Игрушка ветра (СИ)

Глава 5

Север Афаллии на диво мало отличался от Тарийи, разве что лето здесь было настоящее, солнечное, жаркое, не то что в княжестве, где из трёх летних месяцев полтора шёл дождь да небо хмурилось сутками напролёт. Правда, Торнстон говорил, что на юге намного жарче, а чтобы совсем жарко, так это надо в саму Альсиану ехать. И рассказывал про апельсиновые деревья, экзотические орхидеи, яркие что весенние бабочки, загадочные колючие кактусы, агаву и другие растения, которых на севере не бывает, если только в специальных садах-парниках.

Рассказывал о море, бескрайнем бирюзовом зеркале на юге и тяжёлой седой глади на севере.

О людях, таких разных и таких одинаковых, словно то море — каким бы оно ни было, всё равно солёная вода, не знающая удержу стихия, что могла быть милостива к дерзнувшим оказаться на её пути, а могла и уничтожить, стереть с лика земного и из памяти человеческой.

О странах и королевствах, всегда бывшими для Аверил безликими названиями в книгах.

Немного о братстве.

Нынче их двенадцать, проклятых богами бессмертных существ, и Аверил, внимательно ловя каждое слово Торнстона, задумывалась невольно — почему так мало? Если у них появляются новые ученики, то отчего не становится больше собратьев? Ведь они же бессмертны, а значит, за столько веков существования ордена проклятых должно уж немало набраться.

Однажды она решилась спросить об этом у Торнстона и, к безмерному удивлению своему, узнала, что членов братства можно убить. Что существует тайное средство, способное уничтожить проклятого так же, как обычное оружие или болезни убивают простых смертных. Что члены ордена используют его против своих же собратьев, избавляясь от тех, с кем связаны кругом. В круге должно быть двенадцать, а лучше и больше членов, объяснил Торнстон, тогда сила их будет полной, но если станет меньше, то вместе с тем уменьшится и прославленное могущество и неуязвимость братства. И добавил, что некоторое время назад в круге оставалось девять собратьев и что в ту пору они как никогда прежде были близки к потере бессмертия и силы.

Странно это — орден бессмертных, которых можно убить, подобно любому живому существу под этим солнцем.

Дом Герарда, по замечанию Торнстона, невелик и вполне себе обыкновенен, традиционен, но Аверил он показался большим, всяко больше избы деревенской, и точно куда роскошнее. Просторная кухня, светлая столовая, уютная гостиная, вмещающая в себе библиотеку. На втором этаже три спальни и отдельная ванная комната с настоящим водопроводом. Вода из изогнутого медного крана текла холодная, — нагреваться она должна в маленькой котельной в подвале, добавил Торнстон, но поскольку домом последние пару месяцев не пользовались, то и воду не грели, — однако для Аверил и это чудо. Воду не надо ни носить, ни греть самой — разве не удивительно?

Ей разрешили выбрать спальню, и Аверил остановилась на той, что поменьше, для гостей. Пока Герард не вернётся и не велит иного, спать в его постели девушка не собиралась.

Сам дом, двухэтажный, каменный, увитый плющом, располагался по соседству с небольшим городом и там, несмотря на робкие уверения Аверил, что она и так справится, Торнстон нанял приходящую прислугу — кухарку, мальчишку для мелких поручений и горничную. Нашёл портного, хотя без новых платьев Аверил прекрасно могла бы обойтись — ни к чему лишние траты. Вскоре по просьбе проклятого кухарка привела свою племянницу, хорошенькую, словно лесная фея, темноволосую и темноглазую, помогать Аверил — будто Аверил знала, как управлять прислугой. И целым домом. И камеристкой. Таким, как она, не прислуживают, не кланяются, не говорят, обращаясь, «госпожа», точно она, Аверил, родилась если не леди знатной, то хотя бы из семьи зажиточных горожан вышла.

Всякому должно быть видно, что она всего-навсего невольница-простолюдинка, жалкая, безродная, как и прочее отребье.

Торнстон то уезжал на несколько дней, то возвращался, проводя ночи под крышей дома друга, но Аверил уже перестала опасаться его, как опасалась в самом начале пути, страшась что ехать с проклятым в одном экипаже, что останавливаться на ночлег в гостиницах и на постоялых дворах. Торнстон не прикасался к ней больше необходимого, не удерживал и не смотрел так, как смотрел Герард и другие мужчины. Порою принюхивался к ней, подобно собрату, однако немного иначе, не точь-в-точь, не жадно, скорее удивлённо, озабоченно, а после хмурился, будто обнаружил нечто неожиданное, не совсем понятное. Не позволял чужим даже случайно касаться Аверил, не допускал ни оскорблений, ни шуточек сальных, сам же вёл себя так, словно был ей опекуном или старшим братом, мечтами о котором — защитнике верном, надёжном, никогда бы не давшим младшую сестру в обиду, — грезилось в детстве.

Уже по приезду в Афаллию Торнстон начал передавать Аверил письма от Герарда, невесть как пересылаемые так быстро. Спросил, не хочет ли Аверил ответить, предложил записать под её диктовку, однако девушка отказалась.

Сама напишет, чай, грамоте обучена.

Писала, приходя в ужас от собственного почерка — не изящная вязь слов, но забор крупных угловатых букв, — рвала бумагу на мелкие клочки, сжигала остатки в камине и переписывала заново. Едва не плакала от отчаяния, осознав вдруг, как мало умеет, ни писать красиво, ни складно мысли на бумаге излагать. Вслух, оно всё проще произносить, да и не было прежде в окружении её людей, чистотой речи отличавшихся. Шерис ещё могла что помудрее сказать или словечко какое, иноземное будто, ввернуть, а так-то и в деревне, и у матушки Боро все говорили по-простому, без изысков аристократических. Торнстон упомянул, что Герард из знатных, что мать его была самого что ни на есть высокого рода и положения, и, должно быть, смешно Герарду каракули Аверил разбирать. Да и о чём ей писать?

Доехали хорошо, быстро. Правда, это Торнстон уверяет, что быстро для наземного способа передвижения, а Аверил тряска в каретах, пересадки да бесконечная череда постоялых дворов вечностью показалась.

Устроились на месте как должно. Или нет? Не жаловаться же Герарду, что ей совершенно ни к чему личная горничная?

В Афаллии тепло и солнце светит каждый день, а дождь если и случается, то нечасто и тоже тёплый.

Аверил много читает — чтение даётся всяко лучше, привычнее, нежели чистописание. Читает всё подряд, что в библиотеке находит, и надеется, что Герард не будет недоволен её своеволием. Читать интересно и ещё надо время занимать, потому что в доме проклятого, с прислугой и Торнстоном, следящим, чтобы Аверил не занималась ничем, что не положено знатной даме — она ведь вовсе не такая, не неженка и не белоручка, — ей нечего делать.

Наверное, прислуга тайком смеётся над Аверил, пусть бы за глаза ничего не говорит и не смотрит презрительно. Стевия, исполняющая работу камеристки, ровесница Аверил, бойкая и смешливая, много знает и болтает без умолку. Она другая, она — не Аверил, ничего не боится, хочет увидеть мир и смело смотрит в глаза Торнстону, не отводит взгляда, не опускает взор к полу, как сделала бы Аверил на её месте. И Торнстон тоже странно ведёт себя в присутствии Стевии. То молчит, будто разом позабыв все слова, то спорит с нею, точно бессмертному есть резон поединки словесные вести с обычной девушкой низкого рождения, то пытается грубовато осадить, когда замечания Стевии становятся остры, словно осколок стекла, а сам украдкой всё принюхивается к ней, приглядывается. Аверил тоже — да-да, глупость-то какая! — принюхивалась тайком к горничной, но ничего не заметила.

И с самой Аверил неладное что-то творится. Отчим и матушка Боро теперь далеко, нет у них власти над ней, нет законного права распоряжаться ею, живёт она в большом красивом доме, ни в чём не нуждается, может читать, может гулять по саду, только нет отчего-то радости в сердце, лишь тоска да томление неясное, подтачивающее исподволь, будто вода камень. Иногда Аверил не спится по ночам, а иногда снятся такие сны, что хоть ты спать не ложись. Сны воскрешают воспоминания о том, что показывала когда-то матушка Боро, всё то, что довелось видеть Аверил через потайные глазки, но во снах оно происходит с ней и почему-то не вызывает прежнего отвращения. Наоборот, каждое прикосновение поднимает волну жара, тело точно огнём занимается, и по пробуждению ощущения не исчезают сразу, однако тлеют угольками глубоко внутри.

Нет, пожалуй, об этом писать не стоит.

Как и о том, кто ласкает её во снах этих непристойных, волнующих.

Зато можно написать, что Аверил начал чудиться запах и вовсе не от Стевии. Он слабый, едва уловимый, но Аверил чует его по всему дому, во всех его уголках, он следует по пятам, куда бы она ни пошла.

На что он похож, запах этот? Аверил видится солёная горечь слёз, весенняя колючая прохлада, терпкий хвойный аромат, которым наполнялся деревенский дом в преддверии зимнего солнцестояния. И Аверил, как в детстве, надеется, ждёт чего-то, то ли чуда сказочного, то ли гуляний ежегодных, куда её никогда не отпускали. Все веселились, хороводы водили, играли, гадали, а ей только и оставалось, что в окошко смотреть да мечтать однажды присоединиться к другим детям.

Совсем скоро ей исполнится двадцать, хотя написать о том Аверил тоже не решилась. Двадцать и двадцать, какая нынче разница? Она связана и от уз этих всяко не уйти, не скрыться, пусть бы пока и непонятно, что дальше будет.

Лучше читать письма Герарда, чем самой ответные писать. Поначалу послания проклятого были коротки, сплошь вопросы, что да как у Аверил, но постепенно стали длиннее, разрослись, словно розовые кусты без обрезки, подробными рассказами, что у Герарда происходит, мыслями его, на бумаге изложенными, чувствами, что витали, будто тот запах, незримо между строк.

Герарда утомлял и двор княжеский, и люди, денно и нощно держащиеся подле правителя, ищущие выгоду, плетущие паучьи сети интриг. Аверил ощущала недовольство проклятого, усталость и желание оказаться в другом месте за каждой частью о придворной жизни, за каждым упоминанием о партии. Собрат Рейнхарт приезжал с инспекцией и учеником по имени Дрэйк, молодым и заносчивым сверх меры, и письмо, присланное после их отъезда, изобиловало многоточиями, кривыми строками и уже не недовольством, но едва ли не яростью откровенной, сбивающей с ног порывом ветра. Рейнхарт пенял за задержки, отсутствие старания и что партия идёт не должным образом, а Дрэйк вёл себя так, будто бы сам старший и главный, стоящий надо всем братством, выше всех по праву рождения. Аверил показала письмо Торнстону — всё равно не было там ничего личного, лишь гнев бессильный, горчащий полынью, — и тот только головой покачал, заметив, что последнее принятое поколение никуда не годится, аристократ-выскочка да пара уличных проходимцев, позор на некогда славный орден.

Герард обещал показать Аверил мир. Писал, что безопасности ради придётся часто переезжать, не задерживаясь подолгу на одном месте, и Аверил обязательно увидит всё то, о чём прежде лишь читала и о чём не читала. И будет у неё всё, чего ей только ни захочется. Ей не надо бояться, он никогда её не обидит.

Она и не боится уже. Время идёт, ничего страшного не происходит и нынешнее течение жизни, ровное, умиротворяющее, достаток и довольствие рождали робкое ощущение, что ничего не произойдёт и впредь. И можно признаться себе — о, исключительно себе и разве что Гаале в молитве, но больше никому ни словечка, — что порою Аверил даже скучает по Герарду. По улыбке его, по голосу, по рукам, по утренним пробуждениям в его объятиях.

Герард расспрашивал Аверил о её занятиях ежедневных, что она делала и что читала, велел не позволять прислуге язык распускать и просил присматривать за Торнстоном. Приносил извинения, что до сих пор не может приехать, особенно после визита старшего.

И о запахе тоже писал, что преследовал его, как и Аверил. О желаниях своих, но совсем чуть-чуть, осторожно, точно опасаясь Аверил напугать. О том, что не видит других женщин — хотя последнему Аверил не верила. Не может здоровый мужчина, без жены к тому же, себя в строгости держать. Наверняка и на красавиц придворных заглядывается, и в бордель ходит, как же иначе-то? Но проклятый может быть спокоен, Аверил до его интрижек любовных и дела нет, а что от мысли о другой женщине в его объятиях гнев душил да слёзы злые, так то совершенно ничего не значило.

Должно быть, прочитанный накануне глупый роман виноват. И ничего более.

Лето текло неспешно в тихой неге, душистое, разморенное жарой второго месяца. Пожалуй, самое странное лето Аверил.

Заведение матушки Боро, путешествие нежданное, Афаллия.

Совсем ничего, а кажется, будто целая жизнь прошла, полная перемен внезапных и затишья, страха и покоя, растерянности и благоденствия.

Отчима уж нет среди живых — в одном из последних писем Герард упомянул вскользь, что узнавал о её родных и выяснил случайно, что отчим погиб, возвращался домой пьяным, как часто бывало прежде, и упал неудачно в придорожную канаву, где и встретил свой конец. И Аверил отчего-то ни капли не жалела о его смерти.

Шерис ушла из борделя, о чём в числе прочего тоже сообщил Герард. Куда — неизвестно, но Аверил полагала, что суккуба опять сбежала, как делала время от времени в попытке запутать следы.

Если Торнстон ночевал в доме друга, то по утрам неизменно приносил Аверил новое письмо, и она читала его за завтраком, накрытом на столе на террасе. Всё лучше, чем слушать, как Торнстон заводит очередной спор со Стевией, словно нарочно ищет девушку в коридорах и комнатах, нарочно говорит что-то, отчего Стевия никак не может промолчать, но отвечает дерзко, порою в выражениях не стесняясь.

И как тут присматривать за Торнстоном? Или лучше за Стевией? Или и вовсе сразу за обоими?

Письмо не дочитано ещё до конца, а доносящиеся из глубины дома голоса, громкие, возмущённые, уже стихли и спустя минуту-другую Торнстон вышел на террасу, опустился на свободный стул против Аверил. Она и глаз на него не подняла, продолжая читать, — Герард писал, что если всё удачно сложится, то он приедет в самое ближайшее время. И от мысли, что скоро, совсем скоро она сможет увидеть его, сердце замирало.

От страха ли?

Или от нетерпения, предвкушения непривычно радостного, тёплого?

Кажется, что теперь Аверил знает его лучше, понимает, как понимала бы обычного человека, к которому испытывала приязнь, симпатию. Что Герард больше не один из проклятых, то ли чудище сказочное, то ли существо загадочное из тех, кого опасаться следует, больше не чужак, способный причинить вред, не лорд высокородный, презирающий половину мира.

Правда, реши кто спросить Аверил, кем же тогда Герард стал для неё, и она, пожалуй, не нашлась бы с ответом. Уже не чужой. Но и своим ещё не назовёшь, разницу в положении не сотрёшь, пусть бы они оба рождены бастардами, не знавшими своих отцов.

Стевия выскочила на террасу — темноволосый вихрь в форменном чёрном платье, чепец сбился набок, глаза горят огнём праведного возмущения, — остановилась перед Торнстоном. Бросила быстрый взгляд на Аверил — скажет ли госпожа что или промолчит? — и, реакции не дождавшись, вызывающим жестом скрестила руки на груди.

— Я ещё не закончила, — произнесла Стевия тоном, за который, сколь подозревала Аверил, девушку немедля выставили бы из любого приличного дома.

Не должно простой служанке так с хозяевами разговаривать.

— А я закончил, — парировал Торнстон, демонстративно не глядя на Стевию. — И позволь напомнить, что я плачу тебе жалование. Равно как и твоей дражайшей тётушке Анне. Ваш город невелик… думаешь, ей в её почтенном возрасте легко будет найти новую работу? Или тебе? Без хороших рекомендаций тебя в большой дом разве что посудомойкой возьмут, но никак не горничной. Тем более, — Торнстон хмыкнул нарочито презрительно, — такую языкатую.

— Да как ты… вы смеете? — тонкие черты прелестного юного личика исказила гримаса гнева, Стевия всплеснула руками. — Вы мне угрожаете?!

Аверил понимала, что надо вмешаться. Надо осадить Стевию, напомнить о её месте и о том, что Торнстон прав и ей действительно следует проявить благодарность, терпение и смирение. Да только не могла Аверил найти в себе силы, чтобы отдавать прислуге приказы, а не просить, прикрикивать в случае нужды, а не сносить всё молча. Матушка Боро не потерпела бы подобных выходок от своих девочек, уж она-то умела сказать да глянуть на строптивицу так, что та мгновенно умолкала и впредь не спорила.

— Сдаётся мне, ты забываешься, — добавил Торнстон холодно.

— Сдаётся мне, это вы забываетесь, — пальцы Стевии сжались в кулаки, и Аверил заметила вдруг, как потянулись из-под них тонкие серебряные нити, делавшие кожу полупрозрачной, будто тающей в неверном свете луны.

Сияние?

Стевия такая же, как она, Аверил, одарённая лунной богиней?

— Я взрослая свободная подданная афаллийской короны, и я имею право читать что захочу, думать что захочу и говорить что захочу, если это не противоречит законам нашего королевства и разумным нормам морали, — голос звенел от обиды, а сияние всё сильнее охватывало стиснутые, дрожащие кулачки. — Зато вы, господин, не имеете никакого права смеяться надо мною лишь потому, что я…

Сердце ёкнуло неожиданно, отвлекая от Стевии и нахмурившегося было Торнстона, запах, тот самый запах нахлынул волной, накрыл с головой, смешивая радость и страх, слёзы и ожидание весеннего пробуждения, и Аверил, отложив письмо, встала и бросилась прочь с террасы. Пересекла гостиную и, подобно Стевии, вихрем вылетела в холл, ровно в тот момент, когда Герард, переступив порог и поставив на пол сумку, закрывал за собой дверь. Подумалось внезапно, что странно, как это Аверил оказалась тут прежде Торнстона, наверняка уже услышавшего собрата, но мысль исчезла за порывом не менее удивительным — едва Герард повернулся, как Аверил кинулась ему на шею, словно добрая жена мужа, вернувшегося с войны живым, встречающая.

Обняла так крепко, как только смогла, и впрямь чувствуя бегущие по щекам слёзы. Вокруг талии обвились мужские руки, глубокий вздох прошелестел возле уха.

— Аверил… ты не представляешь, как я по тебе скучал… по тебе, по твоей улыбке, по твоему запаху…

Аверил отстранилась, внимательно оглядела Герарда, понять пытаясь, изменился ли он с прошлой их встречи? Вроде выглядит так же, разве что небрит да голубые глаза совсем шальными кажутся, будто пьяными. И у самой Аверил голова кружится, внутри тепло разливается, и запах сильнее становится.

— Ты… — Герард тоже осмотрел Аверил, отмечая и новое дорогое платье, по последним модным фасонам сшитое, и совсем уже отросшие волосы, мягкой волной уложенные, и румянец на щеках. Стевия говорила, что Аверил очень красивая, на леди похожа и что к лицу ей и длинные волосы, и роскошные наряды, и украшения, на которые Торнстон не скупился. — Ты изменилась.

— Разве? — не так уж и много времени прошло, люди за столь короткий срок не меняются.

— Изменилась, — Герард вновь притянул к себе Аверил, коснулся губ лёгким, едва ощутимым поцелуем. И тепло вдруг обратилось жаром, обернулось неясным томлением. — Расцвела и…

— Ты не предупредил, что будешь так скоро, — раздался позади голос Торнстона, и Герард отстранился от Аверил, однако руки с талии не убрал. Аверил же обернулась к собрату и следующей за ним Стевией, во все глаза рассматривающей прежде не виденного члена братства. — Я тебя вообще раньше, чем недели через две, не ждал.

Аверил из лунных и Стевия тоже. Герард чует запах Аверил, и Торнстон, судя по всему, тоже замечает запах Стевии. Значит ли это, что и Герард обратит внимание на Стевию? Она ведь красива не меньше, чем Аверил, а может, и побольше…

— Озолотил одного знакомого гриффина, занимающегося порталами, — усмехнулся Герард добродушно и чуть склонил голову набок, в свою очередь оглядывая Стевию. — А кто эта нежная нимфа?

— Стевия, камеристка Аверил, — пояснил Торнстон. — Сам видишь, нынче мода уже не такая, как во времена нашей с тобой юности, но дамы всё равно без посторонней помощи не управляются.

Герард кивнул Стевии, девушка сделала положенный книксен, отвела глаза, пробормотав «милорд», и ушла спешно. Жар сразу схлынул, уступив место жгучей ярости. Аверил попыталась высвободиться, однако Герард лишь крепче прижал её к себе.

— И надолго удалось сбежать?

— На неделю, не больше. Задержусь, и кто-нибудь непременно доложит Рейнхарту о моём вопиющем пренебрежении своими обязанностями. Подозреваю, с прошлого его визита количество шпионов при дворе превысило всякие допустимые нормы, и пара-тройка из них наверняка работает на Дрэйка.

— Думаешь, он имеет виды на Тарийскую партию?

— Тогда он мог бы просто попросить, и я с преогромным удовольствием сдал бы ему этот клоповник, пусть копается там сколько ему заблагорассудится. Нет, всё куда хуже — за кивок одобрения от Рейнхарта Дрэйк будет выполнять любые команды, любые фокусы.

— На задние лапы встанет и будет хвостом вилять, — отчего-то вспомнила Аверил давнее замечание Шерис, пусть и не относящееся к неведомому этому проклятому.

— Да хоть на голову, — согласился Герард. — Дрэйк предан своему учителю, словно пёс, и пойдёт на многое, лишь бы выслужиться перед Рейнхартом. Потребуется утопить меня ради повышения собственного престижа в его глазах — утопит не задумываясь. Ну да Дирг с ними обоими. Аверил, покажешь, как ты тут устроилась?

— Сейчас? — растерялась Аверил.

— Конечно, — Герард наконец отпустил Аверил, наклонился за сумкой. И Торнстона сразу же след простыл, вроде только что был здесь, а смотришь — и нет уже. — Идём?

Аверил кивнула нерешительно.

Что тут ещё скажешь?