Иллюзия свободы

5. На крючке

Уже в четыре тридцать утра у Кайла разрывается будильник. Солнце уже вовсю лезет в глаза, а за окном — духота, смешанная с запахом гнили из неубранных мусорных контейнеров, принадлежащих дешёвой закусочной на нижнем этаже — раньше он часто там завтракал, чтобы не будить Риту вознёй на кухне. Сейчас необходимость в этом отпала.

Кайл никогда не любил дневные смены, ему больше нравится патрулировать ночью, когда жара не давит на макушку, когда вокруг свежо и темно, когда вызовы падают на рацию один за другим и ты не думаешь ни о чём, кроме работы. Ночью, когда солнце не плавит мозги, инстинкты становятся острее и, кажется, сам весь становишься похожим на зверя, ждущего нападения из-за любого тёмного угла.

Кайлу нравится это чувство. Ежеминутное ожидание опасности, необходимость бороться и выгрызать себе путь, потому что если не ты, то тебя, въелось в подкорку с детских лет и стало каким-то вариантом нормы, вошло в привычку. Затянувшееся бездействие всегда вызывало у него больше беспокойства, чем свист пуль над головой. Это одно из немногих, что объединяло его с братом, который постоянно находясь «на вспышке», со временем начал получать от этого кайф.

Двадцатиминутная пробежка, разминка, душ, плотный завтрак и выпуск новостей — стандартный утренний набор в тишине и относительном покое. Кайл давно заметил, что после отъезда Риты стал лучше спать. Она — мелкая ростом и худенькая, как подросток — умудрялась во сне выталкивать его на самый край и спать в позе звезды почти до полудня. Кайл никогда её не тревожил. Рита никогда не провожала его на работу, не готовила завтрак, не ждала по вечерам, но Кайл не считал это чем-то неправильным, скорее наоборот, не хотел вменять ей лишних обязанностей, берёг, ограждал от всех возможных тягот жизни, которых сам нахлебался с лихвой. Никто не предполагал, что эта забота взрастит в Рите эгоизм и похуистичность, и Кайл снова и снова винил в этом себя.

В ящике со столовыми приборами он натыкается на их с ней совместное фото. Кажется, Ева, её старшая сестра, поймала их в гостиной матери. Рита висела на нём, как обезьяна, обнимая руками и ногами, они улыбались и были счастливы. Кайл помнил, что сунул эту фото в ящик после одной из их первых крупных ссор, чтобы не мозолила глаза и так и забыл достать. Тогда он ещё не подозревал, что Рита уже вовсю смотрит налево. Сейчас же Кайл без малейших сомнений бросает фотку в мусорное ведро.

— Вы понимаете, мы живём в состоянии войны. За то, что происходит сейчас на улицах, целиком и полностью ответственны картели и власти, которые допускают это.

Ночное телешоу на независимом телеканале вещает взволнованным голосом аккуратной блондинки за пятьдесят. Бегущая строка сообщает, что она — сенатор Линдсей Крамер.

— Если я правильно понимаю ваши слова, вы считаете, что власти сотрудничают с наркокартелями? — подлавливает её ведущая.

— Некоторые из её представителей, — уклончиво отвечает сенатор.

— Вы можете привести конкретные имена?

— Я знаю имена, и поверьте, когда я соберу доказательства, я их обнародую везде, где только можно.

Кайл щёлкает пультом, картинка исчезает, сменяясь тёмно-серым экраном — пора выходить.

Скоро выборы, подобные политические вбросы сейчас на каждом канале, а может, эта сенатор до них вообще не доживёт. На памяти Кайла было уже два заказных убийства спикеров, не боявшихся поднимать во всеуслышание подобные темы. Фундамент хваленой демократии давно пошёл трещинами, иначе в каждой квартире Южного Централа не хранилось бы оружие.

— Доброе утро, сосед, — старый забулдыга машет ему с балкона второго этажа, когда Кайл садится в свой старый чёрный «Мустанг». — В смену?

Кайл ограничивается кивком головы.

Когда он только-только переехал сюда, пьяные драки соседа с женой не давали ему спать, но супруги быстро поутихли, стоило пару раз показать им в дверной глазок свою помятую с недосыпа рожу вместе с полицейским значком. Однако, нет худа без добра — соседи, прознав, что в их неблагополучном доме поселился коп, бесконечно стучали к нему с просьбами помочь, рассудить, разнять, да даже занять денег, благо, Кайл редко появлялся дома, а позже всех просителей лихо отвадила Рита.

— Так, парни. За прошедшую неделю мы потеряли четверых патрульных, и это больше, чем за последние полгода. И это, я вам скажу, полный пиздец, — на летучке Фрэнк, начальник патруля, даже не пытается скрывать своих чувств, а нецензурщину, которая весьма редко вываливалась у него изо рта, он выделяет особо. Парни напрягаются, смех и шуточки на задних рядах прекращаются, значит, дело действительно пахнет дерьмом. Оно и немудрено, Кайл прекрасно знает, откуда растут ноги. — Уличные банды оборзели в край. На каждый вызов надеваем броники. Глаза чтобы на жопе были у всех.

— Тяжёлые же, блин. Неудобно, — кто-то слева начинает ныть, но Фрэнк жестом руки обрывает лишние разговоры.

— Неудобно будет на твой труп парадную форму надевать. Узнаю — оштрафую нахрен. Не маленькая девочка.

Кайл посетил церемонию прощания два дня назад. Трое мужчин и одна женщина, погибшая в той памятной перестрелке с «Лас Кобрас». Он надеялся, что пуля прилетела к ней не со стороны «Хантеров», хотя какая к чёрту разница?! Она не встанет из могилы, чьей бы пуля ни была, и Кайл ужасается тому, что перестаёт видеть разницу между своими и чужими — оружие и в руках «Кобрас», и в руках Хантеров стреляет одинаково. На поражение.

На летучку заглядывает даже Жирный Тони, капитан Антонио Силва, который едва протаскивал огромное брюхо через двери. Он каждый раз не на шутку возмущался, что проклятые инженеры ни черта не понимают в планировке зданий, однако, это не мешало ему ужинать в лучших ресторанах города каждый день, к тому же, в компании людей по слухам, близких к картелю. Кайл чувствовал какое-то безотчетное омерзение каждый раз, когда встречал его в коридорах Управления, каждый раз, когда приходилось тявкать в его сторону «сэр» и стоять по стойке смирно, пока эта туша не проплывёт мимо, каждый раз, когда он заглядывал на собрания, чтобы набором банальностей поддержать в ребятах боевой дух. Сейчас, когда Силва вещает, перекатывая во рту эти пресловутые «служить и защищать», Кайл с воодушевлением изучает поверхность стола, за которым сидит, старательно читает неприличные надписи и рассматривает хрены разных цветов и размеров, старательно выведенные руками его товарищей. Он тщетно пытается не слышать и не видеть. И это относится не только к личности капитана.

Здесь на многое приходилось закрывать глаза, потому что таких, как его напарник, как этот чёртов Тони среди копов было предостаточно. Горячее желание вывести всех на чистую воду, которое терзало его в первые годы службы, со временем притупилось, потому что его действия могли отрикошетить не только потерей места, но и жизни, как бы мерзко он себя при этом ни чувствовал — ведь молчание, ровно что соучастие. Кайл просто не знал, где заканчивается эта цепочка. Он и сам теперь был не лучше их — необходимость прикрыть брата заставляет его не спешить вслед за напарником на парковку, а задержаться в зале, чтобы переговорить с начальником один на один. Ему нужно было знать, какой информацией располагает полиция, чтобы в случае чего прикрыть Коулу зад.

Фрэнк хорошо к нему относится с самого первого дня, наверное, разглядел в нём плещущее через край желание навести, наконец, на улицах Южного Централа порядок, каким бы наивным оно не было. Редко кто теперь приходит в полицию не из-за приличного жалования и соцпакета, а из-за личных принципов. Фрэнк — человек старой закалки — такой подход уважал.

Он охотно делится своим мнением на будто невзначай озвученные вопросы и предположения, с которыми Кайл обращается к нему по старой привычке.

— Помнишь, по телику всё говорили, что мексиканского наркобосса пришибли у нас на границе? Как там его, Обрегон что ли. Так вот, началась дележка, сверху донизу трясёт, понимаешь? В мексиканских общинах говно кипит, я, конечно, не расист, но они там своих прикрывают только так, не подъебешься. А люди страдают. В последней перестрелке у моей бывшей жены брат двоюродный погиб. Мимо шёл просто. А ему двадцать только было. Скоро сюда наркота повалит, но это, блять, не наше дело. Агенты в районе на каждом шагу, не мешайтесь нам, говорят, а я что? Я свою работу делаю, у них на мордах не написано, где кто.

Фрэнк в жутком напряге, это и видно, и слышно отчётливо. Напряжение передаётся Кайлу, словно по проводам — сюда подтянулось ФБР, а значит, брату придётся держать ухо востро и ползать по дну, чего он делать, конечно же, не станет. Груз сопричастности только сильнее теперь давит на плечи, ведь банда «Хантеры», его бывшая семья не по крови, но по жажде выживания, имеют прямое отношение к той самой возросшей активности уличных банд, о которых только что говорил Фрэнк. И Коул, который впереди себя ничего сейчас не видит, кроме зудящего желания раздавить старых врагов любыми доступными ему способами. Кайл чувствует, что им давно пора откровенно поговорить, зарыть, наконец, тот надлом, возникший между ними, как только он переступил порог Полицейской Академии, иначе всё может закончится очень плохо.

— Слушай, и ещё. Помнишь, ты Суареса задержал? Я слышал, его скоро под залог выпустят. Всё псу под хвост.

Фрэнк уходит из зала и Кайл цедит «Твою мать» сквозь плотно сжатые зубы. Он гоняет по кругу один и тот же вопрос, мусолит едкую, как кислота мысль о том, кому понадобилось платить почти три сотни тысяч за такого редкостного выблядка и как вообще в Департаменте одобрили такую возможность при таком хвосте дел, тянувшимся за Суаресом уже не первый год. Когда Хантер вскользь спросил об этом у напарника, тот ответил, что по слухам, доказательства изнасилования и убийства девочек нет, на нём висят только кражи и лёгкое телесное, адвокат лихо отмазал его от ожидания суда за решёткой. Злоба настолько захватила его, что он забыл о бронежилете и едва не словил пулю при задержании одинокого стрелка, накачавшегося до беспамятства какой-то дрянью и палившего без разбора из окна своей квартиры. Кайлу было плевать на возможное предъявление обвинений в превышении полномочий в применении силы — он прострелил задержанному ногу и вывихнул обе руки, надевая наручники, но ярость лишь множилась, распирая в груди огнём. К концу смены, стоя в оцеплении и разгоняя зевак, пока стажёрка дрожащими руками разматывала жёлтую ленту вокруг места, где нашли свежий, обезображенный труп молодой женщины, Кайл готов был сдать значок, пока не увидел Кали.

Она грузила пакеты из стоящего по соседству супермаркета в пикап, обеспокоенно посматривая в их сторону. Кали подошла к кому-то из толпы и, видимо, спросила, что случилось. Когда ей отвечают, она испуганно прижимает ладонь ко рту, и Кайл вдруг сразу понимает, что если Суарес и придёт «мстить», то не к нему, а к ней.

Хантер в какой-то необъяснимой, немой прострации, обтекаемый со всех сторон спешащими, напуганными людьми, смотрит, как она садится за руль, как дёргает рычаг передач и трогается с парковки. Перед выездом Кали ловит его взгляд, словно чувствует, что на неё кто-то смотрит, и тут же раздражённо отводит глаза. Она его помнит, и Кайл отчего-то решает повременить со значком. Ещё пригодится.

Этот вечер грозится стать одним из самых неспокойных. Сегодня много пьют, выясняют отношения, орут и дерутся, благо, что на улице, иначе вся сегодняшняя выручка ушла бы на ремонт и закуп посуды. Девочки Раисы работают без продыху, и Кали всё сильнее и отчётливее чувствует беспокойство. В вопросах ведения нелегального бизнеса Кали — теоретик и с удовольствием бы им оставалась, если бы жизнь не прижала её к стенке. Доходы от деятельности Раисы составляют почти треть её ежемесячной выручки, такая вот нехитрая бухгалтерия доказывает, что работая честно, Кали с долгами не справится. Ещё и срок лицензии на продажу алкоголя истекает в следующем месяце. Полнейшее дерьмо.

Грохот опрокинутого стола заставляет выронить из рук счета и выскочить из маленького закутка, где располагался её кабинет. В центре зала не на шутку сцепились двое, Кали готовится помахать пистолетом из-за стойки, но резкое движение слева перехватывает её внимание. Кто-то высокий и жилистый несколькими точными движениями опрокидывает пьянчуг на пол. Один, подняв перед собой руки в знак безоговорочной капитуляции, отползает за перевернутый стол, второй продолжает сопротивляться, но получает от неизвестного ногой под дых.

— Пасть закрой, я полицейский. — отчётливо слышит Кали, когда тот склоняется над ним, прижимает ему голову к полу и заламывает руку. Она узнаёт этот голос. В её заведении снова этот проклятый патрульный, будь он неладен.

Кайл почти час мусолил выдохшееся пиво, разыскивая хозяйку бара взглядом. Спросить о ней напрямую у официанток или барменши он отчего-то не решался. Хантер не знал, что сказать ей, как донести до неё то, что с выходом Суареса на свободу ей грозит опасность и как она должна теперь себя вести, и самое главное, как доказать, что его помощь искренна и ему ничего не нужно взамен. Он сам не знает, отчего так вцепился именно в неё, почему его необъяснимая жажда робингудства носит такой точечный характер. Кали Рейес не единственная в этом районе, кому нужна помощь, но она оказалась единственной, кому он действительно мог помочь, имея на руках информацию и нужные связи, и, самое главное, очень хотел. Наверное, его подстёгивало всё то же чувство вины, которое порой руководило им не хуже базовых инстинктов.

«Ты слишком сознательный, Кайл. Много на себя берёшь»

И ещё это чувство бешеной злости, которую он никак не мог утихомирить. Она ломала ему кости и даже два часа в спортзале и спарринг с сержантом, которого он завалил дважды, не сумели помочь.

«Сходи в бордель, Хантер. Чёт ты злой, как собака»

И сейчас, выволакивая пьянчугу за порог, Кайл чувствует, что готов стереть ему лицо о ближайшую кирпичную стенку да так, чтобы оголить ему носовой хрящ, чтобы запихать ему в глотку обломки его же собственных зубов, чтобы услышать его жалобное вытьё — этого крутого парня, которыми обычно становятся после пары шотов. Не отпускает. Вариант нажраться крепкого дома, в одиночку, как последний алкаш, а после завалиться спать, прельщает его всё сильнее и сильнее, но и здесь не факт, что состояние это пройдёт. Скорее, лишь притупится до очередного повода, который однозначно не заставит себя долго ждать.

— Опять вы.

Досада в голосе Кали вонзается ему в спину. Кайл отпускает мужика, позволяя ему уползти вдоль канавы восвояси, и разворачивается к ней. Наверное, у него бешеные глаза, потому что Рейес делает шаг назад, вверх по лестнице, с которой только что спустилась.

У неё сердце грохочет в глотке не сколько от потасовки, сколько от присутствия этого дурного копа в её личном пространстве. Точно отбитый, с башкой не дружит совсем, слов не понимает, снова лезет к ней со своей помощью, снова причиняет справедливость и навязывает своё добро с кулаками. Она бы справилась, как справлялась много раз до этого, и чувство благодарности, которое едва начало теплиться у неё в душе, смывает потоком раздражения.

— Вы сюда подраться ходите?

— У вас охрана есть? — спрашивает Кайл резче, чем собирался.

Адреналин всё ещё блуждает по венам, заставляя рявкать и дёргаться, словно бойцовому псу на цепи. Он отчего-то избегает смотреть ей в глаза да и вообще темно, чего пялиться-то, ничего не видно.

— По вызову приезжают, — Рейес сжимает в кулаке прямоугольник мобильного телефона, предназначенного для связи с пехотой «Кобрас». Она воспользовалась им лишь единожды и после, отвалив сотню за выезд плюсом к ежемесячной выплате по долгу отца, поняла, что пора прекращать быть домашней неженкой. Оружие есть, руки на месте, вытащить вусмерть пьяного забулдыгу за шиворот не такая уж большая проблема. А синяки заживут.

— Каждый вызов сверху оплачивается? — едко интересуется Хантер, заранее зная ответ. Ему всю эту систему объяснять не надо, ненасытность блядского Гарсии не знает границ ни в чём. Чуть успокаивает лишь то, что брат так не поступает. У Хантеров есть какой-никакой кодекс правил: на их территории не находят убитых женщин с пакетами на голове, с их территории практически не поступают вызовы по изнасилованиям, коммерсанты, работающие на их земле, не выглядят жалко и запуганно. У Гарсии в почёте лишь собственный член и кошелёк, и Хантер рад бы его закрыть, только толку, если те, кто над ним, способны вытащить его за шкирку из любого дерьма. Гарсию остановит только могила, но Кайл до боли в груди не хочет, чтобы брат марал об него руки.

— Как вас зовут? — Кали выходит из темноты, пересекает ржавый кружок света от уличного фонаря, становится прямо напротив, складывает на груди руки в жесте защиты. Она прячет фигуру за бесформенными штанами, которые висят на бёдрах и от того делают талию ещё тоньше, густые чёрные волосы прячет в безобразный, съехавший набок пучок. Её яркие даже без капли косметики черты чуть припорошены серой усталостью от бесконечной работы в прокуренном помещении, но даже при всём дрянном положении дел нет в ней этой блядской заискивающей поволоки во взгляде, которую Кайл так часто наблюдал у женщин, чья жизнь оказалась тонким слоем размазана по дну.

— Кайл. Кайл Хантер.

— Послушайте, Кайл, если вы ещё способны слышать человеческую речь… — Громко хлопает дверь и Кали вздрагивает, начисто забыв обвинительную речь, которая так и норовила слететь с языка вместе с абсолютно безотчетным «Пошёл к чёрту». Она пугается и того, что ровно так же безотчётно делает шаг к нему ближе, словно желая встать ему за спину и спрятаться. Это противоречие сбивает её с толку. Разум и инстинкты приходят в раздрай, когда она слишком долго смотрит ему в лицо, в светлые глаза, неловко опущенные, скрытые по-детски длинными ресницами. Когда замечает, какие правильные у него черты и что взгляд у него — взгляд человека, а не оборзевшего животного, честный и живой. Рейес редко ошибается в людях, но какой от всего этого толк?

Она облизывает сухие губы, которые начинают блестеть в свете уличных огней, и у Кайла зубы сводит. Уйти или, наконец, начать говорить — выбор невелик, но выбрать надо, иначе это некстати возникшее ощущение вот-вот заполонит всё нутро. А ведь сержант был чертовски прав! Хантер сжимает и разжимает кулак, беспокоя разбитую кожу на костяшках, чтобы болью приглушить вожделение, растущее со скоростью ветра, при одном лишь взгляде в растянутый вырез её футболки.

— Того парня, который угрожал вам, скоро выпустят. Запирайте окна и двери, не оставайтесь одна в баре, найдите охрану…

— У меня нет нянек, — Кали резко обрывает его словесный поток, потому что не видит в нём смысла. Единственное, что она может из этого списка — это закрывать двери с окнами на хлипкие замки, которые легче лёгкого выбить одним ударом ноги. Наверное, проще отрастить третью руку и всегда держать оружие наготове, чем выполнить всё то, что он говорит.

— Это можно решить. К Гарсии не обращайтесь, иначе он никогда не слезет с вас. Я найду способ сделать так, чтобы он от вас отвалил.

Кайл сам не знает, на кой чёрт себя выставляет героем, так что стыдно становится. Мог бы и молчком всё сделать, но нет же. Надо, чтобы девчонка знала, кто тут самый крутой парень на районе, чтоб оно всё. С досады Хантер трёт лоб и делает два шага назад, в темноту. Ему больше нечего сказать, дело остаётся за малым — за свои слова ответить.

— Зачем вы помогаете мне? Зачем вам всё это?!

Кали словно ставит ему подножку. В её голосе звенит отчаянная надежда, что в этом мире ещё не всё измеряется личной выгодой. Она словно сама себе не верит и в то же время отчаянно желает ошибаться. Кайл не хочет рушить её чаяния, потому что в данный, конкретный момент ни черта у него никаких высоких целей нет, как бы он ни убеждал себя в обратном. Просто эта красивая мексиканка ему нравится, вот и всё объяснение.

— У меня с ним личные счёты, — вроде и правду говорит, и лжёт одновременно. Он так и не набил ему рожу за Риту, чтобы потом эта самая Рита не зализывала подонку раны, хотя сисек, в которые можно уткнуться, у Гарсии и без Риты хватает. Какая же глупая! Ну, уходила бы, бог с ней, но выбрала бы кого-нибудь нормального!

— Вы странный, — голос Кали вышвыривает его из болота мыслей, в которых он уже по привычке тонет изо дня в день, захлёбывается порой, да только руку протянуть некому, и помощи он ни от кого не ждёт. От Риты остался один только полустёртый оттиск в памяти, мало напоминающий былые чувства (а были ли они?), да только рана по-прежнему нарывает. Под чёрным, цепким взглядом Рейес Кайлу становится тошно от самого себя, потому что он всё ещё копается в своём дерьме с удовольствием мазохиста, а пора бы давно закончить это неблагодарное дело.

— Я просто хочу помочь. Хоть кому-то, — язык шевелится быстрее мозгов, Кайл чувствует, что слова его звучат, будто мольба. Он словно просит её позволить помочь ей, потому что родному брату он помочь не может, Рите помощь не нужна, матери помогать уже поздно, а улицам района, на которые он однажды клялся вернуться в полицейской форме, помочь невозможно. И сам он, похожий на узкий переулок, заканчивающийся тупиком, помочь себе не может тоже.

— Я не знаю, чем вы можете мне помочь, но… спасибо, — Кали как-то по-особенному сложно даются слова благодарности, да он, собственно, ничего и не сделал, чтобы его благодарить. Наверное её настрой смягчяет это пресловутое «враг моего врага мой друг», а может, где-то в глубине души она просто очень хочет кому-то верить. — За беспокойство.

Кали ничего больше не говорит, но Кайл слышит, что в её голосе больше не звенит раздражение и сама она, всегда твёрдая и напряжённая, как сжатая пружина, вдруг становится растерянной. Она уходит обратно в свой бар, чуть ссутулив плечи, и Хантеру начинает казаться, что за одно её «спасибо», за этот на миг потеплевший взгляд, сделает всё, что угодно.

Эйса Ривера выходит из терминала лос-анджелесского аэропорта и смотрит в тёмное угрожающе-синее небо, тяжёлое, как свинцовый блин — кажется, она привезла дождь с собой. Она садится в первое попавшееся такси и называет адрес своей теперешней квартиры — квартиры которую сняли для неё агенты на неопределённый срок. Хотя на самом деле срок был определён сразу и звучал он «чем раньше, тем лучше».

Эйса прокрутила в голове тысячи вариантов возможного развития событий, но не пришла ни к чему конкретному — всё, абсолютно всё упиралось в Данэма. Он мог вовсе не выйти на контакт, не явиться на её зов, как на то рассчитывал Беккет, а если и явится, то никто не может гарантировать, что он подпустит её к себе ближе, чем на расстояние выстрела, а тем более позволит влезть в голову. Эйса отдавала себе отчёт, что для Беккета она — всего лишь одна из множества попыток, план А, при наличии планов В и С и D, и что если она провалится, то они просто приступят к другому. Её значение в этом деле колебалось чуть выше нуля, и это было погано. Она лишь пешка, которую неопытный игрок подвинул на неподходящую клетку, и королевой от этого она не стала. Приходилось снова и снова набивать себе цену, невозмутимо поднимая таблички с суммами, которых у неё нет, словно на аукционе, в которую превратилась её жизнь.

Время, проведённое в Синалоа за спиной Джо теперь казалась ей беззаботным временем юности, где знай только стреляй метко да вовремя уходи от полиции, чтобы потом всю ночь пьяно отрываться в кабаках Франко или до утра обтрахивать вместе с Джо все до единой горизонтальные поверхности его квартиры. Она тогда ни о чём не думала. Даже о том, что умудрится дожить до двадцати семи, и особенно с такой хренью в мозгу.

Эйса критически оценивает небольшую, полуголую квартирку, отмечая в плюсах лишь панорамные окна с видом на город, рассматривает сквозь них припаркованный у магазинчика фургон и водителя внутри, подозрительно похожего на Лару Кинг. Та склоняется над приборкой и смотрит в зеркало заднего вида, кажется, поправляет макияж. Точно она. Беккет оставляет свою бойцовую собаку на внешнее наблюдение. Сам же является через полчаса в форме ремонтного рабочего, чтобы рассовать по помещению спецтехнику.

— Я что, даже отлить не смогу без вас? — Эйса первой нарушает старательное сопение Беккета под потолком над душевой кабиной.

— У вас сейчас вообще нет никаких прав, сеньорита, — надменным тоном отвечает ей агент, спускаясь со стремянки.

Были бы у неё деньги на адвоката, она бы разъяснила ему свои конституционные права, которые ещё у неё остались, но денег не было и факт её работы на Управление вряд ли где-то официально фигурирует, пока нет результата. Высокомерие Беккета её адски бесит. Выскочка, заполучивший в руки первое серьёзное дело, мечтающий выслужиться, занять местечко потеплее и повыше, чтобы каждый день смотреть с гордостью в своё обрюзгшее от времени, алкоголя и пережора лицо, мол, я служу своей стране. На деле такие деятельные ребята, как агент Беккет, лажают чаще всего: их кипучая жажда движухи, подогреваемая ощущением собственной важности, заставляет их совершать ошибки. Ошибкой было заставлять её ехать в Лос-Анжелес — город, в котором Эйсе ловить абсолютно нечего, кроме пули от людей Франко, и никакого правдоподобного объяснения, чтобы предъявить его Данэму, если он спросит, у неё нет. А он спросит. И от этой ошибки — она чует это, как охотничья собака чует следы удравшего зайца — пойдёт череда других.

— Дайте руку, — в приказном тоне говорит агент. Эйса подчиняется. Беккет защелкивает на её запястье браслет толщиной в треть дюйма. Простой желтоватый металл с напылением — не золото, а подделка. Ривера такие вещи определяет на глаз, очень уж весело вещица блестит.

— Что это за убожество? — Эйса с отвращением трясёт рукой, словно пытается скинуть с себя паука.

— Не нравится подарок? — ехидно ухмыляется Беккет, делая шаг ближе. — Здесь датчик движения и микрофон. Не стоит его снимать, иначе мои парни ринутся вас спасать.

Он молод, наверное, даже её ровесник, а то как тщательно уложены его волосы, говорит о том, что он осознает собственную физическую привлекательность и со знанием дела спекулирует ей. Наверняка, предложи она ему развлечься, Беккет не отказался бы, тем более датчики ещё не активированы. Чёрный кожаный диван на контрасте с белыми стенами гостиной так и просит, чтобы его обновили парой актов взаимного удовлетворения, вот только Эйса как альтернативу этот вариант не рассматривает. Спать с теми, от кого она зависит, значит пасть в собственных глазах. С ней уже было такое, повторять она не собирается.

— Если вы не хотите, чтобы Данэм спалил всю вашу шайку с первой же минуты, то дадите мне полную свободу действий. Если я не могу выйти на связь в указанное время, значит, не могу. Если сниму эту дешёвую дрянь, значит, она не соответствует месту, времени, обстоятельствам, нужное подчеркнуть, — чеканит Ривера, вгрызаясь в его довольное лицо злым взглядом. — Если вы каким-то образом попытаетесь контролировать мои действия или указывать мне, что делать…

— С чего бы это?! — изумленный возглас Беккета похож на клёкот индюка, которому сдавили шею. Он прерывает её монолог и весь подаётся вперёд, словно пытается задавить её своей значимостью.

— С того, что вы идёте на гризли с деревянной палкой. Если вы считаете, что все эти ваши пароли, датчики, жучки, ту жируху в тачке под окном он не прочухает, то вы плохо изучили его дело, сэр, — Эйса выделяет слово «сэр» особо, вкладывая в него всё пренебрежение, на которое способна. — Вы проколетесь, он убьёт меня и вы не получите ничего. Если не согласны, можете надевать на меня наручники и везти в тюрьму, — она отчаянно блефует, надеясь оставить для себя как можно больше путей отхода, как можно больше возможностей вывернуться, как можно выше поднять свою значимость. Беккет на это молчит, его взгляд жжёт ей шею, ключицы, режет ей лицо. Она читает в нём «надо же, мексиканская сучка смеет показывать зубы» и тихо злорадствует, что его это бесит. Беккет пытается играть во взрослые игры, но у неё опыта в них поболее, чем у него.

— И доступ к моим картам верните, — Эйса пользуется замешательством и продолжает наседать. — И пистолет.

Беккет продолжает отмалчиваться, уголки его губ кривятся в злой усмешке, когда он подносит трубку телефона к уху и требует проверку связи. Все датчики работают, картинка есть, звук тоже. Он поднимает с пола свой якобы чемоданчик с якобы инструментами и движется к выходу.

— Не тяните, сеньорита, — бросает он ей напоследок и берётся за ручку двери.

— Вы планируете взять его сразу, как он появится? — Эйса цепляет Беккета вопросом, словно крючком, вынуждая его застревать в дверном проёме и озираться по сторонам в попытке определить, всё ли чисто.

— Вы ведь сами сказали, он не расколется даже под пытками.

Беккет оставляет за собой право не делиться планами. Он улыбается и мягко закрывает за собой дверь, мстительно радуясь, что последнее слово всё-таки осталось за ним.

Эйса молча открывает чемодан и достаёт красное платье. Поискав в гугле ближайший приличный ресторан, она надевает высокие каблуки и выходит из дома. На водительском месте в фургоне пусто, значит, Лара Кинг в грузовом отделении — наблюдает, смотрит, записывает.

Ривера не позволяла ужасу своего положения накрыть себя с головой, но сейчас она ест дораду на углях, пьёт сухое терпкое вино с каким-то зверским, нервным аппетитом, словно это её последний ужин перед смертной казнью. Руки дрожат, когда она вынимает из сумочки телефон, пальцы промахиваются мимо нужных букв, когда она набирает простое слово и отправляет его адресату, чей номер отпечатался у неё на подкорке, будто клеймо работорговца.

«Привет»

Официант с удивлением смотрит на почти пустую бутылку и на Эйсу, которой лёгкое вино идёт, как вода, вежливо интересуется, не нужно ли что-то ещё. Ривера заказывает кофе и брауни.

Запомнить все самые яркие вкусы, цвета, запахи — она смотрит на своё отражёние в зеркале витрины, когда, расплатившись по счёту, выходит из ресторана и идёт по магазинам, и замечает, что её платье сияет в лучах закатного солнца, по-особенному яркого после недавнего дождя. Она покупает бутылёк недавно выпущенных «Шанель», а ближе к ночи жуёт хот-дог, прислонившись к парапету возле автобусной станции. Эйса пытается убить время, потому что телефон молчит. Данэм ей не отвечает.

Чувство тревоги не даёт ей покоя, когда она поднимается по общей лестнице в фойе, когда вызывает лифт и ждёт, когда мучительное чувство полёта прекратит давить на виски. Ривера поворачивает ключ в замке, дёргает ручку вниз и делает несмелый шаг внутрь квартиры, которая сейчас больше всего напоминает ей аквариум в торговом центре, открытый со всех сторон взглядам любопытствующих зрителей.

По едва уловимому запаху, по мимолетному движению воздуха, по взвывшему вдруг сиреной внутреннему чутью, Эйса понимает, что не одна. Она заносит руку, чтобы включить свет, но конечность замирает на полпути словно её отделили от тела так стремительно, что мозг ещё не успел обработать сигнал боли.

— Привет.

Это был живой, запоздалый ответ на её смс. Вопреки всем законам логики он здесь.