Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки

Герберт Венер

Герберт Венер всегда оставался для меня человеком, полным неразрешимых противоречий. На протяжении того времени, что я занимался этой выдающейся фигурой немецкой послевоенной истории, становились яснее только контуры человека. Историческое исследование, конечно, еще воссоздаст более точный образ, чем распространенное ныне прямо-таки мифическое представление о “политическом монолите”, демократе и патриоте, на жизнь которого периодически посягала Штази. Его биография полна внезапных поворотов, темных пятен и ему одному известных тайн. От коммунистического функционера — к активному антикоммунисту — до явно помудревшего с возрастом человека, стремящегося к улучшению мира, и одинокого борца, имеющего конспиративные связи, в сущности всегда индивидуалиста, холерика, готового и себя, и других разрубить на куски — интересный жизненный путь нашего времени. Не зная об отношении Венера к ГДР и о его интенсивных тайных контактах с немецким социалистическим государством, едва ли можно теперь реконструировать некоторые пути в германской политике, скрытые завесой секретности.

Разумеется, подоплека известна не только мне. В сейфах Хонеккера и Мильке находились досье на Венера. В них содержались протоколы встреч этого политика с представителями ГДР, в особенности записи бесед, которые адвокат д-р Вольфганг Фогель вел с Венером на протяжении полутора десятилетий.

Как известно, дела из этих сейфов были в смутные дни “поворота” доставлены в Западную Германию. Почему они до сего дня не стали достоянием ни общественности, ни историков, занимающихся, судя по всему, изучением личности Венера, — на этот счет можно только строить предположения.

Протоколы контактов Венера были настолько засекречены, что каждое из сообщений Фогеля, редактировавшихся Мильке, копировалось только в трех экземплярах: один поступал Хонеккеру, два других — Мильке и мне. Эти документы были в моем распоряжении при работе над книгой. Исходя из нынешней ситуации, я не вижу необходимости замалчивать факты, знание которых может содействовать пониманию германо-германских отношений в минувшую эпоху.

Разрыв Герберта Венера с прошлым не был столь последовательным и окончательным, как это может показаться общественности. После исключения из КПГ в 1942 году он никогда полностью не порывал связи с бывшими товарищами. Когда я в 1951 году пришел в разведку, он уже установил контакт с ГДР. Этот контакт наладил Курт Фивег, который был тогда секретарем ЦК СЕПГ по сельскому хозяйству, но, кроме того, отвечал и за конспиративные контакты с Западом, используя для них Общегерманскую рабочую группу по сельскому и лесному хозяйству, которой он руководил. Фивег знал Венера по скандинавской эмиграции. По рекомендации нашего советника из СССР Грауэра и после консультации с Ульбрихтом моя служба в ноябре 1951 года установила контакт с Фивегом, и с тех пор мы контролировали его связи с Западом. В качестве связного действовал журналист Эрнст Ханш, позже неофициальный сотрудник Главного управления разведки и главный редактор восточноберлинской газеты “Бэ-Цэт ам Абенд”.

Встречи с Ханшем были для Венера рискованным делом, ведь правые в Федеративной республике подозревали в социал-демократическом политике скрытого коммуниста и “агента Востока”. Мы должны были исходить из того, что западные службы наблюдали за контактами. Разоблачение посещений Ханша серьезно повредило бы Венеру. Но игра стоила для Венера свеч.

Информация Ханша, действовавшего под псевдонимом Хенкель, о беседах с Венером плохо вписывалась в образ “предателя интересов рабочего класса”, как мы себе его представляли, или проповедника антикоммунизма, каковым он себя показывал на публике.

Политическое руководство ГДР оставалось чрезвычайно недоверчивым по отношению к осторожным попыткам сближения с его стороны. Для Вальтера Ульбрихта Венер был по непонятным причинам “английским агентом”. Он считался одним из наших наиболее опасных врагов. Его дело в Главном управлении разведки велось под псевдонимом Вотан.

Некоторое замешательство вызвало срочное послание, направленное нам Венером, тогда заместителем председателя СДПГ, в ноябре 1956 года. Он предупреждал о возможных волнениях в районе Магдебурга и советовал нам при всех обстоятельствах не допустить публичных протестов поблизости от границы. С этим предупреждением согласовывался подброшенный нам меморандум эксперта СДПГ по вопросам безопасности Беермана, который рассматривал возможность применения бундесвера в случае “беспорядков на демаркационной линии, перебрасывающихся через границу”. В документе высказывалось предположение о том, что некоторые округа могут отделиться от ГДР, провозгласить присоединение к Федеративной республике, а затем быть заняты бундесвером.

Эта информация, в свою очередь, совпадала с данными контрразведки о том, что в Магдебурге и вокруг него социал-демократические “агитаторы” раздували недовольство и призывали к сопротивлению. Тогда имели место серьезные трудности со снабжением, и положение в ГДР после подавления венгерского восстания и разоблачений сталинского террора, которые сделал Хрущев, было в целом напряженным. Контрразведка предполагала, что Восточное бюро СДПГ проводило целенаправленную кампанию через своих доверенных лиц. Поскольку Герберт Венер непосредственно отвечал за деятельность Восточного бюро, постольку он должен был знать, от чего предостерегал.

Совершенно очевидно, что, по его мнению, последствия попыток дестабилизации в ГДР, предпринимавшихся социал-демократами, заходили слишком далеко, и этот опытный политик опасался, что в министерстве обороны слишком уж кокетничали с идеей применения бундесвера на германо-германской границе.

При ретроспективном взгляде пример Магдебурга ясно показывает, что уже тогда подвигло видного деятеля СДПГ Венера, обогащенного опытом коммунистического прошлого, “разгласить тайну”. Это было стремление сделать все от него зависящее, чтобы с немецкой земли никогда больше не началась война. В своих позднейших секретных политических посланиях он гораздо яснее дал понять, что опасается, как бы правоконсервативные политики Федеративной республики, но прежде всего “ястребы” в ЦРУ и администрации США не ввергли мир в атомную катастрофу. Казалось, он уже в ту пору искал надежного партнера для проведения политики мира на Востоке.

Объяснение поведения Венера я нашел в записках о его прошлом, которые он доверил группе ведущих социал-демократов. Эта исповедь была нам известна и стала для меня своего рода прологом к операции “Вотан”. Необычный документ представлял собой смесь из открытого изложения темных пунктов биографии и субъективных оправданий. Тот, кто читал его, зная жизненный путь Венера, сталкивался с попыткой откупиться на обе стороны от грехов своего прошлого.

Сначала Венер пытался добиться политической реабилитации и признания на Западе как якобы воинствующий антикоммунист, даже и в это время не упуская возможности осторожно сигнализировать восточной стороне, что он вовсе не ренегат и предатель, которым мы его считали. Добившись признания в Федеративной республике как ведущий социал-демократ, Венер был особенно заинтересован в реабилитации бывшими товарищами и в конце концов в личной дружбе с Эрихом Хонеккером. Этот путь подготовили наши ранние контакты, за которыми Ульбрихт и Мильке еще подозрительно наблюдали.

Сигнал о Магдебурге был доказательством противоречивости восточной политики Венера. Публично предрекая крах коммунистической системы, он втайне старался воспрепятствовать дестабилизации в социалистическом лагере. В его контактах с нами просматривается определенная линия с 1956 до 1980 года, когда прозвучал призыв последовательно выступить против польской оппозиции во главе с “Солидарностью”, даже если это и означало бы применение насилия.

Такая раздвоенность в поведении была характерна и для Курта Фивега, который установил контакт с Венером. Фивегу грозили санкции за уклонистские воззрения в сельскохозяйственной политике, и к тому же над ним тяготела внебрачная связь. В марте 1957 года он очертя голову бежал в Федеративную республику, но там не явился к властям, а искал защиты у Герберта Венера. У нас объявили тревогу первой степени. Старый коммунист Фивег был не только значительной политической величиной. Противник мог использовать в пропагандистских целях смену им позиций. Как функционер, посвященный в тайны, он знал о многочисленных связях на Западе, о которых наш аппарат получал от него сведения.

Выступление подготовленного перебежчика, находящее большой отклик в средствах массовой информации, могло тогда стать для обеих сторон оружием в пропагандистской войне. Я получил задание вернуть Фивега в ГДР. Способы возвращения дезертировавших функционеров и сотрудников разведки были тогда не особенно деликатны, но для меня насилие никогда не являлось разумным решением, так как оно приносило больше вреда. Я сделал ставку на “связь с Вотаном” — с не Бог весть каким оптимизмом, но в слабой надежде, что Венер, руководствуясь собственными интересами, сможет помочь нам.

Вместе с женой Фивега, оставшейся в ГДР, я набросал письмо, которое было затем передано Ханшем. По первой реакции Венера я понял, что и он ломал голову над нашей проблемой. Через Ханша он дал нам понять, что с Фивегом обращались неумно и несправедливо. Он уже предостерегал Фивега от общения с представителями британской и американской спецслужб, которые были заинтересованы в беседах с ним. Самым неожиданным образом Венер проявил готовность побудить перебежчика к возвращению, если мы гарантируем ему безнаказанность. После того как тогдашний министр госбезопасности Эрнст Волльвебер дал мне такие заверения, я дал указание сообщить Венеру, что его подопечному нечего опасаться в ГДР. Казалось, Венер поверил этой гарантии, хотя он, разумеется, знал о неумолимости аппарата власти в таких случаях. В гамбургской квартире Венера наши представители обсудили дальнейшую процедуру с его доверенным Петером Блахштайном.

19 октября 1957 г. Фивег добровольно возвратился в ГДР. Несмотря на данное ему обещание и вопреки моему протесту, он был арестован и 1 октября 1959 г. осужден, а на свободу вышел только 17 декабря 1964 г. И все же обман не повлиял на связь с Вотаном.

Тем, кто в 1957 году допрашивал Фивега в министерстве госбезопасности, он рассказал нечто удивительное. Хотя у Венера имеются возражения против государственного строя ГДР, хотя он осуждает отсутствие какого бы то ни было парламентского контроля в республике, он считает ее социалистическим государством. Он, по словам Фивега, по-прежнему придерживается принципов марксизма-ленинизма и рассматривает свержение капитализма в Восточной Германии как положительный импульс для развития всей Германии. Первым условием взаимопонимания между СЕПГ и СДПГ является устранение обоюдного недоверия. Эти показания Фивега, которые следовало понимать как послание Венера, не попали на письменный стол Волльвебера, так как к тому времени было уже подготовлено его устранение.

Поведение Венера в данном случае, вероятнее всего, следует интерпретировать с учетом того, что Фивег был ему необходим как посланник для передачи его предложения о взаимопонимании. Вместе с тем Венер опасался, что, попав в жернова западногерманских и американских спецслужб, Фивег мог выдать все, что знал, в том числе и о его, Венера, контактах с Ханшем. Следовательно, с точки зрения Венера, надежнее было оставить Фивега в ГДР. Кроме того, казалось, что он хотел таким образом доказать нам неосновательность нашего недоверия к себе.

Столь же ошеломляющим было его поведение и в другом случае. Проходя мимо одного влиятельного депутата бундестага, который сотрудничал с нами, Венер пробормотал: “Будь осторожен, над тобой затягивается сеть!” Наши немедленные розыски показали, что источник попал под наблюдение Федерального ведомства по охране конституции. Мы сумели вовремя защитить его.

Но, тем не менее, у меня долго сохранялось недоверие к ренегату в обличье Януса. Я спрашивал себя: какой же Венер был настоящим? Был ли это человек, который лишил влияния левые силы в СДПГ, отринул с принятием Годесбергской программы социалистическое наследие социал-демократов и в своей речи в бундестаге, произнесенной 30 июня 1960 г., толкнул партию на согласие с вооружением и безоговорочной интеграцией в западный военный союз? И сделал он это без согласования с ведущими социал-демократами, например с Вилли Брандтом, о чем мы знали от нашего источника Фредди. Или же Герберт Венер, предлагавший нам свои услуги в качестве надежного партнера, просто колебался между системами?

Мы довольно рано поняли, что Венер превратился в самого могущественного политика в СДПГ и оказывает решающее воздействие на политику Западной Германии по отношению к Востоку. В соответствии с этим прилагались большие усилия, чтобы, независимо от контактов с Венером, держать его под контролем. Уже в начале 50-х годов мы завербовали одного из его немногих друзей и политически доверенное лицо журналиста Отто В. (псевдоним Вангер). При нашей поддержке он издавал в Бонне пресс-бюллетень. Вангер работал на нас по политическим мотивам. К тому же его сердце принадлежало молодой журналистке из ГДР, близкой к моей службе. Я не знаю, чувствовал ли Венер, что его друг работал на разведку ГДР.

В своих отчетах Вангер также представлял Венера человеком с двумя лицами — воинствующего антикоммуниста на публике и вдумчивого человека в доверительной беседе, исходившего из общих интересов двух германских государств, обеспокоенного сохранением мира и стабильности в ГДР.

Мое недоверие к Венеру сохранялось. Оно подогревалось тем, что я узнал от Рихарда Штальмана, его близкого сотрудника в пору шведской эмиграции. Штапьман рассказывал о том, как Венер во время одного из случавшихся у него приступов ярости перекусил свою трубку, когда получил из Москвы задание отправиться в Германию руководить нелегально работой партии. Он знал, конечно, что внесен в список смертников, так как подпольная организация КПГ уже была разгромлена гестапо. Одно из бессмысленных решений руководства партии, в жертву которому приносились люди, заключалось в том, что в Германии, несмотря ни на что, должно действовать центральное руководство.

Чтобы уклониться от выполнения этого решения, Венер, по словам Штальмана, спровоцировал свой арест шведской полицией. Во время допросов он, как говорил Штальман, не только дистанцировался от коммунизма, но и назвал имена товарищей, которых послал в Германию, хотя знал, что шведская полиция сотрудничала с нацистами. Позже в гестаповских документах мы нашли указания на то, что показания Венера фигурировали в делах арестованных и казненных борцов Сопротивления.

Это предательство — а я должен был рассматривать поступок Венера именно так — задело меня самым непосредственным образом, потому что я знал товарищей, которых Венер, очевидно, назвал на допросе, и среди них Шарлотту Бишофф — скромную женщину и героиню Сопротивления. Она участвовала в уличных боях в Берлине уже во время Ноябрьской революции 1918 года. По приказу Венера, переодетая матросом и без каких-либо документов, она уехала в 1941 году из Швеции в Германию, добралась до Берлина и там до конца войны продержалась на подпольной работе. Будто чудом ей всякий раз удавалось уходить от слежки гестапо. Встречи и беседы с этой женщиной укрепили мою антипатию к этому человеку.

Однако Венер имел большую ценность с разведывательной точки зрения, и я со смешанными чувствами продолжал выполнять поручение собрать как можно больше компрометирующих данных о нем. Этот материал был предназначен для разоблачения политика в глазах западногерманской общественности, если такой шаг окажется политически целесообразным. В качестве путеводной нити для разработки плана компрометации Венера использовались записки, с помощью которых он хотел оправдаться в глазах Курта Шумахера.

Я десять лет ждал материала из Москвы, опубликование которого действительно означало бы политический крах Вотана. Только в 1967 году он был передан нам председателем КГБ Владимиром Семичастным. Речь шла о рукописных сообщениях Венера НКВД, подготовленных в конце 1937 года, где он обвинял многих своих соратников в “подрывной троцкистской работе”, отдавая себе полный отчет в том, что из-за этого им могли грозить смерть или ГУЛАГ.

В своем дневнике я записал тогда: “Как бы реагировал Венер на напоминание об этом?” Я читал протоколы в замешательстве — ведь они показывали, сколько товарищей, не щадивших своей жизни ради социалистических идеалов, стали жертвами сталинского террора.

С течением времени я частично пересмотрел свою оценку Венера. Я задаюсь вопросом: можно ли судить о том, что делает человек, находящийся в смертельной опасности, не оказавшись сам в такой ситуации? Конечно, откажись Венер сотрудничать с НКВД, он не выжил бы. В шведской же тюрьме в 1941 году ему грозила выдача гестапо, означавшая пытки и смерть. В конце концов, нельзя исключить и того, что он, по крайней мере, считал, что не сказал допрашивавшим его следователям больше того, что они уже знали.

Наша сторона испытывала большое искушение, опубликовав досье, по-другому поставить стрелки на пути политического развития в СДПГ и Федеративной республике в целом. В “деле Венера” вновь фигурировали серьезные соображения руководства, намеревавшегося использовать собранный материал против ведущей фигуры СДПГ. Но соответствующее решение так и не было принято. Против его принятия срабатывал аргумент, в соответствии с которым мы, владея информацией, лучше сможем использовать наши тайные контакты, тем более что они были хорошо развиты.

Случай поднять конспиративные отношения на более высокий уровень представился уже в 1955 году. Тогда Венер входил в состав делегации ФРГ на Женевской конференции министров иностранных дел, где представителям обоих германских государств было позволено присутствовать за отдельным столом. Правда, для западногерманского политика беседа с посланником советской зоны была еще табу. С помощью нашего контакта через Ханша мы выяснили у Венера, готов ли он встретиться в Женеве с представителем ГДР. Он ответил положительно. В делегацию ГДР входили и сотрудники моего Главного управления. Еще никогда не открывалась возможность установить контакты с таким большим числом ведущих западногерманских политиков.

Нам удалось побеседовать в Женеве, наряду с прочими, и с генеральным секретарем СвДП Карлом-Германом Флахом, занимавшим очень прогрессивную позицию в германском вопросе, но важнейшей целью оставался Венер. Задача была не из самых простых — организовать конспиративную встречу в западном городе со столь известной фигурой, тем более в то время, когда журналисты и наблюдатели различных спецслужб контролировали обстановку.

Мы договорились о встрече Венера с Вильгельмом Гирнусом, занимавшим официальный пост секретаря Комитета за германское единство. Я подготовил Гирнуса к встрече. Установление этого контакта было для Венера большим риском. На Западе экс-коммунисту никогда не простили бы, если бы стало известно, что он в нарушение всех надпартийных договоренностей тайно встречался с представителем режима Ульбрихта. Информация, которую Венер передал Гирнусу, и его позиции практически не были согласованы с руководством СДПГ. Он изложил среди прочего свои представления о “германском плане” СДПГ, по поводу которого в его партии тогда имелись лишь предварительные соображения. В заключение встречи Венер предложил от своего имени продолжить беседы, в которых его партнером был бы один из членов политбюро. Он хотел встретиться в Западном Берлине с профессором Альбертом Норденом. Беседа должна была состояться в квартире Генриха Грюбера.

Через министра госбезопасности Эрнста Волльвебера я информировал Вальтера Ульбрихта о предложении Венера. Сообщение вернулось с характерной пометкой Ульбрихта: “Согласен”. Ниже было написано гораздо более мелким почерком: “Не с Норденом, а с Матерном. В столице ГДР”. Эго был типичный для Ульбрихта “шахматный ход”. Он не хотел резко отвергать попытки сближения, сделанные Венером, но становившийся все более тесным контакт с “английским шпионом” оставался для него подозрительным. Ульбрихт не хотел доверять этот контакт интеллектуалу Нордену, находившемуся в эмиграции на Западе. В свою очередь, Восточный Берлин в качестве места встречи был едва ли приемлем для Венера, которому приходилось опасаться, что он оказывается слишком беззащитным в наших руках. Мы знали, что он все еще боялся встреч с прежними товарищами. Как а и ожидал, Венер отклонил предложение.

После 1957 года стало ясно, как рискованна была связь с Венером для всех, кто в ней участвовал. Эрнста Волльвебера вместе с Карлом Ширдеваном обвинили в антипартийной фракционной деятельности, обоих вывели из политбюро и сместили с их постов. В качестве тайного и наиболее серьезного пункта обвинения против обоих фигурировал контакт с Венером. Во время партийного расследования по делу Волльвебера ему не помогло, что все отчеты о встречах с Венером подписывались Ульбрихтом и что я мог предъявить соответствующие доказательства. Только Вильгельма Гирнуса, встречавшегося с Венером в Женеве, а теперь также оказавшегося в роли обвиняемого, спасло в конце концов свидетельство о том, что встреча была одобрена Ульбрихтом.

Даже если обвинения были только предлогом, они показывали всю двойственность тогдашнего отношения СЕПГ к СДПГ. В этом вопросе существовали две несовместимые позиции. Представители одной видели во всех социал-демократах идеологических диверсантов, раскольников рабочего движения, а значит, опаснейших врагов. Для них Венер был главным диверсантом. Другие считали левое крыло СДПГ частью рабочего движения и высказывались за контакты.

Хотя тактические маневры Ульбрихта нанесли ущерб контакту с Венером, он никогда не прерывался, ибо и первый человек в СЕПГ не думал всерьез о том, чтобы поставить под угрозу такую связь. Он хотел только поставить ее под надежный контроль, и для этого Эрих Мильке, назначенный в 1958 году министром госбезопасности, был как нельзя более кстати. Он охотно подчеркивал в беседах с советскими коллегами, что имеет наиболее непосредственную и надежную связь с центром власти в Федеративной республике, а тем самым и с западным союзом.

Политическая активность сильнейшего человека в СДПГ по-прежнему скрывалась под завесой тайны. Через нашего связного Ханша он давал понять, что поддерживает позицию ГДР. От наших источников мы знали, что Венер в то же время втайне шел на сделку с политиками, которых мы причисляли к “наиболее реакционным кругам западногерманского реваншизма”, например с крайне консервативным идеологом ХСС бароном Гуттенбергом. Цель таких союзов становилась нам известна раньше, чем социал-демократические депутаты или общественность о чем-либо начинали догадываться. Используя конспиративные средства, в которых “дядюшка” знал толк, он готовил большую коалицию между христианскими партиями и СДПГ.

В глазах общественности Венер постоянно воспринимался как воплощение взглядов, против которых мы боролись. В этом смысле он мало чем отличался от других социал-демократов, с которыми мы поддерживали не только политические, но и разведывательные контакты. Источники, занимавшие положение, сравнимое, например, с положением Гюнтера Гийома, получали от нас указание во время внутрипартийных дискуссий отстаивать правые взгляды. Нам было ясно, что путь к центрам власти в Федеративной республике вел не по левой колее. Для некоторых социал-демократов, сотрудничавших с нами в силу политических убеждений, необходимость именно такого поведения по тактическим соображениям была тяжелым бременем.

В руководстве СЕПГ раздавались требования использовать как агентов влияния прежде всего социал-демократических политиков, с которыми существовали тесные контакты. Чем дальше вправо Герберт Венер вел СДПГ, тем чаще можно было услышать соображения о необходимости расколоть партию с помощью близких нам людей и таким образом создать своего рода новую НСДПГ[7]. В краткосрочной перспективе это казалось реальной возможностью, ведь численность социал-демократических депутатов бундестага и ведущих партийных и профсоюзных функционеров, связанных с нами различными способами, позволяла образовать фракцию. Я всегда отвергал такие планы не только по причинам разведывательного характера. Наш анализ не сулил политического долголетия такой группировке. В конце концов проект раскола СДПГ был положен под сукно.

Когда Венер в 1966 году достиг своей внутриполитической цели и привел СДПГ к большой коалиции, контакт с ним обрел совершенно новое качество. Теперь Венер занял пост министра по общегерманским вопросам. Многолетняя связь с нашим человеком Эрнстом Ханшем была прекращена, так как стала слишком рискованной. С этого времени Мильке сам контролировал связь, получив таким образом козырь против Главного управления разведки. Контакт взял на себя адвокат Вольфганг Фогель, который обсуждал с Западом “гуманитарные вопросы”. Его официальным партнером был министр по общегерманским вопросам. Тем самым создавалось прикрытие не только для открытых, но и Тайных встреч обоих. Содержание бесед не должно было становиться достоянием гласности. Поэтому Фогель докладывал непосредственно министру. Мильке сам редактировал сообщения о беседах с Венером, чтобы передавать их Хонеккеру. Так как министр не был особенно силен в отработке формулировок, он часто уединялся на целый день, чтобы надлежаще отработать послания “дядюшки”.

Вряд ли что-либо другое было окружено в ГДР большей тайной, чем эти сообщения. Кроме трех экземпляров, предназначавшихся для Хонеккера, Мильке и меня, имелась еще одна специально отредактированная и подвергнутая цензуре версия протоколов, которая шла советским партнерам.

На Западе Фогель считался “доверенным лицом Хонеккера”. И действительно, Фогель действовал по поручению и с ведома Хонеккера, но инструкции он получал от Мильке и его офицера Хайнца Фольперта, выполнявшего эту особую задачу. Еще при Ульбрихте я получил приказание прекратить все расследования относительно Венера. Контакт с социал-демократическим политиком, становившийся все более тесным, означал для Мильке рост его авторитета и влияния в партийном руководстве, а также увеличение его веса в отношениях с советской службой. Это, может быть, объясняет превращение прежней крайней недоверчивости Мильке в отношении Венера в прямо-таки наивное доверие.

Свои тогдашние сомнения по поводу закономерностей хода истории я вверил дневнику, так как снова увидел, насколько политика определяется слабостями, амбициями и эмоциями отдельных действующих лиц.

После того как Вальтера Ульбрихта сменил у кормила власти Эрих Хонеккер, над контактом с Венером перестал тяготеть личный опыт старых коммунистов, накопленный в Советском Союзе и в скандинавской эмиграции. Хонеккер знал Венера по антифашистскому Сопротивлению в Сааре. Молодой кровельщик Хонеккер в 30-е годы восхищался Венером — одним из руководящих работников партии. В отличие от других функционеров КПГ высшего звена, Венер честно искал тогда сотрудничества с социал-демократами. И это, конечно, оказало долговременное впечатление на Хонеккера. Воспоминание об общей безгрешной и героической молодости стало важным фактором в отношениях между Востоком и Западом.

С начала 70-х годов между обоими политиками шел интенсивный обмен дружескими письмами. Почтальоном был адвокат Фогель. Вскоре письма стали начинаться с обращения “мой дорогой друг” и заканчиваться словами “с дружеским приветом”. Из конспиративных политических контактов выросли тайные личные отношения.

Вновь пробудившаяся дружба была скреплена во время посещения Хонеккера Венером в мае 1973 года. Эта встреча была согласована с руководством СДПГ. Венер взял с собой председателя фракции СвДП Вольфганга Мишника, чтобы помешать возникновению подозрений как среди противников, так и среди друзей, что он-де проводит в ГДР собственную секретную политику. Товарищам по партии Венер сказал, однако, лишь полуправду. Уже за день до официальной беседы, в которой участвовал и Мишник, он в строгой тайне встретился с Хонеккером в Шорфхайде. Из окружения последнего я узнал, сколь кропотливо готовил сам первый секретарь это свидание. Он лично выбрал пирог, который предложил потом гостю за столиком в саду. Пирог должен был напоминать по вкусу тот самодельный, которым когда-то мать Хонеккера баловала в Сааре голодного Венера.

Эрих Хонеккер сам определял и все детали сообщения в печати об этой встрече. Вопреки всем правилам, сообщение о западногерманском госте было опубликовано на первой полосе “Нойес Дойчланд”. Отныне его следовало называть не Г. Венер, а полным именем. Это подчеркнуто предупредительное обхождение с Венером в средствах массовой информации ГДР было не особенно умным в тактическом отношении, так как могло усилить недоверие на Западе. Но между Хонеккером и Венером сложились отношения как раз не тактического характера — они носили оттенок сентиментальности.

Эрих Хонеккер выполнил и желание своего друга, которое было, очевидно, одной из побудительных причин установления его контактов с ГДР, — желание реабилитировать себя внутри партии. На заседании политбюро он сделал заявление о восстановлении политической чести Венера. Отныне социал-демократа нельзя было представлять в публикациях предателем рабочего движения. Чтобы подкрепить этот шаг, политбюро постановило в январе 1974 года, что мемуары “деятелей германского революционного рабочего движения” могут публиковаться только по решению секретариата ЦК.

Вслед за этим в “секретные шкафы” перекочевали воспоминания Карла Мевиса, в которых Венер на основе детально изложенных фактов обвинялся в предательстве по отношению к товарищам. Кроме того, Мильке хотел получить подтверждение версии, что не Венер, а Мевис был в Швеции действительным предателем, и этот факт вскоре обнаружился в вышедшей в Федеративной республике из-под пера Альфреда Фройденхаммера и Карл-Хайнца Фатера биографий Венера.

“Закон Венера”, введенный в политбюро, действовал, подобно запоздалой мести Венера своим противникам в рядах коммунистической партии. Уже опубликованные воспоминания Эриха Глюкауфа, в которых упреки в его адрес формулируются очень осторожно, были изъяты из книжных магазинов.

Протоколы бесед Венера с Фогелем и его письма Хонеккеру позволяют сделать вывод о том, что Венер с годами все более сближался с социалистическим лагерем. Казалось, в августе 1981 года он уже полностью идентифицировал себя с делом “реального социализма”. Вольфганг Фогель встречался на острове Эланд в течение трех дней с совершенно угнетенным Венером, который прямо-таки пророчески предсказал грозившую гибель ГДР и социализма в Европе.

Он еще раз предостерег относительно Брандта, который-де хочет побудить Советский Союз “сдать” ГДР. Для меня это было абсурдным.

Венер видел острую опасность в польском движении “Солидарность”. Он говорил Фогелю, что боится возникновения “водоворота событий”, пробужденных польским примером, если оппозицию в Польше не удастся взять под контроль. Он советовал своему другу Хонеккеру, чтобы социалистические страны приняли “решительные меры” и “чем скорее, тем лучше”. При этом Венер, очевидно, думал не тдлько о политическом давлении, заявляя: “К сожалению, без внутреннего насилия не обойтись. Уже без полминуты двенадцать”.

К счастью, его призыв сокрушить польскую оппозицию силой не нашел отклика. Но предсказанию о том, что успех “Солидарности” — начало конца социализма в Европе, было суждено стать реальностью.

В тот август Венер распрощался с Фогелем, рассыпаясь в заверениях о своих дружеских чувствах к Хонеккеру. Он заявил, что лучший подарок к его 75-летию — дар председателя Государственного совета ГДР (т. е. Хонеккера) — резная фигура дровосека из Рудных гор.

После “поворота” в одном из интервью Хонеккера прозвучала фраза столь невероятная, что на нее не обратили внимания: “Начиная с 30-х годов Герберт был моим незаменимым другом и советчиком”.

Не только разговор с Фогелем в августе 1981 года позволяет предполагать, что в конце пути Герберт Венер снова оказался поблизости от своей политической родины. Товарищи времен его молодости, конечно, были ему в политическом и человеческом отношении ближе социал-демократов, вроде Вилли Брандта или Гельмута Шмидта. Он производил впечатление человека, глубоко разочарованного в социал-демократии.

Если рассматривать это с западногерманской точки зрения как предательство, то такой взгляд окажется слишком упрощенным. Венер никогда не являлся агентом в классическом смысле этого слова. Конспирация была для него с юных лет средством в политической борьбе, а также способом политического, а временами и физического выживания. От первого контакта с нами до дружбы с Хонеккером он, конечно, всегда полагал, что является более сильным в политической игре.

Из всего сказанного я не усматриваю возвращения Венера к коммунизму. Слишком глубокий отпечаток наложили на него сталинские репрессии, слишком сильно он страдал, видя злоупотребление идеалами своей юности. Отклонение Венером диктатуры в какой бы то ни было форме соответствовало его убеждению. Но он по-своему способствовал сближению и мирному решению противоречий двух миров, конфликты между которыми заполняли его жизнь. Он часто делал это на свой лад.