Игра теней

Юлиу Эдлис Игра теней

Клеопатра (зовет). Хармиана! Ирада!. Словно все вымерли!. Забились в щели, будто чуют беду… Третий день ни гонцов от него, ни слухов даже… нет! — четвертый уже!. (Успокаивая себя.) Просто он хочет нагрянуть как гром с ясного неба, ошеломить, похвастаться… Мальчишка! — он и в свои пятьдесят такой же хвастун и сорвиголова, как… (Зовет.) Хармиана!. Ирада!. Конечно же — свалиться как снег на голову… (Улыбнулась.) Или наоборот, застать меня врасплох — не завела ли я в его отсутствие другого, как будто в целом мире есть хоть кто-нибудь, кто мог бы… (Гневаясь.) Он думает только о себе, ему и в голову не придет, что я тут мучаюсь от страхов, не сплю ночами… а если и усну — так один и тот же сон, один и тот же — каждую ночь!. (Усмехнулась.) Нет, я старею! — хожу, как тень, по этому пустому дворцу, придумываю себе глупые страхи и говорю вслух сама с собой… И этот сон… каждую ночь — одно и то же… Он приходит ко мне — тот, другой, — будто не прошло четырнадцати лет, как он… Приходит живой, насмешливый, лысый… я просыпаюсь, а он не уходит, и я не знаю — где сон, где явь… А если его нет, я жду его и зову… (Словно увидев перед собой кого-то, настойчиво.) Почему он не шлет гонцов? Я тебя спрашиваю, тебя! Ты ведь здесь, я знаю. Ночь, я одна, мне не спится, мне страшно — я ведь знаю, что ты здесь!

Перед нею — Цезарь.

Цезарь. Где же мне еще быть, детка?.

Клеопатра (облегченно и вместе с тем как бы защищаясь от него). Я не сплю!

Цезарь (улыбнулся). И все же, как видишь…

Клеопатра. Ты мне просто снишься, только и всего!

Цезарь (мягко). Из ночи в ночь?

Клеопатра. Мало ли что лезет по ночам в голову?!

Цезарь. Всегда — одно и то же?

Клеопатра (обессилела). Одно и то же…

Цезарь. Вот видишь…

Клеопатра. Я устала от тебя, Цезарь, ты мучаешь меня. Я не хочу больше.

Цезарь сделал было движение уйти.

(Поспешно.) Нет, нет! Не уходи!

Цезарь. Мы не вольны в своей памяти, детка. (После короткой паузы.) Он вернется. Если возвращаюсь к тебе постоянно я, то уж он-то…

Клеопатра (испугалась). Он вернется, как ты? Он мертв? Его тоже убили? — скажи, ты ведь всегда все знал наперед, — он убит?. (Гневно.) Я догадываюсь, что ты хочешь сказать!

Цезарь. Если уж на то пошло…

Клеопатра. …что даже умри он, во сне мне будешь являться опять ты. Один ты. Ты это хотел сказать?!

Цезарь (уходя от ответа). Он вернется, детка.

Клеопатра (настойчиво). С победой?.

Цезарь (вновь уклонился от ответа). Что до меня, то в каждой своей победе я видел лишь горькую плату, которую пришлось за нее уплатить. За победы приходится дорого расплачиваться, детка. Что же до тебя…

Клеопатра. Ты и со мной не был скуп: ты сделал из меня настоящую царицу. Ты создал меня, изваял, как скульптор высекает из камня прекрасное, но мертвое лицо. И сверх всего, я еще зачала от тебя сына. (Печально усмехнулась.) Отняв у меня все, ты щедро расплатился…

Антоний (кричит издали). Клеопатра! Клеопатра! Победа! Я вернулся с победой!

Клеопатра (в упор — Цезарю). Он победил? Скажи — ты все знаешь, — он победил?!

Цезарь (развел руками). Я и про себя-то никогда этого не знал наверняка…

С шумом вбегает — в панцире, латах, с мечом в руке, в геракловой львиной шкуре через плечо — Антоний.

Антоний (с веселой радостью). Я вернулся! Я им такого перцу задал, такого страху на них нагнал… Парфия, Персия, Армения… Я так спешил к тебе, что… (Бросается к ней, нежно целует.)

Клеопатра (борясь с собственным недоверием). Почему, ты не послал впереди себя гонцов?. Погоди! — ну что ты… (Говорит в перерывах между поцелуями.) Ну что ты, можно подумать, что все эти полгода у тебя не было женщин… подожди!. Не предупредил меня… Да сними ты хоть свой панцирь, я об него оцарапаюсь. И эту шкуру… Почему ты поспешил один, опередив свои легионы?.

Антоний (нетерпеливо лаская ее). Какие еще легионы, Клеопатра?! — я спешил к тебе и…

Клеопатра. Я велю рабам приготовить тебе ванну. Ты должен был послать впереди себя пленных, закованных в цепи и босых, рабов, знамена… Ты царапаешь меня своей шкурой!. Добычу на колесницах, золото, оружие, слонов…

Антоний (беспечно). Слонов для триумфа придется раздобыть в Эфиопии или у нубийцев… Я так спешил к тебе, так скучал… да скинь ты с себя это дурацкое платье!

Клеопатра (все с большей и большей тревогой). …не приказал буцинам трубить победу у городских ворот?.

Антоний (пылко). Да потому, что я думал только о тебе! — буцины пришлось бросить при переходе через горы… не до них, когда за тобой гонится по пятам эта чертова парфянская конница и ни крошки хлеба у солдат, ни капли воды… пришлось бросить весь обоз, даже легионные знамена и орлов. Да сними ты с себя это платье!. Ты себе представить не можешь, что это была за война! Что мне пришлось испытать, прежде чем я добрался до моря!.

Клеопатра (начинает понимать правду, уклоняясь от его объятий). А легионы? Твои легионы?.

Антоний. Видишь ли… Возьми мой щит, я устал, он такой тяжелый… (Отдает ей щит.) И эту шкуру, от нее только потеешь. Это невозможно вообразить, какая там жарища! И ни одного колодца, ни даже речки, мы пили воду из вонючих луж, вся армия переболела поносом… Помоги мне снять панцирь, он так накаляется на солнце, словно тебя поджаривают на сковороде. (С обидой.) Я так устал и так спешил к тебе, а ты…

Клеопатра (не хочет поверить в то, что произошло). Но ты ведь сам сказал… ты сам только что сказал, что…

Антоний. А они преследуют тебя, как дичь, варвары, дикари, на маленьких злых конях… А когда ты хочешь дать им решающее сражение и выстраиваешь в боевые порядки пехоту — они улетучиваются, как марево в их пустынях. Но стоит только свернуть лагерь и сняться с места, как они налетают справа, слева, сзади, как саранча, забрасывают тучей стрел, обваливают на тебя камни с утесов. (Пытается ее вновь обнять.) А ты, вместо того чтобы…

Клеопатра (выскальзывает из его объятий). Но ты ведь сам говорил…

Антоний (обиделся). Что я говорил?! — ты мне и слова не даешь сказать. Сама все придумала, а теперь требуешь от меня…

Клеопатра. …сам сказал — победа!.

Антоний (даже удивился). Конечно, победа. Ведь я вернулся, я жив, невредим, я мчался скорее к тебе, а ты… Что же это, если не полная победа?! — я заключил достойный мир, и даже очень выгодный, я им уступил какие-то пустынные, бесплодные земли, да и то в горах, они мне и даром не нужны… Если бы не полная победа, разве я был бы здесь, с тобой, разве солдаты провозгласили бы меня императором?! — а они проголосовали единодушно… правда, потребовали при этом жалованье за год вперед, придется раскошеливаться. А триумф я продумал до мелочей! — слонов мы возьмем в Эфиопии, там они не дороги… Можно и на время, потом вернем, ты знаешь, чего стоит прокормить сотню боевых слонов?! — на них не напасешься. Что же до пленных…

Клеопатра (не в силах даже возмутиться, только качает головой). Хвастун, жалкий враль, наглец… Ах, Антоний!.

Антоний. …что же до пленных, то я объявлю, что отпустил их за огромный выкуп. Ведь отпускал же он пленных и потом еще кичился своим милосердием!

Клеопатра. Он…

Антоний. …он даже помпеянцев, заклятых своих врагов, которые его ненавидели и поклялись убить — и убили в конце концов! — он даже их отпустил после Фарсальской битвы с честью и сверх того еще и вернул им имущество. (Твердо.) Пленных я отпустил за огромный выкуп, за золото и слоновую кость… вот только где взять эту проклятую кость?. Может быть, в той же Эфиопии или в Ливии, как ты думаешь?

Клеопатра (едва сдерживаясь). И ты еще смеешь сравнивать себя с ни м?!

Антоний (обрадовался пришедшей ему мысли). Я придумал! — мы просто отпилим бивни у тех слонов, которых купим или возьмем на время в Эфиопии…

Клеопатра (насмешливо). И боевые слоны на твоем триумфе будут шествовать без бивней?.

Антоний. Нет, зачем же! — сперва они пройдут с бивнями, а уж потом… (Спохватился, беспечно улыбнулся.) Да, что-то тут не сходятся концы с концами… Впрочем, разве о н не возвращался с войны без трофеев? — из той же Британии, к примеру, или, скажем, из-за Рейна.

Клеопатра. Он… (С силой.) Он все мог.

Антоний. Это еще почему?

Клеопатра. Он — Цезарь.

Антоний (внезапно приходя в бессильную ярость). То-то он и сбежал от тебя! Переспал, обрюхатил — и был таков! Потому что он знал тебе цену не хуже, чем я — шлюха! И поминай как звали! Шлюха! Блудливая египетская кошка с зелеными глазами, да еще один из них у тебя косит… И обошлась ты ему в семь с половиной миллионов, которые так ему и не отдала, ты еще и скряга, прижимистая, как торговка с рыбного рынка! А уж я тебя подобрал после него, как обглоданную кость, об нее только зубы обломаешь. После нее приходится долго полоскать рот вином… (Без перехода, грубо.) Налей мне вина! — у меня вторые сутки капли во рту не было…

Клеопатра. Для этого у тебя твои рабы.

Антоний. Для этого у меня ты!

Клеопатра. …или эта твоя певичка, бедняжка Киферида с обкусанными ногтями… так это она делает не одному тебе.

Антоний. Она делает мне не одно это. Подай мне вина!

Клеопатра (с злой насмешкой). Ну да, ты так поспешно бежал от парфян, что тебе некогда было утолить жажду… (Налила ему вина, протянула кубок.) Отдышись. Охлади свой страх.

Антоний (вырывает у нее из рук кубок, выплескивает вино ей в лицо). Дрянь! Змея!

Клеопатра (слизывая вино с губ). Прекрасное вино, хиосское. Я уплатила за него уйму денег. Впрочем, ты мало что смыслишь в вине. (Пренебрежительно.) Ты ведь, что ни говори, римлянин.

Антоний (грозно). Ну-ну! Поосторожнее насчет Рима!

Клеопатра (спокойно, даже с жалостью). Еще бы! — ведь в своем Риме ты так и не смог выбиться в люди, ты всегда был всего лишь Цезаревой тенью, прихвостнем, вечно выставляющим напоказ свою облезлую львиную шкуру, под которой всего-навсего набитое паклей чучело. Ты потому только и отсиживаешься у меня в Египте, что решил, будто тут, на задворках, тебе улыбнется счастье… Ты так же похож на него, как…

Антоний (в слепой ярости). Ты станешь сейчас на колени и снимешь с меня поножи и сандалии! Я жду!

Клеопатра. Тебе придется долго ждать.

Антоний. Перед ним-то ты ползала на коленях!.

Клеопатра (с гордостью). Никогда! Даже когда он в первый раз явился ко мне во дворец…

Антоний (хохочет). Цезарь — явился?!

Клеопатра. …по первому моему зову…

Антоний. Это он-то?!

Клеопатра (убежденно). Он! Вот сюда!. В тронный зал!

Антоний. Тебя притащил к нему ночью, тайком, этот сицилийский проходимец Апполодор, вот кто! Как распоследнюю шлюху портовую. В матрасном мешке. (Схватил с ложа мешок, накинул ей на голову.) Вот так! Как непотребную девку по пяти драхм за ночь! (Бросает ее на ложе к ногам Цезаря.) Вот так!

Ночь. Александрия, дворец — так было четырнадцать лет назад, в начале марта сорок седьмого года.

Цезарь, подогнув под себя по привычке ногу, сидел на ложе и писал письма в Рим.

Клеопатра (бьется в мешке). Выпусти меня! Как ты смеешь! Я же задохнусь!

Антоний (тяжело дыша). Вот как было дело. Именно так — в мешке, моя царица. В мешке для постели, моя повелительница!.

Цезарь (мельком взглянул на мешок). Ах это ты, Апполодор. Ты принес ее?

Клеопатра (в мешке). Выпусти меня!

Цезарь (заканчивает письмо, рассеянно). Сейчас, сейчас… я только допишу письма Антонию и Лепиду в Рим, это очень спешно.

Клеопатра (в мешке). Мне совсем нечем дышать!

Цезарь. Сейчас… Где мой перстень с печатью? — ах, вот он… (Запечатывает письма; громко.) В Рим! Консулу Лепиду! Начальнику конницы Марку Антонию! Без промедления!. (Вспомнив о ней.) Ах да, да… (Стаскивает с Клеопатры мешок.) Прости меня, великая царица, но дело прежде всего… мы, римляне, рабы порядка.

Она стояла перед ним бледная, дрожащая от усталости и страха, готовая ко всему. Он долго на нее глядел, более с любопытством, чем с интересом.

Прости, что вместо носилок с телохранителями и факельщиками, как то и подобает тебе, я был вынужден… (Развел руками.) Обстоятельства! Хотя мешок — не лучшее, что мог придумать Апполодор, прости, я понадеялся на него…

Антоний (читает про себя письмо Цезаря). «Марку Антонию, начальнику конницы, от Гая Юлия Цезаря, императора, привет. Я пишу тебе, мой Антоний, из Александрии, куда я пришел победителем великого Помпея и где я заперт во дворце, словно побежденный. Однако не будем об этом и приступим к делу…»

Клеопатра (Цезарю, с вымученной царственностью). Ты желал меня видеть, Цезарь. Зачем?

Цезарь. Зачем?. — ну хотя бы затем, может быть, чтобы вернуть тебе престол твоего отца, которому, кстати, я уже однажды возвратил его, но, к сожалению…

Клеопатра (надменность не может скрыть ее страха). Я знаю — он остался тебе должен семнадцать с половиной миллионов сестерциев, а вы, римляне, любите вести счет деньгам. Не беспокойся, я верну тебе долг.

Цезарь (с легкой усмешкой). Свои долги я взимаю сам, для того-то я и здесь. (С чисто деловым интересом.) Да и где ты возьмешь эти деньги?

Клеопатра (заносчиво). Я — царица!

Цезарь (очень серьезно). Боюсь, что пока еще нет, извини меня за прямоту. (Вдруг повеселев.) К тому же я должен возместить тебе неудобства твоего путешествия в мешке… Я получу с тебя всего десять миллионов.

Клеопатра (надменно). Я не принимаю подарков.

Цезарь (удивился). Семь с половиной миллионов?!

Клеопатра. Я — царица.

Цезарь (рассудительно). А разве это не царский подарок?. Тем более, что ты еще не царица… не совсем царица. (Разглядывая ее критически.) Или даже — совсем не царица…

Клеопатра. Почему?!

Цезарь (без иронии). Ты слишком… извини меня, но ты слишком женщина, чтобы быть хорошей царицей.

Клеопатра (дерзко). А ты, стало быть, достаточно не мужчина, чтобы быть хорошим императором?

Антоний (читает письмо). «…и мне не нравится, мой Антоний, твоя ссора с Доллабелой. Мне писали, что твоя вражда к нему питается подозрениями, что он якобы оскорбил твои супружеские права. Помни — междоусобная война кончилась, и ни я, ни боги не позволим никому развязать ее вновь. Прими мой совет: помирись с Доллабелой и разведись с женой. Вспомни, как я сам поступил в свое время, — я развелся с Помпеей, а Клодия вскоре сделал консулом. Так нужно было Риму». (Сквозь зубы.) Да будь я Цезарь, я бы давно уже распял Доллабелу на Аппиевой дороге!.

Цезарь (Клеопатре, без обиды). Я давно уже ни хороший, ни плохой мужчина, Клеопатра. Я — Цезарь, только и всего. Либо одно, либо другое.

Клеопатра (не без кокетства). Значит, ты и во мне не должен видеть женщину.

Цезарь (глядя на нее). Не должен бы…

Клеопатра (задета чисто по-женски). Я не такая, какую ты ожидал увидеть? Ты представлял меня другою?

Цезарь (не сразу). Я думал, ты ребенок, как Птолемей, твой брат и супруг… ребенок, у которого недобрые и глупые наставники. Впрочем, чего можно ожидать от евнухов…

Клеопатра (невольно рассмеялась). Но ведь они тоже не мужчины, как и ты!

Цезарь (пропустил ее замечание мимо ушей). …что ты обиженная девочка, у которой отняли престол, как отнимают любимую куклу…

Клеопатра (смело). Мне двадцать один год, Цезарь, и я царица, даже если ты этого и не хочешь видеть.

Цезарь (с сожалением). А Риму так нужна тут, в Египте, сильная власть…

Клеопатра (с вызовом). Научи меня, и я буду хорошей царицей.

Цезарь. Ты думаешь, этому можно научиться?. (Подумав.) Хорошо, я подарю тебе эти семь миллионов как женщине. В этом случае ты ведь не откажешься?

Клеопатра (высокомерно). Ты полагаешь, это слишком скромный дар для царицы, но достаточно щедрый для женщины?. Я приму его. Я прибавлю к ним два с половиной миллиона и верну тебе твои десять. (С тревогой.) Ты получишь деньги и — уйдешь?.

Цезарь (рассмеялся). Я бы и ушел, может быть, но я осажден твоими евнухами.

Клеопатра (самоуверенно). Сделай меня царицей, и я велю им снять осаду и выпустить тебя. Или попросту прикажу их убить.

Цезарь (удивился). Нет, в тебе положительно что-то есть… (Весело.) Но для этого мне надо выбраться из осады. Какой-то порочный круг! — я не могу тебя сделать царицей, потому что окружен, а ты не можешь снять осаду, потому что не царица…

Клеопатра. Кто же мы?.

Цезарь (не сводя с нее глаз). Риму некуда торопиться, Клеопатра… Рим — вечен.

Антоний (дочитывает письмо). «…Я думаю завтра, во всяком случае, не позже послезавтрашнего дня прорвать осаду, еще один день мне нужен, чтобы разбить Ахилла и Потина, один — чтобы навести в Египте порядок, и надеюсь с помощью богов быть в Риме в конце месяца…»

Цезарь. В конце месяца… а их прошло девять… Целая вечность.

Клеопатра (самой себе). Вечность? — одно мгновение.

Снова — александрийская ночь тридцать третьего года.

Антоний. Он просто бросил тебя, уехал и бросил, как кожуру от вылущенного ореха. Да еще наградил на прощание своим пащенком, Цезарионом. А теперь я ломай себе голову, что с ним делать, с этим подкидышем! (Мстительно.) Разве что посадить его твоим соправителем на царство? Ведь делила же ты поначалу этот паршивый престол с братцем, который умудрился заодно и невинности тебя лишить в свои десять лет! Или кто-то другой ему помогал, если по правде, а? — с тебя станется! Так почему же мне не разделить теперь царство между тобой и твоим приблудным щенком?!

Клеопатра (спокойно). Я согласна. Он — сын Цезаря.

Антоний. А я вот не уверен! Я совершенно не уверен. Тот был пуст, как сухой стручок. За всю свою жизнь только одну дочь и произвел на свет, да и та когда еще умерла. Умерла, потому что ее зачал сухой, пустой финик! Это я нарожал от трех жен семерых детей! Не считая всех прочих — побочных, нечаянных…

Клеопатра (невозмутимо). Но среди них — ни одного Цезариона. И ему-то по праву принадлежит не один Египет — весь мир. Как и его отцу.

Антоний. Тому теперь принадлежит одна могила! Это я…

Клеопатра (насмешливо). О да! — ты жив, а он бессмертен.

Антоний. …я разделил с Октавием пополам весь мир, и одна его половина — моя! От Евфрата и Армении — до Ионийского моря и Иллирии, от Кирены — до Эфиопии…

Клеопатра (спокойно). Ты прав — половинок у тебя хоть отбавляй… От пола и до пояса ты не знаешь себе равных, мой Антоний. Ты и впрямь — полу-Цезарь. Вся беда в том, что мне этого мало.

Антоний (в ярости, но с искренней, беззащитной болью). Но ведь и ты мне досталась надкусанной половинкой! Переспелой, подгнившей половинкой когда-то зеленого яблочка, кислого дичка, которое он надкусил и бросил себе под ноги. Тебе ли говорить о половинках?!

Цезарь (про себя). Дичок, да, зеленый, кислый… я и сейчас чувствую на зубах оскомину, этот весенний, вяжущий вкус юности…

Антоний (с мольбой). Я хочу, чтобы ты его забыла! Совсем! Навсегда!

Клеопатра (с внезапной усталостью). Его убили у тебя на глазах…

Антоний. Да! — во он всегда здесь, между нами! Я слышу твой голос, но ты говоришь со мной его словами. Ты смотришь на меня, а я знаю — ты видишь меня его глазами. Ты спишь со мной, дышишь моим дыханием, стонешь и кричишь от счастья подо мной, но всякий раз, просыпаясь, ждешь, что рядом с тобою — он… (С отчаянием.) А я ведь люблю тебя, Клеопатра!

Клеопатра (мягко и с горечью). Я тоже… в том-то и беда, что я — тоже.

Антоний. А его?!

Клеопатра (помолчав). Его я чаще всего ненавижу… (С яростью, люто, до крика.) За то, что он был! За то, что я его помню! За то, что мне от него не уйти, не укрыться!. (Овладев собой.) Но если бы его у меня не было…

Антоний (в бешенстве схватил ее за руку). Помнишь, ждешь, любишь!.

Клеопатра. Пусти, мне больно!. (Не помня себя.) Люблю, жду, помню… забыла, ненавижу — какая разница? Он — есть! И я бессильна перед ним… Мне больно, пусти!

Антоний (не отпуская ее). Почему?!

Клеопатра. Потому что он — Цезарь!

Антоний. Он — мертвяк! Его сожгли, и пепел его смешался с уличной пылью!

Клеопатра. И все же — Цезарь. Пусти!

Антоний. Сухой, костлявый, больной падучей, с ледяными старческими ногами!

Клеопатра (упрямо). И — Цезарь все же. Пусти, ты делаешь мне больно!

Антоний. По ночам его мучили страхи. Ему снилась отрубленная голова Помпея. И убил его собственный сын, Брут, которого понесла от него целомудренная Сервилия! И ты была у него не единственной, он перепробовал половину женщин Рима…

Клеопатра. Но любил он меня. Одну меня! Пусти, ты сломаешь мне руку! — одну меня. Всегда. Пусти! Он и сейчас меня любит…

Антоний (на мгновение опешил). Мертвый?!

Клеопатра. И сейчас тоже! Пусти, больно! Я буду кричать!

Антоний (с холодной яростью). Что ж, я облегчу ему дело… Раз он любит тебя, хоть и мертв… Он — там, ты — здесь… Я помогу вам. (Опрокидывает ее на ложе.) Иди, иди к нему, спеши! Он ведь ждет тебя! (Душит ее.)

Клеопатра. Ты задушишь меня!.

Антоний (не разнимая рук). Ждет тебя! Пялит пустые глазницы! Гремит костями! Ложись под него, зачни от него мертвяков! Тварь!

Клеопатра. Ты убьешь меня!.

Антоний. Подстилка! Сучка! Ненасытная прорва!.

Клеопатра. Мне нечем дышать! Цезарь!

Антоний. Его нет! Нет его!. (Вдруг заплакал — беспомощно, жалко.)

Клеопатра (пытаясь вырваться из его рук). Пусти!.

Антоний (отпустил ее; плачет навзрыд). Двенадцать лет… опоила меня, околдовала… сделала посмешищем, бабьим прихвостнем… растоптала мою жизнь… (Закрыл лицо руками.) За что? За что?!.

Клеопатра (поднялась на ноги; холодно). Что же ты не душишь меня? Ты передумал?

Антоний (плачет). За что?!

Клеопатра. Может быть, ты меня уже не ревнуешь?

Антоний (сквозь рыдания). Я плюю на тебя!

Клеопатра. Или ты уже не любишь меня?

Антоний. Плюю!

Клеопатра (потирая ладонями шею). Когда ты душил меня, ты мне нравился больше. Ты хоть был похож на мужчину.

Антоний. Я не хочу марать о тебя рук!

Клеопатра. Вырезать целые народы, распять рабов, отравить друга, заколоть лучшего из вас — на это вы, римляне, способны… но задушить из любви и ревности слабую, беззащитную женщину — это вам не под силу. (Искренне.) Жаль.

Антоний (отнял руки от лица). Тебе жаль, что я не убил тебя?.

Клеопатра (мягко). Мне жаль тебя, плачущего, как обиженный ребенок… Ну перестань, перестань, как не стыдно!. Мне жаль и себя — что я полюбила такого плаксу, такую размазню…

Антоний (все еще всхлипывая). Ты меня не любишь! Ты никогда меня не любила, ты всегда лгала. Ты и ему лгала! Ты лживая, злая… ты не любишь меня!

Клеопатра. Увы, Антоний, люблю… Хоть частенько и спрашиваю себя — почему тебя?. Нет, я люблю тебя, я не лгу. Я слишком горда и устала, чтобы лгать самой себе. Поди сюда, мой Геракл. Мой хнычущий лев. Поди сюда. Я тебя утешу. Я люблю тебя. (Обнимает его.) Я обещаю тебе все забыть.

Антоний (все еще по-детски всхлипывая, зарылся головой в ее колени). За что, Клеопатра?. За что?!

Клеопатра (гладя его по голове). За что я люблю тебя?. За что ты меня душил?. За что я любила его, за что теперь ненавижу, бегу?. — ты как ребенок, который хочет сломать игрушку, чтобы узнать, почему она ему нравится. А вся-то мудрость состоит в том, что начинаешь понимать: за вопросом не обязательно следует ответ. Ну перестань, перестань…

Цезарь (скорее себе, чем Клеопатре). Смешно, но мне всю жизнь…

Клеопатра (ему). Уйди!

Цезарь. …если чего и недоставало, так это вот так же зарыться в чьи-нибудь колени и поплакать, пожаловаться… и чтобы кто-нибудь утер мне слезы и все простил…

Клеопатра (удивилась). Разве ты когда-нибудь плакал?

Цезарь (развел руками). Я никогда не смел себе этого позволить.

Клеопатра. Уйди! Разве ты не видишь, что мне не до тебя?. И не такой уж ты Цезарь, если тебе не хватало чьих-то колен, чтобы спрятаться и выплакаться… Какой уж из тебя Цезарь!

Цезарь. И все же… все же…

Клеопатра (все гладя Антония по голове; Цезарю). Если бы ты сам не отказался от меня…

Цезарь. Я не отказывался, детка. Это не зависело от меня.

Клеопатра. …если бы я для тебя хоть что-нибудь значила…

Цезарь (мягко). Не в этом дело. Да и все было не так… Просто… просто ты все равно рано или поздно ушла бы от меня к нему.

Антоний уснул.

Клеопатра (встала, подошла к Цезарю). К Антонию? Я?! — но ведь это ты, ты сам от меня откупился им, когда я приехала к тебе в Рим!

Цезарь (без обиды). Ну не к нему, так еще к какому-нибудь Антонию…

Клеопатра. А разве у тебя их было много?

Цезарь (спокойно). Видишь ли… есть порода мужчин… да, именно порода… Одним словом, есть мужчины, к которым вы рано или поздно уходите от нас.

Клеопатра. Кто это — мы?

Цезарь. Вы, женщины… красивые, умные, тонкие, рожденные для поклонения и любви. А мы… мы — это обремененные заботами и мыслями мужчины… мужчины, рожденные, чтобы делать дело… делать политику, вести войны, менять порядки, писать книги, строить города, жаждать власти и славы… Обремененные самими собой — своей гордыней, честолюбием, жаждой созидания… впрочем, и разрушения тоже. Все это — в нас, в наших головах, в крови… Мы несвободны от самих себя, детка, мы прикованы цепями к собственному предназначению… а его и нас так много, что не остается места еще и для беззаботности, веселой любовной игры… А в Антониях именно этого хоть отбавляй, потому что в них нет всего остального. Они как пустой кубок, который всегда тут как тут, чтобы его наполнили вином. Или уксусом, это ничего не меняет. Вот вы и уходите от нас, спасаетесь бегством… (С неожиданным любопытством.) Кстати, я давно хотел тебя спросить… почему — Антоний?

Клеопатра (не поняла, о чем он). Антоний?. — но ведь ты сам…

Цезарь. Почему именно этот Антоний, Марк?.

Клеопатра (растерянно). Почему?

Цезарь (идет навстречу Клеопатре; он искренне рад ей, но прячет эту радость за холодной почтительностью протокола). Я рад тебя видеть, царица, и приветствовать в Риме. (Голос его дрогнул.) Я рад тебе, детка…

Клеопатра (тоже стесненная жесткими рамками этикета). И я рада, Цезарь. Я рада увидеть в величайшем городе мира его первого гражданина. (Протянула ему обе руки.) Мой Гай…

Цезарь (мягко и сердечно). Я все помню, Клеопатра, я ни на день не забывал о тебе, но… (Вернувшись к официальному тону.) Как тебе понравился Рим, царица?

Клеопатра (с достоинством). Я приехала в город Цезаря из города Великого Александра.

Цезарь (улыбнулся). Честно говоря, Александрия мне тоже больше по душе, чем Рим. Жаль, сгорела тамошняя библиотека, не то бы я с удовольствием порылся на досуге в старых рукописях… впрочем, досуга мне, по всему видать, не дождаться. (Не удержался.) Помнишь наше путешествие по Нилу, к самым его истокам?. Тогда мне еще хотелось дойти до истоков всего на свете, увидеть начало вещей и начало времен… (Внезапно.) Как мой сын? Как Птолемей? (С беспокойством.) Я полагаю, ты не привезла его с собой?!.

Клеопатра (твердо). Он не Птолемей. Он — Цезарион.

Цезарь (удивился). Но ведь при рождении ты назвала его Птолемеем?!

Клеопатра. Это имя всех мужчин в нашем роду. Но по отцу он — Цезарион. Он твой сын.

Цезарь (усмехнулся). И мой наследник?.

Клеопатра (жестко). И твой наследник.

Цезарь (уклончиво). Надеюсь, это не единственное его достоинство.

Клеопатра. Разве этого мало?

Цезарь. Если я умру… (поправился) когда я умру, наследник у меня будет лишь один.

Клеопатра (нетерпеливо). Кто?

Цезарь (просто). Рим.

Клеопатра (неотступно). Но кому ты завещаешь самый Рим?

Цезарь (очень серьезно). Его богам. Рим — вечен, а над вечностью — одни боги.

Клеопатра (не сдержалась). Я ненавижу твой Рим!

Цезарь (спокойно). Я тоже.

Клеопатра. Ты? Первый из римлян?!

Цезарь (усмехнулся). Кто же, как не я, имеет на это право?. (С едва сдерживаемым гневом.) Этот лживый, корыстолюбивый город, пропахший гнилью, глупостью и расчетом! — не-на-ви-жу!. (Гнев вырвался наружу.) Я сотру его с лица земли! Выкорчую железом! Я воздвигну на его месте другой Рим — терпимый, милосердный, великодушный!. (Веял себя в руки; усмехнулся.) Если успею, конечно. Но ради этого стоит набраться терпения и осторожности. Быть мудрым, как змий, и кротким, как голубь. Ну, и если меня не убьют раньше, чем…

Клеопатра. Убьют? Кто посмеет?!

Цезарь. Вдобавок ко всем своим достоинствам Рим еще и неблагодарен, детка. И мстителен. С особым сладострастием он мстит тем, кто хочет сделать его лучше, чем он есть. Этого он никому не прощает.

Клеопатра. И ради него — такого! — ради власти над ним…

Цезарь (прерывает ее). Над ним?. Нет, мне все-таки не удалось сделать из тебя настоящую царицу.

Клеопатра. Почему?

Цезарь. Потому что, будь ты прирожденной царицей, ты понимала бы, что радость власти — это не радость от того, над чем ты властвуешь, не от того, что принадлежит тебе… а от самой власти, от власти как таковой, от того, что ты ее ощущаешь в себе, внутри… Это как хорошее вино — ты его пьешь не ради опьянения, которое оно тебе дарит, а ради него самого. Но с этим надо родиться.

Клеопатра. И это единственное, чего ты на самом деле жаждешь, единственное, без чего не можешь, — власть?. Мне жаль тебя.

Цезарь. Да. (Поднял на нее глаза.) Но когда я встретил тебя и понял, что есть одна лишь власть, которую никто не в силах у меня отнять…

Клеопатра (насмешливо). Любовь?! — тебе хватило ее на девять месяцев.

Цезарь (убежденно). Ты подарила мне эти девять месяцев покоя, нежности, вернувшейся ко мне молодости… очень может быть, это было лучшее время всей моей жизни. Но даже ты…

Клеопатра. В чем я виновата перед тобой?

Цезарь. …даже любовь не освободила меня от мыслей. Я продолжал думать, детка.

Клеопатра. Ты думаешь, воюешь, побеждаешь, пишешь новые законы — но не живешь. Жив великий Цезарь, но не маленький Гай. Ты сам его крадешь у себя. Ты себя ограбил.

Цезарь (почти виновато). Увы, меня вечно одолевают мысли… ненасытная жажда и гордыня все понять и, поняв, переделать… (Нежно.) Я был и тогда не волен в себе, детка.

Клеопатра (с горечью). О да! — ты ведь всего лишь Цезарь.

Цезарь (согласился с ней). Всего лишь.

Клеопатра (прямо). Это — прощание, Гай?

Цезарь (уклонился от ответа). Я рад приветствовать тебя от имени Рима, царица. (Улыбнулся.) Мне всегда не хватало в нем тебя.

Клеопатра. Мне не нравится в Риме. Он как храм, пустой и холодный, давно покинутый богами. Ваши женщины до подозрительного целомудренны, из-за спины их добродетели выглядывает неумелый блуд. Ваши мужчины так преисполнены собственного достоинства, что кажется, будто перед тобой не человек, а одна сенаторская тога. Мне тут холодно, я в первый же день простудилась. (Без жалобы.) Я устала, Цезарь, и мне скучно. Отпусти меня. Я хочу уехать.

Цезарь (задет). И это все, что ты увидела в Риме? Все, что поразило тебя?

Клеопатра (вдруг вспомнив). Нет… Вчера я возвращалась с приема, устроенного в мою честь сенаторскими женами, поздно ночью, и на одной из улиц мои носилки обступила орава пьяных молодых людей, несомненно знатных — у них были напомаженные, завитые волосы и дорогие туники, залитые вином и жиром… И один из них… один из них имел наглость откинуть полог и заглянуть в мои носилки, а стража не отважилась ему перечить. Такой высокий, стройный, с лицом молодого Геракла, правда, пьяного, беспардонного Геракла, и все же… У него поверх туники была даже накинута львиная шкура. И он был босиком! Представляешь — дорогая туника, львиная шкура, весь в кольцах и завитках — и босиком!. Наглый, разнузданный, но…

Цезарь (смеется). Но прекрасный!. В Риме есть только один человек, который может себе это позволить. Босой Геракл! — один он.

Клеопатра (пытаясь скрыть любопытство). Кто же он?

Цезарь. Антоний! Марк Антоний, начальник конницы и правая рука Цезаря. Мой любимец. И мой тайный недуг — римляне не могут мне простить беспутство моего Геракла. Но я его люблю. (С усмешкой, за которой шевельнулась ревность и предчувствие.) Он тебе понравился?

Клеопатра (поспешно). Нет!. Не думаю. Что мне до него? — просто он так ни на кого из вас не похож…

Цезарь (словно даже радуясь этому). Я знал, что он тебе понравится. Он занятен, во всяком случае, его ни с кем не спутаешь. Он тебя позабавит. (Мгновение поколебавшись.) Он здесь. (Не давая ей возразить, зовет.) Антоний!

Клеопатра (вдруг испугалась). Зачем? — я не хочу его видеть! Достаточно того, что я видела вчера. (Невольно, с острым любопытством.) Надеюсь, сегодня он не будет босиком?

Входит Антоний. Поверх длинного плаща на нем гераклова львиная шкура.

Цезарь и Клеопатра невольно разом взглянули на его ноги, но сейчас он обут в красные сенаторские башмаки.

Антоний. Ты хотел меня видеть, Цезарь?

Цезарь (он очень весел, но в веселье этом есть что-то натужное). Не один я, мой Антоний.

Антоний (Клеопатре, почтительно, но и с вызовом). Марк Антоний, начальник конницы и сенатор, приветствует царицу Египта. (Пораженный ею с первого взгляда.) Я впервые вижу тебя, но… но…

Клеопатра (пытаясь насмешливостью преодолеть свое замешательство). Я тоже впервые вижу тебя… обутым.

Антоний (не поняв насмешки, взглянул на свои ноги). Эти красные башмаки — знак сенаторского достоинства.

Цезарь (Клеопатре). Оно у этих господ именно в ногах. Представь себе, что в их сенате…

Клеопатра (не слыша его; Антонию). А эту шкуру льва ты не снимаешь, даже когда забываешь обуться?

Антоний. Этого льва? (Чуть театрально.) Я — потомок Геракла, и мне пристало ее носить по праву.

Клеопатра (насмешливо). К тому же она тебе к лицу.

Антоний (не замечая подвоха). Да, я похож лицом на Геракла, все говорят. Я происхожу по прямой линии от его сына Антона.

Клеопатра. Но при этом ты пахнешь изысканными духами, а не Авгиевыми конюшнями.

Антоний (все так же простодушно). Тебе нравится этот запах? — мне привезли их из Сирии, один флакон стоит вдесятеро против всех авгиевых быков. Кстати, что касается этого подвига моего предка, то в нашей семье сохранилось любопытное предание. Будто бы Геракл…

Цезарь. Прости, Антоний, но поскольку ты, несомненно, захочешь рассказать нашей гостье не об одном этом подвиге твоего родоначальника, а их у него было, помнится, целых двенадцать, на это уйдет немало времени… а у меня как раз дела, я должен продиктовать несколько писем. (Клеопатре; с нежной печалью, словно прощаясь.) Прости, великая царица, но Рим — город, в котором на каждого живущего в нем приходится гораздо меньше времени, чем у тебя в благословенной Александрии…

Клеопатра (едва ли она услышала истинный смысл его слов). Вероятно, потому, что мы придерживаемся старого календаря.

Цезарь (долго глядел на нее; после молчания). Может быть… Собственно, наше время уходит, не справляясь с календарями. Извини, всего лишь несколько писем… (Ушел.)

Некоторое время Клеопатра и Антоний молчали, присматриваясь друг к другу: Антоний — дерзко и не таясь, Клеопатра — с неодолимым любопытством.

Антоний (прервал молчание). Твоя проницательность делает тебе честь — ты с первого взгляда увидела мое сходство с Гераклом.

Клеопатра (все еще прячась за насмешку). Я это поняла еще вчерашней ночью — только потомок полубога может себе позволить попирать священные камни Рима босыми пятками.

Антоний (рассмеялся с мальчишеским самодовольством). А, этой ночью!. Мы возвращались с холостяцкой попойки у Куриона. (Увлекшись.) Ну, доложу я тебе, Курион!. — уже немолод, и трибуном успел побывать, и политик, и оратор, а пьет — за ним даже мне не угнаться. Он один из первейших моих друзей. Еще в юности мы с ним так промотались, что однажды утром я проснулся, а на мне долг в двести пятьдесят талантов. Так Курион поручился за меня на всю эту чудовищную сумму. Хоть у него самого долгов было по горло, только и надежд, что на наследство после смерти отца. Но с него все как с гуся вода. Распутнее и беспечнее его был разве что бешеный Клодий, ну тот, что забрался в дом Цезаря во время праздника Доброй Богини, переодевшись служанкой… Ты что, не знаешь этой истории?! — в результате Цезарю пришлось развестись с Помпеей, а он ее любил… впрочем, не об этом речь… (Потерял нить рассказа.) О чем это я?.

Клеопатра (слушает, не сводя с него глаз). О своем долге в двести пятьдесят талантов.

Антоний. Ах да!. — пришлось бежать от судебного претора в Грецию. Кстати, там-то я и изучил ораторское искусство. Я избрал так называемый азиатский стиль, он мне импонирует своей пышностью и величественностью.

Клеопатра (все еще цепляясь за насмешливость). Ты прав, он более всех других подходит для хвастовства.

Антоний (и на этот раз не заметил ее иронии). А ты какой стиль предпочитаешь?

Клеопатра. Я говорю, как думаю. И — что думаю.

Антоний. Кто же это успел тебе насплетничать, что вчера я был босиком?

Клеопатра. Насплетничать? — я сама это видела.

Антоний (задет). Ты?!

Клеопатра (удивлена). Как?! Ты еще осмелился откинуть полог моих носилок и заглянуть внутрь!

Антоний (поражен). Так это была ты?!

Клеопатра (оскорблена). Ты меня не запомнил?!

Антоний (смешался). Нет, что ты!. То есть… (Искренне, но и беспечно.) Я был пьян, Клеопатра, мы вчера напились, как… (Нашелся.) Конечно, запомнил! Очень миленькое, как сейчас помню, личико, смазливенькое…

Клеопатра (ошеломлена его дерзостью). Смазливенькое?!

Антоний (спохватившись). В смысле — прекрасное! Просто-таки божественное лицо, поверь, Клеопатра! (Высокопарно, но и искренне.) Оно ожгло меня своими лучами, как полуденное солнце. Я ослеп! И только теперь прозреваю, чтобы увидеть его вновь. (Без особых угрызений.) Прости меня.

Клеопатра. Нет, отчего же… мне это даже льстит. Наверняка это не первые носилки, в которые ты заглядываешь без спроса, не первое женское лицо, которое ты увидел спьяну, и если оно и вправду показалось тебе смазливым…

Антоний (вспомнил с удовольствием). Выпили-то мы действительно изрядно…

Клеопатра (совершенно неожиданно). Сними с себя этого дурацкого льва, за ним тебя не видать!

Антоний (чуть опешил). Льва?.

Клеопатра. Ты ведь откинул вчера полог, чтобы увидеть меня. Сними его. И этот плащ тоже. Я хочу тебя видеть.

Антоний (зная себе цену, сбросил с плеч шкуру и плащ). Ты смелая женщина, Клеопатра.

Клеопатра. Нет, я просто любопытна. (Разглядывая его с жгучим интересом.) Что ж… Ты красив. Даже обутый. И даже при дневном свете. Ты действительно похож на Геракла. Правда, на Геракла в перерывах между его подвигами. (Без перехода.) Я не люблю красивых мужчин.

Антоний (обиделся). Какие же тебе по вкусу?

Клеопатра (уклонилась от ответа). Можешь надеть свой плащ. И это чучело льва тоже.

Антоний (оскорбился). Что ж, теперь твоя очередь снять с себя твою накидку, да и пеплос заодно. Любопытство за любопытство.

Клеопатра (задохнувшись от возмущения). Ты смеешь… ты посмел?!

Антоний (дерзко). Женщине скромность и целомудрие приличествуют больше, чем мужчине. Ты оскорблена? Или боишься?.

Клеопатра (холодно). Ты не стоишь ни моего гнева, ни страха.

Антоний (легко). Может быть, я стою твоей любви?

Клеопатра (чуть выспренне). Ты наглец!

Антоний (самоуверенно). Ты мне нравишься.

Клеопатра (невольно). Тебе ведь нравятся смазливенькие.

Антоний. И все другие — тоже. (Открыто, с восхищением.) Но ты не из них. Ты — Клеопатра.

Клеопатра (гордо). Что это значит — Клеопатра, знает лишь один человек на свете.

Антоний. Но ему приходится так часто диктовать письма, указы, эдикты… Я же — свободен.

Клеопатра. Свободен — от чего?

Антоний (бесшабашно). От всего. Когда я этого хочу, разумеется. Но хочу я этого всегда. От дел, обязанностей, забот…

Клеопатра. И даже от самого себя?

Антоний. Прежде всего — от самого себя.

Клеопатра. Значит, тебя — нет.

Антоний. И тем не менее я — перед тобой. (Неожиданно.) Хочешь — пока он диктует свою волю всему миру — я покажу тебе Рим? Не этот — самодовольный и приличный. Другой. Мой Рим — ночной, буйный, веселый?

Клеопатра. Я уже пресытилась Римом.

Антоний. Тогда я приеду к тебе и покажу твою Александрию.

Клеопатра. Что же ты мне можешь показать в Александрии, чего бы я сама не видела? Что мы с тобой там станем делать?

Антоний (как нечто само собой разумеющееся). Любить друг друга, что же еще?

Клеопатра (поддаваясь его напористой пылкости). Однако и дерзок же ты!

Антоний. Я научу тебя любви.

Клеопатра. Какая самонадеянность!

Антоний. Я разбужу в тебе женщину.

Клеопатра (защищаясь). Ты распутник!

Антоний. Я освобожу тебя от тебя самой. Я заставлю тебя заглянуть в такие сладкие бездны, в такую тьму безудержности — ты ахнешь!

Клеопатра (сдаваясь). По-моему, ты подонок, мой Антоний!

Антоний (чуть выспренне, но весело и убежденно). Мы спустимся на самое дно, и с его вершины ты увидишь то, чего никогда не видела. Ты хочешь этого?

Клеопатра (помимо воли). Да!. (Из последних сил.) Я боюсь тебя, Антоний! Мне страшно!

Антоний. Страшно и сладко! И захватывает дух! — ну же, Клеопатра, ну же! Смелее! И — не думай. Ни о чем не думай. Главное — не думать!

Клеопатра (сдалась). Что я должна для этого сделать?.

Антоний. Прежде всего — забыть, кто ты. Забыть себя. Прочь этот царский венец! (Снимает с нее венец.) Эту царскую мантию! (Срывает с нее накидку.) Этот расшитый жемчугами пеплос! Эти золоченые сандалии! — по аду надо ходить босиком, чтобы голыми пятками ощутить его жар!

Она стояла перед ним почти обнаженная.

Долой этого мертвого льва! (Сбрасывает с себя львиную шкуру.) И сенаторскую тогу! И этот меч, от которого у меня только синяки на ляжке! И башмаки тоже!.

Теперь и он перед ней — обнаженный, босой.

Антоний (он в своей стихии; почти торжественно). Вот твоя Александрия, которой ты владела, но не знала ее, ее не видно из окон твоего дворца. Грязная, смрадная, пьяная, порочная, прекрасная. Провонявшая острым духом харчевен и горькими морскими водорослями. Для начала мы пойдем в гавань, в портовые таверны и напьемся там вволю дешевого и кислого вина из глиняных кувшинов, мы будем пить его прямо из горлышка, и оно будет стекать с наших губ и подбородков на грудь… на твою обнаженную грудь, на твои соски, нетерпеливо летящие впереди тебя самой… (Пьет вино из кувшина.) Как тебе это вино, любимая?

Клеопатра (тоже пьет; в счастливом чаду). Это пойло рабов и нильских испольщиков… оно прекрасно, любимый. От него голова идет кругом.

Антоний. Мы заедим его горячей похлебкой из морских раковин — нет лучшей пищи на свете! — вяленой рыбой и жареной бараниной, заправленной перцем и чесноком…

Клеопатра. И каждый наш поцелуй будет отдавать чесночным духом, бараний жир будет застывать у нас на губах, и мы будем слизывать его друг у друга поцелуями… (Счастливо.) О Антоний!

Антоний. А потом, когда нашим желудкам и головам станет совсем уж невмоготу, мы охладим их в море, на Форосе, у маяка. Мы захватим с собой бурдюки с вином про запас и вареных креветок и мурен, завернутых в виноградные листья, и пойдем вместе с пьяной, буйной голытьбой, с веселой ордой полунощных пропойц по городу, будем орать непотребные песни, задирать прохожих, а потом придем на пепелище библиотеки и станем плясать на обгоревшем пергаменте старых свитков и развеем их пепел по ветру — долой книги, долой мысли!

Клеопатра (пляшет и кричит нараспев). Долой философов, мудрецов, поэтов… долой воспоминания!

Антоний. Мы будем жить! Просто жить!

Клеопатра. Жить! Только жить, а не… О Антоний!

Антоний. Потом мы пойдем в подпольные притоны у Конского ристалища, к гетерам, к распоследним шлюхам, к грошовым девкам — к состарившимся, потасканным и к совсем еще свеженьким, — ты будешь глядеть, как они любят друг друга, и распаляться и желать меня еще больше… Ты хочешь меня. Клеопатра?

Клеопатра. Ненасытнее и бесстыднее хотеть нельзя!. А потом мы расшвыряем их всех, выгоним вон — гетер, лесбиянок, шлюх, пропойц, лицедеев, — и останемся одни, одни во всем мире, и будем любить друг друга жадно, без памяти, без сожалений. Я люблю тебя, Антоний!. Ты и вправду распахнул двери и выпустил меня на волю… Почему, почему порок так манит, так засасывает… порок, блуд, бесстыдство? Почему, Антоний?!

Антоний (без сомнений). Потому что он один делает нас свободными. Стоит признать нам свое право на него — и нет над нами суда. Сломать этот запрет — все равно что выбить днище у бочки и в жару, в зной подставить рот под струю холодного вина… Пусть хоть на миг…

Клеопатра (трезвея). И все-таки… все-таки я благодарна тебе… Пусть хоть на день, хоть на миг — ты помог мне… ты заставил меня забыть и… (Словно заклинание.) Забыть! Забыть! Забыть!

Цезарь (без упрека, без наставлений — с мягкой усмешкой). Все можно, все дозволено… Никаких преград, никаких запретов… Забыть себя? — кто же этого не хочет?! Пьяный Вакх среди беспутных вакханок, Зевс, разъяренный от похоти, с налитыми кровью глазами бык, похищающий нагую Европу на глазах у всего Олимпа… Венера, изменяющая богам с последним из смертных… Забыть себя, Клеопатра, — хватит ли тебя на это?

Клеопатра (ему, с холодной, мстительной силой). А ты знаешь, каково это — любить Цезаря и лишиться его?! Нет, не только Цезаря — властолюбца и победителя, но и Цезаря — тебя, живого, лысенького, с твоими насмешливыми, все наперед понимающими глазами, всегда озабоченного, всегда думающего невесть о чем… Того и этого — вас обоих сразу?! Я любила Цезаря — Цезаря! — и учила его любви, в он был понятливым и нежным учеником… Ты отнял у меня все! — всех мужчин, которых я могла бы любить после тебя, потому что после тебя нет мужчины, которого я могла бы полюбить. Ты выжег мою жизнь и не оставил мне ни одного деревца, в тени которого я могла бы спастись от зноя и одиночества, потому что я теперь смотрю на все и на всех теми же глазами, которыми смотрела на тебя, а они ослепли от жара и света. Ты отнял у меня все и даже не заметил этого… И ты еще смеешь теперь являться мне каждую ночь, словно мне же и мстишь за то, что ограбил меня. Порок? Свобода?! — нет, одно лишь жалкое желание забыть тебя, забыть, забыть!.

Антоний (схватил ее за руку, с болью). И все же ты вспомнила о нем! Все же помнишь! Даже когда любишь меня! Девка!.

Клеопатра (неожиданно). Скажи, Антоний, ты хотел бы поменяться с ним местами? Ты — живой, красивый, беззаботный, к тому же владеющий полумиром, а также мною, любимый мною так, как только могу я, Клеопатра, любить тебя, Антония, — поменялся ли бы ты местами с ним — мертвым, заколотым, если верить молве, собственным сыном, да и при жизни всегда загнанным в угол политикой и войной, всегда не свободным от самого себя… поменялся бы ты с ним местами, Антоний?

Антоний не ответил.

Ты не виноват, просто ты — Антоний, а он — Цезарь, только и всего. И этого никому изменить не под силу.

Антоний (со стоном). Я хочу, чтобы ты любила одного меня!

Клеопатра (устало). Я и люблю тебя. (Надевает опять пеплос.) Как могу. (Накидывает мантию.) Как умею. (Надевает на себя венец.) Я ведь не только женщина, я еще и царица. И все же, как видишь, я люблю тебя.

Антоний (с неожиданной решимостью). Поменяться с ним местами?!

Клеопатра. Ты опоздал. Он мертв.

Антоний. Зато жив его наследник, Октавий, этот выскочка, недоносок, который напялил на себя вместе с императорством еще и титул Цезаря, — он, не смешно ли, он, а не я!. Этот слюнтяй, который оттяпал у меня половину мира и держит взаперти в этом твоем вонючем Египте…

Клеопатра (почти с сочувствием). И ты хочешь сравниться с Цезарем, победив какого-то Октавия?!

Антоний. Я — Цезарь! Я, а не он! Я! Дай мне мой меч!

Клеопатра. Не говори глупостей, Антоний. Он — не Цезарь, он всего лишь жалкий его последыш, эхо его голоса…

Антоний. А прадед его был вольноотпущенник, ничтожный канатчик из Фуррийского округа! Дай мне меч!

Клеопатра (машинально протягивает ему меч). Антоний, ты сошел с ума!

Антоний (кричит). Панцирь! (Она подает ему панцирь.) Застегни застежки! Не эту! Сперва эту!

Клеопатра (застегивает на нем панцирь). Я не привыкла… чаще я надевала на тебя пиршественный венок…

Антоний. Вонючий канатчик! А дед — ростовщик. И это только по отцовской линии!. Поножи! Где мои поножи?

Клеопатра (подает ему поножи). Воевать с Октавием и Римом — это идти навстречу собственной гибели…

Антоний. Что ж, меня убьют в бою, как мужчину. А его — твоего-то — закололи из-за угла, подло и мерзко, как беззащитную дичь! Но сперва я выпущу кишки этому мальчишке, взобравшемуся на чужое место! Застегни мне поножи!

Клеопатра (поколебавшись). Я не умею.

Антоний. Я тебе покажу.

Клеопатра. Я не могу.

Антоний. Почему?

Клеопатра. Для этого я должна встать перед тобой на колени…

Антоний. Вот и встань! Перед ним-то ты становилась, он воевал чаще, чем я! Так встань и сейчас. Ну же! — хоть сейчас, когда ты… (голос его дрогнул от жалости к самому себе) когда ты, может быть, обряжаешь меня на смерть…

Клеопатра (решилась, встала перед ним на колени, застегивает ему поножи). Я обряжаю тебя для славы…

Антоний. Что ж… живой или мертвый, но… А этот! — мало того, что мужчины в его роду — канатчики и ростовщики, по материнской линии прадед его был и вовсе африканец и держал в Ариции не то лавчонку с мазями от дурных болезней, не то пекарню… Где мой щит?. И он-то — Цезарь?! Не говоря уж о том, что моя мать происходила из дома Юлиев, стало быть, я и сам… Где мой щит?!

Клеопатра (поднялась с колен, подала ему щит). Рим не стоит того, чтобы…

Антоний. А я — не ради Рима! Я — ради тебя! Чтоб вытравить его, того, из твоей памяти… Он-то так и не посмел принять царский венец из моих рук, тогда, на празднике Луперкалий, а я его надену на себя! И на тебя тоже!

Клеопатра (завороженная его уверенностью). Ты распустил свою армию, а у Октавия легионы в Италии, легионы в Испании, в Галлии… в Брундизии он заложил новый флот…

Антоний. Да стоит мне топнуть ногой — и завтра же у меня будет сто тысяч пехоты, двенадцать тысяч конницы и пятьсот боевых кораблей. Октавий тут же наложит полные штаны! — одних подвластных мне царей завтра здесь будет дюжина: Балх Африканский, Архелай Каппадскийский, Митридат Коммагенский, царь Фракии Садал… за меня можешь не беспокоиться!. А чтоб совсем унизить этого лощеного франта, прохиндея этого, чтоб сбить с него последнюю спесь, я вызову его на поединок. Один на один! И если он не струсит и не откажется, пусть сразится со мной не где-нибудь, а на Фарсальском поле, где Цезарь разбил Помпея. (Громко и властно.) Трубить сбор! Всем — легкой пехоте, и тяжеловооруженной, и коннице, и флоту, всем манипулам, центуриям, когортам, легионам! Большой сбор!. Римских орлов — вперед! (Клеопатре, с просительной, робкой надеждой.) И если я… если я вернусь и… Ты обещаешь мне?.

Клеопатра. Любить тебя? — о да!

Антоний (нетерпеливо). Нет! — ты обещаешь мне забыть его?. Ну его, прежнего?.

Клеопатра (сделала над собой усилие). Обещаю.

Антоний. И любить меня одного?

Клеопатра. Обещаю, Антоний.

Антоний. Любить меня больше, чем его? Сильнее, чем ты его любила?

Клеопатра (со все большей нежностью). Да, Антоний, да!

Антоний (настойчиво). Ты веришь мне? Веришь, что я могу?. Что я… ну что я — Цезарь?.

Клеопатра. Ты — мой Цезарь, Антоний. Конечно же, ты — Цезарь!

Антоний (все еще не веря ей). Нет, это правда?! И даже если… если я не вернусь?.

Клеопатра (твердо). Ты вернешься.

Антоний (вне себя от радости и надежды). Вперед!. (Обращаясь к армии.) Солдаты, я обещаю вам победу! Я слышу шум ее крыльев над своей головой. Это говорю вам я — Марк Антоний, которого вы не раз провозглашали своим императором. Это говорю вам я — ваш Цезарь! (Уходит.)

Оглушительный рев буцин, топот тысяч солдатских сапог.

Цезарь. Останови его. Хватит крови, достаточно ее пролил я!.

Клеопатра (глядя вслед Антонию; твердо). Нет.

Цезарь. Ты толкнула его навстречу смерти. И ты знаешь это.

Клеопатра. Знаю.

Цезарь (удивился). Зачем ты это сделала?!

Клеопатра. Он хочет стать выше себя. Это единственный поступок, который делает мужчину мужчиной, кто смеет его остановить?

Цезарь. Хоть ты и знаешь, что он погибнет?.

Клеопатра (просто). Он и сам это знает.

Цезарь. Вы с ума сошли!.

Клеопатра. Он не был рожден Цезарем. Но умереть как Цезарь — его право.

Цезарь (с ревнивым восхищением). Ты опять поступаешь не как царица, а как женщина…

Клеопатра. Да, тебе так и не удалось сделать из меня настоящую царицу. Да и судьба была ко мне милосердна. Я умру, как и жила, — женщиной. Я была плохая ученица, а ты — неудачливый учитель. Мы с тобою квиты.

Цезарь (покачав головой). И теперь ты мстишь мне?

Клеопатра. Ты научил меня, по крайней, мере платить свои долги. Ты как-то сказал: голубь — и змий. Голубиная кротость — и мудрость змия. Так вот, я — всего лишь голубь, но у меня отросли когти коршуна. Может быть, даже змеиное жало.

Цезарь. Он погибнет. Ты сама его толкнула на это.

Клеопатра (подняла на него глаза). Я пережила твою смерть, Цезарь.

Возвращается Антоний.

(Поражена, Антонию.) Ты вернулся? Ты не сразился с Октавием?!

Антоний (без смущения). Я отдал все распоряжения, послал ему вызов на поединок — этой пощечины он не перенесет! — разослал гонцов и лазутчиков, велел заготовить провиант для войска. Я все предусмотрел, до последней мелочи. (Беспечно.) А пока все это будет делаться, мы проведем эту зиму беззаботно и весело, как никогда, мы поедем с тобой на Самос, там и в январе все цветет, я уже велел послать туда припасы, мы с тобой чудесно проведем эту зиму, а весной…

Цезарь (про себя). А за зиму Октавий соберет вдвое больше пехоты, втрое — конницы, вчетверо — боевых кораблей… (Об Антонии.) Он упустил главное — время. Он погиб.

Клеопатра (Антонию). Ты упустил самое главное — время! Ты дал Октавию передышку, чтобы он собрал вдвое больше твоего пехоты, втрое — конницы, вчетверо…

Антоний (как нечто само собой разумеющееся). Не мог же я так, сразу уехать от тебя, расстаться… ты не пережила бы этого!

Клеопатра (кричит). Но я не хочу пережить тебя! Я не хочу пережить всех вас! Хватит с меня и одного!.

Антоний (беспечно). Ты себе и представить не можешь, какая сейчас на Самосе стоит погода! Море не шелохнется, на небе ни облачка, в горах цветет дрок и маслины, а с плоскодонок сгружают на берег бурдюки с питьевой водой и развозят их по городу на осликах, ослики карабкаются по крутым улочкам, позвякивая бубенцами, а у лодок — синие, и красные, и желтые, и полосатые паруса… Я велел, кстати, пустить в садки жирных мурен и откормить белых голубок…

Клеопатра (усмехнулась). Ты забыл о мудрых змеях…

Антоний (не слыша ее). …а также отделать заново тамошний амфитеатр и ристалище, а артистов, кифаредов и мимов я выписал из Афин. Это будет замечательная зима, Клеопатра, вот увидишь!

Клеопатра (про себя). И — последняя…

Антоний. Почему — последняя? Если тебе там понравится, мы останемся и на весну и даже на все лето, стоит тебе только захотеть.

Клеопатра (без укора). Но ты ведь собирался весною начать войну с Римом?

Антоний (не видя в этом противоречия). Конечно. Но это навряд ли займет много времени. Ты меня подождешь на Самосе, разве что немножко поскучаешь одна. Я скоро вернусь.

Клеопатра. Ты неисправим, Антоний… хоть в этом ты постоянен.

Антоний. Ты ведь сама сказала, что веришь мне! Что я вернусь Цезарем!

Клеопатра. Если вернешься.

Антоний (с мукой). Но я ведь не могу так просто уехать от тебя, оставить одну… мне надо привыкнуть самому к этой мысли… вдохнуть в тебя терпение и мужество, а главное — веру, Клеопатра, веру! Октавий от меня не уйдет!. Бросить тебя одну, слабую женщину…

Клеопатра (устало). Так ты это — из-за меня…

Антоний. А из-за чего же еще?! Поверь, мне не терпится утереть нос этому фуррийскому выскочке, и, если бы я не беспокоился о тебе, я давно бы уже плыл в Италию! (С обидой.) Ты не рада тому, что мы будем вместе до самой весны?!

Клеопатра (с горечью). В конце концов, было бы еще ужаснее потерять тебя в разгар зимы… Самос, теплый, безоблачный январь тридцать первого года.

Антоний. Ну разве не прелесть этот благословенный остров, как я тебе и обещал?! К тому же до материка рукой подать, и мы с тобой будем наезжать время от времени в Афины, там меня обожают и даже сделали почетным гражданином, там прекрасные трагические актеры, я велел им разучить «Электру» и «Эдипа», они ведь играют на чистом греческом языке, а не на той смеси варварского с грубой латынью, что наши знаменитости в Риме. Этот остров будет оглашаться с утра и до вечера пением флейт и кифар…

Клеопатра (прижимаясь к нему). И пусть хоть вся вселенная в это время гудит от стонов и рыданий!.

Антоний. …театры будут ломиться от публики, хоры будут усердно оспаривать друг у друга лавры…

Клеопатра (неожиданно). Я не отпущу тебя и весной! Пропади пропадом Рим, Октавий, весь мир… что нам до них?! Ты же сам говорил — кроме меня, у тебя ничего нет, ничего тебе не надо! Никуда я тебя не отпущу!

Пение флейт и кифар.

Антоний (вдруг — с спокойной и мужественной печалью). Нет, Клеопатра… уже поздно. Я уже бросил вызов. Не Риму, нет — судьбе. Я уже не могу отступить. (Улыбнулся ей.) И ты бы мне тоже этого не простила.

Клеопатра. Мне нечего прощать тебе. И я хочу тебя живого, живого!

Антоний (без укора). Чтобы при мне, живом, помнить его — мертвого?.

Клеопатра. Я забуду его! Я уже забыла.

Антоний (спокойно). Жаль.

Клеопатра. Я не понимаю тебя, Антоний!

Антоний. Если ты забыла его… значит меня ты забудешь еще скорее…

Клеопатра. Я не отпущу тебя!

Антоний (усмехнулся). Но ведь я теперь — Цезарь, никто не смеет перечить мне. Надо мной — только мой рок. (И вдруг вновь становясь прежним — фантазером, бахвалом, рабом собственного жизнелюбия.) Но мы с тобой еще можем спастись! Мне снился сон, в нем мы оба были живы и счастливы где-то на неведомом солнечном острове — нет, не здесь, не на Самосе, — где-то далеко, за краем моря, по ту сторону… На что нам, действительно, Рим, Египет, царства… Я оставлю Египет, Кипр, Африку и Келесирию Цезариону — он сын Цезаря, Октавий не посмеет его и пальцем тронуть, а нашим с тобой сыновьям, Птолемею и Александру…

Клеопатра. Они еще дети!

Антоний. …Птолемею — Финикию, Сирию и Киликию, Александру — Армению, Мидию и Парфию.

Клеопатра (глядя на него с состраданием). Но ведь Парфия тебе не принадлежит…

Антоний (легко). Я ее завоюю для Александра. В первый раз мне это не удалось, но во второй…

Клеопатра. Как же ты завоюешь ее, если мы собрались бежать за море, на счастливый остров?.

Антоний (так же легко). Значит, сначала надо будет покорять Парфию, а уж потом… Или же придется нашему Александру обойтись без Парфии.

Клеопатра (погладила его по голове). Мой бедный мальчик… бедный мой мечтатель, фантазер, бахвал… строитель воздушных замков, которые рушатся от первого весеннего ветерка…

Антоний (с неожиданным для него спокойным достоинством и готовностью принять неизбежное). Все потому, что я люблю тебя. И знаю, что тебя недостоин. Я выиграл много сражений, но ни одной войны. Я никогда не был первым, всегда — вторым. Всегда лишь тенью Цезаря, его любимцем, баловнем — не более. И когда я — тогда, в Риме — полюбил тебя с первого взгляда, слепо, безотчетно, я решил: ты будешь моей главной победой, первой моей выигранной войной. Ты, одна ты, поможешь мне наконец хоть в чем-то стать первым. Я не знал, что Цезарь и тут обошел меня, и тут не выпустил первенства из рук — он просто уступил мне тебя без боя, сам. Я не победил его, я просто подобрал то, что он обронил. Просто он уже тогда знал, что, даже потеряв его, даже променяв его на меня, ты будешь помнить его и мерить меня его меркой. Я опять проиграл — ему и тебе, вам обоим. Что же мне теперь до того, что я еще проиграю и Октавию, что это может изменить? Впрочем, что может измениться, если я даже выиграю, если я вернусь Цезарем — Цезарем в собственных глазах, даже в глазах побежденного Рима! — мне важно, кем я буду в твоих глазах, Клеопатра, а для тебя я всегда буду лишь вторым… Но и это теперь неважно, поверь. В одном я сравнялся с Цезарем и превзошел его — в моей любви к тебе. И он и я любили тебя, значит, мы — ровня. Но я любил тебя сильнее и безнадежнее, чем он, я прожил с тобой двенадцать лет, и ты зачала от меня детей и наследников, я пережил его на четырнадцать долгих годов — значит, я выиграл. Или по крайней мере не проиграл. Нет, я не проиграл!. И для полной победы мне надо сейчас сразиться с Октавием, хоть я и знаю, что успеха мне не видать. Но я должен. Цезарь бы поступил так. Значит, и я не могу иначе. (Ушел было, остановился на пороге, сбросил с плеч львиную шкуру.) Она мне не нужна, она всегда только мешала. При чем тут Геракл? — достаточно того, что я — Антоний. Пора. Корабли сошлись при Акциуме. Я дам бой на море.

Клеопатра. Возьми мои корабли. Я с тобой. Я не оставлю тебя.

Антоний (с каждым словом распаляясь и становясь собою прежним — хвастливым, дерзким и легкомысленным). Цезарь выиграл все свои сражения на суше — я выиграю этот бой на море. Я превзойду его! На море — потому что земля тесна мне. Я пришлю тебе голову Октавия. Клеопатра. И если дела меня задержат, положи ее в рассоя, чтоб она не протухла до моего возвращения. Мне ее нужно выставить на римском форуме, как голову Цицерона, это очень действует на простой народ. Флот ждет. Я скоро вернусь, Клеопатра. Я перешел свой Рубикон. Жребий брошен.

Второе сентября тридцать первого года. Акциум, два флота друг против друга.

Шум сражения, плеск волн, крики умирающих. Клеопатра стояла на носу своего флагманского корабля «Антониада». Цезарь подошел к ней, встал рядом, наблюдая за ходом боя.

Цезарь. Море — удел египтян и финикийцев… Римляне должны сражаться на земле, им нужна твердая почва под ногами. (Помолчал.) На что ты надеешься?

Клеопатра (неожиданно). Как ты думаешь, если мы отступим, не дожидаясь конца битвы, — что потребует от нас Октавий?

Цезарь (пристально посмотрел на нее). От тебя он потребует головы Антония.

Клеопатра. А если я отрекусь от престола в пользу Цезариона и мы с Антонием уедем жить частными лицами — ну, хотя бы в Афины или еще куда-нибудь?

Цезарь. Он не согласится. Ему нужна смерть Антония. И твоя жизнь.

Клеопатра. Зачем ему моя жизнь?

Цезарь. Чтоб провести тебя, босую и простоволосую, среди прочей добычи во время своего триумфа, когда он вернется в Рим.

Клеопатра (нетерпеливо). Что он сделает с моими детьми?

Цезарь (помедлив). Он их тоже убьет. Риму нужно обезопасить себя на будущее, ведь он — вечен, а ничего не требует такой тщательной предусмотрительности, как вечность.

Клеопатра. Ты поступил бы так же, будь на его месте? На месте Октавия?

Цезарь (подумав). Нет, я всегда знал, что я не вечен, и задабривал вечность милосердием. Но все дело в том, что не я на его месте, а он — на моем.

Клеопатра. Что я должна сделать, чтобы сохранить детей и Египет? Чтобы оставить Египет Цезариону, твоему сыну?

Цезарь (не сразу). Ты хочешь поступить на этот раз как царица?.

Клеопатра. Я спрашиваю!

Цезарь. Боюсь, ты опоздала…

Клеопатра (требовательно). Ты всегда давал мне кучу невыполнимых советов, а сейчас, когда твоя хваленая мудрость мне действительно нужна… Что я должна сделать, чтобы сохранить детей?

Цезарь (спокойно). Предать Антония.

Клеопатра (с презрением). Я этого никогда не сделаю!

Цезарь. Предоставить его собственной судьбе.

Клеопатра. У нас на двоих — одна судьба!

Цезарь. Вывести свои корабли из сражения.

Клеопатра. Я буду сражаться до конца!

Цезарь. Уйти в Египет и не пускать туда Антония. А если он явится — отдать его на милость Октавию.

Клеопатра. Он этого не дождется!

Цезарь. …и пасть на колени перед Римом, моля сохранить тебе если не царство, так хоть детей.

Клеопатра. Ты — чудовище!

Цезарь. Ты сама спросила.

Клеопатра. Ты рассуждаешь как дикий зверь!

Цезарь. О нет, всего лишь как Октавий. Как римлянин. Как политик, детка. А политика признает лишь здравый смысл.

Клеопатра. Поди прочь со своим здравым смыслом! С твоим ледяным разумом! Холодный и жалкий старик!

Цезарь (без обиды). Ты мне однажды уже говорила это… Помнишь? — наше путешествие по Нилу, к самым истокам…

Ранняя осень сорок седьмого года, Нил. Цезарь и Клеопатра на борту царской барки. Клеопатра полулежала на подушках, Цезарь сидел на краю ложа, прикрыв от палящего солнца лысину полою тоги, глядя внимательно на берега и время от времени занося что-то на восковые таблички.

Клеопатра. Цезарь!

Цезарь. Да, детка?.

Клеопатра. Нет, ничего. Просто я хотела знать, здесь ли ты.

Цезарь. Где же мне еще быть?

Клеопатра. Ну, не приснилось ли мне это все…

Цезарь. Что именно, детка?

Клеопатра. Ну, хотя бы то, что ты — здесь.

Цезарь (нежно целует ее). Скорее, это я вижу сон…

Клеопатра (с любопытством). Ты видишь сны?

Цезарь (словно удивляясь тому, что с ним происходит). Этот день и эта река, лодка, это солнце… и ты… (Усмехнулся.) Сон, конечно же, сон!

Клеопатра. А что ты обычно видишь во сне?

Цезарь. То же, что и наяву — политику, войны, сенат, реформы, заговоры… (Взял ее руку.) Собственно говоря, это мой первый добрый сон. Конечно же, ты мне приснилась! (Помолчал.) Но рано или поздно…

Клеопатра (приподнимаясь на локте). Ты хочешь сказать, что…

Цезарь (перебил ее; мягко). Я не хочу просыпаться, детка. (Осторожно.) И молю богов только об одном — чтобы из нас двоих первой проснулась ты.

Клеопатра. Я? Зачем?

Цезарь. Чтобы ты увидела в одно прекрасное утро, что я стар, лыс, скучен, что я не гожусь тебе ни в любовники, ни в мужья даже, что тебе опостылело со мной… Чтобы ты сразу увидела всю правду, и тогда мне… тогда тебе будет легче…

Клеопатра (с гневом). Что — легче?!

Цезарь. В конце концов, у меня нет никакого права рассчитывать на большее.

Клеопатра. Ты труслив, Цезарь!. Ты думаешь, я не знаю, что ты старше меня на тридцать лет…

Цезарь. На тридцать один.

Клеопатра. …что ты не снимаешь этот дурацкий лавровый венок оттого, что стыдишься своей лысины…

Цезарь (снимает с головы венок и бросает его в воду). Ты права.

Клеопатра. …но мне на все это плевать!

Цезарь (серьезно). Пока я тебе снюсь. Но когда пробьет трезвый час пробуждения… (С недоверием.) Тебе действительно наплевать? Почему?

Клеопатра (уверенно). Потому что ты любишь меня.

Цезарь (удивился). Люблю?. Ты уверена?

Клеопатра (как о чем-то само собой разумеющемся). Конечно! — иначе зачем ты был бы со мной?. Ты пришел в Египет весной, а сейчас уже почти зима — целых девять месяцев.

Цезарь (задумался). Люблю?.

Клеопатра. Еще бы! — ведь за это время там, в Риме, может быть, тебя уже свергли, или приговорили к изгнанию, или сенат опять вошел в силу…

Цезарь (нахмурился). Очень может быть…

Клеопатра. И все это — из-за меня.

Цезарь (поднял на нее глаза; очень серьезно). Ты думаешь — это любовь?.

Клеопатра. Что же еще?! — но ты не смеешь в этом признаться даже себе… почему, Гай?

Цезарь (помолчал). Наверное, потому, что я тебя действительно люблю.

Клеопатра. Ты чего-нибудь боишься?

Цезарь (думая о своем). Если они там, в Риме, как ты сама сказала…

Клеопатра. Они придут сюда и вместе с тобою убьют и меня?

Цезарь (усмехнулся). Не думаю… они у меня в кулаке. Правда, они — там, а мой кулак — здесь… (Задумчиво.) Я любил многих женщин… и многие любили меня. Я любил Корнелию, свою первую жену, она умерла… На Помпее я тоже женился из любви, но из любви не только к ней, но и к союзу с ее братом, великим Помпеем. Я развелся с ней, когда мне надо было освободиться от него. На Кальпурнии я женился потому, что решил, что уже никого никогда не полюблю… Все мои прежние любови были осмысленны, либо корыстны, либо честолюбивы… и лишь любовь к тебе не сулит мне ничего, кроме беды. Не считая, конечно, счастья. И этого нашего сегодняшнего дня… этого нашего путешествия к истокам Нила, которых, может быть, нам не достичь никогда…

Клеопатра (слушала его с радостным увлечением). Ты никогда прежде не говорил о любви… Я уж подумала — ты не умеешь!

Цезарь (усмехнулся). Я как музыкант, который всю жизнь играл на барабане или на военной трубе… но боги нежданно подарили ему нежную флейту, и он вдруг понял, что на ней-то и был рожден играть… Впрочем, он знает, что рано или поздно ее у него отнимут…

Клеопатра. Те же боги?

Цезарь. Нет… разве что он сам.

Клеопатра. Сам? — зачем это ему?!

Цезарь (не сразу). А их во мне по крайней мере двое, Гаев Юлиев Цезарей… Иногда их набирается целая дюжина. Разных, непохожих, чаще врагов, чем друзей…

Клеопатра (догадываясь). И лишь один из них любит меня?

Цезарь. Один из них плывет с тобой к истокам Нила и любит тебя, и счастлив тобою и этим днем, и не думает о завтрашнем… Он юн и прекрасен, и голова его покрыта густыми кудрями. А другой… другой в это время неотступно думает о Риме, полон тревог и предчувствий… (Улыбнулся.) И ждет, когда же ты угомонишься и он сможет продиктовать письма в Рим и поразмыслить о будущем.

Клеопатра (обиделась). Ты хочешь, чтобы я ушла?. (Хочет встать.)

Цезарь (не отпуская ее). Но второй не может обойтись без первого, а первый — без тебя. Я не стану диктовать писцу, я напишу их сам, а ты будешь сидеть рядом, хорошо?

Клеопатра (пожала плечами). Как хочешь…

Цезарь. Если ты уйдешь, я буду думать — где ты, что с тобой, чем занята твоя головка без меня, и не смогу работать. Мне тебя постоянно не хватает.

Клеопатра (снова садясь). Хорошо. Пиши. Только не очень долго.

Цезарь (быстро, сосредоточенно пишет). Я не умею писать длинные письма. Письмо должно быть кратким и точным, как приказ. Они там, в Риме, способны понимать только приказы. Мы — народ солдат, детка, и приказы — единственный язык, который нам доступен.

Клеопатра. Но ведь и ты — римлянин.

Цезарь (ни на мгновение не отвлекаясь от работы). Точнее, римляне делятся на два народа — один отдает приказы, другой их выполняет. К тому же иногда мне приходит в голову, что не такой уж я безупречный римлянин.

Клеопатра (с интересом). Почему?

Цезарь. Иногда мне не хочется отдавать приказы. А выполнять их я давно разучился. Иногда мне хочется жить просто свободным человеком среди свободных людей. Иногда я мечтаю о несбыточном, детка, а это никак не вяжется с римским характером. К тому же я постоянно думаю, а это уж и вовсе не по-римски. (Запечатывает письмо.) Антонию, начальнику конницы.

Клеопатра. Ты так часто произносишь это имя… Он твой друг?

Цезарь (снова углубился в работу). У меня нет друзей.

Клеопатра. Почему?

Цезарь (пишет). Я — Цезарь, увы.

Клеопатра. Он что, этот Антоний, — из таких же римлян, как ты?

Цезарь. Каких, детка?

Клеопатра. Ну, думающих.

Цезарь (оторвался от письма; наставительно). Никто не должен выбирать себе в помощники или соратники думающего человека. Это всегда чревато. Запомни это хорошенько, я говорю это тебе, потому что хочу сделать из тебя хорошую царицу. Помощник должен не думать, а исполнять. Одно с другим несовместимо. Никогда не выбирай себе думающих министров, царица, иначе ты будешь царствовать, но не править. (Снова пишет.)

Клеопатра. Не хочешь ли ты сказать, что ты — единственный думающий римлянин?

Цезарь (пишет). Нет, не хочу, хотя временами мне кажется, что это именно так. Но тогда мне становится тоскливо и одиноко, и я гоню от себя эту слишком трезвую мысль. Нет, в Риме есть и кроме меня умные и думающие люди. Есть даже несколько честных. Но замечала ли ты, что двум умным, даже просто двум честным — всегда тесно под одной крышей? Под одним небом? Что они чаще соперники, чем союзники?. Потому что у каждого думающего или честного — своя правда, свой бог, и они несовместимы с правдой и богом другого умного и честного. Объединяются легко и просто глупцы и мошенники, у них на всех — одна правда, или, точнее, одна ложь. (Поднял на нее глаза.) И вот тебе второй мой урок, царица: чтобы властвовать, надо объединять и подчинять себе слепых глупцов и зрячих мошенников и разъединять и ссорить между собой умных и честных. Это — основание всякой твердой власти. Горький урок, не скрою. Печальный урок, ибо и ему имя — одиночество. Но если ты хочешь стать настоящей царицей… (Возвращаясь к письму.) Извини, я допишу письмо Цицерону… он как раз из умных. Не скажу — честных. Но — умный. Мне надо сосредоточиться. (Пишет.)

Клеопатра (после молчания; с жалостью). Ты очень одинок, Цезарь?.

Цезарь. Каждому свое, детка.

Клеопатра. И даже когда ты со мной?

Цезарь (поднял на нее глаза). С тобой — нет. Единственное, что разрушает эту стену одиночества, — любовь, детка. Только любовь. Ничто более. Нет, с тобой я не одинок.

Клеопатра. Тогда брось эти письма! И эти мысли. Люби меня. Я не хочу, чтобы ты был одинок!

Цезарь (без улыбки). И третий урок, моя царица…

Клеопатра. Я не хочу больше уроков! С меня довольно твоих печальных истин! Я не ученица, Цезарь, я женщина, и я люблю тебя.

Цезарь (мягко, но настойчиво). … третий урок, царица: власть и любовь несовместимы.

Клеопатра. Почему, Цезарь? Почему?!

Цезарь. Этого не знает никто. Но это — так.

Клеопатра. Но ты ведь сам сказал, что любишь меня!

Цезарь. Да, пока я здесь, с тобой… пока я…

Клеопатра (перебила его). Но ведь вот же — я царица, но я люблю тебя и буду любить всегда! И больше мне ничего не надо!

Цезарь (отбросил в сторону недописанное письмо; крепко и нежно обнял ее). И мне бы не надо!. Мне бы тоже всю жизнь, весь короткий уже мой век быть с тобой, и любить тебя, и знать, что ты любишь!. (Безудержно.) Мне бы до конца дней плыть на этой лодке к истокам, к началам начал, хоть я и знаю — за началом, как и за концом, нет ничего, пустота, хаос… Плыть с тобой, и забыть обо всем, и снова быть юным и беспечным… быть не Цезарем, а Гаем, просто Гаем, твоим беззаботным, влюбленным Гаем, и не прикрывать свою старость лавровым венком императора… Я бы дорого дал за это, я бы отдал все!. (Трезвея.) Но и ты и я знаем, что это невозможно, что это заказано нам и что все скоро кончится…

Клеопатра. Не кончится! Никогда! Потому что я этого не хочу! (Швыряет в воду его восковые таблички с недописанными письмами.) Эти письма, эти вечные твои мысли — ненавижу, ненавижу!

Цезарь (растерялся). Что ты делаешь! Ты сошла с ума! — от этих писем зависит, может быть, будущее мира…

Клеопатра. К черту мир! Все к черту! Мне надоело! Не хочу!. Не хочу, чтобы ты был одинок и печален, даже когда ты со мной! Не хочу!

Цезарь (расхохотался). Так их, эти проклятые письма! Так их! Смелей, детка! Ничего не бойся! Так меня!

Клеопатра. Я хочу жить! Хочу радоваться жизни и быть всегда счастливой! Я молода, Цезарь, я еще молода! И ты молод, ты тоже, несмотря на твои годы и твою лысину. Мне плевать на них! — я люблю и твою старость, и твою лысину, и твои печальные глаза… я только ненавижу, когда они становятся трезвыми и насмешливыми. Не смей смотреть на меня трезвыми глазами, никогда не смей, я запрещаю тебе! И забудь, что ты Цезарь, что ты печальный, одинокий, никем не любимый Цезарь из холодного и трезвого Рима! Ты — мой муж, мой любовник, мой мальчик, ты — Гай!. Никаких писем! Никакого Рима! Почему умолкли флейты? Я не хочу тишины! В тишине ты опять будешь помнить о своем Риме и своем одиночестве! Почему молчат флейты?!

Флейты, кифары, арфы.

Жизнь так коротка, мой маленький Гай, а я впервые стала женщиной, впервые стала царицей и впервые у меня — ты… мне нужно торопиться! И тебе, у тебя и вовсе мало времени. Сколько у тебя его осталось, Цезарь?! — всего ничего! Много ли у тебя его в запасе?!

Цезарь (спокойно и печально). До завтра, детка. До завтра. Завтра мы возвращаемся в Александрию, а послезавтра…

Клеопатра (помертвела). Послезавтра?!

Цезарь (ласково, как с ребенком). Послезавтра, Клеопатра. Я не могу иначе. Меня ждут в Риме, а Рим ждать не любит. Если я не уеду в Рим, то они сами придут сюда, и все рухнет, все, что я строил и к чему стремился всю жизнь, они ничего не пощадят. В своей слепоте и трусости они не пощадят и самого Рима, а этого допустить я не вправе.

Клеопатра (все еще не веря ему). Послезавтра?!

Цезарь. Я это решил только сейчас. Еще мгновение назад я не знал этого. Но ты открыла сейчас передо мной такую бездну свободы и счастья… Я испугался, Клеопатра. Я испугался того, что поверю тебе… и тогда пойдет прахом все, за что я бился тридцать лет, все мои войны и победы, вся моя мудрость и вся моя хитрость, а я за них уплатил немалую цену… Я ведь тоже хочу и счастья и тишины, но я не рожден для них… пойми, детка! — я все могу: воевать, побеждать, прощать врагов, властвовать, писать законы, думать о смерти и не бояться ее, я все могу, все смею… и лишь счастье мне не под силу. И только ты одна могла бы отвратить от меня этот мой рок, только ты… если бы…

Клеопатра. Если бы?.

Цезарь. …если бы я сам того хотел.

Клеопатра. Ты сам?.

Цезарь (хотел ее обнять, но она не далась). Я люблю тебя, Клеопатра, я никого не любил так, никого, никогда… в Риме мне всегда будет тебя недоставать, я буду помнить о тебе и тосковать… Но — каждому свое, Клеопатра, и никто не в силах перестать быть самим собой. Я люблю тебя и…

Клеопатра (пришла наконец в себя; в слепом, злом гневе, который делает ее некрасивой и вульгарной). Он любит!. Он, видите ли, любит, будет помнить, тосковать… Ублюдок, римская рожа, солдафон!. Пропахший конским потом легионер с кривыми ногами! Лысый старикашка! — он любит!. А мне плевать! Я-то не люблю! Мне тошно от твоего стариковского запаха, от твоей лысины, от твоих серых морщин! Старый козел, который и ночью в постели с женщиной не может согреться! Трезвый, скучный, желчный старикашка, кожа да кости, об них можно только оцарапаться, и похоть твоя тоже шершавая и сухая, как и твоя кожа! Я не люблю тебя. И никогда не любила. Ни на день, ни на миг, ни вот настолечко! Я тебе лгала! — прикидывалась, потому что ты мне отвратителен. Противен ты мне, римский безрогий козел! Варвар, который думает, что если он строчит письма на восковых табличках, так он и ровня мне, царице из дома Птолемеев!. Меня клонит в сон от одного твоего голоса, скулы воротит! Холодная щука с ощеренными гнилыми зубами! Ты провонял Римом и старостью. Цезарь, от которого разит могилой… И Рим твой — вонючая сточная канава, выгребная яма! Не-на-ви-жу! Щука лысая! Протухший козел! Старик! Старик! Старик!.

Цезарь (почти с удивлением). Никогда не думал, что ты меня так сильно любишь… (Кричит кормчему.) Повернуть назад! По драхме каждому гребцу, если к утру мы будем в Александрии!. (Повернулся к Клеопатре.) Я люблю тебя и благодарен тебе за это. (Ушел.)

Клеопатра (вслед ему, сквозь рыдания). Цезарь! Цезарь! Гай!

Снова — Акциум, вечереет, бой идет к концу.

Антоний (наблюдает с тревогой за ходом сражения). Я поставил наши корабли у входа в пролив и запер его, как крепость.

Цезарь и Клеопатра стоят рядом на борту «Антониады». Шум боя.

Цезарь (Клеопатре). Тем хуже — Октавий будет чувствовать себя как на суше.

Антоний. Я и Попликола — на правом крыле, Целий — на левом, Марк Истей — в центре… Агриппа — против Целия, Октавий — против меня…

Клеопатра (Цезарю). Что ж, все будет, как хотел Антоний — он вызвал все-таки Октавия на поединок!

Цезарь. Он вызвал на поединок Рим… это все равно, что бросить вызов грому или Везувию.

Антоний (следя за боем). Наши корабли вдвое больше, обшивка их вдвое толще, поверх дерева они покрыты медными щитами, и тараны у них тоже медные… Октавий обломает о них зубы!

Цезарь (Клеопатре). Твои корабли вдвое больше, но и вдвое неповоротливее. Посмотри! — ветер улегся, тяжелым кораблям не взять разгона, чтобы протаранить врага, у Октавия же легкие и быстрые суда, они избегают тарана и берут суда Антония на абордаж, в дело идут осадные навесы, рогатины и огнеметы, и даже катапульты… это и впрямь напоминает осаду крепости!

Клеопатра (с последней надеждой). Ты сам говорил, что Антонию следует сразиться на суше!

Цезарь. Нельзя начать морской бой, а выиграть сухопутный.

Антоний (с обреченностью). Ветер улегся совсем. Дело сделано…

Клеопатра (Цезарю). Ты будто радуешься! На чьей же ты стороне?! — на нашей или…

Цезарь. Я на стороне Рима, Клеопатра. Я желаю счастья и жизни тебе, но не удачи Антонию.

Клеопатра. Ты двулик, как Янус! Ты просто ревнуешь меня к нему!

Цезарь (спокойно). Дело сделано, Клеопатра. Бой проигран. (С безмерной печалью.) Ты проиграла, женщина.

Клеопатра (мгновение молчит; решившись — громко и повелительно). Поднять на царском корабле сигнал: всем моим судам выйти из боя! Поставить все паруса! Идти за мной в Александрию!

Антоний (ошеломленно). Клеопатра! Клеопатра!.

Клеопатра (Цезарю, с мукой). Ты хотел сделать из меня хорошую царицу — ты добился своего.

Антоний (издали, в отчаянии). Клеопатра! Ты бросаешь меня одного?!.

Клеопатра (Цезарю). Женщины больше нет, есть лишь царица. Цари не предают — они вершат свою судьбу. Не этому ли ты учил меня, мой Цезарь?.

Цезарь. Да… хоть я и любил в тебе именно женщину.

Клеопатра. Но ты же и убил ее.

Антоний (кричит ей вдогонку). Клеопатра! Не уходи! Не бросай меня! Без тебя я погиб! Ведь я же люблю тебя, люблю!.

Клеопатра. Я сохраню жизнь, царство и детей… я сохраню власть. Любовь не такая уж непомерная плата за власть, не так ли, Цезарь? — хорошо ли я усвоила твой урок, учитель?!

Антоний (издали). Предала, бросила меня, как стоптанный башмак!. Сука! Девка! Проклятая колдунья!. Вот и вся твоя любовь, египетская кошка?! Драная, блудливая мартовская кошка! Нильская крокодилица, и вся твоя любовь, все твои слезы — крокодильи!. А под царской накидкой — старое, источенное годами тело, со складками на животе! С сморщенной шеей! С костяшками на ступнях! — я все про тебя знаю!. У тебя по утрам лицо старухи! Ты спишь под мехами и шкурами, чтобы согреть свою заледенелую, водянистую кровь… Девка, потаскуха, старуха! Старая шлюха с подведенными глазами. Я спал с тобой из жалости!. Я изменял тебе, слышишь?!. Кроме тебя, у меня были сотни женщин. Молодых, тоненьких девочек с шелковой кожей и искушенных в любви!. Холодная змея! — это ты толкнула меня на войну с Римом, ты погубила меня!. Ты и твой мертвяк, призрак, который является тебе по ночам, и холодная кровь хлещет из двадцати трех его ран… Я никогда не любил тебя!.

Клеопатра (Цезарю). Что слышит ухо женщины, не слышит ухо царицы. И ее сердце тоже. Ты можешь мною гордиться, учитель. Теперь я достойна власти.

Цезарь. Власти?. Знаешь ли ты, что такое власть?.

Клеопатра (отчужденно). Я вся внимание, Цезарь.

Цезарь (с болью). Нет ничего ее бесплотнее… она вечно ускользает от тебя, как зыбкая черта горизонта… Я ничего не сумел сделать из того, что задумал, ради чего я всю жизнь добивался этой власти… А я замысливал великие и многочисленные деяния! — я хотел раз и навсегда усмирить всех врагов и затем воздвигнуть храм Марсу, какого никогда не бывало, и тем умилостивить бога войны и навсегда установить вечный мир… Я хотел привести в надлежащий порядок гражданское право, сведя в один все лучшие законы древних и новых времен и дав наконец людям свободы и пределы, которых они достойны. Я вознамерился проложить дорогу от Верхнего моря через горы до самого Тибра и тем связать всю землю, все народы воедино… и ничего этого я не сделал. Мне не хватило на это всей моей жизни.

Клеопатра (жестко). Почему?

Цезарь. Ее съела власть, Клеопатра. Сожрала, сожгла дотла. Первую половину жизни я добивался власти, вторую — боялся ее потерять. Так всегда — сперва ты ее добиваешься, чтоб развязать себе для великих твоих дел руки, потом — должен крепко держать ее теми же руками, чтоб ее у тебя не отняли. Вот что такое власть, Клеопатра. Она признает лишь одну цену — всю твою жизнь. Но она не стоит того.

Клеопатра (резко). И это говорит мне Цезарь?!

Цезарь. Это говорит тебе человек, уплативший цену сполна.

Клеопатра.

И это говоришь мне ты в тот самый миг, когда я сделала свой поздний выбор и оплатила его единственным, чем владела?!

Цезарь. Цену всегда узнаешь, лишь уплатив ее.

Клеопатра (с холодной яростью). Так поди же прочь! Уйди! Исчезни, злой мудрец. Холодный счетовод! Меняла, обменивающий ничто на ничто, пустоту на пустоту! Уйди, я раскусила тебя, я и тебе узнала цену!. Уйди. Ты мне больше не нужен. (Зовет.) Антоний! Антоний, Антоний!.

Александрия, первое августа тридцатого года, усыпальница Клеопатры в высокой башне.

Клеопатра. Антоний!.

Вбегает Антоний с мечом в руке.

(Увидев его.) Я готова, Антоний. Это твое право. Я готова. И я счастлива умереть от твоего меча — ты мстишь мне, значит, ты меня любишь. Видишь, я позвала тебя не в свой дворец, а в свою усыпальницу. Я готова.

Антоний. Нет, я не убью тебя. Убить женщину, даже если она достойна этого, — недостойно Антония. Ты не отделаешься так дешево. Умереть мгновенно и внезапно — это счастье, Клеопатра. Я приберег его для себя. Тебе я назначил другую плату.

Клеопатра (спокойно и покорно). Что бы ты ни назначил мне…

Антоний (на мгновение растерялся). Ты принимаешь мой приговор?. Ты догадываешься, что я тебе назначил?! Ты не дрогнешь?!.

Клеопатра. Нет. Ведь это ты хотел от меня услышать?

Антоний (после минутного колебания). Спасибо, Клеопатра. Именно это, да. (Протягивает ей меч.) Что ж, нанеси удар. После всего, что ты для меня сделала, это такая безделица.

Клеопатра (ужаснулась). Я?!.

Антоний. Ну же! Помоги мне. Если все, что ты мне сейчас сказала, — правда. Если ты опять не солгала мне. Если ты меня любишь. Ну же! Это очень просто — в горло, или в живот, или в сердце. Один взмах руки, ну же!

Клеопатра (в ужасе). Я не могу! Антоний, пожалей меня, я не могу!.

Антоний. Вот видишь… вот и вся цена твоим клятвам. Последняя услуга, последнее ничтожное доказательство любви — ты мне и в нем отказываешь. (Усмехнулся.) Не бойся, я все равно не позволил бы женщине превзойти себя решимостью. Я это сделаю сам. Вот так. (Пронзает себя мечом, падает у ложа.) Вот так. Сам.

Клеопатра (бросается к нему). Не спеши! Погоди! — я с тобой! Не торопись… я сейчас, я скоро, тебе не придется меня долго дожидаться… (Подняла глаза на Цезаря.) Вот и все?.

Цезарь (с печалью). Мой Антоний… моя тень, мой соратник, мой тайный недуг…

Клеопатра. Октавий погребет его с честью?

Цезарь. О да! Воздавать почести мертвому врагу — тут римское лицемерие не знает себе равных.

Клеопатра. Вы сжигаете своих мертвецов, и от них не остается ничего, кроме горстки пепла…

Цезарь. Память крепче праха.

Клеопатра. Что о нем будут помнить?.

Цезарь (без колебаний). Его любовь к тебе.

Клеопатра. И — все?

Цезарь. Это долговечнее пирамид, детка.

Клеопатра. Но ведь тебе этого было бы мало?.

Цезарь. Я говорю о памяти души… Ученые мужи, хронисты, риторы испишут горы бумаги и о моей галльской войне, и об испанской, о походах в Германию и в Британию, о моих законах и моем календаре… Свитки и манускрипты осядут холодным, трезвым грузом в книгохранилищах, но все это — лишь расчетливая, неверная память ума… Я же говорю о том, что останется, не от моих деяний, а от меня самого. (Задумался, твердо.) Останется моя любовь к тебе и смерть от руки Брута. А это прочнее всего иного — любовь и смерть. Ты одарила нас обоих бессмертием, Клеопатра, и тем сравняла.

Клеопатра. Этому ты меня научил — платить долги. (Дрогнула.) Может быть, Октавий все же оставит мне детей и царство?.

Цезарь. Он всего лишь Цезарь, Клеопатра, всего лишь раб собственной власти.

Клеопатра (с болью и отвращением). Власть, власть, власть!.

Цезарь (с болью). Власть, да…

Клеопатра (словно забыв о нем). Голубь и змий… голубка и змея…

Цезарь (не видя и не слыша того, что делается вокруг). О, у власти много обличий!. Нет, в молодости я хотел не власти, нет, я еще не догадывался, что это такое… Я хотел почестей. Я хотел, чтобы все меня знали, восхищались, чтобы все любили меня…

Клеопатра. Голубке я уплатила дважды…

Цезарь (погруженный в свои мысли). Нет, тогда я мечтал не о власти, мною владела безумная, неистовая жажда первенства!. Но потом я понял, у кого ищу его, у каких ничтожеств и пустомелей, и стал их презирать, и захотел другой славы — той, которая повергла бы их передо мной ниц, заставила трепетать от одного моего имени! И тогда я занялся войной…

Клеопатра. …осталась змея. (Достала из корзины с винными ягодами маленького аспида — изящную, холодную змею.) Она заждалась.

Антоний (подошел к ней). Ты — с нами?.

Клеопатра. Пора.

Цезарь (не замечая их; о своем). …за десять лет войны я покорил триста народов, взял приступом восемьсот городов, в ознаменование своих триумфов я накрывал бесплатно для римлян по двадцать тысяч пиршественных столов — но меня не любили, не славили, не гордились мною: меня всего лишь боялись! Я решил смягчить их, обезоружить великодушием, я прощал своих врагов и обласкивал злопыхателей, но Рим мою доброту и снисходительность принял за коварство, великодушие — за хитрость, милосердие — за слабость и объявил мне войну. Вот тогда-то я и возжаждал безграничной власти над ним! Власти холодной, надменной, бездушной… власти ради самой власти. И я перешел Рубикон…

Клеопатра (держа в руках змею и глядя на нее). Неужели вся мудрость лишь в этом?. (Кладет змею за вырез пеплоса, на грудь.) Ну же! — не медли… они меня ждут.

Цезарь. …я разбил Помпея при Фарсале и мнил, что вот оно, у меня в руках— упоение всевластьем, вот он, у моих ног — земной круг со всеми его материками и океанами, весь шар земной! (С великой мукой.) Но когда я настиг Помпея в Египте и изменник, трус и убийца Луций принес и бросил передо мной наземь его голову, — я ужаснулся и отрезвел: вместо земного шара к моим ногам покатился окровавленный, мерзкий шар отрубленной головы… Я увидел мертвый оскал и услышал трупный запах власти…

Клеопатра. Как мне жаль маленького Гая… и маленького Антония… (Змее, прижимая ее рукой к груди.) Ну же! Что же ты медлишь?!. Только не делай мне больно…

Цезарь (с отчаянием). В Египте заточали мертвых царей в огромные, как каменная гора, пирамиды. Я заточил себя в пирамиду при жизни! Она утыкается вершиной в небо, но каждая ступень, каждый ее камень придавливал меня к земле, и чем всесильнее я становился, тем был бессильнее. Я словно трагический актер в пышных одеждах, которые мешают ему двигаться, в величественной маске, за которой не видно его живого лица… Власть оплела, заковала меня в золотые цепи, повязала божескими почестями но рукам и ногам, и я стал беззащитен. И проиграл!. (Огляделся по сторонам, увидел Антония; просто и буднично.) Но даже покончить, как ты, одним ударом меча — я и в этом не был волен. (Усмехнулся.) Я должен был быть выше самого себя. Но это никому не под силу…

Антоний (подошел к нему). Разве ты боялся смерти?

Цезарь. Я даже жизни не боялся… Но с годами начинаешь понимать, что это одно и то же. Главное — не бояться.

Антоний. Ты всегда прав. Но я и это тебе прощаю. Когда двое мужчин любят одну женщину — они становятся ближе, чем братья. Даже ближе, чем враги.

Клеопатра (вскрикнула). О! — ты делаешь мне больно!.

Цезарь и Антоний оглянулись на Клеопатру. Молчание, лишь потрескивало пламя светильников.

(Открыв глаза.) Вы здесь? (Подошла к ним.)

Цезарь (мягко). Где же нам еще быть, детка?.

Они стояли втроем на берегу реки.

Антоний (буднично). Надо кликнуть перевозчика.

Цезарь. Он не заставит себя ждать.

Клеопатра. Это — далеко?.

Цезарь. Что ты, детка! — рукой подать. Вон на том берегу. В хорошую погоду отсюда видно.

Антоний (приставил ладонь к глазам). Солнце бьет в глаза…

Клеопатра. Солнце?. — я думала, там ночь…

Цезарь (пожал плечами). Там — как и повсюду…

Плеск весел.

Вот и перевозчик.

Они терпеливо дожидались его на берегу, втроем.

1979 г.