Именем Революции или Брудущим в назидание

Очевидной сутью сей демонической книги являлось пророчество о пришествии некоего, сотворенного самими глупыми людьми, существа ещё глупее их самих.

«И придет на свет божий маленький тать, как мохнатый червь без добра и души, — читал А Ли нараспев вслух, — в шкуре и образе неоседланного пророком червя, и станет тогда ложь вожделенной едой и хлебом ненасытных рабов недобожьих, и сплотятся они в стадо, и будут они называть черное белым, и будут они насмехаться над миром праведным, и захотят лицемеры притворством править миром, низводя всякую истину до утробы и непотребности своей, говоря, что ложь и есть истина истин. И когда заговорит тот червь, призывая на хребет свой сына гнусавой мелкой тьмы, предтечи краха человека, сотрясутся небо и земля, и восстанет из тьмы сама картавая тьма, чтобы погрузить мир через кровь в настоящую тьму преисподнюю! И тогда придёт другой, белый херувим из света и поединок меж ними решит судьбу мира сего многострадального, а имя ему Номг вкрадчивый, страшный и великий!»

Чтение книги прервал стук в дверь. А Ли отложил фолиант и отворил дверь — перед ним стоял сам Чио Чаво Саня, улизнувший с Секретного Совещания как раз в момент появления спецназовцев и Командарма. А Ли и товарися Чаво Саня крепко обнялись, как старые друзья, которые давно не виделись.

Когда-то давно — лет сколько-то тому назад, когда Чаво Саня еще не был товарися, а был простым наемным кули — А Ли и Чаво Саня, среди тысяч других голодных оборванцев, подались в комбатанты в добровольческую скорее-скитайскую интернациональную стрелковую бригаду генерала Ху Ли Мяо сражаться против сяпонских интровертов. Однажды, когда бригада стояла на отдыхе под Гаоляном, Чаво Саня и А Ли украли на каком-то поле неспелый арбуз и тут же съели его. От арбуза у обоих друзей очень сильно вспучило животы да так, что А Ли и Чаво Саня опрометью кинулись в туалет, где и провели в муках и страданиях следующие два часа. За это время А Ли прознал про самую большую тайну Сани, но как чрезвычайно боязливо-воспитанный и стеснённый в своих фантазиях бестолковый молодой человек, сделал вид, что ничего не заметил.

Когда А Ли и Чаво Саня, наконец-то, вышли на свежий воздух и огляделись вокруг, им пришлось прийти в ужас — их бригада была разгромлена, а вокруг валялись тысячи трупов их недавних сослуживцев. Как оказалось, А Ли и Чаво Саня, благодаря вынужденному сидению в туалете, были единственными из всей бригады, которые остались живыми — на бригаду смертоносным клином обрушилась тяжелая, панцирная самурайская конница сяпонского принца И-Стакано-сан. Закованные в тяжелую и непробиваемую даже из танка броню, самураи налетели на бригаду генерала Ху Ли Мяо подобно огромной стае оголодавшей саранчи: в течении десяти минут со стрелковой бригадой было покончено — от разящих самурайских катан не ушел никто, кроме двух засранцев, о чем самураи даже не догадывались. А Ли и Чаво Саня, оставшись одни, разошлись в разные стороны и больше не виделись, пока товарися Чаво Саня не заметил в биноклю со своего наблюдательного пункта, расположенного на пихте, выходящего из штабного вагона-ресторана А Ли. Целую неделю Чаво Саня и Пен Се по очереди пристально наблюдали за А Ли и всеми, кто входил и выходил из бронепоезда. В конце концов, ностальгия по прошлым временам молодости защемила сердце товарися Чао Саня, и он решил навестить своего старого боевого друга, а за одно разжиться какой-либо новой информацией. Что? Где? Когда? А он умел смотреть, запоминать и делать выводы.

…А Ли и товарися Чаво Саня уже пятый час сидели в штабном вагоне-ресторане. Вокруг их столика валялось уже немало пустых бутылок из-под змеёвки — скитайской водки, в бутылке которой была заспиртована целая змея. На столике возвышалась гора грязной посуды с недоеденной закуской. Посреди штабного вагона-ресторана в луже крови лежал шеф-повар, зияя простреленной головой, а в углу, натягивая короткое платьице на голые коленки, тихо скулила официантка, утирая горькие слезы сжимаемыми в девичьем кулачке белыми кружевными стрингами — А Ли любил повеселиться, а все его прихоти покрывал нарком по военным и морским делам товарищ Троцкий, личной охраной которого и заведовал А Ли.

…Если Чаво Саня еще умудрялся кое-как стоять на ногах, то А Ли рухнул, мертвецки пьян, на пол. Товарися Чаво Саня хотел было похоронить вместе с А Ли и свою тайну, но почему-то у него не поднялась рука перерезать горло старому другу. Вместо этого Чаво Саня, шатаясь и рискуя упасть и свернуть себе тонкую, как лодыжка ослика, шею, взвалил на плечо своего друга и оттащил на кожаный диван, куда заботливо уложил, предварительно сняв с него сапоги и укрыв буркой. Уже выходя из штабного вагона-ресторана, товарися Чаво Саня увидел на столе какую-то книгу. Решив, что книга старая, а потому не имеющая никакой ценности, Чаво Саня вырвал из книги первую попавшуюся страницу — мало ли, может, по пути живот прихватит. Товарися Чаво Саня машинально сунул вырванную из колдовского фолианта шевалье де Пуаньи страницу, и действительно справил малую нужду под колесами стоящего на парах паровоза и поспешил к пихте — на наблюдательный пункт, где его ждала Пян Се.

***

Вечером того же дня лидер Великой Гоминьданской Контрреволюции генералиссимус Чайн Кой Сы получил дипломатическую почту с материкового Скитая от Председателя Скитайской Компартии товарися Мяо Цзе Будуна. Скитайский партайгеноссе писал своему тай-бейскому оппоненту о недопустимости размещения на тай-бейском острове сямериканских протоядреных ракет «Перхоть», и что в противном случае Мяо Цзе Будун наложит на свой скитайский народ контрсанкции и разбомбит какой-нибудь скитайский город. Однако, это происшествие никакого отношения к нашему повествованию не имеет, и мы не будем больше упоминать о нем…

ГЛАВА 7

«Терпение и труд — всех перетрут!»

Се Дук Сен.

Мастерская полкового художника-арьергардиста Борьки Оглоблина располагалась в довольно просторной землянке, а если быть точнее, в сохранившемся со времён первой мировой немецком блиндаже со смотровым окошком с видом на пихтовый лес. Боря лежал с цигаркой в зубах на топчане, обнимая баян, и сочинял советскую-народную песню: «Красная Армия всех красней!». По разным сторонам изголовья его топчана стояли две статуи: два мужика — один с кувалдой, а другой с ледорубом. Надпись под мужиком с кувалдой гласила «Ватинцев В.Г», а под мужиком с ледорубом — «Срамон Миркадур». Немного в стороне стояла недорисованная картина в стиле «ню» — «Обнаженная Анка». Вернее, картина была уже готова, но Анка требовала, угрожая своим пулемётом, чтобы он дорисовал ей красные трусы и бюстгальтер, обозвав обнаженную натуру буржуазной отрыжкой. Боря не воспринимал всерьёз её угрозы, насмехаясь над её мещанскими воззрениями относительно голого женского тела.

— Сама ты отрыжка! — горячо спорил он с ней. — Посмотри какие перси!

— Это я отрыжка? — не соглашалась Анка — Это же мои перси!

— Тем более, — упирался художник.

Спор, все же, решил пулемет, который однажды притащила с собой Анка. Она безответственно наставила на Оглоблина доверенное ей Советской властью орудие смертоубийства и спросила, ехидно помахивая торчащей из пулемета брезентовой лентой с искрившимися на солнце патронами:

— Ну, что?..

Под напором такой супер-железной аргументации Оглоблин сдался, но, все же, не спешил исполнять обещанное — больно, уж, хороша была «Обнаженная Анка». Глядя на свое творение, Оглоблин воочию представлял себя великим гишпанским живописцем Гренсисом Фойя, написавшим известную во всем мире картину «Обнаженная Дахэ», натурщицей для которой, как поговаривают, выступила сама крутонравая герцогиня и грандесса Д'Альма Иббарури.

Пришлось Борьке тогда сбежать из кавполка темной ночью, прихватив с собой свой непревзойденный шедевр. Так Борька поселился в заброшенном блиндаже и оборудовал здесь художественную мастерскую. Утром Оглоблин садился на свой трофейный — отбитый еще его дедушкой у австро-венгров — велосипед и отправлялся в Свято-Свинежский замок, где Хеорась Гапондяев и его пособник старший ефрейтор Петрило Клизмук — старший свинарник из подсобного хозяйства части — в темном подвале держали пленников. Вечером же, Борис возвращался в свой блиндаж и до утра занимался созерцанием Анкиного ню-портрета, попутно сочиняя различные песни, аккомпанируя себе на стареньком, видавшим премногие виды, измызганном самогоном баяне алеманской мануфактуры «Вельтмейстер».

И так, Борька Оглоблин лежал и сочинял песню, как вдруг щеколда на двери в блиндаж задребезжала. Оглоблин встал и посмотрел в недавно встроенное в дверь новенькое немецкое смотровое отверстие — подарок Хеорася Гапондяева ему на день рождения — за дверью стояла Анка. Боря воссиял и открыл дверь, но Анка была не одна — она была с пулемётом. Держа ребристое тело пулемета в руках, подобно несокрушимому коммандос из тхакушинского аула Уляп Терминату Рембоеву, Анка предстала перед обалдевшим Оглоблиным.

Второй раз попавшийся из-за глупой любвеобильности на одну и ту же уловку Боря поднял руки и выпалил:

— Анка, я все исправлю!..

— Поговорить надо… — сказала по-женски сурово Анка, весьма натурально притворяясь прожженной стервой.

Опешивший Оглоблин с трудом сглотнул крупную слюну и кивнул в знак согласия. Анка взяла Бориса за локоток, нежно подвела к стене, а сама, раскинув красивые ноги, легла за пулемётом и спросила, наставив смертоносное жерло на взбледнувшего от страха Оглоблина:

— Ну, сука… Не ожидал?.. А зря… — усмехнулась Анка, полязгивая затвором пулемета. — А у меня ведь с моим портретом связь ментальная. Итак!.. Где находится Петька?

— Ты…. Ты…. Ты не имеешь права меня убивать! — сказал обиженно Оглоблин.

— Это почему же? — надменно спросила Анка.

— Потому, что я сотрудник НКВД! — гордо ответил Борис Оглоблин и, быстренько скинув левый кирзовый сапог и размотав давно нестираную портянку, вытащил аккуратно сложенный лист, на котором красовалось слово «Мандатъ».

Из поданного Борькой документа следовало, что он является тайным лейтенантом НКВД. Документ удостоверялся печатью Совершенно Особого отдела НКВД с подписями трижды комиссара государственной безопасности товарища Павло Лаврентьевича Ёберия и самого великого Вождя всех народов товарища Кобы!

— Мне твой мандат до одного мохнатого места, — сказала Анка, по-настоящему разозлившись. — Если ты мне сейчас не расскажешь, где находится Петька, считай, что это бумажка будет твоим пропуском на тот свет. И так считаю до трех:

— Где находится Петька? Раз, два…

— Он у Хеорася! — выпалил Оглоблин. — И Василий Иванович тоже там.

— Ну, ты и гнида! — молвила, качая головой, Анка.

— Так надо! — сказал Борька.

— Кому надо?

— Революции!

— Вот гнида! — снова молвила Анка, уже твердо веря в сказанное.

— Я тебя могу провести к ним, — присовокупил к сказанному Оглоблин.

***

Чио Чаво Саня и Пян Се почивали по очереди в своем напихтовом убежище. Чио Чаво Саня, после своих изысканий и распития со скитайцем А Ли змеёвки, крепко спал, когда Пян Се вместо того, чтобы следить за обстановкой вокруг их наблюдательного пункта, читала священную книгу цитат любимого вождя североскорейской революции товарися Се Дук Сена «Танцыбяо», что значит «Рожица в красненькой книжице», и не заметила, как младший штабс-капитан ВЧК Макар Лопатин увел из дубль-части не того Гнома. Пение разных птичек отвлекало Пян Се от чтения, и ему приходилось закрывать любимое чтение, закладывая страницы книги каким-то странным листиком, который ночью выпал из кармана Чаво Саня, пришедшего в ужасно пьяном состоянии. Наконец, Пян Се не выдержала и прочитала то, что было написано на том листке. Воспитывавшаяся в детстве в католическом монастыре ордена Святого Тарантино, Пян Се вполне владела древней латынью, а потому ей не составило труда прочесть то, что некогда написал шевалье Мигелес де Пуаньи. Из прочитанного она ничего не поняла, но странная тревога поселилась в ее сердце. «Монг… Монг… Монг…» — непонятное имя зверя завладело рассудком Пян Се.

К вечеру пробудился Чио Чаво Саня и сменил Пян Се на посту. Ничего необычного не происходило. Как обычно, в полночь, мираж кавполка начал размываться и исчез, но как же был удивлен Чио Чаво Саня, когда ослик Гном, не желая растворяться, собственной персоной разгуливал по пихтовому лесу, отгоняя от себя надоедливый гнус куцым хвостом!

Товарися Чаво Саня поспешил спуститься с пихты наземь, захватив с собой маскировочную сеть, но от спешки сам запутался в нем и повис на пихте, барахтаясь в масксети, как пойманная в паутину муха с позолоченным брюхом. Пока он звал на помощь Пян Се, пока та его выпутывала — ослик Гном как в воду канул.

***

Василий Иванович очнулся от того, что кто-то волочил его за ногу по каменному полу полутемного подземного коридора, отчего голова его скакала по камням, доставляя неудобство и ощутимые страдания ему как голововладельцу. Через некоторое время Василий Иванович понял, что его волокут по кругу. Совершив сто одиннадцать кругов и запыхавшись, свинопас Петрило остановился, чтобы передохнуть.

— Ну, что? — с чувством собственного превосходства в голосе мерзко произнёс Петрило. — Выбирай: ты хочешь, чтобы тебя принесли в жертву или в жертву принесли?

— А какая разница? — с трудом произнес Василий Иванович, отхаркиваясь кровью.

— Да никакой! — загоготал Петрило, довольный своей дурацкой шуткой.

— Тогда хочу, чтобы меня, касатик, отпустили отсюда, — сказал, как можно ласковее, Василий Иванович. — И моих сослуживцев тоже. За это ты получить самый Большой Орден…

— Да, нет у меня к тебе веры — вы умеете раздавать только свинцовые пули. Да и не отпустят тебя, дурачина, а опустят! — еще громче загоготал Петрило, пнув лежачего Василия Ивановича носком кирзового сапога по ребрам, которые и без того нещадно болели.

— А помнишь, сука, — продолжал Петрило, — как ты мне два наряда вне очереди влепил за не подшитый воротник гимнастерки? А?.. Я тебе, сука, все припомню, гаду!..

В это время заработал сигнал звонка громкого боя, и замигала синяя лампа. Петрило Клизмук, который уже было замахнувшийся для следующего удара, казалось, передумал. Плюнув на лежащего на грязном полу Василия Ивановича, вконец принявшего вид изможденного Христа, свинопас процедил сквозь зубы:

— Считай, что тебе сегодня повезло — отче Хеорась наверх вызывает… А то я бы тебе показал…

Петрило затащил Василия Ивановича обратно в камеру, приковал его, посмотрел на дрыхнувшего в гробу Дулю и затем, тыча пальцем на Петьку, сказал:

— Следующим будешь! Я вас заставлю Петрило уважать!

С этими словами свинопас вышел из помещения и запер на ключ железную дверь. Василий Иванович остался лежать на холодном полу в темной комнате. Все тело нещадно болело, кружилась голова, ужасно хотелось есть и, конечно же, пить. Даже не есть и пить, а жрать и нажраться — сейчас Василий Иванович съел бы целиком жаренного коня и выпил бы две бочки водки! Как впрочем и Петька. Но…

***

Комиссар Рманов открыл глаза и, увидев перед собой слюнявую морду Гнома с шероховатым и любвеобильным языком, свалился с кровати, обеспечив себя большой шишкой на голове. Не обращая внимания на боль, Рманов перекрестился партбилетом, вытащив его из-под подушка, со словами, недостойными комиссара и идейного коммуниста:

— Чур, меня!.. Чур, меня!..

— Привет, — сказал Гном, слизав языком со лба комиссара выступивший у того пот.

Товарищ Рманов лишь только интенсивнее стал креститься:

— Чур, меня! Чур, меня! КПЕИСУСе!

— Ты что, веришь в бога? — с неподдельным интересом спросил Гном, обнюхивая Рманова широкими, мокрыми ноздрями.

— Конечно, нет! — ответил уверенно Рманов. — Я же коммунист!

— А зря… — неопределенно сказал Гном. — Бог — он везде, и бог есть все. Мы все есть часть бога.

— Что ты несёшь, осёл? — разозлился Рманов.

— Ещё неизвестно, кто из нас осёл, — с усмешкой парировал Гном.

— И это говорит мне осёл! — рассмеялся, приходя в своё обычное состояние бывалого наглеца и циника, комиссар Рманов. — Но что-то в этом есть. Итак, если ты сам ко мне пришёл, значит, что-то от меня хочешь?

— Совершенно верно, мне нужна твоя помощь! — ответил Гном и, помолчав, добавил: — А тебе — моя.

— И что же ты можешь предложить?

— Я знаю, где находятся Дуля, Василий Иванович и Петька.

— Можно ли верить какому-то ослу? — подумал Рманов.

— Если какому-то комиссару верят, почему бы не поверить ослу? — зазвучал голос Гнома в его голове…

***

Хеорась Гапондяев, исходясь злобой из-за того, что чекисты упустили чёртового осла, потягивал старый английский бренди из тыквы. Раздался стук в дверь: это пришли его сподручные — старший ефрейтор Петрило Клизмук и художник Бориска Оглоблин.

— Войдите! — коротко бросил Гапондяев.

Дверь отворилась и в залу вошел лишь один Петрило Клизмук. Оглоблина не было…

— А где этот убогий мазила? Черт бы его побрал! — раздраженно спросил Хеорась и грязно выругался.

— А хрен его знает… — беспечно отозвался Клизмук. — Видеть сбежал.

— Сбежал? — нахмурился Гаподяев. — Да куда ему бежать? Наверное, в своём бункере. Сходи и притащи его сюда. Ритуал необходимо проводить втроём.

— Какой еще ритуал? — недоуменно спросил ефрейтор.

— Блин! Ну, ты тупой! — отозвался Хеорась. — Завтра в полночь мы принесем в жертву трех бойцов кавполка — Василия Ивановича, бойца Петьку и подпрапорщика Дулю. Этим жертвенным ритуалом мы вызовем страшного демонического ослозверя, который проберется в преисподнюю и привезет на себе оттуда нашего Вождя товарища Ленина, и мы вместе с ним утопим мир в крови коммунизма и захватим власть во всем мире и разрушим его до основания! Никто не сможет противостоять мне и моему Вождю! Все в мире падут к ногам нашим!

— Ээээ… — простодушно протянул Клизмук. — А я вот вчерась был на станции, так от бабок на базаре слух подхватил…

— Слух не триппер — не страшно и подхватить… — равнодушно сказал увлеченный своими тёмными делишками Хеорась.

— Но бабки говорят, — продолжал Петрило, — что из адского мира придет зверь страшный, подобный дьяволу. Но этого зверя поборет и изгонит в геенну огненную добрый зверь, имя которому Монг, как говорит древнее пророчество какого-то французского колдуна. А еще говорят, что этим Монгом является ослик Гном из кавполка, но ослика замучили вусмерть в подвалах НКВД. Так вот — ослик воскреснет и победит зверя.

С этими словами Клизмук рьяно перекрестился троеперстным пальцесложением.

— Кретинос! — слабо выразился Гапондяев. — Сколько можно учить дурака, что надо креститься пятиконечной звездой, даже если ты беспартийный и не комсомолец! Идиот!.. И бабки твои идиотки!.. Никто не может победить красного дьявола! Тем более, какой-то осел, у которого интеллекта не больше, чем у тебя! Дай нашим пленникам пожрать чего, чтобы до завтрашнего ритуала не околели!.. Дебил, мля… Ступай прочь, и без Оглобли не приходи.

Петрило Клизмук вышел из зала, затворив за собой дверь, и пошел в подвал замка готовить баланду пленникам. Хеорась Гапондяев же бросил бокал с недопитым бренди в пустой камин и плюхнулся в кресло.

— Блин!.. — размышлял Хеорась. — Черт!.. Бабки эти!.. Откуда, блин, всплыло пророчество этого Пуаньи, черт бы его побрал! Вроде я все книги Пуаньи в мире уничтожил… Или не все?.. Блин… Ну, да хрен с ним!.. Какой, нафиг, может быть Монг из тупого осла? Нет… Бред все это… И куда, сука, Оглобля подевалась, а?..

Успокоенный сами собой, Хеорась Гапондяев налил себе новый стакан бренди и погрузился в изучение астрологических схем и старинных сатанинских заклятий.

***

Было уже далеко за полночь, но Рманов продолжал допрос Гнома.

— И что же за переговоры ты вёл с Хеорасем?

— Я хотел выяснить, почему он заинтересовался моей скромной, ослиной персоной. Я постоянно чувствовал за собой слежку.

— Выяснил?

— Он очень скрытный. Предложил вступить в его банду, обещал золотые горы: золотой загон, золотой недоуздок и золотое седло от самого Василия Колчановича!

— А ты что?

— А я предложил ему покаяться.

— В чем покаяться?

— Какая разница в чем… Был бы человек — а грех всегда найдётся!

— А он?

— Из разговоров я понял, что он, как я уже сказал, готовит жертвоприношение, но, все же, он так и не выдал, в чём его истинный интерес. В конце концов, он пригрозил снять с меня шкуру и превратить её в шагреневую кожу.

— Возможно, что и мы точно так же с тобой поступим, — пригрозил Рманов, чтобы сделать осла ещё разговорчивее.

Гном усмехнулся во всю ослиную пасть и молвил:

— Бросьте, товарищ Прежнев-Романовский!

Рманов вскочил, выпучил глаза и, воздвигнув свои толстые брови на лоб, потеряно прошептал:

— Откуда ты знаешь?

— Ослы всё знают! — рассмеялся Гном, — Но будь спок, никому не выдам — могила! — и Гном сделал движение копытом около своих зубов, как бы говоря этим — «зуб даю!»

— Говоришь, ослы всё знают?.. Интересно… — почесал брови Рманов. — А в чём заключалась роль Анки?

— Она организовала нашу встречу.

— Откуда Хеорась знал Анку?

— Во всей округе всего два бабы: Анка, да кобыла Василия Ивановича Королева Анастасия. А на станцию ему соваться нельзя.

— Сомнительный довод.

— Какой есть…

Рманов минуту помолчал и сказал:

— Что ж, я подумаю над твоим предложением.

***

Петька-великан окаянный, изваянный известным в своём кругу, великим скульптором Сухробом Кукрыниксоном, ожил и начал кричать, что это он открыл Америку. Озлобленные зомби со всей страны за ним долго гонялись, наконец, поймав, припомнили, что до этого он открыл ещё и окно в Европу, и продали богатым австралийским аборигенам на металлолом. А потом… Однако это был совсем не тот Петька, поэтому это происшествие никакого отношения к нашему повествованию не имеет, и мы не будем больше упоминать о нем…

ГЛАВА 8

«Пока люди жрут, опарыши всегда найдут себе пропитание»

Се Дук Сен.

Маршал Обороны товарищ Сечка, удрученный поисками пропавшего товарища З.А.Бубённого, решил напиться и, долго не раздумывая, поскакал на своем служебном жеребце в корчму «Три-бля» — притон всякого темного отребья, чтобы, надравшись вусмерть, успокоить душу, порубав какую-нибудь контрреволюционную сволочь. Злость от потери боевого товарища искала выхода, оттого и понесла нелегкая раздосадованного Маршала Обороны в корчму Аболяя Алёхина…

Да и как не быть в досаде-то?.. Особый отряд следопытов-индейцев под руководством капрал-майора товарища Чингиса Чкуковича, прибывший из Генштаба Министерства Обороны Сосциалистической Республики Смогикания, три дня шарил по всем тропам Вороньей губернии Ак-Орды — З. А. Бубённый как сквозь землю провалился, оставив лишь одно копыто своего коня Перегара, которое опознали по золотой строевой подкове. Недогрызенное копыто лошади маршала Бубённого нашли возле конуры сторожевой собаки сельской больницы поселка Старая Слободка. На всякий случай распотрошили собаку — внутри ни лошади, ни З. А. Бубённого.

Маршал Обороны А. О. Сечка ввалился в корчму и оглядел сидящих там субъектов, выискивая потенциальную жертву. Отребья было мало — всего два посетителя — какой-то измызганный свиным пометом, плохо пахнущий рыжий красноармеец (судя по лычкам на петлицах, старший ефрейтор кавалерии), который, увидев Маршала, быстро опустил голову и уткнулся в стол, а также какой-то напыщенный хлыщ, который судя по осанке, был явно из панов. Пан увлеченно листал небольшую жёлтую книжицу, периодически что-то записывая в оную старинным пером.

Сечка с порога, окликнув словом «Эй!», приказал корчмарю Аболяю Алёхину, хваленная дерзость которого, при виде Командарма, куда-то временно улетучилась, подать ведро водки, яичницу с луком и поморскую семгу со скитайскими специями. Тот услужливо засуетился, принес ведро с большой чаркой и яичницу с луком, а затем, переминаясь с ноги на ногу, слащаво сказал, что семги немае. Сечка налил чарку, опрокинул, поставил аккуратно на стол и вдарил в лоб корчмарю, отчего тот распластался по полу, как раздавленный тяжелым сапогом таракан. Сечка снова налил и выпил. Не прошло и трех минут, как корчмарь принес тарелку с сёмгой, обильно приправленной скитайскими специями. Сечка снова налил и выпил. Затем опять вдарил Аболяю в лоб — за ложь. Тот опять упал и решил больше не вставать.

Через полчаса Командарм Сечка был уже изрядно пьян, но упрямо наливал и пил. Наконец, Маршал Обороны огляделся по сторонам, но, не увидев ни рыжего красноармейца, ни напыщенного хлыща, которые незаметно слиняли, когда он в первый раз заехал в лоб корчмарю, обречённо вздохнул и, прихватив то, что осталось в ведре, не заплатив, пошел, пошатываясь, к выходу, переступив через притворившегося мертвым корчмаря Аболяя Алёхина, поглядывавшего сквозь прикрытые веки за Командармом. Товарищу Сечке стало скучно и тоскливо, и Маршал решил продолжить возлияние с комиссаром кавполка Ф.У.Рмановым — повспоминать вместе с ним дорогого его пламенному пролетарскому сердцу Василия Ивановича. Примерно через час товарищ Сечка, крепко и уверенно держа в пьяной руке ведро с водкой, въехал в часть и направился к штабу. Навстречу ему выбежал исходящий улыбкой Василий Иванович.

— Вася, ёкарный ты бабай! — закричал Сечка, соскочив с лошади и обнимая старого друга. — Ты нашелся!

— А я и не пропадал, вроде… — ответил Василий Иванович 2, удивленный столь чувственному порыву Маршала Обороны.

— Хорошо, что ты нашелся! — воскликнул, утирая слёзы и не особо слушая друга, Командарм Сечка и подал Василию Ивановичу 2 ведро с водкой.

— Очень даже кстати! — сказал Василий Иванович 2, вожделенно заглядывая в ведро. — А ты знаешь, кто у меня в гостях?

— Знаю, — сказал Сечка, мотнув головой, — товарищ Геннасе!

— Так ты его видел! — удивился Василий Иванович 2.

— Конечно, — ответил Сечка. — А где он сейчас?

— Пошёл в пихтовую рощу, — рассмеялся Василий Иванович 2. — Я попросил собрать грибов — он же у нас знатный спец в этом вопросе.

— Но он же терпеть не может грибов! — удивился Сечка.

— Как это — терпеть не может? — в свою очередь удивился Василий Иванович 2. — Ты что-то путаешь… Зато я обожаю грибочки! — вдруг заржал, как лошадь, первый раз увидевшая пони, Василий Иванович 2.

— Да грибы — это прекрасная закуска! — поддержал смех, по-пьяному икая, Сечка. — Но шашлык лучше!

— Не страшись, бобёр, сейчас и шашлык поспеет, — потянул за собой Сечку Василий Иванович 2.

***

Борька Оглоблин 2 заканчивал «Обнаженную Анку». Напротив него на топчане возлежала, позируя, нагая Анка 2. На ней было только одно одеяние — между ладных грудей с гладкими остроконечными сосками, от плеча, опоясывая ее, проходила пулемётная лента со зловеще поблескивающими патронами.

Дверь отворилась, и на пороге появился распространяя миазмы пота и навоза со скотного двора Клизмук.

— Закрой дверь, осёл, — закричал на него Оглоблин 2.

Анка 2 от неожиданности прикрыла пулемётную ленту руками и тоже закричала:

— Ты, что идиот, не закрыл дверь?

Наповал убитый голым телом Петрило, широко раскрыв свой крестьянский рот, смотрел на Анку 2, как инопланетянин, приземлившийся на неведомую планету.

— Что тебе надо? — нашёлся, наконец, Оглоблин 2.

— Мне не надо, Хеорасю надо, — сказал, всё ещё глазеющий на Анку 2, Клизмук.

— Хеорасю? — удивился художник-арьергардист.

— Сегодня мы должны принести Петьку, Дулю и Василия Ивановича в жертву, — разболтал секрет Хеорася Петрило.

— Как это принести в жертву? — присела на топчан Анка 2, сняв с себя пулемётную ленту.

— Это он так шутит, — успокоил пулеметчицу, задумавшись, Борька 2. Он, конечно, слышал о Хеорасе, и, сучий нюх ему подсказывал, что если выпал случай напасть на след Хеорася, он должен был этим воспользоваться. А подоплеку происходящего он решил распутывать по ходу.

— Ладно, Анка, — сказал Оглоблин 2, — давай потом закончим.

Анка 2, будто по тревоге, быстро оделась и, подозрительно разглядывая Петрило, вышла из блиндажа

***

Сержант Артемий Чорний и Геннасе Даков вот уж десятый час тщетно бродили по лесу — шли наобум, куда глаза глядят, в надежде разыскать хоть какой-то след, который выведет их на пропавших товарищей. Так как начпрод Дуля числился среди пропавших, личному составу кавполка, уж, который день не выдавали паек, а потому приходилось питаться подножным кормом. Как назло, в тот день ничего, кроме волчьих ягод, белены и поганок не попадалось. Геннасе Даков наотрез отказался есть «эту гадость». Он шел, как завороженный, по лесу, поглаживая деревца и приговаривая — «Пихта грациозная!».

— Что ж, мне больше достанется, древолюб, — пробубнил Сержант Чорний, посмеиваясь над чудачеством Геннасе, и схомячил всю белену с поганками в одиночку. Вскоре у Артемия не по-детски вспучило живот, и он примостился под кустом, отослав Геннасе вперед. Вскоре послышались шаги, и перед взором изумленного Артемия, сидевшего незаметно, как затаившийся белорусский партизан, в кустах, прошел не кто-нибудь, а он сам собственной персоной! От такой неожиданности Артемий даже потерял дар речи и лишь только с большим рвением начал тужиться по нужде.

Геннасе Даков, обогнавший Артемия метров на сто, решил остановиться и подождать сотоварища. Ждать пришлось недолго — вскоре Сержант Чорний 2, вылез из кустов и, увидев Геннасе, очень удивился:

— Товарищ Геннасе, меня Василий Иванович послал за вами, просил передать, что шашлык остывает, а водка греется! — сказал старший сержант Чорний 2, почему-то перешедший на «вы».

— Чот я не понял, — удивился Геннасе Даков. — Василий Иванович уже нашелся что ли? А Петька?.. И Дуля нашелся?..

— Да вы чо — белены объелись? — пришла очередь изумляться Артемию 2. — Дуля с утра шашлык вам жарит — старший ефрейтор Клизмук для вас вчера хряка зарезал. Все для них, блин!.. На солдатский стол хрен что достанется!

— Какого нахрен хряка? — вскричал Геннасе, которому стало казаться, что он тихонечко сходит с ума, хотя, вроде, грибочками не баловался.

— Жаренного… С хреном… С хреном и водкой.

— Какой, спрашиваю, нахрен хрен с водкой?! — взорвался совсем уже Геннасе. — И, кстати, белену не я только что жрал, а ты!

— Не опохмелились с утра что ли? — Артемий 2 посмотрел на Геннасе, как на дурака. — Впрочем, мое дело было предупредить, а там — как сами знаете. Мне, вообще, похрен…

С этими словами Артемий 2 шмыгнул в кусты и исчез, тут же появившись с другой стороны, с видом исполненного долга. Геннасе Даков смотрел на Артемия с широко открытым от удивления ртом.

— Прикинь!.. — с ходу начал Чорний. — Я там сейчас в кустах оправлялся, так мимо меня я прошел! Представляешь?.. А ты тут чо орал-то?..

— Как это мимо тебя ты прошел, если ты только что мне тут всякую хрень говорил? Постой, постой! Так это был не ты, хотя это был ты? Вообще ничего не понимаю… Ты только что пошел туда… — Геннасе пальцем указал Артемию на кусты, в которые минуту назад ушел Артемий 2. — Клянусь чертями!.. Тут что-то не так! За мной!..

Геннасе смело ринулся в кусты, куда только что ушел один Артемий 2, а за Геннасе в след устремился Артемий тоже. Вскоре Геннасе и Артемий вышли на пригорок, с которого увидали… КАВПОЛК! Геннасе и старший сержант Чорний, залегши в густой и высокой траве, устилавшей пригорок, с изумлением наблюдали по очереди, передавая друг другу биноклю. Видели подпрапорщика Дулю и ефрейтора Клизмука, тащивших на носилках целиком зажаренного хряка, покрытого нежной и хрустящей корочкой. От этого зрелища у Артемия потекли было слюнки, но тут они увидели ослика Гнома, смотрящего на их в упор, хотя их и разделяло метров пятьсот, а то и более. Что-то до боли знакомое было во взгляде ослика, но что? — Артемий не успел понять. Наконец, Геннасе увидел Сечку, сидящего под тенью навеса за дощатым столом, богато уставленным различными закусками и ведром с водкой, в компании Василия Ивановича. Он встал во весь рост и скомандовал:

— Пошли!

Через десять минут они тоже сидели за столом с Сечкой и Василием Ивановичем 2, которому они доказывали, что он недавно пропал. В ответ Василий Иванович 2 только ржал, подражая Королеве Анастасии, чтобы не разочаровывать своих друзей, хотя считал шутку очень даже глупой. Наконец, когда опьянел даже малопьющий, а потому активно мухлюющий за столом, Геннасе, к собутыльникам, вернее сказать — к соведерникам, подошел Артемий Чорний, отчего Сечке и Василию Ивановичу 2 почудилось, что в глазах стало двоиться. В голове Геннасе ничего не шевелилось — когда он пил, он тупел. Старший сержант Чорний, который сидел за столом, сказал подошедшему Чорниму 2:

— А ну, пошел отседаво!..

Тот, удивленно уставившись на еще одного себя, вдруг перекрестился вытащенным из кармана гимнастерки комсомольским билетом и поспешно ретировался. Когда второй старший сержант Чорний ушел, Сечка мотнул головой, и похвалил первого Чорниго:

— Ты абсолютно правильно сделал, что погнал его! Так ему и надо!.. А то мне совершенно не нравится, когда ты раздваиваешься… Сразу чудится, что вернулся приступ белогвардейской горячки…

Вскоре предоставили тост товарищу Геннасе Дакову. Тот встал, прокашлялся, весь как-то подобрался, будто готовится к смертельному штурму оборонительного сооружения, и сподвигся к откровению:

— Товарищи мои дорогие! Я хочу сейчас поведать вам плоды своих долгих, нелёгких раздумий, и мне хочется именно с вами ими поделиться. Поделиться с людьми, с которыми я преломлял кусок хлеба, и которым я доверяю, Как самому себя. Хотя я должен сказать, что я даже себе перестал доверять. Но, други мои, если я не прав, поправьте меня. — Геннасе смолк, собрался с духом и сказал: — Всякая идея применяющая насилие, приносящая страдания, не чурающаяся душегубства и низводящая цену жизни, какими бы благими намерениями она не руководствовалась, — происходит от Дьявола!

Сидящие за столом, вместо того, чтобы прийти в праведное неистовство от существования подобных крамольных и антисоветских мыслей, навзрыд, как маленькие дети, понурив головы, зарыдали.

Ещё один Геннасе, который не был, как и другой Геннасе, любителем возлияний, спрятался от Василия Ивановича 2 на политинформации товарища Ф. У. Рманова 2 в клубе кавполка и наивно полагал, что не принимает никакого участия в пьянке…

***

В это же время Великий Генералиссимус всех стран и времен товарищ Коба принимал с докладом Наркома НКВД трижды комиссара госбезопасности Павло Ёберию.

— Ну-с, с чем пожаловал, Павло? — закрыв один свой хитрый глаз, а другим, тоже не менее хитрым, прожигая Ёберию насквозь, фамильярно спросил Хозяин, набивая трубку табаком из раскрошенных папирос «Хреньцеговина з хлором».

— Товарищ Коба! — бодро отрапортовал Ёберия. — Мы перекрыли кислород всем этим троцкинутым, а скоро и кишки им выпустим! Только прикажите — и мы устроим им Вафлеломеевскую ночь длинных штыков!

— А что у тебя там с Хеорасем? — усмехаясь, неожиданно ласково спросил Коба.

Тут уличенный Ёберия распрощался с жизнью, у него ноги сами по себе подкосились, и он пал ниц перед Великим Вождём.

— Кобочка! — пролепетал комиссар. — Не вели казнить, вели правду говорить! Все расскажу без утайки! Ты же мне как отец родной!

— Умеешь ты подлизнуть полной лопатой, Павло! — снова страшно ласково усмехнулся Генералиссимус. — Давай, выкладывай, что там стряслось?

Наркомвоенмордел Ёберия встал, поправил ремень и начал как мог спасаться:

— Товарищ Коба! По сообщениям агентов военной разведки СМЕРД оперативного отдела ВЧК Главного Разведывательного Управления НКВД раскрыт коварный заговор, учиненный этой политической проституткой товарищем Троцким и его приспешниками — товарищами троцкистами. Поставив перед собой коварную цель отстранения от власти нашего Величайшего Вождя и Отца товарища Кобу, проститутка Троцкий вошел в связь с бандитским недобитком и чернокнижником Хеорасем Гапондяевым. Заговорщики пытаются с помощью черной магии вернуть к жизни Вождя Мировой революции товарища Ленина и с его помощью захватить власть в мире. Тебя же, мой дорогой Коба, они планируют сгноить на Туруханских урановых рудниках!

— Охренеть! — только и сказал Вождь народов, закуривая трубку. — А как они воскресят Ленина? Мы же из его мумии на опыты все мозги вытащили!

— Дорогой Коба! — отвечал Ёберия Хозяину. — Судя по поступкам и законам, у многих президентов, министров и депутатов совершенно нет мозгов! Но это нисколько не мешает им быть у власти!

— Логично… — ответил Генералиссимус, выпуская дым. — Тогда что предлагаешь?

— Я тут, в приемной, бревно оставил — осиновое. В кабинет Власик, поц, не дал занести. Так вот, дорогой Коба, ты должен заточить под кол это бревно священным серпом, после чего с помощью священного молота вогнать осиновый кол в сердце мумии Ленина — тогда он не восстанет из ада! И ты будешь жив!

— А вместе со мной будешь жив и ты, так ведь? — усмехнулся Коба, отправляя щелчком бычок трубки в окно.

— Да ты что, Коба! — вскричал с обидой в голосе трижды комиссар. — Да я за тебя жизнь отдам! Мы же с тобой в Гражданскую!..

— Стоп! — не дал договорить Ёберии товарищ Коба. — Я ещё не простил тебе Лакобу бедного, которого отравил подлым образом.

— Да, конечно, но ведь по вашему прррр… То есть, для вас!.. Только для вас…

— Ладно, мало ли с кем я и когда… Я не только с тобой… — молвил Коба, топорща рыжие усы. — И не только в Гражданскую… Но болтать об этом не следует — язык до виселицы доведет! Усек?..

— Усек… Усек… — торопливо затараторил трижды комиссар госбезопасности.

— Ну, вернемся к Хеорасю Гапондяеву… Кстати, мы с ним в Тифлисской семинарии вместе учились — как тесен мир! Надо бы проредить… Так что там Хеорась?..

— Окружен верными мне войсками НКВД в Свято-Свинежском замке. Занимается магией и колдовством, чтобы вызвать демонического зверя, который и вытащит из ада дух Ленина. Для этого Хеорась с подручными похитил и готовится принести в жертву похищенных из кавполка Василия Ивановича, Петьку и подпрапорщика Дулю. Но ситуация под контролем! Обезвредить и ликвидировать бандита Гапондяева откомандирован тайный лейтенант НКВД художник-арьергардист Борис Оглоблин.

— Хорошо, Павло, держи меня в курсе. А что с проституткой Троцким?

— Он сейчас как раз на своем смексиканском бронепоезде на полустанке Пупышкино под Своясями стоит. Отмыл деньжат через спанамские офшоры, контра!

— Да уж… Вот точно, Павло, тебе говорю — не хватает меня на этих офшорников! Но доберусь и до них! А Троцкого ты… Того… В общем, сам понял, не маленький…

— Так точно, батоно Коба! Будет сделано, Вождь ты мой любимый!

Трижды комиссар государственной безопасности товарищ Ёберия, кланяясь в пояс через шаг, попятился задом прочь из кабинета Хозяина, а затем поспешил в свой кабинет на Лумумбянку — так в народе прозывали здание НКВД, находившееся на площади имени Патриса Лумумбы — этого отважного сяфриканского революционера и пламенного борца против гидры мирового апартеида.

***

Приблизилась полночь. В тот момент, когда старший сержант Чорний встал, чтобы произнести тост, вдруг мигнула странная вспышка, и все вокруг исчезло — исчез кавполк, исчезли соведерники, исчез недоеденный хряк, исчезли стол и стулья, отчего Геннасе Даков грохнулся задом наземь. На лесной поляне стояли совершенно трезвые, но до глубины души пораженные произошедшим, Артемий и Геннасе, кроме которых остался лишь спящий крепким пьяным сном Маршал Обороны Сечка. И было отчего прийти в подобное великое замешательство: не оставив от себя ни кусочка, кавполк, или то, что было очень похоже на кавполк, в одночасье испарилось без следа. Исчезло все — люди, дома, животные… Как будто вот она — жизнь, только что была, мелькнула ничтожная секунда и ничего уже нет. Артемий и Геннасе долго стояли, не в силах произнести ни слова. Наконец, старший сержант Чорний вышел из оцепенения, растолкал Маршала Обороны Сечку, который не понимая, где находится, крутил частью тела, которую в данный момент тяжело было называть головой.

— Всё есть тлен! — вздохнув, сказал Геннасе, но через мгновенье, придя в себя, деловито достал из планшета топографическую карту и, сделав предварительные измерения по ночному небесному светилу, нанес на карту предполагаемое место нахождения столь странного объекта.

Когда последние штрихи были нанесены на карту, Геннасе ткнул в нее пальцем, а затем ловко свернул и засунул обратно в планшет. Наши герои поспешили в настоящий кавполк. На месте же фантома не осталось ничего, что могло бы напомнить о том, что только что тут была весьма немаленькая войсковая часть. Лишь легкий, едва уловимый запах жаренного хряка витал в воздухе, точно шлейф невидимой лесной феи.

***

Маньчжу-Гойский император омега-самец Пу И сошел сума и, осерчав злобно, начал брить себе груди, рассчитывая, что у него на оных вырастет настоящая, мужицкая шерсть, и он сойдет за альфа-самца. И он так усердно придавал своей бесцветной особе грозный вид, расплевываясь во все стороны, махал томагавком и нахально шевелил кричалкой, извергая несусветные блудословия, так славно, лжесвидетельствуя, дулся, что однажды он совсем лопнул, измызгав всю Великую Скитайградскую стену своими императорскими внутренностями. Однако, это происшествие никакого отношения к нашему повествованию не имеет, и мы не будем больше упоминать о нем… Никогда…

ГЛАВА 9

«Кто не курит и не пьет — тот в бюджет не додает!»

Се Дук Сен.

В назначенное время в анкином вагончике в очередной раз собрался Оперативный Штаб. Но не было самой Анки, не было старшего сержанта Артемия Чорниго, не было товарища Геннасе Дакова… Присутствовал в единственном числе комиссар кавполка Ф. У. Рманов. Он сидел и в нетерпении стружил и без того отточенный карандаш. Наконец, он услышал условный сигнал и, вскочив, открыл дверь. За дверью оказались Чио Чаво Саня и Пян Се. Скорейские товарищи забежали в вагончик, и прямо с порога запыхавшийся товарися Чаво Саня сказал:

— Гнома сбезала из каземата ВЦКа!

— Да, сбезала. — подтвердила товарисика Пян Се.

— Знаю, — сказал Рманов.

— Тя? — одновременно удивились Чаво Саня и Пен Се.

В этот момент дверь с грохотом отворилась, и в вагончик ввалились, падающие от усталости, старший сержант Артемий Чорний, товарищ Геннасе Даков, и поддерживаемый ими за плечи пьяный Маршал Обороны Сечка, коего уложили на анкин топчанчик, обитый алыми рюшечками, сшитыми из материи, которая осталась при раскройке остатков знамени на бюстгальтер. Нависшую над вагончиком немоту разрушил новый скрип двери — на пороге стоял сержант Вова Шигорецский, который держал на коротком поводке ослика Гнома.

— Привет всем! — сказал бодренько ослик Гном, улыбаясь во всю свою ослиную морду, отчего Великая Немота всеми своими фибрами проникла во внутренность вагончика и находящихся в нём субъектов.

— Зтлясти! — нашелся только Чаво Саня.

Протрезвел даже Командарм Сечка — он присел и, вылупившись, смотрел на ослика.

— Что за хрень! — подумал Маршал Обороны, но сразу же зияющую немоту в его грешной голове разрушил голос:

— Сам ты хрень!..

— Действительно хрень… — подытожил Сечка.

— Доблая деня! — проявила вежливость и Пян Се.

— Снимите с меня этот чертов недоуздок, — взмолился Гном. — Я ведь сам пришёл и никуда не сбегу. Терпеть не могу эти ширпотребские недоуздки скитайской мануфактуры! Другое дело — гламурные недоуздки от Василия Колчановича!.. О!.. — блаженно закатил глаза ослик.

Рманов махнул рукой Шигорецскому, и тот профессионально отточенным движением снял с осла недоуздок с чумбуром.

— Господа!.. Тфу, блин, чуть не спалился, мля… Товарищи! — сказал комиссар Рманов, — Сейчас товарищ… ээээ… товарищ Гном познакомит нас с очень важной для нашего дела информацией.

— Да, действительно, — сказал ослик Гном, — времени совсем мало. Всем вам известный бандит и колдун Хеорась Гапондяев готовит жертвоприношение наших товарищей. Осталось всего два дня до полнолуния, и нам необходимо спешить. Обрисую коротко обстановку: пленники содержатся в мрачном и сыром подвале Свято-Свинежского замка. К сожалению, полуразрушенный замок является памятником архитектуры всесоюзного значения, а потому охраняется государством — для охраны замка выделена рота отдельного батальона войск НКВД по охране особо важных объектов. Идти в лобовую атаку на вышки, снабженные станковыми пулеметами системы «Максим Горький» и противовоздушными зенитными установками, не представляется возможным. Поэтому остается два выхода. Первый — ждать, когда войска НКВД по охране особо важных объектов будут расформированы. Второй — можно тупо сделать подкоп, но это слишком долго.

— Откуда ты всё это знаешь? — полюбопытствовал протрезвевший Командарм Сечка.

— Я это подслушал у ВЧКовских лошадей, когда томился в тюремном загоне.

— Что же нам делать? — спросил комиссар Рманов.

— Но есть и третий вариант, — загадочно продолжил Гном.

— Ну!? — нетерпеливо спросил старший сержант Чорний.

— Через канализацию! В этих местах сохранились остатки древнеримской канализации, которая как раз выходит в подземный питьевой колодец замка.

Все присутствующие, насупившись, замолчали — идти по гавну, хотя и по антикварному (может, там гавно самого Нерона лежит!) — никому не улыбалось.

— Но это ещё не всё… Все подступы к замку, возле которого и пролегает древнеримская канализация, блокированы войсками НКВД. Но есть проход через болото. Так вот… Мы должны пройти по этой трясине — там как раз сохранилась местами древнеримская гать. Необходимо выходить утром, чтобы вечером быть у стен замка, — подытожил свой доклад Гном.

В результате совещания Оперативного Штаба был разработан гениальный план: ослик Гном и товарищ Геннасе Даков, как опытный конезаводчик, который должен уметь общаться и со всякого рода ослами, а также следопыты товарися Чаво Саня и товарисика Пян Се пойдут искать проход через болото к остаткам древнеримской канализации. Командарм Сечка вместе с комиссаром Ф. У. Рмановым, старшим сержантом Артемием Чорним и сержантом Вовкой Шигорецским реквизируют в корчме для государственных нужд пару ведер водки и проникнут в дубль кавполка, где напоят до обморочного состояния дубли Василия Ивановича, Петьки и подпрапорщика Дули, после чего похитят их. Затем обе группы должны встретиться и пройти по разведанному пути через гнилое болото и дремучий лес к древней канализации. Затем планировалось проникнуть в подземелье замка, вывести своих друзей, вместо них для отвода глаз оставив дубли, чтобы не вызвать за собой колдовскую погоню. За судьбу бедных дублей наши герои не особо и волновались — всё равно дубли должны были исчезнуть в определенный час и тем самым спастись. Ну, если их, конечно, не успеют принести в жертву до этого…

Когда совещание, наконец, закончилось, Рманов, спохватившись, спросил:

— А где наша бедовая бомбита Анка?

— Я уже искал нашу красноармейскую чувиху, — проинформировал комиссара сержант Шигорецский. — В последний раз её видели с полковым художником Оглоблиным.

— Оглоблиным? — удивился густобровый Рманов. — Мне он никогда не нравился… Как он может понравиться Анке? Какой-то он скользкий, чувствуется второе дно. А где сейчас сам Оглоблин?

— Ни Оглоблин, ни Анка в части не наблюдаются! — с готовностью доложил Шигорецский.

— Так… — сказал встревоженный Рманов. — Неужели и их тоже стрындили?

— Если их стрындили, то они будут там же, где и остальные, — вразумил Рманова Гном.

***

Маршал (впрочем, он совершенно не помнил того, что он маршал) З. А. Бубённый сидел за столом и хлебал деревянной ложкой кислые щи со сметанкой, поглядывая на висящий на некрашеной стене портрет сына Петьки. Тоска щемила сердце маршала — совсем непонятная тоска. Вскоре скрипнула дверь, и в хату вошла его жинка Дульсинея Тамбовская.

— Слышь, старая, — позвал жену маршал. — А у нас самогонка есть?

Дуся молча поставила перед мужем бутыль мутной жидкости, заткнутую скрученной газетой «Истинная Правда». Бубенный налил стакан и, сморщившись, понюхал:

— Фу, гадость какая! Опять из патоки….

— А хоть и из патоки… — недовольно отозвалась Дуся. — Неча морду кривить — пей чо дают! Мы вот пьем — и ни чо!.. Чай, не бары мы!.. А буржуйских мортелей да хеннисёв у нас отродясь не было!.. Кстати, бабы на базаре талдычат, что грядет скоро зверь сатанинский устраивать ад на земле. Но зверя, говорят, победит Номг, который свергнет дьявола в геенну огненную. А еще говорят, что под именем Номг скрывается какое-то не то Гномно, не то Гомно!

— Дура старая! — рассмеялся Бубённый, давясь паточной самогонкой. — Ты бы еще сказала — эльфы спасут! Александра Сергеевича Толкиена что ли обчиталась на ночь глядя?

— Сам ты дурак, простофиля, ты неверующий! — беззлобно ответила Дуся. — Гномно — ото ослик из кавполка, но не из второго эскадрона, как Ньютон — это жеребец там такой, а с продуктового склада. Дурак ты старый!

— Не Гномно, а Гном, — поправил Дусю Бубённый.

— А ты откудово знаешь? — поинтересовалась настороженно любопытная Дуся.

— Не знаю, но знаю, хотя не знаю, откуда знаю, — запутался совсем Бубённый.

«Ослик Гном… кавполк… боец Петька… ослик Гном… Ослик Гном…» — пронеслись мысли в его голове. Он силился что-то припомнить, но не знал сам — что именно он хотел вспомнить.

В этот момент за окном послышалось бабье завывание. Дуся глянула в засиженное мухами окно — к их с Бубённым дому, причитая, бежала почтальонка Нюрка. Говорят, у Нюрки мужик пропал — толи НКВД заарестовало, толи на войне пропал. Он у нее в летчиках служил… Ванькой звали… Нюрка его всю жизнь ждет — ни с кем не ни-ни… Даже писатель какой-то — Войтоватый его фамилия, как говорят — написал про ее мужа Ваньку целую книгу, да послал к Малахаеву на душещипательное вече «Жди меня, и я вернуся».

Нюрка вбежала в хату, причитая дурным визгливым голосом на все село:

— Ой, бабоньки!.. Ой, чо ж это деется!.. Пропал соколик!.. Пропал, как пить дать!..

Дуся огрела Нюрку мокрым полотенцем по лицу, отчего та чуток успокоилась. Немного отдышавшись и отпив несколько глотков из горла бутылки с паточным самогоном, Нюрка протянула Дусе телефонограмму, что добиралась до их забытого богом села целых три недели. Данной телефонограммой из части, где служил Дунькин сын, сообщали, что боец Петька пропал без вести, выполняя свой воинский долг. Подписана телефонограмма комиссаром Ф. У. Рмановым.

— Слышь, старый! — сказала Бубённому Нюрка. — Чо расселся? Допивай и собирайся давай!

— Куда это ему собираться? — испуганно заговорила Дуся, которая, ну, никак не хотела, чтобы Бубённый вспомнил про свое маршальство и покинул ее.

— Куда, куда… — продолжала Нюрка. — Ему в кавполк надо ехать! Сына искать! Родной же сын Петька пропал! До самого Командарма и Маршала Обороны товарища Сечки пусть дойдет, если потребуется!

— Ослик Гном… кавполк… боец Петька… ослик Гном… Комиссар Ф. У. Рманов… Ослик Гном… Командарм Сечка… — продолжал вспоминать Бубённый и вдруг все вспомнил.

— Ааааааааааа!! — вдруг диким голосом заорал уже опять маршал кавалерии З. А. Бубённый. — Коня! Коня мне! Коня! У меня сын пропал! Петька!..

С этими словами маршал сиганул в окно, разбив его вдребезги, и, как был — босой и в одних латаных штанах и белой майке — добежал до колхозной конюшни, где поймал первую попавшуюся ему лошадь. Вскочив верхом — без седла и уздечки — маршал так сжал шенкелями бока лошади (как и учили в Императорской школе унтеров-берейторов тренера под руководством самого Филлиса), что бедное животное, беспрекословно подчиняясь воле маршала, взяло с места в карьер, и вскоре маршал с лошадью исчезли за горизонтом, лишь дорожная пыль медленно оседала в лучах заходящего солнца.

— Да зёптвоямутер! Да что же это?.. а?.. — чуть не плача, выругалась Дуся, глядя вслед опять ускакавшего от нее мужа, и приняла из рук, так отчетливо понимавшей нелегкую бабью судьбу, Нюрки стакан мутного самогона.

Тфу, блин, из патоки…

***

Миновав топь, уставшая компания — все, как один, вывалянные в вонючей болотной жиже — вышла к опушке леса, который клином вдавался в болото. Впереди ветвистой и густой армады деревьев, подобно полководцу, стоял весьма древний дуб. На дубе высели большие железные вериги, будто приковывая дерево к земле, чтобы оно не улетело в небо. Вдруг из-за ствола дерева появился, шагая по цепи, огромный улыбающийся красный кот и сказал:

— Чего рты поразинули, дурачьё?

— Ты хто? — как можно ласковее, спросил товарищ Геннасе, очень любивший с детства бабулины сказочки.

— Я кот деда Пихто! — промяукал, усмехнувшись, кот. — А зовут меня Куська.

— Слышь, братан, — вмешался Гном, — ты нам не скажешь, как пройти к замку?

— Офигеть! — удивился кот. — Говорящий осел! Впрочем, почему же не скажу — как? — Куська ехидно улыбнулся. — Запросто подскажу — как. Вы пройдёте туда пешком! Вот как!

— Нет, ты, в смысле, подскажи — куда?

— Вон туда, — махнул лениво лапой кот.

— Нет, ты лучше расскажи, — терпеливо продолжал ослик.

— Идите прямо по тропиночке, никуда не сворачивая. Там увидите сам замок, идите к нему. Как начнет вонять — вы уже пришли прямо к канализационной шахте.

— Спасибо! — от имени всей честной красноармейской компании ослик поблагодарил кота, удивляясь его проницательности.

Кот улыбнулся и исчез, оставив после себя одну лишь улыбку, которая, всё же, как только компания углубилась в лес, тоже растворилась в настоянном болотными миазмами воздухе.

Разведав путь до входа в древнеримскую канализацию и разогнав ворон — черных копателей антикварного навоза, Геннасе с Гномом поспешили обратно — на встречу со второй группой, оставив скорейских товарисей сторожить вход в катакомбы.

***

Рано утром в кавалерийскую часть с гастролями приехал бродячий цирк Красный Шапито. Среди объявленных номеров были: показ двойника комиссара Рманова, говорящая и матерящаяся лошадь, выступление Черного клоуна ослика и Рыжего клоуна барона Маршала, превращение воды в водку магом Артемоном…

Когда вывели для показа двойника комиссара Ф.У.Рманова, сам товарищ Рманов вышел на арену и встал, для сравнения, рядом с двойником. Красноармейцы были в совершеннейшем восторге и, не жалея своих ладоней, устроили овацию. Затем на арену вышла лошадь и обматерила всех отборнейшим матом, от чего публика взорвалась аплодисментами, и долго кричала — «Браво!» и «Бис!» В конце выступления лошадь послала всех на три известные буквы и, вскинув голову, гордо удалилась под восторженные рукоплескания зрителей…

В следующем номере чёрный ослик догонял барона Маршала, пихал его и кричал, что тот родит барончика. Затем уже барон Маршал гонялся за осликом, пихал его и кричал, что тот скоро родит ослика. Красноармейцы визжали от восторга…

Завершающим был номер мага Артемона. Маг вышел, облаченный в красный, революционный тюрбан и в длинный, цветастый анкин халат, из-под которого торчали жёлтые штаны. За ним следом на сцену комиссар Рманов, игравший двойника, выкатил украшенный магическими символами шкаф. Маг Артемон объявил, что он сейчас же создаст ещё одного двойника и пригласил на арену сержанта Вовку Шигорецкого 2, которого тут же запихнул в шкаф. Немного поколдовав, с магическим заклинанием «Ёксель, моксель, охренёксель!», маг открыл дверцу шкафа и оттуда вышли двое Шигорецких Вов…

Под аплодисменты маг Артемон вынес на арену два ведра воды, и дал попробовать сидящим на первом ряду Василию Ивановичу 2, Рманову 2, Геннасе 2, Дуле 2 и Петьке 2. Как известно, воды много не выпьешь, и зрители, отхлебнув из ведра, согласились, что в ведрах самая настоящая вода. Далее маг Артемон поставил в шкаф ведра с водой после чего, с уже известным заклинанием минуту поколдовав, достал ведра обратно. Попробовавшие содержимое ведер сидевшие в первом ряду Василий Иванович 2, Рманов 2, Дуля 2 и Петька 2 пришли в восторг, а Геннасе 2 поморщился. Маг Артемон поискал глазами своего двойника — Артемия Черниго 2 и также дал ему отхлебнуть из ведра. Водка на халяву оказалась очень вкусной… Всем хотелось водки, а потому все зрители на «бис» требовали повторения фокуса. Принесли ещё два ведра воды… Вынули опять два ведра водки из шкафа… Первыми водку попробовали перечисленные выше персонажи, затем красноармейцы выстроились в очередь…

Хозяева части, как люди гостеприимные, не захотели оставаться в долгу, а потому застолье с возлияниями плавно переместилось уже за стены Шапито. Уже через пол часа весь личный состав части спал мертвецки пьян, попадав где попало — водка со снотворным сделали своё дело. Перепившиеся халявной водкой, красноармейцы, офицеры и даже строевые лошади кавалерийского полка слились в едином богатырском храпе, разносившимся на всю округу. «Учения идут!» — поговаривали догадливые крестьяне близлежащих деревень, не догадываясь о том, что доблестные защитники просто дрыхли самым пьяным образом. Поэтому никто не видел, как циркачи, бросив своё шапито и реквизит, погрузили на ослика грузного подпрапорщика Дулю 2, а на лошадь — Василия Ивановича 2 и Петьку 2, после чего скрылись в неизвестном направлении.

***

За пару часов до описываемых событий скампучийский диктатор и командир кровавых красных скхмеров товарищ Пол Скот принимал в своем дворце лидера сяфриканской революции товарища Жана Сбокассу. В подарок скампучийскому другу сяфриканский гость привез пару контейнеров хомосапиенсятины под видом отборной мороженной мамантины. Пол Скот не остался в долгу — он подарил своим дорогим гостям пару тонн свежесвяленных муравьиных ляшек, производимых эскадронами смерти красных скхмеров из подручного материала. Однако, это происшествие никакого отношения к нашему повествованию не имеет, и мы не будем больше упоминать о нем…

ГЛАВА 10

«Тот, кто не умеет смеяться, сам себя оплакивает»

Се Дук Сен.

Сидевший один в темной камере, Василий Иванович думал о чем-то своем, когда уловил неясный звук. Василий Иванович прислушался — на миг ему показалось, что за стеной слева раздался какой-то металлический скрежет. Вдруг из стены появился свет — огонь факела. Какого же было разочарование Василия Ивановича, когда он увидел, что факел держит в руке подлец Оглоблин. Но, опустившаяся было до уровня зеро, надежда вновь возымела потенцию, когда он услышал голос Анки.

— Бедный!.. Бедный Василий Иванович!.. — вскрикнула Анка и кинулась к нему.

Василий Иванович стильно прижимал к себе Анку, она же упершись об него локтями оглядывала камеру.

— А где же Петька и Дуля? — спросила она.

— Вот он и свинарь Клизмук только что увели их, — ответил Василий Иванович, указывая на Оглоблина.

— Где Петька? — пойманная в объятье Василием Ивановичем, Анка спросила Оглоблина.

— Я весь день был с тобой, — ответил Оглоблин, — ты не видишь, что он заговаривается.

Василий Иванович же в этот момент так расчувствовался, что даже ненароком всплакнул. Пока Василий Иванович проявлял по отношении Анки свойственное человеческой натуре чувство привязанности, Борька Оглоблин воспользовался ситуацией и сбежал: он прошмыгнул по стене к невидимому лазу и нырнул в него — лишь послышался металлический лязг закрывающейся дверцы.

— Вот сука! — всплеснула руками Анка и стала шарить в темноте руками по стене, в надежде найти выход. Однако, тайный ход находиться никак не желал.

Внезапно в коридоре послышались шаги, и вскоре в замочной скважине загрохотал вставленный кем-то ключ. Анка поспешила спрятаться за широкой спиной Василия Ивановича. Дверь в камеру слегка распахнулась, и по полу, по направлению к Василию Ивановичу, проскользнула пнутая кирзовым сапогом миска с дурнопахнущей баландой.

— Жри! — раздался голос старшего ефрейтора Клизмука. — Сегодня в полночь мы тебя того!.. И дружков твоих тоже!.. — гоготнул Петрило, после чего захлопнул дверь, не забыв закрыть ее на замок, и удалился, шаркая ногами, по длинному коридору подземелья.

— Блин! — тихо воскликнул Василий Иванович, обращаясь к Анке. — Они же тогда и тебя убьют! Блин!.. Слушай, а может, перед смертью мы с тобой того?.. — и Василий Иванович сделал весьма характерное движение обеими руками.

— Чего того? — не поняла Анка. — На лыжах что ли покатаемся? Ты уже точно рехнулся здесь!

— Да какие к черту лыжи!.. Я про… про… Я про коитус имею ввиду!..

— Ах, ты кобель старый! — разозлилась Анка. — Нас через несколько часов повесят или еще чего, а ему лишь бы потрюхаться, кобеляке!

Анка обиженно отвернулась к стене и заплакала, причитая:

— Где же мой бедненький Петька?!

***

Когда, понукаемые Оглоблиным 2 и Клизмуком, Петька и Дуля подготовили место для жертвоприношения, Оглоблин 2 приковал их, поленившись отвезти в камеру, прямо в тёмном коридоре, и затем отправился к Хеорасю, который, приговорив очередную бутылку старого английского бренди, возлежал на, еле выдерживавшим его вес, княжеском ложе.

— Отче Хеорась Ундгерднович, всё готово! — сказал подобострастно Оглоблин 2, появившись перед патроном. Тот, кряхтя, поднялся, опираясь на Оглоблина 2, и они спустились на первый этаж. Оглоблин 2 шёл впереди, держа в руках факел. Когда они проходили мимо Петьки и Дули, Хеорась остановился и обнял их как родных и дорогих гостей, по которым он, жуть как, соскучился и сказал:

— А почему эти бедненькие здесь маются? Отведите их в камеру, пусть хорошенько отдохнут.

Клизмук кинулся исполнять приказ Хеорася, а Оглоблин 2 и Хеорась вошли в залу для жертвоприношений.

На полу в центре залы была начертана пентаграмма, посередине которой, на надгробной плите, лежали перекрещенными святые символы — серп и молот. Узкие окна были занавешены пунцовыми шторами, на которых белой краской были написаны различные сатанинские заклинания — «Слава КПИСУС!», «Решения съезда партии — в жизнь!», «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!» и многие другие.

На трех концах пентаграммы стояли три каменных стола, представляющих из себя сложенные друг на друга старинные надгробные плиты, которые по его — Хеорася — приказу притащил со старого кладбища старший ефрейтор Петрило Клизмук. На четвертом конце пентаграммы была установлена обыкновенная тумбочка, так хорошо знакомая любому, кто когда-нибудь бывал дневальным. На тумбочке красовался большой гипсовый бюст Вождя Революции Ленина. На пятом конце пентаграммы стоял пюпитр, на котором лежал увесистый том «Капитала» Карла Смаркса, главы которого следовало читать вслух во время обряда жертвоприношения.

Клизмук отвёл Петьку и Делю в камеру, но около камеры он услышал трезвон колокольчика своего патрона, и просто загнав пленников в каземат, закрыл железную дверь и побежал на зов.

Как только лязгнули засовы запираемой двери, Анка, еле высвободившаяся из объятий Василия Ивановича, шепнула:

— Петя, это ты?

— Анка? — чуть было не закричал Петька и ринулся вперёд, но только нащупал в темноте Василия Ивановича.

Тем временем, Хеорась проверил свою ритуальную красную рясу, златую звезду на златой цепи и, убедившись, что все приготовления в порядке, вытащил из кармана часы на цепочке — до свершения ритуала оставалось еще четыре часа. Значит, можно было пойти перекусить. Хеорась, представляя себя весьма знатным барином, с надменным видом позвонил в колокольчик и приказал, через минуту прибежавшему на зов, Клизмуку приготовить шашлык, после чего отправился в отхожее место справить нужду, дабы освободить место для предстоящей трапезы.

***

В этот момент поисково-спасательная компания пробралась в шахту древнеримской канализации и начала двигаться по следам свежего налета дерьма. Через некоторое время следы дерьма раздвоились — канализация разделилась на два рукава. Ослик Гном, обладавший не только разумом, достойным восхищения, но и совершенным обонянием, присущим представителям собачьих, чья кровь, как мы помним, так же текла в жилах ослика, принюхался и сказал:

— Налево пойдешь — голову потеряешь, направо пойдешь — друга обретешь.

— Яснее можешь? — потребовал Командарм Сечка.

Гном ещё раз понюхал потоки дерьма и сказал:

— Слева, судя по запаху, идет поток помета Хеорася и ещё какого-то субъекта. Кажись, Клизмук… Справа чую дерьмо Дули, Петьки и Василия Ивановича.

— А дерьмо Анки не чувствуешь? — спросил комиссар Рманов. — А то вдруг она тоже тут взаперти сидит…

— Нет, — категорически твердо ответил Гном.

— Какая жалость, — разочарованно сказал Ф. У. Рманов.

— Ладно, — сказал Гном, — дальше я не пойду. У вас хоть сапоги есть, а мне каково по дерьму голыми копытами идти? Нет уж — увольте. Направление уже знаете — не собьетесь.

С этими словами ослик Гном развернулся и порысил на выход. Остальные, снова взвалив на плечи мертвецки пьяных дублей, повернули по следу дерьма своих друзей, и уже через дюжину шагов перед ними выросла темная фигура — это был художник Оглоблин собственной персоной.

— Давненько вас жду… — невозмутимо сказал Оглоблин. — Анка тоже тут — она у Василия Ивановича. Времени у нас нет, поэтому объясняться будем потом, а сейчас — за мной!

Оглоблин повернулся и уверенно зашлепал по дерьму.

***

Солнцеподобный советский фараон Коба сидел за столом в своем хремлевском кабинете, курил трубку и размышлял о том, как бы ему свернуть шею этой подколодной змее Ёберии. До него тоже были товарищи… эээ… как их там?.. А!.. Ягодица и Ёжиков… Коба немало сделал, во имя Революции, грязных делишек руками этих упырей, которые, впрочем, и сами были готовы ради Кобы идти на любые подлости и преступления. Историю ведь чистыми руками не делают, стадо надо сплотить, надо его вести. Но использованные кондомы, как известно, подлежат утилизации. Что же… Видать, и Ёберина очередь пришла быть использованным средством контрацепции — это уже настолько очевидно, что сам Ёберия должен это понимать. А он и понимает — хитер, подлец, ох, как хитер!

Коба выкинул в форточку окурок трубки и плесканул в солдатскую кружку грамм двести сярмянского коньяка «Ара-Рот». Коба весьма полюбливал этот превосходный напиток, но, блин, этот назойливый поц Винстон Черхолл каждый день звонит из Клондона по линии межправительственной связи и просит прислать пару бутылочек. Совсем оборзел!.. Да и агенты VI управления РСХА явно засекли повышенный трафик связи и теперь голову ломают о причинах повышенной частоты переговоров между Клондоном и Хремлем. Так и до войны недалеко…

Коба отпил из кружки и, закурив новую трубку, продолжил тяжкие раздумья. Что Ёберия подлец и негодяй — это и ослу понятно. Ослу?.. Ну, да… Сетх же не раз на это намекал. Впрочем, одно грязное дельце Ёберия должен для Кобы доделать — убрать эту политическую проститутку Троцкого. А вот потом можно и самого Ёберию… А вот как, чтобы это было не так скучно и непохоже на прежние?..

Коба выкинул в окно очередной окурок трубки и решил немного поразвлечь мозги — отвлечься для отдыха. Он подошел к обширному книжному шкафу, вытащил наугад книгу, открыл какую попало страницу и прочитал первую попавшуюся фразу — «Но примешь ты смерть от коня своего».

Коба, аж, подскочил от волнения и снова закурил трубку. Ну, конечно же!.. Конь!.. И как он раньше не догадался до этого! Коба сделает ход конем — и кранты этому паскуде Ёберии!

***

Анка, в петинном объятия, все продолжала дуться на Василия Ивановича, как внезапно в коридоре послышались голоса, и вскоре дверь камеры распахнулась, и перед ними вырос Оглоблин.

— Это уже не смешно! — сказал, увидев художника, Василий Иванович, но вслед за Оглоблиным на глазах изумленных происходящим Василия Ивановича, Петьки, Дули и Анки в камере появились товарищ Геннасе Даков, старший сержант Чорний и комиссар Рманов, которые внесли в камеру… Василия Ивановича 2, от которого за версту несло перегаром! Следом из проёме стены вышли Шигорецский и Командарм Сечка с мертвецки пьяными Петькой 2 и Дулей 2, добавив концентрацию перегара.

— Тихо, — предупредил удивленных друзей не менее удивленный Рманов, видя, что те готовы завопить от радости и кинуться им на шеи. Тем не менее Дуля тихо закричал:

— Ура! — и сокамерники его дружно поддержали.

— Тихо! — снова повторил Рманов, потрясая кулаками.

— Ну, собирайся, друже! — сказал Маршал Обороны, обнимая Василия Ивановича, который прислушивался к словам Петьки, целующего заплаканную Анку. Генассе Даков, улыбаясь, теребил своего друга за загривок.

— А откуда он? — показала на Оглоблина Анка.

— А он оказал добровольное содействие, — рассмеялся довольный Рманов.

Как только Оглоблин освободил Василия Ивановича из оков, он ткнул художника головой, тот не остался в долгу и завязалась потасовку, в которой бы явно пострадал ослабленный побоями Василий Иванович, если бы их не разборонил Сечка.

— Он приставал к тебе?.. Лапал?.. — в это время продолжал пытать расспросами Петька свою возлюбленную, но та лишь нервно всхлипывала, утирая слезы Петькиной бубённовкой.

— Ладно!.. — скомандовал Командарм. — Харэ телячьи нежности разводить! Валим отсюда! По дороге все расскажем!

Пленники и их освободители заперли пьяных дублей в камере и поспешили к замковому колодцу, из которого был выход в древнеримскую канализацию.

***

Наркомвоенмордел товарищ Троцкий пил чай в своем штабном вагоне и почитывал газету «Истинная Правда», как вдруг увидел, как к его смексиканскому бронепоезду подъехали несколько бронированных автобусов с тонированными стеклами и надписью ОССОН.

— Это конец! — подумал Троцкий, сунув руку в карман в поисках валидола.

Это действительно был конец — ОССОН просто так ни к кому не приезжал. Бойцы ОССОН — Отряда Слатышских Стрелков Особого Назначения, или как их еще называли в народе, просто Слатышские Стрелки или СС — были безжалостными и хорошо натренированными убийцами, которым никто не мог противостоять, ибо они, по-крестьянски однозначно, считали всех остальных дрянными животными, не достойными даже благородной мести. В течении пяти минут ОССОНовцы окружили бронепоезд и и без всякой спешки перестреляли скитайсих головорезов Троцкого. Причем, колдуна А Ли хладнокровно застрелил из своего маузера сам Гранитный Эдмунд — Эдмунд Бржинский, не менее безжалостный убийца, лично преданный товарищу Кобе, чекист с проклятым сердцем и липкими руками. Наркомвоенмордел Троцкий, чувствуя, как предательски намокло его галифе, в ужасе шарахнулся от окна, когда мозги А Ли вперемешку с кровью и костями черепа забрызгали окно, у которого он стоял.

Гранитный Эдмунд безэмоционально осмотрел поле побоища и сделал почтительный жест в сторону одного из бронированных автобусов. Через минуту из броневика, поигрывая новеньким ледорубом вышел трижды комиссар товарищ Ёберия и отправился прямехонько в штабной вагон к Троцкому, который с ужасом взирал на приближавшегося наркома НКВД.

— Ну, здравствуй, Лёва, — по-доброму сказал Ёберия, зайдя в вагон. — Что ж это ты, а? Я к тебе, Лёвушка, со всем своим открытым сердцем, а ты ко мне задом.?

— Да ты что, Ёберия, ты мой дорогой! — отозвался Троцкий. — Ты же знаешь, что ты для меня — как брат родной!

— Врешь… — равнодушно сказал трижды комиссар.

— Вру… — обреченно подтвердил Троцкий.

— А знаешь, Лёва, — продолжал Ёберия, — я сегодня всю ночь молился живому богу революции товарищу Кобе. И знаешь, что он мне на счет тебя посоветовал? Нет?.. Сказать?.. Он мне так сказал: да херани-ка, Павло, ты этого марамойца ледорубом по башке — и все дела!

Ёберия, поигрывая ледорубом, смотрел пристально в глаза Троцкого. Они были не в силах оторвать взгляд друг от друга, как кролик не может оторвать свой взгляд от удава, который давит другого кролика. Поэтому и не удивительно, что ни Ёберия, ни Троцкий не заметили, как в потолке вагона приоткрылся люк, в который влетела шашка с удушаемым газом. Уже через три секунды Ёберия и наркомвоенмордел лежали распростёртыми на полу штабного вагона. Еще через несколько секунд через люк в вагон спустился человек, чье лицо было скрыто под маской портативного противогаза.

Спрыгнув на пол, человек первым делом поднял оброненный товарищем Ёберией ледоруб и с силой вонзил его в череп товарища Троцкого. Вторым делом человек в противогазе вытащил из вагонного камина увесистую кочергу, рукоять которой была отлита в виде головы лошади. Вошедший размахнулся и проломил череп лежащему в беспамятстве наркому Ёберии лошадиной головой. Сделав свое черное дело, человек в маске вытащил из буфета бутылку сямериканского бурбона и, опустошив ее из горла, аккуратно поставил на место. После этого незнакомец в маске подпрыгнул, схватился руками за край люка и через секунду его уже не было в вагоне.

Никаких следов профессиональный убийца после себя, разумеется, не оставил, лишь слабый, едва различимый только самыми чуткими спектрометрами, запах масляных красок, используемых художниками–арьергардистами, витал в воздухе вагона.

На следующее утро Кобе доложили, что неизвестным убийцей, присланным, по всей видимости, странами Сантанты, были убиты нарком НКВД Ёберия и наркомвоенмордел Троцкий. Объявив в стране трехдневный траур, Коба приказал найти убийцу и сослать его в урановые рудники на Сахаляску. По окончании траура, решением Политбюро, состоялись похороны Ёберия, чей прах был захоронен в стену Новодонского монастыря. Тело же наркома Троцкого было утеряно и по ошибке отправлено авиапочтой в Смексику, где и захоронено во дворе какого-то дома в Койокане.

***

Уже через двадцать минут после побега, перепачканные антикварным навозом, наши герои вылезли из лаза канализации на лесную полянку, где их ждали скорейские следопыты товарися Чаво Саня и товарисика Пян Се. Рядом паслись, ведя оживленную беседу, полковой ослик Гном и кобыла Королева Анастасия. Наспех умывшись из ручья, герои нашего повествования, уж, было собрались отправиться в путь, как вдруг с криками «Порублю, суки!» на поляну вылетел маршал кавалерии З. А. Бубённый. Босой, в одних кальсонах и майке, с развивающимися по ветру усами и растрёпанной прической, маршал лихо крутил двумя шашкам, готовый вступить в бой с несметными полчищами врагов.

— Но-но, друже… — успокоил боевого товарища Командарм. — Все позади, все целы… Но пора, однако, выбираться отсюда подобру-поздорову…

Маршал Бубённый, лихо всунул шашки в ножны и стал озираться по сторонам, ища кого-то. Вдруг маршал увидел Петьку и, распахнув объятия, кинулся к нему, отчего Петька слегка струхнул и было собрался дать деру от этого сбрендившего маршала. Однако, маршал просто обнял Петьку…

— Сынок!.. Кровинушка моя! — приговаривал маршал, лобызая бойца Петьку.

Остальные с удивлением смотрели на происходящее. Первым пришел в себя Командарм:

— А я давно подозревал… Как ни приеду в кавполк, как ни увижу Петьку, так и думаю — ну, кого же он мне напоминает?.. Морда-то знакома, будто из одной лоханки хлебали. А оно воно как… Да…

— Не понять тебе, Андрюша, отцовских чувств… — сказал маршал Бубённый Командарму, отрываясь от сына. — Просто ты не женат и не имеешь детей…

— Ну, почему же, друже?.. — возразил Бубённому маршал Сечка. — У меня двое детишек — мальчик и девочка. Помнишь лет много тому назад я был в Северной Скорее военным советником у Се Дук Сена? Так вот… Тогда-то у одной пламенной скорейской революционерки и просто красавицы Ы Пат от меня родились двойняшки. Ы Пат и была моей женой… Военно-полевой женой… Эх, жаль, что потом мою любимую Ы Пат сяпонские интервенты расстреляли… Она, как сейчас помню, тогда отправилась вплавь через Амноган к сяпонцам в тыл — на разведку. Разделась она, значит, представ передо мной полностью обнаженной, как Афродита, связала одежку в узелок и поплыла. А узелок тот волной у нее из рук и выбило… Вот и попала она в плен к сяпонцам в чем мать родила… Поймали, значит, ее сяпонцы и, как была она голой, так голой и привели бедную мою Ы Пат на допрос. «Где секретные документы?» — спрашивают сяпонцы у Ы Пат. Она и ответила им, типа, где-где… Ну, ты сам знаешь — где… Сяпонцы проверили — и точно там! Ну, а дальше ты и сам понял, что было… А потом сяпонцы ее расстреляли… Так нам доложил скорейский резидент «Микадо», засланный в Сяпонию.

— А дети?.. — удивился маршал Бубённый. — Их тоже сяпонцы поймали?

— Да, нет, слава богу! — радостно отозвался Сечка. — Живы они! И сынок мой Ы Пун жив! И доченька Ы Пёх жива! Да вот же она! — Командарм показал в сторону сидевших на еловом бревне скорейских следопытов.

Взоры всех присутствующих устремились на красавицу Пян Се, однако, Командарм подбежал к товарися Чаво Саня, которого на глазах изумленных сослуживцев поднял на руки, обнял и поцеловал.

— Ээээ… Он — твоя дочка?! — спросил ошарашенный маршал кавалерии.

— Не он, а она! — обиженно ответил Командарм. — Прошу любить и жаловать — моя любимая дочурка Ы Пёх! Под прикрытием она работает…

— А сын?.. Сын-то твой где? — не унимался З. А. Бубённый.

— Вот он! — Командарм похлопал по спине Пян Се, опустившую от смущения глаза в землю и теребившую кружевной платочек одной рукой, другой же застегивая вторую пуговку на груди, словно стыдливо пряталась от чужих взоров. — Вот мой сын!.. Вот мой отважный и непобедимый Ы Пун! Под прикрытием он работает…

— Блин… Вот ведь… — забормотал подпрапорщик Дуля. — А ведь я ее… его… блин… чуть не того… блин… Вот засада!..

— Ах, ты сука!.. — подскочил к Дуле Командарм, сжимая в руке наган. — Если ты, контра гомосексуалистическая, еще раз вздумаешь залезть к моему сыну под юбку, то я тебя самолично пристрелю, как пса бешеного!

— Ну… блин… — сконфуженно оправдывался Дуля. — Я же ведь не знал, что она — это он, а не она… Если бы я знал, что она — это не она, а он, то я бы — ни-ни!.. А то я ведь вижу — она, откуда же мне знать, что это он, а не она…

— Ах, сейчас бы кофейку… — мечтательно сказала Анка и требовательно посмотрела на Гнома, но ослик только виновато улыбнулся и пожал плечами. Командарм Сечка, который стоически перенес непереносимые миазмы канализационной шахты, услышав это невинное Анкино желание, внезапно подорвался с места и ломанулся в кусты, обильно блюя на ходу.

Но в это же мгновенье внезапно в лесу раздался треск ломаемых сучьев, и на поляну, сбив с ног блюющего Маршала, который в падении умудрился облевать почти всех своих к тому же издермённых товарищей, выбежал гололобый абрек с обрезом винтовки в одной руке и кавказским кинжалом в другой. Не спуская собравшихся с мушки своего обреза, абрек кинулся к Анке. Петька, подумав, что абрек хочет Анку умыкнуть, преградил путь джигиту, но тот, будучи весьма умелым борцом, смёл Петьку, как пёрышко воробушка. Подбежав к Анке, абрек обнял ее и закричал:

— Патя!.. Сестра моя!

— Ахмед-Махмед!.. — радостно закричала в ответ Анка.

Потрясенный увиденным, маршал кавалерии Бубённый беззвучно двигал челюстями — видно, хотел еще что-то сказать, но не находил от изумления слов. Однако, старший сержант Артемий Чорний показал на часы и негромко сказал:

— Пора!..

***

Примерно в это же время сгерманский линкор «Трипперц», проходя на траверзе мыса Канаверел, налетел на подводную мину, установленную сгерманской же субмариной еще в предыдущую по счету мировую войну. Взрыв был такой силы, что вызвал гигантскую волну-цунами, которая пять раз обошла вокруг света, начисто смыв легендарную Сятлантиду и её столицу Смехаян-Шахар. Однако, это происшествие никакого отношения к нашему повествованию не имеет, и мы не будем больше упоминать о нем…

ГЛАВА 11

«Тот, кто тронулся умом, не знает остановок»

Се Дук Сен.

Хеорась Гапондяев глянул на часы, а затем в окно — до полуночи оставалось несколько минут, а за окном царило полнолуние. Хеорась был облачен в свою красную ритуальную рясу с декольте до пояса, а на его жирной шее на златой цепи висела златая звезда. Пленников Петрило Клизмук уже притащил из подвала и накрепко привязал к ритуальным столам, сложенным из могильных плит. Они показались Клизмуку мертвецки пьяными, но, боясь наказания со стороны отца Гапондяева, который вряд ли унюхал бы их, по причине своей поддатости, Петрило благоразумно умолчал об этом факте, сказав Хеорасю, что пленники просто спят.

До полуночи осталось пять секунд. Хеорась взял ритуальный серп. Петрило и Оглоблин 2 последовали его примеру — им следовало оскопить, а потом одновременно перерезать горло жертвам. Хеорась подошёл к Василию Ивановичу. Осталось четыре секунды… Три… Две… Одна… Пора!.. Хеорась замахнулся серпом, однако, в этот момент Василий Иванович растворился в воздухе! Хеорась оглянулся — прямо на его глазах сгинул и Оглоблин 2… вслед за ним исчезли также Петька и Дуля…

Хеорась был беспредельно шокирован. Поняв, что весь его гениальный план сорвался, он заорал нечеловеческим голосом и, размахивая серпом, накинулся на застывшего от ужаса Петрилу Клизмука…

Внезапно в центре пентаграммы появился осёл Гном с новеньким ручным пулемётом «Печенег» фирмы ЦНИИТОЧМАШ в крепких ослиных копытах и расстрелял длиной очередью Хеорася, после чего с широкой ослиной улыбкой посмотрел на поседевшего в одну секунду Клизмука, подмигнул ему и растворился в воздухе.

Оставшись один, Клизмук ринулся в кабинет Хеорася, где оставались еще несколько бутылок старого английского бренди, и, прихватив оные, поспешил покинуть этот сатанинский замок. Петрило сел в тачанку своего почившего хозяина и погнал лошадей, куда глаза глядят.

***

В штабе кавполка стоял гайгуй — уж, третий день царило веселье — столько радостных событий сразу!

Во-первых, нашелся подпрапорщик Дуля, который открыл продуктовый склад, и личный состав полка впервые за месяц получил горячее питание.

Во-вторых, нашлось, как вы помните, знамя полка, которое дотоле Командарм Сечка, озираясь на Василия Ивановича и Анку, признал подлинным, а потому теперь никого не сошлют в Заполярно-Сибирский стройбатный имени Стахана Корчагина полк.

В-третьих, уходил на пенсию маршал кавалерии З. А. Бубённый, который решил посвятить остаток своей жизни семейным делам. Поговаривают, что приехавшая в полк Дульсинея Тамбовская вытащила из пакета мокрую тряпку и принялась лупить маршала, пока тот не сдался и не подал Командарму рапорт об уходе в отставку. Маршал Обороны подписал рапорт, но обиделся на друга, после чего пятнадцать минут с ним не разговаривал.

В-четвертых и пятых, справляли сразу две свадьбы — Анка-Патя вышла замуж за Петьку, а Василий Иванович женился на товарися Чаво Саня, то есть на красавице Ы Пёх, дочери Командарма.

В столовой кавполка были сдвинуты столы, обильно накрыты диковинными яствами и редчайшими алкогольными напитками — это постарался расчувствованный своим спасением подпрапорщик Дуля. Стены столовой были украшены свежими лозунгам, заботливо написанными к свадьбе полковым художником Борькой Оглоблиным: «Жена — друг молодежи!», «Советская семья — оплот коммунистического будущего!», «На каждый шесток найдется свой роток!» и другие. Личный состав полка предавался пьянке и веселью и ничто не омрачало праздник.

В-шестых, провожали Пян Се в братскую Германию, томящуюся под гнетом фашистской власти, на встречу с проститутками Гамбурга и с тайным заданием.

В качестве тамады за столом сидел Маршал Обороны товарищ Сечка. Справа от него сидели З. А. Бубённый с Дульсинеей Тамбовской, мастер конного спорта межконтинентального класса товарищ Геннасе Даков, комиссар дивизии и кавполка товарищ Ф.У.Рманов, старший сержант Артемий Чорний и полковой художник-арьергардист Борис Оглоблин. Слева сидели: Василий Иванович и его новоиспеченная жена Чио Чаво Саня, молодожены Петька и Анка, брат Анки — Ахмед-Махмед, товарисика Пян Се, Дуля и сержант Вовка Шигорецский.

Один весьма забавный случай надолго запомнится гостям свадьбы. Абрек Ахмед-Махмед, который не хотел отдавать замуж свою сестру Анку-Патю, пока не получит калым, получил в качестве оного бурку Василия Ивановича, которую тот снял некогда с заполоненного им барона Урин-Гелия. Довольный подарком, Ахмед-Махмед щедро угощался яствами и пил коньяк, периодически посматривая на Пян Се, то есть на У Пын, приняв её за девицу. Наконец, Ахмед-Махмед не выдержал, вскочил, подбежал к Пян Се, завернул ее в подаренную бурку, взвалил на плечо и побежал на выход. Но не прошло и десяти минут, как Пян Се принесла обратно на себе Ахмед-Махмеда и усадила его на прежнее место. Ахмед-Махмед чрезвычайно шокированный своей ошибкой, сидел, открывая и закрывая беззвучно рот, как выброшенный на берег карась, и пил, не закусывая. Он даже не представлял, что сие было предтечей большой, крепкой мужской дружбы.

Веселье было в самом разгаре, когда дверь в столовую внезапно распахнулась, и в столовую верхом на ослике Гнома въехал сам Верховный Главнокомандующий товарищ Коба. Царившее в столовой веселье моментально стихло, и все с тревогой в сердце взирали на нового гостя. Оглядев всех суровым взглядом, Коба спросил:

— Ну, что, не ждали, суки?

Внезапно и одновременно со своих мест вскочили Анка и Ахмед-Махмед и бросились к Кобе:

— Папа!.. Отец!..

Увидав подбежавших к нему Патю-Анку и Ахмед-Махмеда, Верховный Вождь распахнул объятия и прижал Анку с Ахмед-Махмедом к своей широкой груди.

— Патя!.. Ахмед-Махмедка!.. Доченька!.. Сынок!.. — только и мог выговорить Коба, у которого от волнения на суровых маленьких глазах выступили слезы… Коба стоял и гладил своих детишек по голове, плача и нисколько не стесняясь своих слез…

Незаметно для всех смахнул копытом скупую слезу и ослик Гном — ничто человеческое и ослам не чуждо!

***

Когда Кобе становилось архичрезвычайно печально и одиноко, он уединялся в маленькой каморке в Хремле, и предавался воспоминаниям. Так было и в тот раз… Коба устроился в удобном кресле, взял со столика томик своей тайной автобиографии, написанной Джо Сосало-Вкустынадей, чтобы освежить в памяти некоторые факты своей собственной жизни и начал его неспешно листать. Он, конечно, всё помнил и даже знал о себе то, что в этой книжке не написано. Но память человеческая не столь надежна как бумага.

А бумага сия гласила: «Когда-то давно, еще до Революции, когда Коба учился в Тифлисской семинарии и был еще грузином, у него было три жены. Старшую звали Нина Алилуйкян, у которой от Кобы была дочь Свэта. Средней женой была тхакушинка Мадинат Обоева, у которой от Кобы был сын Ахмадинежад или Ахмед-Махмед. А самой младшей и любимой женой была абасаранка Перманганат Халия, которая и родила Кобе красавицу дочурку Патиматрай. Однако, Нина Алилуйкян невзлюбила остальных жен, и когда Кобу отчислили из семинарии за неуспеваемость, Нина подговорила его переехать из Тифлиса в Баку. Не подозревавший о коварном заговоре своей старшей жены, Коба согласился с Ниной и поехал в Баку первым, чтобы подготовить новый дом. Когда Коба нашел жильё, он сообщил об этом Нине по телеграфу, которая должна была выехать из Тифлиса, захватив с собой всех детей, а также Мадинат и Перманганат. Однако, злобная Нина перед самым отъездом послала Мадинат на базар, а Перманганат — на рынок, и, когда те ушли, быстренько собрала вещи и уехала, не оставив адреса. По пути коварная Нина сдала малолетних Патиматраю и Ахмадинежада в разные детские дома (где Перманганат спустя годы случайно нашла свою дочь, а потом и сына, после чего отправила их к своему брату в Килзяр), а Кобе сказала, что дети и их мамы умерли в пути от свирепствовавшей в то время бубонной дизентерии»…

Да всё так и было: Коба так сильно опечалился потере двух жен и двух детей, что с горя застрелил Нину и, чтобы забыться, утопил свое несчастье в революции, которая и вознесла Кобу до высочайшего поста Красноперого Вождя всех народов и Верховного Генералиссимуса. Однако, с тех пор Коба стал весьма подозрительным и научился быстро и легко раскрывать тайные заговоры, которые плели против него разного рода проходимцы и враги народа.

Но теперь, казалось, луч света проник в темную жизнь Кобы — он вновь обрел своих дочурку Патю и сынишку Ахмед-Махмеда.

***

На следующий день праздничный гайгуй увенчался большим собранием полка. На сцене был водружён длинный стол, за которым собрался президиум, почти в том же составе, в котором они сидели за праздничным столом, за исключением того, что теперь, как и положено, тамадой, то есть председателем президиума, был избран Коба, который восседал на самом почётном центральном месте. По левую сторону от Кобы сидели, делающие трезвый вид, комиссар Ф. У. Рманов, Василий Иванович, старший сержант Чорний, сержант Шигорецский и товарищ Геннасе Даков. По правую сторону сидели Командарм и Маршал Обороны товарищ А. О. Сечка, уходивший в отставку маршал кавалерии З. А. Бубённый, художник-арьергардист Борис Оглоблин, а также Анка с Петькой. Остальные гости и личный состав разместились в партере. В первом ряду партера сидели начальник штаба полка, начпрод Дуля, наконец получивший вполне заслуженное звание — прапорщик, товарися Чаво Саня, товарисика Пян Се, старшина Запаханный, а также ослик Гном. Вокруг стола суетился и Ахмед-Махмед назначенный виночерпием.

Товарищ Коба поздравил всех присутствующих с чудесным обретением знамени и с вызволением похищенных товарищей из бандитского плена.

— К сожалению, — говорил Верховный, — наша молодая Страна Советов находится в окружении коварных врагов, мечтающих уничтожить революционные достижения, а потому всячески вредят молодой Советской Власти, засылая своих шпионов и плодя вредителей и врагов народа. Такими подлыми шпионами и врагами народа оказались наркомвоенмордел и политическая проститутка Троцкий, скитайский колдун А Ли, а также бандит Хеорась Гапондяев.

(Бурные аплодисменты, крики «Позор!»)

— Однако, — продолжал свою речь Коба, — стараниями доблестного наркома НКВД товарища Ёберии, предатели и враги народа были изобличены и уничтожены. К сожалению, в этой не объявленной тайной войне наша страна понесла невосполнимую утрату — в неравной борьбе с кровавыми бандитами погиб и сам нарком НКВД товарищ Ёберия, которому решением Политбюро посмертно присвоен Большой орден «За Серп и Молот!».

(присутствующие в зале почтили память наркома вставанием и минутой молчания…)

— Также медалями «За Дружество» награждаются Командарм Сечка, маршал Бубённый, старший сержант Чорний, сержант Шигорецский, партизан Геннасе Даков, скорейские товарищи Ы Пун и Ы Пёх, Василий Иванович и Анка с Петькой. Ослик Гном награждается ценным гламурным недоуздком со стразами от конского кутюрье Василия Колчановича и тремя тоннами душистого клеверного сена!

(В зале раздались продолжительные бурные аплодисменты.)

— Но это еще не все, товарищи! — продолжал Коба. — Мы с товарищем Сечкой посоветовались, и выносим особую благодарность товарищам Рманову и Дуле за сохранения чести полка — боевого знамени. Теперь любой кавполчанин, представленный к чести сфотографироваться у знамени полка, может на выбор сделать фотографию на фоне нижнего белья Анки, которая тоже будет сдана в музей части, где и будет находится в рабочее время, работая в качестве музейного экспоната.

(Бурные аплодисменты в зале переросли в продолжительные овации с криками «Браво!». )

— Товарищи! — продолжал Вождь народов. — Разрешите вам представить моего верного соратника, который служил в кавполку в роли комиссара Ф. У. Рманова и проявил героизм не только при поиске боевого знамени, но и в деле поиска похищенных товарищей. И так, прошу любить и жаловаться — Ф.У.Рманов, который на самом деле является политруком Л.И.Прежневым. Сегодня ему присваивается звание Маршала Советского Союза с одновременным награждением семью медалями «Герой Вселенной»!

(В зале раздались крики «Ура!», «Даешь стабильность!», «Экономика должна быть экономной!», а также бурные аплодисменты.)

(Сразу же после собрания политрук Л. И. Прежнев был сослан на Малую Землю, откуда ему пришлось пробиваться с боями, чтобы потом поднимать целину,.. затем до самой смерти работал, по партийной линии, секретарем над секретарями…)

— Также разрешите вам представить человека, которого вы знаете, как полкового художника-арьергардиста Борьку Оглоблина. Встречайте — тайный лейтенант НКВД Борис Оглоблин! Человека, который раскрыл тайный заговор и сговор предателя Троцкого с колдуном Гапондяевым, а так же приложил немалые силы для ликвидации этого антинародного заговора. Сегодня Борис переводится на очередное тайное задание — отправляется в Рыбинский речной техникум учиться на Председателя КГБ Вольдемара Юриковича Андропяна-Шлекштейна.

(Долгие, продолжительные аплодисменты, переходящие в бурные овации)

После выступления Верховного Главнокомандующего состоялась церемония награждения, а далее — танцы и банкет, на котором большинство из присутствующих не упустили опять представившуюся им возможность хорошенечко побухать на халяву.

***

Той же ночью трофейный транспортный шестикрылый самолет-кукурузник Ли-2 Североскорейских ВВС взлетел с грунтового Чкаловского военного аэродрома и взял курс на запад. Через несколько часов, оставшийся незамеченным вражескими средствами ПВО, самолет Ли-2, отключив двигатели, бесшумно планировал высоко в небе над портовым Гамбургом, где под гнетом нацистской власти бесноватого рейхсканцлера А. А. Шикльгрубера томились революционные проститутки. Вскоре в фюзеляже самолета открылся люк, из которого выпали две человеческие фигурки с огромными рюкзаками за плечами, а еще через некоторое мгновение раскрылись два черных парашюта, невидимых в ночном небе.

Уже через пару минут после этого в дверь хремлевского кабинета товарища Кобы кто-то осторожно постучал, и, выждав вежливую паузу, в кабинет вошел личный секретарь Великого Вождя товарищ Поскребушкин, который протянул Хозяину запечатанный конверт. Коба закурил трубку и, достав кинжал, вскрыл конверт, из которого достал письмо от сына — в конверте лежал абсолютно чистый лист бумаги. Коба повертел лист, посмотрел на свет и спросил у товарища Поскребушкина:

— Что здесь должно быть написано?

— Там должно было быть написано, что ваш сын Ахмед-Махмед теперь будет служить в Германии. Резидент советской разведки товарищ Мартын Борман устроит Ахмед-Махмеда на работу в VI управление РСХА под именем штандартенфюрера СС Макса Отто фон Штюрлица. Основной задачей товарища Штюрлица будет оперативная опека товарисики Пян Се (он же — Ы Пун Андреевич Сечка), которая будет внедрена во вражеское логово под именем Едва Браунд с весьма важной и ответственной задачей — она будет должна во имя гамбургских проституток соблазнить бесноватого рейхсканцлера Шикльгрубера и выйти за него замуж.

— Перешлите ему от меня такой же чистый лист бумаги. Он поймет, — дал указание Коба.

— Будет сделано, Хозяин… — отозвался вышколенный секретарь и вышел из кабинета вон.

Коба налил себе в стакан своё любимое Киндзмараули и закурилнеизменную трубку. Жизнь продолжалась!

ПОСТСКРИПТУМ

В Хремле состоялось очередное тайное вечернее заседание 12 членов ЦК КПИСУС во главе с пророком революции товарищем Коба. Было решено отозвать из Свято-Свинежского замка войска НКВД, делающих вид, что охраняют замок, и отправить туда ОССОН для зачистки. По личному распоряжению товарища Кобы Гранитный Эдмунд лично собрал все сатанинские книги и бумаги в кабинете Гапондяева и сдал их в архив НКВД, где те документы до сих пор хранятся под грифом «Совершенно секретно». Тело бандита Хеорася Гапондяева было обезглавлено и сожжено в крематории ГРУ, после чего прах бандита был развеян по ветру с Оттаманкинской башни. Голова же злодея была сдана в Кунсткамеру, где хранится в стеклянной банке в заспиртованном состоянии… Однако, ни старший ефрейтор Петрило Клизмук, ни его тело найдены так и не были. Поговаривали, что Клизмук добрался до поселка Старая Слободка Бобринного района Вороньей губернии большой Ак-Орды, где устроился фельдшером в местном морге. Хотя поступали оперативные донесения, что Клизмук незаконно перешел Советско-Сфинкскую границу и попросил политического убежища у сфинкского президента маршала Маннергеймунта. Как бы там ни было, но на данный час более точных сведений о судьбе старшего ефрейтора Петрилы Клизмука у нас не имеется…

***

Однажды утром в кавполку, которым командовал Василия Ивановича, случилось ужасное ЧП — украли знамя части! То знамя, из которого Маршал Обороны А. О. Сечка сшил себе трусы…, а Анка из запасного знамени раскроила себе бюстгальтер. За пропажу знамени Василия Ивановича арестовали и приговорили к расстрелу, а подпрапорщик Дуля запряг в продуктовую бричку осла Гнома и поехал к скитайцам, чтобы купить у них новое полковое знамя… Но мы, впрочем, об этом вам уже рассказали, а потому рассказывать об этом вам опять не будем…

ЭПИЛОГ

«Перед смертью все равны, но мёртвым уже все равно.

Так будьте же равны перед жизнью!»

Се Дук Сен.

Души трижды комиссара госбезопасности Ёберии и бандита Хеорася Гапондяева с тоской сидели в Чистилище на холодной каменной скамье — они прекрасно понимали, что их ждут вечные ужасные мучения, что вскоре они только мечтать могут о прохладе, как, например, об этой холодящей жопу скамье. За спинами душ невозмутимо стоял огромноростный демон-бог Анубис со своей, устрашающей души, шакальей головой, сжимающий в руках могучий посох и весьма остро наточенный страшного вида крюк.

— Эх! — печально, вздохнув, молвила душа Ёберии. — Ведь все хорошо продумано было! И откуда взялся этот проклятый осел? Ненавижу ослов! Черт бы его побрал! Черт!.. Черт!..

— Да уж, — поддакнула душа чернокнижника и бандита Хеорася. — Будь моя воля — я бы всех ослов уничтожил! Построил бы их в ряд и из пулемета — та-та-та-та-та-та-та!..

— Кхе-кхе… Ослов, говорите, ненавидите? Из пулемета, значит?.. Прелестно!.. Прелестно!.. — вдруг раздался чей-то голос из распахнувшейся огромной двери.

Души Ёберии и Гапондяева оглянулись — в залу суда вошло огромного вида существо, несколько напоминающее Анубиса, однако, вместо шакальей головы, как у Анубиса, огромное человеческое тело венчала ослиная голова. Души Ёберии и Гапондяева, аж, вскрикнули от ужаса, узнав в ослиной голове лик осла Гнома из кавполка! Или не Гнома? А может, это дубль Гном?.. Блин!..

— Аааа… — заулыбался вошедший. — Вижу — признали. Что ж… Это хорошо… Разрешите представится — Сет. Бог ярости, песчаных бурь, разрушения, хаоса, войны и смерти Сет. У вас, в новом мире, меня еще называют Сетан, Сетана, Шайтан и другими транскрипциями моего имени. — продолжал улыбаться Сет. — Впрочем, хватит болтать — пора судить вас. Так… Где моя книга?..

Сет сел на огромный трон, махнул рукой, и в залу по воздуху приплыла не менее огромного размера «Книга Мертвых», которая была исписана неисчислимым количеством различных иероглифов. Книга неподвижно парила перед ликом Сета. Легким дуновением Сет переворачивал страницы, что-то бормоча себе под нос. Наконец, Сет взмахом руки захлопнул книгу и отослал ее прочь. В руке же Сета появился чудовищных размеров тор.

— Ну-с, — сказал Сет менторским тоном, — не будем, как говорится, тянуть кота за хвост — ибо это будет непочтительно по отношению к богине Бастет, а она, как и все женщины, впрочем, вы и сами это знаете, весьма обидчива и коварна. Поэтому перейдём сразу к нашим баранам! — хохотнул довольный своей шуткой Сет. — Именем Загробного Трибунала, за все грехи, совершенные при жизни, души Павло Ёберии и Хеорася Гапондяева приговариваются к вечному кипению в ядовитой смоле! Приговор окончательный и обжалованию не подлежит!

С этими словами Сет ударил огромным тором по полу, отчего с потолка посыпалась каменная плитка, и в ту же секунду Анубис подхватил души Ёберии и Гапондяева своим смертоносным крюком и уволок в ад, откуда доносились крики и стоны тысяч миллионов мучаемых грешников.

Когда врата ада захлопнулись, а бог воздуха и ветра Шу проветрил помещение от зловонных запахов серы и сжигаемой плоти, проникших из ада, Сет подошел к огромному, гладко отполированному медному зеркалу и, глядя на свое отображение, стал шептать какие-то заклинания на древнем скоптском языке, нынче не доступном никому из смертных. Вскоре отображение Сета ожило и, приветливо махнув рукой Сету, уверенно шагнуло из медного зеркала на каменный пол залы.

— Приветствую тебя, брат мой Сет! — воскликнул вошедший, обнимая Сета.

— И я тебя приветствую, брат мой Гном! — сказал Сет, обнимая брата. — Или лучше тебя называть настоящим именем — Монг?

— Монгус… — поправил Сета брат, выпустив огненное пламя изо рта своей лошадиной головы, отчего содрогнулся даже видавший все виды Сет. Да, братец его — Монгус — был еще тем демоном, держащим в страхе под всеми своими именами и ипостасями все население Тибета, Памира, Монголии, Сибири, части Средней Азии и прилагаемых к ним регионов.

Наконец, вдоволь наобнимавшись, братья уселись за стол и налили в бокалы чистейшего самогона.

— А ведь хорошо мы повеселились, дурача этих смертных, — усмехнулся Монгус.

— Да уж, — довольно ухмыльнулся в ответ Сет.

— Меня всегда поражали людишки-максробы, которые недалеко ушли от микробов. Уж, несколько тысяч лет прошли, но природа максробов не меняется — Земля для них большая ярмарка тщеславия, все носятся со своим тщеславием и червь гордыни разъедает душу каждого из них, такие же алчные до славы, власти и денег, ради которых готовы идти на убийства и различные подлости, числу который нет предела.

— Да, и ведь при этом они совсем не понимают своим несчастненьким умишком, что их материальная жизнь — это лишь наномикросекунда вечности. Вечности, которая их ждет впереди.

— Потому они и примитивные создания — эти большие микробы. Это ж каким надо быть откровенным идиотом, чтобы из-за одной плёвой наномикросекунды портить себе всю вечность? Впрочем, мы с тобой, благодаря этому, без работы не остаемся…

— Я уж давно просил Ра остановить хотя бы на денек свою небесную барку Ате, чтобы Апоп со своими чудищами мрака стерли людишек с лица земли, но, блин, Гор — этот сентиментальный человеколюб — все радеет о людишках, наивно полагая, что те когда-нибудь поумнеют. А людишки уже давно позабыли Гора, как, впрочем, и самого великого Ра, поклоняясь кому попало… Да и фиг с ними!.. Давай-ка лучше нальем и выпьем!

В этот момент в залу вошел Анубис и, с размаху плюхнувшись в свободное кресло, бесцеремонно налил себе самогона, после чего, как бы между делом, сообщил:

— Осирис воскресе…

— Эх!.. — разминая суставы, повел плечами Сет. — Весна, значит, наступила в мире людишек…

— У девчонок юбчонки коротеют… — мечтательно добавил Монгус.

— Ага… — безразлично отозвался Анубис и, подняв свой бокал, с воодушевлением произнес — Ну… За нас с вами!

— Янар игалиц!

— Да благословит и приветствует нас Ра!

— И Омон!..

— Раминь!..

***

Пан Ефген Надвидовский выкопал лунку в одном очень тайном месте в Учкуланском ущелье Северного Кавказа, обвернул жёлтенькой кожи книжицу белой материей и написал на ней: «Лично в руки пану Евгену Ташу и пану Брат Мурату от пана Ефгена Надвидовского с сердечной признательностью». Затем пан Ефген обвернул все это снова — на этот раз толстым слоем вощенного холста. Немного подумав, пан Ефген достал из плетеной корзинки, в которую ему жинка собирала в дорогу всякие снадобья, бутылку отменного первача, примотал ее кожаным ремнем к замотанной в провощенный холст книге, после чего закопал, привалив сверху большим камнем, на котором написал: «Не трогать!»

Нашли ли пан Евген и пан Мурат бутылку отменного первача от пана Ефгена? — Вам это неизвестно, и мы вам об этом не расскажем.