Игорь Саввович

Подследственный

Игорь Саввович Гольцов впервые в жизни шел пешком по улице Фрунзе, хотя она была второй по величине и значимости улицей Ромска. Ему часто доводилось гулять по проспекту Ленина, по «своей» улице Гарибальди, но по улице Фрунзе он всегда проезжал на машине и теперь с трудом узнавал улицу: сквер был в несколько раз большим, чем казалось из окна автомобиля, дома подросли, сама улица расширилась и сделалась нескончаемо длинной. Игорь Саввович целых десять минут шагал от угла улицы Фрунзе и Ленинского проспекта до здания районного отдела внутренних дел Кировского райисполкома города Ромска.

Здание милиции, наверное, было таким же, как все здания подобного рода в сибирских областных городах. Два этажа, зеленые наличники, деревянное высокое крыльцо, на нем – несколько испитых, небрежно одетых, но воинственных мужчин и парней, вышедших покурить. И внутри, наверное, все было таким, как полагалось быть в районных отделах, где и паспорта выдают, и занимаются делами о прописке, работают следователи, и возятся с административно-осужденными, то есть с «пятнадцатисуточниками». Коридор, длинный, узкий и мрачный, был заполнен до отказа, и люди здесь тоже, казалось, были такие, каким положено быть в районном отделе милиции: сидели предусмотрительно пришедшие спозаранку сердитые пожилые люди; прячущие лица молодые женщины и девушки, наглые парни в широких брюках, чрезвычайно похожие на гитаристов, с которыми дрался Игорь Саввович. Пахло хлорной известью и пылью, сапожным кремом и нафталином.

Дежурный по райотделу капитан узнал Игоря Саввовича, козырнул, выйдя из-за оградки, встал так, что Игорь Саввович не мог пройти мимо, и улыбнулся. Капитан был пожилым, усталым, доброглазым человеком.

– Товарищ Гольцов, – вполголоса проговорил он, – приказано вас соединить с полковником Сиротиным, как только появитесь. Будьте добры пройти к прямому телефону.

Игорь Саввович медлил. Во-первых, он вспомнил капитана, с которым однажды неводил рыбу на Смагинских песках в большой и шумной компании, во-вторых, ему не о чем было разговаривать с полковником Сиротиным. С другой стороны, было неловко в присутствии подчиненных полковника пренебречь его просьбой. Поразмыслив, Игорь Саввович благодарно проговорил:

– Спасибо! Я только что говорил с полковником. Пять минут назад…

Комната, в которой работал следователь Селезнев, снаружи была такой же, как все комнаты короткого коридора, перпендикулярного первому коридору – длинному и мрачному. Двери были обиты черным дерматином, табличка написана от руки «Ю. И. Селезнев». Игорь Саввович постучал, услышав «да, да», вошел и аккуратно прикрыл двери.

– Моя фамилия Гольцов! – сказал он, протягивая следователю повестку на плохой серой бумаге. – Приглашен на десять часов утра…

Стол средней величины, прислоненный к нему стол поменьше, два стула, не считая стула следователя, сейф, портрет Дзержинского на стене, решетки на окнах – вот и вся обстановка, в которой верхом роскоши казалась современная настольная лампа, похожая на какой-то несуществующий сверхскоростной летательный аппарат. И было так тихо, как не бывает в городских домах – глухо, точно в землянке или бетонном погребе.

Следователь сделал два шага навстречу, но руку не протянул.

– Селезнев Юрий Ильич, старший лейтенант милиции… Прошу садиться!

Банальной, широко и повсеместно распространенной, среднеарифметической была внешность, голос, манера говорить и двигаться у следователя Селезнева. Стоило прошагать по проспекту Ленина километр, чтобы встретить трех таких следователей Селезневых. Поджарая, спортивная фигура, бугры культуристских мускулов на груди, руках и ногах, тщательно подогнанный новый костюм, модный галстук в цвет ярким носкам. И лицо – современное, самое модное в конце двадцатого века в столицах и провинциях.

Красивые модные мужские лица, стройные, спортивные фигуры сотнями и тысячами создавались в последние десятилетия, надо полагать, в результате существования такого многонационального государства, как Советский Союз. Черноволосый и черноглазый молодец иногда носил на лице славянский нос и губы, а ярко выраженный блондин имел крючковатый нос и монгольский разрез глаз. Однако чаще всего встречались молодые люди типа Селезнева, по лицам которых принадлежность к национальности распознать было невозможно, так много было всего в их интернациональной крови. Нос не славянский, не монгольский, не греческий. Смотришь на волосы – оторопь берет: не брюнет, не блондин, не шатен. Перепутано, смазано, скомкано, а общее впечатление: «Красивый малый, черт побери! Где я его вчера видел?»

– Вы, конечно, знаете, зачем приглашены? – неторопливо проговорил Селезнев, глядя в подбородок Игорю Саввовичу. – Речь пойдет о происшествии в ночь с понедельника на вторник… – Он энергично поджал губы. – Нужно ли вас предупреждать…

– Нет! – холодно ответил Игорь Саввович. – Я иногда хожу в кино… Меру ответственности понимаю.

Селезнев вел себя просто, сидел раскованно, никакие бумаги писать не собирался, а только глядел в подбородок Игорю Саввовичу, они еще ни разу не встретились глазами, но Игорь Саввович сразу понял, что Селезнев люто ненавидит вошедшего в кабинет человека. Селезнев ненавидел его точно так, как сам Игорь Саввович недавно ненавидел управляющего Николаева, и, может быть, так же полуосознанно и болезненно, когда в человеке ненавистно все – от голоса до улыбки, до манеры сидеть. «Вот, значит, как!» – медленно подумал Игорь Саввович и неторопливо закинул ногу на ногу, развалился по-барски.

– Это хорошо, что вы все понимаете, – совсем медленно произнес следователь Селезнев и наклонился к столу. – Тогда вам придется расписаться вот здесь.

Селезнев ошибался, если думал, что Игорь Саввович поднимется, чтобы подписать бумагу. К его счастью, следователь это вовремя понял и перебросил протокол на маленький стол, за которым сидел Игорь Саввович.

– Пожалуйста! – Подписав, Игорь Саввович тоже перебросил бумажку на стол следователя. – Формальности, кажется, выполнены.

Не глядя на Игоря Саввовича, следователь придвинул к себе бланк допроса, опустил голову, задумался. У него, надо полагать, было много времени, чтобы заранее обдумать допрос Гольцова, но Селезнев, наверное, принадлежал к числу тех следователей, которые не торопятся нарочно, чтобы взять подследственного, так сказать, на измор, и от этого они внешне многозначительны.

– Фамилия, имя, отчество, год рождения?

Селезнев поинтересовался только анкетными данными, начал с такого элементарного дела, о необходимости которого знал пятилетний мальчишка, но именно это – анкетные данные – было такой простой до элементарности подробностью допроса, от которой Игорь Саввович неожиданно почувствовал смятение, беспомощность и страх. Спроси его Селезнев: «Почему вы убили Бориса Иванова?», Игорь Саввович не испытал бы и сотой части тех мучительных переживаний, которые сейчас стеснили дыхание, а по телу пробежала волглая дрожь страха. «Что это со мной?» – подумал он и торопливо огляделся… Решетки ли на окнах, мертвая ли тишина, скупая ли обстановка комнаты, запах ли хлорной извести, ненависть ли следователя – что из этого страшило Игоря Саввовича? Отчего он чувствовал такую растерянность и беспомощность, которые переживал только на военных комиссиях, когда голым и посиневшим от холода подходил к длинному столу с цепочкой равнодушных врачей – мужчин и женщин. Голый человек на голой земле.

– Фамилия, имя, отчество, год рождения?

Игорь Саввович, не шевелясь, глядел прямо в опущенное лицо следователя Селезнева, но не видел его, как это бывало и на медицинских комиссиях, когда срабатывали защитные реакции, превращающие врачей в манекены.

– Гольцов Игорь Саввович, место рождения – Черногорск, тысяча девятьсот сорок шестой год…

Когда анкетные графы были заполнены, Селезнев отодвинул на конец стола протокол, откинулся на спинку стула, закуривая сигарету «Новость», глядя по-прежнему на подбородок Игоря Саввовича, бесцветным голосом спросил:

– Расскажите, пожалуйста, что произошло в переулке Пионерском, когда вы с женой возвращались с празднования дня рождения…

Следователю все было ненавистно в Игоре Саввовиче – джинсы фирмы «Ли», коричневые мокасины, рубашка, называемая батником, длинные волосы, расчесанные на пробор и падающие толстой скобкой на длинную шею. Он ненавидел Игоря Саввовича за скрещенные по-валентиновски ноги, за японские часы и еще за сотню других неизвестных вещей.

– Итак, вы возвращались в автомобиле со своего дня рождения…

Игорь Саввович с вызовом подхватил:

– Да, мы возвращались со дня рождения… Мы ехали на автомобиле…

Сосредоточившись, Игорь Саввович как можно подробнее рассказал следователю все, что знал, помнил и понимал. Когда же дело дошло до фразы: «Мы с женой пошли домой…», Игорь Саввович сделал паузу, еще раз хорошенько подумал, а потом сказал:

– Как я уже несколько раз говорил, я был здорово пьян, но мне кажется… – Он подчеркнуто вежливо улыбнулся. – Слово «кажется», наверное, не принимается в расчет, но мне все-таки кажется, что за тремя парнями с гитарами шел еще один человек. Он просто отставал или специально не хотел быть видимым, но, кажется, сыграл определенную роль в событиях… – Игорь Саввович еще вежливее улыбнулся. – Мне, например, кажется, что неизвестный выкрикнул мою фамилию. После этого трое и начали атаку…

Нет, проникали все-таки звуки за двойные окна с толстыми прутьями тюремных решеток. Прошелестел шинами троллейбус, просигналил перед опасностью шофер «Волги», чей-то звонкий голос звал не то Верку, не то Герку. От этого легче дышалось и думалось в кабинете следователя Селезнева, который, пока Игорь Саввович рассказывал, ничего не записывал, трижды за время рассказа поднимался, прогуливался по комнате, садился и закуривал очередную сигарету «Новость». И все эти минуты, пока Игорь Саввович рассказывал, у него с каждым словом крепла неосознанная уверенность в том, что следователь Селезнев ему верит, ничему не удивляется, а когда речь зашла о неизвестном, который показался Игорю Саввовичу, следователь удовлетворенно хмыкнул.

– У меня все! – сказал Игорь Саввович. – Мне нечего больше добавить. Записывайте.

Несмотря на то, что следователь слушал хорошо, Игорю Саввовичу начинал надоедать модный красавчик распространенного типа, бесила слепая ненависть Селезнева к человеку, которого следователь не знал. Игорю Саввовичу было хорошо известно о служебном рвении вот таких длинноногих красавчиков из провинции, умных, ловких, жадных к жизни. Старший лейтенант, капитан, полковник, генерал! Селезневы по служебной лестнице идут верно, но осторожно.

– Записывайте!

Следователь Селезнев чистил мундштук, в который всовывал свои дрянные сигареты «Новость». Уменьшал вред от курения, цвет лица берег, карьерист несчастный!

– Этого я пока записывать не буду! – напевно отозвался Селезнев и осторожно, словно драгоценность, поднял вверх свой прямой, мужественный нос с едва приметной горбинкой. Он в первый раз прямо, внимательно, не мигая, посмотрел в глаза Игоря Саввовича своими серыми, большими, женскими глазами, которые, Игорь Саввович готов был поклясться, не могли принадлежать плохому человеку. Однако в них пылала, взрывалась, сквозила и еще бог знает что делала открытая ненависть к Игорю Саввовичу. – Эти показания я запишу позже.

Селезнев встал, скрестил руки на груди – театр, плохой театр! – нахмурившись, прошелся по комнате. Он якобы мучительно обдумывал коварный, уничтожительный, неотразимый вопрос – единственный из всех возможных, чтобы насмерть поразить такого ловкого и хитрого негодяя и рецидивиста, как Игорь Саввович Гольцов. По следователю можно было также понять, что все предыдущее в допросе было цветочками, а вот сейчас, после того как расправится хмурое чело Селезнева, появятся и сами ягодки.

– Когда, с чьей помощью и на каком основании вы построили гараж в переулке Пионерском напротив дома номер семнадцать, между домами двенадцать и четырнадцать? – спросил Селезнев обыкновенным и спокойным голосом. – Кто строил? Где вы с ним познакомились? На каком основании было оформлено разрешение? Прошу вас хорошенько вспомнить.

Напротив дома за номером семнадцать, между домами двенадцать и четырнадцать, в переулке Пионерском?.. Игорь Саввович диковато посмотрел на следователя.

– Виноват! – сказал он. – Виноват, но никакого гаража я не строил. Кто строил, не знаю, как оформлялось все – тем более.

Теперь следователь, в свою очередь, смотрел на него диковатыми, ошарашенными глазами, и вид у Селезнева был такой, словно его только что разбудили. Селезнев сел, машинально придвинул к себе бумаги.

– Я вас не понимаю! – недоуменно проговорил следователь. – Как вы можете ничего не знать, если гараж построен вами, на ваше имя, и мне известно, кто его вам строил, когда и за сколько.. Слушайте, гражданин Гольцов, вы все-таки, видимо, не понимаете, что мера ответственности за дачу ложных показаний не пустая формальность. – Он по-мальчишески разозлился. – Если вы шутите с высоты вашего положения, то знайте: играете с огнем!

Игорь Саввович на него даже не рассердился. Вот новости-то! Он вытаращился на Селезнева с искренней и доброй растерянностью, он глядел на следователя так, словно просил у него помощи, и это было так открыто и чисто, что могло показаться перебором и выглядеть ложью, такой же театральщиной, с какой следователь разгуливал по кабинету. Игорь Саввович спохватился, но было поздно: следователь побледнел от ярости.

– Вот что, гражданин Гольцов! – вздрагивающим голосом проговорил Селезнев. – С вами, как я вижу, надо разговаривать по-другому! Извольте-ка сесть по-человеческн, вы, самоуверенный субъект! Это вам не гостиница «Центральная»… Сесть! Я вам приказываю!

Это говорил уже не носитель распространенной внешности, а внезапно приобретший яркую индивидуальность человек, уверенный в себе, знающий себе цену, открытый, беспощадный и опасный враг. «Вот вы какой? – спрашивали глаза следователя, от напряжения сделавшиеся светлыми. – Умеете улыбаться и врать!»

– В последний раз прошу вас сесть прилично! – взревел Селезнев, увидев, что Игорь Саввович позу не меняет, а только мило улыбается, и лицо у него при этом созерцательное, курортное, благодушно-хлебосольное. Как только следователь набрал в легкие воздуха, чтобы взреветь в последний раз, Игорь Саввович жестом призвал его к спокойствию.

– Простите, товарищ Уткин! – вежливо произнес он. – Видите ли, товарищ Петухов, у меня врожденное искривление позвоночника. Мне полагается находиться в полулежачей позе. Не верите, товарищ Курицын?

– Моя фамилия Селезнев.

– Спасибо, товарищ Индюшкин! Вы разрешите мне слушать вас стоя, если больному человеку не позволено полулежать. Очень буду вам благодарен за снисходительность, товарищ Куропаткин. Прикажете встать?

Следователь мелко дрожал, боясь сорваться окончательно… Дрянь этакая! Мальчишка, самовлюбленный мальчишка, и, конечно, карьерист, коли взялся за дело Гольцова – зятя Карцева, близкого друга полковника Сиротина. Дурак, идиот и мальчишка! Дано ли ему понять, что никакие следствия, камеры предварительного заключения и тюрьмы не страшны Гольцову! Кто и что могло испугать человека, который второй год раздумывает: повеситься, застрелиться или поступить сторожем на овощную базу? Плевать мы хотели на тебя, молокосос ты этакий! Плевали!

– Мне намекали, что вы – хамло, но я не думал, что до такой степени! – ласково соврал Игорь Саввович. – И кажется, вы заведомо меня обвиняете. А как же быть с той самой презумпцией невиновности, о которой ваш министр пишет в газетах? Далее… Кто вам позволил оскорблять меня? Кричать? Какое вам дело до гостиницы? – Он еще раз мило улыбнулся. – Придется извиниться. Прошу, товарищ Селезнев. Прошу!

Следователь был по-прежнему прямой, официальный, но лицо побледнело. Теперь понималось, что он ровесник Игоря Саввовича, что они люди одного круга и что при обычной встрече произвели бы друг на друга наверняка неплохое впечатление. И еще одно новое необъяснимое ощущение испытал Игорь Саввович – показалось, что он давно и хорошо знаком с Селезневым, что они встречались раньше часто, очень часто.

– Жду извинения! – повторил Игорь Саввович.

Глядя в окно, Селезнев глухо сказал:

– Простите!

Они одновременно, словно сговорились, улыбнулись друг другу вежливыми стандартными улыбками – так улыбаются знакомым женщинам, с которыми не хотелось продлевать знакомство.

– Продолжим беседу! – по-прежнему дрожащим от ненависти голосом проговорил Селезнев. – Вернемся к гаражу. Итак, вы утверждаете, что не строили гараж и даже не знаете, укого он приобретен? Я верно вас понял?

– Совершенно верно.

– Далее вы сказали, что не знаете, как оформлялось все?

– Нет! Не знаю.

– Тогда вы, наверное, знаете, откуда у вас гараж?

– Естественно! – Игорь Саввович радушно развел руками. – Гараж купила моя жена, а вот как это произошло – не знаю. Впрочем… Платил деньги за гараж я, так как жены не было дома.

– Кому?

Игорь Саввович вспоминающе уставился на оконную решетку, за которой по-прежнему пошумливали троллейбусы и кто-то снова звал не то Верку, не то Герку. Поразмыслив, Игорь Саввович ответил:

– Пришел какой-то субъект, маленький и очень живой, сказал, что я ему должен тысячу рублей…

– И вы уплатили? Незнакомому человеку?

– Уплатил! – недоуменно отозвался Игорь Саввович. – Пришедший предъявил записку, написанную женой…

– Вы помните фамилию этого человека?

– Представьте себе: не помню!

Враждебно посапывая и опять пряча глаза, следователь аккуратно выровнял стопку хорошей бумаги, взял автоматическую ручку и внимательно посмотрел на кончик пера – это он проделывал всякий раз, когда собирался написать очередную порцию протоколятины. Автоматическая ручка была старая и плохая. Селезнев морщился, так как перо выводило слишком толстые буквы, ученические, с этаким прописным нажимом.

– Хорошо обдумайте ответ! – сухо предложил Селезнев. – Получается, что вы узнали о гараже только после того, как по записке жены уплатили деньги ранее неизвестному вам лицу? Так это или нет?

– He совсем так! – не раздумывая, ответил Игорь Саввович. – Жена как-то сообщила, что можно купить гараж. Я сказал: «Покупай!»

Почему так горячо и страстно цеплялся за какой-то гараж следователь Селезнев, когда ему полагалось изматывать Игоря Саввовича вопросами о ночной драке: кто начал первым, почему начал, каким образом начал? А Селезнев неразумным бараном уперся в историю покупки гаража, из-за этакой пустяковины накричал на подследственного, оскорбил его, одним словом, напортачил так, что пришлось извиниться. На кой ляд сдался Селезневу гараж в переулке Пионерском, купленный Светланой для своих «Жигулей»?

– Прочесть записанное? – спросил Селезнев.

– Не надо! – Игорь Саввович пожал плечами. – А вопрос к вам допустим, товарищ следователь?

– Пожалуйста!

Игорь Саввович благожелательно мерцал ресницами и, кажется, даже улыбался.

– Было бы неплохо, если бы мне разъяснили, какое отношение к ночному происшествию имеет гараж? – спросил он. – Может быть, и вам стало бы проще работать? Объясните, если можно!

Подперев подбородок левой рукой, медленный и настороженный следователь смотрел на Игоря Саввовича так, словно не верил, что перед ним сидит живое существо, способное видеть, слышать, думать и чувствовать. И длилось это долго, возможно, целую минуту, затем Селезнев полушепотом спросил:

– Никого и ничего не боитесь? Уверены, что инспектор дорожного надзора, узнав машину вашей жены, опять трусливо уйдет?

Ишь ты! Знает о дорожной пробке на Воскресенской горе и, значит, не зря потратил три дня и четыре ночи.

– Чувствуете полную безопасность за спиной могущественного тестя? – продолжал яростным полушепотом Селезнев. – Крепче брони, надежней стали! Хотите свалить вину на дочь Карцева! Абсолютно уверены, что я встану на цырлы и покину место происшествия? Ошиблись, Гольцов!..

В полуприкрытых глазах следователя блеснуло торжествующее и яркое, рот сделался тонким и решительным, голос на последней фразе прозвучал по-прокурорски. Он встал, по-солдатски выпрямился, торжественно произнес:

– Гражданин Гольцов, я возбуждаю дело по статье 148 Уголовного кодекса РСФСР.

Селезнев монотонным голосом договорил положенное в этих случаях, не посмотрел ни разу на Игоря Саввовича, сел и снова уставился на перо автоматической ручки – старой и плохой. Перо ему не понравилось, Селезнев досадливо поморщился, встряхнул ручку и буднично, скучно проговорил:

– Итак, вы утверждаете, что ваша жена Светлана Ивановна Гольцова произвела покупку гаража. Так?

Дело возбуждено, пишется протокол, но Игорь Саввович по-прежнему не понимал, какое отношение к ночной пьяной драке имеет история и факт покупки гаража. Почему? Ну, почему? Игорь Саввович напряг память… Прибежала откуда-то радостная и запыхавшаяся Светлана, торжественно объявила, что нашла гараж, сморщив озабоченно лоб, сообщила, что нужна тысяча рублей; сидящий над ремонтом очередных необычных часов, Игорь Саввович сказал, что деньги есть, если временно забыть долги за машину: две тысячи его матери Елене Платоновне и тысячу родителям Светланы. Жена умоляюще сложила руки на груди, он посмотрел на нее снисходительно и сказал, что Елена Платоновна может подождать: «Покупай, Светка, гараж! Мама потерпит!..» Это было полтора года назад.

– Повторяю показания! – сказал Игорь Саввович. – Утверждаю, что гараж купила жена, я только отдал деньги…

– Гелию Макаровичу Фалалееву… Сыну дворничихи?

– Возможно, что и названному вами гражданину… – Игорь Саввович наблюдал за дрянным пером старой авторучки. – Покупкой гаража я не занимался совсем, так как машиной не пользуюсь. На ней ездит жена…

– Не умеете водить?

Игорь Саввович улыбнулся.

– Умею! – сказал он. – Умею, но больше не хочу возиться с карбюраторами и сцеплениями…

Опять двадцать пять! Ну, буквально дрожал от ненависти к Игорю Саввовичу следователь Селезнев, похожий на какого-то давным-давно забытого, но близкого, хорошо знакомого человека. Дрянное перо авторучки оставило на протокольном листе кляксу, злобно пронзило бумагу и чуть не сломалось.

– Отвечайте, пожалуйста, только на прямые вопросы, – сказал Селезнев, вытирая со лба пот. – Итак, машину водить умеете?

– Умею.

– Но никогда, как утверждаете, не садились за руль «Жигулей» под государственным номером 00 07 РОГ?

– Никогда.

… На семнадцатом году жизни мать Елена Платоновна и отец Савва Игоревич подарили сыну старую, но безотказную «Победу», которую дешево купили в военном округе, когда военные власти распродавали устаревший автомобильный парк. «Двадцатый век – век техники! – торжественно сказал Савва Игоревич, передавая сыну ключи от „Победы“. – Нужно с молодых ногтей ладить с инженерией… Будь осторожен, Игорь, и сделай любезность быть не только всадником, но и конюхом. Изучи машину!» А дальше все происходило само собой. Через два года Игорь продал «Победу» и купил «Москвич» последней марки, а на втором курсе института – родители добавили тысячу – завел голубую «Волгу». Он был одним из восьми студентов Лесотехнического, имеющих собственный автомобиль…

– Так! Хорошо!

Посадив еще одну кляксу, Селезнев закусил губу.

– Теперь скажите, гражданин Гольцов, как случилось, что заявление на постройку гаража подписано вами?

Игорь Саввович выпрямился, исподлобья посмотрев на Селезнева, поднялся.

– Что? – отрывисто спросил он. – Заявление подписано мной?

– Ваша подпись?

– Моя!

Заявление, напечатанное на машинке с мелким шрифтом, было написано на имя председателя исполкома Кировского района города Ромска товарища Малярко, и, наверное, почерком председателя на уголке было написано: «Разрешить застройку», и под заявлением – Игорь Саввович глазам своим не верил – стояла размашистая подпись: «И. Гольцов». Он смотрел на бумагу как завороженный и ничего не понимал. Когда он подписал заявление? Отчего не помнит самого заявления? Кто его, наконец, писал, если первая фраза была такой: «В марте месяце мной приобретена машина…» Игорь Саввович был достаточно грамотным человеком, чтобы не писать «в марте месяце», так как март сам по себе месяц…

– Слушайте, гражданин следователь… – Игорь Саввович остановился. – Я должен сделать серьезное заявление…

– Слушаю ваше заявление…

Двери кабинета по-хозяйски распахнулись, раздался стук подкованных сапог, Селезнев вскочил, вытянулся. Первым в кабинет неторопливо вошел полковник Сиротин, за ним пожилой майор. Это его сапоги гремели стальными подковками, так как лакированные, совершенно новые мягкие туфли Сиротина стучать не могли. С заложенными за спину руками полковник остановился в трех метрах от дверей, вежливо покивал и засмотрелся на стены кабинета.

– Товарищ полковник, старший лейтенант Селезнев… – начал следователь, но приятель Игоря Саввовича полковник Сиротин милостиво поднял руку, остановил его:

– Знаю, знаю! Об этом деле мне докладывали! – и повернулся к майору. – Федор Евстигнеевич, а побелочку-то служебных помещений не везде произвели… Не везде, ох, не везде побелочку-то произвели! Думаешь, высшее начальство только в свои барские кабинеты заглядывает?

Мать честная! Сиротин-то был в полной форме, в которой Игорь Саввович его никогда не видел. Оказывается, Митрий Микитич носил не милицейскую форму, а общевойсковую, так как был полковником внутренней службы. Наконец, Игорь Саввович впервые видел боевые награды полковника. Бог мой! Грудь Сиротина, выпуклая, походила на радугу: так блестели разноцветные планки к орденам и медалям, сосчитать которые было невозможно. Вот тебе и Митрий Микитич – весельчак, миляга, простецкий мужик, любимец города Ромска и его окрестностей, как полковник сам над собой подшучивал!

Смешной коротышка, круглолицый и багровый от несокрушимого здоровья, стоял в трех метрах от порога полковник Сиротин и презрительно оглядывал стены кабинета, очень недовольный почтительно стоящим за его спиной майором.

– Побелить надо, майор, – наконец сказал Митрий Микитич. – Десяти дней тебе хватит?

– Хватит, товарищ полковник! Будет сделано, товарищ полковник!

Со смеху можно было подохнуть, как важничал Митрий Микитич! Интересно, у кого, шельмец, взял напрокат раскатистый бас, где научился строго выкатывать глаза, брюзгливо оттопыривать толстую и добрую нижнюю губу? Нет, это был не Дмитрий Сиротин! Митрий Микитич, разговаривающий на языке обских аборигенов, слова произносил мягко, тенорил, а этот яркий от радуги на груди полковник басил на министерский лад. А как смотрел на следователя Селезнева! Ну кто поверит, что это Митрий Микитич? Хамелеон, а! Участник художественной самодеятельности из деревни Пентюшкино.

– Селезнев Юрий Ильич? – продолжая басить, спросил полковник. – Ну и как, товарищ старший лейтенант? Понемножку дело двигается? Ба! Кого я вижу! Игорь Саввович, ты ли это?

Узнав Игрря Саввовича, то есть разрешив себе заметить Гольцова, полковник на привычный тенор не перешел, хотя улыбнулся покровительственно и укоризненно, словно хотел сказать: «Ах, как это нехорошо: сидеть в кабинете следователя Селезнева!»

– Кого я вижу! Кого я вижу! – продолжал полковник Сиротин. – Самого Игоря Саввовича Гольцова! Ах, да, да! А я и забыл, что ты того… Пить надо аккуратнее, Игорь Саввович, пить, говорю, надо меньше – спокойнее будет! Ну, и как делишки, как делишки?

Селезнев по-прежнему держал руки по швам.

– Возбуждено дело! – сказал он.

– Ах-ах-ах! – не то засмеялся, не то закудахтал Сиротин. – Да я еще на пороге понял, что дело-то вы возбудили… – И резко повернулся к майору. – Слушай, Федор Евстигнеевич, так за десять дней произведешь побелку?

– Успею, товарищ полковник.

Дмитрий Никитич Сиротин сделал четкий полуоборот к дверям.

– Продолжайте работать, товарищ старший лейтенант!

Трескучее раскатистое «р» и запах крепкого одеколона оставил в кабинете полковник Сиротин, которого следователь Селезнев проводил длинным задумчивым взглядом. Подковки майорских сапог уже отбарабанили свое по коридору, а Селезнев все стоял по стойке «смирно». Красиво стоял, добротно, умело, с ефрейторским шиком и лихостью, а вот глаза у следователя были, как подумалось Игорю Саввовичу, «нестроевыми». Еще несколько длинных секунд он стоял неподвижно, потом вернулся к столу, подумав еще немножко, опустился на стул – усталый и грустный, незамысловатый и простецкий, растерянный и униженный. Теперь было абсолютно ясно, что Игорь Саввович много раз встречался с Селезневым, знал его хорошо, но когда и где они встречались, забылось так же прочно, как подпись на заявлении о гараже.

– Мы остановились, мы остановились… – бормотал Селезнев. – На чем же мы остановились?..

Игорь Саввович тоже притих. Что все это значило? Расспросы о гараже, неожиданное появление полковника, явно встревоженного ходом дела и пытающегося открыто смутить Селезнева? Неужели Митрий Микитич не верит, что на Игоря Саввовича напали? Отчего надо напяливать мундир, когда полковник сам утверждал, что Селезнев – человек порядочный и дотошный? Что происходит, а?

– Мы остановились на том, что я умею водить машину, – сказал Игорь Саввович. – Поэтому вы не верите, что я не пользуюсь «Жигулями»?

– Да, да, да!

Старая и плохая автоматическая ручка не хотела писать. Селезнев озверело встряхивал ее, стискивал зубы, затылок ощетинился вихорьком, ноздри трепетали, и Игорь Саввович глядел на него презрительно, так как вспомнил, что все – адвокат, жена, полковник – считали Селезнева крепким орешком, а на деле только одно появление петушащегося Сиротина выбило следователя из колеи. Эх, Селезнев! Ты ли это десять минут назад улыбался одними губами – глаза пронизывающие, ледяные, – разыгрывал независимость, безбоязненность, неподкупно прищуривался и задирал подбородок, а после цокота подкованных сапог и трескучего «р» сидел как опущенный в воду?.. Хладнокровней, хладнокровней, гражданин старший лейтенант! Вам за выдержку, мужество, беспристрастность и неподкупность деньги платят, бесплатное обмундирование выдают, хромовые сапоги…

– Допрос сегодня окончен, – не поднимая глаз от. протокола, сказал Селезнев. – Свободны до десяти ноль-ноль завтрашнего дня.

Лицо Селезнева нельзя было назвать красным от стыда – оно было пунцовым, темно-пунцовым…

Шоферу дяде Васе, который возил на служебной машине Игоря Саввовича, было далеко за шестьдесят, он внешне был точно такой, какими бывают шоферы-профессионалы с большим стажем: слегка полный от вечного сидения за баранкой, широкий, как говорят, кряжистый; лицо загорелое, рукава рубашки засучены по локоть. Вдобавок к этому дядя Вася имел лохматые брови, умные глаза, сосредоточенный нахмуренный лоб человека, научившегося молчать сутками… Сейчас дядя Вася сердился.

– Машина, говорю, ждет! – сказал он. – Машина готова…

Дядя Вася обиделся на Игоря Саввовича за то, что «шеф» утром не вызвал его из гаража, а на троллейбусе ездил в больницу и пешком добирался до райотдела милиции. Это было предательством, так как в ожидании вызова дядя Вася в гараже ходил из угла в угол, помирая от скуки, и теперь, когда Игорь Саввович вызвал его, продолжал сердиться.

– Куда поедем, Игорь Саввович?

– В городскую больницу.

Черная «Волга» устаревшей модели, но еще совсем новая, бесшумная, до сих пор вкусно пахнущая нитролаком и обивкой сидений, помчалась с бешеной скоростью, хотя Игорь Саввович не торопил. Дело в том, что шофер дядя Вася, бывший таксист, никак не мог отучиться «жать на всю катушку», и машина летела стремительно, лавируя по каким-то тайным, известным только опытным водителям переулкам, где дядя Вася не останавливался даже на красные светофоры, так как автоинспекция здесь бывала только в определенные часы… Пять-семь минут, и дядя Вася резко затормозил у кирпичных ворот областной больницы.

– Заезжать? – негромко спросил он. – После двенадцати ворота открыты…

Два года тому назад шофер Василий Васильевич Субботин захотел пенсионной тишины и покоя, но долго не высидел; пошел на «непыльную» работу к Игорю Саввовичу Гольцову, именно к Гольцову, с которым познакомился случайно, когда катал по городу веселую компанию.

– Оставайтесь здесь, дядя Вася! – сказал Игорь Саввович. – Заезжать не будем…

Модерновой, состоящей сплошь из металла и стекла, была новая областная больница. Насквозь просматривался вестибюль, виднелись с улицы лестничные марши, солнце заливало снаружи и изнутри все, что можно было залить, и, наверное, от этой сквозной прозрачности, от солнечной неистовости подчеркнуто одинокой казалась темная фигура старика, сидящего на последней ступеньке низкого крыльца. Старик был таким маленьким, что трудно было предположить в нем отца почти двухметрового Бориса Иванова, и сидел он на крыльце в той же позе, в какой сидел в десятом часу, когда Игорь Саввович заезжал в больницу.

– Как дела? – спросил Игорь Саввович, стараясь не смотреть на старика. – Есть новенькое?

Отец Бориса Иванова не пошевелился, на Игоря Саввовича тоже не посмотрел, но ответил:

– А кто его знает, как дела? У них, этих врачей, ничего не поймешь! Вот как дела!

Старик вздохнул, зябко пожал плечами и покачал головой.

– Кто его знает, как дела! – продолжал он. – Кто говорит – помирает, а кто – живой… У них не понять, у этих докторов…

В единственном темном уголке вестибюля, где на стеклянных стенах висели огромные и яркие плакаты на медицинские темы, Игорь Саввович увидел мать Бориса Иванова, тоже маленькую и худую.

– У них не понять, у этих докторов…

Гардеробщица быстро протянула Игорю Саввовичу короткий халат, он торопливо накинул его на плечи, перешагивая через две ступеньки, поднялся на третий этаж. Молоденькая медсестра метнулась, чтобы преградить ему дорогу, но тут же отступила, словно он был прокаженным или, наоборот, невообразимо высоким начальством… Синтетическая мягкая дорожка; двери, двери, двери; белые халаты, много белых халатов и – тишина, настоящая больничная тишина, сравнить которую ни с чем невозможно.

Возле дверей с табличкой «Заведующий кафедрой К.Я.Чернышев» Игорь Саввович задержался, поправил халат, задрав подбородок, решительно постучал, и буквально в эту же секунду дверь с бешеной энергией распахнулась, на пороге в угрожающей позе выросла старшая медсестра, знакомая Игорю Саввовичу по утреннему визиту. Разозленная, надменная, она выпятила и без того выпяченную грудь, открыла рот, чтобы отчитать неизвестного за появление в неурочный час, но вдруг попятилась и проговорила:

– Ах, это вы!.. Еще раз здравствуйте, товарищ Гольцов!

Она глядела на Игоря Саввовича так, как глядели, наверное, московские поклонницы на актера Вячеслава Тихонова после двенадцатой серии фильма «Семнадцать мгновений весны». Вот какую «славу» принесла ему победа над троими в Пионерском переулке.

– Сюда, пожалуйста!

Белые стены, стулья, столы, шкафы; белые халаты и шапочки, запах больницы – знакомое, волнующее для Игоря Саввовича, который все-таки был и оставался докторским ребенком. Осматриваясь, он поймал взглядом что-то постороннее, мешающее, не больничное – это сидела, положив одну капроновую ногу на другую, жена Игоря Саввовича. Халат с плечей Светланы сполз, открыв цветной костюм – яркий, слишком яркий на белизне и стерильности профессорского кабинета. Мало того, в левой руке Светлана неосознанно изящно держала длинную сигарету и завороженно глядела на профессора Чернышева, который тоже – неумело и смешно – держал в пальцах правой руки сигарету. Это значило, что Светлана испросила разрешения закурить, получив согласие, угостила сигаретой профессора, а он, как человек галантный, хоть некурящий, от сигареты отказаться не мог. Теперь профессор Чернышов морщился от сигаретного дыма.

– А, Игорь Саввович! Здравствуйте! Садитесь!

Высокий, длинноволосый, аристократически поджарый, с великолепным цветом моложавого лица, профессор Чернышов трудолюбиво сидел на обыкновенной больничной табуретке.

– Садитесь, бога ради, Игорь Саввович! – профессорским басом с профессорским величавым благодушием прогудел он. – Это ведь только у хирургов правда в ногах.

Чертовски раздражал яркий костюм жены, блестящие от волнения глаза, капроновые ноги, сигарета в отставленной руке. Конечно, Светлана примчалась к профессору прямо из института и опять собиралась вернуться в институт, глупо было бы специально заезжать домой переодеваться, и все-таки она мешала, казалась лишней и ненужной в кабинете профессора. Она походила на черную «Волгу», на которой Игорь Саввович не мог подъехать к вестибюлю, где на нижней ступеньке сидел маленький старик, оцепеневший от горя.

– Ну-с, Игорь Саввович, – самодовольно пробасил профессор, – считаю операцию излишней. Сделали все, что могли, и, может быть, чуточку больше. – Он сверкнул глазами, как провинциальный трагик в патетический момент. – Правда, есть тревожные моменты и… моментики! Нехорош низкий гемоглобин, скверный тонус, прошлый травматизм…

Светлана сделала такое движение, словно хотела вскочить, но вовремя удержалась.

– Понимаешь, Игорь! – возбужденно проговорила она. – Выяснилось, что около года назад Иванов перенес сотрясение мозга, и тоже в результате драки… Об этом рассказали Константину Яковлевичу родители Иванова.

Профессор мягко улыбнулся.

– Сотрясение мозга, Светлана Ивановна, мы диагностировали сами, а родители больного только подвердили оче-вид-ное! – Он взял со стола несколько рентгеновских снимков разных форматов, повернувшись к окну, стал разглядывать их на просвет. – Удар в лобную часть, вероятнее всего, был нанесен металлическим предметом, может быть, кастетом… Он фрукт, этот ваш Борис Иванов! – Профессор помолчал. – И все-таки повторяю: положение серьезных последствий вызвать не должно…

Раздражение вызывала у Игоря Саввовича жена, до сих пор не догадавшаяся сменить позу или хотя бы одернуть юбку: наглым выглядело круглое колено. Игорь Саввович поморщился, поерзал на табуретке и начал сосредоточенно смотреть на свои загорелые сильные руки. Собственно говоря, в профессорском кабинете ему делать было нечего, совершенно нечего – и сейчас, и утром, и вечером, и в любое время дня и ночи. Операция не нужна, Борис Иванов лежит в палате, предусмотрительно с ног до головы истыканный иглами, укутанный бинтами, обвешанный трубками и шлангами. Пожилая опытная сестра следит за пульсом, дыханием, давлением крови…

– Все будет хорошо! – сказал профессор Чернышев, поднимаясь. – Думаю, через день-два Иванов, выражаясь по-простонародному, оклемается.

Светлана по больничному коридору шла впереди, и выяснилось, что юбка на ней была обыкновенная, скромная и простая, но раздражение от этого не прошло, а, наоборот, усилилось: «Надо следить за собой!» Игорь Саввович внезапно остановился, круто развернувшись, вернулся к дверям профессорского кабинета, постучал, и как только появилась старшая сестра, улыбнулся ей заманчиво.

– Простите! – сказал он. – Вы Наташа, да? Алла? Вероника, вот кто! А почему вы такая красивая, Вероника?

Улыбка. Короткий нервный смешок; настороженный взгляд в спину уходящей Светланы.

– Вера! – сказала сестра. – Я вас слушаю…

Сестра гортанно смеялась, глядела на Игоря Саввовича открыто призывно, а он, наклонившись к ее уху, чувствуя запах духов, зашептал:

– Даю честное пионерское слово, что даже на дыбе не расскажу… Уверен, что вы записываете звонки к профессору. Дайте мне списочек тех, кто звонил по поводу Иванова. Муж ревнивый?

– Страшно! – ответила сестра, беззвучно смеясь. – Сейчас я дам список…

Она ушла, минут пять отсутствовала, а Игорь Саввович думал, что сестра умна. Она просто-напросто все понимала.

– Вот список. Звоните, Игорь Саввович! – Сестра хорошо улыбнулась. – Перемелется – мука будет… Звоните!

– Спасибо, Вера!

– Не за что, Игорь.

В стеклянный вестибюль Игорь Саввович вышел вместе со Светланой. Пряталась в тени медицинских плакатов крохотная старуха, родившая Бориса последним из пяти детей, сидел на бетонной ступеньке крохотный старик, а на город – вот новость! – наползала веселая и шустрая туча непонятного происхождения. Двусмысленная была туча, из тех, что могла просто поиграть с горожанами в кошки-мышки, но могла разразиться коротким, свирепым ливнем с громами и молниями. Воздух был душен, влажен, и очень хотелось дождя.

– Все хорошо, Семен Леонтьевич! – сказал Игорь Саввович маленькому старику. – Скоро Борис поднимется… Вы бы шли домой, отдохнули…

Старик сидел в прежней позе.

– У них, у врачей, – проговорил он, – всегда ничего не понять…

Отходя от крыльца, Игорь Саввович спиной чувствовал, что старик вот так, сжавшись в комочек, опустив голову, оцепенев, способен просидеть на нижней ступеньке до той минуты, пока не выйдет из стеклянного вестибюля здоровый сын или не вынесут на парусиновых носилках труп.

Светлана по новой, черной еще, асфальтовой дорожке шагала осторожно, чтобы не цокать деревянными подошвами сабо, а правой рукой нервно шарила в лакированной сумочке. Искать неизвестное она начала еще на крыльце больницы, ничего не нашла и вот продолжала шарить на ощупь, не догадавшись остановиться и заглянуть в сумочку. Наконец что-то звякнуло, Игорь Саввович покосился, увидел, что Светлана держит в пальцах ключи от «Жигулей», но вид у нее такой, словно жена об этом и не догадывается.

– Пошли, пошли! – сказал Игорь Саввович.

Шофер дядя Вася держал машину в тени высокого больничного забора, и, направляясь к нему, Игорь Саввович услышал, как опять звякнули ключи от «Жигулей». Он повернулся к жене, удивленно посмотрел на нее и еще больше удивился, когда не увидел машину Светланы.

– Ты без автомобиля? – спросил он. – Почему?

Она исподлобья посмотрела на него, молча помотала головой.

– Почему без машины? – упрямо спросил он. – Она исправна?

– Исправна, – тихо ответила Светлана. – Исправна… Поехали!

Игорь Саввович теперь внимательно прислушивался к уже заведенному мотору машины дяди Васи, чтобы успокоиться, подавить новую вспышку раздражения и неприязни к Светлане. «Что происходит? – думал он нарочито медленно. – Следователь расспрашивал о гараже, жена отказалась от машины…»

– Почему не пользуешься машиной?

Светлана коротко вздохнула, переступила с ноги на ногу. Он задохнулся от злости: «Дура стоеросовая! Кретин поймет, что истерики и слезы меня окончательно добивают! А ей все позволительно, черт подери!»

– Василий Васильевич, меня в трест, Светлану Ивановну – в институт.

– Игорь! Послушай, Игорь… Надо сначала заехать домой.

– Зачем?

Друзья и враги

По лестнице и трестовскому коридору Игорь Саввович тащился черепахой, ощущая себя больным, больным окончательно, то есть так, как это обычно случалось по понедельникам, когда после двух свободных дней приходил к девяти часам на работу. А сегодня старуха вахтерша, сидящая праздно между этажами, посмотрела на него испуганно: «Это чего же ты такой плохонький?» В приемной секретарша Виктория Васильевна поднялась, поджала губы, не зная, что сказать, что сделать.

– Жарко очень! – пробормотала она. – Ждали, ждали дождя…

Его растерянность, боль, усталость, плохо спрятанное отчаяние – все было отражено на полном весноватом лице Виктории Васильевны, и подумалось, какой хороший, сердечный, работящий и беззаветно преданный делу человек Виктория Васильевна… Игорь Саввович грустно улыбнулся, так как не знал фамилию секретарши, с которой работал четвертый год.

– Три раза звонил Сергей Сергеевич, – сказала Виктория Васильевна, – Он, кажется, через час вылетает. – Она вздохнула. – Тревожно мне за Сергея Сергеевича. Два инфаркта, а он… Голос дрожит, заикаться начал…

Игорь Саввович прошел в кабинет, бесшумно сел на рабочее место, побыв две-три минуты в полной неподвижности, с презрительной улыбкой вынул из кармана четвертушку бумаги с именами тех, кто звонил в областную больницу, чтобы справиться о состоянии Бориса Иванова.

Полковник Сиротин,

помощник первого заместителя председателя облисполкома Павел Николаевич Дрынин,

прокурор города,

прокурор Кировского района города Ромска,

секретарь обкома партии по промышленности Цукасов,

помощник первого секретаря обкома партии,

управляющий трестом Николаев,

генерал Попов,

председатель Кировского райисполкома Малярко,

ректор Черногорского медицинского института Гольцов,

заведующая кафедрой хирургии Черногорского медицинского института Гольцова-Веселовская,

главный инженер треста Валентинов,

доцент Ромского пединститута Гольцова,

Гелий Макарович Фалалеев,

актриса областного драматического театра Голубкина,

начальник планово-экономического отдела треста Ромсксплав Маргарита Васильевна Хвощ…

Оказалось, что в кабинете не так тихо, как почудилось после уличных оголтелых шумов; что-го загадочное произошло с комнатой, которую Игорь Саввович ценил за глухую благодатную тишину: катилась за окном волна металлического автомобильного гула, который, казалось, качался, вздувался, опадал и опять набухал, – это работали уличные светофоры.

– Полковника Сиротина! – набрав телефонный номер 02, холодно потребовал Игорь Саввович. – Если нет в кабинете, поищите по городу. Гольцов говорит…

Сиротин оказался в приемной генерала Попова зная, что по этому телефону его могут слушать многие, негромко проговорил:

– Привет, Игорь Саввович! – Тихий и печальный голос, хрипотца в прокуренных легких, вялость и раздражение. – Я тебя слушаю, Игорь Саввович!

– Когда мы сможем повидаться, Дмитрий Никитич? Хорошо бы вечером.

– Решено! – Полковник, кажется, облизал сохнущие губы. – Тебе известно, что вечером прилетает Валентинов?

Ладушки! Но вот уж совсем непонятно, зачем прерывал командировку главный инженер Валентинов? Чем мог помочь своему заместителю теоретик, философ, живущий в небесах и выше, аристократ и чистюля Валентинов? Изрекать сентенции типа: «Пьянство – результат духовной и творческой пустоты!», «Пьянство – проявление мелкобуржуазной стихии!» А кроме всего прочего, есть опасность столкнуться с бывшей женой, матерью единственного ребенка, чего, впрочем, Валентинов знать не может.

– До вечера, Дмитрий Никитич!

– Вечером буду, Игорь Саввович!

Не с кем поговорить, посоветоваться, выплакаться в жилетку. Светлана только вздыхает и проливает слезы, что-то скрывает от мужа, боится чего-то непонятного; полковник Сиротин почему-то так волнуется за него, что занимается гнусными провркациями. Скоро прилетит мать, видеть ее не хочется, почему – непонятно тоже. Черт бы побрал этот гул за окном! Почему раньше казалось, что улица с ее шумами отрезана от мрачного кабинета, похожего на келью влиятельного монаха?

– Виктория Васильевна, когда прибывает самолет из Черногорска?

– В пять сорок две, Игорь Саввович.

– А самолет Сергея Сергеевича?

– В шесть пятнадцать.

– Рейсы не задерживаются?

– Через несколько минут выясню, Игорь Саввович.

– Будьте любезны!

Он заставил себя думать о следователе Селезневе… Во-первых, почему Игорю Саввовичу кажется, что он давным-давно знаком с ним, Селезневым, во-вторых, отчего следователь так упорно интересуется гаражами? По Малинину и Буренину, по таблице умножения выходило, что связь могла существовать в единственном случае, если на него, Гольцова, напали из-за гаража. Почему? Какое отношение к делу имеет Голубкина – кривоногая бездарная актриса с усиками на верхней губе?

– Игорь Саввович, докладываю! Пока рейсы идут по расписанию… Позвольте от себя? Черногорский рейс всегда задерживается.

– Спасибо!

Ля-ля-ля! Мать и Валентинов встречаются – представьте себе! – возле выхода с летного поля, не сразу узнав друг друга, тем не менее мучительно замирают: «Где я видела этого седовласого мужчину?», «Где я встречал эту женщину, такую прекрасную?..» Усмехнувшись, Игорь Саввович поднялся, причесал густые и длинные волосы перед зеркалом, приосанившись, вышел в коридор-траншею.

Фланирующей, предельно легкомысленной походкой, с фатовской улыбкой на лице, громко печатая шаг, двигался Игорь Саввович по трестовскому коридору. «Сейчас узнаем, что ждет в недалеком будущем такого хорошего человека, как Игорь Гольцов! – насмешливо думал он. – Общество – лучший барометр!» Первым на него наткнулся бегущий с кипой бумаг в руках главный бухгалтер треста – остолбенел от неожиданности, растерянно улыбнулся и забыл поздороваться, глядя дико: «Вы еще не в тюрьме?» Игорь Саввович изысканным жестом протянул бухгалтеру руку, с особой теплотой пожал его руку, но ничего не сказал, а только многозначительно приподнял левую бровь… Из дамского туалета павой выплыла сотрудница отдела главного технолога Валерия Маркизовна Соколова. Увидев Игоря Саввовича, бойкая дама траурно втянула щеки, оскудела здоровьем и низко опустила голову. Рад вас видеть, Валерия Маркизовна!

Больше никто Игорю Саввовичу в коридоре не встретился. На полную мощность, ни на секунду не останавливаясь, дребезжа арифмометрами, поцокивая электронно-счетными аппаратами, треща клавишами пишущих машинок, шурша бумагой, крича в телефоны, хохоча над анекдотами, волнуясь над кроссвордами, крутилась и вертелась на полном ходу хорошо смазанная и отрегулированная карусель, крупный лесосплавный трест. И третьим по могуществу лицом в этой карусели был Игорь Саввович Гольцов – теперешний хулиган и пьяница.

Он подошел к дверям с табличкой «Начальник планово-экономического отдела М. В. Хвощ», насмешливо выпятив нижнюю губу, тихо-тихо, словно хотел накрыть за предосудительным делом хозяйку кабинета, открыл двери. Кто его знает, может быть, некая М. В. Хвощ отгадывает кроссворд или – того хуже! – вяжет свитер с высоким горлом?

– Здравствуй, Рита! – негромко поздоровался Игорь Саввович. – Где живешь? Не в гостинице?

Он вынул из кармана ключи от Ритиной квартиры, которые случайно положил в карман, когда уходил от нее на рассвете.

– Я рассеянный, но – увы! – не гениальный…

Все-таки поразительно красивой женщиной была Рита Хвощ! Этот классический овал лица, гладкая фарфоровая кожа, зубы знаменитой кинозвезды. А глаза, глаза! Умные, добрые, ироничные, все понимающие, все знающие, и в кабинете Риты, как и в ее квартире, все было красивым, простым, интеллигентным.

– Здравствуй, Игорь! Сядь, пожалуйста! Мне хочется с тобой поговорить.

Пахло Ритиными духами, единственными; такими не пользовалась ни одна из знакомых Игорю Саввовичу женщин, запах воскрешал в памяти вечер, ночь, Риту, спящую с блаженной улыбкой, хотя он то, Игорь Саввович, думал, что женщина его возненавидела, а утешала потому, что была добра. Он смотрел на нее, полуголую, блаженную, бесшумно пятился и, наверное, тогда-то и положил в карман ключи от Ритиной квартиры.

– Сел! – сказал Игорь Саввович. – Забавно вышло с этими ключами, а?

Тогда, в субботу, Рита с такой нежной жадностью и зрелой опытностью набросилась на Игоря Саввовича, что он испугался – прекрасного ее тела, нежных слов, непонятных слез, бредового: «Бедный, бедный, бедный!» От страха он опустошился, взволнованный и дрожащий, гладил ее фарфоровую кожу, стискивал губы. «Игорь, ты просто чудо, Игорь!» А он боялся все больше и больше и, наконец, сдался, сдался окончательно…

– Я сижу! – стараясь глядеть в лицо Риты, повторил Игорь Саввович. – Вот ключи.

Рита смотрела на него грустно, горько.

– Как жалко и как обидно, – сказала она, – что мало людей знают, какой ты хороший человек, Игорь! Не криви губы, не старайся казаться циником, – Она страстно потянулась вверх, хотя продолжала, сидеть на месте. – Ты не знаешь и знать не можешь, как я понимаю тебя… – Рита зажмурилась, точно в глаза ударили солнечные лучи. – Я пережила с тобой лучшую ночь в моей жизни, хотя ты до сих пор боишься смотреть мне в глаза… Дурак! Мальчишка! Тебе шестнадцать, а не тридцать… Куда я смотрела раньше, когда ты еще не женился? – Она сцепила руки, хрустнула пальцами. Рита наконец поднялась, подошла к стенке, оперлась спиной. Смотрела в окно, смотрела долго, потом сказала:

– Я люблю тебя.

Она опять закрыла глаза, и это длилось опять долго, наверное, минуту.

«А я люблю Риту?» – спросил себя Игорь Саввович, но вместо того, чтобы ответить на свой же вопрос, быстро проговорил:

– Слушай, Рита, а ты не знаешь, как мне жить дальше?

Вопрос был дурацкий, Игорь Саввович, услышав себя как бы со стороны, уловил в собственном голосе наивную детскую интонацию и, конечно, подумал о том, что Рита права: в ее присутствии он ведет себя по-особенному, точно женщина много старше его и много умнее. И это отчего-то не обидно, а, напротив, хорошо.

Рита открыла глаза, но смотрела по-прежнему в окно.

– Как тебе жить, Игорь? – повторила она. – Брось все!.. Брось все и уезжай! На сплавучасток, на валку леса, заведовать пивным ларьком – только уходи, уезжай, убегай!… Начинай жить сначала! Ты слышишь меня, Игорь? Все и всех бросай! Себя, жену, меня, работу – немедленно!

Рита подошла к Игорю Саввовичу, стоя на расстоянии вытянутой руки, начала жадно разглядывать его губы, глаза, подбородок, и вид у нее был такой, словно Рита хочет проверить, тот ли человек стоит перед ней, о котором она говорит.

– Все надо начинать сначала, Игорь! – повторила она. – Прости за пышную фразу, но ты потерял себя…

С опущенной головой, с таким ощущением, словно волочил за собой тяжелый от длины и золота шлейф, Игорь Саввович пошел к дверям. Ему надо было оглянуться, как-то особенно посмотреть на Риту, но она быстро сказала: «Не вздумай!» – и он вышел, и произошло чудо – двери сами за ним закрылись, хотя никаких специальных пружин не было. «Я похож теперь на двугорбого верблюда! – с усмешкой подумал Игорь Саввович. – Был одногорбый, стал двугорбый».

– Ладушки!

На одно плечо-горб Игоря Саввовича навесили «Дело по обвинению…», на второе плечо – любящую его женщину по имени Маргарита Васильевна Хвощ. Что оставалось делать после этого, если не вышагивать по коридору-траншее именно двугорбым верблюдом? Голова задрана, ноги прямые, глаза тусклые, губы брюзгливые. Шел он к дверям кабинета, на которых висела написанная от руки и потому франтоватая табличка «Отдел новой техники». Ее более четырех лет назад изготовил Игорь Саввович, разноцветную, с двумя виньетками. От времени ватман посерел и скоробился, но табличка все равно была яркой.

– Здравствуйте, друзья! – лихо проговорил Игорь Саввович, входя в отдел новой техники. – Ба-ба! Народ в полном сборе! Добрый день, Николай Егорович! Рад вас видеть, Виктор Леонидович!

Ртдел новой техники после ухода Игоря Саввовича совсем не изменился. Работало три человека, осталось – двое, вот и все перемены. Потешный, похожий на кенгуру, головастый Николай Савков, широкий в кости, коротконогий до удивления Виктор Татищев. Он все эти годы исполнял обязанности начальника отдела, так как почему-то нескончаемо долго не решался вопрос о полноправном начальнике: то ждали третьего человека, то Валентинов просил Татищева «подождать еще немножко», когда исполняющий обязанности ставил вопрос, как он выражался, о своем «щекотливом» положении… Игорь Саввович осматривался, приглядывался, ярко и празднично, как и полагалось якобы победителю, улыбался. Он фанфаронил, открыто фанфаронил…

– Давненько я у вас не был, давненько! – проговорил Игорь Саввович и потер руки от удовольствия. – Работа все, знаете ли, работа…

Три маленьких стола, два кульмана, три стены со стеллажами, заваленными книгами, брошюрами, чертежами; непонятного назначения болтами, шестернями, целыми узлами; неразбериха, мусор, который уборщица боялась убирать, чтобы не вымести какую-нибудь шестеренку; окурки повсюду, и при ярком солнце, льющемся из настежь распахнутого окна, горящие электрические лампочки в металлических абажурах, направленных на чертежи. И лозунги, лозунги везде, где только можно, где есть место приколоть канцелярскими кнопками клочок бумаги: «Здесь разрешается вообще!», «Хочешь быть гением – будь им!», «Книги на руки не выдаются. Приобретены таким же способом!», «Трепаться, орать и курить категорически разрешается!» и прочая дребедень, написанная на пожелтевшем от времени ватмане. Все это было начертано Игорем Саввовичем, а выдумано сообща веселой и дружной тройкой ребят из отдела новой техники – самых головастых и бесшабашных во всем тресте.

Стол, за которым сидел когда-то Игорь Саввович, пустовал, на нем ничего не лежало, не стояло, не валялось, точно стол был подвергнут табу.

– Присесть разрешите? – спросил Игорь Саввович. – Сяду, скажем, на свое прежнее место…

По-сократовски лобастый Николай Савков заметно волновался, мало того, Игорю Саввовичу показалось, что раза два Савков посмотрел на него своими добрыми телячьими глазами, как бы спрашивая: «Здорово плохо тебе, лорд?» Лордом когда-то прозвали Гольцова за то, что он браво и тонко умел беседовать с вышестоящим начальством. Игорь так держался, например, с управляющим Николаевым, что тот однажды в присутствии всего отдела новой техники прорычал: «Вы не лорд, а инженер, в конце-то концов…»

– А чего народ безмолвствует? – иронически спросил Игорь Саввович. – Заместителю главного инженера полагается выслушивать рапорт о достижениях и недостатках. Могу выслушать…

Игорь Саввович с трудом сегодня узнавал «прогрессиста» Виктора Татищева, который с той минуты, как обменялся рукопожатием с Гольцовым, сел на свое место и напустил на крепкое лицо деревенского рубахи-парня вопросительное и – вот новость! – подобострастное выражение. Такое лицо у Татищева бывало только при его «боге» Валентинове, на Гольцова он четвертый год просто не смотрел, то есть делал вид, что не замечает заместителя главного инженера. А если Игорю Саввовичу удавалось поймать взгляд Татищева, то видел сложное сочетание: «Ты, конечно, карьерист и пролаза, но на твоей стороне сила!» Между тем четыре года назад Виктор Татищев из всех троих в отделе новой техники был самым отчаянным «прогрессистом». Именно он на одной представительной технической конференции сказал с трибуны: «Пока мы догоним финнов по методам и средствам сплава, сплавлять будет нечего. Останется одна степная трава, которая, как поется, пахнет мятой…» Убежденный холостяк, три с половиной года назад Татищев кардинально изменил образ жизни: обзавелся женой, родил девочку, в городе его можно было встретить с авоськой в руках, озабоченного и суетливого. В стенах треста он сделался серьезным, солидным, безулыбочным человеком, оживляющимся только в присутствии Валентинова.

– Ба-ба! – изумленно и с радостью вскричал Игорь Саввович. – И пани Пшебильска жива! Вот не ожидал!

«Пани Пшебильской» в отделе новой техники в прошлые времена называли старую-престарую пишущую машинку «торпедо-верке», которая в отличие от машинки из романа Ильфа и Петрова имела не армянский, а польский акцент: не было буквы «р», зато имелись две буквы «ш». Друзья, то есть Гольцов, Савков и Татищев – они тогда были настоящими друзьями – развеселились, решили шрифт не исправлять и специально изощрялись в составлении таких вот фраз: «Шешительно пшотестуем пшотив шешения вопшоса о кошбюшатоше…»

Игорь Саввович осмотрел машинку – буква «р» стояла на месте. Поставили, а! Это была, наверное, самая крупная революция в отделе новой техники за четыре с лишним года.

– Обрусела пани Пшебильска! – сказал бодро Игорь Саввович, он понял, почему так необычно вел себя «прогрессист» Татищев. – Молодец пани, добже пани!

Машинка, то есть «пани Пшебильска», взволновала Игоря Саввовича… Нет, не было того восторга и ощущения полета, которое он испытал в Коло-Юльском ельнике, но сладкая тоска по прошлому туманила голову. Хотелось сидеть и сидеть, обложившись книгами, скрипеть противовесами кульмана, ходить по трестовскому коридору с высоко поднятой головой человека, знающего далекое и близкое будущее треста. Молодостью, озорством, весельем веяло от стен, стеллажей, столов и ярких лампочек. «Почему я ушел отсюда? – спросил себя Игорь Саввович. – Кто лишил меня права ходить по коридорам с поднятым носом?»

– На мне ничего не написано? – смешливо сказал Игорь Саввович, обращаясь к Виктору Татищеву. – Отдел новой техники – заповедник главного, а я отлучен от вас, дружки хорошие. Рапорты, естественно, принять могу, но тут же забуду, так как пришел тряхнуть стариной: потрепаться за жизнь…

Виктор Татищев давно и страстно хотел быть полноправным начальником отдела новой техники, а сейчас, глядя подобострастно на Игоря Саввовича, не мог управиться с дрожащими руками. Для него зарницей вспыхнул на темном горизонте тонкий лучик надежды. Кто знает, не займет ли кресло Гольцова его коллега из отдела новой техники? Он, Татищев, за три с лишним года прошел такой подлый и гадкий путь, что всякий порядочный человек руку подать ему не хотел, и только такая наивная и добрая прелесть, как Колька Савков, ничего не замечал, не знал даже, что раз в месяц, не реже, Татищев осаждал главного инженера Валентинова просьбами и напоминаниями о переводе из статуса и.о.начальника в полноправного начальника.

– Престранная история со мной случилась, господа! – сказал Игорь Саввович. – Меня сегодня потянуло к вам, как преступника тянет на место преступления. – Он щедро улыбнулся. – Более того… Мне вдруг захотелось из первых рук узнать, за что меня поносят и не любят, презирают и считают подонком мои недавние друзья из отдела новой техники? Напоминаю, что при формировании отдела из восьми кандидатур я хотел работать – простите за амикошонство! – только с Витькой Татищевым и Колькой Савковым. И они, то бишь вы, стонали от восторга, что наша институтская тройка могла опять соединиться…

Так и было. С Николаем Савковым он учился на параллельных курсах, Витька Татищев был на курс старше, но они дружили, дружили умеренно, по-студенчески, без охов и ахов, весело, чуточку хмельно, не слишком часто встречаясь из-за студенческой перегруженности.

– Прогрессисты молчат! – спокойно констатировал Игорь Саввович. – Коленька Савков смотрит в потолок, Виктор Татищев полон загадочной подобострастности. – Игорь Саввович вдруг сделался деловитым, точно навозный жук, катящий шар в нору. – Буду тогда задавать вопросы, а вы отвечайте мычанием или легким свистом. Мычание – это «да», свист – «нет»! Договорились?

Окно кабинета новой техники тоже выходило на глухую, без окон и дверей, стену архива. Скучным был пейзаж, глаз не радовал, настроение не поднимал. Игорь Саввович покосился на кирпичную стену архива, подумал про себя: «Пропадать, так с музыкой!» – а вслух сказал:

– Первый вопрос: добивался ли я вольно или невольно поста заместителя? Не мычите и не свистите? Отлично! Неужели вы забыли, что я месяц не соглашался идти в замы, чтобы не разлучаться с вами, и только опасность, что в кресло зама сядет дурак и карьерист Восков, заставила меня пойти на уговоры, причем вы оба – оба! – настойчиво орали, чтобы я становился замом. Было-это? О, Савков мычит!

Разглядывающий грязный потолок Савков на самом деле мыкнул и повернулся к Игорю Саввовичу. Татищев никак не изменился, иезуит проклятый!

– Перехожу ко второму вопросу… Кто требовал, чтобы я не морочил голову хорошей бабе Светке Карцевой, а женился на ней? Тогда ихний папенька были захолустным районным начальством… Ну, кто откажется от своих слов? Не отказываетесь? Виктор Татищев, ты требовал, чтобы я женился на Светлане, хотя я советов не просил? Да или нет?

– Да! – сказал Татищев.

– Расчудесненько! Последний вопрос. Кто меня на всех перекрестках называет карьеристом и альфонсом? Савков? Татищев?

Спасибо Савкову! Сидел с опущенной головой, грустный и потерянный, а вот Татищев снова никак не изменился – хранил издевательски подобострастное выражение на круглом лице.

– Полгода назад я получил письмо в письме, – краснея и глядя в пол, проговорил Игорь Саввович. – Первое письмо, внешнее, так сказать, было адресовано мне, второе – некоему Хромцову Юрию Борисовичу в город Тюмень. – Он вынул из кармана измятое письмо полугодовой давности. – Второе письмо вынуто из конверта, и мне пришлось прочесть полстраницы: бумага сложена пополам… «Этот Ромский Растиньяк продолжает воробышком перепрыгивать по ступенькам служебной лестницы, ведущей вверх. Он уже заместитель влюбленного в него Валентинова, он уже женат на дочери первого заместителя председателя облисполкома…» – Игорь Саввович передохнул, повернулся к Татищеву. – Тебе удалось украсть у Савкова письмо, но зачем ты писал мой адрес на этой машинке?

Игорь Саввович вложил в машинку листок бумаги, написал несколько слов, протянул конверт и бумагу Татищеву.

– Идиот, ты должен был написать адрес на другой машинке! – тихо сказал Игорь Саввович. – Или ты это сделал нарочно, чтобы я понял, кто послал письмо и расправился с Николаем? Ты для этого выкрал письмо у Савкова?

Откинувшись назад, Татищев сделал руками такое движение, словно защищался от удара. Он был бледен до синевы.

– Боже! – удивился Игорь Саввович. – Он думает, что я буду марать о него руки. Мразь! – И повернулся к Савкову: – Держи свое письмо, владей! Стыдно быть таким большим и недобрым…

С каким-то воем Савков вскочил, бросился к Игорю Саввовичу, замахал длинными руками, покраснел пунцово, но Игорь Саввович мягко отстранил его.

– Я на тебя не сержусь, Николай! – сказал он. – Татищев и ангела совратит…

Игорь Саввович повернулся, сделал шаг к дверям, но остановился, точно его осторожно взяли за плечи. Пришло такое чувство, какое испытывает человек, покидая обжитое место, куда больше не вернется. И жалко, и грустно, и неизвестно, как жить дальше. Он подошел к стене, снял плакат «Здесь разрешается вообще», разорвал на мелкие кусочки, бросил в корзину и подумал, что этим жестом отрезал еще один путь назад, как был отрезан путь к солнечной еловой рати. Он подошел к дверям, открыл и закрыл их, и опять ощутил такое, точно навсегда утратил кусочек мира, где «разрешается вообще». Он вынул платок, вытер пот. «Надо держаться! – подумал Игорь Саввович. – Надо изо всех сил держаться!»

Он шел по коридору, пустому и похожему на траншею, мерным солдатским шагом, хотя никогда не знал военного строя, и так бы и ушел из треста, если бы не послышался вопль. К нему из темноты бросилась Виктория Васильевна.

– Игорь Саввович, ой, Игорь Саввович! Весь трест обыскала, вас нигде нет, а снова звонит Сергей Сергеевич. Ну, кто мог подумать, что вы в отделе этой самой новой техники!

В трубке пищало, завывало вьюжно, трещало, но голос Валентинова прозвучал четко:

– Здравствуйте! Слушайте и не перебивайте. Звоню с аэродрома, вылет задерживается.. На всякий случай прошу никаких решительных шагов до моего возвращения не предпринимать. Имеются оправдывающие вас сведения… Игорь Саввович, вы слышите меня? Прошу не перебивать! Как главный инженер треста, коллектив которого ответствен за ваши поступки, я вам приказываю ничего не делать. Вы поняли? Вы поняли меня, Игорь Саввович?..

Медленно положив трубку, Игорь Саввович задумчиво попрощался с Викторией Васильевной, вышел в коридор, остановился, чтобы привыкнуть к темноте и не споткнуться. «Валентинов на пределе, – подумал он. – Это опасно! После двух инфарктов!»

Дождь так и не пошел. Туча увеличилась втрое, потолстела, округлилась, но все никак не могла догнать и затмить жаркое солнце, хотя между ним и краем черной тучи оставалось крохотное пространство. Поддувал сильный ветер, гнал тучку к солнцу, а она, проклятая, стояла на месте. Ливанул бы дождь, загремел гром, молнии располосовали бы небо на мелкие кусочки – гори все алым огнем, крушись!.. Черная «Волга» устаревшей модели, но блестящая, стерильно чистая, полыхая бликами, выехала из тени забора, шофер дядя Вася подкатил к «хозяину», сонно улыбнулся:

– Садитесь, Игорь Саввович!

Шофер дядя Вася в сегодняшних жизненных планах занимал особое место, поэтому Игорь Саввович не сел, как обычно, рядом с ним, а молча устроился позади, что водителя не удивило, – бывали случаи, когда Игорь Саввович, находясь в особом настроении, устраивался за его спиной. («Поехали, Василий Васильевич, прямо, прямо и прямо! К черту на кулички!») Сегодня Игорь Саввович попросил:

– В Пионерский переулок, пожалуйста, Василий Васильевич.

Они покатили. Шофер дядя Вася сохранил такое выражение лица, какое положено водителям типа «ничего не видел, ничего не слышал, никуда не ездил». За день работы с Игорем Саввовичем шофер мог произнести только десяток слов, а все остальное время «крутил баранку» на предельной скорости да спал на остановках с ласковой и блаженной улыбкой на крепком лице. Не было случая, чтобы дядя Вася позволил себе заговорить первым, кроме обычных: «Садитесь, Игорь Саввович! Куда поедем, Игорь Саввович?»

– Знаете переулок? – с улыбкой спросил Игорь Саввович. – Бывали в Пионерском, дядя Вася?

– А кто его знает! – ответил водитель. – Может, бывал.

В зеркале заднего обзора Игорь Саввович увидел по-детски обиженное лицо шофера, так как дядя Вася знал не только каждый переулок в Ромске, но и каждый дом, и двадцать квартир из ста, как он сам подсчитал. По-настоящему обидеться на Игоря Саввовича дядя Вася, однако, не мог. Как-то так получилось, что за два с лишним года работы Василий Васильевич Субботин по-отцовски привязался к «хозяину», как называют по всей Руси великой шоферы своих начальственных пассажиров. Игорь Саввович тоже тепло и благодарно относился к пожилому шоферу, о котором рассказывали сказочные истории, например, о том, что таксист Василий Васильевич в иные сутки умудрялся в областном городе брать тридцать рублей «навару».

В городе открыто и с завистью говорили, что свой большой дом с мезонином, автомобиль и все другое «ночной таксист» дядя Вася построил на нечистые деньги. Дядя Вася не обижался, но говорил: «На двушки я построил дом, не на ворованное…» И деловито рассказывал, как он на пятиалтынных до денежной реформы, а потом – на двушках получал благодарственные рубли и гривенники. Он вынимал из кармана кучу двушек, подбрасывал их ловко на ладони и добродушно говорил: «Вот на них можно не только дом поставить, а линкор купить… Если разобраться, человек – существо доброе! Везу, скажем, пассажира с вокзала или аэродрома, гляжу: шарит но карманам или кошелек терзает, бедный. Это ему надо по телефону-автомату позвонить, узнать – дома ли, не ушли ли в театр или кино люди, к которым он едет… Ну, я ему сразу две двушки даю: „Звоните, товарищ пассажир!“ Он звонит, приходит веселый, едем дальше, приезжаем – надо рассчитываться! Ну, скажите, кто мне меньше полтины сверх счетчика бросит, если я его двушками выручил? То-то и оно! – Он выдерживал длинную паузу и заключал: – Если найдете пассажира, который скажет, что я взял чаевые без двушки, режьте меня хоть на сто частей!»

Привычка носить в кармане двушки сохранилась у дяди Васи до сих пор. Он всегда «звенел», когда садился или выходил из машины.

– Василий Васильевич, куда едем?

Не снижая скорости, дядя Вася ответил:

– Домой хочу на секунду заскочить, Игорь Саввович. Взять надо кой-чего по мелочи…

Василию Васильевичу недавно исполнилось шестьдесят четыре, никто ему более пятидесяти не давал, и, право, были основания. Крепкое розовощекое и загорелое лицо, шапка молодых волос, солдатская выправка, зубы с рекламы «Пользуйтесь пастой „Здоровье“. Всегда спокоен, уравновешен так, как может быть человек, достойно выполнивший главные земные дела. На окраине города стоял пятикомнатный дом с мезонином, рубленный из вечных лиственничных бревен, к дому прилегал большой сад, в кирпичном гараже стояла зеленая „Победа“, совсем не изъезженная.

В лиственничном доме, в пяти комнатах первого этажа и мезонина, жили трое взрослых детей, невестки и зятья, жена, мать и отец шофера Василия Васильевича Субботина. Инженеры, ученые, военные. Восьмидесятипятилетние старики – отец и мать шофера – тихо и благообразно доживали свой век в нижних комнатах, сам Василий Васильевич за обеденным столом вел себя диктаторски. «Домострой» он, наверное, не читал, но, попадись книга в руки, подписался бы под каждым абзацем. Домочадцы были дружными, работящими, веселыми, диктатуру дяди Васи принимали охотно. Ну, что еще оставалось сделать Василию Васильевичу Субботину на этой теплой и круглой земле?

– Я быстро, Игорь Саввович! Одна нога здесь, вторая – там.

Он вернулся через минуту, сел за руль и сразу набрал скорость сто километров в час.

– Приехали, Игорь Саввович!

Игорь Саввович первым выбрался на теплый асфальт, жестом попросив дядю Васю оставаться пока в машине, тихонечко пошел по переулку. Судя по табличке, он на самом деле назывался Пионерским, но это было единственное, что узнал Игорь Саввович на месте ночной драки. При ярком солнечном свете переулок был неузнаваем, в нем Игорь Саввович никогда не был и быть не мог – какое дело могло привести его в переулок, скучный до зубной боли? Этот знаменитый четырехэтажный дом, который превращал города в один большой четырехэтажный квартал, эти гаражи с разноцветными дверями, вклинившиеся в жилой массив, эти серые от пыли тополя с обрезанными руками и срубленными головами – боже, какая печаль и какая нудность. И даже вывеска «Прачечная» не вызывала ничего в памяти.

– Ладушки!

Предстояло вычислить, какой из четырех больших и высоких гаражей принадлежит, как утверждал следователь, Игорю Саввовичу Гольцову. Гаражи выглядели близнецами, двери же владельцы окрасили в разные цвета – голубой, зеленый, красный и коричневый. Ну-с, какой цвет дверей избрал для себя Игорь Саввович Гольцов? Зеленый – слишком распространенно и банально, красный – вызывающе, голубой – лирично, коричневый – сомнительно!

Он с ухмылкой сунул руку в нагрудный кармашек спортивной рубашки, вынул связку ключей с вычурным брелоком: человеческий череп и крохотная бутылка коньяка «Наполеон». На брелоке покачивалось пять ключей: квартирный, два автомобильных и два гаражных, очень больших… Посмеиваясь, подмигивая самому себе, Игорь Саввович начал обход гаражей слева направо, то есть с голубого. Один ключ почти подходил к верхнему замку, но не подходил к нижнему. Красный гараж ни одного ключа не принял, а вот третий гараж, то есть зеленый, мягко и бесшумно открылся. «Какая скука!» – лениво подумал Игорь Саввович, после чего повернулся спиной к зеленому гаражу, сделал три шага вперед и остановился – это было то положение, в каком он ночью ждал Светлану, закрывающую гараж. «Дурака валяю!» – презрительно подумал Игорь Саввович, представив, как сейчас глядит на него шофер дядя Вася, но вскоре все-таки пошло, сдвинулось, поехало… Зажглись три уцелевшие неоновые буквы прачечной, взвыл мотор машины жены, преодолевающей порожек гаража, захлопали створки окон и дверей балконов, зажглись, казалось, разом десятки окон, осветившие переулок ракетой; потом шаги Светланы за спиной, временный перерыв в памяти, зрении, слухе, затем – вой, гром, надрывный звон трех гитар и рев трех хриплых голосов. Мелькнула за спинами гитаристов маленькая согбенная фигура, живая, четкая, существующая, – боже, ему это не померещилось, не показалось, не приснилось! «Меня узнали! – подумал Игорь Саввович. – Может быть, сначала узнали Светлану, потом меня и пошли приступом… Вот почему следователь Селезнев…»

– Ладушки!

Игорь Саввович помахал рукой шоферу дяде Васе. Подойдя, водитель посмотрел на Игоря Саввовича сочувственно и как-то по особому родственно, точно Игорь Саввович был одним из его сыновей.

– Чьи это гаражи, Василий Васильевич? Зеленый – мой, а другие?

Дядя Вася неторопливо и многозначительно ответил:

– В красном стоит «мерседес» артистки Голубкиной, в голубом – «Жигули» учителя Семенова, в коричневом – «Волга» машиниста электровоза Мисхата Харисовича Бабаева, который скоро Героя труда получит…

Поразительная, уникальная осведомленность шофера дядя Васи в городских делах раньше изумляла Игоря Саввовича, а теперь он уже привык и знал, что если спросить Василия Васильевича, какой сегодня обед был у Валентинова, то водитель неторопливо ответит: «Баранина! Мать три килограмма баранины на базаре вчера брала и говорила, что сын соскучился по скороварке…»

– Почему вы думаете, что Бабаев получит Героя? – спросил Игорь Саввович.

– Представляют! Уже все бумаги собрали и в Москву отправили… – Дядя Вася вдруг замялся. – Мисхат сейчас тоже психует, Игорь Саввович…

Почему психует Мисхат Бабаев, Игорь Саввович обдумывать не стал, а опять спросил:

– А какое отношение ко всей этой истории имеет некий Гелий Макарович Фалалеев?

Игорь Саввович увидел на лице шофера точно такие же полные оторопи глаза, какие были у следователя Селезнева, когда Игорь Саввович ответил, что не знает, когда, кто икак строил его гараж.

– Фалалеев эти гаражи, Игорь Саввович, строил из ворованных материалов, – сказал шофер. – А артистка Голубкина этого Фалалеева обсчитала на две тысячи рублей… Дай мне волю, из-за угла зарежу эту Голубкину! А Фалалеев – сын здешней дворничихи…

Вот какие пирожки! Добрейший человек – шофер дядя Вася, собирался всаживать нож в актрису Голубкину – бездарь и кривляку. Такого, признаться, Игорь Саввович от водителя не ожидал, поэтому всем телом повернулся к Василию Васильевичу, театрально сдвигая брови, спросил:

– Это почему, товарищ водитель, собираетесь зарезать выдающуюся актрису? Отвечайте!

Дядя Вася грустно покачал головой:

– Вот вы острите, Игорь Саввович, а из-за этой стервы уже несколько хороших людей сгорело и еще кое-кто попухнет…

Нет, такого дядю Васю «хозяин» еще никогда не видел, даже не мог представить, что спокойный, умиротворенный, проживший длинную жизнь Василий Васильевич мог быть таким взволнованным, гневным. Мужицкое лицо сделалось жестким, точно дядя Вася схватил в руки вилы, чтобы идти колоть злого барина. Не было просвета, не было черточки доброты в лице водителя, когда Василий Васильевич посмотрел на красный гараж Голубкиной.

– У нее, воровки, «мерседес» последней марки! – сказал он сквозь стиснутые зубы. – За гроши купила в Москве, на солярке ездит – полтинник бак, а хватает на триста пятьдесят верст. У Левашева машина хуже, Левашев на черепахе ездит, а эта сволочь… – Он, казалось, проснулся. – Виноват, Игорь Саввович. Сильно я ее ненавижу, вот и вас под следствие подвела. Да и Ивана Ивановича Карцева эта пакость на ковер поставит! А теперь и полковник Сиротин влез в это дело, может без погонов остаться!

С уважением и тоскливой покорностью, словно Игорь Саввович был неразумным ребенком, а дядя Вася учил его азбуке, смотрел «хозяин» на своего шофера.

– Почему Сиротин потеряет погоны? – почти шепотом спросил Игорь Саввович.

Шофер дядя Вася немного успокоился.

– Разве вы не поняли?.. Он ведь мне племянник, Игорь Саввович. Старшей сестры, что померла, – сын… Сколько раз я ему говорил: «Допрыгаешься!» Не слушался…

Скажи сейчас шофер дядя Вася, что он – брат Кеннеди, тоже не удивил бы Игоря Саввовича. Сын дворничихи строит гаражи, актриса Голубкина ездит на «мерседесе» последней марки; боится потерять на гаражной истории звезду Героя труда машинист электровоза Мисхат Бабаев, о котором не реже трех раз в месяц пишет областная газета «Красное знамя»; Иван Иванович Карцев – тесть может стать «на ковер». Каждое слово – открытие новой планеты, каждое слово – обухом по голове.

– Василий Васильевич, а Карцев при чем?

– Не могу, Игорь Саввович, говорить о Карцеве. Большой человек, а наше дело – шоферское! Только вы сами помозгуйте, что к чему.

Игорь Саввович за хвостики вытаскивал из памяти обрывки разговоров, которые всегда от боли в груди, от того, что был углублен в свою мучительную болезнь, слушал вполуха, не вникал в смысл, считал никчемными городскими сплетнями… Актриса Голубкина была знаменита тем, что подряд «сняла» трех директоров театра, а четвертому сказала: «Хотите уцелеть, не реже двух раз в неделю советуйтесь со мной. Телефонные разговоры исключаются!» Что-то вспомнилось и о «мерседесе», каким-то чудесным образом купленном в столице…

– Мне Сергей Сергеевич звонил, – задумчиво сказал Игорь Саввович. – Хочет прилететь сегодня, а если не сумеет, убеждал не ходить завтра к следователю… Чем-то может помочь.

Шофер дядя Вася помедлил, поскреб толстыми ногтями подбородок, улыбнулся.

– Это чистое дело, Игорь Саввович! Старшина катера «Лена» Октябрин Васильевич вот в этом доме живет… Он-то уж знает, кто на кого ночью напал… В этом доме наших вообще много живет. Октябрин Васильевич с сестрой Викторией Васильевной, вашей секретаршей…

– Что? Они брат и сестра?

– Иго-о-о-рь Саввович! Их же фамилия Роговы! Они обои с Сергеем Сергеевичем сразу после войны работают.

Надо было передохнуть и оглядеться, чтобы не чувствовать себя так, словно стоишь на зябком ветру, а все мирские пути сошлись на шофере дяде Васе и четырех разноцветных гаражах… Черная туча все не могла догнать солнце, чирикали на ветлах, тополях и балконах чем-то встревоженные воробьи, по улице Гарибальди мчались автомобили, треща и надрываясь, тарахтел непонятный для города дизельный трактор, наверное, переезжал асфальт по специальным доскам. И было жарко, так жарко, что на первом гараже сидел пыльный скворец, разевал клюв, изнемогая от зноя, но в тень улететь, видимо, не хватало скворчиных сил.

– Понятно! – протянул Игорь Саввович. – Кое-что понятно…

Нечего больше было делать заместителю главного инженера треста Ромсксплав Игорю Саввовичу Гольцову в переулке Пионерском. Он еще раз поглядел на гаражи, на дом, затем сделал широкий хлебосольный жест:

– Василий Васильевич, если вы запрете на замок вашу роскошную черную «Волгу», я мог бы вас прокатить по славному городу Ромску. Пожалуйста, примите приглашение.

Войдя в гараж, Игорь Саввович открыл дверцу «Жигулей», завел мотор, дал сразу большие обороты и по крутой дуге, задним ходом пулей выскочил из гаража, заскрежетав тормозами, стал мертво. Распахнув дверцу, Игорь Саввович таксистским голосом пригласил:

– Будем садиться или нет? У нас время не казенное.

Шофер дядя Вася сел на переднее сиденье, Игорь Саввович закрыл гараж, а когда вернулся на водительское место, дядя Вася опять был таким, каким его Игорь Саввович никогда не видел: задумчивым и печальным.

– Над чем молчим, Василий Васильевич? – бодрясь, спросил Игорь Саевович. – На какую тему молчим, гражданин пассажир?

– Двадцать восемь тысяч наезжено, – сказал дядя Вася, глядя на спидометр автомобиля. – За год и четыре месяца… Молодец Светлана Ивановна, не дает тачке ржаветь!

Игорь Саввович и сам замечал, как жадно, восторженно относится к машине Светлана. Она каждый раз была счастлива, когда садилась за руль, говорила, что машина – ее маленький передвижной домик, такой уютный, такой славный; ей до сих пор странно, что она может владеть этим движущимся домиком, который весь, целиком и полностью, принадлежит ей, Светлане. А он не понимал, почему Светлана – дочь Карцева – так жадна к машине, когда родилась в доме, где не одна машина, а две – «газик» и «Волга» – поочередно подкатывали к дому председателя райисполкома. Отношение жены к машине было загадкой, смешной, нелепой, простительной для женщины и вызывающей у Игоря Саввовича нежную жалость к Светлане.

– Мы новичком будем! – сказал Игорь Саввович дяде Васе. – Город еще не знаем, показывайте дорогу до Ромского педагогического института…

– Пханяняй! – приняв тон Игоря Саввовича, ответил дядя Вася. – Покажем! – Но не удержался, еще раз посмотрел на спидометр. – Двадцать восемь тысяч… Пханяняй говорят, водило! – распоряжался дядя Вася. – Прямо, налево, потом под стрелочку, опять налево… А я и не знал, Игорь Саввович, что вы машину водить умеете… И хорошо водите, Игорь Саввович! – искренне добавил он, когда «Жигули» дали «пороху» по широкой улице Гарибальди. – По-таксистски водите! На стрелочку, на стрелочку, водило!

«Ромский ордена Трудового Красного Знамени педагогический институт имени Крупской» было написано на черной стеклянной табличке золотыми буквами, вокруг которой – что за фокусы! – висели сухие венки с выцветшими лентами. Выйдя из машины, прищурившись, Игорь Саввович рассматривал здание, о котором много слышал от Светланы, но на которое никогда не обращал внимания, прочел надпись на выцветшей ленте одного из венков: «В честь славного пятидесятилетия…» Игорь Саввович вспомнил, что два года назад Светлана звала его на высокие торжества, но он сидел над забавными часами и, сославшись на головную боль, на пятидесятилетие не поехал.

– Василий Васильевич, пройдем вместе к Светлане Ивановне? – предложил Игорь Саввович.

Он пристроился к шоферу, старался идти так, чтобы не быть ведомым, а незаметно повторять путь дяди Васи. Они прошли по длинному, светлому и уютному коридору, освещенному солнечным светом из шестиугольных окон, поднялись на четыре ступеньки, завернули направо и оказались в еще более светлом коридоре с церковными сводами и ложными колоннами. Здесь, как и внизу, было безлюдно, но за одними дверями слышался специфический звук живой аудитории. Дядя Вася остановился, вопросительно посмотрел на Игоря Саввовича, который с усмешкой махнул рукой:

– Ничего. Переживет.

Светлана с заложенными за спину руками ходила по дну аудитории-амфитеатра, говорила громко, по преподавательски отчетливо, и он не сразу понял, что она читает плач Ярославны из «Слова о полку Игореве». Светлана была специалисткой по древнерусскому языку, курс которого читала в институте, а в дни каникул занималась с абитуриентами русским языком – обязательным для экзаменов на литфаке. Игорь Саввович внимательно смотрел на жену, сейчас совершенно незнакомую женщину: прямая и строгая, суховатая и увлеченная, властная и абсолютно раскованная на виду у сотен глаз, она разительно была непохожа на жену Игоря Саввовича Гольцова. Кандидат наук, доцент, Светлана была фокусом, точкой, волшебным блестящим шариком, притягивающим сотни глаз жадных до слов и цитат парней и девчат. Они отлично знали, что Гольцова была второй фигурой на приемных экзаменах и почти все зависело от ее «да» или «нет».

Игорь Саввович иронически подмигнул шоферу дяде Васе, крикнул в распахнутые двери:

– Товарищ Гольцова, на выход!

Медленно, словно после сна, Светлана из лектора превращалась в обычную женщину. Несколько секунд ей понадобилось, чтобы понять: зовут ее, Гольцову. Решительная, гневным шагом она направилась к дверям, вдруг узнала мужа и бросилась к нему, испуганно восклицая:

– Что случилось? Ну, что еще случилось, боже мой, Игорь?

Он сделал два шага назад, чтобы можно было по-прежнему наблюдать жену в некотором отдалении.

– Я рад за тебя, – сказал Игорь Саввович. – Ты хороша за кафедрой, тебе нравится читать «Плач». Поздравляю!

Он замолк, поняв, что может произойти беда – Светлана была близка к истерике. Остановившимися побелевшими глазами она глядела не на мужа, а на шофера Василия Васильевича, словно он и только он мог помочь или, наконец, объяснить, что произошло.

– Успокойся, Светлана! – мягко сказал Игорь Саввович. – Ничего не случилось… Я решил все таки посмотреть, где ты работаешь, увидеть тебя за кафедрой… – Он покосился на дядю Васю. – Василий Васильевич помог мне найти твою аудиторию… Вот и все!

Абитуриенты, оставшиеся без лектора, начали бушевать: кричали, смеялись и даже пели; два или три лица показались в дверях, испугавшись, мгновенно исчезли.

– Мы поедем! – сказал Игорь Саввович. – Мне еще надо заскочить кой-куда… Не будем мешать. До вечера, Светлана!

Игорь Саввович повернулся, пошел по коридору. Спустился вниз на четыре ступеньки, оказавшись на первом этаже, наконец, сообразил, что Светлана работала не на втором этаже, а на полуэтаже. Дядя Вася догнал его в дверях, они молча сели в «Жигули», молча доехали до перекрестка улицы Гарибальди с переулком Пионерским, и здесь Игорь Саввович решительно попрощался с дядей Васей.

– Спасибо, Василий Васильевич! До завтра!

– До завтра, Игорь Саввович! – ответил шофер, но из машины не вышел, а, наоборот, повернулся к Игорю Саввовичу, добро, хорошо, понимающе стал смотреть на него, словно они прощались не до завтра, а расставались навсегда.

– Скоро сорок пять лет будет, как я баранку кручу, Игорь Саввович, – сказал дядя Вася. – Мильон народу перевидел, кто только со мной не ездил! Начальники и подначальники – всех возил! – Он смущенно улыбнулся. – Мне вас, Игорь Саввович, легко возить. Наш брат шофер так и говорит: легкий пассажир!

Шофер теперь смотрел прямо в лобовое стекло.

– Подхалима из меня не сделали, Игорь Саввович, мне бояться некого – хуже не будет, лучше не надо! Годы молчал, сегодня разболтался, так уж все скажу… Вы, Игорь Саввович, на малого ребенка похожи… Ну ничего не замечаете, что вокруг вас делается! Это вам не в обиду, Игорь Саввович! Переживаю я за вас… И знаете что? Бросайте-ка все и валите отсюда куда глаза глядят, пока еще молодой и здоровый… – Шофер дядя Вася махнул рукой. – Как поймете, мне все равно, Игорь Саввович, но от добра говорю… Счастливо вам, Игорь Саввович!

Он вылез из «Жигулей», пошел к черной «Волге» как-то боком, боком, как бегают собаки, если смотришь на них сзади. Забрался быстренько в кабину, дал полный газ – и поминай как звали! Только сизый дымок выхлопа узкой полосой протянулся по переулку Пионерскому.

– Ладушки!

Может быть, они договорились, красавица Рита и шофер дядя Вася, если с разницей в два часа говорили одно и то же Игорю Саввовичу Гольцову – советовали убираться из благословенного города Ромска к чертовой матери. Что они еще знают такое, чего он не знает?

Игорь Саввович завел мотор, доехал до перекрестка, увидев, что улица пуста, начал делать левый поворот, сделал его и только после этого сообразил, что не знает, как выехать на площадь Покрышкина. «Ну и не поедем, – подумал он. – Велика важность – площадь Покрышкина!» Он медленно поехал дальше по улице Володарского, добравшись до перекрестка, обнаружил, что правого поворота нет – можно было поворачивать только влево или ехать прямо. «Поедем влево!» – мирно подумал Игорь Саввович и через километр пути выехал к пристанскому скверу, то есть почти на берег Роми. Произошло это неожиданно, но Игорь Саввович обрадовался. Бросив незапертой машину, помахивая ключами зажигания, он пошел по асфальтовой дорожке: сначала вверх, а потом – вниз. Хотелось увидеть реку, чаек, посмотреть на белые пароходы, на которых давно не плавал, а любил, очень любил. Шипит пар, позванивает в графине пробка, по верхней палубе печатает степенные шаги вахтенный, солнечные блики перемещаются по стенам каюты, и на всем лежит зеленый отблеск воды. Ехать долго и далеко, сидеть по три часа без скуки в ресторане, есть из посуды, меченной золотыми буквами «Ромское пароходство», слушать, как поет палубное радио. Далеко и долго, обязательно далеко и долго…

Реку Игорь Саввович не увидел, хотя подошел к самому берегу – все речное пространство занимали белые пароходы, стоящие так плотно один к одному, что казались единым гигантским пароходом. Река Ромь мелела, и пароходам приходилось швартоваться друг к другу.

Только белые пароходы – и никакой воды.

Игорь Саввович сел в машину, усмехнулся, рывком взял с места; по улице Маркса до Вяземской, а там все прямо и прямо, без светофоров, правых и левых поворотов, только прямо – откроется знаменитый Московский тракт, он же Казанский, он же Кандальный, он же Сибирский, по которому гнала непокорных Европа в матушку Сибирь. Булыжник давно заменили асфальтом, и, вырвавшись из города, Игорь Саввович довел стрелку спидометра до 120 да так и не позволял ей отклоняться влево.

Серая лента шоссе, две зеленые зыбкие полосы по обе стороны машины вместо леса, мотающееся по небу солнце, шелестящий гул хорошего мотора, запах нитрокраски – ничего лучшего, пожалуй, нельзя было придумать! Игорь Саввович обгонял все машины, какие только были на трассе, заставлял на обгонах тормозить встречные автомобили, хохотал, когда слышал ругань. Он жалел, что на шоссе не было красных светофоров, которые можно было бы проскакивать, не останавливаясь, сладострастно думал, что, будь трасса напряженней, создал бы такую дорожную пробку, какую и во сне не видела жена Светлана Ивановна Гольцова. Он был на волосок от гибели, когда пошел на двойной обгон и почти перед радиатором возникла тяжелая «Колхида», – водителю пришлось почти съехать в кювет, чтобы машина Игоря Саввовича не превратилась в лепешку. Еще километров через пять он без всякой нужды на обгоне подрезал голубой «Москвич» с миловидной седоволосой дамой за рулем. В зеркало заднего обзора Игорь Саввович увидел, как она от ужаса зажмурилась.

На шестидесятом километре Игорь Саввович, почти не сбавляя скорости, сделал левый поворот, в облаке желтой пыли, подпрыгивая на рытвинах, по заброшенной проселочной дороге въехал в молодой сосновый бор; загнал машину в тень, вышел из кабины, выбрал траву погуще, лег на спину и мгновенно уснул.

Игорь Саввович уснул так быстро, как нормальные люди засыпать не могут, и только в детективных фильмах герой, едва пригубив бокал со снотворным, откидывается на спину и начинает храпеть. Однако Игорь Саввович уснул именно мгновенно… Проснувшись, он сразу понял, где находится и почему голова была ясной по-утреннему, часы показывали половину седьмого, что значило: два часа проспал он на теплой и мягкой траве. Солнце уходило за сосны, лучи веером топорщились сквозь посиневшие кроны, тянуло волглым холодом из болотистой низинки. Игорь Саввович поднялся, сладостно потянулся, привычно прислушался к себе: ныло, побаливало, но все казалось расплывчатым, смазанным, приглушенным. «Под сурдинку!» – подумал он. Еще через несколько секунд выяснилось, что Игорь Саввович Гольцов находится в спокойном, уравновешенном и, как он подумал, терпимом состоянии, то есть не испытывает прежней боли и страхов, но и не чувствует подъема. Именно «под сурдинку!».

Игорь Саввович выезжал с проселочной дороги на шоссе, когда обратил внимание на то, что на указателе уровня бензина красная лампочка не мигает, а горит во всю ивановскую. Ля-ля-ля! Максимум на двадцать-тридцать километров пути, а только до площади Ленина больше шестидесяти.

Бензин кончился на восемнадцатом километре от города. Машина чихнула, дернулась, словно делая последнее усилие, и заглохла; на выжатом сцеплении она прокатилась под уклон почти километр и сама собой остановилась. Сразу услышалось, как на телеграфном проводе чвикают ласточки. В горячем моторе пощелкивало и побулькивало.

Игорь Саввович выбрался из кабины, чтобы заглянуть в багажник – нет ли запасной канистры с бензином? Его поразило увиденное. В багажнике был такой порядок, которому позавидовал бы шофер-профессионал: на специальной полочке лежали инструменты, более совершенные и разнообразные, чем полагалось «Жигулям», несколько запасных частей первой необходимости, набор паст и жидкостей для мойки и полировки машины; в багажнике вообще не было ничего такого, по чему можно было бы понять, что машина принадлежит женщине. Лежали две канистры; одна для масла (полная) и для бензина (пустая). Чтобы канистры не бренчали на ходу, был подложен темный поролон. «Молодчина! – подумал Игорь Саввович и усмехнулся. – Цельная натура, автоличность, но бензинчик-то сожгла!»

Московский, он же Казанский, он же Кандальный, он же Сибирский тракт возвращал городу утраченные за день автомобили. Быстро, на «домашней» скорости шпарили по тракту грузовики; легковые машины, наоборот, казалось, устало дотягивали последние десятки километров. Отойдя от машины шага на три, Игорь Саввович поднял руку и прищурился: солнце слепило. Ему нужен был бензин марки А-93, на котором работали «Жигули», «Москвичи-412» и «Волги» самой последней модели – остальные автомобили в счет не шли.

Минут через пятнадцать Игорю Саввовичу удалось остановить «Москвич» прекрасного горчичного цвета, в котором ехал пожилой мужчина. Он вышел, приветливо поздоровался, спросил:

– Чем могу помочь, коллега?

Игорь Саввович объяснил, мужчина покачал головой, взяв Игоря Саввовича за руку, подвел к «Москвичу» – прибор показывал, что бензин на исходе. Продолжая молчать, мужчина повел Игоря Саввовича к багажнику, чтобы, наверное, убедить, что и в канистре нет бензина.

– Товарищ, что вы делаете? Я вам верю! – воскликнул Игорь Саввович.

Владелец «Москвича» еще раз вздохнул:

– Говорят, что в сентябре лимит кончится… А мне приходится два раза в неделю ездить в санаторий. Вот извольте выкручиваться!

Игорь Саввович едва удержался от того, чтобы не спросить, что значит «в сентябре лимит кончится» – владелец «Москвича» принял бы его, наверное, за автомобильного вора. Лимит! Это значит, кто-то что то не запланировал, не было, как выражаются специалисты, емкостей, заправочные станции оказались не приспособленными к приемке горючего нового типа или горючего просто не хватало.

– До свидания! – печально попрощался водитель «Москвича». – Желаю благополучно добраться…

– До свидания! Спасибо!

Сын

До гаража Игоря Саввовича дотащил на буксире «рафик» геологической партии, вдвоем с шофером они закатили машину в гараж, Игорь Саввович отсчитал спасителю десять рублей и, поигрывая ключами от машины, надетыми на указательный палец, отправился домой. Предстоящая встреча с матерью волновала, хотя Игорь Саввович заранее решил, что скажет и что сделает, когда увидит мать.

Поднимаясь на третий этаж, Игорь Саввович опять почувствовал себя верблюдом; двугорбым верблюдом с надменно выпяченной нижней губой и непосильной ношей на спине. Он двигался медленно и тяжело, как бы боясь оступиться, и каждое движение рукой или ногой ощущалось от начала до конца, словно он утратил привычный автоматизм движений.

Открыв двери своим ключом, Игорь Саввович бесшумно проник в прихожую; прислушиваясь, начал снимать туфли, чтобы надеть тапочки. Из гостиной, как и можно было предполагать, доносился взвинченный голос Светланы, разговаривающей по телефону. Было понятно, что жена «поднимала на ноги» весь город в поисках пропавшего Игоря Саввовича – основания для паники у нее были. Второй женский голос не слышался, и это тоже было понятным. Елена Платоновна, мать Игоря Саввовича, наверняка просила Светлану не беспокоиться, а сидеть и ждать, так как Игорь, объяснила мать, с пятилетнего возраста вытворяет такие штучки, что приходится только разводить руками.

Игорь Саввович вошел в гостиную.

– Здравствуй, мама! Светлана, привет!

Женщина, которая была всегда права, женщина, которая никогда не ошибалась, спокойно и весело разглядывала сына. Почти классическим было ее нестареющее лицо, неосознанно изящной поза; ни единой лишней складочки, ни единой вмятинки не было на ее модном и удобном дорожном костюме, сошедшими сию минуту с конвейера казались туфли, чулки, идеальна прическа. Она улыбалась, смотрела на сына и молчала так, как умела молчать только Елена Платоновна Веселовская – никто в мире не мог бы догадаться по ней, о грустном думает она или веселом.

– Здравствуй, Игорь! – низким голосом ответила мать. – Рада тебя видеть.

Он поцеловал мать в пахучую щеку, на секунду прижался к ней и сквозь сильные духи уловил тонкий запах детства, юности, всей своей жизни, проведенной с матерью. Игорю Саввовичу исполнилось тридцать лет, семь долгих лет он жил вдалеке от матери, но это ничего не меняло: он ощутил себя маленьким, слабым и беспомощным ребенком. Хотелось надолго спрятаться у нее на груди, плакать сладкими слезами, зная, что мама поможет, мама спасет. И, выпрямляясь после ответного поцелуя матери, Игорь Саввович с облегчением подумал: «Ну, теперь все будет хорошо!» – хотя не знал, что может быть хорошего. Просто приехала мама, мамочка, мамуленька…

Только сейчас Игорь Саввович заметил, что происходит со Светланой. Со стиснутыми на груди руками, она стояла неподвижно, а у ее ног на толстом ковре телефонная трубка продолжала гудеть басовитым мужским голосом: «Алле, алле, Светлана Ивановна! Я вас не слышу, Светлана Ивановна!»

– Подними трубку, Светлана, – сказал Игорь Саввович. – Ты, видимо, говоришь с Володечкой Лиминским. Он не знает, где я нахожусь!

Светлана бросилась к мужу, обняла, поцеловала, потом расплакалась, и он продолжал держать Светлану в объятиях, глядя на мать поверх плеча жены. «Видишь, какие мы нервные!» – говорил взгляд Игоря Саввовича, а мать отвечала: «У тебя хорошая жена, сын!» Он осторожно отстранил Светлану, носовым платком с насмешливым видом принялся вытирать слезы.

– А вот мы уже и не плачем! – приговаривал Игорь Саввович. – А вот мы уже паиньки! Вот мы взяли и успокоились…

Все светильники были зажжены в гостиной, зеленая обивка мебели успокаивала, толстый ворсистый ковер, тоже зеленоватый, походил на коротко остриженную траву, и очень тихо было в этой комнате, выходящей окнами в сквер областного банка – малолюдного учреждения с круглосуточной охраной. Гостиная была создана для неспешной уютной беседы хороших и добрых людей, в ней легко думалось, мысли приходили покойные… Игорь Саввович опустился в кресло, Светлана села на кушетку, Елена Платоновна переменила позу. Нужно было задавать вопросы, отвечать, обсуждать, искать выход, а Игорь Саввович подумал, что никто не знает даже самого элементарного: о чем спрашивать, например…

– Светлана, – спросил он, – приходил полковник Сиротин?

– Нет, он только звонил и сказал…

– Что он сказал?

– Что сердит на тебя. Он прочел какой-то там протокол.

У матери лицо по-прежнему было безмятежным. Со стороны казалось, что Елена Платоновна устала, присела отдохнуть и уже отдохнула, но ей лень подниматься и продолжать путь, так как особой нужды в этом не было. Все это означало, что в мире матери – устроенность и покой; разложено давно все по ящикам и полочкам, и к каждой вещи, как к лекарству, приклеена сигнатура, принято самое оптимальное решение. Об этом знал не только родной и единственный сын Елены Платоновны, но и по лицу Светланы было заметно, что теперь все самое главное находится в руках Елены Платоновны.

– Мне известны все обстоятельства дела, Игорь! – сказала мать. – А что произошло позже, когда ты исчез?.. Есть новенькое?

Как теперь говорят, «пробивная сила» Елены Платоновны была колоссальной, но, к ее чести, Елена Платоновна не делала никаких усилий, чтобы быть всемогущей. Мать Игоря Саввовича никогда не пользовалась телефоном, а в случае необходимости прямо шла к человеку, от которого зависело то или иное дело. Все начальственные секретарши перед Еленой Платоновной стояли, разговаривали с ней предупредительно и вежливо, не понимая сами, почему делают это, и владелец кабинета, в который секретарши немедленно пропускали Елену Платоновну, тоже не очень понимал, зачем он это делает, стоял в ее присутствии, а присаживался только на считанные секунды, чтобы начертать нужную Елене Платоновне резолюцию..

– Нового нет, мама! – ответил Игорь Саввович. – Правда, я пережил забавное происшествие… – Он повернул голову к жене. – Слушай, Светлана, где ты покупаешь бензин для «Жигулей»?

– В гараже! – ответила Светлана. – Почему ты этим заинтересовался?

– Хочется кое-что выяснить… В каком гараже ты покупаешь бензин марки девяносто три?

По-прежнему ничего не понимая, Светлана пожала плечами:

– Как в каком гараже? В облисполкомовском, и не девяносто третий, а девяносто пятый, «люкс».

Так вот почему машина буквально с места набирала скорость сто километров в час, вот почему шофер дядя Вася, когда они ехали в педагогический институт, удивленно сказал: «Я эти „Жигули“ за машину не держал, а получается не движок, а зверь!» Бензин марки 95 «люкс» подходил ко многим автомобилям иностранных марок, залитый в бак «Жигулей» давал мотору большое увеличение мощности.

– Светлана, а тебе известно, что в городе лимитируется бензин для «Жигулей»? – спросил Игорь Сав-вович. – Вот уже полгода выдается двести литров бензина на месяц.

Левым боком, левой щекой Игорь Саввович почувствовал взгляд матери, мало того, понял, как смотрит мать: «Игорь, бог мой, какими пустяками ты занимаешься! Будь наконец солидным взрослым человеком!»

– Светлана, ты слышала о лимите? – упрямо повторил Игорь Саввович.

– Нет!

Недоуменные глаза, обиженно вздрагивающая нижняя губа, удивленно приподнятые плечи – все говорило о том, что Светлана в самом деле не слышала о бензиновом пайке, так как облисполкомовский гараж стал для Светланы привычным с той минуты, как были куплены «Жигули». Игорь Саввович вспомнил, что в этом гараже с «Жигулей» сняли консервирующую смазку, проверили машину, так сказать, с ног до головы, а потом производили полное техническое обслуживание. Зачем же было искать бензин на городских заправках с их очередью, когда во дворе облисполкомовского гаража возле бензоколонок – ни души?

– Игорь!

– Минуточку, мама!

Игорь Саввович сел в кресло «по-валентиновски». Сложил руки за спиной – чертовски неудобно! – ноги вытянул, подбородок задрал, словно была борода-пика, и думающе наморщил лоб. Вся с ног до головы правдивая, честная, добрая, сидела перед ним жена Светлана с обиженно подрагивающей нижней губой, а он видел не эту Светлану, а ту, что устроила грандиозную автомобильную пробку на Воскресенской горе. «Я плохо знаю Светлану!» – подумал Игорь Саввович спокойно и грустно.

– Мама, ты что-то хотела сказать…

Произошло знакомое: мать вынула из сумочки губную помаду, пудреницу и принялась самым тщательным образом наводить красоту, и это значило, что Елена Платоновна Веселовокая готова ответить на все вопросы, решить все проблемы. Рассказывали, что, оперируя под бомбежкой, мать не становилась к операционному столу, прежде чем не напудрится и не подкрасит губы.

– Вот что, сын! – сказала мать. – Надо срочно успокоиться. Радоваться нечему, но и падать духом стыдно! Я бы на твоем месте немедленно приняла горячую ванну, хорошо поужинала бы и улеглась спать. Утро вечера мудренее… – Она ласково улыбнулась. – Я родилась и выросла в Ромске, меня здесь еще знают. Постараюсь помочь! – Мать поднялась. – Чисто случайно твой отец, Игорь, знаком с первым секретарем вашего обкома товарищем Левашевым. Представь, товарищ Левашев отказался от Москвы, чтобы прооперироваться у отца…

Специально для Светланы мать назвала Савву Игоревича Гольцова отцом Игоря Саввовича, хотя после выяснения истории подлинного отцовства Игорь называл отчима Саввой и мать при сыне тоже говорила «Савва». Сейчас же мать все учла, вплоть до последней интонации, а Игорь Саввович удивленно глядел на мать: почему она предполагала, что ночная драка и все связанное с ней будет рассматриваться на такой высоте, как первый секретарь обкома партии? У кого она успела побывать, с кем разговаривала?

– Игорь, сделай, пожалуйста, по-моему! – продолжала мать. – Ванна, ужин, рюмка коньяка, никаких разговоров со мной или Светланой. Потом – сон. Ранний сон до позднего утра…

Она подошла к сыну, во второй раз за вечер нежно привлекла его голову к себе, взъерошила волосы. Ароматная, теплая, родная, такая любимая, что щипало в глазах и сладко ныли колени. Мама, мамочка, как он любил эту женщину, которая была всегда права и никогда не ошибалась! Игорь Саввович с детских лет знал, что мать никого, кроме него, не любит и любить не сможет. И он любил мать так же преданно и нежно, как она любила его. «Вот все и обошлось! – думал Игорь Саввович. – Нет никакой беды и не будет, если со мной моя мать!» И он был по-детски, неосмысленно и доверчиво счастлив в этот миг.

– Иди в ванну, Игорь! – голосом, которым она разговаривала с пятилетним сыном, продолжала мать. – В каком-то фильме говорят: «Жизнь похожа на тельняшку. Одна полоса светлая, другая – черная и так далее…» Ты у меня сильный, только сам не знаешь, какой ты сильный…

На глазах у Светланы блестели слезы, сквозь которые она улыбалась, – так на нее действовали слова и поступки Елены Платоновны. Жена, наверное, тоже думала, что вот теперь-то все будет хорошо, ничего плохого в ее доме и в ее семье не произойдет, что происшедшее – недоразумение, тяжкий сон, приснившийся в жаркую июльскую ночь. «Иди скорее в ванну!» – просила взглядом Светлана мужа, словно только от ванны зависела судьба дома и семьи.

– Даешь ванну, коньяк и сон! – торжественно провозгласил Игорь Саввович и с поднятой рукой направился в свой кабинет, чтобы надеть пижаму. Он уже стаскивал через голову пропотевшую за день рубашку, когда в гостиной зазвенел телефон. «Кто звонит так поздно?» – подумал он сердито и невольно посмотрел на часы. Было без пяти минут одиннадцать.

– Игорь, Игорь! – проговорила вбежавшая в кабинет Светлана. – Тебя зовет к телефону Сергей Сергеевич. Он только что прилетел…

Бросив рубашку на стул, Игорь Саввович медленно повернулся к жене, посмотрел на нее так, словно хотел спросить, как отреагировала на звонок Валентинова его бывшая жена Елена Платоновна. Что-то же, наверное, произошло с ней, когда Светлана называла имя первого мужа матери, настолько близкого сыну человека, что имел право звонить ему на квартиру в одиннадцать часов?

– Игорь, поторопись, Сергей Сергеевич ждет! У него для тебя есть важные новости…

Игорь Саввович медлил. Было трудно идти к телефону, чтобы слушать голос Валентинова и наблюдать за матерью. Он чувствовал, что не сможет отделить одно от другого, так как за последние дни несколько раз на ум приходил невозможный, сумасшедший вопрос: «А не сообщила ли мать Валентинову, что Игорь Гольцов – его сын?» Впервые это предположение тихонечко кольнуло в грудь в доме Валентинова, когда за окном домашний скворец пел про «любовь-кольцо», потом еще раза три Игорь Саввович с большим трудом отделался от невозможной мысли.

Игорь Саввович деловито прошел мимо матери, сидящей в прежней безмятежной позе, твердой, как ему показалось, рукой поднял трубку и занял такую позицию, чтобы боковым зрением можно было следить за матерью, мельком подумав: «Ну и фрукт же ты, Игорь Гольцов!»

– Слушаю вас, Сергей Сергеевич! Добрый вечер! – старательно, медленно проговорил в трубку Игорь Саввович. – Слушаю вас, Сергей Сергеевич…

Он врал, так как ничего не услышал из того, что сказал в ответ Валентинов, а только следил напряженно, до ломоты в висках, за матерью и видел то, что ожидал увидеть: лицо матери ровно ничего не выражало, кроме того, что может быть написано на лице человека в такой банальнейшей ситуации: раздался телефонный звонок, какой-то Сергей Сергеевич сказал Светлане, что хочет слышать ее мужа, Светлана пригласила Игоря Саввовича, он взял трубку. Все!

– Игорь Саввович! Игорь Саввович! – призывала трубка. – Почему вы не отвечаете, Игорь Саввович?

– Я отвечаю! – как бы недоуменно отозвался Игорь Саввович. – Это телефон, наверное, барахлит.

– Да, да, это телефон барахлит. Слушайте, Игорь Саввович, вы должны немедленно приехать ко мне. Машина у крыльца. Есть важные сведения! Вас оклеветали. Вы слышите меня, Игорь Саввович, вас оклеветали!

Валентинов был так взволнован, что в разговоре ни разу не употребил старинные слова, кричал на газетно-канцелярском языке и вообще от возможности быть полезным Игорю Саввовичу вел себя слишком шумно и горячо для его лет и положения. Вот какой любви и преданности, оказывается, добился заместитель Валентинова сарказмом, хиханьками и хаханьками, вынужденным бездельем и нежеланием ударить палец о палец, чтобы помочь провести по Коло-Юлу большегрузный плот – лебединую песню Валентинова.

– Спасибо, Сергей Сергеевич! – сказал Игорь Саввович. – Но я думаю, что хлопоты излишни. Мне, кажется, повезло со следователем. Он уже знает, что на меня напали. – Игорь Саввович помолчал. – Дело значительно сложнее, Сергей Сергеевич, чем ночная драка.

Когда Игорь Саввович в четвертый раз особенно мягко и почтительно произнес имя главного инженера, Елена Платоновна на несколько мгновений закрыла глаза и опустила голову. Это значило, что она волновалась, и волновалась здорово. В трудные моменты – материнская кровь! – Игорь Саввович тоже закрывал глаза и ронял подбородок на грудь.

– Почему? Я вас спрашиваю: почему? – выкрикивал Валентинов. – Что значит, сложнее? Какие еще могут быть сложности?.. Игорь Саввович, немедленно приезжайте ко мне! Я вам приказываю! Вы слышите меня? О, эти телефоны! Игорь Саввович, вы слышите меня? Игорь Саввович!

Игорь Саввович боролся с Игорем Саввовичем. Ему страстно хотелось этак простенько и с усмешкой сказать Валентинову, что к нему приехала мать Елена Платоновна Веселовская, которую он, естественно, сейчас не может покинуть. Он почувствовал, что его так и тянет сделать сенсационное сообщение, это напоминало ощущение человека, стоящего над бездной и испытывающего необъяснимое желание броситься вниз. Игорь Саввович нервно передернул плечами: вдруг показалось, что в гостиной стало намного темнее.

– Игорь Саввович, вы слышите меня? Бог знает, как отвратительно работает эта пресловутая связь!

– Я еду к вам, Сергей Сергеевич, посылайте машину.

Мать спокойно поправляла оборки розовой кофточки, так как сняла наконец жакет: в гостиной было жарко и душно, и Елене Платоновне давно следовало бы снять рыцарские доспехи. Справившись с оборкой, Елена Платоновна подняла голову, посмотрела на сына, и он прочел: «Поезжай к отцу. В таких случаях нельзя отказывать!» А Светлана была прежней – отстраненной, тихой, страдающей.

– Тьфу! – Игорь Саввович рассмеялся. – Лампочка-то, третья лампочка в люстре перегорела! – И деловито спросил: – Она сейчас перегорела?

Светлана покачала головой, а мать сказала:

– Полминуты назад… Надо вкрутить новую.

Главный инженер Валентинов оказался таким энергичным, что выделяемой им в пространство энергией, наверное, можно было электрифицировать город районного масштаба. В одну секунду он произвел миллион действий: поздоровался за руку с Игорем Саввовичем, извинился за атласный халат и шлепанцы, сообщил, что большегрузный плот возьмут в начале августа, что мать, Надежда Георгиевна, то есть бабушка Игоря Саввовича, уже готовит кофе; одновременно с усаживанием Игоря Саввовича в барское кресло Валентинов включил проигрыватель с пластинкой «Лютневая музыка» – каменный век! – а сам уже сидел в кресле с руками, заложенными за спину, и скрещенными длинными ногами. Ну, не человек – вихрь!

– Ну-с, Игорь Саввович, не будем вешать носа! – бодро проговорил Валентинов и пронзил потолок бородкой. – Вот вам славные новости. Старшина моего катера Октябрин Васильевич Рогов видел, как на вас напали. Мало того, любезный Игорь Саввович, старшина знает фамилии еще двух жильцов дома, которые подтверждают нападение. Что вы на это скажете?

Игорь Саввович вдумчиво осматривался. В кабинете Валентинова раньше он бывал только днем, при естественном освещении, и теперь видел комнату другой. Торшер, настольная лампа под зеленым абажуром на вычурной медной подставке, огромные стеллажи, занимающие три стены, зеленое сукно на столе, узенькая тахта для дневного отдыха, наконец, старинная метелочка для смахивания пыли превращали кабинет Валентинова в знакомое с детства, запрещенное и загадочное обиталище отчима, куда пути не было простым смертным. Совпадение было таким отчетливым и полным, что Игорь Саввович почувствовал запах больницы, которым было пропитано все относящееся к отчиму, а потом услышался и его рассеянный, добрый, но запрещающий голос: «Игорь, я занят! Погоди, скоро выйду!»

– Если вы молчите, – обиженно сказал энергичный Валентинов, – то диалог придется заменить монологом. Мне чужда эта ваша якобы современная привычка объясняться на подтекстах, умолчаниях и полуумолчаниях. Речь идет, как явствует из моих слов, о вашей судьбе, а вы осматриваетесь, словно впервые увидели мой кабинет. Странно, весьма странно!

Наверное, Валентинов пришел в себя, если начал опять разговаривать на своем галантерейном языке. «Явствует!» Поэтому Игорь Саввович на главного инженера посмотрел этаким специфическим тренерским взглядом: «Давай, Серега, жми, Серега, кубок – золотой!»

– Я не просто молчу, – выгадывая время, сказал он. – Я думаю, как лучше начать…

Халат, батюшки мои, халат! Вот что еще при вечернем освещении, кроме зеленого абажура, торшера, книг, метелочки, существовало для того, чтобы и сам главный инженер Валентинов и его кабинет казались тождественными с кабинетом отчима. Одинакового фасона халаты, одинакового цвета – бордовые – носили два близких человека: отец и отчим. Атлас, поясок с кистями, громадный воротник, четыре здоровенных кармана… «А что, если мать до сих пор любит Валентинова? – тихонько подумал Игорь Саввович. – Мама, возможно, любит его, если устроила Савве такой же кабинет и одела в бордовый халат…»

– Что с вами, Игорь Саввович? – заботливо спросил Валентинов. – Мнится мне, что беда не так велика, как вам сейчас мерещится. У страха глаза велики, и даже такой сильный человек, как вы, можете преувеличивать… Давайте обсудим не спеша положение, посоветуемся, примем оптимальное решение…

– Можно задать дурацкий вопрос? – спросил Игорь Саввович энергичным голосом и тоном Валентинова. – Это из другой оперы, но меня сегодня, кажется, оскорбили, назвав чуть ли не выскочкой… Скажите, Сергей Сергеевич, по чьей инициативе и за какие заслуги меня перевели в трест с плотбища Весенинского?

Игорь Саввович подумал, что задал добротный, нужный вопрос. Ответь Валентинов на него правдиво и только правдиво, от этого ответа можно было бы, как от печки, дотанцеваться до халатов-близнецов, следователей, плотов, болезни Игоря Саввовича, двух инфарктов главного инженера и всего прочего…

– Ах, вот что вас интересует, Игорь Саввович! – растягивая слова, сказал Валентинов. – Вас, наверное, опять… Гм! Понимаю.

Хорошо, что главный инженер Валентинов всегда сидел в такой устойчивой полулежачей позе, когда на трудные вопросы можно отвечать с полной готовностью, не показывая ни дрожащих рук, спрятанных за спиной, ни растерянных глаз, направленных вместе с пикой-бородкой в потолок.

– Понимаю, понимаю ваш вопрос, Игорь Саввович! – по-прежнему медленно заговорил Валентинов. – Прошло пять лет, но я пре-е-е-екрасно помню приказ управляющего Николаева, изволившего использовать вас в качестве руководителя вновь организуемого отдела новой техники. «Молодой специалист, прекрасно проявивший себя в качестве руководителя Весенинского сплавного участка, инициативный и технически высокограмотный инженер…» И еще много лестных для вас эпитетов, Игорь Саввович…

После этого Валентинов опустил бороду на грудь и как-то по-птичьи, искоса и украдкой, посмотрел на Игоря Саввовича, наставительно сказал:

– Вот так-то, сударь мой!

Главный инженер лгал открыто и беззастенчиво, а лгать он не умел, и каждое слово так и вопило об откровенной лжи, и птичий взгляд тоже был открыто лживым.

– Вот так-то, милый мой друг Игорь Саввович! Не стоит гневаться на завистников – рядом с талантом их всегда тьма-тьмущая! Будьте выше слабости и глупости завидующих.

Остро пахло книжной пылью, натертым паркетом, ковровым ворсом, цветами из сада – хорошо пахло, интеллигентно так пахло, что хотелось сладостно утопать в кожаном кресле, молчать и ничего и никого не видеть, а в первую очередь – папашу, папеньку, папуленьку, врущего при бородке, гордо вздыбленной в потолок… «Вот опять начинается!» – со страхом подумал Игорь Саввович, чувствуя прилив болезненной, изматывающей и слепой ненависти. До чего же ненавистными казались донкихотская бородка, барский халат, привычка закладывать руки за спину; очки были противны, голос, большие и сильные руки, по существу, красивые. Перед глазами пылали огненные круги, Игорь Саввович задыхался, кусал губы, считал лихорадочно до двадцати.

– Игорь Саввович, дать воды? – крикнул Валентинов. – Боже, что случилось? На вас нет лица.

– Ничего, ничего не надо! – выныривая из алого тумана, торопливо проговорил Игорь Саввович, испугавшись, что на крик в кабинет может прийти Надежда Георгиевна. – Ничего, я уже… – Он массировал обеими руками горло. – Позвольте мне еще минуточку помолчать… Минуточку, только одну минуточку! – жалобно повторил Игорь Саввович.

– Помилуйте, Игорь Саввович! Прилягте, отдохните…

«Валентинов лжет! – думал Игорь Саввович. – Валентинов лжет, а это значит…» Он боялся думать о том, что следовало за ложью главного инженера – от шутейного отдела новой техники до страшной болезненной депрессии, от синекуры на посту заместителя главного инженера до пьяной драки. Теперь, когда выяснилось, что Валентинов способен лгать, уже не казалось невозможным думать: «Валентинов знает, что я его сын!» А если быть до конца откровенным, то Игорю Саввовичу нельзя было пускать в забубённую головушку ни одну мало-мальски серьезную мысль. Табу налагалось на мысли о матери, сидящей сейчас в розовой кофточке и ожидающей возвращения сына, на жену Светлану, не знающую о том, что в городе существует лимит на бензин, на следователя, информированного об Игоре Саввовиче больше, чем сам Игорь Саввович, на главного инженера, который одним словом мог все поставить на свои места или взорвать к чертовой матери.

– Игорь Саввович, вам лучше?

А как же иначе! Игорю Саввовичу не только «лучше», он просто-напросто сейчас легкомысленный шутник и заправский весельчак. Он выпрямился, поудобнее устроился в кресле и прокашлялся, чтобы в горле не першило.

– Недавно я наткнулся на весьма забавную штучку в «Литгазете»! – превесело сказал Игорь Саввович. – Из рогов и копыт. «Уступлю набор генов!» – Он взял да и устроил целое представление: сладко потянулся, зевнул, по-утреннему солнечно посмотрел на родного папашу. – Очень хочется выводить для домашнего пользования новые гены! А что касается драки, то ее надо было придумать, если бы драка не произошла сама собой. Чтобы роман обо мне можно было назвать модно «Гараж для Игоря Гольцова». – И еще солнечнее улыбнулся. – Вот и я научился говорить красиво!

В течение всей этой длинной и действительно цветастой фразы Игорь Саввович не спускал глаз с главного инженера. Он знал Валентинова грустным, томным, энергичным до фанатизма, начальственным до жестокости, но вот пустым, как целлулоидная игрушка, представить главного инженера не мог. Тем не менее сейчас в глубоком кресле лежал манекен, демонстрирующий атласный халат дореволюционного фасона и рисунка.

– Вы говорите о смешных вещах, Игорь Саввович! – гулким голосом пустотелого существа произнес Валентинов. – Весьма забавно и не лишено изящества.

Глаза главного инженера тоже были пустыми.

– Нет, нет, не лишено изящества! Уступлю набор генов!.. Лихо!

Валентинов опять лгал, объявив фразу Игоря Саввовича о генах только забавной и лихой, то есть придуривался, как семиклассник, если его спрашивают, носит ли он в карманах порох. Игорь Саввович на несколько секунд закрыл глаза и опустил голову: точно так делала его мать Елена Платоновна. «И все началось с пустяка, – подумал он. – Два слова и – взрыв!»

Второй решающий день

По Енисею уже плыли редкие льдины, похожие на осколки громадной зеленой бутылки, на сизых от утренних заморозков ветвях набухали черемуховые почки, похолодало, как всегда бывает во время ледохода, но солнце горело с утра до вечера, хотя по ночам шел дождь. На улицах Черногорска земляные первозданные запахи проникали сквозь асфальт, сам асфальт, потеплев, струил марево; троллейбусы смачно и радостно, как мальчишки после дождя, купали в лужах дочерна вымытые шины. Таксисты, совсем обнаглев от весенней бесшабашной и радостной сутолоки, сажали в машины по шесть пассажиров с вещами и чадами, а автоинспектора только осуждающе покачивали головами. За неоколько теплых дней город сделался таким многолюдным, точно в него эвакуировали жителей другого города, где весна опаздывала. А к полудню Черногорск наполнялся таким количеством необыкновенно красивых девушек и женщин, что казалось: проходит всемирный конкурс на звание мисс Земной Шар. Между тем произошло обычное – женщины и девушки сняли зимние одежды. Вчера они были закованы в броню зимних и демисезонных пальто, шалей и меховых шапок, русских и нерусских сапог, а сегодня бог знает что творилось! Мужчины прибавляли шагу, мужчины спешили спрятаться в норы… Справа идет, покачиваясь, мини-юбка устрашающей короткости, навстречу движется декольте, слева звонко постукивает каблучками девушка балетной выпечки. Бедра и груди, ноги и тонкие талии, колени, тонкие лодыжки – пощадите, весенние теплые дни!

Пьяный от весны, очумевший от высокого солнца, тепла, шума, многоцветья, женщин и голубых луж, шел по городу дипломник Лесотехнического института Игорь Гольцов. Ровно три дня оставалось до той минуты, когда он должен войти в большой светлый и строгий кабинет директора института, замереть в нескольких шагах от стола, застланного красной скатертью с длинными кистями, с подснежниками в низких вазочках, стоящих перед каждым из десяти человек. Комиссия по распределению!

«Они у меня попляшут! – думал Игорь Саввович и на ходу сладостно потирал руку об руку. – Они будут наконец со мной считаться! Я им не мальчишка! Я им не робот на трех электронных лампах. Мое решение непоколебимо!»

Целый год, сразу после того, как начался последний выпускной курс в Лесотехническом институте, родители Игоря, мать, Елена Платоновна, и отец, Савва Игоревич, – могущественные люди в городе, – осторожно, умно и ловко налаживали контакты с такими же могущественными людьми из Лесотехнического, с которыми были знакомы давно, но не так коротко, как хотелось бы перед выпуском сына из института. Начали они с того, что «позволили» уже осенью поступить на первый курс медицинского института дочери ректора Лесотехнического, потом Савва Игоревич, якобы не доверяя ни одному из профессоров-хирургов, сам прооперировал мать проректора Лесотехнического. Когда до выпуска оставался один семестр, мама плюс папа особенно ретиво били землю копытами. В праздники и будни в большой гостиной Гольцовых появлялись бородатые, как геологи, «лесовики», пили, ели, слушали уникальные магнитофонные записи, разглагольствовали о могучих перспективах лесной науки в самой крупной державе мира. Играли по крупной в преферанс с отцом, наезжали на дачу с лыжами и водкой во фляжках. Веселая была зима, надо признаться!

Все это делалось для того, чтобы младший Гольцов – надежда, опора и любовь – сразу стал своим человеком на кафедре высшей математики, зачисление куда аспирантом – при его-то таланте и успехах – было делом предрешенным, все это – чтобы освободить младшего Гольцова от лесозаготовок, всех этих бензопил, тракторов, крохотных поселков, комаров и самих лесозаготовителей. Вспоминались сорокаградусные морозы, нескончаемые болота, в которых тонули даже трактора, разливы крупных рек и их притоков, проглатывающих временные поселки, лесные клещи, заражающие смертельным энцефалитом, и тому подобное.

Раздавливая туфлями голубые лужицы, Игорь почти сладострастно представлял, как заставит онеметь неожиданным заявлением комиссию по распределению, как вернется домой, окрыленный свободой и независимостью. Предвкушая возможность вскоре жить так, как хочется, взволнованный необычно щедрой весной, Игорь сейчас совсем не походил на дипломированного инженера, человека двадцати трех лет от роду, – сквозь весеннюю тугую толпу пробирался ошалевший от всего на свете бездумно ликующий мальчишка.

Игорь шел в городской парк, где на знакомой скамейке его ждала мать, Елена Платоновна, которая давно, лет десять назад, избрала эту скамейку для самых серьезных – определяющих, говорила она, – разговоров с сыном. А Игорь никогда не задумывался, почему именно в городском парке и только на недалекой от оркестра скамейке… Через несколько месяцев Игорь Саввович узнает, что Черногорский городской парк ничем не отличается от Ромского парка, что в том и другом одинокие скамейки стоят позади оркестра и так похожи, что их невозможно отличить друг от друга; кажется, в тридцатые годы близнецов отливали из чугуна, добавляли немножко деревянных реек и тысячами устанавливали в городских парках.

А сейчас, когда ранняя весна в одночасье взломала лед Енисея и с торжественностью колокольного звона над городом поднялось теплое солнце, Игорь упрямо пробивался к городскому парку.

Мать сидела на скамейке, прямая и светлая.

– Добрый день, мама! Ух, погодка!

Никто, в сущности, так и не смог объяснить, чем привораживала и поражала Елена Платоновна, и все таки там, где она появлялась, хмурые лица прояснялись, злые добрели, взволнованные успокаивались, хотя Елена Платоновна, видит бог, ничего не делала, чтобы казаться обаятельной – не улыбалась специальной улыбкой, не проявляла бурного сочувствия, не говорила приятное, а, наоборот, говорила мало, самое необходимое. Мать только появлялась, сидела, молчала – этого было достаточно, чтобы она становилась центром всеобщего внимания.

– Садись, Игорь! – сказала мать. – Промочил ноги?

– Промочил.

– Не беда! – Мать удовлетворенно улыбнулась. – Я тебя разучила болеть из-за мокрых носков…

Казалось бы, что необычное место, специально назначенное для важного разговора, непривычная для города тишина хоть чуточку изменят мать: Елена Платоновна станет, например, торжественной или, наоборот, напряженной от горечи предстоящих тяжелых слов, так как скамейка никогда не предназначалась для легкого душевного разговора. Дудочки! Мать была обычной до будничности и, как бы подчеркивая это, заговорила о такой прозе, как промокшие ноги. Было понятно, что речь пойдет о вещах серьезных и трудных, так как степень будничности матери была обратно пропорциональна трудности дела. Игорь перестал улыбаться и украдкой вздохнул.

– Разговор важный, Игорь! – сказала мать. – Я надеялась, что мне никогда больше – после твоего отказа стать врачом – не придется сидеть на этой скамейке, но – увы! – жизнь располагает… Сядь, пожалуйста, прямо и будь серьезен…

Остро, до тошноты, пахло оттаивающими тополями, вороньи крики перемешивались причудливо с далеким, приглушенным гулом города, деревья с голыми ветвями казались придуманными.

– Ты едешь в Ромскую область? – спросила мать. – Вернее, ты собираешься ехать в Ромскую область по распределению? Это твердое решение?

От неожиданности у Игоря отвисла челюсть. Растерянно оглянувшись, он детским голосом сказал:

– А тебе кто это сказал? Только один человек знает о моем решении.

– Этот человек – Олег Прончатов, но ты не подумай, что он разгласил тайну… Эх, сын, сын! Ты еще долго не научишься скрывать мысли…

Мать раскрыла сумочку, достала пудру, губную помаду, осторожно прикоснулась пуховкой к щекам. Игорь смотрел поверх голых тополей, обнаружив, что на безупречно голубом небе висит одно-разъединственное облако, до такой степени прозрачное, что казалось голубее самого неба, и это было такое облако – фотографы знают, – которое делало солнечный свет еще ярче.

– Игорь, я хочу, чтобы ты не просился в Ромскую область, – негромко сказала мать. – Поезжай хоть на край земли, но только не в Ромскую область! Я пошла тебе навстречу, когда ты совершил чудовищную глупость, отказавшись стать ученым-медиком, теперь прошу тебя поступить по-моему.

Игорь молчал, ничего не понимая. Мать родилась в Ромске, из Ромска ушла в армию, гордилась, что кончила именно Ромский медицинский институт, но вот просила сына ехать хоть к черту на кулички, но только не в Ромск. Говоря об этом, Елена Платоновна старалась не смотреть на Игоря, тогда как он не спускал глаз с матери. Печальные мысли приходили в голову, такие мысли, которым, вероятно, не должно быть места в отношениях матери и сына. Игорь подумал: «А что я знаю о своей родной матери?» Елена Платоновна родила его на двадцать пятом году жизни, лет шесть детства Игорь помнил смутно. Как же прожила мать тридцать с лишним лет? Кого любила, с кем дружила, в каких домах была прописана? В каком же одиночестве существует человек, если даже мать – загадка для сына.

– Мама, я должен знать, почему не могу ехать в Ромск? – мягко спросил Игорь. – Там Олег Прончатов, мне бы очень хотелось стать его учеником. Пойми: только прончатовская школа сделает меня настоящим оплавщиком. Отказ от Ромска может испортить мне жизнь. Прошу тебя, мама, объяснить, почему ты против Ромской области.

Теперь будничная обычность матери, ровное спокойствие, закрытые глаза, склоненная голова – все выдавало волнение. Елена Платоновна было опять потянулась за сумочкой с помадой и пудрой, но рука только легла на сумочку, длиннопалая, приметно вздрагивающая.

– Мама, ты должна сказать, почему на Ромск наложено табу!

– Хорошо, Игорь! – тускло проговорила мать и открыла глаза. – Ты родился в Ромске. На Красноармейской улице, почему-то в железнодорожной больнице. Рано утром, в пятом часу.

Мать замолчала, а Игорь – он еще ничего не понимал и не почувствовал дурное – глядел на нее с весенней улыбкой.

– А мой паспорт? – спросил Игорь. – По нему я родился в Черногорске…

Мать опять сидела с закрытыми глазами.

– Это подтасовка… Игорь… Боже, дай мне секунду помолчать…

Вороны осатанели. Дрались за блестящий осколок стекла, таранили в воздухе друг друга, клевались, вопили победно или обиженно и были такие грязные, точно минуту назад повылезали из печных труб.

– Савва Игоревич Гольцов не твой отец! – открыв глаза, сказала Елена Платоновна. – Он усыновил тебя, и все документы оформлены при усыновлении… Твой отец Сергей Сергеевич Валентинов. – Мать побледнела. – Написанный им учебник я вчера видела на твоем письменном столе…

Игорь перестал дышать. Валентинов! Сплавщик-теоретик, сплавщик-практик, имя которого весь Лесотехнический институт произносил гимново, а теперешний директор Тагарской сплавной конторы Олег Олегович Прончатов останавливал самую горячую дискуссию словами: «А вот Валентинов считает, что в данном случае продольными лежнями пользоваться нельзя!» Валентинов, сам Валентинов! Существовал метод сплотки леса «по-валентиновски», сплав лиственницы и березы методом Валентинова, всего пять-семь лет назад заводского изготовления техника вытеснила «лебедки Валентинова», И этот человек – настоящий отец Игоря Гольцова! Хотелось ущипнуть себя, чтобы оборвался дурацкий сон с воронами и одинокой скамейкой, высоким солнцем и бледной от страшного напряжения матерью. По-дурацки хихикнув и раздирая рот в улыбке до ушей, Игорь сказал:

– Ну, ты и даешь, мамец! И это все для того, чтобы я остался в аспирантуре?

Мать прежним голосом сказала:

– Твой отец – главный инженер Ромсксплава Валентинов! Я была уверена, что до своей смерти сохраню тайну, но…

Значит, все это реальность – придуманные деревья, вороны, кирпичного цвета туфли на ногах матери? У Игоря кружилась голова, горло стискивала болезненная спазма и кровь прилила к щекам.

– Мой отец – твой муж! – вдруг тонко и жалобно вскричал он. – Зачем ты мне рассказываешь про какого-то Валентинова, если мой отец – твой муж!

Он замолчал, он прикусил язык в страхе и растерянности, увидев слезы на глазах матери. Этого не бывало, этого не могло быть! Сколько Игорь помнил себя, он не видел мать не только плачущей, но даже растерянной или побежденной.

– Спасибо, Игорь! – сказала мать, без утайки вытирая слезы. – Ты хороший человек! Если бы я была другой, расцеловала бы тебя.

Елена Платоновна медленно поднялась, тщательно стряхнула хвоинки со светлого плаща, неторопливо огляделась. Она должна была уйти и уйти как можно скорее, чтобы оставить сына наедине с самим собой. Неярко улыбнувшись, Елена Платоновна деловито сказала:

– Последнее… Если ты не откажешься от Ромска и встретишься с Валентиновым, решай сам – сказать Валентинову правду или ничего не говорить. Выбор по праву за тобой, Игорь! – Она смотрела на голубое облако. – Твой настоящий отец – один из самых честных, умных и порядочных людей, с которыми меня сталкивала жизнь. И если ты его полюбишь, Савва к тебе не переменится. Он любит тебя. А я… Ты знаешь, что я люблю только одного человека на земле – своего нелепого и непокорного сына! Посиди один, подумай, не торопись… До вечера, Игорь!

Через три дня, во вторник, выпускник Лесотехнического института, молодой специалист Игорь Гольцов, раздумывая об этой смешной, смешной жизни, непереносимо роскошный вошел в торжественную комнату, где распределяли выпускников. За красной скатертью с красными кистями сидели все члены комиссии, сидел и председатель – роскошнобородый профессор-таксолог Лепешев Викентий Гурьевич, он же директор института.

– Игорь Саввович Гольцов? Проходите, садитесь.

Игорь послушно прошел, сел, чинно положив руки на колени.

– Наша надежда! – поглаживая бороду и радостно глядя на Гольцова, пророкотал Лепешев. – Товарищи члены комиссии, все ли познакомились с просьбой кафедры математики рассмотреть вопрос о зачислении в аспирантуру выпускника Гольцова?

Члены комиссии одобрительно закивали.

Слева от председательствующего сидел доцент Гулямов, хороший преферансист, любитель песен Владимира Высоцкого, потом доцент Правдухин, рядом пигалица в очках, математичка Лана Владимировна Улькова (специально для нее в доме Гольцовых покупался особый вермут), рядом…

– Нет ли возражений против зачисления в аспирантуру выпускника Гольцова? – форся демократичностью, строго спросил председательствующий. – Прошу высказываться.

– Есть! – поднимаясь, весело сказал Игорь и сам себе понравился: искренностью, правдивостью, головокружительной свободой.

– Члены уважаемой комиссии по распределению, – продолжал Игорь, – прошу послать меня в распоряжение треста Ромсксплав…

Главный инженер Валентинов теперь был подчеркнуто официален и строг, и, наверное, это было самое легкое и правильное после той лжи, которая измотала самого Валентинова и опустошила Игоря Саввовича. Оба молчали, и в тишине качающийся маятник высоких напольных часов, казалось, стрелял медными пулями.

– Я не успел вам сообщить самое важное известие, – говорил Валентинов. – Прилетевший со мной старшина катера был немедленно отправлен к следователю. Туда же через полчаса были вызваны другие свидетели вашей невиновности…

Главный инженер многозначительно помолчал.

– Простите, Игорь Саввович, но на правах старшего по службе я позвонил следователю сразу после ухода последнего свидетеля… Версия о вашей виновности в драке абсолютно исключена. Торжествуйте, Игорь Саввович!

«Валентинов – это Валентинов и пишется Валентинов», – улыбнулся про себя Игорь Саввович.

– Спасибо, Сергей Сергеевич! – поблагодарил он. – Вы много сделали для меня, но время… Ого-го, какое позднее!

Он сделал такое движение, словно хотел подняться, укоризненно качал головой, глядя на часы, показывающие половину двенадцатого, но одновременно с этим как бы мельком спросил:

– А в котором часу вы прилетели, Сергей Сергеевич?

– Можете себе представить, что около пяти часов! – воскликнул Валентинов. – Я уже было отчаялся, но внезапно подвернулся транзитный рейс, и меня любезно подсадили в переполненную машину… В половине шестого я был в тресте…

– И звонили мне домой?

– Естественно!

По расчетам Игоря Саввовича, Светлана встретила Елену Платоновну около четырех, привезла домой, а сама умчалась на очередную консультацию, что значило: на звонки Валентинова отвечала мать. Простодушный и честный главный инженер только теперь заподозрил расставленную Игорем Саввовичем ловушку и с такой внимательностью разглядывал потолок, словно решал – обвалится он сию же минуту или повременит до завтра.

Игорь Саввович поднялся.

– Разрешите откланяться, время позднее.

Двери кабинета распахнулись, скрипнули колесики передвижного столика, и прощальную тишину нарушил молодой голос Надежды Георгиевны:

– А вот и кофе! Только такой сумасшедший человек, как мой сын, пьет кофе в полночь. Ей-богу, Игорь Саввович, вы поддерживаете дурное знакомство…

Мать главного инженера на этот раз, изменив традиции, сама разложила передвижной столик и, наверное, поэтому была особенно весела и по-молодому подвижна. На Надежде Георгиевне было яркое незнакомое ситцевое платье, яркий передник, на ногах – туфли с белой опушкой и загнутыми носками, что было смешно при ее царственной походке. Хотелось любоваться выражением ее подвижного лица: оживленное, ироничное, такое доброе, какие бывают лица только у мудрых стариков, понявших, что жизнь действительно суета сует, а им выпало счастье вытянуть главный приз из проигрышной лотереи – здоровье до старости.

– Игорь Саввович, вам я положила три ложки сахару! – строго заявила родная бабушка и усмехнулась. – Не перепутала, сударь мой?

Игорь Саввович закрыл на несколько секунд глаза и опустил голову, точно так, как делала его мать, когда волновалась. Черт возьми, куда смотрел Игорь Саввович Гольцов, если при каждой встрече с Надеждой Георгиевной чувствовал непонятное смятение и тревогу? Каким слепым человеком надо быть, чтобы проходить мимо очевидного, такого очевидного, что даже Светлана это заметила. Игорь Саввович Гольцов, тридцатилетний мужчина приметной наружности, фотографически походил на свою бабушку по отцовской линии Надежду Георгиевну Батенькову в девичестве.

– А чего это вы, сударь мой, остолбенели? – удивилась Надежда Георгиевна и поджала губы. – На мне ничего не написано, во-первых, а во-вторых, ваш кофе на ковер льется…

Мать главного инженера хохотала, откидываясь назад, и поэтому тоже проливала кофе из чашки, предназначенной сыну, а Игорь Саввович, взволнованный, неверующе смотрел на портрет декабриста Валентинова, освещенного специальной лампочкой. В лосинах, в перевязи со шпагой, с бакенбардами, задрав подбородок, стоял Игорь Саввович Гольцов, одетый для роли героя пьесы начала девятнадцатого века.

– Ох, как вы насмешили меня, Игорь Саввович! – продолжала хохотать по-валентиновски бабушка. – Ох, как насмешили!

Звучно пробили музыкальные часы красного дерева, которым полагалось по старости хрипеть, скрежетать и запинаться.

– Пейте кофе, Игорь Саввович, остынет…

Декабрист Валентинов обвинялся в убийстве капитана гренадеров, но судьи убийства не доказали, так как гренадер шел за почестями с жандармами в одной шеренге, и поэтому в него стреляли несколько декабристов. Две пули нашли в капитане – пистолетную Валентинова и чью-то ружейную. Вечная ссылка…

Спустившись с Воскресенской горы, Игорь Саввович немедленно отправил в гараж машину Валентинова и немного постоял на месте… Помигивали по-сибирски низкие звезды, изогнутый месяц висел декоративно, точно приклепанный к небосводу, тополя казались алюминиевыми, политый недавно асфальт – обмасленным. Игорь Саввович стоял на ветродуе, стоял для того, чтобы выветрился из одежды запах ванилина, которым всегда пахнул дом Валентинова: здесь любили ванильные торты.

Запах ванили кружил и покачивал, запах ванили, оказывается, был связан не только с домом Валентинова, не только с бабушкой, а и… Горела большая и толстая свеча, именно свеча, деревянный потолок подпирали толстые деревянные балки и опоры, с толстой двери свисала толстая короткая цепь, толстые окна выходили на черные толстые деревья, хотя окон фактически в помещении не было; толстая цепь на дверях маятником заколебалась, стукнула, но не зазвенела, двери – фактически их не было – открылись, кто-то толстый вошел и распространил повсюду толстый запах ванилина, а потом, словно белье на веревку, развешал толстые слова: «Кто здесь любит ванильный торт?» Слова так и остались висеть, непонятные, и было ясно, что в несуществующие двери никто толстый из толстого извне не входил, но комната делалась все больше и больше – толстела с пугающей быстротой… Где это происходило? Что происходило?

Игорь Саввович быстро пошел по улице, пустынной и блестящей из-за политого асфальта. Он шел все быстрее и быстрее, пока не поймал себя на том, что торопиться его заставляет трусость, желание как можно скорее услышать материнский облегчающий голос, увидеть ее глаза, обещающие спасти от всех бед. С другой стороны, Игорь Саввович – психопат этакий – не хотел, чтобы мать почувствовала запах ванилина, может быть, еще более опасный для нее, чем для сына. И он нарочно замедлял шаги, и подставлялся ветру, и старался вспомнить, есть ли в прихожей на полочке одеколон или духи.

От матери пахло ванной. Елена Платоновна была той редкой женщиной, кто не пал жертвой модных нейлоновых халатов, вредных для здоровья, и по-прежнему носила кустарные халаты из двойного ситца, простеганные, однотонные. Сейчас, положив ногу на ногу, в зеленом халате, мать сидела за журнальным столиком и курила последнюю за день – пятую – сигарету «Ява». Распущенные влажные волосы были так длинны, что опускались ниже сиденья кресла, голову Елена Платоновна круто повернула влево, так как внимательно наблюдала за сыном, который – это можно было понять по опущенным уголкам губ матери – вел себя странно. Едва войдя в гостиную, пробормотав «добрый вечер», он осматривался так, словно впервые увидел собственную квартиру.

– Ладушки! – прошептал Игорь Саввович. Казалось, он действительно немножко тронулся умом или стал видеть мир по-иному после того, как убедился в своей похожести на бабушку и легендарного декабриста. Правда, в первом случае Игорь Саввович обнаружил сходство знакомого, а вот теперь занимался вещами незнакомыми. Он игриво думал, озирая комнату: «Помогите, люди добрые, узнать, когда вселился в гостиную великолепный торшер с тремя рожками – красным, зеленым и желтым. Когда, задевая за все углы и не входя в лестничные марши, въехал на поселение длинный и высокий шкаф, теперь именуемый стенкой? Когда расстелился по полу толстый нейлоновый ковер, когда в торопежке прискакали четырехногие глубокие кресла? Ни одну из этих вещей Игорь Саввович не покупал, не выбирал, не оценивал, не знал, сколько стоят, а главное – не помнит, когда они возникли в гостиной. В последний вторник? Три года назад? Стоят здесь вечно? Но ведь еще вчера или пять минут назад Игорь Саввович не мог бы перечислить и вспомнить мебель из собственной гостиной.

– Что случилось? – протяжно спросила мать. – Что произошло, чтобы так полно отключаться и нервничать? Ты невиновен. Тебя оклеветали. Ты не трус. Тебе предстоит трудный выбор, но кто на земле прожил без этого? Сядь, пожалуйста, Игорь.

Игорь Саввович усмехнулся тому, как Елена Платоновна словами «предстоит трудный выбор» мгновенно расставила людей, вещи и события по нужным и главным местам. Какой ум, чутье, прозорливость! Это вам не главный инженер Валентинов, не видящий и не понимающий ничего, кроме пьяной драки. Это Елена Платоновна Веселовская, поговорившая с неизвестным человеком и сразу назвавшая сыну имя первого секретаря обкома.

– Тебе не кажется, что в гостиной пахнет газом? – втягивая ноздрями воздух, озабоченно спросил Игорь Саввович. – Не забыла ли Светлана выключить горелку?

Нет, нет, это не мать сообщила Валентинову, что Игорь Саввович Гольцов – сын Валентинова!

Мать недовольно посмотрела на Игоря Саввовича.

– Сядь, пожалуйста, Игорь, и не ерничай! Скажи, пожалуйста, что еще нового ты узнал у Валентинова?

Игорь Саввович послушно сел на второе кресло возле журнального столика, подумал было устроиться по-валентиновски, но отчего-то раздумал и принялся втихомолку рассуждать о том, что мать – при ее-то выдержке и бдительности – тоже проговорилась. Она подняла телефонную трубку, они с Валентиновым по голосам сразу узнали друг друга и, конечно, долго говорили о сыне. Вот почему мать и спросила: «Что еще нового ты узнал у Валентинова?»

– Ну! – торопила мать. – Рассказывай, Игорь.

Он пригашенно улыбнулся.

– Мама, послушай меня, мама! – страдая за себя и за мать, сказал Игорь Саввович. – Неужели ты до сих пор не понимаешь, что со мной ничего не случилось? Произошло то, что должно было произойти – рано ли, поздно ли. Без разницы, как теперь говорят. Умоляю, не спрашивай меня больше, что со мной приключилось. Начну кусаться.

Однотонный зеленый халат на матери, подсвеченный разноцветным торшером, казался тоже многоцветным, а черные без единой сединки волосы виделись, напротив, седыми.

– Не терплю демагогии! – пожав плечами, сказала мать. – И не терплю вот эти стихи: «Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал…»

… Запах ванили кружил, пьянил и покачивал. Горела большая и толстая свеча, потолок подпирали толстые балки, толстая цепь на толстой двери, которой не существовало, покачивалась толстым маятником-цепью… Откуда Игорь Саввович мог помнить голос бабушки, произнесшей: «Кто любит ванильный торт?» Как мог он слышать бабушку, если мать семь лет назад сказала «Отец тебя ни разу в жизни не видел!»?

– И все-таки кое-что случилось, мама! – важно заявил Игорь Саввович. – Если о происходящем со мной написать роман, его можно назвать красиво: «Гараж для Игоря Гольцова» – по аналогии с «Ловушкой для Золушки», «Колыбелью для кошки» и так далее и тому подобное.

Мать держалась с пугающей невозмутимостью и простотой, что само по себе было прекрасно, если бы Елена Платоновна не обладала редким даром из самой невероятной сложности делать вопиюще простые «да» или «нет», «можно» и «нельзя», «будем» и «не будем». Человеку естественно хотелось освободиться от сложности, часто думал Игорь Саввович, чтобы понимать конечное, но не всегда, черт возьми, не всегда! «Да» и «нет» – это транзистор, это металл особого свойства пропускать поток электронов в одну сторону или не пропускать. «Да» и «нет» – это, кажется, функция одной-единственной клетки мозга, частички, милли-микронной частички, умеющей распознавать «да» и «нет».

– Может быть, ты знаешь, в чем я виновата? – обычным тоном спросила мать. – Если в произошло неизбежное зло, то надо винить меня. В чем?

Она словно нарочно говорила это, чтобы Игорь Саввович еще раз убедился, как он прав, боясь стремления матери любую сложность доводить до абсурдной элементарности.

– Ты меня, как всегда, приперла к стенке, мама! – сказал Игорь Саввович. – А что, если вина – это несчастье? И как быть со мной, если я только сегодня, два часа назад, подумал, что совсем не знаю тебя, родную мать?

Игорь Саввович печально опустил голову. Он подумал о том, что плохо знает мать из-за преданной и слепой любви к ней и даже теперь, тридцатилетним, любит ее по-мальчишески, веря в непогрешимость и всемогущество. Мама, мамочка – на этом начинается и кончается горе и радость. Всю жизнь, оставаясь внешне сдержанной и даже на вид холодной, мать служила Игорю преданно, до полной самоотдачи, она, наверное, в служение сыну вкладывала больше, чем во все остальное: работу, любовь к мужу, женскую тягу к красивой одежде.

– Если я виновата, – сказала мать, – если я виновата, то имею право знать вину. Хотя бы потому, что иногда ее можно искупить.

Не более часа назад Сергей Сергеевич Валентинов, родной отец, сильный, умный, смелый человек, пряча глаза и желая провалиться сквозь землю от стыда, врал Игорю Саввовичу так неловко и неумело, как делает первые шаги ребенок. Сейчас перед Игорем Саввовичем сидела женщина, еще молодая и красивая, его родная мать, и вся была такой естественной и правдивой, что думалось об относительности правды и неправды. Мать, несомненно, считала себя правой во всех поступках, совершенных во имя блага сына, а Игорь Саввович со своей колокольни лишь трусливо и на мгновение допускал мысль о том, что правда матери – ложь, и такая ложь, что превратила его в верблюда с непосильной ношей на спине

Это было страшно еще и потому, что за всю жизнь с матерью Игорь Саввович никогда не слышал от нее неправды, а Елена Платоновна требовала от сына, как только он научился говорить и понимать, – быть во всем правдивым. В улаженном, интеллигентном, спокойном доме Гольцовых ложь считалась самым тяжким преступлением. Разбить драгоценную хрустальную вазу, застрелить из рогатки любимую кошку соседки, варварски разбить ненавистное пианино – все это казалось мелочью, чепухой, когда выяснялось, что Игорь солгал. На три-четыре дня объявлялся траур, мать и отец постоянно ходили из комнаты в комнату, за обедом грустно смотрели в тарелки, казались похудевшими, бледными, и все это потому, что Игорь на вопрос: «Где ты был?» ответил: «В кино!», а случайно узналось, что шлялся с приятелями по набережной. Игоря убедили словами и фактами, самой жизнью, что ложь – это трусость, то есть самое страшное из всех человеческих пороков, и мать поэтому никогда не произносила слово «ложь», а изрекала леденяще: «Мой сын – трус!»

– Мама, как ты думаешь, мог Валентинов узнать, что я его сын? – спросил Игорь Саввович. – Мне сегодня отчего-то показалось, что он… По крайней мере догадывается.

Елена Платоновна молча покачала головой.

– Этого не может быть! – спокойно и уверенно ответила она. – Валентинов таков, что давно бы выдал себя. При его эмоциональности трудно хранить тайны А ведь прошло более пяти лет, как ты живешь с ним рядом в мире и дружбе, что мне нравится!

Мать вдруг закрыла глаза и опустила голову.

– Я рада, Игорь, что ты немножко влюблен в Сергея Сергеевича, – продолжала она. – Но еще приятнее, что Валентинов по достоинству оценил твои способности.

Куда исчезла Светлана? Закинув руки за голову, лежа на кровати, неподвижно смотрит в потолок спальни, расцвеченной неоновым отблеском вывески «Химчистка», терпеливо и робко ждет прихода мужа. Проклятая неоновая «Химчистка» вызывает такое чувство, с каким, наверное, английские рабочие в начале прошлого века крушили ткацкие станки, считая их началом всех бед пролетариата. Игорь Саввович тысячу раз сладострастно представлял, как было бы прекрасно длинной очередью из автомата прострочить неоновые трубки – до единой, до последней.

– Пойду все-таки дрыхнуть! – ухарски произнес Игорь Саввович. – Я, оказывается, здорово устал, хотя, как говорит Валентинов, при-ват-но выспался на лесной лужайке… – Он ждуще улыбнулся. – Мамуль, а ты понимаешь, чем эта завирушка может зы-кын-чить-ся? Это – раз! А во-вторых, понимает ли масштаб катастрофы Светлана?

Отец, то бишь отчим Савва, был глубоко прав, когда ничего не делал, не посоветовавшись с матерью, не зря отдал в ее умные и сильные руки дом и власть над будущим семьи. И вот сейчас, во втором часу ночи, не пробыв в Ромске и половины суток, мать не только поняла крупность беды, но и – в этом Игорь Саввович был уверен – пошла дальше: думала о том, что делать после того, как катастрофа станет прошлым.

– Я боюсь, что Светлана не понимает опасности, – сказала мать. – Ей кажется, что произошел досадный казус, не больше… Поэтому она так беззащитно растерянна.

– Светлана – хороший человек, – задумчиво сказал Игорь Саввович. – И так доверчива, что ее можно запутать в любой истории.

Последние слова Игорь Саввович произнес таким тоном, словно признавался, что его тоже «запутали» и он знает о том, что скоро придется, как в сказке, раздавать «меньшему ложку, старшему поварешку».

– Утро вечера мудренее, – с прощальной улыбкой сказала мать – Ты не забыл, что я тебя редко хвалю, Игорь? Маленьким ты обижался, требовал: «Скажи, что яхороший!» Теперь это смешно, правда?.. Мне нравится, как ты сейчас себя ведешь. Ты настоящий мужчина, Игорь!

– Спокойной ночи, мама!

– Спокойной ночи, сын!