Первый признак порчи общественных нравов – это исчезновение правды.
Правда, которая ныне в ходу среди нас, – это не то, что есть в действительности, а то, в чем мы убеждаем других. Совершенно так же, как и с обращающейся между нами монетой: ведь мы называем этим словом не только полноценную монету, но и фальшивую.
Деревья распустили листву еще в конце апреля, и теперь, спустя три месяца, зелени в городе было столько, что это казалось легкомысленным расточительством. Никто не знал, что готовит погода столице осенью, но временами уже начинал поддувать ветерок, на пару градусов ниже стоящей температуры, а потому все были уверены, что будет все-таки не так жарко, как летом. Асфальт дымил с утра, поливальные машины лишь добавляли пару. Словно кто-то брал ковш воды в сауне и плескал на камни. Фонтаны превратились в излюбленное место встреч мам с малышами, а Пушкин тоскливо отдыхал в одиночестве, уже целый месяц не слыша признаний и проклятий. В общем, заканчивалось очередное ненормальное лето.
Ненормальным было все. Потребление спиртного в тридцатиградусную жару, количество инфарктов по сравнению с апрелем, и радовала только мысль о том, что Олимпиаду в Сочи мы все-таки выиграем. Не саму, конечно, а хотя бы право быть причастными к ней больше, чем те, кто ее выиграет. Ненормальной была духота, с которой не справлялись ни кондиционеры, ни антиперспиранты «Леди Спид Стик» с невидимой защитой, гарантирующие отсутствие белых полос, ни боржоми областного розлива. Ненормальным было даже то, что никто не хотел в Италию, там плюс 45. Тот случай, когда в Италию не хочется. В редакции была суета еще больше, чем зимой, и когда Женя вошла в свой кабинет, она снова возненавидела день.
Не успела она поставить сумку на стол, как запиликал телефон. Кто-то видел, как она заходила в редакцию, и, вероятно, решил поздороваться. Но поскольку в принцип ненормальности включалось все без исключения, то звонившим оказался главный редактор.
– Женя, зайди ко мне, – сказал он.
– А где – «Здравствуй, Женя»?
– Заодно и поздороваемся.
Она вынула из сумки телефон, на тот случай, если позвонит тот ненормальный, что достает ее уже целый месяц и просит встречи, подумала, куда можно положить трубку, не придумала, да так и пошла с ней в руке. Сарафан и легкие, почти невесомые босоножки в офисах пришли на смену строгим костюмам, и даже телеведущие в конце лета одеваются так, словно сразу после прямого эфира собираются направиться на пляж. Женя отметила про себя тот факт, что худые мужчины и полные женщины чувствуют себя куда увереннее зимой. Ущербность мужиков и ожирение дамочек скрывают пуховики и пальто. С приближением лета начинается гон. Те и другие хотят прямо противоположного. Была бы возможность, одни забирали бы у других то лишнее, чего им недостает. В Жене лишнего веса не было ни на грамм.
– Привет!
– Привет.
Кто это был, она даже не заметила.
Дойдя до двери главного, она постучалась и тут же вошла. Марат Валентинович Боше сидел в кресле, изнывая от жары. Пиджака на нем не было, и его бы воля, он скинул бы и рубашку, и майку. Да и брюки заодно, оставшись в трусах и босиком.
– Как спала?
– А где – «Здравствуй, Женя»?
– Господи боже… Ну, здравствуй, Женя. Полегчало?
– Значительно.
– Так как спала?
– С каких это пор ты стал интересоваться моим сном?
– Я просто не знаю, с чего начать. – Боше дотянулся до сифона и выстрелил из него струей в стакан.
– Зайти попозже?
– Сиди. Пить хочешь? – он кивнул на сифон.
Женя помотала головой, и хвостик на затылке хлестнул ее по лицу. Так сильно не хотелось пить.
– И правильно. Дерьмо, а не вода. На, смотри, – и Боше, ловко выхватив из кипы бумаг на столе конверт, бросил его перед журналисткой.
– Что это?
– Ты что, читать разучилась?
– Ты сказал – «смотри».
Боше был явно не в духе. Женя понимала почему. Сто килограммов веса при росте в сто семьдесят сантиметров – сущая мука даже в декабре. А за окном лето… Он пил дерьмовую воду и, чтобы было не так обидно, предлагал ее другим.
Развернув конверт и вынув из него лист, она быстро пробежала его глазами.
«Главному редактору „Московского Слова“ Боше М.В.
Прошу прислать ко мне для интервью журналиста.
С уважением, Лисин И.И.»
– Не рассердишься, если я повторю вопрос?
– О Лисине слышала?
– О нем вся Москва слышала. Как до, так и после. Кажется, какой-то олигарх.
– Ну, до олигарха ему, конечно… В общем, в «Матросской Тишине» он. Этого Лисина подозревают в нескольких убийствах.
– Боюсь, что уже не подозревают. Если верить телевидению Москвы, то уже не подозревают, а предъявили обвинение и направили дело в суд.
Пропустив это мимо ушей как малозначимое, Боше с равнодушным лицом поискал сигареты, не нашел.
– Еще вчера за интервью с ним я заплатил бы организатору без раздумий. Но каждый раз, когда намеревался предложить это, всякий же раз убеждал себя в том, что Лисин не потерпит в тюрьме никаких журналистов. А тут нате… В общем, ситуация такова, что без профессионала не обойтись. Я так думаю, что разговор будет интересный, и если мы выхватим интервью с Лисиным, то хороший рейтинг нам обеспечен. Бери все, что тебе нужно, и прямо сейчас отправляйся.
– Марат Валентинович, – опешив, пробормотала Женя, – о каком интервью речь? Ты же знаешь, что нас никто не впустит туда.
– Впустят. Распорядились с Большой Дмитровки. Еще бы, для прокуратуры такой успех… Через неделю-другую ему объявят приговор. Я не знаю, какого черта нужно Лисину от моей газеты, но я точно знаю, что мне нужно от Лисина.
– Почему я?
– Нужен лучший… – Он выпил еще стакан и поставил неподалеку от себя. – А кто у нас лучший?
– А кто у нас по заграницам мотается в качестве специального корреспондента? – напомнила она.
– Трекалов, что ли? – Боше надул и без того пухлые губы. – Я не слишком хорошо его знаю, чтобы поручать серьезное дело.
– И все равно взял на работу.
– Ты знаешь, почему я взял Трекалова на работу. Точнее, почему мне его устроили… Пусть он лучше о колбасных праздниках в Баварии пишет, чем здесь сидит за столом и смотрит в стену.
– Но он же сейчас здесь?
– Да, он здесь. Сидит за столом, повторяю, и смотрит в стену. А муза все не летит. Она его потеряла на полпути в Россию.
– Но ты же всегда восхищаешься, когда читаешь его статьи?
– Я восхищаюсь тем, что он пишет их там, а не здесь. Трекалова я послать не могу. И точка. Своим творчеством он напоминает мне раннего Бунина. Очень раннего. Праздник пива – другое дело. Но интервью с убийцей-миллионером ему не по зубам, – сказал Боше так, чтобы в голосе не чувствовалось сомнения. – Мне не нужен в сенсационном материале художественный свист. Трекалов испортит все дело или выпустит Лисина на волю.
– Я думала, ты не слишком хорошо его знаешь.
– Достаточно, чтобы понять, что этот парень не для этой работы. В общем, звони в транспортный отдел насчет машины, а материал по взяточничеству передай Комарову… или нет, лучше Трекалову. Статья должна быть такой, чтобы не было понятно, то ли губернатор взял того, кто взял взятку, то ли губернатора взяли за взятку. Словом, чтобы было ясно только одно – губернатор замешан во взяточничестве. Как раз для Трекалова тема. Потом позвони в «Матросскую Тишину», сообщи, что едешь, чтобы тебе успели подготовить условия.
– Но сначала позвонить в транспортный отдел?
– Если, конечно, ты не можешь сделать три дела одновременно.
– Как насчет поездки в Анталью в сентябре?
– Ты ставишь меня в неловкое положение. Я не в силах тебе отказать, хотя точно знаю, что обязан это сделать… – Он постучал донышком стакана по столу. – И премия в тысячу долларов, если материал пойдет.
– Значит, ты не знаешь, что ему нужно от газеты?
– Женя… – Боше провел по ее лицу взглядом мудрого, понимающего в интервью с каторжанами человека. Ему нравилась эта девушка. И не только как сочинитель текстов. – Евгения, меня мало заботит то, что нужно Лисину. Но я понимаю совершенно ясно, что это интервью значит для «Слова». Ему еще не будет объявлен приговор, а мы уже нарисуем картину его последних дней на свободе в тех красках, которые больше импонируют Лисину.
Выйдя из кабинета Боше, Женя с довольной улыбкой пошла по коридору. Кондиционеры работали на полную мощь, и каждые десять шагов ее волосы весело взметались вверх под струями прохлады.
– Женя!
Обернувшись в сторону открытой двери кабинета, она вошла, хотя, если бы не задание, у нее не было никакого желания общаться с блатным журналистом. Блатного в нем было только то, что тесть Трекалова, ректор академии, где обучались сотрудники ФСБ, попросил Боше пристроить к себе малосведущего в вопросах журналистики зятя. Боше сдуру согласился, полагая, что ректоры академий ФСБ дерьмо в карман знакомым не кладут. Оказалось, что еще как кладут. И теперь решительный, но бестолковый паренек разъезжал по европейским спецкомандировкам только потому, что Боше, дабы урвать с паршивой овцы хоть шерсти клок, устроил к ректору на кафедру гражданского права только что отучившуюся в юридическом вузе и нигде не приглянувшуюся дочь. Надо полагать, что преподавала она в академии ФСБ ровно до тех пор, пока Трекалов был журналистом в «Московском Слове». Боше, профессионал и лауреат Пулитцеровской премии, сетовал на глупую дочь, на бестолкового Трекалова, однако делал это как-то обреченно, считая, видимо, что таковы сегодняшние реалии.
– Жень, как правильно пишется «Цеткин»?
– Не поняла.
– Ну, Цеткин, Цеткин, фамилия такая. Как правильно писать?
– Боже правый, – обалдела она, не сообразив сразу, что такие вещи нужно кому-то подсказывать, – возьми словарь и посмотри!
– Ладно, но на какую букву-то искать?
Оглянувшись, чтобы убедиться в том, что никто их не слышит, она перегнулась через плечо зарубежного спецкора и сдвинула в сторону стойку с вымпелом «Лучшему международному журналисту за 2006 год». Перед Трекаловым лежал конверт, который нужно было отправить по адресу, и беда заключалась в том, что адресат проживал на улице имени Клары Цеткин. Рядом лежал уже подписанный конверт, и там значилось: «Ул. К. Тсеткин, д. 32». Видимо, сама лингвистическая структура написанного вызвала у Трекалова какие-то сомнения, и он решил их развеять, попросив совета.
– Все правильно, – подумав, сказала Женя. – Клара – Тситкин, Эдуард – Тсеолковский.
Жара была ей уже не в тягость. Она ехала в служебной машине в «Матросскую Тишину», чтобы встретиться с человеком, сведения о котором она выудила из Интернета, задержавшись с выездом на час. Скупые сводки и газетные статьи в информационных электронных изданиях констатировали тот факт, что второго такого мерзавца, как Лисин, в Москве стоило поискать. Он представлялся ей высокого роста отморозком с бычьей шеей, употребляющим блатную речь вперемешку с нанотехнологическими понятиями. Оказалось же, что угадала только с ростом.
Игорь Лисин вошел к ней в кабинет для производства допросов, и она увидела хотя и высокого молодого человека, но без бычьей шеи и толстых пальцев. Он оказался мужчиной приятным, и лишь бледность от долгого пребывания в камере немного портила его интересную внешность. Чуть больше средней длины волосы были аккуратно зачесаны назад и открывали чистый, правильной формы лоб. Взгляд милый, немного потухший. Он окончательно разрушил в ней придуманный ею же образ кровожадного коррупционного тирана. А когда открыл рот, чтобы поздороваться, стало ясно, что он еще и голос имеет приятный и глубокий. Словом, он мало вписывался в образ злодея, с легкостью забиравшего чужие души, в образ, нарисованный коллегами из СМИ.
Переговорив на входе с женщиной в камуфляже и с бычьей шеей, размером с платяной шкаф, она выслушала правила нахождения здесь и, пропустив такие серьезные моменты, как, например, категорический запрет передачи подсудимому компаса и веревки, запомнила главное. У нее будет пять дней по два часа. За десять часов чистого времени обвиняемый в серии убийств владелец компании «Глобал» Лисин Игорь Игоревич должен начать и закончить общение с журналисткой. Пообещав не передавать так необходимый заключенному в московском СИЗО компас, она была потискана бабой, доказала, что в сумочке нет ножа и пистолета, и только после этого ее провели наверх. Через десять минут Лисина привели.
– У вас один час сорок минут, – сообщил надзиратель.
– Мне сказали, что у меня будет два часа.
– Время этапирования заключенного входит в этот период.
– Но почему тогда, черт вас побери, час сорок, а не час пятьдесят? – вспылила Женя, не замечая улыбки Лисина.
– Потому что мне заключенного еще обратно вести, – добродушно пояснил надзиратель и исчез.
– Не спорьте с ними, – попросил Лисин. – Это самое бессмысленное занятие после стояния в пробке на Кутузовском. Будем считать, что эти двадцать минут мы потратили на привыкание друг к другу.
– Мы получили письмо…
– Вот так бы мы, верно, и потратили эти двадцать минут, – перебил Лисин. – Я возьму на себя вступительную часть. Я обдумывал ее месяц, а у вас не было и трех часов, так что будем ценить время. Вас зовут Евгения…
– Просто Женя.
– А я Лисин. Игорь Лисин. С одной «с».
– Вы обещали сэкономить для нас время, так действуйте. Я бы и так не взялась писать вашу фамилию с двумя.
– Есть те, что пишут. Итак, я арестован за совершение нескольких убийств. Следствием моя вина доказана, доказательства собраны, и, как заверяет перед телекамерами помощник прокурора Москвы, они-то и легли в основу обвинительного заключения. Я хочу, чтобы вы слушали меня те пятьсот минут, что у нас есть, и перебивали лишь для уточнения непонятных вам моментов. Я же постараюсь говорить так, чтобы появление таких моментов исключить вовсе. Еще я хочу, чтобы статья с моим интервью вышла до того, как мне объявят приговор.
– Я думала, что интервью – это диалог, а не монолог.
– Поверьте, вы услышите ответы на все свои вопросы, даже на те, которые будут приходить к вам после прощания со мной. Знаете, такое бывает. Переговоришь с человеком, кажется, что больше и сказать-то нечего, а стоит разъехаться, как тут же вспоминаешь, что забыл поздравить его сына с днем рождения и передать игрушку, которая все это время лежала на заднем сиденье. – Он потер руки и вынул из кармана сигареты. – Вы готовы?
Женя в некотором сомнении выложила на стол диктофон, вынула блокнот, вооружилась ручкой и осмотрелась. Ее окружали серые стены, давящие сверху, снизу и со всех сторон. Яичная скорлупа толщиною в метр, и где-то там, за этими ста сантиметрами мертвой тишины – жизнь, троллейбусы, метро, проблемы с такси…
– Корпоративный подарок?
– Что?.. – встрепенулась она и посмотрела на руку. Меж пальцев ее был зажат «Паркер». – Да, шеф нам всем преподнес ко Дню независимости.
– Ко дню независимости чего?
– Ко дню независимости России.
– От кого?
– От… поляков, я полагаю.
– Да, поляки нам всю историю отравили. Представляю, как бы мы жили, если бы не поляки. Он у вас экономный малый, этот главный редактор.
– В чем дело? – обиделась Женя за Боше. – Это перо стоит тысячу долларов.
– Это перо стоит двадцать долларов, изготовлено как раз в Варшаве. Я бы не рискнул делать своим такие подарки, у них утонченный вкус… Тем более ко дню независимости России от Польши.
– Разве у сотрудников компании по производству корма для животных может быть утонченный вкус?
– Скоро вы сами в этом убедитесь, – пообещал Лисин, оценив ершистость гостьи. – Но не будем отвлекаться. Все началось в тот день, когда я приехал на работу, а там меня поджидали все сотрудники отдела продаж во главе с его начальником, Александром Коломийцем…