Игнатий Антиохийский. Епископ-мученик и происхождение епископата

Игнатий описывает дьяконов как «служителей таинств Иисуса Христа». Кроме того, он говорит о христианской евхаристии как о «таинственном обряде» – противопоставляя ее обрядам «тех, кто отмечает субботу» – который следует совершать только в воскресенье, «День Господень». Вот как он говорит об этом магнезийцам:

Итак, если жившие в древнем порядке дел приближались к новой надежде и уже не субботствовали, но жили жизнью Дня Господнего, в котором и наша жизнь воссияла чрез Него и чрез смерть Его, что некоторые и отвергают, то чрез таинственный обряд мы пришли к вере155.

Итак, через тайный обряд – обязательно в воскресенье156, когда день может действовать как одна из опор мистерии, – верующий умирает и воскресает в таинственном отождествлении с умирающим и воскресающим Господом. День Господень – это аллегория воскресения Господа, который поднимается, как солнце, и потому этот день – выражение тайны, изменяющей верующего. Кроме того, можно говорить о некоторых составляющих христианских тайн, которые не раскрываются посторонним:

Но от князя века сего была скрыта девственность Марии и то, что она родила, как и смерть Господа – три тайны, о которых следовало кричать, но они свершились в безмолвии Божьем157.

Кроме того, Игнатий рассматривает тех, кто присоединяется к его процессии из Эфеса как «посвященных» в мистериальный культ: «Вы – путь для тех, кого убивают ради Бога. Вы посвящены вместе с Павлом, освященным, прошедшим мученичество»158. В мистериальном культе посредством участия в драме жизненных событий бога или богини человек переживает союз с ним или ею. Игнатий полагает, что его мученическая процессия также похожа на мистериальную драму, в которой он воспроизводит страдание Христа и таким образом достигает союза с Богом. Вот как он говорит римлянам:

Его ищу, за нас умершего. Его желаю, за нас воскресшего. Муки родовые пришли на меня. Одарите меня вот чем, братья: не препятствуйте мне ожить, не желайте мне умереть. Хочу быть Божьим: не отдавайте меня миру. Пустите меня к чистому свету: явившись туда, буду человеком Божьим. Дайте мне быть подражателем страданий Бога моего159.

Здесь мы видим все компоненты человека, вовлеченного в драму мистериального культа, где, подражая страданию Христа, он поглощается божественной природой через смерть и воскресение, которое является возрождением. В этот процесс включен и экстаз, приближение к «чистому свету».

Однако мы должны заметить, что, по мнению Игнатия, ekklesia – это уже мистериальный культ со своей драмой, как в случае только что упомянутых эфесян. Когда эфесяне присоединились к его процессии, они уже были «подражателями Богу»160, так же как траллийцы и филадельфийцы161. Отдельные церкви – это уже мистериальные культы, и он использует в их отношении слово sunodoi, которое, как мы уже видели, имеет такое значение: «Все вы – культовые ассоциации», – говорит он тем, кто присоединился к его окружению162. Отдельные ekklesiai становятся sunodoi по мере того, как они присоединяются к его окружению, выражающему их объединение в международную ассоциацию, распространенную по всему миру как «кафолическая церковь».

Итак, поскольку язык Игнатия при постановке его мученической процессии явно находится в контексте мистериальных культов, исследуем теперь в больших деталях некоторые примеры таких культов и их церемониала, чтобы сравнить с представлением Игнатия о трехчастном управлении. Мы должны принять во внимание ту роль, которую структура этих культов играет и в языческих, и в христианских понятиях социального и политического единства, так же как и личного бессмертия.

1. Предводители языческих культов и культовые церемонии

Как мы уже говорили, Лукиан написал историю Перегрина Протея как сатиру на похождения шарлатана. Перегрин умер как философ-киник, бросившись на собственный похоронный костер в Афинах на Олимпийских играх в 165 году, но какое?то время он был христианским предводителем, попавшим в заточение. Как я уже упоминал, Лукиан, похоже, наделяет своего героя некоторыми отличительными чертами Игнатия и приписывает ему деятельность, о которой говорится в письмах Игнатия163.

Поэтому не лишним для нашей темы будет обратить внимание на взгляд Лукиана относительно позиции и характера Игнатия Антиохийского. Он описывает Перегрина как того, кто встречался с христианскими «жрецами и книжниками» в Палестине и научился их мудрости, а затем стал одним из руководителей христиан. Он был «пророком и thiasarches (предводителем культа), и synagogeus (тот, кто созывает их собрания) – словом, один был всем»164.

Лукиан использует слово sunagogeus не в связи с еврейской синагогой, а скорее с официальным представителем ekklesia и культа, о котором мы уже говорили, а именно, с человеком, который, как епископ Игнатий, имеет власть созывать гражданское или культовое собрание.

При употреблении титула thiasarches, или предводитель культа, Лукиан, несомненно, использует языческое слово, используемое также в связи с дионисийскими мистериями. Оно состоит из двух слов, объединенных в одно, а именно: thiasos, которое использовалось в отношении собравшихся как мистериальный культ для мистериальной процессии, и arches, которое просто означает «того, кто ведет». Таким образом, Перегрин как христианский руководитель описан у Лукиана не как епископ, но как тот, кто возглавляет культовую процессию, выбирая актеров для ее мистериальной постановки и в буквальном смысле «стоит во главе» этой процессии. Он очень похож на Эсхина – конкурента классического греческого оратора Демосфена в Афинах в IV веке до P. X., которого тот изображает и высмеивает:

ты в течение дня проводил по улицам свои прекрасные культовые процессии (thiasoi), украшенный венками из фенхеля и белого тополя, сжимающий толстощеких змей и потрясающий ими над головой, ты танцевал и кричал «Хайс Аттес! Аттес Хайс!»165, и к тебе обращались старухи как к предводителю процессии (exarchos) и руководителю и тому, кто несет плющ и опахало, и другое этому подобное166.

Эсхина описывают здесь техническими терминами, такими как exarchos, или предводитель процессии и носитель священных предметов.

Другой Демосфен, о котором мы узнаем из эпиграфической надписи, а не из литературного текста, оставил нам иной пример того, что Лукиан имел в виду, когда описывал Игнатия как лидера процессии или thiasarches. 5 июля 125 года городской совет Ойноанды в Ликии записал в декрете о пожертвовании Юлия Демосфена, который основал музыкальный фестиваль и соревнование в связи с культом императора. Эта надпись с декретом содержит также письмо одобрения от императора Адриана167.

В порядке обеспечения этой процессии, Демосфен должен был сначала снабдить ее золотой короной или венцом с рельефными изображениями-портретами мертвого и обожествленного императора Траяна и Аполлона, родового божества и Prokathegetes, или «предводителя» города. Корону должен был носить agonothete – другое название для предводителя процессии. Аполлон, родовой предводитель города, был также предводителем культа, которому горожане поклонялись, однако бог не мог буквально быть предводителем города или процессии. Вместо этого изображение бога в короне могло обеспечить ритуальное присутствие бога в священнике, который эту корону носил и возглавлял процессию от имени бога168.

В начале года agonothete должен был совершить церемониальный торжественный выход и провести определенные ритуалы в честь императора и богов города-государства в день рождения императора. Другие представители городского правления должны были присоединиться к нему в процессии. Он должен был занять первое место в городском собрании (ekklesia), выделяясь из основной массы своим головным убором и фиолетовыми одеждами. Во время процессии специально назначенные люди, которых называли sebastophoroi, или «носителями образов Augusti", несли изображения умерших и обожествленных членов императорской семьи. Эти sebastophoroi несли также изображения Аполлона и серебряного алтаря. В других эпиграфических надписях мы встречаем специальный технический термин для тех, кто нес изображение бога, theophoros, в противоположность описанным здесь sebastophoros. Игнатий называет себя Theophoros в начале всех своих писем, и позже мы рассмотрим более подробно значение этого слова.

Мы хотим отметить, что проходившая в городе Демосфена процессия никоим образом не является результатом частного пожертвования, совершенного группой частных лиц. Музыкальное соревнование включало в себя религиозную процессию с церемониальными актами поклонения, выражающими полноту общественной и политической жизни этого сообщества: члены городского совета присоединялись к agonothete, сидевшему на особом месте в их окружении. Кроме того, мы можем заметить, как изображения императоров ассоциировались с изображениями традиционных божеств, представлявших жизнь их города: как мы уже говорили, представители Второй софистики принимали имперскую власть как трансцендентную и божественную, чтобы сохранить свою культурную специфику. Божественность императора связывали с божественностью традиционных богов, что, однако, не заменяло их и даже не затеняло их роль.

Кроме того, другие поселения, формирующие конфедерацию с городом-государством, также принимали участие в этом празднестве, вплоть до того, что они становились sunthutai или «со-жертвователями» во время обряда sunthusia или «совместной жертвы». Процессия таким образом подтверждала единство поселений в конфедерации, сосредоточенной на городе-государстве (Ойноанда), так же как она подтверждала единство города-государства в пределах всей империи посредством использования изображений императора как в миниатюрах на золотой короне agonothete, так и в переносных изображениях носителей (sebastophomi) изображения Augusti.

В описанной Апулеем праздничной процессии мистерий Изиды мы находим упоминание о священниках – носителях изображений богов и священных предметов:

… высшие служители таинств… несут они знаки достоинства могущественнейших божеств. Первый держал лампу, горевшую ярким светом… Второй… в каждой руке нес он по алтарю… За ним шел третий, неся пальмовую ветвь с тонко сделанными из золота листьями, а также Меркуриев кадуцей. Четвертый показывал символ справедливости169.

Здесь мы видим, как высшие священники мистерий Изиды несут алтарь и другие священные предметы, связанные с богами, и представляли таким образом аналог sebastophoroi в процессии Демосфена, которые несли подобие серебряного алтаря в дополнение к изображениям богов города и культа императора. Они были «носителями священных предметов».

Предводитель (agonothete) процессии Демосфена также носил на своем венце «рельефные лица» (prosopa ektupa), то есть божественные изображения Аполлона и Траяна. Иногда такие изображения называют tupoi. В нашем распоряжении есть и другое упоминание короны или венца с tupoi, вставленными в него, который носил предводитель процессии, но на этот раз в латинском литературном документе, а не греческом эпиграфе.

Светоний оставил нам описание празднования Капитолийских игр, в которых председательствовал Домициан (82 P. X.) и поэтому был лидером их процессии. Это празднование сообщает нам о важных символических особенностях культа императора: именно здесь, по утверждению Светония, Домициан был провозглашен толпой «господом и богом» (dominus et deus). Затем он описывает короны, которые носила коллегия священников семейства Флавиев, и их головные уборы, так же как головной убор Домициана как agonothete.

Домициан… распоряжался на состязаниях… в сандалиях и пурпурной тоге на греческий лад, а на голове золотой венец с изображениями Юпитера, Юноны и Минервы; рядом сидели жрец Юпитера и жрецы Флавиев в таком же одеянии, но у них в венцах было еще изображение самого императора170.

Домициан носил такую же корону, как у других священников, с «изображением (tupos)» трех божеств Капитолийской триады – Юпитера, Юноны и Минервы.

Таким образом, можно было говорить о присутствии на процессии этих божеств, представленных священниками, которые носили их изображения и таким образом делали присутствие божеств возможным. Но на их коронах было также изображение Домициана, чью божественность они представляли. Соответственно, у самого Домициана не было своего изображения на его короне: он не нуждался в том, чтобы таким образом обеспечивать свое присутствие. И это не было особенностью имперского церемониала: в случае Деметрия изображения обожествленных императоров также искусно вводились и объединялись с культом традиционного божества, создавая политическое богословие имперского единства.

Итак, мы видим, что изображения или tupoi можно нести или надевать как образ присутствия божества посредством языческого священника в процессии. Мы также находим использование слова tuposy Иосифа Флавия, когда он описывает ветхозаветную сцену, где Рахиль прячет teraphim или «изображения (tupoi)" богов, которые она принесла с собой, когда оставила своего отца, сбежав со своим мужем, Иаковом171. Языческие авторы также называют переносные изображения tupoi, когда они используются в таких индивидуальных целях, как основание культа или заклинание, чтобы отогнать злых духов172.

Наконец, нам остается упомянуть о том, что божественные изображения, называемые tupoi, появляются на монетах и могут быть связаны, в частности, с должностью посла, когда между двумя городами заключалось соглашение с принесением sunthusia, или «совместной жертвы». В письме Каракаллы в Эфес (200–205 P. X.) сказано в отношении города: «ваша родовая богиня Артемида возглавляет ваше посольство». Этими словами, очевидно, подразумевается то, что изображение Артемиды, богини Эфеса, относилось и к посольству города, потому что послы, возглавляющие процессию, несли ее изображение.

Также и язычники в Александрии в ходе спора со своими еврейскими соседями, когда их дело слушалось перед Траяном, внесли статую Сераписа в трибунал. Акты языческих мучеников описывают таких послов следующим образом: «каждый нес в процессии собственного бога». Однако затруднительно узнать, что евреи со своей стороны несли в противоположность языческому изображению Сераписа.

Послы также очевидно принимали активное участие в переговорах о заключении соглашений, таких как соглашение homonoia, заканчивающее соперничество между двумя или тремя городами-государствами. Предполагалось, что формой, в которой богов города несли в такой процессии, были изображения или tupoi на монетах. В нашем распоряжении есть целый ряд таких монет от различных городов-государств с I по IV столетие, где праздновалось соглашение homonoia между городами-государствами, в которых божество-покровитель каждого из городов олицетворяет сам город, когда они показаны как приветствующие друг друга жестом примирения. Например, есть монеты, на которых написаны названия городов Сиде и Александрии, где Афина, богиня Сиде, представлена как протягивающая свою правую руку Изиде Александрийской через маленький круглый алтарь, с горящим на нем пламенем173. Алтарь, возможно, представляет совместную жертву или sunthusia. На монете надписано слово homonoia. Рассматриваемые богини – очевидно, представительницы самих городов, «все множество» которых в личностях своих богинь участвует в общем примирении.

Если использовать более позднюю христианскую терминологию, то существует своего рода обрядовый образ для использования и создания божественных изображений и в чеканке монет, и в функциях ношения корон во время процессии. Таинство – это символ, который «символизирует то, что оно производит, и производит то, что оно символизирует». Подношение послами монет с соответствующими божествами этих двух городов к алтарю, празднование их sunthusia, с одной стороны, символически представляет соглашение homonoia, примирившее эти два города, с другой, своим присоединением к процессии, в переживании и отклике на божественные образы этой процессии они фактически и дальше объединяются в разуме и сердце. То же самое можно сказать и в том случае, когда носители божественных изображений, sebastophoroi и theophoroi, несут изображения родовых богов и обожествленной императорской семьи: в этом объединении единство «автономных» городов-государств в пределах имперского целого не только символизируется, но и дальше укрепляется и осуществляется.

Теперь посмотрим, к чему нас приводят рассуждения данного раздела. Мы начали с утверждения, что, по его собственному признанию, Игнатий был человеком, поглощенным поисками церковного единства. На собственном опыте в родной ему расколотой общине Антиохии он убедился в своей миссии ввести церковное управление, основанное на единоправном епископе как источнике единства или согласия (homonoia) между другими авторитетными членами управления в развивающемся церковном устройстве, а именно, пресвитерами и дьяконами, а также мирянами самой общины, составлявшей вместе с ними христианскую ekklesia.

Аналогичные разделения, хотя, возможно, и не настолько беспощадные, происходили в христианских общинах Малой Азии. Процессия Игнатия была спланирована на основе обращения к его жертве козла отпущения, чтобы достичь подобного согласия (homonoia) и внутри, и между христианскими общинами, которые он или сам посетил, или они посетили его во время его пересылки. Его построение своей мученической процессии и риторика, с которой он ее представлял, его требование к официальным послам, чтобы они распространили его представление об их социальной реальности по имперскому пути, получили свою силу из параллелей с современным ему движением за языческое, греческое единство – Второй софистикой.

Однако мы видели, что в поисках языческого, греческого единства не просто использовали послов, избранных для составления соглашений homonoia и призвания тех, к кому они обращались, бороться за внутреннее единство внутри своего города на основании одной только метафизики космического порядка. В культах, наподобие организованного Демосфеном, использовали процессии и образы, чтобы выразить и углубить в коллективной жизни этих городов сознание греческого единства. Такие элементы церемониальной процессии как переносные изображения божеств или священные предметы, монеты homonoia с изображенными на них божествами, которые также несли в процессии, короны, украшенные tupoi или образами родовых и имперских богов, – все это выражало договоренность между автономным городом-государством греческого идеала и требованиями имперского целого.

А теперь мы увидим, какие параллели Игнатий проводил между этими особенными чертами языческих эллинистических культов и своим представлением о литургическом выражении управления в общинах и между ними, в евхаристии, каковой она праздновалась в каждой христианской общине, и в мученической процессии, к которой эти общины присоединяются в лице представителей своего клира.

2. Духовенство Игнатия как typoi в христианском мистериальном культе

Мы видели, что Лукиан и его современники, чьи жизненные обстоятельства дали основания для его сатиры, расценивали окружение Игнатия как культовую процессию. В этом окружении были nerterodromoi или «гонцы преисподней», в противоположность theodromoi, или «божественным гонцам» Игнатия. Здесь также присутствовали nekrangeloi, или «посланники мертвых», сатирически изображающие theopresbeutai, или «божественных послов» Игнатия. Но Лукиан также рассматривал Игнатия как Перегрина Протея, как «предводителя процессии, (thiasarches)» или «предводителя культа», который как sunagogeus имел право собрать sunodos, или собрание культа.

То, что сам Игнатий принял бы, с некоторыми оговорками, такое сравнение с языческими культами, он не мог выразить более ясно. Игнатий начинает каждое из семи писем своим именем, и затем добавляет, «кто также Theophoros". Это название постоянно истолковывали как имя собственное, возможно, принятое Игнатием при крещении, хотя и настолько уникальное, что «нигде больше оно не засвидетельствовано как имя собственное»174.

Но как я уже указывал, theophoros – не имя собственное. Это технический термин для описания кого?то, выполняющего священническую роль в языческой процессии: такой человек нес изображение или одевал корону с таким изображением в качестве agonothete или thiasarches. Такая роль могла бы предполагаться в существующем культе с существующей литургией или мистериальной постановкой, с назначенными ролями. Однако ее мог бы взять на себя, как мы уже видели, кто?то, кто желал создать новый культ, так как люди приобретали переносные изображения или tupoi и по этой причине. Мы видели, что Филострат упоминает о такой практике, а Лукиан приводит в своей сатире пример другого шарлатана, Александра, который ввел в Малой Азии культ змеи Гликон, для чего он изготовил ее изображение. Не переустраивает ли Игнатий христианское сообщество по аналогии с таким языческим культом, чтобы установить среди них единство?

Игнатий несет на своем теле или надел на себя в процессии изображение своего страдающего Бога Отца. Так же как послы или священники надевали на себя божественные изображения или несли их во главе своих процессий, сам страдающий Бог, можно так сказать, возглавляет процессию в лице епископа, который, как мы вскоре увидим, является изображением или tupos Отца. Вот что он говорит эфесянам:

Как подражатели Богу, воспламенившись божественною кровью, вы совершенно исполнили в отношении ко мне родственное дело. Когда вы услышали, что я связан в Сирии за общее имя и упование, вы поспешили видеть меня, надеющегося по вашей молитве принять в Риме битву со зверями, чтобы посредством мученичества мне сделаться учеником175.

Этот отрывок напоминает об одной эпиграфической надписи времен правления Адриана и в связи с его международной культовой дионисийской ассоциацией, где о некоем Элии Помпеане отзываются с одобрением, потому что «он поспешно созвал действующих лиц, уже отправившихся, и обеспечил каждую часть мистериальной постановки»176. Союз с божеством осуществлялся через участие в мистериальном представлении и в подражании истории бога. Эфесяне также были «подражателями Богу», торопясь присоединяться к Игнатию и сформировать его процессию, как актеры Элия, которые должны были участвовать в драме Дионисия. Как мы видели, sunodos Адриана распространялся по всему миру, и также Игнатий укажет на значение своей культовой процессии как относящейся к «общему имени и надежде».

Мы также видели, что theophoros мот нести изображение священных предметов бога, так же как изображение самого бога. В культе Ma Беллоны в Риме, как и в культе Аттиса, священник, который нес корзину или cistus, содержащую изувеченные половые органы Аттиса, описан как cistophoros. Так же как за именем Игнатия следует титул theophoros, этот священник назван L. Lartius Anthus Cistophoros. Члены культа Аттиса были известны своими дикими, оргиастическими танцами во время процессии и членовредительством в подражании Аттису. Лартий (Lartius) изображен на рельефе с лавровым венцом, украшенным тремя медальонами с изображениями или tupoi божеств. В своей левой руке он держит два двойных топора, а в правой – ветвь лавра, чтобы кропить кровью, пущенной после членовредительства при помощи топоров. Он носит корону, возможно, первоначально золотую, из листьев лавра.

Таково кровавое зрелище первосвященника, руководящего культом Аттиса и подражающего страданиям своего бога посредством членовредительства177. Игнатий также утверждает, что поспешившие присоединиться к его культовой процессии эфесяне приходят в экстаз от увиденного: они «воспламенились божественною кровью» от епископа, находящегося на пути к мученичеству на арене и создающего tupos или образ страдающего Бога, которому он подражает и призывает их также подражать. То, что они должны подражать образу, который и сам отражает или подражает божественному образу, не должно казаться нам странным. Мы видели подобную логику, когда говорили об изображениях на коронах жрецов семьи Флавиев, используемых в обряде во время председательства Домициана на Капитолийских играх: они носили изображение Домициана и Капитолийской триады, тогда как он носил только изображения триады. Жрецы Флавиев подражали божественному императору, так же как император как agonothete подражал Капитолийской триаде в изображениях, которые они носили.

Позже в своем письме в Эфес Игнатий продолжает моделирование своей процессии по примеру языческих культов и тех, кто носит в этих процессиях изображения. Мы уже отмечали, что слово sunodos описывает культовую ассоциацию, подобную международной культовой ассоциации последователей Диониса в честь Адриана:

Потому все вы – участники культа (sunodoi). Богоносцы (theophoroi) и храмоносцы (naophoroi), христоносцы (christophoroi) и носители священных предметов (hagiophoroi), во всем украшенные заповедями Иисуса Христа178.

Итак, мы видим, что Игнатий рассматривает каждую поместную общину как sunodos или культовую ассоциацию с ее собственными правами, соединенную с другими общинами по всему миру как «кафолическая церковь» на основе общего ритуала и церковного управления.

Они не только theophoroi, подобно Игнатию, но также и naopharoi, «храмоносцы», так же как theophoroi, носившие образ серебряного храма в эпиграфической надписи Демосфена. В дополнение мы можем сослаться на священника Кибелы из Ланувия, жившего в середине II века, который носил вокруг шеи ожерелье с naiskos, или миниатюрным храмом с начерченными на нем изображениями или tupoi, подобно круглым медальонам Зевса и Аттиса на его короне179. Снова мы встречаемся с naophoros, который носит или надевает божественные изображения на своей короне и поэтому также является theophoros.

Позже мы увидим, что в представлении Игнатия церкви присоединяются к его процессии посредством представителей своего клира, сопровождающих его по пути. Однако здесь важно отметить: Игнатий не просто считает, что они становятся культовыми ассоциациями, когда присоединяются к его окружению. Он говорит так, будто каждая отдельная церковь – уже такая ассоциация.

Поэтому мы можем задать вопрос, как описание литургии в каждой церкви и в мученической процессии Игнатия отражает мистериальные культы. Игнатий видит свою мученическую процессию как расширение литургии. Свое мученичество он видит как союз со страдающим Богом, от крови которого эфесяне «воспламенились». Он просит римских христиан позволить ему «быть подражателем страданий Бога моего»180. Но если мученическая процессия для него – средство, чтобы «достигнуть Бога», то евхаристия – средство, чтобы единство со страдающим Богом обрели верующие:

Итак, старайтесь иметь только одну евхаристию. Ибо одна плоть Господа нашего Иисуса Христа и одна чаша для обретения единства с кровью Его, один жертвенник, как и один епископ с пресвитерами и дьяконами, сослужителями моими, чтобы все, что делаете, делали вы в согласии с Богом181.

Здесь Игнатий снова обращается к своему эллинистическому фону в поисках церковного единства. Согласно Платону и его последователям то, что одно и едино – более реально, чем то, что разделено и множественно. Бог – полностью реален, и поскольку он есть, то он должен быть один и его нельзя разделить на части: он должен быть неразделимым и потому вечным. Значит, для того чтобы быть вечными, мы должны достигать союза с ним. Если он – страдающий Бог, то мы должны достигать союза с его страданиями. Союз с ним происходит через подражание, во время чего мы мистически поглощаемся тем, чему мы подражаем. Представление Игнатия о христианской мистериальной постановке в евхаристии в конечном счете отражено в мистериальной постановке его мученической процессии. Вот как он говорит относительно своего мученичества:

Нет для меня сладости в пище тленной, ни в удовольствиях этой жизни. Хлеба Божьего желаю, который есть плоть Иисуса Христа от семени Давида. И питья Божьего желаю – крови Его, которая есть любовь нетленная… Молитесь обо мне, чтобы я достиг Бога182.

Во время его мученичества они должны собраться не для своей обычной евхаристии, но на его мученическую жертву на арене, описанную в терминах языческого празднества и процессии, подобной процессии Демосфена в Ойноанде:

Не делайте для меня ничего другого, кроме того, чтобы я был принесен в жертву возлияния Богу теперь, когда жертвенник уже готов, и тогда составьте любовью хор и воспойте хвалебную песнь Отцу во Христе Иисусе, что Бог удостоил епископа Сирии призвать с востока на запад183.

Подобным образом евхаристия описана как языческое празднество, в котором процессия собирается вокруг своего thiasarch.es, составляя собрание, описанное Игнатием как «сходиться вместе»184, когда это собрание созвано «решением» ekklesia:

Поэтому и вам следует сходиться вместе в ответ на решение вашего епископа, что вы и делаете. И ваше знаменитое, достойное Бога пресвитерство так согласно с епископом, как струны в лире. Потому вашим единомыслием (homonoia) и согласной любовью прославляется Иисус Христос. Составляйте же из себя вы все до одного хор, чтобы, согласно настроенные в единомыслии (homonoia), дружно начав песнь Богу, вы единогласно пели ее Отцу чрез Иисуса Христа, чтобы он услышал вас и по добрым делам вашим признал вас членами Своего Сына. Итак, полезно вам быть в невозмутимом единстве между собою, чтобы всегда быть и в союзе с Богом.

Здесь мы встречаем множество элементов мистериальной процессии, сходящихся воедино в мистериальном представлении. Культовая ассоциация или thiasos собирается в результате «решения», должным образом изданного градоначальником, который в качестве sunagoges созывает членов культа, как Лукиан описывал Перегрина. Хор поет в согласии, или homonoia как выражение совместного участия в драме, в которой посредством подражания они достигают соучастия в Боге, именно здесь они осуществляют то, что, по представлению Павла, означало стать «одним телом со многими членами» самим совместным участием в хоровой драме. Игнатий собирался написать эфесянам второе письмо, если они таким образом устроят свой культ христианской евхаристической мистерии:

… особенно если Господь мне откроет, что все вы до единого, без исключения, по благодати Божьей соединены в одной вере и в Иисусе Христе, происшедшем по плоти от рода Давида, Сыне Человеческом и Сыне Божьем, так что повинуйтесь епископу и пресвитерству в совершенном единомыслии, преломляя один хлеб, это лекарство бессмертия, не только предохраняющее от смерти, но и дарующее жизнь в Иисусе Христе185.

Как актеры в драме, христианской мистерии, епископ, пресвитеры и дьяконы – это «служители таинств Иисуса Христа»186, которым отведена важная роль:

Поэтому, как Господь без Отца, поскольку Он един с Ним, ничего не делал ни Сам по себе, ни чрез апостолов, так и вы ничего не делайте без епископа и пресвитеров. Не пытайтесь делать что?либо, что кажется вам разумным наедине, но в общем собрании да будет у вас одна молитва, одно прошение, один ум, одна надежда в любви и в радости непорочной. Един Иисус Христос, и лучше Его нет ничего. Поэтому все вы составляете из себя как бы один храм Божий, как бы один жертвенник, как одного Иисуса Христа, который вышел от Единого Отца и в Едином пребывает, и к Нему Единому отошел187.

Эти слова очевидно следует понимать в литургическом контексте: они относятся к тому, что совершается в контексте «одной молитвы, одного прошения». То, что «кажется вам разумным наедине», не следует делать публично в ходе евхаристии: у пророков больше нет литургического статуса, которым, как мы видели, они обладали в Дидахе. Однако, начиная с этого отрывка, мы видим, что в литургии представлена мистериальная драма: о приходе Иисуса Христа от Отца и его возвращении в контексте того, что мы можем рассматривать как хоровую (chores) процессию Игнатия.

Епископ сидит здесь в центре, по обеим сторонам от него полукругом сидят пресвитеры, так же как это будет в ближайшие первые столетия. Таким образом, епископ представляет в драме Бога Отца, а пресвитеры представляют апостолов. Игнатий обращается к их незаконченному кругу, окружающему епископа как к «исполненному Духом»:

Итак, старайтесь утвердиться в учении Господа и апостолов, чтобы во всем, что делаете, преуспевали вы плотью и духом, верою и любовью, в начале и в конце… с достойнейшим епископом вашим и с прекрасно сплетенным духовным венцом пресвитерства вашего и в Боге дьяконами. Повинуйтесь епископу и друг другу, как Иисус Христос повиновался Отцу, а апостолы – Христу и Отцу, чтобы быть в единстве, как телесном, так и духовном188.

Что именно окружение «прекрасно сплетенного духовного венца пресвитерства» представляет в христианской мистериальной постановке Игнатия? Оно представляет апостолов и Иисуса Христа в сцене горницы в день воскресения согласно св. Иоанну.

Мы находим отголосок этой сцены в утверждении Игнатия, что «Господь для того принял миро на главу Свою, чтобы вдохнуть в церковь нетление»189. В данном случае мы имеем дело с ссылкой на два евангелия – от Матфея и от Иоанна. В первом евангелии неназванная женщина помазывает голову Иисуса (в других евангелиях речь идет о ногах), и Иисус объявляет своим ученикам, что это совершено для его погребения190. Но Игнатий истолковывает этот отрывок в свете рассказа Иоанна о времени после воскресения, когда во время Пятидесятницы Иоанна, вечером, в день воскресения, Иисус пришел, «дунул» на учеников и сказал: «Примите Духа Святого», вверив им власть прощать грехи, делая церковь таким образом расширением своего воплощения191. Так, по словам Игнатия, Господь «вдохнул в церковь нетление».

Следовательно, именно здесь мы находим происхождение символики «прекрасно сплетенного духовного венца пресвитерства», окружающего епископа: они воспроизводят сцену в горнице во время Пятидесятницы Иоанна. Именно они – представители апостолов, потому что они – образ апостольской группы, принявшей дуновение Господа. Епископы здесь пока еще не являются, как у преемников Игнатия, Егезиппа и Иринея, преемниками апостолов по цепочке преемственности на протяжении истории. Скорее епископ отражает здесь Бога Отца, хотя иногда Игнатий думает о епископе как о страдающем Боге, и поэтому он – образ Сына: Игнатий не всегда последователен в своих образах, и при этом он не делает ясного различия между божественными личностями как в позднейшем учении о Троице. Епископ и пресвитеры, похоже, становятся параллелью Христу и апостолам в отрывке из письма Игнатия к эфесянам, который мы цитировали. Таким образом, через свое единство с епископом и пресвитерами эфесяне объединены с Христом и апостолами, а также с вдохновением нетления в церковь так, «чтобы быть в единстве, как телесном, так и духовном».

Можно заметить, что Игнатий ссылается на дальнейшую сцену из евангелий, в число которых мы должны включить и апокрифическое Евангелие от Петра192. Как мы утверждали вслед за Брауном и Мейером, личность Петра имела большое значение для разделенной антиохийской общины Игнатия (и Матфея). Мы указывали на личность Петра как посредника, чья власть «связывать и разрешать» заключала в себе надежду на единственную авторитетную личность, чтобы положить конец внутренней борьбе этой разделенной общины. Игнатий сошлется на того же самого человека, цитируя неканоническое евангелие как на ключ к мистическому единству церкви и началу христианского мистериального культа, который положит конец разделению и достигнет мистического и культового единства их общей, совместной жизни через союз с Богом. Вот что Игнатий утверждал относительно воскресшего Христа:

Ибо я знаю и верую, что Он и по воскресении Своем был и есть в плоти. И когда Он пришел к окружавшим Петра, то сказал им: «Возьмите, потрогайте Меня и посмотрите, что Я не дух бестелесный». Они тотчас прикоснулись к Нему и уверовали, убедившись Его плотью и духом… по воскресении Он ел и пил с ними, как тот, у кого есть плоть, хотя духовно Он был соединен с Отцом193 .

Здесь важно понять, что Игнатий не обращается к проходящей чрез историю связи апостолов с епископами как преемниками апостолов в исторической последовательности. Скорее для того, чтобы достигнуть союза с Богом, мы должны собраться там, где все еще смешивается плоть и дух, где исполненный Духом совет апостолов все еще собирается вокруг Петра, непосредственно присутствующего в плоти, в продолжающемся мистериальном представлении, в котором мы можем участвовать и посредством этого достигнуть смешения нашей плоти в единство с тем, что является духовным.

Этот союз, берущий начало в горнице с дуновения и продолжающийся явлением Петру, продолжается также в евхаристии, где верующие получают «лекарство бессмертия,… предохраняющее от смерти», и где для законности этого действия требуется присутствие трехчастного управления. Теперь мы видим причину, почему это так. Мы нуждаемся в продолжающемся присутствии апостолов, вдохновленных Духом, и это присутствие обеспечивается пресвитерами как символом апостолов. Мы нуждаемся в епископе, как в Петре, вокруг которого собрались апостолы. Мы нуждаемся в Отце-епископе, поскольку, как сказал Христос в Евангелии от Иоанна, «Отец Мой дает вам истинный хлеб с небес», и Отец должен изображаться в роли сидящего епископа, который посвящает хлеб и вино. Но мы также нуждаемся в символах служения «одного Иисуса Христа, который вышел от Единого Отца и в Едином пребывает, и к Нему Единому отошел». Эти символы мы обретаем в дьяконах, которые во время литургии берут хлеб и вино у людей и приносят их епископу, чтобы посвятить их, с последующим наставлением от Отца-епископа. Так дьяконы становятся теми, кто «вышел от Единого Отца-епископа», и кто «в Едином пребывает, и к Нему Единому» отходит194. И так они становятся «служителями таинств Христовых».

Я употребил термин «символ», который не используется Игнатием195. Но мы увидим, что он использует другое слово с тем же самым смыслом, а именно tupos. Как мы уже сказали, это слово, историческое и культурное происхождение которого следует искать в языческих мистериальных культах и их актерах, носящих изображения, как theophoroi (термин Игнатия). Как мы видели, слово относится к переносному изображению. Игнатий теперь проясняет, что действия трех чинов церковного управления схожи с действиями тех, кто носит изображения в мистериальных культах:

Все почитайте дьяконов, как Иисуса Христа, как они должны почитать епископа, представляющего образ (tupos) Отца, и пресвитеров, как собрание Божье, как сонм апостолов. Без них церковь не следует созывать196.

Мы также видели парадокс в языческом использовании изображений, которые несут в процессии. Возглавляющий процессию agonothete через ношение бога делал возможным физическое присутствие бога во главе его процессии. Здесь мы видим, что, исполняя роли Отца, Сына и исполненного Духом апостольского совета и таким образом создавая их духовные образы, епископ, дьяконы, и пресвитеры создают их мистическое присутствие. Однако послы, которые привели процессию из Александрии или несли изображения божеств в форме монет с надписью homonoia также представляли свои общины, мистическими представителями которых были боги и богини этих городов.

Игнатий выражает этот парадокс также в своем описании трех чинов, особенно епископа. Указав в предыдущей цитате траллийцам три образа, порожденные тремя чинами, Игнатий продолжает:

Относительно этих людей я убежден, что это так. Ибо образец (exemplariori) вашей любви я получил и имею при себе в вашем епископе, которого самая наружность весьма поучительна, а кротость исполнена силы. Думаю, что сами неверующие уважают его197.

Итак, обозначив епископа как носителя образа их Бога Отца в хоре, для которого он их созвал, Игнатий теперь утверждает, что видел образец их общей жизни в их епископе Полибии. Точно так же он говорит магнезийцам:

Итак, поскольку в вышеупомянутых лицах я по вере увидел все ваше общество и полюбил их, то убеждаю вас: старайтесь делать все в единомыслии (homonoia) Божьем, так как епископ председательствует как образ Бога, пресвитеры – как образ собора апостолов, а дьяконам, сладчайшим мне, вверено служение Иисуса Христа… Да не будет между вами ничего, что могло бы разделить вас; но будьте в единстве с епископом и превосходными с ним, создающими образ (tupos) и учение нетления198.

Нам здесь напоминают об agonothete процессии Демосфена и «рельефных лицах» (prosopa ektupa), которые он нес или носил на своей короне. Здесь мы также обнаруживаем греческое слово prosopa во множественном числе, используемое в отношении божественных изображений Аполлона и Траяна – божественных представителей общей жизни всего города и его единства в пределах имперского целого. Это слово может также означать «личность» и даже стало термином, используемым в отношении «трех личностей», не в одном головном уборе богини как в случае Капитолийской триады, но божественности христианской Троицы. Кроме этого, его могли также использовать в отношении масок актеров, какие использовались в дионисийском мистериальном представлении Помпеана.

В этой сцене из письма Игнатия к магнезийцам, он явно имеет в виду такой фон. Дамас из Магнезии и его пресвитеры Басс и Аполлоний, сопровождаемые дьяконом Сотионом, прибыли наподобие александрийских послов, неся образы божественных существ, представляющих объединенную жизнь их общин. Они несут их не в форме изображений из дерева, камня или металла, но, как актеры в масках, духовно в своей плоти они разыгрывают представление, евхаристическую драму, выражающую объединенную жизнь их христианских общин в процессе искупления. В евхаристии они достигают союза с Богом, потому что только там, где есть епископ с пресвитерами и дьяконами, играющими свои роли, постановка искупления может иметь место. Они – «превосходные», поскольку предстают в своих ролях как «образ» (tupos) нетления, открывая тем, кто присоединяется к ним в драме, как они преображаются. Именно здесь они снова переживают, как Отец-епископ посылает Сына-дьякона, который снова возвращается от людей к Отцу-епископу, с исполненным Духом советом апостолов, обеспечивающих бесконечное продолжение утра воскресного дня и собрания в горнице, с ее событием дуновения и смешения плоти и Духа.

Вследствие того, что они, как послы, носят образы Отца, Сына и Духа не в евхаристии, а в процессии Игнатия, они могут теперь быть объединенными образами своих общин. Поэтому Игнатий скажет траллийцам: «Приветствую вас из Смирны, вместе с находящимися при мне церквами Божьими, которые утешили меня во всем, телесно и духовно»199. Надо отметить, что «церкви» здесь появляются во множественном числе, а не просто церковь Смирны, которая «находится со мной». Эти церкви не присутствуют с ним буквально, как если бы все члены этих общин находились в Смирне. Игнатий имеет в виду, что они мистически присутствуют в представителях своего клира, присоединившихся к его процессии.

По утверждению Игнатия, он видит объединенную личность всей церковной общины в епископе, представленную посетившим его Полибием из Тралл:

Узнал я, что вы со всем постоянством держите непорочный и согласный образ мыслей не во внешнем только поведении, но поскольку это – природное ваше свойство. Это открыл мне епископ ваш, Полибий, который по воле Бога и Христа Иисуса был в Смирне и насколько радовался со мной, узником ради Иисуса Христа, что в лице его я видел все ваше общество.200 Поэтому, приняв от него ваше ради Бога расположение ко мне, я нашел, казалось, судя потому, как узнал о вас, что вы подражатели Богу201.

Заметьте, что он не просто увидел доброе отношение к себе. Игнатий утверждает, что был переполнен общей с Полибием радостью, от которой у него было некое видение, где он мистически увидел в Полибии «все общество».

Он может видеть в епископе собрание всей церкви, потому что таким образом объединенная, она совершает мистериальное представление, создающее союз с Божеством, божественной жизнью Отца и Сына в их единстве. Вот как он говорит о эфесском епископе Полибии:

В самом деле, если я в короткое время стал настолько дружен с вашим епископом, не по человеческой близости, а по духу, то сколько, думаю, блаженные вы, которые соединены с ним так же, как церковь с Иисусом Христом и как Иисус Христос с Отцом, чтобы все было согласно чрез единение…. Если молитва двоих имеет великую силу, то насколько сильнее молитва епископа и целой церкви? Поэтому кто не ходит в общее собрание, тот уже возгордился и сам осудил себя; потому как написано: «Бог гордым противится». Постараемся же не противиться епископу, чтобы нам быть покорными Богу202.

Переведенное в этой цитате как «близость» греческое слово (sunetheia) означает также «половые сношения», что, по-видимому, объясняет, почему Игнатий старается подчеркнуть его духовную природу: «не по человеческой близости, а по духу». Таким образом, только в духовном смысле можно быть «соединенными» так же, как церковь – с Иисусом Христом и Иисус Христос – с Отцом.

Псевдонимичное новозаветное Послание к Эфесянам, носящее имя Павла, вероятно, написано одним из членов Эфесской церкви. Он говорит об отношении между Христом и церковью, как о «великой тайне» и также использует аналогию брачного союза, чтобы объяснить соединение Христа с церковью. Он цитирует книгу Бытие, где сказано: «Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть»203. Игнатий говорит о подобном опыте, в котором через трехчастное управление происходит мистический союз, подобный соединению мужчины и женщины. Однако Игнатий может увидеть в личности епископа объединенную личность целой общины в союзе с ним.

Так что именно в этом смысле Игнатий может говорить о мистическом присутствии этих церквей в посетивших его представителях их клира. Находясь в Смирне, Игнатий высказывает свои соображения римлянам относительно его мученической процессии:

Приветствует вас дух мой и любовь церквей, принимавших меня во имя Иисуса Христа не как прохожего. Ведь даже и те церкви, которые не находились на пути моего плотского странствования, выходили на встречу мне, город за городом204.

Так официальные посланники становились церквами, представленными в них через образы, которые они несут, так же как несущие изображения и предводительствующие процессией послы считались самими божественными предводителями, потому что послы держали в руках или носили на головном уборе их изображения.

Таким образом, вы увидели, что для Игнатия евхаристическая драма разыгрывалась не для того, чтобы убедить внешних, наподобие постановки истории искупления в евангелизационных целях, и не настолько для того, чтобы научить верующих, насколько – чтобы преобразить их как участников этой драмы. Но мы также видели, что ношение изображений, согласно Филострату, не должно было просто позволить странствующему пророку, такому как Александр Лукиана, основать культ, или, как в случае с Игнатием, реформировать существующий посредством нового управления и самопонимания. Такие tupoi также носили или надевали с целью придания им апотропической функции, то есть, чтобы отогнать злых духов205. Игнатий также имеет представление об этой функции. Если бы его спросили, почему нужно чаще собираться как ekklesia, достигая союза с Божеством, то он ответил бы, что через это клерикальные tupoi, или образы, выполняя назначенные им роли в мистериальной постановке, сотрясают космические силы. Вот как он говорит эфесянам:

Вы посвящены вместе с Павлом, освященным… Итак, старайтесь чаще собираться для евхаристии и славословия Бога. Ведь, если вы часто собираетесь вместе, то низлагаются силы сатаны и согласием (homonoia) вашей веры разрушаются гибельные его дела. Нет ничего лучше мира, поскольку им уничтожается всякая брань небесных и земных духов206.

Итак, мистериальная драма, то есть евхаристия, совершается епископом как agonothete, одетым в божественный образ и сопровождаемым пресвитерами и дьяконами. Эти служители сравниваются также с носителями священных образов и предметов в процессии и исполняют апотропическую функцию: нося их духовно на своей плоти или представляя их в своих литургических действиях, духовенство потрясало tupoi, как если бы это было перед лицом космических сил, чтобы свергнуть их: «низлагаются силы сатаны и согласием (homonoia) вашей веры разрушаются гибельные его дела».

Следовательно, евхаристическая драма в совершении союза с Божеством выполняет апотропическую функцию изгнания смерти и тления. Именно здесь мы проникаем в самое сердце христианских тайн, какими их представлял Игнатий Антиохийский. Он объявляет эти тайны эфесянам следующими словами:

Но от князя века сего была скрыта девственность Марии и то, что она родила, как и смерть Господа – три тайны, о которых следовало кричать, но они свершились в безмолвии Божьем. Как же они открылись векам? Звезда воссияла на небе ярче всех звезд, и свет ее был неизреченный, а новизна ее произвела изумление. Все прочие звезды вместе с солнцем и луной составили как бы хор вокруг этой звезды, а она разливала свет свой на все. И было смущение, откуда это новое, непохожее на те звезды, явление. С этого времени стала падать всякая магия и все узы зла разрываться, незнания проходить, и древнее царство распадаться: так как Бог явился по-человечески для обновления вечной жизни, и получало начало то, что было приготовлено у Бога. С этого времени все было в колебании, так как дело шло о разрушении смерти207.

Образы духовенства, надетые на плоть tupoi Отца, Сына и Духа как епископа, дьяконов, и пресвитеров, совершающих мистериальную драму, христианскую евхаристию, совершают апотропическое действие: они реализуют эсхатологическую надежду через свое апотропическое изображение божественных существ, которые разрушают «древнее царство» и расторгают «всякую магию» в «обновлении вечной жизни»208.

Таким образом, у Игнатия было видение ekklesia, воссозданного наподобие мистериального культа, где достигается как союз с божественным, так и согласие или homonoia между различными общинами и внутри общин, носящих общее имя христиан. Так евхаристия как мистериальная постановка преодолела бы разделение церкви в Антиохии Сирийской и везде, где такие разделения были отражены в церковной жизни Малой Азии. Кроме того, в постановке мученической процессии раскрылось отдельное убедительное красноречие для реализации понимания Игнатием жизни и богословия церквей Малой Азии, к которым он обратился в своих письмах.

Но как они первоначально ответили на его радикальную секуляризацию церковного управления в понятиях языческих обществ его эллинистических современников? Как и почему они пришли к соглашению с радикальным предложением Игнатия?

Ключевой фигурой в нашем ответе на этот вопрос будет Поликарп, как мы увидим это и в его письме к филиппийцам, и в письме Игнатия к нему лично. Но прежде, чем мы обоснуем свой ответ, нам следует сначала решить вопрос с недавними нападками на подлинность средней редакции и роль Поликарпа в первоначальном сборе литературного корпуса Игнатия. Как мы увидим, Послание к Филиппийцам Поликарпа и его целостность представляют собой центральный предмет обсуждения подлинности средней редакции.