где обитал Беш Душегуб… И что у Беша была ручная карса. Карса, джерх забирай! Мадхет, несомненно, мадхет. То есть Тури. Она служила Бешу, пока не загрызла его. И не его одного. Ведь Лю в Дренгерт явился именно из Айетота, если верить стражнику по прозвищу Три Лапы. А ему я верил. Значит, Тури, рыжая бестия, это именно ты прикончила Беша Душегуба.

Я не одобрял убийств, но это был тот самый случай, когда я не стал бы возражать.

И еще я подумал: что знает Тури обо мне? О Моране? О резне в Плиглексе, когда мне пришлось убить шестнадцать человек, отъявленных, правда, негодяев, – знает? И стычке с номадами на южных границах – знает? О пьяном кожевнике, который забрался в мой дом в Торнсхольме перед самым пересветом, – знает?

Тьма…

Следующий раз Моран очнулся всего на миг, как раз тогда, когда зубы вулха щелкнули в полупяди от чьего-то искаженного бородатого лица, а совсем рядом с ухом свистнул меч, хвала небу, находящийся в руке Тури, рыжей бестии.

Драка. Снова драка. Которая по счету за последние дни? Моран не помнил, а вулх считать не умел.

Он умел только убивать… и еще любить. Хоть это не слишком-то совмещается в людском понимании. Убивать, защищая тех, кого любишь.

Едва вулх позвал меня, я снова выплыл из небытия. В небе пылал Четтан. Моран прищурился бы, наверное. Хотя вряд ли. Свет Меара синий, и оттого кажется более холодным, но куда ярче, чем теплое дыхание Четтана. Морана, то бишь меня, Четтан тревожит, а вулх привычен со щенячьего возраста.

– …то есть как не нашел? Да скажи наконец, зачем нам проводник? – спросила Тури с отчаянием в голосе. Лоб ее был в крови, рыжая шевелюра в полном беспорядке, и я с негодованием заворчал. Да кто посмел обидеть мою спутницу?

Потом я присмотрелся и увидел, что в руке у Тури меч, и лезвие его тоже красно от крови. М-да. Вероятно, обидеть ее не удалось. И ладно. У вулха саднило правое плечо, все время хотелось его полизать.

– В Сунарру вошли Одинец с карсой. Значит, Тури с вулхом вообще-то могут выйти из города.

Вулх слепо обрадовался. Выйти! Выйти! Прочь отсюда! Здесь вкусно кормят, но здесь же норовят обидеть хозяйку, больно колют в плечо холодным мертвым железом и друг-тот-что-внутри тоже хочет отсюда выбраться. Он не так быстр и ловок, как вулх, но, кажется, гораздо лучше понимает людей, которые от природы совершенно непонятны. Большей частью.

«В который уже раз нас спасет двойственная оборотническая натура? Лю знал, кого посылать в Каменный лес…»

В самом деле. Город привлек Одинца с карсой. Тури же с вулхом – совершенно другая парочка, как ни крути. Хотя ужасно обидно, что я совершил ошибку. И собственно, провалил все дело, лишил памяти и себя, дурня, и Тури, смелую девчонку-мадхета.

Мне стало джерховски стыдно за себя. Эх ты, герой драный. Сортиры тебе чистить, а еще лучше бы сдохнуть в яме у Чистых братьев. Потому что жизнь твоя никчемна, и ты способен только подвести спутника… спутницу, точнее. Которая всю дорогу только и занимается, что выпутывается из дурацких положений, в которых ты ее бросаешь на пересвете. И тебя, между прочим, вытаскивает.

Скотина ты, Моран, хоть и человек.

Я до того разозлился, что ухнул в черноту сознания вулха и долго оттуда не выходил. До самого пересвета.

А когда Тьма ненадолго объяла мир, лишь слегка рассеиваемая слабым светом крохотных звезд и вулх превратился в человека – телесно, – и я увидел рядом с собой Тури, с надеждой взирающую на меня, а вокруг – поросшую редкими деревцами равнину и стену леса невдалеке вместо домишек Сунарры, я понял, что Тури удалось выйти из коварного города. И вывести оттуда меня.

– Здравствуй, Одинец, – сказала Тури и протянула руку.

Наши ладони встретились. Я хотел сказать все, что думал, – кто я есть на самом деле и какой она молодец, но вместо этого просто крепко обнял ее.

Кажется, она много чего хотела сказать мне – предупредить, может быть, предостеречь от очередной глупости, но не успела. Судорога прошла по ее телу, и Тури упала на четвереньки.

Не прошло и нескольких минут, как край Меара высунулся из-за горизонта слева от меня. Карса, мурлыкнув, скользнула ко мне, встала на задние лапы, а передние положила мне на плечи. И лизнула шершавым языком мою опять небритую щеку.

– Прости меня, Тури, – сказал я сокрушенно. – Я опять все испортил.

Размышляя, отчего я такой неразумный пень, я оделся и подошел вплотную к Ветру. И почувствовал неодолимое желание протереть глаза.

Потому что я был не единственным пнем в округе. Еще один нагло восседал верхом на Ветре, даже был пристегнут к седлу коротким сыромятным ремешком.

– Привет! – проскрипел пень уверенно, чтобы не сказать нагло. – Я – Корняга.

– И хрен ли ты тут делаешь? – осведомился я достаточно неприветливо. Как-то не привык я разговаривать с пнями… если только я не общаюсь по давней привычке сам с собой.

– Я – проводник! – заявил пень. – Это я вывел вас из Сунарры. Можешь не благодарить, – великодушно разрешил он.

Я с трудом удержался от смеха и подозрительно взглянул на Корнягу.

– А не заливаешь?

– Что ты! – возмутился пень. – Я никогда не вру!

Наверное, я скептически ухмыльнулся. Мне-то не нужно было объяснять, что слова «Я никогда не вру» произносят только те, кто врет всегда.

– Ладно, – сказал я, отстегнув пень и вскакивая в седло. Корняга поспешно дернулся в сторону, чтоб я его не придавил, а потом вдруг проворно взобрался мне на плечо, вцепившись корешками в ремни курткоштанов. – Раз тебя не прогнала Тури, и я не стану гнать. Рассказывай. Но учти: если выкинешь такое, что мне придется не по нраву, я тебя пущу на растопку. На первом же привале.

Вряд ли Корнягу согрела перспектива стать дровами и согреть впоследствии меня.

– Что рассказывать?

– Все. Где тебя подобрала Тури. Зачем она это сделала. И почему, джерх возьми, еще не сожгла тебя, готовя ужин, потому что мне кажется, это единственное, на что ты годишься, деревяшка.

Корняга надулся. По крайней мере мне так показалось.

– Вот она, людская благодарность! Все вы одинаковы.

Я не стал уточнять, что к людям я, строго говоря, отношусь не вполне.

– Раз, – сказал я.

– Что раз? – не понял Корняга.

– Когда будет «три», я разведу костер, – охотно объяснил я.

– Уже говорю, говорю, – всполошился Корняга. – Тури подобрала меня тринадцать дней назад недалеко от Слезы Великана.

– Чего? – изумился я. – В первый день пути по Диким землям?

– Ага… Но на нее вскоре напали разбойники, и… в общем, она рассердилась.

– И что?

Корняга пошевелился на плече и забубнил дальше:

– И она меня бросила у озера. Но следом за ней пошли другие люди – колдун Панч и трое его дружков-лютиков.

– И ты с ними?

– А что мне оставалось? – захныкал Корняга. – Они грозились сжечь не только меня, но и весь окрестный лес.

М-да. На такую деревяшку это и впрямь подействовало бы. Колдун, значит, Панч и тройка лютиков… Любопытно. Еще один колдун.

– А зачем колдун шел следом за Тури?

– Ножны, – проскрипел Корняга. – Ему понравились ножны.

«Как же, ножны, – подумал я скептически. – И они хоронились тринадцать дней. Хотя мы тащились в такие, с точки зрения всего остального мира, гиблые места, что куда разумнее было напасть сразу же. Или на ближайшем пересвете, когда мы беспомощны».

«Стоп, – сказал себе я. – Они знают, что мы – оборотни?»

Холодный пот прошиб меня. Убить. Немедленно убить!

– Где они сейчас? – спросил я, браня себя самыми черными словами.

– Известно где, – довольно сказал пенек. – В Сунарре! И ни за что оттуда не выберутся без меня! Если они вообще живы после твоих зубов и клинка Тури…

Облегчение захлестнуло меня, подобно ливню, что проливается на иссушенную солнцем землю.

– Послушай, Корняга, – сказал я проникновенно. – Давай я тебя опять к седлу пристегну?

– А зачем? – подозрительно спросил он, на всякий случай сползая на самый край моего плеча.

– А затем, что ближайшие дни я тебя хрен куда отпущу. Понял?

Пенек не ответил. И правильно, а то услышал бы «два»…

Следующий час я размышлял, как удалось четверым лютикам пройти через все, пройденное нами. Через Запретный город, через каньон, через засаду хорингов и жадное гостеприимство вильтов… Хорингов, впрочем, мы же и перебили, так что их можно не считать.

Подозрительная все же история. Хотя среди четверки есть колдун. Панч. Враки, что они идут за ножнами «Опережающего». У-Наринна – вот их цель. Последнее время я весь мир готов был записать в путники к Каменному лесу.

Это хорошо, что их пожрала Сунарра. Если действительно пожрала.

– Эй, деревяшка! А что, мы с ними подрались?

– Да.

– Где?

– В таверне.

– И как?

– Здорово! Колдун, правда, жив остался…

Вот это – жаль. Если они сумеют ускользнуть из Сунарры и наши пути пересекутся где-нибудь под двумя солнцами, мне придется их убить, сколько бы их ни было – одного, двоих, троих или даже всех четверых.

Но что-то подсказало мне – из Сунарры выбраться невозможно. Мы – первые. И то лишь благодаря Тури и вулху. Ну, может, еще Корняге, который тоже попал в Сунарру не по своей воле. А подсказала мне это моя собственная память, оживающая в вулхе четтанским днем, и взгляд умницы-карсы.

У нас даже больше общего, чем я до сих пор думал, киса. Мало того, что мы оба – оборотни, так еще и ученики старины Унди. И Тури Мышатника очень любила, судя по вчерашнему рассказу о его гибели. О том, что Унди любил и я, тоже не стоит даже и упоминать, это очевидно.

Вот только две вещи меня настораживали. Тури моложе меня, хотя и ненамного. Но Унди, насколько она уверена, последние кругов десять перед смертью прожил у Беша в Айетоте. Я же совершенно ясно помню, что расстался с Унди семь кругов назад, в Гурунаре. Когда судьбе стало угодно вышибить меня оттуда в Риву. С тех пор я встречался с ним дважды, в Риве и Торнсхольме. Второй раз – чуть больше пяти кругов назад. Незадолго до того, как его убили.

Не мог же Унди жить в двух местах одновременно? Хотя Тури, кажется, упоминала, что Унди имел обыкновение исчезать куда-то, и довольно надолго.

И второе. Тури сказала, что убийцу Мышатника никто так и не увидел. А перед тем как окончательно уйти во Тьму, Унди назвал чье-то имя.

Ильгор.

Я не знал – кто это.

С этими мыслями я въехал в старый лиственный лес, и лес поглотил меня. Меня, Ветра, карсу, Корнягу. Всю нашу странную компанию. Должно быть, со стороны мы выглядели весьма забавно.

– Куда мы едем? – спросил Корняга, оживившись.

– Ты же проводник! – ехидно отозвался я. – Тебе виднее.

Пенек стушевался и забормотал что-то совершенно не поддающееся истолкованию. Я ему не ответил. Не говорить же – в У-Наринну?

– Давай рассказывай, чем занимался твой Панч и остальные лютики, – потребовал я.

Корняга некоторое время обиженно молчал – дулся, а потом не утерпел.

– Известно – чем… Грабили.

– В Диких-то землях? Кого?

Даже на такой простой вопрос Корняга ответил уклончиво и расплывчато:

– Ну… всяких. Путников.

«Он, видать, враль, каких мало», – окончательно убедился я.

Но вытащить из него правду мне не удалось. Вулх, шевельнувшись внутри меня, вдруг остро почувствовал внезапно приблизившуюся опасность, и меня окатила горячая волна его тревоги.

Я огляделся. Полуденный лес полнился обычными звуками – голосами птиц, шумом крон на ветру, далеким кличем фыркана, идущего по следу. Кто разбудил вулха? Кто прячется за зыбкой пеленой свежей листвы?

Ветер, напротив, был совершенно спокоен. Это меня совсем сбило с толку. Я привык доверять своему непростому коню, и если он спокоен, значит, можно расслабиться – к этому я привык давно. Как же тогда сопоставить это с тревогой вулха, лесного жителя?

Полный темных предчувствий, я выехал на старую-старую, уже покрытую молодой порослью просеку. Она тянулась с северо-востока на юго-запад, так что некоторое время я мог смело ехать по ней. Я и поехал.

Нервы у меня стали ни к джерху. Я дергался на каждый шорох, то и дело хватаясь за рукояти кинжалов. Но это все были обычные шорохи леса. Нам они ничем не угрожали. Карса не показывалась уже второй час, но я смутно чувствовал ее присутствие, и хоть это меня слегка успокаивало.

Вскоре я выехал к обрыву. Лес подступал к самому краю, и внизу, далеко внизу тоже шумел лес. Я невольно натянул поводья. Не люблю высоту…

Ветер встал.

«И что теперь?» – подумал я растерянно.

Корняга, дремавший все это время, встрепенулся у меня на плече.

– Чего встали?

Я покосился на него.

– А ты не видишь?

Он повертелся, стреляя глазами-щелочками. Потом с сомнением в голосе ответил:

– Не вижу… Лес кругом. Обычный лес.

– Я вижу, что лес, – проворчал я. – Как спускаться-то?

Обрыв тянулся в обе стороны, насколько хватало взгляда. Мне даже показалось, будто мы вновь оказались на краю каньона, только в другом месте, не на каменистой равнине, по которой носились стада могучих быков, а в бескрайних лесах Запредельного княжества.

– Куда спускаться? – озадаченно спросил Корняга. – Что с тобой, Одинец?

Я тупо уставился в пропасть. Что значит – куда? Что он, не видит ни бельмеса, или как?

Соскочив с седла, я с опаской приблизился к краю. Корняга покрепче вцепился руками-ветками в мою одежду. Заглянув за край, я с облегчением отпрянул. Не люблю высоту… С детства. Я оглянулся. Подобрал длинную сухую палку, помедлил немного и бросил ее вниз. С обрыва.

Тьма, до чего неприятно, когда чувства бунтуют и начинают рассказывать о мире совершенно разные вещи!

Слух подсказал мне, что палка с шуршанием упала на землю в нескольких шагах впереди меня. Словно никакой пропасти не было, а просека тянется и дальше. Глаза же убеждали, что палка, быстро уменьшаясь в размерах, падает на кроны еле различимых с высоты деревьев.

Тупо проводив ее взглядом, я попытался собраться.

Так. Спокойнее. Спокойнее, Моран. Давай еще раз.

Я подобрал валежину подлиннее и вознамерился швырнуть ее вслед за первой, но потом, перехватив поудобнее, осторожно попробовал окунуть ее в пугающую пустоту.

Валежина сразу же во что-то уперлась. Если бы не глаза, я бы решил, что просто в землю чуть впереди меня.

Вот наваждение!

– Эй, Корняга! – позвал я. Пенек тотчас встрепенулся.

– Я тут!

«Знаю, что тут». – Я едва не фыркнул.

– Что ты видишь перед нами? – спросил я будничным тоном, как мне показалось, спокойно.

Корняга на всякий случай осмотрелся.

– Просеку. Траву. Мурашек всяких. Палку, которую ты только что бросил.

– А пропасть?

Корняга озадачился.

– Какую пропасть?

Понятно. Он ничего не видит.

Тогда я плашмя лег на землю и закрыл глаза. Мир сразу стал привычнее, потому что остальные чувства сообщали мне о нем одно и то же. Я лежу на земле. Земля покрыта травой.

Тогда я осторожно пополз вперед, ощупывая все перед собой, прежде чем опереться. Мне показалось, что прополз я всего ничего. И я решился открыть глаза.

Я висел над пропастью. В нескольких шагах от обрыва. Просто висел, неподвижно, будто лежал на невидимом стекле. Ощущение было на редкость неприятное.

Осторожно-осторожно, словно я мог ненароком расколотить это невидимое стекло, я вернулся на край обрыва. Сел. И задумался.

Ветер, мой проверенный скакун, глядел на меня словно бы с недоумением. Ветер. Хм…

На краю обрыва неизбежно должен чувствоваться ветер. Я ведь слышу, как он треплет верхушки деревьев. А я ничего не чувствовал здесь, лежа на земле.

Такое впечатление, что на меня нагнали морок и пытаются испугать.

– Ах вы, сволочи! – прошипел я. – Жуки навозные, воронье, свиньи! Думаете, сверну? В вашу джерхову Сунарру? К пиву и гусятине? Шиш!

Я на миг прикрыл глаза, изгнал из головы суетливые опасения и страх высоты, сосредоточившись на желании увидеть правду. Увидеть то, что на самом деле лежит передо мной, а не пропасть, в реальности которой меня хотели убедить.

И мир впереди стал сначала тускнеть, потом – двоиться, а вскоре из-под навязанной мне картинки, оживая, как на рисунке хорингов, стали проступать и просека, и лес, и палка, которую я якобы швырнул в пропасть, и вторая, длинная, которую швырнуть не успел, и карса, стоящая в нескольких шагах впереди и с глубочайшим недоумением глядящая на меня, и трава, которую я примял, когда ползал…

Наваждение исчезло.

Я перевел дух. И победно огляделся.

– Что? – спросил я с издевкой. – Не вышло?

Мне, конечно, никто не ответил. Тогда я вскочил на Ветра и двинулся в путь. Еще ни разу, от самой мельницы на берегу Юбена, я не чувствовал такого горячего и непреодолимого желания дойти до Каменного леса. Во что бы то ни стало. Вопреки всему.

И в тот же миг вулх, ощутив себя в полнейшей безопасности, замер и растворился во мне.

До самого вечера я тянул по просеке, ни на что не отвлекаясь и внимательно прислушиваясь к себе, – а не подскажет ли мне вулх еще что-нибудь? Вулх молчал. Зато Корняга бормотал без умолку. Я узнал массу нового из жизни леса, но, по-моему, большая часть из этого была бессовестным враньем. Ну где это видано, чтобы деревья посредством магии боролись с лесными пожарами? Кто сказал, что с огнем можно поговорить? Как поверить, что река Плакса плачет в сумерках? Как она может плакать? Направить байки Корняги в интересующее меня русло я отчаялся, велеть ему заткнуться не захотел, потому что тишина действовала на меня гнетуще, вот и слушал всякую чушь, одновременно перебирая собственные мысли. Карса снова исчезла в лесу справа от просеки. Лес, кстати, незаметно из лиственного превратился в хвойный, в сосновый бор, где каждое дерево, казалось, дышит смолистым растительным здоровьем, а воздух едва не звенит от чистоты и прозрачности.

Корняга осекся на полуслове; слабо тренькнула тетива лука. Белооперенная стрела тонко свистнула и, коротко тюкнув, вонзилась в Корнягу. Корняга испуганно ойкнул.

Я соскочил с Ветра, словно на полном скаку меня сшибло нависшей над дорогой ветвью. Корняга трепыхался у меня на плече, я его тотчас сдернул.

Стрела была хорингская. Значит, меня всего лишь предупреждают. Даже дети знают, что хоринги из луков бьют без промаха. В любой сказке. Я имел дело с истинными хорингами лишь раз, и ни одной причины усомниться в справедливости этого у меня не возникло.

Влип. Смерть Иланда, Винора и третьего мне явно не простят. Мне. И карсе. Где она, кстати?

Впрочем, кто сказал, будто этим хорингам известно, что Иланда и остальных убили мы с Тури?

«Не дури, Моран, – уныло сказал я себе. – Хоринги знают все. И тебе этого точно никогда не понять и вовек не постичь. И – главное – ни в жизнь не оценить. Потому что они Старшие».

Ветер стоял посреди просеки, невдалеке от бронзовых сосновых стволов, но по нему никто не стрелял. Конечно же, я никого не видел вблизи. Только стволы. Те же сказки гласили, что заметить хоринга в лесу еще труднее, чем заставить его вогнать белооперенную стрелу не туда, куда ему хотелось. А видеть сквозь живую древесину я не умел. И вулх не умел. Хотя вулх мог бы учуять хорингов. Но вулху для этого нужен был его, вулха, чувствительный нос. Человеческий для этого не годился.

А в следующий миг я вдруг сообразил, что вижу прячущихся за стволами сосен хорингов. Троих. Нет, четверых. Ага, вон и пятый.

Тьма! Я видел сквозь стволы! Сквозь живую древесину!

Я не поверил себе – и тотчас перестал видеть. Сразу же.

Холодный пот сам собой выступил у меня на лбу. Тьма еще раз! Что творится? Ну-ка, с самого начала.

Я посетовал, что не вижу сквозь стволы. И захотел видеть.

И тут же увидел.

Потом решил, что этого не может быть, и видеть перестал.

Хм… Не почудилось же мне это? И я страстно пожелал снова видеть.

Стволы вдруг стали полупрозрачными, и фигуры хорингов вновь открылись взору – вполне ясно и отчетливо. Трое из пятерых уже были совершенно в других местах, ближе ко мне. Вот и четвертый перетек поближе.

А вон и карса. Крадется. Хочет напасть на крайнего. Нет, малышка, нет!

С проклятием я вскочил, в каждой руке сжимая по метательному ножу. Но было поздно. Карса прыгнула и сбила хоринга с ног. В нее тотчас же вонзились четыре стрелы. И еще четыре. И еще. И еще.

Первого хоринга я заколол с разгона. Не ожидал он, похоже, что я знаю, где он прячется. Во второго метнул нож. Кажется, попал. Но теперь сразу две стрелы вонзились уже в меня. И еще две. И еще.

Впрочем, нет, не вонзились. Моя волшебная одежда устояла против стрел. Против хваленых хорингских наконечников. Правда, от синяков это меня все равно явно не спасло.

Оставшиеся трое быстро отступили, унося убитых. Боятся, джерх на динне! Я все еще видел их сквозь стволы, но все хуже и хуже, их неясные силуэты таяли в бронзовой дымке, которая застилала все, что находилось дальше сотни шагов. Пока не исчезли вовсе.

Я метнулся к карсе. Она была еще жива, хотя истекала кровью. С отчаянием я взглянул на небо над просекой – до пересвета оставался еще час с небольшим. Дотянет ли?

– Держись, Тури, – прошептал я. – Держись.

Выдергивать стрелы было нельзя. Только повредит. Эх, пересвет бы сейчас, изменяющееся тело оборотня само извергнет из себя чуждый металл наконечников и исцелит раны. Только бы дожила до пересвета!

– Держись, киса… Уже скоро…

Карса приоткрыла на миг глаза и попыталась лизнуть меня в руку. Я погладил ее по окровавленной голове. Рука моя заметно дрожала. А в душе стало на удивление пусто.

Невесть откуда выполз Корняга с пучком каких-то широких листьев. Кажется, листьев тысячесила.

– Думаешь, поможет? – спросил я, принимая листья.

– Хоть боль приглушит, – невыносимо скорбным голосом ответил Корняга и снова куда-то поспешил.

Тысячесил если и не слишком помог, хотя бы приостановил кровь. Теперь она едва сочилась из-под впившихся стрел. Тури, не открывая глаз, притихла, стала ровнее дышать и реже вздрагивать всем телом.

– Держись, – твердил я, словно зачарованный. – Держись.

Как увели Ветра, я даже не заметил. На лес стали валиться синие сумерки; пересвет близился. Вулх забеспокоился, заворочался внутри, щекоча пушистым хвостом стенки моей души, но мне, честно говоря, сейчас было не до него. Я держал в ладонях голову карсы и изо всех сил пытался поддержать в ней жизнь. Мне казалось, что из ладоней вытекает призрачная река некоей странной нематериальной силы, некая аура жизни, которая подпитывает угасающие силы карсы. Я почти видел тусклые струи, текущие к моей спутнице, и искренне верил, что действительно помогаю ей. И еще чувствовал, что карса цепляется за меня, что она все понимает и пытается подстроиться под мои усилия.

Тихое ржание немного отвлекло меня; я оглянулся, стараясь не потревожить раненую спутницу. Длинноволосый хоринг в коричневой куртке и серо-зеленых штанах уводил моего коня вдоль по просеке, и тот даже не сопротивлялся, шел покорно, словно за мной или Тури. Второй хоринг стоял рядом и держал за лапу-ветку бедного трепыхающегося Корнягу. Корняга, кроме того, что трепыхался, еще ругался, словно в дым упившийся ремесленник из дренгертских мастерских.

– Встань, оборотень! – сказал хоринг жестко.

Я бережно убрал ладони из-под головы карсы и метнул нож. Хоринг отбил его небрежным движением короткого узкого клинка. А мне-то казалось, что моя рука быстрее молнии.

В следующий миг мое горло пробила пущенная третьим хорингом стрела. Никогда еще я не испытывал такой жгучей и беспощадной боли. Наверное, боль хлынула из меня, словно вода из лопнувшего кувшина, потому что карса дернулась и жалобно захныкала, как обиженный ребенок. И сразу затихла.

Мир померк у меня в глазах. Вулх в панике заметался, но его время еще не пришло. Тело мое обмякло и стекло на примятую траву. Я еще слышал, что вокруг происходит, но жизнь постепенно покидала анхайра по имени Моран.

– Она тоже оборотень?

– Да.

Звук, словно пнули куль с мукой.

– Готова. Издохла, Тил.

– Крикни Ганиону, чтоб привел коня. Этого заберем с собой.

– Ганион!

Потом протяжная фраза на наречии хорингов. Я пропустил ее мимо угасающего сознания.

– Отпусти меня! – хныкал Корняга. – Все расскажу, все, только отпусти!

Я из последних сил попытался ощутить к изворотливой деревяшке презрение, но почему-то не смог. Наверное, слишком ослаб.

Чья-то холодная рука коснулась моей руки и вытащила из-за пояса хадасский кинжал.

– Быстрее, Ганион! Он умирает.

Я и вправду умирал.

Но тут на просеке появился еще кто-то.

– Не слишком ли вы спешите, шерхи?

Голос был удивительно знакомый, но я никак не мог вспомнить – чей.

– Дост? Клянусь Радугой – ты вездесущ! Что тебе нужно здесь?

– А вам?

– Я не отвечу тебе, рианар, ты ведь знаешь это.

– Знаю.

– Тогда зачем ты пришел?

– Затем, чтобы отогнать смерть от тех, кому еще рано во Тьму.

Последний звук, который запомнила моя человеческая половина, я не смог внятно истолковать. Сумерки заволокли и просеку, и весь мир, и мою угасающую душу.

Пришел пересвет.