Ильхам Алиев

Любовь зовут Мехрибан

Среди выпускников МГИМО поговаривали, что Ильхам получит направление в советское посольство, называли даже страны — Англия, Бельгия… Такие назначения считались весьма престижными: Париж и Лондон, Рим и Брюссель — заветная мечта молодых карьеристов. Но Ильхам Алиев от престижной командировки отказался. Отец советовал сыну и дочери всерьез заниматься наукой. Ильхам поступил в аспирантуру родного института, блестяще защитил диссертацию на тему «Антивоенное движение в Великобритании на современном этапе и отношение к нему политических партий» (о ней расскажем ниже). Стал кандидатом исторических наук.

Думается, было еще одно обстоятельство, которое удержало Ильхама рядом с отцом, в Москве. О таких вещах не всегда говорят даже в семье, тем более неловко вторгаться со своими вариациями со стороны. Но все же поделимся одним наблюдением: домашние заметили, как сдает Зарифа Азизовна, хотя она старалась не подавать вида и советовала Иле подумать, наконец-то, о семье.

Пока господин Рейган с помощью генсека ЦК КПСС сокрушал «империю зла», Ильхам Алиев, аспирант МГИМО, вникал в историю туманного Альбиона. Но все чаще от битвы Нельсона при Трафальгаре, Викторианской эпохи, фултонской речи Черчилля его отвлекали личные треволнения. Образы английских леди оттесняла фотография красивой девушки с тонкими чертами лица, бровями вразлет и большими, чуть раскосыми глазами…

— Что ты думаешь о женитьбе? — как-то спросил у него любознательный сокурсник.

— Это дело курирует моя мама, — дипломатично отозвался Ильхам, пряча улыбку. Ответ поверг приятеля в недоумение. Конечно, как же в наши дни поверять сугубо личное дело, выбор единственной, самой желанной на свете — маме?!

«Обычай — деспот меж людей», — замечал Пушкин, но обычай обычаю рознь. Есть традиции, освященные мудрым опытом предков. Не то чтобы всецело полагаться на интуицию родителей в выборе спутницы (или спутника) жизни. Но прислушаться к их мнению никогда не мешает. Старомодно? Консервативно? Пусть так. Но, быть может, социологам, ломающим голову над кризисом семейных уз в современном мире, не грех припомнить былые уставы созидания очага; это отнюдь не бескрылый рационализм, исключающий живое, высокое чувство. Пример родителей, построивших семью, как раз говорит о всепобеждающей силе любви. Гейдар Алиев, перспективный офицер КГБ, полюбил Зарифу Алиеву, дочь опального Азиза Мамедкеримовича Алиева. Начальники настоятельно советовали молодому офицеру прекратить встречи с дочерью опального руководителя, если он не хочет поплатиться службой. Любовь или карьера? Гейдар Алиев выбрал любовь. Не было бы счастья, да несчастье помогло — умер Сталин… Судили прежнего «хозяина» республики М. Багирова, на чьей совести были и загубленные жизни, и гонения, в том числе на Азиза Алиева.

Гейдар Алиев и Зарифа-ханум создали прекрасную семью. Заботы о семье не помешали матери Ильхама и Севиль успешно заниматься наукой, работать в редколлегии центрального профильного журнала, в Комитете защиты мира, стать лауреатом премии имени академика Михаила Иосифовича Авербаха за фундаментальные исследования в области профессиональной патологии органов зрения…

Итак, аспирант МГИМО, несмотря на дипломатичный ответ сокурснику насчет семейных перспектив, уже думал о своей избраннице. И мама-«куратор» была вполне согласна с его выбором: Мехрибан Пашаева.

Патриарх рода Пашаевых — Мир Джалал, писатель, профессор, любил говорить: «Самое большое произведение, созданное мною на своем веку, — это моя семья». В этой семье рос Ариф Пашаев, будущий отец Мехрибан, талантливый физик.

Ариф-муаллим, как и его знаменитый отец, классик национальной литературы, скромен, держится поодаль от прессы, талантливо и успешно служа отечественной науке и педагогике. Естественное чувство достоинства, интеллигентность в самом высоком смысле этого слова — фамильная черта рода Алиевых, Пашаевых, Имангулиевых… Имангулиева — девичья фамилия мамы Мехрибан, очаровательной и обаятельной Аиды-ханум, дочери видного журналиста, подвижника азербайджанской печати, человека высокой морали и порядочности — Насира Имангулиева (1911–1998).

Аида-ханум росла в семье благородных уставов и заветов, которые воплощали в себе ее родители, дед Юсиф-бек; занимаясь арабистикой, стала доктором наук, возглавила Институт востоковедения. Как проницательный ученый, она чувствовала сближение западной и восточной цивилизаций и помогала наводить духовные мосты между культурами и народами. Трудилась вдохновенно, плодотворно, но, увы, прожила короткую жизнь, уйдя в расцвете сил.

Темы ее исследований, литературные образцы, ставшие предметом ее научного внимания, привлекали жизненностью вскрываемых интеллектуальных пластов, за суфийской, пантеистической, сакральной и отвлеченной материей она искала и прозревала нити и нюансы, связующие мистические построения с реальным бытием. В ее статье, посвященной видному представителю трансцендентального романтизма ар-Рейхани, читаем: «Аллах считает человека неотъемлемой частью своей субстанции. Ибо человек — суть жизни, любви, истины, мудрости…» Так за возвышенным, божественным пространством средневековой классики проступала идея возвышения человека, утверждение его духовного достоинства и высоты.

Мехрибан-ханум, вспоминая маму, скажет с горечью и любовью: «Наряду с тем, что она была удивительно сильной женщиной, она была и бесконечно благородной, тонкой ханум. Где бы она ни была, неизменно приковывала к себе внимание. Я всегда ощущала ее рядом с собой, даже когда жила очень далеко, в Москве… В день, когда она ушла из жизни, я в одночасье почувствовала себя намного старше…

Конечно, жизнь продолжается, но в определенные моменты, особенно в минуты радости, я очень грущу оттого, что нет мамы рядом со мной, что не могу поделиться с ней своей радостью. Эти щемящие чувства навсегда остались в сердце моем…»

26 апреля 1978 года Мир Джалалу (Пашаеву Мир Джалалу Али оглы) исполнялось 70 лет. Первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана Гейдар Алиев обратился в ЦК КПСС с предложением наградить юбиляра. Указы о награждении принимал Президиум Верховного Совета СССР, но решалось все в ЦК, на Старой площади. Вряд ли там читали книги живого классика азербайджанской прозы, переведенные на русский язык, на многие другие языки, поэтому первый секретарь ЦК Компартии республики подробно представил его творческий путь. Книги об ударниках первой пятилетки, роман «Манифест молодого человека» — «одно из лучших произведений азербайджанской советской прозы». Сами за себя говорят названия книг, созданные писателем в годы Великой Отечественной войны, — «Рассказы о Родине», «Сын Родины», «Братья по оружию» — и в послевоенные годы — «Новый город», «Горы заговорили»…

«Большой вклад внес Мир Джалал в развитие филологической науки и литературоведения, — продолжал Г. Алиев. — Доктор филологических наук Мир Джалал Пашаев — автор фундаментальных научных работ, таких, как «Поэтические особенности творчества Физули», «Поэзия Самеда Вургуна», «Рассказы Джалила Мамедкулизаде», «Последователи М. Ф. Ахундова на Востоке», «Литературные школы в Азербайджане» и т. д.

Активную творческую и исследовательскую деятельность Мир Джалал успешно сочетает с педагогической работой в Азербайджанском государственном университете имени С. М. Кирова, являясь профессором, заведующим кафедрой истории азербайджанской литературы.

Тов. Пашаев М.-Дж. А. член КПСС с 1944 года. Он награжден орденом Трудового Красного Знамени (1967), двумя орденами «Знак Почета» (1953, 1958), удостоен почетного звания «Заслуженный деятель науки Азербайджанской ССР» (1969) и лауреата премии Ленинского комсомола Азербайджана (1968)».

Президиум Верховного Совета СССР наградил Мир Джалала орденом Ленина. А вручил ему высокую награду Гейдар Алиев.

Один из сыновей Мир Джалала Хафиз Пашаев 13 лет представлял в США Азербайджан. О нем, ученом, дипломате, один из американских конгрессменов отозвался так: «До прибытия в США этого молодого человека, в совершенстве знающего английский язык, нашего друга Хафиза Пашаева, у нас не было никакого представления об Азербайджане. Своим культурным поведением, совершенными знаниями он и познакомил, и влюбил нас в Азербайджан».

Народный поэт Вагабзаде в воспоминаниях о своем любимом учителе Мир Джалале пишет, что Хафиз Пашаев — одно из творений, созданных большим писателем и большим гражданином Мир Джалалом. «Родословное древо фамилии Пашаевых было озарено светом очага святого хаджи Зейналабдина…»

В 1982 году Зарифа-ханум получила благословение от родителей Мехрибан на союз их дочери с Ильхамом. По обычаю в таком случае накрывают сладкий стол. Так было и сейчас.

Представим эту волнующую картину. Две матери, две блистательные женщины, за праздничным столом. Тихая беседа о новой семье… Зарифа-ханум предлагала не откладывать свадьбу в долгий ящик. Будто сердцем чувствовала, что тает отпущенный ей земной срок…

Свадьбу справили скромно, без помпы (как бывает часто на Востоке, и не только на Востоке), в кругу близких.

У старших Алиевых появилась внучка, очаровательная Лейла. Дедушка и бабушка обожали ее. Нарекли малышку по имени прабабушки, Лейлы-ханум, происходившей из рода эриванских ханов. Позднее, когда Лейла вырастет, она напишет стихи на русском языке и посвятит их любимому дедушке.

Небо исходило слезами

А сейчас, уважаемый читатель, нам предстоит рассказать об одном из самых черных дней в жизни семьи Алиевых. 17 апреля 1985 года Гейдар Алиевич, Ильхам и Мехрибан, Севиль, родные и близкие хоронили Зарифу Азизовну.

После избрания в Политбюро ЦК КПСС и назначения в Совет Министров Союза Гейдар Алиевич вначале приехал в Москву один. Зарифа-ханум пока оставалась дома, завершала исследования.

В далекие уже, довоенные годы она повидала Москву раньше, чем Гейдар — для него, подростка из Нахичевани, столица Советского Союза казалась чем-то недосягаемым. У родителей Зарифы возможностей было больше, и они отправили дочь к друзьям в Москву. Она вернулась, полная новых впечатлений, на ее прекрасных волосах едва держалась тюбетейка. Ей было тогда шестнадцать — вся жизнь впереди.

— В тот раз я открывала Москву, — шутливо сказала Зарифа мужу, — а теперь — ты.

«Я пока остаюсь в Баку, — писала она в Ленинград О. П. Добромысловой, — жалко бросать работу, мое детище, лабораторию, которая проводит очень полезную, интересную работу… В Баку еще многое надо доделать самой».

И другое письмо:

«Я пока остаюсь в Баку. Думаю, год довести до конца, а потом уже уехать. Семья вся там. Ужасно скучаю по детям и по внучке».

30 января 1985 года из Москвы:

«Сейчас я в Москве. Меня очень хорошо приняли. Много заманчивых предложений, но я как-то не решаюсь… Но время еще есть на обдумывание». Ей оставалось жить два с половиной месяца.

3. М. Скрипниченко, профессор, доктор медицинских наук — они вместе собирались заняться исследованиями. Очередная встреча зимой 1984 года, дача. «Сердце сжалось при виде ее болезненного состояния…»

Они собирались встретиться завтра и продолжить свои обсуждения. Но завтра Зарифу-ханум увезли в больницу. Это была их последняя встреча.

С портрета в Доме ученых на всех смотрели широко раскрытые глаза Зарифы. Многие, кто видел Зарифу-ханум, отмечают ее «удивительно выразительные темные глаза»; «говорящие глаза»; «…большие, буквально проникавшие в душу, темные выразительные глаза». Ее глаза выделяются и на первом, детском снимке, сделанном еще в 1924 году. Малышка с аккуратно подстриженной челкой прижимает к груди игрушку. Ее огромные глаза смотрят прямо на вас из немыслимо далекой дали времени. Как свет угасшей звезды.

В Доме ученых звучит в исполнении Муслима Магомаева бессмертный романс Узеира Гаджибекова на слова Низами Гянджеви:

«Что ни ночь, грусть-печаль и тоска без тебя…» Аллахшукюр Пашазаде, шейх-уль-ислам мусульман Кавказа, в чалме и длинной белой плащанице, начинает читать поминальную молитву из Корана — «Ясин». Непривычная обстановка, похоже, смущает его, голос кажется скованным. Алиев, на миг оторвавшись от открытого гроба, кивком головы дает понять, мол, веди свое дело.

В глазах Ильхама — скорбь. Как представить мир без мамы? Как бы беда не подкосила отца! Рядом с Ильхамом сестра, Севиль. Боль утраты, вечная разлука с любимой мамой выскажутся в ее печальных песнях…

Скорбные минуты прощания с Зарифой-ханум запечатлел народный поэт Бахтияр Вагабзаде:

Через неделю после похорон Гейдару Алиевичу, уже при новом генсеке, третьем за последние годы, предстояло выступать на торжественном собрании, посвященном 115-й годовщине со дня рождения Ленина. Горбачев предлагал отказаться, произнесете, мол, речь в следующем году.

— Нет, — ответил Алиев, — я справлюсь.

«Пионеры» посеяли бурю

И в этом же, 1985 году Ильхам Алиев, аспирант Московского государственного института международных отношений, завершал свою кандидатскую диссертацию, посвященную антивоенному движению в Англии. Если бы вы, читатель, попытались представить обстановку тех лет только по страницам советской печати, то увидели бы мир, озабоченный лишь происками поджигателей войны, да еще, пожалуй, борьбой за трезвость. Газеты клеймили США, НАТО. «Комсомолка» публиковала письма протеста, которые предлагалось вырезать и отправить в Белый дом. Чиновникам в Вашингтоне хватило работы на год — тираж «Комсомолки» тогда превысил 18 миллионов экземпляров. Реальная картина немного отличалась от нарисованной.

3 октября 1983 года Политбюро утвердило Олега Гриневского главой советской делегации на конференции по разоружению в Европе. Переговоры велись в Стокгольме. Назначение главой делегации, послом по особым поручениям считалось в мидовских кругах весьма престижным. Олег Алексеевич издал интересные записки «Перелом. От Брежнева к Горбачеву».

«Первое, что я сделал после своего назначения, — пишет он, — попытался узнать, какой тайный смысл скрывается за решением о развертывании СС-20 в Европе. Разумеется, известная логика в замене безнадежно устаревших ракет СС-4 и СС-5 новыми ракетами СС-20 присутствовала: эти ракеты являлись частью существующего военного статус-кво, и отказ от их замены привел бы к его нарушению. В Москве считали и, по-видимому правильно, что у Запада здесь серьезных возражений не будет. Но зачем массовое размещение "пионеров"? Логичного ответа не было.

Летом 1979 года в Москве на пути в Токио сделал краткую остановку канцлер ФРГ Г. Шмидт. В аэропорту его встречал премьер А. Н. Косыгин. В беседе, а времени для нее было не так уж много, канцлер прямо поставил вопрос о намерениях Советского Союза в отношении развертывания СС-20. Пусть Советский Союз "раскроет карты". Если он ограничит их развертывание числом (в пересчете на боеголовки) уже находящихся в Европе ракет СС-4 и СС-5, а еще лучше сократит хоть немного это число с учетом высоких качественных характеристик новых ракет, то озабоченность Запада будет снята и вопрос о развертывании американских ракет "Першинг-2" в Европе отпадет.

Косыгин доложил на ближайшем Политбюро об инициативе Шмидта и сказал:

— Может быть, стоит подумать над этим предложением?

Наступила пауза, и тогда в нарушение всех сложившихся правил и традиций — нужно было дождаться, когда выскажутся все члены Политбюро — слово попросил замминистра иностранных дел Г. М. Корниенко. Сам он вспоминает об этом так:

"Суть сказанного мною состояла в том, что зондаж со стороны Шмидта представляет реальный шанс найти приемлемый для нас компромисс! Для этого необходимо скорректировать наши планы в сторону некоторого сокращения намеченного ранее к развертыванию количества ракет СС-20, что, на мой взгляд, не нанесло бы ущерба нашей безопасности".

Тут же, однако, последовала резкая негативная реакция министра обороны Д. Ф. Устинова:

— Ишь, чего захотели, раскрой им наши планы, да еще скорректируй их! А кто даст гарантию, что они после этого откажутся от своих планов?

Брежнев непонимающе-вопросительно смотрел на Громыко, но тот угрюмо молчал, уткнувшись взглядом в стол, явно не желая конфликтовать с Устиновым, хотя из разговора с министром накануне заседания Корниенко заключил, что тот вовсе не был настроен негативно в отношении предложения Шмидта.

Так советской политикой был упущен шанс урегулировать вопрос о ракетах средней дальности. Их размещение продолжалось такими темпами, будто Советский Союз действительно собирается выиграть войну в Европе. К концу 1983 года там было уже 243 ракеты СС-20».

Соединенные Штаты в свою очередь начали размещать в Европе американские ракеты «першинг», которые могли поражать советские объекты до рубежа Волги. Под угрозой оказывалось примерно «65 % потенциальных военных и гражданских целей в западной части СССР. И особое беспокойство вызывала судьба Москвы». В общем, делает вывод О. Гриневский, дошло, наконец, что с размещением «першингов» мы можем сильно проиграть, хотя сами спровоцировали их появление в Европе… 26 августа 1983 года Андропов предложил демонтировать все ракеты СС-20, превышающие число английских и французских ракет. Он заявил, что демонтированные ракеты будут уничтожены, а не переведены в Азию. Это было по сути то, что предлагал канцлер Шмидт летом 1979 года. Но… было уже поздно».

Разумеется, «ястребов» хватало и с другой стороны. И свой шанс они не упустили. Вот на таком фоне нарастала антивоенная борьба в Европе, в том числе и в Англии.

Автореферат диссертации — вещь в копилке соискателей ученых степеней обязательная. Сегодня автореферат Ильхама Алиева, напечатанный в 1985 году тиражом в 100 экземпляров, — библиографическая редкость. Нам представляется интересным перелистать этот документ. Итак — «Антивоенное движение в Великобритании на современном этапе и отношение к нему политических партий».

У авторефератов — жесткая структура. Диссертант должен обосновать актуальность темы, раскрыть предмет и задачи диссертации, ее цель, доказать научную новизну работы…

В чем она заключается? «…Впервые в советской исторической литературе, — пишет Ильхам Алиев, — анализируются процессы, происходящие в английском антивоенном движении в 80-х годах, прослежена деятельность основных антивоенных организаций на современном этапе, показаны их позиции по актуальным вопросам борьбы за мир, выявлены идейные течения, развивающиеся в антивоенных организациях на современном этапе. Новым моментом стало также исследование позиции всех основных политических партий Англии по вопросам обороны, их отношение к антивоенному движению, участие в нем.

Практическая значимость работы заключается в обобщении опыта развития общественного антивоенного движения в Великобритании, выявлении его слабых и сильных сторон. Определенное значение имеет также выявление характера его влияния на позиции основных политических партий страны по вопросам внешней и оборонной политики. Выводы и положения диссертации могут представлять интерес для учебных, научных и практических учреждений и организаций, занимающихся разработкой современных международных отношений, внешней политики и развития общественных движений в Великобритании».

Молодой ученый глубоко изучил историю возникновения и развития движения английских сторонников мира в послевоенный период, социальную базу, состав и основные этапы антивоенного движения в Великобритании. В сфере его внимания — идеологическая борьба в антивоенном движении Великобритании, требования одностороннего ядерного разоружения Англии, движение за создание безъядерной зоны в Европе. А это, цитирует Алиев авторов воззвания, означает отказ от размещения новых американских ракет в Европе и ликвидацию советских ракет средней дальности. В реальных условиях тех лет автор представлял «предубеждения, сложившиеся у части участников антивоенного движения под воздействием западной пропаганды». Завершал диссертацию обстоятельный, научный анализ отношения основных партий (Великобритании) — консервативной, либеральной, социал-демократической и лейбористской, а также профсоюзов и компартии к антивоенному движению.

Свои выводы исследователь не подгоняет под схему, продиктованную из Кремля, доминирующую в идеологических установках, в средствах массовой информации. Как ученый он стремится представить объективную картину. Пишет о том, что тезис о «равной ответственности» (за гонку вооружений) находит поддержку у ряда антивоенных организаций. Но… «ядро движения выступает против размещения американских крылатых ракет на территории Англии, против закупки системы "Трайдент", против участия страны в агрессивных авантюрах американского империализма».

Думается, к выводам этого исследования еще не раз обратятся политологи и политики, ученые, да и все, кому дорого чистое небо над Землей, над родным домом. Ведь угроз миру за минувшие с той поры два с лишним десятка лет не стало меньше. Напротив… Горячей точкой становится весь мир, который еще не поздно уберечь от вселенского пожара.

Кремлевское закулисье

Анатолий Сергеевич Черняев родился в 1921 году. По праву гордится тем, что с третьего курса истфака Московского университета добровольцем ушел на фронт… Доучился после победы. Не сильно перетрудился, редактируя статеечки для журнала «Проблемы мира и социализма», который выходил на разных языках в Праге. Работал в Международном отделе ЦК КПСС, с 1986 года по 1991-й был помощником Генерального секретаря ЦК КПСС, Президента СССР. В обозе экс-президента, в «Горбачев-фонде» подвизается и сейчас.

В своего будущего шефа Черняев влюбился, насмотревшись вблизи на кремлевских старцев. «14 апреля (1984) прошел пленум ЦК, — пишет Черняев в книге "Шесть лет с Горбачевым". — Рукоплескания и восхваления в адрес Черненко — как при Брежневе. Только звучит и выглядит это еще лицемернее и противнее. Если человеку "это надо, если он и его окружение считают, что "так надо" для отправления власти и "правильного хода дел", то почти невероятно, чтобы мы не скатились опять к "брежневиаде"…

29 апреля был на очередном Секретариате ЦК. Ничего особенного. Но опять любовался Горбачевым: живой, мгновенно реагирует на любую тему, и вместе с тем видно, что готовится к выступлениям, компетентен, уверен в себе, умеет ухватить суть вопроса, отбросить болтовню, найти выход, подсказать, но и приструнить, пригрозить. Веселый и с характером. Словом, есть у нас "смена"».

Именно так и пишет — «смена». В кавычках.

«Шесть лет с Горбачевым» вышли в 1993 году в Москве. Сразу признаемся, тогда ни один из нас эту книгу не прочитал. И потому московский соавтор заказал ее в «Ленинке», как и сейчас по доброй памяти многие читатели называют Российскую государственную библиотеку. На 13-й странице, там, где Черняев опять любуется Горбачевым, чья-то пометка с огромным восклицательным знаком: «Вот холуй!»

Шесть лет деятельности Горбачева во главе одной из сверхдержав, убежден Черняев, дали ему право занять место среди великих реформаторов мировой истории… Он один (выделено авт.) сдвинул глыбу. «И сам на это решился, идя на огромный риск для себя лично, ставя под вопрос уготованное ему благополучное политическое и материальное состояние».

Поразительное свидетельство! Собой, выходит, генсек-президент рисковал, своим политическим и материальным состоянием. Но в итоге капиталец свой господарищ приумножил. Его дочь открыто бахвалится: вписались, мол, в рыночную экономику. Умельцы… А глыба, «которая называлась советским обществом», полетела под откос, разбиваясь на окровавленные осколки.

Черняев подробно пишет о Карабахе, вспоминает позицию генсека, «которую он изложил на Политбюро еще в марте 1988 года, сразу после погрома в Сумгаите.

— Перед нами, товарищи, один из сложных вопросов всей жизни страны, ее судьбы, — говорил тогда Горбачев. — Упрощенных ответов в национальных делах никогда не было и никогда не будет… Да, действовать надо решительно, мужественно, смело. Но не кавалерийским наскоком. В чем, в чем, а в национальном вопросе таким способом можно погубить все…

Затем генсек немного покаялся:

— Не было изучения, настоящего исследования национальных проблем, корней негативных явлений, прошлого опыта по их преодолению. Запустили все это…

А возьмите Азербайджан, деятельность Алиева. Сколько мы потеряли в этом регионе за 15 лет его пребывания на посту! Вот тут-то и включился национализм, наложился на процессы, которые имеют социально-политическое происхождение, связаны с нравственной дискредитацией руководства. Да, мы можем констатировать кризис руководства ЦК КП Азербайджана и ЦК КП Армении. Не хочу сказать, что имеем также «кризис» и нашего руководства ими. Но и у нас есть о чем подумать…

Оставим пока генсека, пусть заливается перед товарищами о нравственности. А мы сопоставим его высказывания в разные годы и спросим: когда же Михаил Сергеевич был искренним?

19 октября 1987 года в Кремле открылась сессия Верховного Совета СССР. В президиуме — руководители палат Верховного Совета, правительства, члены Политбюро.

«Порой кто-то входил, кто-то выходил, — вспоминал об этом дне Гейдар Алиевич. — Горбачев сидел передо мной. Вижу, он встал и вышел. Погодя поднялся и Лигачев, кивнул Рыжкову, чтобы и он вышел в комнату президиума. Там мы собирались до заседания, в перерывах пили чай. Через некоторое время пригласили меня.

Горбачев, начав со мной разговор, сказал, что, по его мнению, я должен уйти из Политбюро и Совмина. Я сказал, что причины, по которой я должен уйти, не знаю. Я не считаю, что должен уходить, но если вы так считаете, то возражений у меня нет. "Тогда вы должны сказать, чтобы мы знали: уходите по собственному желанию или по болезни".

В перерыве я отправился домой. Мои сын и дочь были дома. Объяснил им ситуацию. Молодцы они! Сказали: папа, ты не беспокойся, что ж такого.

Вечером, придя к Горбачеву, я сказал, что ухожу. Да, я ухожу, и можете заявить, что ухожу по состоянию здоровья. Он встал, обнял меня, поцеловал и сказал: "Большое спасибо, Гейдар Алиевич!"»

Карабах

18 февраля 1988 года Горбачев утвердил в должности своего нового помощника Георгия Хосроевича Шахназарова, ученого, политолога. Едва ли не в тот же день к нему напросился на прием армянский публицист и писатель Зорий Балаян. «Я знал его по интересным выступлениям в "Литературной газете", — пишет Шахназаров в своей книге "Цена свободы", — и поэтому охотно откликнулся на предложение встретиться, не подозревая, что разговор пойдет о Карабахе. Но гостя волновало только это. Всматриваясь в худощавое смуглое лицо с необычайно черными даже для южанина, узкими глазами, можно было понять, что для этого человека, как и для многих его соотечественников, воссоединение Карабаха с Арменией стало не просто мечтой, а делом жизни или смерти.

… Ничего не могло убедить их в том, что нужно искать компромиссные решения… Час настал, сейчас или никогда! — так сформулировало для себя задачу национальное самосознание, выразителями которого стали Балаян, Тер-Петросян и их сподвижники».

Но к помощнику Генерального секретаря ЦК КПСС, «обрусевшему армянину родом из Карабаха, уроженцу Баку», как он о себе пишет, это не относится? Разве не он в числе первых должен заставить своих земляков «искать компромиссные решения»? Нет, он передает генсеку просьбу Балаяна принять его вместе с поэтессой Сильвой Капутикян. «Такая встреча состоялась 26 февраля и имела немалое значение для последующих событий», — замечает Георгий Шахназаров. Оценивая позже деятельность Шахназарова, один из самых авторитетных политиков и историков советской поры Валентин Фалин заметил: «Квинтэссенцией его идей было следующее: цена свободы — развал Советского Союза».

В феврале 1988 года власти Нагорно-Карабахской автономной области приняли решение выйти из состава Азербайджанской ССР. Это был запал, который поджег целую цепочку этнических конфликтов.

Опустим хронику событий, известных по многим публикациям, в том числе и по книге «Гейдар Алиев». Приведем лишь три некогда совершенно секретных документа.

Первый — записка в ЦК КПСС «О неотложных мерах по наведению общественного порядка в Азербайджанской ССР и Армянской ССР».

На письме размашистый росчерк Горбачева: «За» (РГАНИ. Ф. 89. Оп. 4 Д. 5. Л. 1–5).

Второй документ — датированное тем же днем, 23 ноября, постановление ЦК КПСС «О неотложных мерах по наведению общественного порядка в Азербайджанской ССР и Армянской ССР»: «Одобрить проект Указа Президиума Верховного Совета СССР по данному вопросу (прилагается)» (РГАНИ. Ф. 3. Оп. 102. Д. 1058. Л. 22–26).

Ну и, наконец, проект указа о неотложных мерах, на которых настаивала разномастная

четверка:

Проект стал указом.

Генсек призывал сохранять принципиальность, но не выходить из себя, не давать волю нервам и собственным эмоциям. Не делать искусственно врагов…

Помощник в своих дневниковых записях комментирует высказывания шефа: «Он был искренен, честен и высоконравствен в подходе к национальным проблемам…» И даже исполнен «добрых намерений». Которыми, добавим, вымощена дорога в ад. Почему же, задается вопросом помощник генсека, и здесь получилось «все наоборот» в сравнении с его взглядами, убеждениями, искренними стремлениями? По его мнению, объективный ход событий, развязанный дарованной самим Горбачевым «свободой слова и дела», уже начал отторгать саму методологию политики правящей партии. Сам бы он действовал иначе, чтобы придать событиям более «разумный», более «уравновешенный» ход.

«Для этого надо было сразу, в 1986 году, когда только возник карабахский кризис и когда азербайджанский национализм спал глубоким сном и уж, во всяком случае, никак не был "организован", отдать Карабах Армении, — пишет Черняев. — А потом разбирались бы между собой уже суверенные государства. Может быть, не обошлось бы без крови, но не было бы этого хаотического и перманентного кровопролития и погрома, который длится уже столько лет и кончится когда-нибудь тем же, что могло быть сделано в 1986 году, — "передачей" Карабаха армянскому народу. Что же касается аргумента, который тогда постоянно выдвигал и М. С, — какая, мол, судьба постигнет полмиллиона армян в Азербайджане, если "отдать" Карабах?! Какая? Вот та самая, какая их все равно постигла, только мучительный, адовый процесс был растянут на годы.

Горбачев был согласен с идеей автономной республики в Карабахе. Вот его высказывания: "Что касается превращения НКАО в автономную республику, то это тоже должно ими самими (то есть парламентом Армении и Азербайджана) быть обсуждено и решено. Так что совесть у нас чиста. Корысти у нас нет никакой. Будем так и действовать". Правда, сказано это было уже после Сумгаита, 6 июня 1988 года».

Читатель, конечно, обратил внимание — в этом большом пассаже ни слова о судьбе тысяч и тысяч азербайджанцев, которые в те же самые дни бежали из Армении. Из Кремля не было видно их глаз…

В другой своей книжке — «Моя жизнь и мое время» Черняев повествует, как помощники, спичрайтеры наушничали Брежневу.

«Для примера. Работаем над докладом Брежнева к XXV съезду КПСС в Завидове. Капитонов присылает проект оргпартийного раздела, включая идеологическую работу. Брежнев его отверг, а в ходе громкой читки не раз заводился. Например: мы, говорит, Шелеста сняли с Украины, Мжаванадзе — с Грузии, а до этого еще и Алиева — с Баку, Кочиняна — с Армении. И между прочим, за идеологические дела. А в тексте Капитонова и намека на это нет. И вообще не показано, как надо работать в идеологии…

Мы воспользовались темой, "как надо работать в идеологии", чтобы заодно свалить Ягодкина, секретаря МГК по этой части, сталиниста и мракобеса… Ведь это же чистый вред партии, когда такой человек представляет ее перед интеллигенцией! Все от него стонут. А тут еще в "Новом мире" опубликовал статью о культурной политике партии. Это же прямой выпад против линии XXIV съезда. Нельзя такого человека и после XXV съезда оставлять на таком посту.

Брежнев слушал молча, оглядывая нас по очереди. Сказал: "Ладно, вернусь в Москву, поговорю с Гришиным"».

Поговорил. И «Ягодкин вообще исчез с политического горизонта».

После чехословацких событий 1968 года Черняев хотел уйти из ЦК, но не решился. И продолжал работать, по собственному признанию, «в режиме двоемыслия». Одной рукой писал во здравие, другой — за упокой. И сейчас, оглядываясь назад, считает, что еще в конце лета и осенью 1990 года «следовало порвать с партией, с социалистической идеологией, с прежним порядком осуществления власти, назначить выборы в новый парламент, отказаться от Советского Союза…»

Кстати, о точности мемуариста. XXV съезд КПСС проходил в марте 1976 года. Первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана, выступая на съезде, с полным правом говорил:

— С чувством исполненного долга мы докладываем, что задачи, поставленные перед Азербайджаном, успешно претворены в жизнь. Преодолено имевшее место длительное отставание экономики и создан коренной перелом в ее развитии. Впервые за долгие годы пятилетний план по основным экономическим показателям выполнен, и выполнен досрочно! Азербайджан достиг таких высоких темпов роста народного хозяйства, каких никогда раньше мы не имели.

Да, Леонид Ильич к этому времени иногда уже забывался, кого-то не узнавал, но сказать о том, что «сняли»… и Алиева с Баку» не мог. С Алиевым расправился Горбачев. Генсеку мешал независимый характер Гейдара Алиевича, самостоятельность его суждений, трезвая и взвешенная оценка новаций, которые захлестывали страну.

Атака на Алиева готовилась исподволь. И как чаще всего бывает в большой политике, чужими руками. Под внешне благородными целями.

…11 мая 1987 года, понедельник. Первый рабочий день после праздников. Вспоминает Александр Иванов, в 1978–1982 годах — телохранитель Алиева, в 1982–1988 годах — начальник отделения личной охраны Алиева, подразделение знаменитой «девятки» КГБ СССР.

— В то утро я, как обычно, разбудил Гейдара Алиевича в 6 утра (сколько себя помню еще с момента работы в КГБ АзССР, он в это время делал зарядку вне зависимости от погоды). К 9 утра отвез на работу в 1-й корпус Кремля. Алиев заказал обычный завтрак — творог, кашу, чай с молоком. Спустя некоторое время ему стало душно. Расстегнул рубашку, попытался полежать. Но состояние ухудшалось. Алиев вызвал завсекретариатом Валерия Гриднева, тот — дежурного по Совмину врача, а медик, в свою очередь, 6 специалистов из 4-го управления Минздрава. Бригада приехала, шефу сделали прямой укол в сердце. После чего Алиев сам дошел до машины «скорой помощи». (По другой версии, Гейдар Алиевич попытался сам дойти до машины «скорой помощи», но смог только выйти в коридор. Дальше его понесли на носилках.) Но когда я приехал в больницу, он был без сознания и так два дня подряд. За все время моей работы Гейдар Алиев никогда не болел, практически не употреблял спиртного и не курил.

Мне Гейдар Алиевич потом говорил, что произошло что-то странное сначала с приступом, а потом с уколом. Уже потом в Азербайджане он не раз намекал, что случившееся было результатом конфликта с генсеком, и действия медиков 4-го управления были в угоду партийному руководству. Официантки, дежурившие в тот день, были проверены на все 100 процентов. Однако работа спецкухни находилась в ведении другого отдела. (Сайт «Расследования.ru».) И у Севиль Алиевой до сих пор «осталось ощущение, что все это было спровоцировано» (из интервью Элъмире Ахундовой).

Навешали Алиева руководители Азербайджана — Багиров, Сеидов. Заглядывал министр путей сообщения СССР., Конарев. А что же соратники из Политбюро? Неужели им незнакомы простые человеческие чувства? Неужели в их мире правил только расчет? Похоже, что так и было. Только Николай Иванович Рыжков приезжал к Алиеву в больницу. Он вспоминает:

— Спустя годы Алиев признался мне: грешным делом подумал, что Николай Иванович приехал, чтоб подсластить пилюлю. Я как сейчас помню, проводил кого-то из зарубежных премьеров, позвонил в больницу узнать, нет ли сейчас процедур, и решил заехать. Он был очень благодарен и только позже признал, что ошибся в своем предположении.

Горбачев поставил цель: расчистить вокруг себя поле. И Лигачев ему активно помогал. Шаг за шагом они зачищали площадку. Нехорошо все это. Непорядочно.

Николаю Ивановичу врезалась в память такая история.

— Нужна была квартира для сына или дочери Алиева. Семью его я мало знал, с женой встречался раз или два, моя Людмила ее знает больше. В общем, кому-то, сыну или дочери, была нужна квартира. И мы приняли решение — дать квартиру в новом доме рядом с нынешним «Президент-отелем», раньше это была гостиница «Октябрьская». Дом цековский, Управления делами ЦК и Совмина обменивались квартирами, работали вместе. Словом, выделили квартиру, и вдруг приходит Алиев: нам, мол, отказали. Я позвонил Кручине в Управление делами ЦК: «Николай Иванович, что ты делаешь?» Он замялся. «Слушай, это же непорядочно, Алиев еще вчера был членом Политбюро, он остается первым заместителем Председателя Совета Министров, семья уже готовилась переезжать. Мы с тобой вместе приехали в Москву, вместе работали в ЦК партии». — «Да, Николай Иванович, разве я не понимаю». — «Какого же хрена!» Тут же звоню Смиртюкову. В общем, решили вопрос…

— Но это же наверняка тормозили не Кручина или Смиртюков.

— Конечно. Был еще такой случай. Уже когда Алиева освободили, мы сидели часа три, очень откровенно говорили. Я сказал, что у меня в сейфе лежат бумаги… Я полистал их…

— Николай Иванович, я знаю, кто это написал. У вас такая бумага, у Горбачева, Яковлева… Это месть непорядочных людей.

Юрий Петрович Баталин, в те годы заместитель председателя Совета Министров СССР, вспоминает об одной из своих последних встреч с Алиевым в Москве:

— Это было уже после его отставки, в больнице на Мичуринском проспекте. Мы тепло, как всегда, поздоровались, разговорились. Вид у Гейдара Алиевича в ту пору был неважный — заметно похудел, казался изнуренным. Мы отошли в сторонку, присели. И он бросил фразу, которая мне запомнилась. Дословно я ее не приведу, а смысл такой: все-таки меня не уничтожили, мне удалось остаться живым, теперь я выберусь. Он говорил так, что было понятно: речь идет не только о физическом здоровье. По слухам, его хотели убрать, но не смогли.

Александр Иванов утверждает, что все, кто знал о странном инфаркте Алиева, один за другим умирали. «Первым был заведующий секретариатом, а после работавший с Черномырдиным Валерий Гриднев. Он попал в автокатастрофу у арки на Кутузовском проспекте в Москве. После этого у подъезда элитного дома КГБ на Мичуринском убили лечащего врача Алиева Дмитрия Нечаева, который в 1987 году был приставлен к шефу на период реабилитации. Спустя некоторое время выбросился из окна Дмитрий Щербаткин — в конце 80-х он возглавлял ту самую больницу».

Впору задаться вопросом: кому так сильно мешал Алиев, уже ушедший в отставку? Московским вершителям судеб? Алиев понимал истинное лицо Горбачева, Яковлева, выступал против них. Но здесь, скорее, дело ограничивалось ненавязчивым сервис-контролем: прослушками и тому подобными штуками. Силам, которые рвались к власти в Азербайджане? Алиев не раз говорил, в том числе и своим армянским друзьям в Москве, в частности заместителю министра строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности Союза Аракеляну: «Если бы я был в тот период в Азербайджане, никакого Карабаха, никакого Сумгаита бы не было».

— Это точно, — добавляет Юрий Петрович Баталин. — Я убежден в этом. Алиев сумел прекратить войну в Карабахе. Начались переговоры. Понимаю, как трудны такие переговоры. Но какими бы долгими они ни были, все равно это лучше войны.

На XXVII съезде КПСС Гейдара Алиева, уже персонального пенсионера союзного значения, избрали членом Центрального Комитета. Биографическая справка перечисляет его партийные и государственные должности, вплоть до самой последней (на то время): «С октября 1987 г. по ноябрь 1988 г. государственный советник при Совете Министров СССР».

Должность почетная. Вернулись силы. Он, как всегда, к 8.30 приходил на работу в свой небольшой кабинет и все острее чувствовал: в его советах никто здесь не нуждался.

«Я добивался встречи с Горбачевым»

Гейдар Алиевич Алиев, персональный пенсионер союзного значения (была такая официальная формулировка), оставался членом Центрального Комитета КПСС. Практически отстраненный от дел, он тем не менее пытался что-то подсказать властителям, посоветовать, поделиться своими рекомендациями.

— Я добивался встречи с Горбачевым, но он меня не принял. В тот момент я уже был пенсионером. Помощники говорят: он занят, мы доложили. Там всегда ответ простой — мы доложили, он знает, нужно ждать, когда пригласит. Ждал день, два, месяц, нет ничего. Позвонил еще раз. Разумеется, он меня не принял. Я добивался встречи с Лигачевым. Он тоже не хотел меня принимать, но однажды утром я просто пришел в ЦК очень рано, сел у него в приемной, — то есть вот так, явочным порядком, сижу и жду. Приезжает. Я ему про обстановку в Нагорном Карабахе излагаю свои взгляды. Он слушал, слушал, ничего толком мне не сказал, а я-то думал, что в какой-то степени могу быть полезным.

— Вы предлагали Лигачеву конкретный план действий?

— Ну… В общем, я говорил ему, что обстановка такова… нужно принимать самые решительные меры. «А мы, — говорит он, — меры принимаем». Вот и все. То есть в моем участии нет никакой нужды. И мои советы тоже не требуются. Тогда я пошел к Разумовскому, он, кстати говоря, принял меня не сразу, хотя я был членом Политбюро, а он только секретарем ЦК. Я тоже говорил, говорил, он сидел, вроде бы слушал, но я так и не понял, дошли до него мои советы или все без толку (из диалогов с телеведущим Андреем Карауловым).

В другой записке, адресованной Горбачеву, секретарь ЦК КПСС и председатель КГБ предлагали «изъять из районных и городских отделов и отделений милиции Азербайджана и Армении автоматическое и снайперское оружие… принять на обслуживание частями Закавказского военного округа противоградовую зенитную артиллерию и ракетные установки, расположенные на территории Азербайджана и Армении». И еще много других, в общем-то, разумных мер, вроде «выявления и обезвреживания националистических и экстремистских вооруженных формирований, образованных для проведения насильственных действий» (РГАНИ. Ф. 89. Оп. 10. Д. 42. Л. 1–4).

К этому времени из двух республик бежали свыше 300 тысяч человек. Кремль событиями в Союзе больше не управлял. Генсек рассчитывал только на армию.

21 января 1990 года, Москва

С утра в Леонтьевском переулке, у здания Постоянного представительства Азербайджанской ССР в Москве стали собираться встревоженные люди. Их привела сюда весть из Баку: в город введены войска, есть жертвы среди мирного населения. Что случилось? Официальной информации уже мало кто верил. Все ждали какого-то разумного объяснения. Именно тогда о своей позиции во весь голос заявил Гейдар Алиев.

Но прежде, чем привести заявление, с которым тогда выступил Алиев, напомним примечательную деталь, ярко характеризующую и самого Гейдара Алиевича, и отношения его с детьми — Ильхамом и Севиль. Отправляясь в постпредство, «он попросил согласия у своих детей, потому что не мог и не имел права рисковать их судьбой». Так пишет биограф Алиева, писатель-публицист Эльмира Ахундова. И приводит свидетельство из воспоминаний, которыми поделилась с ней Севиль Алиева:

«Узнав о том, что произошло в Азербайджане, он приехал домой из Барвихи. Собрал нас, говорит, что ему надо посоветоваться. "Либо, — говорит, — я сейчас иду и выступаю в постпредстве и уже неизвестно, что со мной будет. Либо я продолжаю так жить". Мы ему сказали: "Иди! Другого пути у нас нет". Он не за себя опасался, а за нас. Поэтому хотел узнать наше мнение. А мы не привыкли отсиживаться в кустах. И пошли вместе с ним».

Они знали, что эта дорога ведет на Голгофу, и все-таки пошли по ней. Потому что так, и только так можно было отстоять правду. Заявление, с которым тогда выступил Гейдар Алиев, записывали десятки телекамер и микрофонов, оно облетело мировую печать. Такие документы не стареют с годами. И если читателю этой книги мужественное заявление Гейдара Алиева уже знакомо, не перелистывайте страницы, вчитайтесь еще раз.

«Уважаемые товарищи, дамы и господа!

Как вам известно, долгие годы я возглавлял партийную организацию Азербайджана, был избран членом Политбюро ЦК КПСС, работал первым заместителем Председателя Совета Министров СССР. Более двух лет как я нахожусь на пенсии, перенес обширный инфаркт, по болезни ушел на пенсию. С декабря 1982 года, когда уехал из Азербайджана, сегодня я впервые переступил порог Постоянного представительства Азербайджанской ССР в Москве. Меня привела сюда трагедия, случившаяся в Азербайджане. Я узнал об этом вчера утром и, естественно, оставаться равнодушным к этому событию не смог. Пришел сюда прежде всего для того, чтобы здесь, в постпредстве, которое является небольшим островком азербайджанской земли в Москве, выразить свое соболезнование всему азербайджанскому народу в связи с трагедией, повлекшей большие жертвы. Во-вторых, хочу выразить свое отношение к этому вопросу. Я прошу постоянного представителя Азербайджана в Москве Зохраба Ибрагимова довести мои слова, глубокую скорбь, искренние соболезнования азербайджанскому народу. К сожалению, сейчас не располагаю другой возможностью.

Что касается событий, произошедших в Азербайджане, то считаю их антиправовыми, чуждыми демократии, полностью противоречащими принципам гуманизма и строительства в нашей стране правового государства. Есть определенные причины сложившейся в Азербайджане обстановки. Не хочу подробно останавливаться на деталях, это заняло бы много времени. На протяжении двух лет продолжается межнациональный конфликт между Азербайджаном и Арменией, который возник в связи с событиями в Нагорном Карабахе и вокруг него. Два года — достаточный срок для того, чтобы руководители Азербайджана и Армении, высшее партийно-политическое руководство страны отрегулировали этот вопрос, положили конец междоусобной войне, межнациональным конфликтам и создали условия для свободного проживания каждого человека, независимо от его национальной принадлежности, в нашем общем федеративном Союзе ССР.

Однако считаю, что за эти два года достаточных мер в этом направлении принято не было. Если в начале возникновения осложнений в Нагорном Карабахе были бы предприняты необходимые меры, прежде всего высшим партийным политическим руководством страны, то сегодня мы не наблюдали бы эскалации напряженности и потерь, имеющих место с той и другой стороны в течение этих двух лет, и той военной акции, которая была предпринята в ночь с 19 на 20 января 1990 года, обернувшаяся человеческими жертвами».

Алиев говорил о том, что в Азербайджане были возможности для политического урегулирования положения. «Однако они не были использованы, и в ночь с 19 на 20 января в Баку были введены крупные контингенты Советской армии, войск МВД СССР. К каким трагическим последствиям это привело, теперь уже хорошо нам известно. Считаю поведение людей, принявших такое решение, политически ошибочным. Допущена грубая политическая ошибка. Они просто не знали подлинной обстановки в республике, психологии азербайджанского народа, не имели достаточных контактов с различными слоями людей. Не могли представить себе, что дело обернется такой трагедией.

Нужно было это предвидеть и принять необходимые меры, посчитать, что важнее и нужнее. Между прочим, поступали сообщения, что погибло немало и военнослужащих. Спрашивается, в чем вина русского парня, направленного по ошибочному решению высшего партийного руководства страны для подавления так называемого мятежа в Азербайджане?

В Азербайджан со стороны введен крупный контингент войск. Кстати, мне хорошо известно, сколько войск находится в Азербайджане. Там и так дислоцировалось достаточное количество войск: 4-я армия, Каспийская военно-морская флотилия, дивизия десантных войск, войска противовоздушной обороны, внутренние войска МВД. Зачем нужно было дополнительно вводить туда войска? При необходимости можно было использовать находящиеся там войска. Руководство Азербайджана, принявшее такое решение, должно нести ответственность за это, и прежде всего Везиров, который удрал из Азербайджана. Должны нести ответственность и те, кто дезинформировал высшее политическое руководство страны. Считаю, что высшее политическое руководство страны своевременно не имело достаточной и объективной информации. Руководство страны ввели в заблуждение, в результате чего было принято такое решение.

Все причастные к трагедии должны понести наказание».

В тот же день Гейдар Алиевич отправил телеграмму ЦК КП Азербайджана, Верховному Совету и Совету Министров республики:

Надо ли говорить, что ни республиканская печать, ни радио, ни телевидение эту телеграмму, продиктованную болью сердца, не обнародовали. Центральная пресса представляла версии, отретушированные московскими цензорами. Правда была доступна только в депешах для служебного пользования.

Ильхам все эти дни был рядом с отцом. И в постпредстве, и на почте, когда отправляли телеграмму в Баку.

В воспоминаниях российского дипломата Олега Гриневского есть примечательный эпизод. Олег Алексеевич по просьбе генсека приехал к нему в Кунцево, в больницу, откуда умирающий Андропов руководил державой.

— У меня к вам просьба, — сказал Юрий Владимирович, закончив деловую часть беседы. — У вас в делегации работает мой сын Игорь. Он хороший человек — честный и добрый, но вокруг него вьется свора прихлебателей, которые спаивают его и мешают работать. Гоните их прочь. Создайте дружную команду. Нацельте ее на работу, а не на гулянье по кабакам. Я давно наблюдаю за вами и знаю, что вы это можете.

В народе издавна говорят: маленькие детки — маленькие бедки… В смысле: вот подрастут ребятишки, прибавят забот, а то и бед. Большие дети — у этого выражения есть и второй смысл: дети крупных начальников. К ним во все времена — особое отношение. Вокруг вьются льстецы, искатели легкого счастья, быстрой карьеры, свора прихлебателей, как точно назвал эту публику Андропов. Молодому человеку нелегко разобраться, кому он интересен сам по себе, а кто имеет виды, ищет свою выгоду. Игорю Андропову по просьбе отца-генсека помог посол Гриневский. Игорь Юрьевич с годами сам стал послом России, авторитетным дипломатом. Многие же vip-отпрыски проигрались, спились, не нашли своего места в жизни, а свора их прихлебателей, «друзей» переметнулась к другой кормушке.

«Знаете, — говорила в одном из интервью Галина Вишневская, — дети знаменитостей с детства так привыкают к высокому положению их родителей — и в обществе, и в творчестве, — что поначалу они уверены в своем будущем успехе. Единственное, что не приходит им в голову — работать так, как папа с мамой. А когда становятся взрослее, то атмосфера вокруг них, как детей знаменитостей, сгущается. Пока они маленькие, все им льстят: "Да какие же вы талантливые, да какие же у вас папочка с мамочкой! Да какие же платьица на вас, туфельки какие!" Потом ребенок подрастает и начинает чувствовать ответственность за фамилию родителей. И вот тут его жизнь накрывает, не дает развернуться. Детям знаменитостей не хватает своего куража» (Трибуна, 30 марта 2007 г.).

Интересно, кстати, попутно заметить, как со временем изменялось в русском языке значение французского слова кураж. У Даля в его «Толковом словаре живого великорусского языка» куражить значит ободрять, поощрять кого-то; поить вином. Куражиться — задориться, бушевать… Куражный — задорливый, хмельной. У него кураж в голове. Куражится — так с годами стали говорить о хвастунах, о тех, кто бахвалится, фанфаронит… И в другом значении: глумится, издевается… В последние годы спортивные репортеры стали говорить и писать о команде, игроке, поймавших свой кураж, атакующих с задором, на волне успеха… Вот такого куража, по мнению великой певицы, не хватает детям знаменитостей, разумеется, не только творческих.

Свое интервью «Трибуне» Галина Вишневская (в девичестве Иванова, Вишневская — ее фамилия по первому мужу) дала в канун 80-летия Ростроповича. Юбилей маэстро отмечали в Кремле. За большим столом рядом со Славой, как его называют друзья, сидели его Галина, Президент России Владимир Путин и Президент Азербайджана Ильхам Алиев, первые леди — Людмила Путина и Мехрибан Алиева… Президент Алиев и его супруга специально прилетели на этот вечер в Москву, чтобы поздравить своего давнего старшего друга, человека, к которому с огромным уважением относился Гейдар Алиев…

По Ростроповичу было видно, что он перенес тяжелую болезнь, осунулся. Но так хочется всегда верить в будущее! Говорили о возможном приезде Славы в Баку, о новых концертах… Увы, совсем скоро грянула беда. Ильхам Алиев и Мехрибан-ханум прощались с Ростроповичем на Новодевичьем кладбище…

Чистка в МГИМО

Еще несколько штрихов из жизни МГИМО в бестолковые годы горбачевской перестройки.

16 сентября 1986 года, партийное собрание Главного управления кадров и учебных заведений МИДа СССР… Выступает первый заместитель начальника управления, секретарь партбюро Ю. В. Манжосов. Говорит о том, что необходимо «усилить контроль за деятельностью подведомственных министерству учебных заведений, в том числе МГИМО, где произошла смена руководства в результате серьезных нарушений, допущенных бывшим ректором института» (ЦАОПИМ. Ф. 192. Оп. 1. Д. 2349. Л. 8).

Через месяц с небольшим — очередное партийное собрание управления. И снова острый пассаж в адрес МГИМО: «Награждение института орденом Трудового Красного Знамени, а большой группы сотрудников института высокими правительственными наградами не должно нас вводить в заблуждение».

Выступает заместитель министра иностранных дел по кадрам В. М. Никифоров. Валентин Михайлович — инженер-конструктор, опытный партийный работник, на XXVII съезде КПСС был избран кандидатом в члены ЦК. «…Правы, безусловно, те товарищи, которые предлагают в корне изменить систему отбора в институт, восстановить социальную справедливость и конкурсную систему поступления в институт, отбросив таким образом конкурс отцов или семей…» Заместителя министра поразило невежество студентов факультета международных отношений: «не только о Талейране, но и о Горчакове они ничего не слыхали» (там же. Л. 52–54).

Любознательный заместитель мог бы пополнить свои представления о будущих дипломатах, читая газету «Международник». Ее делали талантливые ребята, отыскивали жемчужинки на экзаменах, в коллекциях преподавателей, а кое-что и сами придумывали.

«Премьер-министр Франции Попаду» (премьером тогда был Помпиду).

«Что вы знаете о НАТО?» — «Это император Японии».

«Хирохито — это японский обычай взрезать себе живот».

«Что вы можете рассказать о Пентагоне?» — «Я лекарствами не интересуюсь».

«Основная голландская колония — это Нидерланды».

«Мария Антуанетта?» — «Известная французская шансонетка».

5 ноября того же 1986 года на собрании в МГИМО с докладом выступает новый ректор Р. С. Овчинников. Призывал к самым решительным мерам по бескомпромиссной ломке порочной практики протекционизма при наборе и распределении» (Международник, 26 ноября 1986 г.).

На очередной сбор созвали актив Дипломатической академии, МГИМО и центрального аппарата МИДа СССР. «О перестройке работы высших учебных заведений МИД СССР в свете решений…» вещает Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе, член Политбюро ЦК, новый министр иностранных дел. Министр и его замы твердят о «бережном, чутком и внимательном отношении к людям». Упреждая возможные упреки, твердят, что никакой кампании, гонения кадров не будет. Никто не собирается копаться в прошлом, мелочах, ошибках, "ловить и изобличать". Не в этом наша задача. Мы обязательно должны перестроиться…» (ЦАОПИМ. Ф. 192. Оп. 1. Д. 2349. Л. 43).

Перестройка постепенно переходила в перепалку, а потом и в перестрелку. В борьбе с семейственностью и протекционизмом летели головы; каждая засчитывалась в копилку достижений. «На сегодняшний день, — отмечалось в отчете парткома МИДа за работу с ноября 1988 г. по апрель 1990 г., — приостановлено развитие процесса семейственности. К концу 1989 года количество сотрудников министерства, имеющих родственные связи в МИД и подведомственных организациях, а также в партийных, советских органах, органах государственного управления сократилось по сравнению с 1987 годом на 22,5 %… Разумеется, каких-либо гонений на кадры и увольнений по "родственному признаку" не было и не могло быть» (ЦАОПИМ. Ф. 192. Оп. 1. Д. 2618. Л. 14).

Так ли? И только ли в МГИМО были проблемы? Впору было говорить о кризисе дипкорпуса. Управление кадров МИДа в духе времени, заблаговременно, в 1989-м объявило о вакансиях в посольствах, консульствах, международных организациях на 1991–1992 годы. И что же? Больше всего заявок — 16! — поступило на место генерального консула в Женеве. На другие престижные должности в капиталистических странах на одно место претендовали до 10 человек. А вот на 64 должности в африканских, арабских, восточноевропейских и азиатских соцстранах претендентов вообще не было. Кому говорить о долге?!

Перелистаем еще несколько страниц из книги Олега Гриневского, посла по особым поручениям. Олег Алексеевич руководил советской делегацией на Стокгольмской конференции по разоружению в Европе. «Кухню» МИДа времен Шеварднадзе знает изнутри.

«Той весной (1986) в МИДе началась чистка кадров, — пишет Гриневский, — Шеварднадзе методично избавлялся от неугодных ему людей.

Правда, делал он это, как всегда, изощренно хитро. На публике речь шла лишь о борьбе с семейственностью и протекционизмом. Под руководством нового замминистра Никифорова, пришедшего из ЦК партии, управление кадров составляло списки сотрудников, чьи родственники — муж, жена, дети, брат, сестра — работали в МИДе и аппарате ЦК, или учились в МГИМО. Но таких оказалось не так уж много.

Тем не менее через год, к маю 1987 года, в МИДе сменилось:

— 7 из 9 заместителей министра;

— 7 из 10 послов по особым поручениям;

— 8 из 16 заведующих территориальными отделами;

— 68 из 115 послов.

Это была вторая по масштабам чистка МИДа после сталинских репрессий. И хотя никто из уволенных репрессирован не был, МИД лишился многих квалифицированных кадров».

Такой же была ситуация и в кузнице дипкадров — МГИМО. Ильхама Алиева, пока отец оставался в Кремле, не трогали. Но вот Гейдара Алиевича отправили в отставку, рассчитывая заставить его замолчать. Как же?!

Вспомним строки гениального Сабира:

— Будь слеп!

— Закрою я глаза.

— Будь глух!

— Замкну руками слух!

— Не рассуждай!

— Прости, твоя брехня

Не про меня!..

Ильхама Алиева, кандидата исторических наук, перспективного ученого ценили коллеги, студенты. Но после расправы с отцом и сына уволили из МГИМО.

«Вы знаете, Артем, я рад, что Зарифа не была свидетелем всех тех унижений, через которые мне пришлось пройти, когда я был изгнан из состава Политбюро». Так говорил Гейдар Алиевич Артему Боровику, замечательному журналисту, погибшему в авиакатастрофе. Свидетельство Артема записал кинорежиссер Вагиф Мустафаев. В своем фильме Боровик рассказывает, как Гейдар Алиевич звонил Шеварднадзе (ему, министру иностранных дел, подчинялся МГИМО, где преподавал Ильхам), просил: «Оставьте парня в покое. Почему вы его бьете дубиной по голове?» И все-таки, продолжает Артем Боровик, Ильхама уволили. А он в то время содержал отца, семью. Эта семья битая, много испытавшая.

Мехрибан Алиева: «Период после 1987 года был действительно очень трудной порой для всей нашей семьи. Ильхам не растерялся, делал все, чтобы его семья, дети не ощущали трудностей. Тогда были очень большие проблемы, нам, можно сказать, никто не помогал. Благодаря ему мы не почувствовали тягот…»

— Тяжело было? — спросил несколько лет спустя Ильхама Алиева журналист бакинской газеты «Гюнай».

— Тяжело, — не стал скрывать Ильхам. — Я жил под надзором, не мог и представить себе, что когда-нибудь вернусь в Баку. Начал заниматься бизнесом…

И все же ему пришлось уезжать из Москвы. Но куда? «В Азербайджан вернуться было невозможно — из Баку доносились угрозы. Тогда я отправился в Турцию. Оттуда руководил своими московскими компаниями…»

Более 13 лет Ильхам Алиев провел в МГИМО — учился, преподавал. К этим годам он часто возвращается, как каждый, кому памятна его юность, время взросления, первые надежды и первые испытания…

— Отца сняли со всех постов в 1987 году, исключили из состава Политбюро и отправили в отставку. Вы представляете, что это значило тогда, в советские времена. Нас, членов семьи, отовсюду попросили. — Но на институт, на коллег у Ильхама Гейдаровича не осталось обиды. — Люди, с которыми я работал, учился в МГИМО, старались меня поддержать, подбодрить, проявить большее внимание. Это очень ценно. Когда я был с официальным визитом в Москве, я посетил МГИМО. Мне присвоили звание почетного доктора, что для меня очень важно. И сейчас, на 60-летний юбилей (института) я просто не мог не приехать (из беседы с Михаилом Гусманом).

Ильхам Гейдарович, как веками принято в Азербайджане, с подчеркнутым уважением относился и относится к родителям, людям старшего поколения. На вопрос, чьи портреты, кроме Гейдара Алиева, он хотел бы видеть у себя в кабинете, отвечает определенно: «У меня в кабинете висит портрет Гейдара Алиева. И его одного, наверное, достаточно. — И после небольшой паузы продолжает:

— Помимо того, что это родной мне человек, мой отец, он был подлинным лидером, который всю свою жизнь служил народу и сделал для народа много хорошего вне зависимости от общественно-политической ситуации. Его вклад в развитие Азербайджана неоценим. Ему были присущи и высокие человеческие качества, и честность. Что далеко не всегда сопутствует успешной политической карьере. В этом плане он был уникален. Мне как члену семьи это известно лучше, чем кому-либо другому: ведь другие видят государственных деятелей разве что по телевизору или же издалека».

В этих словах — объективный взгляд на государственного деятеля большого масштаба, и понятная гордость родными, отцом и мамой, характерная для азербайджанских семей. Из своей семьи Ильхам вынес и любовь к родному краю, к «азербайджанским песням, которые поют на праздниках, на свадьбах, которые сопровождают человека всю жизнь».

Ну, а какой же азербайджанец не любит знаменитую долму, шашлык? «Всегда, когда приходят дорогие гости, — говорит Ильхам Гейдарович, — подается плов. На праздник, на свадьбу. Я его очень люблю. Он, знаете, очень разнообразный, совершенно не похожий ни на какие другие пловы. Я лично предпочитаю плов».

Течет за гостеприимным столом негромкая беседа. Хозяйка подливает чай в стаканчики-армуду, похожие на девичий стан, а иногда по вкусу гостя и вино — знаменитые «Семь красавиц» или «Девичью башню»… А когда заговорят о былом, кто-нибудь скажет: даманы jaдa салма» — «про плохое не напоминай». Так завещает пословица, а по-азербайджански: «аталар созу» — «слово отцов». Это тоже черточка национального характера — не держать камень за пазухой, как говорят на Руси, помнить добро и прощать несправедливость.

В личных отношениях, наверное, так и нужно. Но мы, оценивая поступки действующих лиц на закате Советского Союза, вправе напомнить кое-что. К примеру, господин Шеварднадзе в своих интервью сейчас утверждает: «Гейдар Алиев был моим самым близким другом. Теперь у меня самые тесные связи в Азербайджане с Ильхамом Алиевым. Когда по инициативе Горбачева Алиев был отстранен от занимаемой должности и возвращался в Азербайджан, Ильхам Алиев работал в руководимом мною Министерстве иностранных дел СССР. Точно не помню, кажется, Лигачев или кто-то другой сказал, что Политбюро отстранило Гейдара Алиева от должности, и мне лучше удалить его сына из министерства, если я не хочу попасть в невыгодную ситуацию. Я знал, что Ильхам Гейдарович окончил Институт международных отношений и отлично справляется со своими обязанностями, поэтому не стал возвращаться к этой теме».

Интервью, на которое мы ссылаемся, датировано 13 октября 2006 года. Много воды утекло с тех пор… Или память подвела бывшего советского министра и экс-президента Грузии, но он заявил на голубом глазу: «Однако через несколько месяцев без моего ведома, не знаю по какой причине, Ильхам ушел с работы. Потом мы встречались с ним в Азербайджане. Я знал, что он достойный сын, который сделал все для своего отца. Я его люблю за присущие ему человеческие качества и считаю его своим младшим другом». Считать так или иначе — личное дело батоно Шеварднадзе. Но зачем же при этом плести небылицы?

Вот, к примеру, еще одно авторитетное свидетельство — известного российского дипломата Станислава Ивановича Чернявского, автора содержательной книги «Новый путь Азербайджана»: «По личному указанию министра иностранных дел СССР Э. Шеварднадзе молодой преподаватель Ильхам Алиев вынужден был покинуть МГИМО. В самом Азербайджане поменялось отношение к родственникам опального члена Политбюро, многих из которых окружили презрением и насмешками».

Добавим к этим и похожим свидетельствам (из них можно составить целую книгу) откровения из мемуаров Шеварднадзе «О прошлом и будущем». «Впервые в истории существования Советского Союза глава государства ставил своей целью ревизию коммунистической идеологии, — пишет он о Горбачеве. — Тогда многие спрашивали: "Что значит перестройка, гласность? Отказ от социализма?" Это было близко к истине, но говорить об этом вслух в те годы было невозможно» (Дружба народов, № 11, 2006 г.).

Назовем вещи своими именами. Шеварднадзе пишет о предательстве генсека-президента. А себе при этом отводит место между прошлым и будущим. Этакий судья и пророк в одном лице.

Советский Союз поднял к вершинам власти горбачевскую команду. И эта команда отнимала у страны прошлое и будущее.

Есть реальность геополитических интересов великой державы и есть реальность чувства самосохранения народов. Есть правда генералов Ермолова, Паскевича, Гулистанского договора и Туркманчайского трактата, закрепившего раздел исторического Азербайджана, и есть правда эриванского правителя Гусейнкули-хана, побежденного Паскевичем Эриванским, карабахского Ибрагим-хана, возведенного царем в генералы и позднее расстрелянного со всем семейством царским майором Лисаневичем; гянджинского Джавад-хана, павшего в бою с войсками Цицианова у стен столицы своего ханства…

Даже у великих выразителей русского национального духа мы слышим отзвуки эти двух правд, ноты великодержавной (естественной!) гордости и горькое сочувствие к «униженным и оскорбленным» народам. «Смирись, Кавказ! Идет Ермолов…» и «…на обломках самовластья напишут наши имена!» (Пушкин). Грибоедов ехал на юг, чтобы «Туркманчайским трактатом вколачивать ум в персиян» (Д. Кедрин), и тот же Грибоедов помогал своими средствами благоустроить могилу Низами в Гяндже, переименованной в Елизаветполь…

Надо знать и о благой, цивилизационной миссии великой русской культуры, но нельзя забывать и об аннексии земель, которую в советские времена представляли как «добровольное вхождение в состав…»

Ильхам, переживая вместе с отцом все перипетии последних лет, чувствовал, что начинается новая битва — за правду, задушенную либеральной демагогией. За достоинство народа, которому предстояло преодолеть отчаяние.

Отец мужественно указал на Горбачева и его подручных в руководстве республики как главных виновников азербайджанской трагедии.

Ильхам в школе пробегал четырехсотметровку на Приморском бульваре, от «Азнефти» до парашютной вышки, и знал, что такое второе дыхание. Тот январский день дал отцу второе дыхание. Только сейчас дистанцией была не накатанная дорожка в четыреста метров с близким финишем, а трасса, полная испытаний…

Лев Гумилев писал: «Для этноса самый угрожающий период — период перехода от мирной жизни к защите от нападения других этносов. В эту пору, хотя и не началось истребление, неизбежны упадочничество, потрясение».

Гейдар Алиев выводил свой народ из состояния шока, оцепенения, отчаяния.

21 января 1990 года Баку хоронил погибших. В человеческом море плыли ковчеги с телами убиенных к Нагорному парку. Парку, который станет пантеоном народной памяти.

Алые гвоздики пылали на дорогах, на местах, где пули настигли людей. Советские солдаты в бронежилетах и касках молча наблюдали это скорбное и мощное шествие. Даже на дулах танков появлялись гвоздики.

Когда тела предавали земле, затрубили гудки заводов и фабрик, взревели корабли, стоявшие на рейде, у причалов бакинской бухты. Корабли оплакивали погибших, Баку воздавал им последнюю почесть.

В начале XX века, в 1905, 1918 годах, когда на Кавказе происходили кровопролитные межнациональные столкновения, деятели азербайджанской и армянской культуры призывали к миру, добрососедству, гуманизму. Откройте «Каплю меда» Ованеса Туманяна, «Кеманчу» Джалила Мамедкулизаде, пьесу «В 1905 году» Джафара Джаббарлы, и вы поймете высокую планку совести, нравственности, человеколюбия, присущую лучшим умам обоих народов…

Ованес Туманян с белым флагом объезжал на коне азербайджанские села в Лорийском уезде, чтобы примирить враждующих соседей.

Мартирос Сарьян, которого на закате его дней посетил азербайджанский поэт Мамед Араз, со слезами на глазах прошептал: «Надо дружить…»

Аветик Исаакян, услышав из уст бакинского армянского поэта Маркара Давтяна о смерти Самеда Вургуна, потрясение сказал: «Ты видел его мертвым? Так почему не ослепли твои глаза?..» Но что сказать о литераторах, которые благословляли теракты в бакинском метро, в поездах, этническую чистку в Нагорном Карабахе? Ненависть разрушительна. Она разрушает прежде всего самих ненавистников.