Император мира

Глава III Сны и мир

МОСКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ.

ИМПЕРАТОРСКАЯ РЕЗИДЕНЦИЯ «МАРФИНО».

4 (17) мая 1917 года

Луч фонарика моего смартфона выхватывал из кромешной темноты причудливые элементы сводов и арок. Впереди из мрака нарисовались перила. Левее выплыли какие-то бронзовые скульптуры, блистающие в белом электрическом луче. Вот женская фигура, а у ног ее петух с ярко сверкающим клювом и гребнем, петух, отполированный многими миллионами пальцев. Сколько желаний было при этом загадано? Могу ли я загадать желание? Или лучше потереть нос собаке? Где она?

Шум отвлекает меня от этой мысли, и я спешу сквозь арку с фигурами на платформу. В кромешной тьме нарождается зарница. Пока лишь далекий отблеск. Что это? Долгожданный свет в конце туннеля? А туннель меж тем прорисовывается все ярче, и вот уже вынырнул из-за бетонного изгиба источник света и нарастающего шума. На темную станцию метро «Площадь Революции» прибывает ярко освещенный поезд. Уже видны силуэты пассажиров, и по мере торможения мой взгляд все более четко выхватывает их фигуры и образы. Вот благообразная старушка с книжкой в руках, вот парень с ноутбуком на коленях, вот скучающий мужчина, безо всякого интереса глядящий в темноту за окном… А вот милая девушка в мини-юбке над чем-то счастливо смеется, глядя на экран смартфона.

Поезд останавливается, и прямо передо мной замирают двойные двери вагона. Девушка поднимает голову и смотрит на меня. Открытый и приветливый взгляд. Она приглашающе машет мне рукой. Да, сейчас, вот сейчас, вот только откроется дверь…

– Посадки нет, отойдите от края платформы!

Громовой голос заставляет меня содрогнуться. Поезд тронулся и плавно заскользил прочь. В панике я бегу за ним, но все быстрее и быстрее уносятся вагоны, мой взгляд отчаянно ищет ту девушку, но ничего уже не разобрать, вот и последний вагон мимо, вот и кабина позади состава, исчезающая в арке туннеля.

Я спешу, я бегу, бегу со всех ног, бегу за уходящим поездом, спотыкаюсь и лечу вниз, прямо на рельсы. Сзади свет, лязг, в глаза бьет прожектор стремительно накатывающего поезда…

Вздрогнув, я резко сел в постели. Липкий холодный пот, бешено колотится сердце, адреналин бурлит в крови, тяжелое сиплое дыхание вырывается из легких. Дрожащей ладонью отираю лицо. Да уж, приснится же такое…

Я встал и, подойдя к окну, распахнул рамы. Прохладный ветер ударил в мои пылающие щеки. Неуверенными движениями набиваю трубку и закуриваю. Что это было? Шутки подсознания? Привет из прошлой жизни? Знак? Просто сон?

Вдали за гладью пруда светились фонари пионерлагеря. Майская ночь раскинулась вокруг всем своим великолепием. Яркие звезды успокаивающе мерцали в небесах, стрекотали какие-то насекомые, квакали лягушки, кричала какая-то птица в лесу.

Тишина и спокойствие вокруг. Вот только вновь муторно у меня на душе. Кто я и что делаю здесь, в этом времени и в этом теле? За какие грехи мне выпало оказаться в теле моего прадеда – великого князя Михаила Александровича? Да еще и в самый разгар революции! Кому где-то там не спалось и кто засунул меня в тело брата Николая Второго и обрек тем самым на гибель? Разве просил я в тот злополучный день 20 марта 2015 года такой участи? За что мне такой кульбит судьбы? Бабах, и здрасьте вам – на улице 27 февраля года 1917-го! И мало того, что в Петрограде полным ходом революция, так еще и по мою душеньку уже выслали группу революционных товарищей, для скорейшего моего оприходования с последующим социальным расстрелом. Не знаю, кто эти юмористы, которые мне это все устроили, но честное слово, повесил бы я их на той же Болотной площади, где развесил давеча некоторых представителей своей великокняжеской родни и прочих проходимцев. Но как узнать, кто эти негодяи-шутники, и как добраться до их шей с мылом и веревкой?

Ну, доберусь я до них, допустим сей гипотетический вариант, и что? Что изменится? Меня вернут обратно, в мой московский офис, в мой начальственный кабинет, вот прямо в тот небоскреб в Москва-Сити? И вот так вдруг, по щелчку чьих-то волшебных пальцев, я снова буду управляться с ничтожными делами медиа-холдинга? Нет, не верю я в это. Слишком крутых дел я тут наворотил, слишком уж радикально изменил будущее, так что не ждет меня в грядущем привычная жизнь, а вернее всего, не ждет вообще никакая жизнь, ибо застрял я здесь наверняка и навсегда. Да и вряд ли этот гипотетический кто-то засунул меня сюда в качестве подопытного клоуна в шоу. Нет, не прозвучит сейчас «Стоп, снято!», не выскочат из-за угла веселые друзья, радующиеся своей мудреной шутке. Нет, слишком много всего произошло за истекшие полтора месяца, слишком много крови, слишком… Да, всего тут «слишком», что уж причитать. Одна Кровавая Пасха чего стоит. Вот на чью совесть отнести сотни погибших от того взрыва людей? А взрыв в Зимнем дворце, в госпитале для тяжелораненых? А сгоревший дворец в Царском Селе? Огонь, кровь и пепел устилали мой путь.

Но, с другой стороны, я же предотвратил братоубийство, фактически отменил революцию и падение монархии, а это немалого стоит. И вовсе не потому, что уж такой сторонник самодержавия или хруста французской булки. Впрочем, оглядываясь назад, я вынужден признать – другого варианта у меня не было. Все мои мечты и желания подправить ход российской истории находясь где-то там, за кулисами трона, были изначально обречены на провал. Даже с царской властью мне очень и очень непросто что-то менять, а уж там, за кулисами… Нет, нужно знать моего (теперь) самодурственного самодержавного братца, а главное, представлять себе всю неповоротливую и прожорливую аристократически-бюрократическую систему империи, все эти Земгоры, всех этих депутатов и прочих генералов, всех местных олигархов и эту так называемую интеллигентскую, прости господи, совесть нации, чтобы понять, что я не смог бы изменить ровным счетом ничего. Так что…

Так что да, пока я тут царь-батюшка. И у меня, кстати, чуть меньше двухсот миллионов подданных. И война мировая. И сплошные заговоры. И революционная ситуация. И острейшие кризисы. В том числе и в международных отношениях. И должны мы всем, как земля колхозу. Я уж не говорю о состоянии российской экономики и промышленности. Кто бы там в моем будущем ни распинался про «семимильные шаги», с которыми развивалась Россия до 1917 года, все это, по-царски извиняюсь, чушь собачья. Нет, нельзя сказать, что развития не было. Было. Но развитие это было относительно себя прошлой и с каждым годом все более отставало от передовых держав. Да что там говорить, если Российская империя была не в состоянии производить необходимую тучу всяких технических новшеств, среди которых трактора, танки, автомобили, двигатели и многое-многое другое. Либо не производила совсем, либо в количествах, достойных разве что выставочных образцов. Тех же знаменитых «стратегических бомбардировщиков» – аэропланов «Илья Муромец» было за все время выпущено меньше сотни штук, а многие детали одного «самолета» не подходили к другому, а первые экземпляры вообще производились на глазок, ввиду отсутствия чертежей как таковых! И это при том, что другие воюющие державы клепали аэропланы тысячами. Я уж не говорю о том, что двигатели для «Ильи Муромца» в России вообще не производились.

Ну, да бог с ним, что уж тут голову пеплом посыпать. Все эти проблемы никуда не делись, и я их еще долго буду вкушать сполна. Да, революции не произошло. Во всяком случае, в России. Да, теперь на царстве ваш покорный слуга, да, какие-то действия я произвел, и они таки да имеют последствия. Но что изменилось по сути? Разве я гарантировал стране и истории отсутствие революции? Отнюдь! Ситуация переигралась, но слишком многое я обещал, слишком повысил планку общественных ожиданий. Закон о земле? Прекрасно, всем сестрам по серьгам, возрадуйтесь. Но как быть с резким падением товарного производства зерна? Черт с ним, с экспортом, но голод же! Эти самые почти двести миллионов ртов надо кормить, а, в отличие от Российской Федерации моего времени, население в Российской империи вовсе не сокращалось, а росло бешеными темпами. Да, эта проблема была общей для Европы этого времени, но там хотя бы урожайность и производительность была выше, а тут…

Вспомнились мне слова великого князя Кирилла Владимировича, сказанные им на допросе. С усмешкой сказанные. Мол, пытаясь остановить войну, я спасаю миллионы лишних ртов, которые, вернувшись с фронта, устроят мне гражданскую войну за передел всего и вся. И вместо того, чтобы дать им мирно сгинуть на фронтах Великой войны, я обрекаю Россию на катастрофу. И, каюсь, мне нечего было ему возразить. Пришлось повесить.

Разумеется, повесил я его не за эти слова, а за участие в заговоре и за попытку государственного переворота, но, как говорится, осадочек остался. Ведь, несмотря на все эти флаги и лозунги, я пока имею очень и очень смутное понятие о том, как разрулить это все. А знамена и прочие транспаранты скорее призваны отвлечь общественное мнение, но, конечно же, надолго этого запала не хватит.

Да, я запустил в оборот лозунги про «освобождение» и «служение», нахватав из опыта известного мне будущего формы и девизы массовых движений Европы XX века, дополнив их ноу-хау пропаганды XXI века и какими-то своими идеями, но это лишь образ, оболочка с очень размытым содержанием. Пока я выигрывал за счет наглости, смелых лозунгов, самых передовых для этой эпохи идей, типа всеобщего избирательного права, прав женщин, трудового законодательства и прочего, но разве этого хватит надолго? Увы, я пока все тот же дилетант на высшем государственном посту. Хватит ли мне везения как-то пропетлять? Мягко говоря, не уверен. Увы.

МОСКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ.

ИМПЕРАТОРСКАЯ РЕЗИДЕНЦИЯ «МАРФИНО».

5 (18) мая 1917 года

Что ж, есть немаленькая такая вероятность, что господину Шухову в этой реальности таки удастся воплотить в жизнь изначальный замысел. Во всяком случае, зеленый свет проекту возведения 350-метровой башни я только что дал, подписав соответствующие бумаги. Да, амбициозная затея, ничего не скажешь.

Бросив взгляд за окно, я представил себе где-то там, в Москве, на Воробьёвых горах, взметнувшуюся ввысь ажурную конструкцию. Если все пойдет по плану, то через год, максимум два, в Москве появится башня, превышающая Эйфелеву на целых двадцать шесть метров. По крайней мере, до строительства Эмпайр-стейт-билдинг в 1931 году Шуховская башня будет высочайшим рукотворным сооружением в мире. И мы уж выжмем из этого максимальный эффект.

Разумеется, в первую очередь она мне была нужна именно как радиопередающая вышка, способная вещать на огромные расстояния, покрывая всю Европу и всю Россию. Но и сама по себе она должна стать пропагандистским символом новой эпохи. Кстати, если уж продолжать аналогию с творением мсье Эйфеля, следует задуматься и над проведением в Москве всемирной выставки. Пусть не сейчас, но готовиться к этому все равно нужно. Если мы рассчитываем на некие инвестиции, то и страну нужно показать во всей красе с демонстрацией открывающихся перспектив и возможностей.

Вообще же в перспективе мне виделась концепция Большой Москвы, в которую войдет Старая Москва с ее нынешними улочками, стеной Китай-города и прочими архитектурными достопримечательностями для туристов будущего, и Новой Москвы, построенной заново, с чистого листа по самому последнему слову архитектуры и технологий. Разумеется, никаких небоскребов мне не надо, а вот величественные имперские высотки будут обязательно. И вся эта Новая Москва будет строиться, отталкиваясь от культурно-архитектурной доминанты – Шуховской башни, взметнувшейся к небесам.

Просмотрев еще раз выкладки руководителя проекта господина Айзенштейна и моего главноуправляющего Министерством информации господина Суворина, я сделал пометку о необходимости электрической подсветки всей конструкции, наложил итоговую высочайшую резолюцию и отложил папку.

Возможно, кому-то покажется то, чем я занимаюсь, абсолютно не нужным и вообще глупым занятием, ведь идет война, заговор на заговоре, вся держава на грани коллапса, а я тут фантазиями занимаюсь. Но нет, не соглашусь. Во-первых, особых ресурсов все эти проектные работы и прочие изыскания не требовали, а времени на подготовку требовали немало. А во-вторых, я должен всячески демонстрировать окружающим свою абсолютную уверенность в завтрашнем дне, а значит, и уверенность в исходе дня сегодняшнего. Так что проекты не только разрабатывались, но и широко освещались в прессе. Проводились конкурсы и прочие общественные слушания. В частности, активно обсуждалась тема объявления центра Москвы зоной исторического наследия с запретом на снос и реконструкцию зданий, имеющих историческую или культурную ценность. Писались списки таких зданий, шли интриги, колебалась рыночная стоимость недвижимости, и все это вызывало живейший интерес, становясь темами разговоров и в светских салонах, и на рынках города. Уж лучше пусть москвичи архитектуру обсуждают, чем революцию.

Дальше был доклад Министерства информации о ходе работ по расширению Ходынской радиостанции. Меня не устраивала существующая схема, по которой из Ходынки можно было связаться хоть с Лондоном, хоть с Римом, а вот прием сигнала осуществлялся радиостанцией в Твери. А уже оттуда он «на перекладных» доставлялся в Москву. Мне нужно было весь комплекс иметь под рукой, а вот тверская радиостанция перепрофилировалась под базовую для обеспечения устойчивой связи на линии Москва – Петроград, в том числе и для постоянной радиосвязи во время движения между столицами моего императорского поезда. После истории с блокировкой поезда Николая и отрезанием его от всей связи в государстве, я как-то стал нервно относиться к периодам, когда находился «вне зоны покрытия сети».

Сегодня у меня день, посвященный Мининформу. День завтрашнего дня. Хотя далеко не все доклады ведомства господина Суворина касались далеких перспектив. Была обширная аналитическая записка о ходе празднования прошедшего Первомая, отдельно по России и отдельно по другим странам. Суть посылов, лозунги, тенденции. Особо отмечался тот шум, который устроили по всему миру всякого рода суфражистки, требующие от своих правительств такого же признания прав женщин, как это у себя сделала Россия. В общем, пока нам удается удерживать инициативу, продвигая всякого рода общественные новации и находясь в центре внимания всякого рода прогрессивной общественности в Европе.

Тем более что Россия демонстрировала миру альтернативу французским дрязгам и всякого рода беспорядкам. Мировой общественности был явлен вариант общественных преобразований без серьезнейших внутренних потрясений. Идеи освобождения и служения, мобилизации общества вокруг блага всего народа, примат общественного интереса над личным эгоизмом и такое прочее – все это вызывало серьезный интерес. Пусть это и порождало ожесточенные споры в самых разных слоях – от аристократической и финансовой элиты мировых держав до всякого рода теоретиков революционного движения. Тот же Ленин в Швейцарии чуть ли не ежедневно являл миру очередной свой опус, клеймящий меня на чем свет стоит. В общем, пока мы в тренде. Не знаю, как надолго нашего запала хватит, но пока многие взоры в Европе и США были обращены в нашу сторону.

Следующим был доклад Имперской СБ об интригах вокруг господина Суворина, равно как и самого господина Суворина. Слишком многих он раздражал, слишком явным выскочкой он был, не прослуживший в госаппарате ни одного дня, и произведенный вдруг в действительные статские советники, а это генеральский чин, между прочим. Разумеется, такой резкий взлет не мог не породить зависть, а равно и желание примазаться, так что интриги вокруг нового фаворита развернулись вовсю. В свою же очередь сам господин Суворин активно формировал ориентированную на него команду, которую распихивал в общеимперские, региональные и фронтовые органы, так или иначе входящие в сферу компетенции Министерства информации и формирования общественного мнения в целом. Отметив для себя ключевые моменты и посмеявшись в паре мест, я отложил аналитическую записку.

– Ваше императорское величество!

Поднимаю голову и вопросительно смотрю на адъютанта.

– Государь, вы изволили назначить совещание. Лица, означенные к присутствию, ожидают в приемной.

Киваю.

– Проводите их в зал для совещаний, я сейчас подойду.

Что ж, пора вернуться на грешную землю и заняться текущими делами. У стола для совещаний склонили головы те, от кого во многом зависела сейчас не только судьба России, но и, не исключено, всего мира.

– Честь в служении!

– Во имя Отчизны, ваше императорское величество!

Делаю приглашающий жест, указывая на стулья.

– Приветствую вас, господа. Присаживайтесь. Итак, что там с французами?

Первым встал глава правительства генерал Маниковский.

– Государь, предварительно можно подвести итог наших переговоров с генералом Жоффром. Позиция французской стороны носит объединенный характер, поскольку господин Жоффр находился в постоянном телеграфном контакте с генералом Петеном и все ключевые моменты были оговорены на самом высоком уровне в Орлеане. Здесь изложены основные договоренности.

Он протянул мне папку. Я вдумчиво просмотрел листы.

– Списание российского долга перед Французским государством, реструктуризация долга перед частными лицами и Франция в качестве гаранта по кредитам. А за это они хотят наше признание и…

Маниковский кивнул.

– Да, государь, за это они хотят признание Россией правительства Петена в качестве единственной законной власти Франции. И участие русских войск в так называемом «параде на Париж». Причем хотят уже целую бригаду.

– Аппетиты растут?

– Точно так, государь. А мы за это хотим получить дополнительные поставки вооружений и боеприпасов, а также технологии и чертежи новейших образцов вооружения. В частности, как вы и указывали, мы согласовали разрешение для мсье Рено строить завод в России, в том числе по производству танков.

Просматриваю еще раз список.

– Вы же понимаете, Алексей Алексеевич, что все обещания правительства Петена эфемерны и стоят не больше бумаги, на которой записаны?

– Безусловно, ваше величество. Само правительство Петена никем не признано, и его гарантии пока имеют сомнительную ценность. Более того, все обещанное будет забыто на следующий же день после того, как Петен и компания перестанут в нас остро нуждаться. Поэтому будем стараться выжать из французов максимум полезного за самый короткий срок, пока они от нас как-то зависят. В частности, в вопросе получения чертежей, технологий, патентов, разрешений и прочего. И разумеется, постараемся оптимальным образом решить вопрос российских долгов. Насколько это вообще возможно.

– Хорошо. А что скажет МИД?

Свербеев поднялся и сообщил:

– Полагаю, государь, что мы тут мало чем рискуем. Наши дипломатические отношения с Францией разорваны, о восстановлении таковых с правительством Бриана не может идти речи. Так что у нас выбор, либо признать Вторую коммуну, что в данной ситуации представляется невозможным, либо признать Петена, либо не признавать никого и ждать развития ситуации. Но в сложившихся обстоятельствах более перспективным я бы счел признание Петена. Мы сейчас имеем поле для маневра и никак не связаны протоколом и прочими обязательствами с Национальным собранием Франции и его правительством, в то время как иные мировые державы связаны в своих действиях формальными договорами. Так что, признавая Петена, мы перехватываем инициативу на данном дипломатическом направлении.

– Федор Федорович?

Мой военный министр встал и оправил мундир.

– Ваше величество, следует помнить о том, что наша армия и наша промышленность весьма серьезно зависят от поставок вооружений и боеприпасов, в том числе поставок и из Франции. Наш разрыв дипломатических отношений заморозил и поставил под угрозу все поставки по ранее заключенным договорам. Причем многие из них оплачены вперед, и оплачены золотом. Многие представители французской промышленности хотели бы возобновления сотрудничества, но им требуется какое-то добро от власти, пусть и чисто формальное. Признание Петена с условием такого разрешения для французских промышленников и коммерсантов могло бы разморозить поставки и способствовать работе по их расширению. Так что я за признание.

– Василий Иосифович?

Генерал Гурко поднялся и хмуро заметил:

– Государь. Так или иначе мы не можем не учитывать тот факт, что хаос и дезорганизация во Франции создают угрозу скорого обрушения Западного фронта. А тогда германцы займутся нами. Сейчас нами усиленно строятся оборонительные линии в зоне ответственности Северо-Западного и Западного фронтов русской армии, но не хотелось бы проверять устойчивость нашей обороны и наших войск, если немец ударит по нам всей мощью, которая высвободится после падения Франции. Другое дело, что французские войска в окопах пока держат нейтралитет и не спешат признавать генерала Петена властью. Но тут, возможно, наше признание как-то качнет весы в пользу Петена, и Национальное собрание будет вынуждено пойти на переговоры с правительством в Орлеане. Так что я также за признание Петена.

– Что ж, господа, я вас услышал. В таком случае давайте продолжим переговоры и постараемся выжать из французов все, что только будет возможно. И, разумеется, все, что можно с них получить в самые короткие сроки. А пока перейдем к другим нашим вопросам…

МОСКВА. ЛИЧНЫЙ ВАГОН

Е. И. В. МИХАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА.

7 (20) мая 1917 года

Доклад Имперской службы безопасности об интригах вокруг премьер-министра генерала Маниковского к веселью не располагал. Вчерашний министр вооружений и военных нужд, бывший ранее главой Главного артиллерийского управления, быстро набирал политический вес и формировал под себя собственную группировку. Собственно, многие тяжеловесы в политике и экономике сами переориентировались, делая ставку на него в том серпентарии, который называется политико-экономической элитой государства российского. А желающих сидеть поближе к финансовым потокам и распределению казенных заказов всегда было предостаточно в любой стране и при любом политическом строе.

Тем более что в связи с последними событиями в государстве шло мощнейшее переформатирование элит и, соответственно, финансовых потоков. С моим воцарением, а особенно после взрыва на Красной площади, денежные реки, традиционно ориентированные на сообщество великих князей, либо серьезно обмелели, либо вообще высохли. Члены императорской фамилии стремительно теряли влияние на распределение средств и заказов, а значит, и финансово-промышленные группы империи стали искать другие варианты и других покровителей. Добавьте к этому одномоментное появление в кругах высшей власти новых лиц, расталкивающих локтями представителей прошлой элиты, и вы сразу представите себе тот змеюшник, который творился вокруг меня. И это отнюдь не добавляло мне спокойствия. Все следили за всеми и всячески старались утопить конкурента. Радовало пока лишь то, что в этой грызне я был ключевым адресатом взаимных доносов и компромата. Так что доклады об интригах вокруг трона я читал с завидной регулярностью.

Далее был доклад все той же ИСБ о ходе расследования взрыва на Красной площади. Тут ничего особо нового не было, идиоты-революционеры попались в лапы следователей Имперской СБ, но дальше этих идеалистов-эсеров ниточки расследования пока не вели. Да, был анализ следов взрывчатки, было установлено, с какого армейского склада она взялась, были арестованы соответствующие должностные лица, но пока из этого всего не прорисовывались главные заказчики, которые и должны будут ответить за гибель сотен людей, включая целый перечень высокопоставленных персон, не считая такой мелочи, что я сам не погиб тогда лишь чудом. Разумеется, назначить виновных я мог за пять минут, но мне нужны были реальные персоналии, а не просто козлы отпущения. Уж их-то я присовокуплю к этому списку в любом случае.

Так, что у нас далее? А далее был обстоятельный доклад Министерства вооружений о производстве этих самых вооружений и боеприпасов, а также о поставках, равно как и о перспективах поставок всего военного добра из-за границы. В частности, целый меморандум из США на эту тему. Что ж, худо-бедно, но как-то вопрос движется. Причем, из-за французских перипетий, в правительстве и среди деловых кругов Америки возникает повышенный интерес к сотрудничеству с Россией. Резюмируя ход переговоров и консультаций, можно констатировать уверенное движение в сторону соглашения о ленд-лизе.

Кстати, действительно подтвердились слова генерала Жоффра о том, что президент Вильсон готовится произнести в Конгрессе речь, полную заботы о миролюбии, в которой пригрозит Германии вступлением в войну в случае, если немцы нарушат свои «Сто дней для мира» и начнут наступление на Западном фронте. Разумеется, о том, что, объявляя свои эти самые «Сто дней», Германия (как и Россия) обязалась не предпринимать наступательных действий только при том условии, что сама не подвергнется атаке, в этом заявлении вообще не упоминается. «Мясорубка Нивеля», давшая немцам формальный повод нанести ответный удар на Западном фронте, была Вильсоном просто выведена за скобки. Международная политика – она такая. Полная субъективного объективизма.

Впрочем, суть понятна. Аналитическая записка МИДа подтверждала, что американское общественное мнение в основном против вступления США в войну, и Вильсону нужен был серьезный повод для открытого объявления войны Германии. А не вступить в войну Америка не могла, слишком многое поставлено на карту, слишком большие деньги на кону, слишком многие влиятельные лица были в этом кровно заинтересованы. Так что есть все основания полагать, что, даже если немцы воздержатся от своего наступления, США найдут другой повод. Например, потопят очередной американский пассажирский лайнер и обвинят в этом «чудовищном преступлении» Германию. Или что-то в таком вот духе. Се ля ви, как говорится.

Хотя вряд ли германский генштаб воздержится от удара. Слишком соблазнительно одним махом вывести Францию из войны и вышвырнуть британцев за Ла-Манш. Американцы же еще не скоро смогут сформировать и перебросить через океан хоть сколь-нибудь значительное количество войск. А к тому моменту все в Западной Европе может быть кончено.

Доклад высочайшей следственной комиссии о злоупотреблениях и хищениях на казенных военных заказах вызывал у меня повышенный интерес. Так… виновные… принятые меры… аресты… трибуналы… Ну, все нормально в целом, едем дальше. Господину Батюшину мешать не стоит, на то он и Великий Инквизитор, как его называют в узких кругах. И, разумеется, я никак не визирую списки казненных. Если я против – просто вычеркну.

Что ж, пока Инквизитор не подводил. Авгиевы конюшни казнокрадства, приписок, а часто и откровенного саботажа за месяц, понятное дело, не вычистишь, но прогресс налицо, и шестеренки государственного механизма заработали быстрее и с большей эффективностью. Особенно после той ночи, когда ранее неприкосновенную публику тащили в «воронок» и усаживали на привинченный к полу стул. Кстати, без пошлых ламп в лицо также не обошлось, уж поверьте. И для наглядности кое-кого пришлось вздернуть на Болотной. В назидание остальным.

Разумеется, в этом деле немалую роль играл и мой премьер-министр Маниковский, железной рукой схвативший за горло всяких деятелей и болтунов, восстановив более-менее нормальную работу транспорта и наладив снабжение. Конечно, до полной нормализации нам было еще далеко, тут свою роль играло «тяжелое наследие царского режима» с острой нехваткой всего и вся – паровозов, вагонов, нормально проложенных железных и шоссейных дорог, отсутствие или слабая развитость целых отраслей промышленности и, разумеется, неэффективное сельское хозяйство. Да, нам (мне), конечно, не следует забывать про грядущий неурожай 1921–1922 годов, но тут бы пережить ближайшие год-два без всеобщего голода. Миллионы мужиков вместо производства хлеба заняты войной и вообще не пойми чем. И их тоже нужно кормить. Равно как и прочее народонаселение. А где взять это все для этих всех? Тем более что грядет земельная реформа, а значит, неизбежны перегибы и общая дезорганизация в поставках продовольствия, как на рынок, так и в «закрома Родины».

Конечно, я рисковал, делая Маниковского премьер-министром. Популярный честолюбивый генерал с диктаторскими замашками не мог не вызвать у меня здорового опасения. Но что мне оставалось делать? Тем более, следует признать, предшественник Маниковского покойный генерал Нечволодов, будучи главой правительства, не сумел обуздать этот гадюшник. А в условиях войны и возглавляемой мной революции, помноженной на бесконечные заговоры, я не мог позволить себе такую роскошь, как слабый и осторожный премьер-министр. Вот и приходилось, с одной стороны, вручить Маниковскому огромную власть, а с другой стороны, надзирать за его художествами со всех сторон. И не только силами официальных спецслужб, но и опираясь на информацию от конкурирующих группировок. А за ними всеми надзирали мальчишки, горничные и прочие истопники, получающие регулярные премиальные от моего личного камердинера Евстафия Елизарова. Пока этот канал информации ничем не уступал в эффективности Имперской СБ или Отдельному корпусу жандармов. А обходился казне не в пример дешевле. Впрочем, казне банда Евстафия не стоила ни одной копейки, поскольку оплачивал все я сам из собственных средств, нажитых непосильным трудом и удачным рождением в семье императора.

Правда, вступая в должность царя, мне пришлось сильно облегчить карманы предыдущего самодержца, оставив лишь «дочерям на булавки». Ну, пусть братец с бывшим августейшим семейством привыкают жить скромно, опираясь на выплаты из бюджета как членам императорской фамилии. Всего-то двести тысяч рублей в год Николаю, плюс тридцать пять тысяч в год на содержание дворца. Ну, еще незабвенной Аликс двести тысчонок в год, плюс Алексею сто тыщ в год, плюс девочкам по пятьдесят тысяч в год, да еще и по миллиону приданого из казны. Но я за этот миллион потребую от каждой из них множество всяческих услуг во имя государства российского. Например, выйти замуж в интересах империи. А я как глава дома должен одобрить любой их брак. Или не одобрить. И тогда они лишатся премиальных, в смысле приданого и прочих выплат, а также распрощаются со статусом членов императорской фамилии со всеми вытекающими из этого личными драмами и последствиями. Ну, не повезло девочкам с происхождением, ничего тут не попишешь!

Тут поезд дернулся и замер. В дверь постучали. Что-то я увлекся рассуждениями и прозевал прибытие на вокзал.

– Да!

На пороге появился мой адъютант полковник Качалов.

– Ваше императорское величество! Прибыли на Ходынку! Не желаете чего-нибудь перед выходом?

– Благодарю вас, Борис Павлович, пока ничего не нужно.

На перроне нового вокзала меня уже встречали исполняющий должность командующего Императорской главной квартиры генерал Кутепов и мой министр двора и уделов генерал барон Меллер-Закомельский. Выслушав рапорты и обменявшись стандартными фразами приветствия, я двинулся по перрону, оглядывая новостройку. Конечно, во всем чувствовалась некая спешка, не было приличествующей императору монументальности и прочего пафоса, но меня интересовали функциональность и кратчайшие сроки строительства, посему я одобрил временный, так сказать походный, вариант проекта.

Собственно, вокзалом это сооружение назвать было нельзя. Скорее, платформа, для прибытия императорского поезда или других грузов для дворца и всего комплекса на Ходынке. А комплекс был ого-го! Аэродром, ангары, мастерские, мощная радиостанция, казармы Георгиевского полка и Собственного конвоя, вся соответствующая этому инфраструктура и прочее. Ну и, разумеется, сам Петровский путевой дворец со всем, что ему полагается, в качестве официальной резиденции императора. Скажем так – официальной рабочей резиденции, поскольку официальной-официальной резиденцией все же был Дом империи в Кремле. Но нахождение за высокими стенами в центре большого города с узкими улицами было неудобным и создавало определенные неудобства с передвижением и безопасностью. Именно по этой причине для моего, так сказать, личного штаба было выбрано место подальше от центра и поближе к таким важным вещам, как железная дорога, аэродром, радиостанция и, чего греха таить, казармы верных мне войск.

Сюда я мог прибыть в любой момент времени, и, соответственно, отсюда я мог отбыть в любую сторону, возникни у меня такое желание или потребность. В моем распоряжении был императорский поезд, бронепоезд, броневагон, бронедрезина, бронеавтомобили, несколько легковых автомобилей и автомобиль с гусеничным приводом Кегресса. Добавьте к этому личную эскадрилью, включающую в себя как легкие двухместные аэропланы, так и парочку больших «Муромцев», способных за несколько часов доставить меня хоть в Петроград, хоть Могилев, буде возникнет у меня такое желание. Плюс, при определенном стечении обстоятельств, я мог воспользоваться даже дирижаблем. Другое дело, что надежность всей этой летающей кутерьмы вызывала у меня, как у военного летчика из третьего тысячелетия, очень и очень большие сомнения, а потому без особой нужды я старался в воздух на этих чудесах технической мысли не подниматься.

А вокзальчик, кстати, получился вполне себе ничего. Без особых изысков, но полностью прикрытый от посторонних взглядов строениями и заборами. И главное – от него до Петровского путевого дворца был проложен туннель под Петроградским шоссе. Таким образом, мое прибытие или убытие могло происходить без попадания на глаза возможным снайперам и прочим бомбистам.

Пройдя через туннель, я оказался непосредственно на территории дворцового комплекса. Барон Меллер-Закомельский распинался о проведенных работах. Я слушал, кивал, задавал вопросы. В целом мне понравилось. Правда, барон пытался сдать объект к 1 мая, но я запретил категорически. Нечего тут устраивать горячку и показуху, мне этого добра и в моем будущем хватало.

А сделано было, кстати сказать, немало. По мере выздоровления отсюда выписывали находящихся в госпитале раненых, новых сюда уже не завозили, благо активных боевых действий давно не велось и поток раненых значительно сократился, так что госпиталей хватало. Убрали из дворца следы госпитального разгула, сняли трамвайные рельсы со двора, слегка подмарафетили, и в помещения дворцового комплекса уже въехали соответствующие службы и структуры Императорской главной квартиры.

Обозрев местные достопримечательности, я отправился в свой новый кабинет. Вот всем дворец хорош, за исключением одного – большие прекрасные окна второго этажа видны отовсюду, а значит, всегда нужно учитывать возможного любителя пальнуть в мою обожаемую особу из чего-нибудь стреляющего. Из трехлинейки, например. Потому мне пришлось пойти на уступки моему начальнику охраны генералу Климовичу и дозволить изуродовать мой кабинет и мои покои, установив на окна стальные ставни, выдерживающие попадание винтовочной пули. Света они пропускали достаточно, но вот вид из окна мне портили капитально. Однако после череды покушений у меня как-то отпала охота спорить с Климовичем.

– Государь, генерал Гурко ожидает в приемной.

– Благодарю, Борис Павлович. Просите.

Что ж, с корабля на бал, точнее, с поезда да на совещание. А говорить будем о многом, вся война еще впереди.

Распахивается дверь, и мой адъютант оглашает:

– По повелению вашего величества, главнокомандующий действующей армии генерал-адъютант Гурко!

Входит мой главковерх и, вытянувшись, приветствует уже привычным:

– Честь в служении, ваше императорское величество!

– Во имя Отчизны, генерал. Присаживайтесь, Василий Иосифович. Сегодня мы здесь с вами надолго.

МОСКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ.

ИМПЕРАТОРСКАЯ РЕЗИДЕНЦИЯ «МАРФИНО».

9 (22) мая 1917 года

Мы расположились на поляне, слушая человека, который сидел на пеньке. А послушать было что! И если для меня все эти откровения были знакомыми или даже вызывали умиление своей наивностью, то вот для собравшихся вокруг него пацанов и девчонок это было нечто невообразимое. Цельнометаллические дирижабли, полеты на Луну, эфирные города, благородные и целеустремленные ученые, двигающие науку и все человечество в светлое будущее…

Юные глаза вокруг меня светились восторгом, наполнялись мечтами, они все это себе уже представляли, для них это все было самым настоящим, реальным и, конечно же, возможным. Да, Циолковский был увлеченным человеком и умел увлекать других своими идеями.

Разумеется, я сделал вид, что и меня он увлек, когда два часа назад выдержал с его стороны целый научно-фантастический штурм. Нет, многие его идеи были заведомо нереальными. Тот же металлический дирижабль никто не дал бы ему построить – это же сколько нужно дефицитного алюминия извести! Не говоря уж про прочие моменты и технические трудности. Но это никак не отменяло и никак не умаляло того факта, что Циолковский нужен мне и нужен России. Поэтому, «поддавшись» на его ходатайства, я распорядился выделить ему жилье и лабораторию в Звездном городке, а также одобрил бюджет на штат и исследования.

Вообще же я собирался в Звездном городке сделать своего рода кластер, собрав там не только учеников и студентов императорских звездных учебных заведений, но и лаборатории, мастерские, конструкторские бюро, а вокруг них уже создавать исследовательские институты и опытные производства. То, до чего местные еще не дошли, я должен был воплотить в реальность в этом новом проекте.

Конечно, проблема нехватки кадров никуда не девалась, но ведь что-то можно сделать и с тем, что есть в наличии. В конце концов, пока, слава богу, нет гражданской войны, нет разрухи и разгрома, нет массовой эмиграции и прочих прелестей, так что кадровый потенциал у меня как-то получше, чем был у большевиков в моей истории.

Когда Циолковский выдохся и прервался на попить водички, я взял слово:

– Ну, что? Понравилось вам?

Понятное дело, дальше я несколько минут слушал всеобщие восторги и рассказы наперебой, кому что понравилось. Детвора уже перестала меня бояться и как-то сильно комплексовать. Наоборот, многие уже сообразили, что я поощряю дискуссии и разбор тем, поэтому спешили явить миру (и мне) свою точку зрения и свои аргументы в ее защиту.

И пусть их сейчас всего около трех сотен, но большему количеству я просто физически не смогу уделить достаточное внимание. Они станут первыми моими посланцами в тот новый Звездный городок и Звездный лицей. И пусть осенью их станет уже шесть тысяч, именно эти триста должны стать точками кристаллизации воспитания новой элиты империи.

Наконец, я дождался снижения шума и продолжил:

– Вы все слышали уважаемого Константина Эдуардовича. Дирижабли, ракеты на реактивной тяге, эфирные города, полеты на Луну. Я верю, что вы не только застанете эти все чудеса, но и станете теми, кто эти чудеса науки и техники будет творить. Наша земля и наша планета обладает огромными ресурсами, и мы всего сможем достичь, сможем провести электрификацию и модернизацию всей России, сможем построить прекрасную и удивительную жизнь, но только при условии того, что мы все, все люди, перестанем отнимать и делить, перестанем тратить силы, деньги и ресурсы на войну и вражду. Освобождение мира от угнетения и вражды – вот наша цель. Служение общественному благу и общим интересам – вот наше средство. Честь и служение – так говорим мы. И это не просто слова. Это основа того светлого будущего, которое ждет все человечество. И мы освободим мир от угнетения, а народам укажем истинный путь в счастливое грядущее…

Тут я заметил, что мой адъютант как-то мнется и явно что-то хочет мне сообщить. Кивнув ему, я склонил голову, выслушивая короткое сообщение.

– Что ж, мои пионеры, вот и еще один шаг сделан народами на пути в светлое будущее. Только что пришло известие о том, что Франция объявила «Сто дней для мира» и призывает все воюющие стороны сесть за стол переговоров. Мир близок как никогда!

Вопли восторга и крики «Ура!» прокатились по поляне. Циолковский радовался наравне с другими мальчишками…