Им привиделся сон

VI. После бури

За полдень открыла Марианна прекрасные глаза свои; она проснулась после кратковременного сна, в котором забылась нечувствительно…. в сердце проснулась любовь, и первая сознательная мысль хлынула в него ядовитым потоком. Она увидела у ног своих разбитый ореол, которым благородная уверенность её увенчала собственное чело…. душа её возмутилась смертельно: она зарыдала над собою тем горьким, бесплодным рыданием, которое не очищает сердца, не воздвигает обессиленного духа и терзает гордость падшего ангела.

Тихий шорох у дверей заставил ее торопливо оправиться от мучительного расстройства. Свеженькая девочка, её горничная, подошла на цыпочках к кровати и вручила госпоже роскошно переплетенный кипсек.

– Прикажи благодарить, сказала Марианна, и поспешила по удалении служанки открыть книгу. Она подвинула пружинку, неприметную внизу переплета, от которого отделился бархатный подбой, скрывавший исписанный леток бумаги, и быстро побежали оживленные магическою силою глаза по раскидистым строчкам знакомого почерка.

«Милый, прекрасный ангел мой, писал Анатолий: ты не доведешь меня до отчаяния, дорогой своей печалью; ты не заставишь меня проклинать безумную любовь мою. Забудь, моя Марианна, этот краткий миг блаженства и верь мне, снова верь послушному тебе рабу. Больше нежели когда-нибудь, на коленях боготворю тебя, на коленях молю, не обижай меня своим недоверием…. я твой, весь твой. Ты знаешь, как я люблю тебя. Марианна, друг мой, вся жизн моя, весь я у ног твоих; скажи одно слово, и я бегу от тебя на край света, и ты не услышишь обо мне никогда, чтоб мое воспоминание не возмутило светлой тишины прекрасной души твоей. Я верю тебе, я знаю, что, оставляя тебя, я поручаю тебя самой тебе, твоему ангелу-хранителю – чистому, беспорочному твоему сердцу. Но мысль покинуть тебя, такое страшное горе, что надо всю бесконечную любовь мою, чтобы допустить ее на одну минуту. Марианна, прекрасный друг мой, если в этих строках ты не прочтешь души моей, ты никогда меня не любила. Сегодня я должен непременно тебя видеть, чтобы угадать в милых глазах твоих приговор мой. Не мучь, мой добрый ангел, истерзанного моего сердца; я не буду в силах вынести твоей печали.»

Эти нежные строки влили сладкий бальзам в огорченную душу Марианны. Любовь превозмогла оскорбление самолюбия. Она покрыла драгоценный листок жаркими поцелуями.

«Милый друг, отвечала она: теперь я люблю и только люблю…. верю и не сомневаюсь, я не рассуждаю, не предвижу, не понимаю ничего, я люблю, и все существо мое сосредоточилось в этом слове. До сих пор любовь моя была смешная мечта пансионерки. Я любила с беспечностью ребенка, легко и свободно, и эта любовь в здоровом, неиспытанном сердце была такая жалкая фантасмагория, такой непростительный эгоизм! Я хотела любви без слез, без угрызений. Теперь я люблю истерзанной душою и не знаю, мука или радость дороже мне в любви моей. Вчера меня оскорбило твое насильственное похищение. Я видела в нем страшный навык разврата. Но это был последний вопль гордости. Теперь я раба и люблю свое рабство. Теперь у меня новая, другая гордость – я горжусь своей любовью и страданием и не променяю его на то светлое чувство, которое лелеяла до сих пор в детском сердце. Не правда ли, страдание возвышает и очищает: оно искупает и оправдывает, и теперь я сознаюсь, что люблю тебя с готовностью на все жертвы, с решимостью на все мученичества… Мое раздражительное состояние принимают, кажется, за болезнь – меня уложили в постель и приговорили к бесконечному трехдневному карантину, впродолжении которого нам суждено не видаться.»

Анатолий получил это письмо в минуту мучительного об ней раздумья. Он с нетерпением ждал от неё известия. Он ждал и боялся того неизбежного раскаяния, к которому привык он в подобных случаях. Он был готов к сретению прекрасного драматического отчаяния, для прогнания которого предстояло придумывать столько докучных, перебитых утешений – а он любил так искренно, что раскаяние было бы оскорблением его сердцу.

Неожиданный ответ обрадовал его как-нельзя более и под его влиянием он начал писать ей:

«Нежный друг мой, великодушное, прекрасное создание! Я не могу выразить того, что чувствую…. я не в-силах писать тебе. Я понимаю, почему лучший мир не имеет сообщения с нашей бедной землею. Нет слов совершенного блаженства на бедном человеческом языке – и я не могу высказать тебе своего сердца….»

Здесь он остановился. На самом деле он не звал, что писать далее. Может-быть, в эту минуту он бы не нашел, что сказать ей, если бы мог ее видеть: он был нем и глуп от избытка чувств; и неусыпное его упражнение в литературе любви и давний обретенный навык не могли вывести его из этого оцепенения.

Он прочел письмо Марианны, силясь почерпнуть в нем наитие.

Она любит его, пишет она, с готовностью на все страдания, с решимостью на все жертвы. Проникнутый этой мыслью, он внезапно составил в голове пламенную диссертацию о любви-страдании, которая вылилась на бумагу.

«Ты повяла, мой прекрасный младенец, продолжал он, нежным сердцем всю великую тайну любви. Да, моя Мариана, любовь – страдание и я не способен вводить тебя в заблуждение, разуверяя в этой страшной истине. Любовь и крест идут рядом. Любовь – яд, но это вместе сладкая отрава и горький врачующий бальзам. Наслаждение раздражает сердце, страдание целит его – и то и другое – мука, и то и другое – любовь. Любовь – жестокость; она страдает и заставляет страдать; она домогается жертв, завещает тоску, внушает ревность и обращается иногда в ненависть. Верь, ангел мои, ненависть – та же любовь, только оскорбленная, обманутая; мщение – та же ненависть, действующая, нетерпеливая, следовательно – та же любовь. Одно равнодушие есть противоположность любви, и от него избави нас Боже! О, избави тебя Провидение от этой тлетворной плесени души. Страшись ее и не бойся никакого страдания. Ты видишь, я разоблачил веред тобою все пугающие любовь привидения, для того, чтоб ты не боялась их. Ты видишь – это призраки…. О, люби, мой ангел. Какое страдание не осветится сквозь призму любви! Какой горечи не усладит она! Люби своей прекрасной душою – и узнаешь, что любовь превозможет всякое страдание. Любовь – единственная жизнь: одна непреложная истина!..»

Молодая женщина читала это письмо с ведением той грамоты сердца, которая оживляет каждое слово, проникает в конечную глубь чувства, читает недописанное, понимает недосказанное. Она испытывала, в эту минуту, что всякое начертание милой руки имеет одинаковый, единственный смысл. Что бы ни было написано – пусть самый нелепый, дикий вздор расползется самыми безтолковыми крючками на любовном письме – любовь озарит их своим волшебным заревом и они примут пламенное значение. Она читала и упивала влюбленное сердце.