Игра над бездной

В шторе была крохотная, величиной с конопляное зерно, дырочка, но солнце ее нащупало, и сверкающий луч света протянулся от окна до двери темной спальни. Ирене он напоминал золотую проволоку, косо натянутую в пространстве; мириады пылинок роились в струне света, и достаточно было легкого дуновения, чтобы внести в это роение хаос, внезапное возмущение — мгновенно тысячи мельчайших частиц материи взмывали вверх, а тысячи других устремлялись вниз, и долго, долго не наступал покой в этих взбудораженных крошечных мирах. Это была катастрофа, рушились судьбы и жизни, происходило нечто сокрушительное в мировой истории мельчайших субъединиц. И если одно-единственное дуновение человеческих уст способно было вызвать такое, то человек воистину могуч, он гигант, вершитель судеб, чуть ли не господь бог. Сей факт льстил самолюбию человека; в трудную минуту, когда его самого пригибала к земле еще большая сила, ему следовало подумать о своем могуществе, и дух его тотчас воспрянул бы в гордом ликованье. Отчего он не мог этого сделать? Неужто потому только, что во вселенной все было относительно и не существовало ничего абсолютно великого или малого? Повсюду и всегда было еще большее или еще меньшее, и судьба ему была определена в соответствии с размером. Так проявлял себя некий закон высшего согласования, он же и определял всему сущему радости и печали, счастье и боль, замыслы и воплощения.

Ночью Ирене плохо спалось, и теперь она донимала себя самокопанием. Прислушивалась, как в дальнем конце квартиры служанка гремит посудой, и размышляла над своей жизнью. Такие мысли редко приходят в голову, потому что они опасны, и каждая живая тварь инстинктивно избегает всего, что может угрожать ее спокойствию и благополучию. Но если уж начнешь об этом думать, то никуда от этих мыслей не денешься и не скажешь: мне они не по душе. Нет уж, дудки, теперь придется додумать до конца, зачастую на беду себе самому. Увядшая красавица боится зеркала, неизлечимо больному приятней выслушивать ложь родни, чем правду врача. Потому что все мы желаем себе всего наилучшего. Бездна пугает нас…

Как же получилось, что Ирена начала размышлять над своей жизнью? Довольно просто: она оказалась на роковом перепутье. Два противоположных, взаимоуничтожающих стремления раздирали ее. Причина? Пустячная! Вчера ее поцеловал один человек, и ей показалось, что его поцелуй был искренним, настоящим. Она тоже поцеловала, и ее поцелуй тоже не был подделкой — впервые с тех пор, как Ирена познала жизнь. Ее изумило неожиданное открытие: у нее тоже есть то, что называют сердцем. В первый момент было не ясно — приятен ей этот удивительный факт или нет. До сих пор все было хорошо и просто — она слушала голос своего рассудка, делала все, что возложено на нее жизнью как долг, и не знала, что такое конфликт со своей совестью. Потому что у кого нет сердца, у того нет и совести. До сих пор ей было незачем сомневаться в правоте своих поступков: хорошо ли то, что я творю? Она делала то, что от нее требовалось, стало быть, полезное, нужное дело, а все полезное, нужное и есть хорошее. Тем более что за это платили, вознаграждали жизненными удобствами и славой незаурядной женщины. Еще никогда ее поступки не оказывались в противоречии с ее влечениями.

И вот все стало иначе. Отсюда и резиньяция, разброд и подавленность в мыслях. Она боялась за того, кто подлежал уничтожению, — впервые в жизни она этого не желала. Так вот какова она, любовь! — это бессилие в отношении самой себя, это жалость к другому человеку, это страх за его судьбу и пожелание ему всего того, что самой кажется хорошим. И что получить в обмен на все это? Да и вообще, хотела ли она что-нибудь получить? Странная, доселе неведомая ей непритязательность вселилась в Ирену. Она могла бы сделать хорошее для этого другого, отдать ему все, что имела, и не ждать благодарности. Впрочем, еще вопрос, любовь ли все это — подобные чувства ведь ей неведомы. Поговори она на эту тему с людьми сведущими, они, возможно, поднимут ее на смех. Она ни на минуту не могла себе вообразить, что осмелилась бы кому-то об этом рассказать. Ерунда какая-то… Сущее ребячество, и все-таки не было сил отвести это от себя. Потому что человек, пробудивший в ней это чувство, тоже был непохож на тех, кого она знала до сих пор. Был он лучше или хуже тех других — этого она не знала да и не желала знать, и чем именно он отличался, она сказать не могла. Но что-то было. Может быть, юношеское безрассудство, трагическое молодечество или же беспредельное доверие к тому, кого более всего следовало бояться. А быть может, они одурачивали природу, обманывали инстинкт? Илмар себя вел словно охотничий пес, повстречавший волка и принявший его за собрата по собачьему племени. Они бок о бок бежали по дремучему лесу опасностей, все глубже во тьму чащобы, и пес не подозревал, что увязался за зверем, способным в любой миг его растерзать, но и зверь словно позабыл, что с ним рядом бежит чужак из ненавистного племени. В этом было обоюдное отрицание природы. А что если у обоих однажды проснется изначальное разумение вещей?

Об этом Ирене думать не хотелось. Обман был так приятен, безумный бег столь пьяняще прекрасен, хорошо бы он никогда не кончился.

Отец Ирены был мелким служащим, всего лишь швейцаром в какой-то школе. Двенадцатилетняя Ирена обучалась акробатическим танцам и в четырнадцать лет уже выступала в цирке статисткой в большом номере. Спустя три года старик Зултнер умер, а Ирена бросила цирк, поскольку в крупных увеселительных заведениях танцовщицам платили лучше. Теперь она была уже не статистка, а солистка, и ее заработка почти хватало на обзаведение необходимым гардеробом. Однако сверкающие украшения на костюмах Ирены были все-таки стекляшками, а она мечтала о настоящих драгоценностях. В девятнадцать лет она познакомилась с жандармским капитаном Череповым, он сказал, что такой красивой женщине грех растрачивать свои способности на столь никчемные занятия. Он пообещал ей более перспективное дело. А она была так бедна! Разумеется, они пришли ко взаимопониманию. Ирена, хоть и продолжала танцевать в кабаре, но это перестало быть для нее главным. За другие услуги ей платили больше. Поначалу это были пустяковые и несложные делишки, но когда ей посчастливилось заманить в свои сети одного знаменитого террориста, Ирене стали поручать все более важные дела. Ее авансировали, ей платили все больше, день ото дня увлекательней становилось ее новое поле деятельности. И все благодаря лишь тому, что она была молода, красива и чисто говорила по-латышски.

Выдача Вийупа была последним и самым крупным достижением Ирены. Кстати, это был первый случай, когда она стала причиной чьей-то смерти. Но это оказалось просто. Вийуп абсолютно не умел расположить к себе женщину, напротив, своей грубой чувственностью вызывал у Ирены отвращение. Он был влюблен, как все эти слепые дуралеи, ослепленные ее близостью, но его чувствам не доставало красоты, в нем не было рыцарства, его эротика была слишком первобытна.

Покончив с Вийупом, Ирена отправилась в небольшое заграничное турне и между прочим провернула одно дельце в эмигрантских кругах. Зная, что в Риге ей ничто не грозит, она вернулась как следует отдохнувшая и преисполненная трудового рвения. Теперь хорошо бы получить дело покрупней. И это, более крупное, словно по воле Ирены, вскоре пришло. Ирене никогда не приходилось исполнять столь важное и увлекательное задание, как это, с Илмаром Крисоном. Но теперь она больше не радовалась, и все потому, что где-то в глубине души, к превеликому несчастью, обнаружилось сердце. Почему именно теперь, а не позже, когда она заработает достаточно денег и сможет отправиться на отдых? Если уж эти чувства так долго спали, то почему бы им не подремать еще пару лет — до старости было далеко…

О, как все это было тягостно и как усложняло жизнь!

А как прекрасно было бы жить вместе с ним где-нибудь далеко от этого кровавого кавардака… не мучаясь противоречиями, пожить тихой счастливой жизнью.

Она размечталась, мысли ее блуждали подобно птицам в густом тумане, и не было ветра, чтобы его разогнать.

К действительности ее возвратила служанка.

— Хозяйка, телефон звонит…

И туман рассеялся, но остался напитанный им тяжелый воздух. Ирена надела домашние туфли и пошла к аппарату.

Подполковник Черепов ожидал ее донесения — как можно скорей… мы не можем проворонить, этот редкий шанс.

Ирена стряхнула с себя грустное настроение, как собака стряхивает воду с шерсти после купания, и начала собираться. Ее ждала работа.

Подполковник Черепов официально не занимал высокого поста, и тем не менее располагал отдельным кабинетом в жандармском управлении, большой частной квартирой в центре города и целым штатом явных и тайных помощников. В свои тридцать шесть лет он уже представлял собой сильную и опасную личность, был довольно частым гостем во дворце губернатора и имел большие связи в среде власть предержащих мужей. Он не владел состоянием, но жил на широкую ногу, хотя на свое жалованье по сути должен бы только сводить концы с концами. В одних кругах его высоко ценили, в других боялись — этот человек крепко стоял на ногах. В связи с ожидавшимся приездом царя в Ригу работы у Черепова было по горло. Надо было обеспечить безопасность Его Величества, что было отнюдь не просто в этой мятежной провинции с ее упрямым народом. Многие еще прекрасно помнили 1905-й год — и администрация, и местное население. Его Величество поступил несколько рискованно, избрав для своего визита данное место и время. Памятник Петру Первому мог бы открыть и кто-нибудь из великих князей, хватило бы даже и генерал-губернатора. Но тут уж ничего нельзя было поделать — что будет, то будет. Близились знаменательные дни, и подполковник Черепов делал все, что было в его силах.

Дежурный помощник доложил об Ирене. Черепов тотчас прервал все прочие дела и наказал помощнику не беспокоить его до окончания разговора. Затем Ирена вошла в кабинет, и они остались вдвоем.

Разговор носил вполне фамильярный характер. Они называли друг друга на «ты», отчего мрачное по характеру, излишне серьезное донесение приобретало легкую, игривую окраску.

— Ну, расскажи о твоих успехах, — начал Черепов. — Поздравлять с новой удачей?

— Тебе, очевидно, очень хочется меня поздравить, — улыбнулась Ирена. — Пожалуй, повод для этого есть.

— Ого! Это уже интересно! Ты ведь знаешь, я не завистлив. Скорее горд тем, что мне удалось открыть такой незаурядный талант.

— Вчера он был у меня.

— Так-с. Что они говорят по поводу несостоявшегося собрания?

— У них возникли подозрения. На сей раз попали впросак мы. Их наблюдатели видели жандармов.

— Хм, н-да, мы немного погорячились. Впредь будем осторожней. Каково положение сейчас?

— Очень хорошее. Через неделю у них состоится большое собрание. В нем примут участие заграничные главари. Вся компания будет в сборе. Но место и время пока неизвестны, это выяснится за день до собрания.

— Здорово, здорово… — у Черепова задергались ноздри, и он чихнул. — А каковы твои шансы добыть эти сведения: на прежнем уровне или же требуется наша помощь?

— Избави бог, ни в коем случае! Они не должны почувствовать, что вы что-то пронюхали. Судите сами: у них перед большим совещанием будет предварительное, поменьше. На нем решат, где и когда устроить большое, и один из тех, кто будет знать об этом, — мой новый знакомый. Мне он пока что доверяет. От него я обо всем разузнаю. Они рассчитывают на мою помощь и собираются принять меня в свое общество.

— Тебе надо постараться это все уладить в ближайшие дни. И добиться, чтобы тебя позвали на большое собрание.

— Я это сделаю, но тогда ты мне должен помочь.

— Каким образом?

— Ты должен помочь мне оказать им какую-нибудь существенную услугу. Например, предупредить о чьем-нибудь аресте или обыске и потом провести этот обыск.

— Хорошо. Давай глянем, кто для этого подойдет.

Черепов порылся в бумагах и наконец остановился на одном из донесений.

— Вот одно подходящее дело. Какой-то студент, Леон Руйга. Скопилось довольно много материалов, подтверждающих, что он замешан в латышском национальном движении. Но он не из особо опасных, и если улизнет, невелика потеря. Ладно, пожертвуем этим Руйгой и заполучим вместо него рыбку покрупней. Завтра вечером на квартиру Руйги явятся жандармы, и я тебе разрешаю… — Черепов усмехнулся, — сделать так, чтобы они не нашли там ни Руйги, ни вообще чего-либо стоящего.

— Я запишу данные, — сказала Ирена. — Так, теперь я не забуду. А тебе еще раз напоминаю: действовать надо исключительно осторожно — во всяком случае, до их большой сходки. Крисона пока оставь в покое, чтобы никто не путался у него под ногами — он очень осторожничает и как только заметит слежку, мы его потеряем.

— Само собой. Малое совещание пройдет безо всякого нашего вмешательства. Пускай они обсуждают на здоровье что угодно.

— Я надеюсь принять в нем участие, — напомнила Ирена.

— Да, да, необходимо туда проникнуть, это будет сногсшибательной удачей. Кстати, тебе денег не надо? — спохватился Черепов.

— Разве бывает, чтобы они были не нужны… — улыбнулась Ирена.

— Хорошо, я тебе выплачу аванс. Остальное получишь после ареста.

— И не забудь, что потом я намерена отправиться в небольшое путешествие, отдохнуть.

— Понимаю, понимаю. Покуда шумиха утихнет, ты сможешь пожить в Париже. Там у меня тоже есть одна работенка для тебя. А теперь на неделю театр военных действий в твоем распоряжении. Мы ничего не видим, ничего не знаем и тихохонько ждем. Ты, наверно, из него веревки вьешь?

— Из Крисона-то? О, он влюблен, как гимназист! Это была для меня легкая победа.

— У тебя все победы легкие. Ну, желаю удачи!

— Прощай.

Ирена ушла. В ее сумочке было несколько крупных ассигнаций. Черепов хорошо платил своим людям.

Два мощных страшных механизма работали друг против друга. Первый знал о замыслах второго, а второй нет. Где же равенство условий, где закон справедливой схватки?

Воротясь домой, Ирена почувствовала себя усталой, странная, доселе неведомая апатия охватила ее. Не было желания ни думать, ни что-либо делать, только свернуться клубком на диване и погрузиться в лишенную ощущений и мыслей пустоту. Оконные шторы были спущены, и наружный свет, пробиваясь сквозь зеленую ткань, наполнял комнату зеленоватыми сумерками. Все казалось зеленым: желтоватый паркет, красноватый абажур лампы, белая ваза на каминной полке, даже пестрые обои. Одни лишь мысли Ирены были серы. Не думать, не шевелиться…

Ее тело налилось странной тяжестью, силы покинули ее, и все-таки она ворочалась, нервно двигалась, диван ей казался неудобным. Лишенное желаний безразличие… лучше всего было бы уснуть, но мысли неуемной чередой насильно лезли в мозг, словно осенние мухи зудели в ушах и приводили молодую женщину в мучительное, хаотическое напряжение. Покоя больше не было. Отчего?

Голова не болела, никакие заботы не приводили ее в смятение, все происходило так, как Ирена хотела. Откуда же это беспокойство, эта нервозность, это болезненное ощущение, раз для них нет повода?

Результат переутомления, забастовка нервов, реакция на всю предыдущую жизнь? Ах, что за глупости, ведь она была достаточно закалена, чтобы такие мелочи могли на нее повлиять! Просто — дурное расположение духа и больше ничего.

Но отчего же все-таки? В жизни все у нее шло успешно, карьера Ирены шла в гору, благодаря личности Илмара Крисона она получила по-настоящему серьезную и большую работу, и к тому же сегодня подполковник Черепов вручил ей несколько крупных банкнот — закончит дело и сможет поехать в Париж. Ведь все это было прекрасно, настоящее счастье. Но что-то не чувствует она радости от этого счастья.

Неужели же этот посторонний ей человек, этот Илмар Крисон, вошедший в ее жизнь на краткий миг, как до него входили многие другие, произвел такой переворот в ее душе? Вчера у нее и мыслей подобных не было, но сегодня она ужаснулась, когда поняла, что начала забывать о своем долге. Илмар для нее был красивым, сильным молодым зверем, а она — смелая охотница, которой надлежало застрелить этого зверя, — начала вдруг восхищаться его великолепной дикой статью. Он подходил все ближе, вот он уже на расстоянии выстрела, но по мере приближения рука охотницы теряла твердость, у нее больше не было сил поднять ружье. Впервые она в своей авантюрной деятельности не испытывала желания затравить жертву. И представив себе, что вместо нее это может сделать другой, она испуганно вздрогнула: как спасти Крисона?

— Тина, принеси мне воды и порошок от головы… — крикнула Ирена служанке.

Исполнив просьбу, Тина не спешила уходить, наверно, подумав, что госпожа скучает и охотно послушает сплетни, принесенные из мясной лавки и булочной. Ведь все женщины так охочи на подобные вещи, независимо от того, кто они — простые служанки или дамы с классическим образованием, — правда, иные мужчины тоже не лучше, но бог им судья.

— Вчера в семье доктора, что под нами, был, говорят, скандалище!.. — начала Тина. — Сама мадам была во всем виновата.

— Ты насчет ужина позаботилась? — перебила ее Ирена.

— Да, а как же, хозяйка. И господин доктор разошелся во всю, говорят. Но вы представляете себе, кто он, который виновник…

— Когда примешь порошок, надо несколько минут полежать в полной тишине, — напомнила Ирена.

Огорченная тем, что сегодня барышня так равнодушна, Тина пожала плечами:

— Я только хотела сказать, что который виноватый — это сын нашего дворника.

— Ах, оставь ты меня в покое со своим дворниковым сыном, — Ирена начала раздражаться. — На тебе он ведь не женится, так какое тебе дело до остального!

— А я про это и не думаю. Но если вы думаете, что молодой человек, который по вечерам теперь заходит, на вас женится, то я еще очень даже в этом не уверена.

Так, Тина отплатила за ироническое замечание госпожи и могла удалиться, последнее слово было за ней. Но не тут-то было!

— Тина, постой! — вернула служанку Ирена. — Я тебе скажу раз и навсегда: оставь этого молодого человека в покое! Тебя он не касается! Так же, как сын дворника и другие посторонние мужчины!

— Но должна же я знать, чего они кушают, чего — нет. А ежели вы не хотите ничего говорить, откуда мне знать, что готовить на ужин. Ведь в таком деле и еда имеет значение.

— Ты, наверно, полагаешь, что я хочу его раскормить как на убой? — несмотря на злость, Ирена не удержалась от смеха.

— Я только вижу, что он вам очень по сердцу. А коли так, то все может статься. Да бог знает, каков он есть. Хоть на чай дал бы разок…

— Но я ведь плачу тебе жалованье, Тина. Если тебе не хватает, попроси прибавки, но, бога ради, оставь в покое моих гостей. Только посмей ему показать, что ждешь от него чаевых, у нас будет с тобой очень неприятный разговор.

— Господин Черепов, тот нет-нет да расщедрится на полтинничек. Вот потому и держу язык за зубами! А мало ли я тут всего навидалась, мало ли знаю? Вот ежели б я не умела держать язык за зубами… Как, к примеру, тот молодой человек, что раньше сюда приходил… потом его повесили. Разве ж я этого не понимаю? Еще как понимаю! Наверно что и этому будет не лучше. Я ведь все вижу, у меня на все своя сметка. Но я сижу тихонько и помалкиваю. Потому и не надо бы вам быть со мной такой гордой.

Это прозвучало почти как угроза. Скажи это Тина раньше, по какому-то другому случаю, Ирена ответила бы ей, в долгу не осталась бы. Теперь же она смолчала. Повернулась на другой бок, лицом к стенке, и зажала виски кулаками.

Тине стало неуютно. Наверно, сказанула лишнего и сделала барышне больно. Стало ее жаль и захотелось как-то загладить неловкость, но своим, хоть и простецким умом Тина понимала, что каждое лишнее слово сейчас может только навредить. Потому не сказала ничего и тихонько вышла из комнаты. Странно, какая муха сегодня барышню укусила? Они ведь всегда так хорошо ладили.

Позднее, прибирая в комнате хозяйки, Тина заметила, что диванная подушка влажная. От этого ей стало совсем не по себе, но помочь она уже ничем не могла. Зато она извлекла полезный урок — не надо распускать язык, если не уверен в своей правоте.

Вечером пришел Илмар. Ирена разрешила Тине навестить родителей, живших в Задвинье, и остаться там до утра. Молодые люди были в квартире вдвоем и могли говорить о своих чувствах и делах, будучи уверены, что ни одно непрошеное ухо их не подслушает.

Изумительный вечер. Ирена пылала, распаляла Илмара поцелуями, ластилась к нему, как котенок, мило интересовалась его делами, его повседневными заботами. Он старался быть искренним и отвечать Ирене той же нежностью, какую ее внезапно пробудившаяся женственность столь обильно излучала на него. Но он не давал уснуть своей бдительности, не доверялся очевидному, его инстинкт самосохранения неусыпно бодрствовал. Чем жарче разгоралась страсть в Ирене, тем меньше он пьянел от нее — он ведь не мог, не смел верить. И временами, когда он видел захлестывающий ее прилив любви, ему становилось трудно удержаться в образе влюбленного. Пришлось собрать всю силу воли, чтобы во внезапном приступе отвращения не оттолкнуть эту испорченную, сотканную из лжи и злоумыслия женщину. О, да! Она была хороша собой, и если бы ее восторгам можно было верить, то это стало бы таким событием, какого человеку всю жизнь не забыть.

Но Илмар не знал. Ирена тоже не знала. Оба они не подозревали, как нелепо то, что они делают. Это был обман самих себя и природы. Но природа мстит тем, кто ее обманывает.

— Мой милый сорви-голова… — шептала Ирена. — Они оставят тебя в покое? Тебе ничто не грозит, ты не нуждаешься в безопасном убежище? Я мало чем могу тебе помочь, но если бы это понадобилось — о, поверь хоть капельку в мою добрую волю!

— Но я же верю, — лгал он и целовал ее, чтобы придать правдивость своим словам. — Мне хорошо, ничто пока не угрожает, и моя девочка может быть абсолютно спокойна. Как бы ни были они сильны и хитры, я все-таки обведу их вокруг пальца. Я в этом уверен.

Она готова была разрыдаться над этой наивной похвальбой, но надо было улыбаться, верить и разделять его надежды. Наконец она заговорила:

— А тебе известен подполковник Черепов?

— Кто он такой?

— Жандармский офицер.

— Мои друзья, возможно, знают о нем. Я так долго был далеко отсюда.

— Стало быть, ты не знаешь? Я сегодня утром… была в гостях у одной подруги. Туда пришел этот Черепов еще с одним офицером — подруга с ними знакома. Они напились и стали хвастаться, чтобы понравиться нам. Черепов сказал, что он раскрыл большой заговор. Как ты считаешь, это могло иметь отношение к тебе?

— Не знаю. Окажись среди нас провокатор, тогда не было бы ничего удивительного.

— А с Леоном Руйгой ты, часом, не знаком?

— Что-то слышал. Но у нас нет с ним ничего общего. Я вообще сомневаюсь в его интересе к нашим делам. Это какой-то студентик, очень спокойный и тихий человек.

— Слава богу. Тогда тебе, значит, ничего не грозит и, наверно, ему тоже нет.

— Они что-нибудь говорили про Руйгу?

— Черепов, наверно, хотел показать, какой он всесильный, похвастал, что завтра вечером нагрянет к Руйге с обыском и арестует его, а послезавтра об этом можно будет прочитать в газетах.

— А с чего вдруг завтра вечером, а не сегодня? — усмехнулся Илмар. Сообщение Ирены смутило его. Если она это сказала с умыслом, то не ясна цель, если же случайная откровенность… хм, странные дела. Быть может, она действительно не знала, что он связан с Руйгой, — он своих друзей не упоминал, а выследить его они не могли. — Да, этого парнишку ожидает неприятный сюрприз, — добавил Илмар. — Не хотел бы я быть на его месте.

— Илмар… — заговорила Ирена после небольшой паузы. — Тебе не кажется, что нам когда-нибудь может пригодиться это знакомство с Череповым? Он может разболтать и другие важные вещи — касающиеся тебя…

— Да, в самом деле, — согласился Илмар. — Но я как-то не допускаю мысли, чтобы ради меня тебе пришлось встречаться с таким человеком, быть с ним на дружеской ноге, а без этого ничего не достигнешь.

— Но все-таки, Илмар, это же борьба. Ради большого дела можно пожертвовать всем. Мне так хочется быть вам полезной, и тут как раз подвернулась возможность… Ты уже говорил со своими друзьями обо мне? Они согласны принять меня в ваш союз?

— Да, Ирена, я говорил, и мое поручительство подействовало. Если желаешь, через несколько дней введу тебя в наш кружок.

— Какой же ты добрый, милый друг мой! О, как бы мне хотелось совершить что-то великое, историческое! Помнишь Шарлотту Корде?

— Не пожелал бы тебе ее судьбы.

— А я не побоялась бы пройти ее путь. Вот это были женщины! По-твоему, теперь таких нет?

— Одну, по крайней мере, я сейчас вижу. Но судьбы Шарлотты, тем не менее, тебе не желаю. Не из зависти, а потому что боюсь тебя потерять. Знаешь ведь, что ты такое для меня.

— Дорогой мой… милый…

И так далее. В тот вечер Илмар поздно распрощался с Иреной. Он опасался за себя, потому что был так молод, а Ирена так хороша. Сомневайся сколько угодно, но слишком красива русалочья песня, и рассудку не удержать тебя от рокового омута. Ты знаешь, что происходящее обман, быть может, сон или еще что-нибудь, но кровь твоя начинает приходить в смятение, дело твое не завершено, а ты уже готов свернуть с пути. Дорогая… говоришь ты, и иногда это не пустой звук. Если бы не тень Вийупа на вашем пути… проснись, Илмар Крисон! Разве ты не видишь, как близка бездна?

Он направился не домой, а к Руйге. И в ту же ночь друг Илмара уехал в деревню к своему товарищу по факультету. А на следующий вечер в квартиру Руйги заявились жандармы. Они основательно все перетрясли, безуспешно разыскивали исчезнувшего студента, но ничего и никого найти не смогли. Предупреждение Ирены было своевременным. Что же оно означало?

Первый раз Илмар пришел в замешательство. Он больше не понимал своих противников.

Днем позже на квартире Цауны опять состоялось совещание. Илмар рассказывал о происшествии с Руйгой, и друзьям пришлось решать трудную загадку: каким образом жандармы вышли на след Руйги и явились с целью его ареста? В кружке соблюдалась максимальная осторожность, и в последнее время никаких действий не предпринималось.

Савелис высказал предположение, что «эта дамочка» пришлась бы им очень кстати и, может быть, стоит в будущем воспользоваться ее помощью, но Цауна тут же заставил его опомниться.

— Не воображай, что она сделала это из любви к нам, — сказал он. — Наверняка в этом есть определенный смысл, и не в нашу пользу. Скоро Янов день… — добавил он, обращаясь к Илмару.

— Да, ну и что? — спросил тот.

— Думаю, до Янова дня следует покончить с этим делом, — сказал Цауна. — Теперь нам все ясно, остается только поставить точку. Потом можем праздновать и отправляться кто куда.

— Цауна прав, — согласился Савелис. — Если станем рассусоливать, то самим не поздоровится. Слава богу, заграничный паспорт у меня уже в кармане.

— Тогда давайте договоримся, где и когда, — сказал Илмар. — Мне тоже это дело начинает надоедать. Пока что все обстоятельства нам на руку. Нужно только надежное, спокойное место…

— Знаю такое место, — перебил его Цауна. — По Петербургскому шоссе, на отлете стоят руины какой-то сгоревшей фабрики. В одном корпусе есть подвал с толстыми стальными дверями. И поблизости нет ни жилья, ни сторожей. Пали хоть из пушки — никто не услышит.

— Вот здорово! — воскликнул Савелис. — Местечко как на заказ. Годится для тайных собраний и ночевок бездомных бродяг!

— Время тайных собраний прошло, — сказал Цауна. — А бродяги летом найдут более подходящие места, где укрыться. Но на всякий случай надо сходить туда ночью и посмотреть — свидетели нам ни к чему.

— Как у вас со временем? — обратился Илмар к товарищам. — Когда вы сможете?

— Будет все готово у тебя — будем готовы и мы, — сказал Савелис. — Ведь соберемся ночью?

— Да, конечно, — ответил Илмар. — Если один из вас сегодня сходит туда ночью и убедится, что место подходящее, то завтра я подготовлю нашу пылкую «товарку»… — мрачно усмехнулся он. — И послезавтра, поближе к ночи можно будет устроить собрание, на которое она давно рвется. Скажем, это будет заседание по приему новых товарищей, а большое совещание состоится несколькими днями позже. Тогда никто нам не помешает. В оставшееся время я устрою свои личные дела и договорюсь насчет места в бункере какого-нибудь судна, чтобы в нужный момент исчезнуть с горизонта.

Обговорив все мелочи, они расстались.

Теперь уже ничто не могло спасти Ирену. Все, что она сделала, обернулось против нее. В этом положении, возможно, только одна жертва с ее стороны могла еще сохранить ей жизнь: откровенное признание, бесстрашное саморазоблачение. Уже не раз подумывала она об этом, но недоставало смелости. Ведь она любила, верила, что Илмар тоже любит ее, и страшилась потерять его.

А тем временем убийственный ход судьбы нес их обоих навстречу неотвратимому. Их обоих захватило некое неодолимое течение, ими же созданное, но они были уже не властны над приведенными в действие силами и изменить направление их действия не могли.