сейчас он к стихии людской:
вне споров, удач и несчастий
навек вознесен над толпой?!
Затем ли все шире дорога
к нему; и по ней мы идем;
что скрыта живая тревога
за этим обветренным лбом?
В любую эпоху и эру
поэт не боится свинца.
К барьеру, к барьеру, к барьеру
доносчика и подлеца!
Пока не окончена дума.
Пока еще тесно в груди...
И вечности черное дуло,
как слава, еще впереди!
17.02.74
* * *
Лежит раскрытая тетрадь.
Текут стихи простым размером.
Как просто взять и написать:
"я знаю, жребий мой измерен..."
За веком пролетает век.
Но столько Правды было в этом,
что повторяет человек
произнесенное поэтом!
9.04.66
НА БЕГУ
Было холодно. Я без пальто
поспешал вдоль чугунной ограды;
да и что изменяет порядок,
если жизнь, словно цирк шапито,
сквозняку изначально подвластна
(рвется запросто жесткий брезент);
это в юности - приз и презент;
тряска - чем не лекарство и ласка.
Было холодно не оттого,
Что бежал одинокий и сирый
дух боялся словесных усилий
непременно представить его
в виде куце подстриженных строчек,
перевязанных бантиком рифм...
Пусть браним мы себя и корим,
но еще неприглядней подстрочник.
И в ознобе тревоги слепой
я пиджак запахнул потеплее.
Продолжайся и длись, эпопея.
Если певчий, то мерзни и пой!
12.05.74
СНЕГИРЕК
Снегирек, снегирек,
свой подай голосок!
Снегирек посажен в клетку.
Красногрудый снегирек...
Прыгает он редко-редко.
Тихо в уголок залег.
Он пшено не клюет.
На рябину не глядит.
Звонких песен не поет.
Встрепенется и молчит.
Неприступна клетки дверь.
Каково ему теперь?
Объяснили мне, сказали
очень простенько:
был он куплен на вокзале
дальним родственником.
О, веселье появленья
клетки в комнате!
"Доченьке на удивленье
запакована
птичка-невеличка
в палец ростиком...
Пусть посмотрит, как отлично
машет хвостиком".
Снегирек забился тихо в уголок.
Красноперый неподвижный узелок.
Бусинка-глазок мелькнет-пропадет.
Неужели он в неволе пропадет?
Словно кровью, клетка мечена ржой.
Я бы выпустил его, да - чужой.
Я бы выпустил его - нагорит?!
Да куда ж он, дурачок, полетит?
Холода кругом стоят, холода.
Эх, короткие вы, птичьи года!
Снегирек, снегирек,
редкий резкий голосок.
7.02.69
ВЫБОР
Вдруг заболели уши у меня.
Я долго маялся, пока не догадался
заткнуть их ватой. Целый день спокойно
ходил везде, лишь приглушенно слыша
движенье жизни... Музыкой казались
шумы, а шорохи совсем исчезли.
Воздушные шары так опадают,
когда шутник иголкой их проткнет;
лишь вялая резина на ветру
беззвучно парусит, напоминая
о бренности... Но наверху блаженства
я вдруг подумал: "Что, если придется
головоногим вкрадчивым моллюском
всю жизнь прожить, мечтая лишь о пище,
о сне да тишине?.." Затычки прочь
я выбросил. Сверлом вонзилась боль
и тотчас же, голубушка, притихла.
Биенье жизни гулко захлестнуло
меня своей упругой полнотой.
18.08.74
* * *
Признаюсь вам: я долго был рабом...
О нет, я не ворочал камня глыбы
и не носил цепей, не бился лбом,
как поначалу вы решить могли бы.
Я не знавал капризов госпожи
и не был пленником одной известной страсти,
что заставляет поступать в пажи
и стариков сплошной козырной масти.
Раб вдохновенья, я десяток лет
гордился этой сказочной судьбою,
но как-то понял, что заслуги нет
в словах, не продиктованных тобою.
Дарованное свыше - не позор,
но мне сейчас куда дороже стала
способность отличить от соли сор,
в руде заметить крапинки металла.
И я жалею, что не испытал
всех потрясений сумрачного быта,
чтобы воскликнуть: "Гляньте, кем я стал!
а кем я был... Все мной самим добыто!"
20.04.75
ВОСПОМИНАНИЕ
Я шел с товарищем, о чем-то рассуждал;
о книгах, вероятно, о поэтах
(кого-то вдохновенно осуждал,
кого-то скупо ободрял, при этом
витийствуя...). Вдруг, обнажая страсть,
лицо товарища предстало строгим ликом;
он стал рассказывать, полуоборотясь,
о сыне, языком почти великим.
Слова простые, образуя связь,
казались дивным стихотворным слитком;
и разрезала губы, как алмаз,
сказал бы я - волшебная улыбка!
(О, детства сказочного золотая рыбка!)
Я шел, как с вами, как сейчас иду;
Свернул неторопливо в переулок...
Стихи ли выпевались на ходу?. .
О чем-то мысль мелькнула... Мысль мелькнула.
12.08.66
* * *
Обожаю графику зимы.
Эти ветви - черные на белом.
Редкие прогалины земли,
снежным заштрихованные мелом.
Радуюсь рельефности мостов,
разрезающих тяжелый воздух,
свежести и нежности мазков
краскою, замешанной на звездах.
1974
* * *
Дай мысль,
дай формулу,
дай жест
иных не надобно торжеств!
Пророк, восстань!
Верши же суд свой
во мне, в другом,
во всех присутствуй!
Как эта резкая весна,
ручьев упругая возня
преображают незаметно
такой обыкновенный мир,
так Время ставит молча мету
на наши лица в этот миг.
5.04.66
ШИПОВНИК
А. Т.
Здесь кустарник так густо разросся;
Не шиповник, а скрытник огня.
И на тысячу разных вопросов
не нашелся ответ у меня.
Я запутался в сонме иголок,
окружавших искомый предмет,
оговорок, да и отговорок;
словом, второстепенных примет
этих пламенных чистых бутонов,
сквозь листвы кружевной абажур
ворожащих по-детски бедово:
обожгу, обожгу, обожгу...
Чтоб, навеки запомнив такое,
видел из-под приспущенных век
я, по сути, и не бестолковый,
а такой шебутной человек,
это сходство разящее с мыслью
той, к которой я руки простер...
И качался зеленою высью,
не кончаясь на этом, простор.
1968
ТРАВНИК
А. А. Михайлову
Мне приснилось: волшебный травник я листал
и, как листья, его шелестели листы.
Эти травы не виданы в наших местах,
небывалой они красоты.
Обнялась трава адамова голова
с печальной плакун-травой;
прикрыш, тирлич и разрыв-трава
вздыбились над землей.
И недетский ужас мне горло сковал
и волосы поднял мои;
они качались, словно трава;
холод густел в крови.
Сон колыхался, как зыбкий туман.
Сердце стучало сильней: "Замри!"
И на месте цветастых, как ситцы, полян
мне открылись клады земли.
Но не взял я ни камня, и злата не взял;
и во сне, словно бы наяву,
я траву нечуй-ветер усердно искал,
одну нечуй-ветер траву.
Мне говорили: "Смешной чудак!
Травы не бывает такой.
Что же ты ищешь? Зачем же ты так?
Брал бы что под рукой!"
Пусть молва будет тысячу раз права,
повторяется вновь и вновь;
все равно существует эта трава,
свободная, как любовь!
Где же, где же эта трава?
Где же моя любовь?
7.04.68
* * *
Старинный дом. Тенистый двор.
Деревьев долгий разговор.
И, право, стоит подстеречь
их нестареющую речь.
Сравнить блистание листвы
с сияньем трепетным плотвы.
И обойти молчащий дом,
облитый лунным серебром.
Окно нет-нет блеснет, как глаз,
как будто всматриваясь в нас.
Немало рифм за гранью лба
нам приготовила судьба:
Живут балет и бой раба,
и арбалет, и лет арба...
А мне б точней перевести
дыхание и дрожь листвы;
суставов неумолчный треск
и окон дома странный блеск;
чтоб встали, как к ребру ребро,
в стихах - дом, двор и серебро.
10 - 11.05.69
* * *
Не знаю сам, чего добьюсь, но знаю,
что не могу и дня прожить без песни,
что только в слове обретаю радость
и сам с собой нередко говорю.
А также повторять люблю признанья
людей, задолго живших до меня.
В них - мой восторг, мое движенье мысли,
моя манера относиться к слову
хирургу впору - жестко и легко.
Но все-таки мне мало вечных истин,
хочу я отыскать свои, чтоб кто-то
мои стихи читая, задохнулся
от жуткого блаженства красоты. .
30.10.74
Из книги "БЕЛЕС"
("Жалын", Алма-Ата, 1982)
ЛУГ
На лугу - Шереметьевки близ
я внезапно подумал о сыне...
Здесь сосняк молодой и осинник,
как подростки, стыдясь, обнялись.
Я представил, как рядом идет,
как он лезет бездумно в болото;
и еще несказанное что-то
потянуло вперед и вперед.
Я увидел шеренги могил,
расположенных друг против друга.
Среди этого адского круга
я один о спасенье молил.
Я увидел провалы глазниц,
что распяты на ржавых прицелах...
Кто задумался, есть ли мицелий
у людских бесконечных грибниц?!
Кто, впадая в воинственный раж,
за гробами шел, как за грибами?
Шевелил я беззвучно губами:
"Неужели сын - тоже мираж?!"
Оглядевшись, я понял: кругом
не могил чернота, а окопы;
и опять неподвластное что-то
подтолкнуло - скорее пойдем...
Солнце выше, пора и домой.
Но грибов не прибавилось в сумке.
Тридцать лет, как единые сутки,
размотались... Клубок непростой.
Я заметил: окопы одни
поровнее и глубже... Напротив
поразмытей. Наверно, полроты
в обороне стояло в те дни.
А враги, представляю, все прут.
Блиц-пехота, а может, и танки.
...А сейчас тут маслята растут,
сыроежки, но больше поганки.
20.07.79
НА ВЫСТАВКЕ РИСУНКОВ
НАДИ РУШЕВОЙ
Зал забит до отказу.
Не редеет толпа.
Вот рисунок. Показан
скорбный профиль Христа.
Чей работал фломастер,
узнаем без труда:
Маргарита и Мастер...
Надя Рушева...Та...
Память тотчас услужливо
справку выдаст о ней.
А спрошу я: "Не нужно ли
быть немного добрей?!
Что нам выставка - "зрелище"?
Может, бокс или цирк?
- Сколько страсти и зрелости!
- Ах, булгаковский цикл!
- Сколько силы, размаха!..
Мне совсем не смешно.
Погодите, не ахайте!
Это - грешно!
Поумерьте восторги
у толпы на виду.
Ваши реплики - торги
ценят чью-то беду...
Надю вспомните. Девочку.
Как она, не дыша,
держит чуткую веточку
карандаша.
И рисует, рисует...
Называйте судьбой
то, что вечно рискует
самою собой!
Мозг не выдержал. Хрупкий.
А себя не берег.
И уложены руки
в изголовье берез.
А чужому рассудку
Невелик интерес.
10 000 рисунков!
10 000 чудес!
Раструбили газеты.
Расшептали уста.
Все рисунки - в глазете,
как на вынос гроба.
Неужели бездонно
вдохновенье текло,
чтобы кто-то бездумно
пальцем тыкал в стекло...
Не увидев за творчеством
человечьей души,
мерил мерою порчи:
слава, шум, барыши...
Вы, умишками щуплые,
дети сытых квартир,
словно тело не щупайте
ни стихов, ни картин!
К черту все замечания!
Наде - больше дано.
Ей привычней молчание.
Словно вечность - оно.
21.03.71
Из книги "ЛИЦА ДРУЗЕЙ"
(Чебоксары, 1982)
* * *
Анкета моя коротка:
Родился, учился, работал.
Приметливая рука
черкнет полстранички всего-то.
А то, как стремительно жил,
как жилы вздувались порою,
как словом друзей дорожил,
она, может быть, не откроет.
И все-таки в каждой строке
останется что-то такое,
что с временем накоротке
и, в общем, водило рукою...
1973-19.08.80
ВОЛЬНЫЕ СТИХИ
1. Странное чувство
Странное чувство мной овладело,
словно я никогда не выходил на улицу;
словно я никогда не видел белого света,
упруго бьющего в лицо.
И я вспомнил солнечное детство,
мохнатого мотылька, белого и упругого,
бьющегося в ладонях...
Солнечный луч сместился,
словно прошел сквозь призму воды,
прозрачно-зеленоватой.
Тоненькая леска,
на которой висит время.
2. Ритм
Почему я хожу по улице,
непрерывно напевая какую-то строчку?
Словно вспомнив цветной сон
милого детства.
Ритм не оставляет меня.
Он пронизывает тело
сладостной дрожью существования;
он заставляет приноравливать шаги
к его размеру.
Почему я не могу молчать на улице,
беспокойной, как лента конвейера,
как порожистая река?
Дома молчу,
когда один.
3. Октябрь
Нескладный журавль
отбился от стаи.
Засохшее дерево
рухнуло в траву.
Телефонные провода
обросли инеем,
а франтоватый сосед
сбрил усы
не любит
изморозь под носом.
Ночи стали темнее,
а дни короче.
А мне
приснилась ты.
4. Письмо Анне
Знаешь,
я никогда не писал тебе
настоящих писем.
Какие-то деловые записки,
какие-то сообщения,
после которых неудобно
и извиняться.
Смешно,
но я не могу выразить
своей любви,
мгновенной и острой,
когда вижу тебя
всю
от одуванчика волос
до маленьких блестящих
ноготков на ногах;
всю
как порыв ветра,
который приподнял твое платье
и хочет понести тебя на руках
на край света,
как это не могу сделать я.
Мысленно
я пишу тебе письма
ежедневно.
Ночь
стирает написанное.
5. Трилистник
Людям нужна любовь.
И тем, кто страдает,
и тем, кто счастлив
она укорачивает часы горя
и продляет минуты радости.
Не менее нужна вера.
Она направляет,
она поддерживает,
она приводит к победе.
Любовь и вера
соединились в надежде.
Как она необходима к тем,
у кого нет любви,
у кого нет веры.
Трудно жить без любви,
еще труднее без веры,
невозможно без надежды.
6. Прислушайтесь!
Прислушайтесь!
Сегодня сердце
каждого честного человека
счетчик Гейгера!
1964-16.04.69
СЛОВО И ДЕЛО
В начале было Слово?
- В начале было Дело!
Оно для слов основа,
оно сердца задело.
Когда мне в книгу тычут
вот посмотрите, нуте
я говорю обычно:
"Как время по минутам,
как часики наручные,
вы головы сверяете,
наручники научные
на мысли надеваете".
Черным по белому
пишу для одного
в начале было Дело,
сделайте его!
1968
ЦВЕТ
Рядом с черным белое белей.
Черное еще черней на белом.
Жаль, не сразу различишь людей:
Тот - бездельник, этот - занят делом.
3.02.74
ЮНОШЕСКИЕ СПОРЫ
Ах, эти пьянки на Таганке
и эти споры двух Россий,
где словно бледные поганки
бутылки винные росли.
Какие здесь сверкали строки!
Шел стихопад. Стиховорот.
И если речь текла о Блоке,
никто не доставал блокнот.
И как я встряхивал упрямо
свой чубчик, ежели порой
Твардовского и Мандельштама
стравить пытались меж собой.
(Поэты в том не виноваты,
что, на цитаты разодрав
стихи живые - на канаты
их шлют для утвержденья прав).
Не помню доводы лихие.
Однообразен был финал:
меня очередной вития,
не слушая, перебивал.
Опять бряцали именами,
друзей и недругов громя.
Мне кажется сейчас - с тенями
сражалась только тень моя.
Ее бесплодные усилья
достойны слова лишь затем,
что те же слабенькие крылья
у антиподов вечных тем.
И если я пытаюсь снова
тебя отстаивать, Мечта,
то это значит - живо слово,
каким освящены уста.
Затем порой и грязь месили,
учили наизусть тома,
чтоб осознать, что мы - Россия,
что жизнь - История сама.
24.09.74
СЕРДЦЕ
1
О чем тосковало ты, темное сердце,
Чего ожидало?
Удара инфаркта, позорного факта
острее кинжала?
Измены любимой? Невыносимой
душевной разлуки?
С чего ты томилось и что приключилось?
А может, со скуки?
Пугалось, как только пугаются
малые дети.
Стучалось, как запертый смертник
в заброшенной клети.
Кричало.
Немые кричат рукоплеском,
А ты колотилось...
2
Что же случилось?
И вечер, казалось, он не был так черен;
и зерен разбросанных звезд
не клевал еще месяц;
его гребешка не видели люди...
Так что ты заметил, сердце?
Какая-такая печаль снизошла
на твой остров?
Твой остов трясла лихорадка печали,
какую не знали доселе.
Спросили тебя о причине?
Чужие мужчины и женщины
шли равнодушно,
а ты наблюдало,
как путник, внезапно свернув
в подворотню,
никем не замеченный, видит
снаружи снующих, живущих, жующих,
спешащих куда-то;
не видящих кроме себя - никого...
Не почувствуют взора они,
бесчувственны и не они виноваты...
Лишь, в общем...
3
А впрочем...
Так кто же обидел?
Скажи. Покажи.
"Я простило", - ответило сердце.
"Забыло.
Такое нередко случалось".
4
Я просто впервые почувствовал сердце,
кровавый комочек.
Впервые во мне шевельнулась
чуть-чуть неуклюжая жалость:
"Я сам никого не жалел?!"
И тут же смешалось волнение это
с волнением сердца,
ведь мы же одно существо.
Я лишь раньше не чувствовал сердце.
Сейчас же несу как хрустальную вазу;
как ампулу с кровью - больному;
как дрожащее пламя слабенькой спички
на беспокойном ветру...
И слезы утру.
А царапинка так, заживет.
Вот.
5
И только на сердце останется
тоненький рубчик.
Забуду я сам
и забудет тот субчик,
который оставил след
на... досмертное количество лет.
Пока под плач родных
врач вскроет сердце в один дых
и установит печальный факт,
что я перенес
незамеченный прижизненный инфаркт...
И все-таки жил до естественной смерти.
Хотите - верьте, хотите - проверьте.
1967
ЗЕМЛЯ
В долине Тигра и Евфрата
земля раздорами чревата;
здесь часто брат ходил на брата
опустошительной войной.
Сегодня вдумчивый историк
поведает, как храбр и стоек
был каждый, как безмерно горек
был путь...конечно, в мир иной!
В долине Тигра и Евфрата
земля находками богата:
монеты, бусы из агата,
щиты, сосуды, письмена,
гробницы, женская гребенка,
мечи, игрушки для ребенка
сработаны искусно, тонко
в мифические времена.
В долине Тигра и Евфрата
земля ничуть не виновата
в том, что и нынче брат на брата
нередко искоса глядит.
А так, как каждый храбр и стоек
и легче разрушать, чем строить,
вполне возможно, что историк
через столетья разъяснит:
в долине Тигра и Евфрата
земля находками богата:
монеты, диск от автомата,
противогаз, бутыль вина,
транзистор, женская гребенка,
часы, игрушки для ребенка,
засвеченная фотопленка!
12.01.75
СИМЕОН БЕКБУЛАТОВИЧ
Л. Ю.
Его унизил Годунов,
а Лжедимитрий заточил;
Василий Шуйский был готов
совсем отнять остаток сил.
Наверно, с болью и тоской,
желая время повернуть,
глядел великий князь Тверской
на жизненный коварный путь.
Пусть Грозный правил целый год
с ним наравне своей страной,
чужим его считал народ,
и для бояр он был чужой.
Быт перебежчика страшон.
Еще страшней его судьба.
Зачем полез он на рожон,
не пряча от ударов лба?
Зачем служить России стал
татарский хан Саин-Булат?
Устав от козней, слеп и стар,
он и монашеству был рад.
Но тяжек иночества крест
( читай: сослали под арест)
и вдалеке от отчих мест
над ним поставлен скорбный крест.
Круты истории весы;
но будет помниться в веках:
опальный "царь всея Руси"
сидел в угрюмых Соловках.
Он был лишь с виду одинок,
и просчитался Годунов;
и стал Касимов-городок
одним из русских городов.
11.02.72
ПАЯЦ
Он давно знаком с тобою,
изумительный паяц.
Он смеется над собою,
унижений не боясь.
Над собою - над толпою.
Над собою - над судьбою.
И вылазит вон из кожи:
вот он добр, а вот он зол;
имитирует похоже
кожу бархатный камзол.
Не актерская находка
я еще умею вот как
но печальна и легка
остается на века
та утиная походка
и улыбка дурака.
1968
ВОСПОМИНАНИЕ О БУДУЩЕМ
Анна, жена моя! Писем помятых листки,
верю, отыщешь легко ты в минуты тоски.
Знаю, что почерк неровный прочтешь без труда,
а между тем, как вода, пробежали года.
Выучишь слово за словом, хоть писем скопилась
тетрадь;
Может, поверишь - не могут же мертвые лгать...
Буду лежать я, добро бы - зарытый в песке,
как и при жизни к твоей - равнодушный - тоске;
занятый думой... А, впрочем, вот это уж бред;
дум на том свете, конечно же, милая, нет!
Чувствую явственно мокрую глину.
Холодом сводит предчувствие спину.
Дочь моя выросла, есть у нее своя дочка,
Славная внучка; и ей три-четыре годочка.
Анною внучку мою окрестили.
Деда проведать порою приходят к могиле.
Где оно, лежбище праха, прибежище лени?
Воспоминаний роятся безмолвные тени:
теплая кухня, откинута крышка буфета;
через открытую дверь на столе виден веер букета;
там же из вазы соседней, как тесто, свисает сирень.
Вечер прохладный сменяет распаренный день.
Скоро уснут все, чтоб завтра с улыбкой проснуться;
Мне же и набок нельзя повернуться.
Одеревенело когда-то упругое тело.
Оттанцевало. Отдышало. Отпело.
Только в насмешку можно шептать: "отдохни..."
Ночи распустят пряжу, которую выпряли дни...
О, Пенелопа, жена моя верная Анна!
Что ты прядешь и прядешь неустанно
воспоминаний бессонную нить,
тщетно пытаясь с явью мечту воссоединить?. .
Ткешь без конца незримое покрывало...
Воздуха мало...
О, если б ты знала, как мало воздуха здесь...
16.06.71
ТРИПТИХ
Б. А.
1
Каждой фразе предшествует мысль,
колыхнувшая стенки сосудов;
и не может наш бедный рассудок
предсказать неожиданный смысл
нашей речи - затем ли, что ей,
неразомкнуто слившейся с духом,
тяжко с телом, безгласным придурком,
и тошнее - совсем без костей...
Каждой фразе предпослана тень
наших славных и грешных деяний;
и, наверно, из всех одеяний
это самая верная сень.
Да святится союз и союз!
Фраз и личности. Слова и Дела.
Нет ни звездному свету предела,
Ни бессонному шепоту муз!
8 - 14.07.74
2
Снег в марте шел - как в декабре.
Со мною рядом шел, постылый.
Нас встретил пригород пустынный
огнями, вставшими в каре.
Лучи дрожали, как штыки.
Деревья ожидали казни.
Во мне ворочались рассказы
конкретной жизни вопреки.
И стало так нехорошо
в глухое время снегопада;
иное время было надо...
А, собственно, куда я шел?
На зыбких лапах стыла ночь.
Со всех сторон неслись проклятья.
Казался ближний клен распятьем,
и я не мог ему помочь.
Я заблудился в декабре;
вернее, в марте ошалелом.
Я очутился во дворе,
помеченном французским мелом.
Варфоломеевская ночь!
Я - гугенот; мне снова страшно
в чужое время пятой стражи;
и клен не может мне помочь!
Прочь! Заклинаю Богом! Прочь!
Сгинь! Ведьмой пропади бесследно,
Варфоломеевская ночь!
Часы стучали, как всегда.
Снежинкой падала звезда.
И рядом, здесь, вниз головою
снежинка падала звездою
и разбивалась навсегда
потусторонняя вода.
Я подходил к родному дому.
Я, наконец, нашел ответ:
"Хотел по времени иному
жить; а его - иного - нет!"
1966
3
Как странно - на лице славянском
вдруг азиатские глаза
плеснут своим непостоянством,
приманивая и грозя!
Какой монгол, в каком столетье
посеял дикие черты?
Как крепки варварские сети
и слабы женские мечты!
Но силу набирает робость,
заимствуя у ней огня...
Глазами Азии Европа
сегодня смотрит на меня.
9.09.70
ЖЕЛАНИЕ
Сойдясь с судьбою грудь о грудь,
хочу я время повернуть...
Железную узду накинуть
на озверевшего коня;
вскочить, привставши в стременах;
махнуть - в двух разных временах
за ветхий тын, где кровью маков
обагрена ночная степь...
О, пусть же я не буду слеп,
как - по преданию - Иаков!
1965
ЗВУКОВОЕ ПИСЬМО
Виктору Сосноре
Улица Росси,
твой Росинант великолепен.
Слезы, не росы - губят талант,
ибо нелепо.
Как ты потряхивал головой,
седенькой гривкой!
Рифму охаивал, на угловой
выкинув гривну.
Помнишь, Де Кирико маслом сумел
те же колонны:
как они лижут отцеженный мел!
Как вероломны!
Лирик сегодняшний, нео-Катулл:
рифмами - цифры...
За горизонты души заглянул,
вынянчил циклы.
Скажешь: Париж или Санкт-Петербург,
Ревель и Рига...
Сказочной птицей по имени Рух
рухнула Книга.
Крылья волочит по бренной земле,
сложит страницы...
Белые ночи... На ранней заре
новые птицы!
1З.09.79, Ленинград
РАЗРЫВ
Идут осенние стихи...
Так листья хлынули лавиной.
Так копятся у глаз штрихи
у поседевшего мужчины.
Идут решеньем на разрыв
не вспоминать о ней, о доме...
И гасят маленький свой взрыв
в любой ласкающей ладони.
25.04.66
ВДОХНОВЕНИЕ
Б. П.
Когда начальных строчек тьма
меня с ума сводила,
какая ниточка впотьмах
ко свету выводила?
Когда с прожорливостью крыс
поэзии грыз оксфорд,
угадывался темный смысл
в параде парадоксов.
И обещалось в той горсти
(как зритель - в кинокадре),
что ожидание гостит,
хоть не указан адрес.
Вот с самой легкой той руки
и приходил к моменту,
когда величие строки
наглядней монумента.
Благословляю первый шаг
и тот надрывный дых,
с каким нашла моя душа
учителей своих!
1967
ИЗ ГАЗЕТ
Андрею Вознесенскому
Ах, как нужен нам пророк!
Маг. Советчик. Ясновидец.
Мысли, как соленья, впрок
в мозг-чуланчик становитесь.
Жить без новостей голо.
В чтении души не чаем.
Зрю в "Вечерке" уголок
"Спрашивай - отвечаем".
ВОПРОС: "Золотое кольцо лежало
рядом с ртутью и побелело.
Что можно сделать, чтобы извлечь ртуть?"
Столь истошно в телефон
женщина вопит в отчаянии;
аппетит пропал и сон;
блекнет золото венчальное.
Исповедовает кредо:
есть лосьоны, пудры, кремы,
ванны хвойные для тела,
а колечко побелело.
Есть театры, церкви, цирки
для души в бессонном цикле,
возрожденью нет предела,
а колечко побелело.
Речка, что ли, обмелела?
Тихо воют этажи:
"Где ХИМЧИСТКА, подскажи?"
Глазки бегали, как ртуть:
"Вам ОТДЕЛЬНО завернуть?"
Глазки щурились келейно.
Растекались по коленкам.
Глазки мерили хитро:
"Вам вино или ситро?"
Этот блеск и этот лоск
обволакивают мозг;
обмякают влажно губы;
золото идет на убыль...
ОТВЕТ: "Любую золотую вещь необходимо оберегать от соприкосновения с ртутью, ибо золото белеет и теряет свои качества. Восстановить первоначальный вид золота, видимо, невозможно".
У досужих горожан
тьма вопросов, а ответы
могут их опережать,
если в срок читать газеты.
5.12.73
ЧУЖИЕ РУКИ
Порой, ожесточась, со скуки,
сначала вроде бы легко
дыханьем греть чужие руки,
в мечтах от дома далеко.
Приятна теплота объятья.
Волнует радужная новь.
Но шелест губ и шорох платья
лишь имитируют любовь!
И не заметишь, как мельчаешь;
как окружит одно и то ж:
ложь в каждом слове, ложь в молчанье,
в поглаживанье тоже ложь...
Едва ль для настоящей страсти
друзья случайные годны.
Старательные, как гимнасты.
Как манекены, холодны.
И только дрожь замолкнет в теле,
заметишь, тяжело дыша,
что оба - словно опустели:
кровь отошла, ушла душа...
И, тяготясь уже друг другом,
проститесь, позабыв тотчас
чужое имя, голос, руки
и - не заметив цвета глаз.
18.02.71
ОБИДА
Е. Е.
Обидели. Беспомощно и горько:
мир перекошен, вывернут, разбит;
и сердце стало апельсинной долькой,
которую жует беззубый быт!
О, Господи! Зачем бывает разум
дан гнусной твари с языком змеи?
А веруешь, что песенные фразы
хранят в охрипшем горле соловьи.
И все-таки возмездье настигает,
над всем в природе правый суд вершит
и песня соловьиная летает,
и вечно ползает змеиный шип!
7.09.70
ОСЕННИЙ ДЕНЬ
Был этот день тревожно мглист,
чего-то ожидая.
Гремел по тротуарам лист,
с деревьев упадая.
Так оглушительно гремел,
подобно жесткой жести,
что я лицом бледнел, как мел,
и ждал печальной вести.
И думал, что зимы приход
(колючей белой смерти)
в лед эти клены закует,
завертит в снежном смерче.
Невыносимо было жаль
молящих веток хилость;
и в душу светлая печаль,
как птица, поселилась.
Молчала площадь, как вдова;
и, словно бы из воска,
нагие стыли дерева,
беленые известкой.
Кто кисти в известь окунал,
плеща густую сырость,
чтоб, как к оглохшим окуням,
мы к кленам относились?!
Кто черствым сердцем не жалел,
дотронуться решаясь,
чтоб мертвый воздух тяжелел,
в кристаллы превращаясь?!
Еще гремел кленовый лист,
еще я шел куда-то;
и ветер-виолончелист
заканчивал сонату.
Как мухи белые, слепя,
возникли ниоткуда;
и это было - как судьба
и продолженье чуда.
7.10.68
* * *
Мертвым соком брызни,
папоротника твердь.
В этой страшной жизни
нужно умереть,
чтоб тебя читали,
чтоб тобой зажглись,
чтоб, шутя, листали
твою жизнь...
24.07.69
ДАЧНАЯ БАЛЛАДА
Тиха на даче жизнь. Безделье. Пустота.
Огромный день легко уходит в мирозданье.
Напудренных берез святая красота
стоит особняком, не требуя названья.
Кудрявый черный пес, свернувшийся клубком,
в облезлом кресле спит и в пышный ус не дует.
Жизнь кажется сплошным раскрашенным лубком,
и старый шулер-смерть здесь карты не тасует.
Ни звука скорбных труб, хоть кладбище - подать
рукою... Старики здесь ходят за грибами.
Разлита в воздухе, как масло, благодать;
и можно ощущать ее легко губами.
Лишь крашеный забор, зеленый, как листва,
напоминает нам о бренности унылой;
а свежих планок строй, как белая плотва,
набившаяся в сеть и стянутая силой.
Тиха на даче жизнь. Лишь ночью мотыльки
стремглав летят на свет и как собаки лают
на бьющий в тело жар, природе вопреки,
и только утром вновь до ночи засыпают.
Я дачный день тяну, как бредень по воде.
То ем, то сплю, то в лес хожу гулять с собакой.
Но в сне или в еде, повсюду и везде
я чувствую себя отловленной салакой.
Лишь только ночь придет, как бодрый, словно крот,
ворочаю пласты бессонницы огромной;
и черный небосвод, ссутулясь у ворот,
высматривает свет в одной из наших комнат.
Я тенью в потолок натружено упрусь,
полночи проведу над строками поэта.
За каждым словом - Русь; и сладостен союз
бумаги и пера, единство тьмы и света.
Тиха на даче жизнь. Нет никаких преград
раздумьям. И строка как шелковая вьется.
И даже дождь с утра, что льет как из ведра,
и тот благословен и дачею зовется.
Я вырос не в тиши и парковых аллей
не видывал в глаза забористым подростком.
И потому вдвойне мне наблюдать милей,
как дочь моя идет к крыльцу по шатким доскам.
У ней - своя стезя. Ей запрещать нельзя
подружек хоровод и синий телевизор.
А дачные друзья - удачные друзья;
и нечего ворчать над ними, как провизор.
Отмеривать ли жизнь, как капли натощак,
елозя по земле пипеткой рыжих сосен
или носить ведром, чтоб полдень не зачах,
и не был жар души, как небеса, несносен.
Тиха на даче жизнь. Я выбрал наугад
одну из тех потерь, что насмерть укатает.
И розовая дверь одной из автострад
в больничный коридор бесплатно доставляет.
Там спит моя жена и мой младенец спит.
И спят они всю ночь с открытыми глазами.
Там стол стоит накрыт. На нем в стаканах спирт.
И пью я этот спирт бессонными часами.
И снова бью стекло в замызганном кафе,
и снова хлещет кровь из ровного пореза.
И совесть, как палач, на ауто-да-фе
ведет, пока жива, до полного пареза.
Тиха на даче жизнь. И привидений рой
не виден за окном, хоть кладбище под боком.
Мать, отчим и отец, умерший брат с сестрой
не могут заглянуть сегодня ненароком.
Пишу и весь дрожу, заслышав странный звук.
В щель хилого окна течет нездешний холод.
Светает. Плеск листвы напомнил море вдруг.
Я под Одессой вновь, с женой и снова молод.
О, если бы я знал тщету прошедших лет
и если бы я мог предугадать заране,
где истин низких тьма, а где блаженства свет,
неужто б и тогда я не скорбел о ране?. .
Тиха на даче жизнь. В балладе Пастернак
рассказывал, как взят был в ад, где все в комплоте.
Я в комнате один. И это тоже знак,
как слезный дождь во мгле, что есть мученья плоти.
Давно со стула встал и отошел к стене.
Дрожит рука, пиша взъерошенные буквы.
Тиха на даче жизнь. И это не по мне,
как суп из воронья или бифштекс из брюквы.
Я в комнату к жене и к дочери пойду.
Назойливо жужжит соседский холодильник.
Я жить еще хочу, к нелепому стыду,
и жизнь свою сменять, как сломанный будильник.
Я доплатить готов... Но - кровью сыновей?
Но - близких и родных мученьями - что гаже?
Что современнее? Что проще и модней:
доспехи дьявола или халат из саржи?
Тиха на даче жизнь. И дождик за окном
то остановится, то снова вспять несется.
Стоит на месте дом; кровь ходит ходуном;
и шелковой строки удавка не порвется.
Собаки круглый глаз следит исподтишка.
Мне кажется, белок надглазья окровавлен.
И каждая строка как следствие грешка
гнетет меня и вновь развертывает травлю.
Немолчный разговор деревьев за окном.
Дождинок и листвы сплошные пересуды.
Готов я даже днем сейчас сидеть с огнем.
Ребенок и отец - не разобщить сосуды.
Тиха на даче жизнь. Но жить исподтишка
не сможешь, если сам не вурдалак полночный.
Легко, наверно, впрок сложить два-три стишка,
но трудная стерня - работать внеурочно.
Я перевел уже сегодня двести строк,
стихотворений шесть чувашского поэта.
Не выполнен урок, не подведен итог
страданиям моим, и вот пишу п р о э т о.
Тиха на даче жизнь. Мои соседи спят.
Спит и жена, и дочь. Спит чутким сном собака.
Затихло все вокруг. Уже не шелестят
березы и дубы... Спокойно все... Однако...
Готов я повторить строку про благодать.
Тиха на даче жизнь. Как шелковая, вьется.
Я выбрал наугад, чье имя целовать.
Но как мне быть, когда никак он не зовется?
Кудрявый черный пес, свернувшийся клубком,
он тоже спит всю ночь с открытыми глазами.
Поймет ли он меня, вздохнет ли он тайком,
сочтет ли тоже дождь всемирными слезами?
В балладе Пастернак рассказывал, как взят
был в ад; он видел сон... Бессонница страшнее:
все видишь наяву и не свернешь назад.
Тиха на даче жизнь. Не может быть тошнее.
Безделье. Пустота. Огромный день легко
умчался в никуда. И длится прозябанье.
И мертвенных берез ночное молоко
второй накаплет путь, не требуя названья.
Я выбрал крестный путь. Не два, не три стишка
я сочинил впотьмах под шум воды проточной.
Тиха на даче жизнь. Но жить исподтишка
не буду никогда и здесь поставлю точку.
6.08.79
АВТОПОРТРЕТ
Мне - 30 лет.
Родился в победоносном 1945,
ни разу в жизни не видел
родного (живого) отца
и до 25 - не подозревал
об его существовании.
Лгу
Иногда бывали предчувствия.
Закончил среднюю школу,
медицинский институт,
половину спецординатуры,
служил врачом в/ч 75624,
был глазным хирургом
и писал ночами стихи.
Сколько их рождалось
и умирало в сознании - не исчислить;
на бумагу занесены несомненно худшие;
чаще рифмовал на ходу,
без клочка бумаги и огрызка карандаша под рукой.
Я жил в Перми, Тбилиси и Москве;
женат с 22 лет, счастлив в браке;
дочь - ровесница моего заочного
литературного образования
появилась на свет ровно через 3 месяца
после моего очередного дня рождения.
Не знаю, совпадают ли наши группы крови,
как идентично это мистическое число 19;
но мне хотелось, чтобы совпали
наши духовные группы
и я смог бы передать ей со временем
хотя бы частицу так называемого
"жизненного опыта".
Некоторым друзьям я казался воплощением
честолюбивого Трудолюбия и Разума;
себе же представляюсь лентяем и недотепой.
Люблю книги,
хотя с каждым годом читаю все меньше;
глубже ли - другой вопрос,
на который трудно ответить.
Люблю жену, дочь,
покойную бабку Василису Матвеевну;
несколько отчужденно люблю мать;
чту и жалею отца,
которого и сейчас (про себя)
не могу называть отчимом.
Не мыслю себя вне литературы
( стихи, переводы, рецензии),
хотя если что и удалось в этой жизни
это исцеление от физической слепоты
200 больных катарактой,
когда занимался хирургией.
Вряд ли помогу кому-то прозреть духовно.
Помню и повторяю: "Врачу, исцелися сам!"
Надеюсь прожить долго и счастливо
(т. е. испытав в полной мере
душевную и жизненную чересполосицу,
которая столь необходима
для полнокровного творчества,
но труднопереносима каждым из нас).
Обретал и терял друзей;
лучший друг - Анна,
мое живое ненаписанное стихотворение,
мое сердце, моя совесть...
каждодневно учусь у нее
бескорыстию и терпению,
честности и справедливости...
Я вроде ничего не написал о своей эпохе,
модах нашего времени
(макси или мини, "дудочки" или клеш);
соседях по коммунальной квартире,
мечтах и разочарованиях, весе и росте,
форме ушей, очках и ботинках,
любимой "полевой" сумке
и содержимом карманов;
но мои современники без труда
дорисуют в своем воображении
портрет обычного человека
2-й половины ХХ века
и подивятся, насколько он неотличим
от них самих.
Всякие несхожести и несообразности
будут отметены;
другими будут цифры, имена и факты;
останется нетленной
голая человеческая суть,
которую и призван выразить автопортрет.
13.12.75
Из книги "ВЕРЕТЕНО СУДЬБЫ"
("Книга". Москва,1989)
ЗОНА
Я в комнате один. За окном Кисловодск. Орет какие-то песни радио. И полон виденьями давними мозг, и память усталую душу радует. Я получил сегодня письмо из далекого дома на берегу Камы; ах, если бы сердце могло само побежать и обнять кого хочет руками! Но жизнь безжалостна, жизнь права; она уводит юнцов из-под крова; ведь растет и растет трава, не боясь серпа тупого. Ах, родители, дорогие родители! Вы все старитесь в ожидании. Вам бы спеленать и держать в обители сына, не думая об его желании. А сын меж тем давно повзрослел; у него самого уже дочь совершеннолетняя; никому неизвестен его удел, а вы продолжаете тихо сетовать... Но я не могу по-другому жить, я не желаю по-вашему; меня схватили Москвы этажи золотые слова вынашивать. О прошлом годе я вас навестил, прошел по местам своей юности: о, сколько же нужно душевных сил, чтоб выжить в таежной угрюмости! Я вспоминаю ушедшие дни: как раки, ползли по угорам бараки; как много было хмельной родни и редкий праздник случался без драки. Мой дядя Романов, Устинов - второй, в гудящем застолье куражились часто; не мог я понять своей детской башкой, что это - замена мужицкого счастья. Я слушать песню без слез не могу: "Выпьем за тех, кто командовал ротами, кто умирал на снегу..." Где вы, дядья, со своими заботами? Где ты, любимая бабка моя? Вечно работала через силу. Что получила ты, Бога моя? Снег засыпал твою могилу. Есть ли над ней хоть какой-то крест, хоть бугорочек цел над тобою ? небо, российское небо окрест, непередаваемо голубое... Я не забыл твой суровый урок, как не уросить ты просила; и на распятьях случайных дорог жизнь не распяла меня, не сломила. Я, помню, играл в городки и в лапту; за хлебом бегал в какую-то ""зону"" и только недавно понял и чту, какого в детстве хватил озону... Ведь я с рожденья был сослан в места, где выжить было великое благо; где парусом белым манила мечта, плутая в бухтах архипелага ГУЛАГа... Какие плуты встречались в пути, профессиональные архиплуты... И то, что удалось уцелеть, уйти, сбросить с рассудка и сердца путы - чудо! Счастье! И пусть моя дочь сегодня не сетует на неудачи, на то, что отец мало смог превозмочь и нет у него ни машины, ни дачи. Я почти 30 лет "отбыл" там, куда телят не ганивал пресловутый Макар; и весь свой пыл вынес из "заключения" раннего. Иным покажется пафос смешным, каким-то таким надуманным; а мне все горек юности дым, то Сталиным тянет, то Трумэном... ломала, корежила жизнь судьбу; вырос я свилеватым, как пихта; а кто-то про ранние морщины на лбу или заметит, мол, слишком тих ты... Не надо зондировать, я не стих; во мне не угасла заветная фронда; и даже этот изломанный стих гласит, что создатель не просто член фонда. Изыдьте, кричу из последних сил, членистоногие, членисторукие! Пусть в храме останутся те, кто любил, кто вырос под присмотром суровой старухи. И кто не боится, что нынешний смотр выявит нутро и мурло перекрашенное... Утро построит из солнечных сот новые невиданные башни. Не будет больше ужасных зон, зон молчания, зон страха... И одним из самых тяжелых зол будет незнание Чайковского или Баха, затем и живу, и сердце лечу в Кисловодске богатырским нарзаном; затем обратно в Москву полечу, раздумьями века терзаем. Не нужно бояться высоких слов, когда они истиной чувств обеспечены; не нужно дверь закрывать на засов и засыпать беспечно. Сегодня в движении вся страна; ширится зона стыда и страдания; так пусть продлится моя страда, зона радости и рыдания. Жизнь безжалостна, жизнь права; она уводит детей из-под крова; ведь растет и растет трава, не боясь серпа тупого.
18.07.88
8 1/2
Причудливая цепь ассоциаций:
печаль снаружи и любовь внутри;
и если чист ты, нечего бояться;
садись на место и кино смотри.
Текут воспоминания ребенка.
Стегает бич взаимных укоризн.
Порою рвется старенькая пленка,
она длиною с прожитую жизнь.
Друзья. Враги. Наставники. Соседи.
Ученики. Любовницы. Жена.
Те заняты едой, а те - беседой.
И всем судьба воздаст свое сполна.
Смотрю кино, как будто жизнь листаю.
Туман в глазах. Скорей очки протри!
Я - не герой, так что же повторяю:
"Как грешен я! Мне тоже 43".
Зачем страшны мне жалкие угрозы
раскрепощенных киногероинь;
и псевдоромантические слезы
горьки, как настоящий героин?!
Наверно, в том и кроется отвага,
чтоб, зная участь, не бросать руля
и не спускать перед бедою флага;
все вынести и вновь начать с нуля.
5.06.88
ПРАВО НА ИМЯ
Памяти Велимира Хлебникова
Век в имени сияют Р и м и л е в;
веленья миру выписаны грубо;
и до сих пор рыдают нараспев
о солнце обмороженные губы.
Б е л х л е б, - я говорю - н о м и л л и м о н;
и как года догадкою не мерьте,
все так же молод синий небосклон
и перевертень не боится смерти.
А л м а з в родстве с пылающей з е м л е й;
а т р о с не должен быть второго с о р т а;
пусть мусор в голове сжигает зной
и разумом наполнена реторта.
Пускай копыто опыта полно,
но Мефистофель промахнется снова;
заведено судьбы веретено,
зане девиза нет превыше слова.
Нам гласных гласность в настоящий миг
важнее, чем согласие согласных;
поэт - не гид, он производит сдвиг
в породе горней, что куда опасней.
Не реверанса вычурности в том,
чтоб оглянуться, смысл ища в оглядке;
и мот словес вернется в отчий дом
и с модою не раз сыграет в прятки.
Пусть видит каждый, кто душой не слеп:
сейчас над поэтическим п р е с т о л о м
взошли его навеки м о л о т, с е р п;
и Хлебников нас обступил простором.
14.02.88
БОЛЬНАЯ БАЛЛАДА
Средь тленья, гниенья, распада
приходится строить и жить;
а муза сказала: "Не надо,
нельзя о дурном говорить!
Дружок, веселись до упаду,
тяни наслаждения нить..."
Но я ей ответил, что надо
всегда обо всем говорить.
Тянулась больная баллада;
баланда успела остыть;
вновь шепотом муза: "Не надо,
нельзя о дурном говорить.
Забудем видения ада
и будем друг друга любить..."
Но я задолдонил, что надо
всегда обо всем говорить.
Дыханье устало от смрада;
изнанка успела прогнить;
а муза твердила: "Не надо,
нельзя о дурном говорить.
Подумаешь, тоже досада,
что вирусам хочется жить..."
И хмуро я буркнул, что надо
всегда обо всем говорить.
Пока нет житья от разлада
и есть на свободу запрет;
покуда нельзя без доклада
в чиновный войти кабинет;
пока дорогая награда
отнюдь не для лучших венец;
покуда не снята осада
с наивных и честных сердец.
Претит суета и услада
и хочется в голос завыть
среди исполинского стада
в обжорстве явившего прыть.
И даже средь райского сада,
увы, не сумею забыть,
что надо, что надо, что надо
всегда о больном говорить.
25.01.88
СНЫ
Почему-то ночью стали сниться
радужные человеко-птицы.
Я не раз твердил себе растерянно:
"А живет ли человек-растение?"
Руша настроенье беззаботное,
думал: "Есть ли человек-животное?"
Наконец вставал вопрос-итог:
"А бывает человеко-бог?
Человеко-бык?" Опять по кругу
гнал сомнений яростную вьюгу.
Застревали мысли, как осколки:
"Людо-змеи? Человеко-волки?"
Сон прогнав, навек лишив покоя,
главное во мне проснулось: "КТО я?"
4.01.88
* * *
Ежели мы примем за искомое
вдруг существованье насекомое,
каждая певучая строка
станет стрекотать наверняка.
Если окружат нас как флотилии
чешуей покрытые рептилии,
и тогда стихотворенья ток
скажет: "Человек не одинок!"
Если спросят, что приму охотнее
жизнь растения или животного,
то отвечу: "Лишь судьбу свою".
Тем живу и потому пою
4.01.88
* * *
Еще раз очутиться там,
где ты забыт и вряд ли нужен,
где сломан солнечный вигвам
и всюду только грязь и лужи.
И ты буксуешь каждый миг
на старых распрях и обидах;
судьбы огромный маховик
лишь чередует вдох и выдох.
Молчишь. Растерзанный. Нагой.
Какой такой причины ради?
Бегом отсюда! Ни ногой!
Как сам же написал в "Балладе".
Возрадуйся, что твой удел
давно решен не земляками;
и снежный пепел пролетел
шальными чайками вдоль Камы.
И пусть снежинки в волосах
блеснут фатальной сединою;
ты превозмог минутный страх
и взмыл над вспененной волною.
Надежный старый самолет
тебя уносит восвояси;
и каждый день, и каждый год
непредсказуем и прекрасен.
22.09.87, Пермь
* * *
Не прекращает время быстрый бег.
Шум времени напорист и неистов.
"За скальпель истины возьмется новый век",
не зря писал один из декабристов.
Вблизи непросто разглядеть лицо.
Оно закрыто грязью иль коростой.
Но вот выводит случай на крыльцо
под снег и дождь и судит всех по росту.
И точные вопросы налетят,
как пчелы в час цветения кипрея;
и каждая из давешних досад
вновь отодвинет тех, кто был хитрее.
На место ставит время подлецов
и освещает истинных героев;
тем и затем живем, в конце концов,
сердца на компас истины настроив.
Поэтому не спится в декабре;
спешим в "Икарус", если не в икары;
автобус ждем, построившись в каре,
свергаем идолов и не боимся Кары.
17.05.87
ЭСТОНСКИЙ ОФОРТ
Андресу Эхину
Когда однажды ротозей заглянет в таллиннский музей, то обнаружит там офорт, построенный словно кроссворд; давай, мол, зритель, не зевай, а клетки мозга заполняй не чертовщиной, не божбой, а черно-белой ворожбой; потом в углу под светом ламп вдруг разглядит еще эстамп; за ним отыщется другой, сулящий сердцу непокой; художник Вийральт Эдуард изобразил здесь сущий ад. Доселе, может, только Босх сумел взорвать виденьем мозг и показать, что может ждать все общество, и чернь, и знать. Как из разрушенных бойниц зияет из различных лиц сто тысяч глаз, разбитых линз; так множит гиперреализм; так кием ткнуть бывает рад людской хрусталик, вновь в бильярд играя, демон или черт среди алхимии реторт. Сегодня, маясь по жаре, я вновь вгляделся в "Кабаре" (есть и такой еще офорт среди вийральтовских работ). Художник, как бессонный Вий, схватив резец, как острый кий, нанес по похоти удар, изобразив страстей пожар. Там продолженьем буйных чресл казался дьявольский оркестр; там снизошел на всех угар, неважно молод или стар; и до изнеможенья жил всех пылкий танец закружил. Среди беснующихся пар запечатлел высокий дар не только бедных алкашей, но, проникая в суть вещей, как наказанье за вину пророчил близкую войну. Шел только 31-й год, а сколько будущих невзгод здесь напророчил всем Вийральт... Офорт, как в трещинах асфальт, сулил безжалостную смерть всем тем, кто хочет пить и петь. С улыбкой, словно истукан, стояла женщина-фонтан, и струи адского питья дарили счастье забытья. И тут же рядом под зонтом, не обращая на фантом вниманья, парочка детей вкушала радость без затей. И множась вдалеке, как зло, паучье дерево росло; не сучья, колкие, как шприц, а маски человечьих лиц охотно изрыгали сок, чтоб пьющий вырваться не смог. Художник здесь изобразил всех тех, кто грезил, а не жил; кто вместо песен пук реприз принес на дьявольский стриптиз и душу живу обкарнал, как шевелюру в карнавал... Но как преодолеть контраст? Как говорится, Бог подаст; и каждый может только сам отверзнуть вежды к небесам; ведь даже у глухих невежд в душе есть место для надежд; иначе для чего офорт дарить апофеозу морд; иначе должен сдать в ломбард лом вечных перьев каждый бард; когда б не вера в светлый час в душе у каждого из нас; и свет со тьмой соединив, оставил нам гравюру-миф, где дышит раем каждый ярд, художник Вийральт Эдуард.
3.05.87
ЕЩЕ
Прекрасно юное Еще,
когда, не зная правил,
еще под небосвод плечо
бездумно не подставил;
когда по радуге гулял
бездомно и бездымно;
когда души не оголял
и рифмовал невинно.
Еще я водки не распил
с очередным иудой;
еще не пущен на распыл
был гений в пересудах.
Я, как в колодец, загляну
в расплесканную юность;
я полететь готов ко дну,
лишь бы мечта плеснулась.
О, где ты, давнее Еще,
где кулаки не сбиты,
где дышат в спину горячо
вчерашние обиды.
Я меньше сделал, чем хотел,
чем мог, замечу гордо,
когда б не цепь бездушных тел
и ханжеские морды.
И все же звонкое Еще
не растерял я в склоках;
оно, раскручено пращей,
еще взлетит высоко.
Еще не заблужусь в лесу
привычек; впрямь не промах,
вновь ворох песен принесу,
как в мае цветь черемух.
Так славься, зрелое Еще,
когда противу правил
под небосвод свое плечо
ты радостно подставил.
3.02.87
* * *
Неумолим к мечтам возможностей предел...
Не помню, кто сказал про пальцы брадобрея...
Я прожил эту жизнь не так, как я хотел;
пусть к дочери судьба окажется добрее.
Уходит день и час; и не остановить
мгновенья; и нельзя надеяться на случай.
Сердца соединить едва ли сможет нить
взаимности простой, когда ты невезучий.
К тому ж узка стезя; я пробовал, друзья,
пролезть бочком в ушко, да только застреваю.
Кто муж, а не дитя, тот знает, что нельзя
раздваиваясь жить, любовь в себе скрывая.
Двойное бытие прекрасно на словах.
Как радуга зимой слепит двойное зренье.
Но бедная любовь тотчас потерпит крах,
не выдержав тоски двойного притяженья.
Я локон отверну, как кокон разверну;
знакомое лицо, как бабочка, взовьется...
Я верю, что еще успею и верну
на крылышки пыльцу с волшебной позолотцей...
21.01.87
АРТЕФАКТ
Незабываемы практические занятия по анатомии:
все мы, первокурсники, что-то препарировали,
тщательно выделяя каждый нерв,
каждый сосудик,
каждое мышечное волоконце.
И вдруг резкий голос педагога
(чуть ли не Бога)
возвещал: "Артефакт" (т. е. игра природы,
ошибка природы; то, чего быть не должно,
но изредка случается).
Поэзия - артефакт реальности,
зыбкая игра воображения,
и все-таки она существует, поэзия!
21.10.86
* * *
Кто-то, кажется, Кафка, сказал о том,
что повторялось тысячекратно:
человек потерян в себе самом
безвозвратно.
Но ведь можно построить себя, как дом,
если нравственно ты не калека...
Человек потерян в себе самом,
важно найти в себе человека.
21.10.86
В ПРЕДДВЕРИИ ГРЯДУЩЕГО
Памяти Бориса Пастернака
Когда над городом свечение
не остывающей зари,
я властно чувствую влечение
судьбы, верчение земли.
Когда подобие кокошника
венчает сизый горизонт,
во мне поет азарт художника,
мольберт вонзившего в газон.
Завороженный силой сущего,
пусть не мессия, не пророк;
он весь в преддверии грядущего,
на перепутье всех дорог.
И как не вспомнить имя гения,
что силой лирики своей
восстал над мрачною геенною
разбушевавшихся страстей.
Моя банальная фантазия
представить даже не могла,
как азиатчины оказия
вдруг закусила удила.
Его щемящие метафоры,
его сердечная тоска
вдруг власть имущим не потрафили,
чтоб затравить наверняка.
И то, что нынче в биографии
займет едва ль один абзац,
сложилось в годы, что ограбили
чинуши, спецы по эрзац...
Эрзац-кино, эрзац-поэзии,
эрзац-культуры, наконец;
ведь кажется всего полезнее
нередко не творец, а спец.
Я вырос в годы безвременщины
и, может, лишь его стихи
меня спасли от обыденщины
и от словесной шелухи.
Я нынче горд, что связан юностью
и с Вишерой, и с Чусовой;
что также с клеветы осунулся
по воле стрелки часовой.
И с той же выправкой торжественной
готов стоять хоть день-деньской
пред самой неказистой женщиной,
мелькнувшей в сваре городской.
Иным стихи лишь развлечение,
приправа, соусу сродни;
а мне - влечение, свечение,
дням оправдание они.
И чем случайней совпадения,
тем непреложней связь судеб;
и я вхожу в его владения,
не ведая, что грех нелеп.
Пусть доброхоты чтут приличия
и упиваются тайком;
а мне мое косноязычие
дороже даже под хмельком
воображения всеобщности
нерукотворного пути;
а наши мелкие оплошности,
как опечатки, опусти.
Жаль, что елея благолепием
жжет юбилея ритуал;
вот-вот еще одно столетие
обрушится на тротуар.
Столетье - тоже род экзамена,
явленье истины на свет;
он должен быть прочитан заново,
вероучитель, мой поэт.
7.10.86
МЕТАМОРФОЗЫ
Дирижеру Джансугу Кахидзе
Рояль, откинув черное крыло, присела, далеко не отлетая. Уродице трехлапой повезло; ее пригрела человечья стая. Летучая чудовищная мышь, в провинции ты реешь и в столице; то жмешься к полу, то впотьмах летишь многопудовой птеродактилицей. Наездник твой, кудесник, что комар, так тонок на корриде в черном фраке; твой писк, твой крик наивен, как кошмар бегущего по лесу в полном мраке. О, как суставы по ночам скрипят, отпотевая грузной древесиной! Клавиатуры вытянутый ряд зубопротезен, хоть оскал крысиный. Надежен панцирь щитомордовой шкатулки, музыкальной черепахи, когда лежишь, повернута порой вверх брюхом, вся - во прахе и - на плахе... Но если твой наездник, твой факир вдруг извлечет нам Брамса или Листа; рояль, ты - сразу прелесть, ты - кумир; в мгновенье это все мы - роялисты. Так не стесняйся, яростней топырь свои копыта оркестрантам в лица; пусть дирижер вспорхнет, как нетопырь; он - твой сообщник, человеко-птица. Рояль, всегда с тобою рядом жаль бесхвостого котенка пианино; ни веса, ни осанки, лишь эмаль зубов двуцветна да оскал крысиный. О, если бы сыскался крысолов, что всех бы вас сорвал из обиталищ и заманил игрой волшебной в ров, я был бы среди вас, как ваш товарищ. Как вы, малоподвижен и тяжел; на уверенья, как и вы, доверчив; и так же мне опасен произвол красивых женщин, если в сердце вечер... Рояль, лети как глянцевитый жук или ползи как Божия коровка; мне больше заниматься недосуг сравненьями и вообще неловко. Шумит оркестр: гудит виолончель; как чайки, перепархивают скрипки; а ты - в углу; вертится карусель и без твоей праящерской улыбки. Тебя забыл заезжий дирижер; наездник твой в гастрольной лотерее; рояль, рояль, без струн, как без рессор, скакать накладнее и тяжелее. Втяни же в брюхо куцее шасси и вырули на летную дорожку... О, как еще летают на Руси чудовища в прозрении сторожком!
9.08.86, Пицунда
* * *
Пляж, где радости нет умолку.
Все попарно и все в обнимку.
Сосен сдвоенные иголки
точно женские "невидимки"...
3.08.86, Пицунда
* * *
Всем хороша страна лазури,
где нынче солнца через край,
а мне б клочок уральской хмури
да гоготок гусиных стай.
Да лес в осенней позолотце;
лог, на котором есть стожок;
да бочажинку на болотце,
где так глубок любой глоток.
2.08.86, Пицунда
БЕЛЫЙ ЛУЧ
Белый луч - совсем не белый,
если разложить умно...
И не хватит жизни целой
на бессмертное кино.
Наше сердце, чем не призма;
жгут оттенки бытия...
Смесь цинизма и лиризма,
быта мутная струя.
То сияет ярко солнце,
то скрывается средь туч...
Если этот бег прервется,
вновь сойдется белый луч.
24.06.86
* * *
На Палихе актриска жила;
впрочем, может быть, нынче актриса...
Помню, как провожал до угла;
Помню влажное имя Лариса;
Помню, яблони жадно цвели;
Помню пышные перья заката;
Помню, белые клипсы легли
на большую ладонь виновато;
помню тихую-тихую ночь;
помню долгие-долгие речи;
помню, было, казалось, невмочь
расставаться в преддверии встречи;
помню, как обжигалась ладонь
о ладошку; чтоб позже ночами
жег невидимый миру огонь,
на бессмертный вопрос отвечая;
шорох платья и стук каблуков;
и руки улетающий промельк;
розовеющий край облаков...
Но вот что разлучило - не помню.
17.05.86
* * *
Рукописи не горят.
Не подвластно тленью слово.
Так недаром говорят.
Убеждаюсь в этом снова.
И таким порядкам рад.
Только вот одно досадно:
рукописи не горят;
но зачем их жгут нещадно?!
13.05.86
СТЕПАН ПЕТРОВИЧ ШЕВЫРЕВ
Степан Петрович Шевырев, редактор, критик, пере- водчик, профессор... Что же до стихов, он был поэт не хуже прочих. А кое в чем и превзошел архивных юношей; но Боже иную роль ему нашел, иные свойства подытожил. Когда поэт уехал в Рим (какая впечатлений масса!), он стал, как истый пилигрим, переводить Торквато Тассо. Он Данта нового открыл, он стих построил, чтобы фраза была не просто - с парой крыл, но - с зоркой точностью алмаза. Он алгебру хотел связать с гармонией; он бросил вызов сам - Пушкину... Хотелось знать, а кто бывает без сюрпризов?! Отдав науке жаркий мозг, он охладил огонь эмоций; таков душевных связей мост - стеклом вдруг может расколоться. Степан Петрович Шевырев стихи писал не столь уж долго, зато не тратил лишних слов и был певцом к Отчизне долго. Он посетил Париж и Рим, был критики московской зодчим; но мы сегодня говорим об этом все же между прочим. Его гражданские стихи затмил еще при жизни Пушкин: тяжеловесны и сухи, смолой пропитанные стружки. Спор с Пушкиным - вот в чем вопрос! Ах, как его б назвать мы рады (простите мыслей перекос) поэтом пушкинской плеяды. Но он пошел другим путем; жил во Флоренции, в Париже; жестоко заболел потом и, как о том прочтете ниже, безжалостен к поэтам быт; журнальная забылась сеча; он умер, всеми позабыт (собрат Булгарина и Греча), а все же он - и наш предтеча. Едва любитель перечтет в тиши его стихотворенья, "И кровь ключом двойным течет / По жилам Божия творенья,/ И мир удвоенный живет / В едином миге два мгновенья".
7.04.86
ПУШКИНСКИЙ ПЕТЕРБУРГ
Пушкинский Петербург:
Адмиралтейство, соборы;
царствует циркуля круг,
гулки дворов коридоры.
Биржа в высоких лесах,
зелен Васильевский остров;
не повернуть на часах
Стрелки застроенный остов.
Где-то вдали Петергоф;
и шевелюрою кафра
виден над морем голов
в небе дымок пироскафа.
В Александринский театр
Мостиком через Фонтанку
мчаться, рискуя наряд
выпачкать ярью-медянкой...
Пушкинский Петербург:
Смольный и хмурая Охта;
может, предчувствие вьюг
статуи патины мохом
вызеленило насквозь
и проявило наружу
ось - вековечную злость,
душу - российскую стужу...
зря ль возводил Монферран
столп в честь побед неуклонно,
выше, чем мыслил Траян,
выше Вандомской колонны?
Зря ль он исполнил проект,
чтоб уже не на бумаге
в яви - расправился вверх
кубом гигант-Исаакий!
Лавра и Зимний дворец,
людная площадь Сенная
каждый кирпич и торец
лег здесь, творца вспоминая.
Где вы, Тома де Томон,
Росси, Захаров, Кваренги
встали в опорах колонн
зданий бессонных шеренги...
Пушкинский Петербург:
холод зимою неистов;
как продолжение мук
песни и плач декабристов.
Вечно на ранней заре
встали на памяти паперть
эти литые каре;
хватит ли слез, чтоб оплакать;
хватит ли поздней любви,
чтобы продолжить деянья,
чтобы в октябрьской нови
рухнуло старое зданье...
Пушкинский Петербург,
ветреный город поэта,
радость его и недуг,
памятлив каждою метой:
здесь Он с друзьями кутил,
здесь Он стоял в ожиданье,
здесь, остроумен и мил,
к музам ходил на свиданье...
Выдь на Царицын ли луг,
в Летний ли сад загляни-ка,
пушкинский Петербург
встретит вас всюду столико.
Не повернуть на часах
Стрелки застроенный остов,
Биржа в высоких лесах,
Зелен Васильевский остров.
Где-то вдали Петергоф,
и шевелюрою кафра
виден над морем голов
в небе дымок пироскафа.
5.04.86
ПЕРСОНАЖ
Вот он - я, смешной и пылкий;
книгочей и дуролом;
то с шипучею бутылкой;
то за письменным столом;
то живущий, в ус не дуя;
то постриженный под ноль;
не сказавший слова всуе
и разыгрывавший роль;
то в сандальях; то в ботинках;
то в кирзовых сапогах;
разодетый, как картинка;
и в последней из рубах...
Перед взором, словно фото,
годы, месяцы и дни;
прерываться неохота:
персонаж-то мне сродни.
С бесконечным интересом
длю воскресное кино;
только за парадным лесом
есть ли дерево одно,
то, которое покажет,
чем душа моя жива;
ведь она одна и та же,
как ни разнятся слова.
Жизнь свою перелистаю;
то-то воли дам рукам
и стихов крылатых стаю
разгоню - аж к облакам...
22.03.86
ВЕРХНЕВОЛЖСКАЯ НОЧЬ
Черны деревья вкруг турбазы. Сплошные голые стволы. И ветерки свои рассказы плетут уже из-под полы. Все на виду. Полоска света прижата крепкими дверьми. И только старая газета шуршит в посылке из Перми. Погас фонарь над главным входом; лишь аварийный "светлячок" предупреждает: за народом накинут до утра крючок. Напрасно вызывают к Волге девчат бродяги-сквозняки; ночного эха недомолвки им будет слушать не с руки. Напрасно редкие машины стирают шины на шоссе. Одни сосновые вершины готовы с ними пить глясе. Пусть лунной ложкой смешан кофе из снега, сумрака и льда; лишь главные ворота профиль сумеют повернуть сюда. И только на заре, процежен сквозь марлю редкую оград, напиток будет взбит железом ломов, ободьев и лопат. Когда окрестная обслуга начнет свой утренний бедлам, тот кофе разопьет округа с вином рассвета пополам. И распахнув входные двери навстречу вилкам и ножам, опять не вспомнит о потере толпа приезжих горожан. В столовую за сменой смена влетит; и каждый будет рад светло-коричневой подмене (всегда понятней суррогат). Займут людей поездкой долгой, экскурсионною гульбой... И только Волга, только Волга останется сама собой.
25.12.85, турбаза "Верхневолжская"
* * *
Спит дочь моя. Так только в детстве,
откинув одеяло, спят.
Спокойным сном легко согреться;
забыться от пустых досад.
Пускай скребут под полом мыши.
Пускай скрипучая кровать.
Но можно мелкого не слышать
и самому себе не лгать.
На чистом личике - ни тени,
ни сожалений, ни утрат.
Ах, дети, сверстники растений;
недаром слово есть "детсад"!
Я б тоже врезался в подушку,
чтоб длилось чудное кино;
пускай гоняет ветер стружку;
шумит, кружась, веретено...
Пусть за окном бушует вьюга...
Спать от ненастья вдалеке,
обняв подушку, словно друга,
бесхитростно, щекой к щеке.
25.12.85, турбаза "Верхневолжская"
ВМЕСТО РЕЦЕНЗИИ
Только через 32 года после смерти вышла по существу первая книга стихотворений и поэм
"С любимыми не расставайтесь!"
Александра Кочеткова (1900 - 1953),
названная строчкой из прекрасного
стихотворения "Баллада о прокуренном вагоне".
Читаю Кочеткова,
Тяжелая судьба.
Но живо, живо слово
и рифма не слаба.
Не потускнел твой гений,
со временем не стих.
Сквозь толщу потрясений
к нам твой прорвался стих.
"Баллада о вагоне"
взлетит под потолок;
по всей стране в ладони
твой первый сборник лег.
Избегнув катастрофы,
вернулся ты домой
и эти чудо-строфы
поднял над головой.
При людях - мягкость, робость;
зато душа - стилет.
И вечно рядом пропасть,
Коль истинный поэт.
В клуб надевай манишку
и сам себе не лги;
пусть чешут кулачишки
бессонные враги.
У них одна забота:
стереть бы в порошок;
ведь бездари охота
сказать: "И ты не Блок..."
Но сгинут-сдохнут гады;
наступит Страшный суд;
и все твои баллады
читателя найдут.
На то и ищем слово,
стирая пот со лба...
Читаю Кочеткова.
Завидная судьба.
14.12.85
НОЧНАЯ СКАЗКА
Я люблю сиянье солнышка;
с ним надежней и вольготней;
и видны при нем до донышка
чердаки и подворотни.
Ночью жутко: всюду гномики
(в лунном свете - голубые),
сжав в руках покрепче ломики,
мерят улочки кривые.
Ничего себе подросточки:
мышцы вовсе не из ваты,
тренированные косточки,
лишь умишком щупловаты.
Ходят-бродят, уши - домиком;
ищут, что лежит похуже;
вся мечта - немытым ломиком
жахнуть исподволь снаружи.
Омерзительны их хитрости,
их подпольные секреты;
вот бы разом напрочь вытрясти
их душонки, их кастеты.
Извести б гвардейский выводок,
честным людям нет проходу;
может, солнце все же выведет
их на чистую на воду.
Встань же, круглое и красное,
разгони всю темь собою!
Пусть над нами снова властвует
только небо голубое.
11.12.85
* * *
Восхода свистнет плеть, чтобы заре пролиться... Проснуться и запеть, как распевают птицы; чтоб каждая строка восторженно и чисто на крыльях ветерка взмывала в свод лучистый; чтоб захватило дух от этой благодати и у того, кто пух, плетясь от даты к дате. Что слава? "Слава - дым" - я повторяю гордо, восторгом молодым споласкивая горло... А случай так же слеп, как в дни Помпея, Красса; и так же нужен хлеб, а не гекзаметр массам.
5.12.85
* * *
Близорукий, толстый и картавый
по земле прошел я аки тень.
Вечно мне чего-то не хватало,
чтобы робость одолеть и лень.
Часто я излишне суетился;
логику в бессмыслице искал;
над веселым словом так трудился,
словно это камень иль металл.
А иным казался ловким малым
со свинцовой тяжестью в локтях...
Вечно мне чего-то не хватало,
вот и прожил, словно бы в гостях.
Хорошо лишь, что не вылез волос;
что в трудах бессонных не устал.
Дочь моя наследует веселость,
самый главный в жизни капитал.
Это тоже двигатель хороший,
может быть, поверхностный чуть-чуть...
Снова я по утренней пороше
на работу повторяю путь.
Снова трачусь над казенным словом,
чтоб его немного отогреть;
чтоб чужая книжка птицей снова
над рутиною смогла взлететь.
Но меня вы не жалейте, право;
лучше уж посмейтесь надо мной...
Близорукий, толстый и картавый,
как его выносит шар земной?
У меня в ответ одни скрижали:
я не холил ни обид, ни жал...
Как бы где меня ни обижали,
никого в ответ не обижал.
Но зато узнал, как спеют травы
Или как полынью пахнет снег,
Близорукий, толстый и картавый,
В общем-то, обычный человек.
3.12.85
ОТВЕТ СВЕТЛАНУ СЕМЕНЕНКО
От Светлана пришло письмецо... Крупный почерк на узком конверте... И мелькнуло незлое лицо средь моей городской коловерти. Я увидел морщины на лбу, сигаретку, (предчувствует взбучку, все ж отмечу лихую судьбу), золотую твою авторучку. Эривань и Тифлис посетив, покутив напоследок с хевсуром, ты глядишь на Балтийский залив с выраженьем нисколько не хмурым. Как здесь благостны скользкие "не"! нет бы "хмурым" и "злое" до жути... Как мне мало встречалось в стране стихотворцев веселых по сути! Вечно мы озабочены; все что-то пыжимся; (много ли значим?), и, как белки, в одном колесе вечно носимся, спорим и плачем. Надо жить по-иному, легко; все невзгоды за шуткою пряча; надо чаще глядеть далеко, где гуляет фламинго удачи. Сантименты - не чушь и не блажь, и не только души рудименты... Дорогой мой товарищ, уважь, посылай-ка почаще конверты. В них - фрагменты нелегкой судьбы; в них аукнулись Жля или Карна... Благодарны же будем, увы, что вся жизнь наша так фрагментарна. И когда ты с балкончика вниз в своем Таллинне глянешь под вечер, то увидишь горбатый Тифлис и чинар не зажженные свечи. Светом выстрелит рядом фонтан, снегом вздрогнут соседние горы; вновь рукою подать - Ереван и полночные жаркие споры. Сдвинешь взгляд - золотая Москва куполами сверкнет недалече... Принимай же привета слова; и до встречи, дружище, до встречи!
3.12.85
СОЛОВЕЙ
Памяти Игоря Северянина
Просвистал бы всю жизнь соловьем,
поражая вульгарностью свиста,
если б родина здесь ни при чем,
если б так не звенели мониста,
если б полночь над каждым кустом
не висела химерой лесистой.
Если б каждый доверчивый звук
не рождался в трепещущем горле
и потом не щемил, как недуг,
не молил, словно горе нагое,
если б самой из горьких разлук
Бежин луг не увидеть изгоем.
Просвистал бы всю жизнь соловьем,
так чтоб млели в восторге подруги;
чтоб в язычески-древнем испуге
лунным зеркалом стыл водоем;
ан - ты плачешь в прозренье своем
не об юге - что нет русской вьюги...
Соло вьешь... На терновый венец
так пригоден эстляндский шиповник;
ты - не жрец, не певец-удалец,
не салонный кривляка-сановник;
за полвека поймут, наконец,
ты - поэзии вечный любовник.
Ты - садовник, что розы взрастил,
поливая в бездождье слезами,
ни души не жалея. Ни сил...
Как бы кто ни старался словами
очернить - не достанет чернил...
Только розы цветут перед нами!
24.09.85
* * *
Не раз, бессонницей измучен,
в сердцах я говорил себе,
что как просвет бывает в тучах,
бывают радости в судьбе.
Что все имеет назначенье
цветок и стебель, и зерно;
что жизни бурное теченье
перстом подправить не дано.
Что надо внешне хладнокровней
держаться к вящей славе сонь;
куда достойней перед ровней
явить свой внутренний огонь.
Но сон смыкал надежно вежды
касаньем ласковой руки;
и все тревоги, все надежды
казались утром далеки.
Другие мучили заботы,
манили новые края...
Спроси себя: а все же кто ты
на перепадах бытия?
Из тьмы и света мир твой соткан;
и как бы ни был ты учен,
а дух твой словно в гибкий кокон
на время в тело заключен.
Цени ж игру воображенья,
где все условности тесны;
сумей за миг до пробужденья
единым махом выпить сны.
4.11.84, Фрунзе
КВИТЫ
Борису Слуцкому
Деньги, вроде, идут к деньгам...
Как я радовался малой копейке,
с неба падавшей в мой вигвам
и сулившей большие деньги;
хоть не верил я этой идейке,
потому что всегда оплачены
были давешние труды
и доподлинно обозначены
где, за что - моих мук следы.
Тратил я не столь на еду
(прокормиться у нас несложно);
тратил я на свою беду
все на книги неосторожно.
И не столь писал, как читал,
а потом еще перечитывал;
сам себе - и читальный зал,
и служитель, который учитывал:
вот - не съеденный мной обед,
вот - не купленные ботинки...
Был смешон молодой поэт,
не любили его блондинки.
Но когда приходилось туго,
когда негде было занять,
мог я снять "дорогого друга"
и легко букинистам "загнать".
А потом, кусок пережевывая,
тут же что-то вновь покупал;
вновь крутился душевного жернова
самый главный коленчатый вал.
Я готов повторить за Слуцким,
что читатель я мировой;
что не только семечки лускал,
но работал и головой.
Если стих был неровной выделки
или нитка чужая видна,
не боюсь я придирки и выдирки
цель одна и любовь одна.
Был юнцом и твердил, что - средний,
а сейчас как будто подрос;
пусть примерится мой наследник
и ответит на мой вопрос.
А насчет гонораров - ша!
Поутих и норов, и гонор.
Насчитала бухгалтерша,
словно я - постоянный донор.
Не забыл я детский обет,
и почти забылись обиды...
Заработал себе обед
и сейчас мы с судьбою квиты!
21.09.84
БАЛЛАДА ПОУТРУ
Вновь сегодня утром встану; чай заваривать не стану, растворимым кофейком ободрюсь, покуда мысли в позаоблачные выси не отправились тайком. У стола в одном исподнем, словно ночью новогодней все на свете исполать; простираю молча длани, исполнением желаний, помню, славился Пилат. Думаю, что завтра, в среду, наконец-то я уеду; тем переменю среду; только легче вряд ли станет, быть шутом при балагане нагадали на беду. Странно, прежде был я мучим мнением чужим ползучим, рвался к славе напрямик, пробовал поверх барьеров, зол был на "пенсионеров", а сейчас утих, обвык. Только сердце вдруг забьется чаще, словно остается в глубине осадок лжи; был ты доктор, был редактор, всюду не хватало такта, лез в ученые мужи. В 20 лет болел вопросом: воспарю ль, останусь с носом; есть талантец или нет? Вот и стало больше вдвое; от вопросов нет отбою и ответов тоже нет. Впрочем, я в одном уверен: кем-то жребий мой измерен, взвешен, выверен вполне... Тихо тянется кривая, больше не предпринимая ничего, лег на стерне. Попривыкнешь, так не колко; главное - не бойся волка; он - заведомый шакал; ни двора и ни кола я не жалею; так что лая не дождется "аксакал". Все открыла мне гадалка; вот немножко дочку жалко: слабоват авторитет мой; хожу весь день в халате, то ли дело было "в штате"; впрямь был истинный поэт. А сейчас слагатель строчек; что за должность - переводчик; только нервов перевод; проку ль эдак жизнь иначить: днем уснет, а ночью скачет; лучше бы наоборот. В том врагов винить не буду; каждый льет в свою посуду и дудит в свою дуду; лишь бы по своей охоте, да ведь в моде доброхоты; хошь не хошь, терпи узду. Надо, братец, быть железным, раз не хочешь быть "полезным"; ходу нет уже назад, коли ты ввалился в кузов, выпускник двух разных вузов, да еще вошел в азарт... Что же нужно, бедный рыцарь? Чистить зубы. Чаще бриться и надеяться на фарт; любит фортели фортуна; обошла, когда был юным; примет, если староват. И опять гадалку вспомни, выбор есть в твоей обойме, главное - не промахнись... А когда из дома выйдешь, толчею толпы увидишь, это ли еще не жизнь!
17.01.84
РЯЗАНСКИЙ МОТИВ
Н. Н.
Все-все повторяется, в Лету не канет:
прогулка, походка и девичий локоть...
Ты тоже читаешь любимой на память
весеннего Фета и зимнего Блока.
Ты тоже идешь по вечерней Рязани,
ныряя внезапно тропинкой под горку.
И звезды знакомо мигают глазами,
и тянутся руки к полыни прогорклой.
Летит полушалком рязанское небо,
когда ты подругу закружишь коварно...
Все так же у церкви Бориса и Глеба
растут в беспорядке полынь и татарник.
Все-все повторяется полночью летней;
и ты еще глуп, очарован и молод;
и как угадать, что с зарею рассветной
войдет в твою жизнь повзросления холод...
Что время сотрет в твоей памяти Трубеж
надежней, чем прежде срывали татары;
И то, что любил ты, не только разлюбишь
разрубишь, чтоб ввек не встречаться со старым.
И город, воспитанник князя Олега,
в есенинских святцах открывшийся миру,
вдруг станет далек, словно лик печенега,
разрубленный вкось беспощадной секирой.
Развеются чары пленительной ночи;
Солотча, Ока - что ни час - все далече...
И только еще не погасшие очи
При солнечном свете напомнят о встрече.
И все же, не раз просиявши глазами,
чтоб смыть одинокость, схватившись за локоть,
прочтешь, повторяясь, надеясь на память,
весеннего Фета и зимнего Блока.
З1.12.83
* * *
Мне сказали: "Твой камень - рубин";
знать, платить мне и выпало кровью
за неистовство темных глубин,
взбудораженных новой любовью.
Потому мне и люба заря,
что я пойман в небесные сети,
когда Землю в наследство даря,
мать меня родила на рассвете.
Потому и жалею закат,
когда солнца желток окровавлен;
ибо к свету я шел наугад
и от лунной опеки избавлен.
И под знаком любви и беды
прожил я свои лучшие годы;
и рябин огневые следы
я воспел, как зарницы свободы.
Может быть, я ничтожен и мал;
может, духом нестоек и хрупок...
Дай мне, Боже, твой солнечный лал,
твой карминово-огненный кубок!
Чтоб исполнился главный завет:
мост меж прошлым и вновь предстоящим;
и в конце испытания свет
я верну вместе с огненной чашей.
10.06.83
БАЛЛАДА О СЧАСТЬЕ
Привалило дураку счастье.
Аж не знал он, дурень, что с ним делать.
И давай крошить его на части.
Бестолково. Глупо. Неумело.
Думал он, что счастье безгранично,
что еще не раз оно привалит...
Не Господь, а сам себя отлично
наказал - сейчас живет в развале.
Нажитое все пошло прахом.
День-деньской сидит в развалюхе.
Сам себе стирает рубахи.
Сам себе дает оплеухи.
Непонятное что-то бормочет.
И не ждет ни от кого участья.
Только не озлобились очи.
Может, все же не ушло счастье...
6.06.83
* * *
Пора отдать себе отчет,
что время вспять не потечет,
что жизнь предъявит строгий счет
бездельнику и плуту;
прав бесспорно будет тот,
кто нес сквозь годы груз забот,
нес каждую минуту.
12.09.82
РЕПЛИКА
Поэзия не терпит посягательств,
И - если есть бессмысленный запрет...
Смешон мне визг фельдфебельских ругательств,
мол, тот и тот-то вовсе не поэт.
Как ни крепка коварная преграда,
разрушится порочностью самой.
"Литературный труд сам по себе награда"
не зря сказал поэт любимый мой.
28.08.82, электричка "Москва - Обнинск"
* * *
Судьбы всевидящей бесстрастен приговор:
чувств искрометных мот и ласк случайных вор,
рассыплешься однажды горсткой праха;
и - все во власти хлынувшего страха
потомки не почувствуют укор
в твоем уходе... Им, воспитанным корыстью,
присуще лицемерье с малых лет;
и невозможно трепетною кистью
запечатлеть двоящийся портрет.
Они лишь тень; и словно меткий выстрел
их разрушает правды яркий свет.
28.08.82, электричка "Москва - Обнинск"
БАЛЛАДА О КУСКЕ МЕЛА
Меня покамест спасают ноги;
а то порою хоть криком кричи...
Григорий Павлович, дед мой строгий,
вчера опять меня палкой учил.
Привык ни за что надо мной изгаляться:
и эдак - не эдак, и то - не то...
Попробуй старого не бояться,
когда он мозоль от битья натер.
А, впрочем, вчера я страдал за дело
и совести справедлив укол:
я взял без спросу кусище мела
и аж на семь частей расколол.
А мел - ведь это такое богатство,
даром его никто не дает.
Я этим мелом "Равенство", "Братство"
вывел вчера на створках ворот.
Выходит все поделом. Ан каюсь:
слова надо мной захватили власть;
и я стыжусь, но не зарекаюсь,
что больше мел не смогу украсть.
22.07.82
КАМЕННОЕ ИМЯ
С. С.
Таллинн на фоне весенних проталин,
мартовский Таллинн, апрельский и майский;
Таллинн, встающий из древних развалин
фрескою, песней, бойницей и маской.
Таллинн, открытый заезжему взору
не омертвело-безглазой гробницей;
новому веку как латы он впору;
вырос-разросся гигантской грибницей:
башни и парки, дома, магазины
в небо восходят, сверкая рекламой;
улиц разношены мокасины;
времени непререкаем регламент.
Таллинн, пусть каменная камена
или сиреневая сирена
выкликнут имя твое осиянно
в талое время сквозь стынь-расстоянье!
Пусть твоя толстая Маргарита
вынет хлеб-соль, улыбаясь открыто;
пива плеснет иль заморские вина
вместе с гостями пригубит невинно.
Где они, бюргеры или ландскнехты?!
К ратуше выйдешь, посмотришь и - ах, ты!
с книжкою Лахта и с томиком Брехта
юность не бросила песенной вахты.
Бродишь бессонно, шалея от жизни;
зорко парад принимая планетный;
маршальской формой - потертые джинсы,
с медным браслетом и в куртке вельветной.
Юность кейфует за чашкою кофе;
юность не верит грядущей Голгофе;
юность - голкипер, вселенский вратарь...
Хочешь, попробуй - по мячику вдарь!
Вновь пораженье проносится мимо;
Бережно шарик ладони обнимут;
сопротивляется юная дрожь:
в мячик играй да планеты не трожь!
Таллинн, всплывающий в юном рассвете
крошечной точкой на юной планете;
войнами, как кислотою, протравлен
неунывающий каменный Таллинн;
башен и зелени калейдоскоп...
Кончилось время ошибок и проб!
Рост человечества нескончаем;
атом познанья на части дробя,
Землю мы нянчим, как дочку качаем,
взвесив тем самым на совесть себя.
Таллинн, пусть каменная камена
Или сиреневая сирена
В талое время сквозь стынь-расстоянье
Выкликнут имя твое осиянно!
14.03.82
* * *
Гнилая осень и зима гнилая...
А за окном опять собаки лают;
их будоражит каждый силуэт;
по всей округе снова света нет.
Лишь освещен один плакатик скромный,
что экономика должна быть экономной
и что во имя будущих побед
совсем неплохо поубавить свет.
4.12.81
* * *
Я от бабушки слышал: "Говеть
еще надо... А ты разговелся..."
Мне казалось: всем надо гореть,
чтобы ярче рассвет разгорелся.
Атеист, отрицал я посты;
эка невидаль - голод не тетка!
А у бабушки речи просты,
не прикажет, а выскажет кротко.
"Мол, ты Бога, милок, не гневи;
чай, крещеный и причащенный...
Надо верить и жить по любви,
чтобы умер, всем миром прощеный..."
Вижу нынче: разъевшийся люд
жаждет голода, чтоб исцелиться...
Вижу, как под заборами пьют,
искажая гримасами лица.
Неужели никто не сказал
им, что надо за совесть работать;
что бессонный подземный вокзал
соберет с них подушную подать?!
А вот бабушка так далеко;
ей осталось - молчать да поститься...
Я б спустился, но так глубоко;
хорошо хоть - досталось проститься.
3.09.81
* * *
Казалось, все предусмотрел:
квартиру, транспорт и работу;
все совершилось, как хотел;
ан обнаружился пробел
утрачивает позолоту
овеществленная мечта.
Поймала в сети суета
И бирку беличью вручила.
Скажи себе: "Судьба не та,
куда ни сунься - темнота,
готовые чернила".
Ну что же, ручку окунай
и бойко фразу начинай
с того, что некий шалопай надумал
по плану жизнь свою прожить;
но только быть или не быть
решает не один лишь быт;
а кто попробует забыть,
тот сам себя надует.
Но есть он - выход в новый день,
в поток незавершенных дел;
не в пустоту, а в высоту,
чтоб снова обрести мечту,
подумав все же на лету:
"Ты этого хотел?"
19.07.81
* * *
Не скрипи ты про скрипичные ключи;
подыши-ка лучше запахом мочи
городской, с пивною пеною, ночной;
где асфальт переливается парчой...
Демон, Бог ли, но уже не человек
за прилавок ты протягиваешь чек,
чтоб подобием Кастальского ключа
вдохновиться, снова нервы горяча.
Завтра вновь на службу, снова надо лгать.
Так и жизнь пройдет, всего-то недолга.
15.10.80
ТРАВА И КАМНИ
Трава и камни. Камни и трава. Мы замечаем в жизни их нечасто. И то, что чудо - вечные слова, в быту едва ли составляет счастье. Мы отмечаем то, что помодней. Нас привлекают джинсы и котурны. Ведь в суматохе движущихся дней вниманье к мелочам карикатурно. Трава растет, не требуя наград за то, что штопает земли изъяны, а камни жмут и давят. Их парад лишь растравляет пролежни и раны. Противоборству молодой травы и валунов замшелых нет исхода, пока камней не уберете вы с души, поляны или огорода.
11.08.79
В ОЧЕРЕДИ
Город мой, моя столица,
мишурой своей маня,
многорука и столица,
спросит как-нибудь меня:
"Сыт ли песенной отравой?
Как проводишь жизнь свою?"
В очереди не за славой,
за сосисками стою.
31.03.78
* * *
Чего мне хочется, друзья?
Совсем не воли и покоя;
мне чувство ведомо другое,
хоть вслух кричать о нем нельзя.
Лишь изредка наедине
с самим собой в укромном месте
задумываюсь я о чести
поэтом быть в родной стране.
И кочевая жизнь моя
вдруг предстает случайным благом;
а зла ком - непременно злаком;
и в том значенье вижу я.
Нам должно сдвинуть тарантас,
Застрявший в редкостном болоте...
Нажмем-ка по своей охоте,
авось да вывезет Пегас!
17.08.77
* * *
Хочу заснуть, переборов озноб.
Мне жаль свой чистый и высокий лоб.
Что колотиться без толку о стенку!
Чтобы убрать безвременья сугроб,
бульдозер жалок, если сядет жлоб
за руль; а мой собрат воспомнит Стеньку.
Хочу, чтобы пригоршнями, горстьми,
не чувствуя себя в пиру гостьми,
таскали холод времени ночного.
Тогда б гордился, что знаком с людьми,
и сна не призывал бы, черт возьми,
и вывернул бы из-под сердца слово...
8.12.74
* * *
Ты в городе, сосцами башен
вскормившем каменных волчат.
Его звериный облик страшен:
здесь много ходят и молчат.
Здесь свет неоновой рекламы
мертвящим падает дождем;
и ни одной Прекрасной Дамы
здесь не отыщешь днем с огнем.
А ночью, в каменные норы
загнав усталые тела,
храпят священники и воры,
благие выполнив дела.
И тень великого поэта,
качнув кудрявой головой,
напомнит лишний раз, что спета
их песнь, что жизнь лишь сон пустой.
25.04.74
ИСПОРЧЕННЫЙ СОНЕТ
Не писал стихов сто лет.
Закрутила бытовщина:
я ж глава семьи, мужчина;
даром, что к тому ж поэт.
Пустяки слепить сонет.
Только что за чертовщина:
лезет в рифму матерщина,
золотого слова нет.
Много ль проку на бумаге
без конца царапать знаки?
Их прочтет ли кто-нибудь?
Лишь завмаги нынче маги.
Саго поважнее саги.
В век ракет на колымаге
хлопотен и долог путь.
17.04.74
* * *
Не пишется. Суха строка
в моем черновике последнем.
Свернулась ручка-острога
и в бредне дня пустые бредни.
Бессловье. Трудная пора.
Бескровье - зря вскрываю вены.
Ржавей, личиночка пера!
Осыпьтесь, бабочки мгновений!
Мой день размерен и тягуч.
Душа, как вол, идет по кругу.
И красной капелькой сургуч
Пометил бандерольку другу.
5.12.73, Пермь
И ЧТО ЖЕ
(Из У. Б. Йетса)
Ему сулили на роду
известность; жизнь под стать вельможе;
он верил в то же на беду
и юность посвятил труду;
"И что же?" - дух Платона пел: - "И что же?"
Издали все, что он писал;
и кое-что прочли, быть может.
Он, наконец, богатым стал,
друзей достойных отыскал;
"И что же?" - дух Платона пел: - "И что же?"
Сбылись заветные мечты
дом, сад, жена с атласной кожей;
прекрасны тыквы и цветы;
поэты с ним давно "на ты";
"И что же?" - дух Платона пел: - "И что же?"
"Жизнь удалась", - подумал он.
"Пусть злятся дураки, о Боже;
план моей юности свершен
и вспомнится в час похорон..."
Но громче тот же дух пропел: "И что же?"
14.01.72, Пермь
Из книги "Только любовь"
("Экспресс", Москва, 1992)
(осталась в верстке)
СИРЕНЫ
Певицы, сирены
зовут, зовут...
В каком селенье
они живут?
А где тот остров,
что им приют?
Сгнил даже остов
каюк, уют!
Певицы-птицы
в кустах сирени.
В глазах теплицы
моря синеют.
Морей путейцы,
вас ждут сирены.
Гудки гулки.
Плати долги
за мифы вздорные,
за все, История!
В век веры взорванной
кому - мистерия?!
Но пароходы
гудят, гудят.
А пешеходы
чуть-чуть чудят.
И как заслышат
гудки серебряные,
решат заслуженно:
поют сирены.
Я каждый вечер
пью звон целебный.
Ваш голос вечен,
мои царевны.
20.06.1963
* * *
Марина - и ласково слово заныло... Мерило моих неудач и успехов Марина, - что было бы, если б всю жизнь я не встретил... Не верьте тому, кто вам скажет, что это могло бы случиться... стучится раздумье в закрытую радостью память, стучится, но я не пускаю его на порог откровенья... Терпенье, еще раз терпенье, но разум теряет над телом обычную прочную власть, и входит как пламя из плена в меня беспокойная пьяная страсть. И я обретаю совсем непривычную форму, я словно бы тот же, но новое что-то во мне: любовь провела величайшую в мире реформу; и стал я свободней, и стал я безумно земней. Покрытый усталостью, вышел я снова в дорогу, но с шагом к тебе прибывают силы во мне, лишь грудь распирает предчувствие давней тревоги и что-то зловещее в гулкой твоей тишине... Марина... Аукнись хоть плачем, хоть смехом, хоть криком - я должен услышать ответ на вопросы свои... рождается каждый с мечтой о призванье великом, и каждый желает от жизни бессмертной любви... Марина... Глаза твои - волны аквамарина, в них заглянуть - утонуть, и все-таки я продолжаю свой путь к тебе, сирена, Марина...
27.06.1963
ВСТРЕЧА
Случайный взгляд, такой нечаянный.
За ним второй - совсем отчаянный.
Скрещенье взоров, как рапир
и взорван окружавший мир.
6 апреля 1964
ЗОВЫ
На запад, на запад, на запад потянется в сумрак ночной состав костенеющей лапой; давиться пространством начнет. Колеса, маня, зашаманят: на запад, на запад, туда, где в стынущем студне тумана зеленая гаснет звезда; где сохнет бузиновой веткой накопленный временем чад... О самом до жути заветном колеса стучат и стучат - знакомое чувством глубинным, что хочется крикнуть: не трожь! К любимой, к любимой, к любимой - по телу вагонная дрожь. Мне этого ввек не оставить. Мне это усвоить помог состав, перебитый в суставах, в судорогах дорог.
2.06.1965
* * *
В сентябре я посадил у ворот рябинку.
Капли ягод у нее сохли как кровинки.
Точно девушку берег, ждал, что приживется
и проглянет из ветвей дорогое сходство.
Но не смог. Не уберег. Вырвали рябинку,
чтобы вытесать себе ладную дубинку.
Сняли тонкую кору. Взяли сердцевину.
Словно взяли у меня сердца половину.
20 .11.1965
* * *
Забыта. Давно не звоню.
Так ветер знакомых меняет.
Напомнить улыбку свою
мешает - а что до меня ей?
И как отрекусь - отвлекусь
от наших свиданий. Забыта
влюбленность. Парадная. Пусть
как дверь на зимовку забита.
В тулупе, треух под рукой,
обиды - моя камарилья...
И друга терзать: "Дорогой,
что делала? Как говорила?"
Мне копии жалкий мираж,
как жажда - в пустыне колодца.
На дню раз по пять умирать
твой голос внутри отзовется.
Бессмысленно вызвать врача.
В домашней аптечке не ройтесь.
Любовь продолжает кричать
кровинкою каждой в аорте.
23 - 24.05.1966
* * *
Я благодарен памяти своей:
она тебя - как карту - сохранила.
Пески загара различу на ней
и жилку на руке - подобье Нила.
Америку открою и Тибет...
Но страсть географа едва ли б бередила,
когда б так просто мог приёти к тебе,
как ты ко мне сегодня приходила.
27.09.1966
* * *
Удивительное дело,
завелась такая блажь;
и шумела, и горела,
и как нитка не рвалась.
Захотелось, вот ведь чудо,
не кино в субботний день;
захотелось встретить губы
незнакомые совсем.
Чтобы дрогнула улыбка,
как задетая вода,
не пропала, а впиталась
навсегда углами рта.
Чтобы помнилось зимою,
летом, осенью, весной,
что столкнулся ты с самою
вечной женской Красотой.
И устав от дел служебных,
ты б соседу говорил
о лице ее волшебном
без румян и без белил.
1.07.1967
МАНОН
И жадные очи, и губы
тугие, и крылья бровей...
И горе - на убыль, на убыль,
и в горле поет соловей!
И в сердце сладчайшая мука,
и дрожь в ослабевших руках,
и легче лебяжьего пуха
летишь в недоступных веках!
Не ты ли была фавориткой,
не ты ль называлась Манон,
и плакал с моею улыбкой
Грие в час твоих похорон?!
О, женщина! Времени арфа
запомнила страсти этюд!
И кисти тяжелого шарфа
сегодня, как колокол, бьют,
когда ты спешишь на свиданье,
которому нету конца...
И вечное длится сиянье
До боли родного лица.
11.06.1969
Из книги "30 СТИХОТВОРЕНИЙ"
(Филадельфия, 1996)
ПЕРЕД КАРТИНОЙ П. ФЕДОТОВА
Когда на погонные метры
художник растратит талант,
фальшивы его позументы
и жалок сиятельный кант.
Но если в согласье с натурой
он в малом большое явил,
останется - миниатюрой
в разряде немногих светил.
25.08.75
ПЕРЛ
Труд копиистов не в почете,
пусть он неистов и упрям;
но в рам ракушьей позолоте
нет места блеклым именам,
разжидивших юдоль Далилы,
размноживших глаза святых;
как будто рамой отделили
сон мертвых ото сна живых.
Другое дело - толкователь,
интерпретатор вещих снов;
поэт, ученый иль ваятель:
пусть стар сюжет, да выбор нов!
Иной подход. Иная мета.
Как будто выхвачен из мглы
изгиб старинного сюжета
сквозь современности углы.
Прожектор времени всевидящ,
но что - как новый полимер
ты синтезироваться выйдешь,
перл - в век могучей НТР?
1975 - 19.07.81
НЕ ВЫЦВЕТАЮТ КРАСКИ НЕБА
Манане Бобохидзе
Художник не всегда в разладе
с реальной жизнью и с судьбой;
пускай какой-то штрих нескладен,
но виден в нем порыв живой.
Смеется девочка с утенком;
танцует огненный Махмуд;
и песню весело и звонко
грузины над столом поют.
Нам живопись дороже хлеба;
нам кажется волшебной кисть:
не выцветают краски неба,
с холста не улетает мысль.
Работа, вот твоя нирвана;
твое Блаженство на крови...
Рисуй без устали, Манана,
дерзай, дерзи, люби, твори!
4.06.84
ДАЛИ-88
Остр ли скальпель грядущих идей,
хрупок череп столетий - не знаю...
Толковище картин и людей.
Бесконечная пытка глазная.
Сатурналий круговорот.
Андрогина немое моленье.
Черной вечности траурный грот.
Рана-рот в ожидании мщенья.
Пьер Ронсар, Гете, Лотреамон,
чьи стихи - детонатор рисунка;
шум и блеск авангардных знамен;
культуризм изощренный рассудка.
Как бы ни было чувство старо,
удивление гонит на паперть.
Тавромахии злое тавро
обожгло благодарную память.
Нас не зря по углам развели
золотой Аполлон и Венера.
Восковая фигура Дали
восклицательный знак интерьера.
24.04.88
ПОРТРЕТЫ XVIII ВЕКА
Портреты XVIII века.
Камзолы, ордена и парики.
Глаза застыли. Покраснели веки.
Все больше почему-то старики.
То у фонтана. То у водопада.
На фоне книг или на фоне гор.
Я чувствую, какая-то преграда
мешает нам затеять разговор.
Пусть я не робок, вроде не калека...
Но как свои раздумья ни итожь,
портреты XVIII века
меня вгоняют почему-то в дрожь.
Они мрачны. Как будто нелюдимы.
Они не смотрят - только лицезрят.
Поодаль фавны или серафимы
в какой-то аллегории парят.
Так плохо им жилось или неплохо?
Забыв на время чинный менуэт,
кружилась в вальсе грубая эпоха
и пудра осыпалась на паркет.
И тот размах, то мощное круженье
под небом юбилейных потолков
без выдумки и преувеличенья
запечатлели кисти мастеров.
Обличие простого человека
передавать им было не с руки...
Портреты XVIII века.
Камзолы, ордена и парики.
Подобны исполинскому сервизу;
нарядны, как пасхальное яйцо,
маркиз взирал на пышную маркизу,
графиня с графом вышли на крыльцо.
Но странно вот что, я не думал прежде,
(а может, просто не было нужды):
смысл заключен не в позе, не в одежде,
мне их надежды вовсе не чужды.
У каждого из них была надежда,
что их увидят, вспомнят и поймут;
а если зритель вовсе не невежда,
то он оценит живописца труд.
Пускай он был не Репин, не Дейнека...
И не чурался, видимо, прикрас...
Портреты XVIII века,
всего два века разделяют нас.
Всего два века им до рок-н-ролла,
до heavy-metal и до НЛО,
до одуренья нового помола;
того, что мирозданье так мало.
А нам нужны образчики былого.
Портреты стародавние нужны.
С новехоньких полотен Глазунова
глядят глаза какой-нибудь княжны.
Ах, не княжны! Но разве дело в этом;
есть связь времен, ее порвать нельзя.
Живут слова, написаны поэтом.
Живут, на холст положены, глаза.
Еще одна серьезнейшая веха;
искусства незабвенная строка
портреты XVIII века...
Остались вы на дальние века.
2.11.89
"МЕНИНЫ"
Веласкес... Помните "Менины",
огромный групповой портрет?
За три столетия доныне
все неразгаданный секрет.
Художник силою таланта
связует грани бытия.
Кого с улыбкой ждет инфанта,
не взяв кувшинчик для питья?
Пред кем же фрейлины склонились?
Что значит сей полупоклон?
Кто виден им, скажи на милость?
Неужто зритель? Кто же он?
Два карлика, художник, слуги
и чинный полусонный пес
застыли ровно, без натуги...
Так в чем вопрос? Так в чем вопрос?
Вглядитесь - в полумраке зала
на дальней скошенной стене
что за картина замерцала
подобно отсвету в окне?
То - зеркало!. . И в строгой раме
посеребренное стекло
ответ явило перед нами
и память сном заволокло.
Филипп IV с Марианной
Австрийской отразились там...
Как неожиданно! Как странно!
Как зябко сдвинутым перстам!
Так вот кого ждала инфанта,
принцесса Маргарита... Те,
ее родители, de facto
стоят - незримы - на холсте.
А зритель? Что ж, и он пристрастен,
и он захвачен в эпизод;
хотя сочтет едва ли счастьем
то, что в душе произойдет.
Его другие ждут картины,
другие грани бытия...
А ты, мой друг, вглядись в "Менины",
ведь это - сердца именины,
там отразились ты и я!
27.01.91
ПА-ДЕ-ДЕ
Исполнился рисункам ровно век.
В них все напоминает о беде.
Анри-Мария де Тулуз-Лотрек.
Кружит пера шального па-де-де.
Как нужно жизнь любить и знать Париж!
Как больно немощь чувствовать свою,
когда святой отвагою горишь
и карандаш подобен соловью.
Фиоритура чистого листа,
скрип грифеля достиг семи колен...
Когда душа художника чиста,
берется ею зритель в вечный плен.
Звучи, искусства солнечный гобой!
Верши, перо, свой бесконечный бег...
Пусть Гуинплен смеется над судьбой
И крепко на ногах стоит Лотрек.
4.02.91
ГЕНРИ МУР. ВЕРНИСАЖ
Для Мура не модель - амуры.
Он погружен в палеолит.
Передают его скульптуры
казарменно-пещерный быт.
Жест равен для него поступку,
и даже немота - пароль.
Здесь кто-то третий курит трубку
и выдувает нам гиньоль.
Пропущенный сквозь мясорубку
Роден, а может быть, Майоль.
Но как близки духовно пары!
Как нежен камень мощных плеч!
Его божественные лары
нам обещают много встреч.
Мир отражен зеркально в Риме;
и римлянин осколком Мур.
ХХ век сегодня зримей
из генримурских амбразур.
15.09.91
ЧЕРНЫЙ КВАДРАТ
Один изобразил капусту в кадке,
другой нарисовал безлюдный мыс...
Как древний сфинкс - бессмертные загадки,
"квадрат" Малевича нам загадал свой смысл.
Он черен, как черны сплошные четки,
как небо ночью без луны и звезд;
и чуток звонкой четкостью чечетки;
и сложен тем, что с виду слишком прост.
А, может, здесь скрывалось предсказанье,
что ждет в итоге красную звезду;
что радость переходит в наказанье
и вдохновенье гасится в чаду.
Пусть впереди воронка вечной ночи,
рассвет минувший мне милей стократ.
Среди еще несбывшихся пророчеств
я числю белый девственный квадрат.
Когда струится кровь, то дело - прочно,
но как шагать, по наледи скользя?
Меня Раушенберг простит заочно
ответственней Малевича стезя.
Соседям остается фикус в кадке,
а фокус в том, чтоб открывалась высь.
Как древний сфинкс - бессмертные загадки,
"квадрат" Малевича нам загадал свой смысл.
1.12.91
ЗРАЧКИ СОЛНЦА
Редко листаю альбомы Редько.
Забытый художник забытого ОСТа.
Черная кость и белая кость
искусства давным-давно по правилам ГОСТа
разделены; и читатель - гость
и, как художник, - большая редкость.
Воображению брошу кость
и попрошу молока за вредность.
Двадцать лет от начала века
или двадцать - до его конца,
не все ли равно: везде человека
гонят из дворца до тернового венца.
От нэпа без всякой помощи ЛЭПа
доходит энергия человеческих масс.
Искусство всегда немного нелепо,
гораздо важней - сообщения ТАСС.
И все-таки, несмотря на дождик,
платком протираю свои очки
и тоже готов, как забытый художник,
заглянуть далекому солнцу в зрачки.
19.05.94
СЛУЧЕВСКИЙ
В электричке, летящей в Загорск,
я раскрыл припасенную книжку;
и увлекся виденьями мозг,
хоть постукивал поезд с одышкой.
И уже заоконный пейзаж
перестал отвлекать мои взоры;
пересел я в другой экипаж,
пересек временные просторы.
Я Случевского перечитал;
обнаружил нежданное сходство
и родство - наших душ идеал,
опечаленный темой сиротства.
Веком старше, неназванный брат,
был он так же строптив и раздвоен,
видел ад. Ненавидел разврат,
но не воин был, также не воин.
Лишь с бумагою наедине
он бывал иногда откровенен
и вещал о всемирной вине,
и душою вставал на колени.
Бился лбом, подымался - угрюм,
правде вновь отдавался всецело;
хоть шаманил порой наобум,
но стремился найти панацею.
Верил он в воскресенье души,
верил истово в жизнь после смерти...
А стихи его впрямь хороши.
Почитайте и сами проверьте.
3.10.81
ОБЩИЙ АДРЕСАТ
Памяти К. Левина
Поэт Владимир Соколов
читал стихи самозабвенно.
В них были ревность и любовь,
и постоянство, и измена.
Я думал: он свои стихи
читает - давние... Как странно!
Но почему слова сухи
и много лишнего старанья?
Он дал мне общую тетрадь,
где были собраны заметки
про alma mater; повторять
не буду; замечанья едки...
Но был абзац - как Песней Песнь,
почти любовное признанье...
И вздрогнул я: неужто есть
магическое волхвованье?
Я тоже адресата знал;
он мне втолковывал дотошно,
что стих бывает темен, вял
и дрябл, словно весной картошка.
Так значит, слово не мертво,
когда его хранят живые;
и песенным пропето ртом
оно гуляет по России.
Домой вернувшись, я нашел
означенную переписку.
Мечтаний прежних ореол
вдруг вспыхнул весело и близко.
Мне было 18 лет...
Как восхитительно! Как грустно!
Ах, пусть потом другой поэт,
разворошив вот так же чувство,
поймет, что слово не мертво,
когда его хранят живые;
и песенным пропето ртом
оно гуляет по России...
1980 - 7.04.86
ПОСЕЩЕНИЕ
Арсению Тарковскому
Сколько пето-перепето, только не избыто зло. Видеть старого поэта слабым очень тяжело. Он еще совсем недавно гири строф кидал, шутя; а сейчас поник так явно и бормочет, как дитя. Неужели ослабели мышц железные узлы, и огонь в усталом теле не возникнет из золы? Неужели не проглянет двух алмазных копьев блеск, а растает и увянет под осенний переплеск? Вот тебе и вышел в гости; за окном все ближе ночь; я готов рыдать от злости, что ничем не смог помочь. Неужели сердце рвется и не действует рука потому, что остается только слово на века? Не предугадать заране, попаду ли вновь сюда. У меня першит в гортани стародавняя слюда. Еле-еле до порога сам дошел - в обратный путь. Умоляю: ради Бога, помогите кто-нибудь. В телефоны позвоните. Напишите письмецо. Пусть не рвутся жизни нити, пусть разгладится лицо. Я-то знаю то, что точит, что печалит без конца, что принять никак не хочет память горькая отца... Есть еще излуки-луки, что куда согнуть рукам; есть еще такие муки, что не выразить словам. Я, наверное, не стою мига краткого его; и участие простое нас связало лишь всего. Я не знаю, кто запишет взгляд прощальный, слабый вздох; только пусть его услышит, если есть, всесильный Бог. Пусть далекому потомку доведется прочитать не кроссворд-головоломку, а его стихов тетрадь.
20.10.88
ЧИТАЮ ДЕРЖАВИНА
Сегодня особенно дуют ветра.
Рябины скрипят перержавленно.
Сегодня небритый и трезвый, с утра
читаю Державина.
Судьба не баюкала в люльке меня.
Бирюльки не ладила.
Но все же вдохнула Господня огня
и к делу приладила.
Какой бы ни выпал слезливый сезон
и как ни разжалован,
в рацее вельможной есть счастья резон.
Читаю Державина.
Старик был напорист и зело учен.
Восславил умеренность.
Не брали завидки его, что Язон
руно сбрил уверенно.
Пускай беззастенчиво лжет "демократ",
глумясь над державою.
Поэзия держит страну, как домкрат.
Читаю Державина.
26.07.95
Из книги "СЛЮНИ АПОЛЛОНА"
(РИК "Культура", Москва, 2000)
Жене Анне
1989
Город мой новый - подобие улья. Память обрамить разлука слаба. 44 коварные стулья, села меж них в день рожденья судьба. В воспоминания брошусь, как в плавни; плохо я плавал, хоть был молодым. Дом мой забытый, родительский, давний, плавает тучкой над крышею дым. Что вспоминается? Солнечный зайчик, вафельный - вдоль по реке - ледоход, робкий мечтательный стриженый мальчик, истово любящий лишь Новый год. Что позабыто? Насмешек вериги, бедность, невежество, искристый снег и - как составы - несчетные книги, их перечесть не сумею вовек... Что ж, я доверился силе традиций, и да минуют ненастья и мель; я продолжаю мечтать и трудиться и умножаю апрель на апрель.
13 апреля
МЕМОРИЯ О ЛЕОНИДЕ МАРТЫНОВЕ
Кто не якшался, кто не чванствовал, приближен к царскому двору; с Рембо курил, с Верленом пьянствовал, с Вийоном дрался поутру... Всяк нынче бредит мемуарами, припоминая без прикрас, а все же лентою муаровой нет-нет да выглядит рассказ. Воспоминанья о Мартынове составили изрядный том, а чем так речи, эти рты новы, узнаете ли вы о том? Запомнились всем совпадения мистические неких цифр... А взлеты духа, а падения - кому доступен сложный шифр? Я тоже с ним встречался изредка (по службе), но о том молчу, ведь вызывать сегодня призрака я не могу и не хочу. Я сохранил его автографы (немногочисленные, но литературные топографы их оценили б все равно); я помню разговоры жаркие и вороха его бумаг, но все мои потуги жалкие не выразят, какой он маг. Что ж, творчество - не созерцание, порой не только дань уму... И все-таки живет мерцание, что я наследовал ему не только пресловутой книжностью и стихопрозой козырной, но - жаждой знания, подвижностью и чертовщинкой озорной. А, впрочем, бросим эти "яканья", здесь важно то, что индивид - любой из нас... Был слова лакомкой поэт Мартынов Леонид. И пусть бурлят воспоминания о нем с закваской колдовской, они всегда напоминание о свойствах памяти людской. Отбрасывается бесполезное, сгорает как в огне костра... Его стихи, его поэзия всегда, как лезвие, остра.
14 июня
* * *
У художника в скромной мансарде
в банках кистей десятки цветут.
Он цветов не разводит, не садит,
но вольготно и празднично тут.
В беспорядке валяются краски,
мастихины, обрезки фольги,
но лежит ощущение ласки
на предметах и множит круги.
Так порой уж покоится камень
среди ила на днище пруда,
а все зыблется, рвется кругами,
этим камнем пробита вода.
Так раненья следы иль увечья
не проходят с течением лет,
и не так ли душа человечья
след хранит и обид, и побед.
29 июля
ВОДОПАД
Люблю нагроможденье гор, воды и камня поединок, люблю причудливый узор из перепутанных тропинок. Мне нравится лесной массив, укрывший землю прочной тенью... Как упоительно красив ковер травы, открытый зренью! Прекрасен горный водопад, дрожащий кружевом старинным, я снова, как мальчишка, рад густым потекам стеарина. Гори и плавься, как свеча, скала под злым напором влаги, воображенье горяча и придавая нам отваги. Не так ли под напором лет сгораем мы и исчезаем? Уходим, не найдя ответ, хотя вопрос прекрасно знаем. А тот же самый водопад горит бессмертно и открыто, чтоб восхитить еще стократ сраженьем влаги и гранита. Бессмертна, верю, и любовь, ей некуда отсюда деться, она вернется вновь и вновь в исполненное зренья сердце!
Кисловодск, 13 августа
ОДИССЕЯ
Как хорошо, что есть углы глухие в кисловодском парке! Скворцы, синицы и щеглы - здесь - долгожданные подарки! Я семечек им брошу горсть: не бойтесь, милые, берите! Кто я? Прохожий. Странник. Гость, просеянный в курортном сите. Есть у меня еще фундук для резвых нагловатых белок. Карман открою, как сундук. Жаль, что он, впрочем, слишком мелок. Один - аллеей прохожу. Вершины - зелены на синем. И жаловаться погожу - нет одиночества в помине. Щеглы, синицы и скворцы, бельчата, муравьи и мухи, здесь - ваши тихие дворцы, вы на посул заезжий глухи. Я тоже скоро возвращусь к себе домой, к заветным книгам, где плачет и смеется Русь, давно привыкшая к веригам. Веригам дум, веригам лет, надеждам и неразберихам...
...Обломов, русский Гамлет, свет в окошке, наш учитель тихий, где выход? Стоит ли роптать? А, может, проще, без раздумий умчаться, крадучись, как тать, куда-нибудь, где ждет Везувий, где нет сплошных очередей, где есть всегда шампунь в продаже, где сладкогласный чародей не уговаривает даже, а просто тысячи ролей бросает чохом на прилавок, и вот - наследник королей, ты получаешь свой приварок... Так что мешает? Только лень? Или предчувствие утраты? Не встретится замшелый пень, скворец не выронит стаккато, не прыгнет белка - взять орех, и кожу не ожгут мурашки... Да все не то. И все же - грех бежать, когда отчизне тяжко. Терпи, мой друг! Твоя юдоль - не только в чтенье и смиренье, но в том, чтобы осмыслить боль и не свалиться на колени. Есть стол, есть верное стило, есть труд, любимый поневоле... Тебе, брат, крупно повезло...
Кузнечик скачет в чистом поле. Прыжок, еще один прыжок... Сейчас пойдет тоска на убыль. И словно ласковый ожог, целуют солнечные губы. И ты, просвеченный насквозь, остановился на полянке. Мгновеньем раньше был ты гость, а стал... Читаешь в "Иностранке" роман с названием "Улисс" и продолжаешь одиссею... Ясней расшифровать бы мысль, но развивать ее не смею. Вернее, вовсе не хочу. От солнца в полдень слишком жарко.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги