Идущие в ночь

ГЛАВА 17 Четтан, день девятый

Темнота донесла до меня слабый стон. Звериный или человеческий – я не знала. Карса, это ты?

Молчание.

Одинец? Отзовись, анхайр!

Молчание.

Я привычно напрягла мысли, чтобы выбраться из глубин сознания к свету и звукам, к свежему воздуху внешнего мира. Но внезапно серая душная муть хлынула мне в глаза, в уши, в глотку. Я задохнулась и судорожно забарахталась во тьме. Наверх, скорее наверх!

Страшная боль пронзила меня. «Смерть, – поняла я. – Умираю». Карса?! Карса, что с тобой? Что с нами?! Ох, как больно… Не должно быть так больно, не может быть. Я ведь не чувствую тела – что же болит?

Безвольным и бесформенным сгустком боли, как разбитая штормом медуза, я опускалась назад в глубину.

«Очнись и действуй, – сказал чей-то холодный властный голос. – Встань на ее пути. Ты еще можешь перехватить ее и вернуть».

Вернуть ее? Кого – Карсу? Откуда?

«Из Тьмы. Быстрее!»

Из Тьмы? Неужели внизу – Тьма?! Или вверху?

«Здесь нет ни верха, ни низа. Ты сама облекаешь чувства в привычные образы. Позови ее – и ты убедишься».

Хэй, Карса-а!

И Карса откликнулась на мой зов. Но не голосом.

Серый туман вдруг рассеялся, и оказалось, что я стою на дороге. Блеклый мертвенный свет исходил от неровных плит у меня под ногами. Дорога выглядела заброшенной – плиты растрескались, и в трещины пробивалась призрачная трава. Видно, не часто по ней ходят…

Фиолетовая вспышка прорезала тьму. Оглушительный раскат грома посмеялся над моими мыслями.

Впереди на дороге, на расстоянии полета стрелы от меня, огромная кошка присела и сжалась в комок. И подняла на меня растерянный взгляд.

Стой на месте, Карса. Не смей идти дальше!

Что-то коснулось моей ноги. Я опустила глаза. Шерсть вулха была насквозь пропитана мертвенным сиянием; и моя рука, которая легла ему на шею, тоже бледно светилась. Вулх не глянул на меня, он смотрел вперед.

Как вулх оказался здесь? И зачем?

Я проследила за его взглядом и увидела, что рядом с призрачной карсой на дороге стоит человек. Нагой мужчина, кожа которого источала то же самое свечение, что и все вокруг. Почему-то я не заметила его прежде. Словно повторяя мой взгляд на вулха, карса обернулась к своему спутнику. Но Одинец не ответил ей взглядом, потому что смотрел на вулха. То есть – на себя самого.

Алая зарница полыхнула над нами. Грома не было.

Я и вулх, мы стояли в двух шагах перед необъятным зеркалом. Красные блики играли на поверхности стекла – а по ту сторону все было залито синим светом, и оттуда смотрели на нас карса и человек. И дорога отражалась в неожиданно возникшем зеркале, одинаковая по обе стороны зеркальной грани. Дорога во Тьму – и ее отражение, дорога из Тьмы.

Одна и та же дорога. Только направления разные.

Мы стояли на ней все четверо. Карса и Одинец, я и вулх. Шагнувшие во Тьму и вставшие у них на пути. Два зверя и два человека…

Нет, неверно! Нас здесь только двое, я и Одинец. Мы – и наши отражения. Наши половины. Наши вторые «я», убитые и изгнанные из мира во Тьму. Замри, Карса. Не двигайся, Одинец. Ни шагу дальше! Вас убили, но мы с вулхом пока еще живы. Кто-то старший и сильный отправил нас за вами, чтобы мы четверо… то есть мы двое… просто мы… Чтобы мы, мадхет Тури и анхайр Одинец, вернулись из Тьмы.

Синяя молния растеклась по черноте и зашипела, как сало на сковородке.

Я больше ничего не видела. Только чувствовала. Я чувствовала, что мы с Карсой слились воедино. И я ощущала присутствие Одинца рядом с собой. И еще я знала, что за спиной у нас Тьма, – а значит, нам нужно идти вперед.

Мы сделали шаг…

Впереди нас ждала боль.

Я очнулась в теле, которое уже не ощущало себя единым. У меня больше не было тела – только жалкие клочья плоти, нанизанные на скелет безжалостной боли, точно на раскаленный вертел. Ничего, вытерплю. Главное – продержаться несколько минут, не позволить сознанию ускользнуть во Тьму. Окрепшее за последние дни чутье оборотня говорило мне, что до пересвета осталось совсем немного.

Я с трудом подняла непослушные веки. После призрачных, невещественных образов Дороги-во-Тьму истинный мир ошеломил меня множеством оттенков и насыщенностью красок. Нас окружал хвойный лес, и черные силуэты сосен четко рисовались на фоне густо-синего зарева меарского заката. Это было красиво, как… как на живой картине хорингов, джерх побери! Я никогда еще не видела мир таким красивым. Вот только боль мешала смотреть.

Я попыталась шевельнуться и услышала хриплый стон. Мне понадобилось несколько долгих мгновений, чтобы понять – это мой стон. Голос был странно искажен – наверное, оттого, что в горле застрял жгучий комок боли. Судя по невыносимой боли, меня ранили именно в горло, и рана была смертельной.

Ничего, милосердный Четтан исцелит меня. Скорее бы пересвет! А что там с вулхом? Впрочем, сейчас он человек. Где ты, анхайр?

Я не могла вертеть головой в поисках Одинца, теряя последние силы тела. Тела, которое один раз уже рассталось с душой. Хорошо, что у меня была запасная… Да, правду сказать, я бы и не смогла повернуть голову больше одного раза. У меня едва хватало сил держать открытыми глаза. Поэтому я сосредоточилась и сквозь пелену собственной боли попыталась расслышать чужую. Это оказалось неожиданно легко.

Одинец был совсем рядом. Мне даже почти не пришлось поворачивать голову – только перевести взгляд.

Я встретилась с затуманенным болью, но вполне осмысленным взглядом зверя. В его призрачно-серебристых, отражающих синий закат глазах с вертикальными щелочками зрачков мелькнула радость узнавания, а в следующий миг… Наверное, точно такой же ужас отразился в моих – человеческих – глазах.

Я искала взглядом Одинца, и я нашла его, но на меня глянули кошачьи глаза карсы! И в тот же миг я поняла, что переполненное болью тело, которое я ощущаю как свое, – это человеческое тело. Тело мужчины. Светлые боги, что случилось?! На небе пока еще Меар, и наши тела послушны его воле. Тело мадхета имеет облик карсы, тело анхайра – облик человека. И я должна была очнуться в своем зверином теле, а очнулась в чужом человеческом.

Возвращаясь из вечной Тьмы, мы с Одинцом перепутали тела. Наши души поменялись местами.

Светлые боги, сжальтесь над нами! Верните наши души на место, когда весь мир погрузится во Тьму пересвета. Пожалуйста!

Мне страшно, невыносимо страшно.

Эй, кто-нибудь, помогите…

Темная тень склонилась ко мне. Знакомый властный голос, который больше не был холодным, а дышал теплом и участием, произнес:

– Не бойся, девочка. Теперь ненадолго усни. Все будет хорошо.

Жесткая ладонь ласково легла мне на лоб. И я растворилась в прикосновении…

На лесной просеке неподвижно стоял человек. Его правую щеку освещал синий луч заходящего Меара; показавшийся из-за горизонта Четтан окрасил его лицо багрянцем с другой стороны.

Человек смотрел прямо перед собой – на два лежащих на земле тела, что казались безжизненными. Но вот одно из них зашевелилось, меняя форму – как комок глины под пальцами гончара, как железо в плавильной печи. Человек нагнулся и стремительно выхватил из пышущей жаром плоти оборотня темную от крови стрелу.

В тот же миг отблеск Меара на его лице погас, и зашевелилось второе тело. Человек склонился над ним.

Я пришла в себя бодрой, здоровой и слегка растерянной – как обычно на восходе Четтана. Только это не был обычный восход. Четтан уже высоко поднялся на небе, и под его жаркими лучами на стволах сосен выступили капельки душистой смолы. Воздух хвойного леса был упоительно горек.

Все происшедшее на пересвете казалось мне больным и безумным сном. Что было на самом деле, а что мне привиделось? Не знаю. Да и знать не хочу. Главное, что я живу. И мир прекрасен!

Взгляд мой упал на незнакомца, который стоял ко мне спиной и поправлял сбрую на Ветре. В паре шагов от него вулх, встопорщив шерсть на загривке, осторожно обнюхивал кучку сломанных стрел.

Я потянулась к одежде, которую кто-то заботливо сложил у моих ног.

Затрещали сосновые иголки, и на просеку выбрался приземистый пенек.

– Мастер Дост, – проскрипел он, – они еще там, у оврага. Только я туда больше не пойду! Там страшно.

Незнакомец повернулся к пеньку. Я торопливо влезла в сапоги и шагнула Корняге навстречу.

– Доброе утро, пень корявый! – нежно сказала я. – Я сегодня всех люблю, даже тебя.

Незнакомец – надо полагать, именно его корневик назвал «мастер Дост» – нагнулся к Корняге и ухватился за застрявшую в пеньке стрелу. Корняга испуганно дернулся и вцепился корнями в землю. Стрела, как видно, засела глубоко. Досту пришлось приложить усилие, чтобы ее выдернуть. Он на мгновение задержал стрелу в руках, а потом переломил о колено и бросил обломки в кучку других таких же. И обернулся ко мне.

У него были очень темные глаза, резко очерченный подбородок и выразительный нос с хищным разлетом ноздрей – красивый нос, несмотря на то что переносица была когда-то перебита, и давний рубец перечеркивал ее белой полосой. Впрочем, считается, что шрамы украшают воина. В отношении Доста это было правдой.

– Всех – значит, и меня тоже? – улыбнулся воин и слегка склонил голову в знак приветствия. – Приятно слышать такие слова от красивой девушки, – продолжил он тем самым голосом, которым вчера велел мне идти во Тьму, – и я послушалась. – Жаль, что мне пора уходить.

– Благодарю за помощь, мастер Дост, – стесненно сказала я.

Дост кивнул. Вулх подошел к нему и ткнулся лбом в колено – тоже благодарил, наверное.

– Можете двигаться дальше по просеке, – сказал Дост. – Хотя зачем я это говорю? Ты ведь чувствуешь путь?

Я прислушалась к своим ощущениям и удивленно кивнула.

Да, я знала, куда нам идти. Знала уверенно и несомненно. Далекая У-Наринна, скрытая от нас лесами и горами, была видна моему внутреннему зрению совершенно отчетливо. Ее нельзя было не заметить – как нельзя не заметить Четтана в небе. Мне больше не понадобится спрашивать дорогу. Мне не нужны даже путеводные знаки хорингов. Теперь я просто не смогу заблудиться.

– Я чувствую путь, мастер Дост, – ответила я.

Воин поднял руку в кратком прощальном жесте и повернулся, чтобы идти. В последний момент я все-таки не выдержала и окликнула его:

– Мы… не можем тебе помочь?

– Нет, – скупо бросил Дост через плечо и зашагал прочь. Кровавый блик Четтана скользнул по длинному мечу, закрепленному у него на спине.

Я вздохнула, глядя ему вслед, и сделала шаг туда, где рядом со старой сосной переминался с ноги на ногу оседланный Ветер.

– Иди сюда, Корняга!

Пенек подбежал ко мне, шустро перебирая корнями, и вскарабкался по протянутой руке на плечо.

– Так кто там у оврага? – спросила я.

– Известно кто – хоринги, – скрипуче отозвался Корняга. – Которые вчера в нас стреляли.

Я посмотрела на кучку сломанных стрел с перепачканным кровью оперением. Так вот откуда взялись эти стрелы – из наших пронзенных тел. Плоть оборотней исторгла чужеродные предметы на пересвете. Мда-а, серьезная, видать, была схватка. Прямо скажем, смертельная. Хоринги – это не какие-нибудь лесные разбойники. Со Старшими сражаться трудно. Сколько их хоть было-то?

– Хэй, Одинец, сколько их было? – окликнула я анхайра, взбираясь на коня.

Но ответил мне скрипучий Корнягин голосок:

– Вроде пятеро. Двоих вы прикончили, а вот остальные…

Я тронула коня с места.

– Вперед, Ветер! А ты продолжай, Корняга. Рассказывай.

Сосновый лес дышал покоем, словно и не разыгралась здесь синим вечером – каких-нибудь полчаса назад – схватка, едва не стоившая жизни нам с анхайром. Наши души уже шагнули во Тьму, но вернулись. При этом – Смутные дни! – перепутав тела. Хвала богам, пересвет возвратил нас с Одинцом каждого в свое тело. Что бы мы делали, если бы этого не произошло и мы остались в чужих телах, – ума не приложу. Да и прикладывать не хочу: жуть берет.

Мы и без того вернулись из вечной Тьмы измененными. Мне еще предстояло понять, какой след оставило это все в моей душе. Но пока я просто радовалась ярким краскам вновь обретенного мира.

Постепенно лес по правую сторону просеки превратился в смешанный. Стали встречаться платаны и клены, ольха и островки лещины. Громко щебеча, просыпались в ветвях птицы четтанского цикла. Вулх, радостно взмахнув хвостом, исчез в подлеске. Корняга на миг замолк – как видно, пытался проследить дальнейший путь вулха, – но сразу очнулся и продолжал свой скрипучий рассказ.

Темное небо, вот радость-то! Это ж у меня теперь есть свидетель всему, что происходит синим днем. Хотя чему я радуюсь? Сколько раз уже проверено: поганый пенек соврет, и сучком не скрипнет. Так что свидетель происходящего из Корняги – как из пьяного стрелок. Может, конечно, и в яблочко попасть… нечаянно.

– …а потом я отыскал кустик тысячесила, – бубнил Корняга. – Долго искал, потому что в сосновом лесу тысячесил вообще не растет.

– Спасибо, – искренне сказала я.

Хрен с ним, с Корнягой. Даже если и врет – пускай врет. Такая уж, видно, его деревянная натура. Зато вот проявил заботу, когда мне совсем плохо было.

– На здоровье, – проскрипел Корняга. – Так вот, принес я тысячесил и думаю – надо бы посмотреть, где хоринги…

Я слушала его вполуха, думая о своем и посматривая по сторонам. Просека вела нас на юг, слегка отклоняясь к западу. Четтан поднялся над лесом и заметно припекал мне макушку.

Почему-то мои мысли свернули к событиям предыдущего, красного пересвета. К тому моменту, когда мы с Одинцом снова встретились в человеческом облике под звездами. Я сердито фыркнула. Темное небо, ну мы с ним и уроды оба! Хорошую пару подобрал Лю-чародей для путешествия в Каменный лес. Что я, что Одинец – лопухи развесистые, а не оборотни. Вместо того чтобы быстро излагать самое важное, мы уже второй раз, усмотрев друг друга в человеческом виде, ведем себя как влюбленные придурки.

В первый раз отвесили челюсти до коленок и пялились друг на друга, пока Четтан не взошел. В этот раз нас обниматься и целоваться потянуло. А дальше что, джерх на… Тьфу, пропасть!

Я расхохоталась – явно не в такт Корнягиному рассказу, потому что пенек обиженно замолчал. Впрочем, смех мой был невеселым.

Если и есть под солнцами парочка, которой нет никакого резона влюбляться друг в друга, так это мы с Одинцом. Пока Одинец – человек, меня свет Меара держит в зверином теле. Когда же я становлюсь человеком, Четтан обращает моего спутника в вулха. И даже если путь к У-Наринне позволит нам обрести полную память – после чего и синим, и красным днем мы будем оставаться сами собой, – мы с Одинцом все равно будем принимать человеческий облик под разными солнцами.

Мадхету и анхайру не встретиться в человеческих телах иначе, как во Тьме под звездами, на красных пересветах Смутных дней. Текущих Смутных дней не так уж много осталось, и каждый день на наши головы сваливается новая неприятность. Разве будешь тут думать о любви? А до следующих Смутных дней нам по-любому не дожить. Хотя… знаю ли я наверняка, каков жизненный срок оборотня?

Не знаю. Потому что ни один из оборотней, про которых я слышала, до старости не дожил.

Как бы то ни было, влюбляться в мужчину, который сможет по-настоящему обнять меня только в следующие Смутные дни, – нет уж, хренушки. А жаль. Мы бы всегда понимали друг друга… наверное. Во всяком случае, лучше, чем нас способны понять люди. Я вспомнила крепкие руки Одинца, прикосновение его губ к моим губам и стремительный сдвоенный стук наших сердец. Да, жаль.

Вот если бы уметь менять облик не по велению Солнечных Близнецов, а по собственной воле…

Мда-а, ну я и размечталась! Жизнь – это все-таки жизнь, а не сказка про курицу с золотыми перышками. Даже если на пути и встречаются говорящие пеньки и легендарные хоринги.

– Эй, Корняга, чего умолк?

– Пора бы на привал остановиться, – скрипуче пожаловался корневик. – Все сучья болят. Со вчерашнего полудня без отдыха едем. Вечером в меня стрелу всадили, а вытащили только сегодня.

– Тебе-то что? – изумилась я. – Ты ж деревянный.

– Деревянный, но чувствительный, – самолюбиво проскрипел Корняга.

– Ладно, – согласилась я. – Привал.

Вулх бесшумно вынырнул из кустов, посмотрел, как я расседлываю жеребца, и снова скрылся в кустах. В следующий раз он появился на выбранной мною для привала полянке с тушкой молодой косули в зубах.

– Вот это добыча, – уважительно сказала я. – Силен ты, брат анхайр.

Вулх приосанился. Вороной жеребец с огорчением покосился на нас, хищников, и отошел в сторонку – мол, там подальше кусты повкуснее. Точно так же вел себя Корняга в отсутствие вулха, когда я развела костер. Как только затрещали первые щепочки и пошел дымок, корневик боком-боком отодвинулся на самый дальний наветренный край поляны. А когда разгорелось жаркое пламя, почти прозрачное в красном свете Четтана, Корняга буркнул: «Пойду разных травок-корешков поищу» – и исчез.

Вернулся он только тогда, когда косуля уже зажарилась, и я затоптала костер. Пенек притащил целую охапку лесной черемши и пучок сладковато-пряных корней фаррея, к которым я отнеслась с большим одобрением, а анхайр с не меньшим равнодушием.

Расправившись с изрядной частью косули, мы некоторое время валялись на поляне. Говорить не хотелось. Двигаться тоже было лениво. Наверное, именно лень натолкнула меня на мудрую мысль. Рассказчик-то из Корняги сомнительный, а вот не сможет ли он поработать почтовым голубем – в смысле пнем? Кхисс говорил, что память у корневиков хорошая. Пока что Корняга успешно подтверждал его слова.

– Слышь, Корняга? – окликнула я корневика.

Пенек блеснул на меня черными смородинками глаз:

– Слышу.

– Сумеешь мои слова запомнить и завтра Одинцу передать?

– А как же!

– Тогда скажи ему вот что, да не перепутай. На пути к У-Наринне мы непременно должны разбудить пять стихий: воду, огонь, землю, воздух и железо. Если мы не пройдем все пять вех, то стражи Каменного леса нас не признают и не пропустят. Я знаю от хоринга, что воздух Одинец разбудил еще в Запретном городе. Веху воды мы тоже уже миновали. Осталось три стихии: земля, железо и огонь.

– Может, огонь не надо? – робко скрипнул Корняга.

– Ты, главное, передай что велю, – сурово сказала я. – Что надо, что не надо – это не нами заведено. Все запомнил?

– Слово в слово, – скрипуче вздохнул корневик.

– Повтори!

Убедившись, что Корняга ничего не перепутал, я с сожалением поднялась и подозвала Ветра. Пора было продолжать путь. До светлой У-Наринны было еще далеко.

Лес по обе стороны просеки постепенно редел, и по просветам впереди стало заметно, что мы вскоре выедем на открытое место. Четтан переполз через зенит и начал медленно спускаться по небосклону. Корняга спал у меня за плечом, вулх шнырял где-то среди деревьев. А Ветер резво бежал вперед, и каждый шаг приближал нас к У-Наринне. Я даже стала думать, что этот день, который начался так необычно и страшно, закончится вполне спокойно.

Проснувшийся Корняга завозился у меня на спине, взбираясь повыше.

– Что это, госпожа? – с любопытством спросил он.

И только тогда я поняла, что мой слух уже давно тревожат отдаленные звуки, которые я не могу истолковать. Что-то в них было неправильное, неуместное. Но что? Чтобы ответить, нужно было понять, что это такое.

– Не знаю, – сказала я. – Доедем – поглядим.

Источник звука лежал в точности на нашем пути. Может, лучше будет сделать крюк и объехать его стороной? Неведомое всегда таит в себе опасность.

Вороной вынес меня на опушку леса, и я натянула поводья, придерживая его. Перед нами снова расстилалась бескрайняя равнина, залитая горячим красным светом Четтана. Жеребец радостно заржал. Я знала, что ему не по нраву ни горы, ни леса. Больше всего Ветер любил широкую степь, по которой можно мчаться наперегонки с небесным тезкой.

Степной ветер словно услышал его зов. Налетел порывом, принес с собой запахи разогретых солнцем трав. А еще он донес до нас тот самый звук, который я не смогла распознать в лесу.

Это был колокольный звон.

Я в ужасе выпустила повод и вцепилась в гриву коня. Неужели мы вышли к проклятой Сунарре?! Неужели нам так и не удалось уйти, а все, что случилось с тех пор, – обман, морок? И обретенное мной чувство пути, которым я так гордилась до этой минуты, тоже обман?

Ветер налетал порывами, и колокола были слышны то тише, то громче. Я прислушалась, но так и не смогла понять, что они отбивают. Ясно, что не полдень, потому что полдень уже миновал. Но и на ежечасный этот звон не похож – слишком долго и замысловато. Пожар? Потоп? Начало ярмарки? Мор? Коронация? Бред какой-то…

Я решительно взяла поводья в левую руку и легонько хлопнула коня по крупу, давая знак трогаться. Правую руку я положила на рукоять хадасского кинжала.

Не похоже, чтобы впереди была Сунарра. Тамошние колокола звонили каждый час, звонили скупо, размеренно и уныло. Звуки, которые доносил до меня горячий ветер, не были похожи на тусклое бряканье сунаррских колоколов. А других городов в Диких землях быть не должно. Возможно, то, что нас ждет, окажется похлеще Сунарры. Но я уже начала понимать, почему путь в У-Наринну не может быть легким.

Вороной радостно взял с места в галоп, и воздух засвистел у меня в ушах. Вулх серой тенью стелился вровень с конем. Я закрыла глаза, положившись на внутреннее чувство направления. И открыла их только тогда, когда Ветер неожиданно остановился.

Перед нами, одна-одинешенька посреди голой равнины, высилась Неспящая башня. Вокруг нее не было ни города, ни даже каких-нибудь развалин. Помнится, когда на третий день пути я оказалась в Запретном городе, именно увидев Неспящую башню, я поняла, что это все-таки город. Потому что каждый ребенок знает, что не бывает города без Неспящей башни.

А Неспящая башня без города, значит, бывает?

Я задрала голову, чтобы посмотреть вверх, на умолкшие при нашем приближении колокола. И чуть не слетела с коня. Д-добрые джерхи!

На колокольной площадке Неспящей башни сидел демон.

Я зажмурилась и помотала головой. Нет! Не может этого быть! Неужели в этом путешествии мне суждено повстречать всех, про кого я только слышала в сказках и легендах? Джерхов, они же дины, я уже видела. Теперь вот демон. Кто еще остался? Вампиры? Ожившие мертвецы и духи пустынь? Предвечное чудовище Гар-Заав? Королевская жаба-душительница и трехглавый огнедышащий кабан?

Я снова открыла глаза и посмотрела на демона. Демон с интересом рассматривал меня. У него было тело человека, только на две головы выше самого высокого из рослых северных варваров и невероятно мускулистое. А может, оно просто казалось чрезмерно мускулистым, потому что у демона не было кожи. Он выглядел так, словно кожу с него ободрали, а его в таком виде поджарили. Под слоем запекшейся красной корки бугрились мышцы. Я нервно сглотнула. Не знаю, почему я с первого взгляда уверилась, что передо мной именно демон, но сомнений у меня не было. Сомнений его внешность не вызывала. Она вызывала остолбенение.

Сам демон, похоже, от своего вида ничуть не страдал. Наверное, это все-таки была его изначальная внешность. В смысле, никто не сдирал с него кожу и не поджаривал мясо. Таким он уродился. Мда-а… Ко всему можно привыкнуть, если считать, что так и надо.

Демон пошевелился, и я увидела у него за плечами сложенные кожистые крылья. Он был одет в короткие штаны, но бос. Пальцы его босых ног заканчивались толстыми загнутыми когтями. Я хорошо их рассмотрела, потому что демон сидел, вцепившись когтями в край площадки, как канарейка на жердочке.

Впрочем, джерх с ними, с когтями. У меня у самой меарским днем бывают когти ненамного меньше. Но вот на его лицо – человеческое лицо без кожи – мне смотреть не хотелось. Хотя страха я почему-то не ощущала.

– Привет вам, Идущие, – неожиданно пробасил демон.

Тьма! Я как-то даже не подумала, что он способен со мной заговорить.

– Привет и тебе, могучий демон, – чуть помедлив, ответила я.

Корняга сполз с моего плеча на круп коня и там мелко вздрагивал. Но Ветер стоял спокойно. И вулх серым изваянием замер в двух шагах от жеребца.

Демон повернулся к нам спиной и потянул за веревки. Колокола отозвались протяжным мелодичным звоном. Демон дернул за другие веревки, и звон других колоколов вплелся в мелодию. Сочный перезвон поплыл над степью – тот самый перезвон, отголоски которого мы слышали еще в лесу. Демон раскачивался на веревках, как мальчишка на ветках плакучей ивы. Колокола то гремели яростной боевой медью, то пели нежно и протяжно, то задорно позванивали.

Я никогда не слышала ничего похожего. Колокольный перезвон был так прекрасен, что у меня перехватило дух. Ни на одной из городских Неспящих башен звонари не вытворяли такого.

Демон вдруг оторвался от своего занятия и присел на край площадки как ни в чем не бывало. Последний звук, густой и сладостный, растворился в воздухе.

– Что это было? – шепотом спросила я. – Что ты звонил? И что ты вообще здесь делаешь?

Кажется, демон слегка улыбнулся. Во всяком случае, у него напряглись мышцы лишенных кожи щек.

– Я жду, когда настанет урочный час, – раскатистым басом ответил он. – Тогда я ударю в большой колокол, возвещая приход Ночи. А пока я коротаю время, творя музыку. И колокольный звон моей башни указывает путь Идущим.

– Ты всегда сидишь здесь, на башне? – пугаясь собственной смелости, спросила я.

Корняга сделал слабую попытку закопаться под меня. Я гневно отпихнула его задницей, и он затих.

– Нет, – пробасил демон. – Обычно я бываю здесь, когда мне хочется услышать пение колоколов. Но когда близится Ночь, я прилетаю сюда заранее, жду урочного часа и радуюсь.

Он, не оборачиваясь, завел руку за спину и дернул несколько веревок одновременно. Звуки колоколов, сталкиваясь, зазвенели над степью.

– Сейчас я радуюсь, – сказал демон и надолго умолк. Я терпеливо ждала и дождалась. После долгой паузы он добавил: – Я радуюсь тому, что Ночь настанет совсем скоро. Тогда я поднимусь высоко в темное небо и встречусь с другими крылатыми. И Ночь услышит нашу песню.

Демон снова погрузился в молчание, словно забыл про нас. Мне показалось, что пора уезжать отсюда.

– Доброй Ночи тебе, демон, – дрогнувшим голосом попрощалась я, прежде чем тронуть коня.

– Добрый путь вам, Идущие в Ночь, – отозвался демон густым басом и вновь повернулся к колоколам.

Степной ветер утих, и разноголосый колокольный звон, сплетаясь в дивную мелодию, провожал нас еще долго.

Когда мы изрядно удалились от одинокой Неспящей башни, я извернулась в седле, ухватила Корнягу за ветку и подняла в воздух. Жалобно затрещали цепкие корешки, которыми он держался за меня и за седло.

– Ты что вытворяешь, урод? – яростно сказала я. – По-твоему, я каждый день с демонами разговариваю? По-твоему, я знаю, как с ними разговаривать? Вдруг ему мои слова не понравятся, а? А ты, пень поганый, меня отвлекал, как только мог. Ты зачем трясся, как мышь в горшке?

– Так ведь страшно, – жалобно скрипнул Корняга, трепыхая корнями. – Верни меня на место, а?

– Страшно ему, видите ли, – сердито фыркнула я. – На место его, видите ли, вернуть! Какое такое место? Это что ж я теперь – насест для пеньков?

Корняга каким-то непостижимым образом умудрился обмякнуть и висел у меня в руке с покаянным видом, как нашкодивший щенок. Его хотелось немедленно простить и, может быть, даже приласкать и утешить. Но я крепилась.

– Я таких, как он, знаю, – убежденно проскрипел Корняга. – Плюнет огнем, и все дела.

Я в который раз подумала, что жизнь у моего пенька была на редкость насыщенной. И где он, скажите пожалуйста, успел с демонами познакомиться? Впрочем, спрашивать его об этом бесполезно. На все подобные вопросы Корняга отвечает «в лесу». Может, и правду говорит.

– Живи, чучело, – проворчала я, усаживая корневика на плечо.

Корняга радостно закопошился, устраиваясь поудобнее.

– Пожрать бы, – сообщил он. – Там еще мясо осталось…

– Цыть, нечисть, – рявкнула я. – Завтра передашь Одинцу сообщение, он тебя и накормит.

Пенек скорбно вздохнул и притих.

Четтан уже клонился к закату, когда мы наконец пересекли равнину и добрались до невысоких холмов. Длинные багровые тени протянулись от нас по левую сторону, указывая на восток. Сопровождая нас, они скользили по неровностям почвы и оттого непрестанно изгибались – так что казалось, будто они полощатся в потоке закатных лучей, как водоросли в реке.

Две крошечные птахи порскнули из-под копыт Ветра и с суматошным писком устремились к холмам.

Сзади послышался топот копыт. Я придержала жеребца и обернулась.

Нас догонял всадник. Он нещадно колотил пятками своего коротконогого скакуна, и тот мчался во всю прыть, распустив по ветру длинную гриву.

– Сто-ойте! – протяжно закричал всадник. – Подожди-ите!

Я натянула поводья. Вулх, который успел убежать вперед, вернулся и вопросительно посмотрел на меня. Я пожала плечами. Всадник быстро приближался.

Сначала я рассмотрела его приземистого скакуна и очень удивилась. Это оказался дикий степной теглан – нечто среднее между ослом и лошадью. Тегланы славились скверным нравом, и я никогда не слышала, чтобы кому-то удалось прокатиться на теглане дальше, чем до первой рытвины.

Доскакав до нас, всадник остановил теглана, изо всех сил потянув за гриву. Животное попыталось его укусить, но человек увернулся, спрыгнул на землю и с чувством пнул теглана в зад.

– Пшел, скотина! – брюзгливо сказал он и повернулся ко мне.

Укротителем диких тегланов оказался Лю-чародей.

Оказывается, я уже успела забыть, как именно выглядит колдун, отправивший нас в далекое путешествие. То есть узнать-то я его, конечно, узнала. Но у меня совершенно вылетело из головы, что внешность его, мягко говоря, не вызывает доверия.

Могущественный чародей был похож на мокрого кота, у которого шерсть клочьями, усы торчком, а глаза безумные. Некоторое время я оторопело разглядывала его плешивую макушку, а потом спохватилась, что поступаю невежливо, и соскочила с коня.

– Здравствуй, колдун, – сказала я.

Вместо ответа старик смерил меня негодующим взором.

– Светлые боги, вы это видите? – обратился он в пространство между Ветром и мной. – Я нанимаю оборотней, я даю им хорошего коня и одежду, я трачу на них драгоценную магию, и что же? Я еще должен гнаться за ними на мерзком осле!

Лю повернулся и плюнул вслед ускакавшему теглану. Мы с Одинцом переглянулись.

– Зачем ты нас догонял, мастер Лю? – вежливо спросила я. – И – раз уж ты здесь – может, расскажешь наконец, что нас ждет в У-Наринне?

– Если вы будете постоянно драться с хорингами, – сварливо сказал Лю, – и на каждом пересвете шляться в вечную Тьму, – ни до какой У-Наринны не дойдете.

Я чуть было не ляпнула – кому, мол, нужно, чтобы мы туда дошли, нам или тебе? – но прикусила язык. Потому что вдруг отчетливо поняла, что с некоторых пор это стало нужно мне. У-Наринна звала меня. Тот, кто услышал этот зов, уже не сойдет с пути. В конце его ждет победа или смерть, – но возврата к прежней жизни быть не может. Прошлое осталось далеко позади, по ту сторону Запретной реки. Нет, еще дальше – по ту сторону Юбена.

Чародей подошел к коню и, что-то возмущенно бурча себе под нос, принялся копаться в походном двумехе. То, что он искал, оказалось плоской коробочкой с самоцветами – помнится, она неоднократно подворачивалась мне под руку, и я всякий раз удивлялась, на кой хрен она здесь нужна. Лю раскрыл коробочку, отобрал три больших камня, повертел их в руках, пощупал, понюхал, а один даже осторожно куснул. Потом глянул сквозь каждый из выбранных камней на заходящий Четтан и наконец недовольно сказал:

– Ладно, сойдет.

– Для чего? – поинтересовалась я.

Чародей посмотрел на меня с тем же выражением, с каким я обычно смотрю на любопытствующего Корнягу. Мол, пенек-пеньком, а туда же – вопросы задавать.

– Лечи вас, учи вас, – скрипуче пробубнил Лю.

Я мудро молчала.

– Какого джерха вы из вечной Тьмы через задницу возвращались? – продолжал ворчать колдун. – Тела они, понимаешь, перепутали. Ладно, хоть на пересвете вернулись по своим местам. А если бы не вернулись? А? Если бы ваши души успели прирасти к новым телам? Эх, неучи…

Старикашка Лю сокрушенно покачал головой.

– А теперь немощный старик должен гоняться за ними на осле, – скорбно произнес он. – На упрямом и глупом животном, которое с трудом поддается воздействию магии… Тьфу! Ну почему вы такие бестолковые? Трудно, что ли, было сообразить, что за гранью Тьмы любая дорога превращается в свое отражение? Трудно?

– А что нам было делать? – не выдержала я.

– Не перебивать старших, – отрезал Лю.

Я заткнулась, потому что его слова прозвучали на редкость двусмысленно. То ли старик подразумевал, чтобы я не лезла с вопросами поперек его воркотни, то ли имел в виду, что не нужно было затевать драку с представителями Старшей Расы. Так ведь, во-первых, это не мы начали, а сами хоринги. А во-вторых, мы же вроде не всех перебили…

– Идите сюда оба, ты и анхайр, – велел чародей, и в глазах его вспыхнул хищный огонек, как у деревенского зубодера. – Посмотрим, что у вас после вчерашнего в душах творится. До следующего пересвета надо там полный порядок навести.

– Но… – робко начала я.

– Ты хочешь помнить время зверя, или как? – брюзгливо осведомился старикашка Лю.

Эх, Тьма! Трудно спорить с чародеем.

Я послушно шагнула вперед.

ГЛАВА 18 Меар, день девятый

Каждый новый пересвет выворачивал наизнанку и меня, и мое понятие о мире. Мир рушился. Точнее, рушилось мое представление о нем. А мир даже не менялся – он оставался прежним, просто я узнавал о нем больше, с каждым днем все больше. Причем за последние девять дней я узнал о мире столько, сколько не узнал за всю предшествующую жизнь.

Я точно знал, что в конце прошлого синего дня я умер. Я, Моран. Человек. Половина оборотня. Откуда-то я знал, что уходил во Тьму, и ушел бы навсегда, с воспоминанием о пробитом хорингской стрелой горле. Но у меня на пути встал вулх и не пустил. Причем вулх был не один, с ним рядом смутно вспоминалась женская фигура, подернутая голубоватым мерцанием. И я, Моран, тоже уходил не один, со мной уходила погибшая карса.

Нас не пустили. Меня и карсу. Не пустили Тури и вулх.

Значит, из Тьмы можно вернуться? Вот ни за что бы не подумал. Впрочем, мои не то воспоминания, не то обрывки бреда могут оказаться чистыми домыслами, ибо я мало что помню из последнего красного дня. Куда меньше, чем из предпоследнего. Вулха я не помню вовсе; зато остается стойкое впечатление, что некоторое время я провел в теле карсы. И кроме того, добытая мной косуля помнится мне неправильно. Кажется, я держал ее лапами, когда убивал. Крепко. Так, что она не могла вырваться. И еще я иначе видел. Кажется. Тьма, происходило это или не происходило на самом деле? Сплошные догадки, джерхова сыть!

Бред. Лучше пусть это все будет бредом. Тем более что одинокая Неспящая башня посреди степи со здоровенным красным, словно морковка, мужичищем у колоколов ничем, кроме бреда, быть не может. Красный мужик с крылышками на одинокой Неспящей башне – каково, а?

Если меня лечили после ранения, то скорее всего посредством веселящих грибов. Пробовал я их как-то. Очень похоже… Только тогда была не косуля. М-да. Ладно, не буду вспоминать, и так хреново.

Когда я открыл глаза, знакомый и успокаивающий свет утреннего Меара ласкал мое обнаженное тело. Пересвет я пропустил. И с Тури снова не увиделся… а жаль. Зато настырный пенек оказался тут как тут. Вытаращился на меня своими похожими на две смородины гляделками и нагло осведомился:

– Ты кто?

– Джерх в балахоне! – огрызнулся я. – Лучше бы сказал «Доброе утро»…

– Доброе утро, – послушно поздоровался Корняга.

«Не кипи, Моран, – сказал я себе как мог мягко и вкрадчиво. – Если бы пень сразу сказал тебе «Доброе утро», ты решил бы, что он издевается. И…»

Что «и», я придумывать не стал, но точно знаю, что Корняге это не понравилось бы.

– Я должен немедленно сообщить тебе нечто важное. – Корняга даже стал выше росточком и растопырил руки-корешки, словно глашатай перед объявлением казни.

– Важное? – усомнился я. – Ты всего-навсего деревяшка. Что ты можешь знать важного, да еще интересного мне?

Я действительно считал его никчемной пустоголовой… гм! деревяшкой. Кстати, на самом деле интересно – что у него в голове? Некая чернота в дупле под глазами у Корняги наблюдалась, и мясо туда летело, как в прорву. Хорошее деревце, Смутные дни!

– Госпожа Тури передала кое-что для своего спутника! То есть для тебя. И если бы не я…

– Понял, – оборвал я разглагольствования Корняги. – Что она передала?

Пень надулся и с невыносимо важным видом начал:

– На пути к У-Наринне мы непременно должны разбудить пять стихий: воду, огонь, землю, воздух и железо. Если мы не пройдем все пять вех, то стражи Каменного леса нас не признают и не пропустят. Я знаю от хоринга, что воздух Одинец разбудил еще в Запретном городе. Веху воды мы тоже уже миновали. Осталось три стихии: земля, железо и огонь.

Пень умолк и вопросительно уставился на меня, словно ожидал, что я запущу в него сапогом. Но я не запустил. Я просто надел сапог. А в курткоштаны я облачился во время его трепотни.

– Это все? – на всякий случай уточнил я.

– Почти. Еще госпожа велела передать, что очень вас любит, и просит, чтоб со мной обращались получше, кормили вовремя…

– Пень, – сказал я с выражением. – Не свисти. Живо у меня… стихию огня разбудишь, понял?

Корняга умолк, как таракан под каблуком. Боится, деревяшка! А раз так – значит, и уважать будет.

Поверх двумеха обнаружился холодный окорок, завернутый в увядший лист поники, – видать, от вчерашней косули. Очень, надо сказать, кстати, потому что есть мне хотелось просто зверски. Как вулху. Или даже сильнее. И я приналег на мясо, закусывая пряными корешками (пробовал их не раз, а названия до сих пор не знаю). Пень с завистью глядел на меня, и я сжалился, поделился. Все-таки весть передал, хоть и наврать норовил с три короба.

На этот раз я почувствовал приближение гостя, но виду не подал. Это был не хоринг. Точно. И угрозы от него не исходило. Но в рукав я все-таки сунулся и взялся за рукоять ножа. Кстати, я ведь нож в хоринге оставил? Везет мне. Не хотелось бы потерять гурунарских знакомцев, которые давно уже стали едва ли не частью тела. Да и Тури они нравятся, по-моему. Если дойдем до У-Наринны, точно подарю ей один. Тот, что похуже.

– Приятного аппетита.

Смутные дни еще раз! Кого угодно я ожидал увидеть, но только не Лю-чародея.

– А! – оживился я. – Это ты. Замечательно.

«Сейчас я тебе вломлю, – злорадно подумал я. – За все. За хорингов с их стрелами, за вильтов, за быков, за все веселости, которые сваливались на нас с Тури последние дни».

– Скажи-ка, ста…

– Заткнись, Моран, – неприветливо перебил Лю.

– Нет уж, родимый. – Я не собирался затыкаться. – Я уже мертв, между прочим, и не один раз, по твоей милости. Какого джерха ты посылаешь меня на смерть? Меня и Тури?

– А ты ожидал, что это будет пирушка в парке хадасского правителя? С вином и девочками?

– Я должен прийти в Каменный лес. Но почему меня по дороге каждый встречный норовит спровадить во Тьму? Ладно, лютики у Слезы Великана. Но хоринги – как им противостоять?

– Не драться с ними.

– Здорово! – окрысился я. – Значит, просто подохнуть под их стрелами?

Лю терпеливо вздохнул.

– Если бы хоринг стрелял в тебя, он попал бы в тебя, а не в пень на твоем плече. Согласен? И еще. Если ты ожидал, что я разбужу твою память задаром, то ты ошибся. Но теперь уже поздно.

– Я знаю, – вырвалось у меня. Он прав, сейчас действительно поздно. Потому что после всего случившегося я дойду, добреду, доползу до У-Наринны, чего бы это мне ни стоило. Не люблю сворачивать с полпути. Тем более если путь зовет, зовет и манит – кому, как не мне, анхайру-бродяге, без дома и семьи, понимать язык дорог?

Дорогам несть числа, и мы идем по ним всю жизнь. Но лишь в последние дни я вдруг понял, что наконец-то ступил на ту единственную, ради которой стоит жить. Поэтому я орал на Лю больше для того, чтобы успокоить растревоженную душу и разрядиться. Кажется, Лю это понимал.

– Не отвлекаться! – сердито сказал Лю. – Перестань отвлекаться на мелочи! Осталось всего пять дней, Моран! Пять!

Тут я рассмотрел у него в ладони тусклые потрескавшиеся камни. Еще когда я брал с двумеха мясо, оставленное Тури, мне показалось, что на самом верху, у горловины, лежит моя шкатулка с пещерными самоцветами. Я обыкновенно кладу ее на самое дно. Мало ли…

Небо! Это были три самых крупных и дорогих камня! Каждый с голубиное яйцо, они стоили мне кучу денег и нервов, а уж времени, времени! И теперь они стали просто кусками тусклого потрескавшегося стекла, словно увядшие розы свадебного букета. Из них выпили жизнь, всю до последней капли, вместе с красотой и колдовским блеском.

Я едва не задохнулся.

– Что ты… Что ты сделал с моими самоцветами? – заорал я, словно подручный мясника на бойне, когда встревоженный бык наступает раздвоенным копытом на сапог. – Джерхов старикашка! Они что, твои?

Лю с недоумением поглядел на меня. Потом на мертвые камни. Хоринги – и те их у меня не отобрали, хотя посчитали, что они с какой-то там древней короны. Вполне может быть, кстати.

– Ты знаешь, сколько они стоят?

– Моран, – резко и зло перебил меня Лю. – Они стоят дешевле твоей и Тури памяти. И уж точно дешевле жизней. Так что слушай и постарайся не перебивать.

Этот пень рассказал тебе правду. Удар в большой колокол на башне в Запретном городе – первая веха, веха воздуха. Веха чистого звука. Колодец, которого ты можешь и не помнить, веха вторая, веха чистой воды. Эти две пройдены, все в порядке, хвала небесам Гории! Теперь тебе нужно всего лишь не пройти мимо остальных. Тебе и Тури. Я говорю это потому, что следующая веха совсем рядом, в соседнем… хм… В общем, рядом. Скоро увидишь. Будь внимателен. Справедливости ради я отмечу, что, несмотря на все ваши с Тури задвиги, путь вы нашли. И следуете ему… достаточно настойчиво. Пожалуйста, не разочаруй меня и впредь. Договорились?

Я пожал плечами.

– Но за камни, Лю, ты мне заплатишь. Когда мы вернемся из У-Наринны.

– Глупец, – усмехнулся Лю. – Когда мы вернемся из У-Наринны, тебе начхать будет на все драгоценности мира.

Я почему-то думал совсем иначе.

Лю остался на месте нашей стоянки. На прощание он пожал мне руку и погладил карсу. Даже Корняге-дармоеду сказал что-то теплое. А уж о чем он шептался с Ветром – и не знаю.

Степь поглотила нас, словно пустой еще мешок первое яблоко перед отправкой на рынок. Ветер обрадовался возможности ничем не сдерживать своего нерастраченного восторга скорости, я просто хотел забыть странности минувших дней, хотя бы ненадолго. Корняга в ужасе цеплялся за мою одежду и тоненько подвывал что-то о лесных чащах, где приличные обитатели ходят степенно и никуда особо не торопятся, а карса просто в очередной раз исчезла. Тоже растворилась в степи. Как второе яблоко.

Только во всем мире, кажется, не нашлось бы яблок-путников, чтоб наполнить бездонный мешок этой степи.

До полудня Ветер умчал меня так далеко от Лю, что я даже забеспокоился, как он будет исправлять наши ошибки, если мы с Тури вновь что-нибудь сделаем не так. А потом просто взял и отогнал посторонние мысли – мы все сделаем именно так, как надлежит. Точка. И хватит об этом.

Почти сразу мы выехали к реке. Степь полого сбегала к самой воде, к песчаному пляжику, на который раз за разом накатывали ленивые волны. Река была так широка, что я не видел противоположного берега. Синее пятно Меара слепило глаза, дробясь на колеблющейся поверхности тысячами бликов.

– А, джерхова сыть… – сплюнул я с досады. Ветер как раз отдохнул и рассчитывал вновь отдаться свободному бегу, но по воде не особо побегаешь. А переправиться через такую реку без лодки или хотя бы плота нечего и мечтать. Кроме того, улавливалась в открывшемся пейзаже какая-то ускользающая неправильность.

Задержка. Жаль, Лю говорил, что стоит поторопиться, если мы не хотим опоздать. А опоздать мы точно не хотим, я абсолютно уверен.

Я сидел на Ветре, а Ветер замер на макушке пологого холмика, возвышающегося над плоской степью, что осталась за спиной, и над плоской гладью реки, которая мешала двигаться дальше.

– Ладно, – робко подал голос неунывающий Корняга. Кстати, способность не унывать мне в нем нравилась. – Давай хоть привал сделаем. Поедим, а там, глядишь, и мысли какие появятся. А, Моран?

– Все бы тебе жрать… – сказал я и вдруг спохватился. – Как ты меня назвал?

Корняга смутился.

– М-моран…

Я подозрительно склонил голову набок.

– С чего ты взял, что меня так зовут?

Раскрыв дупло-рот, пень сполз с плеча и отодвинулся от меня.

– Чародей тебя так называл…

– Запомни, деревяшка. Меня зовут Одинец, и никак иначе. Запомнил?

Корняга с готовностью закивал:

– Да, да, запомнил. Одинец… Так Тури и передам.

– Она знает.

Река плескалась, словно нашептывала какую-то сокровенную древнюю тайну жизни. Да так оно скорее всего и было, только кто, кроме хорингов, понимает теперь шепот рек? Жаль все-таки, что они ушли из мира. И обидно, что для меня, счастливца, которому довелось за несколько дней дважды встретиться со Старшими, обе встречи закончились стычками. Причем в первый раз мне лишь чудом удалось избежать смерти, а во второй я вернулся из уготованной хорингами Тьмы и вовсе непостижимым образом, для которого даже «чудо» слишком поверхностное и легкомысленное слово.

Соскочив с Ветра, я забросил поводья ему на шею, а потом подумал и совсем снял уздечку. Пусть отдохнет. Напьется – он как раз успел остыть после бега, а дальше бежать оказалось некуда. А я костер, пожалуй, разведу – холодное мясо косули еще оставалось, хоть и мало, но холодным его есть совсем не хотелось.

Как всегда из ниоткуда возникла карса. Шевеля усами, она лениво прошествовала мимо меня к воде, лишь отрывисто скользнув взглядом желтых глазищ. Тоже, поди, пить захотела.

– Послушай, пень, – начал было я, но джерхово чучело осмелилось возразить.

– Меня зовут Корняга, и я не пень, а корневик! Это не одно…

– Послушай, пень, – повторил я. – Мне совершенно кисло, кто ты и как тебя зовут – для меня ты всего лишь пень. Пользы от тебя – чуть, а жрешь ты больше медведя, ей-право…

– Я могу передавать твои слова госпоже Тури, а ее слова – тебе. Это важ…

– И поэтому, – продолжил я, – если ты будешь меня доставать и болтать не по делу, я отнесусь к тебе и вовсе как к обычному пню, а именно – сожгу. Поэтому, если не хочешь стать огненной вехой, – я ухмыльнулся, – пшел за дровами! И живо мне!

Корняга испарился, словно капля, упавшая в пламя. Мгновенно и с сухим шорохом, только песок полетел из-под корявых корешков.

– Ну вот, – проворчал я знакомым до отвращения тоном. – Может ведь, когда хочет, бревенчатое отродье…

Тон я заимствовал частично у Лю, частично у Унди Мышатника, упокой Тьма его нетрезвую душу. Кстати, сейчас бы пив… Ой, нет, нет, обойдусь водой!

Я вскочил и торопливо зашагал к реке, стараясь изгнать из головы все мысли сразу. Охоты вторично угодить в Сунарру у меня совершенно не было.

Не дойдя нескольких шагов до плещущихся волн, я замер. Потому что снова уловил: что-то не так.

Карса стояла у воды, дугой выгнув спину, задрав хвост и безумно выпучив глазищи. Уши она так прижала к голове, что казалось – их нет вообще, и еще чувствовалось, что она готова гневно зашипеть, но боится. Смотрела карса на Ветра.

Ветер зашел в реку по самое брюхо, но не это меня поразило. Меня поразило, что он, словно цапля, погрузил голову в воду. Целиком. И стоит так уже довольно долго.

Челюсть у меня отвисла. Что и говорить. Карса в два прыжка оказалась рядом со мной и на всякий случай прижалась к ногам. Я на всякий случай попытался ее успокоить.

– Тише, малышка, тише… Давай не будем шуметь… на всякий случай.

И мы стали не шуметь. Или не стали шуметь. Короче, молча пялились на Ветра, который и не думал вытаскивать голову из воды. Наконец я не выдержал.

– Эй, Ветер! – позвал я тихо.

Конь тотчас повернул ко мне голову, наконец-то вытащив ее из воды. Челюсти его мерно двигались, а с губ свисали длинные плети водорослей. Ветер пасся, оказывается.

Чувствуя себя донельзя глупо, я погладил карсу, чтоб успокоилась, и шагнул к коню, совершенно не усматривающему в происходящем ничего странного. Я, напротив, усматривал. По-моему, не пристало коню погружать голову в воду, конь не выдра; но раз уж погрузил, то не пристало голове оставаться сухой. А Ветер оставался сухим, весь, от ушей до кончика хвоста. Ручаться я не мог только за ноги, еще и сейчас скрытые волнами. Но почему-то мне казалось, что, выйди конь на песок, у него окажутся сухими даже копыта.

– Смутные дни трижды! – попытался я себя успокоить. – Это я сошел с ума, ты, Ветер, или все-таки река?

Ветер, конечно, не ответил. Зато зашипела карса.

Я обернулся. Моя спутница брезгливо попробовала лапой набежавшую волну, и волна ей явно не понравилась. Тогда я плюнул на песок и шагнул к воде.

Это была не вода. Никоим образом не вода. Я попытался зачерпнуть ее ладонью – с тем же успехом я мог попытаться зачерпнуть воздуха из ямы. Только здешний «воздух» выглядел ну в точности как обыкновеннейшая вода. Только он не был мокрым.

– Два солнца, четыре дырочки! – Я даже удивиться не нашел сил. – Где я? Впрочем, знаю, Лю, знаю… На пути к У-Наринне. И кажется, уже достаточно близко. Судя по окружающему…

Тут я понял, что мне кажется странным уже довольно долго. Я не видел ни одной чайки. И это рядом с широченной, чуть ли не как море, рекой!

М-да. Моран, мысли в кучу.

Ветер, вновь погрузивший голову в «воду», неторопливо забредал все глубже и глубже, пока не скрылся в волнах целиком.

– Э-э! – заволновался я и, плюнув на все, разогнался и ухнул в реку.

Ничего похожего на воду. Я просто упал на песчаную, поросшую зеленовато-серыми стеблями почву. Ветер был совсем рядом; с превеликим удовольствием он эти стебли хрупал. И удовольствия совершенно не скрывал.

Я сел. Поднял голову. Под водой я или нет? Надо разобраться.

С одной стороны, вроде как да. Неба я больше не вижу. Меар – кое-как, а вместо неба, привычно синего, какая-то светлая пелена вверху, причем совсем рядом. Рукой достать можно. Поверхность этой дряни, которая в «реке» вместо воды.

И вижу я совсем не как под водой, когда кажется, будто в глаза песку швырнули. Все размытое, ничего не разберешь. Сейчас же я видел хоть и не так далеко, как там, наверху, но уж точно куда лучше, чем ныряльщик.

И главное – я еще ни одного человека не знал, который смог бы под водой дышать. А я дышал совершенно свободно, причем даже не сразу осознал, что дышу. Под водой, которая вовсе не вода. И Ветер дышал. Ветру вообще было все равно, как я погляжу – больше всего его интересовали местные «водоросли».

С другой стороны, эта вода-не-вода была куда плотнее обычного воздуха и заметно сдерживала движения. Но опять же гораздо слабее, чем вода настоящая. Но главное – я могу спокойно окунуться в реку и пребывать под «водой» сколько угодно долго. Кажется. Не утону же я в конце-то концов? А раз так, то ни лодка, ни плот мне попросту не нужны. Даже Ветра уговаривать не придется, река его совершенно не пугает. А вот карсу, спутницу мою – пугает. Как там она, кстати, наверху?

Я поднялся на ноги, оставшись погруженным чуть выше пояса. Тури беспокойно переминалась с лапы на лапу у самой кромки слабеющих волн. Увидев меня, она оживилась и даже зашла на несколько шагов в воду. Чуть дальше на песке топтался Корняга, весь опутанный не то паутиной, не то стеблями водорослей вроде тех, которыми лакомился Ветер. Только серебристыми.

– Эй, я тут! – сказал я зачем-то и помахал рукой. Карса тут же села, внимательно глядя на меня. Я оглянулся – невдалеке из «воды» выступала оседланная спина Ветра.

– Мать-корень! – Корняга раззявил дупло. – Что происходит?

Я выбрался на сушу – обыкновенную, без непостижимых загибов, сушу.

– Дров собрал? – строго спросил я у Корняги.

– Собрал, Мо… Одинец. Вон. Только я костер разводить не умею…

– Не беда, – смилостивился я. – Молодец, пень! Такую кучу припер, надо же. Не стану тебя сегодня жечь. Даже накормлю, наверное, до отвала.

Пень, наверное, зарделся бы, если б мог. А так просто стеснительно заелозил корнями по песку.

– Я вообще сильный…

– Но легкий, – добавил я, подхватывая его за задранный корешок. Корняга был и впрямь совсем легким, не тяжелее кошки.

Костер весело запылал спустя пару минут. Свечка синеватого дыма поднялась в синеватое небо. «До пересвета еще несколько миль отмахаю, – подумал я. – Если Ветер сможет скакать в этом киселе, то десяток – точно». – Я с сомнением взглянул на «воду». Задумался. Потом взял пылающую ветку и вошел по колено в реку. Будет ли гореть огонь под «водой»? Надо попробовать.

Пламя лишь едва заметно изменило цвет да укоротило языки. И все. Даже шипения особого я не услышал, хотя ожидал чего-то такого. Ничего. Как и не вода.

– Ну и ну! Рассказали бы где-нибудь в таверне – проглотил бы, но не поверил бы. Ни в жизнь.

Я вернулся к костру. Карса опасливо жалась к моим ногам. Даже обычное ее неприязненное отношение к огню отступило перед нежеланием оставаться один на один со странной рекой. Впрочем, река и мне внушала смутную тревогу. Вода-не-вода. Нет ли какого подвоха там, на дне, среди водорослей? Что за сомы залегли в глубоких омутах? Что за щуки хоронятся среди придонных камней? Кто знает?

Несмотря на странности, остатки косули мы с карсой и Корнягой прикончили. Причем большую часть слопал ненасытный пень. Куда в него столько лезет? Одно было плохо – вода у нас вышла, а набрать пока негде, даром что река рядом. Хотя и не река это, так, морок, одно название. И то неверное.

Ветер бродил по мелководью, насыщаясь. Вскоре я его привел и нацепил уздечку. Пора.

– Тури, – сказал я ласково. Карса взглянула на меня. Тьма, как бы научиться узнавать, смотрит на меня сейчас всего лишь дикая кошка, или глазами кошки – рыжая девчонка? Может, научусь понимать когда-нибудь?

– Тури! Нам придется идти туда, потому что с пути мы не свернем. Я знаю, река эта дурацкая тебе не по нраву, но все же соберись. Вон, взгляни, Ветра она вовсе не беспокоит. Держись, киса, ладно? Не бойся, я сам боюсь… нет, что-то я не то говорю. В общем, пошли.

Я взмахнул рукой, ощущая в голове полный разброд мыслей и совершенную кашу.

– А мне что-нибудь скажешь? – с надеждой вопросил Корняга.

– Ты – облезешь, пенек, – отрезал я. – Можешь здесь остаться, я возражать не буду. Тебя прокормить тяжелее, чем ручного медведя. Проще сразу удавиться.

Корняга опасливо огляделся и молча взобрался мне на плечо. Молча. Без единого слова.

Я хмыкнул. То-то! И прыгнул в седло.

– Давай, Ветер!

И Ветер дал. Легкой рысью он вломился в реку, поднимая еле различимые призрачные брызги, а потом «вода» сомкнулась над нами и свет Меара стал гуще и синее. Дышалось легко и ровно, и что странно – очень скоро расхотелось пить. Совсем. Как вошла в воду карса, я пропустил, а когда оглянулся, она уже трусила рядом с конем, припадая к песчаному дну. Быстро и грациозно, но почему-то слегка боком, будто вулх-щенок. Корняга вцепился в ремешки курткоштанов и помалкивал. И ладно.

«Ну и дела! – подумал я рассеянно. – Чем дальше, тем необычнее. Но Лю говорил, что путь в У-Наринну будет очень необычным. И теперь я на собственных шкурах могу в этом убедиться».

Мы забирались все глубже, и светлая плоскость, которая заменяла в реке небо, отдалялась от нас с каждым шагом.

Никогда мне еще не было так странно. Из растрескавшейся земли то и дело вырывались снопы белесых пузырей и с тихим ворчанием устремлялись вверх. Я такое видел не раз. Но – под водой. Действительно под водой. Где были мы с Тури в данный момент – я устал предполагать.

Ветер бодро рысил по направлению к главному руслу. Пучки водорослей становились все толще и пышнее, но моего коня это только радовало. Меня – не очень. Но только потому, что я не знал, что делать с подобными изменениями.

Сначала я не видел рядом с нами никого. Вернее, не замечал, потому что какая-то живность, безусловно, копошилась невдалеке. Но мы с Ветром и карсой ее пугали. Чужаки всегда пугают местных. Это закон, и я его выучил с детства.

Однако постепенно мы с Ветром срастались с обычным подводным пейзажем. Сначала я увидел стайку пестрых рыбешек, парящих в воздухе. Взмах-два хвостом – и рыбешки исчезали из виду. Вода-не-вода им нравилась. Мне – еще не решил. Но непривычной она определенно была.

Потом я как-то невзначай выпустил изо рта несколько воздушных пузырей. Словно у меня был лишний воздух! Впрочем, выходит – был. Я с завидной регулярностью стал выпускать вереницы пузырьков, неуклонно устремляющихся к поверхности необычной реки. Это оказалось единственное неудобство подводного путешествия, если, конечно, называть это неудобством. Я бы не назвал. Видит небо, я повидал всякого. Но еще не утратил способности изумляться. И слава Близнецам, что не утратил. Где бы я еще повидал такой мир?

Правильно. Нигде.

А вот карсе окружение активно не нравилось. Она ни на шаг не удалялась от Ветра. И оглядывалась с таким видом, будто бы ее надули на городском базаре в присутствии старосты. Вроде и деньги на виду, и товар никуда не делся, а некое надувательство налицо, и никуда от этого не уйти.

Может быть, я несколько сумбурно описываю свои ощущения от подводной жизни, но в такой момент мне в голову лезло буквально все что угодно, а я только с немалым удивлением взирал на то, что меня окружало, и переваривал. Есть, наверное, некая граница, за которой чудеса перестают удивлять нас. Я к этой границе определенно подобрался вплотную.

Громадный и округлый топляк, как лежалое сто кругов на лесопилке бревно, вдруг ожил, дернулся и рванулся прочь от нас. В каждом движении бревна сила соседствовала с непривычной грацией несомненно живого, но определенно незнакомого существа. Впрочем, складывалось у меня некоторое подозрение, что таких существ я бы в изобилии встретил в любом Юбенском омуте. Если бы задался целью спуститься на дно.

Но для этого мне оставалось окончательно сбрендить и вернуться в обжитые места. Первое теперь представлялось менее сложным, чем второе.

Пребывание под условной «водой» не причиняло мне ни малейших неудобств. Дышать и двигаться я мог так же, как и раньше, разве что слишком резкие движения вызывали некоторое сопротивление, словно я и впрямь находился под водой. И только.

Мало-помалу я достиг речного фарватера. Самого глубокого места в русле. Не знаю, как выглядел противоположный берег с поверхности, а из-под «воды» казалось, что обрывистые скалы вздымаются к самому небу. Неба я, к слову, не видел. Видел только белесое свечение над собой. Изредка перечеркиваемое стремительными молниями хищных рыб. Их движения я ни с чем спутать не мог. Экономные и энергичные, как жесты убийц. Лучших в цехе. Дренгерта или Ривы, безразлично. Убийцы были безлики, и не людская, а рыбья сущность только подчеркивала безликость. Умереть от рук рыбы – это представлялось омерзительным, тем более что у рыб и рук-то нету. Значит, умереть от рыбы вдвойне непристойно. Как хотите.

Первую из наглых рыб я ткнул кинжалом. Корова от такого тычка непременно бы издохла. Рыба только бесшумно скользнула прочь, причем я не очень был уверен – повредил я ее хоть сколько-нибудь или нет. Скорее нет. Слишком уж она была быстра.

Вторую огрел Корнягой – на этот раз смачно и с душой. Пень я ухватил за разлапистые корни, а рыбу приложил между глаз, да по-доброму, по-сухопутному, чтоб знала, как верхняя погибель выглядит. Рыба на миг застопорилась, потом дернулась, но твердь Корнягиных лап настигла ее вторично. А потом неожиданно вмешалась карса. Ее когти вмиг содрали жесткую кожу около головы, а зубы перекусили обнажившийся рыбий хребет, так что голова просто свалилась на песчаное дно, как ненароком спихнутый со стола в таверне бокал с пивом. Только стука да плеска я не услышал. А карса победно мурлыкнула. Еще бы – беспечный враг был раз в шесть длиннее моей киски-спутницы.

Только потом я сообразил, что в короткой драке я даже не соскочил с Ветра. Просто не успел. Местные рыбки опережали меня без труда, и только непривычность добычи, видимо, сдерживала их хищные устремления.

И я решил не рисковать. Повинуясь некоему смутному чувству, я подобрал суковатую палицу, прикорнувшую на дне неглубокой впадины у серой скалы, чиркнул кресалом и поднес жадный алый огонек к истлевшему дереву. Палица вспыхнула, будто загодя приготовленный факел у входа в мурхутские пещеры. Я даже отшатнулся. А рыбы стали держаться подальше – видимо, потому, что под водой огонь штука реже встречаемая, чем, скажем, в лесной чащобе. Что ж, их проблемы. Мне вдруг мучительно захотелось закурить трубку, как это с удовольствием делал Унди Мышатник после суматошного дня, но на беду я терпеть не мог табачного дыма. С детства.

Корняга пискнул и зажмурил черные бусинки-глаза. Им, кажется, еще никогда не глушили рыбу.

Третьей рыбе пришлось вспороть брюхо. Быстро и безжалостно, как на бойне. В вывалившиеся лиловые кишки тотчас вцепилась неведомо откуда возникшая головоного-зубастая мелочь, радующаяся чужой смерти. Рыба выпучила глазищи и издохла, съеденная заживо. Хотя была здоровой и тучной, безусловно одной из хозяек здешней «глубины». Здешнего игрушечного омута.

Я мельком подумал, что люди, куда бы они ни пришли – безразлично, в царство хорингов или рыб, – непременно несут с собой крах старого положения вещей. Хозяевам прежнего остается только потесниться или умереть со вспоротым брюхом. Тут же.

Невольно я прикинул: а чем те же древние хоринги, каждый из которых знает и помнит больше, чем все человечество от начала времен, лучше бессловесных и безмозглых рыб?

Да ничем. Перед лицом пришлого человека. Пытающегося олицетворить Вечность. Только, на мой взгляд, – неудачно пытающегося.

Выпустив очередной клуб пузырей, я выругался. Похоже, в мои мысли пробрался кто-то чужой. Шибко умный. Потому что я сроду о таких вещах не задумывался, как о… Ну… О чем бишь я только что думал?

Я озадаченно придержал Ветра. Голова стала пуста, как тыква на празднике. Я не помнил ничегошеньки из того, о чем всего минуту назад обеспокоенно размышлял.

Бедный Корняга пискнул, потому что я на этот раз хряпнул им о седло.

Ветер прянул от неожиданности и припустил вперед по речному руслу.

Зажженный факел, к моему немалому изумлению, по-прежнему пылал у меня в левой руке. А в правой оставался измазанный слизью кривой хадасский кинжал.

Тьма! Только у трезвых мысли заплетаются! Как говаривал старина Унди, упокой Вечность его мятущуюся душу…

Нападать на нас перестали. Видно, своими действиями я, Ветер и карса ясно показали, что добычей мы не являемся. И местные успокоились. Не добыча, и не добыча. Нечего и приставать.

Выехав в широкий ров основного русла, Ветер припустил быстрее; я стал явственно ощущать ток встречного воздуха. Или воды. Не знаю, как правильно выразиться. Русло изгибалось среди мрачно-черных скал, покрытых серо-зеленым налетом растительности и серо-коричневыми наростами моллюсков. При нашем приближении моллюски захлопывали створки, словно мы им чем-нибудь угрожали. Впрочем, в природе ничего не происходит зря – значит, обитал в здешних местах некто опасный для моллюсков, раз они на свой манер прятались.

Из глубокой трещины в очередной скале на нас недобро взглянули два выпуклых, как у стрекозы, глаза. Я покрепче сжал рукоять хадасского клинка. Жаль, меча у меня опять нет, одни ножны.

Но тварь в расщелине не стала нападать, отсиделась, так и не показавшись. Я не возражал. И уж никоим образом не огорчился, что так и не увидел ее целиком.

Скалы с расщелинами стали попадаться чаще. Из некоторых на нас пялились, но явно какая-то мелочь, потому что глаза, хоть и были похожи на первую пару, размерами сильно уступали, да и расположены были куда ближе друг к другу, чем первые.

И еще стали часто попадаться кучки притопленных деревяшек, похожих на загодя приготовленные кострища. Я проехал шагов двести, прежде чем заподозрил в этих будущих кострищах некоторую систему.

– Хм… – сказал я задумчиво и огляделся повнимательнее.

Потом освободил ноги из стремян и встал в седле во весь рост. Корняга слабо шевельнулся у меня на плече, а карса вдруг мягко вспрыгнула Ветру на круп.

Я не успел рассмотреть ничего вокруг – нечто длинное, как лента со шляпки джурайской модницы, и черное метнулось ко мне и сильно толкнуло в грудь. С проклятием я выронил факел и спиной вниз грянулся с Ветра. Дно было не очень твердым.

Шипение карсы рассекло тишину и оборвалось. Я глянул – в нескольких шагах от меня подпрыгивал живой клубок: карса и пытающаяся опутать мою подругу давешняя черная лента. Точно так же я как-то наблюдал за поединком домашней кошки с болотной змеей, невесть как заползшей в соседский огород.

Между скал что-то зашевелилось. Ох не к добру…

Я вскочил; Корняга вцепился в ворот курткоштанов и изо всех сил старался не свалиться.

Оброненный мною факел упал на одну из кучек топляка. И топляк загорелся. Сначала одна кучка, потом соседняя, вспыхнувшая от шальной искры, потом две ближайшие… Какая-то минута – и вокруг запылали несколько десятков костров. Я уже говорил, что под «водой» языки пламени были почему-то покороче, чем наверху, но и здесь они впечатляли. Невольно я прижался к кострам, с недоверием глядя в сгущающийся сумрак.

Похоже, вечерело. Меар нацелился на отдых там, в обычном мире. Мне нужно готовиться к превращению… Вот, джерхова сыть, снова бедняга Тури очнется не пойми где, на дне реки, и некоторое время будет в смятении. Хотя она, наверное, привыкла к разного рода сюрпризам.

Едва я вспомнил о спутнице, появилась карса. Кажется, она расправилась с черной лентой и теперь, дико сверкая полушариями желтых, навыкате, глаз, была готова к новой драке. Я благодарно взъерошил шерсть на ее загривке. И вернулся в седло.

Сверху я ясно разглядел, что пылающие костры складывались в совершенно определенный и однозначный рисунок – пятиконечную звезду, заключенную в огненный круг. Мрачная красота, оттененная сумерками, поразила меня. Слабо трещали сгорающие сучья.

– Тьма меня разрази, если это не веха огня! – прошептал я. Конечно, я ждал, что придется что-нибудь сжечь, ждал с той поры, как о вехе рассказал Лю-чародей, и в нынешней огненной феерии я сыграл роль первой искры, правда, достаточно случайно. Подумаешь, уронил факел…

Только уж очень сильно я подозревал, что это никакая не случайность. Все случайности остались за Юбеном.

В полумраке сновали неясные безмолвные тени. Излишне уточнять, что мне они весьма не нравились. Однако никаких попыток напасть на нас тени не предпринимали, и я мысленно поблагодарил их за это.

Ветер, я верхом на нем, Корняга верхом на мне и карса, жмущаяся к ногам Ветра, – мы помещались в самом центре пылающей звезды. Я то и дело оглядывался, соображая, как же поступить дальше.

Я не заметил, как шныряющие мелкие тени будто по команде исчезли.

Стало вдруг совершенно тихо, только победно гудело освобожденное пламя. Я озирался, охваченный неясной тревогой.

Тень я увидел спустя какие-то мгновения после того, как почувствовал эту тревогу.

Огромный размытый силуэт вдруг встал из-за дальних утесов, возвысился над окрестными скалами и навис над огнями. Тускло-размытое пятно садившегося Меара колебалось над головой Тени. Пара горящих глаз вперилась в нас – человека, карсу, коня и едва живой от страха пень. Справедливости ради отмечу, что у меня тоже затряслись поджилки.

Тень глядела на нас около минуты, мне же показалось, что прошла вечность. И еще показалось, что жизнь капля за каплей истекает из меня, Морана, оборотня-анхайра. Но едва я шевельнулся, я понял, что по-прежнему жив.

Не стала Тень причинять нам зло. Даже не знаю почему. Вдруг дрогнула и осела, как невесомая джурайская фата, соскользнувшая с венца невесты.

Растворилась Тень в окружающем полумраке. Костры тотчас стали угасать.

Только теперь я вдруг понял, что Тень была очень похожа на Стража. Небывало огромного, но в общем-то обычного Стража. Не Стража Тепла, определенно, и не Стража Стремнин. Скорее – Стража Дуновений или Стража Камня. Но какой она казалась громадной!

Хорошо, что ей не взбрело в голову… гм, а есть ли у Теней голова? Хорошо, что она не напала. Не знаю, сумели бы мы защититься от этого создания? Да и как?

Костры догорали. Вокруг снова зашевелилась местная живность, тоже слишком похожая на неясные тени, но эти были, во-первых, поменьше, а во-вторых, тенями казались только в опустившихся сумерках, а при ближайшем рассмотрении быстро обращались в обычных рыб или жуков. Обычных водных обитателей.

Я на неверных ногах подошел и подобрал оброненный факел, взял Ветра под уздцы и повел прочь с русла. Нам повезло: невдалеке я набрел на подъем, приведший на обширное мелководье. Здесь было посветлее. Среди округлых валунов, поросших бородами водорослей, шныряли мальки и ползали пестрые палочки с ногами – личинки каких-нибудь стрекоз, наверное. Я выбрал пятачок почище, натаскал дров, безжалостно припахав Корнягу, который тщетно мечтал отсидеться на плече, и развел добрый костер. Ветер снова решил попастись, но далеко не отходил. Молодец, коняга. Порою мне кажется, что ты умнее меня, только молчалив не в меру.

– Слушай, деревяшка, – сказал я Корняге. – Близится пересвет, так что мне предстоит скоро уйти. Тури, как ты скорее всего уже знаешь, превратится не сразу. Выходит, что тебе придется некоторое время побыть одному с карсой и вулхом. Не дай им подраться, понял? И огонь поддерживай. Будешь умницей – буду кормить. Всегда. Понял, пень?

– Понял, Мо… Одинец.

– Тури передай: веху огня я прошел. Дальше двигаться нужно по руслу… Впрочем, она знает.

Наставляя Корнягу, я помалу раздевался. Сбросил сапоги, стянул одежду. Сложил все аккуратной стопкой у самого огня.

Река готовилась встречать пересвет. Некоторые обитатели устраивались на отдых, замирали в укромных местах, захлопывали створки раковин, закапывались в песок. Некоторые – наоборот, пробуждались, встречая день, еще один день, когда предстоит сожрать ближнего, какой послабее, и не дать остальным сожрать себя. Мы мало кого интересовали здесь, на мелководье – крупная рыба хозяйничала либо на глубине, в главном русле, либо в темных омутах. Надеюсь, госпожа Тури, ты быстро разберешься, как вести себя в реке. И отыщешь единственно верный путь к У-Наринне. Или хотя бы ведущий в нужную сторону.

Бросив охапку сучьев в огонь, я опустился на корточки. Я уже смутно чувствовал близость превращения, когда вулх начинал беспокойно шевелиться во мне и пытаться прорваться сквозь толщу человеческих ощущений к поверхности, к свету. С добрым утром, серый брат!

Ты, наверное, тоже удивишься, очнувшись на речном дне. А может, и не удивишься. Извини, я даже не знаю – любишь ли ты рыбу. Скорее всего – любишь. Отчего же не любить!

Корняга опасливо отодвинулся от меня, выпустив пару мелких пузырьков из дупла.

«Началось!» – понял я и канул в небытие, поглощенный стеной непроглядного Мрака.

ГЛАВА 19 Четтан, день десятый

Я открыла глаза и поняла, что наконец-то я вижу сон. Не воспоминание, пришедшее от Карсы, и не смутные впечатления о предыдущем дне, а настоящий, полноценный сон.

В этом сне я находилась на дне реки. В красноватом полумраке мимо меня беззвучно скользили стайки рыбешек, поблескивая золотистой чешуей. Пушистые кустики придонных водорослей колыхались в воде. Вот только вода была какой-то странной, не такой, как наяву. Менее плотной, что ли? Во-первых, сквозь нее было видно лучше, чем бывает видно сквозь толщу воды на самом деле. А во-вторых – я взмахнула рукой, и вспугнутые рыбешки бросились наутек, – да, как мне и показалось с самого начала, эта вода не так сильно мешала движениям, как настоящая.

Ну а самое главное – я могла здесь совершенно свободно дышать. Вот и отлично! Мне всегда хотелось как следует осмотреться на речном дне, не выныривая каждую минуту за глотком воздуха. Только бы этот восхитительный сон длился подольше…

Я с любопытством огляделась. Первое, что я заметила, был костер. Это же надо, костер – и под водой! Чего только не бывает во сне. Второе, что бросилось мне в глаза, был Корняга, который боком, по-крабьи, подбирался к огню. В ветках у него была зажата изогнутая деревяшка. Черные глазки корневика лихорадочно блестели. На некотором расстоянии от костра Корняга замер, размахнулся и швырнул деревяшку в огонь. Костер затрещал и взорвался снопом искр, а бедный пенек кинулся прочь и забился в густой куст водорослей.

Я громко расхохоталась, отчего изо рта у меня выбежала стайка воздушных пузырьков. Светлые боги, какое нагромождение нелепостей! Уж и не знаю, что меньше похоже на правду: костер, горящий на дне реки, или корневик, который подбрасывает топливо в этот костер.

Заслышав мой смех, Корняга частично высунулся из куста и с невыразимой скорбью в голосе произнес:

– Доброе утро, госпожа.

– Какое еще утро? – возмутилась я.

– Четтанское, – скрипуче вздохнул Корняга, выдвигаясь из куста целиком. Прядь водорослей зацепилась у него за сучок и потянулась следом, как цепь за сторожевым псом. Я снова фыркнула.

– Откуда ты вообще в моем сне взялся, пенек настырный? – насмешливо спросила я. – Как будто мало того, что я тебя наяву на спине таскаю. А ну-ка сгинь, нечисть! Или превратись во что-нибудь занятное.

– Я не могу превратиться, – оскорбленно сказал Корняга. – Корневики превращаются один раз в жизни: из пня в корневика. Я – уже.

– Тогда пшел вон. Или засохни да помалкивай.

Я потеряла к нему всякий интерес. Что толку тратить время сна на разговоры с глупым пеньком? Он и наяву врет как по писаному.

Костер был разложен под боком большого валуна, обросшего щеткой мелких ракушек и мочалом водорослей. Среди водорослей я заметила большой, размером с ладонь, и удивительно красивый цветок. Он был отдаленно похож на болотную лилию, что называют огневкой. Только алых лепестков у него было не девять, как у огневки, а десятка два, как у садовой розы. Интересно, чем пахнет этот цветок, и пахнет ли он под водой вообще?

Я шагнула к валуну и протянула руку, чтобы коснуться прекрасного цветка.

Цветок затрепетал лепестками, потянулся ко мне и молниеносно сомкнул алый венчик вокруг моих пальцев. Пальцы обожгла яростная боль – как от крапивы, только гораздо сильнее. Я заорала и выдернула руку. Цветок неохотно расстался с добычей. Упругие лепестки соскользнули по пальцам, будто жадные губы.

Пальцы продолжало жечь. Я затрясла рукой, с ненавистью глядя на цветок. Коварная лилия вновь раскрылась и притягивала взор своей красотой. А, чтоб тебя Тьма сожрала! Мне вдруг совершенно разонравился мой сон. Хватит с меня, хочу проснуться.

И как это делается, позвольте спросить? Я растерянно хихикнула. Темное небо, вот задачка! Всем людям снятся сны – людям, но не оборотням. Пока я после смерти Беша не покинула Айетот, мне никогда ничего не снилось. Даже если мне и случалось задремать четтанским днем – что, впрочем, бывало с мной крайне редко. Поэтому мне и в голову не приходило спросить у того же Унди, что делают люди, когда им не нравится сон и хочется проснуться. В самом деле, что?

Может, слово такое специальное есть, просыпательное? Сказал – и вернулся в реальный мир. А может, нужно заснуть во сне, и тогда очнешься наяву? Тогда совсем хреново, потому что спать мне сейчас совершенно не хочется. Во всем теле свежесть и бодрость, как бывает сразу после пересвета.

Ну я и влипла. Подумать только, возможность видеть сны всегда казалась мне жутко заманчивой. А на практике выходит, что от этого тоже не оберешься неприятностей. И так всегда: если о чем-то мечтаешь, видишь в нем только хорошие стороны. Интересно, какие пакости обрушатся на меня вместе с полным обретением памяти?

Все равно назад мне дороги нет.

Я вздохнула и проводила взглядом цепочку пузырьков, вырвавшихся у меня изо рта. На высоте еще одного человеческого роста у меня над головой была видна граница между водой и воздухом. Она выглядела, как зеркальное полотнище, за которым ничего не было видно – хотя с той стороны сюда проникал рассеянный и смягченный красный свет Четтана.

Что-то зашевелилось у меня под ногами. Я глянула вниз и обнаружила Корнягу, который подбирался к костру с очередной деревяшкой в ветках.

– Да зачем ты это делаешь? – не выдержала я.

– Чтобы костер не погас, – скрипнул Корняга и сделал к огню еще один крошечный шажок. – Мо… Одинец велел.

– Одинец?! – Я ничего не понимала. – А зачем велел-то?

– Чтобы тебе, госпожа, не было так одиноко, когда ты очнешься на речном дне, – одним духом проскрипел Корняга.

– То есть как это – когда очнусь? – удивилась я. – Я же сплю!

Корневик печально посмотрел на меня, ничего не сказал и обреченно сделал следующий шажочек к костру, еще короче предыдущего. Я решительно ухватила Корнягу за сучковатую ветку и подняла в воздух. В смысле, подняла вверх – потому что воздуха вокруг не было. Я даже потеряла уверенность в том, что вокруг есть вода.

– Брось палку и отвечай на вопросы, – потребовала я. – Сплю я или не сплю?

– Не знаю, – скрипуче сказал Корняга, послушно роняя деревяшку. Палка не упала на дно мгновенно, а опустилась медленно и плавно.

Я с досады плюнула. Плевок, едва сорвавшись с моих губ, зашипел и растворился в окружающей… как бы это сказать… жидкости. Потому что все-таки это была не вода.

– Но ты мне снишься или не снишься?! – рявкнула я.

– Я – не снюсь, – убежденно заявил Корняга. – Я работаю. Одинец мне велел проследить, чтобы вулх и карса не подрались, и костер поддерживать велел, и еще велел тебе передать, что веху огня он прошел, а дальше нужно двигаться по руслу. И обещал меня за это кормить. Хорошо и много!

– Значит, это все-таки не сон… – пробормотала я, опуская корневика на песок подальше от костра.

Я чувствовала себя странно до невозможности. Пришлось заново оглядеться по сторонам – потому что до тех пор, пока я считала окружающее сонным видением, я смотрела на него совсем другими глазами. Во сне не надо беспокоиться об опасностях. А наяву первым делом нужно выяснить, что тебе грозит и откуда.

Пока что мне ничего не угрожало. Даже хищная лилия сомкнула яркие лепестки, превратившись в невзрачный бурый кочанчик, похожий на луковицу. Я присмотрелась – из свернувшегося венчика торчал наружу рыбий хвост. Та-ак, понятно, цветочек позавтракал. Себе, что ли, чего-нибудь съесть?

Я задумчиво почесала шею под ошейником. Потом подняла с песка аккуратно сложенную одежду и натянула ее на себя. Одежда была сухой на ощупь – впрочем, как и мое тело.

– Эй, Корняга, вы вчера здешних рыб не пробовали? – окликнула я корневика. – Они съедобны вообще?

При упоминании о еде Корняга заметно оживился.

– А как же, съедобны, – проскрипел он. – Но есть еда и получше. Пойдем, покажу.

Он зашкандыбал по дну, оставляя в речном песке борозды от корней – словно кто-то протащил здесь сучковатое бревно. Я шла за ним, растопырив руки в стороны и покачиваясь. Тело здесь ощущалось более легким, чем на суше, не-вода делала движения плавными – в общем, я чувствовала себя не человеком, а чем-то вроде набитого соломой чучела. Корняга привел меня к совершенно гладкому участку песчаного дна – ни камешка, ни кустика водорослей.

– Здесь копать, – деловито сказал он.

– Копать? – удивилась я. – Грибы тут, что ли, растут? Подземные… в смысле подводные… ну то есть…

Корняга не стал меня слушать, а принялся сноровисто раскапывать песок. Песок взвихрился под его корнями и повис вокруг мутным облачком. Невесть откуда появился вулх, некоторое время наблюдал за корневиком, а потом принялся ему помогать. Вдвоем они за минуту вырыли огромную яму, и на дне ее обнаружился белесоватый круглый камень. Я нагнулась, подняла камень, который оказался неожиданно тяжелым, и недоуменно спросила:

– И это – еда?

На меня вдруг снова нахлынуло чувство нереальности. Съедобные камни?.. Сон!

– Ракушка, – проскрипел Корняга, выбираясь из оседающей тучи песка. – Надо открыть. Ножом.

Только теперь я заметила волнистую линию, пересекающую камень. И впрямь – ракушка.

– А может, ее сначала в костер? – предложила я.

– Угу, – утвердительно скрипнул корневик.

Вулх чихнул.

Когда все три откопанные нами ракушки были вынуты из огня и остыли, я вскрыла их своим хадасским кинжалом. Вообще-то поначалу я хотела воспользоваться для этой цели вторым кинжалом, тем, что похуже моего. Но он куда-то пропал. Ни в оружейной сумке, ни в двумехе его не было, и я сообразила, что он не попадался мне под руку уже несколько дней. Наверное, потерялся каким-нибудь синим днем. Ну и джерх с ним.

Розовое мясо моллюсков оказалось удивительно нежным и вкусным. А еще – сытным. Даже Корняга, выев половину содержимого ракушки, на некоторое время удовлетворенно притих. Вулх улегся на песок и лениво следил за проплывающими мимо рыбешками. Маленький фиолетовый крабик, привлеченный, надо полагать, запахом пищи, вылез из-под камня и стал потихоньку подбираться к стоящей перед вулхом ракушке. Ветер тоже пришел к угасающему костру и небрежно пощипывал ближайшие кусты водорослей, выбирая отдельные листики повкуснее. Кажется, вороной тоже был сыт и доволен.

– А скажи-ка мне, Корняга, – обратилась я к пеньку, – что было на последнем пересвете? И куда опять делся Лю-чародей?

– Чародей сказал, что ненадолго задержится, – проскрипел корневик. – И очень скоро нас догонит. Сегодня и догонит. А на пересвете ничего такого и не было. Одинец превратился – и сразу в кусты. Ты, госпожа, хотела за ним прыгнуть, но я тебя отвлек. А потом и ты превратилась.

– Как – отвлек? – подозрительно спросила я. Отвлечь Карсу, которая нацелилась все-таки разобраться с вулхом без моего участия, – это надо было суметь.

– Вот так! – скрипнул Корняга, и в следующий момент я подпрыгнула на месте, чуть не выронив из рук половинку ракушки. Потому что пенек вдруг обернул ветки и корни вокруг себя, превратившись в косматый клубок вроде перекати-поля. Клубок подпрыгнул и сам собой покатился по песку. Вулх встрепенулся было, но Корняга мгновенно развернул сучки-корешки обратно и стал снова выглядеть, как заправский пень.

– Тьма-ах! – восхищенно выдохнула я. Струйка пузырьков устремилась кверху.

Корняга скромно потупил глазки-ягодки.

– Знаешь, ты самый одаренный пень из всех, которых я видела в своей жизни, – искренне сказала я.

– Спасибо, – проскрипел Корняга. – А вот Мо…

Вулх неодобрительно посмотрел на него. Корневик почему-то заткнулся на полуслове. Но мне было не до того, чтобы разбираться в их с вулхом взаимоотношениях. Потому что я как раз задумалась над тем, почему это я не помню событий прошедшего меарского дня. И вспомнила.

Тьма и демоны! Как я могла такое забыть?!

Я вспомнила, как мы с Карсой сжались в комок на берегу непонятной и пугающей реки и в ужасе таращились на Ветра, который опустил голову под воду и преспокойно жевал водоросли, не испытывая потребности глотнуть воздуха.

Я сказала «мы с Карсой»? Я ошиблась. Непостижимое путешествие во Тьму, которое совершили мы с Одинцом на прошлом красном пересвете, серьезно изменило нас. Ну по крайней мере меня. Я недоверчиво прислушалась к собственным ощущениям. Да, так оно и есть.

Воспоминания о днях под другим солнцем постепенно подтачивали стенку в моем сознании, отделявшую меня от Карсы. А пребывание в вечной Тьме оказалось последним ударом. Стенка рухнула. Я перестала воспринимать свое меарское воплощение как отдельную личность, как звериную половину себя. Больше не было внутри моего сознания двух разных «я», Карсы и человека. Была одна-единственная личность, одно сознание, одна душа, одно цельное «я» – мадхет по имени Тури.

Правда, я по-прежнему не помнила всего, что со мной происходит синим днем. Но скоро буду помнить. Совсем скоро.

Правда и то, что я синим днем по-прежнему отличалась от себя же красным днем. Как телом, так и сознанием. Находясь в зверином теле, я иначе воспринимала окружающий мир и иначе реагировала на него. Вероятно, так будет всегда. Но отныне и впредь это была я, и только я. Существо, в котором Карса и человек слились воедино.

Оттого, наверное, сегодня, придя в себя после превращения, я испытывала странное чувство нереальности. Настолько сильное, что даже сочла окружающее сном. Сознанию непривычно было чувствовать себя единым.

Потому что одни только странности внешнего мира моих ощущений не объясняли. Ну, подумаешь, костер на дне реки. Эка невидаль! С тех пор как я пересекла Юбен, мне еще и не такие чудеса встречались. Взять хотя бы давешнего демона на колокольне. Или говорящего пенька Корнягу, к которому я уже успела привыкнуть, как к чему-то вполне обыденному.

Хотя чем ближе к У-Наринне, тем больше странностей попадается нам на дороге. С тех пор как мы сбежали от землетрясения через каменную арку с истуканами, мир перестал быть привычным. Как будто им все в большей степени управляли не нормальные законы, а… магия! Что ж, в этом есть резон. Ведь мы идем не просто по тропам или по бездорожью. Мы движемся по пути, начертанному магией. От вехи к вехе, от Знака к Знаку – вперед, к прекрасной и манящей У-Наринне.

Смутные дни! Я вдруг вспомнила, чем именно меня так напугала вчера река, на дне которой я сейчас рассиживаюсь за завтраком. И воспоминание обожгло меня не хуже жалящих лепестков подводной лилии.

Тогда, на берегу, я ощутила противоречие, которое встревожило меня и показалось опасным. С одной стороны, путь в Каменный лес лежал через реку и обойти ее было нельзя. С другой стороны, я чувствовала, что в этой не-воде пути к У-Наринне нет. Как так? Я не знала. И, боязливо поджимая лапы, вошла в реку вслед за Одинцом.

Больше я из вчерашнего дня ничего не могла вспомнить, как ни старалась. Оч-чень подозрительно! Я решительно встала на ноги и шагнула к вороному жеребцу.

– Доедайте по-быстрому – и двигаем отсюда, – распорядилась я, седлая жеребца. Кажется, Ветер обожрался водорослей, потому что живот у него был гораздо круглее обычного. Надеюсь, это ему не повредит.

Пока мы лакомились моллюсками, вокруг заметно потемнело. Наверное, наверху испортилась погода. Я подняла голову.

Зеркальная поверхность реки подернулась рябью. В следующую минуту ближайший к поверхности слой словно бы вскипел. Маленькие клубочки пенных пузырьков вдруг возникали то тут, то там и быстро растворялись в воде – вернее, в составляющей реку жидкости – с тихим шипением.

Я некоторое время ошеломленно смотрела на это невероятное зрелище, не в силах понять, что же происходит. А потом вспомнила, как, не долетев до дна, зашипел и растворился в окружающей не-воде мой плевок.

Наверху шел дождь.

И каждая капля настоящей воды, попав в реку, начинала мгновенно пениться – видимо, превращаясь в здешнюю странную не-воду.

– О как! – потрясенно сказала я.

Вулх глухо заворчал.

Пару минут мы все завороженно смотрели на этот безумный дождь. Потом у меня заболела шея, и я тотчас вернулась к насущным нуждам. Пора ехать, и так мы здесь засиделись. Я запрыгнула в седло.

Что там Одинец мне передавал? То, что дальше наш путь лежит вдоль по руслу. Надо полагать, у него были причины так говорить. Я привыкла доверять своему спутнику еще с тех пор, когда почтового пня с нами не было, с памятью у меня было хреново, и о событиях синих дней приходилось строить плохо обоснованные догадки.

Я тронула коня вниз по пологому склону, легонько ударив его пятками в бока. Значит, вдоль по руслу… До сих пор мы находились на мелководье, а русло – вот оно, тянется слева направо. Или справа налево. Так куда нам, налево или направо?

Я привычно обратилась к внутреннему взору, чтобы взглянуть на дорогу в Каменный лес.

Дороги не было. Вообще ничего не было. Бурый туман без малейших отличительных признаков.

– Тьма! Стой, Ветер!

Жеребец недовольно остановился и повернул ко мне вопросительную морду.

– Что такое? – скрипнул Корняга у меня из-за плеча.

Но я отмахнулась от обоих:

– Сейчас. Дайте подумать. С той стороны, откуда мы подошли к реке, она текла справа налево. Наш путь лежал через реку. Правильно?

– Правильно, – робко подал голос Корняга.

– Молчи, пень, – рявкнула я. – Без тебя запутаюсь. Значит, нам надо было пересечь реку и выбраться на противоположный берег. Но я не знаю, как двигался Одинец – поперек русла или вдоль?

– И поперек, и вдоль, – снова встрял Корняга.

– Слушай, ты! – взъярилась я. – Может, ты еще знаешь, куда идти?

– Не знаю, – увял Корняга, но тотчас встрепенулся: – А давай на берег вылезем да посмотрим!

– Так, видно, и придется сделать, – задумчиво сказала я, разворачивая коня. Ветер послушно затрусил вверх по склону, выбираясь обратно на мелководье.

Что-то было все же непросто с этой рекой. Похоже, что для меня в ней не было пути. А для Одинца вроде как был. Я почему-то вспомнила хорингские живые картинки, на которых каждый видит свое. Мы с Одинцом вместе смотрели на путеводный Знак хорингов, но я так и не узнала, что он там видел.

Может быть, наши с Одинцом дороги в У-Наринну различаются? Да, мы идем вместе, и по большому счету у нас один путь – но, может, он иногда разветвляется, а потом сходится вновь? Как тропинки, слагающие тропу. До тех пор, пока мы строго чередовались по дням – оборотень в человеческом облике шел, а оборотень в зверином облике следовал за ним, – это не было заметно. Но чем ближе к Каменному лесу, тем в большей степени мы становимся собой. И каждый все отчетливее осознает свою собственную дорогу – хоть красным днем, хоть синим, хоть во Тьме.

Но в У-Наринне нам нужно быть вместе.

Ветер миновал валун, на темном боку которого хищная алая лилия вновь развернула свои лепестки. Я сердито покосилась на нее, проезжая мимо. Обманщица! Твое счастье, что жжение в пальцах давно прошло. А не то я бы тебя сковырнула с камня – крабам на корм. Помнится, в детстве я мстительно изничтожала крапиву в огороде, колотя по ней палкой, так что стебли и листья превращались в пахучую кашицу. Чтобы неповадно было меня жалить!

Я усмехнулась.

Поверхность реки, по которой продолжали барабанить капли дождя, вспухающие пенными шариками, уже нависла над самой моей головой. Ветер сделал еще один шаг, и моя голова оказалась над поверхностью. По макушке немедленно застучали крупные капли.

Темное небо, да это не просто дождь, это ливень!

Я чуть не повернула жеребца обратно. В реке-то было тепло и сухо, а тут – холодно и мокро! Но нам некогда отсиживаться, пережидая дождь, – тем более что неизвестно, когда он закончится. Даже если он не закончится никогда, я не удивлюсь. Река из не-воды убедила меня, что законы природы здесь несколько иные.

Холодная капля затекла мне за шиворот, и я торопливо подняла капюшон. Ветер выбрался на берег.

Я с опаской обратилась к внутреннему зрению и облегченно вздохнула. Светлая У-Наринна сияла, как сигнальный костер на излучине Юбена в ненастный день. Я снова знала, куда нам двигаться. И – хвала Близнецам! – наш путь лежал прочь от реки. Она оставалась за спиной. Я обернулась и бросила последний взгляд на речную поверхность, вскипающую под дождем фонтанчиками брызг.

Вулх, выбравшись на берег, недовольно фыркнул и обогнал жеребца. Длинными прыжками анхайр устремился вперед, к видневшемуся невдалеке лесу. Мне вдруг стало легко на душе. Легко и весело.

– Хэй, Ветер, наддай! – воскликнула я.

Ветер звонко заржал и перешел в галоп.

Мы стремительно ворвались под сень лесной опушки, и я придержала жеребца. Ветер двинулся дальше шагом, тщательно выбирая дорогу. Здесь было сумрачно и сыро. Вся лесная живность попряталась от дождя, который уныло барабанил по листьям дубов и платанов, шуршал в пихтовых и терховых иглах. Только толстые лиловые жабы повыползали из-под кустов и неподвижно сидели в грязи, время от времени издавая горловое рокочущее «Куо-о».

Плотная пелена туч скрывала Четтан, и все вокруг было буро-серым, грязным и линялым. Мир утратил яркие краски. Я поежилась. В моих родных краях редко случалась непогода, и на меня всегда нагоняли тоску рассказы о севере, где Солнечные Близнецы нередко по многу дней не показываются из-за туч. Поистине, только варвары способны жить без солнц!

Дождь не унимался. Мы медленно продвигались вперед, а лес вокруг становился все гуще. Ветру все время приходилось объезжать старые валежины, а мне – пригибаться к мокрой шее коня, чтобы какая-нибудь ветка не попала мне в лицо. Наконец я спрыгнула на раскисшую землю и повела вороного в поводу. Вулх, вопреки обыкновению, никуда не отлучался. Он бежал рядом со мной неторопливой трусцой, опустив морду к самой земле.

Время шло к полудню, но светлее не становилось. Наоборот – здесь, в чаще леса, сумрак был плотным, как хорошо слежавшийся войлок. Если бы не путеводный огонь У-Наринны перед моим внутренним взором, я бы давно побоялась заблудиться и повернула назад. Уж очень густыми и непролазными были сплетения ветвей. Вскоре после того, как я спешилась, мы забрались в такую чащобу, что я все равно стала подумывать о том, чтобы повернуть. Что толку с того, что я знаю нужное направление, если туда невозможно пробиться? Наверное, лучше поискать дороги в обход леса. Как выражался Унди, обойти стороной можно все, кроме кабака.

Мы кружили и петляли, огибая очередной бурелом. Я остановилась, чтобы убрать со лба мокрую прядь волос. Пот струился по моему лицу вместе с дождем. И тут я вдруг сообразила, что кое-кто в нашей компании ведет себя еще менее обычно, чем вулх.

С тех пор как мы вошли в лес, Корняга не проронил ни слова. Тьма! Что с ним стряслось-то? Настырный пенек, которому нельзя заткнуть дупло иначе как страшными угрозами, да и то ненадолго, молчит уже несколько часов. А я была так занята дорогой, что даже не обратила внимания. Да жив ли он там вообще?

– Эй, Корняга! – окликнула я его. – Ты как – держишься?

– Держусь, – едва слышно проскрипел пенек, завозился у меня за спиной и пребольно ткнул меня сучком под ребро – видимо, в знак доказательства, что он жив.

– Полегче, – буркнула я. – Тут и без тебя только и знаешь, что от веток да сучков уворачиваться. Что-то мне этот лес нравится все меньше и меньше.

– Мне тоже, – скрипучим шепотом сообщил Корняга. – Давай вернемся, а?

– Тебя только послушайся, – проворчала я. – То «давай выйдем из реки», то «давай вернемся в реку». Времени у нас нет туда-сюда лазить! Через два дня нужно быть в У-Наринне.

Я решительно двинулась вперед. И – как будто моя решительность что-то переломила в окружающем мире – продравшись сквозь очередные кусты, мы оказались на широкой тропе. Более того, она вела в нужном нам направлении.

– Вот видишь! – бросила я через плечо, как будто Корняга мне возражал. Пенек не ответил.

Похоже, тропа была звериной. Во всяком случае, на высоте человеческого роста то и дело встречались ветки, которые мне приходилось отводить в стороны. Зато она была достаточно широкой и хорошо утоптанной. Одинец, выбравшись на тропинку, воспрянул духом и умчался вперед. Я бодро шагала по мокрой земле, ведя за собой Ветра. Кажется, удача наконец улыбнулась нам. Даже дождь поутих. Глядишь, во второй половине дня и Четтан выглянет.

– Давай вернемся? – жалобно скрипнул Корняга из-за плеча.

– Что-о?!

Я оторопела. Поворачивать из-за того, что уперлись в непроходимые заросли, – это понятно. Но возвращаться с удобной тропы?!

– Это плохая тропа, – проскрипел корневик. – Не надо по ней ходить.

Я не сочла нужным ответить. Дождь вскоре совсем перестал, только с мокрых веток еще срывались крупные капли. Высоко над нашими головами звонко запела сойка. Несколько часов мы двигались по тропе, которая иногда петляла, но неизменно возвращалась к нужному направлению. Корняга висел у меня за плечом, как вязанка дров, и признаков жизни не подавал. Я пару раз пыталась заговорить с ним, но упрямый пенек словно воды в дупло набрал. Ладно, не хочет говорить – пусть молчит.

Наконец тропинка вывела нас на большую круглую поляну. Я прикинула, не остановиться ли нам здесь на привал. Но все вокруг было еще мокрым после дождя и сулило не слишком-то удобный отдых. Что ли, с анхайром на этот счет посоветоваться?

– Хэй, Одинец! – позвала я. – Ты где?

Тропа продолжалась и дальше, уводя с поляны в глубь леса. Именно оттуда и появился вулх. Корняга тоненько пискнул.

Вулх пятился, приседая на задние лапы и грозно рыча. А из глубины на него угрожающе напирало что-то огромное, тяжелое, со множеством растопыренных лап.

Сначала я подумала, что это медведь. Потом мне показалось, что это гроза южных лесов – гигантская закунда. В следующее мгновение я ужаснулась, вообразив, что это сам Дух леса решил изгнать нас и принял для этой цели облик чудовищного дерева. А еще мгновением позже я сообразила, что на вулха наседает пень.

Корявый пень, грузно шагающий на расставленных корнях. Точно такой же, как Корняга, – только раз в двадцать больше размерами. И в отличие от Корняги этот пень внушал к себе уважение. Как-то даже хотелось побыстрее исчезнуть с его пути, а то ведь придавит ненароком, и вякнуть не успеешь. Ни меч, ни даже топор в схватке с такой громадиной один на один – не оружие.

– Бежим, Одинец! – крикнула я. – Назад!

– Поздно, – скорбно прошелестел Корняга.

Со всех сторон зашевелились кусты. Я лихорадочно озиралась. На поляну выползали корневики. Огромные, черные, замшелые пни неспешно раздвигали кусты и ветви деревьев, занимая свое место в круге.

Круг замкнулся. И в центре его оказались мы, напуганные и дрожащие. Вулх прижался к моим ногам, и я положила руку ему на ошейник. Неужели – все? Неужели вот так бесславно закончится наш путь в Каменный лес?

Черные глазки корневиков враждебно поблескивали. Глаза у них были размером со сливу, не больше, – и я с удивлением заметила, что у разных пней они расставлены по-разному. У кого ближе к верхушке, у кого чуть ли не на корнях. Может, это как-то связано с расположением ротового дупла?..

Т-темное небо, о чем я думаю?!

А о чем мне думать? О том, в каком виде нас схрявают, в сыром или в зажаренном? Так ясен пень, что в сыром. Огня корневики боятся. Эх, если бы все вокруг не было насквозь мокрым…

Самый большой из корневиков, высотой чуть ли не до моего подбородка, пронзительно глянул на меня, разинул черное дупло и пробасил:

– Чем тебе платить, человек?

Я растерялась. Да так, что только со второй попытки сумела выдавить из себя вопрос:

– З-за что? Чего вы от меня хотите?

– Как за что? – басисто удивился пень. – За это вот… отродье поганое! Слышишь, ты, корень от корня нашего? Чтоб тебя червяк вдоль и поперек проел! Сколько кругов мы тебя разыскивали?

К моему вящему изумлению, из-за плеча у меня раздался тоненький и скрипучий Корнягин голосок:

– Да с полсотни кругов, пожалуй. Если не сотню.

– И с каждым кругом награда росла, – прогудел могучий пень. – Ты будешь богатым, человек.

Я все еще не могла поверить своим ушам.

– Вы его разыскивали? Его, Корнягу? Сотню кругов? Да пропади все пропадом! Корняга, что ты такого сделал?

Корняга отцепился от ремней и спрыгнул с моего плеча на землю. Растопырив корни и сучья в разные стороны – у меня возникло полное впечатление, что он подбоченился, – пенек проскрипел:

– Я здесь родился. Это мой лес и мой народ.

– Тьма и демоны! – выругалась я. – А я-то думала, что ты с берегов Юбена. Ты знал-то хоть, что тебя ищут? Что же ты сразу мне все не рассказал, когда мы из реки выбрались?

– Сразу я лес не узнал, – со вздохом сказал Корняга. – Давно на родине не был. А потом я тебе сказал, что не надо ходить по тропе, только ты меня не послушалась. Ну и… а что уж теперь! Пришли.

– Но что ты такого натворил? – удивилась я. – Что вообще можно натворить такого, чтобы тебя разыскивали джерхову прорву времени?

– Это длинная история, – ответил мне другой пень из круга, сосед того, который говорил первым. – Впрочем, торопиться нам некуда.

«А мне – есть куда!» – чуть было не ляпнула я, но сдержалась. Похоже, что ни нам с анхайром, ни жеребцу ничего не угрожает. А вот Корняга, судя по всему, попался, как рыбка в уху. И вина в том моя. Что же он молчал, подлец?! Ох пообломаю я ему сучья… когда вытащу отсюда.

Корневики затрещали корнями, устраиваясь поудобнее.

Врал, ох врал мне Корняга, рассказывая трогательную историю своего нелегкого детства. То есть ту ее часть, которая касалась происхождения корневиков от деревьев под названием «ведьмина гребенка», он изложил вполне правдиво. Да и в описании того, как происходило его собственное появление на свет, если и приврал, то самую малость.

А вот история кланов и причины того, почему рождение Корняги послужило поводом для раздора, на самом деле выглядели совсем по-иному.

Лесное племя корневиков управляется советом мудрейших, возглавляющих кланы. Участок, на котором появился на свет Корняга, вовсе не был спорным. Он просто был очень маленьким – так уж сложилось с древних времен – и в его пределах давно никто не рождался. Так что Корняга, едва превратившись из безмозглого пенька в корневика, оказался единственным членом своего клана. Он был сам себе вождь, так что никто толком не мог ему указывать. И еще он – в силу незыблемых традиций – оказался в совете мудрейших.

Новорожденный Корняга, разумеется, мудрейшим не был. Он был наглым и самоуверенным невеждой. Но традиции для корневиков превыше всего. И умудренные опытом многих сотен кругов вожди некоторое время терпели хилого выскочку. Позволяли ему участвовать в совете, тихо надеясь, что время образумит юнца. Тем более что Корняга оказался вовсе не тупицей.

Но через пару кругов до него дошла очередь председательствовать в совете. И племя корневиков доверило ему свой главный священный символ – Первое Семя. Если верить преданиям, вся раса корневиков вела свое начало от одного из двух крылатых семечек ведьминой гребенки. Второе, которое на заре времен не проросло, хранилось в магическом сосуде и являло собой святыню такой ценности, что просто дух захватывало.

Корняга получил Первое Семя всего на несколько минут, чтобы донести его от священного дупла-хранилища до поляны, на которой должен был проходить совет. До поляны он не дошел.

Корневики со свойственной им дотошностью обыскали весь лес и выяснили, что единственный способ исчезнуть для Корняги был – напроситься в попутчики к демону, который пролетал над лесом. Первое Семя найдено не было. Тогда корневики назначили награду тому, кто доставит им пакостного юнца, и сообщали о ней всем проходящим, пролетающим и проползающим мимо существам. Терпения им было не занимать.

И вот – дождались.

– Та-ак, – протянула я, когда над поляной повисло молчание. – Давай, друг сердечный, рассказывай. Куда дел святыню?

– Спрятал, – с достоинством проскрипел Корняга.

Невзирая на тяжкие обвинения, мой пенек не потерял присутствия духа. Корешки его воинственно топорщились, а черничинки глаз ярко блестели. Я даже залюбовалась мерзавцем.

– Врешь, – трескучим старческим тенорком обвинил его дряхлый пень с древесным грибом на боку. – Мы искали магический сосуд по всему лесу. Его здесь нет!

Я мимолетно задумалась, сколько же сотен кругов должно быть этому старику, из которого труха сыплется, если даже шустрому Корняге уже около сотни. Ж-жуть!

– Магический сосуд я отдал демону, – скрипуче разъяснил Корняга. – В уплату за полет. А Семя я спрятал без сосуда.

Над поляной пронесся тихий стон, исполненный ужаса. Ветер нервно переступил с ноги на ногу. Признаться, мне тоже стало не по себе.

– Да не тяни ты! – прикрикнула я на Корнягу. – Говори, куда спрятал?

– В землю, – скромно сказал пенек.

– К-куда? – запнулся могучий пень, который разговаривал с нами в самом начале, и его внушительный бас сорвался в хрип: – В зем… Где?!

– Да по дороге от хранилища к поляне, – пожал ветками Корняга. – У меня времени совсем не было, демон ждать не хотел. Пойдемте, покажу. Здесь близко.

Пока мы вшестером – я, вулх, Корняга, могучий пень-председатель, трухлявый старик и крепкий приземистый пенек (как мне показалось, этого взяли в качестве охранника) – добрались до места, небо окончательно просветлело, и Четтан щедро окатил лес теплом. В кронах деревьев радостно зачирикали, засвистели и защебетали птицы. Я и сама улыбнулась, когда красный луч светила погладил меня по мокрым взъерошенным волосам.

– Вот, – гордо сказал Корняга, простирая ветку. – Здесь.

Я ахнула. Вулх изумленно чихнул. А корневики дружно застонали.

Потому что на указанном Корнягой месте росло невысокое, чуть выше меня деревце с колючей кроной, такой же всклокоченной, как мои волосы. В кроне было полно всевозможных листьев, травинок, клочьев шерсти и прочего лесного мусора. Ведьмина гребенка была совсем молодая, кругов десяти, не больше.

– Видать, не сразу проросло, – глубокомысленно заметил пенек-охранник.

Могучий корневик повернулся к Корняге, ухватил его за ветку и поднял в воздух. Корняга повис с самым жалобным видом, трепыхая корешками, – как не единожды висел в моих руках.

– Ты, плесень ядовитая, – прорычал корневик, – а ну поклянись, что это действительно было священное Первое Семя!

– Пусть меня Мать-корень удавит, если вру! – торопливо проскрипел Корняга.

Вождь уронил его на землю. Корняга ойкнул.

– Значит, что? – вдруг пробасил он совершенно другим, по-детски растерянным тоном. – Неужели свершилось Главное Пророчество?

– Свершилось, – развел корнями старик.

Когда уже поздно вечером мы покидали поляну собраний, в голове у меня звенело. Во-первых, от множества торжественных речей и песнопений. А во-вторых, от превосходного медового кваса, который корневики делали просто мастерски. Честное слово, уж на что я люблю пиво – а лесной квас оказался лучше.

Виновник шумного торжества молча покачивался у меня за плечом. Наверное, раздумывал над тем, как ему жить дальше.

Я негромко хихикнула себе под нос. Да уж, оказавшись героем такого пророчества, поневоле задумаешься. Древний текст начинался такими словами: «Когда племя корневиков породит самого большого вруна за всю историю…»

– Гордишься? – спросила я Корнягу. – Или жалеешь?

– Да чего уж, – проскрипел корневик. – Мне теперь главное – не забыть сотни через три кругов снова домой вернуться. Когда тот, кто родится из Первого Семени, начнет тут свои порядки наводить. Должно быть интересно.

Я хмыкнула. Мои планы на будущее пока что не заходили так далеко. Мне по-прежнему нужно было для начала попасть в У-Наринну. И то, что мы на полдня задержались в лесу у корневиков, было вообще-то некстати…

Зато скверный пенек по-прежнему со мной.

Ну и еще целый народ временно счастлив – что тоже неплохо, хотя и менее важно.

Я покачала в ладонях овальную деревянную шкатулку. Подарок корневиков. Награды за Корнягу я, разумеется, не взяла. Отказалась. Во-первых, он не остался в лесу, а отправился дальше со мной. Хотя старейшины, кажется, были рады, что избавились от героя древнего пророчества еще на некоторое время. Во-вторых, я вдруг поняла, что ни золото, ни драгоценности мне ни к чему. Золото еще и тяжелое вдобавок. В навьюченном на Ветра двумехе и без того хватает вещей, которые мне пока не пригодились. Ну может быть, они нужны Одинцу.

Я завернула шкатулку в пустую заплечную сумку и уложила в двумех поверх оружейной.

Широкая тропа вывела нас из леса как раз вовремя, чтобы я успела разглядеть краешек Четтана, ускользающий за горизонт. Я проворно скинула с себя одежду и огляделась в поисках анхайра.

– Хэй, Одине-ец!

Тьма! Куда он делся? Ведь только что был здесь.

– Я его видел, – сообщил Корняга. – У него, кажись, от кваса живот прихватило. Во-он в те кустики сбег.

Джерхи в доме! На пересвете – в кустики?! Нет, я когда-нибудь умру с этими обормотами. Что Корняга, что Одинец, что Лю, который обещал нас догнать до пересвета, – и где этот, с позволения сказать, чародей?

Впрочем, почему – «умру»? Уже умирала. Не помогло.

Я вздохнула полной грудью и подняла взор к сияющим точками звездам на черном покрывале Тьмы.

ГЛАВА 20 Меар, день десятый

Я очнулся в густых зарослях орешника. Рядом очень однозначно пахло – я сразу понял, что бедняге вулху посчастливилось съесть перед самым пересветом нечто очень нехарактерное. М-да. Джерх забирай, даже оборотни, порождения могучей магии, иногда оказываются рабами бунтующего желудка!

Впрочем, хвала небу, только до превращения. Я, например, уже никаких неудобств не испытывал. Превращение исцеляет все, в том числе и такие… гм! недомогания.

Только бы Тури не полезла меня искать – я прекрасно понимал, что несколько слов, услышанных от нее, могут сильно изменить мои планы на сегодняшний день, но все равно не хотел ее видеть сейчас.

И я потихоньку ушел еще глубже в кусты. Ветви царапали ничем не прикрытую кожу. Далеко, конечно, не следует уходить. Я и не буду… Так, прогуляюсь.

Заодно можно с мыслями собраться. Вчера я освободил место вулху на дне странной реки. Сейчас вокруг простирался старый, но совершенно обычный лес. Глухой-глухой. Дубы и платаны соседствовали с терхами, пихтами и северным орешником. Говорят, на северо-восток от Хадаса такие вот смешанные, как варево в котле, леса тянутся чуть ли не до огромного Дикого океана. Не знаю, туда я никогда не забирался. Меня почему-то всегда больше привлекал запад, чем восток. Не зря же я ошивался на самой границе обитаемых земель – в Дренгерте, Плиглексе, Джурае.

Земля под сенью старых деревьев была ощутимо влажной. Дождь, что ли, недавно пролился? Наверное. Дождь. Из обычной воды, а не той помеси воздуха с магией, которой я вчера вынужден был дышать полдня.

Значит, Тури реку пересекла. Странно, мне казалось, что по руслу можно идти еще день-два, и сильно приблизиться к У-Наринне. Зачем ей понадобилось выбираться на сушу? Понятия не имею.

А что я помню со времени вулха?

Покопавшись в воспоминаниях, я выяснил, что до смешного мало. Помню вспышку-прозрение, вызванную скорее всего резким чувством опасности. Широкая утоптанная тропа, а на ней мрачные корявые силуэты засохших деревьев. Подвижные силуэты…

Э-э! Постой! А не родственники ли это бездельника-Корняги? Похоже. Правда, Корняга рядом с ними все равно что мышь рядом с вулхом. Только и общего, что цвет серый да хвост имеется. У мыши, в смысле, а не у Корняги и его родичей.

Ох, чую, влетело нашему пеньку намедни – по первое число! Уж больно красноречивые взгляды замшелых громадин на тропе запомнились мне со вчерашнего… И еще слова, произнесенные густым трескучим басом: «Когда племя корневиков породит самого большого вруна от начала времен…»

Зуб дам, речь о Корняге!

– Эй, Мо… Одинец!

Ага. Корняга. Легок на помине.

– Чего, деревяшка?

– Тури уже превратилась. Можешь возвращаться.

Я скрипнул зубами. Вот прохвост! Но что ему скажешь? Ничего, ровным счетом. Разве что ногой пнуть можно, так босиком только пальцы без толку расшибешь.

– Туда, туда, – подсказал пень, простерев корешок в нужном направлении. – Как твой живот?

– Помалкивай, трухлятина, – буркнул я весьма неприветливо и зашагал сквозь плотный орешник. Сухие ветки неприятно кололи голые ступни. Вскоре я оказался на опушке и вышел из леса. Ветер, понуро опустив голову, дремал. Первый раз вижу его дремлющим! Двумех покоился на обычном месте, походная сумка – тоже. Одежда и обувь, сложенные аккуратной кучкой, сразу бросались в глаза. Карсы видно не было, и я остался благодарен ей за это.

Спустя пару минут я уже сидел в седле. Корняга, не будь дурак, тут же взобрался ко мне на плечо. Не любил он корни дорогами бить, норовил все больше на чужом горбу прокатиться. Впрочем, я-то чем лучше? Тоже ведь не пешком иду. Все припасы Ветер за меня тащит, включая и мое нынешнее тело с парой душ, упрятанных внутрь. Эй, вулх, как дела!

Вулх молчал. Я внимательно прислушался к себе – но чуял только гулкую зияющую пустоту.

И вдруг мне стало страшно и одиноко. Никогда еще я не оставался один, всю жизнь привык ощущать густое и тягучее присутствие зверя в себе, его странные, пахнущие землей и травами, мысли, до того въевшиеся в мое собственное мироощущение, что я перестал проводить между своими, человеческими мыслями, и ними сколько-нибудь четкую границу.

А теперь я внезапно ощутил себя голым и покинутым. Немногим лучше, чем совсем недавно, в зарослях орешника.

Вулх, где ты?

Молчание.

Отзовись! Не бросай меня! Вулх!

Молчание.

Холодный пот прошиб меня насквозь. Чувствовать себя так было до жути скверно.

– Что с тобой, Одинец? – проскрипел Корняга над самым ухом. – Тебе плохо?

Я медленно повернул к нему голову:

– Да, Корняга. Мне плохо.

Ветер, не дождавшись от меня понукания, пустился вскачь сам. Словно знал, что мне именно туда, наискосок, под углом к опушке. Кстати, а откуда я сам знаю, куда ехать?

А какая, собственно, разница?

До самого полудня мне было совсем невесело и очень одиноко. Спасибо, хоть карса показалась на глаза, словно успокаивая меня: «Я не знаю, что с тобой, анхайр, но я, твоя спутница, рядом. Не тревожься хотя бы за меня».

Спасибо тебе, карса.

Поневоле я отдался нахлынувшим мыслям. Смешно – я всю жизнь считал себя одиночкой и даже внутренне гордился своей способностью обходиться без друзей, но стоило впервые остаться действительно одному, как вся моя игрушечная спесь разом испарилась и осталась только кричащая от боли душа. От воображаемой, но ничуть не менее страшной, нежели телесная, боли.

Я не знал ответа на вопрос – на самом ли деле у меня две души, или просто я придумал и одушевил несколько иную свою сущность. Ту, что живет в теле вулха. Это ведь и я, и в то же время не я.

Хотя стоп: а чем, собственно, отличается эта придуманная сущность от другой души? Только тем, что ее придумал я? И только. Значит, вулх действительно существует. Правильно, так и есть, ведь в противном случае я помнил бы все, что происходит с моим измененным телом и измененной душой во время Четтана. Отсутствие общей памяти раскололо меня на две непохожих половинки, и каждая из них стала отдельной душой.

А Лю-чародей обещал нам встречу. Встречу… и растворение друг в друге. Я уже стал немножечко вулхом – а вулх немножечко мной. Именно поэтому отсутствие вулха так испугало меня. Я тоже был нужен ему, бессловесному зверю, иначе зачем бы ему вытаскивать меня из Тьмы? Ведь он теперь тоже больше, чем просто вулх, чем просто бессловесный зверь, потому что он познал радость разума. И конечно, это понравилось ему гораздо сильнее сомнительной свободы дикого зверя.

Потому что по-настоящему свободен лишь тот, кто способен понять, что свободен.

И вулх откликнулся откуда-то из самых дальних потемок сознания. С задворок души.

«Я здесь, Моран. Прости, что не отозвался сразу. Но мне нужно побыть наедине с собой. Я вернусь – потом. Но не сейчас, когда в небе светит Меар. Это твое время, и пусть оно принадлежит только тебе. До поры».

Волна облегчения накатила – и схлынула. Здесь. Вулх здесь, по-прежнему во мне, а значит, все идет как надо. Но, Тьма и Тьма, что его так напугало? Я ведь чувствовал его невольный испуг, явно вызванный происходящим. Вулх «думал» чувствами и инстинктами. Это я переводил их на привычный язык человеческих понятий.

Я пойму это, обязательно пойму, серый брат, и сделаю все, чтобы облегчить твои страхи и сомнения. Потому что это, наверное, нелегко – становиться человеком. Человеком, который умеет лгать и притворяться, который способен предать и бросить.

Ведь вулхи этого не умеют. И даже не знают, что можно это уметь.

«…самого большого вруна от начала времен…»

И вдруг я осознал, почему Корняга всегда казался мне маленьким человечком, и никогда – безобидной лесной тварью.

Потому что он умел врать.

– Скотина ты, пень, – неожиданно сказал я вслух.

– Это почему же? – обиделся Корняга. – Вот! Дожил! Помогай вам, люди, а благодарность одна: обругают и жрать не дадут. Так я и знал.

– Во-первых, ты прекрасно знаешь, что мы не люди. А во-вторых, скотина ты по очень простой причине: потому что ты слишком похож на человека. На меня. Понял, пень?

– Ты же сам только-только сказал, что ты не человек!

– Это не меняет дела.

Корняга не нашелся что ответить, и это удивило меня больше всего. Потому что за словом в кар… гм! – в дупло тогда уж – он обыкновенно не лазил.

Мы снова пересекали степь, но совсем не такую, как раньше. Лес, где мы повстречали родичей Корняги, постепенно скрылся за горизонтом. Степь поросла низкими стелющимися травами, немного похожими на длинные водоросли из неправильной реки. Тезка моего скакуна трепыхал и колыхал пучки травы, отчего казалось, что вся степь покрыта танцующими хорингами.

И еще в степи попадались деревья, каких я сроду не видывал. Они были огромны и сильно напоминали дамские зонтики от солнца, вошедшие несколько кругов назад в моду в Хадасе, Лиспенсе и Джурае, городах, где роскошь соседствовала с нищетой, дворцы – с лачугами, а процветание – с полным упадком и отчаянием. Стволы деревьев походили на толстенные колонны, вздымающиеся к самым небесам, а первые ветви отделялись от стволов на такой высоте, что никаких подробностей толком разглядеть не удавалось. Но плоскую крону, что раскидывалась где-то невообразимо далеко вверху на манер грибной шляпки, на фоне неба различила бы, пожалуй, и землеройка. Хотя землеройке вряд ли бы взбрело в голову разглядывать небо или что-нибудь на его фоне.

Не в этом ли главное отличие меня от землеройки?

Я хмыкнул, удивляясь собственным мыслям. Вообще-то странно. Последнее время я стал задумываться о довольно неожиданных вещах, о каких обыкновенно кругами не вспоминал. Я подозревал, что виной всему путь в У-Наринну. И еще подозревал, что это не последняя странность на пути к Каменному лесу.

Почему-то у меня укрепилось некоторое время назад возникшее впечатление, что я не дома. В смысле – уже давно не в своем мире. Наверное, с той поры, как мы пересекли каньон в Диких землях. С того дня диковины и необычности окружили меня и моих спутников, хотя и привычного по-прежнему встречалось довольно много.

В общем, деревьев таких я никогда не видел, и никогда не слышал о них. Даже Унди Мышатник, который рассказывал мне обо всем на свете, никогда не упоминал о них. О, Смутные дни, неужели я дожил до минуты, когда познал нечто такое, о чем старина Унди даже не подозревал?

Если так, то можно считать, что я не зря прожил жизнь. Даже такую бестолковую, как жизнь анхайра.

Я ухмыльнулся. И взглянул на синеющий в небе Меар сквозь корявые ветви ближайшего великана. Великан ронял к земле шуршание кроны на ветру. У подножия ветер почти не ощущался, но там, на высоте, с ним приходится считаться. Тому, конечно, кто бывает на высоте.

Задрав голову, я рассматривал дерево. Интересно, его плоды съедобны? Вдруг они вкуснее плодов многодрева? Вот бы попробовать.

Я вспомнил пир в самом начале пути, вскоре после переправы через Юбен и первого пробуждения на берегу Слезы Великана, затерянного лесного озера. С сожалением вздохнул. Жаль, остальные плоды пропали в Запретном городе. Тури, кажется, даже не полакомилась. А могла бы.

То, что я сперва принял за соринку в глазу, оказалось стремительно падающей с высоты точкой. Точка росла прямо на глазах.

Я невольно попятился. Что это? Плод, что ли, чья-нибудь добрая душа мне сбросила?

А падающий с высоты вдруг развернул широкие крылья, и падение его перешло в плавное планирование. Вот джерхова сыть, да это же какой-то зверь! Вроде белки-летяги! Только покрупнее.

Вон, еще двое прыгнули. Сейчас тоже крылья-перепонки расправят. А они здоровые! Больше собаки. Тьма, да они больше вулха!

Я мигом соскочил с Ветра и взялся за арбалет. Извлек очередной колчан со стрелами – один я успел расстрелять во время стычки с вильтами. Наложил стрелу.

Самый проворный летун коснулся земли спустя мгновение, молнией просеменил шагов тридцать и оказался рядом со мной быстрее, чем я успел хоть что-нибудь предпринять. Корняга проворно, как куница, соскочил с привычного насеста и канул в высокую траву. Ему хорошо, он маленький.

Летун застыл от меня в каких-то двух шагах. Больше всего он был похож на Чистого брата, закутанного в плащ. Только не лиловый, а темно-коричневый, и без капюшона. Продолговатая голова, поросшая редкой шерстью, стоящие торчком уши, как у вулха, громадные выпуклые глаза с неожиданно крохотным яблоком и совершенно неразличимым зрачком, еле намеченный нос и приоткрытая пасть, в которой больше всего притягивали взгляд длиннющие верхние клыки.

Джерх на динне! Да это вампир! Я видел их изображения на живых картинках хорингов в Хадасе. Только там они не прыгали с исполинских деревьев – картинки рассказывали о нападении тройки вампиров на лошадь, и о танце, смысл которого от меня ускользал.

Два других вампира приземлились невдалеке и бросились ко мне. Интересно, они всегда нападают тройками?

Люди о вампирах болтают всякое, но в большинстве своем это выдумки. Начнем с того, что это никакие не ожившие мертвецы, а существа из плоти и крови. Которые кровью и питаются, только не своей. Эдакие гигантские ненасытные комары. Унди мне о них когда-то рассказывал, даже не знаю зачем. Именно он научил меня не бояться вампиров. Вернее, бояться не больше, чем, скажем, диких карс. Или не больше, чем других оборотней.

Ветер всхрапнул и оскалил зубы. Я коротким расчетливым движением сбросил с него двумех и сумку. Отобьется. С такими подковами, как у него, можно от стаи вулхов отбиться… некоторое время.

Первый вампир зашипел, приседая, и вдруг швырнул в меня маленький огненный шарик. Я был не готов и потому не успел увернуться. Шарик коснулся магической куртки и с тихим хлопком исчез. Слабый запах паленой кожи толкнулся в ноздри, но тотчас же растворился в нахлынувшей волне запахов степи.

И еще я вдруг остро почувствовал, что здесь не обходится без магии.

Еще два шарика полетели в меня; один отразила хорингская одежда, а второй задел кисть левой руки. Тьма! Я вскрикнул от острой боли – ладонь словно огнем опалило. Шарик был горяч, как головешка.

Коротко тренькнула арбалетная тетива; ближний вампир проворно нырнул, уходя от стрелы, к самой траве. И тут же из травы, из самой гущи на него сиганул взъерошенный темный клубок, похожий на разъяренного ежа или на ожившую вязанку хвороста.

Корняга! Вот это смельчак. Хотя, что ему бояться вампиров – крови у него не хватит, чтоб насытить захудалого комаришку, не то что эту троицу. Но обожженная рука сразу же подсказала мне: есть Корняге чего бояться. Горячих шариков. Огня врунишка-пень боялся панически, и я его прекрасно понимал. Ведь несмотря на сходство с людьми, он оставался во многом деревом, а у деревьев нет злее врага, чем огонь.

На второго вампира набросилась тенью возникшая из травы карса. Настроение у меня резко повысилось, и я, выпустив еще одну стрелу, от которой третий летун увернулся, достал левой, поврежденной рукой ыплыкитет. Поглядим, сумеешь ли увернуться от этого!

Костяное кольцо, к которому были привязаны восемь крепких шнурков с грузиками-камешками на концах, удобно легло в ладонь. Арбалет я пока бросил.

Судя по всему, у карсы дела пошли великолепно, она даже не шипела, противник же ее верещал, как пойманный заяц. Что с Корнягой, я разобраться не успел, некогда было.

Диковинным пауком раскрутился ыплыкитет и, хаотично рыская из стороны в сторону, прянул к вампиру. Тот бестолково дернулся направо-налево, но потерял драгоценные секунды, и кольцо коснулось его, а грузики на шнурках вмиг оплели-спеленали, будто младенца. Вампир, не в силах пошевелить ни руками, ни ногами, неловко рухнул на траву. К моему удивлению, он молчал.

Со вторым карса уже разделалась. Острый запах свежей крови опьянил даже меня. На то, что осталось от вампира, у меня не возникло желания смотреть.

А вот пню пришлось туго. Проворный, как ласка, противник быстро стряхнул с себя Корнягу, отпрыгнул на шаг и метнул прямо в переплетение сучков-корешков огненный шарик. И сейчас Корняга горел, как полено в костре, вопя при этом на всю округу.

Ругаясь, как настоящий рив, я склонился над двумехом, выгребая оттуда содержимое. Вот и фляга; вышибив деревянную пробку, я опрокинул ее над несчастным Корнягой. Вода полилась из горлышка, огонь зашипел, и несколько клубов едкого дыма пыхнули от пенька во все стороны. Тряся флягу как погремушку я заставлял воду рассыпаться в мелкий дождь. Но вскоре вода иссякла. Тогда я схватил шкуру, в которую были завернуты ножны Опережающего, и с размаху набросил ее на Корнягу. Потом навалился сверху и принялся колотить-хлопать по шкуре руками, надеясь сбить пламя.

Слава динне-хранительнице, мне это удалось, и достаточно быстро. Корняга перестал вопить беспрерывно, появились паузы и осмысленные проклятия вместо ничего не значащего крика чистой боли. Гляди-ка: деревяшка-деревяшкой, а чувствительный!

«Станешь чувствительным – в пламени-то!» – возразил я сам себе, и боль в обожженной ладони немедленно проснулась. Как всегда, в горячке я о боли позабыл, но стоило справиться с главными неприятностями, как она тут же напоминала о себе.

Так. Что вампир? Вампир удирал, смешно задирая голенастые ноги. Видно, понял, что добыча не по зубам. Ну и ладно. Тогда поглядим, что там с пленным. И что, собственно, теперь с ним делать.

Я прошел мимо разбросанных вещей и припасов, мимо наполовину опустошенного в поисках фляги двумеха, мимо оружейной сумки; споткнулся о скрытые в траве ножны. Ладно, сейчас гляну, как это отродье, свяжу покрепче и все-все подберу.

Карса, недобро и хищно щурясь, слонялась около еле живого от страха пленника. Ее длинный хвост нервно хлестал рыжие бока. Как-то сразу отпали сомнения относительно чувств, которые милая Тури испытывала к пойманному вампиру.

Я уже почти связал его, когда тревожное ржание Ветра заставило меня обернуться.

Крылатая тень скользнула к самой земле, подобрала из травы что-то продолговатое и косо скользнула прочь, медленно-медленно набирая против ветра высоту. Будто детский воздушный змей.

Вот джерховы создания! Никак не угомонятся! Нет, нужно убираться из-под дерева подобру-поздорову, и остальные обходить подальше. Ну их, этих кровососов. Навалятся кучей и одолеют, пожалуй. Сколько их там, в ветвях? Сотня? Не знаю и знать не хочу.

Я споро собрал в двумех все, что недавно вытряхнул, посадил ошалевшего и черного от сажи Корнягу в седло, перевалил связанного по-новому пленника, прихватив его ремешками, и хлопнул Ветра по лоснящемуся крупу.

И только потом сообразил, что не вижу более валяющихся в траве ножен.

Я медленно выпрямился и поглядел вослед летящему вампиру. Даже на таком расстоянии я разглядел то продолговатое, которое вор прижимал к груди.

Вот так. Как же теперь без Опережающего-то?

Я растерянно поглядел на карсу. Она – на меня. И в тот же миг я понял, что на меня смотрит не карса, а Тури. Не зверь, но человек в теле зверя.

«Что делать?»

«Догонять!»

«Как?»

«Быстро!»

Карса возмущенно фыркнула, словно удивлялась – как я не понимаю таких простых вещей. А потом развернулась и мягкими стелющимися прыжками помчалась вослед вампиру.

«Клянусь чем угодно – летают эти твари тоже благодаря магии. Я еще могу понять, что, прыгнув с немыслимой высоты, они в состоянии приземлиться целыми и невредимыми, но как им удается взлететь на такую же высоту – не понимаю. Невозможно это. Белки-летяги, во всяком случае, этого не умеют».

Я догнал Ветра, отбежавшего совсем недалеко, с ходу вскочил в седло и пустил коня отчаянным галопом. Вампир успел превратиться в маленький темный крестик на фоне светлого меарского неба. Тянул он к соседнему дереву, такому же чудовищному зонтику посреди бескрайней степи.

Я видел: летун приблизился к плоской кроне и сразу затерялся среди ветвей. Сумеем ли мы его там настичь? Наверху, в его родной стихии? Если да – то как именно. И еще задумался: так ли уж необходим нам с Тури этот меч?

Ответ пришел тут же, подобно падающей из тяжелых дождевых туч первой капле, предвестнице неистового ливня. Он был прост, как устройство арбалета, и столь же недвусмысленен.

В У-Наринне нам нечего делать без Опережающего. Там необычайно важна будет сильная магия, а наш необычный меч – такая сила, что и представить не получается. И это при том, что я последние дни стал чувствовать магию куда отчетливее, чем раньше.

Я даже ощутил смутный гнев Лю, посылаемый мне откуда-то издалека. Да как я вообще посмел подумать, что меч нам не нужен?

Смутившись, я хлестнул Ветра между ушей, и он рванулся вперед еще быстрей. Как-как… Подумал, вот. Посмел. А ты, чародей, обещал появиться, помнится… и где ты? А?

Впрочем, гнев Лю я мог просто придумать. Где это видано, чтоб посылать чувства, словно наговор, за ветром?

Я увидел, как карса с разбегу прыгнула на шершавый ствол дерева-гиганта, вцепилась когтями в морщинистую кору и стала стремительно карабкаться вверх.

Я так определенно не умел. Вот, Тьма, что делать-то? Как помочь отважной спутнице? Сожрут ведь ее эти упыри на верхотуре. Или вниз сбросят – тоже смерть верная. Невезение просто!

Я отогнал Ветра подальше, а сам бестолково топтался у подножия дерева. Карса уже достигла первых ветвей и скрылась из виду.

Вскоре вверху раздался далекий шум, и я углядел облачко сухих листьев, осыпавшееся с нижних ветвей. Потом раздался знакомый неистовый мяв. Карса явно ввязалась в драку. Ну, киса, ну, давай! Все, что я могу сделать, это пожелать тебе удачи!

В тот же миг я увидел, как с дерева что-то упало. Может быть, сук, а может быть…

Задрав голову, я всматривался до рези в глазах. Скорее туда, куда упадет эта штуковина!

Следом за ней пикировали, как коршуны на добычу, с десяток вампиров. Рука привычно нашарила хадасский кинжал, а сам я снова забыл о боли в обожженной кисти.

Конечно, это оказались ножны. Целые и невредимые. Они упали в траву с глухим стуком, глубоко впечатавшись в рыхлую землю. Лишь подбежав поближе, я понял, что немножечко ошибся. Не ножны. Точнее, не только ножны. Потому что раньше всего я заметил ребристую рукоять клинка с затейливо изогнутой гардой. Кинжал я поспешно сунул за пояс, левой рукой подхватил ножны, а правой рванул меч на свободу. Узкий, тускло мерцающий металл радостно отразил свет Меара. Я взглянул вверх и засмеялся. Эй, нечисть! Давайте сюда! Навстречу гибели. Потому что Опережающий уже завел Песнь Смерти – я слышу ее, хотя не понимаю слов. Наверное, их поняли бы хоринги или Унди Мышатник. Я же их только слышу, потому что не знаю так много, как Старшие или как мой учитель. Всего лишь слышу. И чувствую каждой частичкой своей нечеловеческой души.

Вампиры один за другим стали раскрывать крылья-перепонки, замедляя падение. Клинок в моих руках продолжал петь.

Я стал быстрым, как в тот давний день, когда доказывал, что достоин быть принятым в цех телохранителей Торнсхольма. Клинок точно так же превратился в продолжение моей руки – в разящий коготь, подвластный моему разуму и моим желаниям.

Первого вампира я попросту разрубил пополам в высоком прыжке. Клинок прошел сквозь плоть, словно нож сквозь масло, а тонкие полые кости перерубил без всякого труда. Снова запахло кровью.

Второго я лишь задел, но кровью сразу запахло сильнее. Остальные, наклонив крылья-перепонки, разлетелись веером, пытаясь избежать знакомства с Опережающим. Я перебежал на новое место, потому что трава под ногами стала скользкой. И рубанул еще одного летуна, начисто снеся ему голову. А в следующий миг презрительная усмешка коснулась моих губ.

Стервятники! Остальные вампиры кинулись на пострадавших собратьев – второй был еще жив, просто упал наземь. Ко мне они сразу же потеряли всякий интерес. А я переполнился презрением. Потому что вулх никогда так, как они, не поступит. А значит, и я тоже.

Не подумайте, будто я образец добродетели. Я – наемник. И торгаш. Но даже мне нравы вампиров показались низменными и противными.

В следующую секунду далеко вверху прекратилась шумная возня; еще одна стайка вампиров поспешила на возникший внизу пир. А еще спустя какое-то время я увидел на стволе осторожно спускающуюся карсу. Она скользила вниз, косясь через плечо, куда медленнее, чем карабкалась вверх совсем недавно.

Жива! Молодчага Тури! Сколько раз уже я хвалил тебя за время нашего пути? И не сосчитаешь.

Она прыгнула на землю с высоты двух моих ростов. Рыжая шерсть была пропитана кровью, на теле и лапах алели свежие царапины. Ей явно досталось там, наверху, но глаза карсы горели безумием и жаждой боя. Она выгнула спину и зашипела, обратив взор в сторону беспорядочной свалки у безжизненных тел в траве.

– Не стоит, Тури, – убежденно сказал я. – Поединок с трусами не сделает тебе чести. А меч наш снова с нами!

Я воздел над головой победно горящий клинок.

– Пойдем! Нас ждет Каменный лес!

На свист с готовностью явился умница-Ветер. Опаленный Корняга тихонько сидел там, где я его оставил, поверх двумеха. Связанный, как куколка шелкопряда, пленник – тоже, только он не сидел, а висел поперек крупа Ветра и еле слышно попискивал, словно летучая мышь. Я взлетел в седло и поманил карсу. Та послушно оттолкнулась и вмиг оказалась рядом со мной. Пусть отдохнет. А Ветер выдержит всех нас. Как говаривал старина Унди: «Добрый скакун вынесет и десятерых. Но будет скакать в десять раз медленнее».

Деревья-зонтики Ветер старательно огибал, и не могу сказать, что повинуясь лишь моим сигналам. Кажется, он сам все прекрасно понимал. Тьма, я не удивился бы, если б узнал, что в нем тоже живет чья-то мятущаяся душа.

На самом краю равнины, на дне первого из вгрызшихся в отлогий склон оврагов, я нашел шустрый чистый ручей. И задержался около него.

Корняга сразу же забрел чуть не по самое дупло в воду и блаженно замер; я подозвал карсу и промыл ее раны. Джерх знает этих вампиров, мало ли дряни могут таить их укусы. А до пересвета еще порядком, лучше не рисковать. Карса покорно вынесла мои заботы, потом отошла в сторону и принялась яростно вылизываться. А я наполнил флягу доверху и проследил, чтоб напился немного остывший Ветер.

Клинок я с сожалением всадил в ножны и завернул в пахнущую гарью шкуру, спасительницу Корняги. С сожалением, потому что знал: вскоре ножны вновь окажутся пустыми. До той поры, пока мне опять не понадобится меч. Но найду я его не обязательно в ножнах. Я, или Тури, моя храбрая рыжая спутница. Рыжая и синим днем, и красным.

Я бы полжизни отдал за то, чтобы встретиться с тобой, Тури, не на несколько минут, а хотя бы на несколько кругов.

Потому что вдруг понял: посреди своего одиночества я много раз мечтал именно о тебе. А встретив, выяснил, что быть вместе нам не суждено. Если бы не приближение Смутных дней, я даже не узнал бы, как ты выглядишь.

Но, может быть, со мной останется хотя бы карса. Все ж лучше, чем вовсе никого.

Я вздохнул и отогнал посторонние мысли. Хватит, Одинец! Вот доберетесь до У-Наринны, получишь память, осядешь где-нибудь в Лиспенсе снова, или еще где, тогда и станешь сопли распускать. А сейчас займись-ка лучше пленником, потому что в пути он тебе только обуза. Выйдет ли из него какой толк?

Я стащил его, как куль с мукой, с седла и швырнул в траву. Вампир коротко ойкнул.

– Ну, отродье? – спросил я с нажимом. – Что мне с тобой делать?

Вампир взглянул на меня; его выпуклые, совершенно нечеловеческие глаза пугали. Я тоже вздрогнул. Вот, Тьма! Какая бездна породила вас, кровососы?

– Зачем вы пытались украсть меч, а, уродина? Кто вас послал? Отвечай, джерхова сыть, не то вспорю брюхо и заставлю свою же кровь пить!

Вампир неловко дернулся и произнес всего одно слово:

– С-седракс-с…

Я вздрогнул. Седракс! Где-то я уже слышал это. Седракс… Это имя, кажется. Но где я его слышал?

Точно – уже на пути к У-Наринне. В Запретном городе от несчастного раба? Нет. А, наверное, от хорингов на перевале! Точно. Иланд тогда сказал что-то вроде: «Откуда у Седракса вещи работы хорингов?» Или это был не Иланд, а второй? Как бишь его… Ви… Винер. Или Винор. Хотя, какая теперь разница?

Я напрягся, вспоминая, но больше ничего не отозвалось у меня в памяти. Только то, что тогда меня приняли за посланца Седракса и попытались убить.

Теперь меня пытались убить настоящие посланцы Седракса. Ну, может, не убить, а утащить у меня меч.

Я задумался. Так-так. По всему выходит, что Седракс, как и Лю-чародей, стремится в У-Наринну. Теперь понятно возмущение Лю, когда я мельком задумался: а нам вообще нужен ли меч?

Нужен. Если за него уже началась мелкая драка – нужен. И то, что драка мелкая, ни в коем случае не должно усыплять мою бдительность: важные поступки и события всегда стараются замаскировать под малозначащие и пустячные. Знаем, сталкивались.

Я снова встряхнул вампира, но в ближайшее время сумел еще дважды вытряхнуть из него слово «Седракс» и больше ничего. Тогда я подумал, развязал его и основательно наподдал сапогом под зад.

– Проваливай, тварь. Я не стану тебя убивать – вулх падалью не питается. А хозяину своему передай: и его черед настанет.

Вампир поспешно разбежался, расправил крылья и попытался взлететь, но не смог. Наверное, крылья затекли от неподвижности. Так он и скрылся из виду, бегом, направляясь в сторону равнины зонтичных деревьев.

Я вернулся к спутникам. Корняга все мок в ручье; карса, опустив голову на лапы и закрыв глаза, замерла у воды.

– Эй, пень! – позвал я. – Ты как? Жить будешь?

– Буду, – жалобно отозвался Корняга. – Вот, отмокну – авось кора новая нарастет.

– Есть хочешь? – спросил я.

Корняга немедленно оживился:

– Да! Это поможет мне выздороветь.

Я развел руками:

– А есть-то нечего.

Корняга сник. М-да. Издевательски у меня получилось…

– Ладно. – Я извлек арбалет. – Побудьте тут. Чуть что – ори. Усек?

– Усек!

Я спустился ниже по течению ручья, нашел подходящую промоину и затаился. Не может же быть, чтоб в ручье не водилась рыба?

Рыба водилась – не то форель, не то куспица. Нечто среднее. Первую я подбил довольно быстро, но одной рыбины на всех было мало. Пришлось караулить дальше.

В общем, рыбалка заняла у меня довольно много времени. Когда я вернулся с увесистым куканом, на который было насажено полтора десятка рыбин, Меар уже изрядно склонился к горизонту. И я вдруг почувствовал, что порядком устал и порядком проголодался. Наверное, не буду я никуда дергаться до самого пересвета. Карса превратится в Тури, ее раны и усталость пройдут, да и моя лапа болеть перестанет, зараза.

Едва я развел костер, Корняга выполз из реки и устроился поодаль, не слишком приближаясь к пламени.

– Рыбу любишь? – спросил я на всякий случай.

– Конечно! – ответил Корняга. – Особливо жареную.

– Жареной не обещаю, – хмыкнул я, – а печеная будет!

Карса тоже оживилась и подобралась поближе, выражая всем своим видом живейший интерес.

– Может, ты сырую любишь? – обратился я к ней.

Карса утробно заурчала. Тогда я бросил ей самую мелкую рыбешку, лишь чуть-чуть превышающую по длине мою ладонь. Рыбешка была слопана за несколько мгновений, а спутница моя снова уставилась на меня. Весьма требовательно.

– Ах ты, киса! – Я потрепал ее по загривку. – Ешь! Заслужила.

Я скормил ей чуть не половину улова. Остальных рыб обмазал глиной, посолил и натер пряностями, и закопал в жар.

Насытившись, я откинулся на теплую землю. Корняга, сожравший целых три форели (или куспицы), тоже подобрел и обрел благодушное настроение. Тури отведала и печеной рыбы, но ее, кажется, не слишком вдохновили приправы.

А потом я вдруг подумал, что отпущенный вампир может навести на меня Седракса и его свору. Надо бы все же убраться с этого места подобру-поздорову. Предчувствиям следует доверять.

И я быстро собрался. Посадил Корнягу на плечо, подмигнул карсе и направил Ветра вдоль оврага.

– Послушай, пень, – сказал я. – Передай Тури вот что: некто по имени Седракс пытается нам помешать. Он хотел похитить наш меч, но сегодня у него ничего не вышло. Пусть Тури будет вдвойне осторожна и внимательна.

– Ладно, – скрипнул пенек. – Передам.

– Передай уж, будь добр, – вздохнул я и подумал, что хорошо было бы поговорить с Лю. Но поди его отыщи!

Овраг кончился, и Ветер свернул направо. Впереди, над самым горизонтом висел густо-синий вечерний Меар. Я уже чувствовал близость превращения, баюкая обожженную ладонь. Карса, словно предвидя неизбежную, но (хвала небесам!) недолгую встречу с вулхом, убралась куда-то в сторону.

Когда тело свело первой судорогой, я упал с коня и еще успел разглядеть край встающего на востоке Четтана. Лучи двух солнц перекрещивались, синий и красный свет сливались в единый, лиловый, и последнее, что я запомнил перед превращением, – странная темно-фиолетовая тень. Моя тень.

ГЛАВА 21 Четтан, день одиннадцатый

Острый запах свежей крови бросился мне в голову. Но вместо того, чтобы опьянить, он меня отрезвил. Мир, пронизанный ослепительно синим светом Меара, стал преувеличенно четким, словно гравюра.

Я опустила глаза на тело, искромсанное в клочья моими когтями. Когда-то, давным-давно – всего лишь десять красных дней назад – я точно так же стояла над трупами, которые были отмечены следами от когтей карсы. Тогда мне хватило нескольких секунд этого зрелища, чтобы мое человеческое тело пожелало расстаться с содержимым желудка.

Мое звериное тело подобных слабостей не знало. Видать, нужно кое-что посильнее, чем вид растерзанного врага, чтобы карсе стало дурно. Лохань пива, например. Ну что ж, это вполне резонно. Дикая карса убивает почти ежедневно – чтобы жить. У тела есть свой разум, как ни бредово это звучит. Тело карсы считало, что истекающий кровью труп под лапами – это нормально. И мое сознание в его меарском варианте было согласно с телом.

Кроме того, это был не человеческий труп.

Только что в жарком опьянении схватки я ломала лапами хрупкие кости твари, рвала когтями и зубами жесткую плоть, уворачивалась от острых и длинных клыков, превосходящих мои собственные, а еще – от клубков магического огня, которыми существо пыталось выжечь мне глаза. Мне некогда было рассматривать противника. А теперь по кровавому месиву, которое от него осталось, было бесполезно гадать, как он выглядел.

Я сердито зашипела. И повернулась туда, откуда еще доносились крики боя.

Я увидела крылатое существо, тело которого напоминало человеческое – только на несуразно длинных руках у него было по два локтя, а на длинных и тощих ногах – по две коленки. Остроухая и покрытая шерстью голова с огромными вытаращенными глазами, в которых были почти незаметны точечки зрачков, сидела на очень короткой шее. Тьма, до чего же мерзкая тварь!

– Получи, вампир поганый! – заорал Одинец.

Из его руки вырвалось что-то непонятное, словно бы живое. Я моргнула. Странная штуковина рыскала на лету из стороны в сторону, так что нельзя было угадать, куда она метит. Я с трудом сообразила, что это то самое неизвестное мне оружие, над которым я ломала голову еще у старой мельницы на берегу Юбена. Ага, значит, Одинец умеет с ним обращаться.

Вампир задергался, как карась на крючке, и запищал невероятно тонко и пронзительно. Вряд ли человеческое ухо способно услышать такие звуки. В следующий миг летящая штуковина обрушилась на него, опутывая веревками, и вампир свалился на траву.

Я шагнула к нему. Тут же по моим нервам ударили одновременно дикий крик Корняги и запах горящего дерева. Одинец, лишь мельком глянув на подбитого диковинным оружием вампира, бросился на помощь Корняге. Я ощутила теплую волну симпатии к анхайру. Правильно! Рванулся сначала помочь своему, вместо того чтобы добить чужого. Добрый он все-таки чело… оборотень. Впрочем, я бы, наверное, сделала так же.

Вампир дернулся и напрягся всем телом. Я вдруг учуяла новый необычный запах, не похожий ни на один из известных мне. Прошло, наверное, с полминуты, прежде чем меня осенила догадка. Вампир колдовал. Я почувствовала запах магии.

Ах ты ж, дрянь вонючая! Я грозно зарычала, склоняясь над ним. Вампир задрожал и обмяк всем телом, как мокрая тряпка. Запах магии исчез. Я довольно улыбнулась, что со стороны, надо полагать, выглядело как великолепный устрашающий оскал. Вампир затянул глаза тонкой пленочкой и даже дышать перестал.

Пока Одинец поливал Корнягу водой, а потом сбивал пламя, не переставая вдохновенно ругаться, я прохаживалась рядом с пленником. Каждый раз, когда он пытался колдовать, я грозно взрыкивала.

Вампиры оказались совсем не такими, какими я их себе представляла. Честно говоря, раньше я думала, что именно так должны выглядеть демоны… Мне стало задним числом стыдно перед демоном с Неспящей башни. Хотя чего мне стыдиться, если я прежде никогда не видела ни демонов, ни вампиров? Теперь-то я знаю, что демон – существо, исполненное достоинства, хоть и выглядит так, словно с него живьем ободрали кожу. А вампиры – мерзость вонючая, что-то вроде крыс размером с человека. И хотя и демоны, и вампиры способны летать, ничего общего между ними нет. Люди все валят в кучу по незнанию, и я когда-то поступала так же. Путь к У-Наринне научил меня смотреть на мир иначе.

Появился Одинец, от которого исходил едкий запах дыма. Бедный Корняга! Завтра, когда смогу разговаривать, спрошу – не нужно ли ему каких лечебных трав. Анхайр одобрительно кивнул мне и принялся связывать пленника какими-то особыми узлами. А я перевела взгляд на дерево, под которым разыгралась короткая стычка с вампирами.

Дерево было высоты неимоверной. Голый, лишенный веток ствол уходил ввысь, наверное, на десяток человеческих ростов и только там разворачивался в плоскую, как шляпка гриба, крону. Я чуть не свернула себе шею, пытаясь разглядеть, что происходит наверху. Но Меар слепил мне глаза, и я быстро оставила попытки – разобрала только, что вампиры кишат в кроне, как вши в бороде Чистого брата. Гнездо у них там, что ли?

Тревожно заржал Ветер. Я оторвала взгляд от дерева и обернулась.

Расправив черные крылья и сложив ноги в обеих коленках, вампир медленно поднимался от земли. Джерх его знает, как он взлетел, я пропустила этот момент. Но летел он не как птица, не как бабочка и даже не как летучая мышь. Скорее, планировал, как падающий лист – только почему-то не вниз, а вверх. Наверное, ловил воздушные токи. Или магией пользовался.

Меня сразу перестало интересовать, каким образом вампиры летают, когда я увидела, что держит эта тварь в своих многосуставчатых лапах.

Тьма! Одинец, куда ты смотришь! Он же ножны попер, с-скотина! Что же нам теперь делать?

Я растерянно мяукнула. Одновременно со мной Одинец ахнул и схватился за нож. Но вампира уже было не достать. Анхайр посмотрел на меня. «Что делать?!» – ясно говорил его взгляд. И я вдруг поняла что. Человеку, ясен пень, на такое дерево не взобраться. А вот карсе… Ох, не хочу… Я вздохнула. Получилось больше похоже на фырканье.

Вампир поднимался вверх по невидимому склону, направляясь к соседнему гигантскому дереву. Я отбросила сомнения и длинными прыжками устремилась туда же.

Мне удалось с разбега запрыгнуть на высоту двух-трех своих ростов. Вниз я не смотрела. Я просто дала волю звериному телу, положившись на здоровые кошачьи инстинкты. Прочная шершавая кора, вся в крупных морщинах, давала отличную опору когтям. Я поняла, что взобралась уже высоко, когда меня стали обдувать неравномерные порывы ветра. Шерсть у меня на загривке встала дыбом.

Наконец я добралась до первой ветви. Она оказалась толщиной со взрослый дуб, так что по ней можно было прогуливаться вдоль и поперек. Может, я бы и прогулялась – если бы влезла сюда для собственного удовольствия. Высота меня ничуть не тревожила. Надо сказать, крепкие карсьи когти сильно меняют восприятие мира. Человеку этого не понять. Анхайру, впрочем, тоже.

Я быстро взобралась по стволу до следующей ветви. И тут внутреннее чутье заставило меня поднять голову.

Сразу два вампира метили в меня огненными шариками. А третий, прижимая одной рукой к груди ножны – наши ножны от нашего меча, Тьма побери! – распластался на стволе и по-паучьи ловко лез вверх. Хвала Близнецам, я не успела задуматься, что делать раньше – ловить похитителя или уворачиваться от шариков. Я прыгнула.

Я взвилась в воздух с ветки, вытянувшись всем телом и замахиваясь лапой в прыжке. Так кошки ловят в воздухе бабочек. Ползущий по стволу вампир пронзительно запищал, когда я вцепилась когтями ему в лодыжку, и сорвался с места. Я приземлилась на ветку, и легкое жилистое тело вампира рухнуло мне на голову, закрыв меня крыльями.

Огненные шарики угодили ему как раз в крылья. Запахло паленой кожей. Вампир дернулся и только теперь выронил ножны. Они соскользнули с ветки и, кувыркаясь, полетели вниз. Вампир, изловчившись, вцепился мне в ухо. Я завопила и яростно заработала зубами и когтями.

На нас спикировали еще несколько тел. Мой вопль боли превратился в боевой клич.

Пьянящий азарт схватки смыл прочь мой человеческий рассудок.

Краешек Четтана выполз из-за горизонта, и красное зарево разлилось над миром. Но запад еще пылал синим, и ослепительно яркая полоска Меара висела над краем земли. Смутные дни! Думала ли я когда-нибудь прежде, что увижу на небе одновременно два солнца? Я и Меар-то не надеялась увидеть… Я нервно мурлыкнула и облизнула усы.

Кстати, вот сейчас совершенно отчетливо видно, что именно Меар держит меня в шкуре зверя. Потому что сейчас, когда оба Близнеца смотрят на мир, я – зверь. А во Тьме, равно как и под взглядом одинокого Четтана, – человек.

Синее солнце сползло за горизонт. Я почувствовала, как стремительно распрямляется мой позвоночник, будто освобожденная пружина. Грудь вспыхнула внутренним жаром, в ушах зашумело, а перед глазами встала горячая красная пелена. Закон оборотня безжалостно расплавил мое тело, чтобы отлить его в новой форме.

Когда я снова увидела окружающий мир, огненный шар Четтана уже оторвался от горизонта и всплыл в небо. Мне вдруг стало обидно. Глупо, по-детски – и главное, непонятно на кого. Тьма и Тьма! Это что же получается – обещанного Лю-чародеем синего восхода я пока не видела, а теперь и на родной красный посмотреть не могу?! То есть, конечно, хрен с ним, с восходом – но ведь обидно!

Усмехаясь собственным глупым мыслям, я медленно пошла туда, где на фоне утреннего неба рисовался силуэт коня. Жесткая пыльная трава покалывала босые ноги.

Правильно, что оборотень встречает восход нагим. В городе я об этом не думала. И люди этого не знают. Нагота помогает осознать себя и свое место в мире. А человек боится окружающего мира. Человек всеми доступными способами отгораживается от него, одеждой – в том числе. Конечно, страшно остаться наедине с миром и заглянуть в свою душу. Страшно, потому что там может не оказаться ничего стоящего, а один лишь ненужный хлам. Но только тот, кто преодолеет страх, в конце концов найдет себя – истинного.

Осторожно ступая, я подошла к Ветру и погладила его по теплой щеке.

– Устал? – ласково спросила я. – Ничего, теперь уже скоро. Совсем немного осталось.

Ветер недоверчиво скосил на меня карий глаз.

Темное небо! Я вдруг услышала свои слова со стороны, и меня как громом шарахнуло. Скоро? Немного осталось?! Да ни хрена у нас не осталось – в смысле времени. А расстояния, наоборот, еще до хрена! Сегодня одиннадцатый день пути – считая только красные дни. А чародей велел мне быть в Каменном лесу на двенадцатый. То есть завтра. Тьма!

Я постаралась взять себя в руки. Спокойнее, Тури. Не может быть, чтобы хитрый старикашка Лю так оплошал. Наверняка до прихода Ночи осталось не два дня, а больше. Чую всеми печенками, что хотя бы один день колдун в запасе приберег. А нам назвал срок поменьше, чтобы двигались побыстрее. Ну в общем-то я его понимаю – если дела на самом деле обстоят именно так, как мне кажется. А если нет…

Мы с Одинцом должны пройти еще две вехи. Должны разбудить стихии земли и железа, иначе стражи Каменного леса не признают в нас Идущих. Так говорил мне умирающий хоринг, с которым меня теперь связывает невидимая нить. Он не мог мне солгать. Но тот же хоринг ни словом не обмолвился про Сунарру, город сошедших с пути. Почему?

Почему, описывая мне дорогу от одного путеводного Знака до другого, он не упомянул, например, реку из не-воды?

Кажется, я знала ответ. Ответ звучал так по-обыденному просто, что наверняка был правдой. Даже не правдой, а великой истиной.

У каждого свой путь в У-Наринну.

Вчера у меня смутно забрезжила эта догадка, когда я размышляла о нашем с Одинцом совместном пути, который иногда расходится, а потом сходится вновь. Но вчера я не сумела продлить эту мысль до конца. Ну что же, моя ошибка простительна – ведь даже древние мудрые хоринги считают свою дорогу единственной.

Хоринги идут одним путем. Люди, надо полагать, другим. Мы, оборотни, третьим. Так?

Я смутно чувствовала, что мысль еще не закончена. Но мои способности к рассуждениям явно выдохлись. Ладно, великие истины тем и хороши, что мысли о них можно отложить, а потом продолжить с той же точки – истины не стареют. Когда-нибудь я додумаю и эту мысль, и следующую. Потом. После. Когда дойдем. И если выживем в схватке у Трона.

Я подняла смятую одежду, из складок которой уже успело выветриться тепло тела анхайра. Думаешь ли ты о подобных вещах, мой верный спутник? Наверняка. Путь заставляет задуматься. А еще – опять-таки наверняка – твои мысли не совпадают с моими, просто потому что мы разные. Вот бы нам поговорить обо всем!..

Мда-а, надо будет на этом пересвете хоть парой фраз перекинуться. О насущных проблемах.

И, когда я уже собралась запрыгивать в седло, меня вдруг осенило. А ведь Лю-чародей, как я и полагала в самом начале путешествия, тоже идет в У-Наринну! Идет вроде бы с нами вместе, но отдельно. Своим, особым, чародейским путем. Ах ты ж Тьма! Интересно, какие препятствия и какие вехи встречаются на пути чародеев?

Мысль, невесомая как паутинка, прилетела издалека и коснулась моего разума. Мысль несла одобрение: «Молодец, девочка! Думай дальше».

Я не успела удивиться, что слышу мысли колдуна, да еще невесть на каком расстоянии. Горячая волна гнева окатила меня от макушки до пяток.

Пшел вон из моей головы, джерхов старикашка! Да как ты смеешь подслушивать? Мало ли о чем я думаю? Это мое дело, мое лично, и никаких поганых колдунов не касается. Лезть без спроса в мысли женщины – это еще хуже, чем в постель. Уж кого-кого, а тебя, старый пень, я ни туда, ни туда не приглашала. Уразумел? Проваливай немедля, а не то мысленные когти выпущу!

Лю мерзко хихикнул, и ощущение его присутствия в моих мыслях растаяло.

Продолжая кипеть от злости, я неуклюже взгромоздилась в седло, не глядя пересадила обгорелого Корнягу с крупа коня себе на плечо и пнула Ветра пятками в бока.

Жеребец послушно двинулся вперед. Тотчас откуда-то из-за невысокого холмика возник вулх и затрусил рядом.

– Знаешь, Одинец, этот чародей – такая скотина! – сердито поделилась я.

Анхайр молча глянул на меня, и на морде у него было написано своеобычное «Ну, извини». Почему-то меня это разозлило. Хотя чего я, собственно, ждала?

– И ты, серый брат, скотина изрядная, – мрачно заметила я. Помолчала и со вздохом добавила: – Я, впрочем, тоже.

Одинец бросил на меня странно веселый взгляд, и – Тьма! – я вдруг поняла, что он хочет сказать.

«А другие в У-Наринну не ходят», – говорил взгляд анхайра.

Я расхохоталась. Джерх с ним со всем, в самом деле. Нельзя все принимать так близко к сердцу. Как говаривал старина Унди Мышатник, только покойник обязан быть серьезным. И то лишь до тех пор, пока не закопают.

Вороной жеребец бодро мчал меня вперед по равнине, изрезанной оврагами. Утренний Четтан приятно грел спину. Наша дорога снова лежала на запад.

Я с интересом осматривалась по сторонам. С тех пор как мы пересекли Запретную реку, наш путь каждый день пролегал по новой местности. Леса чередовались с пустошами, равнины с горами, реки с ущельями… Как будто мы смотрели на мир с ярмарочной карусели. В обыкновенном путешествии так не бывает, это я знаю точно. Мне рассказывал двоюродный брат Беша, караванщик Занта, который исходил обитаемые земли от Плиглекса на западе до Запредельного княжества на востоке, от варварских поселений на севере до Латского моря на юге.

Если, к примеру, двигаться от Айетота на юго-восток, то сначала несколько дней тянутся холмистые равнины, поросшие редким лесом. Потом они постепенно сменяются травянистыми степями. День за днем караванные мулы бредут по уныло-однообразным равнинам, и путешественникам начинает казаться, что они и не движутся вовсе. Потом снова появляются небольшие рощицы – это значит, что караван вскоре придет в Хадас.

Эту дорогу вместе с караваном Занты я когда-то проделала сама, сопровождая Беша. Занта не врал, рассказывая мне о ней. Да и вообще, когда люди врут, они приукрашивают действительность. Изображают скучное – интересным, обыденное – невероятным. Поэтому я верила Занте, когда он говорил, что диковины в мире встречаются не чаще, чем орехи в джурайской булочке. И оттого стремительное чередование пейзажей на пути в У-Наринну не переставало меня удивлять.

А в последние дни нам стали попадаться совсем уж странные странности. Вроде этих гигантских деревьев, которые служат обиталищем вампирам. Вот уж никогда бы не подумала, что в нашем мире встречается и такое!

Хотя я ведь уже пришла к выводу, что сейчас мы движемся не по нашему миру. По какому-то иному… или по многим иным мирам. Хотя – что такое мир? Я знаю немало людей, искренне считающих миром пару кварталов айетотских трущоб, за пределы которых они никогда не выбирались. А для меня, пожалуй, мир определяется солнцами. Здесь, в неведомых, насыщенных магией краях, нам по-прежнему светят горячий Четтан и ослепительный Меар. Значит, это мой мир. И точка.

Равнина стала постепенно повышаться. В жесткой траве появились обширные проплешины голой земли. А на горизонте обрисовались невысокие горы. Четтан припекал все сильнее.

За плечом у меня зашевелился и скрипуче застонал Корняга. Я в который уже раз отцепила от пояса флягу с водой и протянула ее корневику. Корняга жалобно забулькал остатками воды. Пенек страдал от ожогов. Он, правда, заверил меня, что ничего страшного не случилось и еще до синего урожая он обрастет новой корой. Но я все равно от всей души сочувствовала корневику. Мне тоже вчера изрядно досталось в схватке с вампирами – но меня-то исцелил пересвет.

– Ох! – сказал вдруг Корняга. – Забыл. Совсем забыл. Прости, госпожа Тури. Одинец велел тебе передать, чтобы ты была вдвойне осторожна. Вампиры пытались похитить меч, потому что им так приказал некто по имени Седракс.

Я нахмурилась. Седракс? Это еще что за фигура?

– Больше он ничего не сказал?

– Не-а, – скрипнул Корняга. – Одинец вообще неразговорчивый. Он больше трех слов подряд говорит, только когда ругается.

Я хмыкнула. Описание дивно совпадало с тем представлением, которое сложилось об Одинце у меня самой. Мда-а… А ведь меня, наверное, тоже нельзя назвать болтливой. У меня с детства сложилась привычка вести длинные внутренние разговоры с собой, а с окружающими отделываться парой фраз. Я всегда предпочитала даже на вопросы по возможности отвечать жестами. Как заметил однажды Унди – и самое короткое слово удлиняет разговор.

– Ладно, помалкивай, – оборвала я Корнягу. – Мне твое мнение неинтересно.

Честно говоря, мне было как раз интересно. Но опыт общения с Корнягой научил меня, что, если его не ставить на место двадцать раз на дню, пенек влезет мне на голову и корешки свесит. Такая уж у него натура.

Корняга скрипуче вздохнул и протянул мне пустую флягу. Надо будет ее наполнить при первом же удобном случае.

Земля под копытами коня становилась все более твердой и каменистой. Трава исчезла почти совсем, только невзрачные бурые кустики торчали кое-где между камнями. Стали попадаться участки сплошного камня. Горы заметно приблизились.

В красном небе пылал Четтан. Раскаленный воздух над равниной подрагивал, и казалось, что горы висят в воздухе, не касаясь подножиями земли. Я вздохнула. Кажется, слишком частая смена пейзажей тоже может навеять тоску. Скорее бы уже Каменный лес.

– Госпожа Тури, – снова подал голос страдающий пенек, – солнце сильно печет. Можно мне чем-нибудь укрыться? Мне тогда легче будет корой обрастать.

– Возьми из сумки лоскут кожи, – разрешила я, – в который Опережающий завернут. Сумеешь достать?

– А то! – самолюбиво скрипнул пенек.

Некоторое время позади меня что-то шуршало. Потом я почувствовала спиной и лопатками, как Корняга взбирается на прежнее место. Мне вдруг стало интересно, каким образом корневикам удается обрастать новой корой. На вид Корняга – пенек пеньком. На настоящем пне, понятное дело, кора не нарастет. Потому что пень мертвый. Да, но корневик-то живой!

У живого дерева поврежденный ствол затягивается корой. Это нормально. Только ведь корневики совсем по-иному живые, чем деревья. В отличие от дерева, тот же самый Корняга с удовольствием мясо жрет и пивом запивает. Если дадут, конечно. То есть ведет себя как человек.

Выглядит как пень. Корой обрастает как дерево. Поступает как человек. Одно слово – нечисть! Джерх его знает, с какой меркой к нему подходить в каждом новом случае.

– Слышь, Корняга! – окликнула я корневика. – Ты же вроде из пня произошел? У пня кора высохшая. Как же ты новую отращиваешь?

– Не знаю, – скрипуче отозвался Корняга. – Отращиваю, и все. Вот ты – мадхет. Ты знаешь, каким образом на тебе раны заживают и следа не остается?

– Не знаю, – задумчиво сказала я. – Я просто привыкла, что так должно быть. Магия, понимаешь.

– Ну и я привык, – проскрипел Корняга. – Я один раз в лесной пожар попал. Еле спасся. Потом целый круг пришлось корой обрастать. Давно было, а мне до сих пор кошмары снятся – что я ошкуренный, как бревно на лесопилке. Но ничего, оброс.

Я хмыкнула, но ничего не сказала. Моя рука сама собой потянулась к лицу. Я привычным жестом потерла лоб над правой бровью, провела пальцем по виску. В том самом месте, где у меня нет и никогда не было шрама. Там, куда меня ранили меарским днем девять кругов тому назад.

Да, кто-кто, а я хорошо понимала, что некоторые вещи не забываются. Даже если раны давным-давно затянулись корой. Или кожей.

Когда мне только-только исполнилось двенадцать кругов, в доме Беша остановился на несколько суток незнакомый мне человек. Звали его Сишар, а приехал он в сопровождении слуг и телохранителей с далекого юга, чтобы поговорить с Душегубом о чем-то очень важном.

Впервые в жизни я видела человека, в котором Душегуб Беш признавал равного себе. В доме повисло настороженное молчание. Никто не знал, чем закончится приезд Сишара – не то выгодной сделкой, не то кровавой разборкой. Южанин и Беш ходили друг вокруг друга, прощупывая почву, и ни один не спешил начинать разговор. Хозяин мрачнел день ото дня.

А я не знала, куда мне деваться в четтанскую половину суток.

Сишар, понятное дело, знал о том, что в доме Беша живет ручная карса. Карса-подросток, которая тогда еще только обещала вырасти в огромного свирепого зверя. Но Беш тщательно хранил в тайне то, что его карса на самом деле мадхет. И когда красным днем южанин увидел рыжую девчонку, он не заподозрил в ней оборотня.

Я ему просто понравилась. И он захотел увезти меня с собой. Он даже предложил Бешу денег. Будь я обычной девчонкой, Хозяин, конечно, отдал бы меня Сишару. Даже если бы я была его дочерью. И это означало бы для меня верную смерть.

Беш, упокой его Тьма, не был добрым человеком. Он был жадным, жестоким и властолюбивым. Но он никогда не бывал бессмысленно жесток. А в черных глазках южанина светилась извращенная жестокость. Ему нравилось причинять боль живым существам. Лошадям, собакам, слугам, женщинам. В первый день своего пребывания в доме Беша он потребовал себе в постель трех самых белокожих и светловолосых женщин. Я слышала, как потом рыдали все три, прикладывая примочки к ссадинам и ожогам.

Сишар очень удивился, когда Беш отказался отдать меня. Отказ сильно задел его. И кажется, Сишар решил выяснить, в чем причина.

Он стал заговаривать со мной. Рассказывал про далекий юг. Обещал подарить золотые браслеты, рубиновое ожерелье и платье из джурайского батиста, если я сбегу от Душегуба и уеду с ним. И расспрашивал обо всем, что мне было известно про Беша.

Я смотрела в хитрые глазки Сишара, врала ему что-то невразумительное и мечтала о том, чтобы где-нибудь укрыться до его отъезда. Но Хозяин приказал мне улыбаться проклятому южанину. И я улыбалась. Даже после того, как одного из слуг Сишара по его приказу запороли насмерть на бешевском дворе.

За всю свою жизнь я никого не ненавидела так сильно, как южанина Сишара. Разве что потом, через четыре круга – убийцу Унди Мышатника. Но убийцу Мышатника я не видела в лицо. А наглая рожа Сишара попадалась мне на глаза постоянно.

На пятый или на седьмой день Беш потерял терпение. Обстановка накалилась до невозможности. Сишар и его люди разгуливали повсюду, задирая наших мелкими издевками. Когда я подвернулась под руку Хозяину, он меня чуть не побил. Я только гораздо позже узнала, что южанин сказал Бешу – отдай девчонку и можешь считать, что мы договорились. И Душегуб как раз решал, что ему дороже: очень выгодная, но сиюминутная сделка или оборотень, который может основательно пригодиться в будущем, – но может ведь и не пригодиться…

А на следующем красном пересвете я очнулась на руках непривычно трезвого и бледного Унди, одежда которого была залита кровью. Кровью карсы. Моей кровью.

Единственное, что я помнила из прошедшего синего дня – и это было первое и последнее воспоминание о синем дне за всю мою предыдущую жизнь, – это искаженное яростью лицо Сишара и острие ножа, летящее мне в глаз. В последний миг я увернулась, кинжал взрезал мне кожу над глазом и пробил висок. Боль стерла все.

Когда я пришла в себя на руках Унди, у меня на виске не было ни раны, ни шрама. Гладкая кожа. Осталось только воспоминание. И привычка в задумчивости или в тревоге проводить пальцем над бровью.

Сколько я потом ни упрашивала Мышатника, он отказался говорить со мной о том, что же произошло тогда, меарским днем. Сишар, весь изодранный когтями карсы, быстро убрался из Айетота. Кажется, Беш даже сумел обратить происшедшее себе на пользу. А я по сей день не знаю, что заставило Тури-зверя броситься на южанина.

Может быть, именно поэтому мне всегда так сильно хотелось обрести память синих дней. Соединить половинки своей раздвоенной души. Понять, кто я все-таки – зверь или человек?

Путь в У-Наринну изменил меня. Моя душа обрела цельность. Больше нет Тури-карсы и Тури-человека, есть просто «я». И я не мучаюсь вопросом, зверь я или человек, потому что я – мадхет. Единое, сильное и могучее существо. Я только начинаю осознавать себя, только начинаю набирать мощь. Я еще не вполне владею собой по синим дням. И моя память о прошлых днях Меара пока обрывочна. Но скоро я вспомню все.

Да, Корняга, есть вещи, которые не забываются. И которые нельзя забывать – пусть даже воспоминание приносит боль. Которые нужно помнить, если хочешь быть самим собой.

Когда Четтан перевалил зенит, и у меня появилась надежда, что скоро жара станет спадать, я заметила впереди нечто странное. В одном месте горячий воздух над равниной колыхался как-то иначе. Силуэты гор на заднем плане то совсем расплывались, то становились вполне отчетливыми.

Когда мы подъехали поближе, я дала Ветру знак остановиться и спешилась. Одинец подбежал ко мне, замер рядом и недоуменно фыркнул. Я вполне разделяла его недоумение.

Мы стояли на краю огромной ямы. Раскаленное марево клубилось над ней, мешая разглядеть противоположный край. Стенки ямы были наклонными и постепенно сужались, образуя конус. Однако в самом центре вместо углубления был небольшой округлый выступ. То есть это он по сравнению с размерами ямы казался небольшим, а на самом деле мы с вулхом и жеребцом вполне разместились бы на нем, несмотря на скругленные бока.

– Что это еще за хреновина? – спросила я непонятно у кого.

Одинец промолчал. Ветер тоже. Даже Корняга, висящий у меня за плечом, не отозвался.

Наверное, надо было возвращаться в седло и двигаться дальше в объезд ямы. Но мне не давала покоя глупая мысль: почему чувство пути привело меня прямиком сюда? Случайно это или не случайно? И что мне делать, если не случайно? Лезть в яму? Как-то не хочется.

Я вдруг поняла, что ощущаю присутствие магии. Древней. Могучей. Дремлющей именно там, в яме. Т-темное небо! Будить ее или не будить? Вот ведь вопрос… Если это очередная веха, то, разумеется, будить. Хоть и я не знаю как. А если это никакая не веха, а очередная неприятность на наши многострадальные головы? Или ловушка, подстроенная этим, как его, Седраксом?

А-а, пропади оно все пропадом! Так можно до скончания времен раздумывать. Я схватила первый попавшийся камень, размахнулась и швырнула в каменный – а может, земляной – бугор на дне ямы. И разумеется, не промахнулась.

Камень отскочил от поверхности выступа как-то странно, как будто эта поверхность была не жесткой, а упругой. В следующий миг земля затряслась у нас под ногами. Со стенок ямы посыпались вниз новые камни.

Я ухватилась за Ветра, но у жеребца у самого ноги разъезжались. Земля ходила ходуном. А круглый выступ стал расти вверх. Я смотрела на выдвигающуюся из земли колонну, выпучив глаза и отвесив челюсть – так что при каждом очередном толчке рисковала прикусить язык. То, что стремительно перло из ямы кверху, вызывало исключительно непристойные мысли. Форма этого… э-э… предмета была вполне однозначной. А вот размеры… Д-добрая динна!

Упругий столб все рос и рос, будто желая проткнуть собой небеса. Но, выдвинувшись на высоту вчерашнего гигантского дерева, он чуточку помедлил и стал заваливаться набок. Очередной толчок сбил меня с ног, и я полетела кувырком, при этом действительно прикусив язык. От боли у меня на глазах выступили слезы. Пока я протирала глаза, огромная колонна успела согнуться до земли.

Длинное тело, содрогаясь, все лезло и лезло наружу. Теперь оно начало свиваться в кольца, укладываясь вокруг ямы. И я наконец поняла, что представлял собой округлый выступ, в который я так самонадеянно бросила камнем. Вовсе не то, что мне показалось сначала.

Это была задница.

Потому что, как известно любому ребенку, у земляных червей нет головы, есть только две задницы. А это был именно земляной червь. Только неописуемой величины. Тьма! Я не поверила бы ни демону, ни хорингу, ни чародею, если бы они попытались меня уверить, что я увижу задницу таких размеров. И, если честно, я предпочла бы ее не видеть.

Нет, шутки шутками, а разбуженное мною существо внушало истинный трепет.

Если бы я знала, что именно спит в этой яме, у меня бы не хватило духа его будить. Даже в полной уверенности, что это необходимо. Как полезно иногда быть невеждой!

Надо полагать, это все-таки оказалась следующая веха. Потому что вокруг творилось нечто ужасное. Не иначе как я растревожила стихию земли. Все тряслось и рушилось. Невидимая магическая буря бушевала под нами. От краев ямы побежали трещины.

Мудрый Ветер призывно заржал. Ох, твоя правда, вороной. Пора убираться отсюда!

Еще долго земля под ногами вздрагивала, и волны оглушительного грохота догоняли нас. Наверное, гигантский земляной червь вытаскивал наружу очередной виток своего тела. Или, наоборот, втягивал обратно под землю. Ветер каждый раз нервно прядал ушами и убыстрял бег. Я время от времени оглядывалась на тучу бурой пыли, зависшую над ямой.

Горы медленно приближались. Четтан, сползая к западу, уже коснулся их вершин. Длинные зубчатые тени простерлись в нашу сторону.

Наконец равнина перестала трястись. Разбуженное мною воплощение стихии земли успокоилось. Я прикинула расстояние, оставшееся до скал. И время, оставшееся до пересвета. Получалось, что пересвет мы будем встречать под самыми каменными стенами. Не опасно ли это? Мало ли какие отголоски породили в толще скал подземные толчки на равнине. Я вспомнила землетрясение, которое едва не стоило жизни Одинцу. С тех пор как мы прошли сквозь арку, земля не тряслась. Но сейчас… может быть, дождаться нового дня здесь, на ровном месте?

– Пить хочу, – жалобно проскрипел Корняга.

На раскаленной Четтаном плоской каменной равнине нам не встретилось никаких источников воды. Я провела языком по пересохшим губам. Значит, едем дальше.

– Потерпи, – сказала я. – Доберемся до гор, поищем воду.

В тени скалистых стен было почти прохладно. Тихо потрескивали прогретые за день и неравномерно остывающие камни. Я расседлала Ветра и с Корнягой на плече отправилась на поиски воды. Нам повезло – откуда-то сверху по растрескавшейся стенке сбегал тоненький ручеек. Я оставила корневика собирать воду, а сама по лесенке из трещин взобралась на соседнюю скалу. Горы скрывали от меня западный горизонт, и мне не было видно, как садится Четтан, но я безошибочно чувствовала его движение.

Вот нижний край солнечного диска коснулся земли. Вот он наполовину ушел за горизонт… Я смотрела, как позади зубчатых верхушек скал медленно меркнет небо.

Четтан скрылся за краем земли. Я медленно потянулась, вздохнула и выскользнула из одежды.

В наступившей тьме зажглись яркие звезды. Я уже стала узнавать их рисунок. Вон там, на востоке, шесть звезд складываются в рисунок сидящей карсы. А прямо над головой я вижу очертания небесного вулха…

Мой вулх, земной, куда-то исчез, пока я расседлывала Ветра. Но я не беспокоилась, я была уверена, что он появится. И он появился. Из-за скалы выдвинулась человеческая фигура, смутно белеющая в темноте. Только ошейник выделялся черной полосой, перечеркивая шею.

– Тури? – окликнул меня анхайр.

Я улыбнулась и спрыгнула со скалы. Одинец отшатнулся.

– Ты это чего? – изумленно спросил он.

– Не знаю, – призналась я. – Захотелось ближе к звездам.

– А-а, – понимающе протянул анхайр.

Несколько мгновений мы молчали. Наверное, нет ничего лучше, чем молчать вместе с тем, кто понимает, о чем ты молчишь. Но долго молчать у нас не было времени. Я с сожалением нарушила тишину:

– Ну, веху земли мы прошли…

– Угу, – проворчал Одинец. – Куда Лю делся-то?

– Я это у тебя хотела спросить, – усмехнулась я. – Ты его последний видел. Сегодня одиннадцатый день пути, так что завтра нам вроде полагается быть в У-Наринне.

– Лю позавчера сказал – пять дней осталось, – флегматично заметил Одинец.

Я кивнула. Слова анхайра подтвердили тот вывод, к которому я уже пришла сама.

– Лю – урод, – веско сказал Одинец. – Я так думаю, нам у Трона надо будет полагаться только на себя.

– А здорово ты вампиру голову снес мечом, – вдруг вырвалось у меня. – Красиво. Я так не умею.

– Это ты молодец, Тури, – с неожиданным жаром сказал анхайр. – Без тебя и меча не было бы. А уж что ты с вампирами на верхотуре делала, я и знать не хочу…

Одинец усмехнулся с мрачной веселостью. Я усмехнулась в ответ. Отбивные я из них делала. С кровью. Это такое особое блюдо, называется «вампир по-карсьи».

– А ты, что ли, все помнишь? – спросил анхайр.

Я покачала головой:

– Не все. Кое-что.

Горизонт на востоке начал светлеть. Синий отблеск, предвестник восходящего Меара, лизнул лапы небесной карсы, как набегающая речная волна. Одинец вдруг застенчиво ухмыльнулся, наклонил голову и ткнулся лбом мне в плечо. Как вулх. Я порывисто обняла его за шею и прижалась щекой к лохматой голове.

Ослепительно синий краешек Меара показался из-за горизонта. Одинец бережно отстранил меня.

Синий восход вновь обрекал меня стать зверем.

ГЛАВА 22 Меар, день одиннадцатый

Знаешь, Одинец, этот чародей – такая скотина! – сердито сказала Тури, мерно подпрыгивая в седле. Я покосился на нее. Не спорю, скотина. Чего уж тут возражать?

В следующий миг анхайр Моран, точнее, его человечья сущность, внутренне содрогнулась.

Я был в теле вулха. Красным четтанским днем. Не помнил о том, что делал и видел вулх накануне, а присутствовал при этом. Непосредственно, человеческим сознанием.

Ну и ну! Пробуждайся, память, пробуждайся. Интересно, а влиять на это тело я как-нибудь могу?

После десятка разнообразных попыток я убедился, что не могу. Вулх находился совсем рядом и с немым звериным изумлением взирал на мое трепыхание.

Нет. Власть над телом зверя еще не пришла. Я просто видел все, что видел вулх. И мог думать, что заблагорассудится. Ну и подсказывать вулху тоже мог, только не знаю, стал бы он меня слушать. Все-таки сейчас его время, а не мое. Мое истекло с заходом Меара.

Кстати, похоже, что вулх неосознанно позвал меня, потому что Тури обратилась к нему с обычной человечьей речью, а вулх знал, что вторая половина оборотня понимает эту речь.

– И ты, серый брат, скотина изрядная, – добавила Тури мрачно. Мои изыскания в теле вулха заняли совсем немного времени – миг. Ведь ничего быстрее мысли под двумя солнцами не существует.

«Это я скотина, а не вулх!» – обиделся я за собрата. Чего зверя ругать? Ругать людей надо, все зло в мире от них. А звери чисты, как младенцы. Я силился донести это до сознания Тури, но тело вулха не умело говорить по-человечески даже с моей помощью.

– Я, впрочем, тоже скотина, – честно призналась моя рыжая спутница, и даже вулх, неведомо как читающий смысл с моих чувств и настроения, излучил теплый поток задора и озорства. Кажется, он понял, что странные слова хозяйки не более чем дружеское покусывание в шутливой игровой свалке.

Я тоже внутренне усмехнулся. Ну и компания! Скотина-мадхет и скотина-анхайр топают в У-Наринну по поручению скотины-колдуна. Сквозила в этом некая мрачная символика.

Потом был бег, во время которого я, Моран, провалился в черную яму. Вулх еще не мог выдержать моего присутствия в течение всего дня. Я пробуждался в нем ненадолго, пятнами, пока он снова не увлекался чем-то своим, звериным и не изгонял меня во Тьму.

Я вторично обрел способность видеть и чувствовать, когда вокруг ходуном ходила земля, а из громадной воронки чуть впереди нас едва ли не до неба вздымалось кольчатое тело гигантского земляного червя. Сначала я растерялся, мимоходом подумав: «Весело же проводят Тури с вулхом красные дни!» Потом до меня дошло, что ничем иным, кроме вехи земли, это быть не может.

Благо, что Тури не стала долго пялиться на это безглазое чудище. Развернула Ветра и помчалась прочь, свистнув вулху, который присоединился с радостью. Я тоже присоединился к ним с радостью, правда, мысленно. Невольно вспомнились огни на дне неправильной реки – веха огня выглядела скромнее. Хотя джерхи их знают, эти стихии. Любой пожар начинается с очень маленького и безобидного на вид огонька. Уже проваливаясь в плотное море мрака, я подумал: а ведь около вехи наверняка слоняется Страж. Хорошо, что мы с ним не столкнулись.

Мельком я просыпался еще дважды: когда Корняга ныл, что хочет пить, и перед самым закатом Четтана, когда смерклось и стало почти темно. Вулх, как всегда, беспокоился перед превращением и не находил себе места. Его бесхитростное звериное «я» не хотело умирать даже временно, и, похоже, он искал поддержки у меня. Но могучие силы, которые полностью изменяли тела оборотней за какие-то мгновения, скорее всего были несовместимы с бодрствующим разумом. Может, это и к лучшему.

Чувствуя, как толчками откатывает и отступает нестерпимый пересветный жар во всем теле, я, пошатываясь, поднялся на ноги. Я, Моран. Анхайр-человек.

Вокруг неровными зубьями торчали из почвы голые скалы. Невысокие, острые скалы. Эх-ма, опять горы! Честно говоря, я очень жалел, что не удалось постранствовать по дну неправильной реки еще некоторое время – день или два. Сколько там, поди, диковин! Отыскать бы туда дорогу от Юбена, я б такую торговлю открыл… Только от Юбена, боюсь, большинство караванов дошло бы лишь до Сунарры.

Однако хватит размышлять о пустяках. Где Тури? На этот раз я не стану прятаться и тратить зря драгоценные минуты, которые обязательно нужно употребить на разговор. Короткий… но разговор.

Я увидел ее, едва выскользнул из-за раздвоенного, как огромная рогатина, обломка.

– Тури!

Она кошкой прыгнула сверху, с покатой вершины ближайшего камня.

– Ты чего это? – Я не понял, что ей понадобилось там, на макушке скалы.

– Не знаю. Захотелось поближе к звездам, – сказала Тури.

«Мечтательница…»

Ну вот. Встретились. Слова куда-то исчезли, и я глупо стоял перед ней, злясь на собственную тупость и стыдясь наготы. Тьма, уже который день я без своего плаща, который носил много кругов, от пересвета до пересвета! Не люблю оставаться голым, ужасно не люблю.

– Ну, – Тури нарушила тишину, – веху земли мы прошли…

– Угу, – проворчал я, обрадовавшись. Молчать дальше было невыносимо, и первый вопрос получился у меня достаточно дурацким:

– Куда Лю делся-то?

Тури усмехнулась:

– Я это у тебя хотела спросить! Ты его последним видел. Сегодня одиннадцатый день пути, так что завтра нам полагается быть в У-Наринне.

Чушь, до Каменного леса еще больше трех дней пути. Почти четыре – по два красных и синих. Да и Лю, когда я его видел, говорил о пяти днях. Только я отвлекся тогда, увидев испорченные магией самоцветы, и принялся орать на Лю вместо того, чтобы подробнее расспросить о сроках. Даже удивительно, какой же я все-таки болван!

– Позавчера Лю сказал – пять дней осталось, – сообщил я спутнице.

Она кивнула, словно догадывалась о чем-то подобном. Наверняка догадывалась.

– Лю – урод, – вырвалось у меня. Впрочем, я действительно так думал. – Похоже, у Трона надо будет полагаться только на себя.

О том, что Тури может и не знать о Троне и неизбежной схватке рядом с ним, я подумал много позже.

– А здорово ты вампиру голову снес мечом! – вдруг сказала Тури, как мне показалось – с восторгом. – Красиво! Я так не умею!

Если бы я был вулхом – я бы завилял хвостом. Любой мужчина знает, что такое женская похвала, да еще если это именно та женщина, о которой думаешь чаще всего…

Впрочем, что там – мечом махать… Дурное дело не хитрое.

– Это ты молодец, Тури. Без тебя и меча не было бы. А уж что ты с вампирами на верхотуре делала, я и знать не хочу…

Тури опять улыбнулась.

– А ты, что ли, все помнишь? – спросил я. Интересно все-таки, как память пробуждается у нее.

– Не все. Кое-что.

Я хотел сказать сразу многое – что я вечно оставляю ее в таких дурацких ситуациях, что и врагу не пожелаешь, а ей приходится выкручиваться за себя и за вулха, который, конечно, предан и старателен, но с которого спросу все равно мало, что постоянно отвлекаюсь на свои ничего не значащие мелочи, вроде испорченных самоцветов, что, наконец, это именно я завел нас в Сунарру…

Но вместо этого во мне вдруг проснулся вулх. Не тот вулх, который живет красным днем, а та часть меня, Морана, которая сознает себя человеком, но хочет оставаться беззаботным зверем. Я наклонил голову и, словно малый щенок, ткнулся спутнице в плечо.

До сих пор не понимаю, почему мой внутренний щенок так нравится женщинам. Тури обняла меня и прижалась щекой к взлохмаченной шевелюре на макушке. А в следующий миг тело ее мучительно изогнулось – одновременно с первым лучом Меара, вырвавшимся из-за горизонта. Я бережно опустил спутницу на землю и отступил на шаг.

Вскоре в мои глаза взглянула карса. Взглянула и стала старательно вылизывать и без того гладкую шерсть.

Женщина…

Надевая курткоштаны, я снова вспомнил свой плащ, оставшийся в старой мельнице на берегу Юбена. Слов нет, одежда хорингов хороша и удобна… Да и от всякого оружия спасает почище кольчуги. Стрелы, например, ее не берут. Не взяли и огненные шарики вампиров. Но почему-то вдруг мучительно захотелось запахнуться в привычный плащ, наведаться в нуртские трущобы и выколотить из Вара Гремячей Глотки очередную порцию дани, а потом сходить в «Маленькую карсу», испить доброго пива…

Тьфу! Опять я о пиве. Моран, по тебе точно Сунарра плачет!

О «Маленькой карсе» думать буду потом. Пока с меня достаточно и большой – Тури-кошка бесшумно явилась из-за скал и развалилась рядом с нетерпеливо гарцующим Ветром. Вот ведь конь неутомимый! Впрочем, от него так несет магией, что любое удивление относительно его необычной выносливости становится просто неуместным.

Корняга приплелся с почти полной флягой воды.

– Привет, Одинец! – буркнул он настороженно. У меня вообще складывалось вполне правдоподобное впечатление, что он постоянно ждет от меня какого-нибудь подвоха. А чего? Заслужит – получит. Пусть не сомневается.

– Привет, деревяшка, – отозвался я благодушно. – Как твои бока?

– Зарастают… Эх, и почему вы, люди, огонь так любите?

Я хмыкнул. Обыкновенно я промолчал бы, но сегодня хорошее настроение развязало мне язык.

– Потому что огонь – это жизнь, сколько бы ты, пень, ни утверждал обратное. Да и не от людского огня ты пострадал.

– Жизнь… Кому жизнь, а кому и наоборот. А что до людского огня, так от него как раз больше всего вреда. Пьянчуга какой-нибудь забредет куда не звали, костер не затопчет, а потом на том месте даже трава не растет. Знаем, встречались. Мы, корневики, давно усвоили: где людей поменьше – жизни всегда побольше. А вы несете лишь смерть. Или запустение.

– Ого! – Я покачал головой. – Старина Унди Мышатник назвал бы тебя философом. Но вряд ли ты, деревяшка, знаешь такое слово.

– Спору нет, слов умных вы, люди, придумали много. Только лучше от этого не стало. И деревья продолжают безбедно расти только вдали от мест, где вы бываете. А рядом с вами вместо лесов всегда рано или поздно получаются вырубки.

Ну и ну! Во дает, Корняга. Может, он и не знает умных человеческих слов, но в умных мыслях ему никак не откажешь. Интересно, все корневики такие головастые или только этот уродец? Я почти не помнил событий в лесу корневиков. Надо будет поподробнее расспросить Корнягу. Только помнить покрепче, что он наврет по обыкновению. Впрочем, даже вранье этого пня-недомерка слушать забавно, а порой и поучительно. Спасибо Унди, он привил мне мысль, что научиться чему-нибудь полезному можно и у самого пустого человека. К пням это тоже относится.

Отобрав у Корняги флягу с водой, я немного отпил, потому что в горле, как всегда после превращения, было сухо, как в колодце, из которого ушла вода, а разговоры с Тури и пнем жажду отнюдь не утоляли.

– Ты-то напился, надеюсь? – спросил я Корнягу, утираясь рукавом.

– Напился… – буркнул тот в ответ. Кажется, он даже бояться меня перестал. Вот к чему приводит благодушное с пересвета настроение – народ распускается и начинает садиться на шею. Теперь я понимаю, почему старшины наемников всегда злы, как цепные псы, и в любой миг готовы вцепиться в глотку первому встречному.

Если, конечно, это хорошие старшины. Впрочем, плохих я не знал.

Ветер с удовольствием понес меня вдоль зубчатого разлома – казалось, мать-землю здесь надломили, будто каравай хлеба; обнажившаяся каменная плоть от времени обветрилась и осыпалась, скруглила края и утратила остроту. Много кругов назад неведомые великаны ломали каравай, на котором теперь живем мы. Сколько раз приходили с тех пор Смутные дни? Сколько раз вспыхивала и затихала битва у Трона? Сколько раз являлись Небу и исчезали во Тьме расы, которых даже извечные хоринги назвали бы Старшими?

Наверное, я никогда этого не узнаю. Но вряд ли сильно при этом огорчусь. Зато я испытал нечто другое, нечто, уже давно начавшее меня менять. Исподволь, незаметно, день за днем. Я испытал прикосновение к Вечности. Даже если у нас ничего не получится у Трона, можно считать, что анхайр Моран и его брат-вулх жили не зря. Потому что сотням и тысячам обычных людей не дано испытать подобного прикосновения.

Но только рановато пока считать, что у Трона ничего не получится. Это мы еще посмотрим. Оборотень сильнее многих существ этого мира. Два оборотня – сила вдвойне. Тем более два оборотня, которые знают, на что идут.

Нет, Седракс, или как там тебя! Нет, древние хоринги! Ничего еще далеко не решено. И не рассчитывайте на легкую победу. Вообще ни на что не рассчитывайте. Потому что от двух бестолковых молодых оборотней, начавших путь десяток красных и синих дней назад, уже мало что осталось. Путь в У-Наринну и прикосновение к Вечности сильно изменили нас.

Где-то в самой глубине сознания, там, где рождаются мысли, вдруг вспыхнуло и растеклось одобрение. Кажется, я опять ощутил Лю-чародея.

Вот Тьма, нигде от него не спрячешься! Впрочем, плевать. Мне скрывать нечего. А ему скорее всего приятно будет узнать, что я намерен честно отработать свою память и свою будущую свободу.

Россыпи валунов живо напомнили мне местность, где в изобилии водились вильты, и я старался быть повнимательнее. Джерхи их знают, этих отродий, опять утащат в свои подземелья непонятно зачем… Кстати, надо будет спросить у Тури, что именно хотели от нас вильты несколько дней назад и как ей удалось от них улизнуть?

Но здесь вильтов, кажется, не водилось. Совсем. Зазубренная стена тянулась и тянулась, равнина постепенно повышалась, а среди каменных россыпей все чаще стали попадаться заросли густой жесткой травы.

Ветер косился на нее с неодобрением, заметным даже мне, а карса, брезгливо тряся лапами, обегала такие заросли десятой дорогой. Корняга тоже беспокойно завозился на плече. Что они чувствуют? И почему этого не чувствую я? Это опасно?

Я прислушался к себе. Вроде бы все было тихо и спокойно. Но скреблось в груди все же нечто гнетущее и тревожное. Только что?

На всякий случай я взвел тетиву арбалета. Протяжный скрип рычага подействовал на меня успокаивающе.

Шагов через триста я увидел валяющегося прямо на пути Ветра паука. Размером с крупного кролика. Слава динне, дохлого. Карса замерла перед ним и тихо, почти беззвучно, зашипела.

Странный это был паук, ей-право. Я соскочил с коня; Корняга сдавленно пискнул. Потрогал дохлое отродье носком сапога. И без особого изумления отметил, что паук, помимо размеров, странным казался главным образом оттого, что был железным.

Железный паук, каково, а? Час от часу не легче. Вчера вампиры, сегодня железные твари. Что же он жрет, джерхова сыть?! Сильно я сомневаюсь, что его железное нутро воспротивится теплой и трепещущей плоти живых. Это только мы, живые, железо жрать не можем, а наоборот – пожалуйста, сколько угодно. Могу ставить хоть сто монет без риска проиграть.

Брюхо паука сверху было начищено, как корабельный колокол, и украшено затейливым литым крестом. И клеймо посреди креста: одиннадцать звезд над кузнечным горном.

Скрюченные лапы паука вызывали неприятный холодок на спине. Поеду-ка я… Ветер охотно принял мой вес и поспешил прочь от металлического гада. Карса не отставала, а Корняга – тот, похоже, даже дышать перестал.

Арбалет я не убирал, хотя смутные подозрения, что стрела такому вот созданию повредит не больше, чем щуке ливень, у меня зародились. Глупо думать, что железо боится железа. Чего же, Тьма поперек, должно бояться железо?

«Воды», – подсказал вулх. Оказывается, он давно был рядом. С тех пор как я пытался почуять неведомую опасность. Ну правильно, это вулх умеет куда лучше меня, поэтому и откликнулся на мой неосознанный зов.

Вдруг я подумал, что, в сущности, мы с ним одно и то же существо, а не два разных. Просто нечто разделяющее нас мешает слиться. Стена. Непроницаемая стена. Впрочем, У-Наринна уже ударила в эту стену, и та пошла змеистыми трещинами, теряя камень за камнем, и с каждым днем из незыблемой кладки новые камни вываливались все легче и легче.

Но не следует отвлекаться. Итак, железные твари могут бояться воды. А могут и не бояться – с железными тварями я еще не встречался. Просто я следовал жизненной логике, которая чаще всего вполне оправдывала себя. А значит, придется следовать ей и впредь.

Кстати, ведь впереди еще одна веха, веха железа. Уж не ее ли это вестник? В самом деле, если вехой земли была пыльная яма с гигантским земляным червем, почему бы вехой железа не быть гигантскому железному пауку? Впрочем, этот паук хоть и здоровый, но никак не гигантский. К тому же предыдущие вехи выглядели совершенно непохожими друг на друга. Веха воздуха – колокол на Неспящей башне Запретного города, в который нужно ударить. Веха воды – фонтан, восставший из заброшенного колодца. Веха огня – множество костров на дне неправильной реки. Веха земли – логово земляного червя. Скорее всего веха железа будет совершенно не такой, какой мы ее ожидаем узреть.

Но паучка со счетов сбрасывать все равно не следует.

Стенка стала загибаться влево, на юго-восток, если верить Меару в небе. Путь в У-Наринну вынуждал нас с Тури постоянно менять направление, сворачивать, идти то на юг, то на запад, то на восток, и тем не менее приближал нас к цели. Я уже перестал придавать этому значение. У необычного пути необычные законы. Главное – знать куда идешь и полниться решимостью дойти. Впрочем, это касается не только пути в Каменный лес, а вообще всех дорог всех миров.

Железная птица выпорхнула из-за угрюмых серых глыб неожиданно, Ветер даже дернулся от испуга и всхрапнул. Ну вот, начинается.

Потом появилось целых три паука. На этот раз не дохлых. Похожий на маленькое зеркальце глаз птицы отразил нас с Ветром и Тури. Даже Корняга на плече у меня был ясно виден. Бедная карса прижала уши и сжалась в комок. Я ее понимал – она могла проявлять чудеса храбрости в драке с вампирами, лютиками или даже хорингами, но против железа ее когти и ее зубы бессильны.

А потом появился Страж. Я сразу опознал его – это был Страж Руд. И конечно, он был соткан из первородного металла, от кончиков когтей до сверкающей гребнеобразной макушки. И свита его была сплошь металлической: две птицы, пес и три паука. Пес, похожий на угловатого уродливого вулха, присел и утробно заскрежетал. Наверное, эти звуки означали грозный рык. На рык они не очень походили, но были, бесспорно, грозными. Во всяком случае, мороз по коже они пускали.

Страж воззрился на меня. И я на мгновение умер.

Я не испытал ничего нового – сотни раз я умирал на пересвете. Поэтому и испугался не слишком.

Плоть моя была Стражу чужда, непонятна и неприятна. Он любил и искал только металл. И мое железо радостно откликнулось на его зов. Запели, потеплев, метательные ножи на запястьях. Коротко ухнул хадасский кинжал на поясе. Переливчато засвистели наконечники арбалетных стрел в колчанах. Тихо заурчали монеты в кошеле. Тренькнули бляшки на ошейниках, и моем, и карсы. Еле слышно зазвенели металлические части упряжи Ветра и звонко цокнули подковы. А поверх всего этого вплелся мощный и величественный аккорд Опережающего. Страж почтительно склонился в ответ этому звуку и напоследок, сомневаясь, взглянул на Корнягу.

А, Тьма, вот уж где нет ни крупицы железа, так это в нашем бродячем пне. Вот незадача-то… Со Стражем Руд не сильно повоюешь…

Корняга мелко-мелко задрожал, но даже я почувствовал, как что-то старое, ржавое и рыхлое отозвалось в нем, где-то в самом сплетении корней. Я облегченно вздохнул, а Страж, секунду поколебавшись, решил, что этого все же достаточно. Лязгнув, как оброненный на каменный пол нож, он исчез в каменном разломе. Туда же порхнули и птицы; секундой позже скрылись пауки, беспорядочно перебирая тонкими звенящими лапами, а последним ушел недовольный пес. Чем он остался недоволен – уж и не знаю, но перечить хозяину своему не посмел. И на том спасибо.

– Уф! – сказал я с облегчением, когда все закончилось, и Страж убрался по каким-то своим загадочным рудным делам глубоко под землю. – Слава тебе, синяя корова, отбрехались…

Словечки из запаса любимых выражений Унди сами собой срывались с языка в минуты облегчения и расслабленности, да и в минуты наивысшего напряжения тоже.

Я обернулся к Корняге.

– Скажи на милость, деревяшка! В тебе-то он что нашел? Ты же пень-пнем, откуда в тебе железо?

– У меня гвоздь в корнях. Старый, правда, и ржавый весь… От пива, кажется, ржавый.

– Гвоздь? Тьма поперек, откуда в тебе гвоздь? Да еще железный?

– Люди, – уклончиво ответил Корняга. – Не в лесу же я его заработал?

То ли история была неприятной, то ли Корняга не нашелся, чего соврать, но углубляться в подробности он не стал. Да я и не допытывался. Интересная, однако, у нашего тихони-пня была молодость! Впрочем, что я знаю о корневиках? Еще меньше, чем о вильтах, и гораздо меньше, чем о хорингах. Собственно, только то и знаю, что понял из общения с Корнягой. К тому же у меня сложилось впечатление, что лихая молодость у нашего пенька еще далеко не закончилась.

– Ну что, госпожа Тури, – обернулся я к карсе. – Похоже, одну причину, почему Лю нацепил на нас ошейники, я уже выяснил и нашел ее весьма убедительной. Поди попробуй угадать, в чей день мы бы столкнулись со Стражем Руд? Вот он и заставил носить ошейники обоих.

Но что-то мне подсказывало, что если это и причина, то не единственная. Не шли у меня из головы поиски хорингами Ведущего и бусина, зашитая в кожу ошейника. И у меня зашитая, и у Тури.

Итак, веха железа…

Хм. Я прислушался к себе, к непонятному чувству, которое вело меня в У-Наринну. И оно возражало.

Нет. Вовсе не пройдена веха железа. Страж к ней не имеет никакого отношения. Просто тут где-то недалеко от поверхности проходит богатая жила, вот он и является путникам, чтоб проверить, кто они. Рудокопов он даже допустил бы к породе. Меня просто не тронул, потому что я люблю железо и пользуюсь им, а значит, жила частично предназначена и для меня.

Эх-ма! Попадись все диковины пути в моем родном мире, где-нибудь поближе к Юбену, я б такое дело затеял! Клянусь Тьмой и Небом – границы Диких земель сильно отдалились бы на запад!

Но сначала нужно отработать память. Я покосился на висящий в зените Меар и пустил Ветра галопом.

Впереди смутно маячил одинокий пологий холм, а на самой макушке его чернела каменная плита. Десять монет против одной, что там есть надпись!

Корняга зашевелил корешками, хватаясь за ремни курткоштанов, а карса лениво потрусила следом. Еще один шаг к У-Наринне. Еще один шаг.

Кажется, мы успеваем. Если в ближайшие дни не произойдет ничего особенно неприятного. Хотя неприятности имеют обыкновение случаться именно тогда, когда способны наиболее сильно повредить. Так что повременим с беспочвенными радостями и победным громом военных труб.

Конь впечатывал подковы в гладь залитой синим днем равнины. Стена из скал осталась позади. Да здравствует скорость и оба Ветра – один свободный, второй друг!

Холм медленно полз навстречу, словно панцирь исполинской черепахи. Ветер рысил так ровно, что я почти не подпрыгивал в седле. Плита на вершине холма из черной медленно обращалась в темно-серую.

В гору Ветер пошел тяжелее – спасибо Стражу, я сообразил, сколько в нас железа, а оно весит, известное дело, немало! Но Ветра это задерживало не слишком. Кажется, я уже упоминал, что говорил Унди (упокой Тьма его нетрезвую душу!) по поводу доброго скакуна.

На вершине я соскочил на гладкую, омытую многими дождями и облизанную терпеливым временем землю. Корняга немедленно сполз с плеча и заскрипел корешками, разминая их. Камень косо высился совсем рядом, глядя плоской стороной на север. Как я и полагал, на нем была выбита какая-то надпись, но письмен подобных я никогда прежде не встречал. Они были не похожи на письмо людей из-за Юбена, на затейливые сплетающиеся узоры-буквы хорингов, на старинную клинопись Хадаса. Правда, угадывалось нечто общее с полустертыми знаками на стенах пещер северных варваров, но сами варвары разучились писать и читать еще до прихода первых ледников, а секрет древних знаков давно утратили. Неудивительно, что до сих пор никто не разгадал смысла тех надписей.

Боюсь, что камень, серой тушей застывший передо мной, так и останется немым. Те, кто научил его говорить, явно не позаботились научить хоть кого-нибудь слышать его слова.

Я тупо таращился на несложные закорючки, гадая, что же они могут означать.

– Три монеты! – Неприятный голос заставил меня вздрогнуть. – Всего лишь три монеты, и я расскажу тебе, что написано на камне.

Обладатель неприятного голоса был стар, морщинист, бородат, а росту в нем случилось не больше, чем в Корняге.

– А с чего ты взял, будто я отдам тебе деньги? – осведомился я подозрительно. Всегда ненавидел попрошаек! Хотя это чучело явно пытается изобразить, что продает знание, истинная его природа от меня не укроется: попрошаек я нутром чую за добрую милю.

– Если ты хочешь знать, что здесь написано, – отдашь, – уверенно сказал карлик. На чем могла зиждиться его уверенность, я пока не понимал.

– А с чего ты взял, будто я хочу это знать? – тем же неприветливым тоном задал я второй вопрос. Однако карлика было трудно смутить.

– Раз стоишь здесь, значит, тебе предначертано выбрать один из путей. Пока не прочтешь надпись, ты его не выберешь. А пока не заплатишь, не прочтешь.

Вот как! Интересные веники. Не слишком ли много тебе известно, а, недомерок?

У меня, безусловно, имелись три монеты. У меня имелось куда больше трех монет, да к тому же я мог расплатиться и не монетами, а самоцветами, или, там, пряностями. Но потому все это у меня и не переводилось, что я не спешил делиться своим кровно заработанным с разными пронырами вроде этого.

– Послушай, борода. – Я сменил тон на выдержанно-миролюбивый. – Неужели я похож на человека, у которого есть целых три монеты?

– Та похож на человека, – нагло ухмыльнулся карлик, – у которого есть целых сто тридцать семь монет в кошеле на дне вот этого двумеха, тридцать монет рассыпным серебром в другом кошеле – в сумке, шестьдесят три самоцвета в шкатулке рядом с первым кошелем, в двумехе, по тридцать четыре меры хадасского перца и корицы…

Я невольно разинул рот. Тьма! Да я сам не знал, сколько именно у меня осталось монет!

– …я уж не говорю об оружии и мелких, но ценных безделушках, которыми можно расплатиться, – закончил карлик. – Так что не пудри мне мозги, уважаемый.

– М-да, – протянул я. – Может, ты заодно знаешь, как меня зовут?

– Нет, – спокойно ответствовал карлик. – Это мне ни к чему.

Но ухмылка и не подумала сойти с его самодовольной бородатой рожи.

– А теперь меня послушай, грамотей. – Я резким движением схватил его за ворот и рывком приподнял в воздух. – Сейчас я возьму нож, который тебе так по нраву. Вот этот, хадасский. И вспорю тебе брюхо. А потом затолкаю тебе кишки в глотку. Идет?

Карлик изумленно мигнул.

– Но… я же тогда не расскажу тебе о надписи!

Я рассмеялся. Далась ему эта надпись! Путь к У-Наринне я и так видел яснее ясного. С холма на юг, а потом отклониться к востоку немного. Всего и делов-то, что прислушаться к себе.

– Я знаю, куда иду, и без твоей паршивой надписи, – проворчал я. – Просто ты мне не понравился. И надоел до маленьких джерхов.

Неожиданно карлик извернулся, пихнул меня ногой в живот и вырвался. Упал на четвереньки, но проворно вскочил и намерился шмыгнуть куда-то за камень, но позади него неслышно возник Корняга, даже не скрипнув ни единого раза, и от души приложил подобранным где-то корявым сучком по темени. Карлик безмолвно рухнул мне под ноги.

– Молодец! – похвалил я Корнягу. – Правильный пень!

Тот едва не засветился от гордости.

– Да чего там! Пара пустяков. Мне он тоже не понравился…

Я ухмыльнулся.

– Я даже знаю почему, дорогуша.

Корняга насторожился.

– И почему?

– Потому что он слишком похож на тебя. Такой же нагловатый и самоуверенный враль. Было бы странно, если бы вы друг другу понравились!

За спиной фыркнула карса. Карлик очнулся было, но, увидев совсем рядом с собой зубы, желтые глаза и кисточки на ушах, снова лишился чувств. Тури брезгливо понюхала бороду карлика и отошла в сторону.

«Ну? – вопрошал ее взгляд. – Долго мы собираемся тут торчать?»

– Нет, не долго. Сейчас потрясу этого уродца и дальше поедем. Потерпи чуточку, милая, ладно?

Карса равнодушно распахнула розовую пасть. Зубки у нее и впрямь производят впечатление!

Я легонько похлопал карлика по щекам, но тот либо притворялся, либо действительно перепугался сильнее, чем мне показалось.

– Может, бросим его? – с сомнением протянул Корняга. – На кой он нам?

Но я уже принял решение и не собирался его менять. Карлику я задам всего один вопрос. Задам – и уеду.

– Не думаю, что ты поступаешь правильно, – ответили мне. Я сначала хотел прикрикнуть на обнаглевшего сверх всякой меры Корнягу, но тут сообразил, что голос-то звучал не его.

Распрямился я быстрее освобожденной пружины.

У камня сидел на толстом бревне, которого еще секунду назад не было, Жош. Мой приемный отец. Погибший много кругов назад при резне в Храггах.

Дыхание у меня перехватило. Тьма! Что происходит?

– Здравствуй, Моран. Я рад, что ты все еще жив.

– Кто ты?

– Тот, кого ты видишь. Анхайр Жош.

– Но ведь ты умер в Храггах!

– Не далее как несколько дней назад ты тоже умер. И что же?

Действительно – что же? Я, широко распахнув глаза, глядел на Жоша.

– Где ты был все эти круги?

– Это не важно, Моран. Я – нигде, и пребуду там вовеки, если вы с Тури сделаете все, как надо. Я умоляю тебя, не совершай ошибки.

– Ты говоришь об этом карлике?

– Не только. Но и о нем тоже.

– Но зачем мне надпись на камне? Зачем мне этот мелкий вымогатель с нечистой бородой и бегающими глазками? Я знаю, как идти в У-Наринну. Прекрасно знаю.

Жош устало прикрыл глаза, и от этой до боли знакомой картины у меня перехватило дух.

– Путь в У-Наринну лежит через каждого из нас. Каменный лес пророс в людских душах – там лишь холод и мрак. Холод, мрак и камень. Куда подевались тепло и свет? Куда подевалась доброта? Как ты можешь прийти в У-Наринну, не найдя пути среди мертвого камня собственной души? В лабиринте, где ты обречен скитаться до конца дней? Неужели тебе нравятся холод, мрак и камень, Моран? Неужели тебе не хочется, чтоб внутри было светло и тепло, как в Храггах, пока их не отыскали следопыты Чистых братьев?

Слова застряли у меня в горле. Я снова почувствовал себя маленьким и глупым щенком рядом с матерым, седым и умудренным долгой жизнью вулхом.

Тьма!

– Что с тобой, Одинец? – удивленно проскрипел Корняга. – С кем ты разговариваешь?

Он что, никого не видит?

Я обернулся к нему. Пень, помахивая дубинкой, стоял совсем рядом. Жоша он действительно не видел – понять это было несложно. И карса не видела, просто равнодушно сидела поодаль и пялилась на меня, явно скучая и не в силах уразуметь – почему мы не продолжаем путь.

В тот же миг Жош вместе с бревном исчезли, а карлик снова притворился бесчувственным и зажмурился. Думал, я не замечу.

– Так-так. – Я легонько пнул его. – А теперь отвечай, но только правду. Это твоя работа? Я имею в виду морок.

Наверное, что-то изменилось в моем голосе, потому что бородач ответил. Смиренно и, похоже, правдиво.

– Моя.

– Я так и думал.

Корняга в ожидании веселья поигрывал сучком-дубинкой, готовый пустить его в ход в любой момент. Нет уж, пень, не будет тебе веселья.

– И второй вопрос, старик. Мне действительно важно знать, что именно написано на этом треклятом камне?

На этот раз карлик ненадолго задумался.

– Я все равно не умею читать эти письмена, – пробормотал он тихо. – Так что отвечать на твой вопрос нет смысла.

Я усмехнулся. И полез в кошель.

– Держи. – Я бросил в пыль под ногами не три, а целых пять монет. Потом подумал, нагнулся, поднял их, очистил от пыли и протянул старику.

– Пять монет – совсем небольшая плата за тепло и свет в собственной душе, – сказал я. – Спасибо, старик. И извини, если я тебя напугал.

Карлик шмыгнул носом, принимая монеты в коричневую ладонь, и какое-то время мне казалось, что он вот-вот бросится к своему любимому камню и исчезнет. Но он остался на месте.

– И тебе спасибо, Моран… Признаться, ты меня удивил.

Удивил! Надо же!

Умение насылать мороки, навеянные памятью того, на кого они насылаются, – не редкость. Любой захудалый чародей это сможет. Даже неотесанная деревенщина, даже самоучка. И я прекрасно сознавал, что Жош был не настоящий, а такой, каким я его себе представляю. Так что, если говорить грубо и коротко, бородач-карлик меня надул, как опытный рыночный кидала купца-простофилю.

Но только я-то твердо знал: не важно, кто произнес слова истины. Важна сама истина. Так получилось, что старик сослужил мне добрую службу.

К тому же… Дать одинокому старику пяток монет, если у меня их… э-э-э… сто тридцать семь, кажется, – не это ли первый лучик света в моем личном Каменном лесу?

Корняга глядел на меня, словно на умалишенного. Но благоразумно молчал.

А я заново увязал двумех, вскочил в седло и помахал карлику на прощание ладонью.

– Бывай, старик. Еще раз спасибо.

До самого пересвета я пребывал в смутном состоянии – не то заново переживал встречу с Жошем, не то бесцельно блуждал по глухим закоулкам сознания, пытаясь понять, почему там так темно и пыльно. Карса без определенной цели шныряла вокруг, и отчего-то не охотилась, хотя могла бы. Корняга что-то почуял и притих на плече, даже не ныл, что вечером нечего будет жрать. И ладно. Не хотелось мне сейчас на него орать. И драться ни с кем не хотелось. Да и есть тоже.

Вечером, незадолго до заката, я развел костер. Свет так свет. Хотя это моим синим утром бывает темно, а сейчас мрак не успеет опуститься, наоборот, отступит перед сиянием сразу двух светил. Только тени обретут необычный фиолетовый оттенок.

Когда Четтан метнул из-за горизонта первые красные стрелы, я забылся, исполненный надежды, что с сегодняшнего дня в каменных потемках моей души с каждым пересветом будет прибавляться тепла и света.

ГЛАВА 23 Четтан, день двенадцатый

Я пришла в себя после короткого забытья и с трудом поднялась на ноги. Косые лучи утреннего Четтана освещали пологий склон, усыпанный каменным крошевом. Не успела я сделать и пары шагов к сложенной близ прогоревшего костра одежде, как острый осколок камня впился мне в подошву. Я помянула джерхов, дохромала до одежды и уселась на нее, чтобы вытащить занозу.

Маленький осколочек, окрашенный моей кровью, полетел в золу. А я осталась сидеть на кожаном свертке, не в силах подняться. Значит, именно так и чувствуют себя люди? Причем всю жизнь. Тьма, как же они живут-то вообще?

Так, видно, и живут. В смысле – хреново.

Вчерашний синий день я помнила почти весь. И непривычная память придавила меня тяжким грузом. Голова казалась разбухшей и мягкой, как вареная тыква, и мысли в ней бродили бестолковые и невнятные. Кажется, прошлым – или позапрошлым? – красным днем я задавалась вопросом, какие неприятности свалятся на мою голову вместе с полным обретением памяти. Ну вот и ответ.

Оказывается, помнить все – это очень утомительно. И очень непросто нести ответственность за все свои поступки. Раньше я всегда знала, что у меня есть второе «я», Карса, которая распоряжается моей – нашей – жизнью наравне со мной. На пути к У-Наринне мы с Карсой сначала встретились, как два сознания, два разных «я» внутри одного тела. А затем слились воедино. И теперь Карсы рядом со мной нет, потому что она – во мне.

Хотя мои повадки, пристрастия и даже мысли слегка меняются в зависимости от того, в каком из обликов – человеческом или зверином – я нахожусь, сознание у меня одно. Одно «я». И это «я» вот-вот станет осознавать и помнить себя непрерывно. Лишь мимолетно отвлекаясь на такую мелочь, как пересвет.

Тьма и демоны! Да я этого просто не выдержу. Лю, что ты наделал? Я же умом двинусь от такой жизни!

Я сердито лизнула пальцы, перепачканные кровью из ранки на ступне, и потерла их друг о друга.

Наверное, все не так страшно. Это с непривычки у меня голова пухнет. Привыкну, и перестанет. Ведь люди и в самом деле живут именно так. И сознание у них одно, и память непрерывная…

Только вот я по-прежнему не человек. Даже в большей степени не человек, чем раньше, потому что стала больше понимать и уметь такого, что человеку недоступно.

Я с раннего детства знала: даже красным днем, в человеческом облике, я не принадлежу к людям. Потому что не помню ничего про синие дни. Потому что почти не сплю. Потому что на меня и красным днем смотрят, как на опасного зверя. Ну, о таких сложностях, как два «я» в одном теле, я по ту сторону Юбена не задумывалась…

Ага, вот и подсказка. Сон! Люди в отличие от меня спят часто и помногу. Может, сон – это не только отдых тела, как мне всегда казалось? А еще и способ прервать на несколько часов линию существования своего «я». Перестать быть собой. Вообще ненадолго перестать быть.

Тогда понятно, почему мне до сих пор не был нужен сон. Тело сбрасывает с себя усталость в момент превращения, а разрозненные половины моей личности раньше спали по очереди. Причем спали немерено, целыми днями.

Тьма! Выходит, я выспалась на две жизни вперед. Так что мне и впредь сон не понадобится.

А в общем, все мои страхи – ерунда. Все очень просто, и не надо к жопе крылья пририсовывать, как выражался старина Унди. Я всего лишь устала. Устала от долгого и опасного пути. Была бы я человеком, у меня бы уже ни руки не двигались, ни задница в седле не держалась, ни глаза не глядели. Но я мадхет, и поэтому мое тело не просит отдыха – а душа вот запросила.

Ничего, до У-Наринны осталось совсем немного. Я прислушалась к своим ощущениям. Новые умения росли и крепли во мне с каждым пересветом, и сегодня я уже точно могла назвать расстояние до Каменного леса. Пути нам осталось дня на два, не больше.

А, дж-жерх! Все продолжаю по привычке считать только красные дни. Так я очень скоро запутаюсь. Пора переходить на человеческий счет. Красный день да синий день, вместе сутки. «Вчера» – это прошлые сутки. А прошедший красный день может оказаться как вчерашним, так и сегодняшним. Кстати, интересно, почему сутки считаются, начиная с красного дня? Потому ли, что Четтан – старший из Близнецов? Эх, никто мне не ответит на этот вопрос. Только Унди, упокой Тьма его нетрезвую душу, ответил бы… Итак, до Каменного леса осталось идти двое суток, то есть четыре дня. Если, конечно, нас не сильно задержат какие-нибудь вампиры, призраки или духи. В общем, местная нечисть.

Я встала и принялась одеваться. Быстрее в дорогу! До пересвета нужно проделать не меньший кусок пути, чем вчерашним синим днем.

Я сноровисто оседлала жеребца, усадила на плечо необычно молчаливого Корнягу, свистнула анхайру и вскочила в седло. Вперед, Ветер!

Ветер радостно рванул с места в галоп – только камни брызнули из-под копыт. Анхайр, прижав уши и выстелив хвост, серой тенью мчался рядом.

Молодчина Одинец, он вчера изрядно приблизился к цели. Весь синий день гнал коня без передышки – благо Ветер, наш магический скакун, был этому только рад. Я, правда, разозлилась, когда Одинец застрял на холме перед непонятной плитой – сначала затеял перепалку с карликом, а потом и вовсе выпучил глаза и уставился в никуда. Какого джерха? Я сперва злилась, потом заскучала, отвлеклась – в зверином теле я вообще легко отвлекаюсь – и вернулась к реальности только от звона монет. Одинец расплачивался с карликом. Причем монетами из моего кошелька. Смутные дни! Я так возмутилась, что у меня дар речи отнялся. То есть я даже мяукнуть не смогла.

Но когда мы спустились с холма, я вдруг обнаружила, что мы гораздо ближе к У-Наринне. Что-то Одинец там, рядом с изрезанной странными знаками плитой, сделал такого, что приблизило нас к цели. Вот это да! Я посмотрела на анхайра с новым уважением. Надо будет когда-нибудь спросить его, что же произошло на холме. Когда-нибудь потом.

Как много мыслей и дел я откладываю «на потом»… А что, если этого «потом» не будет? Мы ведь еще не дошли до Каменного леса. Последний участок пути может оказаться самым трудным. Даже наверняка окажется. И даже если мы дойдем до У-Наринны, наш путь может оборваться в схватке у Трона. Ведь у нас есть соперники.

В У-Наринну идут представители Старшей Расы. Хоринги, с которыми мы уже сталкивались дважды, и обе стычки показали, что они сильнее нас.

В У-Наринну идет таинственный Седракс, которому повинуются вампиры, и идет наверняка не один. Я вспомнила надменного молодого колдуна, назвавшегося Аншаном. Охотника на оборотней, который танцевал вокруг моего костра. То есть, понятное дело, не танцевал, а творил заклинания, но тогда это выглядело для меня как танец. Засмотревшись на колдовские выкрутасы Аншана, я потеряла власть над собой и чуть было не выложила ему все, что знала. Аншан – враг, сильный и опасный. И он, судя по всему, тоже идет в У-Наринну.

Мда-а… Надеюсь, что у старикашки Лю есть в запасе несколько неожиданностей для наших соперников. Не безумец же он, в самом деле. Хотя мы с Одинцом уже давно не те наивные и самонадеянные лопухи, которые одиннадцать суток назад отправились в Дикие земли, против хорингов или чародеев нам не выстоять. Да, мы уже стали чувствовать и понимать магию. Но за несколько дней чародеем не станешь.

А может, Лю – именно безумец? Почему я, собственно, так уверена в его здравом рассудке?

Люди вообще-то считают всех колдунов сумасшедшими. Опасными безумцами, наделенными таинственной силой. Болтают даже, будто именно колдовская сила сводит чародеев с ума, поскольку человек не может носить эту силу в себе и не рехнуться от натуги. Мол, если бы нашелся такой идиот, который привязал бы на спину мешок муки и с ним ходил, он бы живот надорвал. Ну а колдуны себе ум надрывают.

Может, и есть в этих россказнях зерно правды. Не на пустом же месте они возникли. Но, по-моему, зернышко это совсем крошечное.

Просто люди считают ненормальными всех, кто от них отличается. Я испытала это на себе. А то, что кто-то может отличаться в лучшую сторону, им просто в голову не приходит. Не такой, как все, – значит, ущербный.

Колдун? Умеет то, чего не умеют обычные люди? Значит, мало того что сумасшедший, так он еще и опасен. Нужно держаться от него подальше, а лучше бы выжить чародея из города хитрыми кознями.

Оборотень? Нечисть поганая. Недочеловек, лишенный души. Отдать его Чистым братьям, пусть бросят в яму с червями-мясоедами. Ах, он способен оправиться от ран? Значит, убить отродье на месте!

Так что я склонна считать чародеев вполне здравомыслящими. Очень может быть, что они мыслят даже более здраво, чем обычные люди. Им доступно гораздо больше, чем простому человеку; они видят мир иначе и рассуждают тоже иначе. Наверное, встречаются и среди колдунов безумцы. Но не всякий колдун – безумец. Как не всякий безумец – колдун.

Вообще с виду Лю-чародей доверия не внушает. На сумасшедшего он, правда, не похож – но и на нормального тоже. То суетится, то напускает на себя важный вид. То говорит умно и кратко, то мямлит и врет не хуже Корняги. У меня вдруг возникло подозрение, что хитрый старик притворяется. Ведет себя именно так, как, по общему мнению, и должен себя вести чародей. А на самом деле…

Я вызвала в памяти последнюю встречу с чародеем, и мои новые чувства подтвердили – суетливость Лю напускная, внешняя. Под нелепым обликом старика кроется спокойная и уверенная сила.

В пользу Лю, как по мне, говорит еще и то, что его считают другом такие разные и такие серьезные люди, как лекарь Самир, шаман Кхисс и воин Дост. С каждым из них я виделась недолго, но они успели внушить мне уважение. Жаль, что их с нами нет. Вот это был бы достойный отряд для похода в У-Наринну!

В общем, будем надеяться на Лю.

А еще неплохо бы нам самим научиться использовать магию. Например, бросаться огненными шариками, как давешние вампиры. Я вспомнила, как после магического моста через каньон зарекалась – дескать, никогда не стану иметь дела с магией. И усмехнулась.

Четтан уже заметно поднялся над горизонтом. Сегодня его утренние лучи грели мне не затылок, а левую щеку. Одинец вчера свернул на юго-восток, что меня несколько удивило. Я бы, пожалуй, продолжала путь на запад. Перевалила бы через горы, а там уж свернула на юг. Наверное, анхайр не захотел идти в горы, не зная проходов и троп.

Теперь мне оставалось только следовать выбранному Одинцом направлению, потому что дорогу на юг преграждала каменная стена. Судя по всему, когда-то это был невысокий скальный гребень, но потом неведомым строителям вздумалось заложить неровности и надстроить стенку блоками из тесаного камня. И было это очень давно, потому что стена успела изрядно разрушиться. Хотя все еще оставалась высокой.

Кем были древние строители? Людьми? Вильтами? Демонами? А может, они принадлежали к какой-то неведомой расе, давным-давно ушедшей во Тьму? Не знаю. И вряд ли когда-нибудь узнаю…

Моей голове от размышлений о чародеях изрядно полегчало. Она стала ясной и свежей, как будто ее проветрили. Удивительно. Раньше длинные рассуждения, наоборот, затуманивали мне мозги. С каких это пор во мне произошла такая перемена? Трудно сказать. Изменения накапливаются исподволь, а потом ты вдруг понимаешь, что стал другим. Нельзя ткнуть пальцем – вот он, именно тот миг, когда я изменился.

Только обычно перемены происходят медленно, на протяжении многих кругов. А нас с Одинцом путь в У-Наринну меняет стремительно, как… как пересвет – тело оборотня.

Я поискала взглядом анхайра. Одинец бежал чуть впереди и поодаль. Он опустил морду к самой земле и что-то сосредоточенно вынюхивал среди камней. Опять какую-нибудь крысу почуял? Словно услышав мои мысли, вулх чихнул и оглянулся на бегу. Взгляд его был укоризненным – ну что ты, мол, меня в такой чепухе подозреваешь? Не до крыс нынче.

– Ну извини, – сказала я. И прислушалась к себе.

Странно, но мне совершенно не хотелось есть. И вчера, синим днем, я тоже не испытывала голода. Неужели чем ближе к У-Наринне, тем больше состояние тела определяется состоянием духа? Прямо сейчас мне важнее всего добраться до вехи железа. А плотские потребности – это дело десятое.

Пить, впрочем, хотелось. Не все потребности во мне вымерли. Я отстегнула от пояса флягу и сделала пару глотков.

– И мне! – ожил за плечом Корняга.

Я отдала ему флягу и подумала, что пенек сейчас начнет ныть – мол, не мешало бы пожрать. Но Корняга побулькал водой, а насчет завтрака промолчал. Я даже не удивилась, потому что была занята совершенно другими мыслями.

Я вдруг почувствовала, что веха железа близко. Что мы скоро выедем прямо к ней. Если проехать между этими двумя бугорками… Нет, лучше между теми… Местность, как назло, была неровная. Бугры и впадины сильно мешали мне сосредоточиться. Я по привычке выбирала не ту дорогу, которая нужна, а ту, где легче проехать верхом.

Смутные дни! Я закрыла глаза и стала править, руководствуясь внутренним чутьем. Ветер послушно отзывался на малейшее движение поводьев. Я снова открыла глаза не раньше, чем через полчаса. Погода тем временем успела испортиться. Небо быстро затягивали серые облака, и солнце то скрывалось за ними, то выныривало в разрывы, которых становилось все меньше. На окружающие нас невысокие холмы то набегала тень, то все вокруг снова озарял красный свет Четтана. Но ненадолго.

Наверное, в небе дул сильный ветер. Здесь, внизу, он лишь изредка налетал порывами, и снова становилось тихо.

Я направила жеребца в обход круглого холма. Так, теперь нам во-он в ту ложбинку… Одинец, ты видишь?

Тучи сплошь застлали небо, и оно низко провисло над нами. Мир стал тускло-багровым, сумрачным.

Я и не заметила, за каким поворотом холмы расступились, и мы оказались в обширной долине. Под копытами коня захрустел песок. Присмотревшись, я поняла, что это не песок, а пыль. Странная пыль, которая отзывалась скрежетом на прикосновение. Рассеянный облачной пеленой свет Четтана окрашивал ее в ржаво-красные тона.

Мы продолжали двигаться вперед, и я с любопытством оглядывалась по сторонам. Нам стали попадаться непонятные конструкции. Это были сложные нагромождения железных плоскостей и прутьев – то измятые и покореженные, то частично расплавленные и спекшиеся в уродливые лепешки. Кое-где на земле поблескивали лужицы застывшего металла. В рытвинах, ложбинах и неглубоких оврагах густым слоем лежала ржавая пыль.

Это было странное место. В воздухе висел кисловатый запах металла. Неожиданный порыв ветра бросил мне в лицо горсть пыли, и я вздрогнула. Пыль оказалась колючей. Как будто она была железной.

Здесь все говорило о металле. Даже небо стало казаться мне сделанным из тусклой меди. Но, насколько хватало глаз, я не видела впереди ничего похожего на веху железа. Куда же идти дальше? Я закрыла глаза и сосредоточилась.

Меня окружала бесцветная пустота. Пути дальше не было.

Все направления казались одинаковыми. Одинаково бессмысленными, потому что ни в одной из сторон не сияли манящие огни У-Наринны. Везде было сумрачно и пусто.

Т-темное небо! Я не поверила своим чувствам. Ведь только что я знала наверняка – вот он, путь. Вот она, веха железа впереди… И где же эта веха, куда подевалась? Куда мы свернули?!

– Одинец! – негромко окликнула я. – Ты что-нибудь понимаешь?

Вулх поднял ко мне острую морду. На морде были написаны растерянность и отчаяние. Мол, все так плохо, что впору завыть – и завыл бы, если бы от этого не стало еще безысходнее.

Я еще долго не соглашалась признать, что мы заблудились. Для начала я попыталась вернуться по собственным следам, но колючая пыль не хранила следов. Обломки металлических сооружений вроде бы выглядели совершенно разными, но на поверку оказалось, что я не могу сказать – проезжала я мимо этой замысловато изломанной и оплавленной конструкции, или еще не проезжала.

Звериный нюх анхайра был здесь непригоден, как и мое чувство направления. Не сумел мне ничего подсказать даже Корняга, который, по идее, запоминал наизусть любую пройденную дорогу. В Сунарре это умение корневика выручило нас всех. Но сейчас он только беспомощно развел ветками.

– Я не знаю, что это за место, – проскрипел Корняга. – Здесь нет дорог. Здесь некуда идти.

Через некоторое время я вынуждена была с ним согласиться. Мы перепробовали все доступные нам способы отыскать путь, и ни один из них ни к чему не привел. Вокруг простиралась однообразная равнина, засыпанная красноватой пылью. Ничего не менялось. Ничего не двигалось, кроме нас. Даже Четтан так упорно прятался за тучами, что мне стало мерещиться, будто его там и вовсе нет.

Зачем идти, если не знаешь нужного направления? Вороной жеребец встал и отказался повиноваться, когда я пнула его пяткой, чтобы двигался дальше. Я спрыгнула на землю и повела Ветра в поводу. Может, это всего лишь глупое упрямство, но пока у меня есть силы – я буду идти.

От окружающей нас картины меня охватывало чувство тоскливой обреченности. Я уставилась себе под ноги и долго шла так, не поднимала взгляда. А когда наконец решила осмотреться, то глазам моим предстало нечто невероятное.

На очередной железной решетке сидел человек. Точнее сказать – ребенок. Это была девочка. Миловидная мордашка, рыжие косички. У меня когда-то были точно такие же. Курносый нос сплошь усеян конопушками. На вид ей можно было дать кругов восемь-девять. Во всяком случае, не больше десяти.

Тьма и демоны! Почему-то меня больше всего поразило не то, что я встретила в этом проклятом месте человека, и не то, что этот человек оказался маленькой девочкой. Самым удивительным мне показалось то, что на девочке было надето чистое опрятное платьице, а на ногах красовались плетеные из сыромятной кожи сандалии на деревянной подошве.

В таких сандалиях по горам да по лесам не походишь. А девочки в чистеньких платьицах казались мне сверхъестественными созданиями еще с тех пор, как мне самой было меньше десяти кругов. Потому что, стоит только влезть на чердак или забраться в конюшню, и платье мгновенно перестает быть чистым. А хуже всего в нем лазить через заборы. Сколько себя помню, я всегда предпочитала носить штаны.

Девочка спокойно рассматривала меня. Затем перевела взгляд на Одинца. Похоже, ее наше появление не удивило. Да кто она вообще такая?!

Я попыталась взглянуть на нее внутренним взором. Обычный ребенок. Во всяком случае, живое существо из плоти и крови, а не морок и не привидение. Может, и были в девчонке какие-то особенности магического свойства – даже наверняка были! – но я их не разглядела.

Ну, с живым человеком можно поговорить. Я кашлянула.

– Ты знаешь, где мы? – осторожно спросила я. – Что нас окружает?

– Здесь была веха железа, – тоненьким голоском ответила девочка. Голосок был невеселым. – Вехи больше нет. Ее уничтожили.

– Кто?! – вырвалось у меня.

Девочка пожала плечами. И правда, сейчас не так важно, кто уничтожил веху. Гораздо важнее решить, что же делать нам.

– Теперь путь в У-Наринну разрушен, – спокойно сказала девочка. – Дальше дороги нет. И обратно тоже нет. Отсюда нельзя выйти.

– Как – совсем нельзя? – упавшим тоном переспросила я.

Оказывается, я до сих пор продолжала надеяться вопреки очевидности. Очень грустно услышать, как кто-то подтверждает твои самые худшие предположения.

Девочка покачала головой.

– Совсем, – тихо сказала она. – Это место теперь отрезано от мира. Здесь нет времени. Здесь ничего нет.

Я вздрогнула, потому что рядом тихонько заскулил вулх. Наверное, решил, что хуже уже не будет. Можно выть.

– И как же нам быть? – горько спросила я.

– Сделать новую веху, – буднично ответила девочка.

За моим плечом тихо ойкнул Корняга. Девочка протянула ко мне руку и раскрыла ладонь. На ладони лежало продолговатое золотое зернышко. Металл был живым. Он жарко сиял, распространяя вокруг золотистое свечение. И еще он переливался, меняя яркость и оттенки. Желтые блики скользнули по ладони девочки и разлетелись во все стороны, как шаловливые мотыльки.

Я заморгала. Девочка сжала пальцы, и мир снова стал тускло-ржавым.

– Что это? – почему-то шепотом спросила я.

– Последнее семечко Железного поля, – серьезно сказала девочка. – Мне едва удалось его спасти. Если мы сумеем вырастить из него новую веху, то сможем продолжить путь.

– А что для этого нужно? – поинтересовалась я.

– Сначала, – деловито сказала девочка, – нужно развести костер.

И она спрыгнула с железной конструкции, ухитрившись не зацепиться платьицем за прутья. Деревянные подошвы сандалий глухо стукнули о твердую землю. Я огляделась в поисках топлива. На мой взгляд, поблизости не было ничего, что могло бы гореть. Разве что кое-какие вещи из моей поклажи. Да еще эти самые сандалии. Даже если мы с девчонкой согласимся пожертвовать своими вещами, из такой малости костер не разведешь.

Девочка сделала шаг в сторону и поманила меня за собой. Она действовала так уверенно, словно знала, что именно ищет. Наверное, и впрямь знала. Мы спустились в небольшой овражек – такие овражки довольно часто попадались мне на пути. На дне его толстым слоем лежала ржавая труха. А на склонах то тут, то там росли из земли странные металлические кустики. Больше всего они походили на водоросли. Или на сухую полынь. Ажурные серебристые веточки казались невесомыми. Девочка наклонилась и легко отломила один кустик.

– Их нужно много, – сообщила она. – Как можно больше.

Я протянула руки к соседнему серебристому кустику. Металл действительно оказался очень легким. И хрупким.

Мы ободрали все склоны этого овражка, отнесли охапки серебристых веточек туда, где тоскливо топтался на одном месте Ветер, и отправились на дальнейшие поиски. Корняга увязался за нами, а Одинец остался сидеть рядом с Ветром. Уходя, девочка обернулась и хладнокровно бросила анхайру:

– А ты пока поищи такую… ну, вроде как металлическую лепешку. Только изогнутую. Понял? Только не уходи далеко – потеряешься.

На мгновение перед моим мысленным взором мелькнула картинка, которую девочка передала анхайру. На языке вулхов, что ли? Картинка была точнее словесного описания.

Анхайр озадаченно кивнул. И поднялся с места.

В этот раз мы нагрузили металлические водоросли на Корнягу и отправили его назад, а сами продолжали собирать топливо. Пенек, поверх которого громоздился необъятный, в пять раз больше его самого, ворох серебристых веточек, выглядел потрясающе. Я даже и сравнения подыскать не смогла. Провожая его взглядом, я пробормотала себе под нос:

– Одни дрова другие дрова понесли…

Только в этот миг я поняла, что кто-нибудь другой на моем месте, перечисляя способные гореть предметы, мог бы включить в этот перечень и Корнягу. Кто-то другой, умный и расчетливый – но не я. И наверняка не Одинец. Даже если бы единственным способом выбраться отсюда было развести костер из корневика, я бы не смогла убить друга. И плевать мне на все, даже на собственную жизнь. И на У-Наринну.

Да, хоть я и обзываю Корнягу настырным пнем, нахлебником и врунишкой – собственно говоря, он такой и есть, – неунывающий корневик давно стал мне другом, а не просто попутчиком. Как и анхайр. Выходит, путь в Каменный лес подарил мне целых двух друзей – больше, чем у меня было за всю жизнь.

Выбираясь из оврага, Корняга накренился, и несколько веток выпали из охапки. Он не сумел придержать их, и хрупкие веточки рассыпались серебристым прахом.

– Смотри, куда корни ставишь! – прикрикнула я.

– Да я и смотрю, – обиженно проскрипел корневик. – Только ничего не вижу. Ветки глаза застят.

– Ладно, живи, – фыркнула я. – Может, еще пригодишься.

Я чуть не добавила «на растопку», но прикусила язык. Пенек такой шутки явно не поймет. Еще и обидится, чего доброго.

Ломая хрупкие металлические кустики у самого основания и осторожно складывая их на землю, я продолжала обдумывать эту мысль. И мне даже удалось найти для нее хорошее выражение.

«С деревьями об огне не шутят».

По-моему, эта фраза могла бы занять достойное место среди присловий Унди Мышатника.

Когда мы принесли еще по одной охапке легких серебристых веточек, их собралась огромная куча.

– Хватит, – решила девочка, тряхнув косичками.

Она обернулась к анхайру. Вулх повел хвостом, приглашая нас следовать за ним. Через пару десятков шагов он остановился над небольшой рытвиной. Девочка наклонилась и, как мне показалось, без особых усилий достала из ямы лепешку темного металла. Металл, расплавившись, затек в углубление и застыл в виде причудливо изогнутого листа. При желании его можно было использовать как блюдо. Или миску.

Мы вернулись к решетчатой железной конструкции, около которой по-прежнему понуро стоял Ветер.

– Отойди, – велела жеребцу девочка, и он послушался. Рыжая кроха повернулась к Корняге:

– А ты вообще уберись подальше. Тут сейчас будет костер до небес.

Корневик торопливо отполз в сторонку.

Девочка положила у основания решетки охапку металлических веточек, поставила сверху на прутья найденное Одинцом блюдо и бережно опустила в него золотое зерно.

– Ну что же ты? – обратилась она ко мне. – Поджигай!

Я пожала плечами, вытащила кремень и ударила по нему кресалом. Синяя искра упала на серебристые ветки.

Металл занялся мгновенно. Он вспыхнул ослепительным пламенем диковинного, никогда не виданного мною оттенка. Мне не с чем сравнить этот цвет – ну вот, скажем, если взять бледно-фиолетовый, только очень-очень яркий, нестерпимо яркий… Нет, я не могу его описать.

Сгорая, металлические ветки не трещали, как дерево, а шипели и пузырились. Они стремительно таяли, питая невероятный костер.

– Подбрасывай еще, – велела девочка, хватая следующую охапку веточек.

Слепящее пламя встало стеной вокруг темного блюда с золотой крупинкой на нем. Бросая в огонь новые ветки, я пыталась разглядеть, что происходит с зерном. У меня мгновенно разболелись глаза, из них потекли слезы, но я упрямо продолжала всматриваться в костер.

Золотое зернышко шевельнулось и начало меняться.

Желтый металл вспучился и стал разбухать. Зернышко лопнуло и раскрылось, как стручок фасоли. Из него наружу поползли мелкие черные крупинки, заполняя собой блюдо. Их было много – гораздо больше, чем могло поместиться в золотом зерне.

Металлические ветки сгорали быстро. Последняя охапка топлива полетела в огонь. Костер ярко вспыхнул. Девочка вдруг протянула руки и выхватила металлическое блюдо прямо из пламени.

– А теперь – сей! – крикнула она высоким детским голоском. – Я сохранила зерно, ты должна засеять поле. Да быстрее же! Иначе начнется огненный хаос!

Я ошеломленно приняла от нее блюдо, вся сжавшись в предчувствии ожога. Но блюдо оказалось холодным. Я крепко обхватила его левой рукой и прижала ребром к животу, а правой рукой зачерпнула горсть черных металлических крупинок.

Черные зернышки жирно поблескивали, но на ощупь были сухими. И слегка покалывали пальцы. А еще они оказались очень тяжелыми. Первая горсть просыпалась между пальцами прямо мне под ноги.

– Торопись! – в отчаянии простонала девочка.

Я захватила с блюда следующую горсть и, размахнувшись, жестом сеятеля рассыпала крупинки по земле. Я шла не оглядываясь и разбрасывала черные зернышки горстями, стараясь засеять как можно больший участок. Остановилась я только тогда, когда блюдо опустело. К этому моменту я успела сделать несколько расширяющихся кругов вокруг того места, где меня ожидали девочка и верные спутники.

Там, где первые зернышки упали на ржавую пыль, вся земля уже успела покрыться шевелящимся слоем черных крупинок. Прижавшись к теплому боку Ветра, я потрясенно наблюдала, как мелкие зернышки слипаются вместе, превращаясь в приплюснутые кругляши, формой и размерами напоминающие каштаны. Воздух наполнился тихим шуршанием и стал свежим, как после грозы. Голубые искры заплясали между черными металлическими почками. Призрачное зарево взметнулось над засеянным полем.

А потом со звонким лязгом лопнул первый каштан. Из осколков оболочки проклюнулся росток, верхушка которого была свернута в спираль подобно ростку папоротника, и стал стремительно расти. Зазвенели, лопаясь, соседние почки. Из них устремились кверху гибкие стальные стебли, на ходу разворачиваясь с грозным скрежетом металла о металл.

Наконец первые из проклюнувшихся ростков вытянулись высотой примерно мне по пояс и полностью развернулись.

– Тьма-ах! – выдохнула я.

Каждая почка превратилась в стальной клинок с заточенным до бритвенной остроты лезвием. Смертоносная трава вдруг заколыхалась, как под ветром – хотя вряд ли обычный ветер мог взволновать такое поле. Сталкиваясь друг с другом, гибкие клинки высекали желтые искры. Острия ближайших к нам клинков угрожающе нацелились в нашу сторону.

Я потянулась к походной сумке, из которой выглядывали завернутые в лоскут кожи магические ножны. Если дойдет до битвы со всем этим полем, даже Опережающий нас не спасет, – но по крайней мере некоторое время я продержусь.

– Не надо, – тихо сказала девочка. – Нам не придется сражаться. Но мы должны напоить поле.

– Чем? – дрогнувшим голосом спросила я. Хотя и так знала ответ.

– Что пьет сталь? – улыбнулась девочка.

Я вынула из-за пояса хадасский кинжал, полоснула себя по левому запястью, отдала кинжал девочке и подставила под горячую струйку крови правую ладонь. Девочка умело перехватила кинжал и поманила к себе анхайра. Одинец попятился.

– Так нужно, серый брат. Подойди, – попросила я.

Анхайр неохотно подставил девочке предплечье. Она взмахнула кинжалом, и темная кровь вулха заструилась по серой шерсти. Я прижала левое запястье к губам и подставила под разрез правую ладонь, чтобы моя кровь смешалась с кровью анхайра. Девочка молча разрезала себе руку, и ее кровь закапала туда же.

– Поливай, – велела она.

Я послушно шагнула к стальной траве и окропила блестящие клинки смешанной кровью нас троих.

Клинки вздрогнули. Дрожь передалась от них к соседним, и по всему полю волнами пошла рябь. Гибкие лезвия дрожали мелко и часто, рождая протяжный негромкий звон. Так поет воздух под ударами доброго меча, и каждый клинок творит свою песнь. Мы все замерли и стояли неподвижно, слушая, как поет возрожденное нами Железное поле.

А потом поле вдруг снова стало меняться. Серая сталь клинков превратилась в пронзительно-голубую, яркую, как небо в день Меара. Голубой цвет сменился густо-синим. Затем металл вдруг потемнел до угольной черноты, а в следующий миг приобрел невиданный багрово-фиолетовый оттенок, и алые огни вспыхнули на остриях клинков.

– Штормовая сталь Предтеч, – глухо пробормотала девочка. – Тех, кто был учителями хорингов. Смотри! Это облики Железа от начала времен до наших дней.

Железная трава побурела, затем сверкнула живым серебром ртути, и наконец к ней вернулся изначальный серо-стальной цвет и блеск. И тотчас над ровной поверхностью металлического поля взметнулись новые ростки.

В разных местах, раздвигая колышащиеся острия клинков, стремительно поднимались к небу толстые железные стебли с шишечками бутонов на конце. Одни стебли, едва поднявшись головками бутонов над уровнем травы, раскрывались шипастыми шарами джерховой колючки или разворачивали веера зазубренных лезвий. Другие продолжали расти и только на высоте человеческого роста – а то и выше – расцветали подобно пышным садовым георгинам или лилиям, каждый продолговатый лепесток которых был маленьким смертоносным кинжалом.

Я невольно вспомнила хищную лилию со дна странной реки. При всей ее кровожадности, подводной охотнице на неосторожных рыбешек было далеко до этих убийственных цветов.

В том месте, где горел металлический костер, пробудивший к жизни золотое семя, поднялся над травой особенно высокий и прочный стебель. Он был усеян острыми шипами, а верхушку его венчал остроконечный шестигранный бутон из вороненой стали. По сравнению с остальными ростками этот стебель рос медленно. Все поле уже цвело, когда над нашими головами наконец начал неторопливо и величественно раскрываться огромный цветок.

Затаив дыхание, мы смотрели, как лопнули по швам и разошлись стальные грани бутона, как они медленно отогнулись вниз, а поверх них развернулись огромные и нежные, как крылья бабочки, золотые лепестки. От них исходило то самое ясное и переливчатое свечение, что и от золотого зерна, которое я впервые увидела на ладони девочки.

Добрые джерхи! Это было так красиво, что слезы наворачивались на глаза. Я смотрела не отрываясь, потому что понимала – проживи я хоть до следующих Смутных дней, хоть еще дольше, такого зрелища мне не увидеть никогда.

Золотые лепестки затрепетали и с мелодичным звоном стали один за другим опадать на землю. Они были такими тонкими и легкими, что слетали вниз, медленно кружась, как лепестки живых роз. Когда цветок уронил последний лепесток, стало заметно, что под венчиком из отогнутых стальных граней набухла тяжелая медно-красная коробочка плода. И плод продолжал расти.

Он все разбухал, постепенно меняя форму, пока не принял вид сплюснутого шара размером с человеческую голову. Стальной венчик незаметно съежился, усох и отвалился. Плод почернел, затем засеребрился. А в следующий миг он налился пронзительным ртутным блеском и оторвался от стебля.

Сверкающий шар несколько мгновений неподвижно висел в воздухе. Потом по его поверхности побежали неясные тени. Но только когда по мне скользнул легкий серебристый отблеск, я поняла, что шар вращается. Слегка покачиваясь, он кружился, разбрасывая вокруг зеркальные блики, которые отражались в стальных лезвиях, множились и дробились, как отражение солнца в текущей воде.

Мы возродили веху железа.

Радость и облегчение нахлынули на меня животворной волной. Я вдруг поверила, что все будет хорошо. Что мы дойдем до У-Наринны, несмотря ни на что. И выиграем схватку у подножия Трона. Мы победим, и весь мир, прекрасный и неповторимый, будет открыт для нас. Для победителя в мир из У-Наринны ведут тысячи дорог, и мы пройдем по всем, если захотим. Потому что нам будет подвластно даже время.

Я не заметила, когда и как на краю Железного поля показалась неуклюжая фигура. Рудный Страж шел к нам через поле, ласково и бережно разводя в стороны острые клинки. Стальная трава льнула к нему, как садовые цветы к хорошему садовнику.

Страж добрался до нашего островка пустой земли и склонился перед нами в непривычном поклоне, скрежеща металлическими суставами. И голос его, когда Страж заговорил, был больше похож на скрежет.

– Благодарю за то, что вы сделали, – сказал Страж. – Отныне железо будет вас помнить и узнавать. Всегда и везде.

Я не знала, что ответить металлическому чудищу, поэтому просто склонила голову в знак уважения к его словам. Впрочем, Рудный Страж не ждал ответа.

– Я должен одарить вас, – проскрежетал он. – Так было всегда, еще когда людей не было на свете. Я мог бы подарить вам золото, как вы называете сталь Четтана. Но Идущим в Ночь золото ни к чему.

Я кивнула. Я вдруг поняла, что думаю про золото, как про тяжелый, неудобный и малонужный металл.

– Я бы дал вам серебро, как зовете вы сталь Меара. Но для вас серебро опаснее, чем для ваших врагов. Металл младшего Близнеца жаден, он любит пить изменчивую кровь.

Еще чего не хватало! Испокон века нечисть убивали серебром. Оборотней, например…

– Я бы дал вам черный свинец, сталь Ночной грозы. Но вы не совладаете с его могуществом, и невидимые бури источат ваши тела. Вы еще недостаточно могущественны, двуликие друзья металла, и скоро умрете. Кроме тебя. – Он указал на девочку. – Но и для тебя, ребенок, чьего имени я не вижу, черный свинец слишком силен. Вам нужен дар истинной стали…

Страж задумался. Я почтительно ждала, искоса поглядывая на вулха. Тот лег в ржавую пыль, положил лобастую голову на передние лапы и затих.

– Я бы подарил вам меч, – наконец скрежетнул Страж. – Но тому, кто владеет Опережающим, – Страж уважительно кивнул в сторону ножен, – другие мечи не нужны. Поэтому прими от меня вот это. Отец Руды будет доволен, если это поможет вам.

Он протянул могучую лапищу и легко сорвал с железного стебля шипастый цветок, ощетинившийся во все стороны острыми стальными колючками. Под пальцами Стража смертоносный цветок послушно сложился в чешуйчатую остроконечную шишечку. Страж опустил шишечку на мою ладонь, еще покрытую ржавыми пятнами засохшей крови. Я осторожно потрогала подарок. Чешуйки шишечки плотно прилегали друг к другу и совершенно не резали кожу. И даже острый шип, которым оканчивалась шишечка, кололся не сильно. Ее можно было перекатывать в ладони как угодно. Но я подозревала, что при необходимости шишечка снова раскроется в колючий стальной цветок.

– Спасибо, – улыбнулась я.

Страж вежливо лязгнул в ответ.

– Вам, наверное, сейчас трудно будет найти путь. Я выведу вас отсюда.

Он повернулся и пошел обратно через Железное поле. На этот раз стальная трава сама расступалась перед ним, открывая широкий проход. Я взяла Ветра под уздцы и осторожно двинулась вслед за Стражем. Клинки тихо позвякивали, смыкаясь позади нас плотной стеной.

Когда мы наконец миновали последний ряд железных клинков, я обернулась. Поле казалось огромным. Гораздо больше, чем виделось изнутри. Далеко-далеко, в нескольких перелетах стрелы от нас, ртутной каплей сверкал над полем вращающийся шар. Последние дни мне не давала покоя мысль о том, что расстояние – на самом деле совсем не то, что под этим понимают люди. Но пока что эта мысль была слишком невнятной.

Ничего, когда-нибудь я додумаю и ее. Когда-нибудь потом. Тем более что во мне окрепла уверенность, что это «потом» у нас будет.

А через несколько шагов я получила еще одно свидетельство в пользу своих мыслей о расстоянии. Страж Руд, проведя нас через поле, как-то незаметно оказался позади. Я продолжала идти вперед, ведя за собой вороного жеребца, и вдруг почувствовала, что ступаю не по хрусткой ржавчине, а по мягкой земле.

Я подняла голову.

Небо пылало чистым багрянцем четтанского заката. Алый шар Четтана повис над самым горизонтом. Легкие облачка, подсвеченные солнцем, были прозрачно-оранжевыми.

Мы вернулись.

Только увидев играющий всеми оттенками закат, я осознала, насколько тусклым и однообразным было небо в том месте, откуда мы пришли. Мне не зря казалось, что за сплошным покровом туч нет солнца. Его там действительно не было! А красноватый оттенок всему придавал не свет Четтана, а ржавчина, оставшаяся от прежней, разрушенной вехи.

Да, кстати! Теперь, когда веха пройдена, надо бы расспросить обо всем странную девочку с рыжими косичками. Судя по всему, она знает много полезного. Эх, Тьма, слишком скоро пересвет. В Железной долине я совсем утратила представление о времени.

– Хэй!

Я вдруг сообразила, что не знаю даже, как окликнуть девочку. Джерхи побери, как ее зовут? Я оглянулась.

Позади было беспорядочное нагромождение камней – от крупного щебня до глыб высотой в два человеческих роста. Если бы у меня еще оставались сомнения, как именно мы сюда пришли, при взгляде на это каменное безобразие они бы исчезли без следа. По этому нагромождению не то что конь с поклажей – по нему и карса вряд ли проберется.

Девочка, повернувшись ко мне спиной, спокойно уходила в сторону каменной осыпи, постукивая сандаликами. Я изумленно окликнула ее:

– Постой! Ты куда?

Девочка обернулась, тряхнув косичками.

– Ты кто вообще? – выпалила я. – Как тебя зовут?

– Зачем одному оборотню знать ответы на столько вопросов? – улыбнулась девочка, забавно сморщив курносый нос. – Можешь звать меня, как хочешь. Мне будет приятно, если ты попрощаешься со мной по имени. До свидания, Тури.

Она замерла в ожидании. Не знаю, почему я восприняла ее слова всерьез. Очень странные слова. Может быть, потому, что все, связанное с этой девочкой, было странным – и по-настоящему серьезным.

– До свидания, – послушно сказала я. – До свидания… Амма.

Девочка кивнула. И скрылась за каменным блоком. Тьма! Ведь я же ее толком ни о чем и не спросила! А на то, о чем спросила, она не ответила.

– Хэй, Амма! – крикнула я. – Подожди!

Совсем забыв о том, что Четтан уже почти скрылся за горизонтом, я бросилась за девочкой.

ГЛАВА 24 Меар, день двенадцатый

Разрази меня Тьма двенадцать раз поперек и вдоль!

Я вскочил с четверенек и принялся яростно скрести зудящие ладони. Меар вставал, окрашивая тени из густо-синего в почти черный цвет. Вулх тихо ворчал и ворочался во мне, устраиваясь поудобнее. По привычке я все еще делил себя на две половины, хотя они уже практически слились в единое целое. Ну легче мне так, легче, понятно? Привычнее.

На этот раз я помнил почти весь четтанский день. Лучше бы я его не помнил, ей-ей! Потому что вылепленная под вулха моя сущность такого натерпелась за время с последнего пересвета, что впору теперь полкруга отлеживаться в берлоге и хлестать пиво для успокоения!

Я не знаю, как перенесла пребывание в разрушенной вехе железа Тури, но вулх-Моран туда постарается вовек не возвращаться. Поймите меня верно: я, конечно, во многом трусоват… Ведь я оборотень и привык сжиматься в комок от малейшего тревожного шума на пересвете. Но вообще-то трусость не мешает мне бороться с окружающим миром – драк, например, я вообще не боюсь. Смешно сказать, но в цехах Торнсхольма, Ривы и Плиглекса меня считали отважным человеком! Только из-за того, что я не боялся меча и стрел, – знали бы мои собратья по цеху, чего я на самом деле боюсь до кровавой пелены перед глазами…

Но я отвлекся. Так вот, хоть мы и не встретили вчера ничего такого, чего я традиционно боюсь как анхайр, безрассудное желание тела рвануть прочь, куда угодно, лишь бы отдаться бегству, иллюзии спасения, не покидало меня почти весь день. Меня пугает отсутствие солнца на небе – хоть какого-нибудь. Вчера солнце отсутствовало. Понятия не имею, как такое может быть и почему я при этом остался вулхом.

А мертвая веха металла? Да у меня до сих пор поджилки трясутся от воспоминания от висящей в воздухе боли! Я ее чуял каждой шерстинкой своей серой шкуры, слышал эту боль, видел, осязал!

Словно всю боль человечества собрали в одном месте и обрушили на мою бедную голову. В тот момент – голову вулха. Моран-человек – я то есть – скорее всего перенес бы это спокойнее. Точнее, сдержаннее.

А костер? Звери вообще не любят огня и благоразумно сторонятся его. То пламя, что неистово пожирало железные ветки, выдавило из вулха остатки мужества. Интересно, я в голос выл или все-таки сдерживался? Не помню, хоть тресни.

Ну а уж когда из рыжей, пахнущей ржавчиной земли полезли железные ростки и сменили попеременно несколько цветов, душа моя прочно влипла в пятки и находится там до сих пор. Явившийся вторично Страж Руд уже ничего не смог изменить в моем настроении – бояться сильнее я просто не мог. Вулх окончательно потерял голову, особенно после того, как из звериного тела отпили крови, и держался только благодаря мне, Морану, человеческой половине анхайра.

В общем, я обрадовался, когда все наконец закончилось, а закончилось все только на пересвете. Но вот незадача: Тури, вместо того чтобы сказать мне хоть пару слов, пустилась догонять девчушку, которая не девчушка вовсе, а уж и не знаю кто на самом деле. Кажется, она вообще не человек. И не оборотень.

Где теперь моя верная карса бегает?

В общем, веха железа здорово взъерошила нас, Идущих-В-Ночь. Тьма ей в печенку!

Ладно. Слава всему доброму под этим небом, обошлось. Будем думать, что делать дальше.

Во-первых, Тури умчалась вверх по осыпи, не оставив мне одежды и обуви. Просто замечательно! Особенно если учесть, что по острому каменному крошеву не особенно побегаешь босиком.

– Корняга! – позвал я негромко. Почему-то не хотелось орать в голос.

– Здесь мы… – отозвался пень из-за ближайшего каменного блока размером с мельницу у Юбена.

«Мы» – это оказались Корняга и Ветер. Хм, уже лучше. Я забрался в седло и тронул коня с места. Корняга попробовал влезть мне на плечо, но я на него рявкнул. Еще чего! Царапается своими корешками чуть не до крови, а до пересвета еще вон сколько – целый день.

В голове немного шумело – кажется, оттого, что пришлось вчера отдать довольно много крови. Ветер, цокая копытами по камням, осторожно обошел осыпь и потрусил вдоль нагромождения скал. Вообще-то нам было не в эту сторону, а правее, прочь от каменного безумия. Но не пойду же я без карсы?

Сначала я увидел валяющийся на щебне сапог. Левый. Потом второй – недалеко от первого. А дальше и курткоштаны отыскались. Одевшись и обувшись, а предварительно выковыряв из пяток притаившуюся со вчерашнего дня душу, я почувствовал себя куда увереннее. И позволил наконец Корняге занять привычное место на левом плече.

Спустя некоторое время я увидел карсу. Она уныло сидела меж двух бугристых глыб, свесив голову к земле, и, казалось, что-то растерянно обнюхивала. Я приблизился и рассмотрел – что.

Детский плетеный сандалик на деревянной подошве.

Мерное покачивание в седле убаюкивало меня. Корняга, последние дни присмиревший и молчаливый, о себе не напоминал. А карса плелась следом, молчаливая и безрадостная. Не знаю, что приключилось с ней перед превращением, кем оказалась и куда делась маленькая девочка, научившая нас оживить веху железа. Но на карсу накатила тоска, я это ощущал почти физически. Почему-то я был уверен, что лезть с утешениями к ней не следует; единственный лекарь сейчас – время.

И я ждал, заодно приближаясь ко второму Знаку. Жуткие каменные завалы мы оставили позади, пересекая обширную плоскую равнину. В полупрозрачной мгле далеко-далеко на западе смутно угадывались горы. Где-то там, на плато в этих горах и ждет нас У-Наринна, Каменный лес матери-земли. Цель нашего похода. Крутой поворот в жизни одного анхайра и одного мадхета.

Только куда мы попадем после поворота, я еще не знал. Куда-нибудь попадем.

В пути я размышлял об У-Наринне. Пять вех мы прошли, значит, нас пропустят стражи Каменного леса. Кстати, что там будут за стражи? Стражи Камня? Или какие-то особые?

Не знаю. Да какая, в сущности, разница?

Еще я вспоминал Жоша и Храгги. Вчерашний трюк карлика у говорящего камня-указателя вновь разбередил старые, уже заросшие раны. Раньше мне казалось, что надежнее и светлее, чем деревня оборотней-анхайров, места в мире не сыскать. Дети всегда склонны думать о мире восторженно. И видеть его чище, чем на самом деле. Вот и я считал, что нам ничто не грозит, пока Жош и Накуста со мной, пока я живу в их доме. Мне предстояло вырасти, большим-большим, и я искренне верил, что останусь в Храггах навсегда. Меарским днем буду копаться в огороде за аккуратным домиком под тесовой крышей, вечерами лениво беседовать с соседями и потягивать густое домашнее пиво – втайне от Накусты Жош пару раз давал мне его попробовать. А четтанским днем буду шастать по окрестным лесам и, конечно же, стану лучшим в деревне охотником!

Сейчас я мало обрадовался бы копанию в огороде и унылой сельской жизни. Впрочем, это именно потому, что я не остался в Храггах. Если бы Чистые братья не отыскали деревню, я вырос бы другим. И скорее всего не шел бы сейчас в У-Наринну, а полол бы репу в том же огороде за домиком под тесовой крышей. И не знал бы, что мадхеты вовсе не то же, что анхайры, и никогда не встретился бы с мадхетом по имени Тури.

Но только гадать об этом бесполезно. Потому что нельзя прийти в Храгги и поглядеть на тех, кто там живет, чтоб понять, каким бы я стал. Храгг давно уже нет, и даже пепелище успело густо зарасти молодым леском.

В тот день было особенно облачно и сыро, вязкая морось висела в воздухе, как муть в растревоженной луже. На пересвете я очнулся на задворках и, ежась от холода, нагишом прошлепал в дом. Напившись теплого квасу, дождался Жоша и Накусту, вернувшихся из леса вместе, и посетовал, что не могу вот так же свободно убегать на свободу и охотиться наравне со взрослыми. Правда, о времени охоты все равно никто из жителей Храгг не помнил, но что делать вулху в лесу, если не охотиться?

Да и мясо в деревне не переводилось. Это я помнил до сих пор.

Жош был хмур, как небо на дворе. Даже расхотелось приставать к нему с обычными вопросами, которые я, как всякий ребенок, задавал по сто раз на дню.

– Послушай-ка, Моран, – сказала Накуста нарочито весело, укутываясь в теплую шаль мышастого цвета. – Одевайся и мотай в Лучистый Лог, принеси меду.

– Так сыро же, – удивился я. – Пчелы как раз в дуплах сидят.

– Ничего. Выкуришь. Вон туес на лавке. Меду надо много.

Мне сразу показалось, что мед – это просто повод удалить меня из дому. Такое случалось… иногда. Спорить со взрослыми бессмысленно, все равно все произойдет так, как они захотят, поэтому я послушно натянул любимую курточку из лосиной кожи и потянулся к туесу.

– Оденься получше. Рубаху возьми валяную, холодно.

Я снова удивился. В лесу под дождем, конечно, не то, что в доме рядом с печью, но я и вообще без рубахи не замерз бы.

– И башмаки сбрось. Жош тебе сапоги даст.

Тут я вовсе онемел. Но неуклюжие постолы на деревянной подошве сбросил с радостью.

Сапоги мне позволялось надевать только по праздникам.

Отчим мрачно полез в кладовку под полом и осчастливил меня сапогами, рубахой, новыми штанами из той же лосиной шкуры, которые были мне еще велики, и даже сумку, расшитую бисеринками и отороченную бахромой, достал. Накуста немедленно набила ее снедью, словно идти мне предстояло не в Лучистый Лог, а в Риву по меньшей мере. А до Ривы ходу не меньше пяти дней, да и то если вулх в часы Четтана, взяв припасы в зубы, будет бежать в нужном направлении.

Но вулх, понятно, этого не сделает, а поэтому дорога в Риву обыкновенно занимала у жителей Храгг не меньше пятнадцати синих дней. Ведь нужно было еще все рассчитать таким образом, чтоб никто из внешнего мира не догадался, откуда бредет на базар никому не известный путник и почему перед пересветом на Четтан он постоянно исчезает и до восхода Меара его не видно. В городе анхайры-соседи никогда не задерживались дольше, чем на один синий день. Полагаю, нетрудно понять – почему так.

Я об этом совершенно не вспоминал, захваченный новыми, восхитительно взрослыми вещами – одеждой, обувью, ножом, который дал мне Жош. Я позабыл обо всем и согласен был на все – на полную харчей сумку, на требование наполнить туес сотами доверху, а до того и думать не сметь о возвращении, быть осторожным в лесу и десять раз подумать, прежде чем делать глупости. А лучше – подумать и не делать их. Я кивал, нетерпеливо ожидая момента, когда можно будет нырнуть под сень старого леса, взять в ладонь ладную рукоятку ножа и ощутить себя взрослым. Один на один с чащобой.

Наверное, поэтому я почти не запомнил прощание. Жош и Накуста знали, что никогда меня больше не увидят. Но я до сих пор не понимаю, почему они верили, что я пройду сквозь сжимающееся кольцо Чистых братьев и вооруженных вилами и цепами крестьян с горящей ненавистью в глазах.

Я сквозь него прошел и даже не заметил этого. Загадка, на которую ответа теперь не даст никто. В Логе я всласть наигрался в охотника, почти научился бросать нож, коротко, без замаха, и практически всегда нож втыкался отточенным кончиком в дерево, упруго дрожа. Даже туес набил сотами, как и требовалось. Потом с удовольствием слопал несколько ломтей ветчины с краюхой хлеба, натертой луком и сдором, запил из соседнего ручья и двинулся назад, торопясь, потому что мог не успеть до заката, если что-нибудь задержит.

Сумка со снедью, почти не полегчавшая, била меня по боку в такт шагам. Туес распространял дразнящий запах меда, а я шел, гордый самостоятельностью, и даже опухшие места пчелиных укусов, от которых я, понятно, не уберегся в должной мере, не волновали меня совершенно. И конечно же, я не успел, потому что в лесу трудно угадать время, оставшееся до пересвета.

Теперь мне кажется, что даже это Жош и Накуста предусмотрели.

«Если пересвет застигнет тебя не в Храггах, – много раз наставлял меня отчим, – ничего страшного. Сними одежду и спрячь ее, чтобы никто, кроме тебя, не отыскал. Запомни и обязательно пометь место. Помочись где-нибудь рядом, вулху это пригодится в качестве знака».

Я разделся, сложил вещи в куртку, связал шнурком воротника и закопал в опавшую хвою прошлого круга вместе с сумкой и укутанным туесом. Поверх особым образом набросал сучьев. Оцарапал кору на приметной терхе и запомнил, как она расположена относительно сторон света и моего тайника.

Если вулх уйдет за четтанский день куда-нибудь, я потом смогу вернуться, потому что вулхи никогда не идут весь день в одном направлении, а в основном рыскают невдалеке от того места, где застало превращение.

И пришла Тьма.

Меарским утром я очнулся носом в основание своей меченой терхи. Вулх не подвел меня. Тучи за красный день растащило ветром, и косые лучи Меара полоскались в верхушках терх и сосен далеко вверху. У подножия деревьев густели тяжелые лиловые сумерки. Тайник мой оказался в порядке, только белки или бурундуки пытались добраться до сумки с едой. У них, хвала динне, ничего не вышло, потому что сучья я навалил поверх тайника тяжелые, да и укутал все достаточно надежно. Размышляя, не влетит ли мне от Накусты за непредвиденную дневку в лесу, я направился к Храггам. От Жоша точно не влетит: не зря же он снаряжал меня, словно посылал в путь на целый круг, а не до заката. Выслушав, как я вел себя на пересвете, Жош меня похвалит, я был совершенно уверен.

А вот Накуста… Женщин я понимал плохо. Впрочем, и до сих пор понимаю плохо.

Людей я почуял перед самым полуднем, когда уже не первый час сидел в малиннике и проклинал себя. Дело в том, что, пройдя каких-то полтысячи шагов, я заполз в малинник и затаился. Что-то не пускало меня в Храгги. Ну не мог я туда идти сейчас, не мог, хоть тресни, и почему – не понимал. Словно внутри засела какая-то упрямая тварь и держала меня на цепочке. Потом я сообразил, что и вчера вечером не слишком-то спешил домой – путь, который я выбирал, скорее позволял отыскать удобное место для тайника и превращения, чем приближал меня к деревне. Только вчера я еще сам не понимал, что делаю. В общем, сидел я в малиннике и переполнялся помалу страхом, когда раздались голоса. Людей было много, и орали они что-то похабное. Часто поминали «проклятых оборотней» и «осиное гнездо». Кто-то тянул пьяную песню.

Будь у людей собаки, мне бы не отсидеться. Но собак увели к Риве Чистые братья, а я напоролся на возвращающихся по домам крестьян. Крестьяне после резни в Храггах перепились пива и не особенно разглядывали то, что крылось в зарослях.

Полумертвый от страха, я сидел в малиннике еще долго после того, как голоса затихли вдали. Понятно, о несчастье я еще ничего не знал и очень переживал, что мне все-таки влетит от Накусты за долгую отлучку.

Лишь спустя добрый час я выполз из укрытия и мышкой поспешил к деревне.

Запах гари толкнулся мне в ноздри задолго до того, как я проскочил тропу к реке и осиновые веши. А запах крови я почувствовал только на границе пожарища. Даже гарь не могла перебить этот острый упрямый запах, знакомый каждому вулху.

Только это пахла своя кровь, а не кровь умертвленной добычи.

Ничего. Черно-серое пепелище вместо деревни и запах крови анхайров.

Туес вывалился у меня из рук, и истекающие медом соты упали на жирную золу.

Мне было тогда неполных десять кругов. И совершенно ясно, что именно тогда начался теперешний я, теперешний Моран. Вернее, даже не теперешний, а тот, что совсем недавно встретился в Дренгерте с Лю-чародеем. Ибо за эти неполные одиннадцать дней пути произошло почти то же самое, что в лесу у сожженных Храгг.

Жизнь миновала крутой поворот и выбралась на совершенно новый, неизведанный участок пути. Что ждет там, в неясной пока мгле над дорогой, уводящей в непроницаемую даль?

Впрочем, я знал. Там ждет Каменный лес.

Дорога к нему ведет через Дикие земли, через наши с Тури души, через веру и неверие, через вехи воздуха, воды, огня, земли и железа, через слово, которое нужно держать, раз дал, через кровь хорингов и их утраченные и вновь обретенные знания, через магию, проникающую в души все глубже…

Теперь я понимаю, что имел в виду Лю, когда говорил, что до У-Наринны способен дойти далеко не каждый. И было лестно думать, что именно я, отродье и нелюдь, анхайр-полувулх, – способен. И Тури способна, женщина-кошка, мадхет, убившая прежнего хозяина Беша Душегуба и ставшая сама хозяйкой своей свободе.

И Корняга, причудливое создание, не зверь и не дерево, наделенное разумом, – способен, хотя ему как раз У-Наринна не особенно и нужна. Но вот идет с нами, даже немало помог, а однажды так и вообще выручил из совершенно немыслимой трудности. В Сунарре.

Его-то что с нами объединяет? Ну, нас с Тури – понятно что. Но Корнягу? Что есть в нем такого, чего не найти в тысячах обычных людей, которым путь в У-Наринну ни за что не отыскать?

Не знаю. Просто не знаю. Может быть, когда-нибудь я пойму это. Но для этого нужно будет стать таким же мудрым, как чародеи. Я не могу понять – таков ли Лю? Иногда кажется, что у него множество лиц и множество характеров. Что он может быть одновременно и мной, и Тури, и даже Корнягой. И лекарем Самиром. И Иландом, древним, как небо, хорингом, помнящим Смутные дни от начала времен. И отшельником Гасдом, способным предать во имя непонятных мне убеждений. И Кхиссом, навек оставшимся в Сунарре. И той самой маленькой девочкой, что повстречали мы у вехи железа. И даже Стражем Руд, железным чудищем во главе железной свиты.

Может быть, и Лю-старикашка – всего лишь одно из множества лиц, присущих неведомому мне чародею. Все может быть.

Вдруг я осознал, что не удивлюсь, если окажусь прав. У-Наринна покажет. Умение не удивляться – первый признак мудрости.

Но истинным мудрецом можно стать лишь тогда, когда снова повезет обрести умение удивляться.

Я чувствовал, что до второго Знака остается совсем немного идти. В смысле – ехать, я ведь верхом на Ветре. Скорее всего я успею еще до пересвета. Горы на горизонте оставались далекими и зыбкими, хотя Ветер шел размашистым экономным галопом. Я уже имел возможность убедиться, что он в состоянии скакать так дни напролет. Грустная карса отстала, но не потому, что не могла угнаться за конем, а из-за той же грусти. Когда она бывала в добром расположении духа, Ветра она могла и обогнать.

Меня все больше стал занимать вопрос: почему молчит Корняга? Это болтливое создание словно воды в дупло набрало. Конечно, досталось ему недавно, обгорел, но ведь сам говорит, что ничего страшного. Не сожрало его пламя – значит, оклемается. Не похоже, чтобы он особенно страдал от этого.

Мне кажется, он что-то чувствует. Что-то очень неприятное, но мне говорить либо не хочет, либо побаивается.

Я придержал Ветра и пустил его шагом. Пусть отдохнет, порядком уже отмахали. Хорошо скакать по равнине, расстояния съедаются мигом, не то что по горным осыпям или по лесу – день тащишься, а с места вроде и не стронулся.

– Скажи-ка, пень мой любезный, – обратился я к Корняге, и тот даже екнул от неожиданности. Наверное, моя вежливость его поразила. – Слышь, нет?

– Слышу, Одинец, слышу…

Корняга говорил с опаской и плохо скрываемым удивлением.

– Ты чего притих, а? Обыкновенно болтаешь, как сорока, а тут второй день от тебя слова не добьешься.

– Ну… – протянул Корняга, лихорадочно прикидывая, как бы поудачнее соврать. Но я его видел насквозь.

– Только не нужно сказок, – предупредил я. – Ты тоже что-то чувствуешь?

Корняга поежился, шевелясь на плече.

– Чувствую, Одинец.

– Что?

– Магию.

– Ты способен чувствовать магию?

– Да. Я ведь тоже в общем-то порождение магии.

– Чьей? – неожиданно заинтересовался я. – Хорингов?

– Нет, тех, кто правил этим миром до них.

– Предтечи?

– Да. Но они, понятно, называли себя иначе.

– Как?

– Ар…

Я, вывернув шею, умудрился в упор глянуть на Корнягу. И Корняга осекся.

– Не знаю, – наконец признался он. – Откуда мне знать?

Действительно – откуда?

– Что за магия? – спросил я, возвращаясь к более насущным вопросам.

– Тоже не знаю. Но она преследует нас. Знаешь, что мне на ум пришло? Ползет себе жук по столу в темной пустой таверне. А над столом склонился человек с лампой в руке, и круг света падает на столешницу. Маленький такой круг, жук едва умещается. Он хочет выскользнуть из круга света, лапами перебирает, спешит, бежит, но человек двигает лампу – и круг света настигает жука вновь. Жук снова бежит – но ему не уйти, потому что в сравнении с человеком и лампой жук – ничто. Он может только подбежать к краю стола и упасть на пол.

– Жуку падение со стола совсем не повредит, – заметил я, пораженный таким поэтичным сравнением. Ну дает пень! – Если ты хотел сказать, что мы бегаем по краю стола.

– Но круг света настигнет жука и на полу, – вздохнул Корняга. – Даже если он не разобьется. К тому же на полу жука легче раздавить сапогом, чем на столешнице.

– Значит, останемся на столе, – решил я и ненадолго умолк.

По правде говоря, Корняга очень удачно облек в слова все то, что я чувствовал. А чувствовал я вещь, которую боялся в этом мире сильнее всего.

Охоту. На оборотней. На меня и Тури. Чужая магия кралась по нашему следу, нащупывала нас с карсой, выискивала на пути в У-Наринну. С какой целью – можно и не говорить. Оборотней ищут только затем, чтобы убить. Я знал всего два исключения: лекарь Самир искал оборотней, чтобы лечить, а Лю-чародей отыскал нас с Тури, чтобы послать в У-Наринну. Кстати, еще неизвестно, не равносильно ли это убийству.

Впрочем, я не верил, что Лю посылал нас на смерть, потому что это ничем не помогло бы ему, чародею. Не имело это никакого смысла. А вот если мы выживем, и все трое прорвемся к Трону…

«Стоп! – сказал я себе. – Это не больше, чем твои домыслы, Моран. Не беги впереди телеги, целее будешь».

– Кто может нас искать? – пробормотал я. – Кто-то, обладающий магией. Этот, как его… Седракс. Или снова хоринги. Хотя нет, магия хорингов совершенно непонятна, но легко узнаваема, и ее ни с чем не спутаешь. Нас преследует не их магия. Людская.

Значит, либо Седракс, либо кто-то еще, мне неизвестный. Да и Седракс, по сути, мне неизвестен. Только имя, да и то ненастоящее, потому что истинное свое имя чародей не откроет никому и никогда.

Если нас выследят… то за каждым кустом может сидеть кто-нибудь вроде Чистого брата. Просто человека я разделаю в капусту, одного, двух, трех. Если они не мастера клинков. Или другого оружия. Если мастера – мне придется повозиться, а то и применить кое-что из арсенала тайных приемчиков… не всегда честных. Но я никогда и не говорил, что собираюсь драться честно.

«Погоди, Моран, – одернул я себя. – В твоем Каменном лесу снова стало темнее. Ну их, эти удары исподтишка и отравленные иглы. Что ты, не справишься простым мечом? Да еще если рядом карса и Ветер?»

Наверное, справлюсь. Еще в Торнсхольме глава цеха наемников удивлялся моей реакции. Не знал, бедняга, что у оборотней реакция чуть не вдвое быстрее человечьей. Это Унди меня просветил, и с некоторых пор я своей быстротой беззастенчиво пользуюсь. И всегда – успешно.

А вот если придется выходить против мастера магии, тогда плохо. Я хоть и существо непростое, сам пользоваться магией не умею. Чувствовать – чувствую, а пользоваться – увы.

Ладно. Будем последовательны, тогда не переполовинят, как говаривал старина Унди в минуты особенного просветления. Где удобнее всего сделать засаду? Я тут кусты поминал, но до самых гор кустов, похоже, не дождаться. Равнина. Значит, не в кустах. А где?

Наверное, там, куда мы обязательно придем. Не сможем не прийти. Есть впереди такое место?

Есть. И только одно. Знак. Я уже чувствую его – ведь магию хорингов ни с чем не спутаешь. Мимо него мы не пройдем. И это единственное место, мимо которого мы не пройдем.

Ответ оказался прост. Следует не зевать у Знака, не считать ворон, а ждать неприятностей.

– Молодец, Корняга, – похвалил я задумчиво. – Ты меня предостерег. Я и сам чувствовал что-то такое… нехорошее. Но ты меня убедил окончательно. Молодец.

Корняга даже не напыжился. Только коротко ухнул, что означало у него печальный вздох.

«И надо бы предупредить Тури. Она, хоть и в теле карсы, может услышать. Я уже больше половины дня был вместе с вулхом. Завтра, поди, чуть не весь день пробуду».

Ветер продолжал идти шагом, и карса вскоре нас нагнала. Кажется, она повеселела немного. Я выпрыгнул из седла и коротко свистнул. Карса тотчас тенью метнулась ко мне и потерлась о ноги – это она любила. Я по обыкновению с трудом устоял на ногах, а потом почесал ей за ушами.

– Послушай, киса, – сказал я ровно. – Надеюсь, Тури сейчас меня слышит, хоть и не может подать никакого знака.

Карса фыркнула и стрельнула глазищами.

«Слышу, слышу, Одинец! Говори!»

Интересно, это действительно со мной общается Тури или я это все придумываю на ходу?

– Есть у меня подозрение, милая, что у Знака нам готовят веселенькую встречу. Так что ты это… коготки выпусти заранее, ладно?

Карса зашипела, тихо-тихо, и еле заметно выгнула спину. Ладно, будем надеяться, что ты меня поняла.

Я выпрямился и хотел уже вновь вскочить в седло, но тут меня вдруг обдало слабым, но вполне ощутимым порывом ветра. Легким, как вздох. Словно над головой пронеслась невидимая птица.

Я с сомнением взглянул в хрустально-синюю бездну неба. Последнее время я не верил в случайность подобных мелочей.

Кустов на равнине я и впрямь не встретил. Зато валуны, изъеденные ветрами и равнодушным временем, стали попадаться все чаще. Небольшие, стоящий человек был заметен издалека, а вот стоило присесть – и все. Ищи хоть до скончания времен.

Засада была впереди – проснувшимся непонятным мне чувством я ее вычислил. Вон там, шагах в ста впереди, среди белых, как черепа, камней. Хотя нет, камни больше напоминают не черепа, а полуискрошенные и затупившиеся зубы великана.

Там. М-м-м… Трое. Все трое – маги. Пахнут они по-особому. Мысленно пахнут, конечно, а не в обычном смысле. Я ведь не вулх, который по настоящим запахам мастак. Не с человеческим носом ловить слабые запахи, доносимые легким ветром…

И провалиться мне тут же, если эти трое нас любят!

Но, помимо этих троих, я чувствовал еще и хорингов. И что самое интересное, нигде не видел столба с плоской пластиной на вершине.

Ветра я оставил далеко позади. Шагах в трехстах. Корнягу – тоже. А карса, понятно, прокралась со мной.

Я лихорадочно размышлял, как бы подобраться к этим троим поближе, когда в камень над нашими головами ударила тусклая фиолетовая молния.

– Эй, нечисть! Вылезайте. Вам все равно конец! – крикнули нам. И для вящей убедительности разнесли молнией еще один камень поблизости. Я пихнул карсу в одну сторону, а сам проворно пополз в другую.

Но в тот же миг я услышал, как тренькнула тетива лука, и белооперенная стрела мелькнула в вечернем небе. Меар опускался.

Тот, кто кричал нам, чтоб вылазили, ругнулся и зашипел от боли.

С треском распороли воздух еще две молнии, и в ноздри ударил свежий, как после грозы, запах.

«Влипли, – подумал я. – Между молотом и наковальней».

С одной стороны, эти… охотники на оборотней. С другой – хоринги, лично против которых я ничего не имел, но они против меня – имели. Убитого Иланда, например. Или Винора – я уже и не помнил, кого убил я, а кого карса.

Совсем рядом что-то происходило. Звуки мне ничего не говорили – я просто ни с чем не мог их связать. Никогда ничего подобного не слышал. Однажды воздух стал совсем синим, словно Меар сорвался с небес и рухнул за соседней россыпью камней, а раз невдалеке встал крутящийся рыжий смерч и кто-то диким голосом закричал. Потом некоторое время звенело железо, и это были единственные звуки, которые я опознал легко: рубились на мечах. Недолго и, кажется, безрезультатно. В том смысле, что никому из противников не удалось убить другого.

Высунуться я не решался, видеть же происходящее хотелось страшно, да и нужно было. Но как высунешься? Чтоб тут же молнию в лоб схлопотать? А озираться, лежа среди камней, толку было мало.

И вдруг взгляд мой сам собой упал на камень, в который я вжимался плечом. В очередной раз пошевелившись, я повернулся и наконец увидел, на что опирался.

На камне цвел живой рисунок хорингов. Одну грань камня отшлифовали до зеркальной гладкости, и древний мастер вдохнул в холодную глыбу часть своей нечеловеческой души.

Тьма! Я обполз камень, чтоб глянуть с другой стороны, и не ошибся. Рисунок был и там. Иной.

Я ползал вокруг Знака. Второго Знака на пути к У-Наринне.

Никогда не думал, что такое случится.

И я попробовал сосредоточиться, чтоб увидеть рисунок таким, каков он есть на самом деле. Живым.

Трое людей прятались среди россыпи камней. В руках двоих было оружие, третий шептал заклинания. Губы шевелились совершенно беззвучно, но мне казалось, что я не понял бы ни слова, даже если б слышал, потому что так растягивать губы можно, только произнося совершенно чужие слова.

Рядом с троицей сгустилась вечерняя синева, обретая очертания сутулой фигуры с могучими плечами и ручищами до пола. Фигура налилась плотью и сделала первый неуверенный шаг. Тотчас я понял, что плоть ее – призрачная. Это фантом, боевой магический фантом.

Маги. Все-таки эти трое – маги. Ну по крайней мере один из них.

Фантом легко вспрыгнул на камни и рванулся к прячущимся вдали фигурам. Но он не успел: перед ним вдруг сплелась тонкая мерцающая сеть из зеленоватых нитей. Она не задержала фантом, но рассекла на бесформенные части, которые беспорядочно рассеялись и медленно растаяли.

Я проворно переполз на другую сторону. И растворился в другой картинке.

Хоринги. Восемь хорингов с луками и короткими мечами. У одного в руках маленький хрустальный шарик, излучающий слабое сияние. Я вторично пронаблюдал, как сеть развеяла фантома, только с другой точки.

– Аншан! – крикнул хоринг с шариком, обращаясь к магам по ту сторону камня. – Мы не дадим их убить. Уходите, и пусть нас рассудит светлая У-Наринна!

– Она уже рассудила нас, Ульфенор! Зря вы вернулись из бездны.

– Не зря.

– Зря. И бездна вновь поглотит вас. На этот раз навсегда. – В голосе мага звучали издевка и презрение.

Один из хорингов вдруг вскинул лук и не глядя выпустил стрелу куда-то вверх. Обычно, без всякой магии. Вдали кто-то сдавленно охнул.

Так я научусь ползать, словно червь!

Взглянув на сторону людей-магов, я убедился, что стрела торчит в плече у одного из них.

– Он мог бы попасть тебе в глаз, Рунси. И ты знаешь об этом.

В ответ раздалось маловразумительное, но с чувством, проклятие.

– Уходите, – повторил хоринг. – Мы не дадим их убить.

– Вы же сами хотели их убить, Ульфенор! – крикнул тот, которого звали Аншаном, молодой, похожий на хадасца маг с черной щеточкой усиков над верхней губой. Одежда выдавала в нем не просто мага, но мага-воина.

– Теперь – не хотим. Мы хотели убить слуг Седракса. Но они идут не с вами. А значит, подождем до У-Наринны. И решим все там.

– Значит, Лю вам больше по нраву, чем Седракс, так, Ульфенор?

– Так.

– Почему?

Хоринг усмехнулся – я глядел уже на него, успев переползти.

– Потому что он не собирается навеки отдать нас бездне.

– Откуда ты знаешь, что Лю собирается сделать, а чего не собирается?

– Лю не человек. Эти двое – тоже. У нас есть общие счеты против людей. Оборотней вы сейчас истребляете так же, как истребляли когда-то хорингов. Люди не желают делить мир ни с кем. А оборотни могут с нами поделиться. По крайней мере я на это надеюсь.

– А у них ты спрашивал?

– Спрошу. Когда придет час.

Меар опускался все ниже. Тьма, скоро я превращусь. Долго они еще препираться будут? Это, конечно, все безумно интересно, но время… Его не обмануть.

Когда я в очередной раз переполз на сторону людей, я увидел лишь застывшую картинку на камне. Аншан и двое его спутников исчезли. Вняли совету хорингов и убрались. Оставив после себя только сломанную стрелу с окровавленным наконечником на усеянной каменной крошкой земле. А потом эта картинка медленно погасла, и из глубины камня проступил другой рисунок. У-Наринна. Каменный лес. И белая птица над грубо отесанными дольменами.

Вот так-так! Хоринги ищут с нами мира! Вот бы с ними поговорить. Тьма, с ними нужно обязательно поговорить! Непременно!

Я ощущал, что рядом со мной остались только Старшие, а люди исчезли. Совсем. Теперь они далеко… и пойдут в У-Наринну своей дорогой. Непохожей на мою, или дорогу хорингов.

А хоринги неровной цепочкой шли на запад, огибая глыбы. Только бы они не решили пойти магическим путем, как Аншан, Рунси и третий маг! Если пойдут – я их не догоню.

Меар сел наполовину.

– Тури! – позвал я негромко. – Ты где?

Карса бесшумно образовалась рядом, у самых ног.

Мы вернулись к Ветру, и я лихорадочно стал сдирать с себя одежду.

«Кажется, обстоятельства нас разлучают, – подумал я. – И надо успеть уйти, пока ты не превратилась в человека. Иначе ты меня ни за что не отпустишь. Впрочем, у меня еще есть в запасе немного времени – сейчас покажется Четтан, и я превращусь. Ты же еще некоторое время останешься карсой. И я успею уйти».

Корняга вопросительно пялился на меня. И карса тоже. Именно карса – не Тури, это я ощутил, уж и не знаю чем.

– Слушай, пень, – торопливо заговорил я. – Я ухожу, это очень важно. Передай Тури, пусть идет в У-Наринну, как и раньше. Я оставляю ей все – Ветра, одежду, припасы. Встретимся уже в Каменном лесу. Это действительно важно, понял? И… – Я помедлил. – Пусть не сердится на меня.

Если хоринги из врагов станут друзьями, у нас гораздо больше шансов там, у Трона. Ведь если победят такие, как Аншан, охотник на оборотней… я не захочу жить в таком мире.

У меня даже не осталось времени удивиться своей уверенности в вещах, о которых я еще утром догадывался весьма смутно.

Осталось одно: заразить своим желанием вулха. Чтобы он пошел за хорингами. Слышишь, вулх? Не подведи, пожалуйста!

Прохладный ветер струился навстречу моему обнаженному телу. Хоринги уже исчезли из виду, но это не беда: вулх отыщет их по следу.

Превращение бросило меня на камни, словно толчок в спину.

Надеюсь, я не совершаю никакой ошибки.

В этот раз пришедшая Тьма показалась мне особенно плотной.

ГЛАВА 25 Четтан, день тринадцатый

Я открыла глаза. Из двух Солнечных Близнецов на небе остался один Четтан. Я, женщина-мадхет по имени Тури, снова обрела человеческое тело.

Меар ушел под землю и унес с собой синий день. Но память о прошедшем дне осталась со мной. От восхода Меара до его заката я почти все время сознавала себя, и теперь в памяти было лишь несколько провалов. Но даже они меня раздосадовали. Потому что я, например, не помнила, что случилось перед самым пересветом. У меня осталось лишь смутное чувство, что Одинец куда-то ушел. Куда? Зачем?!

Четтан заливал горячим светом поле вчерашнего сражения.

Необычного сражения. В котором никто не сходился с противником лицом к лицу. Это была схватка магий, и соперники не собирались убивать друг друга. Настоящая битва ждет нас всех впереди, у Трона.

Впрочем, мы с Одинцом вчера были только свидетелями магической драки. У нас над головой свистели стрелы и вспыхивали фиолетовые молнии. А мы скорчились за валунами, уткнувшись носом в камень. Если мы и в У-Наринне будем так себя вести, то я не очень представляю, зачем Лю нас туда отправил. Какой ему от нас прок? Чего он хочет? Чтобы мы украшали собой пейзаж? Сомневаюсь.

Я фыркнула.

Кстати, где его самого джерхи носят? Лю вроде бы обещал присоединиться к нам еще трое суток назад. В тот день, когда я очнулась на дне реки, а потом мы побывали в родном лесу Корняги. Ну и где же чародей?

Может, его и впрямь шерхи задержали. В смысле хоринги. Я что-то не очень поняла, сколько их вообще идет в Каменный лес, и все ли они участвовали вчера в магическом состязании у Знака. Может, некоторая их часть общалась с Лю. А может, он с Седраксом встретился? Ох, чует мое сердце, что я и сегодня не увижу старика. Очень жаль. Потому что не мешало бы задать ему пару вопросов. Или пару десятков вопросов? Тьма!

Один вопрос я задам прямо сейчас. И не чародею.

– Хэй, Корняга! – позвала я, оборачиваясь.

– Здесь мы, – отозвался скрипучий голосок.

И моим глазам предстало дивное зрелище. Растопырив ветки и встопорщив сучья, пенек восседал верхом на жеребце. Он даже ухитрился зажать в корнях повод. Ветер скептически косил на Корнягу карим глазом, но стоял смирно, не делая попытки сбросить деревянного всадника.

Я расхохоталась.

– Смутные дни! Тебя, Корняга, надо на ярмарках показывать. Ты, часом, фокусы показывать не умеешь? Или мячами жонглировать?

– Умею, – проскрипел корневик. – Но не стану. Мне на ярмарку нельзя. Не люблю, когда много людей. Боюсь.

Я пожала плечами. Каждый чего-то боится. Мне тоже всегда было страшновато в шумных и многолюдных местах: что, если толпа признает во мне оборотня? Но все равно на ярмарках весело. Я вдруг поймала себя на мысли о том, что скучаю по городской жизни. Моему мысленному взору предстали заполненные гуляющим народом улицы и площади Хадаса. Хочу в Хадас!

Но только после У-Наринны. Если сильно хотеть в Хадас по дороге в У-Наринну, то можно и в Сунарру угодить. Опять. И на этот раз навсегда.

– Да! – встрепенулась я. – Корняга! Где Одинец?

– Ушел за хорингами, – сказал пенек. – Велел тебе передать, что это очень важно и чтобы ты не сердилась. А встретитесь вы уже в Каменном лесу. И… это… он ничего с собой не взял. Ушел нагишом.

Между нами вдруг повисло молчание. Значит, вот оно как. Ушел от нас Одинец…

– Надеюсь, хоринги дадут ему штаны, – сказала я, чтобы сказать хоть что-нибудь. – Завтра. Сегодня-то вулху штаны ни к чему.

Корняга скрипуче хихикнул. Наверное, честно представил себе вулха в штанах. Я тоже представила. Но не улыбнулась.

Мне было грустно. Грустно и одиноко. Все-таки разошлись наши с Одинцом пути. Мы по-прежнему будем идти вместе, в одной упряжке. Но – порознь.

Анхайра сманила таинственная тропа Старшей Расы, и какой-то частью своей души я его понимала. Я почувствовала притягательную силу образа мыслей хорингов, когда разговаривала с умирающим Винором. С хорингом, которому я – в теле карсы – нанесла смертельные раны. И я же стала доброй динной-хранительницей для его ушедшей в вечную Тьму души. Тем самым я тоже отчасти разделила путь хорингов. Хотя и в гораздо меньшей степени, чем решил это сделать Одинец.

Видно, такова уж природа оборотней – встречая кого-то, проникаться его мыслями. А может, это свойственно любому живому существу?

Я покачала головой и потянулась к брошенной на камень одежде. Чем ближе к У-Наринне, тем больше вопросов у меня появляется. Если так пойдет и дальше, то в моих мозгах не останется места для ответов. Надо бы, до того как задаваться следующими вопросами, прояснить уже существующие.

Ах, как легко и бездумно жилось мне всю жизнь среди людей! Я принимала все происходящее в мире как непреложный закон. И очень редко задумывалась над причинами и целями. Самые серьезные из вопросов, над которыми мне случалось размышлять в прошлой жизни, вызывали у меня теперь лишь снисходительную улыбку.

Я наклонилась за сапогами, лежащими рядом с камнем. И замерла.

Потому что камень не был обычным валуном. На его отшлифованном боку сверкал яркими красками живой рисунок хорингов. Так вот как выглядит второй Знак! Вчера я его не разглядела. Зато Одинец, надо полагать, разглядел – иначе бы наша одежда не оказалась именно здесь.

Я всмотрелась в рисунок.

А в следующий миг я почувствовала себя там, внутри картины.

На главной площади богатого восточного города Хадаса.

Я сразу узнала фонтан в виде двуглавого удава, из разинутых пастей которого струйками сбегала вода. Только я не слышала ни журчания, ни плеска – картина была беззвучной.

Вода искрилась в лучах заходящего Четтана. Здесь был вечер красного дня. Я огляделась, ожидая увидеть праздных горожан, собравшихся ко дворцу правителя на церемонию смены караула. У хадасского правителя было две сотни дворцовой гвардии – Красная и Синяя, и смена гвардейцев на пересвете отличалась особой пышностью.

Однако я с удивлением заметила, что площадь почти пуста. А немногочисленные прохожие не были похожи на зевак. Они явно спешили каждый по своим делам, и вид у них был испуганный.

Тьма! Что стряслось в прославленном Хадасе? Междоусобица? Или – страшно сказать – моровое поветрие?

Я нахмурилась, пытаясь понять. И картинка словно бы отдалилась от меня. Теперь я как будто парила в воздухе над городом, озирая его с высоты птичьего полета. Мне открылись запутанные узкие улочки, просторные площади и тесные перекрестки, плоские крыши домов с садами и беседками. На дне дворов и в руслах улиц уже залегли глубокие тени. Четтан бросал прощальные косые лучи на каменный дворец правителя, на окружающую его зубчатую стену, на высокую – вдвое выше айетотской – Неспящую башню.

Что я вижу на живом рисунке? Настоящий Хадас? Или рисунок лжет мне, показывая лишь мое представление о городе?

Солнце скрылось за горизонтом. Тьма накрыла город черным крылом, и россыпью жемчуга засияли звезды.

В тот самый миг, когда угас последний красный луч, картина подо мной взорвалась звуками.

Вопли отчаяния и ужаса наполнили улицы, заметались эхом среди домов. Звериный вой, крики, плач, стенания доносились со всех концов города. И, перекрывая все густым раскатистым басом, ударил колокол на Неспящей башне. Тревожный звон поплыл над Хадасом, поднимаясь в темное небо.

Смутные дни! Голос Большого колокола нельзя было не узнать, даже если слышишь его впервые.

Колокол-великан возвещал наступление Тьмы.

Но что же все-таки творится в Хадасе?

Большой колокол захлебнулся басовитым плачем. Я потянулась вниз и рухнула камнем с высоты – хорошо, что мое тело в этом не участвовало. В мгновение ока я оказалась в дворцовом парке, на круглой мраморной площадке, окруженной балюстрадой. Светлый мрамор таинственно отсвечивал в темноте. А посредине площадки, хрипло рыча и воя, дрались два зверя. Они сцепились в один клубок и катались по гладкому камню. Когда на мгновение враги разъединились, я увидела, что это два гвардейца. Синий и красный мундиры во тьме казались почти одинаковыми. Синий был чуть светлее.

Красный гвардеец изловчился и обхватил противника сзади за шею. Хрустнули позвонки. Жуткий вой победителя огласил дворцовый парк. Гвардеец запрокинул голову, и звезды искрами холодного огня отразились в его бессмысленных глазах, похожих на две мелкие грязные лужицы. В глазах существа, утратившего всякое подобие рассудка.

Я невольно отпрянула.

И живой рисунок тотчас же отпустил меня. Я обнаружила, что смотрю на пеструю мешанину цветных пятен на поверхности камня. Вороной жеребец положил голову мне на плечо и жарко дышит в ухо. Я отодвинулась.

Добрые джерхи! Странствуя по лесам и равнинам вдали от людских городов, я ни разу не задумалась над тем, что же происходит там сейчас. Вот, оказывается, по какой причине время темных пересветов названо Смутными днями. Потому что для людей это время безумия, время бессмысленного насилия и разрушений.

И еще, надо полагать, люди не помнят, что происходит с ними во Тьме. Тогда понятно, почему звезды стали легендой – услышанной, вероятно, еще от хорингов. Не так уж невообразимо велик срок от одних Смутных дней до других – около полутора сотен кругов, – но те, кому довелось пережить ужас Ночи, стараются забыть о нем. А следующее поколение уже и не знает толком, чего ждет бессонный звонарь подле Большого колокола. Только Чистые братья, как видно, хранят сведения о Смутных днях… и ненависть к оборотням.

Так вот почему Чистые братья ведут охоту на оборотней! Вот за что они убивают нас! За то, что во тьме Ночи, когда люди превращаются в злобное зверье, мы остаемся людьми.

Я грустно усмехнулась. Выходит, в мире вообще нет людей – таких, какими я их себе представляла. Есть только разного вида оборотни. Анхайры, которых Четтан заставляет принять облик зверя. Мадхеты, которым звериное тело навязывает Меар. И те, кто считает себя настоящими людьми – в отличие от нас, нечисти. Те, кого Тьма лишает разума и души.

А еще мне стало вдруг понятно, почему «смутные дни» и «темное небо» превратились в ругательства. Ночь выворачивает наизнанку самые потаенные углы человеческого сознания. И самое постыдное, что хранилось в тайниках души, выплескивается наружу.

Тьма! Да, это по-настоящему страшно. И есть только два способа жить дальше. Либо забыть обо всем и продолжать копить в душе грязь и хлам, подспудно понимая, что на самом деле ты – ничтожество. Либо признаться себе, что ты – жалкая скотина, и постараться стать лучше. Как правило, люди предпочитают забыть. Поэтому так грязны их дома, города и мысли…

А мадхету или анхайру приходится быть честным перед собой. Потому что каждый синий (или соответственно красный) день он проводит в звериной шкуре. И если мне кто-нибудь скажет, что я – животное, меарским днем я наверняка не смогу возразить. Хотя бы потому, что не буду владеть человеческой речью.

Я задумчиво почесала нос. Эх, был бы жив Унди, светлая душа… Я бы сейчас с ним побеседовала на эту тему. Унди так прямо и говорил: человек по своей природе – скотина. Только я его все как-то недопонимала. Мда-а, вот уж кто-кто, а старина Мышатник столько раз напивался до скотского состояния, что любого оборотня мог заткнуть за пояс. В смысле осознания своей животной сущности.

Все-таки я хватила через край. Встречаются под солнцами и хорошие люди. Если им еще и растолковать то, что я сама поняла… Тьфу ты! Не успела толком в своей душе разобраться, а уже норовлю в чужих порядок наводить. Хрен с ними, с людьми. Жили без меня тысячи кругов – и дальше проживут. Мне бы лучше найти таких же, как я, оборотней. Не может быть, чтобы в целом мире не нашлось места для города мадхетов. Есть, наверняка есть такой город.

Я даже зажмурилась от восторга. Вот куда я хочу попасть, а вовсе не в жалкий Хадас! Джерхи! Наконец-то я поняла, что буду делать после У-Наринны. Я отправлюсь странствовать по миру в поисках города оборотней. Почему-то мне показалось, что он должен называться Темным городом. В нем, конечно же, есть Неспящая башня. Когда приходит Ночь, Большой колокол башни гудит торжественно и радостно. И крылатые демоны скользят в темном небе над городом, взмахивая крыльями в такт колокольному перезвону.

Тьма и демоны! Как мне найти этот город?

Нет ли у путеводного Знака хорингов обратной стороны, как у того первого Знака, который мы видели на вильтской равнине? И если на этом боку валуна я увидела Хадас – то, может быть, рисунок на другой стороне камня покажет мне Темный город?

Я обошла валун и склонилась к живой картинке. Всмотрелась в мельтешение разноцветных линий и точек.

Рисунок исчез. Все линии слились, все цвета заменил один – ослепительно синий, как небо меарского дня. И я растворилась в нем.

Память синих дней за все двадцать с лишним кругов моей жизни хлынула мне в душу.

Я вспомнила себя крошечным котенком, который на неуверенных лапках впервые выбрел на крыльцо. Сладко зевнул, утомившись от длинного пути, и доверчиво повалился кверху пузиком. И лучи Меара гладили меня по рыжей шерстке…

Я вспомнила себя взрослой карсой, по приказу Беша вонзающей клыки в горло человека. И утробное рычание, с которым я позже лизала соленую кровь поверженного врага…

Я вспомнила себя карсой-подростком, которая бросилась на человека без приказа Хозяина. И даже вопреки запрету Хозяина. На приезжего южанина, которого звали Сишар…

Мне было двенадцать кругов, но я еще не стала взрослой. Настоящая карса, дикий лесной зверь, взрослеет за каких-нибудь три-четыре круга. У карсы весь жизненный срок – кругов двадцать, от силы двадцать пять. А я, оборотень, в свои двенадцать была шаловливым котенком.

И у меня был друг.

Вообще-то я с котами не дружила. Или они не дружили со мной, это как посмотреть. Кошки вообще редко дружат с себе подобными. Общаются – да, но не дружат. Я считала их ограниченными и самовлюбленными и безжалостно гоняла со всех мест, где нравилось бывать мне. Из уютного уголка за задним крыльцом, например. Или с крыши сарая.

Но полосатый котенок, приблудившийся к нам во двор, мне понравился. Он был такой веселый и беззаботный, он так безоговорочно признавал мое старшинство – но при этом совсем меня не боялся…

У Тури-девчонки друзей среди окрестной детворы не было. Беш чуть ли не с колыбели вбивал мне в голову, что я должна держаться в стороне от людей и помалкивать – если хочу выжить. А вот Тури-карсе повезло. Ей достался полосатый друг, с которым можно было носиться по двору, играть в прятки, катать мяч, ловить мышей в сараях и валяться за крыльцом. Чем мы и занимались самозабвенно все синие дни напролет. Кроме тех часов, которые Беш посвящал моей дрессировке.

Я была счастлива и не думала о будущем. Я вообще в том возрасте думала редко. И в человеческом воплощении, и тем более в зверином.

А потом в доме Беша появился чужой человек Сишар.

Это был плохой человек. От него исходил запах опасности. И я прекрасно поняла, почему Хозяин велел мне вести себя тихо. Я с самого утра укладывалась в лопухах под забором и выходила оттуда, только если Беш звал меня. Я-то поняла, но вот котенок никак не мог взять в толк, что со мной стряслось. Он смотрел на меня прозрачными глазами и вопросительно мяукал. Я сворачивалась в клубок и всем своим видом старалась убедить его, что нам надо оставаться здесь. Иногда приятель взбирался ко мне на спину и послушно засыпал, а иногда недовольно поводил хвостом и отправлялся восвояси.

Так продолжалось несколько дней. Однажды вечером Хозяин свистнул меня из лопухов, взял за ошейник, и мы отправились на задний двор. Сишар был там. Днем к нам заходил оружейный мастер, и Сишар купил у него метательные ножи, а теперь решил их испробовать. А может, он хотел похвастаться перед Бешем, как мастерски он владеет этим оружием.

Сишар бросал ножи действительно отменно. С закрытыми глазами, через плечо, в кувырке – из любого положения он направлял нож в круг, нарисованный углем на стене сарая. Хозяин сдержанно хвалил мастерство Сишара. Я томилась и зевала. Наконец гостю надоело откалывать щепки от стены, и он сделал знак слуге, чтобы тот забрал ножи.

И в эту минуту на задний двор выскочил полосатый котенок. Может быть, он искал меня. А может быть, забежал сюда просто так. Завидев меня, он радостно бросился к нам.

Сишар встрепенулся и выхватил у слуги нож.

– Спорим на рыжую девчонку – я в него попаду! – обратился он к Бешу.

Хозяин натужно засопел, собираясь отвечать. Но чужак не ждал ответа. Он легко и плавно взмахнул рукой.

Острая сталь пригвоздила к земле маленькое полосатое тельце. Котенок запищал жалобно и пронзительно. И почти мгновенно умолк. Нож разрубил ему позвоночник. Глаза котенка остекленели. Только задние лапки еще продолжали подергиваться.

А человек, походя отобравший жизнь у маленького существа, нагнулся над ним и придавил ногой трупик, чтобы выдернуть вошедший глубоко в землю нож. И выпрямился с довольной улыбкой, обтирая нож о голенище сапога.

Я прыгнула.

– Не смей! – крикнул Беш. – Нельзя!

Я целилась когтями в лицо чужака, но промахнулась и вцепилась ему в шею. Сишар не устоял на ногах, и мы покатились по земле. Я видела совсем близко его перекошенное яростью и болью лицо, я чувствовала, как струится из-под моих когтей горячая кровь. Я зарычала. Я раскрыла пасть, чтобы сомкнуть клыки на его горле.

Но человек был опытным бойцом, а я – нет. Сишар извернулся так, что я оказалась внизу, и взмахнул ножом. Стальное острие летело мне прямо в глаз. В последний миг я увернулась, и нож вспорол мне кожу над глазом, а потом ударил в висок. Хрустнула кость. Я не почувствовала боли – только слепящую ненависть.

И синий вечер для меня померк.

Назавтра, когда я очнулась целой и невредимой, Сишара в нашем доме не было.

В тот же день Беш стал учить меня нападать на человека.

Я пришла в себя, стоя на коленях и привалившись лбом к гладкому камню. На джерховом рисунке снова ничего нельзя было разобрать. Я оперлась о валун и поднялась на ноги. Ноги дрожали.

Я потерла висок привычным жестом. Ну вот, теперь я знаю о себе все. И мне не в чем упрекнуть того зверя, которым я была девять кругов назад. Разве что в том, что он не сумел прикончить Сишара.

Тури-человек тоже бросилась бы на южанина – и, надо полагать, с гораздо меньшим толком. Хотя той девчонке, которой я была девять кругов назад, полосатый котенок был незнаком. Он не оставил следа в моей человеческой памяти, в памяти четтанских дней.

– Бедный безымянный котенок… – пробормотала я. И поправила метательные ножи в наручах.

Вполне возможно, Сишара уже нет под солнцами. Но если он еще жив, я его найду. И не важно, встретимся мы с ним синим днем или красным. Я – это всегда я.

За спиной у меня зашуршало. Это Корняга пытался самостоятельно слезть с коня. Он висел на стремени и был похож на запутавшееся в упряжи воронье гнездо. Только вороньи гнезда не дрыгают ветками.

Я подошла к Ветру, молча пересадила корневика себе на плечо, подтянула подпругу и вскочила в седло.

– Вперед, Ветер!

Второй из хорингских путевых Знаков остался позади. Жеребец несся вскачь по равнине, и поднявшийся Четтан снова грел мне макушку.

– Что ты делала столько времени у этого камня? – нарушил молчание Корняга. – Одинец вот тоже вчера на него смотрел. То с одного бока заглядывал, то с другого. Ползал вокруг и смотрел попеременно.

– А ты, что ли, ничего там не видишь? – удивилась я.

– Ничего, – проскрипел Корняга. – Камень и камень.

Вот так штука! Оказывается, хорингские картинки не всем видны. Если пенек не врет, конечно. Корняге соврать проще, чем собаке гавкнуть.

И тут я вспомнила, что давно хотела кое-что спросить у корневика, но никак не получалось. Не до того было. Почему-то всегда находились дела поважнее.

Неутомимый Ветер мчал нас на запад – туда, где светлая У-Наринна сияла над миром, как путеводный костер. Завтра, то есть на следующие сутки, мы будем в Каменном лесу. Прямо сейчас нам никто и ничто не угрожало. Плоская, как крыша хадасского дома, равнина просматривалась до самого горизонта, и только там, на самом горизонте, я увидела темное пятно и ощутила присутствие живых существ. Равнину пересекал табун диких лошадей. Или стадо тегланов.

В общем, если я хочу добиться от лживого пенька некоторых фактов, то сейчас – самое время. Я обернулась к Корняге.

– Значит, говоришь, демон с тебя в уплату за провоз магический сосуд стребовал? – обманчиво-невинным тоном поинтересовалась я.

– Да-а, – жалобно скрипнул Корняга. – Стребовал. Мерзавец!

– И правильно сделал, – рассудительно сказала я. – За все надо платить. А, Корняга? Понимаешь, к чему это я, милый пень?

– Не понимаю, – проскрипел корневик.

– Понима-аешь, – протянула я. – Еще как понимаешь. Вот что: либо ты сейчас ответишь на мои вопросы – причем правдиво! – либо я тебя ссажу с коня. И будешь ты отсюда до обитаемых земель добираться своим ходом, или, если захочешь, укореняться прямо здесь. Мне без разницы. Ну?

Корняга душераздирающе вздохнул. Потом еще раз вздохнул. А потом тихонько сказал:

– Отвечу…

Я усмехнулась себе под нос. Первый шаг в разговоре мы сделали в мою сторону. Пойдем дальше.

– Для начала скажи, случайно ты мне в юбенском лесу подвернулся или не случайно? Только правду!

– Не случайно, – проскрипел пенек. – Меня чародей нанял, чтобы я вас вывел на засаду.

Темное небо! Я так и подпрыгнула в седле.

– Какой чародей?!

– Не знаю, я его прежде не встречал, – с запинкой ответил Корняга. – Ну… сильный чародей. Умелый. Имя ему – Ассанг.

– Ассанг? – недоверчиво повторила я. – А ты не врешь? И не путаешь? Может, это был Аншан? Или Седракс?

Других чародеев я не знала. Хотя, чем джерх не шутит – может, это был Лю? Только зачем бы ему отправлять нас навстречу разбойникам?

– Нет, – упрямо сказал Корняга. – Ассанг.

– Ладно. – Я решила оставить пока этот вопрос, но тут меня осенило: – А как он выглядел, твой Ассанг? Старый или молодой?

– Вроде молодой, – раздумчиво проскрипел корневик. – Больше трехсот кругов ему с виду не дашь. Я вообще-то в возрасте чародеев плохо разбираюсь.

Тьма и демоны! Славно пенек меня уел. Каков вопрос – таков ответ…

Значит, в раскладке сил присутствует еще один чародей по имени Ассанг. Непонятного возраста, невыясненной внешности и с неизвестными намерениями.

– А зачем он хотел навести нас на засаду?

– Чтобы вы забрали у разбойников ножны, – сказал Корняга. – Потому что Опережающий служит лишь тому, кто взял его в бою.

Я вдруг взъярилась.

– Ах ты, мерзкая деревяшка! Ты все это знал – и молчал?! И про меч знал, и про Каменный лес?

Я завела руку за плечо, ухватила Корнягу за корешки, как шкодливого щенка, и вытащила его из-за спины.

– Не сердись, Тури, – взмолился пенек и зыркнул на меня черными бусинками глаз. – Одно я знал, про другое догадывался, а про третье мне и сейчас ничего не известно. Про меч мне Панч уже потом рассказал.

– Панч?

– Разбойничий колдун, который в Сунарре остался, – торопливо подсказал Корняга.

Я вздохнула. Значит, неведомый Ассанг хотел, чтобы у нас оказался Опережающий. Магический меч, который принимает разные облики и неизменно оказывается в руке хозяина, когда он нужен… Стоп, я-то это откуда знаю?

Да как-то сложилось само собой по мелочам. Хорингская надпись на оковке ножен, слова Рудного Стража… Разбойничий меч, который выпал из руки владельца к моим ногам во время драки в сунаррской таверне. И чьи-то мысли, вписанные между моих собственных. Чьи? Невольно подслушанные размышления Одинца? Или подсказка далекого Лю? Ох, странные вещи творятся нынче в моей голове. Все это магия, будь она неладна.

Стадо тегланов, которое темным пятнышком маячило на горизонте, тем временем оказалось прямо перед нами. Ветер, не сбавляя хода, на всем скаку врезался в него. Тегланы с возмущенным визгом бросились в разные стороны. Корневик, который все еще болтался у меня в руке, пискнул и зажмурился. Я опустила его на луку седла перед собой.

Итак, Ассанг скорее друг, чем враг. А Корняга, подлый пень, умудрился соврать мне про меч даже не один раз, а два. Или три? Ага, вот о чем я еще хотела его спросить…

– Слышь, урод! – неласково обратилась я к пеньку.

Корневик торопливо открыл глаза.

– Когда ты в лесу около озера к ножнам потянулся, тебя магической искрой шарахнуло, – продолжала я. – А, помнится мне, позавчера я тебе разрешила взять из сумки лоскут кожи, чтобы от солнца прикрыться. И Опережающий тебя не тронул. В чем же дело?

– В лесу около Слезы Великана я попытался ножны своей магией потрогать, – вздохнул пенек. – Ну и получил по корням.

Я разинула рот. Вот это да! Откровение за откровением.

– Откуда у тебя своя магия?!

– От Предтеч, – гордо скрипнул Корняга. – От тех, кто жил в мире прежде хорингов. От наших создателей.

У меня голова пошла кругом. Я даже вцепилась в повод, чтобы не сверзиться с коня.

– Кого – создателей? – слабо спросила я.

Корняга вдруг приосанился, расправил ветки и произнес нравоучительным тоном:

– Удивляюсь я тебе, госпожа Тури. Ты иногда все с полуслова понимаешь, а иногда таких простых вещей понять не можешь, какие любой человек давно бы понял. Откуда корневики произошли – знаешь?

– Ясен пень, из Первого семени, – фыркнула я. – Вы мне это сами сказали.

– А кто, по-твоему, Первое семя в землю посадил? – торжественно вопросил Корняга. – А? Вот это они самые и были, Предтечи. Которые сотворили корневиков. Теперь понятно?

Я молча пощупала голову. Голова была на месте. Может, пенек снова врет? Только уж больно складно. И на правду похоже. Потому что если прежде людей в мире были хоринги, то должен был быть кто-то и прежде хорингов…

– Какие они были? – тихо спросила я.

– А… не знаю, – запнулся Корняга. – Хоринги вообще-то должны помнить. Но они, наверное, не захотят рассказывать. Предтечи были их учителями, а потом хоринги с ними рассорились… ну, как после – люди с хорингами.

Я кивнула. Да, такая история мира похожа на правду. Почему-то история ссор и недоразумений кажется убедительней красивых сказок о том, что все всегда было хорошо.

– Наши предания, – продолжал Корняга, – говорят только, что Предтечи были большими и добрыми. А еще они умели летать. И часто брали с собой корневиков. В общем-то они и создали нас для того, чтобы мы сопровождали их в странствиях.

– Значит, ты не просто захребетник, – ехидно сказала я. – Ты – потомственный захребетник, и вся твоя раса…

И тут до меня дошло.

– То есть как – брали с собой? Вы же, корневики, с добрую корову размером! Ты-то, извини пожалуйста, среди своих ростом не вышел.

– Ну я же и говорю, Предтечи были большие, – обиженно проскрипел Корняга. Помолчал и добавил: – Очень большие.

Я потрясенно умолкла. И попыталась представить себе очень большое и доброе, наделенное магией и способностью летать существо, которое для собственного удовольствия таскает с собой здоровенный пень. Ни хрена у меня не вышло из этой попытки. А у кого бы вышло?

– Еще они были хвостатые, – задумчиво добавил Корняга, – и с во-от такой пастью.

Для вящей убедительности он как можно шире разинул дупло. Я вздохнула:

– Замолкни, а? Попробую осмыслить то, что ты уже наговорил… Хотя нет, скажи еще одну вещь! Знал ты все-таки про Каменный лес или не знал?

– Эх, госпожа Тури, – грустно сказал Корняга. – Про Каменный лес я, конечно, слыхал. Потому что это самое замечательное место в мире, средоточие магии. Только пути мне в него никогда не было. И сейчас нет. За компанию с кем-то в такое место попасть нельзя, а сам я туда добраться не могу.

– То есть почему – не можешь? – не поняла я.

– Ты меня слушала вообще? – вдруг ощетинился сучьями корневик, став похожим на рассерженного ежа. – Я же сказал – мы были созданы, чтобы сопровождать Предтеч! Сопровождать, ясно? Нет у нас своего пути в мире!

Ох, Тьма… Я виновато смолкла. Корняга сидел на луке седла, по-птичьи нахохлившись, и смотрел куда-то вбок. Через пару минут он зашевелился и поднял на меня взгляд.

– Не переживай, – деловито сказал Корняга. – Я вас не брошу. Подожду на границе Каменного леса.

– Договорились, – серьезно сказала я.

Четтан перевалил зенит и медленно двинулся по небосклону вниз, к западу. Ветер сбавил ход и теперь бежал ровной неторопливой рысью. Я осмотрелась. По правую руку от нас, на севере, мягкими волнами поднимались пологие холмы. Слева местность оставалась плоской, как стол. Справа впереди что-то блеснуло в лучах Четтана начищенной медью. Озеро?

Я тронула поводья, поворачивая коня.

Как ни странно, отдыхать мне не хотелось. Ни есть, ни пить – тоже. Но чем-то меня привлекло это озеро. Что-то было в той стороне такое, в чем я нуждалась…

– Магия, – уверенно сказал Корняга. – Чувствуешь?

Корневик снова растопырил корешки и сучья и крутился на седле из стороны в сторону – не то что-то вынюхивал, не то высматривал.

– Чувствуешь? – настойчиво повторил он.

Я вслушалась в свои ощущения.

Холмы приблизились и выглядели совершенно обычно – поросшие травой склоны, круглые сглаженные верхушки. И озеро, которое блестело меж двух холмов, тоже казалось вполне обыкновенным. Но внутреннее зрение нарисовало мне местность иначе. Я увидела небрежно прочерченные силуэты холмов, едва различимые на ровном сером фоне. А на том месте, где должно было быть озеро, струился источник жидкого огня.

Жидкое пламя было ослепительно желтым в том месте, где оно вытекало из-под земли, и постепенно бледнело, заполняя собой котлован озера.

– Опять не-вода, как в той реке? – спросила я вслух непонятно у кого. Корняга, во всяком случае, не ответил.

Ветер остановился на берегу. Я спрыгнула на землю, подошла к озеру и зачерпнула пригоршню воды. Вода оказалась прохладная, свежая, мокрая. Самая настоящая. Искупаться, что ли?

Я с сомнением покачала головой. Даже не закрывая глаз, я видела, как взвихряются на дне озера струи золотистого пламени, не смешиваясь с водой. Что это – магия? Первозданная магическая сущность в чистом виде?

Я решилась. Поднесла ладони к лицу и умылась озерной водой.

От удивительной воды по всему телу разошлась прохладная свежесть. Я почувствовала, как мои губы невольно растянулись в улыбке. Ах, как хорошо! Только бы не зачерпнуть этой животворной силы слишком много. Есть вещи, в которых лучше соблюдать меру. Как говаривал Унди Мышатник, упокой Тьма его нетрезвую душу, перец ложками не едят.

Заржал, взвиваясь на дыбы, Ветер. Истошно завопил Корняга.

Я резко обернулась.

Растопырив костлявые лапы, на нас надвигалась зловещая тень.

Когда-то это был человек, одетый в длинную, до колен, кольчужную рубашку. Теперь ржавое железо позвякивало о кости скелета. Непонятно было, почему кольчуга не рассыпалась в прах. Наверное, ее звенья скрепляла та же самая сила, которая держала вместе кости неупокоенного мертвеца.

Скелет воздел к небу лапы, в одной из которых был зажат каменный жезл, а в другой – длинный нож. Из пустого черепа послышался гулкий вой:

– Мое! Мое!

Я попятилась. Рука моя сама собой выхватила из-за пояса кинжал. Скелет проворно взмахнул ножом. Хадасская сталь моего кинжала встретилась с металлом его ножа. Раздался скрежет. Я изловчилась и пнула скелет туда, где у человека живот. Признаться, я рассчитывала, что он от удара рассыплется в прах. Но вместо этого только отшибла ногу, как будто под кольчугой пряталась стальная стена.

Мертвец взмахнул жезлом. Десятое чувство велело мне пригнуться, и вихрь желтого огня пронесся над моей головой. Т-темное небо!

Я потянулась было левой рукой за метательным ножом. Впрочем, будет ли толк от ножа?

– Он же колдун! – надсаживаясь, крикнул Корняга. – Бей его магией!

Кто, я? Магией?! Рехнулся пенек, честное слово!

Скелет наступал, тряся пустым черепом. В одном Корняга прав – если эти мертвые кости скрепляет магия, обычным оружием их не возьмешь. Я вспомнила о подарке Стража Руд. Так ведь жалко, Тьма побери, тратить такую вещь на одинокого покойника. Может, я с ним и так справлюсь?

Мертвец протяжно ухнул, и с каменного жезла снова сорвался огненный вихрь. И я не успела отпрянуть. Желтое пламя неслось мне прямо в лицо. Я невольно подняла, защищаясь, левую руку – пустой ладонью наружу.

– А-а-а! – протяжно заверещал Корняга.

Огненный вихрь ударил в мою ладонь. Я ощутила сильный толчок, как будто меня ударили по руке тяжелым предметом. Желтый вихрь дохнул жаром мне в лицо, а оставшаяся холодной ладонь отразила пламя, словно зеркальный щит. Отраженный огонь ударил в кольчугу мертвеца.

Скелет затрещал в пламени, как смолистые дрова. Он стремительно рассыпался на отдельные косточки. Ржавая кольчуга плавилась, стекая по костям грязной пузырящейся пеной. С заунывным воем сорвался с позвоночника череп и покатился в мою сторону, злобно лязгая челюстью, но через два шага рассыпался в прах.

Через несколько минут на берегу озера осталось лишь выгоревшее пятно. Я перевела дух. И с недоверчивым уважением взглянула на свою левую ладонь.

– А что я еще умею? – поинтересовалась я вслух. Опять неизвестно у кого. На этот раз корневик решил мне ответить.

– В У-Наринне выяснишь, – радостно пообещал Корняга.

– Ну, ты и добрый, – проворчала я, усаживаясь в седло.

Вскоре холмы с магическим озером остались позади. Прислушиваясь к своим ощущениям, я чувствовала, как плещется внутри меня прохладная огненная сила.

Кем, интересно знать, был этот колдун, чью неупокоенную душу я наконец-то отправила во Тьму? Стражем озера? Не похоже. Если он и был стражем, то самозванным. Наверное, когда-то он свернул к озеру, привлеченный сверканием магии, – точно так же, как это сделала я. И тоже окунул ладони в чистую воду. Прикоснулся к силе. Но… пожадничал. Взял вместе с водой магической силы больше, чем было в нем силы жизненной.

Я отбросила со лба прядь волос, одновременно отмахиваясь от лишних мыслей.

Мне некогда оглядываться на пройденный путь. Я еще не достигла цели.

Весь остаток красного дня мы продвигались на запад. Вороной жеребец шел то рысью, то шагом, то пускался в галоп. К вечеру задул сильный восточный ветер, подгоняя своего тезку. Когда огромный багровый Четтан повис над самым горизонтом, вдали замаячила темная полоса леса.

Незадолго до пересвета я остановила коня и спешилась. Раздевшись, я старательно свернула одежду и сапоги, заново упаковала походные сумы, подтянула упряжь. Завтра я этого сделать не смогу, а Одинца рядом нет – так что все нужно привести в порядок сейчас. Я взглянула на Корнягу, собираясь дать ему наставления на завтра – и промолчала. Все было понятно без слов.

Четтан уполз за край земли. Восточный ветер усилился, и я вздрогнула от холода.

На темном небе вспыхнули звезды. Ночь внимательно разглядывала меня сотнями глаз. И вдруг на мгновение звезды затмил черный силуэт. Крылатая тень пронеслась надо мной. Затем еще одна. И еще.

Высоко в ночном небе, раскинув крылья, парили демоны.

Я вдруг почувствовала их радость и нетерпение. «Завтра! – кричали мысли демонов. – Завтра! Совсем скоро!»

Завтра, когда взойдет и снова зайдет Четтан, притихший мир услышит песню демонов Ночи.

На востоке край неба осветился темно-голубым сиянием. Мое сердце дрогнуло и убыстрило ритм. Кровь рванулась по жилам с удвоенной скоростью. Тело разогревалось, оно с каждым мгновением становилось все горячее. Холодный ветер пронизывал меня насквозь. Я задрожала.

Ослепительный синий краешек Меара показался из-за горизонта. Я почувствовала, как жар превращения расплавляет мою плоть. Сердце колотилось как бешеное, но вдруг пропустило сразу несколько ударов. Оно меняло форму, из человеческого становилось карсьим.

Подавляя животный ужас, я упрямо вслушивалась в изменения, которые происходили во мне. Каждая перемена отзывалась болью – то жгучей, то тянущей, то сокрушительной, как удар секиры.

Зашевелились кости – в одних местах сжимаясь, в других растягиваясь. Мой череп заколыхался, как отражение в воде, меняя расположение выпуклостей и впадин. На краткий и страшный миг я полностью ощутила собственный скелет, а затем это ощущение сменилось другими.

Кожа стремительно покрылась шерстью. Ногти свернулись в трубочки, уплотнились, превратились в острые прочные когти. Зубы заострились. Зрение, на миг затуманившись, вернулось измененным. Обретенный звериный нюх превратил обычный ветер в сложную смесь запахов.

Превращение заняло лишь несколько мгновений – столько, сколько нужно было Меару, чтобы взрезать тьму первым синим лучом. Но за эти несколько мгновений я узнала о своем теле больше, чем за всю предыдущую жизнь, за обе ее половины – звериную и человеческую. Теперь я чувствовала каждую косточку, каждую мышцу.

По мере того как менялось тело, я отмечала изменения в мыслях. Одни мысли сместились в дальний угол сознания, стали неважными. Другие выдвинулись поближе.

Но это по-прежнему была я. Женщина-мадхет по имени Тури. Идущая в Ночь.

ГЛАВА 26 Четтан, день тринадцатый, Меар, день тринадцатый

Четкость мыслей вернулась ко мне, когда вулх спешил по следу. Бугры мышц под серой шкурой мерно вздымались и опадали. Вулх бежал, а усталости просто не существовало. Отчетливый запах указывал дорогу.

Вулх нагонял хорингов.

Я взглянул, где нахожусь, и, к моему удивлению, вулх послушно вскинул голову, оторвав нос от земли. На бегу я огляделся. Все та же унылая, усеянная валунами равнина. Только теперь я часто заранее знал, что именно кроется за очередным булыжником. Если там что-нибудь крылось. Видеть стало необязательно. Слух, и главное – запахи. Это казалось важнее, чем зрение.

Послушный моей воле, вулх остановился.

Вот так-так! Выходит, теперь я могу управлять этим телом? Ну-ка…

Шаг вперед. Поворот. Прыжок.

Тьма! Получается. Получается! Я теперь не просто пробуждаюсь в вулхе, я сам становлюсь им. Это же… Это же то, о чем я мечтал всю сознательную жизнь!

Такого оборотня, как я, изловить и убить будет очень непросто. Держитесь, Чистые братья… И на вас нашлась управа. Разумный вулх, хладнокровный и расчетливый, умеющий обойти любую ловушку и способный расставлять свои. Вооруженный памятью и знаниями человека, и в придачу – чутьем и слухом вулха. И его звериной силой.

Впервые я задумался, что в сравнении с людьми кажусь высшим существом. Неудивительно, что люди нас ненавидят и поэтому убивают. Люди всегда убивают чужаков и непохожих на себя.

Однако не стоит терять драгоценные минуты. Сколько времени прошло после пересвета?

Я задрал голову и взглянул в непривычное красноватое небо. Вообще-то небо было синим, но не таким насыщено-синим, как при Меаре. Блеклым. И, как я уже сказал, красноватым. И Четтан вовсе не напоминал клюквину, как обычно бывало на восходе.

Вулху эта картина успела за много кругов впечататься в естество, так что он даже не задумывался о подобных вещах. Моран же в мире красных дней только осваивался, поэтому ему все было безумно интересно. К примеру, чахлые кустики травы казались не темно-зелеными с серыми оттенками, а розоватыми. Но в основном все равно зелеными. Розоватый оттенок ускользал от глаза, но совсем не пропадал.

Итак, Четтан, судя по высоте, взошел часа два назад. Долго же я пребывал джерхи-где… Сверившись с непонятным человеку чувством, я убедился, что от Знака меня отделяет добрых пять миль. Вулх пошел по следу хорингов, но скорее всего не сразу. Как только Моран стал пробуждаться, наверное. А до того что делал? Кажется, сгорал от желания помочь Морану, но не понимал, что нужно делать. От Знака ушел, чтоб Тури не перехватила. И ждал. А когда Моран, я то есть, подал первый знак присутствия, скорее всего неосознанный, уловил мое страстное желание догнать хорингов и немедленно бросился по следу. Молодец, серый брат! Умница. Мысленно чешу тебя за ухом.

Четкое и явственное прикосновение руки заставило меня затормозить в четыре лапы. Рука коснулась шерсти, провела раз-другой по голове, почесала за правым ухом и исчезла.

Будь я человеком, я бы отвесил челюсть. Это что же, теперь я могу мысленно чесать себя за ухом? Сознание Морана гладит тело вулха – каково, а?

Кажется, пробудившаяся память вместе со слиянием звериной и человечьей сущности в изменчивом теле оборотня готовят мне еще немало неожиданностей. Спокойно, Моран. Все только начинается…

И я снова припустил по следу. Словами это действие не передать. Нет у людей таких слов и таких понятий, чтоб описать сотканный из сотен запахов след прошедшего хоринга. Любой след. Это абсолютно иной способ восприятия – для меня, кстати, тоже совершенно новый. Я просто предоставил частичке своей натуры заниматься тем, чем она занималась всю жизнь. Всю свою звериную половину жизни.

Большие мохнатые лапы впечатывали мозолистые подушечки в каменистую почву. Хоринги продолжали идти на запад, к горам. К У-Наринне. Прыгать в магическую пустоту, как люди-маги из свиты Седракса, они не собирались. Этому я мог только порадоваться. Я чувствовал, куда они идут, потому что их путь практически совпадал с моим, но я не мог понять, откуда они явились ко второму Знаку. След терялся в пустоте.

Почему-то это казалось мне невероятно важным – то, что путь хорингов и мой путь совпадают. Хотя бы частично, уже на подходе к У-Наринне. Не поэтому ли они за нас с Тури заступились?

Горы оставались все еще далекими, но я уже чувствовал легкий подъем. Местность повышалась. Силуэты отдельных камней-скал стали принимать все более причудливые очертания. Видимо, здесь чаще гулял ветер, чем на равнине внизу. И был сильнее. Отчего-то вдруг стало больше растительности – невысокие корявые деревца с плоскими треугольными листьями размером в ладонь попадались там и сям, а зачастую росли прямо на возвышающихся скалах, вгрызаясь узлами корней в неподатливый камень. Деревья пахли незнакомо: вулх таких еще не встречал. И Моран не встречал, хотя попутешествовал по миру немало.

Длинный розовый язык сам собой свесился набок; захотелось пить. С чутким носом вулха эта проблема решилась мгновенно. Чистый, чуть-чуть солоноватый запах привел меня к очередной скале, в трещине которой скопилась лужица желтой дождевой воды. Вода оказалась и вправду солоноватой на вкус, напитавшись из каменного ложа за дни, прошедшие с последнего дождя.

А хоринги неутомимо шагали к горам, безошибочно отыскивая путь в природном лабиринте. Они почти не задерживались; только однажды вулх набрел на место их короткого отдыха. Несколько крошек хиумы да обглоданные косточки пары куропаток – след обеда на скорую руку. Кости и крошки вулх с удовольствием слопал, вызвав негодующее карканье четверки ворон. На ворон он покосился – презрительно и в общем-то равнодушно. Вулх, не я. Мы пребывали с ним в одном теле, но это не мешало иногда совершить что-нибудь свое…

И я погнал его-себя вперед, хотя очень хотелось полежать на прогретом песке у выщербленной скалы. Но времени почти не оставалось, и следовало поторапливаться.

Так я и плелся за отрядом хорингов, то бегом, то трусцой, то шагом, отвлекшись только раз, чтоб поймать жирного кролика и сожрать его вместе с мехом. На время трапезы я, Моран, благоразумно удалился ненадолго во Тьму. На этот раз – по собственному желанию. И вернулся, когда сам того захотел. Похоже, еще день – и моя власть над телом и душой станет полной. Хотя некоторая раздвоенность еще какое-то время будет преследовать меня, это точно.

Слизывая остатки крови с морды, я согнал вулха с места и направил по следу. Вулх охотно повиновался.

Морану вкус крови не понравился. Куда приятнее пить пиво… Но бежать стало легче, с этим не поспоришь.

Когда Четтан стал клониться к горам и налился густой закатной краснотой, вулх заметил, что след стал свежее. Хоринги пошли медленнее, похоже, выбирая место для отдыха. Вряд ли они решат весь синий день просидеть на месте, но они ведь не оборотни, и им нужен хоть недолгий отдых.

Четтан спрятался за далекими пиками, и багровые сумерки наполнили долину. Причудливые скалы из белых превратились в розоватые, ветер утих, и вскоре вулх почувствовал далекую стоянку. Хоринги вели себя очень тихо, но зверь их все равно слышал. И чуял. На всякий случай я стал осторожнее, замедлился и стал потихоньку подкрадываться.

Близилась темнота, недолгое время, когда Четтан уже сядет, а Меар еще не взойдет. Время звездного неба. Жаль, мне все некогда им как следует полюбоваться. Вид темного как уголь неба в светлых точках, перечеркнутого бледной искрящейся полосой, похожей на батистовый шлейф лиспенской модницы, внушал мне невольный трепет и настраивал на торжественный лад. Почему-то хотелось стать чище и добрее под взглядом далеких звезд.

Я вдруг подумал, что звезды – это братья наших Близнецов, Четтана и Меара. А маленькими кажутся либо оттого, что слишком далеки, либо они просто меньшие братья…

М-да. Что сказал бы Унди на это? Рассмеялся бы? Или по обыкновению поскреб бы бороду, воздел палец к потолку (или к небу, в зависимости от того, где мы бы с ним находились) и выдал что-нибудь вроде: «Знает мышь, где сало зарыли!» или «Если стал плохо слышать – проверь, не лезут ли из ушей мозги». В смысле – не слишком ли я стал умен, мол, проще нужно быть. И добрее.

Тьма подкрадывалась, как карса к ягненку. Бесшумно, незаметно и неотвратимо. Я вдруг подумал, что могу снова потерять память на некоторое время, а значит, нужно переждать превращение где-нибудь недалеко от стоянки хорингов, а потом уж идти прямиком к ним.

Последние лучи Четтана проводили меня во Тьму, и перед тем как раствориться в остающемся вулхе, я вдруг сообразил, что знаю, как зовется время звездного неба, когда оба светила за горизонтом, одно – еще, второе – уже.

Это время зовется «ночь». Но убейте меня джерхи, если я понимаю, откуда мне это известно!

Уже в теле человека я встал на колени и потряс головой, пытаясь обрести ясность мыслей. Над головой мерцали звезды, холодные, как гнилушки, и такие же тусклые. Миром владела Ночь.

Прошло, кажется, совсем немного времени. Ночь стерла с неба над горами последние краски четтанского дня и обратила взор к востоку, где ей предстояло вскоре умереть от синих стрел Меара. Я тоже взглянул на восток.

– Эй, анхайр! – сказали мне спокойно и негромко. – Хватит прятаться, выходи.

Я вздрогнул. Хоринги. Вот, Тьма, я ведь совершенно безоружен и наг! Руки машинально ощупали бляшки на ошейнике и вшитую в кожу бусину, но чем это могло сейчас помочь?

– Иди, не бойся. Мы не станем причинять тебе зло – по крайней мере сразу. Ты ведь сам считаешь, что нам нужно поговорить, не так ли?

И я вышел из-за причудливо изломанной ветрами скалы. Хорингов было двое: один, похоже, совсем юный, второй явно постарше, но угадывалось это скорее по повадкам, чем по внешнему виду. Возраст хоринга вообще-то можно определить разве что по глазам… По крайней мере так говорили предания и все свитки, которые мне довелось прочесть.

Молодой хоринг держал наготове лук, и я понял, что лучше не делать резких движений. Не то стрела с белым оперением станет итогом моей бестолковой и бессмысленной жизни.

Старший хоринг внимательно взглянул на меня и потянулся к сумке, висящей на боку.

– Держи!

Он бросил мне одежду. Тонкой кожи брюки и рубашку, похожие на костюм джурайских фехтовальщиков, короткие сапожки, больше смахивающие на женские, но моего размера, и плащ. Поймав плащ, я чуть не задохнулся от удивления: это был мой любимый глухой плащ, по которому я уже успел истосковаться с тех пор, как покинул Дренгерт!

Ну, хоринги, ну дают!

Единственное, что слегка раздражало меня, – это отсутствие оружия. Гурунарских ножичков и хадасского кинжала под плащом. Но Тури они сейчас нужнее… Точнее, не сейчас. Сейчас она как раз станет карсой. Нужнее четтанским днем. Как там она, кстати? Как Ветер и Корняга? Надеюсь, с ними все в порядке.

– Пойдем. Меня зовут Роэн. Его, – хоринг указал на молодого товарища, – Халимор. Как зовут тебя, мы знаем.

Молодой хоринг коротко кивнул. В его взгляде не было ненависти, только легкое любопытство. Похоже, он действительно еще совсем юн. Даже по людским меркам.

– Как вы меня нашли? – спросил я зачем-то.

Роэн улыбнулся одними губами; глаза его остались холодны.

– Мы знали, что ты идешь за нами. Но с вулхом говорить бессмысленно. Поэтому мы дождались превращения.

– Знали? – поскучнел я. – Где я потерял осторожность? Во время охоты?

– Мы знали, что ты пойдешь за нами, еще у Знака. Во время разговора с Аншаном.

– Но откуда, Смутные дни? Я сам этого тогда еще не знал! – Я слегка повысил голос, изумляясь все сильнее.

Роэн слегка качнул головой.

– Когда живешь долго, начинаешь видеть события еще до того, как они произойдут. Не удивляйся, анхайр. Тебе этого не понять, хоть ты и проживешь дольше любого человека. Но по сравнению с нами твоя жизнь – миг. Так что прими все как есть, и пойдем к костру.

Я направился за хорингами, привычно придерживая полы плаща. Впервые я заметил, что на звездном пересве… ночью холоднее, чем любым днем. Даже синим, облачным и дождливым.

Остальные хоринги сидели вокруг костра, задумчиво глядя на пламя. Это и я любил. Есть в мире вещи, на которые можно глядеть бесконечно, сколько на свете ни живи. Например, живой огонь. Или морские волны, что одна за другой накатываются на песчаный берег.

– Здравствуй, анхайр Моран, – обратился ко мне предводитель Старших. Я узнал его. Его звали Ульфенор. Это он говорил с магом Аншаном у Знака.

– Здравствуйте, Старшие, – сказал я, стараясь вложить в приветствие все почтение, на которое был способен.

А ведь совсем недавно я и в бреду подумать не мог, что буду беседовать с хорингами вдали от Дренгерта и вообще от Юбенских земель. Да еще ночью, когда на небе вместо одного из Близнецов таинственно светят тысячи синеватых звезд, и шепчут на ухо загадки высей.

Интересно, почему среди звезд нет ни одной красной, как Четтан? Надо будет спросить у хорингов, если получится.

– Ты пришел поговорить с нами. – Ульфенор коротким плавным движением обернулся ко мне и в упор взглянул. Прямо в глаза. – Так говори.

Я задумался. Мыслей было много, но все какие-то непричесанные, неоформленные в слова. С чего начать? С того, что я слышал прошлым синим днем у Знака?

– Я вижу, ты не вполне готов к разговору, – бесстрастно сказал Ульфенор. – Мы понимаем тебя, анхайр. Садись. Такие речи не пристало стоя произносить и стоя выслушивать. Садись, выпей и говори, что думаешь. Можешь даже не слишком стараться говорить красиво – мы поймем.

Я опустился на плоский камень, нагретый Четтаном за день. Приложился к походному кубку из рога – питье хорингов было прохладным и чуть сладковатым; кажется, оно восстанавливало силы и отгоняло сон и усталость. В походе – незаменимая вещь. Вкусным я бы его не назвал – просто оно ни на что не было похоже.

– Вчера я слышал много разного, там, у Знака, – начал я осторожно. – Как я понял, мы все идем в одно и то же место.

– Ты правильно понял, анхайр. Мы идем в У-Наринну. Но не жди, что мы тебе откроем глаза на все, что уже произошло, на все, что происходит, и на все, что еще только может произойти. Этого мы не сделаем, не важно почему.

– Я догадываюсь – почему. В У-Наринне каждый должен действовать по велению сердца и разума, и лучше заранее ничего не знать. Так?

– Почти. Что касается тебя – так. Что касается остальных – отнюдь.

– Ладно. Могу я спросить, почему вы вдруг изменили отношение ко мне и… – я замялся, – моей спутнице?

– К девушке-мадхету? Но ты уже слышал – сначала мы приняли вас за посланцев Седракса. А Седракс наш враг, причем враг заклятый, с которым невозможны компромиссы и соглашения. Он рвется к власти, и мы ему мешаем. Мой народ почти исчез с лица мира – отчасти стараниями Седракса. Кстати, если Седракс победит в этот раз, та же участь ждет и вас, оборотней.

Кроме того, не забывай, что первыми на вас напали хоринги, но не мы. На вас напал Иланд, а он молод и неопытен.

Ульфенор вдруг печально вздохнул.

– Был молод и неопытен. Следовало всего лишь предупредить его о нашем пути. Тогда он, Винор и Лейси остались бы в живых. Да и Фиссен с Аэд Шанаром – тоже.

Речь шла о трех хорингах, убитых мною и Тури на перевале. И о тех, что полегли позже, когда мы сумели ускользнуть из Сунарры. Я искоса взглянул на хоринга-вожака. Похоже, он не собирался мстить мне за смерть сородичей.

– Можешь не бояться нашего гнева, анхайр. Мы понимаем, что Иланд загнал вас в тупик, и глупо с его стороны было ждать от вас покорности. Свою жизнь каждый продает подороже. Вы оказались сильнее, потому что больше похожи на людей, чем мы. Что ж, такова воля Вечности. Я преклоняюсь перед Иландом – он хотел спасти народ хорингов, но ему не повезло. В его смерти и смерти его друзей больше виноват я, не предупредивший никого из молодых магов об уходе в Путь. Я хотел сделать все сам… Быстро же пришло время первой расплаты с Вечностью!

Я вздрогнул. В словах Ульфенора сквозила странная безжалостность к себе и к миру. У людей не бывает такого отношения к событиям – бесстрастного, абсолютно непредвзятого. Хоринги же были явно способны на подобные оценки и мысли.

– К тому же Тил и Ганион отомстили вам за Иланда, Винора и Лейси. И за Фиссена с Аэд Шанаром. А значит, между нами больше нет счетов.

Я взглянул на остальных хорингов. Вроде бы я даже узнал двоих, тех, кого видел перед смертью. Они смотрели на меня совершенно спокойно, без зла, лишь с хорошо заметной грустью. Тьма! На убийцу Тури я бы не смог глядеть без ненависти, и уж точно никто не обнаружил бы у меня в глазах грусти. Наверное, это потому, что я не хоринг, а оборотень, а оборотни слишком похожи на людей.

– А Тил и Ганион тогда все еще считали нас посланцами Седракса, или уже…

– Посланцами Седракса, – отрезал Ульфенор. – Иначе вас бы не тронули.

– Понятно, – кивнул я. – Еще вопрос: вы знаете того, кто отправил нас с Тури в Каменный лес?

– Знаем. Вас отправил Ассанг. Ты скорее всего встречал его под одной из масок, и, конечно, под другим именем. Думаю, что под именем Лю-чародея.

Я усмехнулся. Что ж! Унди мог бы мною гордиться. Как я и ожидал, Лю тоже всего лишь маска. Маска мага по имени Ассанг. Ну и имя, прости добрая динна! Вильту такое носить. Или змею какому-нибудь. Так и чудится что-то холодное, скользкое и с раздвоенным языком.

– К Лю… э-э-э, Ассангу, надо понимать, вы не питаете столь теплых чувств, как к Седраксу?

Ульфенор с интересом взглянул на меня.

– Ты непрост, анхайр. Разговор ты начал как ривский извозчик, а теперь перешел на слог менестреля.

Я развел руками: «Ну, извини! Мысли в кучу собрал. Отчего же не изъясняться красиво?»

– Что до Ассанга – с Седраксом его не сравнить. Начнем с того, что он не человек, а значит, его успех в У-Наринне ударит не по нам, а по людям. Легко понять, что в случае нашей неудачи мы сделаем все, чтобы помочь Ассангу.

«Не человек! – Я даже вздрогнул. – Но кто? Явно не хоринг. Оборотень? Вряд ли. Ведь его видели в разное время и я, и Тури. А хотя почему нет? То, что мы его видели и во время Четтана, и во время Меара говорит лишь об одном: он и не анхайр, и не мадхет. Кто сказал, что не бывает иных оборотней? Я и о мадхетах-то до недавнего времени толком ничего не знал. И кроме того…»

Если Лю-Ассанг – оборотень, становится понятно, почему он послал именно нас, ведь мне его выбор все время представлялся на редкость странным и необычным. Общая же природа Лю и нас все легко объясняла.

– Если ты гадаешь, кто такой Ассанг, я скажу лишь одно: оборотень, но не такой, как ты или Тури. Подробности не спрашивай, они тебе ни к чему, да и никто из нас тебе ничего все равно не скажет.

– Ладно, – пожал плечами я. – Спрашивать не стану.

В голове у меня уже оформилась очень интересная мысль, но я не спешил ее высказывать. Успеется.

– Кто еще, кроме Седракса, вас и нас направляется в У-Наринну? – спросил я, пристально глядя Ульфенору в глаза.

Тот глаз не отвел. Встретил мой взгляд, еле слышно постукивая сапогом по камню. Я ничего не смог прочитать по взгляду – совершенно ничего. Будто глядел в пустоту. Хоринг долго молчал, словно взвешивал – стоит меня посвящать или не стоит.

Наконец Ульфенор ответил:

– Мне об этом ничего не известно. Что, конечно, ничего и не гарантирует. В Каменный лес может прийти кто угодно.

Ульфенор нахмурился – наверное, вспоминал прошлые Смутные дни. Это было первое проявление хоть каких-то чувств с момента нашей встречи.

– Кто угодно, – вздохнул я. – Понятно.

Хоринг взглянул на меня, словно на гусеницу, жрущую его яблоко.

– Понятно? Что тебе может быть понятно, анхайр? Ты знаешь о том, что за последние круги Седракс уничтожил больше магов, чем ты когда-либо встретишь? Он устранял всех, кто мог направиться в У-Наринну, кроме тех, кого намечал взять в Путь с собой.

– Людей?

– Не только. Впрочем, я понимаю тебя: ты прожил все свои круги за Юбеном, в самом сердце страны людей. Откуда тебе знать об остальных?

– Мне бы очень хотелось знать, – вырвалось у меня невольно. Получилось очень горячо и… искренне, что ли? Но я действительно хотел знать о мире куда больше, чем знал на самом деле. Скорее всего эту смутную жажду знания пробудил во мне Унди Мышатник, упокой Тьма его нетрезвую душу.

– Хотелось бы? – Ульфенор вздохнул и опустил глаза. – Все правильно. Именно поэтому мы с тобой и разговариваем. В противном случае ты валялся бы со стрелой в горле у Знака или попал бы в лапы к Аншану, а это немногим лучше, уж поверь.

– Уж верю, – отозвался я эхом. – Таких, как он, я прекрасно изучил. Пришлось.

В сущности, Аншан ничем не отличался от Чистых братьев, разве что при всем был еще и магом. Кстати, кажется, я вспомнил его. Он служил наемником именно у Чистых братьев в Плиглексе. Круга четыре назад, или пять. Надо сказать, охотником он был отменным, не зря из Плиглекса мне пришлось убираться в Дренгерт. Хвала небу, убрался вовремя, не возбудив ничьих подозрений.

– Старший, – наконец решился я. – У меня есть предложение… возможно, оно покажется тебе смешным или чересчур самонадеянным. Возможно. Я ведь знаю слишком мало, да и то обо всем приходится догадываться самому, а я небезгрешен, могу и ошибиться.

Хоринги слушали внимательно и заметно оживились уже к середине моей цветистой речи.

– Если я скажу глупость – что ж, буду рад, если вы меня поправите. Если рассмеетесь и прогоните – я не обижусь, хотя это будет очень непросто, не обидеться. И все же я скажу, иначе мысль о том, что я мог что-то сделать и не сделал, будет мучить и грызть меня всю оставшуюся жизнь, хоть жизнь моя и кажется вам очень недолгой.

Итак. Там, в У-Наринне, я обещаю не поднимать оружие против вас, хорингов, и спутницу свою Тури сумею убедить в том же. А если получится – то и Лю. До тех пор, пока наш общий враг Седракс и его спутники не выйдут из игры. И желал бы услышать нечто похожее и от вас.

Сказав это, я набрал полную грудь воздуха и упрямо нагнул голову, готовый встретить все, даже дружный издевательский хохот. Потому что происходящее сильно напоминало мне вторжение едва научившегося ходить карапуза с деревянным мечом в компанию отдыхающих после битвы воинов с предложением немедленно отдать ему, карапузу, все карамельки, и тогда деревянный меч милостиво не обрушится на головы воинов.

Но хоринги остались совершенно серьезны.

– Другими словами, ты предлагаешь нам союз до разгрома Седракса, а там – как сложится?

– Да.

Ульфенор покачал головой, не то с сомнением, не то восхищенно.

– Ты удивляешь меня, анхайр. Если бы я не знал о тебе всего, я решил бы, что ты не впервые направляешься в светлую У-Наринну и по дороге очень убедительно разыгрываешь из себя неопытного новичка.

Я ждал. Понимать это как согласие или нет, джерх забирай?

– Лиэнн куома шерх при наэнна, – сказал вдруг один из хорингов у костра – кажется, тот, которого звали Тил. – Но шерх, но куома. У-Наринна санн-ма оти.

– Куома при одэ, – ответил Ульфенор, едва заметно пожав плечами. – Да-эс анхайрэ но куома. При анхайр. Шелл оти Седракс санн-ма туа но.

Унди когда-то учил меня Старшей речи. Кажется, я оказался неспособным учеником. Я понял всего лишь несколько слов и совершенно не уловил смысла сказанного. Жаль.

– Хорошо, анхайр, – сказал Ульфенор, вновь обращаясь ко мне. – Пока с Седраксом не будет покончено, хоринги не тронут ни Лю, ни тебя, ни Тури. Если такое время вообще наступит…

Кажется, хоринг не верил, что Седракса можно победить. Ну и зря. Я не знал Седракса, хотя догадывался, что он очень силен. Но почему-то был глубоко убежден, что свалить с ног можно любого великана, нужно просто знать как.

И еще я вдруг понял, почему хоринги исчезают из мира.

Потому что у них мышление побежденных. Побежденных и обреченных. Они идут в У-Наринну, заранее не веря в успех.

Лучше бы не ходили вовсе.

А я не сдамся, будь там хоть дюжина Седраксов! И драться буду до последнего. Веселый задор битвы уже охватил меня, и в ушах отрывисто звенели боевые кличи. Эй, хоринги! Я живу мало, слышите? И поэтому мне нужно успеть победить. Хотя бы один раз в жизни. И я добьюсь этого, иначе получится, что я жил зря.

– Прекрасно, Старший, – сказал я и слегка поклонился, сам себе изумляясь. Ульфенор тут же встал, торопливо, но с достоинством и поклонился в ответ.

– Опорожним чашу союза, анхайр Моран. – Хоринги у костра зашевелились, зашарили по заплечным мешкам. – Конечно, лучше было бы это проделать вместе с Ассангом, ну, да и так неплохо.

Извлеченная из мешка чаша была куда богаче и красивее рога, из которого я пил в самом начале. Золоченый металл тускло отливал в лучах восходящего Меара, тонкая резьба обвивала чашу сплошной прихотливой лентой. И напиток был другой, слаще и крепче, кажется, даже с толикой спиртного. Ну, той штуки, что живет в пиве и умеет здорово веселить, когда ее в тебе скапливается достаточно много.

Оторвавшись от края чаши, я поглядел в глаза Ульфенору и зачем-то сказал:

– Мне бы действительно не хотелось, чтобы вы ушли навсегда, хоринги. Мир станет без вас скучнее и тусклее. Возвращайтесь, даже если это будет вам дорого стоить.

Ульфенор не ответил. Он пристально смотрел в небо, где гасли самые яркие из звезд, растворяясь в густой синеве меарского дня.

Хоринги остались у костра, бросающего в небо яркие стремительные искры. Путь Старших – это путь Старших, он лишь ненадолго совпал с моим. Мы договорились о союзе, и пора было расходиться. До Каменного леса, до светлой У-Наринны, которая всех рассудит. Кстати, почему светлая? Ведь мы идем в Ночь.

Наверное, потому, что даже Ночи не под силу погрузить во тьму колдовской Каменный лес.

Меня даже накормили в дорогу – еда хорингов, как и все у них, была необычной. Очень сытной и ни на что не похожей. Я простился со всеми, отвесив вежливый поклон, и ушел к горам. Ульфенор подарил мне узкий клинок, с украшенной крохотными топазами рукояткой. Он был меньше гурунарских метательных ножей и легче, а от совершенности работы неведомого мастера просто захватывало дух. Я с сожалением вернул его Ульфенору.

– Старший, я польщен подарком. Но на пересвете я стану вулхом, а звери не носят ни одежды, ни оружия.

– Ты перестал быть только зверем во время Четтана, Моран. Думаю, ты отыщешь способ сохранить до следующего пересвета и одежду, и этот клинок. Возьми его. Это дар мира, а дары никогда не возвращают прежним хозяевам. Удачи тебе… и до встречи в У-Наринне, какой бы она ни получилась.

– Спасибо, Ульфенор. До встречи.

Я пристроил клинок на поясе и направился на запад, ломая голову, как облегчить вулху непосильную на первый взгляд задачу: сохранить одежду и подарок хорингов до завтрашнего синего дня. Разве что увязать все в плащ, свернуть на манер тюка и тащить в зубах целый день. Неудобно, конечно, зато в У-Наринне пригодится. Так и сделаю, пожалуй.

Я обернулся только один раз – когда отдалился на пять сотен шагов. Хоринги сидели вокруг костра, только самый молодой из них, по имени Халимор, стоя глядел мне вослед.

Теперь я знал: ему едва исполнилось шестьдесят семь кругов. Он был втрое старше меня и действительно совсем юн по меркам хорингов.

Местность все ощутимее поднималась. Еще снизу, из долины, я увидел, что чуть выше по пологому склону начинается лес. Вскоре я вступил в него. Раскидистые деревья с широкими листьями напоминали дубы, огромные дубы, каких предостаточно росло и сразу за Юбеном, и в южных пущах, за Гурунаром. Замысловатые камни, торчащие из земли, продолжали попадаться, но реже, чем прежде. Под сенью деревьев было сумрачно, лиловые тени загадочно таились в зарослях и под камнями. Слежавшаяся подстилка поглощала звук шагов. Впрочем, я умел ходить по лесу не хуже вулха.

Хотя, чего там, хуже, конечно. Но для человека – очень даже неплохо.

Я забирался все выше и выше. В просветы между ветвями, я иногда разглядывал долину, оставшуюся внизу. Видно было далеко, но мешала сизая дневная дымка, похожая на пересветный туман у реки. Полюбовавшись, я шел дальше по склону. Огибал редкие обломки скал. И размышлял.

Как там госпожа Тури? Где она? Как знать, вдруг совсем недалеко от меня? Не может же ее путь так сильно отличаться от моего? Впрочем, тут можно гадать сколько угодно, а истина все равно отсидится в норе.

Пища и питье хорингов придали мне столько сил, что я ни разу не отдыхал до самого вечера. Меар проделал обычный дневной путь по небу, пройдя у меня над головой, и величаво уполз за горы. Сразу стало темнее, но мне ведь и темнота не помеха, не то что дневная тень от гор в лесу. Мир сразу стал другим; под каждым кустом зашевелились призрачные силуэты, замирая всякий раз, когда я бросал на них внимательный взгляд, и принимающиеся шевелиться вновь, едва я отводил глаза в сторону. Обычная игра воображения, то, от чего закоренелый горожанин сходит с ума в лесу. Хвала небу, я горожанином так и не стал, хоть и провел в городах уйму времени.

Когда тени налились темно-фиолетовым, я остановился и сбросил одежду. Завернул куртку, рубашку и сапожки в плащ, а нож хорингов тщательно спрятал в складках одежды. Завернув все это, я затянул складки плаща горловым шнурком. Получилось очень похоже на дорожный мешок. Потом концы шнурка связал колечком и подергал для верности. Вышло вполне крепко.

Ну что, вулх? Придется тащить тебе этот тюк, хоть тресни. До самой У-Наринны, которая уже рядом.

Мне казалось, что идти осталось совсем немного. Возможно, туда доберется еще завтрашний, послепересветный вулх. Если ничего не задержит в пути. Например, Стражи Каменного леса. Пять вех мы с Тури миновали, но кто их знает, Стражей. Неизвестно даже, каких именно.

С детства не люблю Стражей.

С востока, из мглы над долиной, вставал Четтан, возвещая о начале четырнадцатого красного дня пути к У-Наринне. Моран покорно отошел во мрак, велев вулху не двигаться с места до самого своего возвращения. Вулх послушно завилял хвостом. Сначала призрачным, а потом и настоящим, когда превращение завершилось.

Немногим восточнее восемь хорингов, все-таки просидевшие на одном месте весь синий день, погасили костер, тщательно засыпали пепелище землей и прикрыли дерном, а потом быстро и бесшумно направились вверх по еле заметному склону, к границе лиственного леса. Шли они, отклоняясь вправо, к северу и скоро сошли со следа анхайра Морана.

Ведь путь к У-Наринне у каждого свой.

ГЛАВА 27 Меар, день тринадцатый, Четтан, день четырнадцатый

Превращение свершилось. Я приняла звериный облик. И осталась собой. Я с наслаждением потянулась гибким карсьим телом, выгнув спину и встопорщив хвост – в точности, как потягивается домашняя кошка, проснувшись в теплом уголке близ очага. И устремила взгляд на восток.

Голубое зарево восходящего Меара осветило уже полнеба. Огромный шар солнца величаво поднимался из-под земли – ярко-синий, нестерпимо сверкающий. Легкие голубоватые облачка над самым горизонтом, похожие на лепестки незабудок, вспыхнули и запылали синим призрачным огнем.

Я смотрела, и не могла оторваться. Не было для меня прекраснее зрелища в мире, чем долгожданный синий восход.

Меар оттолкнулся от горизонта и всплыл над равниной. Я отвела взгляд, потому что на слепящее солнце стало невозможно смотреть. Синий день начался.

Впервые в жизни я встретила восход Меара в полном сознании. Наверное, через день-другой я привыкну. Наверное, через круг-другой я смогу бросить мимолетный взгляд на встающее синее солнце, и отвернуться. Но сейчас мне хотелось скакать и вопить от восторга.

Так я и сделала.

Восседающий на жеребце Корняга ошалело взирал на то, как я с громким мяуканьем подпрыгиваю высоко в воздух, ловлю лапой собственный хвост, кувыркаюсь и катаюсь по земле. В конце концов я запыхалась и уселась привести себя в порядок. Рыжая шерсть оказалась изрядно пыльной. Хорошо, что мое карсье тело прекрасно умело вылизываться.

– Ты хорошо себя чувствуешь, госпожа Тури? – осторожно поинтересовался корневик.

Я возмущенно фыркнула. Пенек безмозглый! Неужели ему непонятно, что чело… в смысле оборотень радуется? Коню вот, например, понятно. Ветер смотрел на меня понимающе и даже одобрительно. Впрочем, Корняга сейчас должен чувствовать себя вроде как старшим и ответственным. Чувство ответственности здорово мешает понимать простые радости.

Я выплюнула щекочущие язык шерстинки и как можно выразительнее кивнула головой – дескать, хорошо. Лучше не бывает. И подняла правую переднюю лапу, указывая пеньку направление. Человеческий жест в зверином теле показался мне забавным до глупости.

По-карсьи взмахнув хвостом – «за мной!» – я длинными прыжками помчалась вперед.

Меарское утро было прохладным. Равнина послушно стелилась мне под лапы. Я развлекалась тем, что читала написанные на каменистой почве запахи. Следы живых существ, которые пробегали здесь до меня. Вот след прыгучего суслика. Вот – равнинного зайца. А вот… Тьма! Я шарахнулась в сторону. Чуткий нюх вовремя предупредил меня, что под камнем кроется гнездо земляных ос.

Ощущения звериного тела уже успели стать для меня привычными. В теле карсы я больше полагалась на нюх и меньше – на зрение. Вместо того чтобы тянуться к кинжалу, пускала в ход когти. Вместо того чтобы потрогать предмет рукой, склоняла к нему морду с чувствительными усами. Но суть моего поведения не менялась, менялся лишь способ действия.

Я бежала вперед, изредка бросая взгляд через плечо – не отстают ли Ветер с Корнягой. Верный жеребец послушно следовал за мной. Легкий пенек подпрыгивал на седле, цепляясь корнями за упряжь и отчаянно пытаясь хранить важный вид. Я мысленно улыбнулась.

Меар взбирался по небосклону, заливая мир ярким, пронзительно-синим светом своих лучей. Но ярче Меара, ярче обоих солнц, вместе взятых, сияла впереди У-Наринна. Сияла магическим светом, который не дано разглядеть обычному существу, – но я теперь видела магию столь же отчетливо, как предметы материального мира. И чуяла ее неописуемый, ни на что не похожий запах.

У-Наринна источала в мир магическое сияние. Но она не принадлежала миру, она была вне его, выше его… Как Солнечные Близнецы – только по-иному… Трудно думать, когда нет слов. Можно сказать «иной», «не такой», «отличающийся» – и в результате не сказать ничего. Интересно, придумывал ли кто-нибудь до меня слова, которых мне так не хватает?

Мысли мои струились неторопливо. Они ничуть не походили на тот сумбур, который творился у меня в голове каких-нибудь пару суток назад. Я обрела равновесие и была готова действовать.

Хотела бы я знать, как чувствует себя Одинец. Я коротко вздохнула на бегу. Мне не хватало присутствия анхайра. Вчера я смутно скучала по вулху, а сегодня то и дело ловила себя на том, что жду возгласа: «Хэй, Тури! Иди сюда, киса!» и ласкового касания человеческой руки.

Темное небо! Хорошо бы постранствовать по миру с Одинцом и Корнягой, когда не нужно будет никуда спешить – просто так, без особой цели. Для собственного удовольствия. Интересно, согласится ли Одинец? И хотя жаль, что нам с анхайром не встретиться в человеческих телах до следующих Смутных дней, лучшего спутника я не знаю. Вот только Ветра чародей нам наверняка не отдаст. Я бы на его месте не отдала. Второго такого коня под солнцами нет. Ну да ладно, если не спешить, то можно путешествовать и на обычном коне. И даже пешком.

Когда Меар добрался до верхней точки своего небесного пути, впереди показался лес. Я обрадовалась. Во-первых, я просто люблю лес. Во-вторых, синий день вообще прохладнее красного, а сегодня еще с самого пересвета дул резкий, порывистый ветер. Он холодил мне бока и топорщил шерсть на спине. В лесу должно быть тише и теплее.

Я оглянулась на приунывшего жеребца. Вот кто терпеть не может лес! Если бы мир был сплошной равниной, вороной Ветер был бы счастлив безмерно. Он мчался бы по ней вперед и вперед, не возвращаясь и не оглядываясь. Я присмотрелась к деревянному седоку Ветра и фыркнула в усы.

Скособочившись в седле, но продолжая крепко держаться за него всеми корешками, Корняга спал. Даже не спал, а дрых самым бессовестным образом. Свесив ветки и разинув дупло. Похоже было, что он даже слегка похрапывает.

Но когда мы оказались на лесной опушке, корневик мгновенно проснулся.

– Хороший лес, – проскрипел он, осматриваясь по сторонам.

Лес был светлый. Здесь росли только лиственные деревья – ольха, клен, дуб, береза, многодрев. Ни сосен, ни игольников, ни терх. Негустой подлесок состоял из молодой поросли тех же деревьев. Кустарника в этом лесу тоже не было. Лес казался ухоженным, и в то же время было ясно, что ни хоринги, ни тем более люди к этому рук не прикладывали.

Может быть, здесь, в преддверии У-Наринны, деревья сами растут так особенно… по-хорошему, что ли? Опять не нахожу слов.

Мы медленно шли вперед, пока нам не встретился ручей. Я красноречиво уселась на берегу в знак того, что здесь мы сделаем привал. Но Ветер остановился бы и без меня. Жеребец склонил морду к воде, и Корняга, кряхтя, сполз у него со спины.

Я тоже подошла к ручью, чтобы напиться. В воде ощущался слабый привкус магии. Наверное, поблизости от У-Наринны магией пропитано все – и земля, и воздух, и вода.

Каменный лес был совсем близко. Если поспешить, я буду там завтра четтанским утром. А если не торопиться, то к четтанскому вечеру.

Что же мне делать? Можно продолжать двигаться вперед шагом. В зверином теле я не могу управлять Ветром, а сам он по лесу быстрее не пойдет. А можно остановиться здесь до меарского вечера, а после пересвета нагнать упущенное. Как будет лучше?

Я задумалась. А придя в себя, с удивлением обнаружила, что яростно точу когти о подвернувшийся дубовый пень, так что щепки летят. Корняга на всякий случай спрятался за Ветра и посматривал на меня с опаской. Да, интересно выглядит на карсий лад моя привычка в задумчивости подрезать ножом ногти!

Я отвернулась от ободранного пня. Для начала оставлю-ка я Корнягу с Ветром отдохнуть у ручья, а сама пойду на охоту. Оставить их вполне можно – вороной сумеет себя защитить, а пенек – позвать меня на помощь. А мне надо, наверное, чего-нибудь съесть. В смысле кого-нибудь. Потому что магия – магией, но тело надо кормить, даже если оно и не особенно просит. И если с магией нужно осторожничать, чтобы ее не оказалось слишком много, то жратвы для меня слишком много не бывает. Проверено. Видать, сколько оборотень ни съест, все излишки заберет превращение на пересвете.

Тьма! Как бы теперь объяснить Корняге, чтобы они ждали меня здесь? Кажется, знаю.

Я выбрала ровное место и принялась рыть яму. Как и следовало ожидать, любопытный пенек тотчас высунулся из-за коня.

– Что ты делаешь?

Я, разумеется, промолчала.

Корняга подобрался поближе и заглянул в яму. Я мигом ухватила его зубами за ветку и, придерживая лапой, стащила вниз.

– Ой-ей! – заорал корневик, трепыхаясь у меня в зубах, как рыбешка. – Куда? За что?

Я молча придавила его левой лапой, а правой стала нагребать землю ему на корни.

– Н-не надо… – неуверенно скрипнул Корняга.

Я свирепо глянула на него и приподняла губу, обнажая клыки.

– Хорошо! – быстро сказал пенек. – Надо, значит, надо. Если очень надо, я могу даже сам закопаться. Закопаться?

Я покачала головой.

– А-а! Ты хочешь, чтобы я остался и ждал тебя здесь! – догадался Корняга. – Так бы сразу и сказала… Ой!

Терпение у меня иссякло. Я все-таки сдержала обещание, данное еще в лесу близ Слезы Великана. Корняга схлопотал по корням. Увесистой карсьей лапой.

Как только я оказалась в лесу одна, лес неуловимо изменился. Слышнее стали шумы и шорохи. Отчетливее – запахи. Я полностью перешла к звериному восприятию мира. Исчезло понятие времени. Стало неважным расстояние. Я воспринимала окружающее целиком, слитно, а не дробя картину на части, как это делают люди.

Лес вокруг меня жил своей жизнью. И все живые существа в нем делились на охотников и добычу.

Я была охотницей. Я бесшумно скользила среди деревьев, сливаясь с фоном. Меня безошибочно вела вперед сладкая струя запаха. Так сладко пахнет только добыча.

Лесные козы паслись на большой поляне. Шесть взрослых коз и десяток козлят. Я притаилась за стволом многодрева, не рискуя двинуться дальше, чтобы не спугнуть их. До сих пор они меня не почуяли. Может быть, влезть на дерево и спрыгнуть на стадо сверху? Я подняла взгляд.

Одна из толстых ветвей многодрева действительно протянулась в сторону поляны. И там, над головами коз, изготовился к прыжку хищник. Огромный зверь, чья рыжая шерсть в свете Меара казалась темно-серебристой. Карса. Наши взгляды встретились, и я отвела глаза.

Что ж, значит, это не моя охота. Я здесь гостья. Нужно уважать чужие обычаи. Но все же я медлила уходить.

Рыжий зверь прыгнул. Он приземлился на все четыре лапы точно посреди стада и одним ударом могучей лапы свернул шею козленку. Испуганные козы с диким блеянием шарахнулись прочь, но хищник не собирался их преследовать. Он взял убитого козленка в зубы, мягкими шагами подошел ко мне и положил добычу у моих лап.

Хозяин леса давал понять, что я – желанная гостья.

Я мурлыкнула. И склонила голову, чтобы обнюхать добычу. Самец карсы отступил на шаг.

Добрые джерхи! Я вдруг растерялась. Это глупо и странно звучит, но я еще никогда не ела сырого мяса. Конечно, я помнила кур, кроликов и прочую живность, которой я питалась синими днями и за двадцать с лишним кругов сожрала немерено. Но воспоминания были окрашены уверенностью зверя. Карса, которая задумывается над тем, можно ли есть сырое мясо, – это бред почище говорящих пеньков. Пока я по синим дням честно ощущала себя зверем, я и не задумывалась. Как не задумывается человек над тем же кроликом, только разделанным и приготовленным.

Но сейчас я задумалась.

Рыжий нетерпеливо взрыкнул. Мол, что случилось? Плохое мясо?

Я – не карса. Я – мадхет. Не зверь и не человек. И никогда не была ни тем, ни другим. Хотя красную половину жизни считала себя человеком, а синюю – зверем. Но все это было давно. Прошлое осталось по ту сторону Юбена. Прежняя я, расколотая на две половины, умерла. И теперь новой мне придется решать, что для меня приемлемо, а что – нет. Звери едят сырое мясо, люди не едят. А я… я могу выбрать такой образ действий, какой нравится мне. И ни человеческие, ни звериные законы для меня не писаны.

А если и писаны кем-то законы для оборотней, то я их пока не знаю.

Ну?

Я лизнула окровавленную шерсть козленка. Кровь была горячей и солоновато-пряной. И я отбросила сомнения. В конце концов, чтобы решить, какой из двух вариантов поведения выбрать, нужно попробовать оба. Сильным ударом лапы я вспорола козленку бок.

…Хорошо еще, что человек и карса – оба хищники. Хоть здесь мне не нужно делать выбор.

Я подняла взгляд на гостеприимного хозяина и призывно заурчала. Раздели со мной трапезу, рыжий хищник! Я благодарю тебя за угощение и принимаю его.

Когда я вернулась к ручью, где меня ждали Корняга и Ветер, среди деревьев уже сгустились синие сумерки. Весь остаток меарского дня мы с самцом карсы провели вместе. Преимущественно валяясь на полянке после сытного обеда.

Наверное, мой рыжий знакомец был не совсем обычным зверем. В этом лесу трудно было быть обычным зверем. Сказывалось влияние магии, растворенной в воде и воздухе. Рыжий понимал, что я – не вполне карса. Больше, чем карса. Иная. Мне даже почти удалось объяснить ему, куда я иду и зачем.

Мне было в его обществе и хорошо, и странно. Одновременно уютно и тревожно. Он слишком напоминал того рыжего зверя, которого когда-то любила Тури-карса. Любила любовью равных. Как зверь – зверя.

А вот Тури-человеку не довелось полюбить человека. Из всех мужчин, которые оказывались в постели рыжей девчонки, ни один не оставил заметного следа в ее душе. В моей душе. Наверное, это и к лучшему.

Теперь, когда я осознала себя мадхетом, я больше не стану искать в людях того, чего в них нет. Буду любить или не любить их такими, какие они есть. Как, впрочем, и зверей.

Рыжий звал меня вернуться сюда, в лес, когда для карс настанет сезон любви – по человеческому счету, вскоре после синего урожая. Как говорят люди, он сделал мне недвусмысленное предложение, хотя и не облек его в слова. Он видел во мне не вполне карсу, но вполне женщину. То есть самку карсы. То есть…

Ну, в общем, я вежливо отказалась. Сказала, что подумаю, и все такое. То, что женщина обычно говорит мужчине, когда не хочет его обидеть, но и согласиться не намерена. Только, понятное дело, сказала не словами. А рыжий все равно обиделся. Как любой мужчина, который получил отказ даже в самой вежливой форме.

Тьма! Звери, люди… Где же разница? И есть ли она вообще?!

И неужели мне теперь, будучи последовательной, придется отказывать и всем самцам человеческой породы? Ждать – или разыскивать – такого же, как я, то есть оборотня, причем именно мадхета. А с человеком – ни-ни. Чушь какая!

Тогда почему я отказала рыжему хищнику?

Я задумчиво почесала за ухом лапой. Задней.

Ладно. Любовь – это одно, постель – другое, а до синего урожая еще далеко. Может быть, я и вернусь в этот лес.

Но сначала надо побывать в У-Наринне. Выжить. И победить.

Я вдруг почувствовала прилив сил и уверенности. Ведь мы дошли до Каменного леса! Как ни трудно было, а дошли. Почти. А раз дошли – значит, сумеем выжить. И вырвать победу у соперников. Конечно, будет трудно. Нечеловечески трудно. Но ведь мы и есть нелюди. А там, где интересно, не может быть легко.

Как говаривал Унди Мышатник, упокой его Тьма, самое вкусное молоко у бодливой коровы.

Я не видела, как взошел Четтан. Деревья закрывали все, кроме клочка неба над головой. Небо было лиловым.

Я тихонько заурчала и потерлась боком о ствол старой березы. Рыжие шерстинки остались на шероховатой, посеревшей от времени коре.

Невидимый за лесом Четтан медленно поднимался над горизонтом. На западе медленно сползал под землю Меар. Небо в просветах крон меняло цвет. Из него постепенно уходила синева, а взамен оно наливалось вишневой спелостью. Когда Меар почти целиком скрылся за краем мира, в небе четтанского утра остался лишь легкий оттенок голубизны.

Жар превращения растекся по моим жилам. Мне сделалось зябко. Желудок подскочил к горлу мерзким комком. Перед глазами заколыхалась душная муть. Я вцепилась когтями в землю. Внутри меня с противным пощелкиванием зашевелились ребра. Тьма! Хуже всего, когда меняются кости… Последним распрямился позвоночник, и я поднялась с четверенек. Ноги почти не дрожали, и сердце уже билось ровно.

Боль.

Превращение – это боль. Неописуемая и всепоглощающая. Но боль по-настоящему страшна тем, что означает смерть или увечье. Я же на пересвете не умирала, я рождалась заново. Здоровой и невредимой. И мое новое, цельное «я» больше не стремилось погасить сознание, ускользнуть от боли и ужаса превращения в темноту.

Хвала богам, которые создали меня оборотнем. И спасибо тому, кто подтолкнул меня на путь в У-Наринну. Слышишь, Лю? Вместе с памятью синих дней ко мне пришло и воспоминание о том, как погиб Беш. Я вспомнила неопрятного старика, который двигался с быстротой оборотня и говорил со мной на языке карс. И крошечного котенка карсы, который невесть как оказался под ножами людей. Рыжий котенок был таким же беззащитным, как тот полосатый кошачий малыш, погибший девять кругов назад от ножа Сишара. И моя преданность Хозяину рухнула под стремлением уберечь и защитить кроху от людей.

Но откуда вдруг взялся рыжий котенок? Убивая Беша, я об этом не думала.

Зато теперь я отчетливо понимала – без магии тут не обошлось. А значит, это было делом рук чародея. Скорее всего Лю. Кому еще нужно было, чтобы я осталась бездомной? И готова была бежать куда угодно – хоть к джерху в зубы, хоть в Каменный лес, – прежде чем в Айетоте начнется охота на оборотня. На меня. Останься жив Беш, и я не пошла бы в У-Наринну. Не поверила бы обещанию Лю вернуть мне память меарских дней, будь он хоть четырежды чародей, и отмахнулась бы от него.

Слышишь, Лю? Это действительно ты подстроил смерть Беша? Прежняя Тури попыталась бы убить тебя за это. Сегодня, накануне Ночи и в преддверии У-Наринны, я нынешняя говорю тебе «спасибо».

«Не стоит благодарности», – ехидно прозвучало у меня в мыслях. И снова настала внутренняя тишина.

Тьма тебе в печенку, колдун. Ну до чего же ядовитый старикашка! Я обнаружила, что улыбаюсь.

– Доброе утро, госпожа! – радостно приветствовал меня Корняга. – С превращеньицем!

– Доброе, – отозвалась я. – И я сегодня добрая, так что по корням не получишь. Но если еще когда-нибудь ляпнешь мне после пересвета про «превращеньице» – ох и влетит тебе! Долго потом будешь сучья пересчитывать.

– За что? – надулся корневик. – Я же хотел как лучше! Вот Моран тоже всегда…

– Кто? – заинтересовалась я.

– А? Что ты говоришь? – Корняга вдруг скоропостижно оглох.

Я шагнула к нему. Надо полагать, на моем лице было написано, что доброта моя не беспредельна. Пенек замахал на меня ветками.

– Скажу, скажу! Только не трогай! Ты меня и так вчера поцарапала. А у меня еще ожоги от вампиров корой не затянулись! Все меня обижают, никто не любит…

– Я тебя люблю, – сурово сказала я. – Живо рассказывай, кто такой этот Моран. Не то опять поцарапаю. Любя.

– Да Одинец же, – скрипуче вздохнул Корняга. – Его по-другому еще Мораном зовут. Только он почему-то не хотел, чтобы ты знала. Беда мне с вами! Теперь еще и Одинец по стволу накостыляет. И чего вы, оборотни, такие беспокойные?

– Жизнь у нас такая, – сказала я.

Значит, у Одинца есть еще одно имя. Моран. Имя как имя, и почему он не хотел мне его говорить? Я пожала плечами. Какая мне, собственно, разница? Может быть, анхайр считал Мораном свое человеческое воплощение, а вулха всегда называл Одинцом. А может, побоялся доверить мне настоящее имя, отделался прозвищем? Ну и дурак же он тогда! За время совместного пути мы с анхайром успели узнать внутреннюю суть друг друга. А путешествие во Тьму за ушедшими половинками наших душ связало нас нитью, которую теперь не разорвать никогда. Если бы я захотела причинить вред Одинцу, мне не стало бы помехой незнание истинного имени.

Но разве я смогу пожелать вреда серому брату? Немыслимо.

Впрочем, Моран назвался Одинцом давно, еще до моста через каньон и землетрясения. Тогда он мог опасаться меня. А потом просто забыл сказать мне свое человеческое имя. Лопух потому что. И урод.

Я вздохнула и потянулась к двумеху за одеждой и сапогами.

А вот у меня только одно имя. Беш Душегуб, мой бывший Хозяин (сразу три имени!), пытался называть меня-карсу не Тури, а как-то иначе. Кажется, Висса. Но я откликалась только на имя Тури. Может быть, потому, что так звал меня Унди Мышатник. И красным днем, и синим.

Кстати, если уж интересоваться именами: почему у старого пьяницы Унди было такое прозвище – Мышатник? С мышами он на моей памяти дела не имел и вообще терпеть их не мог. Наверное, потому, что у всякого знающего Унди складывалось впечатление, что Мышатник постоянно занят какими-то своими делами. Кропотливыми и неприметными, как мышиная возня.

Я привычным движением подтянула ремни, поправила гурунарские ножи в наручах и ласково потрепала Ветра по холке. Жеребец всхрапнул и потянулся губами к моей руке. Эх… Скоро мы расстанемся, мой верный конь. Сегодня – последний день, когда ты несешь меня на могучей спине. Я собралась вскочить в седло и уже протянула руку пеньку, чтобы он взобрался ко мне на плечо. Но в последний миг остановилась и подозрительно глянула на Корнягу.

Пенек топтался на месте, растопырив сучки и путаясь в собственных корнях. Глазки-ягодки он зажмурил. Похоже было, что у корневика происходит внутренняя борьба.

– Что с тобой? – удивилась я.

Корняга открыл глаза. Кажется, одно из стремлений одержало верх. Вот только не знаю, какое именно.

– Ничего, – скрипнул он. – Ну-у… потом скажу. Ладно?

– Ладно, – согласилась я. – Поехали.

Четтанское утро уже вступило в свои права. В кронах дубов и кленов чирикали и щебетали птицы. Красные лучи пронизывали листву деревьев и падали на землю, рисуя причудливый узор из пятен света и тени. Крошечные бабочки-однодневки порхали в теплых лучах. Их крылышки сверкали, точно усыпанные алмазной пыльцой.

Но я не особенно засматривалась по сторонам. Тем более что светлый лиственный лес не таил никаких диковин. Он был приветливым, здесь царили спокойствие и порядок, здесь хотелось остановиться и отдохнуть душой. Но я торопилась дальше.

До У-Наринны оставалось лишь несколько часов пути.

Вперед, Ветер! Вперед!

Местность то повышалась, то понижалась. Нам то и дело приходилось пересекать неглубокие овраги, склоны которых поросли орешником. Если не считать орешника по оврагам, лес стал почти сплошь дубовым. Другие деревья встречались все реже и постепенно исчезли. Остались лишь могучие дубы-великаны с кряжистыми стволами и разлапистыми кронами, да подрастающие им на смену молодые стройные дубки.

Вскоре на нашей дороге стали попадаться камни. Камни были светлыми и странно розовели в свете Четтана. Они торчали из опавшей листвы прошлого круга, как вымытые дождями черепа. Несколько раз я вздрагивала – мне казалось, что вот это наверняка человеческий череп. Но каждый очередной череп оказывался камнем с круглой макушкой.

Затем среди деревьев замаячили светлые каменные столбы. Сходство с костями осталось, только теперь камни напоминали части скелета чудовищного зверя. Причудливо изогнутые, в человеческий рост высотой, они словно бы росли из земли наравне с деревьями.

Мы въехали в Каменный лес.

Четтанский день шел к полудню.

Овраги кончились. Теперь местность пошла в гору. Дубняк стал редеть, а каменных столбов становилось все больше. Под копытами коня вместо желудей захрустел каменный щебень.

Подъем, поначалу пологий, делался все круче. Дубы исчезли. Повсюду, куда ни глянь, возвышались каменные столбы разной высоты и формы. Камень преимущественно был тот же самый, светлый, как кость, однако встречались темно-серые и даже черные монолиты. Я остановила коня у каменной колонны, похожей на вычурный подсвечник, и спешилась.

Дальше я пойду одна.

Я бережно достала из двумеха окованные серебром ножны и пристегнула к поясу. Ножны показались мне неожиданно тяжелыми, тяжелее обыкновенного. Они легли на бедро так, словно внутри них был меч. Неужели я ощутила присутствие Опережающего? Здравствуй, магический меч! Здравствуй, древний клинок!

Далекий звон металла ответил моим мыслям.

Я вспомнила, как пели стальную песнь клинки возрожденного Железного поля. И потянулась к железной шишечке, в которую Страж Руд превратил смертоносный шипастый цветок. Подарок Стража я непременно возьму с собой в У-Наринну.

И еще один подарок может мне пригодиться. Я взяла в руки овальную деревянную шкатулку, которую получила от корневиков. На торжественном празднестве по случаю свершившегося пророчества, когда выяснилось, что награды за Корнягу я не хочу, старейший пень преподнес мне эту шкатулку. Со словами, что, если открыть ее в трудный момент, может стать легче. А если просто так – то шкатулка окажется пустой. Я проверила. Внутри действительно ничего не было. Ну, трудные моменты нас в У-Наринне ждут наверняка, так что будет случай проверить и обещание старейшины насчет «станет легче».

Мои пальцы наткнулись на какие-то веревочки. Я вытащила ту самую штуку, которой Одинец сбил вампира, – костяное кольцо с веревочками и шариками. Тьма! Так я толком и не поняла, что это такое. Возьму, пожалуй. Вдруг анхайру именно эта хреновина нужна позарез?

Цветок, шкатулку и кольцо с веревочками я сложила в оружейную сумку. Туда же отправился дренгертский арбалет и стрелы к нему. Вторую сумку, заплечную, я свернула и положила в первую – для Одинца. Метательные ножи были при мне, хадасский кинжал – тоже. Все? Все. Я перекинула сумку через плечо.

Корняга грустно взирал со спины Ветра на мои сборы. Я протянула ему руку.

– До свидания, друг Корняга. Надеюсь, скоро встретимся. А если нет – не поминай лихом.

Пенек коснулся корнями моей руки.

– Знаешь, Тури, – проскрипел он, – я ведь тоже, как Моран, только свое прозвище назвал. Не сердись, ладно? Ты ведь меня тогда другом не считала. Люди меня Корнягой кличут, да. А настоящее имя мне – Скри.

Корневик умолк. А у меня не нашлось слов. Я погладила его по корням. Доброе прикосновение понятно всем – человеку, пеньку, зверю. Безмолвная фраза: «Ты хороший, я с тобой дружу».

– Возвращайся, – негромко скрипнул пенек. – Я тебе уже говорил когда-то и повторяю: возвращайся. Я буду ждать вас. Удачи!

Я улыбнулась ему и свернула из пальцев дулю, как следует делать, когда тебе пожелали удачи.

– До свидания, друг Скри, – сказала я.

Корневик с некоторым усилием скрутил из корней ответную дулю. И ухмыльнулся щербатым дуплецом.

Я шагнула к Ветру, обняла его за шею и долго гладила лошадиную морду. У меня было странное предчувствие, что я больше не увижу вороного жеребца. Нет, я не чуяла его близкой смерти – но что-то подсказывало мне, что магический конь изменится. Такого Ветра, каким я его знаю, больше не будет. На прощание я поцеловала его в теплый нос.

– Прощай, Ветер!

Жеребец звонко заржал.

Каменный лес откликнулся дробным, как перестук камешков, эхом.

Я сделала шаг вперед, к У-Наринне.

Смутные дни! Вот и настал тот миг, когда счет пути к У-Наринне пошел на шаги.

На первый взгляд казалось, что столбы Каменного леса расположены в беспорядке. Но стоило мне двинуться вперед, и я ощутила некий подспудный ритм в чередовании колонн. В голове сама собой возникла тихая шепчущая музыка. Одна и та же фраза повторялась снова и снова, как шорох набегающих на берег волн.

Интересно, как выглядит Каменный лес с магической точки зрения? Я осторожно прибегла к внутреннему взгляду. Хвала богам, что у меня хватило ума сделать это осторожно!

Каменный лес сверкал, будто стеклянный. Очертания столбов были сглаженными, словно их действительно облили горячим стеклом, – а дождавшись, когда застынет и сделается прозрачным первый слой, повторили это еще несколько раз. Каждый слой рождал внутри прозрачной оболочки зеркальные блики. Все вокруг вспыхивало то красным, то синим, то золотым; переливалось перламутром и жидким серебром. Каменный лес, как зеркало, отражал сияние У-Наринны.

Между колоннами плавно скользили темные тени. В видимом мире их не было; они были заметны только магическому зрению. Стражи Каменного леса плавностью движений и неожиданными резкими разворотами напомнили мне больших хищных рыб. Ни один из них не подплывал ко мне ближе, чем на расстояние протянутой руки. Я не интересовала Стражей; они признали во мне Идущую и пропускали сквозь Каменный лес.

Но я хорошо представляла, как эти хищные тени набрасываются на того, кто пришел сюда без соблюдения правил. Как они быстро и сосредоточенно рвут на части живое тело, и через десяток мгновений на землю с сухим стуком падает скелет. А Стражи возвращаются к скольжению в магическом пространстве. Не подвластные ни времени, ни чувствам.

Колонны неожиданно расступились, и передо мной оказался крутой склон. Я смотрела на мир одновременно и магическим, и обычным зрением. В этот момент я испытала головокружительную двойственность чувств. Глаза говорили мне, что впереди – каменистая осыпь, ведущая вверх, на горное плато. Внутренний взгляд столь же уверенно сообщал, что склон ведет в никуда. Где-то там, наверху, ослепительно сияет магическое Солнце миров, священная У-Наринна. Но меня отделяет от нее полоса пустоты. А мой мир заканчивается на верхней границе каменистого склона.

– Т-темное небо! – выдохнула я.

Я все равно пойду вперед. Даже если путь ведет за край мира и пролегает через пустоту. Я временно погасила магическое зрение.

Четтан клонился к вечеру. Привычный красный свет родного солнца ободрил меня. Я поправила сумку за плечом и стала взбираться по склону.

Дорога вверх по осыпи заняла у меня примерно четверть часа. Сапоги скользили, и мелкие камешки сыпались у меня из-под ног. Приходилось внимательно смотреть, куда ступаешь. Я подняла взгляд, только когда подъем закончился.

Передо мной расстилалось большое ровное плато. На западе за ним рисовались силуэты холмов. А в центре плато высилась усеченная пирамида из черного камня, окруженная тройным кольцом дольменов.

У-Наринна.

Позабыв обо всем, я завороженно шагнула вперед.

Внешнее кольцо вертикальных каменных глыб, поверх которых лежали такие же, только горизонтальные, представилась мне цепью арок. Таких же точно, как та арка, через которую мы бежали от землетрясения. Как я теперь понимаю, бежали в другой мир. Неужели каждая из этих арок ведет в свой мир? Или даже в несколько миров? Потому что миров много, но У-Наринна одна.

За пару шагов до ближайшей арки меня остановила невидимая стена. Понятно. Проход откроется только в урочный час. С наступлением Ночи.

Я с усилием отвела взгляд от каменного хоровода, за которым виднелась массивная глыба Трона, и осмотрелась. Джерхи в доме! Почему, кроме меня, здесь никого нет? Неужели я пришла первой? Не может быть.

Я задействовала внутреннее зрение. И чуть не завопила от неожиданности. Прямо на меня двигалось чудовищное создание, которое больше всего напоминало ожившую гору. Лапищи у него были сжаты в кулаки величиной с кузнечный молот. Кошмарное существо шагнуло ко мне… и прошло сквозь меня. Это был бесплотный призрак. Я шумно выдохнула. Ох, не хотелось бы повстречаться с ним во плоти.

Если в видимом мире плато казалось пустынным, то в магическом пространстве было не протолкнуться. Призраки людей, хорингов и совершенно незнакомых мне существ поднимались на плато и двигались к У-Наринне, проходя сквозь другие призраки и не замечая их.

Я поняла, что вижу одновременно всех, кто когда-либо приходил сюда. В прошлые Смутные дни, и позапрошлые, и позапозапрошлые… Бесконечная вереница времен предстала передо мной в зримых образах.

И вдруг на краю обрыва мелькнула знакомая фигура. Я бросилась в ту сторону, боясь не разглядеть. Но призраки шли медленно, и я успела.

Да, я не ошиблась. Это был Унди Мышатник. Он шагал тяжело, опираясь на сучковатый посох. Вот он остановился и повернулся к своему спутнику, губы его зашевелились… жаль, что я не слышу слов. Идущая впереди Унди женщина оглянулась, тряхнув рыжей гривой. Мне показались смутно знакомыми упрямая складка ее губ и настойчивый взгляд… Джерх на динне! Тьма и Тьма, это же я!

Я с размаху уселась на землю, больно стукнувшись задницей. Потому что ноги меня не держали. Это что же, Тьма, получается?

Во-первых, я увидела будущее. Значит, окружающие меня призраки принадлежат всем временам, а не только прошедшим. Во-вторых, судя по увиденному, я доживу по меньшей мере до следующих Смутных дней. А самое главное – Унди жив! Жив старина Мышатник, не упокоила его Тьма. Правду мне говорило чутье. Уж и не знаю, как Унди сумел выкрутиться, потому что умер он всерьез и по-настоящему… впрочем, я по пути в У-Наринну тоже однажды умерла – а вот живу. Ладно, если Унди захочет рассказать, как ему это удалось, расскажет при встрече. Хорошо знать наверняка, что эта встреча будет!

Рыжеволосая женщина о чем-то спросила Унди. И я неожиданно поняла, с какими словами будущая я обратилась – обращусь – к Мышатнику: «Тебе помочь, Ильгор?»

Ильгор! Так вот что сказал мне Унди, расставаясь надолго. До этой минуты я думала, что навсегда. Он назвал мне свое имя!

Одинец – Моран. Корняга – Скри. Унди – Ильгор. Оказывается, до сих пор я знала их всех под прозвищами. И вот настало время истинных имен. У-Наринна безжалостно смела внешнюю шелуху, обнажая суть.

Негромкий смех прозвучал у меня за плечом. Еще один призрак? Но почему я его слышу, тогда как остальные беззвучны?

Я обернулась, вставая с земли. Лю-чародей протянул мне руку, и я невольно ухватилась за нее. Крепкий рывок поднял меня на ноги. Чародей не был призраком. И все же его фигура странно расплывалась у меня перед глазами. Как будто несколько картин накладывались одна на другую.

– Лю? – Я не вполне верила своим чувствам.

– Можешь звать меня Ассангом, – сказал чародей. Его голос звучал глухо, словно в тумане. – Раз уж ты ищешь соответствия имен… Ассанг – это тоже я.

– Тоже? Что значит – тоже?

Чародей досадливо вздохнул.

– Можешь задать мне один вопрос. Только один. Тебе до наступления Ночи еще нужно отыскать Морана. А я присоединюсь к вам на закате Четтана. Ну?

Д-джерхи! Один вопрос? Думай, голова, – косичку заплету…

Как учил меня хоринг Винор – да примет его душу мир, что за Тьмой, – надо определить, какой из вопросов самый важный. Что для меня сейчас важнее всего?

Важно знать, каков на самом деле тот, с кем я вскоре буду драться плечом к плечу. Кто он мне – равнодушный наниматель? Или друг? Я посмотрела на Лю-чародея… на Ассанга:

– Зачем тебе Трон? Что ты хочешь изменить в мире?

Ассанг на мгновение задержался с ответом.

– Хочу, чтобы стало меньше глупости, – негромко сказал он. – И меньше жестокости. Впрочем, это одно и то же. Хочу проложить новые дороги для тех, кто готов стать Идущим…

Чародей неожиданно ухмыльнулся и закончил:

– …и начистить рожу Седраксу!

Я не сдержалась и фыркнула. Почему-то последняя фраза вызвала у меня наибольшее доверие. Наверное, сказалось воспитание, полученное в доме Беша. Но остальные мысли чародея мне тоже понравились. Я открыла рот, чтобы сказать об этом Лю-Ассангу, – только его здесь уже не было. Я тихо выругалась.

Что ж, ответ на свой вопрос я получила. Пора искать Одинца.

В толчее призраков, спешащих к У-Наринне из всех времен и миров, трудно было опознать существо из «здесь и сейчас». Я пригасила внутренний взгляд.

Оказывается, пока я разглядывала нездешние сущности, Четтан успел спрятаться за холмы. На плато легла тень. Вот-вот она сгустится до сумерек, вслед за которыми придет Ночь.

Хэй, Одинец! Или как там тебя – Моран? Отзовись, вулх! Где ты, анхайр?

Не знаю, был ли это ответ вулха или только мое воображение, но мне явственно послышался вой. Кто-то, очень похожий на вулха, протяжно взвыл за краем осыпи, к северу от меня. Взвыл и умолк. Я поспешила туда.

Вулх сидел под большой серой скалой, грустный и одинокий. Я только сейчас поняла, как сильно соскучилась по нему за эти дни. Серьезные размышления тотчас вылетели у меня из головы.

– Одинец! Вот ты где!

Серый зверь вскочил с места и бросился ко мне. Я не устояла на ногах, и мы покатились по каменному крошеву. Вулх лизнул меня в щеку. Потом в другую. Потом в нос. Я со смехом оттолкнула его:

– Да хватит тебе лизаться. У-ух, зверюга! И где тебя джерхи водили?

На несколько мгновений я забыла обо всем. Осталась только радость встречи. Но мир напомнил нам о себе. Далеко за холмами на западе Четтан соскользнул за горизонт. Сумерки стремительно густели.

В вышине над нами прозвучало негромкое мелодичное созвучие. Я запрокинула голову и увидела крылатые тени на фоне медленно проступающих звезд. Раскинув крылья, в небе парили демоны, и песня, исполненная счастья и печали, лилась в мир.

В мир пришла Ночь.

Анхайр взвыл. Отступив на шаг, я сочувственно наблюдала за превращением. Все части тела оборотня меняли форму одновременно, и только глаза изменились раньше, чем морда вулха стала человеческим лицом. Ничтожную долю секунды я видела затуманенные болью глаза человека на морде зверя. А потом превращение завершилось.

Одинец поднялся с четверенек. И тотчас упал на колени, разбрасывая руками землю. Он выкопал из-под каменного бока скалы сверток с одеждой, торопливо натянул штаны, рубаху, сапоги. В руке у него блеснул незнакомый острый кинжал.

– Ну, Тури – начнем! – В голосе Одинца прозвучало мрачное веселье.

Опережающий! Я быстро отцепила ножны и перебросила анхайру.

– Лови!

Мечом Одинец владеет лучше меня. Против правды не попрешь. Я выхватила из сумки арбалет.

– Ну – двинули? – Одинец шагнул к осыпи.

И я вдруг поняла, что наш путь закончился. Мы пришли в Ночь.

Теперь нас ждет битва. Страшный и краткий бой. Страшный, потому что страшны наши противники. Краткий, потому что коротка Ночь.

– Погоди! – выкрикнула я. – Потом будет некогда…

Анхайр понял меня. И потянулся навстречу. Я прижалась к нему, отводя в сторону взведенный арбалет, и постаралась вложить в поцелуй все, что было между нами несказанного. И скорее всего останется таковым. Губы Морана оказались неожиданно мягкими. А колючая щетина на подбородке и щеках ободрала мне кожу.

– А теперь – пошли!

Я рванулась вверх по склону. Ошейник сдавил мне горло, словно удавка.

Тьма и демоны!

Я выполнила уговор с чародеем. Я сдержала слово и пришла в У-Наринну. И обещанная Лю память досталась мне.

А теперь…

Моя левая рука сама нащупала застежку.

Я понимала, что скорее всего делаю глупость. Что ошейники, которые верно служили нам по дороге, могут пригодиться и здесь. Но я не могла поступить иначе.

Договор выполнен. Я свободна.

Замысловатая застежка расстегнулась от первого же прикосновения. Я сорвала ошейник и швырнула его на землю.

ГЛАВА 28 Четтан, день четырнадцатый

Еще не утихла привычная боль во всем теле, как сознание возвратилось ко мне. Вулха я чувствовал совсем рядом, словно мы соприкасались боками. Звериное тело послушно отозвалось на мой беззвучный клич. Я, анхайр Моран, находился в зверином теле, и тело повиновалось мне точно так же, как и человеческое.

Боль стремительно отступала – превращение завершилось. Густо-синие меарские тени постепенно наливались темным пурпуром: Четтан вступал в свои права, а здесь, у самой горной гряды, влияние спрятавшегося Меара почти не чувствовалось.

Я огляделся. Лес словно подрос – ведь вулх ниже человека. И торчащие из земли щербатые обломки скал стали выше. Мир обрушил на меня лавину запахов, до превращения не различимых, и наполнился сотнями звуков, значительных и пустячных.

Хорошо, что власть над телом вулха и память просыпаются не в одночасье, а постепенно, в течение многих дней. Вряд ли бы человек выдержал такое резкое перемещение из мира зрения в мир запахов и звуков. А я постепенно привык. То есть запахи и звуки по-прежнему ошеломляли меня, но я уже знал о них и был готов к их приходу.

Мой плащ, например, свернутый в походный клубок, пах хорингами, человеком и дымом, помимо совершенно обычных запахов кожи, ткани и пыли. Изнутри слабо доносилась тонкая и выразительная струйка железа – несомненно, давал о себе знать подаренный хорингами нож.

Ткнув носом этот клубок, я подхватил его зубами за кольцо и поднял. Надо же, какой легкий! Я ожидал, что ноша окажется тяжелее. Единственная неожиданность – во рту сразу же стала скапливаться слюна. Но спустя некоторое время я привык.

Сжимая в зубах людскую поклажу, я потрусил вверх по склону.

Я не заботился об осторожности, и листья прошлого круга вкрадчиво шуршали у меня под лапами. Тело вулха безошибочно находило удобную дорогу меж деревьев и редких скал, которые, впрочем, постепенно стали попадаться чаще. Невольно я снова предался размышлениям, благо лес был светел, красноват и чист. Я пытался свести воедино разрозненные мысли, воспоминания, догадки и – возможно – домыслы. Почему-то ни Лю, ни хоринги не открыли мне истины об У-Наринне и пути к ней, а значит, снова придется доходить до очевидных другому вещей своим умом, набивая синяки и шишки, но зато и приобретая ценный опыт, который, конечно, еще не раз послужит нам с Тури в этой жизни. Пусть и недолгой, с точки зрения хорингов. Но другой у нас все равно нет.

Итак, начнем с самого начала и попытаемся представить события последнего времени в целом.

Некий маг Ассанг, не человек, но оборотень, правда, и не анхайр, и не мадхет, ведающий о приближении Смутных дней, начинает готовить поход в У-Наринну. Для чего-то ему нужны еще двое оборотней, и он в маске Лю-чародея заключает сделку сначала с Тури-карсой, а потом со мной. Или наоборот. В оплату он сулит память о днях зверя и власть над звериным телом. Понятно, что мы с Тури соглашаемся.

Другой маг, человек Седракс, предварительно уничтоживший множество предполагаемых соперников, тоже способных отправиться в Каменный лес, собирает свою команду – из магов. Их больше, чем двое, я видел троих плюс сам Седракс – итого, по меньшей мере четверо. Они идут в У-Наринну сами по себе и время от времени продолжают строить козни соперникам.

Почти истребленные хоринги в преддверии Смутных дней предпринимают последнюю попытку вернуть былое могущество или хотя бы отвоевать место под Близнецами. Маг-хоринг по имени Ульфенор во главе семи не то учеников, не то просто соратников отправляется в путь, но почему-то втайне от своего народа.

Другой хоринг, тот, что помоложе, Иланд, тоже решает отправиться в путь и собирает свой отряд. Эти в пути сталкиваются со мной и Тури, принимают нас за посланцев Седракса и пытаются уничтожить, отобрав предварительно некие магические предметы, но их постигает неудача: оборотни показывают зубы, и трое из отряда Иланда, включая самого предводителя, гибнут.

Вот первое слабое место, неувязка, на первый взгляд мелкая, но все же мозолящая взгляд.

Седракс – человек. В его команде наверняка тоже люди. Иланд знал, что мы с Тури оборотни. И тем не менее решил, что мы из свиты Седракса. Значит… Значит, в свите Седракса могут быть другие оборотни. Надо это запомнить.

Оставшиеся пятеро хорингов из отряда Иланда мстят за смерть товарищей, но магия Лю-Ассанга не позволяет нам уйти во Тьму и возвращает на дорогу к У-Наринне. Двое из пяти тоже находят смерть в схватке со мной и Тури.

Еще один факт, на который стоит обратить внимание: оба отряда хорингов первоначально насчитывали по восемь Идущих-в-Ночь. Отряд Ульфенора цел, из отряда Иланда в живых осталось трое, и неизвестно, где они. Мне кажется, рановато их сбрасывать со счетов. Значит, снова запомним.

Вулх опустил на землю свернутую ношу, отдохнул недолго, перехватил ее поудобнее и продолжил равномерный бег под гору. Скал встречалось с каждым часом все больше, и очертания их становились все причудливее, а цвет все больше приближался к белому, словно кость. Сходство с торчащими из почвы костями заставляло вулха прижимать уши – тот, чей скелет занесло за много кругов землей, был просто огромен и внушал трепет и уважение.

Дальше. Как только Ульфенор узнает, что мы с Тури к Седраксу не имеем ни малейшего отношения, все враждебные действия против нас со стороны хорингов тотчас прекращаются. Более того, нас даже берут под защиту от нападения Аншана, мага из свиты Седракса, опытного охотника на оборотней.

Смысл этого поступка мне совершенно ясен: Ульфенор рассчитывает, что если мы и не расправимся с Седраксом и его людьми, то хотя бы потреплем его отряд и ослабим. Не можем же мы, два оборотня, прошедших через множество коварных ловушек и напастей на пути в У-Наринну, умереть, не захватив попутно во Тьму парочку-другую приспешников Седракса? Точно ведь захватим. Тем самым упростив задачу Ульфенора и его хорингов и волей-неволей повышая их шансы в борьбе с Седраксом.

Я уж не говорю, что кое-что, безусловно, сделает и Лю-Ассанг. И тогда у восьмерки хорингов точно появятся шансы на победу у Трона. А это означает возрождение его расы. И одновременно ограничит бурное расселение людей. Я, оборотень, этому был бы только рад.

Вот только с одним я не согласен категорически. Не желаю я уходить во Тьму, даже прихватив во Тьму нескольких магов Седракса. Не желаю, и все тут. И для Тури не желаю такой участи. Поэтому я вчера к хорингам и наведался.

Отчего-то я верил, что оборотни и хоринги сумеют ужиться бок о бок в любом мире и не будут друг другу помехой. Осталась самая малость – сокрушить Седракса. А вот как совершить это – я не имел ни малейшего понятия.

Точно так же, как ничего не знал о том, идет ли в Ночь еще кто-нибудь. А такую возможность тоже не стоит сбрасывать со счетов. То, что я с ними за четырнадцать синих и красных дней не сталкивался, еще ничего не значит. Я ведь уже говорил, что путь в Каменный лес у каждого свой. Нужно только пройти по нему, а там, как говорят хоринги, светлая У-Наринна всех рассудит.

И я прибавил шагу. Местные птицы с удивлением провожали крупного вулха, несущего в пасти что-то странное. Перепархивали с ветки на ветку и стрекотали что-то удивленное. Вулх не обращал на них внимания.

Меж тем лес редел и скоро стал сходить на нет, а пологий подъем вскоре перешел в крутую каменистую осыпь. Скалы уже не напоминали гигантские скелеты – больше они походили на творения сумасшедшего скульптора, собранные в одном месте и увеличенные в десятки раз. Камешки сползали вниз по склону у меня под лапами. А я упрямо карабкался наверх. И наконец, осыпь привела меня на обширное плоское плато. Западнее плато к небу вздымались высоченные горные пики, увенчанные пухлыми снежными шапками, но они были очень далекими. Настолько далекими, что таяли в зыбкой дымке.

Шагах в пятидесяти от края осыпи высилось множество камней-колонн, но это были не дикие бесформенные скалы. Эти камни были обработаны людьми. Или теми, кто жил в нашем мире до людей. Грубо отесанные столбы стояли парами, а сверху на каждой паре покоился горизонтально уложенный блок, чуть меньший по размерам. Пары образовывали неровное кольцо; внутри кольца виднелся следующий ряд дольменов. Что возвышалось в самом центре У-Наринны, мне с высоты роста вулха было плохо видно. Но я догадывался, что там Трон. Правда, еще не знал, как он выглядит.

Полуденный Четтан висел над Каменным лесом, роняя красноватый свет на древние глыбы. Камень был черным с блестящими вкраплениями, которые ловили лучи Четтана и отражали их тысячами багровых искр. Все вокруг пропиталось магией, меня даже скрутило на секунду, вывернуло наизнанку – и отпустило.

И никаких Стражей. Вообще никого. Вулх повел носом, робко переступая с лапы на лапу у крайних дольменов. Никого. Похоже, я поспел в У-Наринну первым.

Я подумал, что хорошо бы пошнырять тут, рассмотреть, что к чему. Вдруг понадобится в тяжелый момент – знание никогда не бывает лишним, учил меня Унди Мышатник, упокой Тьма его нетрезвую душу, и я имел все основания доверять его словам.

Но что-то не пускало меня в У-Наринну. Я топтался перед рукотворной аркой из трех глыб и не мог пройти сквозь нее. Меня не пускали, тихо, почти неслышно шепча в душу: «Не время…» Не смог прошмыгнуть я и между двумя соседними арками. Каменный лес был заперт. Как городские ворота перед нашествием варваров.

Что ж… Если нельзя войти, посмотрим, что творится в окрестностях.

Я проворно спустился с осыпи и поискал укромное место. В косую расщелину приметной, похожей на вставшего на дыбы вильта, скалы я спрятал свою одежду, сапожки и хорингский нож, а трещину засыпал сухими листьями и мелкой каменной крошкой. Работать звериными лапами было до отвращения неудобно, и вулх виновато шмыгнул куда-то в темный угол сознания, но я поспешил успокоить его. Разве виноват серый брат, что магия создала его зверем?

В общем, пока я управился, с человека семь потов сошло бы, вулх же устало свесил набок влажный язык. Зато пасть теперь свободна, и пересвет, точнее, короткую Ночь, теперь не придется встречать одетым только в кожаный ошейник и с пустыми руками.

И я осторожно потрусил вдоль осыпи, хоронясь меж скал и под редкими деревьями. Вот здесь малый рост вулха был очень удобен, а на четырех лапах проскальзывать в малейшие щели получалось весьма ловко. Вулх воспрянул после закапывания одежды и старался, как мог, и у него все, от поисков удобной дороги до толкования звуков и запахов, получалось лучше, чем получилось бы у Морана-человека. Звуки и запахи у вулха связывались чаще не со зрительной картинкой, а со вкусом. Из чего я заключил, что серый брат все, что чуял и слышал, сперва пробовал на зуб, а потом уж рассматривал, если не помогало.

Нечто забавное в подобном отношении к окружающему миру присутствовало, и я мысленно потрепал вулха по загривку. Немедленно ощутив прикосновение невидимой руки.

«Привыкай, привыкай, Моран. Теперь тебе каждый день придется становиться вулхом и пробовать на зуб все, что встретится на пути. Удачи тебе…»

Я замер. Кто это? Кто посмел коснуться моих мыслей? Лю?

Я долго прислушивался. Никого. Коснувшийся моих мыслей исчез, не оставив и слабенького следа. Вскоре я уже стал сомневаться, а было ли это? Или мне просто почудилось?

Не знаю. Я продолжил путь вокруг плато. Магия стекала из Каменного леса вниз по склону и растворялась в лесу. Потоки ее были прихотливы, как бегущие с гор ручьи, и точно так же они то переполнялись, то мелели. Здесь было столько магической силы, что сразу становилось ясно, почему все маги стремятся именно сюда. Куда же еще?

Мало-помалу я прошел четверть окружности У-Наринны и при этом никого не встретил. Только птицы перекликались ниже, в лесу, а сюда и они не решались прилетать. Не поэтому ли они провожали меня сегодня возмущенным щебетом? Мол, вулх идет в Каменный лес, совсем стыд потерял, наглости набрался, священное место потревожить посмел…

М-да. Так я скоро каждому дереву припишу какие-нибудь мысли, словно душой и мыслями наделены все без исключения. Ведь по сути я сейчас – исключение из исключений. Мало того что оборотень, так еще и сохраняющий память.

Я продолжал красться вдоль осыпи, никого не встречая, и понемногу впадал в растерянность. Неужели я поспел к цели первым? Раньше Седракса, хорингов, Лю, еще невесть кого?

«Хорошо бы, – подумал я рассеянно, – чтоб все они опоздали… Ну по крайней мере Седракс».

Слабое прикосновение магии к мыслям вновь насторожило меня. Тьма, да кто это все время пытается меня нащупать? Может, попробовать взглянуть вокруг себя мысленно? Магически? Вдруг получится что?

И я попробовал. Мир слабо дрогнул и наполнился красками. Наполнился голубоватым сиянием, наполнился красноватым свечением… Словно прошел сквозь гигантскую радугу. И я наконец увидел невдалеке чью-то стоянку. Стоянку первых встреченных мною соперников, пришедших к У-Наринне. Их силуэты были темны и расплывчаты, словно на самом деле я видел только фантомов, и что более всего огорчило вулха, к запахам пустого леса новых вовсе не прибавилось. Я мог полагаться только на зрение и слух. Но Морану, человеку, это как раз было вполне привычно.

И я осторожно стал подкрадываться к стоянке.

Семеро людей в косматых шкурах сидели на камнях, передавая по кругу полупустой бурдюк. Отхлебнувший протягивал бурдюк соседу и ненадолго замирал, безжизненно глядя перед собой.

М-да. Здесь, пожалуй, я разговоров не дождусь. И послушать нечего. Хотелось все-таки знать – что за люди? Откуда?

Я миновал эту стоянку и сразу же вышел к следующей. Тут легкий мороз прогулялся у меня под серой шерстью. Потому что я увидел четверку призраков. Я так и не понял – бесплотны ли они были на самом деле, или только казались такими. Серые, не то сотканные из мрака, не то просто из невзрачной материи плащи покрывали их с головы до пят. Под низко надвинутыми капюшонами тоже царила тьма, только две тусклые серо-синие точки слабо светились в кромешном непроницаемом мраке. Взгляд этих жутких глаз обращал кровь в моих жилах в кристаллы колючего льда.

Один из призраков заметил меня, как я ни крылся, вытянул в мою сторону руку и глухо произнес два неразборчивых слова. Остальные обернулись, глядя на меня. Я замер на полусогнутых лапах, пригвожденный к месту, словно краб под острогой на мелководье. Ближайший ко мне призрак вдруг подобрал с земли короткую палку и ловко швырнул в меня. Я до того испугался, что не успел увернуться, и сжался в ожидании удара.

Палка прошла сквозь меня, не причинив ни малейшего вреда, словно я, она или мы оба были фантомами. Опять фантомами – ничего другого я придумать не сумел. А призраки негромко заперхали, словно смеялись. Ну да, напугали глупого оборотня до полусмерти. Отчего бы не посмеяться?

Отчего-то во мне укрепилась уверенность, что эти четверо не впервые пришли к У-Наринне. Только, кажется, им до сих пор не везло у Трона. И слава добрым диннам!

Я решительно шмыгнул мимо стоянки призраков. И тут же столкнулся с ходячей горой, угрюмо бредущей сквозь лес, и на пути походя, с ленцой, крушащей небольшие скалы громадным, с пивную бочку, кулаком.

И снова я замер, ошеломленный. Гора была размером с дом и напоминала кряжистый гигантский пончик, стоящий на паре толстых колонноподобных ног и обладающий парой мускулистых ручищ. Вместо головы – слабо выраженный горбик, на котором красным пылали сразу три круглых глаза. Пончик был землисто-бурого цвета.

Все три глаза уставились на меня, и, скажу вам, до дрожи в лапах неприятная это штука – взгляд трех огненных глаз!

Бурая гора сердито взмахнула лапой… и снова лапа прошла сквозь меня, словно сквозь сгусток тумана. На этот раз я почти не испугался. Под низкое ворчание я проскользнул мимо этого создания, причем частично прошел сквозь его мощную лапу. Без всяких усилий.

Выходит, что, прибегнув к магическому зрению, я могу видеть всех, кто пришел в У-Наринну. Но никак не могу с ними схватиться. Почему? Почему, Тьма поперек? Чтоб мы не сцепились раньше времени, что ли? Или просто магическое зрение показывает мне тех, кто собрался не совсем здесь? Или не совсем сейчас? Или и то и другое вместе?

Я вздрогнул. Тьма! Если так, то я могу видеть всех, кто ходил в У-Наринну от начала времен! Магов древности, хорингов, Предтеч, наконец! Тьма и Тьма!

Но время все-таки шло. Ночь приближалась. И я заспешил по кругу, стремясь увидеть больше. Когда у меня случится такая возможность? Боюсь, что никогда больше.

Почти сразу я наткнулся на сидящих у костра хорингов. Они одновременно взглянули на меня. А я тотчас узнал Ульфенора… но не он был предводителем восьмерки. Другой хоринг, с печатью кругов на челе и печальным взглядом, вел эту команду. И я уверился в мысли, что вижу то, что происходило много кругов назад. Вулх бесшумно протек мимо.

Буквально через несколько шагов я встретил другой костер, вокруг которого сидело одиннадцать хорингов. Ульфенор, Роэн, Халимор… Уж Халимор-то точно впервые в окрестностях У-Наринны, как и я. Значит, это та восьмерка, с которой я вчера заключил союз. Плюс еще трое хорингов… Которые убили нас с Тури после Сунарры. Остатки восьмерки Иланда.

Мельком взглянув на меня, Ульфенор возобновил прерванную речь, обращаясь как раз к этой троице.

– …просто не успел. Да и как было предупредить дом Иланда и дом Тинаэла? Слать гонцов? Кого-нибудь из восьмерки – невозможно, а кого-нибудь другого – глупо.

– Я понимаю, Ульфенор, – скорбно сказал один из троицы. – Теперь понимаю. Но ведь Иланда и остальных не вернуть.

– Не вернуть, – согласился Ульфенор. – И все же они погибли не зря.

– А зачем жить нам, если Иланд погиб? – горько возразил тот же хоринг.

Ульфенор прищурился.

– К Трону должны прорваться восемь хорингов. А нас теперь одиннадцать. Даже если кто-нибудь погибнет – один, двое или трое, – у нас все еще будут сохраняться шансы на успех. Понимаешь, Тил?

– Но ведь, если бы здесь было две восьмерки, шансов стало бы еще больше!

Ульфенор вздохнул.

– Но так не случилось. А значит, попытаемся извлечь максимум из того, что получилось. Я уже поведал тебе о союзе с оборотнями.

Ульфенор коротким отрывистым жестом указал на меня. Все – Тил, Ганион, Роэн, Халимор – все хоринги взглянули на стоящего в отдалении вулха, меня то есть.

– И я верю в их искренность, – добавил предводитель хорингов.

Тил переглянулся с двумя товарищами.

– Ладно, Ульфенор. Мы будем рядом с твоей восьмеркой. Да и могло ли случиться иначе?

– Нет, – сказал Ульфенор уверенно. – Не могло. Кстати, ты знаешь, что отряд хоргов тоже здесь?

– Хоргов? – Тил даже побледнел. – Здесь?

Ульфенор горестно покачал головой.

– Великие Близнецы! И как Иланд рассчитывал победить? Не зная ничего ни о ком? Я не понимаю его умом. Хотя понимаю сердцем.

– Ульфенор, – жалобно протянул третий хоринг из отряда Иланда. – Ну почему ты его не предупредил?

В глазах вожака хорингов вспыхнул немой гнев пополам с сожалением. Даже почти бессмертным не под силу исправить прошлое.

Я очнулся и миновал стоянку хорингов. Значит, их обязательно должно быть восемь у Трона. Почему, разрази меня Тьма?

А еще я узнал, что у хорингов есть заклятые враги – хорги. Кто они и как выглядят, осталось загадкой. Но Тил так выразительно отреагировал на упоминание о них, что я сразу понял: хоринги и хорги все равно что оборотни и Чистые братья. Готовы друг другу в глотку вцепиться всегда и везде, и примирение между ними невозможно. Как между водой и огнем.

Однако что-то часто я сегодня Тьму поминаю. Будто пытаюсь ее призвать поскорее. На миг вернувшись к обычному зрению, я убедился, что Четтан еще только начал склоняться к горам, и вернулся в мир призраков.

Десяток шагов – и я заметил меж стволов продолговатые головастые силуэты. Много, несколько десятков. Е-мое, да это же вильты! Разинув от удивления пасть, я попятился. Нет, нет, не может быть. Разве что я вижу будущее – возможно, вильты когда-нибудь и дорастут до похода в Каменный лес.

Крупные вильты-воины шныряли по осыпи вверх-вниз, и наверху, пытаясь пробраться меж дольменов. Понятно, ничего у них не выходило. Внизу собралось несколько толмачей; они деловито шевелили усами в немом вильтском разговоре.

Ну их к джерхам, этих вильтов! Я был бы совсем не против, если бы с ними не столкнулся там, в У-Наринне. Пусть это останется в будущем… А до следующих Смутных дней я все равно не доживу.

Около дюжины крылатых, размером с собаку, созданий промелькнуло совсем рядом. Я запомнил лишь крючковатые носы-клювы, большие немигающие глаза и короткие топорики в лапах. Люди-птицы перепархивали с ветки на ветку, с дерева на скалу, двигаясь то вверх, то вниз, как бы плавными скачками, отчего походили на больших ленивых блох. Они скрылись из виду так же неожиданно, как и появились.

Вулх проводил их взглядом… В смысле, я провел их взглядом, обежал совещающихся вильтов-толмачей и направился дальше.

Стоянка людей. Обычных людей, озабоченных близким сражением и близкой Ночью. Не до бродячих вулхов им было, и я просто миновал их, смутно ощущая их тревогу и страх перед будущим.

Эти не жильцы, подумалось мне. Чувствовалась в них обреченность, а с таким настроем в У-Наринну лучше не соваться.

Интересно, почему я так в этом уверен?

Но это святая правда, я чувствовал.

Потом я наткнулся на созданий, которые могли бы получиться из вулха и Морана, смешанных в равной пропорции. От человека в них была привычка ходить на двух ногах, привычка носить одежду и руки, приспособленные для работы. От вулха – покрытое шерстью, правда не слишком густой, тело и совершенно звериная голова. Только в пасти нет и следа клыков – все зубы одинаковы, как у фырканов. Зверолюди, взрыкивая, переговаривались и все время шевелили ушами. Завидев меня, они задержались и долго тыкали в меня пальцами – я заметил, что на руках у них было по четыре пальца.

Ни враждебности, ни дружелюбия они не проявляли, просто глазели на меня и переговаривались. Ни слова, конечно, я не понял. С чего бы?

Добрая динна! И откуда только приперлось у к У-Наринне столько разных существ? Впрочем, если я вижу прошлое и будущее… Тогда удивляться не стоит. Главное, распознать настоящее.

И я продолжил путь. Вскоре я вновь наткнулся на людей, а поскольку облюбовали они небольшую полянку, сумел подкрасться незамеченным. Люди не показались мне напуганными или озабоченными, скорее напротив – показались веселыми и беззаботными. Словно не на пороге Каменного леса все это происходило и не накануне Ночи, а где-нибудь за Дренгертом, в Чайковой пуще. Кто-то рассказывал знакомую байку о двух охотниках и уже дошел до места, где охотники наткнулись на логово старых хитрющих лис.

– И вот, значит, глядит он в нору, а там, понятно, темно, как у джерха в заднице. Подсветить бы, думает, и говорит приятелю: «Зажги-ка, кум, факел!» Не видать, мол, ни хрена. А тот хлоп-хлоп лапой по пустой сумке, и отвечает жалобно: «Знаешь, кум, а огниво я тоже дома забыл!»

Дружный хохот сотряс полянку. О как! Этим, похоже, вообще чихать на предстоящую свалку. Хохочут, словно на прогулке. Я знал эту байку, там один охотник забыл все снаряжение, только не дома, а у жены второго. И второй, вернувшись домой, начинает все это находить, а потом вправлять мозги хитрющей жене… В общем, история, от которой могли посмеяться лавочники или лесорубы, но мне она всегда казалась глупой. Я уже совсем решился идти дальше, но вдруг среди слушателей разглядел знакомое лицо Унди Мышатника.

Словно молния меня поразила. Унди? Здесь?

Я всмотрелся до рези в глазах. Несомненно, Унди. Только совсем молодой, борода погуще и седины в волосах совсем нет. Глаза сверкают… И рассказчика он не слушает. В себя погружен.

У меня перехватило дыхание. Так что же это получается? Если я вижу прошлое… значит, Унди – вовсе не человек? А кто? Маг, получается? Кто еще может жить так долго, чтоб застать не одну Ночь на своем веку? Ну, хоринг. Но ведь Унди не хоринг!

Значит, маг. Но почему тогда он позволил убить себя так глупо? Впрочем, что значит – глупо? Тури рассказывала, что он появился вдруг посреди пустынной улицы уже смертельно раненый, а убийцу его так никто и не увидел. И еще Тури назвала какое-то имя. Ил… Ин…

– Ильгор! – кто-то перебил рассказчика. Унди очнулся от раздумий и обернулся на голос.

– Чего?

– А кто там будет, у Трона, а? Из кого кишки выпускать придется? Интересно все-таки…

– Не знаю. – Унди пожал плечами. – Может быть, Дисли с братьями. Может быть, Касп или Ассанг будут. Хорингов я, кажется, видел. Из черноты наверняка кто-нибудь прорвется. Откуда мне знать?

Голос! Тьма, этот голос я ни с чьим не спутаю. Голос Унди Мышатника, моего учителя. Которого, похоже, звали еще и Ильгором. Вот что сказал он Тури перед смертью – свое имя. Возможно – истинное.

Но как он из мага, ходившего в У-Наринну, превратился в горького пьяницу, забывшего о чарах? Бродячего грамотея, зачем-то обучившего в числе прочих и двух оборотней? Меня и Тури?

Я вдруг запнулся на ровном месте. А не затем ли, джерх на динне, чтоб этих оборотней потом кто-нибудь мог послать в У-Наринну? Ведь даже если Унди-Ильгор потерял магическую силу, о приближении Смутных дней он не мог не знать. И готовить посланцев заранее…

Ну и ну. До каких же еще секретов я дойду на пути к Каменному лесу? Впрочем, путь уже заканчивается, и цель ясно видна впереди…

Унди уже перестали расспрашивать о предстоящем и вновь завели байку о двух охотниках (до чего же все-таки глупая байка!), а мне ничего не оставалось, как отправиться дальше. Я уже миновал больше половины окружности. Скоро вернусь к своему тайнику… Кстати, не встречу ли я здесь Тури? И если встречу – сможем ли мы коснуться друг друга, или до завтра останемся призраками? Эх, Смутные дни, что уже, похоже, наступили, сколько меня окружает загадок! И что очень печально – на большинство из них ответов я никогда не отыщу.

Не успел я пробежать и сотню шагов, как увидел еще одного трехглазого гиганта-пончика. Только этот был не землисто-бурым, а серым, как мышь, и глаза у него были синие, словно лесные озерца. А в остальном – родной брат. Те же могучие руки, те же колонноподобные ноги, та же незыблемая и всесокрушающая мощь, кроющаяся в каждом движении… Эх, попадись нам такой противник – я даже не знаю, как его одолеть!

Я видел еще много самых причудливых созданий. И много уже знакомых – людей, хорингов, магов… Кажется, видел даже оборотней. Не уверен… Но чутье меня редко подводит. Ну кем, скажите, пожалуйста, могут быть рыжая девчонка и здоровенный, больше меня, вулх, бредущие вверх по осыпи? Я не стал спрашивать. Некогда.

Четтан уже спрятался за горы. Скоро он зайдет, и с небес опустится Тьма. Я уверен – сегодня это будет именно та Тьма, ради которой к У-Наринне и ходят. Ночь, когда выяснится, кого будет любить наш мир ближайшие сотни кругов. И кому надлежит уйти в небытие. А кому прозябать на грани истребления.

Скалу, под которой я спрятал одежду, я заметил издали. Уже почти не обращая внимания на тени, что окружали Каменный лес, я приблизился к скале. Сел рядом. И вдруг подумал: а как в такой толчее я найду Тури? И как нас найдет Лю?

Не знаю. Найдет как-нибудь. К тому же исподволь пришла странная уверенность, что завтра посреди дольменов мы встретим только тех, кто шел в У-Наринну одновременно с нами. Тени былого и грядущего, которые я сумел разглядеть сегодня, так и останутся здесь, у самого подножия осыпи. А наверх поднимутся те, кто принадлежит настоящему. Затем, чтобы кому-то стало принадлежать и будущее тоже.

Страшно хочется, чтобы это были именно мы. А не Седракс… Кстати, его и его команды я так и не увидел. Хотя это вовсе не значит, что их нет где-нибудь рядом. Наверняка есть.

Но как позвать Лю? Не в голос ведь? Представляю, как это будет выглядеть со стороны. Сидящий у скалы вулх поднимет к подернутому красной пеленой небу и тоскливо завоет на всю округу: «Лю-у-у-у-у…»

И эхо ему ответит: «У-у-у-у…»

Что-то воображение у меня разыгралось!

Время тянулось на редкость медленно. Бродить у подножия осыпи пропала всякая охота, я просто сидел и ждал. Теперь мимо меня изредка кто-нибудь проходил: пара мохнатых толстяков, похожих телосложением на хозяина «Маленькой карсы». Толстяки были вооружены здоровенными алебардами и на меня едва взглянули.

Потом проскользнуло что-то длинное, как морской змей, и полупрозрачное. Быстро, я еле успел головой повести. Проскользнуло – и исчезло, не оставив после себя даже легкого дуновения. Вулх невольно попытался спрятаться за скалу, но я его турнул в угол потемнее. Извини, серый брат… ты лучше побудь в стороне. Это дела людей, значит, и расхлебывать все Морану. А ты спи.

Вулх, кажется, разрывался между желанием повиноваться и готовностью помочь мне в драке. Впрочем, в драке его звериная ловкость и привычки урожденного хищника-бойца действительно могут пригодиться.

Ну, ладно, серый брат, можешь не спать, но прячься пока за меня, ладно?

Вулх отчетливо завилял невидимым хвостом, отчего хвост настоящий тоже завертелся, словно волчок. Но все же тише, чем хвосты дренгертских псов, рожденных в неволе, в будке, в сарае и приговоренных к цепи самой судьбой.

– Вот ты где, Одинец! – Знакомый голос заставил меня подскочить и еще сильнее завертеть хвостом. Тури! Рыжая девчонка! Ты нашла меня!

Она подобралась бесшумно, и с подветренной стороны, поэтому я ее не учуял заранее. И вулх, несмотря на все мои недавние увещевания, словно пружиной подброшенный взвился в воздух, лапы его толкнули Тури в плечи, и она упала, а длинный розовый язык прогулялся по девичьему лицу. Я мог ее коснуться, мог! Тури вовсе не была похожа на бесплотный призрак, каких шаталось вокруг немало.

– Ну хватит, хватит. – Она лениво отпихивала меня в сторону. – Хватит лизаться, зверюга. Лучше расскажи, зачем ты уходил.

Я перестал лизаться с некоторым, надо сказать, сожалением. Причем сожаление исходило не только от вулха.

Расскажи! Интересно – как? Лучше бы сама рассказала – почему без Ветра, и где Корняга, и не повстречала ли Лю по дороге… И что вообще случилось за эти два красных и один синий день.

Тури была без двумеха, но с сумкой через плечо. К поясу она пристегнула ножны Опережающего и хадасский кинжал, а гурунарские ножички, к счастью, скрывались под рукавами курткоштанов. Да и в сумке, кажется, кое-что было припасено. И еще я разглядел знакомую выпуклость, до странности напоминающую бок моей шкатулки с самоцветами…

Она, кажется, обо всем догадалась и даже открыла рот, чтоб рассказать мне о своем пути, потому что поняла, что перед ней Моран вместе с вулхом, а не один вулх, но не успела.

Где-то за горами Четтан опустился за горизонт, и из мира ушел последний луч севшего Близнеца. Сумерки обернулись Тьмой.

Я взвыл, встречая пересветную боль, тело мое стало меняться, перемалывая кости и плоть, и на этот раз я прочувствовал все это от начала до конца, не проваливаясь в щадящее небытие. Счастье, что превращение было на удивление быстрым, куда более быстрым, чем мне всегда представлялось, иначе я сошел бы от боли с ума.

А потом боль отступила, и я, Моран, поднял голову. Пошатываясь, встал на ноги. А вокруг воцарилась Ночь.

Ночь. Тьма. Смутное время.

Говорить уже не оставалось времени. Я как мог быстро раскидал руками листья и рыхлую землю, развернул свой плащ, оделся и обулся, и обнажил хорингский клинок.

– Ну, Тури, – выдохнул я. – Начнем!

Она поняла меня с полуслова. Сдернула ножны и швырнула мне.

– Возьми! Ты мечник. А я…

Я покосился на нее, поймав ножны Опережающего. В руках у Тури уже пристроился арбалет, а на поясе – колчан.

– Ну! – сказал я, навешивая на себя одну из сумок, принесенных девушкой-карсой и нашаривая внутри свернутый ыплыкитет.

– Двинули?

– Погоди, – остановила меня Тури. – Может быть, у нас потом не хватит времени…

Ее поцелуй был жарким, как пламя в очаге, а рыжие волосы пахли дымом и ромашкой.

– А теперь – пошли! – Тури вскинула арбалет и рванулась вверх по склону. Я постарался не отстать. Одновременно, как две птицы в два окна, мы прошли в две соседние арки, пересекая границу внешнего круга дольменов.

Мы пришли в Ночь и пришли в Каменный лес. В Светлую, несмотря на Тьму, У-Наринну, которая всех рассудит.

ГЛАВА 29 Ночь

В мир пришла тьма. Только багровеющие отсветы в темных, прижавшихся к западному горизонту облаках говорили о том, что существует Четтан. И ничто, вообще ничто не напоминало о существовании Меара.

А среди звезд, становящихся с каждой секундой все ярче и колючее, носились крылатые тени, и Песня Ночи лилась с неба, как хрустальный дождь, и звонкое эхо металось меж дольменов, осыпая осколками звуков скалы Каменного леса.

Настало время Идущих.

Незримые Врата У-Наринны распахнулись.

Тури, отшвырнув ошейник, пролетела в створ дольмена и замерла.

Справа от нее, в соседний проход, ворвался Моран и застыл в нескольких шагах от рыжего мадхета, задумчиво, скорее по старой привычке, нежели по необходимости, раскручивая ыплыкитет.

И прямо между ними из мерцающего воздуха сконцентрировался чародей Лю, а перед его лицом медленно вращался золотистый знак неведомого алфавита.

– Круг первый, – сказал он неожиданно молодым и чистым голосом. – Приготовьтесь, братья.

У-Наринна освобождалась от фантомов прошлого и грядущего. Призраки таяли во тьме, уступая место тем, кто пришел к Трону сегодня.

Идущие вступали в круг через разные проходы, они пришли из разных миров, но у всех была одна цель, и все взгляды были обращены к центру круга. К Трону.

Ульфенор и его хоринги. Седракс во главе Одиннадцати. Трое из мира людей. Клан хоргов. Безымянный гигант, сотканный туманом, и его темный собрат-соперник. И другие, чьи имена и названия были неведомы Тури и Морану. Вот последний из Идущих, там, на дальней стороне круга, пересек границу между каменными глыбами. И наступила Ночь.

Тури быстро притронулась к рукаву чародея.

– Что дальше?

Лю не успел ответить. Моран вдруг издал совершенно звериное рычание и едва различимой в темноте серой тенью, совсем как вулх, метнулся влево. А из темноты ему навстречу качнулись лиловые балахоны – меч в правой руке, факел в левой.

– Чистые братья!.. – пораженно выдохнула Тури. Лицо ее неприятно исказилось, и, зашипев по-кошачьи, она прыгнула вслед за анхайром. В середине прыжка она еще успела на миг обернуться – в глазах был немой вопрос и даже капля сожаления, но рвущаяся наружу ненависть уже стирала все остальные чувства.

– Бей, – коротко и жестко сказал Лю и шагнул следом за Тури.

Чистых братьев внезапное нападение не застало врасплох. Они знали, куда пришли, и были готовы сразиться с любым противником. Высокий бородач, на груди которого холодно сверкала бриллиантовым крошевом круглая бляха Магистра, повелительно взмахнул факелом.

Лиловый отряд развернулся, насколько позволяли дольмены, охватывая нападающих плотным полукольцом.

Единственное, чего не ждали и не учли лиловые, – это звериной ненависти противника и бешеного напора атаки.

– За Храгги! – взревел Моран.

Движение его руки было похоже на жест ритуального вызова, но Морану давно было не до ритуалов. Да еще в стычке с Чистыми братьями. У него достало времени в этой жизни научиться ненавидеть лиловые балахоны. Тихий свист утонул в нахлынувшей ночи. Почти незаметный в хаотичном полете ыплыкитет опутал первого из Чистых братьев, отчего тот сразу стал похож на муху, угодившую в сеть к пауку. Бородач рухнул, хватая ртом воздух.

И тут же рука Морана скользнула за плечо, и ослепительной молнией сверкнул короткий меч – прямой и широкий, как древнее оружие хорингов, но с хадасской заточкой. Опережающий взвился над вторым из Чистых братьев и обрушился на него.

Меч разрубил шею и ключицу. Брызнула кровь. Чистый брат рухнул анхайру под ноги, как деревянная колода, а Моран уже занес клинок над следующим. Вверх Моран не глядел, привычный, что небо над схваткой всегда свободно. Здесь, в У-Наринне, даже это складывалось не так.

Меч на замахе задел за что-то податливое и живое, и липкий сгусток крови выплеснулся прямо на голову Морана. Большая птица с немигающими глазами выронила из лап топорик и рухнула, распадаясь на две части. Еще несколько крылатых силуэтов мелькнули над головами и пропали за дольменами. Сердитый клекот донесся издали. Наверное, это было обещание отомстить. Увернувшись от удара Чистого брата, Моран вновь вскинул меч, на этот раз покосившись вверх.

Зазвенело железо.

Тури, еще в прыжке взведя арбалет, выхватила из колчана толстую стрелу и наложила на тетиву. Стрела коротко свистнула в воздухе и вошла под всклокоченную и грязную бороду Чистого брата. Лиловый опрокинулся навзничь, смертный хрип рвался из пробитого горла.

Двое братьев тут же рванулись к Тури, но Моран, выбив меч у своего противника, злобно пнул его в пах и сразу с разворотом полоснул по спине одного из бегущих. Чистый брат протяжно взвыл. Его товарищ резко обернулся к анхайру, и тут ему под лопатку вонзилась следующая арбалетная стрела. А Тури снова вскинула арбалет.

Опережающий описал петлю над головой Морана и скрестился с мечом врага. Лязгнула сталь.

Магистр Чистых братьев вдруг оказался за спиной анхайра и протянул руки к его затылку, что-то тихо шепча. Лю мягко шагнул к Магистру, успев окинуть быстрым внимательным взглядом все, что происходит вокруг.

Во внешнем круге У-Наринны одновременно кипели несколько жарких схваток. Хоринги рубились на коротких мечах с приземистыми зверолюдьми. Зверолюди наседали, прикрываясь медными щитами. Их было больше, чем хорингов, и они бросались в атаку с не меньшей яростью, чем оборотни на Чистых братьев. Ульфенор, без меча, прикрываемый пятеркой хорингов, стоял неподвижно, и голубоватое сияние разгоралось в воздухе над ним.

Одиннадцать магов схлестнулись с отрядом людей.

Седракс не смотрел, как его спутники сноровисто крушат стрелков и мечников. Он ждал, пока младшие маги истребят слабого врага. Презрительная улыбка слегка искривила уголки его губ. Взгляд Седракса был обращен в центр У-Наринны. Туда, где высилась ступенчатая громада Трона, посеребренная светом звезд.

Лю замер напротив Магистра, шевеля губами и делая странные жесты. Магистр медленно пятился, короткими взмахами отметая что-то невидимое от своей груди. А над его плечами выросла серебристая паутина, чем-то немного напоминающая полупрозрачные, с прожилками, стрекозиные крылья. Воздух между магами неярко светился, и в нем бегали золотистые искорки. Направление их движения явно зависело от того, кто сейчас атакует, а кто защищается. От Магистра искры мчались часто, азартно и помногу. Но не одолев и половины расстояния между противниками, увязали в невидимой трясине оборонительных заклятий и медленно гасли. Со стороны Лю искры вылетали редко, порой вообще по одной, по две. Но эти искры были очень яркими и быстрыми, они прорывались почти к самой груди Магистра и только там отражались от чего-то, схожего с незримой броней. Чистые братья старались держаться подальше от этой пары, и с удвоенным рвением навалились на Тури и Морана.

Тури раз за разом вскидывала арбалет к плечу, одновременно взводя его, и очередная короткая стрела находила цель. Трое или четверо Чистых братьев валялись на траве бездыханными, задрав бороды к темному небу. Моран вдохновенно работал мечом, двигаясь так, чтобы не подпустить лиловых к мадхету. Но один бородатый брат ловко ушел от широкого клинка Опережающего и замахнулся мечом на Тури. Та, не успев еще даже оттянуть тетиву, выдохнула невнятное ругательство, пригнулась, пропуская меч над головой, и врезала лиловому арбалетом в висок. Удар получился неожиданно сильным. Настолько сильным, что металлическая накладка пробила тонкую кость черепа и вошла глубоко в мозг. Темная кровь выплеснулась на бороду и белесо вспенилась, как красное хадасское вино, только что налитое в бокал. Брат обиженно раскрыл рот и повалился навзничь.

– Э! – Тури уперлась ногой в его грудь, чтобы вырвать засевший в черепе арбалет. И тут случилась беда. Легкий костяной зажим, придерживающий стрелу на ложе, хрустнул и сломался.

– Джерх! – Тури стремительно выдернула из футляра следующую стрелу и наложила ее на тетиву.

Стрела легла неровно, сошла с тетивы под углом и полетела, вихляя, как пьяная перепелка. Вместо того чтобы сразить жертву наповал, она воткнулась одному из Чистых братьев в бедро. Моран в два скреста и один выпад уложил последнего из нападавших на него лиловых, одним косым ударом добил раненого, хромающего в сторону, быстро огляделся и ринулся на отважного бородача, подкрадывавшегося сзади к чародею.

Лю, окутанный туманом, неуклонно надвигался на Магистра. Тот с видимым усилием пытался свести перед собой паутинные крылья, но клочья тумана липли к нитям-прожилкам и сдерживали их, как плавучий якорь сдерживает судно в шторм. Глаза Магистра налились недобрым зеленым светом. Пронзительный свист рассек воздух, и два темных жала метнулись к старику-чародею из широких рукавов лилового балахона.

Лю натужно застонал, и золотистый знак перед его лицом вдруг развернулся в две сверкающие лопасти. Золотые пластины упали вниз, прикрывая грудь мага. Оба жала ударились в металл, отразились от него и бессильно опали у ног Магистра.

– Ййе! – со злым весельем сказал Лю, выбрасывая вперед левую руку. Еще один Чистый брат, неожиданно появившийся за плечом Магистра, захрипел, схватился за горло и рухнул головой вперед. Из его затылка тут же поднялся столб темного пара и потянулся к лицу Магистра.

– Нет, – сказал тот. Глаза его засияли так ярко, что свет, исходящий из них, казалось, можно потрогать рукой. И темный пар раздался в стороны, непокорно вздрагивая, но обтекая освещенное зеленым пространство. Магистр торжествующе поднял факел. И последний из Чистых братьев в этот же миг занес клинок над седым затылком Лю.

– И!.. эх… – сказал он и выронил клинок. Опережающий вонзился ему в спину, чуть повыше левой почки. Моран чуть-чуть повернул лезвие вправо – по-доброму, без подвыверта, – и резко поднял рукоять вверх.

– И!.. ох… – сказал Чистый брат, стекая с клинка Опережающего.

– Спасибо, Моран, – не оборачиваясь сказал Лю и шагнул вправо.

Чистый брат упал на то место, где только что стоял чародей, – и ударил макушкой в колено шагнувшего вперед Магистра. Тот отвлекся, всего на мгновение – и зеленый свет в его глазах погас. И осыпались невесомым пеплом паутинные крылья.

– Почему?! – возмущенно и требовательно крикнул Магистр.

– Потому что ты умер, – холодно сказал Лю, и обе золотые лопасти стремительно рванулись вперед.

– Готово! – сказал Моран миг спустя, оглядываясь. На земле между первым и вторым рядами дольменов беспорядочно валялись трупы Чистых братьев. Вдали два белесых смерча, похожие на закрученные столбики пыли, плавно поводя призрачными мечами, гнали перед собой нескольких хоргов-зверолюдей. Еще дальше добивали последних сопротивляющихся соперников хоринги Ульфенора. Тонко свистели стрелы, и не все они были с белым оперением.

– Ты как, Тури?

Рыжая девушка-мадхет зло вскинула поврежденный арбалет.

– Пока цела!

Дорога во второй круг была свободна. Лю, такой бледный, что даже во тьме это было хорошо заметно, взглянул вверх, на звезды. Перехватив его взгляд, Моран тоже посмотрел вверх. И увидел среди россыпи ярких и тусклых точек правильный черный круг. Темный, как сама Тьма. Но круг не был похож просто на сгусток Тьмы – казалось, он лил на Каменный лес потоки угольно-черного света. Словно у самого зенита стояло солнце цвета воронова крыла. Солнце Ночи.

На миг Моран застыл, но Лю тут же выдернул его из удивления.

– Вперед! Круг второй!

Перед лицом чародея снова расцвел золотой знак, уже другой. Тури, перепрыгнув через мертвого врага в задравшемся лиловом балахоне, первой скользнула сквозь арку второго кольца дольменов в узкую полосу пустоты перед третьим. Справа и слева двигались смутные тени, тоже стремящиеся вперед, к центру У-Наринны.

Рядом с Тури бесшумно возник Моран с окровавленным мечом.

Во второй круг все трое ступили из одной и той же арки. Тури, Моран и Лю-чародей. И сразу же, без малейшей паузы, со знакомым клекотом на них бросились птицелюди с топориками. Они напали сверху, с горизонтальных поперечин на столбах дольменов. Моран заученно нырнул в сторону, отбивая короткий удар топорика. Тури прижалась спиной к столбу арки и вскинула арбалет. Тетива тонко тренькнула, стрела прошила тело крылатого насквозь. Рука девушки нашарила стрелу в колчане – последнюю.

Вторым ударом Моран сбил летуна и впечатал сапог прямо меж раскинутых крыльев. Захрустели полые птичьи кости, а тонкий предсмертный крик оборвался, перейдя в высокий хрип. Меч описал сверкающую дугу, отсекая атаку очередного крылатого.

Лю заслонился рукавом балахона, словно рассчитывал отразить таким образом удар топорика. Крылатый, что летел прямо на него, победно заверещал, но вместо того, чтобы зарубить беззащитную жертву, на миг замер, с размаху наткнувшись на невидимое препятствие, твердое, как кирпичная стена, и, роняя перья, шлепнулся на землю. Второй на лету превратился в большую пятнистую жабу.

Жаба выпучила глаза и засучила лапками, пытаясь удержаться в воздухе. Лапки стремительно удлинились, бородавчатое брюхо раздалось вширь, глаза выпучились еще сильнее. Это оказалась вовсе и не жаба, а болотный верф. Тури, которая бросила мимолетный взгляд на то, что творится рядом с чародеем, плюнула и быстро отвернулась. Верф мерзко квакнул и свалился на голову крылатому, который даже не успел поднять топорик. Раздался смачный хруст сплющиваемых костей.

Пока Тури прилаживала последнюю стрелу, с соседней арки к ней скользнули сразу две тени. Широкое лезвие топора отразило Тьму; Тури едва успела отшатнуться. Железо лязгнуло о камень, высекая сноп желтых, как глаза карсы, искр. Стрела лишь задела кончики маховых перьев и бесполезно ушла в ночное небо. От следующего замаха крылатого удалось уйти лишь ценой потерянного равновесия. Тури неловко упала набок. Металл прошелестел у самого ее уха, задев волосы.

– Моран! – отчаянно крикнула она, понимая, что кинжалом от топорика трудно отмахаться, да еще лежа. А подняться времени не оставалось.

Моран, раскрутив форменную мельницу, отбивался от крылатых, устроивших настоящую воздушную карусель. Они раз за разом ныряли к нему с высоты, норовя это делать парами. Моран никак не мог сообразить, сколько их на самом деле. Четверо? Шестеро? Больше? Он едва успевал отбивать короткие и быстрые удары. Меч метался, как тусклая прямая молния.

Крик Тури бросил его в сторону. Двое крылатых, впустую метнувшихся к нему, столкнулись в полете и, клокоча, упали на траву.

Моран отвлекся всего на секунду – и увидел рыжую спутницу и пикирующего на нее крылана с занесенным топориком. Во взгляде Тури не осталось ничего, кроме мольбы и веры.

И Моран не задумываясь метнул меч в крылатого. Точнее, замахнулся, готовый метнуть. Второй раз за сегодня меч застрял в воздухе, на этот раз встретившись с древком топора. Опережающий перерубил древко, словно сочный побег многодрева. Крылатый, так некстати подвернувшийся под удар, резко изменил направление полета и ушел в сторону.

– Тури! – взревел анхайр, бросаясь вперед. Он был уверен, что рыжей девушки-карсы уже нет в живых. Он не успел защитить ее.

Но Тури, уже стоя на ногах, сноровисто отбивалась мечом от последнего крылатого, а на том месте, где только что лежала она сама, осталась только окровавленная груда перьев и наполовину ушедший в землю топорик.

– Спа… сибо! – выдохнула Тури в промежутках между ударами.

В тот миг, когда крылатая смерть закрыла от нее небо с пылающим Тьмой черным солнцем в окружении холодных звезд, она вдруг ощутила, как по ладони ударила липкая от пота и крови рукоять меча. Пальцы сами собой сомкнулись на рукояти. Прикосновение к Опережающему сразу прибавило Тури сил.

Мадхету показалось, что Моран просто перебросил ей клинок. Тури не задумалась над тем, что тела вьющихся в воздухе крылатых закрывали ее от анхайра. Впрочем, задумываться было некогда.

Она привычно размахнулась мечом, и Опережающий запел яростную песнь боя.

Лю поднял было топорик, с сомнением посмотрел на пыхтящего верфа, отбросил топорик и аккуратно придавил болотную тварь заклинанием. Брезгливо отряхнул руки – и вдруг замер, услышав двойное пение стали. Опережающий в руках Морана и Опережающий в руках Тури несли смерть крылатым врагам.

– Ти-осса, Ай-Рансаар, – прошептал чародей. – Ан-сиа а ту…

– Й-е-э-э! – С неистовым боевым кличем Моран располовинил очередного крылана и обернулся, оберегая спину. Небо враз стало чистым, хотя только что там призрачными тенями носились маленькие птицелюди с крючковатым клювом и немигающими глазами в пол-лица.

Снова появилось немного времени, чтоб оглядеться.

Моран глянул назад, в первый круг. Сейчас там уже никого не оставалось. Все, кто выжил, прошли во второй круг, а тела неудачников безжизненно и бессмысленно валялись в вытоптанной траве. И странная жестокая гордость пронзила его, когда вспышка магического пламени вырвала из тьмы разметавшиеся по земле, изодранные лиловые плащи.

Тури, запрокинув голову, смотрела в небо. Она впитывала в себя запахи ночи, пила песню демонов, как кровь, как пенистое хадасское, щеки ее горели от возбуждения, и по плечам бежали мурашки озноба – от холода и восторга.

Ночь была свежа. Прохладный ветер впорхнул вслед за Идущими в каменное кольцо и неспешно гулял среди мертвых и сражающихся. Лю медленно повернулся к спутникам.

– Однако сегодня здесь людно. – Он улыбнулся. – Не расслабляйтесь. Ночь коротка, и ничего еще не сделано.

Внезапно глаза его стали яростными и бешеными.

– Где ошейник? Ошейник где, мадхет?!

Моран с удивлением, почти на грани ужаса, вдруг заметил, что на шее Тури действительно нет ошейника. Рука его бессознательно потянулась к горлу – проверить. Ошейник был на прежнем месте. Впрочем, он обязательно заметил бы, исчезни тот куда-нибудь. За эти дни анхайр привык к смутно тревожащему и вызывающему несказанное любопытство ремешку. Он вообще быстро привыкал к тому, что было ему интересно или приятно. К метательным шарикам. К гурунарским кинжалам. К пиву…

Тури дерзко посмотрела на Лю.

– Мы дошли до У-Наринны. Все, Ассанг. Я выполнила условие.

– Мы еще не дошли, девчонка! – гневно прошипел Лю. – Мы в Пути, и если…

Он осекся. Глаза его были устремлены за спину Тури, вспышка гнева прошла так же быстро, как и возникла. Он не глядя сгреб мадхета в охапку и задвинул себе за спину.

– Не высовываться! Этого еще не хватало… артаджерх мабай!

Моран вздрогнул. Услышать от мага настолько грязную ругань он не ожидал. Еще хорошо, что Тури, кажется, не понимает по-джурайски. Или просто не расслышала – кто ж ее поймет?

По узкому проходу между каменными кольцами на них двигалась мерцающая голубая стена. Больше всего она напоминала высокую, в пять человеческих ростов, волну. Волну выше дольменов. Волну не из воды, а…

Тури неожиданно поняла, что это ей напоминает. Реку-не-из-воды! Странную магическую субстанцию, в которой можно было дышать и в которой горел костер. Но тогда, возможно, она не опасна?

– Если не остановлю – сгорим, – светлым и ласковым голосом сказал Лю. – Кто-то выпустил на врага Предвечный Огонь. И Огонь еще не сыт. За спину!

– Выскочим наружу, – хрипло предложил Моран.

– Посмотри сам, – бросил Лю, не тратя времени на объяснения.

Моран выглянул во внешнее кольцо. Да, голубая стена была и там. Там она была даже ближе.

Лю быстро произносил совершенно невыговариваемые слова и неприлично шевелил растопыренными пальцами. Стена взволновалась, по ней пробежали мутные волны. Но она по-прежнему неумолимо двигалась вперед.

Чародей опустил левую руку к поясу и нащупал небольшой мешочек. Взгляда при этом он не отрывал от стены и неудобно шарил в мешочке двумя пальцами, пытаясь раздвинуть пошире тугие завязки.

– Где ошейник, Тури? – спросил у него за спиной Моран.

Тури дико посмотрела на анхайра и вдруг, не отвечая ни слова, стрелой вылетела во внешнее кольцо и попробовала выскочить за пределы У-Наринны. Невидимые руки подхватили ее и, не церемонясь, швырнули обратно. Выход был закрыт.

С утробным рычанием Тури рухнула на колени и ткнулась лицом в окровавленную траву. Холодный металл чьего-то оброненного оружия оцарапал ей правую щеку. Она, не поднимая голову, нащупала проклятое лезвие, чтобы отбросить прочь.

Рука коснулась мягкой кожи, еще теплой человеческим теплом. Тури безумно вскинулась – да, это был он! По случайности или по неведомому закону ошейник, который она швырнула во тьму, оказался с этой стороны границы. Рыжая девчонка схватила ремешок, вскочила и пронеслась у самой кромки голубого прибоя обратно, во второй круг.

Моран оскалился на нее по-звериному.

– Ты!..

Тури молча сунула ему в руку ошейник и ткнулась лбом в плечо. В следующий миг тощая задница Лю чувствительно впечаталась в бедро Морана и оттолкнула его на несколько шагов.

– Я… сковал… его… – Каждое слово давалось чародею с большим трудом. – Теперь… не сожжет… но может расплющить. Очень большая мощь. От… ступайте… или поддержите меня!

Теперь было отчетливо видно, что Лю изо всех сил упирается руками в воздушную, едва различимую волну, предшествующую волне голубого Нечто, но ноги его скользят по траве, не в силах найти достаточной опоры.

Моран однажды видел нечто подобное. Тогда, на пристани, подвыпивший дюжий боцман бился об заклад, что удержит за швартов шхерлу под всеми парусами. В тот раз вопрос остался невыясненным, потому что сначала ноги боцмана точно так же скользили по доскам причала, а потом он уперся ногой в кнехт, и столбы причала вывернулись из дна, а боцман уплыл вслед за шхерлой, как шлюпка на буксире…

Но раздумывать было некогда. Моран уперся плечом в левую лопатку Лю, а в следующую секунду Тури встряхнула головой, сбросила с себя оцепенение и всем весом налегла на правую.

Теперь по траве скользили все трое.

– Я вообще-то сильный… – извиняющимся голосом сказал Лю.

Ноги Морана вдруг нащупали опору. Потом и спина его уперлась во что-то немыслимо твердое – тверже камня. Рядом крякнула Тури. Судя по всему, ее тоже прижало к тому, что было за спиной. Какой-то миг кости всех троих хрустели, трещали невероятно напряженные мышцы, а потом внезапно стало легче. Голубая стена наконец-то остановилась. И почти сразу же ее не стало.

– Ушла, – сказал Лю и упал на траву.

Моран с трудом вдохнул и медленно обернулся.

Лучше бы он этого не делал. Лучше бы сразу бросился навстречу стене и сгорел ко всем джерхам. Моран с первого взгляда узнал то, во что они уперлись. Его трудно было не узнать.

Это было то самое трехглазое создание, что крушило кулаком скалы на подступах к У-Наринне. Бурое. С красными глазами. И оно тоже медленно оборачивалось.

Моран открыл рот, чтобы предупредить спутников. Но ему не понадобилось ничего объяснять. Лю резво вскочил и отбежал на десяток шагов, Тури просто попятилась, опустив меч. Моран дернул ее за локоть.

– Назад, Тури!

Девушка отмахнулась не глядя. И полезла под правый рукав. За ножом.

Землисто-бурая гора была раза в три выше любого человека. Ее призрачно-серый близнец высился в отдалении и глядел он не то на своего брата, не то на Лю, Морана и Тури. А перед серым близнецом замерли одиннадцать силуэтов.

Тури и Моран не обратили на них внимания. Но Лю почувствовал взгляд Седракса, силящегося разглядеть их сквозь мрак.

– Ы-ы-ы-ы-ы! – злобно прогудела бурая гора, явно обращаясь ко второй без особой симпатии. И даже с заметной антипатией.

– С-седракс! – сказал Лю с точно таким же выражением, подавшись вперед.

– Ы-ы-ы-ы-ы! – мрачно ответила серая гора и, отвернувшись к отряду Седракса, сделала первый шаг. Десять из одиннадцати подняли оружие.

Красноглазый, выслушав двойника, тоже потерял к нему интерес и шагнул к оборотням. В следующий миг Тури взмахнула левой рукой, и гурунарский метательный нож вонзился в средний глаз горы.

– Ы-ы-ы-ы-ы!!! – взревела гора так, что вздрогнули дольмены.

– Тьма-перетьма! – выдохнул Лю. Джурайские ругательства разом вылетели у него из головы. – Это же скальный шатт!

Моран, справедливо решив, что кто бы это ни был, нужно все равно попытаться его умертвить, сжав один из ликов Опережающего, ринулся в атаку. В груди сразу стало холодно и пусто – уж слишком анхайр напомнил себе согнанную с гнезда птаху, в отчаянии бросающуюся на голодного фыркана.

– А там еще и болотный шатт! – добавил Лю, словно это его удивляло. – Однако! Жаль, что я…

Чародей не договорил. Он взмахнул рукой, творя заклинание. Земля под шаттом вдруг стала текучей и податливой, и грузный силуэт заметно осел, а потом провалился чуть ли не по колено.

Тем временем Моран изловчился и рубанул по скованной ноге мечом. Меч завяз, словно угодил в смолу. Гора резко взмахнула рукой – пришлось выпустить меч и уклоняться. Громадный кулак задел за рукоять и выворотил Опережающего из раны. Впрочем, на рану узкая борозда в плоти шатта совсем не походила и к тому же быстро затягивалась, словно это существо и впрямь состояло из вязкой смолы.

Шатт поднатужился и с видимым усилием вырвал левую ногу из плена земли. Потом – правую. Потом вытащил меч из смоляного озера, держа его двумя пальцами, как иголку, и брезгливо бросил в Морана. Но не попал.

– Ы-ы-ы-ы! – сердито сказал он густым могучим басом, от которого дребезжало в ушах.

– Сейчас убью, – бесстрастным тоном перевел Лю.

Моран упал на четвереньки и крался к валявшемуся на траве мечу. Лю замер, соображая, какую бы еще беду наслать на проклятую бесчувственную тварь. Тури примерилась было метнуть второй нож, но вдруг на мгновение застыла и принялась лихорадочно шарить в сумке на боку.

Шкатулка! Дар корневиков! Открыть, если станет совсем плохо!

Скругленный деревянный бок шкатулки никак не хотел ложиться в ладонь, выскальзывал из пальцев. Тури коротко выругалась, зажала пятерней упрямую, как Корняга, вещь и вытащила ее из сумки. В последний миг шкатулка все равно вывернулась из руки, упала на землю, стукнулась ребром и открылась сама.

Из щели пополз наружу коричневатый дымок, похожий на облачко грибных спор.

– Тьма-ах! – не удержалась Тури.

Дым повалил густыми клубами. Клубы разошлись в воздухе, как потревоженная придонная тина в речной воде, затянув окружающее бурым туманом. В тумане заколыхалась гигантская призрачная фигура корневика. Туманный корневик быстро обретал плотность и объем. Огромный пень опустился на землю, и земля ощутимо дрогнула. Остатки спор втянулись под морщинистую кору. Чудовищные корни зашевелились и, словно щупальца, потянулись к скальному шатту.

При виде противника подходящих размеров красные глазки шатта – два из трех, оставшиеся невредимыми, – загорелись свирепой радостью.

– Ы-ы-ы-ы! – оживленно сказал шатт.

Огромная ручища вознеслась над сердцевиной пня и обрушилась на корневика подобно кузнечному молоту. Пень глухо загудел под ударом, как деревянный гонг, но не треснул. И даже не покачнулся.

Корневик обхватил могучим корнем ножищу скального гиганта, поднатужился и дернул. Скальный шатт потерял равновесие. Моран едва успел схватить меч и кубарем выкатиться из-под падающей горы. Лю ухватил за плечо замершую с разинутым ртом Тури и оттащил в сторону.

Хищная темная тень скользнула над дольменом и повисла в небе над схваткой. Чародей инстинктивно вскинул голову. Тури тоже бросила тревожный взгляд вверх и даже вскинула руку с мечом в защитном жесте, но тотчас опустила ее.

Страж У-Наринны не собирался мешать Идущим в Ночь. Или тем более помогать. Стражи не вмешиваются в стычки Идущих. Он приплыл поглазеть на редкое зрелище.

Корневик навалился всей тушей на упавшего шатта и сжимал его корнями. Из-под корней сыпался мелкий щебень и сочилась вязкая темная смола. Тело скального великана крошилось в могучих объятиях великана лесного.

– Первое дерево в Каменном лесу, – задумчиво пробормотал Лю. – Корневик в У-Наринне… Жаль, что Скри этого не видит.

Шатт изловчился и подмял под себя корневика. Пень натужно затрещал.

А позади битвы гигантов шла еще одна схватка.

Одиннадцать магов окружили серого болотного шатта.

Трое из них быстро-быстро посылали стрелу за стрелой, причем все стрелы, похоже, были магически усилены. Двое сотворили ослепительно сверкающий стержень, похожий на длинный кол, и протянули его к шатту, словно ожидали, что гора напорется на него, как медведь на рогатину. Остальные вроде бы не вмешивались, включая Седракса.

Стрелы, судя по всему, шатту не особо повредили. Но перед колом он с сомнением замедлился. И тогда несколько магов сразу выкрикнули короткую ритмичную фразу. Кол засверкал еще ярче и сам собой скользнул вперед, как стрела, пущенная из лука. Теперь стало ясно, что маги стоят отнюдь не как придется: пятеро из них расположились слегка выгнутой линией, дугой, олицетворяя, собственно, условный лук. Остальные пятеро образовывали правильный угол, прилегающий к концам дуги – несомненно, тетиву. Только Седракс продолжал стоять позади всех и вмешиваться по-прежнему не собирался.

Призрачная стрела пронзила шатта и рассыпалась мелкой пылью. Шатт вздрогнул и упал на одно колено, но тотчас же поднялся. Следующий его шаг уже был не таким уверенным, как предыдущие.

Вторая стрела магов уже не сверкала, а напоминала продолговатый сгусток мрака. Заклинание – и она устремилась вперед. Шатт опять вздрогнул и остановился.

– Ы-ы-ы-ы!! – прогудел он зло, резко протягивая в сторону одиннадцати правую руку. С пальцев его сорвались струи не то пара, не то тумана, свиваясь в причудливые кольца, и отбросили магический лук на несколько шагов назад, заодно сломав построение. Маги засуетились, меняя места и перегруппировываясь. Шатт проворно, гораздо проворнее, чем можно было ожидать, двинулся к ним. Седракс наконец шевельнулся и выпростал из-под плаща обе руки. Очевидно, его вмешательство стало необходимым.

Тем временем корневик и скальный шатт топтались невдалеке, обмениваясь сокрушительными ударами. Но пока ни одному не удавалось получить заметный перевес. Схлестнувшись в очередной раз, они вдруг сошлись вплотную, а затем ухватили друг друга мертвой хваткой. Корневик встряхивал шатта в могучих объятиях, пытаясь раздавить противника. Узловатые корни то и дело вгрызались в плоть скального чудища, превратившуюся неожиданно из смолисто-вязкой в каменно-твердую, и уже раскололи шатту одну лапищу, а теперь принялись за бок и плечо. Сыпалась мелкая каменная крошка. Шатт, в свою очередь, сумел оборвать собрату Скри несколько корней, сейчас неподвижно валявшихся на траве, и измочалить изрядную долю оставшихся.

Моран все время пытался подобраться поближе и достать шатта мечом, но возня гигантов могла запросто перемолоть не то что анхайра, а и телегу, запряженную парой ривских битюгов, да так, что не осталось бы ни щепок, ни мокрого места.

Неизвестно, чем бы все закончилось, но в какой-то момент шатт вдруг отпихнул корневика, развернулся и заковылял прямо к схватке одиннадцати магов и своего болотного сородича, которому тоже досталось крепко.

– Все, – сказал Лю отрывисто. – Эти двое едва живы. Кажется, они мечтали схлестнуться позже, уже у Трона… Но до Трона им не дойти, так что старые счеты придется свести сейчас.

Скальный шатт, все ускоряясь, несся на противника, как старый, грузный, почти утративший способность к полету стозев на добычу.

– Ы-ы-ы-ы!!! – прогремело над У-Наринной, и серая гора обернулась, оставив магов Седракса в покое. Кажется, она приняла вызов.

С оглушительным треском два шатта сшиблись, целое облако тумана и целая лавина мелких камешков взвились в ночное небо, только камни тут же осыпались, а туман еще некоторое время клубился над дольменами.

А в следующий миг обоих шаттов не стало, лишь несколько магических стрел из шкуры болотного да гурунарский нож из глазницы скального ненадолго повисли в воздухе, но потом и они упали вниз.

Моран, утерев лоб, выдохнул и взглянул на Тури. Та, подавшись вперед, подобрала шкатулку и вопросительно обернулась к Лю.

А Лю неотрывно глядел на Седракса, и в голове его роились самые противоречивые мысли.

– Что делаем? Время идет! – резко выдохнул Моран.

Тури смотрела уже в противоположную сторону. Там, за изгибом каменной дуги, звенели клинки, пели отпускаемые тетивы, клубы призрачного тумана озарялись такими же призрачными вспышками. Там шел еще один бой. И среди звуков боя отчетливо слышались команды, отдаваемые на языке хорингов. Значит, воины Старшей Расы прошли первый круг, и хотя бы некоторые из них были живы. А это, в свою очередь, значило, что за спиной еще один старый и страшный враг? Или…

Она рванула Морана за плечо.

– Там хоринги! – взмахом меча мадхет указала за поворот. – Ты ходил к ним… О чем вы тогда говорили? Кто они нам?

– Друзья, – коротко сказал Моран, прислушиваясь.

Громкий крик, крик отчаяния и боли, перекрыл звон стали. Моран явственно вздрогнул.

– Это Роэн, – зло сказал он. – Его ранили. Джерх мохнатый, Лю! Какого демона мы стоим на месте?

Лю не отвечал. Он пристально смотрел на место недавней схватки.

Корневик, шатаясь, брел к ближайшему дольмену. Ему явно было очень нехорошо. Один бок его треснул, из трещины сочилась ароматная смола, а из покореженного дупла с кашляющими звуками вырывались клубы мелкой трухи и даже свежие щепки.

Маги Седракса опять перестроились. Теперь они стояли по пятеро с обеих сторон от лидера, как два зловещих крыла. Седракс коротко кивнул, и Одиннадцать медленно двинулись к Троим.

– Приветствую тебя, Ассанг, – с неприятной ласковостью сказал Седракс и вежливо поклонился.

– И я приветствую тебя, Седракс, – сдержанно сказал Лю. Он вдруг стал быстро изменяться.

Моран с изумлением смотрел на то, как плавно плоть чародея перетекает в новую форму, словно отливается заново. Джерх, это было… совсем как у оборотня.

Теперь рядом с ними стоял высокий худощавый парень с коротко стриженными темными волосами. Трудно было сказать, сколько ему кругов – не меньше двадцати пяти, наверное, если считать по людским меркам. Но усталые глаза и складки, залегшие у рта и глаз, говорили то ли о куда более значительном возрасте, то ли о том, что Лю – не человек. Сейчас в его облике было нечто, роднящее его скорее с Ульфенором. Или… или с самим Мораном!

– Ты все-таки дошел до У-Наринны, Ассанг, – сказал Седракс. Он, кажется, уже не торопился.

– Вы щадили нас, – церемонно улыбнулся Ассанг. – Однако Ночь коротка.

– Значит, все решим сейчас, – сухо сказал Седракс. – Жаль, что тайна третьего Пути умрет вместе с тобой, но, собственно, это уже не важно.

– Сходи к Камню и спроси, – посоветовал Ассанг. Золотой знак у его лба стал разгораться.

– Я не узнал твоего имени, – сказал Седракс. – Поэтому ты умрешь позорной смертью. От стали и серебра.

– От стали – нет. Не умру, – хмыкнул Ассанг.

– Ну-у… – задумчиво протянул Седракс. И вдруг прямо из его груди вырвалось короткое копье с широким лезвием и светлой молнией метнулось к груди Ассанга.

Тот просто развел руки в стороны. Копье вдруг замерло в воздухе, жалобно заскулило, как потерявшийся щенок, и мягко легло к ногам Ассанга. Седракс пораженно отшатнулся.

– Убейте их! – одними губами прошептал он.

Правое крыло стремительно выдвинулось вперед, обнажая клинки. Их предводитель, стоявший ближе всех к Седраксу, со злой иронией поклонился Ассангу и нанес убийственный удар в незащищенное горло. Точнее, попытался его нанести.

Металл рукояти вдруг налился густым пурпуром. Предводитель крыла вскрикнул от боли, выпустил меч и схватился за обожженную руку.

– Не понимаю! Седракс?..

– Назад, Аншан! – скомандовал Седракс и повернулся к левому крылу. – Ну, разом! Дих-ан-ди!

Пятеро из левого крыла одновременно произнесли краткое слово. И указали вперед, на Троих.

Тури вдруг почувствовала, что у нее отнялись ноги. Время словно остановилось, она не могла пошевелиться и только смотрела, широко раскрыв глаза, как приближается к ней шар, сотканный из синего огня, похожий на оживший клубок молний.

Моран, тоже скованный непонятной слабостью, попытался поднять Опережающий, но ничего не получалось, а пламенный клубок был все ближе и ближе, ничтожные доли мгновения тянулись, как бессчетные тысячекружия, и все что смог сделать Моран – это с мольбой обратиться к Ассангу… нет, к Лю… нет, все-таки к Ассангу; да еще подумать, как, должно быть, быстро летит этот голубой шарик на самом деле…

И тут корневик с трудом оторвался от дольмена и заковылял в их сторону. Он двигался очень медленно, корни едва волочились по щебню и траве, но на него заклятие времени не действовало, или… он умел быть быстрее молнии?

Голубой клубок уже почти коснулся груди Тури, когда корневик выбросил вперед длинный сук и перехватил его.

Чудовищной силы удар грома оглушил всех. Даже Седракс пошатнулся и схватился за голову. Время рванулось вперед. Вспышка молнии ослепила даже демонов, на миг прервавших песню Ночи. Корневик, воздевший все сучья к небу, еще какое-то мгновение стоял неподвижно, а потом судорога свела его обугленные стебли, он надрывно всхлипнул – или заскрипел? – и рассыпался горстью серебристого пепла.

– Ййе! – зло крикнул Ассанг, сверкнула еще одна молния и небо словно раскололось на две части. Его верхняя половина, показавшаяся после двух волшебных вспышек еще более черной, ошеломленно заколыхалась среди дрогнувших звезд. А багровое днище, как кулак разъяренного бога, рухнуло на головы Одиннадцати.

Группа Седракса замерла, словно окаменела. Они уцелели, все одиннадцать, но теперь, кажется, уже из них никто не мог пошевелиться.

– Наступает Полночь, – громовым шепотом сказал Ассанг. – Быстрее!

Тури и Моран повиновались вяло, не в силах до конца прийти в себя. Ассанг схватил Морана за запястье, одновременно пнув Тури коленом пониже спины, и повлек обоих к центру У-Наринны.

– Быстрее!

– Нож! – спохватился Моран, но тут же махнул рукой.

– Полночь? – словно просыпаясь, переспросила Тури.

– Черный полдень, – досадливо пояснил Ассанг. – Джарх-ом… Седракс очнулся! Еще быстрее!

Они проскочили арку третьего круга и оказались на большой круглой поляне, в центре которой к черному небу ступенями поднималась черная пирамида. И в отшлифованном до зеркального блеска черном камне отражались звезды.

Здесь не было травы. Только камни. Круглые камни, стесанные и отполированные за тысячи Ночей ногами Идущих, словно морскими волнами. Тури на мгновение зажмурилась, не в силах представить себе такой невероятно огромный – почти вечность! – промежуток времени. Тысячи и тысячи Ночей!

– Трон! – звонко и звучно сказал Ассанг. И голос его прозвучал в средоточии Силы слабо, как писк новорожденного котенка. – Цель нашего Пути. Все решится здесь. И сейчас.

Моран порывисто обернулся на лязг стали. Из прохода напротив соседней грани пирамиды молча вышли хоринги. Ульфенор и Роэн, зажимавший правой рукой окровавленную левую, Халимор и Тил, и еще пятеро. Ганиона с ними уже не было.

Тури на миг прижалась к анхайру и без слов указала на арку у дальней грани. Оттуда беззвучно возникали ужасные тени, существа непривычного, невозможного облика. Не люди, но и не звери. И не птицы. И не демоны. Но смотреть на них без отвращения было невозможно, и сразу можно было сказать – ни люди, ни хоринги, ни даже вильты не могут делить с этими существами один мир.

И тут же за спиной Троих в арке третьего круга появились все Одиннадцать Седракса. Впереди был Аншан, он держал меч в левой руке, и в глазах его была смерть. А в глазах самого Седракса было то, что хуже наизлейшей из смертей.

Черный диск коснулся зенита, и песня демонов взмыла в торжествующем высоком аккорде, порыве истинного счастья. А потом смолкла.

Наступила Полночь.

В самом сердце У-Наринны четыре отряда Идущих – все, кто уцелел, – повернулись к Трону.

ГЛАВА 30 Полночь

Песнь демонов над Каменным лесом прервалась всего на миг. И тут же вновь зазвучала с удвоенной силой. В небе кружились темные тени. Их стало даже больше. Это стражи У-Наринны, почти невидимые, скользили меж ликующих демонов к Трону – здесь начиналось самое интересное. Схватка сильнейших.

Ассанг, Моран и Тури невольно подались влево, к хорингам, когда Одиннадцать Седракса показались из арки почти у них за спиной. Пять колеблющихся теней возникли в арке по другую сторону Трона, сориентировались и неторопливо двинулись к хорингам. Те, кто пришел Путем Троих, увидели лишь отражение теней в гранях полированных ступеней Трона. Монолит закрывал от них призрачных противников Старших.

Ульфенор цепко оглядел поле будущей битвы. Голая каменистая почва, скользкая даже на вид, скоро перестанет тускло отблескивать в лучах черного солнца. Потому что даже пятеро призрачных на самом деле состоят из плоти и даже у них в жилах течет кровь. Не такая, как у людей, оборотней или даже хорингов, – иная.

Но всякий, кто может истечь кровью, может быть и убит.

Хоринги сжали короткие мечи и вытянулись в цепочку – от арки, сквозь которую они прошли в третий круг, до самого Трона. Предводитель Ульфенор – по центру, справа от него бледный и решительный Тил, последний из отряда Иланда. Слева – раненый Роэн. Халимора, как самого молодого и неопытного, оставили на левом краю, дальше всего от Трона.

Почему-то Моран уверился, что сюда можно будет некоторое время не оборачиваться и не ждать удара в спину. Хоринги выстоят, хотя пятерка их противников пугала даже его, оборотня-анхайра. Ассанг, казалось, вообще не обратил внимания на хорингов и призрачных, его целиком занимал отряд Седракса. И только Тури некоторое время с сомнением глядела на Старших. С сомнением и смутным чувством вины. Она знала, что никто из хорингов не отступит. И если надо – умрет, но понять их не могла. Не то чтобы девушка-мадхет страшилась смерти – смерть рано или поздно настигнет каждого. Люди не успевают настолько привыкнуть к жизни, чтобы слишком жалеть о ней, и то противятся смерти с отчаянием и упорством. Смерть хоринга, который уже прожил не одну сотню кругов и прожил бы еще невесть сколько, казалась нелепостью и непоправимым несчастьем. Тури уже проводила во Тьму Винора. И страшно не хотела провожать кого-нибудь еще из Старшей Расы.

Призрачные разом вскинули узкие, черные, как камень Трона, клинки, и стремительно пошли в атаку. Стало видно, что похожими на мороков их делают плащи, на мгновение простершиеся в ночном воздухе. Под плащами смутно угадывались сухопарые полосатые тела.

О том, какие это противники, можно было судить уже в самом начале схватки: хоринг по правую руку Тила, едва совладав с первым ударом призрачного, лег под вторым с разрубленной грудью.

Хоринги набросились на призрачных, вкладывая в отчаянный натиск последнюю надежду. Им больше нельзя было терять своих. Их осталось ровно восемь.

Седракс коротко повел ладонями, и два крыла магов тут же развернулись, охватив Ассанга и оборотней полукольцом.

– Начнем, а? – спросил Седракс холодно.

Ассанг не ответил.

Моран поднял Опережающего, а левой рукой сжал подарок Ульфенора. Хорингский нож. Тури, смутно сожалея об оставшемся во втором круге гурунарском ноже, тихонько достала его близнеца.

И еще успела поймать злую улыбку Аншана, охотника на оборотней. Ненависть захлестнула ее, как иногда захлестывала разъяренную карсу. «Я его убью, – подумала Тури. – С наслаждением. А остальных – без».

Мгновения снова плыли медленно, как во сне.

– Теперь действительно можно не торопиться, – глухо сказал Ассанг. – Для тех, кто стоит у Трона, времени нет. Здесь будет Полночь, будет до тех пор, пока один из нас не завершит Путь. Или пока завершающих не останется…

– Зачем же ты так спешил? – неприязненно спросил Моран.

– Думал успеть подняться, пока Седракс не очнулся. – Ассанг пожал плечами. – Он стал очень силен.

– Сильнее тебя?

– Не знаю. Не думаю.

– А думать надо чаще, – зло сказала Тури и метко швырнула нож в мага, стоящего по левую руку Седракса. Да так, что тот не успел перехватить его магией и вскинул левую руку, защищаясь.

Нож вонзился в предплечье. Маг охнул.

– Тебя любит железо, даэн, – с уважением сказал Седракс.

– А тебя – ненавидит, – мрачно ответил Ассанг.

Седракс засмеялся.

– Скоро железу придется меня полюбить. Во всяком случае, покориться – что ничем не хуже.

– Ты всерьез рассчитываешь победить и не потерять ни одного из Одиннадцати? – спросил Ассанг, снова нащупывая что-то в мешочке у пояса.

– Иначе бы я сюда не пришел, – спокойно сказал Седракс. – Ведь ты мечтал сохранить своих Троих?

– Я сохраню их, – просто сказал Ассанг. – Я обещал.

– Некоторые обещания выполнить невозможно, – произнес Седракс и обрушил на Троих заклятие Слепого дождя.

На несколько мгновений Тури и Моран ослепли. Моран прыгнул в сторону, хищно скалясь и выставив вперед руку с хорингским кинжалом. Опережающего он держал на отлете, чтобы ударить мгновенно, едва острие кинжала нащупает врага. Тури осторожно пятилась к хорингам, раздувая ноздри, – словно пыталась определить приближение противника по запаху.

Ассанг не стал останавливать невидимый дождь. Он произнес заклятие Истинного взгляда.

Для Троих в У-Наринне стало светлее, чем бывает в меарский полдень. И свет был непривычно белым, и все вокруг стало вдруг наполовину прозрачным. Кроме пирамиды Трона. И еще: теперь они видели то, что творится за спиной, не оборачиваясь.

А за спиной у них хорингам приходилось туго. Пятеро призрачных оказались великими бойцами. Пока что никто из них не был даже ранен, а вот Роэн отступил на шаг, получив еще один удар – в левое плечо. И по лицу Ульфенора стекала тонкая струйка крови из рассеченной брови, и еще двое были ранены – по счастью, легко.

Седракс собирал в себе мощь всех Одиннадцати и управлял ею, творя заклинания с удесятеренной силой. Он последовательно направил на Троих Изнеможение, Рабские цепи и Зарок молчания. Потом окутал себя Плащом малой власти.

Ассанг работал спокойно, как чеканщик над пластиной панциря. Одно заклятие Освобождения стерло два из Седраксовых – Цепи и Зарок. Следом опустилось покрывало Преобладания, отбросив Изнеможение и сорвав с Седракса Плащ.

Седракс нахмурился и призвал Великую скорбь.

Оба мага поднимались к заклятиям все более и более высоких ступеней, но пока еще никто не желал уступить. Вдруг один из Одиннадцати вздрогнул, отчаянно взвыл и рухнул на четвереньки, стремительно теряя человеческий облик.

Моран пошатнулся. Он был в ужасе. Перед ним метался в припадке безумия анхайр – такой же, как он сам. Только наделенный умением мага.

– Что ты сделал? – Он невольно схватил Ассанга за руку.

– Это Смятение, – тихо сказал Ассанг, высвобождаясь. – Не мешай. Я сам едва сохраняю контроль… уйди, Моран!

Седракс не смог воспользоваться этим мгновением. Его Одиннадцать действительно были охвачены смятением. И даже он сам прикрыл глаза и тяжело дышал. На висках его выступили мелкие капли пота.

Морану отчаянно захотелось быть где-нибудь далеко отсюда, залечь в кусты до красного пересвета, а когда Четтан станет властен над его телом – выть, долго и протяжно, выть в тоске и ненависти. Он, Моран, должен убить собрата? Такого же отверженного людьми, вулха в двойной шкуре, скрывающего истинный облик от всех? Будь проклята эта магия!

Но вулх уже снова становился человеком, и Седракс открыл глаза, и Одиннадцать снова угрожали Троим, а за спиной иссохшие полосатые уроды в призрачных плащах, сотканных из самой Тьмы, наступали на хорингов, и Опережающий нервно звенел в руке, ожидая схватки… Моран прикоснулся к ошейнику. Потом. Все потом. Если они выживут. Ведь убивают же люди людей, в конце концов?!

Да, но вулхи не убивают вулхов.

Аншан вдруг выкрикнул что-то злобное и неразборчивое. И метнул в Ассанга обыкновенную серебряную звездочку. Пятилучевик с бритвенно заточенными лучами.

Ассанг молниеносно обернулся и отпрыгнул в сторону. Звездочка с почти неслышным свистом пронеслась рядом с его лицом, стукнулась о дольмен и со звоном упала на камень.

И все-таки он отвлекся. Обычный огненный шарик, ничем не отличающийся от тех, которыми бросались крылатые вампиры, вырвался из ладони мага левого крыла и попал Ассангу в плечо.

– Дж-ж-ж… – успел сказать Ассанг и упал. Тело его странно замерцало, изогнулось в судороге – и пропало. Только кучка одежды глупо валялась на камнях, разметав пустые штанины и рукава.

Тури и Морану показалось, что их вновь настигла магическая слепота. Но длилась она лишь крохотный обломок мгновения. Зрение вернулось к мадхету и анхайру – обычное зрение оборотней, лучше звериного и человеческого, но не сравнимое с Истинным взглядом. Заклятие Истинного взгляда развеялось с исчезновением Ассанга.

Седракс обессиленно шагнул назад, взмахом руки отсылая оба крыла магов в обычный бой. Поединок с Ассангом исчерпал его мощь. Ему нужна была передышка, чтобы восстановить способность управлять силой Одиннадцати.

Аншан сверкнул глазами на предводителя:

– Зачем беречь магию? Вот он – Трон!

– Есть еще Ульфенор, – холодно сказал Седракс. – Я опасаюсь шерхов. И тебе того же советую. Или ты не совладаешь с двумя недоносками без помощи магии?

Аншан томно улыбнулся. Сверкнули белые зубы под щеточкой черных усов.

Двое оборотней оказались перед стеной из десяти бойцов.

Моран не медлил. Он хмуро усмехнулся и шагнул вперед. Опережающий совершил филигранный проворот и обрушился на коренастого мага-человека, одного из Одиннадцати. Тури, лишившись магического зрения, растерянно заморгала. Она попыталась воспользоваться внутренним взглядом, который вел ее к У-Наринне, но это была ошибка. Все вокруг сверкало таким нестерпимым золотым огнем, что Тури в ужасе мысленно зажмурилась. Нет уж, магию лучше оставить чародеям. Да где же Ассанг, джерхова задница! Неужели Седраксу удалось отправить его во Тьму?!

Седракс вполне мог рассчитывать на успех – десять против двоих. Он не учел только одного: маги редко владеют мечом лучше наемников. Или лучше телохранителей. Моран быстро ранил двоих магов в левом крыле и оглушил третьего, а сам всего лишь слегка оцарапал щеку о чужую гарду в стремительном выпаде. Тури осталась стоять, привалившись спиной к дольмену. Двое светловолосых магов с длинными северными мечами насели на нее, загородив от остальных. Девушке приходилось трудно. С любым другим мечом в руке она давно бы рухнула под клинками северян. Но Опережающий, казалось, сам рвался навстречу вражеской стали.

Мечи северян тоже были непростыми. Текучая вязь рун опоясывала длинные рукояти, переходя в узор плетеных гард, ветвистых, как растопыренные оленьи рога. При каждом скресте с Опережающим магические клинки вспыхивали ярко-зеленым светом. Тури только щурила глаза и берегла дыхание, стараясь поспеть рукой и всем телом за движением Опережающего. Схватка поглотила ее целиком.

Стрелы у магов к этому моменту уже закончились. Остались в телах врагов, разбросанных в первом и втором кругах У-Наринны.

В глазах Морана, окруженного врагами, сияла мрачная радость боя. Анхайр был в своей стихии. Он рубил сплеча, он колол врага острием, он отражал несколько ударов одновременно, не упуская возможности врезать противнику ногой по колену или в пах. Опережающий в его правой руке уже даже не пел, а стонал от наслаждения боем. В левой руке анхайра сверкал узкий хорингский кинжал, острый как игла. Моран коротко и мерно выдыхал в такт ударам: «Ы-ых! Ы-ых!» Из пятерых его противников ни один не оставался невредимым. Правда, у анхайра тоже текла кровь из рассеченного предплечья. А царапина на щеке уже не кровоточила.

Хорингам наконец удалось сократить число призрачных – Тил и Ульфенор дружной двойной вязью заплели черный клинок предводителя плащеносцев, а третий хоринг в цепи наотмашь рубанул мечом. Хлынула чужая кровь, орошая бесплодный камень, и призрачный, издав шепчущий стон, осел под ноги.

Секундой позже черный клинок его товарища пришел за жизнью Тила. Последний хоринг из отряда Иланда выронил меч и упал на колени, а потом ничком повалился в лужу темной крови призрачных. Лужа быстро краснела.

И хорингов осталось семеро.

Ульфенор отступил за спину Роэна и в немом отчаянии поднял взор к небесам. Черное солнце Ночи застыло в зените. Звезды влажно мерцали в темном небе. Мир ждал победителя. Теперь на Трон могут взойти либо Одиннадцать, либо Трое. Но хоринги и в этот раз потеряли шанс победить. Хотя пока и не проиграли.

– Таэл куома туа но! – крикнул старший из хорингов. – Санн-ма шерх У-Наринна!

Хрустальный тающий звук откликнулся из поднебесья.

Ульфенор повернулся к своим. Хоринги продолжали бой с призрачными противниками, не снижая темпа. Ульфенор знал, что его спутники, как и он сам, только что распрощались с жизнью. Они шли в У-Наринну, чтобы победить. На что им жизнь без победы? Теперь хоринги ждали, что скажет предводитель.

– Я чувствую, что Ассанг вышел из игры, – спокойно произнес он. – Но он жив, а значит, трое оборотней еще могут прийти к победе. Если мы им поможем. Поможем?

– Да! – воскликнул молодой Халимор, отчаянно бросаясь под клинок призрачного.

Остальные хоринги откликнулись молча. Мысленно. И Старшие приняли решение. Они отдадут свои силы, умение и жизнь, чтобы Трое взошли на Трон.

Халимор отбил страхующий веер противника и достал его мечом. Хорошо достал, начисто отрубив левую руку и повредив бок. Призрачный молча рухнул на землю. Тяжелораненый Роэн отразил выпад своего противника, резко побледнел, схватился за бок, разрубленный хоргом еще в первом круге У-Наринны, и упал на колени. Меч призрачного, летящий в голову Роэна, перехватил Синд, а Роэн с трудом отполз на несколько шагов и скорчился у подножия дольмена.

Один из оставшихся плащеносцев рубанул Халимора черным мечом. Он метил в шею, но молодой хоринг увернулся, и черный клинок рассек ему плечо.

Ульфенор позволил себе лишь один миг скорби и печали о потерянной цели. Бой продолжался. Предводитель хорингов оглянулся, чтобы узнать, как обстоят дела у союзников.

Дела были плохи.

Двое оборотней из последних сил отбивались от магов. Седракс руководил боем, сменяя мечников на острие атаки. Раненые ушли за спины остальных. Против Морана сейчас действовали двое – Аншан с кривым хадасским мечом и невысокий коренастый маг, работавший мечом и длинным кинжалом. Тури разрубила бедро одному северянину, и его место тотчас занял другой маг. Темноволосый, чем-то похожий на хоринга. Северянин, поколебавшись, бросил ему свой клинок. Но новый противник Тури оказался довольно слабым мечником. Он владел клинком хуже, чем рыжая девушка-мадхет. Опережающий без устали плясал в руке Тури – но сама она уже устала. И по ноге ее стекала кровь из колотой раны в боку.

– Лаэлли! Синд! – позвал Ульфенор тех спутников, кто лучше прочих владел магией.

Синд был ранен в руку. Лаэлли – в плечо. Они поняли его без слов, старые боевые товарищи, стоявшие рядом с совсем молодым Ульфенором еще на студеных халедских перевалах, отражавшие вместе с ним атаки хоргов у башен Дессена и даже помнившие мир без людей. Они слаженно ушли из строя за вожаком.

Трое оставшихся хорингов отчаянно насели на троих плащеносцев.

Ульфенор, Лаэлли и Синд появились за спиной Морана, обошли его и дружным напором отбросили левое крыло магов на шаг-другой. Седракс при виде Ульфенора зло усмехнулся и расправил плечи, сбрасывая остатки усталости.

– Хэй, Кйан! Твевара! – окликнул он магов, которые осыпали ударами Тури. – Возьмите шерхов.

Моран получил долгожданную передышку. Пот градом катился с него, волосы торчали, как сучья из старого вороньего гнезда. Он погрозил мечом коренастому магу, самому сильному мечнику из Одиннадцати.

– Поднимайтесь! – прохрипел Ульфенор оборотню. – Поднимайтесь на Трон!

Хоринги отдали себя в распоряжение союзников. Но Морану требовалось несколько мгновений – два, три или даже пять, – чтобы сообразить это. И теперь Старший досадовал на медлительность анхайра. Какой же он тугодум и растяпа, этот оборотень! Почти как человек…

– Шевелись, анхайр! Где Ассанг?

Моран не знал. Лю-Ассанг как упал, рассыпав одежду, так больше его Моран и не видел. Не до того было.

А Тури, неожиданно оказавшись без противников, опустила гудящую руку с пьяным от крови Опережающим, растерянно огляделась и шагнула влево, к Морану, переступая через одежду Ассанга, которая валялась на земле бесформенной грудой. Но вдруг споткнулась о чье-то невидимое тело, легкое, как приятель-корневик Скри.

Это определенно был не человек. Потому что у людей не бывает крыльев.

Тури нагнулась и осторожно провела рукой по телу невидимой птицы. Птица лежала, неловко подвернув под себя одно крыло. Шелковистые перья упруго спружинили под пальцами мадхета. Тури нащупала край крыла, подсунула под него ладонь. Перья на груди птицы были влажными. А под ними неровно и тихо билось сердце. Ассанг?!

– Тьма! – заорал Моран. – Тури! Что ты там ищешь? И где маг?

Тури решилась. Она положила на землю меч, благодарно коснувшись клинка. Спасибо тебе, Опережающий! Тури подхватила обеими руками легкое тело птицы.

Невидимые крылья хлопнули ее по коленям. Крылья у птицы оказались огромными, раза в три больше, чем можно было предположить по размерам туловища.

– Да вот же он!

Рыжая девушка повернулась к анхайру. Моран ощупал взглядом ее поднятые перед грудью руки с растопыренными пальцами. Руки казались пустыми. Моран бросил взгляд на одежду Ассанга под ногами Тури, и в глазах его мелькнула искорка понимания.

– Так, – утвердительно сказал анхайр. И крикнул в затылки хорингам: – Держитесь! Мы – наверх!

Ульфенор коротко кивнул, выбрасывая вперед руку, сжатую в кулак. В двух шагах перед ним седоволосый маг охнул, хватаясь за разбитую скулу. Под глазом у него стремительно набухала шишка. А Моран вдруг некстати подумал, что у Ульфенора, возраст которого измеряется сотнями кругов, в черных волосах нет ни одной седой нити. Получается, хоринги не седеют? Или даже премудрый Ульфенор еще не стар? Тогда Халимор – совсем мальчишка. Совсем-совсем.

Моран обернулся туда, где тройка хорингов окружила последнего чужака в призрачном плаще. Именно в этот миг призрачный подпрыгнул и обрушил черный клинок на шею Халимора. Юный хоринг упал. Два коротких хорингских меча вонзились в незащищенные бока призрачного, но он и без того вложил в прыжок и удар последние силы. На землю он рухнул уже мертвым.

Моран дернулся было к упавшему Халимору, но до боли закусил губу и повернулся к Трону. Все это заняло считанные мгновения.

А Тури, прижимая к себе невидимое тело Ассанга, уже рвалась к черной каменной пирамиде.

Маги Седракса вновь развернули оба крыла – Ульфенору, Лаэлли и Синду приходилось отступать. Седракс досадливо косился на Тури и Морана, карабкающихся на высокие ступени Трона. Чтобы смять хорингов, много времени не потребуется… пожалуй, он успеет. Успеет прежде, чем двое оборотней окажутся на Троне и приведут в чувство третьего.

Одно только плохо: на хорингов почти не действовала магия. Они сами, казалось, были магией, и все ухищрения Седракса не приводили ни к чему. Оставалось уповать только на железо, которое – увы! – благосклоннее относилось к даэну Ассангу и его спутникам, чем к Одиннадцати.

К троим хорингам быстро присоединились еще двое – плащеносцев больше не осталось. Раненый Халимор полз по камню к месту схватки, словно ему не все равно было, где умереть. Впрочем, чувствовал Седракс, Халимор не собирался умирать прямо сейчас. Он цеплялся за жизнь. И не столько из любви к жизни, сколько от желания помочь уцелевшим собратьям.

Но магов было больше, и хотя почти все они были легко ранены, их по-прежнему оставалось Одиннадцать. А хоринги были измотаны тяжелой схваткой с плащеносцами.

Двое северян наседали на Синда. Коренастый мечник – на Ульфенора. Аншан и Рунси – на Лаэлли и хоринга со шрамом на щеке. Старым, давно заросшим шрамом. Из правого крыла с мечом оставался только маг-анхайр, бьющийся с последним хорингом.

Седракс сосредоточился. И прошептал заклинание Разящего взмаха.

Ульфенор, хоринг со шрамом, и Синд одновременно вскрикнули. Синд, не совладавший сразу с двумя рунными клинками северян, остекленелым взглядом поглядел на Трон. Из груди его торчал один из северных мечей.

– Ха! – злорадно отметил Седракс. – Еще один!

В тот же миг хоринг Лаэлли достал Рунси и добил бы его, если бы не Аншан. Изогнутый хадасский меч отвел смерть на несколько дюймов в сторону, и клинок Лаэлли ткнулся в неподатливый камень с тихим отчетливым звоном. Рунси, зажимая располосованный бок, отступил. На его место бросился один из северян.

Крылья смялись, не сохраняя более боевого построения, Седракс поморщился, но решил, что проще все оставить как есть, чем пытаться навести порядок.

Время истекало. Мадхет и анхайр, склонившись над невидимым Ассангом на последней ступени пирамиды, отчаянно тормошили тело птицы. Но даэн, крылатый оборотень Черного солнца, не шевелился. Только сердце птицы все еще стучало, отмеряя мгновения Полночи.

– Саэд ва той У-Наринна! – прошептал Ульфенор, споткнувшись, и упал на камень. Коренастый, связав меч предводителя хорингов хитрым вывертом, вонзил Ульфенору в грудь короткий варварский нож-зубастик.

– Ульфенор! – в отчаянии крикнул хоринг со шрамом на щеке, и в тот же миг Аншан кончиком меча вскрыл ему горло. Лаэлли пытался заслонить собрата клинком, но ему помешали. Ненависть затопила душу хоринга. А Седракс, почувствовав, что Старший на миг потерял контроль над собой, ударил его Касанием пустоты.

Лаэлли безмолвно упал на спину. Смертоносный клинок Аншана просвистел над его лицом, но не задел хоринга. Впрочем, это было уже не важно. Аншан повернулся к Трону, и злорадная улыбка заиграла на его тонких губах.

Северяне и коренастый прижали последнего из еще сражающихся хорингов к дольмену и хладнокровно изрубили в куски.

Седракс злорадно захохотал. Все. Они сокрушили всех соперников. Почти всех. И их по-прежнему оставалось Одиннадцать. Никто из его отряда не был мертв, хотя почти все были ранены.

Но раны на Троне не в счет. К тому же стоит дойти до Трона, как всякие раны тут же перестанут волновать победителя, ибо победитель властен над многим, не только над ранами.

– Наверх! – крикнул Седракс. – Все наверх! Быстро!

Маги прекратили добивать хорингов и повернулись к Трону, но успели сделать только самые первые шаги.

Раненый Халимор приподнялся из последних сил, нашарил рядом с собой окровавленный нож и без замаха метнул в одного из врагов. В идущего последним темноволосого, как хоринг, мага с северным рунным мечом.

Моран как раз поднял голову. И увидел бросок. Халимор был далеко, дальше, чем может толково метнуть нож – даже стоя! – умелый воин. И тем не менее нож, словно окровавленная молния, рассек ночь и вонзился прямо в шею магу. Темноволосый дернулся, чувствуя, как цепенеет позвоночник, последним усилием воли призвал на помощь всю свою магическую силу и умер, так и не успев понять, что магия не поможет.

Седракс, еще не веря, глядел на труп темноволосого – на крушение всех надежд победить и занять Трон.

– Кйан! – позвал он, словно мертвый мог откликнуться.

Кйан не откликнулся. Не мог.

А Халимор, искривив губы в торжествующей гримасе-улыбке, без чувств рухнул на камни. Он был счастлив. Потому что хоринги тоже не любят напрасных жертв. А последний его бросок сделал все предыдущие жертвы не напрасными.

– Тьма-а-а-а-а-а!!! – в отчаянии закричал Седракс, воздев руки к небу. Он заглушил даже песнь демонов Ночи. – Я убью вас всех! Ассанг! Оборотни паршивые! Я убью вас! Пусть я не могу теперь победить! Но и вам не победить тоже, слышите! Вперед, отродье! На Трон!

Маги, на миг застывшие, снова шагнули к ступеням. Все, кроме седоволосого с разбитой скулой. Этот вдруг опустил меч, зло плюнул под ноги и решительно пошел прочь от Трона.

– В чем дело, Шагрибба? – окликнул его Седракс.

– Я ухожу, – не оборачиваясь бросил тот. – Нам уже не выиграть. А драться впустую я не люблю, ты же знаешь. Зритель верней уцелеет.

Седракс скрипнул зубами и ничего не ответил.

Вслед за Шагриббой к дольменам направился маг-анхайр. Угрюмо. Ссутулившись. Его Седракс даже не окликнул.

Коренастый маг-мечник секунду поколебался, но потом все же шагнул к Трону. Кажется, он намеревался схлестнуться с Мораном, словно его сильно занимал вопрос – кто же из них лучше?

Моран, наблюдавший за магами сверху, взялся за Опережающего. Похоже, его тоже занимал этот вопрос.

– Тури! – сказал он, легко – и откуда брались силы? – спрыгивая на ступень ниже. – Займись чародеем. Я займусь этими…

Тури неразборчиво огрызнулась через плечо. В том смысле, что и так занимается именно чародеем. А толку-то?

Опережающий ликовал в руке Морана. Битва! Снова битва!

Анхайр сшибся с коренастым, и некоторое время они обменивались быстрыми коварными ударами. Отдышавшийся Моран, казалось, забыл о ранах и сражался с неистовством слепой стихии. Его чувства и навыки обострились. Он радостно чувствовал, насколько он, оборотень, быстрее человека. И точнее.

Коренастый, получив несколько царапин острием меча, отступил. Не иначе он тоже подумал, что зритель вернее уцелеет, чем сражающийся. И он ушел в сторону, к Шагриббе и магу-анхайру, отстраненно прислонившимся к дольменам третьего круга.

За Седраксом из десятки избранных магов теперь следовали только шестеро. Впереди всех – Аншан, Рунси и северянин Твевара.

Моран встретил их на очередной ступени. Быстрота реакции анхайра спасла его по меньшей мере трижды, прежде чем Рунси лишился головы, а Аншан и Твевара поняли, что просто с наскока Морана не взять.

Но усталость вернулась. Моран выдохся быстрее, чем ожидал, тем более что пять магов с клинками – непосильная задача даже для гения фехтования. Он был трижды ранен серьезно, не считая мелких царапин. И две раны пришлись на правую руку. Пожалуй, если бы в руке анхайра был не Опережающий, а другой клинок, Моран уже не мог бы его удерживать. Но магический меч словно сросся с ладонью.

Моран прижался к каменной тверди Трона, из последних сил отбивая сыплющиеся на него удары и истекая кровью.

А за спинами уцелевших магов Седракс сотворил Сеть и ловко накинул на анхайра. Светящиеся липкие нити опутали Морана, опутали Опережающий, лишили возможности двигаться и защищаться.

С торжествующим воплем Аншан размахнулся изогнутым хадасским клинком.

– Тури… – пересохшими губами прошептал анхайр. Он сам не знал – то ли прощался со спутницей, то ли звал ее на помощь.

Но Тури знала. Она шла в У-Наринну, готовая либо победить вместе с серым братом, либо умереть вместе с ним. Лучше – победить. Моран звал на помощь, и она отвернулась от неподвижного чародея, готовясь спрыгнуть вниз и встать бок о бок с анхайром. Рука ее машинально потянулась к бедру, но ножны Опережающего были на Моране. А клинок она оставила под дольменом. И метательных ножей при ней больше не было, и стрелы были давно истрачены на врагов. Хадасский кинжал за поясом – этого мало…

Карса умеет справиться с противником без всякого оружия. Но сейчас Тури была человеком. Что делать? Когда нет когтей, нужна сталь!

Что-то шевельнулось в заплечной сумке. И Тури вспомнила про подарок Рудного Стража. Она выхватила железную шишечку, чувствуя, как вздрагивает под пальцами бутон смертоносного цветка.

Клинок Аншана рвался к горлу спеленутого заклинанием Морана. Тури размахнулась. Она еще успела подумать – не пострадает ли анхайр, когда стальной цветок оживет прямо перед ним? Но медлить было нельзя.

Точным броском Тури отправила железную шишечку в переносицу Аншана.

Шишечка коснулась лица мага. И взорвалась.

Стальной бутон раскрылся, превратившись в шар, усаженный острыми шипами. Аншан закричал пронзительно и жутко, роняя меч. Длинные шипы пробили кость и впились ему в мозг. Из переносицы брызнула кровь, заливая магу глаза.

А из соцветия железной джерховой колючки выстрелили в разные стороны острые веретенца длиной в палец. Морану показалось, что из головы Аншана вырвалась стая стремительных и злых шершней. Он невольно закрыл глаза, ожидая стальных укусов. Но в следующий миг глаза его сами собой распахнулись от удивления.

Пронзительному воплю Аншана отозвались другие голоса. Кричал Твевара. Кричал даже сам Седракс, и непонятно, чего было больше в его крике – злобы, негодования или обыкновенной боли. А Моран почувствовал, что невидимая Сеть, стянувшая его тело, исчезла.

И ни одна из живых стальных стрелок не попала в него. Железо умело отличать друзей от врагов.

Тури тихо ахнула и бессознательно провела пальцем над правой бровью. Она смотрела на Аншана.

Охотник на оборотней сморгнул кровь и с усилием поднял меч. Шипастый шар торчал у него во лбу, как чудовищная диадема. Моран встретился взглядом с Аншаном и дрогнул – впервые за весь долгий, страшный и кровавый бой в светлой У-Наринне. В глазах молодого мага светилась ненависть, которая была сильнее смерти. Аншан размахнулся.

– Моран, бей! Бей! – отчаянно закричала Тури.

Анхайр захрипел, вскидывая Опережающий раненой рукой. На благородный и красивый удар у оборотня не осталось сил. Лезвие меча вспороло Аншану живот и неловко вывернулось вбок, потянув за собой окровавленные кишки. Маг свалился к ногам Морана, заливая землю кровью, как пьяный наемник, грубо зарезанный в кабацкой драке.

Моран оскалился и нетвердо шагнул вперед, отпихивая ногой труп Аншана. Навстречу ему уже двинулся Твевара, на ходу выдергивая из тела стальные шипы. И Седракс, окровавленный и страшный, сделал шаг к Трону.

Тури застонала. Ей вдруг показалось, что битва никогда не окончится. Не будет ни победы, ни поражения. Мертвые будут вставать и идти на врага, сжимая мертвые клинки похолодевшими пальцами…

Девушка тряхнула рыжими волосами и очнулась от наваждения. Потому что на ступеньке рядом с ней слабо шевельнула крылом невидимая птица. Ассанг был жив. Все Трое были живы. И победа была возможна и близка.

Тури вдруг поняла, что надо сделать. Она подхватила невесомое тельце странной птицы и опустила его на верхнюю площадку Трона.

Мир вздрогнул и странно изменился.

На какой-то миг прозрачная птица ярко засияла. Она была отчетливо видна всего несколько секунд, но за это время ее облик навсегда впечатался в память Тури.

Огромные кожистые крылья, как у гигантской летучей мыши, щуплое тельце, коротенькие кривые ножки с длинными когтистыми пальцами. И большая лобастая голова с выпуклыми глазами в полмордочки, голова, странно похожая на человеческую, только с треугольными ушами выше линии висков, почти на макушке.

А потом птица затрепетала, полупрозрачные веки медленно раскрылись, и Тури с восторгом и страхом узнала ее взгляд. Взгляд Ассанга. Чародея Лю. Лекаря Самира. Наемника Доста. Шамана Кхисса. И… рыжей девчонки, так напоминавшей маленькую Тури, той, что встретилась ей на Железном поле у последней вехи.

Только сейчас она поняла, что объединяло всех, что делало их смутно знакомыми и в то же время разными.

Птица вздрагивала, ее тело вдруг стало растекаться по черному камню, а потом снова собираться воедино, но уже в новой форме. И нагой Ассанг поднял голову и обвел Ночь все еще мутным взглядом, а потом встал на колени, а потом легко поднялся…

И подхватив Тури ладонями под локти, без видимого усилия поднял ее над пирамидой – как будто она весила не больше птицы-невидимки – и поставил рядом с собой на Трон.

– Теперь – победа, – сказал он, не шевеля губами, но Тури прекрасно услышала его и поняла не только сказанное, но и промысленное, не только настоящее, но и прошедшее – и кто знает, может быть, даже будущее?

На миг она почувствовала себя слабой и беспомощной. А потом могучая сила овладела ею, она отважно повернулась к Ассангу спиной и сверху посмотрела на каменное кольцо У-Наринны – не как скромная просительница, а как повелительница, имеющая право повелевать.

– Ты – оборотень? – молча спросила она у Ассанга.

– Да, – беззвучно улыбнулся тот. – Я даэн. Оборотень третьего Близнеца. Того, который сейчас в зените. Черного солнца Интар.

Тури видела мир не только своими глазами. Все, кто был сейчас во внутреннем кольце, служили ей – каждый по-своему. Даже демоны, поющие в Ночи. Даже стражи Каменного леса. Даже Седракс!

Но только Ассанг был ей равен. Ассанг и…

– Моран! – крикнул Ассанг, и на этот раз голос его сотряс дольмены, как штормовая волна заставляет содрогнуться скалы.

Окровавленный, изнемогающий анхайр не обернулся.

– Держитесь, артаджерх мабай! – крикнул он, с яростью отчаяния обрушив клинок на Твевару. Тот отразил удар без особой уверенности и вопросительно посмотрел вверх.

– Бросьте оружие! – повелительно крикнул Ассанг, и в голосе его гремел гром.

– Повинуюсь, Достигший, – почтительно сказал Твевара, склонился перед Мораном и положил меч к его ногам.

– Иди к нам, брат, – смело сказала Тури.

Моран, не выпуская Опережающего из рук, быстро поднялся к вершине пирамиды. Взгляд Твевары, опустившего оружие, вернее верного сказал ему о том, что победа за ними. Но он все еще кипел горячкой боя. И расслабляться пока что не собирался. Пока жив хоть один враг, расслабляться нельзя.

– Я прошу об одном, – сказал он. – Как бы вы ни изменяли мир…

– Нет! – пронзительно крикнул Седракс, и в голосе его уже не было ничего человеческого. – Так не будет!

Дольмены дрогнули. Низкий могучий гул заставил дрожать даже скальное основание светлой У-Наринны.

Седракс, подобрав меч Аншана, бросился вверх по ступеням следом за Мораном. Тот обернулся и спокойно направил лезвие Опережающего на мага.

– Ты преступил Завет? – полуутверждающе спросил сверху Ассанг.

– Да! – отчаянно крикнул Седракс, отводя меч для удара. – Я не дам тебе победить! Тебе – не дам!

– Тогда уйди, – сказал Ассанг.

А в следующий миг звенящая суть мира, воплощенная в Ай-Рансааре, Опережающем, Предстоятеле, Незваном, вонзилась в грудь того, кто восстал против самой У-Наринны, и рассекла его сердце.

И только легкая тень замерла на мгновение над рушащимся к подножию Трона магом и поклонилась Ассангу.

– Я ухожу, Достигший, – шепнула сама Ночь. И тени не стало.

Тело Седракса тяжело ударилось о черный камень.

– Иди к нам, Моран, – повторила Тури.

Анхайр, тяжело дыша, поднялся наверх, но у самой верхней площадки остановился.

– Я прошу об одном, – повторил он.

– Ты желаешь, – поправил его Ассанг. – Ты не должен просить.

– Джерх, желаю! Пусть хорингам найдется место в том мире, который вы сейчас придумываете! И пусть это место будет достойно их гордости и чести!

– Кто смел бы унизить Старших? – улыбнулся Ассанг. – Тех, что возвели нас сегодня на Трон?

– И это… – Моран запнулся. – Я понимаю, погибших не вернуть… но помогите хоть раненым!

– Поднимайся, – сказала Тури. – Они умирают, пока ты стоишь там.

– Когда ты станешь рядом с нами, – сказал Ассанг, – время возобновит свой бег. У нас его будет не так уж много – до рассвета.

Моран о чем-то напряженно думал. Потом вдруг решился.

– Мы дошли? – требовательно спросил он.

– Да, – твердо ответил Ассанг.

– Ошейник больше не нужен?

– Сейчас – уже нет.

Моран молча выхватил хорингский кинжал. Тури изумленно подняла брови. Ассанг чему-то улыбнулся.

Анхайр сорвал ремешок с шеи и решительным движением вспорол шов глухого кармашка.

Красная стеклянная бусина выкатилась из складки кожи и каплей крови упала на черный камень Трона. Обычная маленькая стекляшка.

– Я так и думал, – пробормотал Моран и одним шагом стал рядом с Тури и Ассангом.

Время дождалось этого шага и рванулось вперед.

ЭПИЛОГ Меар, утро

Начинался рассвет. Не пересвет, а именно рассвет – утро после Ночи. Трое покинули внешнее кольцо дольменов и медленно спускались к Каменному лесу. За ними, прихрамывая, сцепив зубы от назойливой, тупой боли, шел Халимор. И еще дальше – остальные уцелевшие хоринги.

Путь завершился. И кончилась Ночь.

Край Меара выглянул из-за горизонта. Тури привычно напряглась, ожидая, что ее вот-вот сожмет стальными зубами судорога преображения.

Но ничего не случилось.

– Как это?.. – пораженно спросила она, поначалу ни к кому не обращаясь. – Как это может быть? Лю… Ассанг!

– Теперь Меар над тобой не властен, – грустно сказал чародей. – Точнее, его власть утратила главное – ты не обязана беспрекословно повиноваться. Тебе открыта сила чар, и ты теперь можешь сохранить человеческий облик по собственному желанию. Только пока что недолго. На весь день у тебя не хватит ни сил, ни умения.

– Ну! – возмущенно сказал Моран и отвернулся.

– Почему вы недовольны? Оба? – слабым голосом спросил Халимор.

– Да так просто не бывает. – Моран плюнул в траву. – Это вы все наслушались сказок с хорошим концом. Оборотень всегда остается оборотнем, хочет он того или нет. А все магические штуки – это вы без меня. Спасибо, конечно, Ассанг – или как там тебя – за память. Но в красные дни я все равно вулх, что б вы там ни придумывали. Сколько красивых слов ни скажи, суть вещей от этого не изменится, как вы не поймете, мудрецы? Я анхайр. И останусь анхайром. Все.

– А кто тебе мешает? – поразился Халимор.

– Да потому что все летит в задницу! – взорвался Моран. – Какого хрена тогда мы все страдали столько кругов, если оборотень может хранить человечий облик под любым солнцем? Значит, всего лишь навсего все мы – ублюдки и придурки, так?

– Нет, просто невежественные и несчастные существа, – тихо сказал Халимор. – Вас лишили права знать, кто вы, и отняли право быть собой. А ты, Моран, вернул себе это право. И можешь вернуть его другим.

– Нет уж, – скривившись, сказал Моран. – В спасители я не гожусь. Я сейчас же двинусь обратно. За Юбен. Корняга! Пойдешь со мной?

– Вы вернулись! – Корневик пританцовывал на осыпи, разбрасывая мелкие камешки и подняв тучу пыли. – Вы вернулись! Я знал!

– Что ты знал? – устало спросил Моран.

– Ну… – засмущался Корняга. – Ну, не знал… Но верил! А куда, куда пойдем, Моран… ой, Одинец, я не нарочно! А куда пойдем?

– Заткнитесь все! – заорала Тури так, что корневик оступился и съехал вниз по осыпи на несколько шагов. – Какая разница, куда пойдем? Мы свободны! Понимаешь, Моран, свободны?!

Она прыгнула на анхайра, как карса, и поцеловала его в ухо. Потом в щеку. Потом рывком развернула к себе и поцеловала в губы. Моран поморщился и потер раненое плечо.

– Девочка, не зарывайся, – голосом Лю сказал Ассанг. – Я ревновать буду. Я старый, мне волноваться нельзя.

Тури радостно захохотала и повисла на шее у чародея.

– Тебя я тоже люблю. Я всех люблю! Слышишь, Скри?

– А куда пойдем? – азартно спросил корневик.

– Постой, постой… – Моран вдруг принюхался. – От тебя почему пивом несет? Ты, пень с ушами, откуда пиво взял?

– Да я… – Корняга застеснялся.

– Два, – коротко сказал Моран.

– В дупло спрятал! – выпалил Корняга. – От самой Сунарры берег! Уж сколько раз выпить хотелось, но я… хочешь глоточек, Одинец?

– Моран я, – мрачно сказал анхайр и неожиданно ухмыльнулся. – Ладно, давай пива.

Он обернулся к чародею.

– Понимаешь, вот вы сейчас такое говорите, что можно подумать – все теперь будет хорошо. Всегда. А я такого не люблю. Потому что так не бывает. Никогда и никому не удавалось сделать все так, как хотелось бы, – не можем мы быть вместе, не будем мы счастливы вечно, понимаешь?

– Я буду, – уверенно сказала Тури.

– Нам с тобой была не судьба встретиться. Мы не могли быть вместе. И в этом была правда, настоящая правда. Жестокая и противная. Потому что жизнь такая. А сейчас мы рядом, но так не бывает. Нас кто-то обманывает. И чем дольше мы будем оставаться обманутыми, тем страшнее будет расплата.

– Ага, – сказал Ассанг. – А правда в том, что вот теперь мы вместе, и ты влюбишься в Тури, и будешь с ней, и я влюблюсь в нее, и мы с тобой поссоримся, и ты захочешь убить меня, а я искалечу тебя заклятием; и ты будешь лежать в своей берлоге окровавленный и озлобленный, и никто не принесет тебе, умирающему от голода, кусок хлеба; потому что Корняга украдет твои деньги и сбежит в Хадас, где его сожгут пьяные бродяги; а Халимор просто уйдет, потому что ему на тебя плевать, он начнет собирать силы для Возрождения хорингов, но его убьют Чистые братья; а я брошу Тури в Дибале, где ей придется торговать собой, чтобы выжить; она потеряет все зубы, получая оплеухи вместо денег, однажды не выдержит и убьет клиента, а когда через четырнадцать кругов выйдет из подземной тюрьмы – найдет меня и убьет. Броском отравленного гурунарского ножа. Это будет последнее, что останется у нее от нашего путешествия. Так похоже на жизнь, Моран?

– Так – похоже, – мрачно сказал Моран и сразу светло улыбнулся из-под насупленных бровей. – Да ладно, чего вы… Трудно переделывать себя.

– И не надо. – Голос Халимора звучал, как шелест пересветного ветерка. – Оставайся собой истинным. Только это еще труднее…

– Кстати, о ножах. – Моран хлопнул себя по лбу и ловко, словно фокусник, извлек из-под плаща гурунарский метательный нож.

– Держи, госпожа Тури… Ты умело ими пользовалась. Так что один теперь – твой.

И он протянул узкую полоску металла рыжей девчонке. Метательный нож. Тот, что получше.

– Когда ты его подобрать успел? – спросила Тури растерянно. Похоже, ей никто и никогда не делал подарков. – Спасибо, Моран.

– Пожалуйста. Если не свидимся больше – может, вспомнишь.

Тури жестко взглянула на анхайра.

– Что значит – не свидимся?

– Я не верю в сказки, Тури, – тихо сказал Моран. – Все-таки не верю. Я хотел бы, чтоб ты была рядом… Но мы разные. И принадлежим разным мирам. Все, что я могу тебе обещать, – это помнить.

– Ну ладно, – нарочито громко сказал Ассанг. – Вы тут разбирайтесь, а у меня еще дела есть… Ветер! – еще громче позвал он.

Вороной красавец неспешно подошел к нему, аккуратно ставя копыта между камней, и ткнулся мягкими губами в ладонь.

– Пришло время вам расстаться, мальчики, – негромко сказал Ассанг. – Спасибо, Ветер. Прощай – или до свидания?

Громкое ржание эхом отразилось от дольменов. Ветер взвился в свечу – и в то же время остался неподвижным. Только тот конь, что отступал сейчас по осыпи на задних ногах, был рыже-коричневым, а стоящий смирно – белоснежным.

– О как! – пораженно сказал Моран, оглядываясь.

Рыжий конь опустился на все четыре копыта и сделал еще один шаг в сторону. И в то же время не сделал его. То есть гнедой – сделал, а соловый – нет…

Три коня стояли рядом – белый, гнедой и соловый.

– Трое в одном. – Роэн одобрительно кивнул и закашлялся. – Ты хорошо придумал, Ассанг. Это именно то, что нужно было для вашего путешествия.

– Вот почему он был такой неутомимый, – понимающе прошептала Тури.

– Вот почему он жрал за троих… – пробормотал Моран.

– Лови. – Ассанг бросил Морану повод белого. – Его зовут Снежок. Тебе понравится.

– А мне – вот этот! – возбужденно завопила Тури, бросаясь к соловому. – Как его зовут?

– Его зовут Чоб, – сказал маг. – Только тебе он не достанется. Если Халимор все-таки отправится с нами, Чоба возьмет он. А я уж на Дарахе… хотя вообще-то я старый, мне быстро ездить нельзя…

– А как же я? – обиженно сказала Тури, тряхнув рыжей гривой.

– А ты побежишь рядом, карса, – строгим голосом сказал Ассанг. – Ты ведь ничего еще не умеешь, Тури. Сейчас сила Трона окончательно покинет тебя, и ты станешь карсой, потому что в небе Меар. Еще много-много кругов тебе придется учиться, чтобы задерживать преображение хотя бы на час – я уж не говорю на день.

– О! Теперь верю. – Моран повернулся к Роэну. – Ну что, братья-хоринги, отпускаете с нами Халимора?

Роэн улыбнулся, как умели только хоринги – и как улыбаются взрослые детям, задавшим детский вопрос, на который не ответить однозначно.

– Ты неверно подобрал слово, Моран. Не отпускаем. Посылаем.

Моран вопросительно взглянул сначала на Роэна, потом на молодого хоринга, ставшего от улыбки особенно бледным.

– Теперь и у народа хорингов есть дела за Юбеном. Халимор будет первым. Куда ты идешь, в Дренгерт?

– Вряд ли… – проворчал Моран. – Лучше в Риву.

– Значит, Возрождение начнется в Риве. И если решишь заглянуть в Плиглекс на днях – у тебя будет верный спутник.

– В общину ашерхов? – догадался Моран.

– Да.

– Понятно.

Он подошел к молодому хорингу и заглянул в глаза.

– У меня к тебе две просьбы, Старший, – сказал Моран. – Первая: присматривай за мной, когда я буду… ну, вулхом. Четтанскими днями.

Ассанг скептически покачал головой и проворчал:

– Он неисправим!

– И вторая. Научи меня метать ножи!

Халимор, запрокинув голову, засмеялся.

– Хорошо, Моран. Я согласен.

Хоринги вскинули руки в прощальном жесте. Но сказали почему-то: «До встречи!», а не «Прощайте!».

Моран помнил, что людям, живущим недолго, хоринги всегда говорили «Прощайте!», а «До встречи!» – только таким, как они сами. Тем, у кого впереди Вечность.

Но Моран не верил в сказки. Даже если очень хотелось.

– Джерх!.. – возмущенно заорала Тури. – Ассанг, ну… уау!!!

– Я же говорил тебе, подлая девчонка! – рявкнул Ассанг, поднимаясь в седло. – Учиться надо, учиться!

– Я сложу об этом балладу, – мечтательно сказал Роэн собратьям, глядя на отъезжающих. – Трое всадников на фоне встающего Четтана – что может быть прекраснее?

Ассанг верхом на Дарахе. Моран верхом на Снежке. Халимор верхом на Чобе.

Три всадника. И гибкий силуэт карсы чуть в стороне.

И еще – Корняга верхом на Моране. На плече.

Хоринги пристально глядели им вслед, запоминая эту картину навсегда – или во всяком случае очень надолго, как умеют запоминать только хоринги.

– Сложи, – отозвался Лаэлли. – Только давай споем ее уже в том мире, под взглядом Близнецов.

Негромкий стук копыт и скрипучий голос неугомонного Корняги уже затихали вдали. И только сейчас высоко в небе над светлой У-Наринной, Каменным лесом, оборвалась еле слышная песня Ночи.

Потому что любая Ночь рано или поздно кончается.