Игра

Глава 1

Номер один сидел в высоком полосатом кресле и лениво выпускал колечки дыма. Сигара уже практически истлела, осталось лишь пара дюймов, большой и указательный пальцы жгло при каждой затяжке, а дым стал горьким и очень горячим. Именно эта часть сигары доставляла максимум удовольствия номеру один. Иногда, он даже откладывал этот момент, оставлял недокуренную сигару, дожидался, когда она потухнет и прятал в бумажный почтовый конверт, чтобы на следующий день вновь ее раскурить. Когда-то друзья-студенты, вернее однокурсники, потому что друзей у него, разумеется, никогда не было, поддразнивали его. Предлагали дать сотню другую фунтов на сигары, раз уж номеру один не хватает, и он вынужден докуривать вчерашние. Но это в прошлом. Сейчас на земле, вероятно, уже не осталось людей, кто мог бы себе позволить подтрунить над ним. Никого, за исключением номера два.

Номер два сидел в таком же глубоком кресле с высокими подлокотниками, обтянутом итальянским жаккардом. Номер два не курил, но ему нравился запах кубинского табака, и он позволял товарищу курить в своем присутствии. Пожалуй, на земле не было второго человека, кто осмелился бы закурить в присутствии номера два.

– А теперь, достопочтимые сэры, перед вами выступит победительница международного конкурса скрипачей имени Йозефа Иохима. – Объявил седой, вытянутый старик чуть надтреснутым голосом с четко слышимой альвеолярной трелью.

– Я все время забываю у тебя спросить, – номер один сделал затяжку, взглянул на остаток сигары и, помедлив долю секунды, все же бросил ее в пепельницу, – семья твоего дворецкого служит в вашем лондонском доме уже шестое поколение. Так откуда у него шотландский акцент?

– Это традиция, – номер два сделал глоток виски и чуть скосил глаза на дымящийся столбик в пепельнице, – если он перестанет говорить с шотландским «ар», он нарушит традицию. Ты ведь тоже никогда не тушишь свои сигары? – полуутвердительно, полувопросительно произнес он.

– Положим, сигары я не тушу исключительно из практических соображений, если я ее раздавлю, она же чадить станет, а так она еще минуту поборется, потлеет, а потом, пепел уголек окончательно закроет от кислорода, и она потухнет. Это ведь даже интересно, вот смотришь на дымок и думаешь, может он последний, а через секунду нет, чуть сквозняк и вот уголек, в тщетной надежде, вновь разгорелся.

На взгляд номера два, номер один всегда был излишне философичен. Но его рассуждения никогда не переходили грань демагогии, оставаясь лаконичными как японский танку, в них часто было не два и даже не три дна, их можно было очищать слой за слоем, как лук или пучок салата.

Тем временем, на сцену вышла молодая женщина, не красавица, но милая, приподняла скрипку и замерла, ожидая сигнала от двоих слушателей, не осмеливаясь начать без приглашения и тем прервать беседу.

– Может, попросим леди сыграть концерт голой? – Номер два лениво окинул взглядом исполнительницу, задержавшись на глубоком декольте и стройных ножках.

– В русском языке есть более литературные слова, «обнаженная», или «нагая». Слово «голая» плохо ложится к нашей гостье.

Номер один говорил на английском. Его «posh English» выдавал в нем жителя Кенсингтона, Мерилебона или Белгравии. Номер два использовал русский. Но по его акценту сразу становилось понятно, что язык Пушкина для него не родной.

– У вас, у русских, даже для «голая» есть синонимы? Зачем вам столько слов?

– Есть прагматичные нации, вот как вы, англосаксы. Вы живете в рамках «права». Вам нужно четко иметь определение каждого предмета, характеристики, инструкции применения с прописанными запретами. Иначе вы друг друга засудите и напрочь перессоритесь. А есть мы, русские. Нами душа, сердце, эмоции правят. Мы живем в рамках «понятий». Мы на каждое слово столько его оттенков подберем, и не интонацией, как китайцы, а настоящих слов, со своими корнями, суффиксами и приставками. Потому что мы не прагматичная, мы чувственная нация. А еще, у нас никогда не было настоящей свободы слова. Русский человек говорит одно, а думает на самом деле другое. Слова у нас мало что значат, русского человека по поступкам судить нужно. Потому то у нас так много слов, чтобы иметь возможность смыслом играть.

– Ты словами о чувственности маскируешь ваше пренебрежение законами. Я же помню, ты еще студентом, никогда на светофоре не стоял, старался поскорее улицу перебежать. Это все твои чувства. А, там, где закон, там чувств быть не должно.

Номер два еще раз окинул оценивающим взглядом молодую исполнительницу, по-прежнему стоявшую на сцене в ожидании сигнала начать игру. Столкнувшись с ней взглядами, он подождал пару мгновений, которые потребовались музыканту на то, чтобы опустить взгляд. Разочарованно усмехнувшись, номер два потянулся к столику и взял тарелочку с пирожным. Бисквит из канадской муки тончайшего помола, взбитые сливки запредельной жирности из Австрии, много голубики из Архангельской области и земляники из Луисбурга. Сплошное удовольствие и вред для тела. Личный врач, диетолог и фитнес тренер номера два должны были бы встать в очередь, кому первому, очень вежливо, указать боссу на недопустимость совмещения алкоголя и тортов. Но, во-первых, они не знали об этой встрече, а во-вторых, даже знай они о сегодняшнем меню номера два, они вряд ли бы рискнули сделать ему даже намек на замечание. Ведь и докторов, и диетологов, и тем более, фитнес тренеров в Лондоне очень много, а номер два – один.

Они встречались не часто. Раз-два в год. И всякий раз «принимающая» сторона, тот, кто выбирал место встречи, организовывал какой-нибудь милый пустячок для развлечения. Все их встречи носили, как бы так сказать, аристократический, даже несколько чопорный характер. Эти два человека имели возможность попробовать в жизни любые, действительно любые развлечения. Их не ограничивали не только рамки бюджетов или законов, у них самих не было каких-либо внутренних запретов. Но их встречи всегда были наполнены исключительно высоким. Искусство, в любом его проявлении, от кулинарии до оперы, от стрит арта до классического балета, от скульптуры до показов будущих коллекций ведущих домов моды. Отличное образование и отсутствие необходимости заботы о чем бы то ни было мелком, бытовом, делает человека либо абсолютным ничтожеством, либо настоящим ценителем классического искусства. В случае с этой парой произошло именно второе.

Номер один предпочитал пространственное, или статическое искусство. Он обладал замечательной, возможно, богатейшей частной коллекцией картин, фотографий и скульптур. Как-то гости его подмосковной «дачи» пошутили, что фасад гостевого дома оформлял сам Бэнкси. Что ж, в каждой шутке… Помимо «застывших» видов искусств, номер один так же знал и любил пространственно-временные формы. Он был заядлым киноманом, знатоком театра и балета.

Сердце номера два принадлежало динамическому, или временному искусству. Он не представлял своей жизни без классической музыки, которая непрерывным фоном сопровождала его повсюду. Вот и сегодня номер два распорядился пригласить в свое лондонское поместье восходящую звезду, талантливую скрипачку.

Обоим было слегка за сорок, возраст все еще сильный, но уже мудрый. Номер один был крупным, под два метра и чуть за сотню килограмм, жесткие темно-русые, слегка вьющиеся волосы на пробор, большое, квадратное лицо, высокий лоб и выдающиеся вперед надбровные дуги, которые любой его взгляд делали строгим и оценивающим. Этого взгляда боялись. Под ним себя чувствовали неуверенно многие очень уверенные в себе люди. Портрет дополнял крупный нос и мясистые губы, обычно плотно сжатые и от этого имеющие бледный, розово-сине-белый цвет. Широкие кисти рук, длинные пальцы с квадратными ногтями. В студенчестве номер один иногда показывал фокус, поднимал с пола баскетбольный мяч тремя пальцами. Одет номер один был в темно-синий кашемировый пиджак, светло-голубую льняную рубашку с мягким воротничком и манжетами, черные шерстяные брюки и черные классические тупоносые ботинки оксфорды хоулкаты, сшитые из одного куска телячьей кожи. Из аксессуаров номер один имел лишь черный кожаный ремень и черные же часы «swatch», с корпусом из биопластика, который когда-то был семенами клещевины. Пластиковые часы и отсутствие крахмала на воротничках и манжетах рубашки номера один подчеркивали его дружеское расположение и неформальность встречи.

Номер два был таким же высоким, около 190 сантиметров. Но на этом их внешняя схожесть заканчивалась. Прямые, рыжеватые волосы с уже заметной сединой, зачесаны назад в стиле Хэмфри Богарта. Высокий лоб, овальное лицо. Тонкий, как будто нервный нос с чуть заметной горбинкой и острый подбородок, над которым неяркой линией выделяются тонкие, бледно-розовые губы. Изящные, несколько даже женственные ладони сейчас были сложены домиком, пальцы с миндалевидными ногтями перебегали волной, соприкасаясь подушечками и тут же отталкиваясь, словно обжегшись. Одет номер два был как всегда, в темный костюм из шерсти высокогорной ламы-викуньи. Белая, но как будто матовая, не белоснежная рубашка, темный полосатый галстук. На ногах тяжелые, из бычьей кожи, четвертные броги с орнаментом вокруг единственного шва. Ботинкам было уже за двадцать лет, но выглядели они ровно так же, как в тот день, когда покинули мастерскую Джозефа Чини на Руштон Роад в Десборо. Отец номера два однажды пошутил, что по хорошей обуви можно судить о том, что человек богат, а по старым дорогим ботинкам можно сказать, что человек богат уже давно. Из аксессуаров номер два, впрочем, как и всегда, имел лишь часы, стальной Петек Филипп, причем часы были на четверть века старше своего хозяина. Мизинец левой руки номера два украшал скромный перстень-печатка, изготовленный Королевским монетным двором в конце позапрошлого века.

Судя по биографиям российских бизнесменов и, особенно, политиков, Россия тридцать-сорок лет назад была страной третьего мира. Тотальная нищета, подорожник и чистотел – единственные лекарства, обмотанный тряпьем кран во дворе, замерзающий на пять месяцев в году, горячая еда – редчайший праздник, и то, лишь в гостях у богатых одноклассников-детей партийных руководителей, игрушки исключительно в витринах магазинов, на которые будущие олигархи и губернаторы смотрели снизу, из санок, когда родители везли их из очереди за сахаром в очередь за мылом. По официальной версии, в том числе опубликованной в «Википедии» и на сайте российского правительства, именно в таком детстве закалял характер один из будущих высших руководителей России, номер один. Он родился в ничем не примечательной семье в безвестном городишке одной из многих убогих российских областей. Напротив, о рождении номера два было упомянуто в старейшем английском периодическом издании «The London Gazette», а поздравления и пожелания здоровья матери и ребенку передавала сама королева.

– Да, там, где закон, там чувств быть не должно. – Повторил свои последние слова номер два.

По тому, как он это сказал, номер один понял, что товарищ находится в каком-то глубоком раздумье. Интонацией, которой были сказаны эти слова, номер два как бы подталкивал номера один на уточнение, на вопрос.

Номер один чуть взмахнул рукой в сторону музыканта, девушка, жадно ловившая любой знак от этой пары, тут же вскинула скрипку и сделала изящный, но резкий взмах смычком. Номер один внутренне сжался, ожидая пронзительной и совершенно неуместной, в данном случае, высокой первой ноты. Но умница музыкант отлично чувствовала атмосферу и из-под ее тонких рук разнеслась тихая, чуть грустная «Зима» Вивальди.

– Мы никогда не были друзьями, поэтому я заранее прошу тебя извинить за вопрос: ты в порядке, может я могу чем-то тебе помочь?

– Спасибо. Ты прав, мы не друзья, но мы и не враги, а это в нашей жизни уже большая удача. Я много думал о том, почему мы с тобой общаемся. В Тринити колледже это было как-то объяснимо. А вот после… – Номер два снова пригубил виски и задумчиво покрутил толстый хрустальный бокал, – а вот после колледжа… Знаешь, ты, пожалуй, единственный человек в мире, кому ничего не нужно от меня и от кого мне тоже ничего не нужно. Все окружающие меня люди либо ожидают от меня чего-то, что улучшит их жизнь, либо хотят испортить мою, чтобы получить какое-то мелочное моральное удовлетворение. А с тобой… И главное, я не соревнуюсь с тобою. Я ничего тебе не доказываю и от тебя ничего не ожидаю. Интересно, я могу получить информацию о любом человеке на земле, вплоть до мельчайших подробностей. А про тебя я даже не знаю, женат ли ты, есть ли у тебя дети. Мы как две параллельные прямые в евклидовой геометрии.

– В твоем примере мы бы сейчас не разговаривали. Скорее мы – как две параллельные в неевклидовом пространстве, может в системе Лобачевского. Наши параллельные прямые пересекаются раз в год. Но ты не ответил. Я вижу, что тебя что-то тревожит.

– Нет, меня давно ничего не тревожит. Вот это и есть моя проблема. У меня нет эмоций. Я живу той же жизнью, которой жили десяток поколений моих предков. И мой сын будет жить такой же жизнью. Да, его, возможно, будут возить не в автомобиле «Rolls-Royce», а в, не знаю, автолете «Tesla», и поместье у него будет не в Лестершире, а где-то на Луне. Но это будет та же жизнь и та же рутина. Семейный бизнес, уход в политику, пост министра, возможно пост премьера. Разница лишь в годах, плюс-минус. Если повезет, то в молодости у него случится один-два скандальчика с танцовщицами из Ковент-Гарден, но это и вся острота, на которую он может рассчитывать. Вот у меня и этого не случилось. – Номер два смолк и, посмотрев на остатки пирожного, из которых торчала серебряная трехзубчатая вилочка, все же протянул руку к бокалу с виски. – И будет мой сын, как и я, как и его предки, служить своей стране с прямой спиной и тусклыми глазами.

– Служить стране, не себе, стране – это не самый плохой выбор. Ты говорил про отличие нас, русских, от вас, европейцев. Так вот, соглашусь с тобой, и лишь добавлю, что вот это вот томление, страдание, тоже сильно нас разнит. История сделала виток. Русская душа, духовность, про которую так много говорил Толстой и Достоевский, она ушла, испарилась, выдохлась. Если раньше, в девятнадцатом веке, у нас этика была главнее эстетики, то теперь наоборот. Теперь за комфортную жизнь русский человек без раздумий старушку зарубит. Мы с вами за сотню лет орбитами поменялись, теперь у вас, у европейцев – нравственность и душа, а у нас – стяжательство и дикий капитализм. Теперь русскому, чтобы озвереть и мораль растерять – одного щелчка пальцев-обстоятельств хватит. У нас стране служить не принято, все больше о себе заботимся, и в этой заботе готовы всех локтями раздвинуть.

– Вот еще одно, то, чем вы русские отличаетесь. Вы всегда во всем себя, – номер два чуть помедлил, подбирая слово, он все еще говорил по-русски, – черным красите. Мне почему-то кажется, что остаться человеком может любой и в любых обстоятельствах.

Номер один поднял бокал коньяка, посмотрел через него на свет, покрутил и взмахнул в салюте.

– А вот давай, – пауза, голова чуть склонилась к левому плечу и глаз сощурился в тонкую полосочку, – давай мы поиграем, посмотрим, сможет ли человек человеком остаться?