Игрок

Глава 18 Письмо

Три дня спустя, мистер Лоу со своими двумя пленниками был в Париже. Он поехал в Пале-Рояль, чтобы найти аббата Дюбуа.

Он прибыл туда в два часа ночи, и аббат был уже в постели. Мистер Лоу, однако, настоял, чтобы его разбудили. В ночном колпаке, ворча и шипя, как злобная кошка, аббат был, тем не менее, обрадован неурочному посетителю.

— Черт побери, барон, неужели ваше дело не терпит до утра?

— Вы сами будете судить об этом, — был холодный ответ, в котором аббат, однако, заметил некоторое оживление, необычное для этого всегда бесстрастного человека.

Мистер Лоу скинул свою соболиную накидку и вытащил черный кожаный портфель с золотыми застежками и двумя сломанными печатями.

При этом лицо Дюбуа вытянулось, а глаза расширились. Он возбужденно сорвал с себя ночной колпак.

— Боже мой, что вы наделали, — прохрипел он. — Все-таки осмелились, несмотря на мои предупреждения?

— Ответ — здесь, — сказал мистер Лоу.

С этими словами он высыпал содержимое портфеля на постель.

— Все это должно было мирно уплыть в Мадрид под охраной посольских печатей. Но вместо этого очутилось у вас. Полностью.

Последнее не было правдой, так как мистер Лоу для своих личных целей изъял из портфеля письмо графа Орна.

Встревоженный аббат, не задавая больше вопросов, начал рыться в бумагах дрожащими руками. Когда он читал первый листок, его впалые щеки начали заливаться румянцем, а когда он дочитал последний, то засверкали его светлые глаза. Он осклабился:

— Pardieu! ^[63] Вам повезло, — закричал он. — А ведь за эти сломанные печати вам могли сломать шею.

— Мне всегда везет, если я до этого хорошо посчитаю. А здесь, дорогой аббат, игра была верной, потому что впервые в жизни я использовал крапленую карту. Я же ехал не за господином де Порто-Карреро, а за беглым банкротом. Я перехватил его в Пуатье. Он ехал под видом слуги испанского аббата. Конечно, я задержал его, также как и его сообщников, аббата и еще одного господина. Конечно же, я проверил их багаж. В поисках ворованных денег, разумеется. Имея дело с преступниками подобного сорта, разве можно было не усомниться в том, что посольская печать не поддельная? Но вы видите, она оказалась настоящей.

— Лихо придумано.

— Ну, если ваше преподобие может, то пусть придумает лучше.

— Где уж мне. Сойдет и это. Сойдет и неплохо. Где арестованные?

— Господин де Порто-Карреро и его компаньон находятся в подвале Отель-де-Невер по выписанному вами ордеру. А банкрот, тот, к сожалению, сбежал ночью.

— А, этот тот испанец, для которого вы просили меня изготовить паспорт? Наверное, вы ужасно разозлились, что ему удалось уйти от вас?

— Конечно, разозлился. Но это неважно. Он свою роль отыграл. А без него, кстати, эти документы никогда бы к нам не попали. Так что мы перед ним в долгу. Мы должны помнить, что его нам послало Провидение.

Дюбуа закутался в халат, собрал в кучу бумаги и сказал:

— Пойдемте к Его Высочеству, господин Провидение.

Мистер Лоу отрицательно покачал головой:

— Нет. Доложите об этом вы, аббат. Я не хочу появляться в роли полицейского. Не стоит мое имя даже упоминать. Говорите обо мне как о вашем агенте, тем более, что так и обстояло это дело. Прощайте, господин аббат! — он поклонился и вышел.

Час спустя, регент вышел после ужина, раскрасневшийся, в расстегнутом камзоле, и обнаружил в прихожей аббата, кутавшегося у камина в ночной халат.

Аббата раздосадовала веселость, читавшаяся на лице регента.

— Я здесь не для того, чтобы развлекать Ваше Высочество.

— А это лучше всего у вас получается, — Его Высочество икнул. — Ну, а какого черта вы тогда здесь?

Дюбуа показал на портфель.

— Я принес вам доказательство измены.

— В три ночи? Одно это с вашей стороны измена. Какой стыд! За такую жестокость вы никогда не получите кардинальскую шапочку. Никогда. И идите спать.

— Неужели Вашему Высочеству не угодно понять, что я здесь в такой час, потому что дело не терпит отлагательства?

Но регент выпил слишком много вина, чтобы быть способным понять это.

— Вот что не терпит отлагательства, так это то, что мне пора в постель. Идите к черту, аббат, с вашими изменами. Спокойной ночи.

Со смехом регент пошел в свою спальню, клича слугу. Аббат пылал от гнева, глядя ему вслед и жалея, что он потерял полночи, только чтобы увидеть такое вопиющее легкомыслие.

Он отомстил, однако, на следующее утро, когда закрылся с регентом в комнате, называвшейся зимним кабинетом, которая находилась в конце небольшой галереи. Там он разложил перед регентом бумаги посланника.

Его Высочество, свежевыбритый, надушенный и напудренный, бодрый и жизнерадостный, смотрел на огонь в камине, когда вошел аббат. Он хотел пожурить его за вчерашнее ночное вторжение. Неужели его преподобие, спросил он, был так невежлив, что не давал ему лечь в постель, или ему это приснилось. Однако он прекратил свое подшучивание, когда пробежал письмо Сельямаре. Когда он закончил читать остальные документы, то стал серьезным, как никогда. Его полное, свежее лицо было мрачнее тучи.

Чем закончилось дело Сельямаре, заслуга в разоблачении которого очень возвысила Дюбуа, описано в исторических книгах. Посланник короля Филиппа, пришедший учтиво потребовать возвращения ему его портфеля, был тут же арестован. Принадлежащие ему бумаги были тщательно изучены Дюбуа, который являлся государственным секретарем по иностранным делам, и Ле Бланом, государственным секретарем по военным делам. После этого принц был выдворен за пределы Франции. На следующее утро отряд мушкетеров отправился в Со, чтобы арестовать герцога и герцогиню Мен. Немало китайского фарфора было разбито буйной герцогиней, которая вставала на носки, чтобы хоть как-то преуменьшить свою низкорослость, и кричала, что она внучка великого Конде, в тщетной надежде остановить пришедшего за ней офицера.

— Вы можете арестовать меня, — заявила она, — но вы не можете заставить меня подчиниться.

Ее выслали из ее земного рая, как Еву, с иронией отмечали современники, и отправили в Дижон, где у нее было достаточно времени, чтобы остыть и обдумать происшедшее. И через несколько месяцев, подчинившаяся или нет, но она начала забрасывать регента письмами, в которых клялась ему в своей преданности.

Ее слабый герцог обливал свою жену грязью за то, что она надула его, заставив участвовать в этой дурацкой интриге. Он сидел теперь в крепости в Пикардии.

Что касается остальных, и тех, кто был в списке Сельямаре, и тех, кто предал регента своими личными обращениями испанскому королю, они были, за исключением успевших сбежать, схвачены и помещены в Бастилию в ожидании решения регента.

Графа Орна среди них не было, так как его письмо королю Филиппу осталось у мистера Лоу. Взяв его с собой, он поздним вечером того дня, когда регент начал вершить свое правосудие, отправился на носилках, которые несли четыре лакея в ливреях, к дому графини Орн на улицу Аржантей. Впереди его носилок шел человек с фонарем, освещавший дорогу. Возможно, от избытка осторожности он приказал доложить о себе как о господине дю Жасмине, прося принять его, несмотря на поздний час.

Как он и предвидел, она сразу поняла, кто скрывался под этим именем. Да и несложно было догадаться, что «господин дю Жасмин» звучало почти как «Джессами Джон». Не так просто было ей догадаться о причине его визита. Она была уже в постели, и некоторое время дрожь и сомнение не давали ей встать, чтобы выйти к нему.

Лакей ввел его в будуар графини, изящно обставленную полутемную комнату. Разукрашенные в стиле рококо стены были прикрыты темно-розовой парчой. Мебель была уставлена китайским фарфором. В углу стояли клавесин, обтянутый атласом, и арфа. На полу лежал толстый индийский ковер.

Она вышла к нему в пеньюаре из белого шелка, который покрывал ее от шеи до пят. Он как будто делал выше ее стройную фигуру. Ее каштановые волосы были распущены. Удивление и затаенная тревога светились в ее темных глазах, которые напряженно изучали его, пока он кланялся. Он был в высшей степени корректен.

— Вы любезно согласились принять меня, мадам. Мне кажется, что причина моего визита послужит оправданием для его неурочности. Если бы регент не задержал меня, то я пришел бы намного раньше.

Ее вопрошающие глаза продолжали смотреть на него в полном молчании. Она ждала. Он откинул полог своей накидки, показывая богатство своей одежды. Его камзол серого цвета был украшен узкой золотой цепочкой.

Наконец она заговорила, столь же корректная:

— Снимите ваш плащ и подсядьте к огню. Ночь холодная.

Он достал бумагу, потом снял свою накидку и треуголку и положил их на стул. Но он не стал садиться на диванчик изогнутой формы, на который она ему указала.

— Я пришел, чтобы вернуть свой долг, — объявил он. Она улыбнулась:

— Я не знаю за вами долга.

— Но я чувствую его за собой, тем не менее. Соблаговолите взглянуть вот на это.

Нахмурившись, она взяла бумагу. Складка на ее лбу углубилась по мере того, как она читала письмо своего мужа королю Испании. Потом она подняла на него растерянный взгляд.

— Я ничего не понимаю.

Кратко он посвятил ее в планы заговорщиков.

— Было написано несколько таких писем. Все они, кроме этого, попали в руки регенту. И их авторам повезет, если их не повесят. Это произойдет только в случае, если Его Высочество проявит необычную мягкость, что маловероятно, учитывая характер заговора. Из авторов этих писем спаслись пока только де Нель и Помпадур, которые бежали и которых сейчас ищут, а также господин де Орн, чье письмо мне удалось перехватить прежде, чем оно попало на стол регента. Остальные уже в Бастилии.

— Но… — она запнулась, не в состоянии найти нужные слова. — Ты так великодушен. Я не понимаю, зачем ты сделал это для графа Орна. Ты же ненавидишь его.

— Да, но я считал, что его любишь ты.

— И это послужило причиной?

— Этого было бы, конечно, достаточно. Но я уже сказал, что обязан тебе жизнью. И я рад, что могу вернуть долг.

— Жизнью? — глаза ее округлились. Их выражение смутило его.

— Ты же предупредила меня тогда о намерениях парламента.

— Ах, это! — она облегченно вздохнула. Казалось, она думала о чем-то другом.

— Я не преувеличиваю. Отдай это письмо своему мужу. Теперь мы квиты.

— К твоей радости, конечно.

— Естественно. Я всегда возвращал долги, — он помолчал и добавил: — Нет причины продолжать нашу встречу. Я советую тебе не говорить мужу, от кого ты получило это письмо. Позвольте покинуть вас, мадам, — закончил он, снова переходя к формальному обращению.

Он поклонился и подошел к стулу за своим плащом и шляпой, когда она позвала его:

— Минуту, Джон. Это письмо… Если выяснится, что ты перехватил его… Ты будешь скомпрометирован?

— Да. Но не бойся. Если ты не скажешь этого графу, об этом не узнают.

— Подожди. Но ведь скрывать измену тоже преступление? — она стала решительной. — Я не позволю тебе совершить его.

— Не позволишь? Ты не понимаешь, что это единственный способ спасти жизнь твоего мужа?

— Мужа! — презрительный изгиб ее губ и тон, которым она произнесла это слово, заставил его взглянуть на нее с удивлением. — Ты знаешь моего мужа. А ведь ты умеешь оценивать людей, Джон. Неужели ты думаешь, что я могла бы рисковать твоей жизнью из-за этого человека?

Удивление его еще усилилось, а потом сменилось чувством неловкости. Он вспомнил о словах леди Стэр, а также о том, как отзывалась о своем муже Маргарет, когда они ехали в ее карете к Пале-Роялю. Он ответил смущенно:

— Я сделал это не ради графа Орна, а ради тебя.

— Да? Ради меня. Рисковать своей жизнью, чтобы передать мне письмо, содержащее злобные замыслы этого никчемного человека. Хватит. Мне не надо такой жертвы. Во всяком случае ради графа Орна. Забери письмо.

— Но я умоляю тебя, подумай…

— Не о чем тут думать. О, я понимаю. Тебя шокирует отсутствие супружеской верности. Но есть более важные вещи в жизни. Это верность самому себе, собственному сердцу, душе и чести. И другая верность не может быть в ущерб этой.

Его лицо потемнело.

— Я с сожалением слушаю тебя, — сказал он, — и с неохотой.

— Тебе не хочется, чтобы я раскрывала перед тобой свою жизнь? Понятное желание.

— Нет, нет. Просто я надеялся, что ты счастлива.

— Счастлива? — она безрадостно засмеялась. — Меня всегда интересовало, что такое счастье.

Ее слава напомнили ему то, что он говорил когда-то своему брату: «Я однажды очень ненадолго испытал счастье, но оно появилось и тут же исчезло».

Это воспоминание усилило в нем ощущение неловкости.

— В общем, я не была счастлива со своими мужьями, — продолжала она, — но винить в этом мне надо только саму себя. Мне воздавалось за мою глупость. Когда-то, Джон, ты относился ко мне хорошо.

Волнение проступило на его бесстрастном лице.

— Когда-то я любил тебя, — произнес он, и краска выступила после этих слов на ее бледном лице.

— Как же ты обманулся во мне. Ведь меня привлекал тогда только внешний блеск.

Она опустилась на стул рядом с ним и, ссутулившись, продолжала. В словах ее слышалась затаенная горечь.

— Одного Неда Уилсона должно было хватить, чтобы навсегда избавить от тяги к мишуре. Но вот появился граф Орн, и я была такой дурой, что стала надеяться, что с ним моя жизнь может пойти на лад. Мой брат Стивен предупреждал меня. Ты помнишь Стивена. Он же был твоим другом. Но я пошла на поводу у своей глупости. И только выйдя замуж, я поняла, кто такой граф Орн: распутник и ловец удачи, животное, которое тянулось не ко мне, а к моим деньгам. Он считал меня очень богатой и не ошибся. Но мое богатство оказалось ему недоступным, оно было закреплено за наследником. Ты знаешь, у меня есть сын.

Это слово словно плетью хлестнуло по нему. Она увидела, как он вздрогнул и побледнел.

— Тебя это ранит? — спросила она с грустной нежностью, как бы извиняясь за нанесенную ею рану. — Ты не знал?

— Нет, — ответил он и спросил: — Это сын короля Вильгельма?

Боль в ее глазах показала, что он тоже больно ударил ее. Тень улыбки показалась на ее губах.

— А ты думал, что у меня были и другие любовники? Да. Это сын короля Вильгельма. Харпингтонское имение принадлежит ему. Я с него имею только ренту.

Он взял себя в руки.

— Поздравляю тебя с этим.

— Лучше посочувствуй мне за все остальное. Я все рассказала тебе, потому что я хотела, чтобы ты знал. Я хотела, чтобы ты понял, почему я не желаю помогать графу Орну. Но то, что ты сделал это ради меня, является для меня самым ценным. Только прошу тебя, не говори, что ты просто вернул долг. Признай, что это не совсем так.

Он не мог сопротивляться мольбе в ее голос:

— Возможно, это не совсем так, — согласился он.

— Ты думал порадовать меня, считая, что Орн мне дорог, — она встала. — Вместо этого… — она не смогла продолжать, задыхаясь от рыданий. Через минуту они стихли, и она продолжила спокойным голосом: — Прости меня. Твой поступок разбудил во мне чувства, которые, я думала, уснули навсегда. Хотя, конечно, ты можешь смеяться надо мной. Я была женой двух мужчин, любовницей третьего, но любила я при этом только одного, который не был мне ни мужем, ни любовником.

Ему стало ужасно больно и тоскливо.

— Ты говоришь так и хочешь, чтобы я верил тебе. Но когда ты могла выбирать, почему ты выбрала иначе?

— Я никогда не имела выбора. Ты забыл? — она резко повернулась к нему. — Ты забыл, что…

Она осеклась. Повернулась к камину и стала смотреть на огонь, чтобы он не мог видеть ее глаз.

— Что забыл? — спросил он.

— Что… — казалось, она не может подобрать нужного слова. Наконец она тихо произнесла: — Что ты убил моего мужа.

— И поэтому не поехала со мной в Голландию? Не отвечала на мои письма?

Она не отвечала, как будто сомневаясь. Наконец спросила:

— А этого мало? Что сказали бы люди?

— Люди! Что нам до них? И что бы они в конце концов сказали? Что я убил твоего мужа, потому что он для своей гнусной выгоды свел тебя с королем, да еще и посмеивался над этим, когда напивался.

Она избегала его взгляда.

— Это… это считалось только предлогом, — запинаясь, сказала она.

Он изумленно посмотрел на нее.

— И ты, ты в это поверила? Ты же всегда была смелой и честной перед собой, Маргарет.

— Возможно, мне надо действительно быть смелее и разрешить тебе уйти, — она посмотрела на него. — Давай не будем говорить больше об этом. Это ранит слишком сильно. Забери письмо, Джон. Я не хочу подвергать тебя опасности.

— Тут нет опасности.

— Не обманывай меня. Ты сегодня второй человек во Франции, близкий друг регента, принят при дворе, раздаешь миллионы. Но всего этого будет мало, если тебя обвинят в предательстве.

Он пожал плечами.

— Позволь мне рискнуть. Я привык рисковать. Я всю жизнь только и делал, что рисковал, и добился всего. И потом, подумай, что я сейчас с ним буду делать? Я уже сжег мосты. Не пойду же я к регенту со словами «вот письмо, оно выпало из пакета»? Это будет самоубийственный шаг. Он ведь сразу подумает, что я мог выронить и другие письма тоже. Так что я не смогу вернуть его.

— Понятно, — печально согласилась она.

— Отбрось свои страхи. Единственное, чем я рискую, что ты или граф Орн расскажете о моем воровстве, но на это, — добавил он с улыбкой, — вы не пойдете.

— Тогда, может быть, его лучше сжечь?

— Если пожелаешь. Но лучше сперва показать его графу, чтобы он был спокоен, что оно не попало в руки регента.

Она постояла в сомнении, потом развязала тесемку своего пеньюара и засунула письмо под него.

Его глаза, следившие за ее изящными движениями, стали голодными, а лицо исказилось, словно от боли.

Встретив его взгляд, она грустно улыбнулась ему.

— То, что ты сделал, Джон, очень великодушно. Ты обдумал все. Этот поступок достоин тебя.

— Это может считаться великодушным только в отношении графа Орна.

Она покачала головой.

— Не хочу лишать себя удовольствия сознавать, что это было сделано ради меня.

— Также как и я не мог лишить себя удовольствия, поступив иначе. Но, пожалуй, мне следует удалиться… Уже очень поздно.

Он ждал, что она подаст ему руку. Но она продолжала стоять неподвижно. Глаза ее были полузакрыты, губы дрожали.

— Вряд ли ты еще придешь сюда. И я не смею спросить об этом, но… Если ты когда-нибудь почувствуешь необходимость во мне. Хотя этого, конечно, никогда не произойдет. Но если все же… — она повела руками. — Нет такого, чего бы я не сделала для тебя, Джон.

Он подносил ее руку к своим губам, когда она резко отняла ее. Выпрямившись, он увидел, что она смотрит на него сквозь слезы.

— Джон, может быть, у тебя есть капля жалости для бедной одинокой женщины, которой ты очень дорог. Может быть, ты оставишь ей что-нибудь на память, о чем она могла бы думать и мечтать потом долгие годы. Обними меня, Джон, и прижми к себе хотя бы на мгновение. Перебрось мостик через пропасть между нами. Пожалуйста.

— Маргарет!

Он крепко сжал ее в своих руках, наклонил голову и поцеловал ее в трепетные губы.

— Через месяц будет пятнадцать лет с тех пор, как ты последний раз так обнимал меня, — прошептала она. — Мы были почти дети тогда. Ты помнишь?

— Спрашиваешь! — он еще раз поцеловал ее, до того, как она отстранила его.

— Теперь иди, — сказала она.

Он тут же подчинился.

— Прощай, Маргарет. Да поможет тебе Бог.

Она смотрела на него, пока он одевал свою накидку и шляпу. Потом он быстро вышел из комнаты. Долго вспоминал он после этого, как, в последний раз обернувшись, увидел ее печальное, бледное лицо и неподвижное, словно изваянное из мрамора, тело.