Игла бессмертия

Глава 3

Ранним утром, когда рассвет ещё только-только позолотил верхушки деревьев, путники уже собирались в дорогу. Кто-то завершал завтрак, кто-то скатывал одеяла, а Фёдор делал Николаю перевязку.

– Эка меня угораздило, – посетовал раненый, глядя на распухшую ногу. – На вот теперь, гляди на собственное своё скудоумие.

– Да, думаю, придётся тебе ходунки смастерить, – сказал Фёдор. – Дёма, сруби подходящее деревце, а лучше пару.

– А что я-то? Нашли себе, что ли, молодого? – возмутился злой с утра Демид.

Ворча себе под нос, он рукой опустил на землю подскочившего было Олега и направился к ближайшим зарослям. Мимоходом плюнул в сторону трёх серых кучек – всего, что осталось от нечистых – и принялся за дело. Несколько сноровистых ударов, и молодое деревце с крепким толстым сучком, как раз под руку, превратилось в костыль – армейский тесак незаменимая вещь в походе.

Демид сунул ходунки пятками в угли костра и присел рядом.

– Паря, что ж от тебя и слова-то людского не слышно? – напустился он на Олега.

Парень в это время жевал и только виновато развёл руками.

– Убогий он – немой, – пояснил Николай, вертя в углях свои новые деревянные ноги.

– Вон оно что… – тон Демида сразу потеплел. – Как же тебя к нам занесло? Жил бы в какой обители, среди монахов.

– А он как раз из Сергиева монастыря, послушником там был.

– Зачем же его оттуда взяли?

– О том доподлинно не ведаю. В монастырь мы с господином капитаном наезжать не забываем, а в крайний раз настоятель нам его в спутники определил. О чем-то они долго разговаривали тогда, а поутру Олег с нами уехал.

– А знаешь ты, зачем идём? – опять обратился Демид к парню.

Тот кивнул и, встав, показал пальцем на кучки серого пепла в отдалении.

– Верно, и не боишься?

Олег помотал головой, молитвенно сложил руки и показал глазами вверх.

– Ну, добро.

Вскоре вся компания снялась с лагеря. Хорошо путешествовать утром – свежо, не жарко, и сил ещё полно, и нет ещё утомления. В такую пору и муж средних лет, и старик, все равно чувствуют себя молодыми.

Шли не спеша, но Николай постепенно, с каждой верстой, ковылял всё медленнее. Нога в месте укуса отдавалась болью при каждом шаге. Так бы и вовсе пришлось носилки готовить, кабы не послышались сзади конский топот да весёлая песенка:

Пошла млада за водой,

Коромысел золотой.

Эй-эй люли, люли,

Коромысел золотой.

А за младой день-деньской

Ходит парень веселой.

Эй-эй люли, люли,

Ходит парень веселой.

У неё чистой водицы

Просит из ручек напиться.

Эй-эй люли, люли,

Просит из ручек напиться.

Млада его напоила

И любовью одарила.

Эй-эй люли, люли,

И любовью одарила.

Говорит: «Приходи сватать,

Будем мы с тобой женаты».

Эй-эй люли, люли,

Будем мы с тобой женаты.

Ночью парень согласился,

А поутру открестился.

Эй-эй люли, люли,

А поутру открестился.

Путников догонял мужик на телеге, запряженной худой, почтенной годами лошадёнкой.

– Здравствуй на все четыре ветра, добрый человек! – обратился Фёдор к мужику и снял шляпу.

– И вам, служивые, поздорову! – смял свою шапку возница.

– Будь добр, довези нашего товарища до Сухой Берёзовки, а то вишь, упал в дороге, нога и распухла.

– Не по пути мне Берёзовка-то, на день крюк выйдет, – с сомнением произнёс тот. – Разве токмо за-ради деньги – повезу.

– Сколько ж возьмёшь за прогон?

– По рубчику с седока, и помчим с песнями!

– Окстись, православный, за десяток вёрст четыре рубля?!

– Ну, воля ваша.

– Мы и сами добре поём, – подошёл Демид, положив руку на рукоять тесака, – и управиться с лошадью можем. Сами.

– Ежели без песен, тогда по гривеннику с души.

– По рукам, – решил Николай.

– Тады деньги наперёд.

Спутники помогли раненому забраться в телегу и расселись сами.

– Э, э? А деньги-то?!

– Будет тебе, будет. Погоняй.

Тронулись, возница ещё какое-то время ворчал, но Николай отсчитал ему положенное, и тот сразу повеселел.

– Вот это дело, вот за это – благодарствуйте.

– Как тебя звать?

– Евсеем нарекли.

– Откуда ты родом?

– Мы-то? Мы-то с Перепашного.

– А в Сухой Берёзовке бывал?

– Бывал, как не бывать, у меня там кума живёт.

– Что ж ты к куме заехать зажилил? – влез Демид.

– Вовсе я не зажилил, но ведь если на дороге деньгу заприметил, то мимо-то не пройдёшь. На подати пойдёт, али вот хоть бы кобыле моей уздечку новую справлю. Нужно? Нужно. Подковать её, родимую, нужно? Нужно. Подкормить её, сердешную, нужно? Нужно. Так вот и выходит, что не я жадный, а житьё-бытье такое.

– Твоя правда. А про Сухую Берёзовку что можешь рассказать? – вернул Николай разговор на нужную тему.

– А что рассказывать? Казённое сельцо, живут там люди – не тужат. Разве что совсем мужиками деревенька обнищала, позабирали всех в солдаты.

– Ну-ну-ну и что же? – опять влез Демид. – Как бабы без мужиков-то?

– Известно как – томятся.

– Ой, верно, сплю я. Слыхал, Федька, а?! Томятся! – широко улыбнулся Демид и толкнул соседа локтем в бок.

– Да вы не больно-то радуйтесь, служивых они не привечают.

– Отчего ж?

– Да, видно, из-за рекрутских наборов, – догадался Фёдор.

– Верно.

– Ништо, уговоримся, – сказал Демид, и мечтательная улыбка надолго поселилась на его лице.

– Не было ли в селе какого лиха? Мор или пожар? – снова начал расспрашивать Николай.

– Нет, ничего такого не бывало, бог миловал. – Евсей перекрестился. – Ну да я в те края токмо по осени або зимой наезжаю. Весной-то и летом дома дел – молоть не перемолоть.

Дальше ехали молча, только поскрипывали колёса, да стрекотали кузнечики. Перелески сменились полями; в высоком разнотравье то тут, то там проглядывали полянки клевера и земляники.

Николай, собиравшийся было продолжить пытать мужика про деревню, отступился. Глядел на крошечные, словно блюдца, островки земляники и думал, как славно было бы остановиться и поискать ягод. Само собою вспомнилось детство, когда босоногим сорванцом, бывало, бегал он от крестьянской работы к точно таким же полянкам за немудреным лакомством. Счастливое время, куда не вернуться ни на час, ни на миг, а ведь иногда так хочется сбросить с себя тяжкий, огрубевший наряд обожжённого опытом, разумного, взрослого человека и нестись, распахнув глаза и раскинув руки, по лугу навстречу такому яркому, живому и удивительному миру.

Фёдор, не имея склонности к романтизму, прикидывал, что телега, на которой они ехали, справная, а лошадёнка – ледащая, под соху не встанет, что сам возница – плут и, видно, барыш пропьёт, что трава на полях перестаивает и надо бы её скосить. Фёдор, сколько себя помнил, всегда был человеком хозяйственным. В молодости он даже хотел поскорей жениться, без большой разницы на ком, лишь бы выделиться из отцовского двора и зажить своей головой и руками. Но на беду, в ту самую пору, когда он уже уговорился с будущим тестем и собирался засылать сватов, приехал господский приказчик и записал его в солдаты. С тех пор не проходило дня, чтобы не думал он о том, как, закончив службу, зачнёт своё хозяйство. Для того в сокровенном месте припасено уж без малого полтораста рублей, для того он и на службу эту жуткую записался – господин капитан положил им унтер-офицерское жалование.

Будто бы подтверждая мысли Фёдора, возница запел:

Чарку зелена вина

Выпью разом я до дна

И, эх, загуля-аю!

И, эх, заспева-аю!

Дудку я к губам прижму

И по улице пройду

И, эх, загуля-аю!

И, эх, заспева-аю!

Позабавлю я народ,

Он мне снова поднесёт

И, эх, загуля-аю!

И, эх, заспева-аю!

Не пойду назад к жене,

Понаведаюсь к куме

И, эх, загуля-аю!

И, эх, заспева-аю!

Демид тоже начал что-то бубнить себе под нос, а мысли всё не могли отвязаться от ждущих его в деревне баб, а может, и девок. Вот доберутся они до села, и он гоголем пройдётся по улице, да не будет бросаться к первой встречной, а погуляет, покажет себя и выберет самую-самую раскрасавицу. Человек буйного нрава и с тёмным прошлым, Демид мог иногда со всей душой предаваться какой-нибудь откровенной чепухе. Года три тому назад поспорил он с ротным поваром – и не обошлось без мордобоя, – что сможет так залатать свои видавшие виды башмаки, что они будут блестеть не хуже офицерских. Сложная задача, ведь обувка его была изношена, изжёвана многими вёрстами дорог, и ей уж давно пришла пора отдохнуть в какой-нибудь канаве. Починять туфли дело непростое, ведь они нужны постоянно – в караул или на строевые учения в чём придётся не выйдешь. И потому, щедро подмазав полкового лекаря и сказавшись унтеру хворым на живот, Демид два дня не вылезал из нужника и латал, и клеил свои башмаки. И добился своего – та же самая пара выглядела так, будто только взята из лавки. Другое дело, что они развалились уже к концу дня, но спор-то был выигран, и повар месяц носил ему мясо с офицерского стола.

Последний спутник, Олег, ни о чем конкретном не размышлял – лишь ощущал радость от того, что он едет куда-то вместе с товарищами, что делать они будут дело благое, что вокруг чудесные виды природы, и уже не теснят его со всех сторон монастырские тяжкие стены.

Так и ехали, пока возница, до того тянувший одну песенку за другой, не удивился:

– Не пойму я, где мы едем. Уж давно должон показаться пригорок с хатами, а по правую руку – роща.

Вокруг же, сколько хватало глаз, простирались поля, лишь на горизонте окаймлённые тёмной полоской леса. И вид этот сопровождал путников уже довольно долго. Евсей остановил кобылу. Как только лошадёнка встала, на людей навалилась не августовская духота и зной, будто бы заглянувший из середины июля.

Демид, витавший в сладких грёзах и пропустивший слова Евсея, возмутился:

– Чего встал-то? Погоняй, раз уплачено.

– Куды погонять-то? Уж должны быть на месте.

– Может, свернули где ненароком? – предположил Фёдор.

– Да нет тут других дорог.

– А что ж ты нам пел, что крюк тебе выходит? – припомнил Демид.

– Что, что – ништо!

– Дурачков нашёл? А ну, вертай монеты! Рожа плутовская!

– Оставь, не в деньгах дело, – начал было Николай.

– А ты чего раскомандовался, старый? Это моё дело! Этот лапотник из меня дурака лепит и радуется! Или пусть серебро отдаст, или я ему юшку пущу!

– Чего, чего ты?! – испугался Евсей.

Демид слез с телеги и собрался уж в самом деле кулаки об нос возницы почесать, да зацепился полой кафтана за косой бортик, и Фёдор, спрыгнув проворнее, подбежал к нему и зашептал что-то на ухо. Буян ещё какое-то время хмурился и ворчал, но грозиться перестал.

– Поехали дальше, да смотрите в оба, – распорядился Николай. – Заряжу-ка я пистолет на крайний случай.

Лошадь пошла не сразу: фыркала, упрямилась и двинулась только после крепкого удара вожжами.

Вокруг путников растеклась тревога, а окружающий пейзаж показался враждебным в своей неизменности. Солнце стояло в зените и палило немилосердно, отчего воздух начал струиться и переливаться, искажая и снижая видимость. Сколь каждый ни вглядывался, никак не мог усмотреть хоть какие-нибудь строения.

– Стой! – взволнованно крикнул Демид. – На траву глядите!

– А что?

– Она колышется, а ветра нет!

И в самом деле, море листьев и стеблей несильно волновалось то в одну, то в другую сторону. Как только телега остановилась, жар навалился с одуряющей силой, и лошадь легла на землю прямо в упряжи.

– Господи, спаси! – заголосил Евсей и подбежал к своей животине, не переставая мелко креститься.

– Приехали, – констатировал Демид.

Вокруг зыбким маревом переливался воздух, а разнотравье будто вторило ему.

– Ну-ка, подсобите, – попросил Николай.

Выбравшись из телеги, он подошёл к краю высокой травы, долго присматривался, а затем провел ладонью по стеблям – руку ожгло будто крапивой.

– Чародейство.

– Господи, спаси, – сказал уже Фёдор.

– Да, давайте обратимся к Господу, – согласился Николай и посмотрел на Олега.

Тот кивнул, сложил руки, и все поступили так же. Помолившись, люди будто бы почувствовали облегчение и немного успокоились, но больше ничего не поменялось.

– Не пускают нас… – сказал Николай.

– Вертаемся? – нервно спросил Демид.

– Да, поехали обратно, куда мы супротив этого? – поддержал Фёдор.

– Погодите, подумать надо.

Николай присел на задок телеги и стал размышлять, рассеянно поглаживая да покручивая усы. Что же это такое? Какие такие силы?

Да, жарковато, пот уж исподнее промочил. И солнце всё никак не покатится к закату, а вокруг поля… Хмм…

Развязав сидор, Николай достал хлеб и отломил от него краюху. Посыпал солью и поковылял к полю. Не доходя шага до колыхающейся травы, с земным поклоном положил подношение и попятился.

Поначалу ничего не происходило, но вот волнение травы приобрело другой рисунок – будто бы шёл кто-то невидимый, и стебли раздвигались перед ним, а после смыкались вновь. За пару шагов до дороги соткался из воздуха прозрачный силуэт, а потом проступил и образ молодой женщины. Длинная, до ступней, рубаха, вышитая у горловины и подпоясанная гашником, русые волосы и золотые, почти совсем без белков, глаза.

– Пошто поля не убраны, пошто трава не кошена? – раздался сухой хриплый голос.

– А мы не пахари, – заявил Демид, вытягивая руку с пистолетом.

Глаза его блеснули азартом, губы скривились в хищной усмешке, обнажив неровные желтые зубы. Не улыбка – оскал. Его переполняло жгучее желание выстрелить – испытать нечисть.

В ответ в руке полудницы проявился иззубренный, покрытый бурыми пятнами серп.

– Не сметь! – гаркнул Николай. – Ствол в землю, Демид!

И тот нехотя опустил оружие.

Увидев чёрное изогнутое лезвие серпа, Евсей впал в исступление, завопил и бросился прочь, прямо в поля.

– Стой, дурень! – крикнул Фёдор.

Но мужик не слушал – бежал, только голосил бабой, а после исчез. Вот сейчас были видны его ссутуленные плечи, бесформенная шапка, а вот – ничего, лишь трава колышется.

– Не со злом идём через твои поля! Прошу, прими подношение, – сказал Николай, повернув руки раскрытыми ладонями к духу.

– Вижу, вижу, с чем идёте! Пошто не десницею подаёшь? Страшишься?

– Нет, не знал, выйдешь ли.

Солдат подошёл – сжав зубы, но не хромая – и подал краюху в руки духу.

– Разделим пищу, пусть не будет меж нами вражды.

Серп исчез, и полудница приняла подношение в обе ладони.

– Ах, как лепо пахнет. – Она глубоко вдохнула. – Сколь давно не едала я людского хлеба.

С этими словами полудница бережно откусила кусочек; жевала долго, закрыв глаза от удовольствия. Но, попытавшись проглотить, задохнулась и выхаркала сухие, вовсе без слюны, крошки.

– Вовек не поесть мне, – промолвила печально.

– Отчего же так вышло?

– Не помню.

Полудница склонила голову и опустила плечи. До того стало Олегу жаль её, что он, не задумавшись и не испугавшись, подошёл и взял её за руку.

Ладонь обожгло крапивой, но он не отпустил и стал молиться – просил Бога ниспослать несчастной утешение.

И исполнилось.

Полудница вскрикнула, отдёрнула и прижала к губам руку, пораженно глядя на Олега.

– Я вспомнила… вспомнила.

Мир подёрнулся рябью и изменился. Путники вместе с телегой и лежащей лошадью оказались посреди то ли деревни, то ли широкого хутора. Небольшие бревенчатые дома на коротких столбиках – по одному на каждый угол, – поросшие с крыши бледной травой, нависали со всех сторон над двором, посреди которого собрались люди.

Мужчины и женщины, старики и дети стояли толпой и слушали седого бородача, вещавшего с пригорка. Собравшиеся смотрели только на него и вовсе не замечали пришельцев.

– Люди! Сварог ярится – Велес неможет! Солнце жжёт, а суховей разоряет! Все умрёте голодной смертью, если верховного бога не пожалуете! Поклонитесь требами на капище, умилостивите Сварога!

– Мы уж носили, мы уж кропили столбы кровью птиц и зверей, – донесся из толпы чей-то голос.

– Мало даёте! Свою, свою руду лейте!

– Да как же… да кого же… – загомонили бабы.

– О том сами судите, а за старую жизнь много не наторгуете!

Все примолкли, только глядели друг на друга и отводили глаза. Один плюгавый мужичонка хрипло прокаркал:

– Отрадку Порошкину! Слабая она, зиму не перетерпит!

– Нет! Замолкни, Завид! Червослов, как есть червослов! Да чтоб твой корень пересох, чтоб тебе живота не было! – напустилась на мужичка молодая женщина.

Она бесстрашно наступала на него, подняв руки, готовая вцепиться в лицо, а тот пятился, прикрываясь рукой, но продолжая кричать:

– Отрадку, Отрадку!

А люди понемногу стали отходить от другой женщины, как две капли похожей на полудницу; маленькая босая девочка рядом с ней испуганно вцепилась в ногу матери.

– Пороша его не приветила, так он и рад отмстить! Пёс шелудивый! Не слушайте его, люди!

Но все молчали и смотрели на мать с дочкой, одиноко стоявших посреди круга; Пороша только мотала головой и тихо причитала.

– Всё, так и порешим, – неожиданно сказал крепкий хмурый мужчина, вокруг которого тоже стояли дети. Свои – не чужие…

– Ждан, как же…

– Умолкни, Гроздана. Кого-то надо отдать, а Отрадка и вправду слабая, и…

– Беги! – крикнула Пороша, подтолкнула дочку в сторону, а сама раскинула руки и загородила дорогу

Девочка сорвалась с места и вмиг скрылась за углом ближайшего дома.

Сразу трое молодых мужчин кинулись за ней, оттолкнув мать. Вскоре послышался крик, а затем показались парни, один из них волок упиравшуюся Отрадку.

– Вот и ладно, – проговорил старик волхв. – А теперь…

Видение растаяло, сменившись новым – лесная избушка на таких же столбиках-ножках, как и в деревне, а на пороге красивая статная женщина с копной каштановых волос и зелёными крупными очами. Была б первая красавица, если б левый глаз её чуть не косил, а из-под верхней губы, справа, не выпирал волчий клык. Перед ней на ступеньках распростёрлась рыдающая Пороша.

– Помоги, Джега, спаси дочку!

– Научу, горемыка, как дочку вызволить, но не даром, нет, а за службу.

– Отслужу, отработаю, только помоги!

– Служба у меня непростая. Сколь живу я, столь и ты служить будешь.

– Согласна! На всё согласна!

– Тогда поднимайся, дам тебе испить снадобья, а после пойдешь на поле и польёшь посевы…

Снова вокруг зрителей раскинулись поля, где посреди сохнущих колосьев ржи шла Пороша; волосы её разметались по плечам, а взгляд блуждает из стороны в сторону. Она бормочет какие-то слова и крутит головой, будто говорит с кем-то или ищет что-то. Вдруг замирает, прислушивается и задирает голову вверх. Там, в вышине, лишь жгучее солнце и синее небо без единого облачка, но женщина улыбается и вскидывает правую руку. В руке серп. Р-р-раз, и кровь хлещет из глубокой раны на горле, но не падает на землю, а поднимается вверх, в небо. Вокруг красных капель начинает клубиться розовый туман, с каждой секундой делаясь всё плотнее и темнее. Через минуту уже собралась большая багровая туча. Грохочет гром, и первые капли воды падают на землю. Вместе с каплями падает в колосья и Пороша.

Видение исчезло, и путники снова очутились на дороге. Духота и жар как будто отступились, и люди, очнувшись, крутили головами и шумно вздыхали. Полудница глядела на Олега, а затем поклонилась ему и исчезла.

– Путь вам свободен… – только и услыхали они шелест над травой.

Кобыла поднялась на ноги, зафыркала, глянула большим глазом на людей и пошла вперед.

– Куда, заполошная, куда?! – крикнул Демид, хватая повод.

Все забрались в телегу и дальше ехали молча.