Иллюзия детской игры

Я слежу за ней через витрину ее кукольного магазинчика и никак не могу угомонить свое бешено колотящееся сердце. Она, склонившись над столом, раскрашивает миниатюрные черепа, чтобы затем прикрепить их к кукольным телам, одетым в искусные наряды ее же работы. Черная кожа, скроенная лучше, чем наряд Бичующей Дивы, и осторожность, с которой она украшает черепа рогами, буквально разжигают пламя внутри меня.

В этот раз я должен с ней поговорить. Ольрих, этот отпрыск дьявола, которого я иногда смею называть своим другом, сказал, что разорвет меня на куски, если я заявлюсь домой с еще одной куклой вместо ее имени.

Я делаю глубокий вдох и перехожу улицу, осторожно минуя пару адских гончих: они играют бедренной костью какого-то несчастного добровольца, которого поймали на празднике вчера ночью. Большую часть крови уже вычистили, и почти ничего не напоминает о дюжине сгинувших в кровавой бане людей, кроме темно-бордового цвета трещин между булыжниками мостовой.

Настоящее веселье.

«Язычник!» — кричит старик в сине-белых одеждах, стоящий на тротуаре перед магазинчиком. Я оборачиваюсь, чтобы убедиться, что он обращается не к кому-то другому.

«Простите?» — переспрашиваю я.

«Демон! Похититель душ! Отец блуда!» — провозглашает он и бросает мне листовку нового Центра Восстановления Безупречности, что находится чуть ниже по улице. — Исправься! Встань на путь Закона и Порядка, пока не стало слишком поздно!»

Меня награждали и худшими эпитетами, и пусть большая их часть была вполне справедлива, это не значит, что я должен с удовольствием терпеть нападки напыщенных вымогателей Азориуса, да еще когда у меня есть неотложные дела. Из глубин памяти всплывают моменты жизни до встречи с Ракдосом, до того, как я перенаправил гнев в свои выступления. Когда сломанные кости и пронзенная плоть были излюбленным средством моего творчества.

Но вдруг я понимаю, что она смотрит на меня сквозь витринное стекло. Я немедленно отбрасываю идею проткнуть этого парня рогами и вхожу в магазин.

Изображая интерес, рассматриваю подвешенных за шеи кукол. Даже самые простые ее поделки намного лучше того, что мне приходилось видеть. Их внутренняя магия притягивает меня; пуговичные глазки смотрят прямо туда, где была бы моя душа, обладай я таковой. Я ослабляю одну петлю, переворачиваю куклу, осматривая швы, и краем глаза вижу ее силуэт. Также я беру угольную палочку, все еще притворяясь, будто хочу изобразить на кукле лицо своего врага и поджечь ее.

«Больше никаких кукол, Кодо!» — я снова слышу слова Ольриха. Конечно, это не точная цитата. В оригинале было намного больше ругательств и проклятий, но чего он ожидает? Что я просто подойду к ней и заведу ни к чему не обязывающую беседу?

«Я могу вам помочь?» — спрашивает она. На меня смотрят черные как уголь глаза, а красная краска — след вчерашних ночных празднеств — все еще покрывает половину ее лица.

^{Art by: Randy Vargas}

«Я... Кхм. Эээ.... . .— я сую ей куклу и угольную палочку. — Я хочу купить это».

Она забирает у меня товары. «Послушайте. Вы приходите сюда каждую неделю уже полтора месяца. В последний свой визит вы купили целую пачку пагубного пергамента, и мне пришлось колдовать новую партию! Даже у Лизольды было меньше врагов. Что вам нужно?»

Просто представься. Начни легкую беседу. Ты демон, Кодо. Вырасти пару рогов и веди себя как подобает!

«Мы... — Я заикаюсь. — Вы и я. Мы. . .» Мы пересекались на различных вечеринках, наслаждаясь гедонистическими удовольствиями и мучительными зрелищами. Для человека она была весьма крепкой. Она не дрогнула, наблюдая за воспевателями боли: пожирателями стекла, огнеходцами, шутом, жонглирующим пылающими черепами. . .Но ее упорство все же сломал огр, который попытался протащить целую повозку бесов за цепи, притороченные к его нижним векам рыболовными крючками. Возможно, тогда в повозку посадили слишком много бесов, и, когда вопль огра прокатился по праздничной зале, ее рука скользнула в мою и не покидала ее весь остаток ночи. Мы пили, танцевали, целовались, а потом смеялись, когда выяснили, что оба используем «иллюзию» как стоп-слово. «Мы. . .» Я демонстрирую несколько непристойных жестов, пытаясь намекнуть на былое совместное наслаждение развратом, но она смотрит на меня прищурившись и ждет, когда я хоть что-то скажу.

«А-а! Зверь с двумя спинами!» — восклицает она.

Я киваю, но потом замечаю, что кто-то еще вошел в магазин и привлек ее внимание. Меня окутывает дымно-сладкое зловоние пустотной материи, тени искажаются и изменяются, словно забыли, как нужно себя вести. Я оборачиваюсь и вижу порождение пустоты — любопытный набор сине-черных конечностей, которые тянутся из туловища с кривым позвоночником, выступающим спереди и сзади. Говорить он не может: у него нет головы, но я уверен, что он смотрит прямо на меня.

^{Art by: Simon Dominic}

«Я с тобой еще не закончила», — произносит она, прежде чем отправиться обслуживать клиента. В каждую его руку она помещает по грубому льняному мешку со стойки.

Пока она занята, я собираю в кулак все свое мужество. Другого шанса не будет. Последний человек, которого вы хотели бы разозлить в Равнике, — это маг-кукольник.

«Передай хозяину, я желаю ему развратного Ярофеста!» — с улыбкой говорит она зверю с двумя спинами и дружелюбно машет ему. Затем ее лицо каменеет и она снова встает передо мной.

«Привет, — говорю я, протягивая руку, — Я Кодолааг. Мы встречались на паре вечеринок».

Она смотрит на меня, а затем скрещивает руки. «Да. Похоже, я тебя знаю. Красная кожаная маска? Симметричный пирсинг с железными булавами на цепи? — в ее горле зарождается рычание. — Ты понимаешь, что здесь торгую я?»

«Язычник! — снова раздается голос старика, на этот раз он вопит на зверя. — Скверна!»

Я пытаюсь не обращать на него внимание и сосредоточиться на том, ради чего я здесь: «Я знаю, это ужасно неприлично, но я просто подумал, что мы...»

«Ты решил, что между нами есть какая-то негласная связь, которая как-то касается нашей личной жизни?»

«Ну, когда ты говоришь это вслух, звучит довольно глупо. — Я усмехаюсь, стараясь сохранить лицо. — Скажем, Моктюрн сегодня ночью в паре кварталов отсюда. . »

«Да?»

«Я подумал, что, возможно, могу тебя пригласить? Я устрою зрелище. Что-то вроде общественно-политических комментариев».

«Не выйдет. Это первая ночь Ярофеста, и я не успеваю доделать кукол. Хотя с тем азориусом, который распугивает клиентов, это уже и смысла не имеет».

«Почему бы тебе не. . .ну, ты понимаешь», — я показываю на куклу, потом издаю губами негромкое подобие взрыва и как бы рассыпаю пальцами тлеющую золу.

«С прошлой недели в небесах новые законы. Кукольные заклинания, направленные на членов Сената Азориус, караются тюремным заключением. Он раздражает, но я не рискну потерять из-за него свой магазин».

Возможно, она и не рискнет отправить его куда подальше, но мне терять нечего. Я беру из мусорной корзины лист пагубного пергамента и угольную палочку и подхожу к окну. На этот раз азориус орет на парочку огров. Пик Глумления и соседние районы находились во власти Ракдоса сколько я себя помню, а это минимум несколько тысяч лет. Но затем присутствие Азориуса стало проявляться все более явно: они скупают недвижимость, повсюду устанавливают наблюдательные разломы. А потом жалуются, когда уличные ночные представления перетекают на их ухоженные газоны. Это ужасно — видеть, как мое сообщество становится жертвой порядка и справедливости.

Я быстро набрасываю изображение человека. Рисую я паршиво, но чувствую, как магия истекает из пергамента, связывая картинку и человека невидимыми нитями. Изображение начинает плясать на странице, отражая движения старика. Я стучу в стекло, и он оборачивается. Я прижимаю картинку к окну. Похоже, о пагубном пергаменте он ничего не знает, потому что никак не реагирует на изображение. Это слабая магия: ей в основном пользуются дети, чтобы мучить своих братьев и сестер, а иногда и родителей, когда не могут добиться своего. Всего лишь минута-другая душераздирающей боли, потом эффект проходит. Детская игра.

^{Art by: Wesley Burt}

Старик смотрит, как я разделяю бумагу пополам, зубчатый разрыв превращает один рисунок в два. Обеими руками он хватается за голову и издает чудовищно тонкий визг. К тому моменту, когда разрыв в пергаменте доходит до его пуза, он ошеломлен, он бредит и большими прыжками уносится вдаль.

«Вот так, — говорю я. — Проблема решена».

Не похоже, чтобы я ее впечатлил: «Ага, и через десять минут у меня на пороге будет толпиться с полдюжины агентов Азориуса. И если меня запрут в Удзеке, я точно ничего не продам».

Я жду, когда она попросит меня уйти. Я выйду в дверь и смогу забыть свою неудачную идею, но ее поза изменилась. Исчезли скрещенные руки и сердитый взгляд. Не поймите меня неправильно: она все еще чертовски злилась, но теперь мне казалось, что мы с ней вместе заварили всю эту кашу.

«Сколько тебе надо продать кукол?» — спрашиваю я.

«На этой неделе тридцать, чтобы как минимум окупить работу».

«Ты легко их продашь на Моктюрне сегодня ночью. Владелец клуба — мой хороший друг. Я уверен, он позволит тебе открыть магазинчик. Как только начнется побоище Ярофеста, агенты быстро потеряют интерес к простому кукольному насилию».

«В самом деле? — она скептически поднимает бровь, а затем протягивает руку. — Я Зита. Твой друг точно не будет против?»

Зита. Я знаю ее имя, ты, дьявольское отродье.

Я широко улыбаюсь: «Ольрих и я — мы как семья. Он ни за что не откажет».

«Нет, — говорит Ольрих, заглядывая из-за кроваво-красного занавеса в каменную яму, где через пару часов соберется толпа. Зита стоит возле решетки потухшей печи, у ее ног лежат двадцать мешков, заполненных лучшими ее изделиями. — Мне совершенно не интересна кукольная магия. Сегодня ночью Азориус бросит все силы на поимку нарушителей».

«Раньше ты их не боялся. О том, как ты цапнул Баана пару месяцев назад, ходят легенды».

«Сейчас все изменилось, Кодо», — Ольрих, безумный маленький дьявол, на четвереньках несется проверять, что происходит на кухне этого заведения.

«Я попрошу об услуге! Я соберу тебе публику в Рикс Маади!» — кричу я ему вслед. Он останавливается. Поворачивается. Заветная мечта Ольриха устроить зрелище в нашей Ратуше, но практически невозможно выступить на тамошней сцене, если твои поклонники не исчисляются тысячами. Он бросается ко мне, и мы пристально смотрим друг на друга. Теперь я привлек его внимание. «Я выступал там пару веков назад, но до сих пор знаю большую часть труппы. Я устрою тебе главную сцену на Праздничных Землях! Только представь знойный жар. Пары свежей серы в легких. Ну пожалуйста. .»

^{Art by: Deruchenko Alexander}

«Ладно. Но она встанет в дальнем углу. И лучше бы тебе устроить так, чтобы моей публикой был сам Ракдос!»

«Ракдос и я – мы как семья. . .» — говорю я и десять секунд спустя сообщаю Зите хорошие новости.

Вскоре после того, как она разворачивает торговлю, начинает собираться толпа. Место не идеальное, но она достаточно далеко от входа, чтобы не привлекать внимание проходящих агентов. Зиту я все еще не впечатлил, но, по крайней мере, она пока не сожгла меня с помощью куклы. Скоро она услышит мою поэзию, которая так или иначе тронет ее.

Ольрих разогревает зрителей своими дьявольскими штучками и весьма точным подражанием Нив-Миззету, в которое входит плевание огнем в ноги этим бедным ублюдкам, оказавшимся настолько глупыми, чтобы усесться в первом ряду. Сегодня он хорош. Возможно, мысли о выступлении в Рикс Маади все еще кружат ему голову. К этому стремятся многие мелкие исполнители. И я их не осуждаю. В Рикс Маади смех громче, трюки зрелищнее, кровь краснее, гуще и слаще. Ночь за ночью ты пожинаешь плоды, всячески экспериментируя с плотью. Ты создаешь преданных, ненасытных поклонников, наслаждающихся твоим искушенным блудом, до того самого дня, когда Ракдос вдруг замечает, что у тебя чуть больше обожателей, чем у него.

И он просто убивает половину из них.

И после этого трюки становятся сдержанными, смех приглушенным, а кровь течет медленной струйкой. Ты собираешь вещи и покидаешь Подгород, чтобы зарабатывать на жизнь на улицах Равники, декламируя стихи пьяницам.

Я выхожу на сцену, нацепляю на нос очки и смотрю вниз — на мятые листы в своей руке. Бьют барабаны; тонкая человеческая кожа издает высокие ударные звуки, отражающиеся от стен ямы. Я читаю:

Раздаются робкие одинокие хлопки. Я поднимаю глаза, надеясь, что это Зита, но это не она. Публика растворилась в потоках эля и праздной болтовне. Я могу ее вернуть, но придется сделать кое-что рискованное.

Я прочищаю горло, привлекая внимание зрителей: «Готов поспорить, все вы заметили наблюдательные разломы, которые в эти дни мерцают повсюду в воздухе, а потом — оп! — исчезают, как только ты смотришь прямо на них. Да даже когда гадишь, задаешься вопросом: что если какой-нибудь несчастный маг-всезнайка из Азориуса следит за тобой прямо в сортире? Хотя, если говорить честно, то, что делает с вашими кишками бесовская похлебка Ольриха, должно быть уголовно наказуемо!»

«Нормально все с похлебкой. Я ее каждый день ем!» — кричит Ольрих из-за кулис, но уже слишком поздно. Раздается несколько смешков, толпа начинает принимать меня.

«Это потому что у тебя чугунный желудок, друг мой. А твое умение управлять сфинктером поистине легендарно! — Я указываю на демона в первом ряду, из его миски наполовину торчит ложка. — А этот бедолага, боюсь, скоро нарушит закон Азориуса 3435-T. . .о применении взрывчатых веществ в замкнутом пространстве. И это пространство. . .в его штанах!»

Я упиваюсь громовым улюлюканьем и криками. Огр вскакивает с места и хватается за висящий над ним кованый светильник. Он раскачивается взад и вперед, выделывая акробатические коленца. И несмотря на то, что его жаккардовая набедренная повязка уже не выполняет своей функции, а с потолка валятся куски крошащегося цемента, публика поражена столь изящными пируэтами. По крайней мере, до того момента, пока один из железных шипов, вставленных в его плечо, не попадает между деталями светильника.

Плоть рвется, огр, вопя от боли, грохается на свое место. Свое смущение он топит в кувшине эля. Впрочем, кровь наполняет воздух, и если раньше внимание зрителей тлело, то сейчас оно пылает.

«И небесные письмена высоки как никогда. Над Новым Правом горит так много новых законных рун, что небо над Ратушей сияет ярче, чем все свечи на торте в честь дня рождения Ракдоса. Оно настолько яркое, что сенаторы Азориуса получают солнечные ожоги по пути на работу! — я поднимаю руку и прищуриваюсь, словно смотрю на солнце. — О-о-о! Оно горит! Но не так возбуждает, как горящая красная кожа, а?» Я принимаю непристойную позу и слышу раскаты смеха. В них вплетается свист, и я нисколько не разочарован, когда поднимаю взгляд и вижу, что свистит Зита.

«Как вам всем известно, Удзек открылся не так уж давно. Максимально. Защищенная. Тюрьма», — продолжаю я. Громкий гул неодобрения не заставляет себя ждать. «Знаю, знаю. Кто из вас знает хоть кого-то в Удзеке? — почти все зрители поднимают руки. — Говорят, она уже переполнена: пятьдесят тысяч заключенных в этой громадине. На самом деле, в Равнике есть только одна вещь, превосходящая размерами Удзек, — и это эго Довина Баана!» Я расправляю воображаемые лацканы и начинаю расхаживать с таким видом, будто мне в задницу загнали пожарный багор; я указываю на случайных людей из толпы и голосом своей лучшей гнусавой имитации мастера гильдии Азориус провозглашаю: «Тебя в камеру, и тебя в камеру, и тебя в камеру! Тюрьма для каждого!» Толпа взрывается. «Ты смеешься надо мной, гражданин? Никто не смеется в присутствии Довина Баана!»

И вдруг становится тихо как в склепе. Я оглядываюсь и вижу у входа смутный силуэт агента Азориуса. Я снова прочищаю горло и меняю тему: на этот раз достается груулам. Смех звучит натужно. Напряженная атмосфера в помещении сгущается. Но я все равно заканчиваю свое выступление: двадцать три минуты чистой пытки. Толпа наполовину редеет, и даже Зита, кажется, собирается уходить. Как только последняя шутка срывается с моего раздвоенного языка, я скрываюсь за кулисами, чтобы собраться с мыслями. Азориус еще никогда не раздражал меня так, как сегодня. Сто лет назад мы бы вместе позорили этого солдата и за стенами заведения. Но в последние несколько месяцев что-то изменилось. Сейчас я на нервах, боюсь, что меня арестуют за невинную штуку вроде пагубного пергамента.

«Я видел выступления и похуже», — говорит слова утешения Ольрих, запрыгивая мне на плечо. Он всегда был великолепным лжецом, и сейчас я особенно это ценю.

Я помогаю Зите отнести мешки обратно в магазин. Теперь, когда Ярофест набрал полную силу, ей уже ничего не грозит. Церемониймейстеры танцуют на своих парадных платформах, бросая в толпу ожерелья из позолоченных позвонков. Органисты исполняют убийственно громкие мелодии, которые вряд ли можно назвать музыкой. Блевотина так обильна, что течет по улицам, и где-то вдалеке звонят колокола — мерно отбивая ритм по каждой душе, затребованной Ракдосом в этом году. Я всего этого не замечаю. Нет настроения праздновать.

«Мне кажется или мы тащим больше кукол, чем брали?» — спрашиваю я Зиту.

«Я продала двенадцать штук, но когда появился агент, все потребовали вернуть деньги. А пока ты выступал, я начала делать новую. Надо было как-то убить время».

«Ох». Это ставит жирную точку. Я больше никогда ее не увижу. По крайней мере, без маски. Еще три квартала, и она навсегда исчезнет из моей жизни.

«Ого, смотри-ка», — Зита указывает на граффити на стене кожевенной лавки: Довин Банн сосет тухлые драконьи яйца. «Баан с ошибкой написали. Парень, может, и вероломный продажный карьерист, но если ты хочешь кого-то оскорбить, его имя нужно писать правильно». Магия еще свежая, и Зита превращает первую «н» в корректную «а». «Так лучше?»

«Думаю, да», — отвечаю я, пиная копытами гравий. Мы продолжаем путь, но порочный парад ловит нас в свои сети. Тщательно украшенные платформы плывут по улице, движимые такими огромными демонами, что я начинаю стесняться собственных форм. Шуты беззаботно прыгают по шипастым колесам боли из кованого железа и пыточным клетям, совершенно не тревожась о том, что единственная ошибка может стать фатальной.

^{Art by: Jonas de Ro}

Я опрометчиво пялюсь на них слишком долго, и один из шутов цепляет меня своим лукавым взглядом — я чувствую потребность стать добровольцем. Я ступаю на платформу и поднимаюсь по кривым лестницам пыточной клети, окруженным оптическими иллюзиями. Если я упаду, меня ждут шипы, а возможно, и яд, ведь чем громче крики, тем больше веселья, а празднование Ярофеста — не время для сдержанности. Но я не обычный доброволец. Я много веков жил и дышал пыточными клетями. Я делаю двойное сальто и группируюсь; хватаюсь за одну перекладину, потом за следующую, раскачиваясь, поднимаюсь все выше и выше. Чем дальше я продвигаюсь, тем ненадежнее становится железный каркас. Здесь сварка паршивее, металл тоньше, но я не обращаю на это внимания и сосредотачиваюсь на зрелище. В конце — стойка на одной руке на вершине пылающего факела. Затем я спрыгиваю обратно в толпу и купаюсь в лучах заслуженной славы.

Десять секунд наслаждения ароматом собственной поджаренной плоти будят во мне желание праздничного перекуса. Я ловлю уличного торговца и беру нам «дымно-медовый ужас»; нежное мясо буквально само слезает с кости.

«Тебе нужно свое похожее представление», — говорит Зита, прижимаясь ко мне и слизывая с пальцев острый красный соус. Стена, которую она возвела между нами, неожиданно исчезла. Даже больше. Как будто ее никогда и не было. «Ты потрясающе выступил», — подытоживает она.

«У меня было похожее представление. . .когда-то».

Она поднимает на меня глаза, ожидая откровенной исповеди, но тротуар за нашими спинами вибрирует от гулких шагов. Мы оборачиваемся и видим идущего к нам солдата Азориуса.

«Стоять! — приказывает он. —. Вы арестованы за нарушение закона Азориуса 3691-J. .»

Я бросаю мешки с куклами и завожу руки за спину, ожидая, когда магия скует мои запястья. Идиотский пагубный пергамент. ItДа это же всего лишь кукольная магия!

". . .порча общественного здания, — продолжает он, — плюс закон Азориуса 6342-P: оскорбление мастера гильдии». Агент вещает, связывая Зиту магией, способной обездвижить гиганта.

«Она не портила никаких зданий! — говорю я, расслабляя руки. — Да, там была надпись, но ее сделал кто-то другой. Она всего лишь исправила грамматическую ошибку».

Зита свирепо таращится на меня.

«Ваше свидетельство ее вины зарегистрировано, гражданин», — произносит агент.

Я вздрагиваю: «Но. . .» Вот так Зита исчезла из моей жизни. На этот раз окончательно.

Всем известно, что в Удзек невозможно прорваться снаружи, но Ольрих утверждает, что знает знает одну особу, которая там работает. . .или когда-то работала. Судя по всему, ее путь вниз с должности в Азориусе был достаточно крут. Ее хижина в районе доков неотличима от рыбацких лачуг по соседству. Через щели в стенах сочится самое мерзкое зловоние на побережье.

^{Art by: Adam Paquette}

«Вижу тебя насквозь» — гласит полусгнившая покосившаяся дощечка.

«Ты хорошо подумал? — этот вопрос Ольриха я слышал уже дюжину раз. — Потому что как только мы переступим этот порог, пути назад уже не будет».

«Я не допущу, чтобы Зиту сгноили в тюрьме! Возможно, это смешно, но я чувствую, что мы родственные души».

«У тебя нет души, Кодо, — негодует Ольрих. — Но раз она для тебя так много значит, тогда за дело».

«Ольрих!» — произносит женщина, открывая дверь за секунду до нашего стука. Ее тело покрыто морщинами, но не старческими. Создается впечатление, что она просто влезла в первую попавшуюся кожу, не заботясь о размере. Она приседает и заключает демона в объятия, продолжительность которых заставляет меня задуматься о глубине их прошлых отношений.

«Рад тебя видеть, Люсинка. Это...»

«Кодолааг, — заканчивает она, протягивая руку и энергично тряся мою. — Это прекрасно — наконец-то познакомиться с тобой. Во плоти».

Она проводит нас внутрь; для гостей приготовлены два кресла, одно с подушечкой, так что Ольрих будет наравне с нами. В центре стола лежит обернутая фольгой коробка. «Ты предупреждал ее, что мы придем?» — шепчу я Ольриху. Он отрицательно мотает головой.

«Как поживаешь? — спрашивает Ольрих. — Местечко вроде как получше стало».

«Дел по горло. Симикские пираты совсем обезумели. Из трех уходящих отсюда лодок одна не возвращается. Я немного уравняла шансы: сообщаю капитанам, когда лучше отплывать. Платят не особо много, но моя совесть чиста, как хрустальный шар в наши дни, — она любезно улыбается. — Я бы спросила, как у вас дела, но. . .» Она хлопает себя по лбу, наливает нам по стакану «Южного Крепкого» и, прежде чем я успеваю попросить лед, бросает в мой напиток один кубик.

«Да ты настоящая предвидица», — говорю я, пока хозяйка делает глоток, в основном, чтобы хоть сейчас она не успела предугадать события. Она грустно улыбается.

«Извини. Ужасная привычка. Никак не запомню, что людям очень нравится, когда вопросы формулируются у них в голове, прежде чем я отвечу на них. Но раньше я была просто невыносима. Сенат никогда не поощрял обдумывание последствий наших предвидений. С сердцами у них все в порядке, но их страсть к правосудию, возможно... э-э-э. . .немного чрезмерна и отвечает не столько духу закона, сколько его букве. И предваряя следующие вопросы: да. Да. Тридцать семь лет. Я не могла прогнать людей, которые еще не совершили преступления. И строго платонические. Я знаю, что последний вопрос ты озвучивать не собирался, но он написан у тебя на лице».

У меня голова идет кругом.

«Извини. Я снова это сделала, да? Ну и ну».

Ольрих доверяет ей, да и выглядит она вполне честной, и я выкладываю большую часть своих сбережений на стол. Там не очень много. Даже хорошие поэты зарабатывают крохи, а мне до хороших ой как далеко.

Люсинка снимает крышку с коробки на столе. «Внутри есть все, что понадобится для вашего дела. Не обсуждайте это вслух. Постарайтесь даже не думать об этом. Чем естественнее вы себя ведете, тем меньше у вас шансов попасть в поле зрения магов-предвидцев. Завтра утром отправляйтесь в Удзек. Встаньте в очередь позади минотавра с вьющейся красной гривой. Остальное станет очевидным, когда придет время. Чтобы все получилось, вы оба должны быть там».

Ольрих открывает рот, чтобы выразить немедленный протест, но Люсинка взглядом останавливает его.

«Да, вы оба. Чтобы освободить невиновного, понадобятся навыки каждого из вас, — она делает последний долгий глоток виски, кладет бутылку в коробку, плотно закрывает крышку и вручает коробку мне. — Вот, держи. И не открывай, пока не окажетесь в очереди».

Руны вращаются снаружи Удзека: чудовищного столба, уходящего в небо. Мы прибыли рано и наблюдаем, как посетители стягиваются ко входу. Я крепко сжимаю коробку, борясь с желанием заглянуть внутрь. Наконец она появляется — минотавриха со стекающей по спине красной гривой. Мы с Ольрихом мгновенно оказываемся позади нее.

Очередь останавливается. Мы переглядываемся, а потом открываем коробку и заглядываем внутрь: полбутылки виски, детский комбинезон с узором из осенних листьев на нагрудничке, такое же пеленальное одеяло и кованый амулет с большим янтарным камнем, внутри которого кружатся черные вихри, похожие на пустотные тени. Магия Кровавой Стычки. . .Прошлой ночью на Ярофесте я ее вдоволь насмотрелся. Церемониймейстер забирается на пятиэтажную пыточную клеть и раскалывает камень, обрушивая яростный шквал магии Кровавой Стычки на толпу внизу. Это мгновенно приводит к беспорядкам и хаосу. И это все обожают. Ну, по крайней мере, те, кому удается выжить.

^{Art by: Johann Bodin}

«Нельзя, чтобы нас загребли с этим, — говорю я Ольриху. — Мы точно отправимся за решетку».

«Люсинка не стала бы нас обманывать. Я ей верю. Наверное, нам нужно что-то с этим сделать».

Я оглядываюсь назад, готовый бежать, но как минимум сотня человек блокирует путь к отходу. Я привстаю на кончики копыт и вижу, как впереди нуль-маги Азориуса проверяют очередь на предмет колдовства и контрабанды. Одна магичка, стройная бледно-синяя ведалкен, похоже, трудится уже третью смену: уставшая и заторможенная, она заботится не столько о тщательном досмотре, сколько о том, чтобы подавить зевоту. Молодой эльф с младенцем проходит мимо нее, и нуль-магичка практически не обращает внимания на ребенка. Буквально пара похлопываний. Напарник что-то недовольно выговаривает ей и проверяет детеныша более тщательно. Я смотрю на комбинезон, потом на Ольриха: «Думаю, тебе надо это надеть».

Он в ярости смотри на меня: «Ни за что и никогда. Во имя Ракдоса, я на триста лет старше тебя!»

«Знаю. Но ты сам это сказал. Что веришь Люсинке».

«Она коварный медиум с черносливом вместо физиономии, вот кто она такая», — фыркает он, но все-таки втискивается в комбинезон, легонько крутя задом, чтобы освободить хвост.

«Ты такой же милый, как в день, когда тебя воплотили», — сообщаю я ему.

«Никто на это не купится».

«По-моему, ты недооцениваешь милоту своих щечек, так и тянет ущипнуть». Он и вправду выглядит симпатичным. Впрочем, даже если мы и привлечем чуть меньше внимания, вряд ли это позволит нам протащить что-то достаточно мощное — например, магию Кровавой Стычки — мимо нуль-магов.

«Вот, глотай, — я сую Ольриху амулет. Он здоровый, но брюхо Ольриха подобно подземелью. Я видел, как он прятал там мешок с монетами размером с мой кулак, когда подозревал своих работников в расхищении выручки. — Пусть твой чугунный желудок послужит благой цели. Раздумывать некогда».

Взглядом, которым меня одаривает Ольрих, можно заморозить Рикс Маади, но он подчиняется. Остается последний необходимый компонент — старый добрый отвлекающий фактор. На минотаврихе перед нами шерстяная накидка с капюшоном, свисающим на спину. Отличное место, чтобы спрятать бутылку виски. С превеликой осторожностью я опускаю в капюшон бутылку, надеясь, что она достаточно легкая и наша жертва ничего не заметит.

Минотавриха оборачивается, окидывает меня злобным взглядом, но затем видит спеленутого Ольриха, и ее глаза загораются: «О, какой милый маленький монстрик! У него ваши глаза. Как жаль, что малютке приходится посещать такое место. Я бы за тысячу лет не подумала, что окажусь здесь, но муж связался не с теми компаньонами. Послушайте меня: если решите вести дела с орзовскими брокерами, всегда требуйте письменные квитанции!»

«Следующий!» — кричит нуль-маг.

Минотавриха поворачивается и делает шаг вперед, раздраженно встряхивая гривой. «Джитка Вотис на свидание к Гримбли Вотису».

Маги подзывают ее и начинают привычную работу по обнаружению и нейтрализации колдовства. С этой частью проблем не возникает, но при личном досмотре они находят бутылку.

«Как она туда попала? — кричит минотавриха. — Это не мое!» Все ближайшие маги надвигаются на нее, кроме ведалкен: она зевает и пропускает нас вперед, в то время как минотавриха пытается насадить на рога любого, кто приблизится к ней.

«Простите, что вашему малышу пришлось смотреть на это, — говорит нуль-магичка, рассеянно накладывая на меня заклинание. — Вы не поверите, сколько всяких штук народ пытается сюда протащить». Она щекочет подбородок Ольриха. Я придавливаю его тяжелым взглядом, пока он не издает очаровательное хихиканье. «Спиртное, заколдованное оружие, зелья. И тому подобное. Но все, что мы проморгаем, обнаружат маги-предвидцы. Пусть хоть кто-то только подумает о том, чтобы прорваться сюда с магией, мы закроем всю эту богадельню за двадцать секунд!»

Она похлопывает Ольриха, а я изо всех сил стараюсь не думать о том самом, спрятанном известно где. Если желудок Ольриха достаточно крепок для того, чтобы удерживать его бесовскую похлебку, возможно, и магии будет трудновато выбраться оттуда.

Наконец нас пропускают. У меня вырывается вздох облегчения, но прежде чем мы успеваем сделать хоть пару шагов, к нам обращается еще один маг: «Вы двое. Подождите-ка минутку».

Он подходит к нам и сует в руки Ольриха книжку. Книжку-раскраску: «Разрывая круг языческих поколений». На обложке изображен гигантский карикатурный Ракдос под пятой безупречно одетого ведалкен, явно похожего на Баана. «Азориус всецело привержен обучению нового поколения в традициях всеобщего правосудия, независимо от того, в каком болоте оно родилось», — он раздает раскраски всем детям, пришедшим навестить своих родителей-заключенных, и я поражаюсь их количеству.

Ольрих начинает рвать книгу напополам, но я забираю ее: «Не надо. Всему есть своя причина. Будь начеку. Мысли ясно».

«Ладно. Но клянусь, если хоть кто-нибудь ущипнет меня за щеку, я ему лицо обглодаю».

Я так долго жил «сегодняшним днем», что мне требуется некоторое время, чтобы осознать это чувство, крутящее живот. Вину. Раскаяние. Давящее понимание неправильности ситуации. Зита сидит за столом напротив меня, тонкий бледно-голубой магический глянец препятствует физическому контакту.

«Как у тебя дела? — спрашиваю я. — Они с тобой хорошо обращаются?»

Она кивает: «В целом здесь все в порядке. Кормежка достойная, а стража достаточно вежлива. А еще я друзей завела».

Вздох облегчения дается мне тяжело: «Рад слышать. Обычно рассказывают ужасные вещи. . .о нечеловеческих условиях, рабском труде, жестокости».

Зита улыбается, но взгляд ее блуждает где-то далеко: «Только не в Удзеке. Я спокойно отсижу свой срок, день за днем, чтобы будущее не начало казаться иллюзией».

^{Art by: Randy Vargas}

Я настораживаюсь. Иллюзия. Наше с ней стоп-слово. Ничего здесь не в порядке. Стража наверняка заставляет заключенных хорошо отзываться об условиях содержания и прочей ерунде. Я должен спасти Зиту прямо сейчас, но если мы высвободим магию Кровавой Стычки, все это место изолируют за несколько секунд, а мы останемся внутри.

«Зита, клянусь, я вытащу тебя отсюда, — шепчу я. — Я найду способ».

Она медленно кивает, а потом опускает взгляд на Ольриха: «Как поживает наш пупсик?»

Ольрих открывает рот, чтобы обматерить ее, но я сую ему под нос раскраску. «Вот, — говорю я, — займись-ка этим, сынок». Он раскрывает книжку, бросает взгляд на следующую картинку, рвет ее на мелкие клочки и запихивает их в рот.

Зита быстро оглядывается, а потом тянется сквозь магический барьер. Девушка скрипит зубами, когда ее тело пронзают электрические разряды. Она касается раскраски, и изображенный на странице солдат Азориуса оживает.

«Не трогать!» — над Зитой возвышается стражник.

Она вскидывает руки: «Простите, простите. Я просто хотела коснуться сыночка. Очень по нему скучаю».

Солдат приподнимает бровь, показывая, что мы не очень похожи на счастливую семью, но я уверен, что в этом месте он повидал немало странного. Он делает шаг назад, а Зита сверлит меня взглядом. Я смотрю на страницу, где картинка в точности повторяет солдата, стоящего позади узницы. Самодельный пагубный пергамент. Я проделываю маленькую дырочку в икре куклы, и стражник наклоняется, массируя судорогу в ноге. Я жду, что нуль-маги почувствуют колдовство и сбегутся к нам, но, похоже, эти флюиды слишком слабы, а значит незаметны для них. Зита только что показала нам выход отсюда.

Я слегка толкаю Ольриха, и пока он угукает с Зитой, на нескольких страницах тщательно изображаю всех стражников и магов, следящих за десятками парочек в зале свиданий. Я дважды пересчитываю рисунки, убеждаясь, что никого не забыл. А потом вырываю страницы и просовываю их сквозь барьер.

Электрическая магия поджигает бумагу, и все стражники одновременно корчатся, будто их сжигают заживо. Зита бросается сквозь барьер, морщась от разрядов. Ее одежда тлеет и, кажется, вот-вот вспыхнет. Она сбрасывает тюремную робу, и Ольрих отдает ей свое пеленальное одеяло. Полностью в него завернуться не получится, но Зита быстро осматривает одеяло, а потом точными движениями рвет в нескольких местах, умело складывает — и вот уже готов короткий, но вполне сносный халат.

Последние две страницы пергамента я трачу на часовых, охраняющих извилистые коридоры. На нашей стороне фактор неожиданности, и если мы поторопимся, то будем уже далеко, когда маги-предвидцы учуют запах побега.

Из-за угла раздаются шаги, и я отчаянно надеюсь, что Ольрих не сожрал тот лист бумаги. Но вдруг Ольрих прокашливается и начинает вещать: «Граждане! Внемлите! Это я, ваш глубокоуважаемый мастер гильдии, Хранитель Правосудия, Творец Регламентов!» Его имитация Довина Баана настолько безупречна, что мне становится стыдно за свое былое позерство. Ольрих продолжает: «Закройте глаза свои и считайте способы, коими мои проницательность и мудрость превратили эту гильдию в сияющий маяк добродетели, каким она и является по сей день!»

Шаги замирают: «О, мастер Баан? Я не знал, что вы зде...»

«Я велел закрыть глаза и считать!» — рявкает Ольрих.

«Первый, — доносится еле слышный голос. — Вы полностью перетряхнули должности, избавив Сенат от тех, кто злоупотреблял данной им властью».

Мы осторожно огибаем угол, минуем солдата и скоро оказываемся в очереди из людей, покидающих здание. Продвигаемся мы быстро. И у нас все получится.

«Вон они! — звучит знакомый голос. — Демон и его сынучий дьявол! Обведите меня кругом истины, если считаете, что я лгу!» Мы оборачиваемся и снова видим минотавриху с бешено раздувающимися ноздрями.

«И меня! — говорит какая-то вампирша, старательно избегая бьющих в окна лучей утреннего солнца. — Я видела, как он это сделал».

Шанса возразить нам не дают; секунда — и мы с Ольрихом надежно связаны сторожевой магией. Зита смотрит на нас.

«Уходи», — одними губами велю я. Мгновение она колеблется, а затем растворяется в толпе.

Получив робы, мы отправляемся на работу вместе с остальными ненасильственными и предпреступниками. Новая партия белого кварца медленно проплывает над нашими головами, три десятка магов устанавливают подвижной блок: так возводится Экснер, новая тюрьма, призванная затмить Удзек.

Пока это только каркас из железных лесов, вознесшийся до облаков. Проект весьма амбициозный, но двадцать тысяч заключенных в качестве бесплатной рабочей силы гарантируют скорость постройки и сдачу объекта уже следующей весной.

Кварцевая глыба с глухим стуком падает на землю. Киркой я начинаю отбивать от нее куски. Сейчас я работаю быстро и аккуратно. Первые пару дней солдаты били меня кнутами за обломки неправильной формы и за слишком медленный темп. Здесь, вдалеке от назойливых нуль-магов, проще использовать магию, не боясь попасться, а в нашем отряде хватает шаманов, умеющих заживлять рассеченную кожу. Я слушал их рассказы. Незначительные нарушения, ошибочные опознания и — в большинстве случаев — обвинения в предпреступлениях, основанные на фантазиях магов-предвидцев, запершихся в высоких белокаменных башнях.

^{Art by: Even Amundsen}

Во время обеда ко мне подходит Ольрих, что-то прячущий за спиной. Он дарит мне тонкое витое ожерелье из крысиных позвонков: «Знаю, что праздновать тут особо нечего.»

Я почти забыл, что сегодня последний день Ярофеста. Кажется, целую жизнь назад я вошел в магазинчик Зиты, решив перестать быть мразью и стать просто другом, но с того момента и недели не прошло. Надеюсь, она веселится где-то на улицах, где воздух пропитан кровью и творится настоящий хаос. Это время для распутства и извращений.

Я смотрю на скелет башни Экснер. Он буквально ощетинился железом, но я уверен, что смогу подняться по нему за какие-то секунды. Мысли начинают нестись вскачь, время на организацию плана стремительно сокращается. Предвидцы вот-вот заберутся ко мне в голову. «Ольрих, — трясу я его за плечи, — помнишь штуку, которую ты проглотил? Она еще там?»

«Да, спазмы от нее будь здоров, но вытошнить все недосуг было».

«Блюй».

«Но...»

«Давай! Быстрее!»

Ольрих являет на свет амулет. Не через то отверстие, на которое я рассчитывал, но выбирать не приходится. Я хватаю амулет и бросаюсь к недостроенной башне. Солдаты вскакивают; вслед мне щелкают кнуты, с концов которых летит пронзающая воздух магия. Она настигает меня, но я не обращаю внимание на боль и взбираюсь по каркасу, снова ощущая себя артистом: кручусь, ныряю, выполняю опаснейшие прыжки. Там, куда они целятся, через мгновение меня уже нет...

Я достигаю вершины и замираю, наслаждаясь видом. . .тысячи и тысячи заключенных подо мной — и сотни стражников. Когда Люсинка говорила, что мы освободим невиновного, я думал, что она имеет в виду Зиту, а не бесчисленных жертв беззакония..

Я бью камнем амулета о железные леса, но ничего не происходит. Над горизонтом появляется дюжина архонов, источающих белое пламя. Их летающие зверюги ныряют в низкие облака, набирают скорость и стремительно приближаются. Предвидцы подбираются ко мне и оказываются в зоне действия того безумия, которое здесь начнется, если я сумею высвободить магию. Для церемониймейстеров это было раз плюнуть, но надо учесть, что их амулеты не бултыхались в брюхе дьявола, несколько дней разлагаясь в бездне чистейшей тьмы. Но если камень такой прочный, может, и магия в нем будет посильнее? Я собираю всю свою мощь, напрягаю укрепившиеся на стройке мышцы и еще раз бью камнем о железо.

По амулету пробегает трещина, и из него вырывается рой черных щупалец, заслоняющих свет и обращающих день в ночь. Амулет пульсирует насыщенным красным — цветом свежей крови, — а затем камень окончательно раскалывается, посылая в почерневшее небо огненный магический поток. На секунду воцаряется абсолютная тишина, а потом взрыв лишает меня чувств. Я цепляюсь за леса, в то время как вниз сыпятся тлеющие угли Кровавой Стычки, полностью покрывая всю стройплощадку.

Когда дым рассеивается, я вижу приближающихся архонов, но уже слишком поздно — никто не в силах остановить настолько массовое побоище. Безумие охватывает всех и вся. Инструменты становятся оружием. Воздух пропитывается густой кровью, и дух сезона наполняет меня поистине совершенной яростью. С блаженной детской улыбкой я бросаюсь в эту бойню, истово желая принять участие в самом грандиозном праздновании Ярофеста за всю его историю.

Вокруг стола Люсинки стоят три кресла, одно с подушечкой; на столе — обернутая фольгой коробка. Зита, Ольрих и я рассаживаемся, пока хозяйка копошится в складках своей кожи, словно где-то там есть прореха, куда нам не стоит заглядывать.

«Когда я смогу...» — начинает Зита, неискушенная в разговорах с магами-предвидцами.

«Вернуться в магазин? Боюсь, что никогда. Забудьте о своих прежних жизнях. Азориус не прекратит охоту до тех пор, пока каждый сбежавший во время бойни не будет предан суду. Официальное количество — 3300 человек, но реальное — гораздо больше».

Зита хмурится. Я знаю, как много для нее значит этот магазинчик. «Ладно, куда...»

«...вы отправитесь отсюда? Вы начнете новую жизнь в Подгороде, — отвечает Люсинка. — Вы втроем отлично работаете. Соберете новую труппу. Окружите себя людьми, которым сможете доверять».

Ольрих оживляется: «Подгород. Труппа? Только представьте. . .самые скабрезные шутки, самые смертельно опасные трюки, самые экстравагантные костюмы!»

«Костюмы, — произносит Зита уже более уверенным голосом. — Я умею шить костюмы».

Люсинка понимающе улыбается: «Они вам понадобятся, потому что ваша будущая работа как труппы будет выходить за рамки легкомысленных развлечений. Хотя большинство заключенных, которых вы освободили, — это хорошие и добрые люди, есть и такие, о которых нам придется позаботиться. Об одном уж точно».

Я бросаю взгляд на коробку: «А то, что внутри, поможет нам в поисках?»'

«Ха-ха, нет. Это свадебный подарок тебе и. . .— она смотрит в выпученные глаза Зиты. — Ай, не обращайте внимание. Просто еще один вопрос, который вы пока не успели задать. Я и вправду худшая в мире предвидица».

Под столом Зита сжимает мое колено. Я смотрю на нее и улыбаюсь. Завтра, возможно, окажется иллюзией, но именно в нее я хочу верить.