Империя Четырех Сторон

Tres. El Comodoro y el Emperador

Странно все же, что его постоянно рисовали в шлеме и с окладистой бородой. На самом деле он не любил носить тяжелый шлем и воинам своим приказывал надевать доспехи только тогда, когда в сопровождении своего отряда отправлялся к вождям Тавантинсуйу на переговоры. Латы и шлемы всякий раз производили на них впечатление – необычным для здешних мест внешним видом, тем более, что среди аборигенов еще ходили легенды о бородатых воинах солнца, пришедших издалека, а именно с востока. Возможно, до испанцев кто-то уже побывал здесь, а возможно, это просто стечение обстоятельств. Но Франсиско не занимал себя размышлениями на этот счет. Он просто использовал сложившуюся ситуацию. Как хороший командир. И растительность на подбородке он, кстати, не запускал. На шее под курчавой бородой было слишком жарко и потно, а командир не любил, когда волосы прилипали к коже, и состригал бороду до приемлемой длины. Так же поступали и его воины, впрочем, не все, а те, кого легкость и доступность побед над многотысячным противником еще не расслабила и не развратила жадность до богатых трофеев. За трофеями охотился и сам командир, правда, его интересовали и другие диковины этой империи.

Он каждый день беседовал с Атауальпой и не переставал удивляться тому, насколько этот царь дикарей быстро учится испанскому. Франсиско предложил было Великому Инке обучаться вместе. Испанский в обмен на кечуа. Но очень быстро конкистадор понял, что уступает своему пленнику в скорости запоминания слов и предложений. Постепенно испанский становился главным инструментом их общения. Каждый вечер Писарро и Атауальпа вели долгие беседы. И день за днем все меньше и меньше им приходилось обращаться к помощи переводчика.

Однажды они сидели на каменной веранде, которую велел построить Писарро, предпочитавший открытый воздух грубым интерьерам комнат своей резиденции. Над поселением конкистадоров небо стало бронзовым, а потом серым. И внезапно его разрезала полоса холодного белого огня. Она тянулась вслед за шарообразным ядром и расширялась в хвостовой части. «Комета», – вздрогнул Писарро, выговорив про себя это ужасное слово. Испанцы, сидевшие перед резиденцией, встали, опершись на копья, и хором ахнули. Писарро остался невозмутимым. Внешне. Но его тяжелые руки задрожали. И Атауальпа заметил эту дрожь.

– Не волнуйся. Это моя комета.

Франсиско подумал, что не понял короля из-за трудностей перевода.

– Несколько лет назад мне предсказали, что я стану Великим Инкой и буду им оставаться до тех пор, пока небо не загорится.

Писарро внимательно слушал собеседника.

– И вот небо загорелось, – проговорил Атауальпа. – Все в нашем мире происходит так, как говорил мне мой отец.

Предводитель конкистадоров ничего не сказал и послал за вином часового, стоявшего невдалеке. Когда собеседникам поднесли два серебряных кубка, Атауальпа, прикрыв глаза, улыбался небу. Казалось, он погрузился в сон. Писарро не стал будить своего пленника. Комета довольно быстро удалилась с небосвода, и он снова стал походить на черное поле, усыпанное золотым звездным пшеном. Но Атауальпа не спал.

– Что там, говоришь, тебе сказал отец? – спросил его Писарро, возвращаясь к разговору.

Атауальпа смотрел не на собеседника, а на звездное небо.

– Его слова позволили вам победить меня. Вы еще верите в свое военное могущество? Меня победила не ваша сила, а его слово. Умирая, он сказал, что скоро придете вы. Это сигнал начала нашего конца.

– Откуда ему было знать? – усмехнулся конкистадор.

– Откуда? От своего отца и моего деда, Великого Инки по имени Тупак Юпанки. У меня было достаточно воинов, чтобы воевать с вами, но не хватало сил, чтобы воевать с предками.

– Так вот почему ты сдался? – улыбнулся Писарро.

Для него, бывалого и жестокого воина, слова высокопоставленного пленника звучали, как попытка оправдать собственное военное бессилие. Ведь Писарро своими глазами видел, как после редких ружейных выстрелов украшенная перьями гвардия императора рассыпалась в стороны, словно стая мокрых куриц. Правда, никуда эти коротконогие воины с трясущимися перьями сбежать не смогли. Треугольник домов на центральной площади Кахамарки поймал их в смертельную ловушку. Писарро хотел было напомнить об этом Великому Инке, но тот вдруг заговорил совсем иначе.

– Наш мир, как женщина, которая всегда повернута к тебе лицом. Ты все время видишь красоту ее лица, но не замечаешь изъяны в ее фигуре. А когда начинаешь понимать, что она далека от идеала, тогда становится поздно.

– Для чего? – спросил Франсиско, отхлебнув вина.

– Для всего, – расхохотался Атауальпа.

«Нет, он не поэт, он циник, – подумал испанец. – А циник, вооруженный талантом поэта, слишком опасный партнер». С такими друзьями и врагов не нужно. А кто сказал, что Писарро и Атауальпа были друзьями? Один был интересен другому, вот и все. Один хотел выжить, другой разбогатеть, и выпитая вместе бутылка испанского вина не являлась знаком дружбы. Хотя, безусловно, Атауальпа дразнил любопытство Писарро. Как необычный экземпляр аборигена. Не больше.

– Однажды мы запретили письменность и придумали передавать сообщения с помощью кипу, обычных узелков, – сказал Атауальпа, по-прежнему глядя в звездное небо. – Кажется, что это было глупо?

Франсиско Писарро придал своему лицу выражение безразличия, хотя сам внимательно слушал правителя, делая поправку на не совсем правильное использование испанского языка.

– По правде говоря, мы не отменили наши письмена, мы их спрятали.

– А что мне до этого? – спросил Писарро. Вопросы туземной письменности нисколько не волновали командора.

Иногда Франсиско искренне сомневался в том, стоит ли вообще вести такие долгие разговоры с Атауальпой. Но интуиция подсказывала конкистадору, что он может извлечь немалую выгоду из любых слов, произнесенных вождем.

– Богатство. Власть. Знание. Что из этого набора ты бы хотел выбрать себе? – спросил Атауальпа.

– Мне хватит всего лишь богатства, – улыбнулся завоеватель.

– Ну, что ж, тогда подари мне свободу, и я открою тебе тайну империи Тавантинсуйу, которую ты наверняка хочешь знать.

Писарро умел контролировать свои чувства, в том числе и алчность:

– Послушай, Великий Инка. Тебя будут судить жестоким и беспощадным судом, откупиться от которого невозможно.

– Я попробую, ладно? – улыбнулся император.