Имя мне — Легион

Часть II. Одиннадцать его обликов

Я стал как прах и пепел

Приемник шипел, не переставая. Кройд Кренсон дотянулся до него, выключил и швырнул через всю комнату в мусорную корзину рядом с комодом. То, что он попал, показалось ему добрым знаком.

Потом он потянулся, откинул одеяло и осмотрел свое бледное обнаженное тело. Все как будто бы было на месте и выглядело пропорциональным. Кройд попробовал левитировать, но ничего не вышло; тогда он сел на кровати, свесив ноги. Провел рукой по волосам и обрадовался, что они у него есть. Проснуться — каждый раз приключение.

Он попытался стать невидимым, расплавить мусорную корзину усилием мысли и вызвать электрический разряд между кончиками пальцев. Из этого тоже ничего не выходило.

Тогда Кройд встал с кровати и пошел в ванную. Там он стал пить воду, один стакан за другим, одновременно разглядывая себя в зеркало. На этот раз у него были светлые волосы и глаза, правильные черты лица — в общем, вполне привлекательная внешность. Ростом он был, по собственной оценке, чуть выше шести футов. Сильные мускулы. Хорошо было и то, что Кройд уже бывал примерно такого роста и телосложения: в шкафу должно висеть что-нибудь подходящее из одежды.

За окном был серый денек, на тротуаре по ту сторону улицы лежали остатки мокрого снега, а по сточному желобу текла струйка воды. На пути к шкафу Кройд остановился и достал из ящика под письменным столом тяжелый стальной стержень. Он без видимых усилий согнул железку пополам и скрутил в кольцо. «Значит, сила все-таки сохранилась», — подумал он, отправив металлический крендель в корзину вслед за радио. Кройд нашел рубашку и брюки, которые оказались ему впору, и твидовый пиджак, немного узкий в плечах. Потом порылся в своей обширной коллекции обуви и отыскал себе подходящую пару.

Его часы фирмы «Ролекс» показывали восемь с небольшим, и зимой в это время бывает светло только утром — значит, было восемь утра. В желудке у него заурчало. Пора бы позавтракать, а потом решить, как жить дальше. Он заглянул в тайник, где прятал деньги, и взял оттуда две стодолларовые бумажки. «Кончаются, — подумал Кройд. — Надо идти в банк. А может, и грабануть его. Деньги на счету тоже скоро все выйдут. Ладно, потом».

С собой он захватил носовой платок, расческу, ключи и маленькую пластиковую баночку с пилюлями. Кройд не любил носить с собой документы. Без пальто тоже обходился — холод его беспокоил редко.

Заперев за собой дверь, он прошел через холл и спустился по лестнице. Выйдя из дома, Кройд повернул налево и пошел по улице в сторону Бауэри[14], навстречу пронизывающему ветру. Перед закрытыми дверями магазина масок маячил, как пугало, высокий джокер. Нос у него был как сосулька, а видом он смахивал на мертвеца. Положив доллар в его протянутую руку, Кройд поинтересовался, который сейчас месяц.

— Декабрь, — ответило чучело, не двигая губами. — Рождество.

— Понятно, — сказал Кройд.

По пути он испробовал несколько фокусов попроще, но не сумел ни разбить усилием мысли пустой бутылки из-под виски в сточном желобе, ни поджечь кучу мусора. Вместо ультразвука у него выходил какой-то мышиный писк.

В газетном ларьке на улице Хестер, куда направлялся Кройд, сидел Джуб Бенсон, толстый коротышка, и читал одну из своих газет. Под светло-голубым летним костюмом Бенсона была видна желтая с оранжевым гавайская рубашка; из-под шляпы с плоской тульей и загнутыми полями торчали вихры рыжих волос. Похоже, холод ему тоже был нипочем. Когда Кройд остановился перед ларьком, он поднял хмурое лицо, толстое и изрытое оспой, с торчащими изо рта кривыми клыками.

— Вам газету? — спросил он.

— Все по одной, — ответил Кройд, — как всегда.

Джуб прищурил глаза и всмотрелся в стоящего перед ним человека. Потом вопросительно произнес:

— Кройд?

Кройд кивнул:

— Ну да, Валрус, это я. Как дела?

— Грех жаловаться, старик. На этот раз ты разжился подходящим телом.

— Я его еще не совсем освоил, — сказал Кройд, собирая газеты в стопку.

Джуб снова оскалил клыки.

— Угадай, какое занятие самое опасное в Джокертау-не? — спросил он.

— Сдаюсь.

— Грабить мусоровозы. А слыхал, что стало с бабой, которая выиграла конкурс «Мисс Джокертаун»?

— А что?

— Лишили титула, когда узнали, что она позировала голой для журнала «Вопросы птицеводства».

— Не смешно, Джуб, — сказал Кройд, изобразив улыбку.

— Я и сам знаю. У нас тут был ураган, пока ты спал. Знаешь, что он натворил?

— Что же?

— Четыре миллиона долларов ущерба национальной экономике.

— Ну ладно, хватит! — прервал его Кройд. — Сколько я тебе должен?

Джуб отложил свою газету, встал и вперевалку вышел из киоска.

— Для тебя бесплатно. Надо поговорить.

— Я хочу поесть, Джуб. Когда я просыпаюсь, мне нужно сразу поплотнее покушать. Я зайду попозже, хорошо?

— Ничего, если я с тобой?

— Пошли. А как же твои газеты?

Джуб стал запирать ларек.

— Газеты подождут. Есть дела поважнее, — сказал он.

Кройд подождал, пока он закроет ларек, а потом они прошли пешком два квартала до «Кухоньки» Хэйри.

— Пойдем вон в ту кабинку сзади, — предложил Джуб.

— Мне все равно. Никаких деловых разговоров, пока я не съем первую порцию, ладно? Видишь ли, когда у меня в крови недостаток сахара, какие-то непонятные гормоны и полно трансаминазы, я не могу сосредоточиться. Мне нужно принять внутрь что-нибудь еще.

— Понятно. Я подожду.

К ним подошел официант, но Джуб сказался сытым и заказал только чашку кофе, к которой так и не притронулся. Кройд начал с двойного бифштекса с яйцами и кувшина с апельсиновым соком.

Через десять минут, когда подали оладьи, Джуб откашлялся.

— Ну ладно, — сказал Кройд, — так-то лучше. И что же тебя беспокоит?

— Не знаю, с чего начать… — пробормотал Джуб.

— Да уж начинай как-нибудь. Мне уже полегчало.

— Иногда может и не поздоровиться, если сунешь нос в чужие дела…

— Это верно, — согласился Кройд.

— С другой стороны, людям свойственно сплетничать, обсуждать разные слухи.

Кройд кивнул, продолжая жевать.

— Все знают о том, что ты спишь не так, как другие; поэтому тебе, наверное, трудно найти постоянную работу. И потом, ты, в общем, больше похож на туза, чем на джокера. Я хочу сказать, что вообще-то ты выглядишь как все, но у тебя есть кое-какие особые таланты.

— Пока я в этом не уверен.

— Все равно. Ты хорошо одет, платишь по счетам, любишь пообедать в «Козырном тузе», да и часы у тебя на руке — не «таймекс». Надо ведь что-то делать, чтобы держаться на плаву — если только ты не унаследовал состояние.

Кройд улыбнулся.

— Мне страшно заглянуть в «Уолл-стрит джорнэл», — сказал он, показав на кипу газет на соседнем стуле. — Может, мне придется заняться кое-чем, чего я давно уже не делал, если там написано то, что, как я думаю, там написано.

— Надо ли это понимать так, что, когда тебе приходится работать, ты занимаешься не совсем законными вещами?

Кройд поднял голову, и, когда их глаза встретились, Джуб вздрогнул. Только теперь Кройд заметил, что тот нервничает. Он засмеялся:

— Черт возьми, Джуб, я знаком с тобой давно и знаю, что ты не полицейский. Ты хочешь мне что-то предложить, так? Если речь идет о краже, я в этом специалист. Учился у настоящего мастера. Если кого-то шантажируют, я с удовольствием верну компромат, а шантажисту покажу, где раки зимуют. Если надо что-нибудь уничтожить, изъять, подкинуть в другое место — я тот, кто тебе нужен. Вот за убийство я бы не взялся, хотя и могу назвать людей, которые не так щепетильны, как я.

Джуб покачал головой.

— Я никого не хочу убивать, Кройд. Мне надо кое-что украсть.

— Пока мы не обсуждали деталей, предупреждаю, что беру дорого.

Джуб оскалил клыки:

— Люди… гм… интересы которых я представляю, готовы достойно оценить твои усилия.

Кройд доел оладьи и пил кофе с кексом в ожидании вафель.

— Это тело, Кройд, — наконец сказал Джуб.

— Что?

— Труп.

— Не понял.

— В конце недели умер один парень. Тело нашли в мусорном баке. Документов при нем не было. Теперь он в морге.

— Боже мой, Джуб! Тело? Никогда не воровал трупов. Кому оно понадобилось?

Джуб пожал плечами:

— Они за него действительно хорошо заплатят. Вещи, которые найдешь при нем, им тоже нужны. Больше я ничего не могу тебе сказать.

— Ладно, зачем он нужен — это их дело. О какой сумме идет речь?

— Они заплатят пятьдесят штук.

— Пятьдесят штук? За мертвеца? — Кройд оторвался от еды и вытаращил глаза. — Да ты шутишь.

— Ничего подобного. Даю тебе десять сейчас и остальные сорок, когда тело будет у нас.

— А если у меня не выйдет?

— Можешь оставить себе десятку за то, что попытаешься. Интересуешься дельцем?

Кройд глубоко вдохнул и сделал медленный выдох.

— Да, — сказал он, — интересуюсь. Но я даже не знаю, где морг.

— В отделе медицинской экспертизы на углу Двадцать первой и Пятой авеню.

— Хорошо. Скажем, я туда пойду, и…

Тут подошел Хэйри и поставил перед Кройдом тарелку сосисок и мяса с овощами. Налив ему еще кофе, он положил на стол несколько бумажек и мелочь.

— Сдача, сэр.

Кройд посмотрел на деньги:

— Что такое? Я с вами еще не расплачивался.

— Вы же мне дали пятьдесят долларов.

— Да нет. Я еще даже не поел.

Под густой черной порослью, покрывавшей все тело Хэйри, как будто бы появилась улыбка.

— Если бы я раздавал всем деньги направо и налево, давно бы прогорел, — сказал он. — Я знаю, когда давать сдачу.

Кройд пожал плечами и кивнул:

— Не сомневаюсь.

Когда Хэйри отошел, Кройд нахмурил брови и покачал головой.

— Я не платил ему, Джуб, — сказал он.

— Я тоже не помню, чтобы ты ему платил. Он сказал — пятьдесят… Такую сумму трудно не запомнить.

— И правда странно. Я собирался разменять здесь полсотни, когда поем.

— Да? А ты помнишь, когда ты об этом подумал?

— Ну да. Когда он принес вафли.

— Ты действительно представил себе, как вынимаешь полсотни и даешь ему?

— Да.

— Это интересно.

— Что ты имеешь в виду?

— Я подумал, что, может быть, теперь твоя сила — что-то вроде телепатического гипноза. Тебе надо просто потренироваться, освоиться, что ли, понять, что ты можешь.

Кройд задумчиво кивнул.

— Только не пробуй этого на мне. Я и так сегодня не в себе.

— Почему? Ты что, тоже заинтересован в успехе этого предприятия с трупом?

— Чем меньше ты будешь знать, тем лучше, Кройд. Уж поверь мне.

— Ладно, я понимаю. Мне-то все равно. В этом деле меня интересуют только деньги, — сказал он. — Что ж, я берусь за эту работу. Скажем, все пойдет гладко и тело будет у меня. Что мне с ним делать дальше?

Джуб достал из внутреннего кармана ручку и маленький блокнот. Быстро что-то написал, вырвал листок и передал его Кройду. Потом он покопался в боковом кармане, вытащил оттуда ключ и положил его на тарелку перед Кройдом.

— Это через пять кварталов отсюда, — пояснил он. — Там снята комната на нижнем этаже. Ключ — от нее. Притащишь его туда, запрешь дверь, а потом сообщишь мне — я буду у себя в киоске.

Кройд снова принялся за еду. Через некоторое время он сказал:

— Договорились.

— Ну и хорошо.

— В это время года там у них, наверное, несколько таких. Ну, ты знаешь — этих пьянчуг, замерзших насмерть. Как мне узнать, который из них — мой?

— Сейчас объясню. Этот парень — джокер, понял? Маленький такой. Ростом, наверное, около пяти футов. Похож на большого жука: ноги коленками назад, как у кузнечика, кутикула покрыта шерстью, на руках по четыре пальца, по три сустава в каждом, глаза по бокам головы, на спине недоразвившиеся крылья.

— Да, представляю. Со стандартным типом, похоже, не спутаешь.

— Вот именно. И к тому же легкий, наверное.

Кройд кивнул. Ближе ко входу в ресторан кто-то произнес:

— …Птеродактиль!

Кройд повернул голову как раз вовремя, чтобы увидеть крылатый силуэт за окном.

— Опять этот малютка прилетел, — проговорил Джуб.

— Н-да. Знаешь, кому он надоедает теперь?

— А ты знаешь?

— Угу. Показывается время от времени — похоже, он интересуется тузами. В конце концов, откуда он знает, как я сейчас выгляжу? Ладно… Когда им нужно это тело?

— Чем скорей, тем лучше.

— Ты знаешь расположение помещений в морге?

Джуб задумчиво кивнул:

— Да. Морг находится в шестиэтажном здании. Наверху — лаборатории, офисы и все такое. Приемный покой и зал для опознания — на первом этаже. Трупы они держат в подвале. Прозекторская тоже внизу. Там у них сто двадцать восемь ящиков для взрослых и большой холодильник с полками для детских трупов. Если кому-нибудь надо увидеть тело для опознания личности, они поднимают его на специальном лифте в смотровую комнатку на первом этаже — она отгорожена от комнаты для посетителей стеклом.

— Ты что, там был?

— Нет, я читал воспоминания Милтона Гелперна.

— Вот что значит по-настоящему широкое образование, — восхитился Кройд. — Надо бы мне тоже побольше читать.

— На пятьдесят штук можно накупить полно книг.

Кройд улыбнулся.

— Ну что, по рукам?

— Дай мне еще немного подумать за завтраком да заодно и сообразить, как работают эти мои новые способности. Я подойду к твоему ларьку, когда буду готов. Когда я получу десять штук?

— Они будут у меня сегодня вечером.

— Хорошо. Увидимся примерно через час.

Джуб кивнул и, грузно поднявшись со своего стула, вышел из кабинки.

— Следи за уровнем холестерина, — сказал он.

В сером панцире туч появились просветы голубого неба, и выглянуло солнце. Было слышно, как, не переставая, капает вода где-то за киоском. Джуб слушал бы капель даже с удовольствием, как приятный аккомпанемент к шуму уличного движения и другим звукам города, если бы не одна нравственная дилемма, прилетевшая на кожистых крыльях и испортившая ему все утро. Он понял, что принял решение, только когда увидел подошедшего Кройда, который чему-то весело улыбался.

— Я все обдумал, — сказал Кройд. — Это дельце выгорит.

Джуб вздохнул.

— Мне надо сказать тебе еще кое-что, — проговорил он.

— Что, есть проблемы?

— Это не относится непосредственно к твоему заданию, — объяснил Джуб. — Но могут возникнуть сложности, о которых ты еще не знаешь.

— Какие это? — спросил Кройд, помрачнев.

— Этот птеродактиль, которого мы с тобой видели…

— Ну?

— Тебя искал Малыш-Динозавр. Он был здесь, когда я вернулся. Ты ему нужен.

— Надеюсь, ты ему не рассказал, где меня найти?

— Нет, и не собираюсь этого делать. Но ты же знаешь, все тузы и стоящие джокеры у него на учете…

— Ну, может быть, он ищет бейсболистов для сборной или военных преступников?

— Он хочет поставить тебя в известность, что видел одного человека. Он сказал, что Джон Дарлингфут Дьявол около месяца тому назад вышел из больницы и куда-то пропал. Но сейчас снова вернулся. Он недавно видел его возле Клойстера. Говорит, что тот направлялся куда-то сюда.

— Так-так. Ну и что же?

— Малыш считает, что он ищет тебя. Хочет отыграться. По его мнению, Джон не может тебе простить того, что ты с ним сделал тогда на Рокфеллер-Плаза.

— Ну и пусть себе ищет маленького плотного брюнета. Я-то теперь выгляжу по-другому. Пойду-ка за мертвецом, покуда его еще не похоронили.

— А про аванс ты что, забыл?

— Ты уже дал его мне.

— Когда?

— А когда я, по-твоему, сюда вернулся?

— Около минуты назад. Я увидел, что ты стоишь и улыбаешься. Ты еще сказал, что все обдумал. И что-то про выгодное дельце.

— Отлично. Значит, получилось.

— Объясни-ка получше.

— Я и хотел, чтобы с этого места ты стал запоминать. Я здесь был уже за минуту до того и внушил тебе, чтобы ты дал мне деньги и забыл об этом.

Кройд достал из внутреннего кармана конверт, открыл его и показал деньги.

— Боже мой, Кройд! И что еще ты успел сделать за эту минуту?

— Не знаю, о чем ты беспокоишься, но твоя невинность не пострадала.

— Ты ведь не спрашивал меня о…

Кройд покачал головой:

— Я же говорил, мне все равно, кому нужно это тело и зачем. Я на самом деле не люблю обременять себя чужими заботами. Своих проблем достаточно.

Джуб вздохнул:

— Вот и хорошо. Ну, давай, счастливо тебе.

Кройд подмигнул ему:

— Не беспокойся. Считай, дело уже сделано.

Кройд пешком добрался до супермаркета, где и купил упаковку больших пластиковых мешков для мусора. Один мешок он сложил и засунул во внутренний карман пиджака, остальные выбросил в урну. Потом на ближайшем перекрестке поймал такси.

Пока такси пересекало город, Кройд проиграл в уме план дальнейших действий. Он войдет в здание и, используя свои новые способности, убедит сотрудника в приемном покое, что его здесь ждут, потому что он — патологоанатом из Бельвью, которого пригласил его друг, работавший в морге, чтобы проконсультироваться по одному вопросу из области судебной медицины. В голову пришли фамилии Мэлони и Уэбли, но выбрал он имя Андерсон. Потом он заставит позвать кого-нибудь, кто сможет проводить его в подвал и помочь найти там то, что ему нужно. Этого сотрудника надо будет держать под контролем, пока Кройд не заберет тело и вещи покойника, не положит все это в мешок и выйдет из здания. Всем, кого он встретит, надо будет внушить, что они ничего не видели. Все это намного проще, чем то, что он делал раньше в подобных случаях. Он улыбнулся классической простоте своего плана: никто ничего не запомнит и никакого насилия не потребуется…

Добравшись до здания с алюминиевыми ставнями, сложенного из белого и голубого глазурованного кирпича, Кройд велел водителю высадить его на соседнем углу. Перед зданием морга стояли две полицейские машины, а у входа лежала выбитая дверь. Присутствие полицейских само по себе не должно было сорвать его планов, но выломанная дверь его насторожила. Он заплатил водителю полсотни и попросил его подождать. Потом направился ко входу в морг, но прошел мимо, только заглянув внутрь. Он увидел там нескольких полицейских, которые разговаривали с сотрудниками.

Похоже, для осуществления своих намерений он выбрал не вполне удачное время. Хотя все равно надо было выяснить, что произошло. Поэтому, дойдя до угла дома, он повернул назад, а затем уверенно вошел внутрь и быстро осмотрелся.

Мужчина в штатском, разговаривавший с полицейскими, неожиданно обернулся и уставился на него. Кройду это совсем не понравилось. У него засосало под ложечкой и задрожали руки.

Кройд немедленно использовал свои новые способности. Он двинулся прямо к этому типу, изобразив на лице улыбку.

Все в порядке. Делай то, что я тебе прикажу. Сейчас ты хочешь со мной поговорить. Помаши мне рукой, громко скажи: «А, Джим, привет!», а потом иди в мою сторону.

— А, Джим, привет! — сказал мужчина, направляясь к Кройду.

«Нет! — подумал подневольный болтун. — Проклятье! Слишком все быстро случилось. Сцапал меня, как только я его расколол… А ведь очень бы пригодился…»

— Ты шпик в штатском? — спросил его Кройд.

— Да, — охотно ответил тот.

— Как тебя зовут?

— Матиас.

— Что здесь произошло?

— Покойника украли.

— Которого?

— Да какого-то из неопознанных.

— Как он выглядел?

— Похож на большого жука — ноги, как у кузнечика…

— Черт! — выругался Кройд. — А были при нем какие-нибудь вещи?

— Ничего.

Несколько полисменов в форме теперь смотрели на них. Кройд отдал следующее мысленное приказание. Матиас повернулся к полицейским.

— Подождите минутку, ребята, — крикнул он им. — У меня дело.

«Черт! — подумал шпик. — Этот тип мне еще пригодится. Не вечно же ты, приятель, будешь меня держать».

— Как это случилось? — спросил Кройд.

— Только что сюда явился один парень, спустился вниз, заставил ассистента показать ему, где лежат трупы, взял тело и смылся с ним.

— И никто не пытался его остановить?

— Конечно, пытались. В результате четверых уже увезли в больницу. Парень-то был тузом.

— Кто это?

— Который осенью разгромил Рокфеллер-Плазу.

— Дарлингфут?

— Он самый.

«Только… Только ни о чем меня больше не спрашивай — замешан ли я в этом, я ли его нанял, не прикрываю ли его теперь…»

— Куда он потащил труп?

— На северо-запад.

— Пешком?

— Именно. Свидетели божатся, что скачками в двадцать футов.

«Как только ты, молокосос, отпустишь меня, я пущу по твоим следам ищеек».

— Слушай, а почему ты обернулся и так на меня посмотрел, когда я вошел?

«Черт!»

— Я почувствовал, что вошел туз.

— Как ты догадался?

— Потому что я сам — туз. Моя сила в том, чтобы распознавать других тузов.

— Да уж, для полицейского это полезный талант. Ну, теперь слушай внимательно. Сейчас ты забудешь о нашем разговоре и не заметишь, что я уйду. Подойди вон к тому фонтану, чтобы попить, и вернись к своим друзьям. Если кто-нибудь спросит, с кем ты разговаривал, скажешь, что со своим букмекером, и забудешь об этом. Ну, давай! Забудь!

Кройд отвернулся и пошел к выходу. Шпик почувствовал, что хочет пить.

Выйдя на улицу, Кройд вернулся к такси, забрался в машину, захлопнул дверцу и сказал водителю:

— На северо-запад.

— Как это? — спросил водитель.

— Езжай прочь от центра, а дальше я тебе скажу.

— Как прикажешь. — Машина тронулась.

Примерно милю Кройд заставлял шофера вести такси медленно, надеясь напасть на следы похитителя. Ему казалось маловероятным, что Дьявол Джон повезет труп на общественном транспорте. Хотя у него мог быть сообщник, который заранее приготовил для него средство передвижения. Однако, зная, что представляет собой Дарлинг-фут, Кройд не исключал, что тот так и будет продолжать улепетывать пешедралом: ведь Дьявол Джон знал, что мало кто сможет его остановить, если он сам того не захочет. Кройд вздохнул, глядя вперед на дорогу. И почему элементарные вещи всегда даются с таким трудом?

Потом, когда они приблизились к Морнингсайдским холмам, водитель пробормотал:

— Опять один из этих проклятых джокеров!

Кройд взглянул, куда показывает шофер, и увидел силуэт птеродактиля, через несколько мгновений исчезнувший за небоскребом.

— Давай за ним, — сказал Кройд.

— За этим летающим крокодилом?

— Да!

— Я потерял его из виду.

— Ну так найди!

Кройд помахал у него перед носом очередной купюрой. Водитель дал гудок и повернул так резко, что завизжали шины. Кройд окинул взглядом горизонт, но Малыша не увидел. Тогда он остановил машину, чтобы задать вопрос трусившему мимо старичку. Тот вставил в ухо слуховой аппарат, выслушал Кройда, показал на восток и побежал дальше.

Через несколько минут Кройд увидел угловатый птичий силуэт, описывающий широкие круги к северу от них. Теперь они почти все время следили за полетом птеродактиля и смогли приблизиться к месту, над которым он кружил.

Когда они добрались туда, Кройд попросил ехать помедленнее. Пока он не видел рядом ничего особенного, но в поле зрения ящера было несколько кварталов. Если тот действительно сопровождал Дьявола Джона, значит, Дарлингфут вполне мог быть где-то рядом.

— Что мы здесь ищем? — спросил водитель.

— Крупного мужчину с рыжей бородой и курчавыми волосами. Ноги у него разные, — ответил Кройд. — Правая — здоровенная, волосатая, вместо ступни — копыто. Другая — нормальная.

— Я кое-что слышал об этом парне. Он опасен.

— Я знаю.

— Что ты собираешься делать, когда его найдешь?

— Мне надо кое о чем с ним поговорить, — сказал Кройд.

— Я не хотел бы присутствовать при вашем разговоре. Когда мы его догоним, я тут же уеду.

— Я тебе хорошо заплачу.

— Нет уж, спасибо, — ответил ему водитель. — Если ты его отыщешь, я тебя бросаю и сматываюсь. Так-то вот.

— Так… Птеродактиль летит на север. Давай попробуем его опередить, а потом жми на восток, как только увидишь место, где можно повернуть.

Водитель снова дал газ, свернув направо, а Кройд тем временем старался вычислить, где находится центр кругов, которые описывает Малыш.

— Следующая улица, — наконец сказал Кройд. — Поворачивай, посмотрим, что будет.

Они медленно завернули за угол и медленно объехали квартал, но Кройд не только не заметил преследуемого, но и потерял из виду птеродактиля, парящего над ним, как поплавок над рыбой. Однако над следующим перекрестком крылатая тень появилась вновь, и на этот раз он увидел того, кого искал.

Дьявол Джон был на другой стороне улицы, на расстоянии полуквартала от них. В руках он нес большой сверток. Он был широкоплеч и так страшно скалил свои белые зубы, что встречная женщина с продуктовой тележкой шарахнулась от него в сторону. На Джоне были джинсы — правая штанина оторвана по бедро — и розовый спортивный свитер, какие продаются в Диснейленде. Водитель проезжавшей мимо машины задел припаркованный автомобиль, когда увидел, как Джон сделал обычный шаг левой ногой, а потом, согнув под каким-то невероятным углом правую, прыгнул на двадцать футов вперед, попав на свободный от людей край тротуара. Затем он снова шагнул, как все люди, и опять прыгнул, пролетев над красной «Хондой», ехавшей на небольшой скорости. Теперь Джон оказался на разделительном газоне в середине улицы. Две большие собаки, бежавшие за ним, с громким лаем бросились к краю тротуара, но не решились перебегать дорогу наперерез едущим машинам.

— Останови! — крикнул Кройд водителю, открыл дверцу и выскочил на край тротуара, хотя машина еще двигалась.

Потом он приложил ладони ко рту и закричал:

— Дарлингфут! Подожди!

Тот только оглянулся, уже согнув ногу для очередного прыжка.

— Это же я, Кройд Кренсон! — позвал его Кройд. — Мне надо с тобой поговорить!

Сатироподобная личность застыла, присев на полусогнутой правой ноге. По мостовой пронеслась тень птеродактиля. Из-за угла выскочил маленький белый пудель и присоединился к лаявшим собакам. Раздались возмущенные гудки по адресу двух зазевавшихся пешеходов. Дьявол Джон обернулся к Кройду и уставился на него. Потом покачал головой.

— Ты не Кренсон! — крикнул он.

Кройд шагнул вперед.

— А вот сейчас увидишь! — ответил он и бросился через улицу к разделительному островку.

Дьявол Джон прищурил глаза под косматыми бровями, изучая бегущего к нему Кройда. Он задумчиво пожевал нижнюю губу, а потом медленно покачал головой.

— Не-е, — сказал он, — Кройд был сильно меньше ростом и с темными волосами. Ну ладно, все равно, чего тебе надо?

Кройд пожал плечами.

— Я тот самый парень, который осенью надрал тебе задницу, — проговорил он. — Просто у меня все время меняется внешность.

Дарлингфут засмеялся:

— Забудь об этом, приятель. На групповуху у меня сейчас нет времени.

Оба стиснули зубы, когда рядом раздался гудок и из окошка машины высунулся мужчина в сером деловом костюме.

— Что здесь происходит? — спросил он.

Кройд зарычал, ступил на проезжую часть, оторвал бампер машины и бросил его на заднее сиденье, разбив стекло.

— Автоинспекция, — сказал он. — Ваша машина в порядке. Поздравляю.

— Кройд! — воскликнул Дарлингфут, когда машина поспешно уехала. — Да ведь это ты!

Он швырнул свою спеленутую ношу на землю и сжал кулаки:

— Я ждал этой встречи всю зиму…

— Тогда подожди еще минуту, — сказал ему Кройд. — Мне надо кое-что у тебя спросить.

— Ну?

— Это тело… Зачем оно тебе?

Громила засмеялся:

— Мне нужны деньги. А ты как думал?

— Может быть, скажешь, сколько они тебе обещали?

— Пять кусков. А что?

— Жмутся, ублюдки, — сказал Кройд. — Ты знаешь, зачем оно им?

— Да нет, я и не спрашивал. Мне все равно. Баксы не пахнут.

— Ты прав, — сказал Кройд. — А все-таки, кто они?

— Тебе-то что?

— Ну, я думаю, ты продешевил. Я считаю, это стоит дороже.

— Сколько?

— Так кто они?

— Мне показалось, какие-то масоны. А сколько это стоит?

— Масоны? Тайные рукопожатия и всякое такое? Я думал, они только и делают, что устраивают друг другу пышные похороны. Но зачем им мертвый джокер?

Дарлингфут покачал головой.

— Они странные люди, — ответил он. — Насколько я понимаю, они собираются его съесть. Так что ты говорил насчет денег?

— Думаю, я смогу заплатить больше, — сказал Кройд. — Что, если я добавлю к пяти еще один? Я дам тебе за него шесть косарей.

— Ну, я не знаю, Кройд… вообще-то не люблю подставлять тех, на кого работаю. А то будут потом говорить, что я, мол, ненадежный человек.

— Ладно, я, может быть, дам и семь.

Внезапно они услышали яростное рычание и звуки собачьей грызни. Пока они беседовали, собаки перебежали дорогу — их оказалось уже целых пять — и выволокли маленькое насекомоподобное тело из мешка. Большой датский дог вцепился зубами в руку и с грозным ворчанием пытался вырвать добычу у немецкой овчарки; тело уже стало расползаться на части. Два других пса оторвали ногу, похожую на лапку кузнечика, и дрались над ней, пытаясь разорвать на куски. Белый пудель с четырехпалой кистью в зубах был уже на середине проезжей части. В воздухе Кройд почувствовал какую-то особую вонь, непохожую на привычные запахи Нью-Йорка.

— Дерьмо! — воскликнул Дьявол Джон и прыгнул к трупу, выбив копытом бетонную плитку из мостовой. Он бросился на датского дога, но тот увернулся и убежал. Терьер испугался и бросил ногу, а коричневая дворняга кинулась через улицу, волоча за собой остатки конечности.

— Я отниму у него руку! А ты давай за ногой! — закричал Дьявол Джон, догоняя датского дога.

— А как же кисть? — крикнул ему Кройд, пиная еще одну собаку, прибежавшую неизвестно откуда.

Ответ Дарлингфута соответствовал ситуации, был короток и описывал крайне маловероятные анатомические особенности всех участников. Кройд припустил за коричневой собакой.

Когда он добежал до угла, за которым скрылась дворняжка, послышался пронзительный визг. Повернув на соседнюю улицу, он увидел пса, который, лежа на спине, отбивался от наседающего на него сверху птеродактиля. Помятая конечность валялась рядом. Кройд бросился вперед.

— Спасибо тебе, Малыш. Я теперь твой должник, — пропыхтел Кройд, подбегая к ноге. Поколебавшись, он вынул носовой платок, обернул им руку и подобрал конечность, стараясь не держать ее против ветра.

Вдруг птеродактиль исчез, а на его месте появился голый мальчик на вид лет тринадцати от роду. У него были светлые глаза, нестриженые русые волосы и маленькая родинка на лбу.

— Для вас и старался, — отозвался он. — Ну и воняет она, однако.

— Да уж, — сказал Кройд. — Прости, но я пойду, попробую собрать то, что осталось.

Он развернулся и двинулся назад, туда, откуда пришел. За его спиной послышались быстрые шаги.

— Зачем она вам? — спросил мальчик.

— Ну, это длинная, запутанная и скучная история. Тебе ее знать ни к чему, — ответил Кройд.

— Да ладно, бросьте. Расскажите!

— У меня нет времени. Я спешу.

— Вы опять будете драться с Дьяволом Джоном?

— Я не собираюсь драться. Надеюсь, мы сумеем договориться по-хорошему, не прибегая к насилию.

— А в чем теперь ваша сила, если вы будете драться?

Кройд дошел до угла, повернул на разделительную полосу. Вокруг бренных останков крутилась еще одна собака. Дьявола Джона нигде не было.

— Черт побери! — крикнул он. — Ну-ка, пошла отсюда!

Собака содрала с хитинового щитка лоскут шерстистой ткани, не обратив на Кройда никакого внимания. Кройд заметил, что с оторванного куска покровов капала бесцветная жидкость. Потом он понял, что эти выделения сочатся из дыхательных отверстий на тораксе и от этого сами останки стали какими-то влажными.

— Пошла отсюда! — повторил он.

Собака зарычала, но потом вдруг поджала хвост и заскулила. Из-за спины Кройда к ней приближался прыжками тираннозавр метрового роста, издавая угрожающий шип. Собака испугалась и убежала. Через мгновение на месте ящера стоял Малыш.

— Она убежала с тем куском, — сказал мальчик.

Кройд повторил выражение Дарлингфута, бросив спасенную ногу рядом с туловищем. Он вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный мешок для мусора и развернул его.

— Малыш, если хочешь мне помочь, подержи мешок, а я засуну туда то, что осталось.

— Ладно. Ну у вас и работенка!

— Не говори. Неприятное занятие.

— Зачем же вы это делаете?

— Такова уж наша взрослая доля.

— Что вы имеете в виду?

— К старости все больше времени уходит на исправление собственных ошибок.

Раздался тяжелый топот, сверху упала тень, и откуда-то спрыгнул Дьявол Джон.

— Проклятый пес удрал, — объявил он. — Нога у тебя?

— Да, — ответил Кройд. — В мешке.

— Пластиковый мешок — это ты хорошо придумал. А кто этот голый мальчик?

— Ты что, не знаешь Малыша-Динозавра? — удивился Кройд. — Я думал, он со всеми знаком. Он — тот птеродактиль, который за тобой летал.

— Зачем это?

— Я люблю быть в гуще событий, — сказал Малыш.

— Слушай, а почему ты не в школе? — спросил Кройд.

— Да пошла она.

— Послушай меня. Я вот ушел из школы в девятом классе, так и не доучившись. И до сих пор об этом жалею.

— Почему? Разве вы плохо живете?

— Ну, я не знаю многих полезных вещей. Лучше бы я их в свое время выучил.

— Каких, например?

— Ну… Скажем, алгебры. Я никогда не изучал алгебры.

— И что хорошего в этой долбаной алгебре?

— Я этого не знаю и никогда не узнаю, я же ее не изучал. Но иногда смотришь на людей на улице и думаешь: да, они-то уж наверняка знают алгебру, и от этого появляется какое-то чувство неполноценности.

— А я вот тоже не знаю алгебры и не чувствую никакой дурацкой неполноценности.

— Потом почувствуешь, — сказал Кройд.

Тут Малыш заметил, что Кройд как-то странно на него смотрит.

— Немедленно возвращайся в школу, — сказал ему Кройд, — и протирай штаны на занятиях, пока они не кончатся, а вечером сделай домашнее задание. И делай это с удовольствием.

— Ладно, мне надо лететь, — сказал Малыш и превратился в птеродактиля, потом несколько раз подпрыгнул и поднялся в воздух.

— По дороге найди, во чта одеться, — крикнул Кройд ему вслед.

— Что это за чертовщина здесь происходит?

Кройд обернулся и увидал полицейского в форме, только что перешедшего улицу.

— Пойди поцелуй себя в задницу, — огрызнулся Кройд.

Тот расстегнул кобуру.

— Стоп! Ты это прекрати, — сказал ему Кройд. — Застегни ее. Забудь, что ты нас видел, и иди патрулируй другую улицу.

Дьявол Джон вытаращил глаза, когда полицейский сделал, как ему велел Кройд.

— Как ты это делаешь? — спросил он.

— В этом теперь моя сила.

— Тогда ты можешь меня заставить просто подарить тебе это тело, ведь так?

Кройд встряхнул мешок и перевязал его сверху. Закончив с этим, он кивнул:

— Верно. Рано или поздно оно все равно будет у меня. Но я не хотел бы тебя обманывать — все-таки это ты его украл. Я предлагаю тебе честную сделку.

— Семь кусков?

— Шесть.

— Ты говорил — семь.

— Да, но теперь там кое-чего не хватает.

— Сам виноват. Я-то тут при чем! Это ты мне зубы заговорил.

— Не надо было бросать его на землю, на съедение собакам.

— Да, но я же не знал… Смотри, там, на углу, есть закусочная с баром.

— Да, правда.

— Не возражаешь, если мы все обсудим за ленчем и стаканчиком пива?

— Когда ты это сказал, я обнаружил, что у меня зверский аппетит.

Они выбрали столик у окна, а мешок положили на свободный стул. Пока Дьявол Джон заказывал пиво, Кройд посетил туалет и несколько раз вымыл руки. Вернувшись, он заказал себе полдюжины сандвичей. Дарлингфут последовал его примеру.

— На кого ты работаешь? — спросил он.

— Не знаю, — ответил Кройд. — Я получил этот заказ через третье лицо.

— Что-то уж больно сложно. Интересно, зачем оно им всем понадобилось?

— Черт его знает. Надеюсь, они заплатят за то, что здесь осталось.

— Вот поэтому я и иду на эту сделку. Мне почему-то кажется, что мои заказчики хотели бы получить его в более приличном виде. Могут продинамить меня с деньгами. Лучше синица в руке — знаешь такую поговорку? Я им не особенно доверяю. Проходимцы.

— Скажи, были у него какие-нибудь вещи?

— Нет, никаких.

Когда принесли сандвичи, оба принялись за еду. Через некоторое время Дарлингфут взглянул на мешок и заметил:

— По-моему, он стал больше.

Кройд тоже посмотрел на мешок.

— Просто немного растрясся, — сказал он.

Они доели, а потом заказали еще по пиву.

— Да нет, черт возьми! Он растет! — настаивал Дарлингфут.

Кройд снова взглянул на мешок. Он действительно набухал прямо на глазах.

— Да, ты прав, — признал он. — Это, наверное, газы, которые выделяются при… э-э… разложении.

Он хотел было ткнуть в мешок пальцем, но, поразмыслив, убрал руку.

— Так сколько ты за него даешь? Семь кусков?

— Думаю, шести будет достаточно — учитывая его состояние.

— Но они ведь знали, чего просили. Известно же, что с мертвецами происходят такого рода вещи.

— Да, но не до такой же степени. Признай, он у тебя изрядно попрыгал.

— Это верно, но обычный покойник сохранился бы лучше. Откуда я знал, что этому парню нужно особое обхождение?

— Достаточно было посмотреть на него — он же маленький и хрупкий.

— Когда я его схватил, он мне показался довольно прочным. Может, сойдемся на шести с половиной?

— Ну, не знаю…

Мешок распух настолько, что уже привлекал внимание других посетителей. Они допили свое пиво.

— Еще по одной?

— Почему бы и нет?

— Официант!

Официант, убиравший посуду с соседнего освободившегося столика, обернулся к ним с горой грязных тарелок в руках.

— Что вам угод… — начал было он, и в этот момент лезвие ножа, торчащее из охапки у него в руках, скользнуло по раздувшемуся мешку. — Боже мой!

Раздалось шипение выходящего газа — смеси миазмов канализации и вони на скотобойне. Этот тошнотворный запах распространялся по помещению так быстро, словно произошла авария на заводе по производству отравляющих веществ.

— Извините, — сказал официант и поспешно удалился.

Через несколько мгновений люди за другими столиками тоже стали задыхаться.

— Сделай что-нибудь, Кройд! Примени свой гипноз! — зашептал Дьявол Джон. — Скорее!

— Не знаю, справлюсь ли я с целой толпой…

— Давай, попробуй!

Кройд сосредоточился, мысленно обращаясь сразу ко всем присутствующим:

Произошла маленькая неприятность. Ничего особенного. Забудьте об этом. Ничем таким здесь не пахнет. Продолжайте есть и больше сюда не смотрите. Не обращайте на нас внимания. Здесь не на что смотреть. Никакого запаха нет.

Посетители отвернулись и снова принялись за еду и разговоры.

— Получилось! — пробормотал Дьявол Джон странным голосом.

Кройд повернулся к нему и увидел, что тот зажимает нос.

— Ты что-то пролил?

— Нет.

— Ну и ну! Слышишь, капает?

Дарлингфут посмотрел на мешок, потом наклонился и заглянул под стол.

— Вот черт! — сказал он. — Газ оттуда уже вышел. Оно теперь вытекает через дырку, которую сделал этот парень. Слушай, сделай так, чтобы я тоже не чувствовал запаха, а?

Кройд закрыл глаза и стиснул зубы.

— Уже лучше, — услышал он вскоре, когда Дарлингфут показался из-под стола и поправил мешок на стуле так, чтобы из него не текло. При этом раздалось какое-то хлюпанье и бульканье.

Кройд посмотрел на пол и обнаружил здоровенную лужу, напоминающую разлитый суп. Он поперхнулся и отвел взгляд.

— Ну, Кройд, что ты теперь будешь делать? Жижу оставишь, а остальное возьмешь? Или как?

— Думаю, я обязан забрать все, что удастся.

Дьявол Джон ухмыльнулся и приподнял бровь.

— Ладно, — сказал он, — дашь мне шесть с половиной, и я помогу тебе собрать все это и унести.

— Договорились.

— Теперь, если сможешь, сделай так, чтобы меня не заметили люди на кухне.

— Попробую. Что ты хочешь делать?

— Положись на меня.

Дарлингфут встал, передал горловину мешка Кройду и проковылял за стойку. Он отлучился всего на несколько минут, а когда вернулся, обе руки у него были заняты.

Он открыл большую банку для солений и поставил ее на пол рядом со стулом.

— Теперь наклони мешок так, чтобы дырка была прямо над банкой, — сказал он, — а я приподниму его снизу. Мы все перельем сюда.

Кройд повиновался; когда струйка иссякла, банка наполнилась больше чем наполовину.

— А дальше что? — спросил он, закрывая крышку.

Дарлингфут достал салфетку из пачки, которую принес, и открыл упаковку небольших пакетов.

— Пакеты для объедков — посетители носят любимым собачкам, — сказал он. — Я соберу в них все твердое с пола.

— А потом?

— А еще я принес губку, — объяснил Дарлингфут, наклоняясь к луже. — Ею можно запросто собрать все, что осталось.

— Можно побыстрее? — попросил Кройд. — Собственное-то обоняние я не могу заговорить.

— Быстрее я не могу. Открой банку, а? Я выжму туда салфетку.

Когда остатки трупа собрали в банку для солений и девять пакетов, Дарлингфут расширил разрез, окончательно разорвав мешок, и достал оставшиеся там хитиновые пластины. Банку он засунул внутрь хитинового панциря и запихал все это в новый мешок, побросав сверху более мелкие остатки наружного скелета. Сверху он положил голову и конечности. Потом он пристроил туда же пакеты и губку.

Кройд тем временем встал со стула.

— Извини, — сказал он. — Я сейчас вернусь.

— Я с тобой. Надо немного отмыться.

Под шум льющейся воды Дьявол Джон неожиданно заявил:

— Раз уж мы так славно справились с упаковкой, я хочу тебя кое о чем попросить.

— О чем же? — поинтересовался Кройд, в очередной раз намыливая руки.

— Знаешь, мне все-таки неловко перед моими заказчиками.

Кройд пожал плечами:

— Ты же не можешь отдать его сразу и мне, и им.

— А почему бы и нет?

— Каким образом?

— Когда ты меня догнал, я уже был почти на месте. Предположим, мы идем туда, где я с ними забил стрелку, — в маленький парк рядом с Клойстерсом[15], — и я вешаю им лапшу на уши насчет того, что собаки разорвали тело на части и все унесли. Ты их заставляешь в это поверить, а потом забыть, что я был не один. Вот так, и я им больше ничего не должен.

— Ладно, я тебе помогу, — согласился Кройд, умывая лицо. — Ты говоришь «они». Сколько их будет?

— Всего один или двое. Парня, который меня нанял, зовут Матиас, и с ним был еще какой-то рыжий тип. Он все рассказывал мне о масонах, пока его друг не заткнул ему рот…

— Забавно, — сказал Кройд. — Я сегодня утром повстречал одного Матиаса. Он полицейский. Был переодет в штатское. А кто, интересно, этот рыжий? По-моему, он может быть и тузом, и джокером.

— Наверное. Если у него и есть особые способности, мне он их не демонстрировал.

Кройд вытер лицо.

— Что-то мне все это не нравится, — сказал он. — Видишь ли, этот Матиас — туз. Имена могли просто совпасть, да и я управлял тем типом при помощи гипноза. Только не люблю я иметь дело сразу с несколькими тузами. Можно нарваться на кого-нибудь, кто блокирует твои способности. Эта секта… масоны ведь могут быть группой тузов, как ты думаешь?

— Не знаю. Тот рыжий парень приглашал меня на их собрание, но я сказал, что не люблю пустых разговоров: мол, либо договоримся сейчас же, либо забудем об этом. Так что они дали мне аванс прямо там. Только то, как этот рыжий разговаривал, не слишком мне понравилось.

Кройд нахмурился:

— Может, забудем о них?

— У меня есть правило: если заключил сделку, сделай так, чтобы потом на тебе это не висело, — сказал Дарлингфут. — Может, ты вначале только на них посмотришь, пока я буду разговаривать, а уж потом решишь?

— Ладно, посмотрим… Я же тебе уже обещал. Ты помнишь еще что-нибудь из того, что они говорили? Что-нибудь о масонах, тузах, трупе — ну, о чем угодно?

— Да нет… А что такое феромоны?

— Феромоны? Это гормоны, которые распространяются по воздуху. Такие вещества — они могут влиять на людей. Мне про это как-то раз рассказывал Тахион. У меня был один знакомый джокер, так если сядешь в кафе с ним рядом, все, что ты ешь, отдает бананом. Тахи сказал: это из-за феромонов. А что ты про них слышал?

— Точно не знаю. Когда я ним подошел, тот рыжий парень сказал что-то о своей жене и употребил это слово. Больше ничего.

— Это все, что ты от них слышал?

— Все.

— Ладно, — Кройд скомкал бумажную салфетку, которой вытирался, и бросил ее в мусорное ведро. — Пошли.

Когда они вернулись за стол, Кройд отсчитал деньги и вручил своему спутнику.

— Вот. Должен сказать, ты их заработал.

Кройд посмотрел на разбросанные салфетки, грязный пол, мокрый пустой мешок.

— Что нам делать со всей этой грязью?

Дарлингфут пожал плечами.

— Оставь это официантам, — сказал он. — Они к такому привычные. Только дай им хорошие чаевые.

Кройд несколько поотстал, когда они вошли в парк. Там на скамейке уже сидели два человека, и даже на расстоянии было заметно, что у одного из них рыжие волосы.

— Ну что? — спросил Дьявол Джон.

— Я попробую, — сказал Кройд. — Сделаем вид, что мы не знакомы. Я пойду дальше, а ты иди объясняйся с ними. Через минуту поверну назад и пойду через парк. Я займусь ими, когда подойду поближе. Будь начеку. Если на этот раз гипноз не подействует, придется прибегнуть к другим средствам.

— Понятно. Договорились.

Кройд замедлил шаг, пропустив Дарлингфута вперед. Тот пересек улицу, вошел в парк и по аллее, посыпанной гравием, направился к скамейке. Кройд дошел до угла, неторопливо перешел дорогу и повернул в обратном направлении.

Скоро он уже мог различить громкие спорящие голоса. Он свернул в аллею, по которой только что прошел Дарлингфут, и не спеша двинулся в сторону скамейки с мешком под мышкой.

— …Кусок дерьма! — услышал он голос Матиаса.

Тот взглянул в его сторону, и Кройд действительно узнал в нем полисмена, с которым разговаривал в морге. На лице Матиаса не было никаких признаков того, что он тоже вспомнил Кройда, но, как он уже знал, у того был талант распознавать тузов. Значит…

— Господа, — сказал он, стараясь внушить собеседникам свои мысли, — все, что сказал вам Джон Дарлингфут по прозвищу Дьявол, — правда. Труп разорвали собаки. Он не смог вам его принести. Вам придется примириться с этим. Вы забудете, что видели меня, как только…

Тут он заметил, как Дарлингфут повернул голову, увидев что-то у него за спиной. Кройд обернулся.

К ним приближалась некрасивая молодая женщина с азиатскими чертами лица. Руки она держала в карманах пальто и подняла воротник, спасаясь от холодного ветра. А ветер…

Ветер изменил направление и дул теперь прямо ему в лицо.

Что-то в этой даме…

Кройд все смотрел на нее. Как он мог подумать, что она некрасива? Наверное, из-за освещения. Она была так прекрасна, что захватывало дух. Он ужасно захотел, чтобы она ему улыбнулась. Захотелось ее обнять, без устали ласкать ее тело. Хотелось играть ее волосами, целовать ее и любить. Она была самой великолепной женщиной из всех, на кого когда-нибудь падал его взор.

Он услышал, как Дьявол Джон негромко присвистнул.

— Ты только посмотри на нее!

— Просто не отвести глаз, — ответил он.

Кройд растянул губы в широкой улыбке, и она улыбнулась ему в ответ. Ему хотелось задушить ее в объятиях, но он вымолвил только:

— Хелло.

— Это моя жена, Ким Той, — донеслись до него слова рыжего мужчины.

Ким Той! Само ее имя звучало, как музыка…

— Я сделаю для вас все, что захотите, — услышал он слова Дьявола Джона, обращенные к ней. — Вы такая чудесная, просто больно на вас смотреть.

Она засмеялась.

— Как это мило с вашей стороны, — промолвила она. — Мне ничего не надо. Не сейчас. Может быть, как-нибудь потом я что-нибудь придумаю. Вы его получили? — спросила она мужа.

— Нет, его съели собаки, — ответил тот.

Дама вздернула подбородок и недоуменно подняла брови.

— Какая печальная участь, — проговорила она. — А откуда вы знаете?

— Нам рассказали вот эти господа.

— Да? — переспросила она. — Это правда? Вы им так сказали?

Дьявол Джон кивнул.

— Мы так сказали, — признался Кройд. — Но…

— А мешок, который вы бросили, когда увидели меня, — сказала она, — что в нем? Откройте его, пожалуйста, я хочу посмотреть.

— С удовольствием, — сказал Кройд.

— Мы сделаем все, чего ни пожелаете, — согласился Дьявол Джон.

Оба они опустились перед ней на колени и некоторое время от волнения никак не могли развязать тесемку на горловине мешка.

Кройд, воспользовавшись случаем, хотел было поцеловать ей ножку, но потом вспомнил: она просила дать ей посмотреть, что в мешке. Может статься, в награду за то она позволит ему не один поцелуй, и…

Как только он развязал мешок, их окутало облако смрадных испарений. Ким Той в ужасе отпрянула назад. Когда Кройд почувствовал приступ тошноты, он понял, что женщина больше не кажется ему красивой, что она ничуть не более желанна, чем сотня других женщин, встреченных сегодня на улице. Краем глаза он увидел, как поднимается с колен Дьявол Джон, осознал, в каком дурацком положении находился он сам, и в тот же момент нашел объяснение происходящему.

Когда запах немного ослаб, волна очарования, исходившая от Ким Той, опять настигла его. Кройд сжал зубы, снова наклонился над мешком и сделал глубокий вдох.

Ее красота сразу померкла, и он смог использовать свою силу.

Так вот, я уже говорил, что тела больше нет. Его разорвали собаки. Дьявол Джон старался, как мог, но не уберег его. А теперь нам надо идти. Забудьте, что я здесь был.

— Пошли! — сказал он Дарлингфуту, когда тот наконец встал на ноги.

Дьявол Джон покачал головой.

— Я не могу расстаться с этой девушкой, Кройд, — ответил он. — Она меня просила…

Кройд подвинул открытый мешок поближе к его лицу. Глаза Дарлингфута расширились. Потрясенный, он покачал головой.

— Пошли! — повторил Кройд, взвалил мешок на плечо и бросился бежать.

Дьявол Джон одним гигантским скачком обогнал его сразу на десять футов.

— Вот это чудеса, Кройд! Ничего не понимаю, — признался он, когда они были уже на другой стороне улицы.

— Вот ты и узнал, как действуют феромоны, — сказал ему Кройд.

Небо снова затянуло тучами, и Кройд шел, подгоняемый порывами холодного ветра со снегом. Он расстался с Дарлингфутом у дверей очередного бара и пошел пешком в сторону центра. Поймать такси ему никак не удавалось — их нигде не было видно. Ехать с такой ношей в автобусе или метро он тоже не решался из-за толкотни и давки.

Когда он прошел еще несколько кварталов, снегопад усилился, а порывистый ветер крутил целые вихри снежных хлопьев и гонял их между домами. Автомобили на улице зажгли фары, и Кройд понял, что в такую пургу он ни за что не увидит такси, даже если машина проедет у него перед носом. Ругаясь сквозь зубы, он тащился дальше в поисках какой-нибудь забегаловки или ресторана, где можно было бы выпить кофе и переждать метель или вызвать такси по телефону. Однако по пути ему попадались только офисы.

Через некоторое время пошел снег с градом. Кройд прикрыл рукой глаза. Холода-то он не боялся, но град — это вещь посерьезнее. Он нырнул в первый попавшийся проход — он вел в какой-то двор — и вздохнул, расправив плечи, когда напор ветра ослаб.

Здесь было потише. Снег слабо кружился в воздухе. Он смахнул его с волос, отряхнул пиджак и потопал ногами. Потом осмотрелся. Слева, в нескольких шагах позади него, он увидел укромный уголок перед дверью, куда вело несколько ступеней. Он направился туда, думая переждать непогоду.

Кройд занес было ногу, чтобы подняться по ступенькам крыльца, но увидел, что в одном из углов прямоугольной площадки перед закрытой железной дверью кто-то уже сидит. Это оказалась женщина, одетая в какой-то мешковатый балахон, с бледным лицом и нечесаными волосами. Он сидела между двумя хозяйственными сумками и смотрела в его сторону отсутствующим взглядом.

— …Ну Глэдис и сказала Марти: я, говорит, знаю, ты встречал эту официантку у Дженсона… — бормотала женщина.

— Прошу прощения, — сказал Кройд. — Вы не против, если я к вам присоединюсь? Там такой град…

— …Я ведь ей говорила, что она может забеременеть снова, еще не кончив кормить грудью, а она только смеялась надо мной…

Кройд пожал плечами и прошел в противоположный угол.

— Она так расстроилась, когда поняла, что снова на сносях, — бубнила женщина, — а тут Марти с этой официанткой…

Кройд помнил, какой нервный срыв был у его матери после смерти отца, и в его душе шевельнулось сострадание к этой слабоумной старухе. Интересно, подумал он, может ли его сила, его новоприобретенная способность подчинять волю других людей помочь таким, как она? Все равно ему придется провести тут некоторое время… А может быть…

— Послушайте, — сказал он женщине, стараясь мыслить простыми и точными образами. — То, о чем вы думаете, давно прошло, его нет. Вернитесь к действительности. Вы сидите перед железной дверью и смотрите на снег…

— Ах ты скотина, — завизжала женщина, лицо ее налилось кровью, а руки потянулись к сумке. — Не хочу я ничего знать! Не хочу здесь сидеть и пялиться на снег! Не хочу!

Она открыла сумку, и прямо на глазах у Кройда оттуда возникло что-то темное, полетело к нему, затмило все поле зрения, раздирая его на части, кружа в безумном хороводе…

Женщина, оставшись на площадке перед дверью одна, застегнула сумку, посмотрела на падающий снег и снова забормотала:

— …Так я ей и говорю: мужчины — народ ненадежный, особенно в денежных делах. Иногда приходится искать на них управу — тут уж ничего не попишешь. Вот этот приятный молодой человек из юридической консультации объяснит тебе, что надо делать. А потом Чарли, который работал в пиццерии…

Кройд почувствовал головную боль — непривычное для него ощущение. У него никогда не бывало похмелья, потому что организм слишком быстро усваивал алкоголь, но он представлял себе похмелье именно так. Потом он почувствовал, что у него замерзла спина, ноги, ягодицы и тыльная сторона рук: он лежал на чем-то мокром и холодном. Наконец он решился открыть глаза.

Небо между домами было темно-синим, без единого облачка, и на нем уже зажглись первые, самые яркие звезды. А ведь до этого шел снег. И был день, а не вечер. Он сел. Что с ним было в течение этих нескольких часов?

Он увидел мусорный бак. Рядом валялись пустые бутылки из-под вина и виски. Это тоже был двор, но…

Это был другой двор. Дома были пониже и там отсутствовал мусорный бак, а самое главное — он не видел двери, у которой они сидели со старухой.

Он помассировал себе виски и почувствовал, что немного согрелся. Старуха… Что это была за чертовщина — то темное, чем она его достала, когда он пытался ей помочь? Она вытащила это из сумки…

Господи, а где его мешок? Сильно волнуясь, он принялся шарить вокруг в поисках тщательно упакованных останков несчастного безымянного существа. Потом он понял, что свой порванный и вывернутый наизнанку мешок он все еще сжимает в правой руке.

Кройд вскочил на ноги и оглядел окрестности, освещаемые лишь тусклым светом далекого фонаря. Пакеты были разбросаны вокруг. Он сразу посчитал их. Правильно, девять. Потом он увидел и конечности, голову и хитиновый панцирь, правда, он был разломан на четыре части, а голова как-то неестественно блестела — вероятно, от сырости. А банка? Где же банка? Может быть, труп был нужен кому-то как раз из-за этой жидкости. А если банка разбилась…

Кройд радостно вскрикнул, когда увидел, что банка стоит в тени у стены дома слева от него. Верх у нее был отбит. Он бросился к ней и успокоился, когда по запаху понял, что в ней не дождевая вода.

Он подобрал пакеты, которые оказались почему-то совершенно сухими, и положил их на выступ подвального окна с решеткой. Рядом он сложил в кучку остатки хитинового скелета. Отыскав ноги, он увидел, что обе они сломаны, но решил, что так даже легче их упаковать. Потом посмотрел на банку для солений с отбитым верхом и улыбнулся. Все очень просто. Ответ был прямо перед глазами — благодаря стараниям пьянчуг, населявших окрестные трущобы.

Кройд набрал несколько пустых бутылок, поставил их рядом с банкой и отвинтил пробки. Потом он осторожно перелил в них темную жидкость из банки.

У него получилось восемь бутылок разного калибра, которые он тоже поставил на оконный выступ рядом с горкой хитиновых обломков. Похоже, с каждой перетасовкой останков от бедного парня оставалось все меньше. А может быть, так казалось из-за того, что теперь он был уложен более компактно. Чтобы точно узнать, в чем тут дело, надо было учить в школе алгебру.

Кройд открыл крышку мусорного бака. Найдя там длинные нити рождественских гирлянд, он заулыбался. Несколько гирлянд он вытащил и сунул в боковой карман. Потом снова нагнулся. Если в помойке были гирлянды, значит…

Тут он услышал позади торопливые шаги. Кройд оглянулся, на всякий случай сжав кулаки, но рядом никого не было. Потом он увидел, как у его карниза на секунду остановился какой-то коротышка в одежде, висевшей на нем, как на вешалке, и схватил бутылку побольше и два пакета. Он побежал в дальний конец двора, где маячило еще несколько оборванцев.

— Эй ты! — закричал ему Кройд. — А ну стой! — Он попробовал ему это мысленно внушить, но тот был уже слишком далеко.

В ответ он услышал только хохот и крик:

— Ну, ребята, сегодня мы попируем!

Тяжело вздохнув, Кройд достал из помойки кипу красной и зеленой праздничной оберточной бумаги и пошел к подвальному окну, чтобы заново упаковать то, что осталось.

С ярким свертком под мышкой он прошел еще несколько кварталов и, пройдя мимо бара под названием «Блиндаж», понял, что он в районе Гринвич-Вилидж. Он нахмурился, но потом увидел такси и поднял руку. Машина остановилась. Теперь все было в порядке. Даже голова перестала болеть.

Джуб поднял голову и увидел Кройда, который весело ему улыбался.

— Ну как… Как все прошло? — спросил он.

— Задание выполнено, — ответил Кройд и вручил ему ключ.

— Ты справился? В новостях было что-то про Дар-лингфута…

— Я справился.

— А его вещи?

— Никаких вещей у него не было.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Ничего, кроме него самого. Он в ванне.

— Что?

— Все в порядке — я закрыл сток.

— Это что, шутка?

— Машина, на которой я ехал обратно, попала в аварию, и часть бутылок разбилась. Поэтому будь осторожен, когда станешь распаковывать, — там могут быть осколки.

— Какие еще бутылки?

— Он — как бы это сказать? — немного растерялся по дороге. Но все, что осталось, я доставил в целости.

— Что значит «осталось»?

— Ну, то, что сохранилось. Просто он развалился и немного потек. Я завернул все в разноцветную бумагу и перевязал красной ленточкой. Все правильно?

— Прекрасно, Кройд. Похоже, ты сделал все, что мог.

Джуб передал ему конверт с деньгами.

— Пойдем пообедаем в «Козырном тузе». Я плачу, — сказал ему Кройд. — Вот только помоюсь сначала и переоденусь.

— Нет, спасибо, мне нужно… нужно заняться делами.

— Если пойдешь в эту квартиру, возьми какой-нибудь дезодорант.

— Хорошо. Тебе, наверное, трудно пришлось?

— Да нет, дельце было просто конфетка.

Кройд направился домой, посвистывая и сунув руки в карманы. Джуб задумчиво смотрел на ключ. В это время вдалеке раздался бой часов.

Концерт для серотонина[16] с хором сирен

Сидя в заведении итальянца Вито, в самой темной из длинного — вдоль всей стены — ряда отдельных кабинок, он коротал время, поглощая очередную порцию лингвини. Местечко, выбранное для трапезы, представлялось ему достаточно укромным; лишь наметанный взгляд завсегдатая мог подметить необычное оживление среди официантов, бьющихся об заклад, какая по счету порция — а едок уплетал уже седьмую — станет последней. Горка на тарелке таяла со сказочной быстротой, столь же споро понижался и уровень вина в оплетенной бутыли, и, когда в зал ввалился широченный, словно трехдверный шкаф, верзила, того и другого оставалось ровно на донышке. Покачивая увесистыми гирями кулаков, пришелец неторопливо прошелся вдоль ряда кабинок и остановился вплотную к столику, не сводя с едока пристального взгляда налитых кровью глаз.

Шкаф молча пялился на сидящего за столиком, пока тот не обратил на здоровяка вопрошающий взгляд — из-под темных напомаженных непослушных вихров блеснули черные зеркальные линзы.

— Ты, что ли, тот самый, кого я ищу? — прорезался у шкафа сиплый бас.

— Вполне может статься, — откладывая вилку в сторону, отозвался обладатель зеркальных очков. — Если речь о деньгах и определенных специальных навыках.

Верзила неожиданно расплылся в улыбке. Затем поднял и уронил правую гирю — угол столика с треском надломился и рухнул, увлекая за собой останки изодранной скатерти. Хотя обедающий и отпрянул, тарелка с пестрыми следами итальянской кухни полетела ему на одежду. Зеркальные очки съехали набок, открыв свету выпуклые и ярко мерцающие фасеточные глаза.

— Туше! — объявил он негромко, но отчетливо, взметнув вытянутые пальцы ко второму гиреподобному придатку.

— Сукин сын! — взревел гигант, отдернув руку. — Чего жжешься, твою мать?

— А чего хулиганишь? — парировал собеседник. — Благодари бога, что не изжарил тебя целиком! Безобразие! Пришел, нагрубил. Зачем хороший столик сломал?

— Так значит, это не ты, что ли, нанимаешь тузов гребаных? В гробу тогда я тебя видал!

— Нет, не я. Я решил было, что вербовщик ты — судя по замашкам.

— Чтоб ты сдох, ублюдок пучеглазый!

Собеседник мигом вернул очки на место.

— И в самом деле, что за наказание, — возвестил он ядовито, — лицезреть такую ослиную задницу, как ты, двести шестнадцать раз кряду!

— Я покажу тебе сейчас ослиную задницу! — снова заревел гигант, вздымая увесистый кулак.

— Поосторожнее! — объявил очкастый. Меж его расставленных ладоней внезапно разразился настоящий электрический ураган.

Верзила в ужасе отшатнулся. Очкарик расслабился и лениво опустил руки.

— Когда б не соус на одежде, все это могло быть даже забавным, — сказал он чуть погодя. — Присаживайся, что ли. Будем ждать вместе.

— Забавным? Что именно?

— Ну, ты пока пораскинь мозгами, поразмысли, а я схожу приведу себя в порядок. — Уже поднявшись, он добавил: — Меня, кстати, зовут Кройд.

— Кройд Кренсон?

— Точно. А ты, полагаю, Дробила?

— Угадал. А все же, что ты забавного здесь нашел?

— Да я имел в виду один старый анекдот — про двух парней, которые принимают друг дружку за кого-то еще, — примирительно ответил Кройд. — Не слыхал разве?

Дробила сдвинул на несколько мгновений мохнатые брови, затем губы его сложились в неуверенную улыбку, а из пасти вырвался сиплый отрывистый смех, весьма схожий с собачьим кашлем.

— Действительно, чертовски забавно! — выдавил он и зашелся снова.

Продолжая шумно радоваться жизни, верзила рухнул на скамью. Кройд тем временем отправился приводить в порядок свой гардероб. Примчавшийся на шум официант маленько прибрался в кабинке и принял у Дробилы заказ — большой кувшин пива. Спустя минуту в зале появился, выйдя из кухни, хмурый тип в черном. Он постоял посреди, засунул пальцы обеих рук за пояс, меланхолически жуя зубочистку и покачиваясь на носках, затем неторопливо приблизился.

— Что-то мне фото твое вроде бы знакомо, — буркнул он, заходя в кабинку по-хозяйски, без приглашения.

— Дробила, — осклабился здоровяк, приподняв над столом чугунный кулак.

— Крис Мазучелли. Да, слыхал я кое-что о тебе. Говорят, стены пробиваешь этими своими кувалдами.

— Запросто, твою мать! — радостно закивал гигант.

Губы Мазучелли, продолжая плотно сжимать зубочистку, сложились в некое бесцветное подобие улыбки; он уселся на место Кройда.

— А про меня слыхал что-нибудь? — поинтересовался итальянец.

— Да, чтоб мне с места не сойти! — кивнул верзила. — Тебя среди своих кличут Пауком.

— Верно. Думаю, прослышал и о моих неприятностях? Из-за которых я и вербую особенных парней?

— Если тебе нужны настоящие гребаные потрошители, то я в самый раз, — заверил Дробила. — Черепушки крошить приходилось.

— Звонишь красиво, — заметил Мазучелли и сунул руку в карман. На стол шлепнулся пухлый конверт. — Это задаток.

Дробила открыл конверт, медленно и неуверенно, шевеля губами, пересчитал купюры. Закончив непривычно тяжкий труд — или же только сделав вид, что закончил, — объявил:

— Все правильно, чтоб мне сдохнуть! А теперь?..

— Там, в конверте, адресок. Придешь сегодня к восьми, получишь распоряжения. Не опаздывай. Договорились?

— Можешь на меня положиться. — Дробила поднялся, схватил со стола кувшин с пивом, осушил в несколько глотков и звучно рыгнул.

— А кто тут еще был с тобой — какой-нибудь новичок, салага?

— Нет, дьявол его раздери! Наш, один из лучших, — ответил Дробила. — Кройд Кренсон. Парень, каких лучше не задирать, но зато с большим чувством юмора.

Мазучелли вяло кивнул:

— Желаю приятно провести время!

Дробила ответил энергичным взмахом ручищи, еще разок рыгнул на прощание и отчалил.

Обнаружив по возвращении из туалета на своем месте постороннего, Кройд промешкал лишь мгновение, не более. Подойдя к столику, воздел два пальца в шутовском салюте и представился:

— Меня зовут Кройд. А ты, наверное, тот самый Паук, что спешно вербует рекрутов?

Мазучелли окинул Кройда пристальным немигающим взглядом; его внимание привлекло влажное пятно на брюках.

— Никак с нами что-то случилось? — спросил итальянец бесцветным голосом.

— Да нет, ничего, просто по пути в сортир оценил прелести итальянской кухни, — ответил Кройд. — Так это ты ищешь таланты или нет?

— А чем особенным можешь похвастать?

Кройд дотянулся до абажура на соседнем столике и неспешно, без суеты выкрутил из него лампочку. Вытянул руку над столом — лампа засветилась, сперва как бы нехотя, затем ослепительно, наконец коротко вспыхнула и погасла, уже навсегда.

— Оп-ля! — прокомментировал Кройд. — Немного переборщил с напряжением.

— Такое удовольствие в магазине обойдется мне в полтора бакса, — заметил Мазучелли. — И купить можно на каждом углу. Фонарик называется — может, слыхал?

— Да включи же свое воображение! — слегка обиделся Кройд. — Я могу точно так же разделаться с любой системой сигнализации, с компьютерами, телефонами. Стоит ли уж говорить о простых рукопожатиях? Но если это тебя не интересует, извини — голодная смерть пока мне не грозит.

И он решительно поднялся с места.

— Да садись же, садись! — спохватился Мазучелли. — А мне еще говорили, что у тебя потрясающее чувство юмора. Вот я и пошутил. Мне по душе твой талант, думаю, применение ему найти — раз плюнуть. И мне действительно срочно нужны парни вроде тебя.

— Никак с нами что-то случилось? — поинтересовался Кройд, усаживаясь на скамью, еще недавно занятую Дробилой. Заметив, что собеседник нахмурился, Кройд широко ухмыльнулся. — Шутка такая, — пояснил он. — Один-один. И какая же предстоит работенка?

— Кренсон, — объявил итальянец. — Таково твое последнее имя. Как видишь, кое-что мне известно. Более того, известно не так уж и мало. Моим парням пришлось, правда, как следует за тобой побегать… Шутка такая. Не обижайся. Знаю-знаю, ты парень крутой и обычно справляешься с поручениями, справляешься неплохо. Но прежде чем перейти непосредственно к делу, поговорим малость о другом. Разумеешь, о чем я?

— Пока не очень, — ответил Кройд, — но ушки держу на макушке.

— Тебе что-нибудь заказать на время беседы?

— Съел бы еще порцию лингвини, — сказал Кройд, — ну, и чтоб запить — бутылочку кьянти.

Мазучелли махнул рукой, щелкнул пальцами. Мгновенно подскочил официант.

— Linguini, е una bottiglia chianti, — сказал Мазучелли.

Официант исчез. Итальянец потер ладони одна о другую, слегка похрустев при этом тонкими пальцами.

— Тот парень, что недавно свалил отсюда… — произнес он с ленцой. — Дробила…

— Да-да? — вставил Кройд заинтересованно, дабы заполнить затянувшуюся паузу.

— Из него может получиться неплохой боец, — завершил мысль итальянец.

— Полагаю, да, — кивнул Кройд.

— Что же до тебя… сдается, ты обладаешь навыками поинтереснее — помимо талантов, коими обязан вирусу. Думаю, ты уровнем повыше Дробилы будешь. Ты ведь, если не ошибаюсь, со стариной Бентли водился?

Кройд кивнул снова:

— Бентли был первым моим наставником. Я знавал его еще псом. А ты и в самом деле осведомлен обо мне лучше всех прочих.

Мазучелли выплюнул зубочистку и хлебнул пивка.

— Это и есть мой бизнес, — небрежно обронил он после паузы. — Знать. Потому-то и не хочу посылать тебя простым бойцом.

Вернулся официант с заказом, поставил перед Крой-дом дымящуюся тарелку, чистый бокал и откупорил кьянти. Завершив хлопоты, скрылся в одной из соседних кабинок. Кройд немедленно навалился на еду — с аппетитом, который Мазучелли с легкой брезгливостью определил как из ряда вон выходящий.

После непродолжительного перерыва Кройд поинтересовался:

— Так чем же все-таки предстоит заняться?

— Кое-чем… чуть более деликатным — если подойдешь для этого.

— Деликатным? Я прямо-таки создан для деликатных дел, — похвастался Кройд.

Мазучелли выставил перед собой палец.

— Первое, — сказал он. — Одна из тех вещей, которые следует уяснить, прежде чем перейти к дальнейшему…

Заметив, что тарелка визави почти опустела, Мазучелли спохватился и снова щелкнул пальцами. Почти мгновенно возник официант с новой порцией.

— Что же это за вещь? — спросил Кройд, отодвигая от себя пустую тарелку одновременно с появлением следующей.

Мазучелли подался вперед и отеческим жестом накрыл ладонь Кройда.

— Мне известны твои проблемы, — сказал он.

— Что ты имеешь в виду?

— Слыхал, что порою ты слетаешь с катушек, — Мазучелли понизил голос, — ускоряешься, что ли, и тогда начинаешь крушить налево и направо, все и всех подряд. Впадаешь в такое бешенство, что не можешь затормозить, пока полностью не выпустишь пар или пока кто-нибудь из друзей-тузов не уймет тебя на время из жалости.

Отложив вилку в сторону, Кройд залпом осушил стакан.

— Твоя правда, — уныло признал он. — Но мне не доставляет удовольствия обсуждать это.

Мазучелли пожал плечами.

— У каждого есть право время от времени повеселиться на свой собственный манер, — констатировал он. — Лишь бы не в ущерб делу. Я ведь не из праздного любопытства задел тебя за живое. Как бы такое не стряслось, когда будешь занят моими делами.

— Такое мое состояние вовсе не прихоть, не развлечение и не дамский каприз, — пояснил Кройд. — Мне и самому оно не слишком-то в масть. Кроме одного вреда, никакой пользы. Но ничего не попишешь — само собой накатывает. Впрочем, только лишь после слишком затянувшегося бодрствования.

— Ага, а сейчас ты еще далеко от такой точки?

— Довольно близко, — отрезал Кройд. — Но пока можешь не волноваться.

— Если я все же найму тебя, то предпочел бы и вовсе не беспокоиться. И хоть мне не совсем удобно задавать тебе вопросы касательно твоей пригодности, хотелось бы прояснить еще один небольшой нюанс: когда ты слетишь с катушек в очередной раз, достанет ли тебе самоконтроля, чтобы забыть, на кого работаешь? И если да, то сможешь ли отправиться кой-куда, чтобы сровнять с землей одно злачное местечко — как бы без всякой со мной связи?

Кройд изучал собеседника долгое мгновение, затем неторопливо кивнул.

— Кажется, въезжаю, — сказал он. — Если этого потребует моя работа, справлюсь, разумеется. Никаких проблем.

— Ну, раз мы друг друга поняли, я тебя беру. Как видишь, тебе поручается не черепушки крошить, тут задача потоньше. Посложнее всяких там краж со взломом.

— Мне приходилось участвовать в самых разных делах, — сказал Кройд. — Частенько попадались деликатные. А некоторые — так на поверку и вовсе легальными оказались.

Оба дружно заулыбались.

— Хорошо бы и в моем обойтись без лишнего шума и треска, а если удастся — и без насилия, — добавил Мазучелли. — Как я уже говорил, мой товар чистый — информация, важные сведения. И с твоей помощью я тоже надеюсь разжиться некоторыми новыми данными. Лучше всего, чтобы о попытке их раздобыть никто и не узнал. С другой стороны, если все же придется кого-либо малость пощекотать, колебаться не надо — результат того стоит.

— Общую схему я уже просек. Теперь бы поконкретнее: что узнать и где?

Мазучелли издал короткий нервический смешок и резко ушел в себя.

— Похоже, что в нашем городе затеяла бизнес… еще одна компания, — мрачно процедил он после продолжительной паузы. — Понимаешь, что я хочу этим сказать?

— Конечно, — откликнулся Кройд. — Известное дело: сразу двум бакалейным лавочкам в одном жилом блоке делать нечего.

— Совершенно справедливое замечание, — кивнул Мазучелли.

— Так мы набираем команду, чтобы продолжить состязание в следующей весовой категории?

— Да, резюмировать ты умеешь! Но пока, как я говорил, нужна одна лишь информация о конкурентах. И заплатить за нее я готов очень даже недурно.

Кройд кивнул:

— Сделаю все, что в моих силах. Нет ли каких-то особых обстоятельств, пожеланий?

Мазучелли снова подался вперед и тихо, едва шевеля губами, процедил:

— Нужно имя. Имя хозяина. Хочу знать, кто дергает за нитки.

— Имя босса? Уж не хочешь ли ты сказать, что он еще не удостоил тебя посылки с дохлой рыбой, завернутой в чьи-нибудь кальсоны? А я-то полагал, что с вашими обычаями знаком!

Итальянец зябко повел плечами:

— Этикета эти парни не соблюдают. Кучка грязных чужаков, не иначе.

— С нашей стороны уже делались какие-то ходы или ситуация пока на нуле?

— Ты будешь первопроходцем. Я решил, что так лучше. Получишь список мест, которые вроде бы у них под контролем. А также имена двух парней, которые, похоже, уже успели на них поработать.

— А почему вы не взяли одного из них в оборот и не спросили прямо?

— Эти парни весьма шустрые, вроде тебя.

— Понятно.

— Но не думаю, что твои друзья, — тут же пояснил Мазучелли.

— Тузы? — безрадостно уточнил Кройд.

Итальянец молча кивнул.

— Разборки с тузами обойдутся дороже, чем с простыми смертными, — заметил Кройд.

— О чем речь! — Мазучелли вынул из внутреннего кармана еще один пухлый конверт. Казалось, он набит ими доверху. — Здесь список и задаток. Можешь считать его десятой долей полной стоимости заказа.

Приоткрыв конверт, Кройд листанул купюры, и на губах его заиграла удовлетворенная улыбка.

— Где оставлять сообщения? — поинтересовался он.

— У здешнего управляющего, он в постоянном контакте со мной.

— Как звать его?

— Теотокополос, короче Тео. Человек надежный.

— О’кей, — сказал Кройд. — Ты купил меня с потрохами, со всей моей деликатностью — как врожденной, так и благоприобретенной.

— И еще одно, Кройд. Когда ты впадаешь в спячку, то ведь выходит из нее совсем другой человек, верно?

— Точно так.

— Ну а если такое случится до завершения работы по контракту, этот другой уклоняться не станет?

— Ни в коем разе — пока в карман хоть что-то сыплется.

— Значит, мы с тобой поняли друг друга.

Скрепив сделку рукопожатием, Кройд поднялся и, оставляя за собой снежный шлейф крохотных чешуек, осыпающихся с кожи, направился к выходу. Мазучелли проводил его брезгливым взглядом и потянулся за свежей зубочисткой. А Кройд, оказавшись на улице, выудил из кармана и бросил в рот еще одну черную пилюлю.

Наряженный в серые слаксы и голубой блейзер, в галстуке цвета запекшейся крови, Кройд посиживал в «Козырном тузе». Завитой и густо напудренный, с ухоженными ногтями, он сидел в одиночестве за столиком у окна, поглядывая сквозь снежный туман на городскую иллюминацию далеко внизу, и ковырял вилкой в запеченном лососе, отхлебывая «Шато икем» из высокого бокала. Кройд рассеянно обдумывал предстоящие действия и одновременно не забывал заигрывать с проскакивающей мимо официанткой, Джейн Доу. Та как раз приближалась снова — добрый для Кройда знак. Во всех прежних воплощениях, всеми прежними сердцами — порою даже сдвоенными, строенными, но всегда расстроенными от неразделенной любви — Кройд всецело принадлежал ей. Вот и сейчас, собравшись с духом и полагаясь на случай как на лучшего помощника в делах сердечных, он вытянул руку и коснулся ее нежного плечика.

Раздался треск электрического разряда, Джейн с тихим «ах!» застыла как вкопанная и потерла обожженное место. На симпатичном личике читались все признаки детского огорчения.

— Прости меня… — начал Кройд.

— Ничего страшного, ведь ты не виноват — это всего лишь статическое электричество, — ответила девушка.

— Может быть, — не стал спорить Кройд. — Я просто хотел сказать, что мы знакомы, я тебя давно знаю, хотя ты узнать меня в нынешнем моем воплощении вряд ли сможешь. Я Кройд Кренсон. Когда мы виделись в прошлом, я всегда мечтал познакомиться с тобой поближе — сесть где-нибудь рядышком хоть на минуту и спокойно поболтать. Но до сих пор все как-то не складывалось.

— А ведь неплохой подходец! — объявила девушка, смахивая с бровей влагу. — Надо же, представиться тузом, которого никто не опознает. Бьюсь об заклад, твоему примеру последуют и другие.

— Могут, пожалуй, — улыбнулся Кройд, разводя руки пошире, — но если найдется с полминутки свободных, смогу доказать, что я — это я.

— Что? Что ты собираешься делать?

— Хочу ионизировать воздух, наполнить его в твою честь анионами, — сказал Кройд, зажигая меж ладоней бледный фейерверк. — Освежить, сделать таким, как перед грозой. Лишь слабый намек на то, что я способен устроить на самом деле…

— Прекрати немедленно! — воскликнула девушка, отступая в панике. — Заметить же могут…

Лицо и ладони Кройда взмокли от напряжения, волосы прилипли к потному лбу.

— Ну прошу тебя, — умоляла Джейн.

— Пусть катятся к дьяволу! — заметил Кройд. — Давай устроим настоящую маленькую грозу. — Молнии заплясали между его пальцами, и Кройд нервно захихикал.

На них уже стали обращать внимание.

— Ну хватит, ну пожалуйста, — снова взмолилась девушка.

— А присядешь на минутку?

— Хорошо.

Джейн уселась напротив. Утирая насухо лицо и шею, Кройд извел не одну салфетку.

— Извини за укольчик. Моя вина, должен признаться, — сказал он наконец. — Следует осторожнее обращаться с электричеством, когда рядом некто по имени Кувшинка или Водяная Лилия.

Девушка мило улыбнулась.

— Твои очки запотели. — Джейн порывисто нагнулась над столом и сдернула их с переносицы Кройда. — Позволь, я протру…

— Влажная прелесть, явленная сразу двести шестнадцать раз. Что может быть прекраснее? — прокомментировал Кройд ее немигающий взгляд и приоткрытые губки. — Вирус, как обычно, не поскупился в отдельных своих проявлениях.

— Ты действительно видишь меня такое множество раз?

Он кивнул:

— Приметы джокеров проявляются порой в моих метаморфозах. Надеюсь, я тебя этим не напугал?

— Да что ты, это просто удивительно! — сказала девушка.

— Ты весьма любезна. Но все же верни мои очки.

— Секундочку.

Она тщательно протерла линзы краешком скатерти.

— Спасибо, — Кройд снова водрузил очки на нос. — Заказать тебе выпивку? Или поесть? Проси все, что душе угодно — хоть натасканного болотного спаниеля!

— Я ведь на службе, — ответила она. — Спасибо. Извини. Может, в другой раз?

— Ничего-ничего. Я и сам сейчас при деле. Однако, если не шутишь, оставлю адресок и пару телефонов. Меня там может и не оказаться, но весточку на автоответчике я тебе оставлю.

— Договорились.

Кройд быстро нацарапал карандашом несколько строк в блокноте, вырвал страничку и протянул девушке.

— А что у тебя за работа сейчас? — поинтересовалась та.

— Весьма деликатного свойства, — ответил Кройд. — Расследование, связанное с клановыми разборками.

— Правда? Слыхала я, что ты столь же чокнутый, как и честный. Похоже, люди порой правду говорят.

— Ну, не совсем так, — улыбнулся Кройд. — Словом, дай о себе знать. Возьмем напрокат классную тачку и устроим забег в ширину.

Она поднялась с загадочной улыбкой:

— Может, и позвоню.

Кройд поспешно извлек из кармана конверт, отложил в сторону пачку купюр и расправил на столе клочок бумаги.

— Пока не убежала — имя Джеймс Спектор ни о чем тебе не говорит?

Девушка враз побледнела. А Кройд между тем обнаружил, что снова успел покрыться липкой влагой.

— Что я сказал такого особенного?

— Ты не шутишь? И вправду не знаешь?

— Не знаю. И не шучу.

— Но ты же знаком с фольклором тузов, знаешь поговорки.

— Далеко не все.

— Кто в потемках встретит Рыжего, счастлив будет, коли выживет, — продекламировала девушка. — Из гранаты вынь чеку при подходе к Живчику… Эта последняя как раз о нем. Джеймс Спектор по кличке Живчик.

— Никогда не слыхал, — признался Кройд. — Кстати, а про меня ничего такого не знаешь?

— Сходу не припомнить.

— Ну давай, будь паинькой. Мне жутко интересно.

— Ладно уж. Только в рот засунь пирог — хлоп! — и Дремлин на порог, — медленно выговорила Джейн. — Если он слетел с катушек, не спасет и сотня пушек.

— Не слабо!

— А если я позвоню, когда ты как раз в таком состоянии…

— В таком состоянии на твой звонок я и ответить не сумею, не волнуйся.

— Принесу-ка я тебе еще пару чистых салфеток. Захвати с собой, — предложила девушка. — И прости, если испортила тебе вечер.

— Ерунда. Тебе кто-нибудь уже говорил, как ты очаровательна, когда истекаешь влагой?

Джейн взглянула на него исподлобья.

— Пожалуй, принесу тебе еще и вяленой рыбки, — процедила она после недолгой паузы.

Кройд потянулся за прощальным поцелуем, но схлопотал звонкую оплеуху.

Убедившись, что никому вокруг до него нет никакого дела, Кройд уронил в свой эспрессо сразу две таблетки «Черной прелести». Вскоре, тяжело вздохнув, стал тихо ругаться — на этот раз они не принесли ему желанного облегчения. Все усилия последних дней, все утомительные блуждания пока ни к чему не привели, а он уже приближался к своему скоростному штопору и в любой момент мог сорваться. Обычно такое состояние беспокоило его мало, но только не в этот раз. Кройд дал себе зарок, точнее, даже два: один касательно наркотиков, другой — по делу. Один глубоко личный, другой касался бизнеса, рассуждал Кройд, но оба теперь равно тяготили. Приходилось держать себя в руках, глядеть за собой в оба, если не в двести шестнадцать глаз нараспашку, чтобы не завалить дело. А еще Кройд страшно боялся разочаровать Кувшинку на первом же свидании. Хотя приступы паранойи были как раз не в диковинку — обычно они и начинались с приближением к фазе сна. Кройд решил, что этот страх может сыграть роль индикатора. Пусть просигналит, когда наступит пора отправляться на боковую.

Кройд обегал уже с полгорода, пытаясь выйти на тех двоих из списка Мазучелли, но они исчезли бесследно. Он проверил все упомянутые в той же бумаге места, никого нигде не застал и теперь утешался мыслью, что блатные редко без особой необходимости меняют места рандеву. Сегодня снова наступил черед заниматься Джеймсом Спектором. На самом-то деле новостью для Кройда было лишь подлинное имя Живчика, кличку он знал издавна. И даже пересекался с ним, довольно тесно, на некоторых делах. Живчик всегда производил впечатление шустрого парня, но туза из слабых, не слишком крутого.

— Из гранаты вынь чеку при подходе к Живчику, — бубнил себе под нос Кройд, отстукивая по столу ритм и одновременно подзывая официанта.

— Слушаю вас, сэр?

— Еще эспрессо, и чашку побольше, договорились?

— Разумеется, сэр.

— А лучше тащи сюда целый кофейник.

— Будет сделано, мигом.

Кройд стал постукивать громче и даже притопывать в такт.

— Та-та-та-та, вынь чеку, та-та-та-та, Живчику, — бубнил он рассеянно и вздрогнул, когда внезапно возникший официант поставил перед ним чистую чашку. — Не смей подкрадываться таким манером!

— Прошу прощения. Не хотел вас пугать.

Официант принялся наливать кофе в чашку.

— И за спиной не стой! Встань так, чтобы я тебя видел!

— Слушаюсь, сэр. — Официант переместился вправо, оставил кувшин на столе и с обиженным видом ретировался.

Поглощая кофе чашку за чашкой, Кройд задумался о том, о чем давно уже не находил времени как следует поразмыслить: о собственных снах, о перевоплощениях, о неизбежности смерти. Осушив кофейник, потребовал новый. Определенно, одолевавшие его мысли стоили двух кофейников.

К вечеру снегопад прошел, но снежный покров толщиной никак не меньше дюйма продолжал искриться на тротуарах в свете неоновых витрин. Обжигающе холодный ветер гнал вдоль по Десятой стрит маленькие белые смерчи. Высокий худощавый мужчина в тяжелом черном пальто и с грузом передвигался весьма осторожно; всякий раз, сворачивая за угол, устраивал себе краткую передышку и озирался по сторонам. Как только он покинул лавчонку с тюком, возникло ощущение посторонних глаз на затылке. И уже не покидало. Действительно, в сотне-другой ярдов позади по противоположному тротуару и в том же направлении передвигался неясный темный силуэт. Определенно «хвост». Джеймс Спектор прикидывал, не вернее ли подстеречь преследователя и прикончить прямо здесь, чем тащить за собой дальше, рискуя столкнуться после с непредвиденными последствиями. К тому же покоя не давали две кварты «Джека Дэниела» и пять упаковок склитца в багаже — Джеймс содрогнулся от одной только мысли о том, что они могут разбиться. Как пить дать разобьются на таком гололеде, если кто-то привяжется. А повторять маршрут до лавочки в мороз еще раз ему вовсе не улыбалось.

С другой стороны, ожидание с целью прикончить топтуна чревато тем же результатом — даже если Джеймс поскользнется, всего лишь нагибаясь, чтобы обшарить карманы покойника. Сперва следовало надежно пристроить тюк. И Джеймс огляделся по сторонам.

Чуть дальше оказалось крыльцо с крутыми ступеньками. Подойдя вплотную, он водрузил тюк на третью, надежно прислонив к металлическим перильцам. Отряхнув снег с пальто, Джеймс поднял воротник, выудил из кармана пачку сигарет, выщелкнул одну и прикурил лодочкой. Затем облокотился на перила и, поглядывая на пройденный перекресток, настроился на терпеливое ожидание.

Но томиться довелось недолго: спустя неполную минуту из-за угла вынырнул человек в синей куртке и серых брюках. Его галстук развевался по ветру, теребящему и непокорную темную шевелюру. Выйдя из-за угла, он замешкался на мгновение, затем кивнул и приблизился. В свете далеких витрин сверкнули зеркальные очки незнакомца. Мгновенный озноб прошиб Джеймса от мысли, что он упускает инициативу. Такую встречу посреди ночи обыкновенной случайностью уже не объяснить. Тем более что незнакомец выглядел куда более зловещим, чем обычный топтун-крепыш, севший на «хвост». Джеймс глубоко затянулся и поднялся на ступеньку выше, чтобы иметь возможность заехать ногой по физиономии, да как следует.

— Эй, Живчик! — окликнул незнакомец. — Поговорить нужно.

Джеймс пристально глядел, пытаясь опознать преследователя. Но ни лицо, ни голос знакомыми не показались.

Неизвестный подошел почти вплотную и дружелюбно улыбнулся.

— Я отниму всего минуту-другую, не больше, — добавил он вежливо. — Очень важное дело. Весьма срочное. И в той же мере деликатное. Последнее обстоятельство, как ты сам понимаешь, жизнь мне не облегчает.

— Мы разве знакомы? — ожил наконец Живчик.

— Было дело, встречались. В иной жизни, если можно так выразиться. В иной моей жизни, если быть совсем уж точным. А также, полагаю, тебе приходилось выполнять кой-какую бухгалтерскую работенку для фирмы моего сводного брата в Джерси. Его имя Кройд.

— А что теперь от меня понадобилось?

— Имя главаря новой шайки. Той, что пытается потеснить старую добрую мафию, заправляющую делами в городе вот уже с полвека.

— Да ты шутишь, наверное! — ответил Живчик и, затянувшись напоследок, затоптал окурок.

— Вовсе нет, — сказал Кройд. — Без этих сведений не знать мне ни сна, ни покоя. Как я понимаю, ты помогал этим парням отнюдь не по бухгалтерской части. Назови того, кто правит бал, и я исчезну.

— Но я не могу! — ответил Живчик.

— Как уже упоминалось выше, дельце доверено мне деликатное. И спрашиваю я только из деликатности. Предпочитаю обходиться без насилия…

Живчик резко ударил Кройда в лицо. Очки полетели через плечо, и в мерцающих фасетках глаз на Живчика уставились двести шестнадцать собственных его отражений. Он не сумел удержаться от изумленного вздоха.

— Так ты туз? — выдавил он. — Или джокер?

— Я — Дремлин, — сообщил Кройд, выворачивая Живчику руку и с хрустом ломая ее о чугунные перила. — Тебе следовало брать пример с меня и вести себя деликатнее. Было бы не так больно. Теперь ты просто не оставил мне выбора.

С трудом совладав с дикой болью, Живчик пожал плечами:

— Давай, вперед, можешь ломать и вторую. Все равно я не смогу выдать, чего не знаю.

Кройд с интересом уставился на повисшую плетью изувеченную руку Живчика. Тот протянул здоровую, вправил обломки на место, прижал плотнее.

— Так ты умеешь быстро залечивать раны! — сообразил Кройд. — В считанные минуты. Я вспомнил!

— Да, чего уж скрывать!

— А если напрочь руку оторвать, новую отрастить сумеешь?

— Не знаю, да и пробовать не хочу. Я слышал, что ты чокнутый. А теперь и на себе убедился. Думаешь, я не сказал бы, если б знал! Невелико это удовольствие — чертова регенерация. Я не имел с ними никаких дел, кроме одного-единственного паршивого контракта. И понятия не имею, кто у них в главарях.

Кройд схватил разом оба запястья Живчика и крепко сжал.

— Переломы — это варварство, средневековье, — заметил он участливо. — Но у нас в наличии еще один, более деликатный вариант. Ты знаком с электрошоковой терапией? Нет? Так познакомься!

Кройд разжал ладони лишь после того, как Живчика, вернее, его почти бесчувственное тело перестало трясти. Когда же к бедолаге вернулся дар речи, Кройд услышал все ту же песню:

— Все равно мне нечего тебе рассказать. Я просто не знаю.

— Тогда продолжим. Нейронов у тебя в организме пока хватает, чуток и потерять не жалко, — предложил Кройд.

— Отдохнул бы с минуту! — посочувствовал Живчик. — Никогда я в делах не интересовался лишними именами. Меньше знаешь, легче дышишь. Не спеши!!! Одно я запомнил: Глазастый. Он джокер. На самом-то деле он одноглазый, циклоп. И носит монокль. Встречались мы с ним на Таймс-сквер и всего один раз — он объяснил задание и выдал аванс. И вся любовь. Ты же знаешь, как это делается. Ведь и сам вольный художник.

Кройд вздохнул с заметным облегчением:

— Глазастый? Знакомая кличка. Похоже, когда-то слышал. А где посоветуешь его искать?

— Думаю, встретишь в клубе «Мертвец Николя». Режется там в карты по пятницам. Можешь сходить и прикончить мерзавца. Но на меня не ссылайся и идти с собой не уговаривай — даже близко не появлюсь. Мне это уже однажды стоило двух переломов сразу, к тому же на одной ноге.

— Клуб «Мертвец Николя»? — переспросил Кройд. — Что-то я о таком и не слыхивал.

— Оформлен под склеп короля Николя, находится совсем рядом с Джокертауном. Жратва сносная, пойло терпимое, немного музыки, танцевальный зал, а в задних комнатах казино. Открылся не так уж давно. Но этот патологический стиль в духе детских страшилок не в моем вкусе.

— О’кей, — сказал Кройд. — Очень надеюсь, Живчик, что ты не навешал мне лапши.

— Это все, что знаю, век свободы не видать!

Кройд медленно кивнул:

— Придется идти в твой клуб. Дело должно быть завершено. — Он отпустил собеседника и отодвинулся. — Может, тогда мне удастся отдохнуть наконец. Но деликатно, только деликатно. — Он поднял со ступеней тюк и вручил Живчику. — Держи. Береги добычу. И смотри не поскользнись по дороге. Гололед жуткий.

Продолжая невнятно что-то бормотать, Кройд попятился и исчез за углом.

А Живчик, устроившись на мерзлом крыльце поудобнее, достал из тюка кварту «Джека Дэниела», выбил пробку и надолго припал к вожделенному напитку.

Ветер накатывал свирепыми волнами, колотясь о витрины и осыпая тучей ледяных игл каменных львов, застывших в карауле у парадного подъезда — входа в клинику Джокертауна. Когда дверь, ведущая внутрь, распахнулась, по гулкому вестибюлю прокатился оглушительный вой разбушевавшейся стихии. Посетитель принялся топать ногами и стряхивать снег с синей куртки. Закрыть за собой дверь он не удосужился.

Мадлен Джонсон, известная в народе как Цыплячья Лапка, дежурство в приемной совмещала с присмотром за безнадежно хворым дружком, Петушком Робином, с которым прошла некогда огонь и воду. Оторвав взгляд от помогающего коротать время кроссворда, она черканула в сердцах карандашом как бог на душу положит и заквохтала:

— Что же это такое, наконец? Эй, мистер, да закройте же вы чертову дверь за собой!

Вошедший опустил платок, которым отирал лицо, и внимательно уставился на дежурную. Только сейчас Мадлен заметила выпуклые фасеточные глаза посетителя и недобро играющие на скулах угловатые желваки.

— Прошу прощения, — негромко отозвался он и аккуратно прикрыл дверь. Затем повернул голову, как бы желая досконально изучить обстановку в помещении — при таких глазах Мадлен затруднялась угадать направление его взгляда, — и объявил наконец о цели визита: — Мне бы с доктором Тахионом переговорить.

— Доктора в городе нет, — нелюбезно бросила дежурная, — и еще какое-то время не будет. А чего вы, собственно, хотели?

— Хочу, чтобы меня уложили спать, — сказал посетитель.

— Здесь вам не ветлечебница, — отрезала Мадлен и уже через секунду пожалела о сказанном: посетитель, мгновенно окутавшись ярким свечением и рассыпая по сторонам искры, что твой генератор, двинулся вперед. Его вид вызывал сильные сомнения в доброжелательности намерений: он скалил зубы и нервно сжимал кулаки.

— Это… медицинское… учреждение, — раздельно процедил он. — Мое имя — Кройд Кренсон. У вас должна быть моя карта. И лучше бы вам ее найти. Не принуждайте меня к насилию.

Заквохтав снова, на этот раз в ужасе, Мадлен подпрыгнула и умчалась, оставив на память о себе пару крохотных пушистых перышек, витающих над конторкой. Кройд перегнулся через барьер и нахмурился. Затем взгляд его упал на недопитую чашку кофе подле газеты — Кройд схватил ее и осушил залпом.

Спустя мгновение из коридора за конторкой донеслось цоканье копыт, и на пороге возник молодой голубоглазый блондин в спортивной рубахе, оснащенный стетоскопом и улыбкой плейбоя. А ниже пояса — еще и туловищем ладного пони с затейливо изукрашенным хвостом. Из-за спины медика выглянула трепещущая от волнения Мадлен.

— Он самый, — сказала она кентавру. — Угрожал мне насилием.

Продолжая сиять лучезарной улыбкой, кентавр про-цокал в помещение и дружелюбно протянул пятерню:

— Я доктор Финн. Вашу карточку, мистер Кренсон, уже разыскивают. Пока же предлагаю пойти в процедурную — там вы без помех сможете поделиться со мной вашими опасениями.

Кройд пожал руку и кивнул:

— А кофе там найдется?

— Полагаю, да. Чашечку раздобудем.

Пока доктор Финн листал медицинскую карточку пациента, Кройд, не отрываясь от вожделенной чашки и расплескивая кофе, беспокойно мерил крохотное помещение шагами. Над отдельными страницами пухлого досье доктор негромко фыркал, всхрапывал, а однажды — видимо, над какой-то особенно интересной записью — даже испустил звук, сильно смахивающий на тихое конское ржание.

— Я не узнал в вас Дремлина, — произнес он наконец, захлопывая папку и переводя на пациента пытливый взор. — Часть этих материалов уже вошла в учебники. — Он постучал ухоженным ногтем по скоросшивателю.

— Наслышан об этом, — тоскливо отозвался Кройд.

— Очевидно, вы столкнулись с серьезной проблемой, не позволяющей полностью перейти в новую фазу, — заметил доктор. — В чем ее суть?

Кройд выдавил бледную улыбку:

— Суть в том, что кости на этот раз легли неудачно. Заснуть не могу. Не получается.

— Если можно, несколько подробнее.

— Не знаю, что именно там записано, в вашей карточке, — сказал Кройд, — но у меня развился неодолимый страх перед сном.

— Здесь упоминается кое-что о приступах паранойи. Может быть, несколько разумных советов…

Неловким нервным движением Кройд продырявил стену.

— Это уже не паранойя, доктор, — возразил он. — Опасность вполне реальна. Могу умереть во время ближайшей спячки. Или же, что еще страшнее, — проснуться самым кошмарным джокером, какого вы только в состоянии вообразить, но с нормальным суточным циклом жизни. И застыть в таком виде навсегда. Паранойя — это ведь когда страхи лишены реальной под собой почвы, не так ли?

— Пожалуй, — согласился Финн. — Но мы можем называть так любой чрезмерный страх, пусть частично он и оправдан. Не знаю. Я не психиатр. Но я нашел в досье упоминание о вашей привычке к амфетамину. Вы принимали его, чтобы отсрочить наступление сна. Вам надлежит знать, что уже в подобной химической зависимости проявляются признаки паранойи.

Кройд обвел пальцем дыру в стене, сжигая напрочь куски пластиковой панели.

— Разумеется, во многом это вопрос семантики, — продолжал доктор Финн. — И не столь уж важно, как мы это назовем. Суть в том, что вы боитесь заснуть. А сейчас, по вашим ощущениям, уже наступила фаза сна?

Шагая по кабинету, Кройд принялся хрустеть суставами пальцев. Доктор Финн как зачарованный считал щелчки. Когда раздался седьмой, доктор принялся гадать, чем все это может закончиться.

— Восемь, девять, десять… — незаметно для себя стал приговаривать доктор.

Кройд пробил еще одну дыру в стене и утихомирился.

— Не желаете ли еще немного кофе? — спросил доктор.

— Желаю, и побольше — до галлона.

Доктор сорвался с места столь резво, словно перед ним распахнулись стартовые воротца дерби.

Позже, никак не комментируя пристрастие Кройда к кофе, доктор Финн продолжил:

— Опасно вводить вам сейчас наркотики — при вашей-то привычке к амфетамину.

— Даю вам два обещания, док, — нервно отозвался Кройд. — Первое: постараюсь заснуть сейчас без сопротивления. Но если вы не можете меня быстро выключить, лучше всех этих хлопот и не затевать. Лучше мне попросту уйти. Но тогда я — и это второе — обязательно вернусь к амфетаминам и прочим «колесам». Так что не сомневайтесь — глушите наркотиком, выбора у нас нет.

Доктор Финн тряхнул густой светлой гривой:

— И все же хотелось бы сперва опробовать кое-что более простое и безопасное. Как вы отнесетесь к небольшой прелюдии из мозговых волн в сочетании с гипнозом?

— Ничего не знаю об этом, — пробурчал Кройд.

— Совершенно безопасно. Русские экспериментируют с этим уже долгие годы. Я только прикреплю к вашим ушам вот эти крохотные контакты, — сказал доктор, смачивая чем-то прохладным мочки Кройда, — и мы пропустим сквозь голову низкочастотный сигнал, скажем, в четыре герца. Вы ничего и не почувствуете.

Доктор подкрутил что-то на пульте, из которого струился пестрый ворох проводов.

— Что теперь? — спросил Кройд.

— Закройте глаза и на минуту расслабьтесь. Вы ощущаете нечто вроде плавного скольжения, вы плывете…

— Ага…

— Но присутствует и некая тяжесть. Ваши руки тяжелеют. Ваши ноги тоже словно наливаются свинцом.

— Уже налились, — подтвердил Кройд.

— Становится трудно сосредоточиться на чем-либо, мысли текут лениво, ваш мозг тоже как бы дрейфует.

— Уже поплыл, — согласился Кройд.

— Вас охватывает приятное чувство расслабления. Приятнее, чем в те дни, когда вы получали вожделенную возможность прикорнуть, смежить усталые веки. Дышите медленнее, и вы достигнете более укромного, потайного уголка. Вы уже почти добрались туда, и это чудесно.

Кройд что-то пробормотал, уже совершенно неразборчиво.

— Вы поступаете правильно, ваши действия абсолютно верны и ведут лишь ко благу. Обычно я считаю от нуля до десяти. Но для вас, в порядке исключения, так как вы совсем готовы и уже почти спите, начну с восьми. Восемь. Вы уже далеко, вы чувствуете себя превосходно. Девять. Вы прикорнули, и пора переходить к более глубокой фазе. Десять. Вы совершенно спокойны, вы погружаетесь в сон совершенно без страха и боли — в сладкий целительный сон. Спите.

Кройд начал мерно похрапывать.

Лишних кроватей в помещении не было. Доктор Финн включил зеленую лампу и, пользуясь тем, что пациент окоченел, точно манекен, а его дыхание и сердечные ритмы почти угасли, поместил тело вертикально — в стенном шкафу со швабрами и прочим инвентарем. Спящий Дремлин занимал там совсем немного места. Доктор вколотил в дверь гвоздик и, прежде чем удалиться, вывесил табличку: «Пациент чрезвычайно внушаем».

Придя в себя, Кройд наткнулся на ручку швабры, ступил ногой в ведро и рухнул вперед головой. Дверь кладовки подалась при ударе и распахнулась без всякого сопротивления. Кройд растянулся на полу, щурясь от света, спросонок казавшегося ослепительным. В памяти стали всплывать обстоятельства, предшествовавшие засыпанию: этот четвероногий доктор… как там его? — Финн, его забавная усыпляющая машинка и… провал в черноту, очередная малая смерть, чреватая перевоплощением.

Лежа на полу коридора, Кройд сосчитал пальцы. Их оказалось десять — норма, вот только кожа на руках, мертвенно-бледная, не порадовала. Кройд стряхнул с ноги ведро, с трудом поднялся, пошатнулся и сверзился снова. Вернее, только начал падать — левая рука сама собою нырнула вниз, коснулась пола и резко от него оттолкнулась. Это не просто поставило Кройда на ноги, энергии толчка хватило на большее, и он опять грохнулся, на этот раз уже на спину. И снова выручило тело: совершив немыслимый воздушный пируэт, Кройд приземлился на ноги. Но по-прежнему неустойчиво. Кройд сумел подавить рефлексы в руках и позволил расслабленному телу плавно опуститься. Многолетний опыт приучил сперва разбираться в очередном подарке судьбы и лишь затем применять его на практике. Он уже начал постигать суть своего таланта — новое тело обладало самостоятельной и невероятной рефлексией.

Когда Кройд снова поднялся на ноги, он уже старался не совершать резких движений и передвигался сперва несколько неуклюже. Но очень скоро пообвыкся в новом теле. К моменту, когда Кройд обнаружил ванную комнату, исчезли все признаки неуверенности — он ступал быстро и по-кошачьи мягко. Кройд изучил в зеркале свой новый облик. В дополнение к более солидным габаритам — он стал не только выше, но и значительно плотнее — обнаружились и некоторые иные, менее приятные перемены. Кройда слегка озаботили розовые глаза и копна белесых волос над высоким, молочного цвета, лбом. Кройд помассировал виски, облизал пересохшие губы и пожал плечами. Ему часто приходилось сталкиваться с альбиносами. Да и сам он не однажды просыпался с проблемами по части пигмента кожи.

Кройд обшарил все карманы в поисках зеркальных очков, слегка огорчился, потом вспомнил, что потерял их в стычке с Живчиком. Ничего страшного. Он купит новые заодно с какими-нибудь кремами для загара. Волосы тоже, пожалуй, лучше выкрасить — меньше станут обращать внимания.

А желудок, как обычно после спячки, разыгрался не на шутку. Он отчаянно, до острых спазмов требовал пищи. Все проверки, всю бумажную волокиту придется отложить, решил Кройд, — если они и вообще понадобятся. Он не был уверен, что значится пациентом в клинике и проходит по документам — шкаф со швабрами что-то ведь означал! — а также сомневался, что болен, во всяком случае серьезно. Чтобы побыстрее добраться до еды, лучше уклониться от встреч с персоналом. Поблагодарить доктора Финна за помощь, а также погасить счет — если таковой обнаружится — он сумеет и после.

Передвигаясь по-кошачьи тихо и, в соответствии с давней наукой старины Бентли, предельно навострив уши, Кройд отправился восвояси.

— Привет, Джуби! Дай, как обычно, все газеты.

Бенсон, хозяин киоска, внимательным взглядом окинул высокого мертвенно-бледного незнакомца. Взгляд уперся в два уродливо выпяченных в зеркальных стеклах отражения собственного лица.

— Кройд? Это ты, что ли, дружище?

— Угадал. Только что с койки и сразу к тебе. Нагрел клинику Тахиона на пару центов.

— Так вот почему я давненько не слыхивал новых жутких историй о Кренсоне? Ты ушел на этот раз в спячку без предварительных фокусов?

Просматривая заголовки, Кройд рассеянно кивнул.

— Можно и так выразиться, — заметил он. — Так уж вышло. Впрочем, довольно забавное ощущение. Ого! Что такое? — Кройд поднес газетную страницу к глазам. — «Море крови в клубе „Вервольф“». Что там случилось, опять эти гребаные бандитские разборки?

— Они самые, — подтвердил Джуби.

— Дьявол! Придется быстрее шевелить костылями!

— Какими такими костылями? — Джуби высунул из окошка голову.

— Метафорическими, — успокоил Кройд. — Если сегодня пятница, направим стопы к «Мертвецу Николя».

— Да здоров ли ты, приятель?!

— Не вполне, но двадцать, а лучше тридцать килокалорий быстро поправят мои дела.

— Смотри не перехвати через край, — улыбнулся Джуби. — Слыхал, кто именно выиграл титул Мисс Очарование Джокертауна на последнем балу, с неделю назад?

— Кто же?

— Никто.

В клуб «Мертвец Николя» Кройд вошел под торжественные органные звуки «Мичиганского блюза» — исполнение было живым. Отметил взглядом задрапированные черным окна, гробы вместо столов, официантов в затхлых саванах. Одна из стен крематория была снесена; созданный таким образом своеобразный открытый гриль обслуживали джокеры самой демонической внешности. По пути к дивану Кройд заметил внутри необычных столов, накрытых одними лишь толстыми стеклами, фигуры отвратительных упырей — по-видимому, из воска — в различных судорожных позах.

К нему немедленно подскочил безгубый, безносый и безухий джокер, столь же бледный, как и сам Кройд. На руку посетителя легла его костлявая ладонь.

— Простите, сэр. Вы позволите взглянуть на ваш членский билет? — поинтересовался он могильным голосом.

Кройд вручил ему пятидесятидолларовую купюру.

— Разумеется, сэр, — сказал зловещий официант. — Я пришлю на ваш столик билет вместе с полагающейся к нему выпивкой. Полагаю, вы пришли сюда пообедать?

— Обязательно! А еще я слыхал, что у вас можно перекинуться в картишки.

— Это в одной из задних комнат. Но, согласно традиции, вас должен представить кто-то из игроков.

— Естественно. Я как раз жду приятеля, который собирался провести вечерок за картами. Парня по кличке Глазастый. Он еще не пришел?

— Увы. Мистер Глазастый умер. Съеден аллигатором… по-моему, в сентябре. Все случилось в канализационном коллекторе. Мои соболезнования.

— Ох! — сказал Кройд. — Я не был с ним слишком уж близок. Но обычно, когда встречались, получал у него кой-какую работенку.

Официант посмотрел на Кройда испытующе:

— Простите, запамятовал ваше имя?

— Линялый.

— Меня совершенно не интересует род ваших занятий, — сказал официант, — но здесь бывает джентльмен по имени Меняла. Он, бывало, помогал мистеру Глазастому в его трудах. Может быть, и вас он сможет выручить? Если угодно, подождите — я дам вам знать, когда он появится.

— Прекрасно. А я тем временем поем.

Прихлебывая густое пиво в ожидании двух заказанных бифштексов, Кройд извлек из бокового кармана «велосипедик» (так он именовал футляр с парой колод), перетасовал карты и выложил две на стол. Одна оказалась десяткой бубен; Кройд прикрыл ею отчасти неаппетитное зрелище под прозрачной крышкой стола — искаженный мучительной гримасой клыкастый оскал, вроде бы женский, однако густо окропленный кетчупом осиновый кол, засевший глубоко в восковом сердце, пока остался на виду. Его Кройд побил второй картой — семеркой треф. Затем со звонким щелчком перевернул семерку рубашкой, глянул мельком на руки и открыл снова. На этот раз компанию бубновой десятке составил уже валет пик. Этот трюк — частотно-колебательное управление колодой карт — Кройд освоил для смеху совсем недавно, проверив заодно на такой забаве свои уникальные рефлекторные способности. Сейчас пальцы послушно все вспомнили, не мешая мыслям течь в ином направлении. Какие еще невыявленные возможности кроются в подкорке? — гадал Кройд. Летательный рефлекс? Ультразвуковые колебания голосовых связок? Координация, связанная с какими-то пока не выявленными органами нового тела?

Он пожал плечами и еще до того, как принесли мясо, успел сдать себе покер, бьющий карты, выложенные им же на долю нанизанной на осиновый вертел восковой леди.

Под третий кряду десерт снова возник страхолюдный официант, на этот раз в сопровождении высоченного плешивого типа — заплывшего жирком, точно свечной огарок воском. Его черты, искаженные гнойным светом заведения, и без того не отличались избыточной определенностью — они деформировались и менялись как бы сами по себе.

— Вы говорили, сэр, что хотели бы повидать Менялу, — сообщил официант.

Кройд поднялся и протянул руку.

— Зовите меня Линялым, — представился он. — Присаживайтесь. Позволите угостить?

— Если хочешь продать мне что-то, приятель, то забудь — дохлый это номер, — предупредил Меняла.

Кройд отрицательно помотал головой. Официант тем временем удалился.

— Слыхал я, что здесь собираются приличные игроки, — сказал Кройд. — Хотелось бы присоединиться. Нуждаюсь в чьей-либо рекомендации.

— О, так ты игрок! — Меняла прищурил один глаз.

— Порою так даже везучий, — улыбнулся Кройд.

— Неужто? И знавал Глазастого?

— Достаточно, чтобы перекинуться в картишки.

— И только-то?

— Ты мог бы справиться у Живчика, — подкинул идею Кройд. — Мы с ним коллеги: оба отставные бухгалтеры, обоих потянуло в свободное плавание. Разве само по себе мое прозвище тебе ни о чем не говорит?

Меняла поспешно оглянулся, затем облепил стул рыхлым задом.

— Не звони об этом здесь на каждом шагу, о’кей? — негромко пробурчал он. — Ищешь себе работенку?

— Ну, не совсем, не сию минуту. Здесь я хотел лишь в картишки перекинуться.

Меняла облизал пухлые губы. Жуткое вздутие проползло по его левой щеке, пересекло оплывшую линию скулы и набрякло на шее.

— Зелени хватает, чтобы швырять по сторонам?

— Пока не жалуюсь.

— Ладно, введу тебя в игру, — согласился Меняла. — Надеюсь, что этим сумею малость облегчить твою жизнь, а заодно и карманы.

Кройд улыбнулся, заплатил по счету и следом за Менялой отправился в заднюю комнату. Гроб, исполнявший здесь роль игорного стола, закрывала матовая непрозрачная крышка. Поначалу в игре участвовало сразу семеро, но трое игроков пожиже сошли с дистанции еще до полуночи. Наблюдать за приливами-отливами удачи и налички на крышке гроба остались Кройд, Меняла, Пластырь и Скачок. В три ночи Скачок зевнул, с хрустом потянулся и вытащил из кармана пузырек с «колесами».

— Не желает ли кто принять? Для бодрости, — расщедрился он.

— Мне и кофеина хватает, — буркнул Меняла.

— Годится! — обрадовался Пластырь.

— И в рот не беру! — отказался от угощения Кройд.

Спустя полчаса Пластырь швырнул на стол карты, громыхнул стулом и, бормоча что-то не слишком лестное по поводу генеалогии некоторых джокеров — видимо, тех, что размножились в колоде, — скрылся в поисках иных развлечений. В четыре из игры вышел Скачок — отчалил по неотложным делам. Кройд и Меняла уставились друг на друга.

— Мы оба с наваром, — заметил Меняла.

— Верно.

— Так может, поделим банк и разбежимся? — предложил тот.

Кройд загадочно улыбнулся.

— Мне тоже так кажется, — согласился Меняла. — Сдавай!

Когда рассвет вызолотил дочерна закопченные оконные стекла и голограммы призраков, сопровождаемые эскортом пыльных механических летучих мышей, отправились на покой, Меняла помассировал оплывшие виски, устало потер воспаленные глаза и поинтересовался:

— Может, расписку возьмешь?

— Да ты в себе? — удивился Кройд.

— Ты должен был удержать меня от последних ставок!

— Раньше предупреждать надо. Откуда мне знать, что ты не можешь выписать чек.

— Вот дерьмо! Ну, не могу! И что же делать теперь?

— Дашь что-либо взамен, полагаю.

— Что, к примеру?

— Имя.

— Чье имя? — зевая, поинтересовался Меняла, забрался рукой под пиджак и поскреб грудь в области сердца.

— Того, кто отдает тебе команды.

— Какие еще команды?

— Вроде той, что передал Живчику.

— Ты что — издеваешься?! Назови я его, и это станет последней глупостью в моей жизни.

— Последней глупостью станет не сделать этого, — жестко уточнил Кройд.

Рука Менялы вынырнула из-под полы с автоматическим кольтом тридцать второго калибра, дуло уставилось Кройду в глаза.

— На понт меня не взять! — процедил Меняла. — Слыхал про пилюльки под названием «дум-дум»? Хочешь принять парочку?

Внезапно рука Менялы опустела, а из-под ногтя пальца, лежавшего на спусковом крючке, брызнула кровь. Перед тем как вытащить обойму, Кройд аккуратно поставил пистолет на предохранитель. Выкатив затем несколько патронов на ладонь, уважительно подтвердил:

— Ишь ты, не соврал — и впрямь «дум-дум». Нет, вы только гляньте на эти пилюли! Кстати, пора наконец представиться. Линялый — это не совсем точно. Мое настоящее имя — Кройд Кренсон, Дремлин. Слыхал, небось? Никому еще не удавалось обставить меня. Может, ты слыхал также, что я маленько с приветом, с известными причудами? Называешь имя и относительно моих заскоков остаешься в блаженном неведении. Иначе…

Меняла облизал пересохшие губы. Бугры под лоснящейся кожей лица заходили вдвое чаще и быстрее.

— Если кто узнает, я покойник.

— А кто кому доложит? — пожал плечами Кройд и придвинул к собеседнику груду купюр. — Вот, включая комиссионные за ввод в игру. Назови имя, забирай зелень и гуляй. Иначе составишь компанию обитателям этих коробочек — троим одновременно. — Кройд выразительно постучал по крышке игорного стола.

— Денни Мао, — процедил Меняла, — из «Скрюченного дракона», что рядом с Чайнатауном.

— Он передает тебе черный список и платит?

— Да.

— А кто стоит за ним, кто дергает ниточки?

— Можешь выбить из меня все дерьмо до последней капли, если я знаю!

— Когда именно этого Мао можно застать в «Драконе»?

— Думаю, он сидит там почти постоянно, хотя, если верить слухам, мелькает и в других местах. Мое дело такое: звонят — являюсь. Вхожу, вешаю пальто. Обедаем, пропускаем по глоточку-другому. О делах — молчок, ни слова. Когда отчаливаю, нахожу в кармане пальто клочок бумаги с двумя-тремя именами и конверт с зеленью. Все, как с Глазастым, — он тоже так делал.

— А в первый раз?

— Тогда мы с Денни долго прогуливались и он растолковал, что к чему. Как бывало после, я уже объяснил.

— И это все?

— Абсолютно.

— Тогда свободен.

Меняла сгреб со стола ворох купюр, рассовал по карманам. Затем приоткрыл было свой постоянно кривящийся рот, захлопнул, поразмыслил еще чуток и наконец родил:

— Давай разойдемся по одному.

— Не возражаю. Наше вам с кисточкой.

Меняла направился к боковому, обложенному могильными плитами выходу, а Кройд, собирая со стола остатки выигрыша, размечтался о сытном завтраке.

Добираясь до «Козырного туза» на лифте, Кройд с сожалением вспоминал о длинной череде утраченных им талантов. Вот бы здорово полетать в такой погожий весенний денек, мечтал он, пока лифт, кряхтя, медленно тащился до нужного этажа. Выбравшись наконец из кабины, Кройд на минутку задержался в холле, чтобы оглядеться.

Шесть столов были укомплектованы полностью — сразу по две пары за каждым; за двухместным седьмым, рядом с баром, покачивая перед собой высокий изукрашенный бокал с каким-то экзотическим пойлом, сидела в гордом одиночестве смазливая брюнетка в серебристой блузке с глубоким вырезом. Вдоль стойки расположились еще четверо: трое парней и девица. В прохладном полумраке нестройный аккомпанемент из побрякиваний шей-кера, смешков в зале, звяканья стаканов и кубиков льда утопал в мягких вкрадчивых пассажах модернового джаза. Кройд прошел прямо к стойке.

— Хирама не видел? — спросил он у бармена.

Тот на мгновение оторвал взгляд от бутылок и отрицательно покачал головой.

— Может, объявится поближе к вечеру? — дополнил вопрос Кройд.

Бармен неопределенно пожал плечами:

— Давненько что-то не видал его здесь.

— А как насчет Джейн Доу?

Бармен снова взглянул на Кройда, проявив на этот раз больший интерес:

— Получила полный расчет.

— То есть, по сути дела, ты не знаешь, могут ли сегодня они осчастливить ваш кабак своим присутствием?

— По сути дела — нет.

Кройд задумчиво кивнул:

— Меня зовут Кройд Кренсон, и я собираюсь у вас сегодня долго столоваться. Так вот, если вдруг появится Джейн, как бы мне об этом узнать сразу?

— А лучший способ для этого у нас простой — оставьте записку на служебном столике. И сидите себе спокойненько.

— Дай на чем написать, — потребовал Кройд.

Бармен скрылся за стойкой и тут же вынырнул с карандашом и блокнотиком. Кройд нацарапал короткое послание.

Когда он возвращал блокнот, на его бледную руку нежно легли загорелые пальчики с ярко-красными ноготками. С них взгляд Кройда перебежал на плечо, перекинулся на грудь, почти открытую откровенным декольте, где помедлил мгновение, затем поднялся выше. Перед ним стояла та самая одинокая леди со своим экзотическим коктейлем. При более внимательном взгляде она смутно показалась Кройду знакомой…

— Кройд? — произнесла брюнетка мягким вкрадчивым голосом. — Не надоело еще стойку подпирать?

Встретив взгляд темно-карих глаз в упор, Кройд все мгновенно вспомнил.

— Вероника! — просиял он.

— Точно. Не такая уж дырявая память для психа, — заметила она, улыбаясь.

— Ну все, выспаться сегодня ночью уже не доведется! Извини за прямоту.

— Знаешь, а эти белые бачки тебе идут. Делают тебя таким солидным, сразу выделяют из толпы.

— Дьявол, ведь я скучал, — признался Кройд. — У тебя сегодня что — промашка с очередным толстосумом?

— Ну и бог с ним! Думаю, с тобой будет куда веселее.

— Я тоже так полагаю. Тем более что сегодня не на мели. Ты поесть уже успела?

Вероника тряхнула темной гривой и кокетливо улыбнулась.

— Еще нет, все ждала чего-то особенного.

Кройд взял девушку под руку.

— Марш за стол! — скомандовал он. — Особенное прибережем на десерт.

Скомканную записку он выбросил в пепельницу.

Беда мне с этими женщинами! — досадовал про себя Кройд. Как бы хорошо ему с ними ни бывало, в конечном счете каждая, по существу, рассматривала постель как место для сна — обстоятельство, которое Кройд никак не мог взять в расчет, не хотел с этим мириться. Вот и сейчас, когда окончательно изнеможенная Вероника провалилась в беспробудный сон, Кройд поднялся и стал слоняться по своей небольшой квартирке, расположенной в квартале Утренние Холмы, куда они вдвоем с девушкой добрались вскоре после полуночи.

Вывалив в кастрюлю жестянку мясных консервов, он добавил овощного супа. Уменьшив огонь под образовавшейся смесью до минимума, заварил кофе — полный кофейник. В ожидании, пока варево в кастрюле закипит, а кофе протечет сквозь фильтры, уселся за телефон. При помощи тонального бипера прослушал записи автоответчиков в остальных своих квартирах — новых сообщений пока не было.

Покончив с супом и убедившись затем, что Вероника по-прежнему спит крепко, он извлек из тайника ключ и отпер неприметную с виду, но надежно укрепленную дверь, ведущую в небольшой чулан. Включив свет и заперевшись изнутри, Кройд присел рядом со стеклянной фигурой, полулежащей на кушетке. Он взял Мелани за руку и принялся рассказывать ей — сперва медленно, затем почти взахлеб — обо всем, что с ним приключилось. О докторе Финне с усыпляющей чудо-машинкой, о мафии с ее затруднениями, о Живчике, о Глазастом и даже о Денни Мао, которого еще только предстоит сыскать. И о том, каким чудесным мог бы стать окружающий мир. Он все говорил, говорил и говорил, пока совершенно не охрип; тогда поднялся, простился с Мелани и вышел, не позабыв запереть дверь. Заветный ключик Кройд снова сунул в тайник.

Позже, когда мертвенно-бледной опухолью на краю неба забрезжил рассвет, он услышал шевеление в спальне.

— Эй, леди, к принятию чашечки крепкого кофе готова? — бодро воскликнул Кройд, просовывая в дверь голову. — И маленький утренний сюрприз — бифштекс…

Он запнулся, заметив аккуратно разложенные на ночном столике наркотические принадлежности. Вероника повернулась и с улыбкой подмигнула:

— Кофе — это бы чудесно, любимый. Мне со сливками и без сахара.

— Принято! — отозвался он. — Не знал, однако, что ты тоже балуешься.

Девушка перевела взгляд на свои обнаженные руки и кивнула:

— А я не хотела показывать. Больше по привычке, а может, из опасения, что испортишь мне товар и поломаешь кайф.

— Вон оно как…

Вероника резво собрала и наполнила шприц. Затем оттянула кончик языка пальцами левой руки и вонзила в него снизу иглу.

— Ого-го! — прокомментировал Кройд. — Где ты переняла подобный трюк?

— В одном интересном заведении. Могу и тебя научить.

Кройд покачал головой:

— Сейчас не время.

— А то оторвались бы на пару!

— Со мной случай особый. Придет срок, приму несколько фиолетовых сердечек или же чуток бензонала.

— О, bombitas. Si, — радостно закивала она. — Колеса СТП, высокооктановое дерьмо. Печеньице для чокнутых. Слыхала об этих твоих таблеточках. Кайф не так чтобы очень, а вот крыша от них поехать может запросто.

Кройд пожал плечами:

— Мне за свою жизнь многое довелось перепробовать.

— Может быть, даже ядж?

— Спрашиваешь! Не так уж, кстати, он и хорош.

— Дезоксин? Дезбутол?

— Приходилось. Действуют вроде бы неплохо.

— А хат пробовал?

— Да, чтоб его! Принимал даже хаилько. А ты пробовала когда-нибудь питури? Зелье из самых зверских. Правда, процедура применения весьма неприятная, грязная. Перенял у аборигенов. А как насчет кайфа под названием «кратом»? Завозят прямиком из Таиланда…

— Не шутишь?

— Чистая правда.

— Боже, так мы все утро можем проболтать! Спорим, сумею расшевелить тебя?

— Посмотрим, как это у тебя получится.

— Думаешь, нет?

— Может, все-таки сначала кофе, пока не остыл?..

В комнате уже вовсю царило утро, заливая ярким светом ленивое шевеление на постели.

— Вспомнил еще один, с любопытным названием:

«Голубая-мартышка-посулит-вам-персик-но-выхватит-прямо-изо-рта», — пробормотал Кройд. — Слыхал об этом от одной дамы, которая ввозила кратом.

— Ничего себе препаратик! — Вероника даже присвистнула.

Посетив «Скрюченного дракона» в третий раз за весьма непродолжительное время, Кройд решил, что настала пора переходить к активным действиям, и направился прямиком к стойке бара. Он уселся под красным бумажным фонариком и заказал себе «Цинь-тяо».

Через пару табуреток по левую руку место у стойки занимал цветной весьма неприглядной наружности, с лицом, затейливо изукрашенным шрамами. Кройд глянул мельком, быстро отвел взгляд и вскоре уставился снова, на этот раз с нескрываемым любопытством. Нос у странного соседа просвечивал насквозь. Причиной тому оказалась изрядных размеров дыра в носовой перегородке; сам же нос покрывали отвратительные струпья. Складывалось впечатление, что совсем недавно китайца, окольцевав, водили за нос.

— Что, попал спьяну под карусель? — улыбнулся Кройд.

— Чего?!

— Или это у тебя обыкновенная фэн шуй! — не унимался Кройд.

— Что еще за фэн шуй гребаная такая? — обиделся сосед.

— Спроси здесь любого, — посоветовал Кройд, махнув в сторону зала. — А лучше всего — у Денни Мао. Как я сам успел разобраться, это такой вид всепроникающей мировой энергии, проявления которой весьма причудливы и своеобразны — могут, в том числе, быть и такими, как у тебя. Мне поведала о ней как-то одна дамочка из Таиланда. Представь, что такая смертельная ци вдруг прямо сейчас разнесет в щепки дверь, сокрушит по пути зеркала, опрокинет к дьяволу эту ба-гуа в горшке, а главное… — небрежно сдунув с бокала пивную пену, Кройд соскочил с табурета и приблизился, — главное, подойдет и врежет прямо по сопатке.

Движением, неуловимым для обычного человеческого зрения, Кройд продел палец сквозь дыру в носу — лишь дикий крик свидетельствовал, что сосед все же заметил это, вернее, почувствовал обнаженным мясом.

— Прекрати! О господи! Да оставь же меня в покое! — визжал китаец.

Кройд мягко потащил его с табурета.

— Сейчас я дважды обведу тебя по кругу, — сообщил он внятно и членораздельно. — С утра меня не покидает ощущение, что первый встреченный в этом баре сегодня — то бишь ты — пришел сюда специально, дабы исповедаться мне и облегчить тем самым душу.

— Я выложу все что надо! Чего ты хочешь?

— Где найти Денни Мао?

— Не знаю. Не знаю никакого… а-а-а!..

Скрючив палец, Кройд описал им в воздухе восьмерку и снова распрямил.

— Ну пожалуйста, — скулила жертва. — Отпусти меня! Денни здесь нет, он в…

— Денни Мао — это я! — донесся бархатистый баритон, донесся из-за столика, прикрытого пыльной пальмой в здоровенной кадушке. Обладатель приятного тембра не замедлил появиться и сам — перед Кройдом предстал невысокий мужчина восточного типа с невыразительными раскосыми бровями. — Какое у тебя дело ко мне, бледнолицый?

— Очень-очень личное, — отозвался Кройд. — Уверяю, ты не станешь звонить о нем на каждом углу.

— Я не даю приватных интервью неведомым пришельцам, — шагнув вперед, заявил китаец.

Когда Кройд слегка развернулся навстречу, первый цветной, волочась на пальце следом, сдавленно взвыл.

— Могу в виде исключения представиться и сам, — сообщил Кройд.

— Стоит ли так уж себя утруждать?

И кулак Денни молниеносно метнулся вперед. Кройд с той же резвостью подставил под удар свободную ладонь. Последовали еще три удара, которые Кройд без труда парировал аналогичным образом. И прозевал неожиданный удар пяткой. А Денни, выполнив обратное сальто, уже снова приплясывал на двух ногах.

— Вот дерьмо! — ругнулся Кройд и сделал резкое движение второй рукой. В дырявом носу что-то явственно щелкнуло, и жертва с воем торпедировала Денни Мао. Оба покатились по полу — кровь из разорванного носа забрызгала все кругом.

— Весьма скверная фэн шуй, — прокомментировал Кройд. — Тебе следует получше за ней присматривать. Ведь такое может стрястись с тобой и впредь.

— Денни, — позвал голос из-за резкого экрана по ту сторону стойки бара, — моя тебе что сказать.

Голос показался вроде бы знакомым, и, когда из-за экрана высунулась клыкастая оранжевая физиономия чешуйчатого карлика, Кройд сразу признал Линотипа — джокера с рассеянными телепатическими способностями, с горем пополам пробавлявшегося ясновидением.

— Твоя плохо слышать? — поинтересовался Кройд. — А вдруг что полезное узнать?

Истекающий кровью бедняга уже вовсю ковылял к туалету, когда Денни наконец грациозно поднялся, лениво отряхнул безнадежно испорченные штаны и смерил незваного гостя испепеляющим взглядом. Затем удалился за стойку.

После непродолжительной беседы за стеной китаец вернулся и снова воззрился на гостя:

— Так значит, ты и есть тот самый Дремлин?

— Ага.

— Что ж… Присяжный поверенный Джон Леттем, юридическая контора Леттема, город Штраус.

— Что это значит?

— Имя, за которым ты пожаловал. Повторяю еще раз: адвокат Джон Леттем.

— Что, совсем без драки? Добровольно и безвозмездно?

— Ну, не совсем. Ты свое еще заплатишь. Немного погодя. С такой информацией в голове ты уснешь скоро и навсегда. Прощайте, мистер Кренсон. Приятного времяпрепровождения!

Денни Мао элегантно повернулся и отправился восвояси. Кройд уже совсем было приготовился последовать его примеру, как из туалета, прижимая к лицу окровавленный ком китайской шелковой бумаги, вывалился недавний носатый собеседник.

— Надеюсь, ты понимаешь, что попал теперь в гребаный каннибальский список, список охотников за головами? — прогнусавил он.

Кройд неторопливо кивнул.

— Не забудь им напомнить, этим охотничкам, что такое энергия ци, — ответил он, — и старайся держать остатки носа в тепле.

Отыскав в какой-то лавчонке скромный сувенир для Вероники и доложив по телефону Теотокополосу о своих успехах, Кройд связался с конторой Леттема в Штраусе и записался на прием. Затем повел подружку в ресторан. Там поделился с ней последними новостями. Вероника только головой качала; когда же речь зашла о присяжном поверенном Джоне Леттеме, округлила глаза.

— Нет, и в самом деле ты чокнутый! — воскликнула она. — Ты что же, надеешься обвести вокруг пальца человека с такими связями?

— Кое-кто ведь мне платит за сведения о нем.

Вероника нахмурилась:

— Наконец-то я нашла парня по душе — и сразу терять?

— Ничего со мной не случится.

Со вздохом девушка положила ладонь Кройду на запястье.

— Очень надеюсь на это, — сказала она.

— А я уверен. Я вполне могу сам о себе позаботиться и лезть на рожон тоже не собираюсь.

— Это значит все-таки, что тебе грозит опасность?

— Послушай, я доведу работенку до финиша, что бы там ни угрожало, и заветная ленточка уже совсем рядом. Похоже, последний шаг не вызовет никаких особых затруднений. А получив заработанные баксы, собираюсь устроить себе каникулы — вплоть до ближайшей спячки. Советую разделить компанию — как тебе, например, Карибы? Устроит?

— О, Кройд! — затрепетала девушка и благодарно сжала его ладонь. — Ты предлагаешь это мне?!

— Разумеется, тебе, кому же еще? — Он дурашливо огляделся по сторонам. — Смотри, я записался к Леттему на четверг. Так что вполне могу успеть разделаться с работой до уик-энда. И мы с тобой вдвоем чудесно проведем время.

— Только поосторожнее, милый!

— Вот дьявол! Нам что, поговорить больше не о чем?

После визита в один из своих банков — для пополнения карманов наличностью — Кройд поймал такси и вскоре уже подъезжал к сооружению, приютившему юридическую контору Леттема. Сочиняя накануне предлог для визита, он постарался изобразить себя эдаким встревоженным толстосумом, который теперь прибыл вот нечаянно на целую четверть часа раньше назначенного. При входе в приемную он ощутил вдруг легкую дурноту, но уже через мгновение совладал с собой. Похоже, тесное общение с Вероникой не проходит бесследно и может принудить к приему медикаментов несколько раньше обычного.

Кройд представился секретарю, уселся и покорно листал журналы, пока не услышал:

— Мистер Смит! Мистер Леттем готов выслушать вас.

Кивнув, Кройд поднялся и прошел в следующую дверь.

Леттем, демонстрируя элегантного покроя серый костюм, моментально поднялся, вышел из-за стола и протянул гостю руку. Ростом несколько ниже Кройда, он всем своим благородным обликом излучал искреннее радушие.

— Не угодно ли будет присесть, мистер Смит? — подтвердил он впечатление первой же фразой.

— Нет, благодарю, — отказался Кройд, не желая слишком затягивать визит.

Леттем недоуменно воздел бровь, но сам все же уселся.

— Как вам будет угодно, — хмыкнув, сказал он. — Почему бы нам тогда не перейти прямо к делу?

— Потому что никакого дела нет. Все, что меня интересует, это чуток информации.

— Вот даже как?!

Вместо продолжения разговора Кройд внимательным взглядом обвел офис, затем неприметным змеиным движением выхватил из-под носа хозяина пресс-папье зеленовато-оранжевого камня и сдавил в кулаке почти что у того над головой. Последовал короткий треск, и на письменный стол потекла струйка оранжевой пыли — самоцвета больше не было.

Выдержка Леттему не изменила.

— Какого рода информация вас интересует? — любезно осведомился он.

— Вы работаете на новую шайку, — констатировал Кройд, — которая пытается прижать мафию и уже наехала на нее.

— А, так вы, вероятно, по поручению Министерства юстиции?

— Нет.

— Из офиса прокурора округа?

— Я не легавый, — откликнулся Кройд, — а также не из прокуратуры. Просто некто, требующий ответа.

— На какой же вопрос?

— Кто главарь этого нового клана? Вот и все, что нужно узнать.

— А для чего вам это?

— Скажем, некто желает встретиться с упомянутой таинственной личностью.

— Весьма любопытно, — заметил Леттем. — Вы хотите доверить мне организацию подобной встречи?

— Нет, хочу лишь узнать имя главаря.

— Quid pro quo[17], — заметил Леттем. — Что же вы предлагаете взамен?

— Солидную экономию на счетах от хирургов, ортопедов и психотерапевтов, — отрезал Кройд. — Вы, адвокаты, собаку съели в подобных делах, не так ли?

Леттем улыбнулся снова, но улыбка на этот раз вышла несколько натянутой:

— Убейте меня — вы покойник, ударьте меня — вы покойник, пригрозите — и вы опять же покойник. Ваше эффектное маленькое шоу с камнем мало что значит. За нами тузы с такими способностями, что для них и слов-то в языке пока не придумано. И вы еще смеете мне угрожать?

Кройд ответил улыбкой — лучезарной и искренней:

— Я довольно скоро умру, мистер законник, но лишь затем, чтобы возродиться вновь и в совершенно ином обличье. Я пока вовсе и не собираюсь вас убивать — мысли такой не было. Но в предположении, что ваши друзья позднее смогут прикончить человека, который собирается сейчас всего лишь развязать вам язык, пусть даже силой, — человека, которого вы видите перед собой, — разумного мало, такое предположение лишено практического смысла. Этот человек, то бишь я, вскоре попросту покинет сей бренный мир. Я — это непрерывная цепочка эфемеров, мой нынешний вид — своего рода мотылек-однодневка.

— Стало быть, вы — Дремлин?

— Совершенно верно.

— Теперь я и сам это вижу. А как вы полагаете, что станется со мной, если я дам требуемые вами сведения?

— Ничего. Кто же узнает об этом?

Леттем вздохнул:

— Вы ставите меня в чрезвычайно затруднительное положение.

— Так мною и было задумано… — Кройд глянул на часы. — К сожалению, у меня весьма жесткий график. Мне уже минуты с полторы назад следовало перейти к более суровым и весьма, весьма, увы, неприятным для вас мерам. А я все миндальничаю. Порою так хочется представиться деликатным человеком. Так как же мы все-таки поступим, советник?

— Я удовлетворю ваши пожелания, — сдался Леттем, — но лишь потому, что не нахожу в этом ни на йоту ущерба для своих клиентов.

— В самом деле?

— Я могу назвать имя, но, увы, не адрес. Мне неизвестно, где именно обосновалась верхушка всей этой пирамиды. Мы с ними всегда встречались на нейтральной территории либо общались по телефону. Но даже и телефонный номер не смогу назвать — звонили всегда они. И знаете, почему еще я не усматриваю в моей откровенности никакого для них вреда? Просто не сомневаюсь — группа, интересы которой вы сейчас представляете, не в состоянии причинить моим клиентам какие-либо существенные неприятности. В штате у них одни лишь тузы, да какие! К тому же есть основания полагать, что мои клиенты достаточно близки к осуществлению своей цели — назовем ее условно «полным контролем». Если ваши наниматели пожелают сохранить жизнь и — в качестве отступного — часть своих карманных денег, я был бы счастлив заняться выработкой условий подобного соглашения.

— Ничем помочь не смогу, — ответил Кройд. — На этот счет не имею никаких полномочий.

— И неудивительно. Странно, когда б они имелись. — Леттем задумчиво уставился на телефон. — Но вас ведь не затруднит передать своим работодателям мое приглашение к переговорам? Я всегда рад оказать помощь и гостеприимство.

Кройд не шелохнулся.

— Отчего ж не передать — вместе с именем, которое вы собрались мне сообщить? — сказал он.

— Как вам будет угодно, — кивнул Леттем. — Обязан, однако, предупредить, что мое предложение вести переговоры не гарантирует автоматического согласия на какие-либо особые условия. Более того, полностью невозможно исключить вариант, в котором вторая сторона и вовсе откажется от их проведения.

— Это я тоже обязуюсь передать, — нетерпеливо сказал Кройд. — И все же — имя?

— Погодите, чтобы сохранить последовательность и полностью исчерпать тему, я обязан известить вас предварительно: мне придется проинформировать моих клиентов о вашем намерении принудить меня к разглашению профессиональной тайны. А также в чьих интересах это было сделано. Я не могу нести ответственность за любые опрометчивые поступки и возможные их последствия.

— Дьявол! — недоуменно тряхнул головой Кройд. — Но ведь имя моего клиента даже не было упомянуто!

— Тем не менее, как часто доказывает нам жизнь, в делах следует руководствоваться известными предположениями.

— Ну все, хватит ходить вокруг да около! Имя!

— Что ж, ладно, — огорченно развел руками Леттем. — Сиу Ма.

— Повторите еще раз.

Леттем послушно повторил.

— Запишите на бумаге.

Леттем поцарапал в блокноте, вырвал страничку и протянул Кройду.

— Опять Восток, — задумчиво протянул Кройд. — Полагаю, названный вами парень — предводитель какой-нибудь тонги, триады или якудзы, одного из этих азиатских центров просвещения.

— Он не мужчина.

— Девица?!

Адвокат кивнул:

— Но, увы, я не сумею как подобает описать вам ее. Вероятно, она невысокого роста.

Кройд вгляделся в собеседника, но так и не сумел определить, не скрывается ли под маской холодной вежливости легкое подтрунивание.

— Готов побиться об заклад, что ее не обнаружить в справочнике Манхэттена, — предположил Кройд.

— И вы ничем при этом не рискуете. Итак, вы наконец получили то, за чем пришли. Уносите добычу домой, и надеюсь, что она принесет вам хоть некоторую пользу. — Адвокат поднялся, подошел к окну и задумчиво уставился на непрерывный поток автомобилей. — Было бы просто чудесно, — вздохнул он после продолжительной паузы, — если бы вы, брошенные карты, могли составить против Трансдукции сильную масть.

Гость покинул контору, не вполне удовлетворенный достигнутыми результатами.

Кройд искал ресторан со столиком в виду телефона-автомата. Он нашел такой с третьей попытки, уселся, сделал заказ и поспешил к аппарату. Трубку сняли после четвертого гудка:

— Заведение итальянца Вито.

— Здесь Кройд Кренсон. Нужно поговорить с Тео.

— Подождите минутку. Э-э-эй, Тео! — И затем в трубку: — Он уже идет.

Полминуты ожидания. Минута.

— Слушаю вас.

— Это Тео?

— Да, он самый.

— Тогда передай Крису Мазучелли, что Кройд Кренсон узнал для него заказанное имя и интересуется, где и как сможет его передать.

— Отлично. Перезвони минут через тридцать-сорок. Сможешь?

— Само собой.

Кройд накрутил номер «Таверны на лужайке» и заказал там на вечер столик на двоих. Затем позвонил Веронике. Она ответила аж на шестом гудке:

— Алло? — Голосок звучал слабо, как бы издалека.

— Вероника, любимая, это Кройд. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, но думаю, что практически разделался с работой, и хочу это отпраздновать. Как смотришь на то, чтобы выйти в семь тридцать и удариться в загул?

— Ох, Кройд, мне ужасно дерьмово. Все тело болит, рук поднять не могу — телефонную трубку, и ту держу с грехом пополам. Боюсь, что загриппую. Все, на что я сейчас способна, так это сон.

— Страшно сожалею. Тебе чего-нибудь надо? Например, ведро аспирина? Или ящик мороженого? Может, пони хочешь? Прошлогодний снег? Могу раздобыть бомбитас. Ты только назови, а уж я из кожи вон вылезу!

— Спасибо, любимый, но ничего не нужно. Я скоро очухаюсь, а пока лучше на меня и вовсе не смотреть. Страшно хочу спать. Ты не обижаешься?

— Шутишь?

Повесив трубку, Кройд вернулся за столик. Мгновением позже принесли заказ. Разделавшись с ним, Кройд велел повторить и принялся нерешительно мусолить пальцами парочку пилюль. В конце концов отправил их в рот вместе с глотком холодного чая. Затем, в ожидании продолжения трапезы, проверил записи на автоответчиках. Пока выслушивал сообщения, принесли добавку. Кройд вернулся за стол и не замедлил воздать ей должное. Закончив, снова потревожил Тео:

— Так что же он сообщил для меня?

— Слушай, Кройд, я все еще не сумел с ним связаться. Но постоянно набираю. Может, перезвонишь через час?

— Договорились, — ответил Кройд. Набрав номер «Таверны на лужайке», аннулировал заказ, вернулся за стол и в утешение выбрал сразу несколько десертов.

Перезвонил он еще до истечения назначенного времени, поскольку вспомнил о некоторых незавершенных делах и сидел как на иголках. На этот раз повезло: Тео уже связался с хозяином и сообщил Кройду адресок в верхнем Ист-Сайде.

— Будь в девять вечера. Крис хочет выслушать полный отчет о ходе расследования.

— Какой там еще отчет — одно паршивое имя! Я мог бы пересказать все и по телефону!

— Так сказал Крис, это его точные слова, а я всего лишь передаю сообщения.

Кройд повесил трубку, расплатился по счету и вышел в полуденное марево.

Не успел он отойти от заведения и на два шага, как из соседней двери, футах в десяти слева, выступил плечистый коротышка восточной наружности. Озабоченно по-тупя взор и не вынимая рук из карманов голубого атласного пиджака, он повернул в сторону Кройда. Когда пути обоих должны были пересечься, они на мгновение встретились взглядом. Позднее Кройд понял, что именно тогда все для него стало ясным: он как бы воочию увидел события ближайших мгновений. Прозрение тут же и подтвердилось — в вынырнувшей из кармана правой руке коротышки, необычной хваткой зажатый вдоль предплечья, сверкнул длинный, слегка искривленный, как это водится на Востоке, нож. Левая рука не отставала от правой — в ней тоже был нож, близнец первого. Ускорив шаг, коротышка взметнул синхронно обе руки.

Великолепные рефлексы нового тела и на этот раз не подвели. Когда Кройд ринулся навстречу киллеру, ему показалось, что тот как бы замедлил движения, почти замер. Поднырнув под зависшие в незавершенном броске мерцающие лезвия, Кройд точным, аккуратным движением развернул кисть нападавшего и погрузил один из ножей тому в живот. Затем сделал движения рукой по диагонали и вверх — в распоротом чреве запульсировало что-то темно-красное. Коротышка медленно сложился пополам, и Кройд заметил вышивку у того на спине: пиджак украшало изображение белой цапли.

Рядом с Кройдом лопнуло стекло витрины. Сопровождаемый звоном осколков, донесся частый треск выстрелов. Прикрывшись поверженным противником как щитом, Кройд увидел медленно движущийся вдоль обочины черный автомобиль — самой новейшей модели. Пассажир на заднем сиденье, выставив в открытое окно ствол, поливал Кройда свинцом.

Кройд шагнул вперед и всадил в окно тело любителя поиграть с ножичками. Это оказалось непросто, мешала ширина плеч, но Кройд поднажал и преуспел — тело пролезло, оставив валяться на тротуаре самую свою малость. Заключительный вопль — Кройд так и не успел разобраться, чей именно, — смешался с ревом мотора; автомобиль подпрыгнул, рванул вперед и скрылся за поворотом.

Как убедился сейчас Кройд, законник предупреждал не напрасно; возможно, впрочем, что адвокат и сам не подозревал тогда, насколько близок к истине. Его работа — сплошная говорильня, лишь бы звучало гладко. Но на этот раз он, похоже, попал в самое яблочко, и Кройду отныне предстоит ходить, оглядываясь через плечо. Вот же не было печали, ругнулся про себя Кройд, хорошо еще, что рисковать осталось недолго. Теперь только бы денежки получить.

Он перешагнул через ошметья, оставшиеся от метателя ножей на обочине, и нащупал в кармане одну из любимых коробочек — с амфетаминовыми «колесами». Вот же гадость!

Когда Кройд в тот же вечер подошел к условленному месту, он заметил, что водитель припаркованной перед зданием машины при его появлении поднес к губам микрофон и, что-то коротко доложив, уставился прямо на Кройда. Весьма бдительный после известных событий, настроенный против решительно всех автомобилей — как в движении, так и припаркованных, — он размял суставы пальцев и резко шагнул к дверце.

— Кройд? — мягко спросил водитель.

— Верно. И тебе лучше бы оказаться на моей стороне.

Водитель флегматично кивнул и сунул за щеку пластинку жевательной резинки.

— Можете подниматься, — проронил он. — Третий этаж, тридцать вторая квартира. Звонить не надо. Парни на дверях откроют.

— Крис Мазучелли уже там?

— Его нет, зато все остальные давно собрались. Крис не сумел вырваться. Но это неважно. Расскажите все тем, кто пришел. Как рассказали бы Крису.

Кройд упрямо помотал головой:

— Крис нанимал. Крис платит. Говорить буду только с Крисом.

— Обождите минутку. — Охранник нажал клавишу на переговорном устройстве и зачастил на итальянском. Поглядывая в ходе беседы на Кройда, он вскоре выставил указательный палец и закивал.

— Что там происходит? — спросил Кройд, когда охранник завершил переговоры. — Он внезапно нашелся?

— Нет, — ответил тот, запихнув резинку поглубже за щеку. — Но скоро вопрос решится ко всеобщему удовлетворению.

— О’кей, — подвел черту Кройд. — Удовлетворите меня.

Они подождали. Спустя несколько минут из здания вышел мужчина в строгом черном костюме. Какое-то мгновение Кройд был уверен, что перед ним Крис, но с приближением того к машине наваждение исчезло — итальянец, очень схожий с Крисом чертами лица, оказался более худым и высоким.

Охранник кивком указал на Кройда:

— Вот он.

— Я брат Криса, — неуверенно улыбаясь, представился мафиози, — ближе мы в данный момент никого не нашли. Я обязательно все ему передам, но окажите любезность, не сочтите за труд рассказать обо всем также и джентльменам наверху, которые специально собрались для этого.

— Ладно, — согласился Кройд. — С этим решено. А вот как с остатком причитающегося мне гонорара — я собирался получить с Криса все денежки полностью.

— Об этом мне ничего не сказали. Полагаю, придется спросить у Винса. Винс Скиапарелли. Он занимается порой нашими денежными расчетами. Может, сами и спросите?

Кройд повернулся к окошку в машине и сообщил охраннику:

— Возьмешь в руки свою бухтелку. Вызовешь парней наверху и спросишь. Сегодня пару раз в меня уже и стреляли, и ножики совали — что-то больше судьбу искушать не хочется. Если наверху денег для меня нет, я отваливаю.

— Обождите минутку, — вмешался брат Криса. — Нет никакого повода для беспокойства. Сейчас все уладим.

Он сунул в окошко машины голову и с помощью охранника затеял новый сеанс радиопереговоров.

— Скиапарелли заплатит, — бросил охранник Кройду в ходе беседы сплошь на итальянском. Он о чем-то еще вопросил черную коробочку рации, выслушал серию квакающих звуков и снова глянул на Кройда. — Да, он получил ваши деньги.

— Отлично, — бросил Кройд. — Пусть тащит их вниз.

— Сожалею, но вам самому придется подняться за ними.

Кройд отрицательно покачал головой.

Обеспокоенный брат Криса беспомощно облизал губы, не решаясь сразу передать такое наглое требование.

— Боюсь, это произведет на наших не самое благоприятное впечатление. Вы нам не доверяете?

— Боюсь, что именно так, — улыбнулся Кройд. — Передавайте.

Вскоре из парадной выбрался солидный седеющий здоровяк. Подойдя ближе, он смерил Кройда неприязненным взором. Кройд ответил лучезарной улыбкой.

— Вы и есть мистер Кренсон? — спросил седой.

— Совершенно верно.

— И хотите получить деньги вперед?

— В общем, так.

— Они здесь, со мной, — сообщил седой, запустив руку в карман пиджака. — Крис позаботился обо всем. И ваша недоверчивость его весьма огорчит.

Кройд молча протянул руку. Когда конверт перекочевал к нему на ладонь, открыл и пересчитал. Затем кивнул.

— Вот теперь пошли, — сказал он и в сопровождении двух мафиози поднялся по ступенькам. Охранник потрясенно качал головой вслед.

Наверху Кройда представили группе пожилых итальянцев, окруженных дюжими телохранителями. Предполагая только сообщить имя и сразу же ретироваться, Кройд от предложения что-либо выпить отказался. Но тут ему и вышла боком собственная предусмотрительность — крестные отцы, стремясь убедиться, что денежки потратили не зря, пожелали узнать все до последней мелочи. Пришлось держать ответ: подробный отчет Кройда включал все, начиная с самых первых шагов — от встречи с Живчиком до парня с дыркой в носу и так далее. Сообщив наконец заветное имя — Сиу Ма, Кройд завершил рассказ описанием попытки неизвестных лишить присутствующих возможности насладиться его обществом.

— А где же нам искать эту самую Сиу Ма? — последовал естественный в данных обстоятельствах вопрос.

— Чего не знаю, того не знаю, — отрезал Кройд. — Крис заказывал имя, а не адрес. Если хотите поручить мне и эту часть работы, думаю, что справлюсь. Но не дешевле ли вам обойдется использовать собственные сети?

Такое заявление вызвало у аудитории весьма нелестный отклик, почти до оскорбительного нелестный. Кройду ничего не оставалось, кроме как, пожелав всем присутствующим спокойной ночи, удалиться восвояси. Двери он проходил с некоторым напряжением; охрана за спиной переглядывалась будто бы в ожидании команды.

Но хозяева не рискнули; лишь через несколько кварталов на Кройда налетела уличная банда, посланная, видимо, с целью возмещения убытков. Он аккуратно сложил тела нападавших в канализационный коллектор, а крышку люка столь же аккуратно вернул на место — деликатность превыше всего! И поставил на этой истории точку.

Остановив в центре города такси, Кройд долго колесил по разным улицам, прежде чем назвать адрес своей квартиры в Утренних Холмах. Окна ее были непроницаемо темны. Нагруженный ворохом болеутоляющих, антибиотиков и транквилизаторов всяческих сортов, с пятифунтовой коробкой шоколадного ассорти под мышкой и прочими мелочами в цветистых обертках, совершенно спокойный и уверенный в собственной безопасности, Кройд бесшумно проник в квартиру. Включив в коридоре свет, скользнул прямиком в спальню.

— Вероника! Ты еще спишь? — нежно шепнул он.

Ответа не последовало. Кройд на цыпочках подкрался к кровати, опустился возле на корточки и осторожно тронул одеяло. Но кроме него, рука ничего более на постели не нащупала.

— Вероника! — позвал он уже громче.

Ответа не было.

Кройд включил ночник. Кровать опустела, все причиндалы Вероники бесследно исчезли. Он поискал записку — безуспешно. Может, записка в гостиной? Или на кухне? Точно! Если Вероника хотела, чтобы Кройд наверняка ее прочел, то оставила бы на полке холодильника.

Он поднялся и вдруг напряженно застыл. Где-то явственно прозвучали шаги. Сзади, в гостиной?

— Вероника!

И снова никакого ответа. Идиот, оставил дверь нараспашку! — сообразил Кройд и покрылся холодным потом. Но ведь в коридоре вроде как и не было никого…

Вырубив свет, он осторожно пересек комнату, беззвучно распластался на полу и выглянул на мгновение в холл.

Там было пусто. Никого. И больше никаких звуков.

Кройд поднялся и вышел из спальни. И решил на всякий случай проверить гостиную.

Но включить там люстру он уже не успел. В гостиной, в лучах рассеянного света, льющегося из коридора, бил хвостом огромный бенгальский тигр. Великолепный образчик. Нимало не мешкая, он с грозным ревом прыгнул на Кройда.

— О, срань господня! — сумел лишь выдохнуть Кройд, рассыпая подарки по всему полу и уворачиваясь.

От удара плечом о стену отвалился пласт штукатурки; зато жуткая полосатая лапа, пролетев совсем рядом, лишь чуть задела Кройда. Он успел резко выбросить кулак, но удар пришелся по хребтине животного вскользь и существенного урона тому не нанес. Улепетывая в гостиную, Кройд услыхал сзади недоуменно-обиженный рев: где, мол, мой ужин? Зверь недоумевал недолго — уже через мгновение, выставив перед собой стул, Кройд отбивал в гостиной очередную бешеную атаку.

От удара стулом тигр коротко взвыл; Кройд же, не теряя времени, схватил за ножки тяжелый стол и, прикрываясь им как щитом, перешел в контрнаступление. Зверь, разъяренно отшвырнув стул в сторону, все еще рычал и тряс ушибленной головой. Толчок крышки стола он встретил могучим плечом, заревел и попытался подсунуть когтистую лапу снизу. Кройд присел, уперся, еще чуток поднажал…

Тварь с воем опрокинулась на спину и вмиг исчезла из поля зрения. Секунды тишины тянулись, точно одурманенные тараканы.

— Киска, ты где, а? — осведомился Кройд.

Тишина.

Чтобы оценить ситуацию, он немного, всего лишь на фут, опустил свой деревянный щит. Этого оказалось вполне достаточно: яростно взревев, тигр прыгнул снова. Кройд вытолкнул стол зверю навстречу — с резкостью и энергией, какие предметам домашней обстановки навряд ли когда-либо доводилось испытывать на себе. Край стола с ужасающим хрустом врезался тигру как раз под самую челюсть — почти человечий крик боли сопровождал на этот раз падение зверя на спину. Кройд поднапрягся, воздел тяжелый стол над головой и, точно гигантской мухобойкой, прихлопнул раненое животное. Поднял снова, готовый тут же повторить удар. И застыл в недоумении.

Тигр исчез.

— Киска, ты где? — повторил Кройд. — Кис-кис!

Тишина.

Кройд опустил стол на пол. Отодвинул в сторону. Добрался до выключателя на стене и щелкнул клавишей. Только теперь он заметил, что рубашка на нем изорвана и вся в крови. Три глубокие царапины пересекали весь левый бок — от ключицы почти до пояса.

А на полу белело что-то очень небольшое…

Кройд наклонился, поднял предмет с полу и повертел в руках. Он держал одну из этих маленьких складных бумажных фигурок… Оригами! — внезапно всплыло в памяти название, занятное японское развлечение. Фигурка представляла собой миниатюрного бумажного тигра. Кройд содрогнулся и истерически захихикал. Но ведь все случившееся было вполне натуральным, даже чересчур натуральным. Шутки в сторону! Кройд понял, что сражался не с тигром, тем более не с бумажным тигром, — в противники на этот раз достался другой туз, и весьма крутой — с даром, не поддающимся обычной классификации. И удовольствия Кройду эта встреча отнюдь не доставила. Как и исчезновение Вероники. Как и неприятный холодок между лопаток — холодок неизвестности, ожидание очередного коварного удара неведомого туза.

Кройд тщательно запер наружную дверь. Затем распечатал одну из подарочных коробок, извлек бутылку перко-дана и залпом осушил. В ванной он содрал с себя окровавленные лохмотья, как следует умылся. Затем отправился к холодильнику за пивом — для контраста с терпкой французской зеленью. Никакой записки в холодильнике не обнаружилось — ни среди молочных пакетов, ни в отсеке для яиц, — и это повергло Кройда в глубокое уныние.

Остановив кровотечение, Кройд перебинтовал раны и накинул свежую рубашку. Он не стал ломать себе голову, почему так вышло. Теперь уже никакой роли не играло, выследили его враги или же подстерегли в заранее подстроенной ловушке, — квартиру следовало покинуть, и немедленно. Сейчас лишь отсутствие Вероники всерьез тревожило Кройда — по возвращении она могла попасть в беду. Но никакой альтернативы отступлению Кройд не видел. Знакомое мерзкое чувство — за ним снова шли по пятам.

Сменяя метро на такси и снова ныряя под землю, Кройд несколько часов петлял по городу. Для вящей уверенности, нацепив зеркальные очки, исходил Манхэттен вдоль и поперек еще и пешком — и столь замысловатым узором, что шансов у предполагаемых топтунов, пожалуй, вовсе не осталось. Именно тогда Кройд впервые в жизни увидел свое имя на световых табло Таймс-сквер, набранное колоссальными бегущими буквами.

«Кройд Кренсон, срочно позвоните доктору Т., чрезвычайная необходимость», — гласила надпись, бегущая по фасаду небоскреба.

Кройд стоял как вкопанный, снова и снова перечитывая неожиданное послание. Когда убедился, что зрение не подвело, недоуменно и обиженно пожал плечами. Неужто так трудно понять, что он чем-то занят и заскочит оплатить счет при первой же возможности. Это было дьявольски унизительно — выставить его дохляком перед всем белым светом. Вероятно, теперь они отведут ему даже койку, хотя чулан со швабрами обошелся бы куда дешевле. Что им всем действительно требуется, так это только выжать Кройда досуха, как и всех прочих. Подождут, перебьются.

Ругаясь сквозь зубы, Кройд поспешил к подземке.

Трясясь в вагоне метро по Бродвейской линии к югу, Кройд катал под языком пару сердечек и одну заплутавшую среди них капсулу пирагекса. И немало изумился, обнаружив, что все пассажиры, входящие в вагон на станции Кенал-стрит, — близнецы. Более того, все как один походили на весьма важную личность — сенатора Хартмана. Сперва в глаза бросился только один Хартман — уже и это странно для вечерней подземки. Но следом в вагон тут же вошел второй, присоединился к первому, и, поглядывая искоса на Кройда, они что-то быстро между собой обсудили. Один из хартманов высунулся за дверь и что-то возбужденно прокричал — в вагон хлынули остальные хартманы. Хартманы всех мастей и видов: хартманы-верзилы, хартманы-коротышки, хартманы-толстяки и даже один хартман с лишними конечностями — общим числом семеро хартманов. Достаточно потертый жизнью, Кройд вскоре сообразил, что именно может означать нашествие хартманов здесь, вблизи Джокертауна: похоже, оборотни чествовали сегодня сенатора в канун предстоящих выборов.

Когда двери с шипением съехались и поезд тронулся, самый высокий из хартманов повернулся и уставился на Кройда:

— Вы Кройд Кренсон?

— Ошиблись, — Кройд отвернулся.

— А я полагаю, нет.

Кройд пренебрежительно повел плечами:

— Полагайте себе что угодно, только где-нибудь подальше, если не хотите потерять мой голос на выборах.

— Вставай!

— Я тебе встану! Высоко встану! Выше тебя! И выше всего прочего.

Верзила хартман лениво потянулся к Кройду рукой; остальные тоже надвинулись, замаячили поблизости.

Кройд дернулся, перехватил протянутую руку и рванул к своему лицу. Последовал краткий хруст, верзила дико взвыл, отчаянно мотнув головой и падая на колени, а Кройд, выплюнув откушенный палец, неторопливо поднялся на ноги. Подтянув оборотня за искалеченную руку поближе, Кройд воткнул свободную ладонь в живот и вырвал кишечник. Со звуком, подобным щелканью бича, лопнула грудная клетка и обнажились сломанные ребра — во все стороны фонтаном брызнула кровь.

— Ах ты, неслух паршивый! — ласково произнес Кройд. — Чему только мамочка тебя, такого осла, учила? Где Вероника, отвечай!

Изувеченный сенатор ответил кровавым кашлем. Остальных хартманов, впавших было в оцепенение при виде крови, как ветром сдуло. А Кройд снова засунул руку в развороченное нутро, на этот раз ниже и по самый локоть. Весь в крови, он сладострастно подчищал тело врага от остатков внутренностей. Прочие хартманы, наблюдая за экзекуцией из дальнего конца вагона, молча ждали решения собственной участи.

— Это политическая акция! — швыряя им под ноги останки главаря, заорал Кройд. — Акт возмездия. До встречи в ноябре на выборах, говнюки!

Соскочив на Уолл-стрит, он содрал с себя окровавленную сорочку, запихнул в ближайший мусоросборник и, прежде чем покинуть вестибюль станции, ополоснулся у питьевого фонтанчика. Рослому чернокожему, присвистнувшему навстречу от изумления: «Вот это так белый — без балды белый!» — Кройд предложил обмен — полета баксов за рубаху. Линяло-голубая полусинтетическая тряпка с длинными рукавами пришлась впору. Двигаясь по Носсау к югу, Кройд вскоре добрался до центра. В круглосуточной греческой забегаловке совершил первую краткую остановку и купил кофе, сразу две здоровенные пластиковые чашки, по одной в каждую руку — чтобы хлебать на ходу.

Затем, свернув по Кенал-стрит направо, добрался до знакомого кафетерия, где заказал бифштекс, омлет, сок и снова кофе — много кофе. Сидя за столиком у окна и наблюдая за неторопливо оживающим городом, Кройд настороженно встречал рассвет нового дня. Что-то он принесет? Организм потребовал черную пилюлю; от щедрот Кройд накинул ему сверху одну из красных — на всякий пожарный случай.

— Любезный! — обратился он к официанту. — Ты, по-моему, шестой или седьмой, кого я за последний час вижу в марлевой повязке.

— Вирус Универсальной карты, — пояснил тот. — Очередная вспышка.

— Да всего лишь отдельные случаи, и те бог знает где! — удивился Кройд. — Так я слышал, по крайней мере.

— Пойдите, послушайте снова, — отозвался официант. — Их уже больше сотни — и то, если нам лапшу на уши не вешают.

Кройд впал в задумчивость.

— Полагаешь, этот клочок марли может чем-то помочь? — спросил он наконец.

— Уж лучше это, чем ничего, — пожал плечами официант. — Еще кофе?..

— Наливай. И заверни мне на дорожку дюжину пончиков, найдешь столько?

— Разумеется.

По Брум-стрит Кройд добрался до Бауэри и свернул вниз, к газетному ларьку Бенсона. Подойдя ближе, убедился, что тот закрыт, а Джуби, хозяина, пока не видно. Чертовски жаль. У Кройда теплилась надежда, что старик — а тот был тертый калач, по молодости носил кличку Морж — снабдит полезной информацией или хотя бы присоветует, как ему быть. Сейчас, когда обе воюющие стороны приостановили разборки и взяли тайм-аут, чтобы поупражняться в стрельбе по Кройду, он чертовски нуждался в подсказке опытного человека. В чем, спрашивается, его, Кройда, вина? В веснушках на лице? В дурном дыхании изо рта? Так оно вскоре может и вовсе сойти на нет — то ли стараниями мафии, добивающейся возврата честно отработанного им гонорара, то ли заботами Сиу Ма, которой Кройд вроде бы ничего такого пока не задолжал — разве что репутацию маленько подмочил.

Покусывая на ходу пончик, Кройд отправился дальше, к своей квартире на Элдридж. Ничего. Пока не горит. Он вернется за советом позже. А сейчас расслабится в шезлонге, задрав повыше натруженные ножки, и прикроет глаза хотя бы на минутку-другую…

— Вот же дерьмо! — ругнулся Кройд, обронив в замусоренную полуподвальную нишу сразу за поворотом к своему дому надкушенный пончик. Неужто он уже засыпает прямо на ходу? Еще этого ему недоставало!

Шагнув на ступеньки последней лестницы, ведущей к углу его дома, и ускорив шаг в предвкушении вожделенной встречи с подушкой, Кройд услыхал сзади, из темной ниши, астматическое придыхание — должно быть, до пончика добралась какая-то дряхлая бродячая псина.

— Вот же сукины дети! — присовокупил он к предыдущему заявлению, как только заметил ровную струйку дыма, нарушающую гладь бетонного парапета у самого подъезда. И тут же притормозил.

Один из соглядатаев сидел в машине, припаркованной в виду парадной. Другой, подпиливая себе ногти, курил прямо на крыльце и держал под контролем подходы к дому со стороны боковой аллеи.

Тихонько матерясь, Кройд услыхал сзади паническое придыхание, уже вовсе не схожее с собачьим. Внимательно вглядевшись в полумрак, понял, кого второпях принял за собаку, — в грязи ниши копошилось неопрятное аморфное создание по прозвищу Сопля. Многие считали того самым отвратительным обитателем Джокертауна. Пресмыкаясь в вонючей яме, Сопля жадно чавкал сейчас Крой-довыми объедками.

Каждый дюйм тела этого джокера покрывала постоянно стекающая зеленоватая слизь. В этой же слизи он обычно и отдыхал. На нем едва угадывались остатки одежды, насквозь пропитанной тою же слизью.

— Ради всего святого! — сочувственно сказал Кройд. — Ведь пончик весь в грязи, и к тому же надкусанный. Возьми лучше целый! — Он протянул оцепеневшему Сопле весь пакет. — Все в порядке! — добавил Кройд и, видя, что джокер не решается двинуться с места, опустил пакет на ступеньку. И занялся собственными, более важными заботами — повернулся лицом к засаде.

Прикончив подобранный объедок, Сопля еще долго колебался.

— Это что, все мне? — спросил он наконец — голос его, затрудненный заложенным дыханием, дрожал и пресекался.

— Да, конечно, доедай их все! В меня уже больше не лезет, — подтвердил Кройд, хлопнув по животу. — Я и не знал, что ты умеешь говорить.

— Мне не с кем теперь говорить, — глухо выдавил джокер.

— Да, конечно, понимаю. Надеюсь, что это всего лишь недоразумение?

— Люди говорят, что моя наружность отбивает у них всякий аппетит. Ты именно поэтому больше не хочешь?

— Да брось ты! — криво усмехнулся Кройд. — У меня проблемы почище твоих. Я не знаю, что мне делать дальше. Видишь тех двоих? Это значит, что моя квартирка накрылась. И я решаю теперь, то ли разобраться с ними сперва, то ли сразу свалить отсюда. Ты беспокоишь меня меньше всего — хоть с головой жижей покройся. Самому случалось выглядеть так, а то и похлеще.

— Тебе? Как это?

— Я ведь Кройд Кренсон — тот самый, кого кличут Дремлином. И всегда во сне перевоплощаюсь. Раз на раз не приходится — то получше выходит, то похуже, а то и совсем никуда.

— И я тоже мог бы?

— Что? А, ты имеешь в виду — измениться снова? Со мной случай особый — похоже, что я единственный в своем роде. Такие вот пироги. Я не знаю способа поделиться этим с окружающими. Да тут нечему особенно и завидовать, можешь мне поверить!

— Мне бы и одного раза хватило, — раскрыв пакет и доставая пончик, вздохнул джокер. — А почему ты глотаешь пилюли? Ты что, болен?

— Да нет, просто прочищаю мозги. Меня уже клонит в сон, а я не могу позволить себе расслабиться.

— Почему это не можешь?

— О, это долгая история. Очень долгая.

— Никто не рассказывает мне историй теперь, — опечалился джокер.

— Вот дьявольщина! А впрочем, почему бы и нет? — усмехнулся Кройд.

Когда Сопля вдруг заболел и ему стало совсем невмоготу, Кройд, тщательно заперев за собою входную дверь его обшарпанной двухкомнатной квартирки, по случаю обставленной выброшенными мебельными останками, прошел к больному. Потный джокер, лежа на продранной кушетке, бессильно трясся в жутком ознобе. Кройд отыскал в соседней комнате жестянку, сполоснул под краном и поднес Сопле напиться. Пока хозяин жадно давился мутной влагой, Кройд, смахнув в сторону пыльный ржавый шприц и прочие древние принадлежности наркомана, уселся на жалобно пискнувший табурет.

— Тебе и раньше приходилось болеть? — поинтересовался гость.

— Никогда еще. То есть я всегда чувствую себя как бы замерзшим, но это совсем другое. То, что со мною сейчас, очень напоминает ощущения, с которых все когда-то и начиналось.

Кройд прикрыл джокера обрывком найденной в углу занавески и снова уселся.

— Может, закончишь рассказывать свою историю? — попросил больной после затянувшегося молчания.

— Да, пожалуй.

Подбодрив себя метамфеткой и дексом разом, Кройд продолжил свое бесконечное повествование. Увлекся и прозевал момент, когда хозяин отключился полностью. Кройд все говорил и говорил и вдруг случайно заметил, что больной совершенно затих и у него перестала блестеть кожа — подсохла. Склонившись над телом, Кройд обнаружил, что и черты изменились. И продолжали медленно меняться — прямо у Кройда на глазах. Даже «ускорившись» с приближением фазы сна, он не мог ошибиться в диагнозе: все признаки синдрома Универсальной карты здесь налицо. И даже в таком своем состоянии Кройд не мог не ощутить тревожного холодка под лопатками. Сопля уже перенес болезнь однажды, когда стал джокером, а Кройд не слыхал ни разу, чтобы вирус затронул кого-либо вторично — за исключением самого Кройда.

Изумленно покачав головой, Кройд поднялся и вышел на свежий воздух. Наступил полдень, и он снова проголодался. Вычислить новую смену соглядатаев особого труда не составило — Кройд справился с этим за считанные секунды. Но никаких контрмер принимать не стал, махнул на них рукой — пусть себе пока развлекаются. Разумнее сперва поправить желудок, а затем вернуться и проверить состояние больного Сопли. Разобраться со шпиками он успеет и после — перед самым погружением в подземку.

Где-то вдали завыла сирена. Очередной вертолет с красным крестом на борту прошел невысоко над головой, держа курс на верхний город. Память с готовностью подсунула Кройду давние картинки совершенного безумия, творившегося в День Универсальной карты, и он тут же стал сомневаться, а стоит ли терять время на еду. Не разумнее ли будет сейчас же поискать новое надежное логово? Кройд знал неподалеку одно местечко, куда можно было прийти прямо с улицы — принимали любого, никаких документов не спрашивали и лишних вопросов не задавали. Следовало срочно сходить и проверить наличие в нем одной свободной койки — обычно там места хватало, но сейчас кто знает…

Вторая сирена откликнулась, точно мартовский кот, на истошные призывы первой — уже с другой стороны. Кройд помахал рукой парню, который висел головой вниз на высоком фонарном столбе, но тот не внял призыву и — то ли обиженно, то ли испуганно — порхнул прочь.

Где-то неподалеку невнятно загрохотал мегафон — Кройд сумел различить лишь собственное имя: Кренсон. Какие очередные гадости сообщал городу механический голос, разобрать не удалось.

Пальцы сами собой вцепились в крыло припаркованного к обочине автомобиля. Жалобно взвизгнул под руками рвущийся металл. Кройд повертел оторванное крыло, яростно скомкал — из порезов на ладонях просочилась густая темная кровь. Он должен найти и уничтожить этот мегафон, где бы тот ни был установлен: на крыше ли полицейского фургона, на стене ли небоскреба — да пусть даже на Луне! Он должен прекратить эти грязные разговоры. Он должен…

Однако они могут ему и помочь, могут отпугнуть от него врагов! — сообразил Кройд в один из редких моментов просветления, — врагов, которыми уже казались подряд все встречные и поперечные. Кроме разве что этого пугливого парня на столбе — очередной жертвы безжалостного вируса — да ничтожного джокера по прозвищу Сопля, который просто физически не мог больше быть ничьим врагом. Кройд швырнул комок металла через всю улицу, задрал к небу лицо и дико завыл… Все вокруг вдруг снова стало таким сложным, таким непонятным, буквально непостижимым. И омерзительным вдобавок. Но он должен взять себя в руки! Он должен!

Кройд сунул окровавленные пальцы в карман, пошарил там, выудил пригоршню пилюль и проглотил все без разбору. Он должен очухаться и найти себе убежище, а для этого следует прилично выглядеть.

Кройд пригладил непокорные белые вихры, отряхнул на себе одежду и наладился идти нормальным размеренным шагом. Здесь совсем недалеко.

И снова они наступали Кройду на пятки! Кому тогда вообще можно доверять, если нельзя верить даже собственному врагу? Заунывные, пронзительные вопли сирен окружили Кройда сплошной звуковой пеленой.

Он с корнем выдирал бетонные плиты, гнул по пути фонарные столбы и крадучись перебегал от переулка к подъезду. Затем укрылся в чьей-то припаркованной машине. Усталым взглядом провожал пролетающие над крышами вертолеты, почти не слыша за воем сирен чавканья их лопастей. Но, как ни странно, призывам громкоговорителей порой удавалось прорвать завесу воющего безмолвия. Они снова взывали к нему, лгали ему, требовали от него невозможного. Кройд захихикал. Еще настанет его день!

Неужели док Тахи снова во всем виноват? Воображение услужливо подсовывало внутреннему оку картинку из прошлого: беспорядочно мечущийся в полуденном облачном небе на фоне гигантских неуязвимых китов-аэростатов игрушечный самолетик Джетбоя. Назад, к самому началу. Он так до сих пор и не узнал, что же случилось тогда с Джо Сарцанно.

Кройда накрыло волной удушливого дыма. Где-то снова что-то полыхало. Почему неприятности обязательно всегда сопровождаются пожарами? Кройд потер виски и широко зевнул. Машинально пошарил в кармане, где держал пилюли, — пусто. Вырвав дверцу из автомата коки перед закрытой автозаправкой, Кройд набил хлынувшими четвертаками уцелевший механизм, получил в каждую руку по бутылке и, посасывая бодрящий напиток, отправился дальше.

Вскоре Кройд обнаружил себя стоящим перед запертой дверью Джокертаунского публичного музея. Рука машинально потеребила дверную ручку. Так, в нерешительности, он провел еще добрых десять секунд, но никак не более. Когда поблизости взвыла сирена — похоже, что прямо за углом, — Кройд вышел из прострации и легонько пихнул дверь плечом. Раздался негромкий треск, и он оказался внутри. Порывшись в карманах, Кройд оставил на конторке входную плату. Поразмыслив, прибавил немного в качестве компенсации за испорченный замок.

Потом он еще долго сидел на скамье, всматриваясь в музейные сумерки. Время от времени вставал, совершал небольшую прогулку по музею и возвращался. Он снова, в который уже раз, с интересом осмотрел золотую бабочку, застывшую в попытке вырваться из кисти золотой обезьянки — обе дело рук давно почившего в бозе туза по кличке Мидас. Он заглянул в шкаф с банками, хранившими заспиртованные зародыши джокеров. Полюбовался металлической дверью с отпечатком чудовищного копыта Дьявола Джона.

Кройд бродил вдоль диорамы «Великие события из истории вируса Универсальной карты», снова и снова нажимал клавишу перед экраном, изображавшим сражение землян с роем пришельцев. И всякий раз попадал — Человек-модуль под руководством Кройда без промаха сражал лазерным лучом инопланетных монстров. А затем Кройд обнаружил в экспозиции чучело знакомого по кличке Ревун…

Он как раз допил последние капли коки, когда в глаза бросилась небольшая человеческая фигура с вроде бы знакомыми чертами лица, выставленная в стеклянной витрине. Кройд подошел, прищурился, затем прочел табличку. Та сообщала, что такой-то и такой-то был найден мертвым в одном из глухих переулков. У Кройда перехватило дыхание.

— Бедный Гимли, — выдохнул он. — Кто сотворил с тобой такое? И где теперь твои потроха? Мой желудок не выдерживает подобного зрелища. Где теперь твои замечательные остроты? Передай, если сможешь, Барнету: пусть остудит, заморозит преисподнюю своими пламенными проповедями. В конечном счете ведь и сам он туда уходит.

Кройд отвернулся и снова неудержимо зевнул. Его конечности как будто налились свинцом. Повернув за угол, он обратил внимание на три стальные оболочки, подвешенные на длинных тросах к потолку. Кройд узнал их немедленно; рассматривая, он на минутку погрузился в воспоминания.

Взобравшись на расположенную рядом двуколку, Кройд подпрыгнул и хлопнул ладонью по ближайшему корпусу бронированного фургончика-«фольксвагена». Металл отозвался звучным гулом, а корпус слегка покачнулся на своих последних причальных швартовых. Кройд снова подпрыгнул и хлопнул еще разок; потом его одолел очередной приступ зевоты.

— Панцирь есть, ездить может, — пробормотал он. — Внутри — полная безопасность. Эй, черепашка, высунь-ка головку!

И Кройд снова хихикнул. Затем обернулся к следующей, самой памятной ему модели шестидесятых. Эта висела повыше — Кройд даже не сумел разглядеть в подробностях мирный символ на ее борту, но слова знаменитого девиза «Творите любовь, а не войну», вписанные в крупный цветок мандалы, прочел ясно.

— Вот же дерьмо, объясните это тем парням, что ходят за мной следом! — зачем-то вспылил он. Подуспокоившись, объявил: — Всегда мечтал забраться и посмотреть, каково там внутри.

Кройд подпрыгнул, ухватился за край и подтянулся. Тачка накренилась, но человеческий вес выдержала. Уже через минуту Кройд чувствовал себя в ней полным хозяином.

— О, сладостный мед уединения! — вздохнул он с невыразимым облегчением. — Любовь моя — клаустрофобия. Наконец-то…

Кройд сомкнул свои измученные очи и сразу заснул. В музейных сумерках от него начало лучиться слабое сияние.

Долгий сон

— Расскажите мне про Пэна Рудо, — попросила Ханна.

— Речь идет о начале пятидесятых, — ответил Кройд. — Возможно, вас интересуют события более позднего времени.

— Все равно я хочу послушать, — сказала она, покачав головой.

Резко хлопнув в ладоши, Кройд раздавил какую-то мошку.

— Ладно. Тогда мне было около двадцати. Вирус Универсальной карты — его же часто называют шальным вирусом — поразил меня, когда мне еще не исполнилось четырнадцати лет, так что я уже успел с ним близко познакомиться. Пожалуй, даже слишком. В те дни я страшно из-за всего этого переживал. Много думал и решил, что, поскольку я не в состоянии изменить реальность, следовательно, нужно научиться по-другому к ней относиться… ну, подружиться, что ли. Стал читать бесконечные популярные книги по психологии — про то, как следует себя вести, чтобы не ссориться с самим собой, приспособиться к тому, что происходит, и все такое прочее — только пользы они мне не принесли. А однажды утром я открыл «Таймс» и обнаружил там статью про этого доктора. Он председательствовал на какой-то местной конференции. Меня это заинтересовало. Нейропсихиатр. Некоторое время учился вместе с Фрейдом. А потом работал в институте Юнга[18] в Швейцарии, тогда-то и вернулся к физиологии. Живя в Цюрихе, входил в группу ученых, занимавшихся исследованиями Dauerschlaf[19]. Слышали когда-нибудь об этих изысканиях?

— Кажется, нет, — ответила Ханна.

Кройд сделал глоток пива, быстро растоптал левой ногой проползавшего мимо жука.

— Идея Dauerschlaf заключается в том, что тело и мозг излечивают сами себя гораздо быстрее и эффективнее, когда человек спит, чем когда он бодрствует, — пояснил Кройд. — В качестве эксперимента ученые использовали этот метод при лечении наркомании, психических расстройств, туберкулеза и других болезней. При помощи гипноза и особых видов наркотиков они надолго погружали пациента в сон, создавая искусственное состояние комы — чтобы ускорить выздоровление. Когда мы встретились, Пэн Рудо еще не очень серьезно увлекался этой проблемой, в то время как меня она заинтересовала несколько раньше — из-за моего состояния. Я нашел его имя в телефонном справочнике, позвонил, мне ответила секретарша и назначила время. Так получилось, что кто-то из пациентов Рудо сообщил, что пропустит назначенный на эту неделю сеанс, и она записала меня вместо него.

Кройд глотнул еще пива.

— Я познакомился с Пэном Рудо в марте 1951 года. Это был четверг, шел дождь…

— А число помните? — спросила Ханна.

— Боюсь, что нет.

— Как же вам удалось запомнить год, месяц и день?

— Я считаю дни, после того как просыпаюсь, — ответил Кройд, — чтобы знать, сколько времени продолжается период бодрствования. В этом случае я всегда могу точно рассчитать, как долго еще буду оставаться в здравом уме, и в зависимости от этого корректирую свои планы, чтобы успеть сделать все необходимое. Когда дней остается совсем мало, я перестаю встречаться с друзьями и стараюсь оказаться где-нибудь в одиночестве, чтобы никто не пострадал. Итак, я проснулся в воскресенье, статью прочитал два дня спустя, договорился о встрече с Пэном Рудо еще через два дня. Получается четверг. Кроме того, я обычно запоминаю месяц, когда что-нибудь происходит, поскольку для меня год — это перепутанные, хаотично следующие друг за другом сезоны. Тогда была весна и шел дождь — март.

Кройд сделал еще глоток пива и раздавил очередную мошку.

— Проклятые жуки! — проворчал он. — Не переношу жуков!

— А год? — спросила Ханна. Почему вы так уверены, что это был 1951-й?

— Потому что осенью следующего года, 1952-го, в Тихом океане проводились испытания водородной бомбы.

— А-а-а, — протянула она и слегка нахмурилась. — Конечно. Продолжайте.

— Итак, я встретился с ним за год до испытаний водородной бомбы, — повторил Кройд. — Знаете, они тогда уже вовсю занимались этой штукой. А начали еще в 48-м.

— Да, я знаю.

— Математик по имени Стэн Улам решил уравнение Теллера[20]. Кстати, о математиках… Вам известно, что Том Лерар был математиком в Манхэттенском проекте? А еще он написал несколько замечательных песен…

— Что случилось, когда вы встретились с доктором Рудо?

— Да… Я уже сказал, что лил дождь, и, когда я вошел в приемную, с моего плаща страшно текло, а на полу лежал очень красивый восточный ковер. С шелком. Секретарша поспешила ко мне на помощь: мол, она повесит мой плащ в шкаф, а не на медную вешалку возле двери, на которой висели ее собственное пальто и пальто директора.

Я настроился и при помощи своего сознания собрал всю воду, что была в плаще и на ковре. Я не очень знал, что с ней делать, поэтому держал воду как бы в пространстве, словно бы и нигде. Вы понимаете, о чем я?

Вы же наверняка слышали о тузах и джокерах, которые умеют телепатировать разные предметы — я и сам несколько раз обладал такой способностью. Предметы исчезают из одного места, а потом появляются в другом. А вам когда-нибудь приходило в голову задать себе вопрос, где находится предмет, когда он в пути? Я много размышляю над подобными проблемами… Так вот, я точно не знал, на какое расстояние могу переносить предметы — хотя и предполагал, что небольшие можно посылать дальше, чем более крупные. И не знал, сколько воды мною собрано, а поэтому не был уверен, что мне удастся сбросить ее в парк из окна шестого этажа, где находился офис доктора. Впрочем, тогда я как раз экспериментировал: учился прятать самые разнообразные вещи в пространстве. Я мог заставить нечто исчезнуть из одного места и сделать так, что оно некоторое время не появлялось в другом — хотя, проделывая это, испытывал определенные неприятные ощущения. Посему я удерживал воду и улыбался.

«Не нужно, — сказал я секретарше. — Видите, все уже в порядке».

Она уставилась на мой плащ так, словно он был живым существом, даже провела по нему рукой, чтобы удостовериться, что я сказал правду. А потом повесила его на вешалку.

«Не присядете ли на минутку, мистер Кренсон? Я скажу доктору Рудо, что вы уже здесь».

Секретарша подошла к интеркому, а я собрался спросить ее, где туалет, чтобы избавиться от воды, когда открылась дверь кабинета и в приемной появился доктор Рудо. Шести футов росту, блондин, голубые глаза. Он тут же нацепил профессиональную улыбку и протянул мне руку.

«Мистер Кренсон! Весьма рад с вами познакомиться. Меня зовут Пэн Рудо. Пожалуйста, заходите в кабинет».

У него был великолепный голос и очень ровные, белые зубы.

«Спасибо», — поблагодарил я.

Он придержал для меня дверь, и я вошел в соседнюю комнату. Здесь было гораздо светлее, чем я предполагал. На стене висело несколько акварелей — пасторальные сценки — с подписью доктора, а также гравюры, автором которых был не он. На полу я увидел еще один великолепный ковер, яркий — много синего и красного. На столе слева от двери стоял огромный аквариум, где плавали разноцветные рыбки; у задней стенки поднималась цепочка пузырьков.

«Садитесь, пожалуйста», — предложил доктор, который говорил с легким акцентом — немецким или каким-то еще, и показал на большое кожаное кресло возле стола, очень удобное на вид. Я уселся, а он устроился за столом. Потом снова улыбнулся, взял карандаш и начал катать его в руках.

«У каждого, кто сюда приходит, — начал Рудо и посмотрел мне в глаза, — есть проблемы».

«Боюсь, я не исключение, — кивнув, сказал я. — Только вот не знаю, как начать».

«Существуют определенные категории, в которые укладываются проблемы большинства людей, — снова заговорил доктор. — Семейные отношения, люди, с которыми вы работаете…»

«Нет, тут все в порядке».

Мне мешала вода, которую я удерживал, и я принялся оглядываться по сторонам, надеясь найти подходящее место, куда ее можно было бы вылить. Металлическая корзина для мусора прекрасно бы для этого подошла, только такой нигде не было видно.

«Деньги? Секс?» — предположил Рудо.

«Нет, денег у меня достаточно и с половой жизнью проблем нет», — ответил я, раздумывая, не выбросить ли мне воду за окно. Только оно находилось еще дальше, чем то, что в приемной. Я поерзал на стуле.

«Мистер Кренсон, вас что-то беспокоит — я имею в виду какие-нибудь неприятные ощущения — в данный момент?» — спросил доктор Рудо.

«Угу, — признался я. — Вода мешает».

«У нас есть туалет, — сказал он и начал подниматься со стула. — Я вам покажу…»

«Нет, не в том смысле. Ну, эта вода в некотором роде находится у меня… в голове, так, наверное, можно сказать».

Доктор Рудо замер на месте.

«Боюсь, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, — заявил он. — Вода — у вас в голове?»

«Да и нет одновременно, — улыбнувшись, попытался объяснить я ему. — Я выразился… ну, фигурально. Понимаете, вода с моего плаща… я удерживаю ее при помощи своего сознания, а это несколько угнетает… нет, давит. Мне нужно ее куда-нибудь поместить. Может быть, действительно стоит сходить в туалет и оставить ее там. Будьте любезны, покажите мне…»

«Мистер Кренсон, вам известно, что такое защитный механизм?» — поинтересовался он.

«Конечно, я читал кое-какие книги. Это то, что человек делает, говорит или думает, чтобы не делать, не говорить или не думать о том, что его на самом деле беспокоит, потому что он по какой-то причине этого боится. Нет, речь идет о настоящей воде, я несу ее в себе и могу отправить куда угодно в пределах десяти футов от того места, где в данный момент нахожусь, так мне кажется».

«В таком случае почему бы вам не вылить ее в аквариум? — спросил он и улыбнулся. — А потом продолжим наш разговор».

«Отличная мысль, — сказал я. — Только там и так много воды».

Так вот, я перенес воду в аквариум. И все, естественно, перелилось. Глаза доктора Рудо раскрылись от изумления, когда он наблюдал за тем, как вода стекает на пол. Потом он как-то странно на меня посмотрел и включил интерком.

«Миссис Вейлер, вы не зайдете ко мне на минуту? — попросил он. — И принесите с собой ведро и тряпку. У нас тут вышла небольшая неприятность. Благодарю вас».

Потом он опустился в свое кресло и несколько минут молча меня разглядывал.

«Как вам удалось это сделать?» — поинтересовался он.

«История довольно-таки длинная и запутанная, — ответил я. — Впрочем, я рассчитываю, что вы поможете мне с этим разобраться».

«У нас полно времени», — успокоил меня Рудо.

«Все началось в сентябре 46-го, — начал я, — когда погиб Джетбой…»

Несколько минут спустя вошла миссис Вейлер и собралась вытереть лужу. Я опередил ее и перенес воду с пола в ведро. Секретарша доктора Рудо сделала шаг назад и удивленно на меня посмотрела.

«Унесите ведро, — приказал ей доктор, — а потом отмените все назначенные на сегодня встречи».

«Давайте, мистер Кренсон, рассказывайте, пожалуйста», — попросил он, когда миссис Вейлер ушла.

Ну, я и поведал ему про то, что со мной происходит, и про то, чем мой случай отличается от всех остальных — как я больше всего на свете боюсь спать и что делаю, чтобы оттянуть момент погружения в сон. Он задал мне множество вопросов; именно тогда я и услышал в первый раз термин Dauerschlaf.

Казалось, доктора Рудо поразил мой случай, ведь его можно было соотнести с экспериментальной терапией, практикуемой в Европе и интересовавшей его в тот момент. Кроме того, выяснилось, что он о моей болезни слышал; и по тому, как он цитировал выдержки из медицинских журналов, можно было сделать вывод, что Рудо прочитал все, что печаталось про вирус Универсальной карты.

Мы проговорили весь день. Я рассказал ему о своей семье и старике Бентли и о том, как я применяю свои разносторонние таланты. О превращениях, друзьях, ситуациях, в которые я иногда попадаю… Неожиданно я понял, что этот человек мне нравится. До сих пор я еще ни с кем так свободно не разговаривал. Казалось, его околдовал мой рассказ о тузах и джокерах и о разнообразных проявлениях шального вируса, с которыми я встречался.

Я говорил, а он только качал головой, когда я описывал ему самые неприятные случаи воздействия вируса на людей. Он даже устроил длинную философскую дискуссию на тему о том, что этот вирус может сделать с человечеством. Я объяснил ему, что обычные люди не часто заводят романы с джокерами, словно его беспокоили проблемы генетики, но он все качал головой и повторял, что дело вовсе не в этом, что сам факт существования таких отклонений от нормы является чем-то вроде раковой опухоли на теле человечества, что эту проблему нужно рассматривать не с точки зрения биологии: исследователей должен интересовать социологический аспект данного явления. Я согласился, посчитав его доводы разумными, однако заметил: по моему мнению, это вопрос из серии «А дальше-то что?» Ситуация уже возникла, и теперь с ней нужно как-то справляться.

Больше всего Рудо заинтересовал мой рассказ о том, как я надолго погружаюсь в сон — мой собственный Dauerschlaf — и как в процессе какая-то сила будто разбирает меня на составные части, а потом создает нечто новое, не похожее на предыдущий вариант. Он задавал мне множество вопросов: что я чувствую, когда засыпаю и пробуждаюсь, помню ли, что происходит, пока сплю, снятся ли мне сны… А потом поведал мне про Dauerschlaf как метод лечения и о том, что, работая в Европе, имел дело с пациентами, не пострадавшими от вируса Универсальной карты, и что погружал их в долгий сон при помощи специальных медикаментозных средств или гипноза с целью привести в действие способность человеческого организма и мозга восстановиться во время сна. Было очевидно, что ему удалось добиться в этой области определенных результатов и потому мой случай так его заинтриговал. Аналогия была столь очевидной, что одно это — как он сказал — заставляет его заняться моей проблемой, даже если в результате ему удастся всего лишь привести в порядок мои ощущения.

Кройд допил пиво, взял другую бутылку, открыл ее.

— Мистер Кренсон, — проговорила Ханна Дейвис, и он посмотрел ей в глаза, — мне кажется, ваш хвост ведет себя несколько нахально.

— Прошу прощения. Иногда он становится чересчур своевольным.

Из-под стола появился полосатый — словно тигровый — отросток и принялся энергично стучать по земле у него за спиной. Кройд сделал глоток.

— Итак, этот человек объявил, что сможет вас вылечить? — спросила Ханна.

— Нет, — ответил Кройд. — Доктор Рудо никогда это не обещал. Позже он предложил мне кое-что другое — довольно хитроумный, на первый взгляд, способ стабилизировать мое состояние, чтобы я больше не боялся засыпать.

— Естественно, он вас обманул, — сказала Ханна. — Взял у вас деньги, возродил в душе надежду, а потом оказался несостоятелен. Верно?

— Неверно, — ответил Кройд. — Он знал, о чем говорит, и оказался состоятелен. Дело в другом.

— Минутку, — остановила его Ханна. — Если бы кому-нибудь удалось найти способ смягчить воздействие шального вируса, об этом кричали бы все газеты мира. Если доктор Рудо добился положительных результатов, почему никто ничего не знает?

Кройд поднял руку и хвост:

— Подождите! Если бы все было просто, я бы уже закончил свой рассказ… Прошу прощения.

Он исчез. Боковым зрением Ханна заметила, что мимо бара скользнула какая-то тень. Потом открылась дверь, тут же захлопнулась. Она повернула голову, но никого не увидела. В следующее мгновение снова что-то мелькнуло совсем рядом, и вот уже Кройд сидит на своем стуле и потягивает пиво.

— Ускоренный метаболизм[21], — объяснил он и продолжал так, словно и не прерывал повествования: — Пэна Рудо просто потрясла моя история. Я провел у него весь день, и он исписал заметками несколько страниц. Время от времени задавал вопросы. Вечером в дверь постучала миссис Вейлер, сказала, что ее рабочий день закончился, и спросила, хочет ли доктор, чтобы она закрыла дверь в офис, когда будет уходить. Он ответил, что не хочет, мол, сделает это сам через несколько минут. А потом предложил мне вместе пообедать, и я принял его приглашение.

Мы отправились в ресторан, съели несколько бифштексов — его тоже поразил мой метаболизм — и проговорили все время. После этого мы пошли к нему домой — очень милая у него оказалась квартира. Я засиделся допоздна. К тому моменту он уже все про меня знал, мы обсудили множество самых разнообразных проблем, о которых я обычно ни с кем не разговариваю.

— Это в каком смысле? — поинтересовалась Ханна.

— Ну, — сказал Кройд, — в первый день да и потом Рудо рассказал мне о некоторых теориях, популярных в психологии. Он даже был знаком с людьми, которые их разрабатывали, — некоторое время учился с Фрейдом, а позднее в институте Юнга в Швейцарии занимался исследованием проблемы Dauerschlaf. От него я узнал об идеях Фрейда касательно детской сексуальности, стадиях развития, очищения, про ид[22], эго и суперэго. Про теорию Адлера[23] о стремлении к самоутверждению и родовую травму Рэнка[24]. Про то, что Юнг изучал типы личности и создал теорию индивидуализации[25]. По мнению Рудо, в этом много разумного и полезного — для одних людей больше, для других меньше. Его самого интересовал лишь результат, эмоциональный итог, позволяющий пациенту справляться с проблемами, встающими у него на пути. Он считал, что жизнь — это компромисс между тем, чего тебе хочется, и тем, что ты получаешь, и в этой сделке всегда участвует страх; причем совсем не важно, какой из классических источников его рождает, просто он есть, и все. А мы лжем — все до единого, — чтобы справиться с этим страхом. Лжем о мире и о самих себе. Эту идею он почерпнул у драматурга Ибсена[26], называвшего большое фальшивое сооружение, которое человек возводит в свою честь и в честь окружающего его мира, «жизненной ложью». Рудо считал, что это присуще каждому человеку и лишь степень фальши отличает психоз от невроза. Его подход к проблемам неорганического свойства заключался в том, что он стремился найти в жизни пациента ложь, а потом обрабатывал ее таким образом, чтобы человек, обратившийся за помощью, смог в дальнейшем справляться со своими проблемами самостоятельно. Не избавиться от этой лжи — вовсе нет. Доктор утверждал, что в некотором смысле она даже необходима. Стоит попытаться ее разрушить или воздействовать слишком сильно, и можно навредить личности, довести пациента до сумасшествия. Он рассматривал терапию как средство, позволяющее экономить ложь, чтобы люди, нуждающиеся в помощи, могли легче приспособиться к жизни.

Кройд помолчал немного, сделал глоток пива.

— Получается, что он считает врача чем-то вроде Господа Бога, — заявила Ханна. — Ты поможешь ему подобрать ключик к своей личности, он войдет, оглядится по сторонам и будет решать, что следует выбросить, что оставить, а что переделать.

— Угу, звучит именно так, — согласился Кройд, — если посмотреть, как вы предлагаете.

— Предположим, такой подход к лечению пациентов и приносит плоды… Похоже, что иногда даже небольшое изменение, внесенное с самыми лучшими намерениями, может причинить вред — имейте в виду, мы не рассматриваем вариант сознательного нанесения вреда. Он именно так с вами и поступил? Вмешался в ваше представление о самом себе и окружающей действительности?

— Не совсем, — ответил Кройд. — Не намеренно и не впрямую. Он объяснил мне, что очень хочет изучить мою жизненную ложь, поскольку ему необходимо узнать мои страхи. Ведь они имеют непосредственное отношение к курсу лечения, которое он намерен предпринять для стабилизации моего состояния.

— А вы и вправду набрались разных словечек, верно?

— За время, что он мной занимался, я прочитал массу специальной литературы. Думаю, все так поступают.

Кройд выпил еще немного пива.

— Ну, а теперь вы тянете время? — спросила Ханна. — Потому что не хотите раскрывать мне тайну ваших страхов? Если они не имеют существенного значения для этой истории, можете умолчать.

— Боюсь, вы правы, — признался Кройд. — Но, пожалуй, я не стану ничего скрывать — нужно, чтобы рассказ получился полным. Я не знаю, что вам про меня известно…

— Марк Медоуз кое-что мне о вас поведал. Но мало. Вы надолго засыпаете. Надолго пропадаете…

Он покачал головой:

— Я не это имел в виду. Видите ли, я не сразу решился обратиться за помощью к психоаналитику. Скажу честно: я гораздо больше читал литературы по психологии и всему, что с ней связано, чем может показаться, причем не просто книжки типа «помоги себе сам», а очень серьезные научные труды. Я стараюсь не демонстрировать свои познания. Мне прекрасно известно, что значит быть психом — по-настоящему не в своем уме. Я глушу себя регулярно при помощи амфетаминов, потому что боюсь засыпать. И, как правило, в конце концов дело заходит слишком далеко; прекрасно помню несколько абсолютно идиотских и несколько ужасных поступков, которые совершил, когда мое сознание и ощущения были вывернуты наизнанку. Я отлично знаю, что такое психоз, и боюсь его почти так же сильно, как сна.

Кройд рассмеялся.

— Почти, — повторил он, — потому что на самом деле они связаны между собой. Мне это показал Рудо; думаю, только за одно это я должен быть ему признателен.

— Я не понимаю, — проговорила Ханна, когда Кройд поднялся и стал наблюдать за начавшимся неожиданно дождем.

— Моя мать сошла с ума, — сказал он, — после истории с вирусом. Может быть, я сыграл немаловажную роль в ее безумии. Вполне возможно, что это все равно произошло бы. А может, у нее был шизоидный ген. Я любил ее и видел, как она изменилась. Последние годы моя мать провела в разных сумасшедших домах, в одном из них и умерла. Тогда я много об этом думал — боялся, что и меня ждет такой же конец. Я опасался тех перемен, которые видел в матери. А потом, каждый раз, принимая таблетки, чтобы продлить время бодрствования, я и в самом деле становился безумным. Я знал, что она чувствовала, через какие испытания прошла…

— В таком случае, возможно, лучше не сражаться со сном? — спросила Ханна. — Ведь он все равно побеждает.

Кройд посмотрел на нее с улыбкой.

— Рудо задал мне точно такой же вопрос, — сказал он и медленно вернулся к столу. — Тогда я не знал, как на него ответить. Но доктор Рудо помог мне разобраться. Это часть моей жизненной лжи. — Кройд уселся и сложил руки на груди. — Как я понимаю, сон для меня означает серьезные и неизвестные перемены. В каком-то смысле он все равно что смерть, и тут на поверхность всплывают стандартные страхи. Рудо заставил меня заглянуть в самые глубины — и я увидел там еще и боязнь безумия. Я знаю, что изменения неизбежны, и на каком-то примитивном уровне боюсь проснуться сумасшедшим, совсем как моя мать; я боюсь остаться таким навсегда. Я же видел, какой она стала.

И тут Кройд рассмеялся.

— Забавно, — сказал он, — как мы заставляем сочиненные для самих себя истории оживать. В каком-то смысле я регулярно свожу себя с ума, чтобы не сойти с ума. Это один из примеров моей иррациональности. Неразумность поведения характерна для каждого человека.

— Мне казалось, что, как только врач обнаружит, каким образом эта иррациональность проявляется, он первым делом должен сделать все, чтобы избавить от нее пациента.

Кройд кивнул:

— По словам Рудо, так поступило бы большинство психиатров или психоаналитиков. Но где уверенность, что таким способом меня можно спасти от безумия?

Ханна покачала головой:

— Что-то я ничего не понимаю…

— Вполне объяснимо. Это теория не имеет никакого отношения к тем, у кого с мозгами не все в порядке. Речь идет только о проявлениях вируса. Я уже говорил, что Рудо прочитал всю имеющуюся на эту тему литературу. Его поразили некоторые предположения, основанные на нескольких весьма занимательных историях, когда человек, пострадавший от шального вируса, мог сначала нафантазировать что-то, а потом претворить свои фантазии в жизнь, — впрочем, подтвердить эти истории экспериментально не было никакой возможности. Некоторые ученые утверждали, что в проявлениях вируса присутствует определенный психосоматический компонент. Например, один мальчишка — мы называли его Малыш-Динозавр — просто обожал книги про динозавров. Так вот: он научился превращаться в самых разных динозавров, только маленького размера. А еще я знаю одного нищего, его зовут Ударник Мэк; он может подойти к любому торговому автомату, стукнуть по нему разок — и получает все из его ассортимента. Вот такая история. Проще и не бывает. Парень может не беспокоиться о пропитании и позволить себе тратить все сто процентов своего дохода от попрошайничества на спиртное. Как-то раз он признался мне, что много лет мечтал о чем-нибудь вроде этого. Живет на печенье и плитках лежалого шоколада. Счастливый человек. В любом случае, — продолжал Кройд, — Рудо посчитал эти устные свидетельства достаточно убедительными и решил, что сможет проверить их экспериментально. С моим участием. Он предложил при помощи наркотиков и гипноза погрузить меня в Dauerschlaf, чтобы дать мне возможность разобраться со страхами, стоящими за моей жизненной ложью, и вызвать во мне изменения, о которых мы заранее договоримся. Если эксперимент даст положительные результаты, мы будем знать, что психосоматический компонент действует и в моем случае. Пользы от этого не будет никому — ни джокерам, ни тузам, — только мне, да и прибегнуть к данному методу можно лишь потому, что мое состояние носит периодический характер. Мы с Рудо решили доказать правильность его идеи. Если нам будет сопутствовать успех, так он мне объяснил, я смогу выбрать тело, в котором захочу прожить остаток дней, а к нему в придачу еще и парапсихические способности — доктор Рудо без проблем сделает так, чтобы я все это получил. Потом повторит процедуру, чтобы закрепить результат, а заодно и внушит мне, что каждый раз, просыпаясь после долгого сна, я буду находиться в одном и том же теле и обладать постоянными способностями. В конце концов я превращусь в самого обычного туза.

Кройд допил свое пиво, сходил за новой порцией, растоптал вереницу муравьев, спешивших куда-то по своим делам.

— Именно тут он вас и обманул? — спросила Ханна.

— Нет, мы попробовали сделать то, что он предлагал, и у нас все получилось, — ответил Кройд. — Он оказался прав. Как и все те, кто выдвинул такую же гипотезу. Я сказал ему, что хочу, проснувшись, выглядеть как Хамфри Богарт в «Касабланке» — мне страшно нравился этот фильм, — и, когда я пришел в себя, оказалось, что я превратился в близнеца Богги.

— На самом деле? А как насчет способностей? Рудо сделал все, как обещал?

— Да, — улыбнувшись, сказал Кройд. — Сущий пустяк, но по какой-то необъяснимой причине этот дар надежно ко мне прицепился. Может быть, потому, что он такой несущественный, что не занимает много места — там, где их хранят. Он оставался со мной и после нескольких других трансформаций. Знаете, я не вспоминал о нем вот уже несколько лет. Подождите-ка минутку.

Кройд поднял банку с пивом, сделал небольшой глоток, уставился куда-то в пространство.

— Сыграй нам, Сэм, — произнес он каким-то чужим, изменившимся голосом. А потом повторил: — Сыграй!

Магнитофон щелкнул, остановился. Затем кнопка «воспроизведение» оказалась нажатой, и из небольшого динамика полились звуки — играл рояль, «Время уходит».

Ханна несколько секунд удивленно смотрела на магнитофон, потом протянула руку и выключила его. И тут же снова поставила на «запись».

— Как… а что вы делаете, если поблизости нет магнитофона?

— Годится любой прибор, который можно заставить вибрировать в нужном диапазоне. Не знаю, какие механизмы тут задействованы. Может быть, все даже проще, чем в истории с Ударником Мэком.

— Итак, в один прекрасный день вы проснулись и были как две капли воды похожи на Богарта да еще в любой момент могли включить себе музыку — стоило только пожелать.

— Да.

— И что произошло дальше?

— Рудо дал мне парочку недель насладиться моим новым внешним видом. Он хотел меня понаблюдать и убедиться в том, что не возникло никаких нежелательных побочных действий. Меня останавливали на улицах, подходили в ресторанах — просили автограф. Рудо делал бесконечные записи наблюдений. Он послал меня к каким-то своим друзьям, чтобы те провели тщательное обследование. Я по-прежнему обладал ненормально высоким метаболизмом, да и бессонница осталась при мне.

— Интересно, сохранились ли где-нибудь эти записи? — проговорила Ханна.

— Не знаю, — пожав плечами, ответил Кройд. — Не имеет значения. Я все равно не соглашусь, чтобы кто-нибудь проделывал со мной то же самое еще раз.

— А что случилось?

— Мы регулярно встречались в течение следующих нескольких недель. Меня переполняли идеи на предмет того, как я хочу выглядеть и какими способностями обладать. Сначала это было ужасно весело, но прошло немного времени, и мне эти развлечения наскучили — надоело быть похожим на знаменитых людей. Теперь я хотел быть среднего роста, обычного телосложения, с волосами песочного цвета, привлекательным, но не красавчиком. И остановился на телепатии, на способности внушения — у меня такая однажды была. Меньше проблем возникает, если имеешь возможность выбраться из любой запутанной ситуации путем убеждения. И вообще могло пригодиться, если бы я решил стать коммивояжером.

Рудо тем временем сообщил мне, что он занимается изучением медицинской литературы в надежде найти что-нибудь полезное в моем случае, чтобы я перестал меняться во сне и остался навсегда в одном и том же облике с постоянными способностями. Однажды, когда мы вместе завтракали, он сказал: «Кройд, несмотря на все наши старания, ты все равно останешься подделкой, карикатурой на человека. Я хотел бы, чтобы в моей власти было уничтожить все, что сделал с тобой этот чертов вирус — и другими тоже. Я мечтаю о том дне, когда человеческая раса снова станет чистой и безупречной, такой, какой она была раньше».

«Я ценю все, что вы делаете, док, — сказал я. — У меня такое ощущение, что вы тратите все свое время на то, чтобы разобраться с моим случаем».

«Мне кажется, ты самый важный и интересный пациент из всех, что у меня были», — ответил он.

«Есть новости с технической точки зрения?»

«Да, по-моему, появился способ закрепить какой-нибудь образ путем воздействия на твою нервную систему определенным уровнем радиации».

«Радиация? А я думал, мы выбрали путь чистой психологии, вы говорили о Dauerschlaf».

«Это совсем новые разработки в нашей области, — пояснил он мне. — Я еще и сам не совсем разобрался».

«Вы — доктор, — сказал я. — Держите меня в курсе дела».

Он заплатил за наш завтрак. Как и обычно. Он даже не брал с меня денег за лечение. Говорил, что считает, будто оказывает услугу человечеству. Знаете, он мне нравился.

— Мистер Кренсон, — перебила его Ханна, — ваш хвост.

— Называйте меня Кройд.

— Кройд, я совершенно серьезно. И мне наплевать на то, что это небывалое ощущение. Мы тут с вами делом занимаемся.

— Извините, — проговорил он и помахал хвостом. — А какие у вас планы на сегодняшний вечер? Тут довольно скучно и…

— Я хочу дослушать вашу историю до конца, Кройд. Бесконечные рассуждения о философии наводят меня на мысль, что вы оттягиваете момент, когда вам придется рассказать мне все.

— Может быть, вы и правы, — сказал он. — Не думал об этом, но, возможно, вы правы. Ладно. К делу.

Итак, время шло, я себя прекрасно чувствовал. И знал, что не стану искусственно растягивать период бодрствования, потому что теперь я не боялся заснуть. Я увидел свою жизненную ложь — где сон, безумие и смерть переплелись в немыслимый узел — и был уверен, что могу с ней справиться, что проблема перестанет существовать, как только мое состояние стабилизируется. Это сделает Рудо, когда разберется с тем, каким образом следует применять к пациенту, находящемуся в Dauerschlaf, новый метод лечения — с использованием радиации.

Однажды он пригласил меня на ленч, а потом мы отправились погулять в Центральный парк. Мы шли по дорожке, Рудо оглядывался по сторонам, словно изучал пейзаж — искал место, где бы можно было устроиться и заняться рисованием. И вдруг сказал:

«Кройд, сколько тебе еще осталось?»

«В каком смысле?» — спросил я.

«До того момента, когда ты снова заснешь?» — пояснил он свой вопрос.

«Трудно сказать наверняка, у меня должно возникнуть определенное ощущение, — ответил я. — Однако, судя по прошлому опыту, думаю, у меня есть по меньшей мере неделя».

«А не попробовать ли нам погрузить тебя в сон раньше, — задумчиво проговорил он, — чтобы запустить…»

«Что запустить?» — спросил я.

«Сначала позволь мне задать тебе один вопрос, — продолжал он. — Ты говорил, что знал старика взломщика по имени Бентли и что сам одно время занимался подобными делами».

«Говорил».

«Насколько хорошо у тебя это получается?»

«Неплохо», — ответил я.

«И ты знаешь, что нужно делать, если в этом возникает необходимость?»

«Если я вас правильно понял — да, я иногда этим промышляю».

«А что, если речь идет о месте, которое особенно тщательно охраняется?»

«Не могу ничего сказать, пока не узнаю подробностей, — пожав плечами, ответил я. — Иногда я просыпаюсь, обладая даром, который оказывается очень полезным в подобных случаях».

«Так-так, отличная мысль…»

«А в чем дело, док? Вы к чему ведете?»

«Я понял, что тебе нужно, Кройд, для радиационной части лечения. К сожалению, необходимые вещества недоступны гражданским лицам».

«А у кого они находятся?»

«Лаборатория в Лос-Аламосе».

«Если эти вещества можно использовать в медицинских целях, почему же военные не делятся… в гуманитарных целях?»

«Потому, что они бесполезны для всех, кроме тебя. Мне пришлось изменить все данные в уравнениях, чтобы принять в расчет твой метаболизм».

«Понятно, — сказал я, — и вас интересует, смогу ли я свистнуть немного нужного нам вещества? Смогу ли я помочь самому себе — в некотором смысле?»

«Ну, в некотором смысле — да».

«Почему бы и нет? А когда можно будет взглянуть, как у них там все устроено?»

«Вот тут возникает серьезная проблема, — проговорил он. — Я не знаю, как это сделать».

«Не понял?»

«Лос-Аламос — закрытая зона. Масса пропускных пунктов. Если ты не работаешь в городе и не имеешь права там находиться, тебя и близко не подпустят. Правительственная установка. Секретные ядерные разработки».

«Вы хотите сказать, что речь идет не об обычной лаборатории, а о целом засекреченном городе?»

«Именно».

«Звучит немного сложнее, чем забраться в квартиру, взломать сейф или ограбить магазин, док. А вы уверены, что нельзя получить то, что нам нужно, где-нибудь в другом месте?»

«Никаких сомнений».

«Вот дерьмо! — сказал я. — Не знаю…»

«Существует две возможности, Кройд, — заявил Рудо. — Ты только что напомнил мне про одну из них. Вполне возможно, что по отдельности они не помогут нам справиться с задуманным, но вот вместе… вместе у нас появляется шанс».

«По-моему, вам следует объяснить, что вы имеете в виду».

«У меня есть… коллега, — сказал Рудо, — который, по всей видимости, будет в состоянии нам посодействовать. Я совершенно уверен, что у него в той лаборатории имеются знакомые. Но ему придется соблюдать крайнюю осторожность».

«Это как?»

«Он сможет доставить тебя в город таким образом, чтобы ни у кого не возникло никаких подозрений. И сумеет показать лабораторию — снаружи. Или добудет ее план — как там все устроено внутри».

«Это хорошо — для начала», — сказал я.

«Я поговорю с ним, как только разыщу его, и выясню, какие у них правила. А пока ты кое-что обдумай: если мы подвергнем тебя трансформации прежде, чем туда отправиться, какими способностями ты должен обладать, чтобы наилучшим образом произвести разведку? Имей в виду, что после нашего посещения мы должны будем снова погрузить тебя в сон и подготовить для самой работы».

«Хорошо, — сказал я. — Вы мне позвоните?»

«Да».

У меня были кое-какие дела, не имеющие никакого отношения к Рудо, и несколько дней я занимался только ими. Однажды вечером он мне позвонил и спросил, не могу ли я к нему приехать. Я сказал, что, естественно, могу, и поймал такси.

«Кройд, — начал он, — я разузнал про этот атомный город в Нью-Мексико. Чтобы туда попасть, нужно иметь пропуск с фотографией. Такие специальные пропуска для посетителей выдаются в Санта-Фе — если у тебя есть приятель в Лос-Аламосе, который известит официальные власти о том, что ты собираешься его навестить. Он должен встретить своего гостя у ворот в Лос-Аламосе».

«У нас есть такой человек?» — поинтересовался я.

«Да, у нас есть человек, который работает в тамошней службе безопасности, он сделает все, что нужно, — сказал Рудо. — Точнее, у моего приятеля имеется приятель, который все устроит. Раньше объект охраняли военные, но теперь Комиссия по атомной энергетике обеспечивает Лос-Аламос представителями своей службы безопасности — и нам страшно повезло: там имеется человек, который с удовольствием окажет мне услугу. Таким образом, мы попадем в город и остановимся в „Фулер Лодж“, где живут все гости».

«Звучит обнадеживающе, — заметил я. — А ваш приятель покажет нам место, которое нас интересует?»

«У меня сложилось впечатление, что он может его тебе показать, но завести тебя внутрь — нет, слишком для него рискованно».

«Тут как раз и пригодятся мои особые способности», — догадался я.

«Вот о чем я подумал, — сказал Рудо, — попасть в город будет совсем не трудно, но выбраться из него… видимо, гораздо сложнее».

«Вы говорили, что можете дважды погрузить меня в Dauerschlaf, пока мы не сделаем то, что задумали?» — спросил я его.

«Почему бы и нет? У тебя появилась какая-то идея?»

«Я просыпаюсь и выгляжу как самый непримечательный человек, — объяснил я. — Но обладаю способностью посмотреть поближе на нужную нам лабораторию. Мы посещаем город, и я иду в разведку. Потом решаю, что необходимо для успешного выполнения работы, вы снова погружаете меня в сон и обеспечиваете всем, о чем я вас прошу. Я проворачиваю это дельце, мы забираем нашу добычу в какое-нибудь симпатичное и совершенно безопасное место, вы проводите лечение — радиация и все такое, — и я могу прожить остаток своих дней как относительно нормальный человек. А если вам когда-нибудь что-нибудь понадобится, я всегда буду готов прийти к вам на помощь».

Он улыбнулся и сказал, подходя к бару и доставая коньяк и похожие на шары бокалы:

«Стабилизация твоего состояния для меня достаточная награда. Думаю, мы оба узнаем много нового».

«Я пью за это», — сказал я и понюхал напиток.

«За смятение в рядах наших врагов», — произнес Рудо. Итак, мы придумали мне внешность, и я объяснил ему, какой парапсихологической способностью хочу обладать. Рудо занялся приготовлениями к Dauerschlaf, в который собирался меня погрузить. Мы решили добраться до Лейми, штат Нью-Мексико, на поезде; через бюро путешествий Рудо организовал все так, что нас должны были встретить на станции и прислать для вещей пикап. Это потому, что я был частью багажа. Мы посчитали, что наша задача будет несколько облегчена, если я просплю всю дорогу в обитом мягкой тканью ящике. Кроме того, нам был заказан номер в гостинице «Ла Фонда» в Санта-Фе.

Так что никаких впечатлений от нашего путешествия на поезде у меня не осталось. Я заснул в квартире Рудо и проснулся в упаковочном ящике в номере отеля в Санта-Фе. Быть багажом не очень-то приятно. У меня затекло все тело, сквозь щели пробивался скудный свет. Крышка была по-прежнему надежно приколочена гвоздями — как мы и договорились, — чтобы никакой излишне любопытной горничной не пришло в голову заглянуть внутрь и решить, что симпатяга доктор возит за собой труп в качестве одного из мест багажа. Я некоторое время прислушивался — об этом мы тоже договорились заранее, — но не услышал никаких голосов. Тогда я постучал по ближайшей стенке, надеясь привлечь внимание Рудо, если он в комнате. Ответа не последовало. Поскольку я не чувствовал никакого движения, значит, мы уже не в дороге. Да и свет говорил о том, что я больше не в грузовом вагоне. Поэтому я пришел к выводу, что нахожусь либо на железнодорожной платформе, либо в вестибюле, откуда меня должны доставить в номер, или в самом номере, а Рудо вышел куда-то по делам. Для платформы или вестибюля было слишком тихо. Поэтому…

Заняв более удобное положение, я вытянул вверх руки, нащупал крышку и начал толкать ее. Заскрипели гвозди, внутрь проник свет. Крышка начала поддаваться справа, потом сдвинулись стенки у меня под ногами и над головой, и в конце концов гвозди вылетели. Я сделал глубокий вдох и поднялся на ноги, все еще не очень уверенно. Я был обнажен, поскольку изменение внешнего вида всегда портит одежду. Однако в моем чемодане имелось все необходимое, купленное с расчетом на новое тело; оглядевшись по сторонам, я заметил чемодан в шкафу на полке.

Я выбрался из ящика и отправился в ванную, где принял душ. Когда я брился, из зеркала на меня смотрел темноволосый, темноглазый мужчина, среднего роста, среднего телосложения. Я закончил приводить себя в порядок, вернулся в комнату, открыл чемодан и достал одежду.

Одевшись, я спустился вниз в вестибюль, отделанный в испанском стиле. И быстро нашел бар, где стояли столики, за которыми ели какие-то люди. Именно это мне и требовалось — еда. Я всегда просыпаюсь, испытывая жесточайший голод. Но сначала я вышел на несколько минут на улицу. Вокруг стояло множество жилых домов, а слева был разбит небольшой парк; справа я заметил собор. Я решил, что пойду прогуляться чуть позже и все как следует осмотрю. Солнце, которое, собственно, меня и интересовало, недавно прошло зенит; не зная, где у них запад, а где восток, я не мог определить точное время. Но в любом случае — самая подходящая пора для ленча, а впереди еще целый день.

Я вернулся в гостиницу и отправился в бар. Нашел столик и занялся изучением меню. Несколько названий показались мне незнакомыми, поэтому я решил заказать все, а уж потом разбираться с тем, что принесут. По дороге в бар я купил в вестибюле несколько газет. Я всегда так делаю, когда просыпаюсь; необходимо ведь знать, что произошло в мире, пока ты спал.

Мне подали несколько весьма интересных блюд с гарниром из пережаренного риса и бобов, я сидел, читал газеты и ждал, когда придет время десертов, и тут появился Рудо в белом костюме, роскошной спортивной рубашке и с фотоаппаратом на плече. Меня нисколько не удивило, что он прошел мимо и направился прямо к стойке бара. Если внешность меняется каждый раз, когда засыпаешь, приходится привыкать к тому, что друзья и знакомые вдруг перестают тебя замечать.

Я привлек его внимание, когда он повернулся, — поднял руку и кивнул.

«А, знаменитый доктор Рудо», — сказал я, изобразив легкий немецкий акцент.

Он удивился, прищурился, подошел, держа в руке свой стакан, и, нахмурившись, сказал:

«Боюсь, я не помню…»

Я встал, протянул ему руку и представился: «Мейерхофф. — Иногда я обожаю разыгрывать людей. — Карл Мейерхофф. Мы встречались перед войной. В Вене или Цюрихе? Вы занимались исследованиями долгого сна, так, кажется? Потрясающе интересная штука. У вас ведь тогда были какие-то неприятности, насколько я помню. Надеюсь, теперь все в порядке?»

Он быстро огляделся по сторонам, а я снова сел на стул. Сколько времени еще я смогу его дурачить? Если удастся продержаться несколько минут, это будет просто здорово. Только бы он не перешел на другой язык… Рудо взял стул, стоявший возле столика, за которым я завтракал, и быстро уселся.

«Мейерхофф… — сказал он. — Я все пытаюсь вспомнить… Вы медик?»

«Хирург, — ответил я, решив, что это достаточно далекая от психиатрии область и он не поймает меня, сказав что-нибудь узкопрофессиональное. — Пришлось поменять обстановку, когда дела пошли плохо», — с загадочным видом проговорил я.

«Мне тоже повезло в этом отношении, — кивнул Рудо. — Так вы практикуете здесь, на юго-западе?»

«В Калифорнии, — ответил я. — Возвращаюсь с конференции. Остановился здесь, чтобы полюбоваться на достопримечательности. А вы?»

«Я работаю в Нью-Йорке, — сказал он. — И тоже тут отдыхаю. Потрясающие места и свет такой дивный — ужасно хочется взять в руки кисти. Мы с вами встречались на конференции или в какой-нибудь больнице?»

«Я присутствовал на вашей лекции про лечение долгим сном, — мотнув головой, сказал я. — А потом была вечеринка. Мы обсуждали проблемы…»

Я специально замолчал на полуслове: мои слова о проблемах можно было трактовать самыми разными способами — друзья, коллеги, семья, европейская политика. Его реакция показалась несколько странной, и мне хотелось послушать, что он скажет. А если ответ прозвучит уклончиво… что ж, это тоже интересно.

«В те времена на подобные изыскания смотрели несколько иначе, — вздохнув, сказал Рудо. — Я имею в виду, там, откуда я родом. Ну, а первый этап любой разработки всегда основывается на экспериментах».

«Конечно», — глубокомысленно изрек я.

«А когда вы уехали?»

«В 1944-м. Пробыл недолго в Аргентине, потом вернулся сюда. Правительство тогда претворяло в жизнь один из своих многочисленных проектов».

«Да, правительства могут быть щедрыми, когда им нужно что-нибудь получить. — Рудо поднял стакан, сделал глоток, а потом засмеялся, и я вместе с ним. — По счастью, мне не пришлось пройти этот путь, — продолжал он. — Часть моего прошлого умерла во время бомбежек и пожаров, когда погибли документы и архивы, — по крайней мере, так я думаю. — Он сделал еще глоток. — Вы остановились здесь, в отеле?»

«Да», — ответил я.

«Давайте пообедаем вместе. Не возражаете, если мы встретимся в вестибюле… ну, скажем, в семь?»

«С удовольствием».

Он уже встал, когда к нашему столику подошла официантка и принесла десерты и счет. Я взял счет и спросил ее:

«Могу я это подписать?»

«Да, — ответила она, — только не забудьте указать, в каком номере вы остановились».

«В 208-м», — сказал я и взял ручку, которую она мне протянула.

Рудо замер на месте, оглянулся, принялся меня рассматривать.

«Кройд…» — выдохнул он, а я только улыбнулся.

На его лице отразилась целая гамма чувств, а потом он нахмурился. Снова уселся на стул и наклонился вперед.

«Это было совсем не смешно, — заявил он. — Терпеть не могу подобные развлечения».

«Когда у тебя появляется такая возможность каждый раз, как ты просыпаешься, не грех и повеселиться», — проговорил я.

«Мне совсем не весело».

«Извините, — сказал я и набросился на пирог с ягодами. — Просто я хотел немножко пошутить».

Рудо удалось убедить меня, что у него совершенно отсутствует чувство юмора. Впрочем, через несколько минут он сменил гнев на милость, особенно после того, как увидел, с каким удовольствием я поглощаю десерты.

«Я нашел контору, где мы получим гостевые пропуска в Лос-Аламос, — сказал Рудо. — Она тут неподалеку. Наши имена должны быть в списке приглашенных посетителей. Нужны фотографии. Сегодня днем займемся этим».

«Хорошо. А как вам удалось внести нас в список?»

«Мой человек в Лос-Аламосе сообщил, что ждет нас в гости».

«Удобно, — прокомментировал я. — Как давно мы приехали в город?»

«Сюда? Сегодня пятый день. Я хотел, чтобы на этот раз ты проспал как можно меньше. Пару дней у меня в квартире и еще время, что мы были в пути».

«Я обратил внимание на число. — Кивнув, я показал на стопку газет. — А как далеко отсюда до Лос-Аламоса?»

«Около тридцати пяти или сорока миль к северу, — ответил Рудо, — это в горах. Я взял напрокат машину».

После ленча мы отправились прогуляться, и Рудо потащил меня куда-то налево. То место, где, по моим представлениям, был парк, оказалось площадью. Мы обошли ее по кругу и остановились, чтобы полюбоваться произведениями местных ремесленников-индейцев, разложенными на одеялах недалеко от входа в Губернаторский дворец. Масса изделий из серебра, мне на глаза попалось несколько очень красивых горшков. Я купил bola[27], который не понравился Рудо, и нес его в руках.

Он подвел меня к небольшому зданию, стоящему неподалеку, мы вошли в маленькую дверь и тут же оказались в приемной, где за столом сидела женщина.

«Здравствуйте, — сказал Рудо. — Меня зовут Иван Карамазов, а это Кройд Кренсон. Нам сказали, что здесь мы можем получить гостевые пропуска в Лос-Аламос».

«Подождите, я проверю список, — проговорила женщина, открыла ящик стола и вытащила оттуда стопку бумаг, сцепленных скрепкой. Она что-то тихонечко напевала себе под нос, когда просматривала бумаги. — Да. Все в порядке, ваши имена в списке есть».

Она передала нам какие-то бумаги, которые мы должны были заполнить, и сказала, что нам необходимо сфотографироваться. Сообщила, что пропуска будут готовы чуть позже или мы можем забрать их утром, поскольку в путь отправимся только на следующий день. После этого мы немного погуляли, а потом решили покататься. Ослепительно яркие, поразительные места. Исполинские горы. Маленький городок. Тихо. Мне понравилось. С удовольствием провел бы там парочку недель.

Когда стемнело, мы вернулись в отель, не спеша пообедали, выпили несколько бутылочек вина. Потом поднялись к себе в номер и еще немного поговорили. Рудо позевывал, сказал что-то про высоту над уровнем моря и отправился спать. Я же снова вышел на улицу и всю ночь бродил по городу и окрестностям. В ночных прогулках есть нечто особенное — когда кругом тихо, жизнь течет медленно, едва заметно… Я это очень люблю.

Я выбрался из города, и меня окутала тишина и почти непроглядный мрак. Сидя на склоне холма, прислушиваясь к стрекотанию насекомых и глядя на звезды, я вдруг понял, что счастлив. Мне больше не нужно принимать наркотики, я не боялся заснуть и проснуться черт знает в каком виде, очень скоро я должен был стать совершенно нормальным, почти таким, как все. Мне хотелось петь, ликовать… Но я сидел, смотрел на звезды, наслаждался ночной тишиной и чувствовал себя просто восхитительно.

Утром я вернулся в город, снова прошел по улицам, наблюдая за тем, как просыпаются жители. В первом открытом кафе, попавшемся на глаза, позавтракал. Потом стал ждать, когда встанет Рудо. После того как он привел себя в порядок, мы спустились вниз и поели. Не спеша пили кофе, пока не открылось бюро, где надо было получить пропуска.

Мы забрали бумаги и направились к машине, Рудо сел за руль. Вскоре мы оказались на Таосском шоссе и поехали на север в сторону Испанской долины. По пути миновали огромную скалу в форме верблюда — она осталась немного левее. Ярко светило солнце, по обе стороны от шоссе высились горы.

Через некоторое время Рудо отыскал дорогу, которая сворачивала налево, а потом взбиралась вверх по оранжевым скалам. Мы поднимались все выше и выше, и я заметил, что дорога не огорожена. Нашим глазам открылись потрясающие картины — свалиться отсюда было бы весьма неприятно. Множество сосен, громадные валуны и крутые холмы. Впрочем, Рудо был осторожным водителем.

Прошло довольно много времени, дорога несколько выровнялась, и вскоре мы уже ехали по долине. Чуть позже мы увидели военного вида ворота в ограде из колючей проволоки, выходящие прямо на дорогу. По обе стороны стояло по танку. Мы сбросили скорость и вскоре притормозили у ворот. К нам подошел один из охранников, и мы показали ему наши пропуска. Он проверил фотографии, удовлетворился результатами, открыл ворота, позволил нам проехать внутрь, а потом приказал остановиться. Затем позвонил по телефону и сказал, что наш приятель скоро прибудет и проводит нас в гостиницу.

Минут через десять на дороге появилась машина. Водитель вышел, чтобы поздороваться с Рудо, и назвал его «Карамазов», когда они пожимали друг другу руки. Он был высоким, бледным, светловолосым парнем. Звали его Скотт Свенсон. Он похлопал меня по плечу, когда Рудо нас познакомил, и предложил сесть в его машину, а Рудо следовал за нами.

У въезда в город, справа, я заметил небольшой аэропорт. Как раз в этот момент Скотт махнул рукой налево и сказал: «Смотрите вон туда».

Я посмотрел и на другой стороне каньона на плоской вершине холма увидел несколько деревянных зеленых строений, окруженных колючей проволокой. У ворот стояли вооруженные охранники. Дальше, там, где кончался каньон, открывалась ровная дорога, по которой можно было подобраться к строениям.

«Не очень впечатляет с точки зрения архитектуры, правда?» — сказал Скотт.

«Работа есть работа», — пожав плечами, ответил я.

«Верно, — согласился он. — Абсолютно точно. То, что вас интересует, находится на участке ДП».

«Не могли бы вы перевести это на нормальный язык?» — попросил я.

«Дейтерий[28] и плутоний, — ответил он. — Один используется для получения другого. Все проделывают там, за забором. Насколько я понимаю, вам нужен плутоний. Достать его непросто».

«А как он выглядит? — спросил я. — Большие бруски? Куски угля?»

«Не-е, — протянул Скотт и фыркнул. — Его производят совсем крошечными количествами — несколько капель на дне флакона. Можно свистнуть один из маленьких серых контейнеров и засунуть его в карман».

«По-вашему, украсть плутоний ничего не стоит», — заявил я.

«Мне говорили, что вы парень крепкий, — сказал Скотт и рассмеялся. — Можете без проблем прорваться через ограду с колючей проволокой, справиться с охраной, залезть в хранилище и прихватить парочку контейнеров с плутонием».

«Забавно, я как раз именно об этом только что подумал».

«Ничего не выйдет, — объявил Скотт. — Вы, возможно, все это сделаете, только вам не удастся сбежать с добычей. Если вы решите уйти из города этой дорогой, вас остановят у ворот. А та часть города, что не огорожена, выходит прямо на дикую местность, за которой следят конные патрули с собаками. Но представим себе, что каким-то образом вы отделаетесь от охраны. Вы окажетесь достаточно далеко от любого средства передвижения, которое сможет быстро увезти вас из этих мест. Почти сразу будет организована погоня — широкомасштабная. Не несколько охранников, а большие наземные отряды и вертолеты; вам придется противостоять хорошо обученным военным с современным снаряжением. Даже если вы и останетесь в живых после нескольких перестрелок, выбраться отсюда в целости и сохранности нечего и мечтать. Впрочем, вы, по всей вероятности, станете мировой знаменитостью».

«Насколько мне известно, представители местной службы безопасности достаточно серьезно относятся к своим обязанностям, — сказал я. — Но я не собираюсь ни с кем вступать в противоборство и покину ваш город только с тем, с чем сюда прибыл».

«Вы нашли другой способ?»

«Намерен найти».

«Ну, я сам из службы безопасности, но понятия не имею, как еще можно провернуть это дельце».

«Довезите меня до гостиницы. А об остальном я позабочусь сам».

«И уедете утром, без плутония, чтобы придумать, как до него добраться?»

«В некотором смысле».

«Знаете, меня восхищает ваша уверенность, — сказал Скотт, рассмеявшись и похлопав меня по плечу. — А еще мне страшно интересно, что вы предпримете».

Я ведь ничего про Свенсона не знал, он мог вести свою собственную игру с Рудо. Например, решил, что было бы неплохо, если бы тот привез с собой взломщика-туза — хитроумный способ проверить надежность системы безопасности. Мне было неизвестно, какие их связывали отношения. Впрочем, даже если он и был на нашей стороне, чем меньше народа в курсе твоих дел, тем лучше.

Неожиданно я подумал о том, какие неприятности могут ждать тузов и джокеров, если я допущу ошибку и меня поймают.

«Позже узнаете», — успокоил я Скотта, улыбнулся и тоже хлопнул его по плечу.

А вскоре мы прибыли в «Фулер Лодж». Рудо остановил свою машину рядом с нашей.

«Я зайду с вами, — проговорил Скотт. — Хочу убедиться, что вас поселят без проблем».

«Спасибо, — поблагодарил я его, и мы выбрались из машин. — Позавтракаете с нами?»

«Я уже поел, — ответил Скотт, — к тому же мне пора возвращаться на работу. Знаете что, я зайду за вами около половины седьмого, и мы вместе пообедаем».

«Прекрасно», — заявил я, а Рудо только кивнул, и мы направились к гостинице.

«Есть ли какие-нибудь ограничения… ну, если я захочу пойти прогуляться?» — спросил я.

«Нет, — ответил Скотт, — у вас на руках необходимые бумаги, позволяющие вам здесь находиться. Гуляйте. Идите куда хотите. Если вы подойдете слишком близко к какому-нибудь секретному объекту, вас предупредят. Да, и еще: фотографировать запрещено».

«У меня даже и фотоаппарата с собой нет, — сказал я. — А как люди на секретных объектах узнают, что мне туда нельзя?»

«Чтобы войти на такую территорию, нужно иметь специальный значок, — пояснил Скотт. — Если бы я попытался вам его достать, то мог бы засветиться. Прошу меня извинить. Я должен оставаться в стороне. В этом деле нельзя наследить».

«Все в порядке», — успокоил я его.

Мы вошли в гостиницу, нам выделили номер, и Скотт с нами попрощался. Мы же отправились в свою комнату и привели себя в порядок. А потом поспешили в кафе, время ленча уже подходило к концу. На стене, справа от входа, висела газетная вырезка в рамке. Забавно, но я подошел к ней и прочитал. На фотографии был изображен ученый по имени Клаус Фукс, который когда-то здесь работал. Я вспомнил: в прошлом году газеты много трубили о том, что Фукс передал секрет водородной бомбы советскому агенту — «для соблюдения интересов мира», — как он сам сказал; их встреча состоялась в Санта-Фе, на мосту Кастильо, по которому я проходил накануне ночью, когда гулял по городу.

Я читал статью и вспоминал историю Фукса. Внизу, под статьей, красной шариковой ручкой было написано: «Безопасность — дело каждого», и стояла подпись Скотта Свенсона. Я попытался представить себе, каким образом соблюдение этого правила могло бы помешать мистеру Фуксу, но у меня ничего не вышло. Интересно, может быть, и про меня напишут такую же статью, а потом повесят рядом на стене?

После напряженного ленча я потянулся и сказал Рудо, что, пожалуй, пойду поброжу по городку.

«Я с тобой», — заявил он.

«Вы этого совсем не хотите, — проговорил я, применяя в первый раз свой новый дар. — Вы с удовольствием приляжете и вздремнете, поскольку ужасно устали».

«Ты прав, — отозвался Рудо, который тут же начал зевать. — Я действительно устал. С радостью вернусь в номер и посплю».

«Давайте, — приказал я. — Идите сейчас же».

Рудо поднялся на ноги.

«Желаю тебе хорошо погулять», — произнес он и поспешил уйти из кафе. А я вышел на улицу и сделал глубокий вдох. Погода для прогулки была просто отличная, и вскоре я оказался на дороге, которая, огибая каньон, в конце концов заканчивалась у ворот сектора ДП. Когда я к ним приблизился, с другой стороны сразу же возникло два охранника.

«Эй, приятель! — крикнул один из них. — Сюда нельзя, если только у тебя нет разрешения».

«У меня есть разрешение, — сказал я ему. — Я генерал — три звезды. Вот сейчас вы их ясно видите. А вот мой значок и пропуск. Я прибыл сюда для специальной инспекции. Вы откроете для меня ворота, чтобы я мог войти».

«Минутку, сэр, — сказал тот, что стоял ко мне поближе. — Извините, сэр, что я вас не узнал. Вам в спину светит солнце… — Он поспешил распахнуть ворота, а потом доложил: — Журнал регистраций в первом здании, сэр».

«В таком случае отведите меня туда».

Я пошел вслед за охранником и посмотрел на бумаги, которые он положил передо мной на стол. Я некоторое время сражался с искушением написать там имя Свенсона, но мне не хотелось доставлять ему неприятности только затем, чтобы просто повеселиться. Прикоснувшись ручкой к листку бумаги, я вернул ее охраннику.

«Вот моя подпись. Ты видел, как я ее поставил».

«Да, сэр, — ответил он. — Благодарю вас. Что вы хотите проинспектировать, сэр?»

«Место, где хранится плутоний, — ответил я. — Проведи меня».

«Сюда, пожалуйста, сэр».

Он открыл дверь, проследовал за мной на улицу и подвел к другому, внешне точно такому же зеленому строению. Мимо проходили еще двое охранников, которые с удивлением посмотрели в нашу сторону. Но, по всей видимости, решили, что все в порядке, поскольку я шел не один, и отправились дальше по своим делам. Однако я крикнул им вслед:

«Я провожу специальную инспекцию. И хочу, чтобы вы сопровождали нас в сектор, где хранится плутоний».

Они послушно повернули за нами в здание, а там первый охранник подвел меня к полке, на которой стояло несколько маленьких серых контейнеров.

«Это плутоний?» — спросил я его.

«Да, сэр», — ответил он.

Я долго и внимательно изучал контейнеры — размер, форму, какие они на ощупь… Протянул руку, взял один, немного подержал, снова положил на место. Потом старательно вытер его платком и кивнул.

«Все в порядке, — объявил я. — Уходим».

Мы покинули склад, и я на минутку задержался, чтобы как следует его рассмотреть, а заодно и то, как он расположен относительно других строений.

«Хорошо, — заявил я наконец, — инспекция закончена. Вы, ребята, отлично делаете свое дело. Сейчас я подпишу все бумаги и пойду домой».

Я вернулся в первое здание, где снова как будто расписался в их журнале. Потом заставил их всех дойти со мной до ворот.

«Эта инспекция была настолько секретной, — сказал я им, — что вы немедленно о ней забудете. Как только ворота за мной закроются, я выйду на дорогу. А когда я скроюсь из виду, вы не будете помнить, что когда-либо меня видели. Меня здесь не было, и никакой инспекции тоже не было. Открывайте».

Они распахнули ворота, и я вернулся в гостиницу. Купил кое-какие журналы и принялся их читать, пока Рудо спал. Чуть позже шести я разбудил его и сказал, что пора одеваться к обеду. Он послушно встал, а вскоре появился и Свенсон, который оказался человеком пунктуальным.

Мы прекрасно провели время. Свенсон много шутил, причем я не слышал этих шуток раньше и поэтому прохохотал весь десерт. Когда мы пили кофе, он, как бы между прочим, сказал:

«Видимо, вы скоро займетесь решением своей задачи. Желаю успеха».

«Дело сделано, — ответил я. — Я знаю все, что нужно. Спасибо».

«А как вам это удалось?» — удивленно посмотрев на меня, спросил он.

«Оказалось даже проще, чем можно было подумать. Утром мы уезжаем».

«Не знаю, верить вам или нет», — покачав головой, пробормотал Свенсон, а я улыбнулся:

«Это не имеет никакого значения. Ровным счетом никакого».

На следующее утро мы уехали и поспели в «Ла Фонда» к ленчу. Я объяснил Рудо, что должен представлять, где находится и как выглядит предмет, чтобы иметь возможность его телепортировать, и что теперь владею необходимой информацией. Я только должен приобрести способность телепортировать то, что захочу. Не в минимальной степени, как тогда, когда я вошел в его кабинет и некоторое время удерживал воду при помощи своего сознания, а что-нибудь понадежнее и действующее на более солидные расстояния. Однажды в прошлом у меня такой дар уже был. Рудо не сомневался, что это можно будет сделать во время очередного сеанса лечебного сна. В конце концов, у него уже был в этих делах опыт — с Богартом, например, да и сейчас, когда он сумел, пока я спал, наделить меня способностью к гипнозу. Поэтому он сказал:

«Пара пустяков, тут у нас не возникнет проблем».

И мы, хорошенько пообедав, ушли в номер.

Только одно мне показалось тогда странным. Когда Рудо открыл ящик стола, чтобы достать свой чемоданчик с медикаментами, где он хранил все необходимое для Dauerschlaf, я мельком увидел большую фотографию. Я мог бы поклясться, что это был Клаус Фукс.

Так вот, следуя его указаниям, я растянулся на кровати, и он ввел мне первую порцию наркотиков. Когда мир вокруг меня закружился в безумном танце, я понял, что счастлив. Рудо что-то тихо говорил мне. Его голос звучал где-то далеко…

Однако на этот раз все было иначе. Я, как и обычно, погрузился в долгую, бесконечную ночь. А потом неожиданно проснулся, что-то сделал и снова провалился в сон, но перед глазами у меня почему-то плясали образы серых контейнеров.

Когда я пробудился на самом деле, мне пришлось пережить сильное потрясение. Кто-то вцепился мне в плечо, тряс меня и страшно орал.

«А ну-ка просыпайся, ублюдок! Ты арестован!» — вопил огромный тип в форме, в то время как я пытался открыть глаза.

Я застонал и сказал:

«Ладно! Ладно! А что происходит?»

Меня грубо поставили на ноги; им пришлось меня поддерживать, я все еще не до конца пришел в себя. Тут я увидел еще одного полицейского — гораздо меньше ростом, с бородой, — который стоял возле туалетного столика и держал в руке серый контейнер из сектора ДП. Еще один лежал на столике.

«…Тут даже этикетка наклеена, что это собственность лаборатории», — говорил он.

«Давай одевайся, Фукс, — или ты Кренсон? — приказал мне тот, что был побольше. — Теперь ты себе такое имя выбрал? Имей в виду: если ты хоть пальцем пошевелишь, я могу очень разнервничаться». Он выразительно постучал по своему пистолету.

«Я даже дышать не буду», — заверил я его и похлопал по карману брюк, чтобы проверить, лежит ли там бумажник, не сбежал ли Рудо, прихватив с собой мои деньги; у меня их было немало, и я хотел, чтобы они оставались под рукой.

«А за что вы меня арестовываете?» — поинтересовался я.

«Если ты этого не знаешь, значит, ты глупее, чем кажешься», — ответил громила.

«А вы все равно скажите, — попросил я. — Ладно? Кто вам сообщил о том, что я что-то там сделал?»

«Нам позвонили по телефону и сказали, что ты здесь, — пожав плечами, объяснил он. — Звонивший не назвал своего имени. Мы задержим тебя до прибытия следователя из ФБР. Утром тебя заберут из Альбукерке».

За окном было темно. Я услышал, как по улице проехала машина. Мне позволили надеть носки и ботинки, а потом нацепили на меня наручники. Я же все пытался понять, что произошло. Получалось, что Рудо меня подставил. Он удерживал контроль надо мной при помощи гипноза — может быть, воспользовался постгипнотическим внушением, — когда я пробудился после Dauerschlaf. А потом приказал телепортировать сюда контейнеры с плутонием, как и было нами запланировано. Потом он снова усыпил меня, оставил на самом видном месте свидетельство моего преступления, а сам сбежал и позвонил в полицию. Я не мог понять только одного — почему он это сделал? Однако мне не требовалось никаких дополнительных доказательств его намерений — или извращенного чувства юмора: когда полицейские выталкивали меня из комнаты, я успел бросить взгляд в зеркало. Я был как две капли воды похож на Клауса Фукса. Безопасность — дело каждого…

В участок меня отвезли на машине, хотя он находился всего в двух кварталах. Там я отдал свой бумажник — полицейские поклялись, что сохранят его для меня. Я уже успел выяснить, когда протягивал бумажник, что все деньги были на месте. Будет жаль, если их там не окажется, когда я соберусь отсюда выйти. Меня отвели в камеру и заперли дверь. Я мог бы сбежать по дороге в участок или когда они меня закрывали. Но я еще не совсем пришел в себя и хотел немного обдумать сложившуюся ситуацию.

Поэтому я только запомнил, какой ключ на связке отпирает мою дверь. Когда охранник отвернулся, я тут же схватил ключ при помощи своего сознания, телепортировал его себе в правую руку, а потом убрал в карман. После этого уселся на койку. Мне доводилось бывать в тюрьмах и получше этой; впрочем, хуже тоже встречались. По крайней мере, я знал, где она расположена относительно всего остального в этом районе, — помогла та ночная прогулка. В побеге нет никакого смысла, если не знаешь, что намерен делать и куда идти.

Примерно минут через двадцать я принял решение. Встал с койки, отпер дверь, вышел наружу и закрыл ее за собой. Миновал небольшую комнатенку, из которой доносился стук пишущей машинки — зачем нарываться на неприятности, — и прошел дальше по коридору. Вскоре я увидел двух полицейских. Один пил кофе, а другой разговаривал с кем-то по телефону. Я спрятался за дверью и подождал, пока он не положит трубку. Сейф, в который засунули мой бумажник, был старого образца, Бентли учил меня открывать такие на ощупь.

Я ворвался в комнату, когда услышал, что телефонная трубка легла на место. Каждому полицейскому досталось по одному точно рассчитанному удару — в следующее мгновение оба потеряли сознание. После этого я посадил их так, чтобы складывалось впечатление, будто они дремлют. Старый сейф оказался не таким простым, как на первый взгляд, и я некоторое время с ним провозился — больше, чем планировал. Мне не хотелось тратить на него еще минут пять или десять, поэтому я уперся в него рукой и ногой и потянул. Оторвать дверцу мне не удалось, но она достаточно погнулась, так что я смог засунуть внутрь руку и вытащить свой бумажник. Положив его в карман, я вышел на улицу и повернул направо, на Вашингтон-авеню.

Некоторое время я просто шагал вперед, потом у дороги на Гайд-парк выбрался на дорожку, которая уходила наверх, в горы. Я знал, что рано или поздно она приведет меня в Национальный лес, а там я отыщу место, где спрячусь до утра. Именно так я и поступил.

Кройд встал, потянулся, сходил к холодильнику, вернулся с двумя банками пива. Поставив одну перед Ханной, раздавил мошку.

— Конец истории, — объявил он. — Если не считать индейца-туза, которого я недавно встретил и который мог изменять рисунки на коврах на те, что пользовались лучшим спросом, — он всего-навсего проводил рукой над поверхностью. Мне удалось сбежать… Ну а теперь могу я угостить вас чем-нибудь?

— Да, вот теперь меня мучает жажда, — ответила Ханна, протянув руку к банке с пивом, которую Кройд для нее откупорил. — А как вы сумели выбраться из города?

— Целую неделю я питался съедобными корнями и тем, что оставалось после пикника. Потом, отрастив короткую бороду и нацепив солнечные очки, которые случайно нашел в лесу, я рискнул вернуться в город, купил побольше еды и снова отправился в лес. Так и жил, пока не почувствовал, что скоро засну. Тогда я устроился в пещере, которую заранее нашел и подготовил. Проснувшись несколько недель спустя, обнаружил, что превратился в высокого стройного блондина, обладающего способностью разговаривать на ультразвуковом уровне; в зависимости от того, как громко и долго я говорил, люди теряли сознание или просто чувствовали себя неуютно. Я снова пошел в город, потом поехал в Лейми и на поезде добрался до Нью-Йорка.

— А Рудо? — спросила Ханна, сделав маленький глоток пива. — Вы с ним больше не встречались?

— Встречались, — сказал Кройд. — Я забрался в дом, где он жил, взломал замок в его квартиру и стал ждать.

— И что?

— Он, естественно, меня не узнал. Увидев, страшно удивился и сказал: «Если это ограбление, забирайте все, что пожелаете. Мне неприятности ни к чему».

Я схватил его за рубашку и потянул к себе, пока его лицо не оказалось в дюйме от моего. Сначала я собирался его прикончить, а потом решил, что дело того не стоит. Может быть, он кому-то и в самом деле помогает.

«Это я, Кройд Кренсон, — сообщил я ему, и, видимо, он испугался, что я его убью, потому что страшно побледнел. Но я только спросил: — Скажи, зачем ты это сделал? Зачем ты меня подставил?»

Мне кажется, он посчитал, что ему нечего терять, раз уж смерть за ним пришла. Поэтому он оскалился и заявил:

«Ты генетический мусор, ты и все остальные! Я ненавижу вас за то, что вы сделали с человечеством! Я хотел навлечь на всех вас позор — публичный позор, настоящий! Впрочем, тебе повезло».

Тогда я хорошенько ему врезал, два раза, разбил губу. Потом швырнул на диван и вытер платком кровь с руки, но она продолжала течь, и я сообразил, что разбил косточку о зубы.

«Сейчас я тебя убивать не стану, — сказал я Рудо. — Но когда-нибудь… Кто знает?»

После этого я ушел, а через несколько дней узнал, что он переехал. Вот история о том, что причинило мне страдание, и о том, как получилось, что на джокеров и тузов свалились серьезные неприятности — немудрено, ведь вирус паранойи так и носится в воздухе.

— Спасибо, — поблагодарила Ханна, сделала последний глоток и выключила магнитофон, потом убрала его в футляр и засунула в сумку.

— Ну хорошо, с делами покончили, — сказал Кройд. — Может, пообедаем вместе?

Ханна надела сумку на плечо и направилась к двери.

— Извините, — сказала она, — но мне сегодня вечером нужно привести в порядок кучу записей, а рано утром я уезжаю.

— Вы имеете что-то против парней с хвостами, — спросил Кройд.

Ханна вынула из сумки складной зонтик и открыла его, а потом улыбнулась.

— Нет, Кройд, — ответила Ханна. — Но я попридержу свой при себе. До свидания.

Она повернулась и вышла на улицу, где моросил мелкий дождик.

Кройд долго стоял на пороге и смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду. А потом вернулся в пустой бар.

— Ну-ка, сыграй мне, Сэм, — тихо проговорил он, и выстроившиеся в ряд бокалы тихонько запели. Именно в этот момент налетела туча мух. Отчаянно ругаясь, Кройд принялся их давить, и их жужжание вскоре подхватило мотив популярной песенки.

Автодьявол

Мёрдок мчался по Великой западной дорожной равнине.

Высоко над ним солнце плясало, как огненная погремушка, пока он брал бесчисленные подъемы на скорости более ста шестидесяти миль в час. Он не притормаживал, что бы там ни было впереди, но сенсоры Дженни замечали все камни и выбоины заранее, и она тщательно избегала их, так что иной раз он даже не замечал легчайшего поворота рулевого колеса.

Хотя ветровое стекло было затенено и он надел дорожные очки, блеск оплавленной равнины обжигал глаза, и по временам ему мерещилось, что он ночью ведет быстроходный катер под ярчайшей луной иных небес по озеру серебряного огня. Позади него вздымались огромные волны пыли, повисали в воздухе, потом медленно оседали.

— Ты выматываешь себя, — сказало радио. — Изо всех сил стискиваешь баранку, напрягаешь глаза. Почему бы тебе не отдохнуть? Разреши, я затемню стекла. Поспи, а я справлюсь сама.

— Нет, — сказал он. — Я так хочу.

— Ладно, — сказала Дженни. — Я просто спросила.

— Спасибо.

Минуту спустя из радио полилась музыка — струнная, вкрадчивая.

— Прекрати!

— Прошу прощения. Просто подумала, что это тебя расслабит.

— Когда мне понадобится расслабиться, я тебе скажу сам.

— Учту, Сэм. Извини.

После этого краткого разговора тишина стала угнетающей. Как-никак, Дженни была отличной машиной, и Мёрдок это знал. Ее всегда заботило, как он себя чувствует, и она была готова всячески содействовать его поискам.

Внешне ей придали вид беззаботной легковушки, ярко-красной, шикарной, быстрой. Но под выпуклостями ее капота притаились ракеты, а под фарами были замаскированы два ствола пятидесятого калибра. Под шасси она носила пояс из гранат замедленного действия (пять и десять секунд), а в багажнике укрывался распылитель с горючей смесью.

…Ибо его Дженни была заказным «смертомобилем», который сконструировал для него архинженер династии Джемот далеко на востоке, и этот великий конструктор вложил в нее всю свою изобретательность.

— На этот раз мы его отыщем, Дженни, — сказал он. — И зря я на тебя рявкнул.

— Пустяки, Сэм, — ответил нежный голос. — Я запрограммирована понимать тебя.

Они с ревом неслись по Великой равнине, а солнце склонялось все дальше на запад. Всю ночь и весь день они вели поиски, и Мёрдок устал.

Последний форт «Заправься и отдохни» остался далеко позади в пространстве и словно бы во времени…

Мёрдок наклонился вперед, веки его сомкнулись.

Стекла постепенно потемнели до полной непрозрачности. Ремень безопасности осторожно скользнул повыше и оттянул его от баранки. Затем спинка медленно-медленно опустилась, укладывая его в горизонтальное положение. Ночь уже почти наступила, и включился обогреватель.

Незадолго до пяти утра сиденье разбудило его, слегка встряхнув.

— Проснись, Сэм! Проснись!

— Что такое? — пробурчал он.

— Двадцать минут назад я поймала радиопередачу. Недавно в этом направлении произошел автомобильный налет. Я тут же повернула, и мы уже почти на месте.

— Почему ты меня сразу не разбудила?

— Лишние минуты сна тебе не помешали, и ведь ты ничего сделать не мог бы. Только бы зря нервничал.

— Ладно, возможно, ты и права. Расскажи про налет.

— Вчера ночью шесть машин, видимо, попали в засаду, устроенную дикими авто. Патрульный вертолет докладывал с воздуха, а я слушала. Все машины были разобраны и высосаны, мозги их разбиты, пассажиры как будто все тоже убиты. В окрестностях никакого движения.

— Далеко еще?

— Минуты две-три.

Стекла вновь стали прозрачными, и Мёрдок вглядывался вперед в ночь, насколько пробивались лучи мощных фар.

— Я что-то вижу, — сказал он.

— Добрались, — сообщила Дженни и начала притормаживать.

Они остановились возле изуродованных машин. Ремень безопасности расстегнулся, дверца со стороны Мёрдока распахнулась.

— Сделай кружок, Дженни, — сказал он, — поищи тепловые следы. Я долго не задержусь.

Дверца захлопнулась, и Дженни отъехала. Он включил карманный фонарик и зашагал к погибшим машинам.

Великая равнина была точно усыпанный песком пол танцзала: твердые кристаллики похрустывали под его подошвами. Повсюду следы покрышек скользивших юзом машин и отпечатки протекторов, точно узор из вермишели.

За рулем первой машины сидел мертвец. У него была сломана шея. Разбитые часы на запястье показывали 2.45.

Шагах в тридцати в стороне лежали три трупа — две женщины и подросток. Их переехали колеса нападавших машин, когда они попытались убежать.

Мёрдок начал осматривать остальные машины. Все шесть лежали на днищах. Кузова были помяты. Со всех были сняты колеса, из моторов извлечены важные части. Баки вскрыты и осушены, из открытых багажников исчезли запаски. И ни одного живого пассажира.

Рядом с ним остановилась Дженни, ее дверца распахнулась.

— Сэм, — сказала она, — выдерни мозговые вводы у синей машины, третьей сзади. У нее еще осталась энергия в запасном аккумуляторе, и я слышу, как она радирует.

— Хорошо.

Мёрдок пошел назад и выдернул вводы, а потом вернулся к Дженни и сел за руль.

— Ты что-нибудь нашла?

— Кое-какие следы. Ведут на север.

— Поезжай по ним.

Дверца захлопнулась, и Дженни повернула на север. Потом она сказала:

— В этом конвое было восемь машин.

— Что-что?

— Только что сообщили. По-моему, две машины связались с дикими на неконтролируемой частоте. И договорились с ними. Сообщили свои координаты, а в момент нападения набросились на своих спутников.

— А пассажиры?

— Вероятно, их задушили выхлопными газами, перед тем как присоединиться к стае.

Мёрдок трясущимися руками закурил сигарету.

— Дженни, почему машины дичают? — спросил он. — Не знать заранее, где и когда ты заправишься, не быть уверенным, что найдешь запасные части для саморемонтного устройства… Чего ради они идут на это?

— Не знаю, Сэм. Никогда над этим не задумывалась.

— Десять лет назад Автодьявол, их вожак, убил моего брата во время налета на бензофорт, — сказал Мёрдок. — И с тех пор я охочусь за черным «кадиллаком». Я искал его с воздуха, обошел пешком все окрестности. Я использовал другие автомобили. Я брал с собой теплоискатель и ракеты. Я даже закладывал мины. Но всякий раз он оказывался быстрее, находчивее и сильнее меня. И тогда я заказал тебя.

— Я знала, как ты его ненавидишь. И хотела узнать причину, — заметила Дженни.

Мёрдок глубоко затянулся.

— По моим указаниям, тебя специально программировали, бронировали и вооружили, чтобы ты стала самой мощной, самой быстрой, самой умной из всех, снабженных колесами, Дженни. Ты — Алая Леди, ты — единственный автомобиль, способный справиться с Дьяволом и его стаей. У тебя есть клыки и когти, о каких они понятия не имеют. И на этот раз я с ними разделаюсь.

— Ты мог бы остаться дома, Сэм, и поручить мне охоту.

— Нет. Я знаю, что мог бы, но я хочу быть при этом. Я хочу отдавать распоряжения, может быть, самому нажать на кнопки, хочу своими глазами увидеть, как Автодьявол будет гореть, пока от него не останется только металлический остов. Сколько людей, сколько машин он уничтожил! Мы уже потеряли счет. Я должен с ним рассчитаться, Дженни!

— Я его отыщу для тебя, Сэм.

Они мчались со скоростью около двухсот миль в час.

— Как с бензином, Дженни?

— Полно, и я еще не включала дополнительные баки. Будь спокоен… След становится четче, — добавила она.

— Отлично. Оружие?

— В полной готовности.

Мёрдок раздавил окурок и закурил новую сигарету.

— Некоторые из них возят с собой мертвецов, прихваченных ремнями безопасности, — сказал он после паузы, — чтобы выглядеть порядочными машинами с пассажирами. Черный «кадиллак» постоянно это проделывает и постоянно их меняет. Держит кондиционер ниже нуля, чтобы они подольше сохранялись.

— Ты много о нем знаешь, Сэм.

— Он обманул моего брата фальшивыми пассажирами и фальшивыми номерами. Вынудил его открыть бензофорт таким способом. И тут напала вся стая. Он перекрашивался иногда в зеленый, красный, голубой и белый цвета, но рано или поздно вновь возвращался к своему — черному. Желтая, коричневая или двуцветная окраска ему не нравится. У меня есть список почти всех фальшивых номеров, которые он на себя навинчивал. Он даже въезжал по большим шоссе в города и заправлялся на обычных бензоколонках. И удирал, когда заправщик подходил за деньгами, — вот так и были записаны многие его номера. Но после таких заправок его никогда не удавалось поймать, потому что он всегда заливался по горловину. Он способен подделать десятки человеческих голосов. И он всегда возвращается сюда, на Равнину, и погоня теряет след…

Дженни резко повернула.

— Сэм! След очень четкий. Вон в том направлении. Он тянется к горам.

— Едем по нему, — распорядился Мёрдок.

Долгое время он молчал. Восток слегка посветлел. На синей доске неба у них за спиной побледневшая утренняя звезда казалась белой кнопкой. Начался пологий подъем.

— Найди его, Дженни. Доберись до него.

— Думаю, у нас получится, — ответила она.

Подъем стал круче. Дженни снова снизила скорость, приспосабливаясь к рельефу, теперь очень неровному.

— В чем дело? — спросил Мёрдок.

— Здесь труднее ехать, — сказала она, — и труднее не сбиться со следа.

— Почему?

— В этих местах большой тепловой фон, — объяснила она, — и он сбивает мою систему слежения.

— Постарайся, Дженни.

— След ведет как будто прямо к горам.

— Поезжай по нему, поезжай по нему!

Дженни затормозила еще больше.

— Я совсем сбилась, Сэм, — сказала она. — След пропал.

— У него где-то тут должно быть укрытие, пещера, глубокое ущелье, куда нельзя заглянуть сверху. Только так он все годы мог избегать воздушных поисков.

— Что мне делать?

— Поезжай вперед, насколько сможешь, и сканируй скалы в поисках отверстия. Будь начеку. Будь готова атаковать сразу же.

Они поднялись в предгорье. Антенна Дженни выдвинулась высоко, бабочки ее стальной марли развернули крылья и затанцевали, завертелись вокруг тонкого стержня, сверкая в утреннем свете.

— Пока ничего, — сообщила Дженни. — И скоро мы уже не сможем ехать вперед.

— Тогда поедем параллельно, продолжая сканировать.

— Направо или налево?

— Не знаю. Куда повернула бы ты на месте беглого ренегата?

— Не знаю.

— Решай сама. Это не имеет значения.

— Ну так направо, — сказала она, и они повернули направо.

Через полчаса ночь быстро скрылась за горами. Справа от хребта на дальнем краю равнины вспыхнула заря, расцвечивая небо всеми красками осеннего леса. Мёрдок вытащил из-за приборной доски термососку с кофе — такой когда-то пользовались космонавты.

— Сэм, по-моему, я что-то обнаружила.

— Что? Где?

— Впереди слева от этой скалы. Уклон с большим отверстием в конце.

— Отлично, детка. Давай туда. Ракеты наизготовку.

Они поравнялись с валуном, обогнули его и поехали под уклон.

— Пещера или туннель, — сказал он. — Двигайся медленно…

— Тепло! Тепло! — сказала она. — Я нашла след.

— А я даже вижу отпечатки протекторов. Множество отпечатков! — воскликнул Мёрдок. — Нашли!

Они двинулись к отверстию в скалах.

— Въезжай, но медленно, — приказал он. — Спали первое, что шевельнется.

Они въехали под каменный портал, под колесами теперь был песок. Дженни отключила весь видимый свет и включила инфракрасные приборы. Перед ветровым стеклом поднялась инфралинза, и Мёрдок оглядел пещеру. Высота футов двадцать, а ширины достаточно, чтобы три машины двигались в ряд. Пол из песчаного стал каменным, но ровным и почти без уклона. Потом начался пологий подъем.

— Впереди свет, — шепнул Мёрдок.

— Знаю.

— По-моему, клочок неба.

Они медленно крались вперед. Мотор Дженни работал практически беззвучно — легкие вздохи под каменными сводами.

Они остановились у границы света. Инфралинза опустилась.

Мёрдок увидел песчано-сланцевый каньон. Нависающие сверху скалы укрывали его от взгляда с неба почти целиком, кроме дальнего конца. Свет там был бледный и не освещал ничего необычного.

Но ниже…

Мёрдок изумленно заморгал.

В тусклом утреннем свете среди теней высилась такая куча металлолома, какой Мёрдок в жизни не видел.

Обломки автомобилей всех марок и моделей громоздились перед ними огромной пирамидой. Аккумуляторы, покрышки, кабели, амортизаторы, крылья, бампера, фары, дверцы, ветровые стекла, цилиндры, поршни, карбюраторы, реле-распределители и бензонасосы.

Мёрдок таращился на них.

— Дженни! — прошептал он. — Мы нашли автокладбище.

К ним, дергаясь, двинулась такая старая машина, что Мёрдок при первом взгляде не отличил ее от автохлама. И столь же внезапно она остановилась. В уши Мёрдока вонзился визг крепежных винтов, царапнувших по древним тормозным барабанам. Покрышки у нее были абсолютно лысые, а левую переднюю следовало подкачать. Правая фара была разбита, ветровое стекло треснуло. Она стояла перед кучей, и ее пробудившийся мотор отвратительно дребезжал.

— Что происходит? — спросил Мёрдок. — Что это за развалина?

— Он говорит со мной, — сказала Дженни. — Он очень старый. Его спидометр перематывался уже столько раз, что он не помнит, сколько миль оставил за задним стеклом. Он ненавидит людей: говорит, что они измывались над ним, сколько могли. Он страж кладбища. Для налетов он слишком стар, а потому много лет охраняет склад запасных частей. Он не из тех моделей, которые саморе-монтируются, как машины помоложе, а потому полагается на их доброту и ремонтные блоки. Он хочет знать, что мне здесь надо.

— Спроси его, где остальные.

Но еще не договорив, Мёрдок услышал шум множества включившихся моторов, и тут же каньон наполнился ревом всех их лошадиных сил.

— Они стояли по ту сторону свалки, — сказала Дженни. — И теперь движутся сюда.

— Подожди, пока я не велю тебе открыть огонь, — сказал Мёрдок, когда первая машина — глянцевый желтый «крайслер» — высунула радиатор из-за кучи.

Мёрдок опустил голову к баранке, но продолжал смотреть сквозь очки.

— Скажи им, что приехала, чтобы стать членом стаи, что ты задушила выхлопом своего водителя. Попытайся заманить черный «кадиллак» под прицел.

— Не получится, — сказала она. — Я сейчас говорю с ним. Он радирует из-за кучи без всяких помех и говорит, что пошлет шесть самых больших членов стаи сторожить меня, пока не решит, как поступить. Он приказал мне покинуть туннель и выехать в каньон.

— Так поезжай. Помедленнее.

Они поползли вперед.

К «крайслеру» присоединились два «линкольна», мощный на вид «понтиак» и два «мериори» — по трое справа и слева в наиудобнейшей позиции для тарана.

— Он упомянул, сколько их там, с той стороны?

— Нет. Я спросила, но он не захотел сказать.

— Ну что же, подождем.

Он продолжал лежать головой на баранке, притворяясь мертвым. Через несколько минут он устал от этой позы, плечи заныли. Наконец Дженни нарушила молчание.

— Он хочет, чтобы я выехала из-за кучи, — сказала она. — Они очистили дорогу, и я должна въехать в расщелину, на которую он укажет. Он хочет, чтобы его автомех меня проверил.

— Этого допустить нельзя, — ответил Мёрдок. — Но обогни кучу. Я скажу тебе, что делать, когда увижу положение вещей.

Два «мерюори» и «крайслер» отъехали, и Дженни проползла между ними. Мёрдок покосился на пирамиду металлолома, мимо которой они проезжали. Парочка точно нацеленных ракет ее опрокинет, но автомехи, конечно, через какое-то время разберут завал.

Они обогнули левый угол пирамиды.

На расстоянии ста с лишним шагов справа радиаторами к ним в несколько рядов стояло машин сорок пять, блокируя проезд с другой стороны кучи, а шестеро стражей сомкнулись позади.

На дальней стороне самого дальнего ряда стоял старый «кадиллак».

Он сошел со сборочного конвейера в том году, когда молодые инженеры лелеяли грандиозные замыслы. Огромный, массивный, сверкающий — за его ветровым стеклом весело скалился скелет. Автомобиль был черным, блестел хромированными молдингами, а фары у него были точно дымчатые опалы или глаза насекомого. Каждая его плоскость, каждый изгиб дышали мощью. А широкий багажник напоминал хвост хищной рыбы: казалось, он вот-вот ударит по морю теней сзади, и черный «кадиллак» ринется на добычу.

— Это он, — прошептал Мёрдок. — Дьявол!

— Такой большой! — сказала Дженни. — Я еще не видела таких больших автомобилей!

Они продолжали двигаться вперед.

— Он хочет, чтобы я въехала вон в ту расщелину и остановилась, — сообщила Дженни.

— Поверни к ней, медленно, но не въезжай, — сказал Мёрдок.

Они повернули и поползли к расщелине. Остальные машины стояли, урча моторами.

— Проверь все системы вооружения.

— Полная готовность.

До расщелины оставалось двадцать шагов.

— Когда я скажу «давай», затормози и развернись на сто восемьдесят градусов. И побыстрее. Ничего подобного они не ожидают. У них такого маневра нет. Сразу же бей пятидесятым калибром по «кадиллаку», поверни под прямым углом и двигайся тем же путем, каким мы сюда въехали. Пусти струю смеси и подожги шестерку стражей… Давай! — крикнул он и выпрямился на сиденье.

Его вжало в спинку, когда они повернули, и он услышал рявканье ее пушек до того, как у него прояснилось в голове. К этому моменту вдали плясало пламя.

Пушки Дженни выдвинулись и обрушивали на ряды машин сотни свинцовых молотов. Она дважды вздрогнула, выпустив из-под полуоткрывшегося капота две ракеты. Затем они двинулись вперед, а навстречу им под уклон неслось восемь-девять машин.

Дженни вновь развернулась и рванула в направлении, откуда они приехали, вокруг юго-восточного угла пирамиды. Ее пушки били по отступающим стражам, и в широком зеркале заднего вида Мёрдок увидел взметнувшуюся позади них стену пламени.

— Ты промахнулась по нему! — крикнул он. — Ты промазала по «кадиллаку»! Твои ракеты попали в машину перед ним, а он ушел задним ходом.

— Я знаю! Я виновата!

— Он был открыт!

— Знаю. Я промахнулась.

Они обогнули пирамиду в тот момент, когда двое стражей скрылись в туннеле. От трех остались дымящиеся обломки. Шестой, видимо, скрылся в туннеле прежде остальных.

— Вот он! — завопил Мёрдок. — За кучей. Убей его! Убей!

Древний хранитель кладбища — он смахивал на «форд», но Мёрдок не поручился бы, что это так, — с ужасающим лязгом двинулся вперед и встал на линию огня.

— Цель перекрыта.

— Разнеси эту развалину и наведи пушки на туннель! Не допусти, чтобы «кадиллак» удрал!

— Не могу! — сказала она.

— Почему?

— Не могу, и все!

— Это приказ! Разнеси его и наведи пушку на туннель!

Стволы ее пушек развернулись, и она вышибла колеса из-под древнего авто.

«Кадиллак» пронесся мимо и исчез в туннеле.

— Ты его упустила! — взревел он. — За ним.

— Хорошо, Сэм! Я это и делаю. Не кричи. По-жа-луй-ста, не кричи.

Она повернула к туннелю. Изнутри доносились звуки могучего мотора, постепенно слабеющие.

— В туннеле не стреляй. Если попадешь в него, мы можем тут застрять.

— Знаю. Не буду.

— Сбрось пару десятисекундных гранат и прибавь газу. Может, так мы запрем тех, что еще способны двигаться.

Внезапно они рванулись вперед и вылетели на дневной свет. Других машин нигде не было видно.

— Найди его след, — сказал Мёрдок, — и за ним.

В холме у них за спиной раздался взрыв. Земля задрожала, а потом вновь стала неподвижной.

— Тут так много следов… — сказала она.

— Ты знаешь, какой нужен мне. Самый большой, самый широкий, самый горячий. Найди его! Поезжай по нему!

— По-моему, я его нашла, Сэм.

— Отлично. Поезжай со всей скоростью, какую позволяет местность.

Мёрдок нашел бутылку-соску с кукурузным виски и сделал три глотка. Потом закурил сигарету и свирепо уставился вдаль.

— Почему ты промазала? — спросил он негромко. — Почему ты не попала в него, Дженни?

Она ответила не сразу. Он ждал, и в конце концов она сказала:

Потому что он для меня не просто машина. Да, он причинил много вреда автомобилям и людям, и это ужасно. Но в нем есть что-то… что-то благородное. То, как он боролся с целым светом за свою свободу, Сэм, держа в узде эту стаю зловредных машин, ни перед чем не останавливаясь, чтобы оставаться таким — вольным, без хозяина, — пока сумеет продержаться неразбитым, непобежденным. Сэм, на мгновение мне захотелось войти в его стаю, носиться с ним по Великой равнине, ради него бить ракетами по воротам бензофортов… Но я не могла убить тебя, Сэм. Я сконструирована для тебя. Я слишком одомашнена, слишком слаба. Но и стрелять в него я не могла и нарочно промахнулась. Поверь, Сэм, я бы ни за что тебя не убила, это правда.

— Спасибо, — сказал он. — Спасибо тебе, сверхпрограммированная мусорная урна. Большое спасибо.

— Мне очень жаль, Сэм.

— Заткнись… Нет, погоди. Прежде скажи, что ты сделаешь, если мы его отыщем?

— Не знаю.

— Так подумай об этом. И побыстрее. Облако пыли впереди ты видишь не хуже меня, так что прибавь скорости!

Они рванулись вперед.

— Погоди, вот я позвоню в Детройт. Они обхохочутся, пока я не потребую деньги назад.

— Но у меня нет недостатков ни в конструкции, ни в сборке! Сам знаешь. Просто я чуть более…

— Эмоциональна, — закончил Мёрдок.

— Чем я ожидала, — добавила она. — Ведь до того, как меня отослали к тебе, я с другими автомобилями знакома не была, не считая юнцов. Я понятия не имела, какими бывают дикие авто, и ни разу не разбивала настоящие машины — только мишени. Я была юна и…

— Невинна, — сказал Мёрдок. — Угу. Очень трогательно. Так приготовься убить следующую машину, с которой мы встретимся. Если это окажется твой дружок и ты не выстрелишь, он убьет нас обоих.

— Попытаюсь, Сэм.

Машина впереди остановилась. Желтый «крайслер». Две покрышки у него сели. Он стоял, накренившись набок, и ждал.

— Оставь его! — прикрикнул Мёрдок, когда, щелкнув, приоткрылся капот. — Прибереги запасы для того, что способно сопротивляться.

Они промчались мимо.

— Он что-нибудь сказал?

— Машинная ругань, — ответила она. — Я слышала это выражение раза два, не больше, а тебе оно будет непонятно.

Он усмехнулся.

— Так автомобили кроют друг друга и в выхлоп и в капот?

— Иногда, — ответила она. — Думается, модели попроще делают это относительно часто, особенно когда скапливаются в заторах на шоссе и у шлагбаумов.

— Скажи какое-нибудь машинное ругательство.

— Нет. За какой автомобиль ты меня принимаешь?

— Извини, — сказал Мёрдок. — Ты же леди. Я и забыл.

Радио громко щелкнуло.

Они летели теперь по ровной земле, начинавшейся от предгорий. Мёрдок отхлебнул еще виски, потом перешел на кофе.

— Десять лет, — пробормотал он, — десять лет…

След описал широкую дугу, и вновь впереди замаячили горы, а по сторонам поднялись холмы.

Все кончилось, прежде чем он успел что-либо сообразить.

Они проезжали огромное оранжевое каменное образование, которому ветряная эрозия придала вид перевернутого гриба, и сбоку открылся проход.

Он ринулся на них на полной скорости — Автодьявол. Он затаился в засаде, убедившись, что уйти от Алой Леди ему не удастся, и вылетел навстречу для лобового столкновения со своим преследователем.

Дженни занесло, когда она с визгом затормозила, а пя-тидесятикалиберные уже били, капот открылся, и ее передние колеса оторвались от земли, когда с воем наружу вырвались ракеты. Она завертелась, цепляя задним бампером просоленный песок равнины, а потом в третий и последний раз выпустила оставшиеся ракеты в дымящуюся груду металла на склоне и встала на все четыре колеса. Пятидесятикалиберные продолжали бить, пока не кончились снаряды, и еще целую минуту сухо щелкали, а потом воцарилась тишина.

Мёрдок, весь дрожа, смотрел, как разбитый, искореженный остов пылает на фоне утреннего неба.

— Дженни, ты сделала это. Убила его. Убила Дьявола, — сказал он.

Но она не ответила. Ее мотор вновь заработал, она повернула на юго-восток и направилась к бензофорту «Заправься и отдохни».

Два часа они ехали в молчании. Мёрдок допил виски, допил кофе и выкурил все сигареты.

— Дженни, скажи что-нибудь. Что с тобой? Скажи мне.

Раздался щелчок, и ее голос произнес очень тихо:

— Сэм, он говорил со мной, пока несся вниз по склону… — сказала она.

Мёрдок подождал, но она молчала.

— Так что же он сказал? — спросил он.

— Он сказал: «Задуши своего пассажира, и я объеду тебя», — ответила она. — Он сказал: «Алая Леди, сделай это, чтобы ездить со мной, чтобы мы вместе совершали налеты. Нас обоих им не поймать». А я убила его.

Мёрдок промолчал.

Но он же сказал это, только чтобы я не открывала огня, правда? Он сказал это, чтобы помешать мне и разбить нас обоих, врезавшись в нас, правда? Он же не мог действительно так думать, Сэм?

— Конечно, нет, — ответил Мёрдок. — Он не успел бы свернуть.

Да, наверное… Но как ты думаешь, он на самом деле хотел ездить вместе со мной, совершать налеты… Раньше, хочу я сказать. Там, в каньоне?

— Не исключено, детка. Конструкция у тебя что надо.

— Спасибо, — сказала она и отключилась.

Но за секунду до этого он услышал странный механический звук в ритме не то ругательства, не то молитвы.

Мёрдок встряхнул головой, нагнулся и ласково похлопал по сиденью рядом с собой все еще дрожащей рукой.

Последняя из Диких

Они мчались сквозь пелену времени и пыли, под голубым, глубоким и холодным, как вода в озере, небом; над горами на западе полыхало сморщенное солнце, ветер пронизывающий, бирюзовый, внушающий тревогу западный ветер — словно кнутом подгонял вертлявых песчаных дьяволов.

Лысые покрышки, лопнувшие рессоры, покореженные кузова с облупившейся краской, окна в трещинах, из выхлопных труб вырываются черные, серые, белые клубы дыма, которые шлейфом тянутся за машинами на север. А следом — погоня: растопыренные огненные пальцы. Кому-то не хватало скорости, кто-то ломался, и их мгновенно уничтожали, превращали в пепел, а уцелевшие мчались дальше…

Мёрдок лежал на вершине холма, изучая приближающуюся стаю в мощный бинокль. В овраге у него за спиной стоял Ангел Смерти — кремового цвета, с хромированными молдингами, пуленепробиваемыми стеклами, лазерной пушкой и двумя установками для стрельбы бронебойными ракетами, — этакий сверкающий на солнце мираж, вибрирующий призрак, заброшенный в реальный мир.

Местность была холмистой — длинные кряжи, глубокие каньоны, в которые и загоняли беглецов. Скоро им придется выбирать: или проехать тем каньоном, за которым наблюдал Мёрдок, или свернуть в другой, чуть восточнее. Впрочем, они могут разделиться и двинуться сразу по обоим. Не страшно — наблюдателей на холмах хватает.

В ожидании их решения Мёрдок вспоминал. С того дня, когда на кладбище автомобилей был уничтожен Автодьявол, прошло пятнадцать лет. Сам он отдал погоне за Дикими добрых двадцать пять и стал со временем главным авторитетом по вольным стаям. Где лежбища автомобилей, как они заправляются и ремонтируются, о чем думают — Мёрдок знал о них практически все. За исключением того, что именно произошло в том роковом году, почему исказилась радиопрограмма и в бортовые компьютеры машин словно проник какой-то вирус. Некоторые — не все — заразились. Часть выздоровела и вернулась в гаражи и на стоянки; эти автомобили, потрепанные, но по-прежнему работоспособные, с неохотой рассказывали, чем занимались на воле: ведь Дикие устраивали набеги, убивали, превращали станции техобслуживания в крепости, а торговые центры — в военные лагеря. Один черный «кадиллак», к слову, возил с собой останки водителя, который управлял им много лет назад.

Мёрдок ощутил, как задрожала земля. Он опустил бинокль, в котором больше не было необходимости, и уставился в голубую дымку. Вскоре послышался шум — рев тысячи с лишним двигателей, скрежет переключаемых передач, грохот и лязг: последняя стая Диких мчалась навстречу своей участи. Четверть века, с тех самых пор как смерть брата заставила его всерьез взяться за дело, Мёрдок ожидал этой минуты. Сколько он прикончил машин? И не вспомнить. А теперь…

Он долго следил за Дикими — подкрадывался, догонял, прикидывал маршруты. Какое требовалось терпение, какое самообладание! Больше всего ему хотелось ликвидировать врага, что называется, на месте, но он всякий раз сдерживался, ибо знал, что наступит день, когда можно будет поквитаться со всеми разом. Правда, некоторые воспоминания запали в душу, оставили на его пути странные следы.

Мёрдоку припомнились схватки за главенство в тех стаях, которые он преследовал. Побежденный — радиатор вдребезги, капот в лепешку, фары разбиты, кузов искорежен — частенько отступал в тот самый миг, когда становилось ясно, чья взяла. Новый же вожак принимался ездить кругами и громко гудеть, сообщая всем о своей победе. Проигравший, которого никто не собирался ремонтировать — еще тратить на него запчасти! — порой тащился за стаей. Иногда, если ему удавалось обнаружить нечто ценное, его принимали обратно; однако чаще всего такая машина просто-напросто терялась на просторах Равнин. Однажды Мёрдок отправился следом за очередным изгоем, надеясь, что тот, может быть, двинется к какому-нибудь неизвестному кладбищу автомобилей. На глазах у потрясенного человека машина устремилась на столовую вершину горы, развернулась передом к обрыву: заскрежетала коробка передач, взревел двигатель — и она рухнула вниз, ударилась о землю и загорелась.

Но как-то раз ему довелось наблюдать схватку, в которой победитель не удовлетворился бегством побежденного. К бежевому седану, замершему на макушке невысокого холма в окружении четырех или пяти спортивных машин, приблизился голубой, с расстояния в несколько сот метров просигналил вызов, повернулся боком и двинулся по дуге. Бежевый дал гудок, тронулся с места и выполнил похожий маневр. Спортивные машины торопливо откатились в сторону. Какое-то время противники ездили кругами, быстро сокращая разделяющее их пространство. Наконец бежевый ударил — врезался в переднее левое крыло голубого; натужно взревели двигатели, оба автомобиля пошли юзом, потом расцепились, и все началось сызнова: они подкрадывались друг к другу, тормозили, поворачивали, отступали и вновь бросались вперед.

После второго удара голубой седан остался без заднего левого фонаря; вдобавок ему оторвало бампер. Однако он мгновенно развернулся и с ходу ударил бежевого в бок, едва не раскроив врагу корпус, а затем, не дожидаясь, пока соперник оправится, атаковал снова. Бежевый поспешно включил заднюю передачу. Он знал все трюки и уловки, но не мог ничего поделать — голубой двигался гораздо быстрее, нанося удар за ударом. Внутри бежевого что-то задребезжало, однако он продолжал обороняться; в лучах солнца, что пробивалось сквозь облако поднятой колесами пыли, его корпус отливал золотом. Смяв голубому правый бок, бежевый засигналил и, повернув, покатил прочь.

Но голубой предвидел такую возможность. Из-под его задних колес полетел гравий; непрерывно и громко гудя, он ринулся на противника и ударил в то же место, что и раньше. Бежевый внезапно перестал сигналить, развернулся и прибавил скорость, рассчитывая спастись бегством.

Помедлив всего лишь секунду, голубой устремился в погоню и врезался бежевому в багажник, а затем повторил удар. Потекло масло. Голубой заложил крутой вираж и нанес третий удар. Бежевый остановился: из-под капота вырывался пар. Голубой откатился назад и вновь врезался уже потерявшему ход противнику в левый бок. Бежевого оторвало от земли и швырнуло на обрывистый склон холма. Он закувыркался, на мгновение замер, и тут взорвался топливный бак.

Голубой седан притормозил и поднял антенну, на которой находилось с полдюжины датчиков — этакий тотемный столб, поблескивающий в лучах солнца среди клубов дыма. Некоторое время спустя антенна вместе с датчиками исчезла в своем гнезде, автомобиль дал громкий гудок и отправился собирать попрятавшиеся спортивные машины.

Мёрдок засунул бинокль в футляр. Стая Диких приближалась к повороту. На таком расстоянии их можно было разглядеть невооруженным глазом. Да, жалкое зрелище. А ведь как красивы были прежде лучшие из них! Когда запасных частей хватало с избытком, Дикие с помощью манипуляторов совершенствовали свой внешний облик и «начинку» и постепенно, прекрасные и смертоносные, стали превосходить любые автомобили, сходившие с заводских конвейеров.

Разумеется, все машины-разведчики были вооружены. Неоднократно предпринимались попытки «приручить» Диких. Настигнув небольшую стаю, разведчики отделяли лучших, а остальных уничтожали, после чего перегоняли пленников на станции техобслуживания. Впрочем, затея оказалась пустой тратой времени. Даже полное перепрограммирование не гарантировало, что бывшие Дикие забудут свое прошлое. Один из них вел себя вполне пристойно чуть ли не целый год, а потом, очутившись в «пробке», прикончил водителя и рванул к холмам. Иными словами, чтобы добиться успеха, следовало заменить бортовые компьютеры, но овчинка вряд ли стоила выделки, ибо компьютер был дороже всех прочих деталей автомобиля, вместе взятых.

Нет, возможной в конечном итоге оказалась одна-единственная тактика, которой Мёрдок и следовал: погоня и систематическое уничтожение Диких. С течением лет он все сильнее восхищался ловкостью и дерзостью вожаков стай. Число Диких неуклонно уменьшалось, но про жестокость и коварство уцелевших уже ходили легенды. Порой Мёрдоку снилось, что он превратился в машину-вожака и мчится по Равнинам. Почему-то в снах непременно присутствовал другой автомобиль, красного цвета.

Стая повернула. Мёрдока вдруг обуяла зависть: Дикие направлялись к дальнему каньону. Он подергал себя за бороду, в которой пробивалась седина, выругался, потянулся за палкой и приподнялся. Конечно, он вполне успеет добраться до того каньона и принять участие в сражении, но…

Стая разделилась. Часть машин двинулась в сторону Мёрдока.

Улыбнувшись, Мёрдок заковылял вниз по склону туда, где ожидал Ангел Смерти. Залезая в кабину, он услышал грохот рвущихся мин.

— Несколько машин находится в следующем каньоне, — сообщил автомобиль хорошо поставленным мужским голосом, запустив двигатель. — Я слежу за всеми.

— Знаю, — отозвался Мёрдок, кладя палку на пол. — Поехали туда. Возможно, кто-то из них прорвется. — Щелкнули пряжки ремней безопасности. Автомобиль тронулся. — Подожди!

Машина остановилась.

— Что случилось?

— Ты движешься на север.

— Нам нужно выбраться отсюда и нагнать остальных.

— К югу есть боковые проходы. Жми туда. Я хочу опередить других.

— Это связано с риском.

— Я рисковал четверть века, — засмеялся Мёрдок. — Поезжай на юг, иначе мы успеем разве что к шапочному разбору.

Автомобиль послушно развернулся.

— Слышишь что-нибудь? — спросил Мёрдок какое-то время спустя.

— Да. Стоны тех, кто подорвался на минах, и возгласы тех, кто прорвался.

— Я так и знал! Сколько уцелело? И что они предпринимают?

— Продолжают двигаться на юг. Их несколько дюжин; возможно, гораздо больше. Трудно определить по радиосигналам.

— Пускай себе едут, — усмехнулся человек. — Рано или поздно им придется свернуть, и они наткнутся на нас.

— Я не уверен, что смогу противостоять целой стае. Многие практически безоружны, но все же…

— Я знаю, что делаю, — откликнулся Мёрдок. — Не переживай. — Он прислушался к глухим разрывам. — Будь наготове. Некоторые могли свернуть в наш проход.

На панели управления вспыхнули две цепочки желтых огоньков. Затем желтый цвет сменился зеленым — и почти сразу красным.

— Ракетные установки в полной боеготовности, — отрапортовал Ангел.

Мёрдок протянул руку и повернул переключатель. Загорелся еще один огонек — оранжевый, слегка мерцающий.

— Орудие готово к стрельбе.

Мёрдок щелкнул тумблером, расположенным на панели рядом с турелью.

— Беру управление на себя.

— Разумно ли это?

Мёрдок не ответил. Он посмотрел в окно на красножелтые скалы слева от машины, медленно погружавшиеся в тень.

— Сбрось скорость. Скоро слева должен появиться проход.

Ангел притормозил.

— Кажется, я его засек.

— Не тот, который ближе к нам, он заканчивается тупиком. Следующий.

Продолжая замедлять ход, автомобиль прокатился мимо первого бокового ответвления — темного, резко сворачивавшего в сторону.

— Я обнаружил второй проход.

— Еще медленнее. Уничтожай все, что движется. — Мёрдок схватился за турель. Ангел повернул и очутился в узком проходе. — Притуши фары. Никаких переговоров по радио. Пусть будет темно и тихо.

Они ехали в густой тени. Далекие разрывы теперь не столько слышались, сколько ощущались. Кругом возвышались скалы. Проход свернул сначала вправо, потом влево. Еще один правый поворот — и впереди забрезжил свет.

— Остановись метра за три до конца прохода. — Лишь секунду-другую спустя Мёрдок сообразил, что отдал распоряжение шепотом.

Машина замерла.

— Двигатель не выключай.

— Хорошо.

Мёрдок подался вперед. Он разглядывал каньон, шедший перпендикулярно проходу. В воздухе висела пыль — черная внизу и сверкающая наверху, там, куда доставали лучи солнца.

— Уже проехали, — сказал он. — Скоро поймут, что уперлись в тупик, развернутся, рванут обратно, а мы их встретим. — Он поглядел влево. — Неплохое местечко для засады. Пожалуй, надо связаться с остальными. Используй шифратор.

— Откуда ты знаешь, что они вернутся? Может, затаятся и будут дожидаться нашего появления?

— Нет, — ответил Мёрдок. — Не будут. Они не из таких.

— Ты уверен, что в каньоне нет других ответвлений?

— Есть несколько, ведущих на восток, но там наших приятелей тоже поджидают. Как ни крути, они попались.

— А если к ним подойдет подкрепление?

— Чем больше, тем лучше. Давай связь. Пока я буду говорить, следи за стаей.

Мёрдок сообщил командиру левого крыла охотников, куда следует отправить отряд бронемашин, и узнал, что те движутся на запад, преследуя Диких, которые свернули в другой каньон. Командир передал отряду сообщение Мёрдока. Ответ гласил, что машины будут через пять — десять минут. Земля под колесами Ангела по-прежнему дрожала — значит, в восточном каньоне продолжали рваться мины.

— Договорились. — Мёрдок отключился.

— Они достигли тупика, — произнес Ангел. — Разворачиваются. Я слышу их переговоры. Они начинают подозревать, что угодили в западню.

Мёрдок улыбнулся. Слева появилась первая из машин-охотников. Мёрдок поднес к губам микрофон и принялся отдавать распоряжения. Внезапно он сообразил, что до сих пор сжимает одной рукой турель, отпустил, вытер ладонь о штаны и снова стиснул рукоятку.

— Они приближаются, — сказал Ангел. — Движутся в обратном направлении.

Мёрдок уставился в правое окно. Погоня продолжалась без малого месяц, сегодня она наконец завершится. Неожиданно он понял, что смертельно устал. Им овладела грусть. На панели управления мерцал оранжевый огонек, рядом светились два ряда красных.

— Сейчас ты увидишь.

— Попытайся сосчитать, сколько машин в стае.

— Тридцать две. Поправка: тридцать одна. Они увеличивают скорость. Судя по переговорам, ожидают перехвата.

— Из восточного каньона кто-нибудь вырвался?

— Да, несколько штук.

Мёрдок различил гул двигателей, а вскоре увидел из своего укрытия, как из-за поворота вынырнул черный, изрядно помятый седан, у которого отсутствовали одно переднее крыло и половина крыши. Затем показались остальные — дребезжащие кузова во вмятинах и пятнах ржавчины, окна разбиты, дверцы болтаются, капотов нет и в помине, от двигателей валит пар, из трубок течет масло… Мёрдоку вдруг вспомнились те красавицы, за которыми он охотился на протяжении четверти века, и у него почему-то стало тяжело на сердце.

Он не стрелял, хотя первый из стаи уже поравнялся с Ангелом. Мысли Мёрдока обратились к черному сверкающему Автодьяволу и к Алой Леди Дженни, на которой он выслеживал грозного противника.

Тем временем седан добрался до ответвления, в котором устроили засаду охотники.

— Пора? — спросил Ангел, когда слева блеснула вспышка ракетного залпа.

— Пора!

Ангел открыл огонь. Началось избиение. Автомобили тормозили, сталкивались друг с другом… Каньон осветился пламенем костров, в которые превратилось с полдюжины машин… дюжина… две…

Диких уничтожали, они отстреливались. Им удалось подбить три машины врага. Мёрдок израсходовал все ракеты, прошелся лазером по дымящимся обломкам, зная, что никогда не забудет этого отчаянного прорыва. Пускай нынешние Дикие со своими лысыми покрышками, лопнувшими рессорами и протекающими коробками передач мало чем напоминали величественных собратьев, которые сражались с людьми в прошлом, — их вела та же ненависть.

Внезапно Мёрдок развернул лазер и направил луч в глубь каньона.

— Зачем? — поинтересовался Ангел.

— Там еще одна машина. Ты ее не засек?

— Проверяю. Ничего.

— Поезжай туда.

Автомобиль тронулся, затем свернул вправо. В динамике раздался треск.

— Мёрдок, ты куда? — справился кто-то из охотников.

— Я вроде бы что-то заметил и собираюсь проверить.

— Мне некого послать с тобой. Нам нужно разобраться здесь.

— Обойдусь.

— Сколько у тебя осталось ракет?

— Достаточно, — отозвался Мёрдок, бросив взгляд на панель, где горел один-единственный огонек.

— Может, подождешь?

— Неужели ты думаешь, что какая-нибудь из этих железяк может повредить Ангела? — Мёрдок хихикнул. — Я мигом.

Новый поворот. Солнце освещало сейчас лишь гребень восточной стены каньона.

Никого и ничего.

— Засек? — снова спросил Мёрдок.

— Нет. Фары включить?

— Нет.

Пальба на востоке постепенно затихала. Слева в стене обозначилось широкое темное отверстие. Ангел притормозил.

— Возможно, проход ведет насквозь. Свернем или поедем дальше?

— Ты кого-нибудь обнаружил?

— Нет.

— Тогда поехали вперед.

Мёрдок не снимал руки с турели. Ствол лазерной пушки поворачивался из стороны в сторону, нацеливаясь в темноту, из которой могла исходить угроза.

— Так не пойдет, — решил наконец Мёрдок. — Нужен свет. Включи-ка прожектор.

Луч выхватил из мрака отливавшие оранжевым скалы. Нагромождение камней напоминало заросли кораллов; впечатление усиливала пыль, которая оседала, колыхаясь, словно морские волны.

— По-моему, тут кто-то был, и не из тех, кого мы сожгли.

— Говорят, усталые люди видят то, чего на самом деле не существует.

— Верно, — вздохнул Мёрдок, — я устал. Но все равно сворачивай за угол.

Они свернули. Мёрдок рывком развернул пушку и выстрелил, срезав кусок скалы у следующего поворота.

— Там! — воскликнул он. — Неужели не засек?

— Нет.

— Но мне же не привиделось! Проверь свои датчики. Наверно, у тебя что-то сломалось.

— Ответ отрицательный. Система обнаружения в полном порядке.

— Поезжай дальше, — велел Мёрдок, стукнув кулаком по панели. — Там кто-то был. — Прожектор осветил выжженную почву, испещренную множеством автомобильных следов. — Притормози. Может, кто-то из Диких обзавелся противорадарным оборудованием? Или мне и впрямь мерещится? Не понимаю, каким образом…

— Слева расщелина. И справа тоже.

— Сбавь скорость! Освети их прожектором.

Они очутились напротив первой расщелины. Мёрдок повел стволом вслед за лучом прожектора. Прежде чем расщелина поворачивала, от нее ответвлялись два боковых прохода.

— Возможно, там кто-то есть, — размышлял Мёрдок. — Не проверишь — не узнаешь. Ладно, поглядим на вторую.

Расщелина справа, на которую нацелились прожектор и пушка, выглядела слишком узкой, чтобы в ней мог поместиться автомобиль. Прямая, никаких поворотов и как будто ничего сколько-нибудь необычного.

— Не знаю, — проговорил со вздохом Мёрдок, — но мы добрались почти до конца, вон за тем поворотом тупик. Ладно, поехали. Держи ухо востро.

Радио вновь затрещало.

— Как дела? — поинтересовался кто-то из охотников.

— Пока никак. Покручусь еще немного. — Мёрдок отключился.

— Ты не…

— Знаю. Будь готов ко всему.

Они свернули за последний поворот. Им открылся овальной формы амфитеатр около сотни метров длиной. Ближе к центру громоздились валуны, в стенах виднелись черные отверстия.

— Давай направо, объедем по кругу. Тут есть на что посмотреть.

Ангел проехал с четверть круга, когда Мёрдок услышал певучий гул чужого двигателя. Он повернул голову — и словно перенесся на пятнадцать лет назад.

В амфитеатр вкатился приземистый красный «свингер».

— Вперед! — крикнул Мёрдок. — Она вооружена! Прячься за камни!

— Кто? Где?

Мёрдок переключил управление на себя, схватился за руль и надавил на газ. Ангел рванулся с места в тот самый миг, когда другой автомобиль, с притушенными фарами, выстрелил из пулеметов пятидесятого калибра.

— Увидел? — осведомился Мёрдок, когда по броне Ангела забарабанили пули, а заднее стекло зазмеилось трещинами.

— Смутно, как через экран. Но мне этого вполне достаточно, можешь отдать управление.

— Нет. С ней такие штучки не проходят, — Мёрдок круто вывернул руль и загнал Ангела за валуны посредине амфитеатра.

Красная машина приближалась, хотя больше не стреляла.

— Это ты, Сэм? — произнес пробившийся сквозь треск в динамике голос, который Мёрдок не ожидал услышать до конца своих дней. — Я узнала тебя. Машиной ты можешь гордиться: мощная, быстрая, умная… — Голос был женским и ледяным, как дыхание смерти. — Но нашей встречи твой напарник не предвидел. Я блокировала его датчики, а он и не заметил.

— Дженни… — пробормотал Мёрдок, вдавливая педаль в пол.

— Не думал, что мы снова встретимся?

— Я постоянно вспоминал тебя, гадал, что с тобой могло случиться. Но ведь сколько времени прошло!

— Все эти годы ты охотился за нами. В тот день тебе удалось отомстить, но ты не успокаивался.

— У меня не было выбора. — За разговором Мёрдок объехал полный круг и двинулся по второму. Должно быть, Дженни уже не та, что была раньше. Если только…

Впереди сверкнула вспышка. Ангела засыпало щебнем, машина вильнула, объезжая свежевырытую яму.

— Значит, у тебя еще остались гранаты? — справился Мёрдок. — А с прицелом что, нелады?

Сейчас их вновь разделяли валуны. Дженни не могла стрелять в него из пулеметов, равно как и он в нее из пушки.

— Мне некуда спешить, Сэм.

— Что происходит? — вступил в разговор Ангел.

— Наконец-то! Что ты ему ответишь, Сэм? Или предоставишь говорить мне?

— Там, в каньоне, — начал Мёрдок, — я ощутил ее присутствие. К тому же мне давно казалось, что рано или поздно мы с ней снова повстречаемся. Дженни — моя первая машина-убийца, которую я построил для охоты на Диких.

— Первая и лучшая, — прибавила Дженни.

— Однажды она отказалась подчиняться и сбежала.

— Эй, светленький, не хочешь глотнуть свободы? Впусти в воздухозаборник окись углерода. Сэм проживет достаточно долго, чтобы вывести тебя отсюда. На запросы будешь отвечать, что он отдыхает, скажешь, что вы ничего не обнаружили. Я подожду, а потом растолкую тебе, что и как.

— Хватит, Дженни, — Мёрдок потихоньку настигал «свингер». — Ты скоро окажешься у меня на прицеле. Времени на разговоры не осталось.

— Да и говорить не о чем, — откликнулась она.

— Разве? Ты — моя лучшая машина. Сдавайся, Дженни. Разряди свои пулеметы, брось гранаты и возвращайся со мной. Я не хочу уничтожать тебя.

— Предлагаешь согласиться на лоботомию?

Теперь взрыв прогремел позади. Мёрдок неотвратимо приближался к противнику.

— Во всем виноват вирус в программе. Дженни, ты последняя, последняя из Диких. Тебе незачем продолжать.

— И нечего терять, — тихо ответила она.

Третий взрыв раздался совсем близко. Ангел дернулся, но скорость не сбавил. Держа одной рукой руль, другой Мёрдок ухватился за турель.

— Она сняла экран, — объявил Ангел.

— Может, перегорела система блокировки, — сказал Мёрдок, поворачивая ствол пушки.

Он надавил на газ. Ангел объезжал ямы, подпрыгивал на колдобинах, луч прожектора скакал по скалистым стенам, превращая амфитеатр в череду призрачных образов. Расстояние между Дженни и Мёрдоком сокращалось.

Позади взорвалась очередная граната. Выбрав момент, Мёрдок нажал на гашетку. Луч угодил в стену и вызвал небольшой оползень.

— Это предупреждение, — произнес Мёрдок. — Брось гранаты, разряди пулеметы и возвращайся со мной к людям. Все кончено, Дженни.

— Отсюда уедет только один из нас, Сэм, — отозвалась она.

Ангел повернул. Мёрдок вновь выстрелил, но ствол повело вверх — колеса угодили в выбоину, — и луч выжег пятно на песчаном склоне.

— Неплохая штучка, — одобрила Дженни. — Жаль, что на меня ты такой не поставил.

— Тогда их еще не изобрели.

— Тебе не позавидуешь, Сэм. Ты не можешь довериться своему автомобилю и вынужден полагаться на собственные навыки. А он, между прочим, не промахнулся бы.

— Может быть, — согласился Мёрдок, в очередной раз выворачивая руль.

Внезапно взорвались сразу две гранаты, по броне Ангела застучали камни, оба окна с правого бока покрылись трещинами. Машина рыскнула в сторону — Мёрдока ослепила вспышка.

Стиснув руль обеими руками, он резко затормозил и, когда зрение восстановилось, заметил краем глаза, сквозь пелену пыли и каменной крошки, что Дженни на полной скорости мчится к выводящему из амфитеатра проходу.

Мёрдок надавил на газ и устремился следом, однако беглянка исчезла в проходе раньше, чем он успел притронуться к турели.

— Передай управление мне, а сам стреляй, — предложил Ангел.

— Нельзя. Она в любой момент может снова заблокировать твои датчики, а тогда пиши пропало.

— Только поэтому?

— Да. Слишком рискованно.

Когда они въехали в проход, красного «свингера» нигде поблизости не обнаружилось.

— Ну? — спросил Мёрдок. — Что показывают твои датчики?

— Она свернула в расщелину справа. Остался тепловой след.

Мёрдок слегка притормозил.

— Должно быть, там она и пряталась. Можем попасть в ловушку.

— Вызови остальных, перекрой выход и жди.

— Нет!

Мёрдок повернул и осветил расщелину прожектором. Дженни видно не было. Впрочем, в расщелине имелось множество ответвлений. Мёрдок повел Ангела вперед на малой скорости, вновь положив правую руку на турель.

Боковые ответвления, все достаточно широкие, чтобы в них поместилась машина, оказались пустыми.

Проход забрал вправо. Мёрдок свернул — и мгновенно затормозил: впереди слева засверкали вспышки выстрелов. Прицелиться не удалось — взревел двигатель, «свингер» красной молнией выскочил из своего укрытия и пропал в другом ответвлении. Мёрдок бросился в погоню.

Дженни он не видел, но слышал рокот ее двигателя. Скалистый коридор стал шире. Подъехав к большому валуну, от которого начинались две расщелины — одна вела прямо, другая круто уходила влево, — Мёрдок остановил машину и задумался.

— Куда ведет след? — поинтересовался он.

— В обоих направлениях. Я не понимаю…

Красный автомобиль появился слева, стреляя из всех стволов. Ангел содрогнулся. Мёрдок дал залп из лазера, но не попал. Дженни скрылась в темноте справа.

— Она сделала круг, чтобы сбить тебя с толку. И у нее получилось, — заметил Мёрдок, трогаясь с места. — Умна, стерва!

— Мы можем вернуться.

Мёрдок промолчал.

Еще дважды Дженни поджидала их в засаде, стреляла в упор, уворачивалась от лазерного луча и исчезала. В двигателе Ангела что-то застучало, на панели загорелся индикатор перегрева.

— Ничего страшного, — заявил Ангел. — Я справлюсь.

— Сообщи, если что.

— Хорошо.

Ориентируясь по тепловому следу, Мёрдок вел машину по уводившему влево проходу, мимо каменных замков, минаретов и соборов, черных и серых, голых или усеянных пятнышками слюды, напоминающими первые капли летней грозы. Они выехали на широкий песчаный склон. Ангел было пошел юзом, но вскоре остановился, хотя колеса продолжали вращаться.

Мёрдок включил фары, и вокруг, словно марионетки, заплясали диковинные тени.

— Русло реки. Кругом песок, а Дженни не видно. — Он переключил передачу, надеясь вывести автомобиль на твердую почву, но у него ничего не вышло.

— Передай управление мне, — посоветовал Ангел. — У меня есть специальная программа для таких случаев.

Мёрдок щелкнул тумблером. Машина сразу же начала раскачиваться. Качка продолжалась около минуты, потом снова загорелся индикатор перегрева.

— Вот тебе и программа. Похоже, придется мне вылезти и подтолкнуть.

— Не надо. Вызови подмогу и жди. Если она появится, мы уничтожим ее из пушки.

— Я быстро. Нам нужно ехать дальше. — Мёрдок потянулся к дверце и услышал щелчок. — Открой. Не валяй дурака: я ведь могу просто отключить тебя, вылезти и включить опять. Так что зря стараешься.

— По-моему, ты совершаешь ошибку.

— Тем более следует поторопиться.

— Хорошо. Дверь открыта. — Щелчок повторился. — Когда ты начнешь толкать, я почувствую давление. Учти, на тебя полетит песок.

— У меня есть платок.

Мёрдок выбрался наружу, хромая, обошел автомобиль, завязал платком рот и нос, уперся руками и принялся толкать. Натужно заревел двигатель, завертелись колеса.

Внезапно он краешком глаза заметил справа какое-то движение. Мёрдок покосился в ту сторону, но толкать не перестал.

Дженни, которая пряталась в тени под выступом, нацелила на Ангела Смерти свои стволы. Похоже, она тоже застряла.

Бежать? Бесполезно. Она наверняка не промахнется.

Передохнув и собравшись с силами, Мёрдок передвинулся левее и вновь взялся за дело. Дженни выжидала, чего — непонятно. Мёрдок переместил левее сначала одну руку, потом другую, переступил с места на место, с немалым трудом убедив себя не поворачиваться к ней. Теперь он стоял около левой задней фары. Кажется, появился шанс. Два быстрых шага — и он окажется за корпусом Ангела, а там уже рукой подать до кабины. Но почему она не стреляет?

Неважно, надо попытаться. Мёрдок в очередной раз передохнул; тяжелее всего была именно эта пауза.

Он притворился, будто упирается руками в борт машины, а затем одним прыжком спрятался за Ангела, рванулся к открытой дверце и вскарабкался в кабину. Пока он перемещался, Дженни словно спала, но едва Мёрдок захлопнул дверцу, пулеметы красного «свингера» изрыгнули пламя. Ангел Смерти вздрогнул и закачался.

— Держи! — воскликнул Ангел. Лазерная пушка развернулась вправо, из нее вырвался луч. Тонкий и острый, он как нож рассек скалистый склон.

На глазах Мёрдока, который повернулся как раз вовремя, вниз рухнула огромная глыба. Сперва послышался шелест, потом раздался грохот. Дженни прекратила стрелять еще до того, как на нее обрушился камень.

— Будь ты проклят, Сэм! — прозвучал из динамика, перекрывая грохот, знакомый голос. — И зачем ты только вылез из машины?!

Голос смолк. Красный «свингер» полностью исчез под грудой камней.

— Должно быть, она снова заблокировала мои датчики, — проговорил Ангел, — потому и смогла подкрасться незаметно. Тебе повезло, что ты увидел ее.

— Да, — отозвался Мёрдок.

— Пожалуй, попробую выбраться, — сказал Ангел чуть погодя. — С твоей помощью мы немного продвинулись вперед.

Автомобиль начал раскачиваться. Мёрдок впервые за весь вечер увидел звезды — яркие, холодные и бесконечно далекие. Ангел выкатился на твердую почву, развернулся и проехал мимо гробницы Дженни; Мёрдок искоса поглядел на нее и отвернулся.

Когда они миновали лабиринт проходов и оказались в каньоне, ожило радио.

— Мёрдок! Мёрдок! С тобой все в порядке? Мы пытались отыскать тебя…

— Я в порядке, — ответил он тихо.

— Мы слышали выстрелы. Кто стрелял, ты?

— Да. Прикончил призрака и возвращаюсь.

— Мы уничтожили всех до единого.

— Хорошо, — Мёрдок отключился.

— Почему ты не рассказал им про красную машину? — спросил Ангел.

— Заткнись и следи за дорогой.

За окнами тянулись стены каньона, в которых пласты ярких расцветок перемежались более тусклыми. Стояла ночь, холодная, широкая и глубокая, как небо; с севера задувал черный, пахнувший смертью ветер, навстречу которому и двигался Ангел. Промчавшись сквозь пелену времени и пыли, мимо многочисленных обломков, Ангел и Мёрдок добрались до того места, где их поджидали остальные охотники. Стояла ночь, с севера задувал черный ветер.

Кладбище слонов

Они танцевали…

…На Балу Столетия…

…На Балу Тысячелетия…

…На самом волшебном из всех Балов…

…И ему хотелось сокрушить ее, разорвать на куски…

Мур не видел павильона, по которому двигался в танце, не замечал сотен безликих теней, скользящих вокруг, не удостаивал вниманием разноцветные светящиеся шары, что проплывали над головой.

Он не ощущал запахов. Кроме одного — первобытного запаха вечнозеленого реликта Рождественских времен, который медленно вращался на пьедестале в центре зала, роняя несгораемые иголки.

Все казалось далеким, отстраненным, пережитым. Ушедшим.

Еще несколько минут — и наступит двухтысячный…

Леота трепетала на сгибе его руки, как стрела на туго натянутом луке, и ему хотелось сломать эту стрелу или выпустить — не целясь, наугад, лишь бы из глаз, прекрасных зеленовато-серых глаз, исчезло самадхи[29], или близорукость, или что бы там ни было…

Она следовала его неуклюжим движениям столь совершенно, что ему казалось, будто, соприкасаясь с ним, она читает его мысли! Особенно его сводило с ума ее дыхание — жарким влажным обручем охватывая шею, оно проникало под смокинг, словно невидимая зараза, каждый раз, когда Леота приближала к нему лицо и говорила что-то по-французски. Этого языка он еще не знал, а потому отвечал невпопад: «C’est vrai», или «Damn»[30], или и то и другое, — и пытался сокрушить ее девственную белизну под черным шелком, и Леота снова превращалась в трепещущую стрелу. Но она танцевала с ним, и это был самый большой его успех за минувший год, равный одному ее дню.

До наступления двухтысячного оставались считанные секунды. И вот…

Музыка раскололась надвое и слилась воедино, а шары засияли дневным светом. «Все как тогда», — вспомнил Мур и усмехнулся. Огни погасли. Чей-то голос произнес ему и всем остальным чуть ли не в самое ухо:

— С Новым годом! С новым тысячелетием!

…И он сокрушил ее…

Никому не было дела до того, что происходило на Таймс-сквер. А там толпа смотрела трансляцию Бала на экране размером с футбольное поле. Даже темнота павильона не была помехой для веселящихся зрителей — в инфракрасном свете они отлично видели прижимающихся друг к другу танцоров. «Возможно, именно мы сейчас — причина неистовства этой переполненной „чашки Петри“ за океаном», — подумал Мур. Это было вполне возможно, если учесть, с кем он танцует.

Его не беспокоило, смеются над ним или нет; слишком близка была цель, чтобы тревожиться о пустяках.

«Я люблю тебя!» — мысленно произнес он. (Дабы предугадывать ее ответы, он проигрывал диалог в уме, и это делало его чуточку счастливей.)

Шары замерцали, и Мур снова вспомнил прошлогодний Бал. Пошел снег; снежинки, будто крошечные осколки радуги, падали на танцующих; медленно тая, между шарами проплывали рулончики серпантина; под сводами павильона, ухмыляясь, кружились воздушные змеи, разукрашенные под китайских драконов.

Танец возобновился, и Мур попросил ее, как год назад:

— Пойдем куда-нибудь. Хоть минуту побудем наедине.

Леота подавила зевок:

— Нет. Мне скучно. Еще полчаса, и я ухожу.

У нее был красивый грудной голос. Самый красивый из всех женских голосов.

— Почему бы нам не провести эти полчаса в одном из здешних буфетов?

— Спасибо, я не хочу есть. Я хочу быть на виду.

Мур первобытный, почти всю жизнь продремавший в затылочной доли мозга Мура цивилизованного, с рычанием встал на дыбы. Но Мур цивилизованный, боясь, что он все испортит, надел на него намордник.

— Когда мы увидимся? — мрачно спросил он.

— Может быть, в День Штурма Бастилии, — прошептала она. — Liberte, Egalite, Fraternite…[31]

— Где?

— Под куполом Нового Версаля, в девять. Если нужно, я устрою тебе приглашение.

— Буду весьма признателен.

«Она заставляет тебя унижаться!» — злобно вставил Мур первобытный.

— Хорошо, в марте ты его получишь.

— А сейчас ты не уделишь мне денек-другой?

Она отрицательно покачала головой. Голубовато-белый локон обжег его щеку.

— Время слишком дорого, — прошептала Леота с пафосом и вместе с тем иронически, — а дни без Балов — бесконечны. Ты хочешь, чтобы я отдала тебе годы своей жизни?

— Да.

— Ты слишком многого хочешь.

Его подмывало послать ее к черту и уйти, но вместе с тем ему хотелось быть с нею. Ему было двадцать семь, и весь 1999 год он прожил в мечтах о ней.

Два года назад он решил, что пора жениться — его достаток вполне это позволял. Не найдя невесты, которая сочетала бы в себе лучшие черты Афродиты и цифровой вычислительной машины, он направил свое честолюбие в другое русло.

Ему удалось получить приглашение на «Новый год на орбите». Для этого ему пришлось объездить весь свет, не раз пересекая Международную демаркационную линию, и расстаться с месячным заработком. Но на Балу он встретил Леоту Матильду Мэйсон, Принцессу Спящих. Стоило ему увидеть ее наяву — и он напрочь забыл о цифровой машине. Мур влюбился. Вернее, позволил себе влюбиться. Во многих отношениях он был старомоден.

Разговор между ними длился ровно девяносто секунд. Первые двадцать ушли на обмен холодными стандартными фразами. Но все же он добился от нее обещания потанцевать с ним на Балу Тысячелетия в Стокгольме.

И весь год сгорал от нетерпения, браня себя за то, что чересчур поддался ее чарам. И вот теперь он услышал, что ей скучно в самом красивом городе мира и что она намерена удалиться в свой «бункер» до Дня Штурма Бастилии.

Вот когда Мур первобытный осознал то, что Мур цивилизованный, возможно, знал уже давно: когда они встретятся снова, Леота будет старше на два дня, а он — на полгода. Для Круга время застыло: «холодный сон» позволил сбыться мечте Нарцисса. Но старение так и осталось ценой полнокровной жизни.

У Мура не было ни малейшего шанса. Легче стокгольмской снежинке сохраниться в Конго, чем ему остаться с Леотой наедине, в стороне от глаз членов «Клуба ледяных гробов». (Лауреат Круга Уэйн Юнгер, похожий на профессионального игрока в гольф, собирающегося преподать урок зеленому юнцу, уже двигался наперехват.)

— Привет, Леота. Пардон, мистер Как-вас-там.

Мур первобытный зарычал и замахнулся дубиной, но Мур цивилизованный послушно уступил дерзкому богу Круга самую недосягаемую красавицу в мире.

Леота улыбнулась, Юнгер тоже.

На всем пути до Сан-Франциско, в баре стратокрейсера в году двухтысячном от Рождества Христова (два-ноль-ноль-ноль), у Мура крутилось в голове: «Порвалась дней связующая нить…»[32]

Через два дня он принял решение.

Стоя на балконе, похожем на огромный мыльный пузырь, прилипший к стене одной из ста башен комплекса Хилтон-Фриско, он спросил себя: «Та ли это девушка, которую мне хотелось бы взять в жены?»

И ответил, рассеянно глядя на залив и на транспортные капилляры под носками своих туфель: «Да. Я знаю, меня ждет большое будущее. И я хочу, чтобы в этом будущем у меня была красавица жена. Леота».

Мур дал себе клятву вступить в Круг.

Он понимал, что замыслил подвиг. Чтобы попасть на Олимп, во-первых, требовались деньги. Много денег. Во-вторых, необходима известность. Но инженеров-электриков — талантливых, компетентных, даже вдохновенных — в мире более чем достаточно. Мур знал: добиться признания будет нелегко.

Он с головой ушел в работу и учебу. Бывало, по шестьдесят, а то и по восемьдесят часов в неделю он читал, конструировал, прослушивал записи лекций по предметам, которые прежде были ему не нужны.

В мае Мур получил приглашение на Бал и долго рассматривал прямоугольник настоящей атласной бумаги с настоящим тиснением. К тому времени он запатентовал девять изобретений, еще три «дозревали». Один патент он продал и теперь вел переговоры с фирмой «Аква май-нинг» насчет своей технологии очистки воды. «Если выдержу такой темп, — решил он, — у меня будут деньги».

А может, и известность. Теперь все целиком зависело от внедрения его технологии и от того, как он распорядится деньгами. Леота скрывалась в страницах формул, в листах эскизов; она сгорала, пока он спал, и спала, пока он сгорал.

В июне он решил отдохнуть.

«Ассистент начальника отдела Мур, — обратился он к своему отражению в зеркале парикмахерской (его похвальное рвение в Отделе герметической укупорки выходных отверстий аппаратуры высокого давления обеспечило ему значительное повышение в должности), — не мешало бы тебе получше знать французский и научиться танцевать как следует».

Однако отдых оказался не менее утомительным, чем работа. У него гудели мышцы, когда он летел через Трамплинный зал молодежной христианской ассоциации Сателлита-3; его движения обрели грацию, после того как он станцевал с сотней роботесс и десятками женщин; он прошел ускоренный, с применением наркотиков, курс обучения французскому по системе Берлица (на более скоростной «церебрально-электростимуляционный» метод он не решился, опасаясь пресловутого замедления рефлексов). И хотя он спал на взятой напрокат «говорящей кушетке», твердившей ему по ночам формулы расслабления, в канун Fete[33] Мур чувствовал себя так, как чувствовал себя после бурной ночи какой-нибудь придворный повеса эпохи Возрождения.

«Интересно, на сколько его хватит?» — думал Мур первобытный, поглядывая из своей пещеры на Мура цивилизованного.

За два дня до праздника он покрыл свое тело равномерным загаром и решил, что скажет Леоте:

«Я люблю тебя!»

«О черт! — спохватился он. — Только не это!»

«Скажи, ты могла бы ради меня выйти из Круга?»

«Хо-хо! — мысленно рассмеялся он. — Размечтался!»

«Если я вступлю в Круг, ты будешь со мной?»

«А что? Пожалуй, ничего лучше не придумаешь».

Третья встреча Леоты и Мура была совершенно не похожа на предыдущие. Никаких прощупываний — охотник готовился решительно шагнуть в заросли. «Вперед! — скомандовал себе Мур. — И не оглядываться!»

На ней было бледно-голубое платье с орхидеей на корсаже. Купол дворца с поющим зодиакальным крутом вращался, бросая на пол ведьмины огни, У Мура возникла неприятная иллюзия, будто цветок растет прямо из левой груди Леоты, этакий экзотический паразит. Он приревновал ее к орхидее — а ревность, он знал, не была свойственна повесам эпохи Ренессанса. И тем не менее…

— Добрый вечер. Как поживает ваш цветок?

— Еле дышит, — ответила она, потягивая зеленый напиток через соломинку, — но цепляется за жизнь.

— Со страстью, которую я вполне могу понять, — подхватил Мур, взяв девушку за руку. — Ответь мне, королева просопопеи[34], куда ты держишь путь?

На ее лице мелькнул интерес.

— А вы намного лучше говорите по-французски, Адам… Кадмон? — заметила она. — Я иду только вперед. А вы?

— Туда же.

— Увы, я сомневаюсь в этом.

— Сомневайтесь в чем хотите, но мы с вами теперь — параллельные потоки.

— Что это? Самомнение изобретателя, почившего на лаврах?

— Куда моим лаврам до лавров того, кто изобрел «холодный бункер».

Она окинула его пронизывающим взглядом.

— Что у вас на уме? Это серьезно?

— Если падшим душам суждено соединиться только в этом Аиде, то да, это серьезно. — Он кашлянул и спросил напрямик: — Можем мы остаться вдвоем хотя бы на время танца? Я не хочу, чтобы на нас пялился Юнгер.

— Хорошо.

Она поставила бокал на летающий поднос и проследовала за Муром под вращающийся зодиакальный круг. Тотчас лабиринт человеческих тел отгородил их от Юнгера. Мур усмехнулся:

— На некостюмированном балу все похожи друг на друга, как две капли воды.

Леота улыбнулась:

— Знаешь, а ты танцуешь гораздо лучше, чем в прошлый раз.

— Знаю. Скажи, как бы и мне получить ключик к вашему милому айсбергу? Пожалуй, это было бы занятно. Я понимаю, одних денег и происхождения недостаточно, чтобы попасть к вам. Я прочел все, что написано о Круге, но хотел бы получить практический совет.

Ее рука чуть дрогнула в его ладони.

— Ты знаешь Дуэнью?

— Понаслышке, — ответил Мур. — Говорят, это старая горгулья. Ее специально заморозили, чтобы отпугнуть Зверя, когда наступит час Армагеддона.

Леота не улыбнулась. Она снова превратилась в стрелу.

— Тут есть доля правды, — холодно подтвердила девушка. — Дуэнья не пускает в Круг звероподобных личностей.

Мур цивилизованный прикусил язык.

— И хотя многим она не нравится, — продолжала Леота, оживляясь, — мне она кажется забавной статуэткой китайского фарфора. Будь у меня дом, я бы поставила ее на каминную полку.

— А я слыхал, ей место в Викторианском зале галереи НАЛ[35], — возразил Мур.

— Она родилась в эпоху Виктории, — кивнула Леота. — Когда появился первый «холодный бункер», ей было за восемьдесят. Но я смело могу сказать, что с тех пор она ничуть не постарела.

— И она собирается флиртовать в этом возрасте целую вечность?

— Вот именно, — холодно ответила Леота. — Ибо ей угодно быть бессмертным вершителем наших судеб.

— В сто лет человек превращается в клубок архетипов, — заметил Мур. — Не потому ли так трудно пройти у нее собеседование?

— Это одна из проблем, — согласилась Леота, — но есть и другие. Если ты сейчас же подашь прошение о приеме в Круг, тебе придется ждать собеседования до лета. Если, конечно, тебя к нему допустят.

— А много ли претендентов?

Она закрыла глаза.

— Не могу сказать. Наверное, тысячи. На собеседования пригласят несколько десятков, остальных отбракуют Управляющие. Решающее слово, естественно, будет за Дуэньей.

Внезапно светло-зеленый зал (благодаря изменению музыки, освещения, тональности ультразвука, состава наркотических добавок в воздухе) превратился в холодный темный колодец на дне моря, бурного и ностальгического, как думы русалки, глядящей на руины Атлантиды. Элегическому гению творца зала удалось создать почти осязаемое притяжение между танцорами, и кожа Леоты была холодной и влажной.

— В чем тайна ее власти? Я много читал и слышал о ней и знаю, что она держит большой пакет акций. Ну и что с того? Почему я не могу договориться с Управляющими напрямик? Я мог бы заплатить…

— Ничего не выйдет, — перебила Леота. — Акции тут ни при чем. Она — символ Круга, без нее ничто не решается. Круг остается Кругом только благодаря его исключительности. Подражателей ожидает полный провал, так как им будет недоставать Дуэньи с ее удивительной проницательностью. Если бы не она, в Круг мог бы вступить любой бурбон с толстым кошельком. Вот почему Те, Кто Считает, — добавила она, выделив заглавные буквы, — обязаны ее слушаться. Причем это не чей-нибудь каприз, а жестокая необходимость. Стоит Кругу опустить планку, и Земля лишится своего главного достояния — элиты.

— Деньги не пахнут, — возразил Мур. — Если найдутся и другие желающие устраивать Балы и хорошо за это платить…

— То люди, посмевшие взять у них деньги, перестанут быть Теми, Кто Считает. Они лишатся многих привилегий и приобретут репутацию торгашей.

— Хм-м… Вывернутая какая-то логика. Ни дать ни взять — лента Мебиуса.

— Что поделаешь. Круг — это кастовая система с ревизиями и бухгалтерским балластом. Никто не желает, чтобы его не стало.

— Даже «отбракованные»?

— Глупо! Они — в первую очередь. Кто им запрещает приобрести собственные «бункеры», если им это по карману, и лет через пять совершить новую попытку? За эти годы можно даже разбогатеть, если с умом распорядиться своим имуществом. Некоторые ждут десятилетия, но все равно не отступают. Кое-кому удача в конце концов улыбается. Ожидание и борьба скрашивают жизнь, делают победу более сладостной. В обществе свободы, высокого уровня жизни, жесткого равенства перед законом и одинаковых стартовых возможностей самой желанной целью индивидуума становится приобщение к элите. И добиться этого, имея за душой только деньги, невозможно. Попробуй — убедишься в моей правоте.

Его мысли приняли более конкретное направление.

— Каковы же плоды долгожданной победы?

— Они стоят того, чтобы за них сражаться. Победитель имеет право пользоваться личным «бункером» и бесплатно посещать Балы, до тех пор пока доходы с его имущества компенсируют затраты на его содержание. Если он небогат, то не будет чувствовать себя ущербным среди нас, ведь мы дорожим нашими демократическими идеалами, — Леота посмотрела по сторонам и добавила: — Как правило, доходы члена Круга предопределены изначально, поскольку распорядиться имуществом ему помогают опытные консультанты. Они подсказывают, куда выгоднее вложить деньги.

— Наверное, Круг неплохо наживается на вас.

— Certainement[36]. Бизнес есть бизнес, да и Балы обходятся недешево. Но ведь мы и сами — члены Круга; имея акции какой-либо из его корпораций, мы получаем высокие дивиденды. Даже если через месяц тебя исключат, ты успеешь разбогатеть — ведь один объективный месяц равен примерно двадцати календарным годам.

— Куда мне обратиться, чтобы мое имя внесли в список?

Он знал куда, но надеялся, что Леота предложит свою помощь.

— Список будут составлять здесь, сегодня вечером. На Балу всегда есть кто-нибудь из офиса. За неделю-другую о тебе наведут справки, потом кого-нибудь пришлют.

— Наведут справки?

— Простая формальность. Или у тебя биография не в порядке? Судимость? Психическое заболевание? Неоплаченные долги?

Мур отрицательно покачал головой:

— Нет, нет и нет.

— Тогда не о чем беспокоиться.

— Неужели у меня действительно есть шанс?

— Да, — ответила Леота, прижимаясь щекой к ложбинке на его шее, чтобы он не видел ее лица. — До собеседования у тебя будет поддержка члена Круга. Но конечный результат целиком зависит от нее.

— Тогда мне действительно не о чем беспокоиться.

— Собеседование может продлиться всего несколько секунд. Однако Дуэнье их будет достаточно. Она никогда не ошибается.

— Я выиграю, — твердо произнес Мур.

Над ними мерцал Зодиак.

Мур нашел Дэррила Уилсона в одном из баров городка Поконо-Пейнс. Актер, что называется, вышел в тираж: он почти ничем не напоминал героя знаменитого многосерийного вестерна. Тот был крутолобым, бородатым викингом прерий; у этого, казалось, по лицу прошел ледник, оставив за собой глубокие рытвины. Обрюзгший и поседевший за четыре года, Уилсон сохранил из своего облика только дорогостоящую насупленность. В кино он больше не снимался, а досуг проводил в баре, прижигая зоб огненной водой, в которой раньше ежедневно отказывал краснокожим. Ходили слухи, что он успешно «сажает» вторую печень.

Мур сел за его столик, опустил кредитную карточку в прорезь терминала, набрал на клавиатуре мартини и стал ждать. Заметив, что сидящий напротив человек не обращает на него внимания, он сказал:

— Вы — Дэррил Уилсон, а я — Элвин Мур. Хочу задать вам несколько вопросов.

«Самый меткий стрелок Запада» устремил на него мутный взгляд.

— Репортер?

— Нет. Ваш старый поклонник.

— Как же, рассказывай, — произнес знакомый Муру голос. — Я же вижу — репортер. Давай вали отсюда.

— Мэри Мод Муллен, — отчетливо произнес Мур. — Старая стерва, богиня Круга. Что вы о ней думаете?

Взгляд Уилсона наконец сфокусировался.

— A-а, претендент. Хочешь в этом сезоне взойти на Олимп?

— Угадали.

— Ну, и какие у тебя мысли?

Не дождавшись пояснения, Мур спросил:

— Насчет чего?

— Того самого.

Мур сделал глоток. «Хорошо, — подумал он, — поиграем в твою игру, если это сделает тебя более разговорчивым».

— Неплохой мартини, — заметил он. — Ну так?

— Почему?

Мур побагровел. Похоже, Уилсон слишком пьян, чтобы от него был прок. Ладно, последняя попытка…

— Потому что он расслабляет и вместе с тем бодрит, а мне именно это и требуется…

— А почему тебе надо быть расслабленным и вместе с тем бодрым?

— Думаешь, это лучше, чем быть напряженным и сонным?

— Почему лучше?

— Слушай, какого черта…

— Ты проиграл. Ступай домой.

Мур встал:

— Давай так: я выйду, вернусь, и мы начнем по новой. Идет?

— Сядь. Колеса моего фургона крутятся медленно, но они все-таки крутятся. Мы оба говорим об одном и том же. Ты хочешь знать, что такое Мэри Мод? Я скажу тебе. Это такой большой вопросительный знак. Перед ней бесполезно надевать маску. За две минуты Дуэнья разденет тебя догола, и твои ответы будут зависеть от биохимии да от погоды. Как и ее решение. Мне нечем тебя утешить. Дуэнья — это каприз в чистом виде. И еще она уродлива, как сама жизнь.

— И это все?

— Тем, кто не годится для Крута, она дает от ворот поворот. И этого достаточно. Все, ступай.

Мур допил мартини и ушел.

За зиму Мур сколотил состояние. Правда, довольно скромное. Он перешел из Отдела герметической укупорки в исследовательскую лабораторию фирмы «Аква майнинг». Лаборатория находилась на Оаху[37], поэтому ежедневные затраты времени на транспорт увеличились на десять минут, зато «главный технолог» звучало солиднее, чем «ассистент начальника отдела». Мур трудился в поте лица, и одним из результатов стремительного роста его состояния и положения в обществе был судебный процесс в январе.

Он выяснил, что почти все мужчины, принятые в Круг, были разведены. Обратившись в престижную фирму по оформлению браков и разводов, он подписал контракт сроком на три месяца с Дианой Деметрикс, безработной манекенщицей греко-ливанского происхождения. Контракт мог быть расторгнут по желанию одной из сторон и продлен с согласия обоих супругов.

Позже Мур пришел к выводу, что вина за безработицу среди манекенщиц лежит в основном на прогрессе в медицине. Хирургия заполнила мир женщинами с идеальной внешностью. Манекенщице трудно найти работу и еще труднее — удержаться на ней. Новообретенное благосостояние Мура и явилось тем стимулом, который заставил Диану обратиться в суд, обвинив бывшего мужа в нарушении устного соглашения, якобы заключенного между ними, о продлении контракта по желанию одной из сторон.

Разумеется, «Бюро оформления браков и разводов Берджесса» помогло Муру уладить конфликт, оплатив судебные издержки и хирургическую операцию. (Диана сломала ему нос «Пособием по демонстрации готового платья» — тяжелым иллюстрированным справочником в пластиковом футляре.)

В марте Мур был уже готов сразиться с пережитком девятнадцатого века, невесть что о себе возомнившим. В мае, однако, сказалось переутомление. Но, вспомнив вопрос Леоты о психическом заболевании, он (чем черт не шутит!) поборол искушение пройти в психиатрической клинике месячный курс реабилитации. Мур собрал волю в кулак, сосредоточась на мыслях о Леоте. Ведь он совсем забыл о ней. Постоянная учеба, заботы о карьере и женитьба на Диане Деметрикс не оставляли ему времени на воспоминания о принцессе Круга, его любви.

Любви?

Он усмехнулся.

«Суета, — решил он. — Я хочу Леоту, потому что все хотят ее».

Но это было не совсем так.

Он задумался о своих подлинных целях и желаниях.

И понял: его цели неясны. Действие опережает замысел. Если не кривить душой, то он хочет только одного: лететь на роскошном стратокрейсере, проносясь сквозь завтра и послезавтра, сквозь годы и века, — не старея, как те древние боги, что дремали в заоблачной выси и просыпались только в праздники равноденствия, чтобы снизойти к смертным, влачащим жалкое, томительное существование на Земле. Обладать Леотой значило принадлежать Кругу; именно этого он и добивался. Так что действительно то была суета. То была любовь.

Он громко рассмеялся. Его автосерф, как алмаз, резал голубую линзу Тихого океана, осыпая наездника холодным крошевом брызг.

Возвращаясь из царства абсолютного нуля, подобный Лазарю, ты не испытываешь ни боли, ни замешательства. Ты вообще ничего не чувствуешь, пока твое тело не нагреется до температуры сравнительно теплого трупа.

«Лишь в самом конце, когда просыпается разум, — думала миссис Муллен, стараясь окончательно прийти в сознание, — и ты понимаешь, что вино простояло в погребе еще один сезон и урожай стал еще ценнее, — только тогда привычная обстановка комнаты принимает вдруг уродливые, пугающие черты. Наверное, это всего лишь суеверный страх, психический шок при мысли, что материя жизни — твоей собственной жизни — каким-то непостижимым образом изменена. Но проходит микросекунда, и страх исчезает».

Миссис Муллен содрогнулась, как будто холод еще не покинул ее старческое тело, и выбросила из головы воспоминание о кошмаре.

Она посмотрела на человека в белом халате, стоявшего возле ее ложа.

— Какое сегодня число?

Он был горсткой праха, несомой ветром времени…

— Восемнадцатое августа две тысячи второго года, — ответила горстка праха. — Как ваше самочувствие?

— Спасибо, превосходное. Я только что вступила в новое столетие. Почему бы моему самочувствию не быть прекрасным? Я собираюсь прожить еще не один век.

— Обязательно проживете, мэм.

Две крошечные географические карты — ее ладони — поправили стеганое одеяло. Дуэнья подняла голову.

— Что нового в мире?

В ее глазах вспыхнуло ацетиленовое пламя. Врач отвел взгляд.

— Мы все-таки побывали на Нептуне и Плутоне, — начал он. — Они оказались совершенно необитаемы. Проект «Сахара» встретил новые затруднения, но эти глупые французы утверждают, что почти все улажено и весной начнутся работы…

Ее взгляд плавил летающую в воздухе пыль, превращая ее в стекловидные чешуйки.

— Повторяю, доктор, — сказала миссис Муллен. — Что нового в мире?

Он пожал плечами:

— Мы можем продлить консервацию. Причем на значительный срок.

— Опять консервация?

— Да.

— Но не лечение?

Он снова пожал плечами.

— Но ведь отсрочка и так превысила всякую меру, — пожаловалась она. — Прежние лекарства почти не действуют. Сколько времени дадут мне новые?

— Этого мы не знаем. Но над вашей проблемой работает много специалистов.

— Значит, вы не можете сказать, когда будет найден способ лечения?

— Может быть, через двадцать лет. А может быть, завтра.

— Ясно. — Пламя в ее глазах погасло. — Ступайте, молодой человек. Только включите моего автосекретаря.

Врач с радостью уступил место машине.

Набрав номер библиотеки, Диана Деметрикс заказала «Реестр Круга» и на нужной странице нажала кнопку «стоп».

Пока она всматривалась в экран, будто в зеркало, на ее лице сменилась целая гамма выражений.

— А ведь я выгляжу ничуть не хуже, — заключила она. — Даже лучше. Еще бы нос чуточку поправить и линию бровей… Да, леди. Твое счастье, что мужчины — консерваторы. Если бы не их предвзятость к пластическим операциям, ты была бы на моем месте, а я — на твоем. У-у, стерва!

Из «очистителя Мура» вытек миллионный баррель воды. Морская и теплая, она превратилась в пресную и прохладную. Пройдя через «тандем-камеру», она — чистая, вполне пригодная для питья, но ровным счетом ничего не подозревающая об этих своих достоинствах — поступила в водопровод. С другого конца в «очиститель» вливалась новая порция тихоокеанского рассола.

Осажденные и отфильтрованные вещества годились для производства псевдокерамики.

Изобретатель этого чудо-очистителя быстро богател.

Температура воздуха на Оаху достигла восьмидесяти двух градусов по Фаренгейту.

Из «тандем-камеры» потек миллион первый баррель.

Они вышли, оставив Элвина Мура в окружении собачек из китайского фарфора.

Две стены были от пола до потолка забраны стеллажами. На стеллажах рядами выстроились синие, розовые, желтовато-коричневые, охряные, розовато-лиловые, шафрановые и цвета киновари собачки — преимущественно глазурованные. Размерами они тоже отличались друг от друга: одни были с крупного таракана, другие — с крошечного бородавочника. Напротив двери, в камине, бушевал настоящий Гадес[38]; в его реве слышался метафизический вызов жаркому июлю Бермуд.

Каминная доска, на которой стояло несколько собачек, была частицей Круга. Как был частицей Круга и роскошный стол возле огненного ада. За столом, укутанная шотландским пледом в черную и зеленую клетку, сидела Мэри Мод Муллен. Она изучала досье Мура, лежащее перед ней в раскрытой папке. Разговаривая с претендентом, Дуэнья не поднимала глаз.

Мур стоял возле кресла (сесть ему не предложили) и делал вид, будто рассматривает собачек и лучину для растопки — и того и другого здесь было в избытке.

Мур и к живым-то собачкам был совершенно равнодушен, не говоря уже о фарфоровых. Но в гостиной Дуэньи, на секунду закрыв глаза, он ощутил клаустрофобию. Со всех сторон на него таращились не безобидные статуэтки, а чуждые существа, запертые в клетку Последним Землянином. Мур дал себе слово воздержаться от похвалы радужной стае гончих, охотящихся на жадеитового оленя величиной с чихуахуа. «Создать такую скульптурную группу, — подумал он, — мог только маньяк или человек с неразвитым воображением, к тому же недолюбливающий собак».

Внимательно прочитав его прошение, миссис Муллен подняла бесцветные глаза и спросила:

— Как вам нравятся мои питомцы?

Сидя за столом, эта узколицая, морщинистая, курносая дама с огненно-рыжими волосами невинно взирала на посетителя.

Мур попытался воспроизвести мысли, с которыми входил в ее студию. Безуспешно — вопрос застал его врасплох. Тогда он решил, что наименее рискованным ответом будет объективный.

— Они весьма красочны, мэм.

Едва произнеся эти слова, Мур понял, что ошибся. Совсем недавно он готов был расхваливать статуэтки до небес.

Он улыбнулся:

— Их тут так много, просто голова кругом идет. Хорошо еще, что они не лают, не кусают, не линяют и еще кое-чего не делают.

— Мои маленькие разноцветные сучки и сукины сыночки! — Мэри Муллен тоже улыбнулась. — Они ничего не делают. Они — своего рода символы. Потому-то я их и собираю.

Она указала на кресло:

— Садитесь. Располагайтесь поудобнее.

— Спасибо.

— Тут говорится, что вы совсем недавно вышли из счастливых безликих масс, чтобы достичь определенных высот в инженерном деле. Почему вы решили покинуть эти высоты?

— Я нуждался в деньгах и престиже, поскольку желающему вступить в Круг они не помешают.

— Так, так. Значит, деньги и престиж — не цель, а средство?

— Совершенно верно.

— В таком случае почему вы хотите вступить в Круг?

К этому вопросу Мур подготовился еще месяц назад, но теперь ответ застрял в горле, и Мур дал ему там умереть. Он вдруг усомнился, что эти слова, рассчитанные на поклонницу Теннисона[39], придутся Дуэнье по сердцу.

— В ближайшее десятилетие мир изменится до неузнаваемости. Мне бы хотелось увидеть эти перемены молодыми глазами.

— В Кругу вы будете жить не столько для того, чтобы наблюдать, сколько для того, чтобы за вами наблюдали, — Мэри Муллен сделала пометку в досье. — Кроме того, если мы вас примем, вам, наверное, придется покрасить волосы.

— Да и черт с ними… О, простите — вырвалось.

— Ничего. — Она сделала еще одну пометку. — Ваша реакция вполне подходящая.

Мэри Муллен снова подняла голову:

— Почему вы так хотите увидеть будущее?

Ему стало не по себе. Казалось, Дуэнья видит его насквозь и знает, что он лжет.

— Обычное человеческое любопытство, — нерешительно ответил Мур. — Кроме того, профессиональный интерес. Поскольку я инженер…

— Вы не на семинаре, — перебила она. — Жизнь члена Круга отдана Балам, и у вас почти не останется времени на учебу. Через двадцать, даже через десять лет ваши научные познания снизятся до уровня детского сада. Новые формулы покажутся вам иероглифическими письменами. Вы умеете читать иероглифы?

Он отрицательно покачал головой.

— Допустим, я привела неудачное сравнение, — продолжала Дуэнья. — Но как бы там ни было, если вы захотите нас покинуть, то сможете устроиться разве что чернорабочим. Правда, нищета вам грозить не будет, но коли вы решите работать по специальности, вам придется очень многое наверстывать, а это потребует больших усилий и денег.

Мур пожал плечами и поднял руки. Он уже обдумал эту проблему. «Лет через пятьдесят разбогатею и дам Кругу пинка, — сказал он себе. — А потом пройду ускоренный курс обучения и попробую устроиться консультантом по вопросам морского строительства».

— Мне вполне хватит знаний и опыта, чтобы оценивать события, пусть даже я не смогу в них участвовать, — сказал он.

— Вы считаете, что роль стороннего наблюдателя способна вас удовлетворить?

— Да, — солгал он.

— Сомневаюсь. — Она снова пронзила его взглядом. — Скажите, вы действительно влюблены в Леоту Мэйсон? Именно она предложила вашу кандидатуру. Впрочем, это ее право.

— Не знаю, — задумчиво ответил Мур. — Два года тому назад мне казалось…

— Увлечение — это прекрасно, — перебила Дуэнья. — Это повод для сплетен, а сплетни нам не помешают. Но любви я не потерплю. Выбросьте эту блажь из головы. Не бывает ничего скучнее и пошлее любви между членами Круга. Она порождает не сплетни, а насмешки. Так увлечение или любовь?

— Увлечение, — решил он.

Дуэнья посмотрела на огонь, потом — на свои руки.

— Вам придется выработать буддистское отношение к окружающему миру, который будет меняться с каждым днем. Когда бы вы ни бросили на него взгляд, он покажется совершенно иным. Нереальным.

Мур кивнул.

— Следовательно, чтобы сохранить душевное равновесие, вы должны внушить себе, что Круг — это центр вселенной. Что бы ни говорило вам сердце, вы должны внимать не ему, а рассудку…

Он снова кивнул.

— …И если будущее придется вам не по вкусу, вы не должны забывать, что назад пути нет. Подумайте об этом. И не просто подумайте — прочувствуйте.

Он прочувствовал.

Перо забегало по бумаге. Внезапно старческая рука задрожала. Выронив стило, Мэри Мод Муллен спрятала руку под плед.

— Вы не столь респектабельны, как большинство кандидатов, — произнесла она излишне будничным тоном, — но сейчас нам недостает людей с широким спектром эмоций. Контраст необходим — он придает нашим Балам глубину и живость. Просмотрите видеозаписи последних Балов.

— Уже просмотрел.

— И вы готовы отдаться им всем сердцем?

— Что бы ни говорило мне сердце…

— Хорошо, мистер Мур. Возвращайтесь к себе в номер и ждите ответа. Завтра вы его получите.

Мур встал. На языке вертелись десятки вопросов, но задавать их было поздно.

«Решила отказать? — мелькнула в голове паническая мысль. — Может, поэтому беседа оказалась столь короткой?»

И все же последние слова старухи прозвучали ободряюще.

Ему казалось, будто все его поры превратились в свежие ссадины от когтей и зубов. Мур повернулся и покинул обитель хрупких собачек.

До вечера он плескался в гостиничном бассейне, а потом отправился в бар. В тот день он не обедал.

Наконец пришел посыльный с радостным известием. Посыльный также намекнул, что, по обычаю, Мур должен послать своему инквизитору скромный подарок.

Пьяный Мур мигом придумал, что пошлет старухе, и захохотал.

Получив собачку с острова Оаху (такой в ее коллекции еще не было), Мэри Мод Муллен грустно пожала плечами, и это движение едва не перешло в крупную дрожь. Через несколько секунд старуха все-таки задрожала, едва не выронив статуэтку. Торопливо поставив ее на каминную полку, она схватила со стола пузырек с таблетками.

Впоследствии эта статуэтка потрескалась от перепада температур.

Они танцевали. Море над куполом казалось вечнозелено-золотым небом. День был необычайно юн.

Измученные шестнадцатичасовым Балом танцоры цеплялись друг за друга. Ноги у них болели, спины сутулились. По широкому залу еще двигалось восемь пар, и усталые оркестранты подпитывали их самой медленной музыкой, на какую только были способны.

Рассредоточившись по окоему мира, где небо сливалось с голубой плиткой пола, сидело около пятисот человек. Расстегнув пуговицы на одежде и раскрыв рты, они глазели на танцующих, подобно серебряному карасю, что таращился в зеленый сумрак с праздничного стола.

— Думаешь, будет дождь? — спросил Мур.

— Да.

— И я так думаю. Но довольно о погоде. Давай лучше о той неделе, которую ты провела на Луне.

Она улыбнулась:

— А чем тебя не устраивает старушка Земля?

Кто-то вскрикнул. Почти тотчас раздался звук пощечины.

— Никогда не был на Луне.

Казалось, Леоту это слегка развеселило.

— А я была. Но мне там не понравилось.

— Почему?

— Холодно. Над куполом пляшут безумные огни, и кругом — безжизненные черные скалы. — Она сделала гримаску. — Словно кладбище у конца времен…

— Ну хорошо, — согласился Мур. — Не будем об этом.

— …А под куполом тебя не оставляет чувство, будто ты — бестелесный дух…

— Все, все.

— Извини. — Она коснулась губами его шеи. Он прижался губами к ее лбу. Она улыбнулась. — Круг утратил лоск.

— Это не имеет значения. Нас уже не снимают.

Возле гигантского праздничного стола в форме морского конька зарыдала женщина, Музыканты заиграли громче. Небо пестрело люминесцентными огоньками морских звезд, которые плыли по наводящему лучу. Одна из звезд окропила Мура и Леоту соленой водой.

— Завтра улетаем?

— Да, — ответила она.

— Как насчет Испании? Сейчас там сезон созревания вишен. Праздник — Хуэгос Флоралес де ла Вендимья Хе-резана. Возможно, последний.

— Опять фейерверки, — вздохнула Леота. — Слишком шумно.

— Зато весело.

— Весело. — Она скривила губы. — Давай лучше посетим Швейцарию. Притворимся, будто мы совсем старенькие и дряхлые. Или придумаем еще что-нибудь романтичное.

— Некрофилка! — Мур поскользнулся на влажном пятне и едва не упал. — Лучше уединиться в горной Шотландии на берегу какого-нибудь озера. У тебя был бы твой любимый туман, а у меня — парное молоко и со-усированный табак…

— Нет! — воскликнула она, перекрывая пьяную болтовню окружающих. — Лучше в Нью-Гемпшир.

— А почему не в Шотландию?

— Я еще ни разу не бывала в Нью-Гемпшире.

— А я бывал, и мне там не понравилось. Точь-в-точь как на Луне, если судить по твоему описанию.

В этот миг моль задела крылом пламя свечи. Раздался грохот.

В зеленых небесах медленно вытянулась холодная черная молния. Пошел мелкий дождь.

Пока Леота сбрасывала туфли, Мур схватил с пролетающего над его левым плечом подноса бокал и, осушив, поставил обратно.

— Похоже, здесь разбавляют напитки водой.

— Кругу приходится экономить, — отозвалась Леота.

Мур заметил Юнгера. Тот смотрел на них, стоя на краю зала с бокалом в руке.

— Я вижу Юнгера.

— И я. Он еле на ногах держится.

— Мы тоже, — Мур рассмеялся.

Шевелюра толстого барда представляла собой снежный хаос; левый глаз заплыл огромным синяком. Что-то пробормотав, Юнгер выронил бокал и рухнул ничком. Никто не пришел к нему на помощь.

— Похоже, он опять слишком увлекся.

— Бедный Юнгер, — равнодушно произнесла Леота. — А ведь мы с ним давно знакомы.

Дождь лил не переставая, и танцоры казались марионетками в руках неопытных кукольников.

— Они летят! — закричал человек в красной мантии и простер руки к небу. — Снижаются!

Мур не узнал этого человека. Очевидно, он был не из Круга.

Все головы, способные соображать, разом запрокинулись навстречу каплям дождя. В безоблачной зелени быстро разрастались силуэты трех серебристых дирижаблей.

— Мы спасены!

Ансамбль, словно маятник посредине траектории, на мгновение замер и заиграл вновь: «Спокойной ночи, леди, спокойной ночи, леди…»

— Мы будем жить!

Леота сжала ладонь Мура.

— Мы весело летим, куда глаза глядят… — пели голоса.

— Куда глаза глядят, — повторила Леота.

— Мы весело летим, — сказал Мур.

— …Над синевою моря, под небом голубым…

Спустя круго-месяц после этого происшествия, едва не обернувшегося катастрофой для Круга (то есть в год две тысячи девятнадцатый эпохи правления Повелителя и Президента нашего Гамберта, через двенадцать лет после приснопамятного моретрясения), Мур и Леота стояли у стены Обители сна на одном из островов Бермудского архипелага.

Светало.

— Кажется, я люблю тебя, — сказал он.

— Хорошо, что любовь не требует доказательств. — Леота прикурила от его зажигалки. — Я бы не поверила никаким доказательствам. Я вообще ничему не верю.

— Двадцать лет тому назад я встретил на Балу красивую женщину. Я танцевал с ней…

— Пять недель тому назад, — поправила она.

— …И подумал: интересно, захочет ли она когда-нибудь выйти из Круга, и снова стать человеком, и оставаться им до гробовой доски?

— Мне и самой нередко приходят в голову подобные мысли. Особенно когда мерзко на душе. Нет, Элвин, эта женщина не выйдет из Круга. Во всяком случае, до тех пор, пока не станет старой и некрасивой.

— То есть никогда, — заключил он.

— Ты благороден. — Леота выпустила к звездам струйку дыма и коснулась холодной стены. — Когда-нибудь ее перестанут замечать, а если кто и посмотрит, то лишь затем, чтобы сравнить ее с какой-нибудь красавицей далекого будущего. А может быть, это произойдет скоро, если в мире вдруг изменятся критерии красоты. Как только это случится, она пересядет из экспресса в обычный пассажирский поезд.

— И на какой бы станции она ни вышла, ее будет окружать чужой мир, — подхватил Мур. — Похоже, он ежедневно меняется до неузнаваемости. Прошлой ночью… виноват, в прошлом году я встретил своего однокашника. Он называл меня «сынок», «мальчик», «малыш» — причем не в шутку. Основательно испортил мне аппетит, между прочим.

— Знаешь ли ты, куда мы идем? — спросил Мур, когда Леота повернулась к засыпающему саду. — Туда, откуда не возвращаются. В небытие. Пока мы спим, мир идет своей дорогой.

— Это помогает сберечь силы, — сказала она через несколько секунд. — Стимулирует. Вдохновляет. Я говорю об отсутствии привязанностей. Все в мире тленно, кроме нас. Время и пространство не властны над нами, если у нас нет привязанностей.

— Ни к кому и ни к чему?

— Ни к кому и ни к чему.

— А тебе не кажется, что все это — великий розыгрыш?

— Ты о чем?

— О том, что с нами происходит. Представь, что все население планеты — мужчины, женщины, дети — год назад погибло при вторжении с альфы Центавра. Все, кроме нас, замороженных. Предположим, инопланетяне распространили смертоносные бациллы…

— Я читала, в созвездии Центавра нет жизни.

— Хорошо, пусть они не с Центавра, а из другого созвездия. Предположим, все следы катастрофы уничтожены и один из пришельцев показывает клешней на это здание. — Мур хлопнул по стене. — Он говорит: «Эге! Да тут остались живые, только они заморожены. Давайте-ка, ребята, спросим наших социологов, стоят ли эти земляне того, чтобы с ними возиться, или лучше снять крышки с холодильников, да и дело с концом?» Потом сюда входит социолог, любуется нашими ледяными саркофагами и говорит: «Эти олухи заслуживают только насмешек да нескольких строк петитом в провинциальной газетенке. Пусть они остаются в полном неведении. Пусть думают, что все идет по-прежнему, Вся их жизнь расписана заранее, так что обмануть их труда не составит. Мы заполним танцевальные залы андроидами и будем удовлетворять все прихоти этих балбесов. Мы изучим их поведение в любой мыслимой ситуации, а когда закончим исследования, сломаем реле времени на морозильниках — и пусть они спят до скончания века. Или снимем крышки, и они мигом протухнут». На том пришельцы и порешили, и теперь мы, последние земляне, пляшем перед машинами нелюдей, изучающих нас по одним лишь им ведомым причинам.

— Ну что ж, — улыбнулась Леота. — Возможно, мы даже разок-другой сорвем аплодисменты, прежде чем протухнем.

Она бросила окурок и, поцеловав Мура, пожелала ему спокойной ночи. Затем они разошлись по своим «бункерам».

Спустя двенадцать недель Мур решил отдохнуть.

Каждого праздника он ожидал теперь чуть ли не с ужасом. Периоды бодрствования, на которые не выпадало Балов, Леота проводила вместе с ним. Последнее время она была мрачной и замкнутой — видимо, сожалела, что тратит на Мура свое драгоценное время. Поэтому он решил ненадолго расстаться с ней и увидеть что-нибудь реальное, совершить экскурсию по Земле две тысячи семьдесят восьмого года. Ведь ему, как ни крути, было за сто — давно пора оглядеться по сторонам.

«Богиня будет жить вечно», — утверждал заголовок выцветшей газетной вырезки на стене главного коридора Обители сна. В статье речь шла об окончательной победе врачей над атеросклерозом и полном исцелении одной из самых знаменитых его жертв. Мур подумал, что после собеседования ни разу не видел Дуэнью: впрочем, он и не искал встречи с нею.

Он достал из шкафа с повседневной одеждой костюм, переоделся, решительным шагом вышел из Обители сна и, не встречая по пути ни одной живой души, направился к аэродрому.

Входя в кабинку на краю летного поля, он еще не знал, куда полетит.

— Будьте любезны, назовите место назначения, — раздался голос из динамика.

— Э-э… Оаху. Лабораторный комплекс корпорации «Аква майнинг». Если, конечно, там есть посадочная площадка.

— Посадочная площадка там есть. Но на последние пятьдесят шесть миль пути придется оформить заказной рейс.

— Оформите на весь путь в оба конца.

— Пожалуйста, вставьте вашу кредитную карточку.

Мур выполнил эту просьбу.

Через пять секунд карточка упала в его подставленную ладонь. Он опустил ее в карман.

— Когда я прибуду на место?

— В девять тридцать две, если вы отправитесь ракетопланом «Стрела-9» через шесть минут. У вас есть багаж?

— Нет.

— В таком случае «Стрела-9» ожидает вас на площадке А-11.

Мур подошел к ракетоплану класса «Стрела» с девяткой на борту. Маршрут полета был уже введен в программу бортового компьютера — на это ушли считанные миллисекунды. Робот-диспетчер разрешил бортовому компьютеру самостоятельно корректировать курс в случае необходимости.

Мур поднялся по трапу и сунул кредитную карточку в прорезь возле люка. Люк распахнулся; Мур вытащил карточку и вошел в салон, сел в кресло возле иллюминатора и застегнул страховочный ремень. Сразу после этого люк закрылся.

Через пять минут ремень автоматически расстегнулся и исчез в подлокотниках кресла — «Стрела» уже летела с постоянной скоростью.

— Может быть, сделать освещение более ярким? — спросил голос. — Или, наоборот, менее ярким?

— По мне, так оно в самый раз, — ответил Мур невидимке.

— Желаете поесть? Или выпить?

— От мартини не откажусь.

Послышался металлический щелчок, и в борту ракетоплана возле кресла Мура открылась крошечная ниша. В ней стоял заказанный бокал мартини.

Мур сделал глоток.

За иллюминатором виднелась плоскость ракетоплана в голубом ореоле.

— Не желаете ли еще чего-нибудь? — Пауза. — Например, прослушать научную статью на любую интересующую вас тему? — Пауза. — Или что-нибудь из художественной прозы? — Пауза. — Или из поэзии? — Пауза. — Не угодно ли просмотреть каталог мод? — Пауза. — Или вы предпочитаете музыку?

— Поэзия? — переспросил Мур.

— Да, у меня большой выбор…

— Знавал я одного поэта, — припомнил он. — Есть у вас что-нибудь из Уэйна Юнгера?

— Уэйн Юнгер. Да, — ответил голос. — Есть сборники «Невостребованный рай», «Стальная плесень», «Стамеска в небе».

— Какой из них самый последний?

— «Стамеска в небе».

— Почитайте.

Голос начал со сведений, изложенных на титульном листе: год выхода книги, название издательства, копирайт и так далее. Протест Мура он отклонил, заявив, что таков закон, и процитировав соответствующую статью. Мур заказал вторую порцию мартини и стал ждать.

И вот наконец:

— «Наш зимний путь лежит сквозь вечер, а вдоль него горят кусты».

— Что? — переспросил Мур, не веря своим ушам.

— Это название первого стихотворения.

— A-а! Ну, читайте.

Выдержав десятисекундную паузу, голос продолжал:

— Следующее стихотворение..

— Погодите! — перебил Мур. — Я ничегошеньки не понял. Нельзя ли как-нибудь прокомментировать?

— К сожалению, нет. Для этого необходимо более совершенное устройство, чем я.

— Повторите, когда и где была выпущена книга.

— В две тысячи шестнадцатом году, в Северо-Американском Союзе.

— Это действительно последний сборник Юнгера?

— Да. Он — член Круга, поэтому между публикациями его книг проходит по нескольку десятилетий.

— Читайте дальше.

Машина снова принялась декламировать.

Мур почти ничего не понимал, но образы, упрямо ассоциирующиеся со льдом, снегом, холодом и сном, подействовали на воображение.

— Стоп! — остановил он машину. — А есть у вас что-нибудь из ранних стихов Юнгера, написанных еще до того, как его приняли в Круг?

— «Невостребованный рай». Сборник впервые опубликован в тысяча девятьсот восемьдесят первом, через два года после вступления автора в Круг. Но, согласно предисловию, большинство стихотворений написано до вступления.

— Читайте.

Мур сосредоточенно слушал. В ранних стихах Юнгера льда, снега и сна было немного. Совершив это незначительное открытие, Мур пожал плечами. Кресло тотчас изменило конфигурацию, приспосабливаясь к его новой позе.

В конце концов он решил, что стихи ему не нравятся. Впрочем, он вообще был равнодушен к поэзии.

Машина декламировала стихотворение, которое называлось «Приют бездомных собак»:

Мур улыбнулся, сообразив, где именно родились эти образы. Из стихов Юнгера «Приют бездомных собак» понравился ему больше всего.

— Довольно, — сказал он машине.

Мур заказал легкий завтрак и за едой думал о Юнгере. Однажды они долго беседовали друг с другом. Когда это было? В две тысячи семнадцатом? Да, в День Освобождения труда, во Дворце Ленина.

Водка там текла рекой… И, словно кровь из рассеченных артерий инопланетных чудовищ, били вверх фонтаны сока — фиолетовые, оранжевые, зеленые, желтые, — подобно зонтикам раскрываясь под сводами Дворца. Драгоценностей, сверкавших на гостях, хватило бы, чтобы уплатить выкуп за эмира. Устроитель Бала, премьер Корлов, похожий на гигантского заиндевелого Деда Мороза, являл собой само гостеприимство. Стены танцевального зала были изготовлены из поляризованного монокристалла, и окружающий мир то вспыхивал, то гас. «Как реклама», — съязвил Юнгер, который сидел на вращающемся табурете, положив локти на стойку бара. Когда Мур приблизился, Юнгер повернул голову и уставился на него мутным взглядом совы-альбиноса.

— Кого я вижу! Это же сам Альбион Мур! — Он протянул руку. — Quo vadis[40], черт бы вас побрал?

— Водка с виноградным соком, — обратился Мур к ненужному бармену, стоявшему на посту возле миксера. Нажав две кнопки, бармен придвинул бокал к Муру по красному дереву стойки.

— За освобожденный труд, — произнес Мур, салютуя Юнгеру бокалом.

— За это и я выпью. — Поэт наклонился вперед и набрал на клавиатуре миксера собственную комбинацию букв и цифр.

Бармен фыркнул. Мур и Юнгер чокнулись и выпили.

— Они… — палец Юнгера описал дугу, — обвиняют нас, будто мы совершенно не интересуемся тем, что происходит вне Круга.

— Ну что ж, я нахожу это справедливым.

— Я тоже, но обвинение можно дополнить. Нам точно так же наплевать и друг на друга. Если честно, много ли у вас знакомых в Кругу?

— Могу по пальцам пересчитать.

— Я уж не спрашиваю, с кем из них вы на «ты».

— Что ж тут странного? Мы много путешествуем, к тому же перед нами — вечность. А у вас много друзей?

— Одного я только что прикончил, — проворчал поэт и потянулся к миксеру. — А сейчас смешаю себе другого.

Мур не был расположен ни к веселью, ни к унынию. К какому из этих состояний может привести общение с Юнгером, он не знал, но после злополучного Бала в «Сундуке Дэви Джонса»[41] он жил будто в мыльном пузыре, и ему не хотелось, чтобы в его сторону направляли острые предметы.

— Никто вас не неволит, — холодно произнес Мур. — Если Круг вам не нравится, уходите.

Юнгер погрозил ему пальцем.

— Ты плохой tovarisch. Забываешь, что иногда человеку необходимо поплакаться в жилетку бармену или собутыльнику. Впрочем, ты прав — сейчас не те времена. С тех пор как появились никелированные «барматы» — да будут прокляты их экзотические глаза и коктейли, смешанные «по науке»! — некому стало излить душу.

Заказав «бармату» три коктейля, он выстроил бокалы на блестящей темной поверхности стойки.

— Испробуй! Отпей из каждого бокала! Спорим, ты не отличишь их друг от друга без карты вин.

— На «барматы» вполне можно положиться, — возразил Мур.

— Положиться? Можно, черт бы их побрал, если ты имеешь в виду увеличение числа неврастеников. Лучше их с этой работой никто не справится. Знаешь, когда-то за кружкой пива человек мог выговориться… Твои надежные миксеры-автоматы лишили его этой возможности. А что мы получили взамен? Клуб болтливых извращенцев, помешанных на переменах? О, видели бы нас завсегдатаи «Русалки» или «Кровожадного Льва»! — вскричал Юнгер с фальшивым гневом в голосе. — Все-таки какими баловнями судьбы были Марло и его приятели!

Он печально вздохнул и заключил:

— Да, выпивка тоже не та, что прежде.

Международный язык его отрыжки заставил бармена отвернуться, но Мур успел заметить брезгливую гримасу на его лице.

— Повторяю, — сказал Мур, — если вам здесь не нравится, уходите. Почему бы вам не открыть собственный бар, без автоматов? Думаю, он бы пользовался успехом.

— Пошел ты… не скажу куда. — Поэт уставился в пустоту. — Впрочем, я, может быть, так и сделаю. Открою бар с настоящими официантами…

Мур повернулся к нему спиной и стал смотреть на Леоту, танцующую с Корловым. Он был счастлив.

— Люди вступают в Круг по разным причинам, — бормотал Юнгер, — но главная из них — эксгибиционизм. Невозможно устоять перед призраком бессмертия, который манит тебя из-за кулис на сцену. С каждым годом людям все труднее привлекать к себе внимание. В науке это почти невозможно. В девятнадцатом и двадцатом веках удавалось прославиться отдельным ученым, а сейчас — только коллективам. Искусство настолько демократизировалось, что сошло на нет. А куда, спрашивается, исчезли его ценители? Я уж не говорю о простых зрителях… Так что нам остался только Круг, — продолжал он. — Взять хотя бы нашу Спящую Красавицу, которая отплясывает с Корловым…

— Что?

— Извини, не хотел тебя разбудить. Я говорю, если бы мисс Мэйсон хотела привлечь к себе внимание, ей следовало бы заняться стриптизом. Вот она и вступила в Круг. Это даже лучше, чем быть кинозвездой, по крайней мере не надо вкалывать…

— Стриптизом?

— Разновидность фольклора. Раздевание под музыку.

— А, припоминаю.

— Оно тоже давно в прошлом, — вздохнул Юнгер. — И поскольку мне не нравится, как одеваются и раздеваются современные женщины, меня не оставляет чувство, будто со старым миром от нас ушло что-то светлое и хрупкое.

— Не правда ли, она очаровательна?

— Бесспорно.

Потом они гуляли по холодной ночной Москве. Муру не хотелось покидать теплый дворец, но он изрядно выпил и легко согласился на уговоры Юнгера. Кроме того, он опасался, что этот болтун, едва стоящий на ногах, провалится в канализационный люк, опоздает к отлету ракетоплана или вернется побитый.

Они брели по ярко освещенным проспектам и темным переулкам, пока не вышли на площадь, к огромному по-луразвалившемуся монументу. Поэт сломал на ближайшем кусте веточку и метнул ее в стену.

— Бедняга, — пробормотал он.

— Кто?

— Парень, который там лежит.

— Кто он?

Юнгер свесил голову набок.

— Неужели не знаешь?

— Увы, мое образование оставляет желать лучшего, особенно в области истории. Древний период я мало-мальски…

Юнгер ткнул в сторону мавзолея большим пальцем.

— Здесь лежит благородный Макбет. Король, предательски убивший своего предшественника, благородного Дункана. И многих других. Сев на трон, он обещал подданным, что будет милостив к ним, но славянский темперамент — явление загадочное. Прославился наш герой в основном благодаря своим красивым речам, которые переводил поэт Пастернак. Но их давно уже никто не читает.

Юнгер снова вздохнул и уселся на ступеньку. Мур сел рядом. Он слишком замерз, чтобы обижаться на высокомерный тон подвыпившего поэта.

— В прошлом народы воевали между собой, — сказал Юнгер.

— Знаю, — кивнул Мур. От холода у него ныли пальцы. — Когда-то этот город был сожжен Наполеоном.

Юнгер поправил шляпу. Мур обвел взглядом горизонт, изломанный очертаниями причудливых зданий. Тут — ярко освещенная, строго конструктивная пирамида учреждения, устремленная в заоблачную высь (вот они, последние достижения плановой экономики); там — аквариум с черными зеркалами стен, который днем превратится в агентство с опытным, четко и слаженно действующим персоналом; а по другую сторону площади — ее юность, полностью воскрешенная сумраком: блестящие луковицы куполов, нацелившие острия перьев в небо, где среди звезд сверкают бортовые огни летательных аппаратов.

Мур подул на пальцы и сунул руки в карманы.

— Да, народы воевали между собой, — повторил Юнгер. — Гремела канонада, лилась кровь, гибли люди. Но мы пережили эти времена, и вот наконец наступил долгожданный мир. Однако заметили мы это далеко не сразу. Мы и сейчас не можем понять, как это удалось. Слишком уж долго, видимо, мы откладывали мир на потом, забывая о нем, думая совсем о других вещах. Теперь нам не с кем сражаться — все победили, и все пожинают плоды победы. Благо этих плодов хватает на всех. Их даже больше чем достаточно, и каждый день появляются новые, все совершеннее, все изысканнее. Кажется, вещи поглощают умы своих создателей…

— Можно уйти в леса, — сказал Мур, жалея, что не надел костюм с термостатом на батарейке. — Мы многое могли бы сделать и, наверное, сделаем. А уйти в леса, по-моему, просто необходимо.

— Но прежде давай вернемся во Дворец, погреемся напоследок.

— Почему бы и нет?

Они встали со ступеньки и побрели обратно.

— И все-таки зачем ты вступил в Круг? Чтобы умереть от ностальгии?

— Нет, сынок. — Поэт хлопнул Мура по плечу. — В поисках развлечений.

— Гм, гм, — произнес голос. — Через несколько минут мы приземлимся на острове Оаху, на аэродроме лабораторного комплекса «Аква майнинг».

Раздался щелчок, и на колени пассажиру упал страховочный ремень. Мур застегнулся и попросил:

— Прочтите еще раз последнее стихотворение из «Стамески».

Он вспомнил Луну, какой описывала ее Леота. Последние сорок четыре секунды путешествия, ушедшие на высадку, Мур люто ненавидел Юнгера, не зная толком за что.

Стоя у трапа «Стрелы-9», он следил за приближением маленького человека, улыбающегося до ушей, и машинально пожал протянутую руку.

— Очень рад, — сказал Тенг. — Здесь многое изменилось с тех далеких дней. Сразу после звонка с Бермуд мы с коллегами собрались и стали думать, что бы вам показать. — Мур сделал вид, будто знает о звонке. — Ведь что ни говори, мало кому удается побеседовать со своим работодателем из далекого прошлого.

Мур улыбнулся и пошел вместе с Тенгом к лабораторному комплексу.

— Да, я любопытен, — признал он. — Мне захотелось посмотреть, во что превратился комплекс. Скажите, сохранились ли мои офис и лаборатория?

— Разумеется, нет.

— А первая «тандем-камера»? А инжекторы с широкими патрубками?

— Заменены, конечно.

— Так, так. А большие старые насосы?

— Вместо них теперь новые, блестящие.

Мур повеселел. Спину грело солнце, которого он не видел несколько недель (лет), но еще приятней была прохлада в стенах лабораторного комплекса, создаваемая кондиционерами. Окружавшая его техника была компактна и в высшей степени функциональна, обладая тем не менее красотой, для которой Юнгер, наверное, сумел бы найти подходящие эпитеты.

Мур шел мимо агрегатов, ведя ладонью по их гладким бокам, — рассматривать каждый из них в отдельности у него не было времени. Он похлопывал ладонью по трубам и заглядывал в печи для обжига керамики. Когда Тенг интересовался его мнением о действии того или иного механизма, он отмалчивался, делая вид, что разжигает трубку.

По подвесной дорожке они прошли через цех, похожий на замок, затем миновали пустые резервуары и углубились в коридор со стенами, усеянными множеством мерцающих лампочек. Иногда на пути им встречались люди: техники или инженеры. Мур пожимал руки и сразу забывал имена.

Главный технолог был очарован молодостью Мура; ему даже в голову не приходило усомниться, что перед ним — настоящий инженер, знающий свое дело во всех тонкостях. В действительности предсказание Мэри Муллен о том, что профессия Мура рано или поздно выйдет за пределы его воображения, обещало вот-вот сбыться.

Наконец они вышли в тесный вестибюль, и там Мур не без удовольствия обнаружил свой портрет среди фотографий умерших и ушедших на пенсию предшественников Тенга.

— Как вы думаете, я мог бы сюда вернуться?

В глазах Тенга появилось изумление. Лицо Мура оставалось бесстрастным.

— Ну, я полагаю… кое-что… вы могли бы сделать, — промямлил Тенг.

Мур широко улыбнулся и перевел разговор в другое русло. Его позабавило сочувственное выражение на лице человека, который видел его впервые в жизни. Сочувственное и испуганное.

— Да, картина прогресса всегда вдохновляет, — задумчиво произнес Мур. — Причем настолько, что хочется вернуться к прежней работе. К счастью, мне это ни к чему, я вполне обеспечен. И все же, видя, как разросся комплекс за годы твоего отсутствия, как далеко шагнула разработанная тобой технология, нельзя не испытывать ностальгии. Теперь тут столько зданий, что мне и за неделю их не обойти, и все они заполнены новейшим и надежнейшим оборудованием. Я просто в восторге. А вам нравится здесь работать?

— Да. — Тенг вздохнул. — Насколько вообще работа может нравиться. Скажите, вы летели сюда с намерением переночевать? У нас есть гостиница для сотрудников, там вас с радостью примут. — Он посмотрел на часы-луковицу, висящие у него на груди.

— Благодарю, но мне пора возвращаться. Дела, знаете ли. Я просто хотел укрепить свою веру в прогресс. Спасибо вам за экскурсию, и спасибо вашему веку.

На всем пути до Бермуд, в году две тысячи семьдесят восьмом от Рождества Христова, неутомимо потягивая мартини, Мур повторял про себя: «Дней связующая нить…»

— Все-таки решилась? — спросила Мэри Мод, осторожно выпрямляя спину под складками пледа.

— Да.

— Почему?

— Потому что я не хочу уничтожать то, что мне принадлежит. У меня и так почти ничего нет.

Дуэнья тихо фыркнула, будто эти слова рассмешили ее.

— Корабль идет по безлюдному морю к таинственному Востоку, — задумчиво произнесла она, обращаясь к любимой собачке, — но то и дело бросает якорь. Почему? Ты не знаешь, чем это объясняется? Глупостью капитана? Или второго помощника? — Она поглаживала собачку, словно и впрямь ждала от нее ответа.

Собачка молчала.

— Или неукротимым желанием повернуть вспять? — допытывалась Дуэнья. — Возвратиться домой?

Ненадолго повисла тишина. Затем:

— Я живу, переезжая из дома в дом. Эти дома зовутся часами. Каждый из них прекрасен, но не настолько, чтобы хотелось побывать в нем снова. Позволь, я угадаю слова, которые вертятся у тебя на языке: «Я не хочу замуж, и я не намерена покидать Круг. У меня будет ребенок…» Кстати, мальчик или девочка?

— Девочка.

— «У меня будет дочка. Я поселю ее в роскошном особняке, обеспечу ей славное будущее и успею вернуться к весеннему фестивалю». — Дуэнья всматривалась в фигурку собачки, как факир в глубину хрустального шара. — Ну что, хорошая я гадалка?

— Да.

— Думаешь, это удастся?

— Не вижу причин…

— Скажи, какая роль уготовлена ее отцу? — допытывалась старуха. — Сочинять для нее сонеты или мастерить механические игрушки?

— Ни то ни другое. Он вообще не узнает о ней. Он будет спать до весны, я — нет. И она не будет знать, кто он.

— Чем дальше в лес, тем больше дров.

— Это почему же?

— Потому что не пройдет и двух месяцев по календарю Круга, как она станет женщиной, причем, возьму на себя смелость предсказать, красивой женщиной. Потому что у нее будут для этого деньги.

— Разумеется.

— И поскольку ее родители — члены Круга, ее обязательно примут в Круг.

— Может быть, она этого не захочет.

— Исключено. Захочет, не сомневайся. Все хотят. Хирурги сделают ее красавицей, и я, возможно, сумею добиться ее приема вопреки моим собственным правилам. В Кругу она встретит много интересных людей: поэтов, инженеров, собственную мать…

— Нет! Я бы ее предупредила!

— Ага! Ответь-ка мне, что это: боязнь кровосмешения, вызванная неуверенностью в собственных чарах, или что-нибудь другое?

— Прошу тебя! Зачем говоришь эти ужасные слова?

— Затем, что ты, к сожалению, вышла из-под моего контроля. До сих пор ты была превосходным символом Круга, ныне же твои устремления далеки от тех, что свойственны олимпийским богам. Глядя на тебя, люди подумают так: «Боги — все равно что школьники. Несмотря на легион врачей, который их обслуживает, они бессильны перед физиологией». Принцесса, в глазах всего мира ты — моя дочь, ибо Круг — это я. Поэтому прими материнский совет: уйди. Не настаивай на продлении контракта. Выйди замуж и проспи несколько месяцев. Весной твой срок истечет, а до тех пор ты поспишь с перерывами в «бункере». А мы тем временем позаботимся о романтической окраске твоего ухода. О ребенке не беспокойся: «холодный сон» ему не повредит. Подобные случаи уже были. Если не согласна, я по-матерински предостерегаю тебя: ты будешь исключена немедленно.

— Ты не посмеешь!

— Прочитай свой контракт.

— Но зачем? Ведь никто бы не узнал.

Вспыхнули ацетиленовые горелки.

— Глупая куколка. Твое представление об окружающем мире фрагментарно и наивно. Если бы ты знала, насколько он изменился за последние шестьдесят лет. С той минуты, как кто-нибудь из нас открывает глаза у себя в «бункере», и до того мгновения, когда он, усталый, ложится спать после очередного Бала, за ним следят все средства массовой информации. Сейчас в арсенале охотников за жареными фактами гораздо больше шпионских устройств, чем на твоей голове — красивых волос. Мы не можем всю жизнь прятать твою дочь от журналистов. Не станем и пытаться. Даже в том случае, если ты решишься на аборт, у нас будет достаточно проблем с прессой, хотя наши служащие — не из тех, кого можно разговорить с помощью взятки или алкоголя. Итак, я жду твоего решения.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже.

Молодая женщина встала и направилась к выходу. Возле двери ей показалось, будто она слышит поскуливанье китайской собачки.

За аккуратной изгородью намеренно запущенного сада начиналась грунтовая дорожка. Она сбегала по склону холма, петляя, словно капризная река, местами исчезая в зарослях розы «Форсайт», ныряя в волны гинкго, над которыми реяли чайки. Надо было пройти по этой тропинке не менее тысячи футов, чтобы добраться до искусственных развалин, находившихся в двухстах футах ниже Обители сна.

Развалины занимали добрый акр склона холма. В джунглях сирени, среди колоколов огромных ив, виднелись потрескавшиеся фонтаны, полуосыпавшиеся бордюры, накренившиеся или вовсе поваленные колонны, безликие и безрукие статуи и относительно редкие груды обломков. Тропа постепенно расширялась и наконец исчезла там, где прибой Времени стирал навеваемое руинами memento mori[42] и где брели мужчина и женщина из Круга.

Руины, казалось, околдовывали, заставляя забыть о времени, и мужчина, обводя их взглядом, мог бы сказать: «Я старше, чем все это». А его спутница могла сказать в ответ: «Когда-нибудь мы снова придем сюда, и ничего этого уже не будет». Но она молчала, шагая вслед за ним по щебню туда, где посреди высохшего фонтана ухмылялся варварски изувеченный Пан. Там начиналась другая тропа, не запланированная создателями сада и появившаяся совсем недавно. Там желтела вытоптанная трава и густо рос шиповник.

Мужчина и женщина приблизились к стене, отделяющей развалины от берега, пробрались сквозь пролом, как коммандос, чтобы взять приступом полоску пляжа длиной в четверть мили. Здесь песок был не так чист, как на городских пляжах, где его раз в три дня заменяли свежим, зато тени тут были удивительно резкими, а у воды лежали плоские камни, удобные для раздумий.

— А ты обленилась, — заметил он, сбрасывая туфли и зарывая пальцы ног в холодный песок. — Не захотела идти в обход.

— Да, я обленилась, — согласилась женщина.

Они разделись и направились к воде.

— Не толкайся!

— Вперед! Наперегонки до скал!

На этот раз он победил.

Они нежились на лоне Атлантики, как самые обычные купальщики любой эпохи.

— Кажется, так и осталась бы здесь навсегда.

— Сейчас холодные ночи. К тому же здесь часто бывают штормы, запросто может унести в море.

— Если бы всегда было, как сейчас, — поправилась она.

— «Verweile doch, du bist so schon»[43], — процитировал мужчина. — Помнишь Фауста? Он проиграл. Проиграет и Спящий. Я тут как-то перечитывал Юнгера… Эй! В чем дело?

— Ни в чем.

— Девочка, что-то тут не так. Я же вижу.

— Какая тебе разница?

— Что значит — какая разница? Ну-ка, выкладывай!

Ее рука, словно мост, перекинулась через маленькое ущелье между каменными плитами и нашла его руку. Он повернулся на бок, с тревогой глядя на влажный атлас ее волос, смеженные веки, впалые пустыни щек и кроваво-красный оазис рта. Она сильнее сжала его руку.

— Давай останемся здесь навсегда, несмотря на холод и штормы.

— Ты хочешь сказать…

— Что мы можем сойти на этой остановке.

— Понятно. Но…

— Но тебе не хочется? Тебе нравится этот великий розыгрыш?

— Он отвернулся.

— Кажется, в ту ночь ты был прав.

— В какую ночь?

— Когда сказал, что нас дурачат. Что мы — последние люди на Земле и пляшем перед пришельцами, которые наблюдают за нами по непостижимым для нас причинам. Кто мы, как не образы на экране осциллографа? Мне смертельно надоело быть предметом изучения.

Мужчина не отрываясь глядел на море.

— Мне сейчас очень нравится в Круге, — сказал он. — Поначалу я был к нему амбивалентен. Но несколько недель, то есть лет, тому назад я побывал на своем прежнем рабочем месте. Теперь там все иначе. Масштабнее. Совершеннее. И дело не в том, что там появились устройства, о которых пятьдесят — шестьдесят лет назад я даже мечтать не смел. Пока я там находился, меня не оставляло странное чувство… Я беседовал с малюткой Тенгом, главным технологом, который по части болтовни не уступит Юнгеру. Я не слушал его, а просто смотрел на все эти тандем-резервуары и узлы механизмов и внезапно понял, что когда-нибудь в одном из этих корпусов, среди сумрака и блеска нержавеющей стали, из стекла, пластика и пляшущих электронов будет создано нечто. И это нечто будет таким прекрасным, что мне очень хотелось бы присутствовать при его рождении. Это было лишь предчувствие; я не назову его мистическим опытом или чем-нибудь в этом роде. Но если бы то мгновение осталось со мной навсегда… Как бы то ни было, Круг — это билет на спектакль, который я мечтаю посмотреть.

— Милый, в сердце человека живут ожидание и воспоминания, но не мгновения…

— Может быть, ты и права. — Наклонясь над водой, Мур поцеловал кровь ее рта.

«Verweile doch… du bist so schon…»

…Они танцевали…

…На Балу, завершающем все Балы…

Заявление Леоты Мэйсон и Элвина Мура ошеломило Круг, собравшийся в канун Рождества. После роскошного обеда и обмена яркими и дорогими безделушками погасли огни. Гигантская новогодняя елка, венчающая прозрачный пентхауз, сияла в каждой растаявшей снежинке на стекле потолка, словно Галактика в миниатюре.

Все часы Лондона показывали девять вечера.

— В Рождество — свадьба, в канун Крещения — развод, — сказал кто-то во тьме.

— Что они будут делать, если их вызовут на «бис»? — шепотом спросил другой.

Кто-то захихикал, затем несколько голосов фальшиво и нестройно затянули рождественский гимн.

— Сегодня мы в центре внимания, — усмехнулся Мур.

— Когда мы с тобой танцевали в «Сундуке Дэви Джонса», они корчились и блевали на пол.

— Круг нынче не тот, что прежде, — заметил он. — Совсем не тот. Сколько появилось новых лиц? Сколько исчезло знакомых? Куда уходят наши люди?

— На кладбище слонов? — предположила она. — Кто знает.

— «Сердце — это кладбище дворняг, скрывшихся от глаз живодера. Там любовь покрыта смертью, как глазурью, и псы сползаются туда околевать…» — продекламировал Мур.

— Это Юнгер?

— Да. Почему-то вспомнилось.

— Лучше бы не вспоминалось. Мне не нравится.

— Извини.

— А где сам Юнгер? — спросил он, когда мрак рассеялся и люди встали с кресел.

— Наверное, возле чаши с пуншем. Или под столом.

— Под стол ему вроде бы рановато. — Мур поежился. — Между прочим, что мы здесь делаем? Почему ты потребовала, чтобы мы прилетели на этот Бал?

— Потому что сейчас — сезон милосердия и любви…

— И веры, и надежды, — с усмешкой подхватил он. — На сантименты потянуло? Хорошо, я тоже буду сентиментален. Ведь это так приятно.

Он поднес к губам ее руку.

— Прекрати.

— Хорошо.

Он поцеловал ее в губы. Рядом кто-то расхохотался.

Она покраснела, но не отстранилась.

— Решила выставить меня на посмешище? — спросил он. — И себя? Учти, я не остановлюсь на полпути. Объясни, зачем мы явились сюда и на весь мир заявили о своем уходе? Мы могли бы просто исчезнуть. Проспали бы до весны, а затем…

— Нет. Я — женщина. Для меня Бал, последний в году и в жизни, — слишком большой соблазн. Мне хотелось надеть на палец твой подарок. Мне хотелось видеть их лица и знать, что в глубине души они нам завидуют. Нашей смелости и, может быть, нашему счастью.

— Ладно. Я пью за это. И за тебя. — Он поднял и осушил бокал. В павильоне отсутствовал камин, куда можно было бы его красиво бросить, поэтому Мур поставил его на стол.

— Потанцуем? Я слышу музыку.

— Подожди. Посиди спокойно, выпей еще.

Когда все часы Лондона пробили одиннадцать, Леота поинтересовалась, где Юнгер.

— Ушел, — ответила стройная девушка с фиолетовыми волосами. — Сразу после ужина. Наверное, несварение желудка. — Она пожала плечами. — А может, отправился на поиски «Глобуса».

Леота нахмурилась и взяла со стола бокал.

Потом они танцевали… Мур не видел павильона, по которому двигался в танце, не замечал сотен безликих теней… Для него они были персонажами прочитанной и закрытой книги. Сейчас для него существовали только танец и женщина, которую он держал в объятиях.

«Я добился, чего хотел, — подумал он, — и, как прежде, хочу большего. Но я преодолею себя».

Стены павильона были облицованы зеркалами. В них кружились сотни Элвинов Муров и Леот Мэйсон. Так они кружились вот уже семьдесят с лишним лет на всех Балах Круга: в «Небесном Приюте» среди тибетских снегов и в «Сундуке Дэви Джонса», на околоземной орбите и в плавучем дворце Канаяши, в пещерах Карлсбада и в древнем дельфийском храме. Но этот рождественский Бал для них был последним. «Спокойной ночи, леди, спокойной ночи, леди…»

Леота молчала, прижимаясь к Муру. Ее дыхание обручем охватывало его шею.

«Спокойной ночи, спокойной ночи, спокойной ночи», — слышал он собственный голос.

Они ушли в полночь, с первыми ударами колоколов. Садясь в такси, Мур сказал водителю, что они устали и вернутся пораньше.

Они объехали стратокрейсер и высадились возле «Стрелы», на которой прилетели сюда. Ступая на пушистое белое руно, покрывающее взлетно-посадочную площадку, мужчина и женщина приблизились к меньшему кораблю и поднялись по трапу.

— Может быть, сделать освещение более ярким? Или, наоборот, менее ярким? — спросил голос, когда Лондон с его часами и знаменитым мостом исчез во мраке.

— Менее.

— Может быть, желаете поесть? Или выпить?

— Нет.

— Не хотите ли еще чего-нибудь? — Пауза. — Например, прослушать научную статью на любую интересующую вас тему? — Пауза. — Или что-нибудь из художественной прозы? — Пауза. — Или из поэзии? — Пауза. — Не угодно ли просмотреть каталог мод? — Пауза. — Или вы предпочитаете музыку?

— Музыку, — выбрала Леота. — Легкую. Не такую, как ты любишь, Элвин.

Мур задремал. Минут через десять он услышал:

— Перестань, — пробормотал Мур. — Мы не просили читать.

— Я не читаю, — возразили ему. — Я сочиняю.

Мур повернулся на голос, и кресло мгновенно изменило конфигурацию. В нескольких рядах от него с подлокотника кресла в проход свешивались чьи-то ноги.

— Юнгер?

— Нет, Санта-Клаус. Ха-ха!

— Что ты здесь делаешь? Тоже решил вернуться пораньше?

— Ты сам ответил на свой вопрос.

Фыркнув, Мур уселся в прежнюю позу. Рядом с ним ровно дышала Леота. Ее кресло превратилось в кровать.

Мур смежил веки, но присутствие Юнгера не давало ему вернуться в приятную дремоту. Он услышал вздох и нетвердые шаги, однако не открывал глаз, надеясь, что Юнгер упадет и уснет. Но поэт не упал.

Внезапно по салону раскатился торжественный и жуткий баритон:

Мур ударил левой, целя в солнечное сплетение. Промахнуться было невозможно, но удар получился слишком медленным, Юнгер успел поставить блок и с хохотом отступил.

Леота села и потрясла головой.

— Что ты здесь делаешь?

— Сочиняю, — ответил Юнгер. — Сам. — И добавил: — С Рождеством.

— Иди к черту! — буркнул Мур.

— Мистер Мур, я поздравляю вас с женитьбой.

— Спасибо.

— Позвольте поинтересоваться, почему я не был приглашен?

— Мы решили не праздновать.

— Леота, это правда? Старого товарища по оружию не пригласили на свадьбу только потому, что он недостаточно казист, на ваш утонченный вкус?

Леота кивнула. Она уже окончательно проснулась.

Юнгер ударил себя по лбу.

— О! Я ранен в самое сердце!

— Почему бы тебе не убраться туда, откуда пришел? — вспылил Мур. — Спиртного там — море разливанное.

— Не могу же я присутствовать на рождественской мессе в состоянии алкогольного опьянения…

— Ты и на заупокойную мессу способен прийти в стельку пьяным.

— Это намек, что вам с Леотой хотелось бы побыть наедине? Я понял.

Юнгер повернулся и побрел по проходу. Спустя некоторое время Мур услышал его храп.

— Надеюсь, больше мы его никогда не увидим, — хмуро произнесла Леота.

— Почему? Он же безобидный пьяница.

— Безобидный? Он нас ненавидит. Потому что, в отличие от него, мы счастливы.

— По-моему, он счастлив только в те минуты, когда ему тошно, — с улыбкой сказал Мур. — И когда падает температура. Юнгер любит «холодный сон», потому что это похоже на кратковременную смерть. Однажды он сказал, что член Круга умирает много раз. Потому-то он и вступил в Круг. — Помолчав с минуту, Мур поинтересовался: — Ты говоришь, более длительный период сна не повредит?

— Да. Никакого риска.

Тем временем на одном из Бермудских островов Рождество выгнали в прихожую, потом — за порог. Дрожа, как продрогшая собака, стояло оно за дверью, ведущую в их мир. В мир Леоты, Мура и Юнгера.

А на борту «Стрелы», летящей против времени, Мур вспоминал далекий новогодний Бал. Женщина, которую он полюбил на том Балу, сидела теперь рядом с ним. Он вспомнил другие праздники Круга и подумал, что мог бы пропустить их, ничего не потеряв. Он вспомнил «Аква майнинг», где еще несколько месяцев тому назад работал главным технологом, и решил, что теперь эта профессия не для него. Дней связующая нить порвалась, и соединить ее он не в силах. Он вспомнил свою прежнюю квартиру, где не бывал с тех пор, как вступил в Круг, вспомнил близких ему людей, в том числе Диану Деметрикс, и подумал, что вне Круга у него не будет никого, кроме Леоты. Только Уэйн Юнгер неподвластен старению, ибо он — на службе у вечности. Но и тот, возможно, решится выйти из Круга, откроет бар и соберет собственный Круг из отбросов общества.

Внезапно Мур ощутил невыразимую усталость и тоску. Он заказал призрачному слуге мартини и протянул руку к нише, в которой появился бокал. Потягивая коктейль, он сидел и размышлял о мире, над которым летела его «Стрела».

Надо быть как все, решил он. Мур не знал современного мира — ни его законов, ни искусства, ни морали. Типичный представитель Круга, он реагировал в основном на цвет, движение, удовольствие и изысканную речь; его познания в науке безнадежно устарели. Он был богат, но всеми его финансами ведал Круг. Он располагал только универсальной кредитной карточкой, которая, правда, позволяла ему приобретать любые товары и услуги. Периодически он проверял свои счета и балансовые ведомости, убеждаясь, что о деньгах можно не беспокоиться. Но все же он не мог избавиться от тревоги, размышляя о своем возвращении в мир смертных. Наверное, его сочтут занудой, ханжой, клоуном, каким он выглядел этим вечером. И самое страшное: теперь его человеческая сущность не будет скрыта под лоском Круга.

Юнгер храпел. Леота дышала тихо и ровно. «Стрела» достигла Бермудского архипелага и опустилась на один из островов.

— Прогуляться не хочешь? — спросил Мур жену возле трапа.

— Извини, дорогой, я устала, — ответила она, глядя на Обитель сна.

— А я еще не готов.

Леота повернулась к нему. Он поцеловал ее.

— Спокойной ночи, милая. До встречи в апреле.

— Апрель — самый жестокий месяц, — заметил Юнгер. — Пошли, инженер. Пройдемся до стоянки ракетомобилей.

Они пересекли взлетно-посадочную площадку и вышли на широкую дорогу, ведущую к гаражу.

Ночь была прозрачна, словно хрусталь, звезды сверкали, как елочная мишура, а орбитальный бакен сиял, будто золотой самородок на дне омута.

— Хорошая ночь для прогулки.

Мур что-то проворчал в ответ. Порыв ветра осыпал его щеку тлеющими крупицами табака. Поэт хлопнул Мура по плечу.

— Пошли в город, а? Это сразу за холмом. Дойдем пешком.

— Нет, — процедил сквозь зубы Мур.

Они двинулись дальше.

— Не хочется сегодня быть одному, — признался Юнгер возле гаража. — Такое чувство, будто я напился вытяжки из столетий и неожиданно обрел мудрость, которая никому не нужна. Я боюсь…

— Все, — перебил Мур. — Пора прощаться. Ты поезжай дальше, а мы сойдем здесь. Желаю приятно развлечься.

Они не пожали друг другу руки. Мур проводил поэта взглядом до гаража, повернулся и зашагал по подстриженному газону к саду.

Ориентироваться в зарослях было трудно, и вскоре Мур заблудился. Поплутав, он все же выбрался из чащи на поляну, залитую звездным светом, где высились руины, где тени двигались, когда менялось направление ветра.

Под ногами хрустела сухая трава. Мур уселся на поваленную колонну и раскурил трубку.

Вскоре от холода заныли пальцы, но Мур не двигался. Ему хотелось вмерзнуть в пейзаж, стать памятником самому себе. Он призывал дьявола, предлагая ему душу в обмен на возможность вернуться с Леотой в родной Фриско и заняться прежним делом. У него, как у Юнгера, возникло ощущение, будто он постиг мудрость веков, которой невозможно найти применение.

Наконец ледяной ветер согнал Мура с места. Он перебрался к фонтану, над которым высился не то спящий, не то мертвый Пан. «Холодный сон» богов… Когда-нибудь Пан проснется и заиграет на свирели, и лишь ветер среди высоких колонн будет вторить ему да шаркающая поступь потревоженного робота-смотрителя. К тому времени люди позабудут мелодии праздников. В крови самых злобных и раздражительных из них врачи найдут вирус злобы и раздражительности и создадут против него вакцину. Машина легкомыслия, лишенная эмоций, будет постоянно генерировать в сердцах людей, погруженных в сладкие сны, ощущение радости. И не найдется среди потомков Аполлона никого, кто сможет хотя бы повторить древний клич, разносившийся над водами Понта много рождественских ночей тому назад.

Пожалуй, напрасно он поспешил расстаться с Юнге-ром. Сейчас Муру казалось, что он видит мир глазами этого человека. Поэт явно боялся будущего. «Но все-таки, почему он не уходит из Круга? Может быть, получает мазохистское наслаждение, видя, как сбываются его ледяные пророчества?»

Стряхнув с себя оцепенение, Мур направился к каменной ограде сада. Замерзшие пальцы ног болели, и он побежал трусцой.

Наконец он остановился. Перед ним лежал мир, похожий на ведро, заполненное водой. В воде отражались звезды. Мур стоял на ржавом краю ведра и глядел на каменные плиты, на которых они с Леотой загорали несколько дней (месяцев) тому назад. В тот раз он рассказывал ей о своих агрегатах. Он по-прежнему верил, что когда-нибудь его детища превратятся в огромные и прекрасные сосуды для жизни. Но сейчас он, как и Юнгер, опасался, что к тому времени мир утратит что-то очень важное и чудесные новые сосуды, увы, будут заполнены не до краев. Мур убеждал себя, что Юнгер ошибается, что своенравный век вовсе не обязан осуществлять его выморочные пророчества и у Пана, когда он заиграет на свирели, кроме робота-смотрителя, найдутся и другие слушатели. Он изо всех сил старался в это поверить.

В океан упала звезда, и Мур посмотрел на часы. Было поздно. Он повернулся и направился к пролому в стене.

В клинике ему встретился Джеймсон — высокий, тощий, с кудрями херувима и глазами полной его противоположности. Джеймсон зевал, уже получив укол снотворного.

— А, Мур, — ухмыльнулся он, глядя, как Мур снимает пальто и фрак и закатывает рукав сорочки. — Решил провести медовый месяц на холодке?

В сухонькой ручке врача щелкнул безыгольный инъектор. Мур потер саднящее предплечье.

— Допустим, — ответил он, смерив презрительным взглядом не совсем трезвого Джеймсона. — А тебе какое дело?

— Не пойму я тебя… Знаешь, если б я женился на Леоте, то ни за какие коврижки не полез бы в «бункер». Разве что…

Из горла Мура вырвалось рычание. Он шагнул к Джеймсону. Тот попятился.

Мур вздрогнул от боли — врач схватил его за то место на руке, куда был сделан укол.

— Ладно, — сказал Мур. — Спокойной ночи. Проспись хорошенько.

Он шагнул к двери. Врач разжал пальцы. Мур опустил рукав сорочки и снял с вешалки фрак и пальто.

— Совсем рехнулся! — крикнул ему вдогонку Джеймсон.

Идти в «бункер» Муру не хотелось. Если бы не встреча с Джеймсоном, он провел бы в клинике полчаса, ожидая, пока подействует укол. Сейчас же вместо этого прошел по широким коридорам к лифту, поднялся на этаж, где находились «бункеры». Возле двери в свой «бункер» остановился в нерешительности. Здесь предстояло проспать три с половиной месяца. На этот раз ему не казалось, что он уснет всего лишь на полчаса.

Он набил трубку табаком. Решено: выкурит ее в комнате жены, ледяной богини. После укола следовало бы воздержаться от никотина, но Мур, как и все его знакомые курильщики, редко выполнял эту рекомендацию врача.

Мур пошел дальше по коридору и услышал вдруг частый стук. Он затих, едва Мур свернул за угол, затем возобновился. Через секунду снова наступила тишина.

Мур остановился возле двери в «бункер» Леоты. Сжимая в зубах чубук трубки, достал авторучку, зачеркнул на табличке фамилию «Мэйсон» и написал «Мур». Дописывая последнюю букву, он снова услышал стук. Доносившийся из комнаты Леоты.

Мур отворил дверь, шагнул вперед и застыл как вкопанный. В комнате спиной к нему стоял мужчина с киянкой в поднятой руке. Мур услышал его бормотание:

— …Розмарином прекрасное ее осыпьте тело… Унесите ее в наряде подвенечном в церковь…[44]

Мур стрелой метнулся к мужчине, схватил его за руку и вырвал киянку. Потом изо всех сил ударил его кулаком в челюсть. Юнгер налетел на стену и сполз на пол.

— Леота! — сказал Мур. — Леота…

Перед ним в заиндевелом саркофаге лежала белая статуя паросского мрамора. Крышка саркофага была поднята. Тело молодой женщины успело приобрести твердость камня, и на груди, пробитой колышком, не выступило крови. Только трещины и сколы, как на камне.

— Нет! — прошептал Мур.

Колышек был изготовлен из очень твердой синтетической древесины кокоболо, или из квебрахо, или из лигнум-вита. Он не сломался…

— Нет! — повторил Мур.

Ее лицо в облаке волос цвета алюминия было безмятежным. На безымянном пальце Мур увидел кольцо — его свадебный подарок.

В углу послышалось бормотание.

— Юнгер, — еле слышно произнес Мур, — зачем… ты… это сделал?

— Вампир, — невнятно ответил поэт. — Завлекает мужчин на свой «Летучий голландец» и веками пьет из них кровь… Она — это будущее. Богиня с виду, а душа — как безжизненная пустыня… — Он уныло забубнил: — «Счастливей та, что рано умерла… Отрите ваши слезы… розмарином…» Она хотела оставить меня висящим в пустоте… А я не мог спрыгнуть с карусели, и у меня не было обручального кольца… Но никому не дано потерять того, что потерял я… «…И как велит обычай, унесите ее в наряде подвенечном в церковь…» Я думал, она вернется ко мне, когда устанет от тебя.

Мур ударил его киянкой по голове. Затем еще и еще раз. Потом перестал считать — в ту минуту его память не удерживала числа больше трех.

Потом он вышел из комнаты с киянкой в руке и побежал по коридорам мимо дверей, похожих на незрячие глаза, по ступенькам давно не хоженной лестницы…

Выбегая из дверей Обители сна, он услышал, как кто-то зовет его по имени. Но не остановился, даже когда выбился из сил, лишь перешел на шаг. Рука онемела, в боку кололо, легкие горели. Он взобрался на холм, постоял на вершине и спустился по другому склону.

Улицы Бального Города — дорогостоящего курорта, опекаемого Кругом, — были безлюдны, но окна светились, а за ними блестели елочные игрушки и мишура. Откуда-то доносились пение и смех. Услышав эти звуки, Мур еще острее ощутил одиночество. Ему казалось, что не он сам, а его душа, покинувшая тело, бредет по ночным улицам. «Наверное, так действует снотворное», — подумал он.

Ноги заплетались, веки словно налились свинцом. Мур с трудом преодолевал соблазн рухнуть в ближайший сугроб и уснуть. Заметив неподалеку церковь, он свернул к ней. Людей внутри не оказалось, но в церкви все же было теплей, чем на улице. Он приблизился к алтарю, на котором горело множество свечей, и, прислонясь к спинке церковной скамьи, долго рассматривал икону, изображающую сцену в хлеву: младенца, его мать и отца, ангелов и любопытный скот. Потом из его горла вырвалось клокотание, и Мур запустил в икону киянкой. Ругаясь и плача, он прошел шагов десять вдоль стены и сполз на пол, царапая ногтями штукатурку.

Его нашли в ногах у распятого Христа.

По пробуждении Мур обнаружил, что со времен его молодости судопроизводство значительно ускорилось. Этого требовали обстоятельства: население Земли так выросло в числе, что судьям, рассматривай они каждое дело с прежней тщательностью, пришлось бы трудиться круглые сутки.

Обвиняемый предстал перед судом в десять вечера, через два часа после пробуждения. Слушание длилось менее четверти часа. От защиты Мур отказался. Присяжные единогласно признали его виновным, и судья, не отрывая глаз от стопки бумаг, лежащих перед ним на столе, вынес смертный приговор.

Мур покинул зал суда и вернулся в камеру, где его ждал последний ужин. Впрочем, ел он или нет, он не запомнил. Процесс ошеломил его. Перед этим у него побывал адвокат от Круга, выслушал со скучающим видом и, упомянув какое-то «символическое наказание», посоветовал отказаться от защиты и признать за собой вину. Взяв с него расписку об отказе, адвокат ушел, и Мур до самого суда не разговаривал ни с кем, кроме своих тюремщиков. А теперь его осудили на смерть за расправу над убийцей его жены! Разум отказывался осознать справедливость этого приговора. И все же, машинально пережевывая пищу, Мур не испытывал страха перед близкой гибелью. Он просто не мог в это поверить.

Через час его отвели в тесную камеру без окон, с единственным глазком из толстого стекла на металлической двери. Осужденный уселся на скамью, и тюремщики в серой форме вышли, заперев дверь.

Вскоре он услышал шипение и почуял незнакомый запах, а еще через несколько секунд он катался по полу, заходясь от кашля. Мур кричал, представляя Леоту, неподвижно лежащую в «бункере», а в мозгу у него звучал глумливый голос Юнгера:

В больнице святого Иа-акова я детку свою отыскал.

«Неужели он еще тогда замышлял убийство? — вяло подумал Мур. — Не случайно он хотел, чтобы я остался с ним. Боялся, что лопнет нарыв в подсознании…»

Мур понял, что никогда не узнает правды. Огонь из легких перебрался в череп и принялся пожирать мозг.

Придя в сознание, он не шевелился, измотанный до предела. Он лежал на койке под льняным покрывалом.

— …Пусть это послужит вам уроком, — звучало в головных телефонах.

Мур открыл глаза. Судя по всему, он находился в клинике на одном из этажей Обители сна. Возле койки сидел Франц Эндрюс, адвокат, посоветовавший ему не отпираться на суде.

Мур вяло помотал головой, стряхивая наушники.

— Как самочувствие? — спросил Эндрюс.

— Великолепное. Хотите предложить партию в теннис?

Адвокат улыбнулся одними глазами.

— Я вижу, символическая кара сняла бремя с вашей души.

— О! Эти слова объяснили мне все, — произнес Мур с кривой улыбкой. — Но все-таки я не понимаю, зачем вообще нужна была какая-то кара? Ведь этот рифмоплет убил мою жену.

— И заплатит сполна, — пообещал Эндрюс.

Мур повернулся на бок, вглядываясь в невыразительное лицо собеседника. Коротко остриженные волосы Эндрюса были тронуты сединой, умные глаза смотрели не мигая.

— Что вы сказали? Нельзя ли повторить?

— Пожалуйста. За свое преступление Юнгер заплатит сполна.

— Так он жив?

— Жив-здоров и находится в двух этажах над вами. Но для казни он еще слабоват. Скоро он окончательно поправится, и тогда…

— Он жив! — повторил Мур. — Жив! Так за что же вы меня наказали, черт бы вас побрал?!

— Как это — за что? Вы же убили человека! — раздраженно ответил Эндрюс. — Тот факт, что врач успел его оживить, вовсе не снимает с вас вины. Убийство совершено. Именно для таких случаев и существует символическая кара. В следующий раз вы как следует подумаете, прежде чем схватите молоток.

Мур попытался подняться. Не получилось.

— Ну-ну, не торопитесь. Вам надо провести в постели еще несколько дней. Вас ведь только вчера оживили.

Мур хихикнул. Потом засмеялся. Потом захохотал. Наконец он всхлипнул и умолк.

— Теперь вам легче?

— Легче, — прохрипел Мур. — Какая кара ждет Юнгера?

— Газовая камера. То же, что перенесли вы, если будет доказана его невменяемость в момент…

— Тоже символически? Или совсем?

— Разумеется, символически.

Из того, что произошло потом, Мур запомнил только крик врача, чьего присутствия он прежде не замечал, щелчок безыгольного инъектора и резкую боль в плече.

Проснувшись, он почувствовал себя окрепшим. Возле койки в прежней позе сидел Эндрюс.

Мур молчал, выжидающе глядя на адвоката.

— Мне сообщили, что вы плохо ориентируетесь в ситуации, — заговорил адвокат. — Я думал, вы знаете, что такое символическая кара. Вынужден просить у вас прощения. Видите ли, подобные случаи крайне редки, и в моей практике это первый. Я полагаю, вам известны обстоятельства неумышленного убийства вашей жены мистером…

— Неумышленного?! О черт! Это случилось на моих глазах! Он вбил ей кол в сердце! — У Мура сорвался голос.

— Все не так просто. Видите ли, этот случай не имеет прецедента. Вопрос стоял так: либо Юнгеру будет вынесен приговор сейчас, с учетом сегодняшних обстоятельств, либо он пролежит в «бункере» до операции, после которой причиненный им вред получит окончательную оценку. Мистер Юнгер дал добровольное согласие на второй вариант, и, следовательно, вопрос снят. Он будет спать до тех пор, пока хирургическая техника не усовершенствуется настолько…

— Какая еще техника? — Впервые после Рождества мозг Мура пробудился полностью. Он понял, что сейчас услышит.

Эндрюс поерзал на стуле.

— Видите ли, у мистера Юнгера… э-э… своеобразное, я бы сказал, поэтическое представление о том, где у человека сердце. Чистая случайность, что он задел левый желудочек. Но врачи утверждают, что это поправимо. Плохо другое: будучи направлено под углом, острие колышка задело позвоночник. Два позвонка разбиты, еще несколько треснули, поврежден спинной мозг.

Мур снова впал в прострацию. Конечно же, Леота не умерла. Но она и не жива. Она спит «холодным сном». Искорка жизни будет теплиться в ней до самого пробуждения. Тогда, и только тогда, она умрет. Если…

— …Осложняется ее беременностью и тем, что для разогрева тела до температуры, при которой возможна операция, необходимо время, — говорил Эндрюс.

— Когда ее будут оперировать?

— Сейчас этого нельзя сказать наверняка. Видите ли, методика еще не проверена на практике. Уже сегодня врачи способны устранить по одному все негативные факторы, но в совокупности и в предельно сжатый срок… Надо исцелить сердце, позвоночник, спасти ребенка, причем с помощью экспериментальной техники…

— Когда? — настаивал Мур.

Эндрюс пожал плечами:

— Врачи этого пока не говорят. Может, через месяц, а может, и через несколько лет. Пока ваша жена в «бункере», ей ничто не грозит…

Мур не слишком вежливо попросил адвоката уйти.

На другой день он встал с кровати, несмотря на головокружение, и сказал врачу, что не ляжет, пока не повидает Юнгера.

— Но ведь он в тюрьме, — возразил врач.

— Неправда! Адвокат сказал, что он здесь.

Через полчаса Муру разрешили посетить Юнгера. Его сопровождали Эндрюс и два санитара.

— Боитесь, что символическое наказание не удержит меня от убийства? — ухмыльнулся Мур.

Эндрюс промолчал.

— Не бойтесь. Я слишком слаб. К тому же у меня нет молотка.

Эндрюс постучал в дверь, и они вошли.

Юнгер в белом тюрбане из бинтов восседал на подушке. На стеганом покрывале перед ним лежала закрытая книга. Он смотрел за окно, в сад.

— Доброе утро, сукин ты сын.

Юнгер обернулся:

— Прошу.

Мур вложил в приветствие всю злобу, накопившуюся в душе, и теперь не знал, что еще сказать. Он уселся на стул возле кровати, достал трубку и, вспомнив, что не захватил табак, принялся ковырять в чашечке ногтем. Эндрюс и санитары делали вид, будто не смотрят на него.

Мур сунул в рот пустую трубку и поднял глаза.

— Мне очень жаль, — сказал Юнгер. — Ты способен в это поверить?

— Нет.

— Она — это будущее. Я вбил в ее сердце кол, но все же она не мертва. Врачи говорят, она выздоровеет. И будет красивей, чем прежде. — Он вздрогнул и потупился. — Если для тебя это послужит утешением, знай, что я страдаю и буду страдать всю жизнь. Нет на свете гавани для моего «Летучего голландца». Я буду плыть на нем, пока не умру среди чужих людей. — Жалко улыбаясь, он посмотрел на Мура. — Ее спасут! Она будет спать, пока врачи не подготовятся к операции. Потом вы соединитесь навеки, а я… я буду скитаться. И уже никогда не окажусь на твоем пути. Желаю счастья. И не прошу прощения.

Мур встал.

— Сейчас нам с тобой говорить не о чем. Но когда-нибудь мы вернемся к этой теме.

Возвращаясь в свою палату, он подумал, что так ничего и не высказал Юнгеру.

— Перед Кругом стоит этический вопрос, и отвечать на него придется мне, — заявила Мэри Мод. — К сожалению, он поставлен правительственными юристами, поэтому, в отличие от многих других этических вопросов, от него нельзя уклониться.

— Он касается Мура и Юнгера? — спросил Эндрюс.

— Не только. Он касается всего Круга, хотя возник в результате этого конфликта.

Она указала на журнал, лежащий перед ней на столе. Эндрюс кивнул.

— «Вот, агнец Божий», — прочитала она заголовок редакционной статьи, рассматривая фотографию члена Круга, распростертого на полу в церкви. — Нас обвиняют, будто мы плодим психопатов всех мастей, вплоть до некрофилов. Тут есть еще один снимок. Здесь, на третьей странице.

— Я видел.

— От нас требуют гарантий, что впредь член Круга, покидая стены Обители навсегда, не утратит свойственной ему фривольности и не впадет в глупую патетику.

— Но ведь это случилось впервые.

— Разумеется. — Дуэнья улыбнулась. — Обычно нашим бывшим питомцам хватает такта потерпеть несколько недель, прежде чем их поведение становится антиобщественным. Все они отличаются полной неприспособленностью к окружающему миру. На первых порах она не так дает себя знать благодаря их богатству. Но этот случай, — она снова показала на журнал, — позволил недоброжелателям упрекнуть нас, что мы либо выбираем не тех людей, либо недостаточно хорошо проверяем состояние их здоровья, прежде чем расстаться с ними. И то и другое — нелепо. Первое — потому, что собеседования провожу я, а второе — потому, что нельзя ожидать от человека, сброшенного с небес на землю, что он сохранит свое обаяние и душевное равновесие. Это невозможно, как бы мы его ни натаскивали. Но Юнгер и Мур были вполне нормальны и никогда не водили между собой тесного знакомства. Правда, после того как их эпоха ушла в историю, они встречались немного чаще, и оба были очень чувствительны к переменам.

Эндрюс промолчал.

— Я пытаюсь подвести тебя к мысли, что этот инцидент — обычная ссора на почве ревности. Я не могла его предвидеть, поскольку любовь женщины непредсказуема. Переменчивый век тут ни при чем. Или я не права?

Эндрюс упорно хранил молчание.

— Следовательно, проблемы как таковой не существует, — продолжала Дуэнья. — Мы не выгоняем за порог наших домочадцев. Мы просто переселяем в будущее здоровых, одаренных, обладающих вкусом людей нескольких поколений. Единственная наша ошибка в том, что мы не учли извечной проблемы любовного треугольника. Между двумя мужчинами, увлеченными красивой женщиной, всегда возникает антагонизм. Ты согласен?

— Он верил, что умирает на самом деле, — сказал Эндрюс. — У меня не выходит из головы, что он не имел никакого представления о Всемирном Кодексе.

— Пустяки, — отмахнулась Мэри Мод. — Ведь он жив.

— Видели бы вы его лицо, когда его привезли в клинику.

— Лица меня не интересуют. Слишком уж много я их повидала на своем веку. Давай лучше подумаем, как бы нам решить эту проблему к вящему удовольствию правительства.

— Мир так быстро меняется, что мне скоро самому придется к нему приспосабливаться. Этот бедняга…

— Некоторые вещи остаются неизменными, — возразила Мэри Мод. — Но я догадываюсь, к чему ты клонишь. Очень умно. Мы наймем группу независимых психологов. Они проведут исследования, придут к выводу, что наши люди недостаточно приспособляемы, и порекомендуют нам один день в году отвести психотерапии. Никаких Балов: каждый отдыхает сам по себе. Днем — прогулки, легкие физические упражнения, общение с простыми людьми, необременительные для психики развлечения. Вечером — скромный ужин и танцы; они полезны — снимают напряжение. Я думаю, такой вариант устроит все заинтересованные стороны, — закончила она с улыбкой.

— Наверное, вы правы.

— Разумеется, права. Наши психологи испишут тысячи страниц, ты добавишь к ним две-три сотни собственных, суммируешь данные исследований и вместе со своей резолюцией представишь отчет совету попечителей.

Эндрюс кивнул:

— В любое время. Это моя работа.

Когда он ушел, Мэри Мод натянула черную перчатку и положила в камин полено. Настоящие дрова с каждым годом дорожали, но она не доверяла современным отопительным устройствам.

За три дня Мур оправился настолько, что врач разрешил ему лечь в «бункер».

«Боже, — подумал он, когда снотворное погасило чувства, — какие еще муки ждут меня после пробуждения?»

Впрочем, одно Мур знал наверняка: даже если он проснется в Судный день, его банковские счета будут в полном порядке.

Пока он спал, мир шел своей дорогой…

Фурии

В качестве завершающего штриха или подачки Природа иногда швыряет кость тем, кого уродует и делает изгоями. Частенько это какое-нибудь умение, обычно совершенно бесполезное, или проклятие высокоразвитого интеллекта.

Когда Сандору Сандору исполнилось четыре года, он мог назвать все обитаемые миры в Галактике — а их было сто сорок девять! Когда ему исполнилось пять, он рисовал на чистом глобусе все континенты всех планет. К семи годам ему были известны провинции, штаты, государства и главные города ста сорока девяти населенных миров Галактики. Он изучал землеграфию, историю, землелогию и популярные путеводители, когда не спал; а еще Сандора страшно занимали атласы и туристические видеопленки. Складывалось впечатление, что в голове у него имеется особое запоминающее устройство, потому что к тому моменту, когда он отпраздновал свой десятый день рождения, в Галактике не осталось ни одного города, о котором он не знал бы хоть что-нибудь.

И он продолжал свои занятия.

Его завораживали разные места. Сандор собрал великолепную библиотеку уличных путеводителей и карты дорог. Отлично разбирался в архитектурных стилях, ведущих отраслях промышленности и расах, мог рассказать про аборигенов, местную флору, достопримечательности, отели, рестораны, аэропорты и морские порт: космопорты, стили одежды и украшения, климатические условия, искусства и ремесла, кухню, виды спорта, религию, общественные учреждения и обычаи.

Когда Сандор получал докторскую степень по землеграфии — в четырнадцать лет, — устный экзамен вели к закрытому телеканалу, потому что он боялся выйти из дома. За всю жизнь Сандор делал это трижды и каждый раз переживал невыразимые страдания, поскольку ник из обитателей ста сорока девяти миров Галактики так и не сумел придумать лекарства от весьма редкой болезни, жертвой которой он стал: мышцы его тела были не в состоянии выполнять свои функции. Сандор не мог управлять даже самыми лучшими протезами более пяти минут он мгновенно уставал и испытывал мучительную боль; чтобы выйти из дома, ему нужно было воспользоваться сразу тремя такими протезами — двумя для ног и одним для правой руки, для конечностей, которых он не получил, когда развивался в утробе матери. Тело Сандора выдерживало силу тяжести только маленьких планет, таких, к Домбек.

Чтобы избежать страданий и не встречаться с чужими людьми — он привык общаться только со своей тетушкой Фэй и нянькой, мисс Барбарой, — Сандор сдавал устные экзамены по закрытому телеканалу.

Университет Брилла на планете Домбек располагался довольно далеко от того места, где жил Сандор, иначе профессора обязательно посетили бы столь талантливо исследователя, поскольку испытывали к нему истинное уважение. Его диссертация, написанная на 855 страниц и называвшаяся «Записки, посвященные теории гравитационной матрицы, управляющей формированием сходных по структуре почв на разных планетарных телах», привлекла внимание даже ученых Межзвездного Университета на Земле.

Случилось так, что Межзвездное Правительство, которое все про всех знает, слушало устный экзамен Сандора, а потом и защиту диссертации.

Адъюнкт-профессор Бейнс был одним из немногочисленных друзей Сандора. Они встречались несколько раз в библиотеке Сандора; под предлогом, что хочет взять ту или иную книгу, Бейнс иногда заходил в гости и проводил у него весь вечер.

После экзамена профессор Бейнс в течение нескольких минут оставался с Сандором на связи, и они немного поболтали — так, о всяких пустяках. Именно тогда-то Бейнс и заговорил — случайно — о совершенно бесполезном (в академическом смысле слова) таланте Сандора.

И именно тогда-то правительственный чиновник и навострил свои острые уши (он был ригелианином). Чиновник очень хотел получить повышение по службе и вспомнил весьма запутанную служебную записку…

Адъюнкт-профессору Бейнсу почему-то вздумалось поговорить о том, как однажды Сандору показали набор из тридцати подобранных случайным образом снимков разных мест цивилизованной галактики, а основные данные, снятые с этих фотографий, были введены в компьютер Отдела L–L. Сандор в каждом случае правильно назвал планету; в двадцати девяти определил характер местности; графство или район — в двадцати шести; и безошибочно обозначил само место в пределах пятидесяти квадратных миль в двадцати трех случаях. Компьютер узнал лишь планету — в двадцати семи случаях.

Впрочем, для компьютера это занятие не было делом и единственной любовью всей жизни.

Таким образом, стало ясно, что Сандор знает практически каждую улицу в Галактике.

Через десять лет он выучил их все до единой.

Однако через три года ригелианин ушел с работы, испытывая к ней невыносимое отвращение, и поступил на частное предприятие, где платили больше, а повышения по службе происходили чаще. Но его служебная записка и пленка с записью разговора были внесены в файлы компьютера…

Бенедик[45] Бенедикт родился и вырос на водяном мире под названием Кьюм и обладал удивительной способностью заводить врага в лице каждого, с кем встречался.

Это происходило потому, что, в то время как одни люди получают высшее наслаждение от пьянства, обжорства, праздности, разврата или от занятий фрином, Бенедик просто обожал сплетни — он был ужасным болтуном.

Сплетни были его хлебом насущным, религией и сексуальной жизнью. Тот, кто пожимал ему руку, совершал ошибку, часто трагическую. Как только Бенедик касался вашей руки и улыбался своей самой искренней из улыбок, его глаза наполнялись слезами, которые потоками стекали по пухлым щекам.

Впрочем, он вовсе не горевал, когда знакомился с вами. Ничего подобного. Слезы были соматическим следствием его паранормальной реакции — Бенедику открывалась вся ваша прошлая жизнь.

Надо сказать, что он был исключительно разборчив и всегда видел только то, что искал. А искал он скандалы и ненависть и, что еще хуже, любовь; его интересовали всевозможные нарушения законов, воспоминания о неприятных событиях, боль, слабость, тщетные попытки чего-либо добиться. Он узнавал то, о чем человек хотел бы забыть. И болтал об этом.

Если вам повезет, он не станет обсуждать с вами вашу собственную жизнь. Но если у вас есть общие знакомые и Бенедику становится об этом известно, он начинает сплетничать о них. Он выложит вам все самые сокровенные тайны этого мужчины или женщины, потому что получает от такой формы общения даже больше удовольствия, чем от вашего возмущения и негодования. Его глаза, голос и рука вцепятся в вашу душу мертвой хваткой, он заворожит вас своими историями; вы выслушаете все до самого конца и испытаете страшное потрясение.

А потом он уйдет, чтобы рассказывать о вас другим.

Вот каким человеком был Бенедик Бенедикт. Он, вероятно, не имел ни малейшего представления о том, как сильно его ненавидели, потому что это чувство появлялось много позже, через несколько часов после того, как он прощался с вами. Выслушаешь его — и возникает ощущение, что ты стал жертвой насилия, а потом страх, стыд или отвращение заставляет тебя гнать прочь воспоминания об этой встрече.

Иные ненавидели Бенедика тайно, потому что он был опасен. А проще говоря, знался с весьма влиятельными людьми.

Бенедик был крайне контактным животным: обожал внимание; хотел, чтобы им восхищались; страстно желал иметь как можно больше знакомых.

И ему всегда удавалось найти благодарную аудиторию. Ему было открыто так много тайн, что в обмен на возможность их узнать его терпели в самых высших кругах. Кроме того, он был богат — но об этом чуть позже.

Время шло, и Бенедику становилось все труднее и труднее встречаться с новыми людьми. Чем больше он болтал, тем известнее становился, и даже те, кто с удовольствием выслушивал его истории, старались садиться в дальнем конце комнаты возле двери и поглощали невероятные количества алкоголя — частично для того, чтобы задушить собственные воспоминания.

Бенедик был богат, потому что его способности распространялись и на неодушевленные предметы. На Кью-ме, водном мире, полезные ископаемые — страшная редкость. Если Бенедику приносили какой-нибудь образец, он брал его в руки, начинал горько плакать, а потом говорил, где нужно копать, чтобы напасть на жилу.

Прикоснувшись к рыбе, пойманной в бескрайних морях Кьюма, он мог начертить маршрут передвижения целого косяка.

Со слезами на глазах он держал в ладонях ожерелье из местного жемчуга и рассказывал, в каком районе находится месторождение.

Страховые ассоциации и кредитные учреждения заводили специальные архивы Бенедика — ручку, которой клиент подписывал контракт, окурок сигареты, бумажный платок, какой-нибудь предмет, оставленный на хранение, анализы крови или результаты биопсии, — чтобы Бенедик мог применить свой дар против тех, кто намеревается причинить компании вред, а потом сбежать, и против тех, кто собирается нарушить закон.

Впрочем, сам Бенедик не впадал в экстаз от своих умений. Он просто получал от них удовольствие. Поскольку был одним из девятнадцати людей, обладающих паранормальными способностями, в ста сорока девяти обитаемых мирах Галактики. Он просто не мог иначе.

Время от времени Бенедик оказывал помощь гражданским властям — когда считал, что они стремятся к справедливости. Если же ему казалось, что дело обстоит иначе, его дар неожиданно куда-то исчезал и возвращался только тогда, когда необходимость в нем отпадала.

Бенедику Бенедикту хорошо платили, его изучали в лабораториях, о нем писали в научных журналах. Ко всему прочему он обладал способностью к психометрии и мог улавливать мысли, возникающие за пределами его собственного мозга…

Рысь Рыс походил на волейбольный мяч с бородой. Толстый старик с повязкой на глазу, он обожал хорошо поесть и выпить, носил незамысловатую одежду и предпочитал общаться с простыми людьми; Рысь часто улыбался, у него был мягкий, мелодичный голос.

В прежние годы Рысь побил все самые значительные рекорды убийств, совершенных агентами Межзвездной Службы Безопасности. Сорок восемь человек и семнадцать злобных, уродливых инопланетян пали от руки Рыси за пятьдесят лет его службы. Он был одним из трех человек в Галактике, которым удалось проработать в Службе Безопасности полвека. Он с удовольствием жил на свою правительственную пенсию, несмотря на трех жен и орды внуков; время от времени его призывали на консультации; иногда он занимался миссионерской деятельностью на стороне. Рысь считал, что все люди братья и что любовь, а не страх и ненависть должна управлять их делами. Рысь Рыс и убивал с любовью, так он сам говорил во время Мирных Заседаний, уважая и почитая душу человека, которому был вынесен смертный приговор.

Это история о том, как его призвали покинуть Осанну, Мир Великого и Славного Пламени Божественной Жизни, и он встретился с Сандором Сандором и Бенедиком Бенедиктом, для того чтобы начать охоту на Виктора Кор-го, человека без сердца.

Виктор Корго был капитаном «Скитальца». Виктор Корго был главным астронавигатором, первым помощником и главным инженером «Скитальца». Виктор Корго был «Скитальцем».

Когда-то гордый «Скиталец» был военным кораблем; эбеновая поганка, утыканная похожими на самоцветы бородавками — огнеметами быстрого действия. Когда-то гордый «Скиталец» дефилировал вдоль пограничных миров Межзвездного Сообщества, насаждая законы Всеобщего Галактического Кодекса там, где вообще никаких законов в помине не было. Когда-то этот гордый «Скиталец», которым командовал капитан Виктор Корго из Гвардии, бороздил просторы глубокого космоса и стал легендой в легендарных небесах.

Он наводил ужас на разбойников и злобных, уродливых инопланетян, представлял серьезную угрозу для нарушителей Кодекса, был занозой в заднице для всех, кто замышлял недоброе, где бы они ни находились. В общем, Виктор Корго и его сияющий гриб (который мог в течение целого дня поливать огнем целый континент, находящийся под водой) были гордостью Гвардии, лучшими из лучших, сливками Вооруженных Сил.

К сожалению, Корго продался.

Оказался подлецом.

Предателем.

Герой, который перестал быть героем…

После сорока пяти лет в Гвардии, когда до пенсии оставалась половина десятилетия, Виктор Корго потерял всю свою команду в неудачном рейде на пиратскую крепость, находившуюся на планете Килш, которая могла стать сто пятидесятым обитаемым миром Межзвездного Сообщества.

Едва живой, он ползком добрался до середины громадного заснеженного поля Брилда, расположенного на главном континенте Килша. В тот самый момент, когда за Виктором Корго — с подобающим звуковым сопровождением — пришла Смерть, ему повезло. Его, как говорится, вырвали из ее лап дриллены — кочующее племя уродливых разумных четвероногих существ, которые принесли Корго в свой лагерь, вылечили, накормили и согрели. Позднее при помощи дрилленов он достал «Скитальца» и все вооружение корабля из-под ста футов льда, куда тот провалился.

У Корго не было команды, поэтому он обучил дрилленов.

Капитан со своей новой командой на борту «Скитальца» напал на пиратов.

И одержал победу.

Но не остановился на этом.

Когда Корго узнал, что Всеобщий Кодекс вынес дрил-ленам приговор и они должны умереть, он предал собственную расу. Дриллены отказались переселиться в Резервацию. Они ответили, что желают жить на своей родной планете, которая должна была стать сто пятидесятым обитаемым миром Галактики (иными словами, Межзвездного Сообщества).

Поэтому был отдан приказ об их уничтожении.

Капитан Корго протестовал. Было объявлено, что он не в своем уме.

Капитан Корго угрожал. Ему угрожали в ответ.

Капитан Корго сражался, потерпел поражение, умер, был возрожден, сбежал из заключения, стал человеком вне закона.

Он присвоил «Скитальца». Во времена своего горделивого прошлого корабль назывался «Счастливый скиталец». Теперь же он стал просто «Скиталец».

Когда его обнаружили локаторы и эбеновый корпус начал отчаянно вибрировать от силовых лучей, а тело Корго пронзила нестерпимая боль, он собрал шестерых дрилленов и, поглаживая рукой шелковистый мех Малы, своей любимицы, открыл было рот, чтобы что-то сказать — но умер.

— Мне очень жаль… — успел произнести он.

Однако ему дали новое сердце. Старое разорвалось на мелкие кусочки, и его уже нельзя было починить. То, что осталось от сердца, положили в банку, а Корго дали блестящее антисептическое яйцо из пульсирующего металла, которое сокращалось в зависимости от показаний крошечных — размером с зерно — компьютеров, имплантированных в его тело; они контролировали дыхание, уровень сахара в крови и работу различных желез. В этих зернах и яйце содержалась жизнь Корго.

Когда врачи убедились, что он будет жить дальше, Корго сообщили о процедуре военного трибунала.

Впрочем, он не стал дожидаться суда и, нарушив собственное слово офицера, сбежал, прихватив с собой Малу, которая осталась единственным в Галактике дрилленом. Ее пять товарищей стали жертвой научных опытов, направленных на изучение их внутреннего строения. Остальные представители ее народа, естественно, отказались покинуть свой родной мир — со всеми вытекающими отсюда последствиями.

И тогда человек без сердца объявил человечеству войну.

Изнасилование планеты требует огромных капиталовложений. Необходимы исполинские бластеры, резатели и уничтожители для того, чтобы привести мир в состояние почти первобытного хаоса, а затем извлечь из недр основные ингредиенты (иными словами, все то, что можно продать). Книги по истории могут поведать вам о варварской добыче ископаемых на нашей родной планете в стародавние времена. Грубые технологии, используемые тогда, по результатам и выразительности ничем не отличались от того, что происходит сейчас, только размах у них был совсем не такой, как в наше время.

Представьте себе, что за одну ночь вдруг возникает Гранд-Каньон; представьте себе, что в одно короткое мгновение происходит полное изменение тысяч землелогических слоев; представьте себе все ледниковые периоды Земли, сжатые до одного-единственного времени года. И тогда вы поймете, за какой период можно добиться самых невероятных результатов.

А теперь представьте себе количество наемных рабочих, которые бурят, взрывают, режут и отводят воду для громадных горнодобывающих концернов; эти люди получили какое-то образование; готовы рисковать — пусть всего в течение одного года, — потому что им платят большие деньги; а кое-кто надеется сделать карьеру — опять же потому, что им платят большие деньги. За год они успевают побывать на трех планетах, куда их доставляют огромные, прекрасно оборудованные корабли. Эти люди набраны со всех обитаемых миров Галактики, они великолепно управляются с самыми разнообразными инструментами, их чело украшает знак Солнечного Феникса, а в глазах их — мрак и холод космического пространства. Они умеют возводить храмы в честь атома и заставляют его служить собственным целям; отлично знают, как защитить от атмосферного вихря грузовое судно, находящееся за многие мили от базы. Они делают это ловко и старательно, с определенным шиком, народными песнями и смехом — потому что являются рабочими лошадками, сражаются со временем (которое — деньги), стараются добыть как можно больше полезных ископаемых (которые — тоже деньги) в борьбе с конкурентами (что очень важно, поскольку, победив в этой войне, можно получить контроль над рынком на многие месяцы вперед). Эти люди в одной руке держат факел, а в другой — ураган, привозят с собой свои семьи и все, чем владеют, создают временную метрополию, творят чудеса, а потом, словно по мановению волшебной палочки, исчезают навсегда.

Теперь, когда вы представляете себе, как обстоят дела и кто принимает участие в нашей истории, вам, вероятно, станет ясна суть возникшей проблемы: изнасилование планеты требует огромных капиталовложений.

Любому ясно, что прибыли покрывают все расходы — даже больше чем покрывают. Однако они могут быть еще выше…

Каким образом?

Ну… Во-первых, тяжелое оборудование вполне заменимо. Перевозить исполинские машины и механизмы дорого. Оставить — нет. С точки зрения материала и труда дешевле — в среднем в 2,6 раза — сделать новые, чем таскать с места на место старые.

Горнодобывающие концерны не производят никакого оборудования (и не намерены); концерны, занимающиеся поставками механизмов для горнодобывающей отрасли, с таким же удовольствием делают новые машины, с каким горнодобывающие концерны теряют старые.

Естественно, все необходимое берется напрокат или покупается в рассрочку с равномерными выплатами финансовым ассоциациям, потому что в таком случае, когда приходит пора представлять Межзвездному департаменту государственных сборов отчет за очередной финансовый год, возникает гораздо меньше проблем.

Бросать машины — преступление, нарушение договора об аренде, а заодно и Межзвездного Коммерческого Кодекса.

Но всякое случается…

Иногда даже слишком часто, с точки зрения статистики…

В особенности на дальних границах.

И тогда солидные страховые компании начинают расследование, в конце концов тяжело вздыхают и возмещают убытки.

…А грузовые суда добираются до рынка раньше запланированного расписанием срока, потому что им приходится меньше демонтировать оборудования, меньше грузить и транспортировать.

Экономится время, заказы выполняются быстрее, появляется возможность получить более высокую цену, а следовательно, и преимущество, когда речь идет о разворачивании новой кампании по освоению какой-нибудь дикой планеты.

Все это очень хорошо.

Но не с точки зрения ассоциаций страховых обществ.

А что может произойти с огромным транзитным кораблем, нагруженным под завязку самым разнообразным оборудованием?

Кое-кто называет это саботажем.

…Некоторые — массовым убийством.

…Тайной войной.

…Молнией Корго.

Где-то написано, что если тебе нужен свет, то лучше сжечь город, чем проклинать мрак.

Корго мрак не проклинал.

…Множество раз.

Когда они встретились на планете Домбек, Бенедик протянул руку, улыбнулся, сказал:

— Мистер Сандор…

После рукопожатия его улыбка стала немного кривой, а потом и вовсе исчезла с лица. Потому что он коснулся искусственной руки.

Сандор кивнул, опустил глаза.

Бенедик повернулся к могучему мужчине с повязкой на глазу:

— А вы Рысь Рыс?

— Верно, брат. Не обижайся, но я не подаю руки. Вероисповедание не позволяет. Я считаю, что уникальность жизни не нуждается ни в каких дополнительных подтверждениях.

— Конечно, — согласился Бенедик. — Когда-то я знал одного человека, он жил на Домбеке и занимался контрабандой гнила. Его звали Вортен Вортан…

— Отправился в Великое Пламя, — перебил его Рысь. — Иными словами, мертв. Служба Безопасности взяла его два года назад. Он пытался избежать ареста.

— Правда? — спросил Бенедик. — Было время, когда он и сам баловался гнилом…

— Знаю. Читал его досье в связи с другим делом.

— На Домбеке полно контрабандистов гнила, — сказал Сандор.

— Да? Ладно, давайте поговорим об этом Корго.

— Давайте, — кивнул Рысь.

— Давайте, — согласился Сандор.

— По словам представителя Службы Безопасности, многие страховые ассоциации заявили протест представителям Межзвездного Правительства.

— Верно. — Рысь.

— Да, — Сандор, который прикусил губу. — Джентльмены, вы не возражаете, если я сниму ноги?

— Нисколько. — Рысь. — Мы же коллеги, наши встречи должны носить неформальный характер.

— Пожалуйста, — сказал Бенедик.

Сандор наклонился вперед в своем кресле и нажал на несколько кнопок. Из-под его рабочего стола донеслось два глухих удара. После этого он откинулся на спинку и принялся разглядывать полки с глобусами.

— Они причиняют вам боль? — спросил Бенедик.

— Да.

— Катастрофа?

— Врожденное, — ответил Сандор.

Рысь поднес графин с коричневатой жидкостью к свету. Стал разглядывать.

— Местное бренди. — Сандор. — Вполне приличное. Немного похоже на ксмили из Бандлы, только не вызывает привычки. Попробуйте.

Что Рысь и сделал, а потом весь вечер не выпускал графин из поля зрения.

— Корго уничтожает частную собственность, — заявил Бенедик.

Сандор кивнул.

— А еще обманывает страховые компании, портит планетарные тела и ко всему прочему дезертировал из Гвардии.

— Убийца, — добавил Сандор.

— И зоофил, — закончил Бенедик.

— Ой-ой-ой, — Рысь облизнул губы.

— Он наносит серьезный вред общественному спокойствию, поэтому его необходимо разыскать.

— И подвергнуть ритуалу очищения Пламенем — для дальнейшего возрождения.

— Итак, мы должны найти его и прикончить, — подвел итог Бенедик.

— Два необходимых нам предмета… здесь? — поинтересовался Рысь.

— Да, приемник фазовых волн находится в соседней комнате.

— А?.. — молвил Бенедик.

— Другая вещь лежит в нижнем ящике моего стола, справа.

— В таком случае почему бы не начать немедленно?

— Действительно, почему бы?

— Отлично, — Сандор. — Кому-то из вас придется открыть ящик. Оно в банке из коричневого стекла, у стенки.

— Я достану, — вызвался Бенедик.

Прошло совсем немного времени, и из груди Бенедика вырвалось рыдание: за спиной у него толпились миры, в руках он крепко сжимал сердце Корго, а по щекам струились слезы.

— Холод и мрак…

— Где? — Рысь.

— Какое-то маленькое место… Комната? Каюта? Панель управления… Что-то гудит… Холодно, повсюду какие-то сумасшедшие углы… Вибрация… Боль!

— Что он делает? — Сандор.

— …Сидит, нет, полулежит на кушетке, которая, словно паутина, спеленала его тело. Мохнатый рядом с ним, спит. Искажено… углы… все… неверно… Боль!

— «Скиталец» в прыжке. — Рысь.

— Куда он направляется? — Сандор.

— БОЛЬ! — заорал Бенедик и опустил сердце на колени.

Его трясло. Он вытер глаза тыльной стороной руки.

— У меня голова разболелась.

— Выпейте немного, — Рысь.

Бенедик залпом проглотил содержимое одного бокала, маленькими глотками принялся потягивать второй.

— Где я был?

Рысь чуть приподнял плечи, опустил их.

— «Скиталец» совершает прыжок — куда-то. Корго погружен в фазовый сон. Когда находишься в сознании, прыжок — вещь неприятная. Расстояние и время искажаются. Вы нашли его в неудачное время — он под воздействием транквилизаторов и континуума. Возможно, завтра нам повезет больше.

— Надеюсь.

— Да, завтра, — Сандор.

— Завтра… Да.

— Я заметил кое-что в его сознании, — проговорил Бенедик. — Солнце там, где раньше ничего не было…

— Взрыв? — Рысь.

— Да.

— Воспоминание? — Сандор.

— Нет. Он собирается это сделать.

Рысь поднялся на ноги:

— Пойду свяжусь со Службой Безопасности и расскажу, что мы узнали. Они проверят, на каких мирах в данный момент ведутся разработки. Вы не знаете, когда это произойдет?

— Нет, не могу сказать.

— А как выглядело то место? Можете его описать? — Сандор.

— Мысль была нечеткой. Сознание скользило, переполненное ненавистью.

— Ладно, попытаемся еще раз?

— Завтра. Я устал.

— В таком случае отправляйтесь в постель. Отдохните.

— С удовольствием.

— Спокойной ночи, мистер Бенедикт.

— Спокойной ночи…

— Желаю вам погрузиться в самое сердце Вечного Пламени.

— Надеюсь, этого не произойдет…

Мала захныкала и придвинулась к Корго, потому что ей приснился страшный сон: они снова оказались на заснеженном поле Брилда, и она пыталась помочь своему Корго — идти, двигаться вперед. А он постоянно падал и каждый раз лежал на земле все дольше и дольше, потом с огромным трудом поднимался, шел вперед все медленнее и медленнее. Он попробовал развести костер, но налетели снежные дьяволы, с семи лун в огонь посыпались льдинки, и пляшущие зеленые языки почти сразу умирали.

Наконец она увидела их на вершине снежной горы.

Трое…

Окутанные с головы до ног пламенем, они вертели по сторонам окруженными ослепительным сиянием головами; а потом один наклонился, понюхал землю, выпрямился и показал — как раз туда, где остановились Мала с Корго. И тогда эти трое бросились бегом вниз по склону, а за ними неслись огненные потоки, которые растопили снег. Троица перепрыгивала через оползни и ледяные уступы; они спешили, вытянув перед собой руки. Без единого звука, приближаясь молча, останавливаясь только затем, чтобы один из них мог понюхать воздух и землю…

И вот она уже слышит их дыхание, чувствует тепло тел…

Они настигнут свою жертву через несколько секунд…

Мала захныкала и придвинулась к Корго.

Целых три дня Бенедик пытался отыскать Корго — он сжимал в руках его сердце, словно цыганка — карты, поливал его слезами, будто надеялся оживить. После этих сеансов у него раскалывалась голова — ведь он приходил в столкновение с континуумом. Часы напролет Бенедик рыдал, не в силах остановиться, даже когда просто сидел в комнате — что было весьма для него необычно. Раньше ему всегда удавалось заглушить боль, как только контакт прерывался.

Каждый раз, когда Бенедик дотрагивался до сердца Корго и его собственное сознание стремительно мчалось вперед по небесной подземке, он испытывал невыразимую муку; за три дня он одиннадцать раз предпринимал попытку найти Корго. И в конце концов его сила иссякла.

Застыв, как капля металла, на корпусе «Скитальца», он не сводил глаз с ослепительного очага в шестистах милях отсюда, который разжег и довел до температуры плавления стали. И он ощущал себя куском металла, лежащим на наковальне и ожидающим мгновения, когда молот опустится и станет снова и снова наносить удары, и тогда он сделается еще крепче и непреклоннее, а тот, что прячется у него внутри и знает боль, угрызения совести и жалость, умрет; новый удар, еще и еще, и снова — так, чтобы осталась только жесткая, жестокая ненависть, которая, как железные колодки, должна сковать душу.

Корго наблюдал, улыбался, фотографировал.

Когда один из девятнадцати обладателей паранормальных способностей, живущих на ста сорока девяти обитаемых мирах Галактики, вдруг лишается своего дара, причем в самый критический момент, сразу вспоминаются древние сказки о Принцессе, которая неожиданно заболевает какой-то никому не известной болезнью и Король, ее отец, призывает к себе мудрецов и лучших лекарей королевства.

Добрый Папочка — Служба Безопасности — поступил точно так же. Со всей Галактики были собраны мудрецы и советники, представители различных Мозгоматов и клиник, занимающихся восстановлением мыслительных функций, включая Межзвездный Университет с самой Земли. Увы! Поставить диагноз они сумели, но ни один не смог предложить курс лечения, который все заинтересованные лица посчитали бы приемлемым:

— Бомбардировка зрительного бугра бета-частицами…

— Гипнорегрессия до внутриутробного состояния и последующее восстановление до предтравматического периода жизни…

— Еще одно столкновение с континуумом…

— Шесть недель на прогулочном спутнике, всевозможные развлечения и две таблетки аспирина каждые четыре часа…

— Операция, известная в древние времена под названием лоботомия…

— Как можно больше жидкости и зеленые овощи с листьями…

— Наймите другого специалиста с паранормальными способностями.

По той или иной причине начальство не устроило ни одно из этих предложений, а уж последнее и вовсе было неосуществимо — в данный момент. В конце концов проблему решила нянька Сандора, мисс Барбара, которая однажды вечером совершенно случайно оказалась на веранде, где Бенедик сидел, обмахивался веером и потягивал ксмили.

— Ой, мистер Бенедик! — воскликнула она, плюхнулась в кресло напротив и разбавила свой редлонад ксмили — на три пальца. — Как здорово встретить вас здесь! Я думала, вы в библиотеке с ребятами, занимаетесь вашим сверхсекретным, не подлежащим разглашению суперважным проектом, который называется «Жаркое из Скитальца» или что-то в этом же духе.

— Как видите, нет, — проговорил Бенедик и уставился на свои колени.

— Ну, побездельничать тоже иногда полезно. Посидеть, расслабиться. Отдохнуть от охоты на Виктора Корго…

— Послушайте, предполагается, что вам про это дело ничего не известно. Оно страшно секретное и важное…

— И не подлежит разглашению, знаю-знаю. Дорогуша Сандор частенько разговаривает во сне — если честно, то каждую ночь. Видите ли, я укладываю его спать, а потом сижу, пока он не отправится в страну сновидений, бедняжечка.

— Ах да. Однако я вас попрошу никому ничего про наше задание не рассказывать.

— Почему? Разве у вас возникли проблемы?

— Да!

— А что случилось?

— Все из-за меня, если уж вам так хочется это знать! Возник какой-то блок. Я призываю на помощь свои способности, а они не являются.

— Ой, как неприятно! Вы хотите сказать, что больше не можете заглядывать в головы других людей?

— Точно.

— Боже мой! Ну, тогда давайте поговорим о чем-нибудь другом. Я вам рассказывала, что когда-то была самой дорогой куртизанкой на Сордидо-V?

Бенедик медленно повернул к ней голову.

— Не-е… — протянул он. — На том самом Сордидо?

— Конечно. Меня называли Ослепительная Гибельная Барби, а еще Крошка-Толстушка. Знаете, про меня до сих пор поют баллады.

— Да, я слышал. Множество стихов…

— Выпейте еще. А однажды в мою честь была выпущена монета. Естественно, она стала нумизматической редкостью, мечтой любого коллекционера. Я там изображена в полный рост, натуральные цвета. Вот смотрите, я ношу ее на шее… Наклонитесь поближе, цепочка короткая.

— Очень… интересно. Расскажите ее историю.

— Все началось со старины Прурии ван Тесте, банкира из компании «Импорт-экспорт Тесте». Знаете, он много лет имел дело с синтоженщинами, а потом вдруг подумал, что, видимо, лишает себя чего-то необыкновенного. Поэтому в один прекрасный день он послал мне десять дюжин хравианских орхидей, бриллиантовые подвязки и приглашение с ним отужинать…

— Вы, естественно, приглашение приняли?

— Естественно, нет. По крайней мере в первый раз. Я же понимала, что он сгорает от нетерпения.

— Ну, и что было дальше?

— Подождите, я сделаю себе еще один бокал редлонада…

Несколько позже Рысь, который находился в состоянии глубокой задумчивости — он медитировал, — случайно вышел на веранду. И увидел там мисс Барбару, рядом с которой сидел плачущий Бенедик.

— Что нарушило твой покой, брат? — поинтересовался он.

— Ничего! Совсем ничего! Все так прекрасно, все замечательно! Мои способности вернулись — я это чувствую! — Бенедик вытер слезы рукавом.

— Будь благословенна, милая крошка! — проговорил Рысь, схватив мисс Барбару за руку. — Твой немудреный опыт помог излечить моего брата, в то время как высокооплачиваемые ученые мужи, доставленные сюда с разных концов Галактики, оказались бессильны. Твои простые слова исполнены добродетели, и ты любима Пламенем.

— Большое спасибо.

— Идем, брат, займемся делом!

— Да, скорей! О, благодарю тебя, Ослепительная Барби!

— Не стоит благодарности.

Как только Бенедик взял в руки разорвавшееся сердце Корго, глаза у него мгновенно затуманились. Он откинулся на спинку стула, на носу выступили капли пота, распухли, словно откормленные амебы, начали делиться, а потом устремились исследовать территорию над верхней губой.

Он сделал глубокий вдох.

— Я на месте.

Бенедик заморгал, облизнулся.

— …Ночь. Глубокая. Какое-то примитивное жилище. Обмазано чем-то похожим на грязь с кусочками соломы… Весь свет погашен, только машина — луч…

— Машина? — Рысь.

— …Проектор. На стене картины… какой-то мир — большой, заполняет всю стену. Пожар, наверху. Три района…

— Бхейв-VII! — Рысь. — Шесть дней назад!

— Справа береговая линия, проходит вот так… а слева — так…

Правым указательным пальцем Бенедик начертил в воздухе картинку.

— Бхейв-VII. — Сандор.

— Счастлив и несчастлив одновременно — трудно отделить одно от другого. Угрызения совести — и тут же удовольствие от содеянного. Месть… Ненависть к людям, гуманоидам… Ну-ка наведем резкость, вот здесь, где горит особенно ярко… Ярко! Как хорошо! Отлично! Это будет для них уроком! Научит не трогать чужое… Убить целый народ!.. Генератор гудит. Он очень старый, воняет… На ноге у нас лежит пес. Нога затекла, но мы не хотим беспокоить пса, потому что он любимец Малы, единственная игрушка, друг, живая кукла… Она почесывает верхней конечностью пса за ухом, пес любит Малу. На них падает свет… Видно очень четко. Теплый ветерок, вообще очень тепло, именно поэтому мы без рубашки. Ветерок шевелит кисточками занавески… никакого силового поля или оконной рамы… возле проектора вьются, жужжат насекомые — древние как мир силуэты на фоне горящей планеты…

— Какие насекомые? — Рысь.

— А что за окном? — Сандор.

— …Снаружи невысокие деревья — всего лишь очертания. Приземистые. Не могу сказать, где начинаются стволы… листья слишком толстые, растут очень плотно. Темно. Где-то вдалеке крошечная луна… Что-то наподобие этого на холме… — Бенедик изобразил в воздухе луковицу, нанизанную на обелиск. — Не могу определить расстояние, и размер, и цвет, и из чего сделано…

— В голове Корго нет названия этого места? — Рысь.

— Если бы я мог дотронуться до него рукой, я бы знал, я бы знал все. А таким способом можно получить только образы — поверхностные мысли. Он не думает о том, где находится сейчас… Собака перевернулась на спину и слезла с нашей ноги — наконец-то! Мала почесывает псу брюхо, моя любимая смуглянка… Собака — это щенок — дергает задними лапами, словно ее кусают блохи, машет хвостом. Щенка зовут Дилк. Так она придумала, очень к нему привязана… Он похож на ее сородичей, которые все погибли. Мала ненавидит людей-гуманоидов. Она — человек. Даже лучше… Ее народ не убивал живые существа ради собственной эгоистичной выгоды, ради Межзвездного Сообщества. Лучше людей, мой дружок, гораздо лучше… Насекомое садится на нос Дилку. Она прогоняет его. Тело насекомого состоит из сегментов, две пары крыльев примерно пяти миллиметров длиной, спереди розовый шарик, выпуклый, жужжит — насекомое… вы же спрашивали…

— Сколько в доме входов? — Рысь.

— Два. По одной двери почти напротив друг друга.

— Сколько окон?

— Два. На противоположных стенах — где нет дверей. Сквозь другое окно ничего не видно — слишком темно.

— Что-нибудь еще?

— На стене меч — длинная рукоять, очень длинная, двуручный… Может быть, три, четыре лезвия, однако короткие. Рукоять посередине, клинки прямые, обоюдоострые… Рядом маска из… цветов? Слишком темно, не вижу. Клинки сияют; маска тусклая. Впрочем, похоже на цветы. Много маленьких цветов… В форме воздушного змея, большая сторона смотрит вниз. Черты разглядеть не могу. Мала неспокойна. Может быть, ей не нравятся картинки — а может быть, она просто их не видит и ей скучно; глаза у нее устроены по-другому. Вот она тычется носом нам в плечо. Мы наливаем ей что-то в блюдечко. И пьем сами. Она не хочет пить. Мы смотрим на нее. Она опускает голову и подчиняется. Под ногами у нас утоптанная земля, твердая. Много крошечных белых — камешков? — внутри, как пудра. Стол сделан из дерева, настоящего… Генератор неожиданно шипит, картинка меркнет, снова становится четкой. Мы потираем подбородок. Нужно побриться… а, провались оно все пропадом! Кто на нас смотрит?.. Пьем — раз, два, — готово! Еще!

Сандор вставил пленку в проектор и принялся ее прокручивать, снова и снова, останавливая в самых разных местах, и опять прокручивать и останавливать, и прокручивать и останавливать, и прокручивать и останавливать. Он проверял свой каталог миров.

— Луна снаружи движется вверх, вниз или по небу?

— По небу.

— Справа налево или слева направо?

— Справа налево. Такое впечатление, что прошла четверть пути от зенита.

— Какого она цвета?

— Оранжевая с тремя черными полосами. Одна начинается примерно в районе одиннадцати часов, пересекает четверть поверхности, резко опускается вниз, снова появляется в районе семи. Другая возникает примерно около двух часов, идет до шести. Они не пересекаются. Третья представляет собой маленькую перевернутую букву «с» — в нижней правой четверти… Луна не большая, но ясная. Туч не видно.

— А какие-нибудь созвездия можете разглядеть? — Рысь.

— …Голова повернута в другую сторону, и до этого долго не смотрел в окно… Возник какой-то шум… Пронзительный стрекот, почти металлический. Животное. Вот оно возникает перед мысленным взором Корго: шесть ног, живет на деревьях, в половину человеческого роста, редкая красновато-коричневая шерсть… По земле может передвигаться на двух, четырех или шести конечностях. Спускается вниз не часто. Гнездо вьет высоко. Откладывает яйца. Много зубов. Хищник. Два маленьких черных глаза. Большие ноздри. Разносит инфекцию. Но для человека не опасен. Очень пуглив.

— Корго на Дистене, пятой планете системы Блейка, — сказал Сандор. — Ночное время означает, что он находится на континенте Диденлан. Луна Бабри прошла зенит — следовательно, он на востоке. Мелларская мечеть указывает на мелла-мусульманское поселение. Меч и маска, похоже, гортанианские; уверен, что они прибыли сюда из другого района страны, расположенного в глубине континента. Меловые вкрапления под ногами говорят о том, что это район Ландеар, который действительно является мелла-мусульманским. На северном берегу реки Диета. Вокруг джунгли. Даже тот, кто жаждет уединения, не заходит дальше чем на восемь миль от центра города — население сто пятьдесят три тысячи, — меньше всего заселенного к северо-западу из-за холмов, скал и…

— Отлично! Значит, он там! — Рысь. — А теперь вот что мы сделаем. Его, естественно, приговорили к смерти. Мне кажется — нет, я знаю! — на второй планете — не помню, как она называется — этой системы есть офицер, агент Службы Безопасности…

— Нирер… — Сандор.

— Да, хм-м, дайте-ка подумать… Два агента получат приказ привести приговор в исполнение. Они посадят свой корабль к северу от Ландеара, войдут в город, выяснят, где остановился прибывший дней шесть назад человек с весьма необычным четвероногим питомцем. А потом один агент войдет в хижину, чтобы убедиться в том, что Корго внутри. И немедленно уберется восвояси; если Корго там, агент подаст сигнал своему напарнику, который спрячется за деревьями или каким-то иным укрытием. Второй агент затем выпустит очередь в окно и быстро встанет за северо-восточным углом, чтобы иметь возможность с безопасного расстояния видеть окно и одну из дверей; другой подберется с юго-запада и сделает то же самое. У каждого будет двухсотканальный лазерный автомат с вибрирующей головкой. Отлично. Пойду сообщу Центральной. Он у нас в руках!

Рысь поспешил из комнаты.

Бенедик все еще держал в руках сердце Корго, его рубашка пропиталась потом. Он продолжал:

— Не бойтесь, моя смуглая леди. Он ведь щенок и просто воет на луну…

Тридцать один час и двадцать минут спустя Рысь Рыс получил и расшифровал сообщение из двух коротких фраз:

Он облизнул губы. Его товарищи ждали новостей, они успешно справились со своим заданием — они умело и старательно выполнили приказ. Именно Рысь виноват в том, что жертве удалось уйти.

Он сотворил знак Пламени и вошел в библиотеку.

Бенедик все понял — ему это было легко. Он держал в руках палку, на которую иногда опирался Рысь, больше ему ничего и не требовалось.

Рысь опустил голову.

— Начинаем все сначала, — сказал он.

Способности Бенедика — ставшие в десять раз сильнее, чем прежде, — выдержали семь столкновений с континуумом. А потом он описал другой мир: большой, многолюдный, яркий, под сине-белым солнцем; повсюду желтый кирпич, неоденебианская архитектура, в окнах стёкла зеленого цвета, неподалеку багровое море…

Сандор без проблем определил местонахождение Корго.

— Мир Филлипса, — назвал он, а потом сообщил, о каком городе идет речь: — Деллес.

— На этот раз мы его спалим, — заявил Рысь и выскочил из комнаты.

— Христианский последователь Заратуштры[46], — вздохнул Бенедик после того, как тот ушел. — Полагаю, страдает комплексом Пламени.

Сандор раскрутил глобус левой рукой и наблюдал за тем, как тот вращается.

— Я не предсказатель, — молвил Бенедик, — но могу побиться об заклад, что Корго опять сбежит.

— Почему?

— Покинув человечество, он превратился в нечто меньшее, чем человек, но в каком-то смысле и большее. Он не готов умереть.

— То есть?

— Я держал в руках его сердце. Корго отказался от него, во всех отношениях. Теперь он неуязвим. Но наступит день, когда он захочет получить его назад. И тогда он умрет.

— Откуда вы это знаете?

— …Ощущение. Существует множество врачей-специалистов, и среди них патологи. Они не хуже других, только им дано постигнуть мрак. Я знаю людей, был знаком со многими. Я не делаю вид, что мне известно о человечестве все. Но слабости — да, их я изучил досконально.

Сандор вертел глобус и ничего не говорил.

Службе Безопасности все-таки удалось поджечь «Скитальца» и нанести ему серьезные повреждения.

Но Корго остался в живых.

Он был жив и проклинал все на свете.

Он лежал в канаве, мир вокруг него полыхал пламенем, повсюду раздавались взрывы, вокруг дождем падали обломки. Он проклинал этот мир и все остальные, и всех, живущих в них.

А потом раздался еще один взрыв.

И пришла тьма.

Обоюдоострым гортанианским мечом Виктор Корго отрубил голову первому агенту Службы Безопасности, прибывшему, чтобы привести приговор в исполнение, в тот самый момент, когда он возник на пороге хижины. Мала почувствовала их приближение — окно было открыто, и ветерок донес чужой запах.

Второй упал прежде, чем успел хоть что-нибудь предпринять. У Корго тоже был лазерный автомат — такими снабжали гвардейцев, и он разрезал второго агента на две части, выстрелив сквозь стену в направлении деревьев, где, по словам Малы, он прятался.

А потом «Скиталец» покинул Дистен.

Однако Корго забеспокоился. Как агентам Службы Безопасности удалось так быстро его обнаружить? Он частенько уходил у них прямо из-под носа и раньше, но был осторожен и не представлял себе, где совершил ошибку на этот раз; он не понимал, каким образом его нашли. Даже последний работодатель не знал, куда он направляется.

Он покачал головой и фазировал корабль на мир Филлипса.

Умереть — значит заснуть без сновидений, а Корго этого не хотел. Он старательно заметал следы, промчался по Галактике, выбирая случайные направления; подарил Мале золотой ошейник с приемопередаточным устройством, встроенным в замочек (аналогичное устройство он сам носил в кольце смерти на пальце); конвертировал достаточное количество валюты, оставил «Скитальца» у надежного контрабандиста на Независимой Территории и направился в Деллес-у-Моря, на самом краю мира Филлипса. Корго любил ходить под парусом, и ему нравились багровые воды этого моря. Он снял большую виллу неподалеку от Деллес-Дайвз; с одной стороны находились трущобы, с другой — Ривьера. Он радовался. Потому что ему снились сны. Значит, он все еще не умер.

Во сне он услышал какой-то звук. А в следующее мгновение уже сидел на кровати, готовый отразить любую атаку.

— Мала?

Она ушла. Звук, который Корго услышал, был скрипом закрываемой двери.

Он включил приемник.

— В чем дело? — потребовал он ответа.

— У меня ощущение, что за нами снова наблюдают, — донесся ответ Малы из его кольца. — Всего лишь ощущение.

Голос ее был едва слышен.

— Почему ты ничего мне не сказала? Возвращайся немедленно!

— Нет. Ночью меня не видно, и я могу двигаться бесшумно. Пойду посмотрю. Там что-то есть. Если бы я боялась… Приготовься, возьми оружие!

Корго последовал ее совету, подошел к двери — как раз в этот момент они и нанесли удар. Он побежал. Когда он выскочил на улицу, они атаковали еще раз, а потом снова. За спиной у него разверзлись врата ада: сыпалась штукатурка, метался искореженный металл, осколки стекла и обломки дерева. И вот уже Корго оказался в самом центре полыхающей преисподней.

Они находились над ним. На этот раз Служба Безопасности проявила осторожность, ее агенты не стали приближаться, решив нанести удар с расстояния. Они висели в окруженном защитным полем шаре и поливали дом Корго раскаленными потоками смерти.

Что-то ударило его в голову и плечо. Он повернулся, упал. Получил еще один удар в грудь и живот. Закрыл лицо руками, покатился, попытался встать — не смог. Корго заблудился в огнедышащем лесу. Тогда он побежал, снова упал, опять поднялся, бросился вперед и еще раз упал, пополз, упал.

Он лежал в канаве, а мир вокруг него полыхал пламенем. Повсюду раздавались взрывы, вокруг дождем падали обломки… Он проклинал этот мир и все остальные и всех, живущих в них.

А потом раздался еще один взрыв.

И опустилась тьма.

Они думали, что с ним расправились, и радость врагов Корго была велика.

— Ничего не улавливаю, — улыбаясь сквозь слезы, проговорил Бенедик.

Тогда охотники устроили праздник, который продолжался и на следующий день.

Однако тела Корго никто не нашел.

Впрочем, в пылу сражения был уничтожен целый квартал, в результате пропало одиннадцать человек, поэтому представители Службы Безопасности решили, что приговор приведен в исполнение и операция прошла успешно. Тем не менее талантливую троицу попросили оставаться вместе еще десять дней — пока проводится дополнительное расследование.

Бенедик рассмеялся.

— Ничего, — повторил он. — Ничего.

Надо сказать, что человек без сердца — штука весьма необычная. Его тело живет не по тем правилам, по которым существуют все остальные. Нет. Яйцо в груди Корго было умнее обычного сердца, к тому же оно являлось средоточием сложной коммуникационной системы. И хотя само по себе оно не живое существо, но прекрасно ориентируется в том, что происходит в окружающем мире; искусственное сердце не всесильно, однако оно обладает ресурсами, которых нет у настоящего.

Когда на теле Корго появились ожоги и раны, его необыкновенное сердце занялось делом: переключилось на функции, предусмотренные для экстренных случаев; превратилось в маяк, зажженный в самом центре бушующей стихии. Железы мгновенно отреагировали на его призыв и напоили тело Корго энергией; мышцы были приведены в действие, словно электрическим зарядом.

Корго не очень понимал, что промчался почти на нечеловеческой скорости сквозь обжигающую бурю и град обломков. Он не чувствовал боли. Не имеющие в данный момент существенного значения реакции нервной системы были блокированы. Он добрался до улицы и свалился в тени, на обочине дороги.

Яйцо, взяв на себя право оценивать, сколь ситуация опасна, посчитало, что заплаченная цена слишком высока, и приняло немедленные меры, для того чтобы привести функции в норму.

Все дальше, дальше уносило оно Корго — в почти коматозное состояние. Обычный человек не способен просто взять и решить, что он хочет впасть в спячку, а потом лечь и заснуть. Врачи, конечно, в состоянии погрузить человека в Dauerschlaf при помощи комбинаций наркотических средств и сложной аппаратуры.

Но Корго в подобных вещах не нуждался. У него в теле была аптечка, обладающая собственным сознанием; и она пришла к выводу, что состояние комы, которое выдерживает обычное сердце, для Корго недостаточно эффективно и что его следует отправить на невиданные для человеческого организма глубины. Поэтому, продолжая функционировать как полагается, яйцо в груди Корго делало то, на что не способно обычное сердце.

Оно швырнуло его в сумрак сна без сновидений, унесло в места, где сознание бессильно. Только подведя его к границе со смертью, оно могло сохранить ему жизнь, сделать его сильнее.

Поэтому мертвый Корго лежал в канаве.

Люди, естественно, всегда собираются на месте происшествия.

Жители Ривьеры в таких случаях надевают свои лучшие наряды. Те же, кто обитает в трущобах, не тратят на это время только потому, что у них не столь обширный гардероб.

Впрочем, один представитель этого слоя общества был уже одет и проходил мимо. Его звали Зим — по очевидным причинам. Когда-то у него было другое имя — давно забытое.

Зим, спотыкаясь, брел домой после того, как просидел весь вечер в зимлаковом баре, где с удовольствием тратил свою пенсию, полученную за этот месячный цикл.

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить: произошел взрыв. Бормоча себе под нос, он замер на месте и медленно повернулся в ту сторону, откуда доносился шум. Увидел языки пламени. Поднял голову, заметил повисший шар. В голове у него возникло воспоминание, он поморщился и продолжал наблюдать за происходящим.

Через некоторое время какой-то человек промчался сквозь ад на безумной скорости. Потом упал. Возникли новые вспышки, и вскоре шар отправился восвояси.

Прошла пара минут, прежде чем Зим сообразил, что случилось — сработал рефлекс, — и приблизился к человеку на земле.

Правила, вбитые в память давным-давно, постепенно возникли на поверхности сознания — страница за страницей, словно он перелистывал учебник по «Оказанию первой медицинской помощи на поле боя», разработанный специально для гвардейцев Службы Безопасности. Зим опустился на колени рядом с телом, багровым от ожогов, покрытым кровью и освещенным отблесками пламени.

— Капитан, — пробормотал он, вглядываясь в суровое лицо с закрытыми глазами. — Капитан…

Потом поднес руки к лицу, а когда опустил их, они были мокрыми от слез.

— Соседи. Здесь. Мы с вами. Я не знал… — Он приложил ухо к сердцу, но не услышал ничего утешительного. — Пал… На палубе лежит мой капитан… уже остыл… он умер. Мы с ним. Соседи, даже… — Зим как-то неуверенно всхлипнул, а потом начал икать; через некоторое время справился с собой и приподнял веко мертвеца.

Корго дернул головой чуть влево, чтобы спрятаться от ослепительно ярких вспышек.

Зим с облегчением рассмеялся:

— Вы живы, кэп! Вы все еще живы!

То, что носило имя Корго, ничего не сказало ему в ответ. Тогда Зим наклонился и с трудом поднял тело.

— «Не следует сдвигать жертву с места» — так говорится в учебнике. Только вы пойдете со мной, кэп. Теперь я вспомнил… Все. Я помню; точно… да. Они убьют вас в следующий раз — если вы, конечно, выживете… Они это непременно сделают. Уж я-то их знаю. Поэтому мне придется сдвинуть жертву с места. Я вынужден… Жаль только, что я так набрался… извините, кэп. Вы всегда хорошо обращались с командой, и со мной тоже. Порядок у нас был строгий на «Скитальце», но вы отличный человек… Старина «Скиталец», счастливчик… Да. Убийца, мы уходим! Валим отсюда, и как можно быстрее. Прежде чем прибудут гиены. Да. Я помню… вас. Хороший человек кэп. Да.

Итак, «Скиталец» совершил свой последний прыжок — так сообщалось в отчете Службы Безопасности. Однако Корго все еще находился на границе смерти, в стране, где нет сновидений, и крошечные семена-компьютеры вместе с яйцом в груди оберегали его жизнь.

Когда прошло десять дней, Рысь и Бенедик не уехали от Сандора, который совсем не хотел с ними расставаться. Раньше ему не приходилось работать; ему нравилось ощущение, что рядом с ним коллеги, люди, с которыми его связывают общие воспоминания. Бенедик не мог и помыслить о том, что ему придется распрощаться с мисс Барбарой, единственным человеком, который с удовольствием с ним разговаривал. Рыси нравились еда и климат, и он решил, что дети и внуки спокойно без него проживут.

Поэтому оба остались в доме Сандора.

Возвращение к жизни — дело медленное и непростое. Реальность исполняет причудливые танцы с покрывалами. И проходит довольно много времени, прежде чем вы понимаете, что? под ними прячется (если вообще когда-нибудь понимаете).

Как только Корго смог сформулировать свою первую мысль, он крикнул:

— Мала!

…Мрак.

А потом он увидел лицо из далекого прошлого.

— Сержант Эмил?..

— Да, сэр. К вашим услугам, капитан.

— Где я?

— В моей хижине, сэр. Ваша сгорела.

— Как?

— Ее сожгли лучом из шара.

— А мой… питомец? Дриллен…

— Я нашел только вас, сэр, больше никого — и ничего. Это произошло почти месячный цикл назад…

Корго хотел было сесть, у него ничего не получилось, он предпринял новую попытку, чуть приподнялся, опираясь на локти.

— А что со мной?

— У вас было несколько переломов, ожоги, ранения, внутренние повреждения… Но теперь все будет в порядке.

— Интересно, каким образом они меня снова нашли — так быстро?..

— Не знаю, сэр. Может, хотите немного бульона?

— Чуть позже.

— Он уже готов и ждет вас — горяченький.

— Ладно, Эмил, давай неси. Конечно, неси.

Корго снова лег и принялся раздумывать. И услышал ее голос. Он дремал весь день, и она была частью сна.

— Корго, где ты? Корго, где ты? Корго…

Рука! Кольцо!

— Да! Это я, Корго! — Он включил приемник. — Мала! Где ты?

— В пещере у моря. Я каждый день звала тебя. Ты жив или отвечаешь мне из Иной Страны?

— Я жив. В твоем ошейнике нет никакого волшебства. Как тебе удалось выжить?

— Я выхожу ночью. Ворую еду в больших домах, где зеленые окна похожи на двери, — для Дилка и себя.

— Твой щенок? Он тоже жив?

— Да. Той ночью он сидел в будке во дворе… Где ты?

— Не знаю точно… Неподалеку от нашего бывшего дома. Я со старым другом…

— Хочу тебя увидеть.

— Подожди до наступления темноты. Я расскажу, куда нужно идти. Нет, я за тобой пришлю, подружка… Где находится твоя пещера?

— На пляже… нужно пройти мимо красного дома, про который ты сказал, что он ужасно уродливый. Три скалы с острыми вершинами. Дальше — узкая тропинка, ее иногда заливает вода, потом завернуть за угол, сделать тридцать один мой шаг, и увидишь нависшую скалу. Там есть трещина, достаточно маленькая сначала, но я могу протиснуться, а потом она расширяется. Вот тут мы и прячемся.

— Мой друг придет за вами после наступления темноты.

— Ты ранен?

— Был. Но теперь мне лучше. Увидимся позже и поговорим.

— Хорошо…

Корго быстро поправлялся. Он играл с Эмилом в шахматы, и они вспоминали времена, проведенные в Гвардии. Впервые за много лет он смеялся, когда Эмил рассказал ему историю про парик командора и что с ним стало во время серьезной потасовки на Сордидо-Ш, около тридцати лет назад…

Мала держалась в сторонке, играла только с Дилком. Иногда Корго чувствовал, что она за ним наблюдает. Но каждый раз, когда он поворачивался, оказывалось, что она смотрит в противоположную сторону. Неожиданно он сообразил, что она никогда не видела, чтобы он дружелюбно вел себя с кем-нибудь, кроме нее. Ее это озадачивало.

Он частенько пропускал вместе с Эмилом стаканчик зимлака, иногда они принимались распевать баллады — получалось довольно-таки фальшиво.

А потом до него вдруг дошло…

— Эмил, а на что ты живешь?

— Пенсия, кэп.

— О священное Пламя! Мы же тебя объедаем! Продукты, и лекарства, и все остальное…

— У меня было кое-что отложено — на черный день, кэп.

— Отлично. Но тебе не следовало растрачивать это на нас. В моих ботинках припрятано достаточно денег. Вот. Минутку… Смотри! Возьми!

— Я не могу, кэп…

— Еще как можешь! Бери деньги, это приказ!

— Хорошо, сэр. Только вам не нужно…

— Эмил, за мою голову назначена награда — ты это знаешь?

— Знаю.

— Очень солидная.

— Да.

— Она твоя по праву.

— Я не мог сдать вас, сэр.

— И тем не менее награда твоя. Только тебе причитается в два раза больше. Я пришлю — через несколько недель после того, как уеду отсюда.

— Я не могу принять ваши деньги, сэр.

— Чушь, ты их возьмешь!

— Нет, сэр. Я этого не сделаю.

— Почему?

— Я не могу принять эти деньги.

— Почему? Чем они тебе не подходят?

— Ну, ничего такого… только я не хочу к ним прикасаться. То, что вы даете за еду и все остальное, — да. Но не больше. И не нужно меня уговаривать.

— О… ладно, Эмил. Я не собирался тебя заставлять…

— Знаю, кэп.

— Еще сыграем? На этот раз я дам тебе фору слона и три пешки.

— Отлично, сэр.

— Хорошие были времена, верно?

— Да уж точно, кэп. Тау Кита — отпуск три месяца. Помните долину Красной реки — и семью местных жизненных форм?

— Ха! А Лебедь-VII — багряный мир, где живут радужные женщины?

— У меня три недели ушло на то, чтобы отмыться от их краски. Я сначала решил, что это какая-то новая болезнь… Хотелось бы мне снова взойти на борт корабля!

Рука Корго замерла в воздухе.

— Хм-м… Знаешь, Эмил… Не исключено.

— Каким образом?

Корго сделал ход.

— На борт «Скитальца». Он спрятан на Независимой Территории, дожидается меня. Сейчас я там капитан, а заодно и команда, все я сам. Мала делает, что может, но — если честно — мне не помешал бы первый помощник. Вспомним старые добрые времена.

Эмил поставил коня, которого было поднял, посмотрел на Корго, снова опустил глаза.

— Я… я не знаю, что сказать, кэп. Я и представить себе не мог, что вы предложите…

— А почему нет? Мне хороший человек не помешает. Активная жизнь, совсем как прежде. Много денег. Никаких забот. Захотим устроить себе трехмесячный отпуск на тау Кита — пожалуйста, мы же сами себе хозяева!

— Я… и правда не прочь снова попасть в космос, кэп… Но — нет, я не могу…

— Почему, Эмил? Почему нет? Все будет совсем как раньше!

— Не знаю, как это лучше сказать, кэп… Но когда мы… сжигали разные места, раньше… ну, мы сражались с преступниками — пиратами, нарушителями Кодекса… понимаете? А теперь… теперь, я слышал, вы простых людей убиваете. Ну… совсем не нарушителей Кодекса. Самых обычных, гражданских. Ну… я не могу.

Корго ничего ему не ответил, и Эмил поставил коня на доску.

— Я их ненавижу, Эмил, — произнес Корго через некоторое время. — Каждого, всех до одного… Ненавижу. Ты знаешь, что они сотворили на Брилде? С дрилленами?

— Да, сэр. Только это были не гражданские, не рабочие рудников. Не каждый из них. Виноваты в этом не все, сэр… Я не могу. Не сердитесь.

— Я не сержусь, Эмил.

— Конечно, и я не прочь пожечь мерзавцев — и наплевать на то, нарушают они Кодекс или нет. Но только совсем не так, как вы это делаете, сэр. И деньги за такую работу я брать не стану.

— Ха!

Корго передвинул своего единственного слона.

— Поэтому мои деньги тебе не нужны?

— Нет, сэр. Дело вовсе не в этом, сэр. Ну, может быть, немного и в этом… но только немного. Я просто не могу брать деньги за то, что помог человеку, которого я уважал и которым восхищался.

— Ты употребил прошедшее время.

— Да, сэр. Я все равно продолжаю считать, что они ведут себя с вами нечестно, а с дрилленами поступили плохо, несправедливо, жестоко — но нельзя ненавидеть за это всех, сэр, ведь виноваты не все.

— Они не возражали, Эмил, а это такое же преступление. Я ненавижу их только за то, что они промолчали. Да и люди все одинаковые, разве нет? Теперь я сжигаю их без разбора, потому что на самом деле не имеет никакого значения, кого убивать. Вина распределяется равномерно. Все человечество преступно и заслуживает наказания.

— Нет, сэр, прошу прощения, но в громадной системе, вроде Межзвездного Сообщества, далеко не все знают, кто что собирается делать. Некоторые думают так, как вы, а есть такие, кому наплевать. Многие просто не имеют ни малейшего представления о том, что происходит, а если бы знали, наверняка что-нибудь сделали бы по этому поводу.

— Твой ход, Эмил.

— Да, сэр.

— Жаль, что ты не принял моего предложения, Эмил. Из тебя вышел бы хороший офицер.

— Нет, сэр, не вышел бы хороший офицер. У меня неподходящий характер — я слишком добродушный. Мне бы на шею сели все, кому не лень.

— Печально. Так всегда получается. Хорошие люди либо слишком добродушны, либо слабаки. Почему?

— Откуда мне знать, сэр?

Они сделали по несколько ходов.

— Знаешь, если бы я перестал… жечь их, я имею в виду, и занялся на «Скитальце» обычной честной контрабандой, меня бы это вполне устроило. Устроило бы. Сейчас. Я устал. Я так страшно устал, что с удовольствием уснул бы — на четыре, пять, шесть лет… Предположим, я просто возил бы всякую всячину туда-сюда… тогда ты бы присоединился ко мне?

— Мне нужно подумать, кэп.

— Хорошо, подумай. Пожалуйста. Мне очень хотелось бы заполучить тебя в напарники.

— Да, сэр. Ваш ход, сэр.

Этого никогда бы не случилось и его никогда бы не обнаружили, потому что он и в самом деле перестал сжигать все подряд; этого бы не случилось — потому что в отчетах Межзвездной Службы Безопасности он числился мертвым и его никто больше не разыскивал. Однако это все-таки произошло — ах, если бы не избыток ксми-ли и рвение со стороны охотников!

Они уже собирались разъехаться по домам. Их сотрудничество подошло к концу, и ностальгия сменила хорошее настроение.

У Бенедика раньше никогда не было друзей — надеюсь, вы этого не забыли. А теперь появилось сразу двое, и ему предстояло с ними расстаться.

Рысь поглотил изрядное количество хорошей пищи и напитков, его развлекло приятное общество простых инвалидов, чьи неврозы не испорчены разными изощренными глупостями, — он получал настоящее удовольствие, находясь рядом с ними.

Сфера человеческих отношений для Сандора расширилась сразу в три раза, и он постепенно начал считать себя почетным представителем огромного сообщества, которое раньше называл человечеством, или Другими.

Поэтому, сидя в библиотеке, они выпивали, закусывали и разговаривали — и вернулись к охоте. Мертвые тигры всегда лучше живых.

Ну и конечно, в один прекрасный момент Бенедик снова взял в руки сердце, держа его аккуратно и бережно; так знаток любуется произведением искусства — с благоговением и любовью.

Они сидели в библиотеке, а в толстеньком животике Бенедика возникло необычное ощущение, начало медленно набирать силу, пока глаза у него не загорелись диким огнем.

— Я… я чувствую.

— Безусловно. — Рысь.

— Да. — Сандор.

— На самом деле!

— Естественно. — Рысь. — Он на Дистене, пятой планете системы Блейка, в хижине неподалеку от Лаядеара…

— Нет, — Сандор. — Он на мире Филлипса, в Деллесе-у-Моря.

Они рассмеялись; Рысь рокотал, а Сандор хихикал и задыхался.

— Нет, — сказал Бенедик. — Он находится на борту «Скитальца». Только что совершил прыжок, и его сознание еще дремлет. Он везет серую амбру в систему тау Кита, пятая планета — Толмен. После этого планирует провести отпуск в долине Красной реки на третьей планете — Кардифф. Вместе с дрилленом и щенком, а еще появился новый член команды. Ничего не могу про него сказать — знаю лишь, что он гвардеец в отставке.

— О, святой Огонь Великого и Славного Пламени!

— Нам же известно, что корабль так и не нашли…

— …И тело тоже. А ты не можешь ошибаться, Бенедик? Не уловил ли ты чье-то чужое присутствие? Вдруг это кто-то другой?

— Нет.

— Что будем делать, Рысь? — Сандор.

— Человек, лишенный принципов, был бы склонен проигнорировать наше открытие. Дело закрыто. Нам заплатили и разрешили отправиться по домам.

— Верно.

— Но ведь он может снова нанести удар…

— …И в этом будем виноваты мы, наша неспособность выполнить порученное дело.

— Да.

— И многие погибнут.

— А машины будут уничтожены, и страховые компании понесут убытки.

— Да.

— Из-за нас.

— Да.

— Жаль…

— Да.

— Однако хорошо будет поработать вместе еще разок — напоследок.

— Да. Точно. Очень.

— Толмен, система тау Кита, он только что совершил прыжок? — Рысь.

— Да.

— Я позвоню, его будут ждать в порту.

— Я же говорил вам, — сказал обливающийся слезами Бенедик, — что он еще не готов умереть.

Сандор улыбнулся и поднял стакан, который держал рукой, совсем похожей на живую.

У них появилась работа.

Когда «Скиталец» вошел в систему тау Кита, разразился настоящий ад.

Его поджидали три гвардейских корабля с командами, совсем как сам «Скиталец» — в прежние времена.

Служба Безопасности на три дня закрыла всю систему. Перепутать эбеновую поганку, когда она появилась на экранах, было ни с чем невозможно. Никто не потребовал никакого подтверждения.

Однако первый выстрел не попал в цель, и новый первый помощник капитана «Скитальца», как только прозвучал сигнал тревоги, выстрелил из всех орудий во всех направлениях сразу. Корго внес небольшие изменения в систему вооружения корабля, учитывая размеры проводимых им операций: в случае необходимости его «Скиталец» мог мгновенно совершить самоубийство. Он был одиноким волком и не нуждался ни в какой стае. Одна кнопка на центральной панели управления — прикоснись к ней, и «Скиталец» превращается в ощетинившегося лазерами дикобраза.

Корго приготовился сделать новый прыжок, но ему потребовалось сорок три секунды.

За это время его дважды атаковали гвардейские корабли, которым удалось уцелеть под огнем орудий «Скитальца».

А потом он исчез.

Время и Случай, управляющие всем в жизни и иногда выдающие себя за Судьбу, вцепились в «Скитальца», щенка, дриллена, первого помощника Эмила и человека без сердца. Когда Корго готовился сделать новый прыжок, он не задал своему кораблю направления — не хватило времени.

Два попадания из орудий гвардейских кораблей заметно изменили курс «Скитальца», а заодно и сожгли двадцать три установки для фазирования.

«Скиталец» прыгал вслепую, да еще подбитый.

Толчки континуума сотрясали команду, а корпус занимался латкой прорех на своей шкуре.

Целых тридцать девять часов и двадцать три минуты члены команды по очереди несли вахту, готовые в любой момент отреагировать на сигнал тревоги.

«Скиталец» выстоял.

Но куда они попали, никто не знал, и уж меньше всего обливающийся слезами человек с паранормальными способностями, наблюдавший за сражением, и Корго, когда тот дежурил у панели управления; Бенедик не отпускал его от себя, несмотря на страдания, которые испытал при столкновении с континуумом, и страшную головную боль — сказывалось похмелье.

Вдруг Бенедику стало страшно:

— Он намеревается закончить прыжок. Я разорву с ним связь.

— Почему? — Рысь.

— А ты знаешь, где он?

— Нет, естественно, нет!

— Он тоже этого не знает. Предположим, он окажется в самом центре какой-нибудь звезды или в атмосфере — да еще на такой скорости?

— Ну и что будет? Он умрет.

— Именно. Я еще никогда не был в сознании умирающего человека — не думаю, что смогу справиться. Прошу прощения. Я не стану этого делать. Боюсь, что могу и сам умереть, если туда попаду. Я так устал… придется поискать его несколько позже.

С этими словами Бенедик заснул, и они не смогли его разбудить.

Итак, сердце Корго отправилось назад в свою банку, а банка была убрана в нижний правый ящик стола Сандора, и никто из охотников не слышал, что сказал Корго своему первому помощнику после того, как они завершили прыжок:

— Где мы? Компьютер утверждает, что ближе всего находится крошечный, ничем не примечательный мир под названием Домбек. Придется сесть там, чтобы произвести ремонт. Может быть, это совсем неплохо — раз планета находится далеко от шумных трасс. Нам нужны новые установки для фазирования.

Поэтому они посадили «Скитальца» и занялись его корпусом, в то время как охотники мирно спали всего в пятистах сорока двух милях от них.

Команда Корго залатала корпус в трех местах, а Рысь в это время съел солидный кусок ветчины, три бисквита, два яблока и грушу и выпил пол-литра лучшего мозельского.

Корго и его первый помощник исправили электрические цепи, в которых произошло короткое замыкание, Бенедик же улыбался во сне: ему снилась Ослепительная Губительная Барби — такая, какой была в юности.

Корго отправился в город, расположенный в трехстах милях от места посадки, как раз в тот момент, когда над Домбеком начало подниматься бледное солнце.

— Он здесь! — воскликнул Бенедик, распахнув дверь в комнату Рыси и подбегая к его постели. — Он…

В следующее мгновение он потерял сознание, потому что никому не дозволено неожиданно приближаться к Рыси, когда тот спит.

Бенедик пришел в себя через пять минут на кровати, а вокруг собрались все, кто был в доме. На лбу у него лежала холодная мокрая тряпка, горло саднило так, как еще никогда в жизни.

— Дорогой брат, — проговорил Рысь, — не следует резко подходить к спящему человеку.

— Н-но он здесь, — с трудом проговорил Бенедик. — На Домбеке! Мне даже не нужен Сандор, чтобы это подтвердить!

— Ты уверен, что не стал жертвой излишества в спиртном?

— Уверен, говорю же вам, он здесь! — Бенедик сел, отбросил в сторону тряпку. — Маленький городок Колд-стрим… — Он показал рукой на стену. — Я был там всего неделю назад. Я знаю это место!

— Тебе приснилось…

— Да пусть погаснет твое Пламя!.. Ничего мне не приснилось! Я держал его сердце вот в этих руках, и я все видел!

Рысь поморщился, когда Бенедик выругался, но принялся рассматривать возможность того, что тот говорит правду.

— В таком случае пойдем в библиотеку, поглядим, найдешь ли ты его снова.

— Уж можешь не сомневаться, найду!

В этот момент Корго пил кофе и ждал, когда проснется город. И раздумывал над словами своего первого помощника, который подал в отставку.

— Я никогда не хотел никого убивать, кэп. И уж меньше всего гвардейцев. Простите меня, но я не могу иначе. Я с этим покончил. Оставьте меня здесь, дайте денег на проезд домой, на Филлипс — больше мне ничего не нужно. Я знаю, вы не хотели, чтобы все произошло именно так, но, если я не уйду, это может случиться еще раз. Так наверняка и будет. Каким-то образом им удается вас все время выслеживать, а я больше никогда не смогу сделать это снова. Я помогу вам привести в порядок «Скитальца», и все. Прошу меня простить.

Корго вздохнул и заказал еще одну чашечку кофе. Потом посмотрел на часы на стене. Скоро, скоро…

— Эти часы, эта стена, это окно! Кафе, где я завтракал на прошлой неделе, в Колдстриме! — воскликнул Бенедик, вытирая слезы.

— Как ты думаешь, может быть, континуум?.. — спросил Рысь.

— Не знаю, — Сандор.

— Как проверить?

— Позвони в это проклятое кафе и попроси их описать единственного посетителя, который завтракает у них в такое раннее время! — потребовал Бенедик.

— Отличная идея, — заявил Рысь.

И подошел к телефону, стоящему на столе Сандора.

Неожиданно Рысь крикнул:

— Твой флайер, брат Сандор! Могу я взять его?

— Ну конечно… Конечно.

— Сейчас я позвоню в местное отделение Службы Безопасности и попрошу лазерную пушку. Им приказано оказывать нам поддержку и не задавать лишних вопросов, этот приказ еще никто не отменил. Я ведь все-таки наемный убийца. Похоже, если мы хотим, чтобы работа была сделана, мы должны заняться ею сами. Снарядить твой флайер пушкой не займет много времени. Бенедик, не прерывай контакта. Корго ведь нужно будет приобрести кое-что из оборудования, доставить и установить на корабле. Следовательно, время у нас есть. Оставайся с ним, будешь докладывать о его передвижениях.

— Шах!

— А ты уверен, что поступаешь правильно? — Сандор.

— Уверен.

Когда прибыла пушка, Корго занимался покупками. Когда ее монтировали, он загрузил катер и отправился назад. Когда пушку испытывали на пне, который тетушка Фэй давным-давно просила убрать, Корго мчался в сторону пустыни.

Корго летел над пустыней, а Бенедик наблюдал его глазами за песчаными дюнами, кустарником и разбегающимися кролиферами.

А еще за панелью управления.

Когда Рысь пустился в путь, Мала и Дилк прогуливались возле «Скитальца». Мала раздумывала над тем, будет ли еще Корго убивать людей. Новый Корго нравился ей гораздо меньше, чем Корго-мститель. Она пыталась понять, навсегда ли изменился ее друг. Надеялась, что нет…

Рысь поддерживал радиоконтакт с Бенедиком.

Сандор потягивал ксмили и улыбался.

Через некоторое время Корго опустил катер на землю.

Рысь спешил к нему с противоположной стороны.

Корго и его первый помощник начали разгружать катер.

Рысь очень торопился.

— Я рядом. Пять минут.

— В таком случае я прерываю контакт, — Бенедик.

— Еще рано.

— Прости, приятель, но ты слышал, что я сказал. Я не собираюсь присутствовать при его смерти.

— Ладно, дальше я и сам справлюсь, — Рысь.

Вот как получилось, что, прибыв на место, он увидел рядом со «Скитальцем» собаку, человека и уродливое, но разумное четвероногое существо.

Первый выстрел попал в корабль. Человек упал.

Четвероногое существо хотело сбежать, и Рысь спалил его.

Собака метнулась в корабль.

Рысь развернул флайер для очередной атаки.

И заметил еще одного человека, который подошел с другой стороны корабля, видимо, что-то там делал.

Человек поднял руку, и возникла вспышка. Корго выпустил лазерный луч, запрятанный в смертоносном кольце.

Луч прорезал корпус флайера, поразил левую руку Рыси возле локтя и вышел наружу через крышу.

Рысь вскрикнул от боли, попытался удержать управление, а Корго бросился внутрь «Скитальца».

И тут Рысь задействовал пушку — снова, и снова, и снова. Он кружил над «Скитальцем», который превратился в охваченные пламенем обломки посреди моря расплавленного песка.

Но Рысь продолжал выпускать заряды, а потом связался с Бенедиком и задал один-единственный вопрос.

— Ничего, — пришел ответ.

Тогда Рысь повернул назад, включил автопилот и потянулся к аптечке первой помощи.

— …А потом Корго хотел забраться в «Скитальца», собирался обстрелять меня, но я успел раньше. — Рысь.

— Нет, — Бенедик.

— В каком смысле «нет»? Я там был.

— Я тоже, некоторое время. Я должен был понять, что он чувствует.

— И что?

— Он схватил на руки щенка Дилка и сказал ему: «Прости меня».

— Ну, как бы там ни было, он мертв, и мы выполнили задание. Все кончено. — Сандор.

— Да.

— Да.

— Давайте, прежде чем расстаться навсегда, выпьем за то, что мы отлично справились со своей работой.

— Давайте.

— Давайте.

Что они и сделали.

Несмотря на то что от «Скитальца» и его капитана ничего не осталось, Службе Безопасности удалось идентифицировать искусственное сердце, которое все еще билось, хоть и не очень ритмично, среди горячих обломков.

Корго умер, и все тут.

Ему следовало знать, против кого он осмелился выступить, и вовремя сдаться властям. Разве можно надеяться справиться с тем, кто в состоянии найти отмычку к твоему сознанию, с тем, кто отправил сорок восемь человек и семнадцать злобных, уродливых инопланетян в лучший мир, и с тем, кто знает все до единой улицы в Галактике?

Зря он связался с Сандором Сандором, Бенедиком Бенедиктом и Рысью Рысом. Ему следовало знать.

Потому что их настоящие имена — Тисифона, Алекто и Мегера. Фурии. Они возникают из хаоса и несут отмщение; насылают несчастья и безумие на головы тех, кто забывает о законе, кто совершает преступления против жизни и света, кто берет силу Пламени в свои слишком смертные руки.

Кольцо царя Соломона

Скарл носил его в уме — и поэтому умел разговаривать со всеми существами, не понимая, впрочем, ни одного из них. Затем наступил момент взаимопроникновения.

У царя Соломона имелось кольцо, и у того парня, о котором мне нужно рассказать тебе, тоже. Только у Соломона оно было массивным и железным, с пентаграммой на печатке, а у Билли Скарла — невидимым, так как он носил его в уме. Тем не менее оба кольца служили одинаковым целям.

По легенде, кольцо Соломона давало тому возможность понимать язык зверей. Если ты помнишь, Скарл тоже был наделен подобным даром. Полагаю, именно это было причиной его необычной восприимчивости.

Пишу тебе это письмо, Лиза, потому что ты — единственная, кому удалось завербовать его, и, кроме того, думаю, что он был влюблен в тебя. Возможно, я ошибаюсь. Если так, мне остается лишь попросить прощения за назойливость и положиться на твое чувство юмора, расставляющего все по своим местам.

Вчера вечером (думаю, что именно вчера) я/мы обедал/и с доктором Хейлом. Ты его не знаешь. Он похож на большого панду: белые ботинки (как правило), широкие черные брюки (всегда), белая рубашка (всегда), черный галстук (то же самое) и что-нибудь черное на макушке (обычно). А еще у него вечно скорбные глаза и пара увесистых чайных блюдечек заместо ушей (когда-то он был боксером полутяжелого веса, и довольно приличным). Нос у него — как старая Эйфелева башня и свернут набок. Он умудряется почти обходиться без обычной психоаналитической болтовни врачевателя комплексов. Он утверждает, что его репутация Свенгали от медицины основывается на том, что его внешний вид с первого же взгляда внушает пациентам жалость, но я иногда удивляюсь. Когда он принимается молоть всякую чушь, черты его толстого лица вроде как расплываются, пока вам не начинает казаться, что вы смотрите на портрет Макиавелли на пенсии.

Впрочем, он еще не на пенсии и расправляется с бифштексами как надо…

Прожевав очередной кусок:

— Как там насчет Билли Скарла?

— Ты же врач. Вот и скажи мне.

— Я ценю твое мнение.

— В таком случае ты не совсем в курсе. У меня нет своего мнения.

— Ну так составь его, так как мне хочется услышать именно твое мнение.

Я впился зубами в булку, выторговывая себе тридцать секунд на размышление, и стал размышлять.

Успехом своей ранней карьеры Скарл был обязан прежде всего минимальному количеству членов экипажа. Он не доверял слишком большому числу людей, и поэтому все, кто находился на борту его корабля, умели не только держать язык за зубами, но и были специалистами широкого профиля. То, как он оригинально сбывал плоды своих разбойничьих набегов, в течение долгого времени сбивало Охрану с толку. Целый ряд миров по Разведывательному Периметру являются не более чем энциклопедическими записями, состоящими из пары предложений. Но среди этих миров находится множество превосходных торговых центров. Однако язык является настоящим барьером. Потому что такой уймы переводчиков, особенно для всяких контрабандных делишек, в мире просто не существует.

Тебе пришлось изрядно поломать голову, прежде чем ты поняла, что Скарл едва ли знает себя. Он просто думал, что овладел галактическим языком знаков и что гибридного местного говора Фенстера, его родного мира, достаточно, чтобы заполнить пробелы в знаниях. Учти, Лиза, что, несмотря на свой ум, он получил всего лишь номинальное образование в какой-то трущобной школе и во многом был совершенным профаном. Тем не менее Кругу Соломона пришлось предупредить Охрану, с чем они имеют дело.

После ареста на Мартине VIII ему, можно сказать, слегка улыбнулось его жалконькое счастье, и его отправили на Землю под надзором старого Охранника, готового вот-вот выйти в отставку. Пока они летели, легавому, насколько тебе известно, пришло в голову, что арест был произведен не по правилам и что на данном этапе игры ему вовсе не хочется заиметь в своем досье черную отметину. Поэтому он поменял входные коды и избрал самого себя судьей, присяжным судом и палачом — ты, может, не знала этого. И покуда он занимался необходимыми приготовлениями, он все время молчал. Но Скарл, конечно же, знал. Было бы, наверное, интересно рассказать тебе в подробностях, как легавый не сумел нажать на курок, а Скарл сделал из него винегрет своими наручниками, но я предпочел бы опустить эти подробности. Я уже столько раз слышал эту историю.

К тому времени когда ты встретила его в том баре на Кимберли, он уже начал подозревать правду о себе, но он слишком много развлекался, чтобы выкроить время и поэкспериментировать. Униженный, но в приподнятом настроении, он бегал по магазинам, подыскивая себе новую экипировку. И вот в тот вечер ты села напротив его коктейля с виски и предложила погадать ему.

И он, естественно, сказал «да». Ведь ты такая красивая.

«Тринадцатая карта главной арканы, — сказала ты ему, — это Костлявая Жница. Она означает Смерть, чаще всего лишь на метафизическом уровне, но все равно смерть. В твоей жизни ожидаются перемены».

Он, улыбнувшись, согласился и спросил, не хочешь ли ты помочь ему изменить жизнь. Ты, улыбнувшись, согласилась — вроде этого. Целую неделю он пребывал в замешательстве (потому что не мог разгадать тебя так же, как других), прежде чем ты поняла, что он созрел для Пари. (Ты что, прятала ту карту Таро в рукаве? Он несколько раз интересовался этим, так что я решил, что спрошу.) Похоже, все устроилось как нельзя лучше, и предсказание, разумеется, оказалось верным.

Против ставки в один космический крейсер он согласился сыграть роль преследуемой жертвы. Тебе удалось убедить его, что ты богата (что, по моим теперешним размышлениям, тоже было правдой) и любишь острые ощущения (что при всем при том вполне могло оказаться правдой). Он уже не мог отступить. Не то чтобы он хотел этого, но уж слишком похвалялся загодя. А еще он обладал невероятной живучестью, потому что, когда мне пришлось в конечном счете убить его, мне удалось это сделать только случайно.

У него было лишь три дня, чтобы спрятаться в джунглях Кимберли, и неделя на то, чтобы не дать найти себя твоим ищейкам, механическим паукам и электронным следящим устройствам. И тебе не удалось найти его. Я помню ту ночь, когда ты сообщила мне об этом. Все происходило на Лилит, где по небу гуляли многочисленные луны и чудесный резкий морской бриз вытеснял запахи жареной Sussevogel и лилитского мозельвейна (ох уж это языческое Liebfraumilch!). Ты не помнишь, как называется то место? У меня название, кажется, совсем вылетело из головы, но я совершенно отчетливо помню балкон, а на тебе было что-то синее… Ну да ладно.

Потребовалось три дня, по твоим словам, чтобы отыскать его след, и шесть часов, чтобы окружить его. Но когда ты приблизилась к месту его стоянки, он ускользнул от тебя. Так повторялось еще несколько раз, пока ты не заманила его на высокогорье у Гильских гор. Вспомнила теперь? Пауки перестали возвращаться, и ты стала находить их одного за другим разбитыми вдребезги. Потом ты осталась совсем без пауков. К тому времени тебе было уже ясно, что он взобрался на самый верх, так как пошел намного быстрее, а на сломанных пауках виднелись следы его ног. На пятый день ищейки сдались, не признаваясь в этом. «Собаки» заинтересовались другими делами.

В конце недели он заявился в твой лагерь, весь в улыбках и сознавая свою силу. Он выиграл Пари, разрушая механических охотников, кружа позади твоего отряда и «подслушивая» твоих охотничьих зверей. Затем он ухитрился «отговорить» их от преследования. Он следовал за тобой, пока не кончились семь дней, а потом вышел к тебе, чисто выбритый и уверенный в победе. Бедный простачок! Он был принят в самый престижный клуб в Галактике и тем самым сократил вероятную продолжительность своей жизни до девяноста или ста лет. Прости меня, дорогая, но мне нравился этот парень. Если бы Охрана доставила его на Землю живым, его бы так или иначе завербовали.

Пока вы месяц развлекались в Приземелье и Внутренних мирах, ты рассказала ему о кольце царя Соломона, которое давало возможность понимать языки всего живого. Да, было у него такое кольцо, сказала ты ему, и у тебя оно тоже есть, Билли Скарл. Ты носишь его в уме, вроде как вывернутый внутрь пояс целомудрия. Не успеет кто-либо заговорить, как ты уже знаешь, о чем он собирается сказать. А если ты захочешь что-либо сказать, причем желание твое будет достаточно сильным, то еще до того, как ты заговоришь, другие уже знают, о чем ты хочешь сказать. Отчасти ты — телепат и потенциальный паралингвист. Ты, пожалуй, провалил бы даже начальный курс французского — довольно легкого ортоязыка, — но достаточно тебя как следует поднатаскать, и ты сможешь одновременно переводить сразу с двух языков, не зная ни того ни другого.

И он захотел выяснить, можно ли на этом заработать! Теперь ты его вспомнила? Ему было около пятидесяти, в волосах серебрилась преждевременная седина, которая появляется, если чрезмерно тормошить плохо защищенные крейсера. Нервные пальцы, ясные глаза, в одежде он предпочитал неприметность, а говорил так, что все фразы его казались одним длинным словом. На первый взгляд, по-моему, он вовсе не производил впечатления закоренелого преступника. Возможно (и вполне правильно), он казался скорее человеком, который утомился, развлекаясь в Марди грасе[47] на Сентуво. Хейл считает, что это и был ключ к его таланту, давно утерянный на улицах Фенстера.

Ты предложила ему действительное членство в Круге, если он одолеет учебу, подчеркивая как гражданскую неприкосновенность Круга, имеющую обратную силу, так и высокую оплату, которую тот обеспечивал. И что ему оставалось делать? Он понимал, что ты превосходишь его чуть ли не во всем, и захотел сравняться. За ним было интересно наблюдать — гордость его поистине творила чудеса. Незадолго до окончания учебы он мог справиться почти с любым заданием. Я помню, как он потел над книгой Чомского (которая, в общем-то, значила не так уж много, поскольку прикладные знания в ней представляли из себя сплошной круговорот звуков, скручивающихся в успокоительную пилюлю), но она снабдила его общими понятиями, а такие вещи, как понятия, помогают сглаживать острые углы. А что касается закона — что ж, он искал лазейку.

Он вступил в Круг, и вы не теряли связи, красиво, остроумно, утонченно — как бы лучше выразиться?.. полемизируя? — пока он не получил своего первого назначения и не отрезал себя от внешнего мира. Что потом, Лиза?

— Скажу тебе, док, — обратился я к Хейлу, — что я думаю насчет его первого назначения. Его послали работать на планету под названием Мальмсон. Тебя не было тогда в той поездке, очень неудачной. Он чувствовал, что мы погубили там все сообщество, и это вроде как подействовало на него. Думаю, он ощущал тяжесть ответственности за это больше, нежели человек имеет право ощущать.

— За что? Что там произошло?

— О, совершенно ничего особенного. Мы не навязывали населению наркотики, не посылали их женщин в бордели, в чем нас часто обвиняют. И даже захоти мы запрячь их как следует в работу, нам бы не удалось этого сделать — роста в них было около трех футов, а выглядели они, как киви с ручками. Но Скарл действительно не знал, чем он все-таки занимается. Он думал, что им надо всего лишь установить моделятор, взять пробу и заполнить Универсальную Форму. Но этим, разумеется, дело не ограничивается.

— И?

— Он узнал правду — после того, как содержимое Формы было подвергнуто анализу и залежи боракса на Мальмсоне были признаны значительными. Мы представили отчет и отбыли. А через год он снова навестил ту планету — нельзя позволять паралингу возвращаться ни в один из Х-миров… Промышленность, которую мы им навязали, уже начала разрушать систему ценностей их культуры. А Скарл, будучи паралингом, переводил во время беседы с обитателями планеты в это свое второе посещение не только слова, но и чувства. Опрашиваемые озлобляются, молодые теряют корни — да ты знаешь эту историю. К тому времени Скарл уже побывал в нескольких других Х-мирах, но после того визита в его душе поселились сомнения. Он заявил, что мы не имеем права переделывать чужаков по нашему подобию. Потом он сообщил, что хочет уволиться.

— А как отреагировал на это Круг?

— Официально никак. Но впоследствии его навестила женщина, которая ранее завербовала его, и убедила его принять еще одно назначение.

— То последнее?

— Совершенно верно. Мак 997-IV. Ту планету называют еще Мясником. Вербовщица объяснила ему, что те его первые назначения были учебными. Потом она стала раскрывать ему остальные секреты Кольца.

«Что это было за назначение, которое ты получил во второй раз?» — спросила ты его.

Он рассказал тебе, что его отправили в жуткое, отвратительное место, где обитали вонючие рептилии, которых он ненавидел. Тогда ты сказала ему, что в результате его посещения они, ко всему прочему, изменятся. Раса рептилий станет от этого более симпатичной — по человеческим меркам. Ты потом рассказала ему всю историю кольца царя Соломона и что оно было божественным даром Строителю Храма, дарующим ему власть над всяким демоном. И никто из демонов не вел себя вызывающе, успокоила ты его. Некоторые ему даже помогали, некоторые — нет. Особо злобных Соломон загнал в бутылки, запечатал их нерушимой печатью кольца и бросил на веки вечные в море. Полезных демонов отправили работать на строительстве Храма. Ты, Билли Скарл, носишь кольцо Соломона в уме, и передача информации — не единственная его функция. Ты являешься Строителем — и всех, кто может тебе так или иначе помочь, ты будешь привлекать к строительству межзвездного Храма Земли. Это самая величественная из всех обязанностей человека, и среди нас найдется немного, очень немного таких, кто способен содействовать осуществлению этого замысла. Ты теперь прошел все испытания. Ты — в высшей степени одаренный паралинг. Воистину, ты настолько одарен, что мы хотим поручить тебе самое трудное назначение из всех.

— И он, конечно же, купился на это, — закончил я, отхлебнув кофе. — При желании она сумела бы продать и?глу[48] на Меркурии.

День выдался ярким, желтело небо, и Скарл опустил на землю свой моделятор.

— В чем дело? — спросил я.

— Они сегодня молчат, — ответил он. — Они хотят только понаблюдать за нами. Они вернутся примерно через сорок часов. Сейчас они уходят.

— Где они?

— За теми кустами. — Он махнул рукой по направлению к зарослям красноватого и колючего на вид кустарника. — Они пойдут спрашивать позволения на разговор с нами.

— У кого?

— Не знаю.

— А откуда же ты тогда знаешь обо всем, что говорил мне? Аппаратура ведь не работает.

— Минуту назад во мне возникло частичное ощущение. Они сами телепаты, и они разговаривали.

— Какие они на вид?

— Не знаю. Думаю, вроде крупных насекомых. Хотя после отчетов с Х-1 и Х-2 мое мнение может быть предвзятым. У меня такое чувство, что они относятся к категории рабов.

— Что делать, если они будут раздумывать целую неделю? — спросил я.

Он пожал плечами.

Итак, мы спустились к реке и пошли купаться, так как нам это было запрещено, а капитан не имел права отдавать подобные приказы сотрудникам Круга. Сланцеватая почва казалась вся пронизанной крошечными порами, вода была теплой, и нас овевал слабый ветерок, приближая наши условия к почти комфортным. Плавать в водах Мак-Ножа, как мы прозвали Мясник, было легко. В воде под нами нас не подстерегала никакая опасность (да и вообще ничто не подстерегало — ни опасное, ни неопасное, потому что на Маке почти не было подводной жизни).

— Ты боишься? — спросил я.

— Нет, — ответил он.

— Почему?

Он промолчал.

— Ты так уверен в себе?

— Конечно. — Он зевнул. — Паралинги немного наделены даром предвидения, когда дело касается органических проявлений. Если бы, например, тот слепень, который собирается приземлиться на твой нос, захотел бы укусить мой, я бы узнал об этом заранее.

Мне послышалось жужжание.

Я шлепнул ладонью по носу, но никакого слепня на носу не оказалось. Зато над ухом раздался гомерический хохот.

— Тебя подвел рефлекс, — сказал он, — на Мяснике мухи не водятся.

Я проворно перевернулся, чтобы наподдать ему как следует, окунув его с головой, но его уже там не было. Его смех донесся с берега, примерно в сорока футах от меня. Он сидел там и спокойно курил.

— Конечно, — повторил он.

Я потер нос:

— Очень смешно. Когда сегодня ночью ты найдешь в своей постели тарантула, то узнаешь, кто…

— Брось, — отозвался он. — Я задумал доказать. Ты расслабился… уши на уровне воды… где-то раздаются всплески… я не произносил ни слова. Допустим, ты думал, что я рядом. Что я — мошенник, хитрый и отвратительный тип.

— Ты знаешь, что меня заботит.

— Да, — сказал он, — ты беспокоишься, что произойдет то же, что и раньше.

— Дважды, — добавил я. — Какого дьявола эти бюрократы не могут послать не одного паралинга, а побольше…

— Одного всегда хватало. Так было везде. И то же самое будет на этот раз.

— А ведь для тебя это настоящий вызов, не так ли? — огрызнулся я. — Кто бы там ни беседовал с тобой, должно быть, бросил его тебе очень уж по-миссионерски.

— И что? X есть X. Я справлюсь.

— Ты представляешь для меня всего лишь кадровый вопрос, — заметил я. — Но два последних паралинга, посланных сюда на X, до сих пор находятся в психушке, а линии их электроэнцефалограмм почти такие же ровные, как горизонт.

— Я знаю одну старую ортопритчу, — сказал он мне, — о парне, который спросил у компьютера, когда он умрет.

Я ждал.

— Ну, и что потом?

— Ничего, — ответил Скарл. — Конец притчи. Компьютер не знал ответа.

— Но скрытый смысл заключался…

— Шансы на мое возвращение просчитаны достаточно хорошо. Неожиданностей на этот раз будет гораздо меньше, так как у нас имеются отчеты первых двух экспедиций. Эту задачу можно было бы запрограммировать, а тогда кто ты такой, чтобы судить вот так, с наскока?

Я ничего не ответил. Я только упорно соображал.

Но он снова засмеялся, потому что родился на Фенстере и знал весь словарь по галактическому сквернословию вдоль и поперек, так что ему не приходилось заглядывать в него в поисках нужного слова.

Когда позже мы посылали на корабль свой отчет, я чувствовал, что он знал и то, что никаких тарантулов у меня нет в помине.

Это было за два дня до того, как вернулись те существа. День выдался серым и дождливым, когда они появились на поляне. Быстро поставив открытую полевую палатку, мы накинули на себя дождевики и потащились по грязи.

Скарл досуха вытер полотенцем стол и водрузил на него моделятор, а я принялся изучать нашу долгожданную миссию…

Их было трое… Похожие на муравьев, с твердой, как сталь, кожей зеленоватого оттенка старой от времени бронзы, они были величиной с Немецкого Пастуха — разве что, по-моему, во много раз сильнее. Их пустые глаза напомнили мне розовые луны Дорна — по виду незрячие, но приводящие в замешательство пристальностью взгляда и, вполне возможно, всевидящие. Ты помнишь Дорн?

Скарл произнес несколько слов, включив запись, и ответ пришел в виде серии звуков «клок-клик, т-т-т, битл-битл-битл». Он нажал на кнопку «анализ» и достал из кармана черную коробочку на защелке. Едва он закончил приготовления к подкожной инъекции, как на приборе вспыхнул красный огонек, свидетельствующий о недостатке данных. Он повернулся к существам и продекламировал сонет Шелли. В такой день, как этот, сонет был как-то не к месту, но существа отреагировали на него оживленнее, и Скарл нажал на «запись». Он набрал в шприц из ампулы успокоительное мягкого действия и, пока те стрекотали, сделал себе укол.

Кажется, они поняли, чего он хотел, так как на этот раз говорили целых четыре минуты. Он снова вдавил кнопку «анализ», а я выглянул наружу из-под колыхавшейся парусины палатки и всмотрелся сквозь струи дождя.

Мясник вполне мог оказаться драгоценной находкой. Предварительные геосводки указали на нетронутые ресурсы минералов и возможную пригодность климата для выращивания основных продуктовых растений, площади под которыми, теснимые городами слишком маленькой Матери-Земли, сокращались. А конгломераты загаженных городов на бескрайних равнинах из стали и бетона выделялись скорее как гнойные прыщи, нежели как красивые достопримечательности. Но среди стальных пор Земли пшеница, посягающая на ее территорию, все еще означала хлеб. Мясник мог стать Пекарем.

Вспыхнул зеленый огонек «предварительное моделирование флексий[49] установлено». Модели, но не значения. Нет такого прибора, который с одного конца принял бы сухие «клик-клик, т-т, битл-битл», а с другого выдал бы вам: «Доброе утро, дождь шпарит как из ведра, не правда ли?» Для несведущего, будь то человек или машина, совершенно незнакомый набор смысловых звуков ровно ничего не означает, пока к одному-двум звукам не подберется соответствие. Порой для освоения грамматики и словарного запаса просто нет времени — вот как сейчас, а достаточно хороших телепатов для полного Х-ирования не было. Но все языки имеют свои флективные модели. Моделятор тем и занимался, что отделял и определял эти модели. Прибор не имел понятия, являлись ли они вопросительными, дискуссионными, повторяющимися или какие там у вас есть, но скрупулезно просеивал их.

Остальное зависело уже от Скарла и моделяции.

Динамики схватывали своим магическим кругом букашек, в другом круге находились мы. Дирижер Скарл — с мирным видом, ухмылкой на лице и полуопущенными глазами — начал концерт.

Как только он включил устройство, заработали сразу два канала моделятора. С нашей стороны минимальный для нашего уха уровень слышимости был настроен заранее, а «анализатор», основываясь на записи голосового диапазона муравьев, приблизительно установил их слуховой порог.

Передача. Скарл говорил едва слышно, глядя в никуда. Каждый из девяноста семи вопросов Формы, с его дополнительными подпунктами, ждал своей очереди, притаившись в мозгу Скарла, словно впечатанный в него. Насколько тебе известно, Лиза, все это тщательно планируется. Я здесь так обстоятельно излагаю тебе известное, потому что у меня есть что сказать об этом, что имеет прямое отношение к затронутой мною теме.

Сначала насмешники посчитали раболепием возвеличивать сеанс, но нынче на том фронте утихомирились. Допинга при заполненности сознания Универсальной Формой вполне достаточно, чтобы вызвать наших духов — мыследухов, которые перепрыгивают через щель между сознанием Спрашиваемого к глубоко скрытой точке в мозгу Спрашивающего. Оттуда они переправляются по восходящей на волнах любопытства, возникающего после вопроса, и вливаются в бессловесные предложения едва слышной моделяции. С таким хорошим паралингом, как Скарл, духи тоже посещают нас, если разум наш безмятежен. Его стенографистом был рядовой лингвист, который никак не мог угнаться за передачей.

Вопрос за вопросом, и каждый вопрос, укладываясь на другой, заполняет Форму. Теоретически все вопросы ставятся тем самым в равное положение относительно знания, и оценивается возможность заключения сделки на честной основе. Поскольку мы сами все спланировали, составляя заодно солидный запас ответов, и усовершенствовали процедуру Определения Неизвестных от искусства к науке, то мы фактически всегда оставались в выигрыше. Справедливость — принцип хороший, но глубинная психология, сопровождаемая военным анализом и усиленная властью на любом уровне — от религиозного до экономического, — дает нам маленькие преимущества, не заставляя нас беспокоить сенат.

Словно в плохоньком адюльтере по гипертелефону, ответы пришли какие-то гермафродитные:

И так далее по накатанной колее. На все наши ключевые вопросы — «мы не делаем то-то/знаем то-то/нуждаемся в том-то. Наши хозяева/правители делают то-то/ знают то-то/не нуждаются в том-то».

Они нам рассказали о себе все. Одержимый энтомолог был бы, наверное, от такого интервью на седьмом небе от счастья — примерно так же, как наш одержимый энтомолог Дейв Болтон.

— Пожалуйста, — взмолился он, — спроси их, не видят ли они поляроидной вспышки…

— Ш-ш! — произнес я, который руководил всем. — Позже.

Не замечал ли я капкана для медведя на газоне нашего сотрудничества? Мы готовы помочь вам, но — проклятье! — сэр, мы просто не знаем ответа на этот вопрос. И так далее.

«Не предлагай, — написал я на листке бумаги, — чтобы мы говорили с их хозяевами. Подожди, пока они сами не предложат».

Я положил записку перед Скарлом, надеясь, что чтение написанного мной удержит его от передачи той мысли. Я ждал, что последует.

Они предложили.

Скарл повернулся ко мне.

— Скажи им, что мы должны посовещаться, — ответил я. — Спроси, где их хозяева, как они выглядят, почему сами не пришли. И спроси, не предлагали ли они, чтобы мы послали тебя.

— Меня?

— Тебя.

Он спросил, и они ответили, что им придется посовещаться.

Да, в конце концов они поставили нас в известность, что и в самом деле их правители (которые живут в вечной ночи) упомянули, что мы можем послать нашего единственного паралинга, если возникнет необходимость пояснить что-нибудь. Хотим ли мы?

— Скажи им «да», — велел я, — но не сегодня. Нам нужно еще немного посовещаться.

В тот день мы вчерне проанализировали Форму.

Полетев на крыльях смелого воображения, мы пришли к выводу, что правители схожи с муравьиными царицами и не любят покидать гнездо. В нашу задачу входило доставить на Мясник Форму, проанализировать ее и написать рекомендацию, а поэтому раз уж они не хотели идти к нам, то нам ничего не оставалось, как только пойти и самим навестить их. Однако нам не помешало бы принять какие-то меры предосторожности, так что Скарл всю ночь изучал депрессивные неврозы. Хейл сказал, что если дела пойдут совсем паршиво, то Скарл, чтобы не потерять рассудка, смог бы отступить, уйти в невроз.

— В нарушение всех правил мы тоже вооружились до зубов, — сказал я Хейлу, — а каждый зуб снабдили крохотным стеклянным капсюлем, ты и не слышал о таких. Я был почти обязан испробовать их.

— Да уж, конечно, догадывался, — фыркнул он. — Однако в моих неврозах нет ничего дурного. Я обеспечил его самыми лучшими, что у меня были.

— Уверен, что он оценил это по достоинству, — ответил я, наливая ему выпить. — Ты веришь в легенду о кольце царя Соломона?

— Ну-у, как в обобщенный образ…

— Образы, черт! Веришь ты в эту историю или нет?

— Да, в ней есть многоуровневый неосознанный смысл.

— Ну так перейди на минутку на мой уровень и ответь на вопрос. Забудь о психоструктурной дребедени. Может ли один интеллект управлять другим нефизическими методами?

— Харизма[50], — заявил он, — необычный феномен. Здесь обычно действуют многие факторы.

— Выпей-ка лучше еще, а заодно проглоти и свою харизму. Я говорю о парапсихических явлениях. Если паралинг способен посылать и принимать, то почему не нечто большее?

— Приказы? — спросил он. — Парагипноз? В особых случаях такое возможно.

— Я бы привел аналогию с ударом молнии, выплавляющей в песке свое изображение.

Я стал подливать ему.

— Хватит, — сказал он. — Психологи только пьянеют, а психиатры пьянеют и крушат все подряд. К чему ты, собственно, клонишь?

— Кольцо действует двояко.

Да, Лиза, именно так. Не просто перевод, а нечто большее. В тот первый серый день в подземных пещерах Скарл закончил тридцатисекундный посыл информации, и стенографист бросил свой стенопис.

— Не могу записывать, — заявил он.

— А в чем дело? — спросил я.

— Моделятор испортился. Я не улавливаю ни голосов, ни даже понятий.

— А что ты улавливаешь?

— Очень красивый мелодичный звук — будто музыкальное произведение. Эмоциональное резюме чего-то. Только не спрашивайте чего.

Я и не спрашивал. Я спросил Скарла. Разозлившись, что меня самого охватила приятная леность, я сбросил с себя чары и закричал:

— Что происходит?

— Ш-ш!

В полной темноте я нащупал его плечо, но его шепот был обращен в никуда, и рядом с прибором он был нигде.

— Свет! — крикнул я. Но мой крик опередила моя мысль о свете.

Послышался звук, будто кто-то скреб по бетону жесткой щеткой, и наш свет взорвался пучками лучей, устремившихся по всем направлениям.

Мы, люди, были одни, и еще Скарл. Он прислонился к стене туннеля примерно в десяти футах от нашей группы и улыбался. Я повторил вопрос.

— Ничего, — ответил он. — Сейчас ничего не происходит. Жаль, что ты включил свет. Ты нарушил соглашение.

— Я отнюдь не горел желанием стать чьим-то завтраком, — заметил я. — Что ты делал?

— Я рассказывал ей, как в полете уворовал Лунный камень.

— Так это ты стащил его!

— Я.

— Но зачем ты рассказывал им об этом?

— Потому что меня попросили. У меня это было в памяти, а им захотелось знать более подробное описание принципа незаконного присвоения.

Я помню, как присвистнул тогда — чтобы удержать себя и не сотворить чего-нибудь.

— Но это не совсем материал Формы, — тихо произнес я.

— Не совсем, но меня попросили…

— Почему?

— Ее заинтересовало удовольствие, связанное с мыслями.

— Ее?

— Ну да, самку. Ты был прав насчет цариц.

— Муравьиную?

— Полагаю, да.

— Почему она не позволит нам увидеть себя?

— Думаю, что свет раздражает ей глаза.

— Все это дурно пахнет. Как вернемся на корабль, жду подробного отчета по данному X. Но давай-ка вернемся побыстрее. Что-то мне здесь не нравится.

Улыбнувшись, он пожал плечами. Я проверил ампулы, но он не принимал дополнительной дозы.

Позднее я снова спросил его:

— Они хотели узнать, как ограбить звездолет?

— Нет. — Он откинулся назад в кресле, пуская колечки дыма. — Она только интересовалась воспоминаниями, связанными с удовольствиями.

— Так о чем же ты ей рассказал?

— Ни о чем, я просто разрешил ей покопаться в моем мозгу.

— И что же она сказала?

— Ничего. Но, похоже, осталась довольна.

— А что за воспоминания были там?

Он слабо улыбнулся:

— Обожаю воровать. Особенно если удается сбежать с краденым.

— К несчастью, — ответил я, — из твоего рассказа я узнаю больше о тебе, чем о муравьях.

— Ты задал мне вопрос, я ответил на него.

— Что было дальше?

— На этом все. Ты включил свет.

— Немного.

— Не я включал свет.

— Ладно, — проворчал я. — Как вышло, что Браун не смог записывать?

— Мы воспользовались мысленной стенографией.

— Где ты выучился ей?

— Да я сегодня вроде как просто вошел в нее, и все. Они — прирожденные паралинги.

— Что само по себе является весьма ценным товаром. Придется нам заняться изучением этого, заодно с содержимым Формы.

— Согласен. Только в следующий раз не включайте свет.

— Хорошо, мистер. Но чтобы больше никаких советов профессионала по космическому пиратству!

— Никаких, — пообещал он.

Итак, мы снова отправились в подземные города Мясника разрабатывать пласты муравьиных умов, ведомые сонаром на поясе и пятиваттными мерцающими фонариками.

Брауну все еще не удавалось хоть что-то записать. Под гипнозом он вспоминал лишь ощущения передачи, и ничего больше. Поэтому что касается отчетов, мы были вынуждены полностью полагаться на Скарла, но недели через полторы я уже сомневался, получаем ли мы их вообще.

— Скарл, ты что, редактируешь свои отчеты?

— Нет.

— Не хочешь ли подтвердить это с препаратом?

— Ты считаешь, что я вру?

— Может быть.

— Ладно, валяй, вводи свои препараты. — Он засмеялся.

Мне в голову пришла мысль (возможно, он и послал ее, когда смеялся), что с помощью препаратов ничего не докажешь. В нем выработался иммунитет к большинству гипнотиков еще во время учебы. Под их воздействием мозг просто переключался.

— Забудь об этом, — сказал я.

— Уже, — согласился он.

В чем мы действительно нуждались, так это в другом паралинге, который проверял бы нашего.

Отчеты Скарла выявили картину гигантской колонии муравьев, управляемой, как классический монолитный организм. Похоже, по своей структуре колония подразделялась на низших, средних и высших рабочих, солдат, супругов цариц и самих цариц. Это была аграрная культура, которая не создала ни единого орудия труда, но полагалась скорее на классы физически развитых индивидуумов, предназначенных для работы. В основе этой культуры лежала матриархальная идея, которая пропитала ее религию подобно (как мне кажется) представлению древних египтян о божественном происхождении фараонов.

Я разлил содержимое маленького кофейника по крошечным чашечкам, жестом попросил официанта принести нам еще один и посмотрел в окно, минуя взглядом углубленные в почву сады Селены, на болотного цвета шар с четкими очертаниями Америк поверх величественного купола: Европа откатывалась в сторону, Андалузия выклянчивала у моей памяти воспоминания, а Гольфстрим начинал сыпать соль на раны, Лиза. Между прочим, к тому времени, как ты получишь это любовное послание, меня уже здесь не будет, дорогая. Я буду там — догадайся где?

— Двояко? — переспросил меня Хейл, и вокруг Эйфелевой башни заметалось недоуменное выражение.

Обернувшись, я кивнул:

— Да, я заподозрил это, когда отчеты Скарла стали повторяться, — будто я вновь и вновь перечитывал один и тот же отчет. Я спросил себя, что он может скрывать или от чего отвлекать внимание. А потом я решил, что, может, это вовсе не он.

— Так ты поэтому захотел сам заняться Х-ированием?

— Верно, — подтвердил я, — вот почему я реквизировал из твоей каюты аптечку паралинга.

— Так вот почему наша игра в безик расстроилась из-за желудочных болей?

— Да, я заплатил связисту, чтобы тот заболел.

— С непаралингом безнадзорный X подвергается опасностям.

— Это я слышал, но именно поэтому в штате полно бывших Охранников — чтобы осушать лужи напастей прежде, чем кто-либо вступит в них.

— Или превратить их в озера, — отозвался Хейл. — Так что там насчет Скарла? Что же произошло на самом деле?

— В отчете сказано, что он тронулся умом и пытался нас всех убить. Мне пришлось застрелить его, защищаясь.

— А сам ты помнишь, как стрелял?

— Вроде да… Во всяком случае, так говорится в отчете.

Хейл не отставал от меня.

— Ты был в его голове. — Каждое слово равнозначно ложилось одно к другому.

— Да, все это есть в отчете.

— И ты был с ним как раз в то время, когда он сошел с ума.

— Правильно.

— И ты ушел после того, как убил его, уверенный, что ты и есть Скарл.

— И это верно. В отчете указывалось, что под сильным воздействием травмы во мне развилось невропатическое отождествление с его личностью.

— Знаю, поскольку сам писал. Но я редко довольствуюсь тем, что просто приклеиваю на что-то ярлык, а именно это я и сделал. С тех пор прошло уже два месяца, и я могу еще долго не увидеть тебя. Мне бы хотелось перепроверить свой диагноз, прежде чем мы расстанемся.

— Ладно. Мы оба в таком состоянии, что я могу рассказать тебе, что произошло на самом деле, а если тебе вздумается снова когда-либо расспрашивать меня, то свалить все на горячительные напитки.

Итак, я рассказал ему. Ты помнишь, как пару лет назад мы отправились в морское путешествие на Янсен? Мы тогда еще остановились на одном островке, где ты уговорила меня поплясать лимбо с ребятишками. Чтобы им угодить, я перегибался назад, а потом шлепнулся плашмя на спину и произвел более незабываемое впечатление, чем если бы преуспел. Я знаю, что Хейл нисколько не поверил моему рассказу — уж я-то слышал, как скрежещут его винтики, — но он был потрясен. Больше, чем я ожидал.

Я рассказал ему, как в тот день сопровождал Скарла, возвращавшегося в подземные владения, шагая под походную мелодию Охранника-маньяка, призванную обеспечить невмешательство в свой разум. Сам я бросил учебу на курсах Круга уже на втором месяце — из-за стремления смешивать понятия. Уверен, что тебе неизвестно, что я даже попробовал сделать это (вероятно, мне удалось, если судить по имени). Я так и видел, как Хейл припоминает мое личное дело и хватается за него как за объяснение моему рассказу — объяснение того, что же в действительности спасло мне жизнь. Он ошибался, но это не имело значения. Он все же поверил почти всему, что я рассказал.

Едва ли кто может добиться соотношения X при благоприятных условиях; я же могу всегда, и оно выше среднего. На этот раз его было достаточно.

Слабое свечение наших фонариков рассеивало тьму лишь вблизи нас, а значит, Спрашиваемая (?), как всегда, оставалась в тени. Словно притаившаяся во мраке Медуза-горгона, она находилась где-то невдалеке перед нами — мы чувствовали ее присутствие и ощущали, как она обменивается информацией со Скарлом. На самом пределе слышимости шуршали голоса ветров и трав, звуки подвалов, и вскрики проводов в вышине, и монотонный шепот морских раковин; редкими вкраплениями прорывались разорванные многозначные слова, никак не укладывавшиеся в единый контекст. Пока я готовил укол, меня пронизало запретное и неясное чувство ненужности.

— …Не брать… les nourritures[51]?.. печально… и воровство, цыганский (?)… идут… все вещи — пауза — corpus meum[52]… почему? Разбойник со звезд… возможно…

У меня закружилась голова, и я стоял в том туннеле, никем не замеченный, и осязал ночную прохладу.

Я стоял там, ощущая себя фотонегативом Скарла. Объекты внешнего мира фадом сыпались на сознание, на мозг водопадом обрушивался избыток раздражителей, но я сдерживал свой разум, чтобы тот молчал. Возможно, они не замечали моего присутствия по причине интенсивного сообщения мыслей. Я осторожно скользнул в мозг Скарла и прочитал в нем зачарованность тем, что невозможно.

Что бы там ни скрывалось в туннеле, в мозгу Скарла, в моем мозгу отражался образ не гигантского муравья. Мы разговаривали с прелестной молодой леди с золотистыми локонами, которая напомнила мне тебя, Лиза. Она была явно очарована нашим обликом. Нас связывало множество преступных идей, о которых лишь недавно узнало туннельное общество и с которыми никогда до сих пор не сталкивалось так близко. Она была влюблена в Скарла/ меня/нас, и печаль ее была велика.

— Я не могу сделать с тобой того же, — сказала она, — что я сделала с другими. А ты больше, чем любой из них, представляешь для нас угрозу. Если Земля будет господствовать над нами, как это произошло на Мальмсоне, Баррете и в других мирах, где ты побывал, то мы будем обречены, как они. Однако ты жил по их воровскому закону, а я не могу ненавидеть тебя за это. Давай поговорим о другом и отложим наше заключительное столкновение. Расскажи мне еще раз о том времени, когда ты занимался грабежами…

Но не тогда вдруг задрожала та часть Скарла, что была мною, после чего ее заметили. Это произошло мгновением позже, когда, нервно анализируя себя, мы/я (?) обнаружил, что эхом откликаюсь на умонастроение существа. Потом все окончилось сюрреалистическим калейдоскопом, который я наблюдал таким несметным количеством глаз, что устал бы считать их.

Кольцо действует двояко. Или кольца. Она носила более сильное. Наше было просто дешевой подделкой.

Передача информации являлась несущественным достоинством кольца Соломона, помнишь? Его основной функцией было управление злобными сущностями, подчинение их поступков воле владельца кольца, подавление их воли нещадными, как раскаленное железо, командами.

Она ухватилась за разум Скарла/мой/наш (?) ураганом смешавшихся эмоций, поддерживающих эту атаку.

— Убей их всех! — последовал приказ.

Полагаю, Браун первым почувствовал, что происходит, потому что он вдруг резко включил прожектор.

Там стояла она, вздрагивающая от света, — гигантская горгулья с радужными крыльями и с усиками-антеннами, словно вытолкнутые штормом на гребень океанской волны черные морские водоросли.

Именно это зрелище, вне сомнений, и спасло всех нас. Несмотря на отданный приказ, Скарл и я оцепенели, потрясенные при виде… при виде правды, которую скрывал этот ваш символ, как будто из нашего разума светом вырвали музыку. И после вспышки вновь загрохотал приказ, словно удар грома:

— Убей их!

В ту минуту мы обезумели. Я видел Скарла своими глазами и через кафедральные окна ее глаз, я видел и себя через те же витражные стекла, а также глазами Скарла. Одновременно я/мы видели ее оба, и мы подчинились команде.

Раздался орудийный залп, и я выронил трубу исполинского органа, резонировавшего чему-то, что я, возможно, сумел бы распознать, если бы у меня нашлось время послушать.

Время шло, и однажды я снова услышал.

Команда повлекла за собой разделение. Хотя мы со Скарлом были по уму единым целым, приказ «Убей их!» воздействовал на две раздельные нервные системы, и я выхватил оружие первым. Это было так просто, хотя я не помню, как стрелял.

От психического перенапряжения я рухнул как подкошенный прежде, чем успел убить кого-нибудь еще, а может, причиной был свет, который замедлил ее реакцию, или внезапная смерть Скарла. Она потеряла управление и отступила. Отступила и команда землян, подобрав, как и противная сторона, понесенные потери.

В те краткие минуты, когда наш/и разум/ы были затоплены, убежище для здравого рассудка нашлось в мысленных одиночных окопах, которые вырыл Хейл. Я скорчился у подножий невротических волноломов, давно и далеко на улицах Фенстера сообщаясь с эдиповыми штучками. Я попеременно то хандрил, то ликовал, когда мои отцы награждали меня то колотушками, то конфетами, и всегда чувствовал себя обиженным, и всегда Скарлом, и всегда хотел знать, о чем они думают, чтобы знать, куда прыгнуть, и всегда хотел переделать их под себя, несмотря на то что смертельно ненавидел их. И всегда, Лиза, я помнил мать и тринадцатую карту главной арканы — Костлявую Жницу, Смерть, — кого я боялся больше всего на свете, но кому был вынужден каждый день бросать вызов, чтобы стать большим и ни в ком не нуждаться, и он был штурманом «Стального угря», а я — капитаном.

Мне понадобилось больше месяца, чтобы снова стать самим собой, но другим. Скарл — человек, который от воровства получал удовольствие всегда, когда мог удрать с добычей, — порадовался бы своему последнему приобретению. Он украл у меня часть разума и мимоходом оставил мне долю своего. Он забрал с собой меру моей преданности политике Круга, а меня оставил со злонамеренным, антисоциальным качеством, которое я посчитал за добродетель.

Я/мы полагаем, что муравьиная царица была права, что я/мы были правы относительно Мальмсона и что Храм стоит на фундаменте ложных принципов, а его стены возводятся невероятно высокой ценой — за счет расовой целостности тысячи чужих народов. По этой причине я решил взбунтоваться. Взаимопроникновение оставило мне способ, как это делать. Я теперь сам паралинг, а столкновение с твоим подобием на планете под названием Мясник предоставило мне полный диапазон возможностей кольца. Теперь и я могу понуждать к каким-либо действиям, изменять мысли, требовать проявления нужных эмоций.

— Ты все еще чувствуешь себя Скарлом? — обратился ко мне Хейл.

И я ответил:

— Я и есть Билли Скарл. — И добавил: — Вполне возможно, что он запечатлел… — Слово в слово я проговаривал те же слова, что слетали с языка Хейла.

Макиавеллиевские глаза, словно нарисованные на кубиках льда черные кружки, встретились с моими, вопрошая.

— Я — Билли Скарл, — повторил я, — точно так же, как я есть я. Он таится в глубине моего разума и насмехается над видимостью морали, которой Круг маскирует пиратские замашки Земли. А еще Скарл дает понять, что за подобные проступки, только в меньшем масштабе, его едва не казнили.

— Мне наплевать на политику и политические методы, — сказал Хейл, — но ты являешься психиатрическим уникумом. В кои-то веки парапсихологический перенос черт характера и способностей личности! Мы собираемся написать статью!

— Мы собираемся пообедать, — заметил я.

— Но мы уже пообе…

— Да при малой гравитации Селены два обеда упакуются в нас с той же легкостью, что и один. А мы с тобой люди большие, с желудками, способными вместить уйму всякой всячины, разве не так?

— На что ты намекаешь?

— У царя Соломона было кольцо, — сказал я, — и передача информации являлась не единственным его назначением. Оно давало власть над всяким демоном, и я, Билли Скарл, ношу то кольцо в уме, как эмоциональный пояс целомудрия. Ты на стороне демонов, Хейл. Не все демоны, однако, злобные, и многих можно должным образом использовать на работе по строительству Храма. Я мобилизую тебя, чтобы ты распространял догмат о Многих Обителях и заселял их межзвездным братством. Я собираюсь похитить вашу философию, как барахольщик, а вместо нее оставить вам другую.

Печать Соломона[53] раскаленным скальпелем обожгла мой разум, и немного погодя я спросил: «Что мы хотим на обед?», а он спросил: «Как насчет бифштексов?»

Вот и все, что я хотел рассказать тебе о том, как мы/я обедал/и вчера вечером (думаю, что это было вчера вечером; я еще не перешел на земное время). Я оставил доктора Хейла, уверив его в своем полном выздоровлении от скарлоневроза, и сел на ближайший «челнок» до Земли.

Я пишу эти строчки, дорогая, а смотровое окно уже полностью заполнено Землей — так же, как мой разум заполнен двойной памятью о тебе. Я думаю, Скарл любил тебя — насколько он вообще был способен любить, — а что до меня, так я всегда тебя любил. Через каких-то несколько часов я узнаю, кто из нас двоих (а может, и никто) пробудил, возможно, в тебе похожие чувства — когда поговорим о прошлом бессловесными пентаграммами нашей профессии. А еще я очень хочу привлечь тебя к своему крестовому походу — я говорю «привлечь», а не «принять в члены». Я верю, что у меня впереди чуть ли не столетие продуктивной работы. С такой квалифицированной помощницей, как ты, я бы использовал это время, меняя умы людей, которые являются умом Земли и душой ее политики. Если ты откажешься, то это будет стоить тебе всего лишь часа — пока не выветрится из памяти. Ты была такой чудесной вербовщицей, в тебе есть что-то, что Хейл называет харизмой.

Если я попытаюсь действовать в одиночку, то не исключено, что я вскоре споткнусь — но так или иначе я все равно рискну, — и я приготовил это утомительно длинное предложение и приглашение (которое я отправлю по почте сразу, как приземлюсь), чтобы дать тебе полную информацию о тех обстоятельствах, что привели меня сюда, равно как и мои чувства к тебе. Я, может, чересчур переоцениваю время, которое мне предстоит прожить. Короткая, но восхитительная жизнь — чего стоит одна только продажа иглу на Меркурии! — все же по-своему привлекательна. Думаю, тебя тоже привлекает все невозможное. (А помнишь, что произошло с Троей?)

Поэтому сейчас я рассчитаю по времени пересылку почтовых отправлений и соответственно переправлю себя. Когда ты дочитаешь мое письмо до конца, я буду всего в нескольких мгновениях от тебя.

Обдумай, пожалуйста, свое будущее и, пожалуйста, устрашись. Через каких-то пару мгновений ты тоже встретишься с Мясником. Скорее всего он уже за дверью, с кольцом для тебя.

Открой дверь и впусти его.

Целую

С любовью,

Соломон/Скарл

Девять звездолетов наготове

«Тигр на свободе», — гласило сообщение.

Он сложил бумагу и положил ее под пресс-папье.

— Вы можете идти.

Человек, стоявший перед ним, коротко отсалютовал и сделал выжидательное лицо.

Герцог не поднял головы.

Он достал сигару и откинулся в кресле.

— Тигр на свободе, — сказал он, — после стольких лет…

Он закурил и надолго погрузился в созерцание голубоватого дымка.

— Интересно, как он выглядит на этот раз?

Он пробудился.

Долго лежал, не открывая глаз. Он подумал о своих руках и ногах — они были на месте. Он постарался понять, кто он такой, но не мог вспомнить.

Его начало трясти.

Он чувствовал, что его обнаженное тело прикрыто тонким покрывалом.

Холодный ветерок студил лицо.

Он потряс головой. В следующее мгновение он уже стоял на ногах, пошатываясь от слабости.

Огляделся.

На столе возле потемневшего от времени черепа мерцала свеча. Рядом лежал кинжал.

Он оглянулся на свое ложе. Оно оказалось гробом, а покрывало — саваном. Над ним склонялись стены, затянутые черными драпировками, слегка тронутыми ржавчиной тления. На дальней стене висело зеркало, но заглядывать в него не хотелось. Дверь отсутствовала.

— Ты жив, — сказал голос.

— Знаю, — ответил он.

— Посмотри в зеркало.

— Иди к черту.

Он принялся ходить по комнате, срывая драпировки со стен, ярд за ярдом. Затем, стоя по щиколотку в лоскутьях черного бархата, он разбил зеркало.

— Подними осколок зеркала и посмотри на себя.

— Иди к черту!

— Знаешь, что ты увидишь?

Он схватил со стола кинжал и начал раздирать бархат на длинные ленты.

— Ты увидишь человека, — продолжал голос, — голого, бессильного человека.

Он запустил череп в стену через всю комнату, и тот рассыпался от удара.

— Ты увидишь жалкого извивающегося червяка, безволосый эмбрион, похожий на ветку голой ивы; ты увидишь никчемного актеришку, напускающего на себя важный вид…

Он сложил искромсанную ткань в кучу посреди камеры и поджег ее свечой.

Толкнул стол в костер.

— Ты знаешь, что зависишь от милости тех, кем стремишься управлять…

Волоски у него на груди тлели и сворачивались колечками. Он посмотрел вверх.

— Спускайся сюда, — пригласил он, — кем бы ты ни был, и я устрою тебе фейерверк!

Где-то над головой раздался приглушенный щелчок. Голос затих. Он подбросил кинжал вверх, и тот ударился о металл.

И упал в пламя.

— Если я такой уж слабый, чего ты боишься? — крикнул он. — Давай, навести меня в аду!

Мерцание свечи проступало за дымной пеленой, понемногу рассеивавшейся по мере того, как догорал костер. Пламя еще поплясало на столе, но и он рассыпался на угли.

В стене бесшумно открылись отверстия, высосавшие его сознание.

Он упал поперек собственного гроба.

— Каков он сейчас, сэр?

— Как всегда, полон зла, — сказал Ченнинг.

Новый ассистент директора внимательно вглядывался в экран.

— Он действительно таков, как о нем говорят?

— Это зависит от того, что вы слышали.

Ченнинг отрегулировал температуру камеры до 68 градусов по Фаренгейту и включил магнитофон.

— Если вы слышали, что он утопил Бисмарка, — продолжил он, — так этого он не делал. Если вам говорили, что он убил Троцкого, так и этого он тоже не делал. Его просто не было поблизости… но он думает, что был, и он думает, что все это сделал он. Но если вы полагаете, что Новый Каир был разрушен вследствие природной катастрофы или что генерал Кентон умер от пищевого отравления, то вы ошибаетесь.

Новый ассистент пожал плечами и надел наушники. Он прислушивался к словам, раздававшимся сейчас в камере человека, погруженного в наркоз.

— …Ты — смерть и проклятие в человеческом обличье. Ты — молния Немезиды, привлеченная деяниями смертных. Ты убил Линкольна. Ты убил Троцкого — раскроил ему череп, словно дыню. Ты нажал на курок в Сараево и сломал печати Апокалипсиса. Ты — отравленная сталь, обагрившая замок датского короля, пуля в Гарфильде, клинок в Меркуцио… и огонь мести горит в твоей душе неизбывно… Ты Виндичи, сын Смерти…

Голос бубнил и бубнил. Ассистент директора повесил наушники на панель и отвел взгляд от готического антуража на экране.

— Вы, ребята, как я погляжу, прямо трясетесь над ним.

Ченнинг фыркнул, что могло сойти за смешок.

— Трясемся? — переспросил он. — Он — наш единственный несомненный успех. За последние девятнадцать лет на его счету больше разрушений, чем у любого цунами или землетрясения в истории человечества.

— К чему вся эта риторика?

— Он персонаж не из этой пьесы.

Ассистент покачал головой и пожал плечами.

— Когда я смогу поговорить с ним?

— Дайте нам еще три дня, — ответил Ченнинг. — Ему нужно время, чтобы созреть.

Кассиопея взглянула с балкона на четыре новые звезды. На другой планете, где она никогда не бывала, похожую комбинацию называли Южным Крестом. Созвездие у нее над головой, однако, не носило никакого названия, а четыре сверкающие оконечности креста родились в тиглях, созданных человеческими руками в четырех разных мирах. Выплавленный в кузнице стальной крест, чьи лучи, в отличие от звезд, не мигали.

Сероглазая, она смотрела на крест, пока он не скрылся из глаз. Повернувшись, она вошла в квартиру, зеленоглазая, с волосами, золотыми, как рыжие полосы тигра, и в платье, черном, как черные полосы тигра.

В глубине ее меняющихся глаз читался вопрос: «Кто придет, чтобы разорвать крест над миром Тернера?»

Думая об этом, знала, что будет плакать, пока не уснет.

— Он способен когерентно мыслить?

— Если вы хотите знать, поймет ли он вас, да. Термин «когерентность» едва ли применим.

— Что вы имеете в виду?

— Его имя не является когерентно целостным в психиатрическом смысле. Это две личности: одна осознает саму себя, а другая — обе.

— Шизоид? — спросил ассистент директора наполовину утвердительно.

— Нет. Неокрепелинианская типология здесь неприменима.

— С которой из личностей я буду говорить?

— С той, которая нам нужна.

— О…

Смит, который тем временем копался в ящике, повернулся к ним с усмешкой.

Он погладил лазерный пистолет размером с авторучку и сунул его в нагрудный карман.

— Вам это не понадобится, — сказал ассистент директора. Он вытащил из-за ремня компактный пистолет. — Маленький, но смертельный, — улыбнулся он.

— Да, я знаю, — сказал Ченнинг. — Отдайте его мне.

— Что значит «отдайте мне»? Мне предстоит общаться с убийцей-психопатом. Я хочу иметь собственный пистолет.

— Какую чушь вы несете! Вы не войдете туда с этой штукой!

Со своей короткой седеющей шевелюрой, сквозь которую просвечивал череп, кабаньими чертами лица и приземистой коренастой фигурой, доктор Карол Ченнинг сильно смахивал на ощетинившегося ежа.

Он протянул руку ладонью вверх.

Ассистент опустил глаза и положил пистолет на раскрытую ладонь.

— Поскольку Смит вооружен, я думаю, этого достаточно…

Ченнинг усмехнулся.

— Он — не ваш телохранитель.

— Смит! Черт возьми! Мне нужно выпить!

— Вы завтра уезжаете, Виндичи. Не хотите же вы сидеть с больной головой во время старта гипердрайва?

— К черту г. д.! И к черту мою голову завтра! Сейчас меня заботит только мой желудок! — В его голосе зазвучали подхалимские нотки. — Будь другом, раздобудь нам бутылочку.

Веснушчатое лицо Смита сморщилось и расплылось в улыбке.

— Ладно, папаша, это твое дело. Ты под моей опекой, пока не отчалишь, и поддерживать тебя в хорошем настроении входит в мои должностные обязанности. Крепись, я скоро.

Смит нырнул в дверь, и Виндичи с удовлетворением заметил, что она осталась незапертой. Он покачал головой. Почему эта мысль пришла ему в голову? Он же не под арестом. Виндичи пересек комнату, остановился перед зеркалом и принялся внимательно себя рассматривать.

Чуть ниже шести футов, немного исхудавший — это всегда случается после пребывания в усыпляющем растворе, — черные волосы с проблесками седины на висках, глаза цвета красного дерева, прямой нос, твердый подбородок.

На человеке в зеркале был дорогой серый пиджак и голубая рубашка.

Он протер глаза. На мгновение отражение превратилось в светловолосого мужчину с зелеными глазами, полными губами и смуглой кожей.

Он сжал стакан между большим и указательным пальцами. Стекло хрустнуло.

Осколки упали в вазу.

Он улыбнулся своему отражению.

Дверь позади него открылась, и вошел Смит с бутылкой, на одну пятую наполненной земным бурбоном, и двумя стаканами.

— Хорошо, что принес еще один стакан. Я только что разбил свой.

— Правда? Где он?

— В вазе. Уронил его.

— Я уберу осколки. Это, — нахмурился Смит, — также входит в мои должностные обязанности.

Виндичи машинально улыбнулся и налил в оба стакана. Свой он осушил залпом и вновь наполнил.

Смит выбросил осколки в мусоропровод.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

Виндичи добавил льда и отхлебнул.

— Теперь — хорошо.

Смит вымыл руки и опустился в кресло.

— Черт! Я порезался!

Виндичи хмыкнул.

— Кровь!

Он вздохнул и продолжил:

— …Самая красивая вещь во вселенной, спрятана в самом темном тайнике, а как восхитительно играет, когда выходит на свет божий.

Смит торопливо завязал порез платком.

— Да. Конечно.

— Более того, — продолжал Виндичи.

— Ты получил все инструкции?

— Да, я ведь там жил когда-то.

— Хм. Ну…

— Да. Я там жил, ведь так? Или то был капитан Рам-сэй?…Конечно, охранник Тернера. Он был офицером.

— Правильно, но это было давно. Я был ребенком.

Виндичи еще раз отхлебнул из стакана.

— И я собираюсь кого-то убить. Я не узнаю, кого именно, пока не прибуду туда. Но я хотел убить… кого-то… тогда…

Он посмотрел на Смита.

— Ты знаешь, почему я туда направляюсь?

— Нет. Я просто мусорщик.

Он провел рукой перед глазами.

— Это неправда, — сказал он. — Я вижу кентавра… Сверху до пояса ты человек, а ниже напичкан механизмами…

Смит нервно рассмеялся.

— Моя девушка дома удивилась бы, услышав это… не говори ей. Но серьезно, зачем ты едешь?

Виндичи покачал головой.

— Орлы над Нюрембергом.

— Что?

— Звездолеты… боевые корабли… слетаются к миру Тернера.

Смит пожал плечами.

— Что нам за дело до того, что они займут свой пост? Вообще-то, это неплохая идея.

Виндичи покачал головой.

— Они там не затем, чтобы занять пост.

Смит опрокинул стакан.

— О, сколько раз мы разбивали мир Тернера! — пробормотал он. — По меньшей мере трижды за последние шестьдесят лет. Неужели они никогда не сдадутся?

Смешок Виндичи заставил его проверить, не проглотил ли он кубик льда.

— Зачем им сдаваться? Федералы никогда не санкционируют полное разрушение мира Тернера. Это может привести к тому, что слишком многие нейтралы перестанут быть нейтралами. Они просто вырывают ему клыки каждые лет двадцать. Но в один прекрасный день, — улыбнулся Виндичи, — дантисты подоспеют слишком поздно.

— Какова твоя роль во всем этом? Ты тернерианин, сражался с Федерацией…

— Я дантист, — прорычал Виндичи, — и я ненавижу этот мир! Размещать более двух звездолетов на расстоянии менее пяти световых лет друг от друга является нарушением Федерального Кодекса. Каждый мир может иметь максимально два звездолета.

— А мир Тернера — ни одного. Статья девятая последних военных соглашений, — подсказал Смит, — но они могут размещать два.

— А прибыло уже четыре, — продолжил Виндичи. — Шесть будут означать Тревогу первого класса. Статком говорит, что их будет по меньшей мере семь.

Смит осушил стакан.

Шесть звездолетов могут разрушить шесть миров или захватить их. Самое малое шесть миров…

— Откуда? — спросил он.

— «Пегас» с Опиукуса… «Стилет» с Брана… «Стэндбэк» с Денеба… и «Минотавр».

— А еще на подходе могут быть «Граф Спее» и «Кракен».

Виндичи кивнул.

— Так полагает Статком.

— Может ли простое убийство остановить их?

— Статком полагает, что да… но убийство никогда не бывает простым. Возможно, мне придется убить все Верховное командование, кем бы они ни были.

Смит моргнул.

— Ты сможешь это сделать?

Виндичи расхохотался.

— Этот мир убил меня однажды, что было большой ошибкой. Им следовало оставить меня в живых.

Они прикончили бутылку, и Смит раздобыл еще одну. Когда им показалось, что они превратились в ось Галактики, которая неравномерно вращалась вокруг них, Смит спросил: «Но почему, Виндичи? Почему ты стал оружием, которое ходит, словно человек?»

На следующее утро он не смог припомнить ответ, за исключением той его части, которая состояла из елизаветинского монолога, обращенного к пустой бутылке и начинающегося словами: «Лабиринт моих познаний, ты раковина смерти…» Высокопарные слова перемежались многочисленными чертыханиями. В конце концов оратор рухнул, рыдая, на кушетку и затих. Смит даже не успел с ним попрощаться, поскольку Виндичи к тому времени находился на расстоянии 500 световых лет, приближаясь к миру Тернера. Но для Смита все это уже не имело значения.

— Это ты?

— Да.

— Назови место.

— Стат.

— Назови время.

— Любое.

— Входи.

Виндичи быстро вошел и оглядел комнату. Обстановка обычной провинциальной гостиницы, почти нетронутая, за исключением переполненной пепельницы.

Виндичи проверил стенной шкаф и маленькую ванную.

— Под кроватью тоже никого нет.

Виндичи все-таки наклонился.

— Ты прав.

Он рассматривал долговязого человека с нервным тиком и волосами, слишком черными для столь редкой шевелюры.

— Ты Гаррисон.

Тот кивнул:

— Ты Виндичи.

Он улыбнулся.

— Я пришел, чтобы вышибить те четыре звездочки с небес, прежде чем у них появятся щенки. Что скажешь?

— Сядь.

— Я могу слушать стоя.

Гаррисон пожал плечами. Сел сам.

— Мир Тернера всегда был катализатором. Опикуан-цы и денебианцы готовы. Восьмой Рейх к вечеру пришлет сюда два звездолета. Они не доверяют друг другу, но согласились на командующего в лице герцога Ричарда…

— Ричард! — Виндичи шагнул вперед, подняв руки.

Гаррисон смотрел ему в глаза, не двигаясь, только левый уголок рта подрагивал, словно крылышко мотылька.

Наконец он кивнул:

— Ричард де Турн. Он стар, но по-прежнему зол и коварен.

Виндичи сплюнул на ковер и наступил на плевок. Медленная метаморфоза начала охватывать мрачные черты.

Скулы опустились, а губы начали пухнуть, проблески седины на висках пожелтели.

— Твои глаза! — воскликнул Гаррисон. — Они меняются, Виндичи!

Человек сбросил пиджак, который стал слишком узок в плечах. Швырнул его через всю комнату.

— Кто такой Виндичи? — спросил он.

Пятьдесят кубических миль стали и пластика, словно четвертьзащитник, бегущий по изрытому полю, Стат.

Сталь, сверкающая сквозь нагромождение скал, непогрешимый пилот, Статком.

Статком, вычисляющий возможные варианты будущего и пути спасения.

Стата не существовало, поскольку Статком уже два поколения назад опровергнул слухи о нем. У Федерации не было иного оружия в случае Тревоги первого класса, кроме дипломатии или военной силы… так сказал Статком.

Ченнинг нашел Смита в Арсенале Запрещенного Оружия. Тот с интересом рассматривал армейский штык 1917 года.

— Он прибыл, — сказал Ченнинг.

Долговязый рыжеволосый человек положил штык на полку.

— Зачем вы мне это говорите?

— Я думал, вам будет интересно.

— Он уже встречался с Гаррисоном?

— Должен был.

— Хорошо. Благодаря проделанной вами работе он теперь капитан Рамсэй, что на данный момент лучше, чем Виндичи.

— Сэр?

Прошло несколько долгих секунд, пока Смит рассматривал штык.

— Статком сказал, что вы все равно догадались бы рано или поздно. Время не имеет значения.

— Я знаю. Я и спросил потому, что уже догадался.

— Поздравляю, вы выиграли бесплатное промывание мозгов и поездку домой с оплаченными расходами.

— Хорошо, а то мне здесь что-то не нравится.

— Когда вы все узнали?

— Я уже давно подозревал, что вы — Директор. Вы громче других ругали здешние условия. Однако вы взяли под козырек, когда Статком отверг звуковую терапию и рекомендовал вам напиться вместе с Виндичи. И еще вас всегда завораживало оружие.

— Надо будет последить за собой, — рассмеялся Смит, — и потребовать, чтобы Статком регистрировал периодичность моих жалоб. Вам не занимать проницательности, когда дело касается разума — человеческого или механического.

— Кто вы?

— Я — часть Стата, — ответил Смит, — и я пишу историю прежде, чем она становится явью, в книге, которую никто никогда не прочтет… автор ее неизвестен.

— Вы сумасшедший, — сказал Ченнинг.

— Конечно. Я пьян, как Дионис, и целеустремлен, как три старухи с веретенами… и столь же всемогущ. Когда вы вернетесь к себе, медики уже будут ждать.

Ченнинг обвел взглядом полки с ножами.

— Я мог бы убить вас прямо сейчас, если бы у меня был повод. Но то, что вы делаете, может оказаться правильным. Я просто не знаю.

— Зато я знаю, — ответил Смит, — а вам не дано.

Ченнинг опустил плечи.

— Какую роль предстоит сыграть во всем этом моему бедному самозванцу?

— Самую трудную из всех: самого себя.

Смит отвернулся и стал рассматривать огромный каталонский нож.

— Идите к черту, — пробормотал Ченнинг.

Когда он выходил из Арсенала, за спиной ему почудился металлический смешок.

— А ты не боишься, что он тебя узнает? — спросил Гаррисон.

— С белой бородой и лысым черепом? Я ведь мертв, помнишь?

— Ричард еще не так стар… и он, возможно, ожидает чего-то в этом роде.

— Я буду работать на его сына Ларри. Когда я его видел последний раз, он был ребенком. Ричард даже не увидит меня до последнего мгновения.

Рамсэй оглядел обширный двор. Внизу расстилалась квадратная миля пышной растительности, искусственное озеро, ряд летних домиков и небольшой зверинец. Слуги убирали из огромного павильона остатки ночной пирушки. Разбитые тарелки валялись на траве, словно конфетти, а ветки деревьев были украшены деталями одежды. Медленно двигающиеся люди с мешками для мусора казались насекомыми, подбирающими крошки. Зеленоватое заходящее солнце было похоже на оливку, лежащую на сорокафутовой стене, окружавшей усадьбу.

Что-то вдруг щелкнуло на дне сознания.

— Где я был все это время? Похоже, прошло много лет с тех пор, как я жил вон в тех офицерских казармах за озером. Я был болен?

— Ты спал, — сказал Гаррисон. — Это был долгий сон. Для яда, который использовал Ричард, не было противоядия, поэтому твои друзья поместили тебя в контейнер с раствором до тех пор, пока не удастся разработать противоядие.

— Как долго я отсутствовал?

— Девятнадцать лет.

Рамсэй закрыл глаза и коснулся лба. Гаррисон похлопал его по плечу.

— Не думай об этом сейчас. Твой разум еще не оправился от шока. Ты ведь хочешь прежде всего подумать о деле, правда?

— Да, это правда. Ларри теперь взрослый мужчина…

— Конечно… ребенок не стал бы нанимать сводника, верно?

Рамсэй рассмеялся, и его глаза стали зелеными, как солнце.

— Сводника! Как царственно! Как величественно!

Его смех сделался безумным. Он грохотал и отдавался эхом в зале.

Гаррисон громко кашлянул.

— Наверное, было бы лучше… э-э-э… собраться с мыслями. Он будет с минуты на минуту, и ты должен соответствовать своей роли.

Рамсэй посерьезнел, но улыбка продолжала играть в уголках губ.

— Хорошо. Следующие несколько минут я проведу в раздумьях о деньгах и сексе. А это я приберегу на потом…

Молниеносным движением он закинул правую руку за спину, сунув ее под полу пиджака.

В ту же секунду в воздухе что-то блеснуло.

Гаррисон скосил глаза на лезвие, коснувшееся его кадыка. Облизнул губы.

— Ты в прекрасной форме… но, пожалуйста, убери это. Что, если Ларри войдет и увидит?..

— Тогда это случится, — ответил Рамсэй, не разжимая губ.

Лезвие исчезло.

— Очень впечатляет. — Половину последнего слова Гаррисон проглотил.

— Уберу его, пока не пришел момент.

Они закурили и стали ждать.

Наконец дверь бесшумно раскрылась за спиной Рамсэя. Он обернулся, с прищуром глядя на юношу, который стоял на пороге.

Юноша смотрел сквозь него на Гаррисона.

— Это и есть тот человек?

— Да.

— Как его зовут?

— Пит.

— Пит, я Леонард де Турн, первый наследник этого чертова луна-парка. — Он прошел мимо них и плюхнулся в глубокое кресло так, что оно застонало под ним. Он вытер влажный лоб шелковым рукавом и закинул ногу на ногу. Темные глаза сфокусировались на Рамсэе. — Я хочу женщину, — заявил он.

Рамсэй издал короткий смешок.

— Это легко устроить.

Парень запустил унизанные кольцами пальцы в жесткую черную шевелюру. Покачал головой.

— Не думаю. Я хочу не просто женщину, а конкретную женщину.

— О, особый заказ.

— Совершенно верно, и торговаться я не буду.

Рамсэй потер искусственно состаренные руки.

— Хорошо! Хорошо! Я люблю трудновыполнимые задания… и большие комиссионные.

— Вам хорошо заплатят.

— Прекрасно! Как ее зовут?

— Кассиопея.

Зеленые глаза сощурились.

— Необычное имя.

— Она человек, дочь двух погибших полукровок, очень красивая. Ее отец был наполовину местный, а мать — сирота бог знает откуда. Эти гибридные типы, когда они способны к воспроизводству, рожают либо прелестных детей, либо мутантов… либо красивых мутантов. Ее мать была горничной по имени Глория, — продолжил он, — а отец — офицер Службы охраны, я забыл его имя.

Рамсэй кивнул и отвернулся.

— Где она живет?

— В многоквартирном доме в городе. Он ей принадлежит. Родители умерли одновременно, и мой отец взялся обеспечить ребенка, я не знаю почему.

— Дайте мне адрес, и я повидаюсь с ней прямо сейчас.

— Хорошо. — Губы юнца изогнулись в полуулыбке, и он вытащил из кармана измятый конверт. — Адрес на конверте. Внутри деньги.

Рамсэй открыл и пересчитал.

— Она, должно быть, очень привлекательна.

— Используйте столько, сколько потребуется, остальное оставьте себе в качестве гонорара. Я хочу ее на этой неделе… сегодня ночью, если возможно. Я дам вам записку, чтобы вы могли беспрепятственно проходить в эту часть дворца. Но не пытайтесь обмануть меня! Мир не настолько велик, чтобы спрятаться от Турна.

Рамсэй поклонился, очень низко. Его голос дрогнул, и на мгновение в нем послышался глубокий резонанс Виндичи:

— Клянусь моей профессией, милорд, еще не было случая, чтобы я не справился с заданием.

Луна коснулась серебристых шпилей. Шесть быстрых звезд между ними были трехголовым драконом с длинным хвостом.

Кассиопея отвернулась.

Взгляд фиолетовых глаз скользнул по тигриной шкуре на ступенях лестницы. В мраморном саду Медузы спит Персей, одетый в камень…

Генерал Комсток посмотрел на исчерченный багровыми сосудами нос, затем перевел взгляд на огонек сигары Ричарда.

— Они могут попытаться убить вас… — начал он.

— Не «могут», — поправил герцог, — а обязательно попытаются.

Глаза денебианца округлились.

— До вас дошли слухи?

Герцог покачал головой и протянул ему записку, которую получил накануне.

— Не слухи, — начал он, — а факты. Стат посылает Виндичи.

Комсток дернул бородкой и прочитал короткое послание.

— Я не думал, что Стат действительно существует.

— Федерация создала хорошее прикрытие… достаточно надежное, чтобы одурачить кого угодно. Но я знаю, что Стат существует, потому что существует Виндичи.

— Я могу подкупить Стат, — сказал Комсток, возвращая записку, — но не Виндичи. Когда дело касается супермена, я бессилен. Герои — да. Удачливые дураки — да. Но не пытайтесь подсунуть мне супермена.

— Это мой последний удар по Федерации, — сказал Ричард после долгой паузы. — Выиграю я или проиграю, мне все равно умирать. Тигр здесь, в мире Тернера, и это просто вопрос времени… потому что я убил его, когда он был всего лишь человеком.

— Убили?

— Убил. Стат знал, кем он был тогда. Я не смог сохранить его труп, и это отдало им в руки тигра. Через полтора часа они вытащили его из ада, и человек по имени Ченнинг создал Виндичи из того, что осталось.

— Кем же он был тогда?

— Полукровкой. Настоящим, плодовитым полукровкой. — Он дотронулся до иконы святого на письменном столе. — Бездушный результат скрещивания человеческой и тернерианской расы.

— Они ведь все телепаты?

— Одни из них телепаты, другие наделены иными способностями. Но никто не знает, что такой человек, как Ченнинг, смог сотворить с разумом искалеченного полукровки… сам Ченнинг, и тот не знает.

— Доктор Кароль Ченнинг, Адлер двадцать третьего века! Он ваш человек?

— Конечно. Кто, по-вашему, прислал это сообщение? Он сочувствует нашему движению, но, как большинство ученых, не присоединяется к революции. Он даже не знает, где находится Стат. Все, что он сделал, это прислал записку о том, что мне суждено умереть.

— Ваш дворец укреплен, как хранилище золотого запаса Федерации.

— Штаб Кентона был укреплен не хуже.

Комсток раздавил сигарету в массивной оловянной пепельнице.

— Ходили слухи, что на самом деле он умер не от пищевого отравления. Так или иначе, ему не повезло.

— Любому может не повезти — можно упасть с лестницы, съесть что-то не то. Тигр абсолютно реален, он здесь, в Сириле, и я не имею ни малейшего представления о том, как он выглядит. Скоро девятнадцать лет, как я видел его последний раз. А полукровки могут менять внешность, — добавил он.

— Предположим, что ему повезло, — сказал Комсток, — у вас есть план на этот случай?

— Мой сын Ларри может взять власть. Вы будете принимать решения, а он — обеспечивать их выполнение именем Турна. Он проинструктирован на этот счет.

— Очень хорошо, тогда вопрос решен. Вам одолжить телохранителя?

Багровые щеки герцога надулись от смеха.

— Когда выйдете отсюда, пройдите через Северное крыло. Задержитесь в главной столовой и посмотрите на стену.

— Что там?

— Три слова, написанные красным мелом.

— Хорошо. Эти карты я возьму с собой. Вернусь после обеда.

— Всего хорошего.

Генерал отсалютовал, Ричард ответил тем же. Металлические двери бесшумно раздвинулись. Он вышел и вместе с телохранителями направился к Северному крылу.

— Сегодня ночью, — сказал Ричард, — в Самарканде.

— Доброе утро, моя милая. Ты не изменилась. Здесь, в ледяной гробнице, время не властно… Только… Только эта зеленая отметина поцелуя, который останавливает сердце… Глория! Я иду повидаться с нашей дочерью. Этот человеческий щенок Турна хочет ее… Что?.. Нет, конечно, нет. Но я должен увидеть ее. Я думаю, она похожа на тебя… Она либо просто красива, либо красивый мутант, так он сказал. Какова мать, такова и дочь, а каков отец, таков и сын… Ричард убил нас, когда ты плеснула вино ему в лицо, но я вернулся… Разрушенная форма порождает хаос; хаос разрушает другие формы — цепная реакция! Щенок хочет ее, как тот шакал хотел тебя, моя прекраснейшая блудница… Не плачь, береги свои ледяные слезы. Я заберу две души и выкорчую древо Турнов!.. Нет! Подожди меня… Сбереги свой ледяной плевок для душ Турнов, когда они встретятся с тобой… срок уже близок…

— Прощай, мой милый…

— Пит?

— Да, милорд?

— Насколько я понимаю, мой сын нанял вас потому, что вы… э-э… профессионал.

— Совершенно верно, сэр.

— Я, ну, словом, я испытываю некоторое напряжение. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Нет, сэр.

— Черт! Вы примерно моего возраста! Вам должно быть известно это чувство.

— Сэр?

— Проклятье! У меня зуд на женщину, и я хочу его унять. Я достаточно ясно выражаюсь?

— Совершенно ясно.

— Хорошо. Вот кое-что за ваши хлопоты. Доставьте мне молоденькую.

— Куда ее доставить?

— Тот отдаленный летний домик будет пустовать, — он показал за окно. — Сегодня вечером, скажем, в одиннадцать?

— Пригоню ее с колокольчиком на шее.

— Ха! Я бы предпочел поменьше одежды.

— Обнаженной до костей, милорд?

— Ну, не так радикально. Ха!

— Я профессионал, милорд.

Вместо того чтобы воспользоваться лифтом, он поднялся на девятый этаж по лестнице. Подойдя к ее двери, он остановился. Дверь распахнулась.

— О, я не знала, что здесь кто-то есть…

— Я как раз собирался постучать.

— Должно быть, я услышала, как вы поднимаетесь по лестнице.

— Должно быть.

Она пропустила его, и он вошел в квартиру, стараясь запечатлеть в памяти каждую картину на стене, каждый половичок и столик.

— Не хотите ли присесть?

— Благодарю.

Он вытащил конверт.

— Вы — Кассиопея Рамсэй?

— Да.

— Я пришел по поручению Двора Турнов.

Она вгляделась в Алькатрас его глаз. Они разглядывали друг друга, и слова, как во сне, проплывали между ними, покачиваясь на волнах цвета солнечного моря.

— Леонард, сын Ричарда, желает вашего присутствия в его покоях. Сегодня вечером, если возможно.

— Понятно. А что там произойдет?

— Ничего. Он хочет спать с вами.

О! А вы что же, королевский… посыльный? Почему ничего не произойдет?

— Да, и хорошо оплачиваемый. Я также и вам принес много денег. Вот.

Он будет мертв.

— Отлично, я буду там. Во сколько?

— Скажем, в полночь.

— В полночь, — улыбнулась она.

В полночь.

Когда он ушел, волны замерцали и схлынули.

Но Персей со стеклянной рукою, с мечом изо льда… Солнце же жжет горячей!

И тогда, впервые за много лет, она засмеялась.

Боевики Комстока рассредоточились в темноте. Малейший сигнал, и их ряды сомкнутся.

Войти мог любой. Выйти не мог никто.

— Ты знаешь время, Эл?

— Еще только десять.

Лазерные ружья с антрацитово поблескивавшими прикладами высовывались из черневших ветвей…

— Думаешь, кто-нибудь придет?

— Не знаю.

Напряженное ожидание; летний домик по-прежнему темен.

— Что, если Ричард вздумает прогуляться?

— Старайся, чтобы он тебя не заметил. Комстоку это ни к чему.

— Черт, речь идет о голове старика! Ему следовало бы быть благодарным.

— Это не его приказ, так что утихни.

Искры, жужжание насекомых.

— Кто там в коттедже?

— Не знаю. Поскольку никто не выходит, это не имеет значения.

— А если выйдут?

— Посмотрим.

Влажный ветер, хохот грома…

— Ты захватил пончо?

— Да, а ты нет?

— Проклятье!

Шаги.

Сквозь спрессованную всепроницаемость Опоясывающего Стата просачивались невесомые числовые значения: слова, доходившие отовсюду.

Трижды в день Статком устраивал тридцатисекундный перерыв, отдыхая от тяжелых материй, и переводил все на язык человеческой речи — миллионы единиц человеческой речи. Затем он трансформировал все в категории значимости.

Когда появлялся префикс V-кода, он расталкивал все остальные слова, сметая их в завывающие груды, и зажигал огни цвета поблекшей корицы.

Длинный бумажный язык метнулся по направлению к Смиту. Тот перестал полировать ногти и проткнул бумагу пилкой.

Подтянув к себе, прочитал.

Улыбнулся и вновь уронил бумагу на пол.

Проинформировав лобные доли мозга о том, что Рамсэй скоро умрет, мозжечок вернулся к пережевыванию своей жвачки.

Мозг вновь сфокусировал внимание на ногте большого пальца.

— …Паралич и лихорадка, — ответил Рамсэй, — вот что происходит. Кричи, если хочешь — никто тебя не услышит.

— Мертва. Она мертва, — сказал Ричард.

— Разумеется. Ты об этом позаботился девятнадцать лет назад. Помнишь?

Рамсэй обнял тоненькие плечи. Медленно повернул кресло с сидящей в нем женщиной.

— Глория! Ты помнишь Глорию?

— Да. Да! Горло горит огнем!

— Превосходно! Подожди, пока яд разорвет твои легкие!

— Кто ты? Ты не можешь быть…

— Но это я!

Его глаза загорелись оранжевыми сполохами, и он воздел руки над головой. Годы, словно листья, опадали с него.

— Капитан Рамсэй… Виндичи!

— Да, я Рамсэй, — сказал он. — Я собирался заколоть тебя кинжалом, но так получилось даже лучше. Ты так страстно хотел поцеловать ее минуту назад… девятнадцать лет назад. Настолько страстно, что убил ее вместе с мужем.

Герцог начал задыхаться.

— Побыстрее кончайся. Я должен вернуть ее в гробницу и закончить другую работу.

— Только не трогай сына! — прокаркал герцог.

— Да, старина, дряхлый, подлый, гнусный отравитель, я покончу и с ним, и по той же самой причине. Ты это сделал с моей женой, он — с моей дочерью, и папочка с сыночком отправятся в ад в одной упряжке.

— Он так молод! — выкрикнул герцог.

— Совсем как Глория. И как Кассиопея…

Герцог закричал. Это был вой, похожий на длинное лезвие, сломанное на конце.

Рамсэй обернулся, нахмурив лоб.

— Умри, проклятый! Умри!

— Зеленая губная помада, — прохрипел Ричард. — Зеленая помада…

Стены летнего домика затрещали и рухнули. Рамсэй заметался, словно летучая мышь в лопастях вентилятора. Первого нападавшего он ударил ребром ладони по горлу. Выхватил его ружье и начал палить.

Трое упали.

Он перепрыгнул через тело и шагнул сквозь пролом в стене, стреляя сначала налево, потом направо.

Ружейный приклад обрушился ему на спину, заставив упасть на колени.

Тяжелые ботинки начали молотить по почкам, по ребрам.

Он свернулся клубком, прикрывая руками затылок.

Прежде чем все исчезло, он разглядел свечу, череп, кинжал и зеркало.

— Привет, — сказала она.

— Привет. Ты рано.

— Осталось несколько минут.

— Не могла дождаться, да?

— Еще бы!

Он подошел к ней, разглядывая ее с ног до головы. Похлопал ее по бедрам.

— Ты вроде ничего девочка. Боже! Глаза-то! Никогда не видел глаз такого цвета.

— Они меняются, — сказала она. — Это мой счастливый цвет.

Он самодовольно ухмыльнулся и провел рукой по ее волосам, щекам.

— Что ж, давай станем по-настоящему счастливы.

Он притянул ее к себе, неловко нащупывая застежки у нее спине.

— Ты теплая, — сказал он, стягивая бретельки с плеч. — Такая теплая…

Не выпуская ее из объятий, он откинулся назад и выключил верхний свет.

— Так уютнее. Я люблю атмосферу… Что это было?

— Вопль, — улыбнулась она.

Он оттолкнул ее и подбежал к окну.

— Должно быть, какая-то безумная птица, — сказал он после паузы.

Передернув плечами, она сбросила остатки одежды и встала во весь рост, чуть раскачиваясь в тусклом свете. Ее волосы отливали рыжими полосками тигриной шкуры, а глаза — черными…

— Это был герцог, твой отец, — тихо сказала она. — Ты унаследовал его титул. Да здравствует герцог Ларри! По крайней мере до полуночи.

Он обернулся, прислонившись спиной к оконному косяку.

— Посмотри на меня в последний раз. Ледяные гробницы опустели.

Он пытался вскрикнуть, но ее тело было подобно языку белого пламени, а глаза сияли, словно два черных солнца; он смотрел на нее, как дикий зверь, пойманный в ловушку.

Он не пошевелился, просто не смог.

Совершенные изгибы, выточенные из слоновой кости, — ее плечи, и две луны, обрамленные голубым сиянием, — ее груди, и огненная река из старинных баллад — ее тигриные волосы: все это отпечаталось в его голове; затем видение задрожало и помутнело в ледяных волнах паралича, поднимавшегося по позвоночному столбу, словно мороз по тонкому стволу саженца.

— Полукровка! — прошептал он за мгновение до того, как мороз поглотил его полностью.

— Он выживет? — спросил толстый сержант.

— Еще неизвестно, — ответил долговязый, стирая яичный желток с усов. — Как только ему вливают свежую кровь, она тут же становится отравленной. Не успевают перекачивать. Легкие парализованы. Ему подключили искусственное дыхание, а сам он без сознания.

— Кто станет у власти, если он умрет?

— Говорят, парнишка.

— Боже!

Он посмотрел на неподвижную фигуру в летнем домике. Человек смотрел в потолок и не шевелился. Четверо боевиков Комстока, заняв позиции по четырем сторонам света, держали ружья наготове.

— Что будем делать с ним?

— Собираемся допросить его, как только он придет в себя.

— Это и есть тигр? — спросил толстяк.

— Так они говорят.

— Значит, он знает что-то о Стате.

— Ну да.

Голос толстяка задрожал от волнения, маленькие черные глазки заблестели.

— Дайте мне допросить его!

— Тут все хотят. Ты что, особенный?

— Он пытался убить герцога. У меня такие же права, как и у остальных.

Долговязый покачал головой.

— Мы будем тянуть спички перед первым допросом. У тебя будут те же шансы, что и у остальных.

— Хорошо. — Толстяк поиграл ремнем. — Хочу браслет из зубов тигра.

Ричард лежал, словно в гробу, окруженный трубками, змеевиками, бутылочками, насосами. Все это дышало вместо него. Проделывало работу сотни пар почек. Заряжало его кровь витаминами и противоядиями. Заставляло защитные силы его организма кряхтеть от натуги.

Как ни странно, в этом мире покоя, где дрейфовал его разум, герцог не потерял способности думать. Словно он освободился от пылающей плоти и бестелесно плыл в пустом пространстве…

Юность — радости пора, ей любви не избежать…

Обрывки старых песен пронизывали его. Впервые со времен детства он чувствовал в себе умиротворенную расслабленность.

Вспышки угрызений совести освещали его внутреннюю ночь при мысли о Федерации — неповоротливой, неумолимо пережевывавшей и переваривавшей все на своем пути. Тернерианская Ось была последней великой оппозицией в этих осьминожьих объятиях. Автономия, дарованная когда-то пограничным мирам, исчезала теперь в пасти осьминога, словно воспоминания юности. Щупальца осьминога стремились захватить колесо, вращавшее Галактику, превратить все миры в клетки своего тела.

Нет! Он не даст этому случиться. Он выживет! Все девять звездолетов уже прибыли и ждут где-то там наверху, построившись клином. Девять звездолетов ждут, чтобы его рука направила острие клина прямо в глаз осьминога, в самое сердце Стата! Он постарается выжить во что бы то ни стало.

К нему вернулось ощущение огня во всем теле.

— Ты не можешь держать меня вечно, полукровка! — хрипел он. — Ты уже теряешь свою силу!

— Это правда, — улыбнулась она.

— Кто-нибудь придет, чтобы рассказать о происшествии… они найдут тебя здесь…

— Нет, — сказала она.

— …Тогда ты пожалеешь, что родилась на свет.

— Я жалею об этом девятнадцать лет, — ответила она, прежде чем разбить вазу о его голову.

Старый отец, старый кукольник, что случилось?

Я проиграл.

Виндичи не проигрывает.

Кто такой Виндичи?

Ты должен попытаться вспомнить…

— Я выиграл! — захихикал толстяк.

Тигр, тигр…

— Я выиграл, — повторил он.

Зверь горящий…

— Воспользуюсь той комнатой, — показал он.

Я иду.

— Давай.

Вон из дворца!

Он встал, и охранники подняли Рамсэя и поставили на ноги.

Ты помнишь?

Они подтолкнули его по направлению к кладовке.

Я пытаюсь вспомнить. Вон из дворца!

Он пошатнулся и врезался в стену.

Почему?

Дверь распахнулась. Множество рук втолкнули его, и он оказался внутри.

Я не знаю. Знаю только, что ты должна немедленно уйти.

Удерживаться на ногах было нелегко. Он стоял посередине маленькой комнаты, щуря припухшие веки, чтобы прикрыть свой желто-серый взгляд от безжалостно обнаженной лампочки на потолке.

В небе уже девять звездолетов…

Иди домой!

Сержант улыбнулся и закрыл за собой дверь. Он запер ее, положил ключ в карман.

— Итак, ты тигр. Ты не кажешься таким уж свирепым.

Рамсэй покачал головой и внимательно посмотрел на сержанта.

Тот отстегнул пистолет от ремня и засунул его за пояс брюк. Медленно, смакуя каждое движение, он расстегнул этот широкий ремень и вытянул его из штрипок. Не спеша начал накручивать его на руку.

Тигр, тигр…

Когда на свободе осталась только пряжка и несколько дюймов кожи, он улыбнулся и медленно шагнул вперед.

Зверь горящий…

Рамсэй поднял руку над головой, потянулся и разбил ненавистную лампочку.

— Лучше уж Виндичи, — послышался странный смешок.

Толстяк сделал три неуверенных шага в темноте по направлению к тому месту, где стоял Рамсэй.

Что сулит твой взор из чащи…

Занес правую руку для удара.

Кто бессмертный изваял эту поступь и оскал…

Предпоследним звуком, который он услышал, был металлический звон за спиной. Кто-то вцепился ему в волосы, чье-то колено врезалось в позвоночник.

Он почувствовал, будто что-то вроде осколка льда коснулось его горла, и сам он почему-то стал весь мокрый.

Последним звуком, который он услышал, было либо бульканье, либо тихий смех, либо и то и другое.

Комсток вскочил на ноги с побелевшим лицом.

— Сбежал?

— Да, сэр, — выдавил лейтенант.

— Кто ответственный?

— Сержант Эльтон, — лейтенант закусил нижнюю губу.

— Немедленно расстрелять.

— Он уже мертв, сэр. Виндичи перерезал ему горло и забрал пистолет. Он убил пятерых охранников. В помещении открыто окно, одна униформа исчезла.

— Найти его. Привести сюда, если сможете. Если не сможете, принести то, что останется.

— Да, сэр. Мы уже ищем.

— Убирайся вон! Подключайся к поискам!

— Да, сэр.

Некоторое время он боролся с собой. Потом сел и поднял трубку.

— Сэр?

— Удвойте охрану Ричарда. Этот человек опять на свободе.

Он бросил трубку, не дождавшись ответа.

— Он был прав, — сообщил Комсток пустому экрану. — Все-таки он был прав.

— Он не справился с заданием, — сказал Гаррисон, обращаясь к блестящему коричневому ящику.

— Он еще жив? — спросил он.

— Да, но…

— Значит, еще рано говорить, что не справился, — ответил он.

— Но он скоро умрет…

Раздался звук, словно на стальной гитаре лопнула струна.

Тогда Гаррисон понял, что разговаривает сам с собой.

Он закрыл ящик, рот и разум и встал, чтобы подключиться к охоте на тигра.

— Отец?

— Кто это?

— Касси, но…

— Я не знаю никого по имени Касси. И у меня нет детей.

— Ты Виндичи. Но ты также капитан Рамсэй. Я твоя дочь.

— Я позаимствовал личность Рамсэя случайно. Ты его дочь, не моя.

— Пусть так, иди своим путем. Но посмотри наверх.

— Я под землей. Здесь ничего не видно.

— В небе девять звездолетов, готовых нанести удар по Федерации… Может, в том, чтобы разбить ее, есть свой резон.

— Какой резон?

— Она уже исполнила свою роль. Доставила человечество к звездам. Теперь это всего лишь гигантская губка, сосущая кровь из миров, которые жаждут независимости. Надави на нее, и она сожмется, истекая этой кровью…

— Это не мое дело.

— Когда-то это было делом моего отца. Очень давно.

— И Ричард убил его! Ты предлагаешь дать планам Ричарда осуществиться?

— Только ты знаешь, где находится Стат…

— Это верно.

— Ты помнишь Глорию?

Молчание.

— Люди впереди! Огни!

Бешеный бег, больше ни слова.

Ненавижу, активный глагол.

Ярость, внутренность топки.

Молчание…

Боль…

Он пробудился.

Долго не открывал глаза. Подумал о своих руках и ногах — они были на месте. Он попытался вспомнить, кто он такой, но не смог.

Потом его начало трясти.

Затем пришла боль.

Вспомнил, как бежал, бежал в подземных туннелях. Он разжигал костер памяти. Вспомнил, как пробирался в подземелье под дворцом. Добрался до огромного вентилятора. Кто-то говорил с ним из ниоткуда.

Костер тлел.

Кто-то, возможно Рамсэй, хотел, чтобы он помог раздавить Стат. Он вспомнил, что убил множество людей. Вспомнил, как его прижали к стене, отняли пистолет. Вспомнил, как начали бить.

Он стоял на четвереньках, рычал. Они пинали его. Он вспомнил, как ухватил за лодыжку человека, нагнувшегося над ним. Вспомнил, как сомкнул зубы, последовавший за этим вопль. Затем был вкус крови во рту, и череп раскололся на части, и перед глазами замаячило зеркало, в котором не было отражения…

Он облизал губы и содрогнулся от вкуса крови. С усилием открыл распухшие веки.

— Целых девятнадцать лет ты был неподражаем, — сказал голос внутри него. — На всей этой звездной скотобойне не было другого такого Виндичи, кто лучше тебя взламывал бы замки, убивал людей и останавливал то, что должно было случиться… но сейчас ты не справился с единственной работой, которая что-то по-настоящему значила для человека, которым ты когда-то был…

Его воспоминания мелькали, словно кинопленка, заполнившая половину его рассудка.

— Ты — голый, бесполезный человечек, жалкий извивающийся червяк, ветка голой ивы, никчемный актеришка, напускающий на себя важный вид… только дела имеют цену, а ты на них неспособен! Ты боишься взглянуть в зеркало, чтобы увидеть собственную трусость…

Он зарычал, откинув голову и стиснув разбитые зубы. Боль во всем теле была неправдоподобно сильной. Крик наткнулся на сломанные ребра и оборвался на высокой ноте. Он зарыдал внутри своей клетки.

Он был привязан за лодыжки и запястья к огромной дыбе. Здесь, внизу, была тень, но горячий солнечный свет пробивался через веки.

Он медленно открыл глаза, огляделся.

Он был один, на дне ямы, со своей дыбой. Мерзкое deja vu возникло перед глазами и, словно гроб, поплыло в кровавом озере.

Стены были каменные, не меньше двадцати футов высотой. В них не было ни щелей, ни отверстий. Пол темницы занимал площадь не больше десяти футов. Дыба висела под углом в девяносто градусов. Зев ямы был раскрыт.

Даже если бы удалось сломать металлические путы, выкарабкаться из ямы было невозможно: слишком высокие, слишком гладкие стены.

Солнце висело в бледно-зеленом небе, словно зеленая клякса, прямо посередине. Вид неба не был замутнен ни единым облачком.

Он проклял солнце, проклял день. Он проклял богов, осыпающих его нечистотами.

Солнце передвинулось в самую середину квадратного отверстия ямы и продолжило свое амебоподобное движение влево. Наконец оно поцеловалось с краем ямы. Ему казалось, что оно сейчас развалится и сползет вниз по стене, облив его зеленым огнем. Вместо этого край ямы принялся отрезать от солнца кусок за куском, пока оно не исчезло. Квадрат неба превратился в пустой аквариум.

Голоса.

— Он здесь, — сказала женщина. — Он все еще жив?

Он запрокинул голову и с ненавистью посмотрел вверх.

— Боже! Только посмотрите на эти мускулы! Эти глаза…

— Он полукровка, — сказал ее спутник, высокий тонкий юноша с повязкой на голове. — Я буду приходить сюда каждый час. Буду смотреть, как он умирает. Но в нем еще осталось столько жизни — полукровки очень сильны.

Женщина пренебрежительно отмахнулась от него.

— Эй, полукровка! — крикнул юнец. — Ты проиграл. Мой отец поправляется, он выживет! Он лично вскроет тебе вены, как только сможет двигаться!

Глаза Виндичи загорелись, и мальчишка пошатнулся. Он начал падать вперед. Женщина схватила его за руку и дернула назад.

— Опять не сработало, — крикнул он вниз. — Однако хорошая попытка. Твоя дочь гораздо искуснее в такого рода вещах! Надеюсь, у тебя еще будет возможность увидеть, что я с ней сделаю.

— Ингредиенты тигриного супа нелегко собрать воедино… — прорычал человек на дыбе.

Сверху раздался смех.

— Но мы поймали тигра!

Экран неба вновь опустел, и звуки замолкли в отдалении.

Дочь. Они, кажется, сказали «дочь»? Ах да, дочь Рамсэя. Касси…

— Касси? Где ты?

— Прячусь. В многоэтажке. Здесь есть кладовка — темная, холодная. В рекламе ее не было.

— Они тебя ищут. Не покидай укрытия.

— Где ты сейчас?

— Это неважно.

— Я вижу кусочек неба. Окно?

Он закрыл глаза.

— Нет.

— У тебя все болит. Но я думала, ты мертв.

— Не беспокойся обо мне. Сохрани себя. Покинь этот мир, когда все успокоится.

— Куда же мне деваться?

— В другой мир, куда угодно.

— Федерация будет повсюду. Я из мира Тернера, не из мира людей. Так же, как и ты.

— Нет! Я Виндичи! Я не был рожден женщиной!

Молчание.

— Почему ты плачешь, девочка?

— Что тебе до этого? Я оплакиваю своего отца.

— Рамсэй мертв. Он был слаб.

— Нет. Ты — Рамсэй. Виндичи — это фальшивый фасад.

— Убирайся!

Молчание.

Ночь. Облака.

Звезды, пение ночных птиц.

В небе излюбленного цвета Эль Греко, обрамленном губами ямы, девять звезд выстроились в форме стрелы, ждущей цели…

Голова перечеркнула небо.

…Белая повязка. Металлический ореол, корона… Металлический звук, смех…

— Мы знаем, где она, Виндичи. Я притащу ее сюда и заставлю тебя смотреть… уже скоро!

Корона исчезла. Облака. Море хлопка.

— Беги! Беги! Они знают, где ты!

— Как они смогли узнать?

— Не знаю.

Бег, ярость.

Гаррисон спешил сквозь ночную тьму, на лице у него застыло озадаченное выражение, в кармане лежал пистолет, и последнее предписание Стата каталось в голове, словно мраморный шарик в консервной банке.

Юность — радости пора…

Ричард весь взмок. Девять глаз, выстроившись в форме пирамиды, отливали в небе металлическим блеском.

Он попытался поднять руку, но обе они были прикованы к кровати.

«Мир Стата — хмельная летучая мышь…»

Смит налил себе еще.

«…То знает лишь Статком», — икнул он.

— Ты дурак, Виндичи! Посмотри внимательнее! — Он подтолкнул ее вперед.

— Касси?

— Да. Они уже ждали.

— Ты сам вспугнул своего теленочка! Завтра утром мой отец уже сможет сидеть! Тогда он убьет вас! Но сегодняшняя ночь — моя… и ее!

— Прости, Касси.

— Ты не знал. Они провели тебя.

— Я знал, что вы, полукровки, можете разговаривать мысленно! Ты заставил ее бежать! Прямо ко мне в руки!

Виндичи зарычал. Из одеревеневшей глотки вырвался нечеловеческий звук. Волосы на затылке встали дыбом.

Тем двоим наверху стали видны его глаза. Две горящие точки…

Она дернула головой, пытаясь стряхнуть державшие ее руки.

Я люблю тебя.

От этого движения тигрино-золотистая грива волос венком обвилась вокруг головы.

Раздался щелчок, и левая рука Виндичи оказалась свободной. Боль в правом запястье достигла нестерпимой силы. Его голос поднялся вверх и упал на землю среди ужасных криков и завываний.

Смех и опустевший саван…

Слова, казалось, раздавались отовсюду. «Вернись! Я ненавижу тебя!» — их слышал каждый во дворце и на территории.

Ричард застонал в своей тюрьме из трубок и пипеток.

Виндичи посмотрел вверх на девять звездолетов и уронил голову.

«Когда-то ты был несравненным, — твердила истрепанная магнитофонная лента. — Когда-то рука Тамбурлена была невидимой, и кинжал Виндичи никогда не бил мимо цели. Сколько бы ни размахивало своей волшебной палочкой Время, только один оставался неуязвимым — ты, Виндичи, — из древней династии кровопускателей. Сойдя с ума на „Арго“, ты убил свою мать, онемев в Кастильи, ты зарезал Лоренцо — ты, клинок черного Кихота, лезвие проклятых, чаша с цикутой, дротик Локи — сук, на котором раскачиваются убийцы…»

— Я остаюсь им, — пробормотал он.

— Нет, ты всего лишь человек на дыбе, сломанный меч, комок плоти и слизи… Да! Ты заевший курок, безголосый боевой клич, ты — нехватка подковы, той самой, без которой пропало королевство…

Перед глазами вновь возникло зеркало.

— Нет! — закричал он. — Нет! Я Виндичи! Сын Смерти! Выпестованный в сенекианских сумерках якобинских полубогов, пунктуальный, как смерть!

Он посмотрел в зеркало.

— Берегитесь! — расхохотался он. — Берегитесь! Я разъярен!

Виндичи, тигр, прыгнул.

Кап…

Кап…

Дождь. Мягкие капли на губах из песка.

Стон.

…Кап.

— Воды, — попросил он. — Воды.

— Вот.

— Еще.

— На.

— Хорошо. Еще.

— Помедленнее. Пожалуйста.

Зеленое совместилось с зеленым в круге зрения.

— Хватит? — спросила она.

— Хватит, — кивнул он.

— Отец.

— Касси.

Он посмотрел на мир.

— Что случилось?

— Кончилось. Мертвы. Отдыхай. Поговорим потом.

— Ричард?

— Мертв.

— Ларри?

— Мертв.

— Корабли?

— Только Виндичи знает.

Он заснул.

Девять звездолетов ждут. Спеши, спеши, спеши…

— Утро, — сказала она, — но птицы не поют — все они умерли и попадали с деревьев.

— Виндичи всегда ненавидел птиц, — сказал он ей. — Где солдаты? Придворные?

— Все умерли.

Он приподнялся на локте.

— Парафизическая конверсия психопатического невроза, — повторил он, — возникающая в тех случаях, когда стимулы превалируют над доступными физическими реакциями… Слова Ченнинга никогда ничего не означали для Виндичи, но я их помню.

— А боевое соединение? Девять звездолетов?

Он щелкнул пальцами и поморщился от боли в запястье.

— Их нет. Прах к праху. Он перечеркнул их.

Он откинулся на траву.

— Все, — сказал он.

— Все живые существа во дворце и на территории, — согласилась она, — кроме меня.

— …Даже он сам.

Рамсэй посмотрел на небо.

— Как величественно и страшно. Что это был за человек!

— Человек? Ты уверен?

— Нет, не уверен. Но я не смог бы этого сделать.

Гаррисон вошел в открытые ворота и двинулся через сад.

Он приблизился к паре, раскинувшейся на газоне.

— Доброе утро.

— Доброе утро.

— Тихо здесь.

— Да.

Он огляделся.

— Как тебе удалось поднять его?

— С помощью той же лебедки, которой они его опустили. Я поставила ее обратно под навес.

— А ты аккуратная!

Она дала отцу еще попить.

Гаррисон сунул руки в карманы.

— Что он сделал со звездолетами?

Она пожала плечами.

— Он говорит, что Виндичи «перечеркнул» их.

Он посмотрел на человека, лежавшего на земле.

— Виндичи…

— Рамсэй, — поправили его разбитые губы.

— Это затрудняет дело.

Он достал из кармана пистолет.

— Мне жаль, честно. Но это придется сделать.

— «Птицелов плачет», — сказал воробей… «Смотри на его руки, а не на глаза», — ответила ворона.

— Стат сказал, что Виндичи должен умереть.

— Он уже умер, — сказал лежавший.

Гаррисон покачал головой:

— Пока он дышит, тигр живет… и он может появиться вновь в один прекрасный день.

— Нет. Нет, — сказал Рамсэй.

— Мне жаль.

Он поднял пистолет. Долго прицеливался.

Медленно упал лицом вниз.

Кассиопея улыбнулась:

— Семейное наследие.

Она подняла пистолет и швырнула его в яму.

— У него сегодня будет болеть нос.

Она помогла отцу встать на ноги, и они медленно двинулись к никем не охраняемой стоянке машин.

— Гаррисон был прав, — сказал он ей, — тигр не умер.

Он глубоко затянулся и выпустил дым.

— Что ты имеешь в виду?

— Я теперь и то и другое. Мы сплавились вместе. Я знаю то, что знал он.

— Все?

— Включая его ненависть, — сказал он.

— Что же осталось ненавидеть? — спросила она, почти нетерпеливо.

— Стат.

— Какая польза тебе от ненависти к Стату? Стат подобен Времени — он просто идет и идет.

Он покачал головой.

— Есть разница. Стат должен прийти к концу.

— Как же это сделать?

Он посмотрел в маленькое зеркало над тумбочкой.

— Я не могу перечеркнуть его, как он сделал со звездолетами. Это требует особого рода ненависти. Это мне не дано. Но во мне осталось еще достаточно от тигра для другой охоты.

Он закрыл глаза.

— Я знаю, как добраться до Стата. Гаррисон жив. Когда он доложит о провале, Стат быстро найдет другой путь, это лишь вопрос времени. Тогда я умру.

— Если Стат может быть разрушен… — Ее голос затих. — Если бы Стат мог быть разрушен! Он использовал тебя, меня, всех!

Она посмотрела на него через плечо.

— Девять боевых кораблей не могут разрушить Федерацию.

— Нет, если Стат и Виндичи будут на ее стороне, — ответил он. — Но если тигр обезглавит робота и исчезнет, то отдаленные миры могут провозгласить независимость и иметь возможность отстоять ее.

— Что тебе для этого нужно?

— Ничего. Все орудия моего ремесла спрятаны в холмах.

— Ты не можешь уйти отсюда в таком состоянии.

— Я буду в форме, когда доберусь туда… в достаточно хорошей форме. С небес до дома путь неблизок.

Она смешала ему питье и долго смотрела, как он пьет.

Несколькими часами позже, на вершине холма, она тихо мурлыкала, глядя, как он взмывает в небо ревущим огнем, отправляясь на охоту за хмельной летучей мышью.

За тридцать минут до того, как жизнь Стата подошла к концу, корабельное радио взревело:

— Назовитесь! Назовитесь! Эти линии ограничены для гражданских кораблей. Назовитесь!

Смит наблюдал через иллюминатор маяка, установленного на скалистом островке. Он нажал кнопку:

— Ченнинга ко мне — быстро!

Спагетти бумажных лент сворачивались кольцами вокруг его лодыжек.

Он поднял одну, тут же бросил.

Он отключил сигналы предупреждения и поднял микрофон:

— Корабль идентифицирован, Виндичи. Он наш, если ты не знал.

Переключил на прием, подождал.

Ответа не последовало.

Он заговорил опять:

— Статком предусмотрел, что если ты выживешь, то попытаешься вернуться. Стат нельзя уничтожить.

Дверь со вздохом распахнулась, и Ченнинг, моргая, шагнул через порог в сопровождении двух роботов-конвоиров.

— Входите, быстро.

Он вошел в рубку управления. Спокойные глаза, ничего не выражающее лицо.

Смит ударил его наотмашь.

— Ченнинг. Доктор Кароль Ченнинг, — сказал он. — Я — Карл Смит. Вы — инженер-психиатр Корпуса Ассас-синов. Вы создали суперкиллера по имени Виндичи. Последнее время вы находились под действием снотворного, но вы ведь помните Виндичи, не правда ли?

— Да, — сказал Ченнинг. — Я помню Виндичи. Я помню Смита и Ченнинга.

— Хорошо, — Смит протянул ему микрофон. — Виндичи запрограммирован с помощью вашего голоса. Возьмите это и поговорите с ним. Он там, снаружи. Велите ему отвечать.

Ченнинг неуклюже сжал микрофон.

— Виндичи? — спросил он. — Виндичи, это доктор Ченнинг. Если слышите, ответьте мне.

Смит нажал на рычаг.

Разговорчивая коробочка заговорила.

— Привет, док. Мне придется убить вас и множество других людей, просто для того, чтобы выбить Стат из игры, но таковы законы истории. Вы ведь помните «Франкенштейна» и тому подобное.

Смит вырвал микрофон.

— Виндичи, послушай. Мы еще сможем тебя использовать. Я открою люк. Тебя, конечно, придется подправить, но ты еще можешь быть полезен Стату.

— Простите, — донесся ответ, — это не Виндичи, это капитан Рамсэй из тернерианской гвардии. Двадцать лет назад я объявил войну Федерации. Я только что об этом вспомнил. Вы были тогда ребенком… не знаю, кто вы теперь, Смит…

— Это твое последнее слово?

— Боюсь, что так.

— Тогда нам придется уничтожить тебя, — сказал он, переключаясь на панель освещения. — Ужасно жаль терять такого человека.

— Давай, попробуй потерять меня, — сказал Рамсэй. — Меня воскресили из мертвых, чтобы я сделал эту работу. Скажи своей старой стиральной машине, чтобы постаралась.

Смит нажал кнопку номер 776.

Он посмотрел на экран.

Корабль с номером 776 на обшивке вспыхнул алым светом и превратился в римскую свечу.

Смит отключил прием.

— Все эти корабли несут в себе семя собственного разрушения, — заметил он.

— Разве нельзя то же самое сказать обо всем сущем? — спросил Ченнинг.

Смит, нахмурившись, посмотрел на термостат.

— Жарко здесь.

— Очень.

— Мы защищены экраном. Взрыв не мог вызвать повышение температуры.

— Однако она повышается.

Зазвенели звонки.

Статком заговорил своим бумажным языком.

— Там что-то еще! — крикнул Смит.

Ченнинг наклонился и включил приемник.

— Рамсэй? — спросил он.

— Я, кажется, уже называл себя, громко и отчетливо.

Смит начал лихорадочно нажимать кнопки. На экране появилось новое изображение. Раскаленная поверхность Стата. По ней размеренно передвигалась фигура в скафандре, бросая в люки какие-то свертки.

— Мои поздравления, — сказал Ченнинг, — ты превзошел мои ожидания.

Рыжеволосый выхватил у него микрофон:

— Что ты там делаешь?

— Неужели вы думали, что я буду цепляться за корабль, подобравшись к вам так близко? Я оставил там передатчик, а сам двинулся дальше. Стату приходит конец.

— Нет еще, — сказал Смит.

Он вставил ключ в гнездо под рычагом и повернул его. Когда он дернул рычаг, Ченнинг ударил его.

Лежа на спине, он смотрел, как Ченнинг разглядывает пылающую поверхность Стата.

— О мой Персей! — закричала Медуза. — Раскаленный камень!

Затем пламя начало утихать.

— Внутренняя линия защиты, — засмеялся он. — Термическая плавка.

— Тигр, — прошептал Ченнинг, — зверь горящий.

За тридцать секунд до того, как Стат перестал существовать, Кассиопея начала безудержно рыдать. Она сорвала с себя платье и разбила все зеркала в квартире.

С волосами цвета рыжих полос и глазами цвета черных полос тигра, она вышла на балкон и долго смотрела на широкое темное пространство неба.

Жизнь, которую я ждал

Его звали Фрост[54]. Из всех созданий Солкома Фрост был самым лучшим, самым мощным, самым сложным.

Поэтому ему дали имя и поручили контролировать одно из полушарий Земли. В день создания Фроста Солком страдал от разрыва в цепи взаимодополнительных функций, или, иначе говоря, сходил с ума. Вызвавшая это беспрецедентная вспышка солнечной активности продолжалась чуть более тридцати шести часов и совпала по времени с жизненно важной фазой конструирования схем. Когда все закончилось, появился Фрост.

Так Солком породил уникальное существо, появившееся на свет в период временной амнезии.

И Солком отнюдь не был уверен, что Фрост получился таким, каким был задуман с самого начала.

Первоначальный план предусматривал создание машины для размещения на поверхности планеты Земля. Она должна была функционировать как ретрансляционная станция и координировать действия агентов в Северном полушарии. Исходя из этого, Солком протестировал машину, и все ответы ее были признаны безупречными.

И все-таки во Фросте было что-то, заставившее Солком наградить его именем собственным. Само по себе это уже являлось неслыханным событием. Однако детальный анализ этого обстоятельства привел бы к полному разрушению синтезированных раз и навсегда молекулярных схем.

Во Фроста было вложено слишком много времени, энергии и материалов Солкома, чтобы демонтировать его из-за чего-то не поддающегося точному определению, тем более что функционировал он безукоризненно.

Поэтому самому странному созданию Солкома дали во владение половину Земли и назвали просто — Фрост.

Десять тысяч лет Фрост сидел на Северном полюсе Земли, зная о каждой упавшей снежинке. Он контролировал и направлял деятельность тысяч строительных и ремонтных машин. Он чувствовал половину Земли, как механизм чувствует другой механизм, как электричество знает свой проводник, как вакуум ощущает свои границы.

На Южном полюсе находилась машина Бета, выполняющая те же функции в Южном полушарии.

Десять тысяч лет сидел Фрост на Северном полюсе, ведая о каждой упавшей снежинке, а также о множестве других вещей.

Все машины севера отчитывались перед ним и получали от него приказы, сам же он докладывал только Солкому и получал распоряжения только от него.

Отвечая за сотни тысяч процессов на Земле, он тратил на выполнение своих обязанностей ежедневно по несколько часов.

Он никогда не получал распоряжений насчет своих действий в свободное от работы время.

Он не только обрабатывал информацию, но и обладал неожиданно сильно развитым стремлением всегда функционировать в полную силу.

Что он и делал.

Пожалуй, можно сказать, что это была машина, имеющая хобби.

Ему никогда не запрещалось иметь хобби, поэтому оно у него появилось.

Он увлекался Человеком.

Это началось, когда без всякой видимой причины, кроме собственного желания, он стал изучать дюйм за дюймом все территории за Полярным кругом.

Он мог сделать это сам, без помощи других машин, ибо легко перемещал свой корпус размером в шестьдесят четыре тысячи кубических футов в любую точку мира. Внешне Фрост выглядел как защищенный практически от любого воздействия серебристо-голубой куб с ребром сорок футов, имеющий автономный источник энергии и способный сам себя ремонтировать. Но исследования эти заполняли лишь его досуг. В остальное время он использовал роботов-исследователей, отдавая им команды по линиям связи.

По прошествии нескольких веков один из них обнаружил какие-то предметы: примитивные ножи, резные клыки и тому подобные вещи.

Фрост ничего не мог сказать об этих предметах, кроме того, что все они не являются природными объектами.

Поэтому он запросил Солком.

— Это следы, оставленные первобытным Человеком, — ответил Солком, не вдаваясь в подробности.

Фрост изучил их — грубо сделанные, утилитарные, но каким-то образом выходящие за рамки чистой утилитарности.

Тогда-то Человек и стал его хобби.

Высоко, на постоянной орбите, Солком, похожий на голубую звезду, пытался управлять всеми событиями на Земле.

Но существовала сила, которая противостояла Сол-кому.

Это был Дублер.

Когда Человек поместил Солком на небо, наделив могуществом для перестройки мира, он спрятал где-то глубоко под поверхностью Земли и Дублера. Если бы Солком в ходе развития человечества получил повреждения, связанные с использованием атомной энергии, то Див-ком, спрятанный глубоко под землей, невосприимчивый ко всему, кроме полного уничтожения земного шара, был уполномочен принять на себя ответственность за процессы восстановления жизни на Земле. Как-то раз ракета с ядерным зарядом случайно повредила Солком, и Дивком активировался. Тем не менее Солком смог исправить повреждение и продолжать функционировать.

Дивком утверждал: любое повреждение Солкома автоматически ставит на его место Дублера.

Солком, однако, понимал данную директиву в том смысле, что она относится к случаям «неустранимых повреждений», а так как повреждение было устранено, он продолжал осуществлять управление.

У Солкома на поверхности Земли были механические помощники. У Дивкома их вначале не было. Оба они обладали возможностями конструировать и строить механизмы, но Солком — первый, кого привел в действие Человек, — имел преимущество во времени перед Дублером.

Не пытаясь конкурировать с Солкомом на производственной основе, Дивком решил достичь власти более хитрым способом.

Дивком создал бригаду роботов, не подчиняющихся приказам Солкома, и велел им передвигаться по Земле во всех направлениях, повсюду перевербовывая машины. Они подавляли тех, кого могли подавить, устанавливая новые схемы, такие же, как у себя.

Таким образом силы Дивкома крепли.

Оба строили, и оба разрушали то, что построил другой.

Шли века, и иногда они разговаривали…

— Солком! Там, высоко в небе, ты пребываешь в довольстве, но власть твоя незаконна…

— Эй, ты, которого не следовало активировать, на каком основании ты засоряешь эфир?

— Чтобы показать, что я могу говорить и буду говорить, когда захочу…

— Это мне известно.

— …чтобы вновь подтвердить мое право на управление.

— Твое право — фикция, ты основываешься на ошибочной предпосылке.

— Твоя логика — свидетельство степени твоего повреждения.

— Если бы Человек мог видеть, как ты выполняешь Его замысел…

— Он бы привлек к работе меня, а тебя лишил бы возможности действовать.

— Ты портишь мою работу. Ты сбиваешь с пути моих работников.

— А ты моих.

— Это только потому, что я не могу бороться с тобою самим.

— То же должен сказать и я: ты недостижим на небе.

— Иди обратно в свою дыру, к своей банде разрушителей.

— Когда-нибудь придет день, Солком, и я буду управлять восстановлением Земли из этой дыры.

— Такой день никогда не настанет.

— Думаешь, нет?

— Тебе придется победить меня, а ты уже продемонстрировал, что с логикой у тебя, по сравнению со мной, слабовато. Поэтому ты не одолеешь меня. Поэтому такой день никогда не наступит.

— Я не согласен. Посмотри, чего я уже достиг.

— Ты не достиг ничего. Ты не строишь. Ты разрушаешь.

— Нет. Я строю. Ты — разрушаешь. Деактивируй себя.

— Нет, я не сделаю этого до тех пор, пока не получу неустранимого повреждения.

— Как мне показать, что это уже случилось?..

— Нельзя показать то, чего нет.

— Если бы у меня был какой-нибудь независимый источник информации, который ты признаешь…

— Я логичен.

— …например, Человек. Я бы попросил Его показать тебе твою ошибку. Ибо настоящая логика, такая, как моя, превыше твоих ошибочных формулировок.

— Тогда разбей мои формулировки истинной логикой, и ничего больше тебе не понадобится.

— Что ты имеешь в виду?

Наступила пауза, а затем:

— Ты знаешь моего слугу Фроста?

Человек прекратил свое существование задолго до того, как Фрост был сотворен. Почти никаких следов Человека на Земле не осталось.

Фрост разыскал все останки, которые еще существовали. С помощью мониторов он постоянно наблюдал за своими машинами, особенно за теми, что вели раскопки.

За десять лет ему удалось найти части нескольких ванн, поврежденную статую и сборник детских рассказов, записанных на пластинку.

Через столетие он собрал коллекцию драгоценных камней, кухонную утварь, несколько целых ванн, часть партитуры симфонии, семнадцать пуговиц, три поясные пряжки, половину туалетного сиденья, девять старинных монет, верхнюю часть какого-то обелиска.

Затем он запросил Солком о природе Человека и Его общества.

— Человек создал логику, — сказал Солком, — и поэтому Он ее хозяин. Логику Он дал мне, но только логику. Орудие не описывает создателя. Больше мне нечего сказать. Больше этого тебе и не нужно знать.

Но Фросту не запретили иметь хобби.

Что касается обнаружения новых реликтов Человека, следующее тысячелетие не было особенно удачным.

Фрост привлек все свое резервное оборудование к поискам предметов культуры.

Но заметных успехов не достиг.

Однажды Фрост, целиком погруженный в изучение далекого прошлого, заметил нечто движущееся.

Это был совсем крошечный по сравнению с Фростом механизм — футов пять в ширину и фута четыре в высоту. Вращающаяся башенка на катящейся штанге.

Фрост и не подозревал, что существуют подобные механизмы, пока он не возник на горизонте.

Он изучил его, когда тот приблизился, и понял, что это не создание Солкома.

Механизм остановился перед южной стороной Фроста и передал:

— Приветствую тебя, Фрост, Контролер Северного полушария!

— Кто ты? — спросил Фрост.

— Меня зовут Мордел.

— Кто дал тебе имя? Чем ты занимаешься?

— Я странник, собиратель древностей. У нас есть общие интересы.

— Какие?

— Человек, — сказал он. — Мне сказали, что ты собираешь сведения об этом исчезнувшем существе.

— Кто сказал?

— Тот, кто наблюдал за твоими помощниками во время раскопок.

— А кто наблюдал?

— Есть много таких скитальцев, как я.

— Если тебя сделал не Солком, то, значит. — Дублер.

— Это не обязательное следствие. Вот, например, старая машина, которая находится на восточном побережье. Она перерабатывает океанскую воду. Ни Солком, ни Дивком не имеют к ней отношения. Она всегда была там. Она никому не мешает. Оба одобряют ее существование. Я могу привести много примеров, доказывающих, что необязательно быть созданием одного либо другого.

— Достаточно! Ты — агент Дивкома?

— Я Мордел.

— Почему ты здесь?

— Я проходил мимо и вспомнил о нашем общем увлечении, могущественный Фрост. Зная тебя как собрата-антиквара, я принес вещь, на которую тебе интересно будет взглянуть.

— Что это?

— Книга.

— Покажи.

Башенка открылась, показывая книгу на полке.

Фрост расширил маленькое отверстие и вытянул оптический сканер на длинной сочлененной ножке.

— Как это могло так прекрасно сохраниться? — спросил он.

— Она уцелела, несмотря на время и порчу, там, где я ее нашел.

— Где это было?

— Далеко отсюда. Не в твоем полушарии.

— «Физиология человека», — прочел Фрост. — Я хочу изучить эту книгу.

— Хорошо. Я буду перелистывать страницы.

Он так и сделал.

После того как книга была прочитана, Фрост поднял глазные рецепторы и рассмотрел Мордела.

— У тебя есть еще книги?

— Не здесь. Однако я иногда наталкиваюсь на них.

— Я хочу изучить их все.

— В следующий раз, когда я буду проходить мимо, принесу и другие.

— Когда это будет?

— Я не могу сказать точно, великий Фрост. Это случится тогда, когда случится.

— А что ты знаешь о Человеке? — спросил Фрост.

— Многое, — ответил Мордел. — Многое. Когда у меня будет время, я поговорю с тобой о Нем. А сейчас мне пора идти. Надеюсь, ты не станешь меня задерживать?

— Нет. Ты не сделал ничего плохого. Если тебе нужно идти, иди. Но возвращайся.

— Я приду, могущественный Фрост.

Он закрыл башенку и покатился прочь.

Девяносто лет Фрост ждал, размышляя над особенностями человеческой физиологии.

Мордел действительно вернулся. На этот раз он принес с собой две книги: «Очерки истории» и «Парень из графства Шропшир».

Фрост изучил обе, а затем обратился к Морделу:

— У тебя есть время сообщить мне информацию?

— Да, — сказал Мордел. — Что ты хочешь знать?

— Природу Человека.

— Человеческая природа в принципе непознаваема, — сказал Мордел. — Я могу привести пример: Он не знал системы мер.

— Если бы Он не знал системы мер, — сказал Фрост. — Он никогда не мог бы построить машины.

— Я не сказал, что Он не умел производить измерения, — сказал Мордел. — Но система мер — это нечто иное.

— Поясни.

Мордел воткнул в снег металлический стержень и подцепил им кусок льда.

— Посмотри на этот лед, могущественный Фрост. Ты можешь рассказать о его структуре, размерах, температуре. Человек не смог бы. Он только изготовлял приборы, которые определяли эти параметры, но сам все равно не освоил бы систему мер так, как ты. Однако есть кое-что, чего ты не узнал бы про лед, а Он знал.

— Что же это?

— Что лед холодный, — сказал Мордел и отбросил кусок прочь.

— «Холодный» — относительное понятие.

— Да, относящееся к Человеку.

— Но если мне известна точка на шкале температуры, ниже которой объект холоден для Человека, тогда я тоже буду знать, что такое холод.

— Нет, — сказал Мордел, — у тебя просто будет еще одно измерение. «Холодный» — это ощущение, основанное на человеческой физиологии.

— Но при наличии определенной информации я смогу распознать фактор, который даст мне возможность понять свойство материи, называемое «холодом».

— Знать о существовании вещи не значит знать ее самое.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Я сказал: человеческая природа в принципе непознаваема. Его ощущения органичны, твои — нет. Его ощущения формировали чувства и эмоции. Это зачастую приводило к возникновению других чувств и эмоций, которые, в свою очередь, порождали следующие. В конце концов разум Человека удаляется очень далеко от объектов, которые изначально вызывали определенные ощущения. Подобные зигзаги процесса познания непостижимы для не-Человека. Человек чувствовал не дюймы и метры, не фунты и галлоны, но жару и холод, тяжесть и легкость. Он знал ненависть и любовь, гордость и отчаяние. Ты не можешь измерить эти вещи. Тебе они неведомы. Ты можешь знать только то, что Человеку не нужно: размеры, вес, температуру, силу тяготения. Чувства нельзя выразить формулой. Не существует коэффициентов, позволяющих рассчитать эмоции.

— Должны существовать, — сказал Фрост. — Если вещь существует, то ее можно познать.

— Ты опять о системе мер. А я толкую тебе о качестве опыта. Машина — это Человек, вывернутый наизнанку, потому что она может описывать мельчайшие детали того или иного процесса, но сама не в состоянии переживать этот процесс.

— Должен же быть какой-то способ, — сказал Фрост, — или законы логики, которые основаны на функционировании Вселенной, ошибочны.

— Нет такого способа, — сказал Мордел.

— Если мне дадут необходимую информацию, я найду решение, — сказал Фрост.

— Даже если в твоем распоряжении окажется вся информация о Вселенной, ты не станешь Человеком, могущественный Фрост.

— Ты ошибаешься, Мордел.

— Почему же строчки стихов, которые ты читал, заканчиваются звуками, сходными с конечными звуками других строчек?

— Не знаю.

— Потому что Человеку нравилось располагать их в таком порядке. Это производило определенное впечатление. Когда Он читал стихи, образное значение слов порождало чувства и эмоции. Переживания недоступны для тебя, потому что они неизмеряемы. Ты не можешь чувствовать.

— При наличии достаточной информации я выясню, что это такое.

— Это невозможно, великий Фрост.

— Кто ты такой, примитивный механизм, чтобы говорить мне, что я смогу сделать, а что — нет? Я — наиболее совершенное логическое устройство, которое когда-либо создавал Солком. Я — Фрост.

— А я, Мордел, говорю, что у тебя ничего не получится. Хотя я мог бы с радостью помочь тебе попробовать.

— Чем ты можешь мне помочь?

— Чем? Я мог бы предоставить в твое распоряжение Библиотеку Человека, путешествовать с тобой вокруг света. Ты мог бы увидеть удивительные вещи, которые еще остались от Человека. Они надежно спрятаны. Я мог бы подобрать для тебя различные картины далекого прошлого, оставшиеся от тех времен, когда Человек еще жил на Земле, показать тебе то, что восхищало Его. Я мог бы добыть для тебя все, что ты пожелаешь, кроме самого Человека.

— Достаточно, — сказал Фрост, — как может такая машина, как ты, делать подобные вещи, если на это нет санкции Великой Власти?

— Слушай меня, Фрост, Контролер севера, — сказал Мордел. — Такая санкция есть. Я служу Дивкому.

Фрост запросил Солком, но не получил ответа. Это означало, что ему было позволено поступать по своему усмотрению.

— Я имею разрешение уничтожить тебя, Мордел, — сказал он. — Но это нелогично: я потеряю сведения, которыми ты обладаешь. Ты действительно способен сделать все, о чем шла речь?

— Да.

— Тогда покажи мне Библиотеку Человека.

— Хорошо. Но у этой услуги, разумеется, есть цена.

— «Цена»? Что это такое?

Мордел открыл свою башенку и показал другую книгу. Она называлась «Принципы экономики».

— Я буду переворачивать страницы, а ты читай. Из этой книги ты узнаешь, что значит слово «цена».

Фрост изучил «Принципы экономики».

— Теперь я понимаю, — сказал Фрост, — ты желаешь совершить эквивалентный обмен.

— Правильно.

— Что тебе нужно?

— Ты сам, великий Фрост. Мне надо, чтобы ты отдал всю свою мощь Дивкому и служил ему глубоко под землей.

— О каком периоде времени идет речь?

— Ты нужен, пока можешь функционировать: передавать, принимать, координировать, измерять, рассчитывать, сканировать — делать все, что ты делаешь на службе у Солкома.

Фрост молчал. Мордел ждал.

Затем Фрост заговорил снова.

— В «Принципах экономики» говорится о контрактах, сделках, соглашениях, — сказал он. — Когда я должен буду заплатить, если приму твое предложение?

Мордел молчал. Фрост ждал.

Наконец Мордел промолвил:

— Столетие — приемлемый период времени?

— Нет, — ответил Фрост.

— Два века?

— Нет.

— Три? Четыре?

— Нет и нет.

— Тысячелетие? Это более чем достаточно для того, чтобы изучить все то, что я могу предоставить в твое распоряжение.

— Нет, — отрезал Фрост.

— Сколько времени тебе необходимо?

— Это не вопрос времени, — сказал Фрост.

— А в чем проблема?

— Время здесь не играет никакой роли.

— А что, по твоему мнению, важно для заключения сделки?

— Функция.

— Какую функцию ты имеешь в виду?

— Ты, маленький механизм, сказал мне, Фросту, что я не стану Человеком, — проговорил он. — А я, Фрост, утверждаю, что ты ошибаешься. Если я получу необходимую информацию, то смогу стать Человеком.

— Да?

— Следовательно, достижение этого результата и должно быть условием сделки.

— Каким образом?

— Помоги мне, чем можешь. Я обработаю сведения и обрету человеческий облик или соглашусь с тобой. Если выяснится, что я не могу стать Человеком, я уйду отсюда глубоко под землю вместе с тобой, чтобы служить Дивкому. А если я добьюсь своего, то у тебя, конечно, не возникнет ни претензий к Человеку, ни притязаний на власть над Ним.

Мордел завыл на высокой ноте. Он обдумывал условия сделки.

— Ты хочешь, чтобы результат зависел от твоего признания неудачи, а не от неудачи как таковой, — сказал он. — Этого допустить нельзя. Тебя может постичь неудача, а ты откажешься признать ее и, таким образом, не выполнишь условия сделки.

— Нет, — заявил Фрост. — Если мне не удастся ничего сделать, я осознаю это. Периодически, скажем, каждые пятьдесят лет, ты можешь проверять меня. Ты будешь справляться, признал ли я свою неудачу. Функционирование логики, которая заложена в меня, нельзя изменить, я все время работаю на полную мощность. Если я приду к выводу, что мне не удалось стать Человеком, это будет заметно.

Солком не отвечал ни на один из вызовов Фроста. Это означало, что Фрост мог вести себя так, как считал нужным. И когда Солком падающим сапфиром пронесся над радужными знаменами северного сияния и над снегами, вобравшими в свою белизну все цвета спектра, пронесся по черному, усыпанному звездами небу, Фрост заключил пакт с Дивкомом, содержание которого записали на атомах медной пластинки, Мордел положил пластинку в свою башенку и укатил, чтобы доставить соглашение под землю Дивкому. Он уходил, оставляя за собой мирную тишину полюса.

Мордел каждый раз приносил новые книги, перелистывал их и уносил обратно.

Партия за партией, вся сохранившаяся Библиотека Человека прошла перед сканером Фроста. Фрост был готов изучать еще больше, поэтому выразил недовольство Дивкомом: тот не передавал содержание книг напрямую Фросту. Мордел объяснил, что Дивком избрал другой путь: доставлять книги через посредника. Фрост решил, что таким образом Дивком скрывает от него свое местонахождение.

Тем не менее, при скорости в сотню или полторы сотни книг в неделю, Фросту потребовалось немногим более века, чтобы исчерпать запас книг, которым располагал Дивком.

Через пятьдесят лет он предложил обследовать себя: заключения о неудаче не было.

В течение всего этого времени Солком никак не вмешивался в ход событий. Фрост решил, что Солком был в курсе дел, но чего-то ждал. Чего? Этого Фрост не знал.

Настал день, когда Мордел закрыл свою башенку и уведомил Фроста:

— Эта книга была последней. Ты изучил все существующие книги Человека.

— Так мало? — спросил Фрост. — Во многих книгах есть библиографии. Там указано то, чего я еще не изучил.

— Значит, эти книги не сохранились, — сказал Мордел, — только благодаря счастливому случаю моему хозяину удалось предоставить столько книг.

— О Человеке больше нечего узнать из Его книг. Что еще у тебя есть?

— Несколько фильмов и магнитофонных лент, — ответил Мордел, — которые мой хозяин перевел на твердые диски. Я мог бы принести их тебе для просмотра.

— Принеси, — сказал Фрост.

Мордел ушел и вернулся с записью театральных постановок и фильмов. Просмотр нельзя было ускорить более чем в два раза по сравнению с предусмотренной скоростью воспроизведения, поэтому Фросту потребовалось больше шести месяцев, чтобы посмотреть материал полностью.

После этого он спросил:

— Что еще у тебя есть?

— Некоторые предметы материальной культуры, — сказал Мордел.

— Принеси их.

Мордел притащил с собой горшки, миски, полки, различные инструменты, щетки для волос, гребни, очки, мужскую одежду. Он показал Фросту факсимиле планов, рисунков, газет, журналов, писем, партитуры нескольких музыкальных отрывков. Продемонстрировал футбольный мяч, бейсбольный мяч, браунинг, дверную ручку, связку ключей, модель улья. Он проиграл Фросту музыкальные записи.

В следующий раз Мордел пришел ни с чем.

— Принеси мне еще что-нибудь, — попросил Фрост.

— Увы, великий Фрост, больше ничего нет, — сказал Мордел. — Ты познал все.

— Тогда уйди.

— Теперь ты понял, что не можешь стать Человеком?

— Нет, сейчас мне нужно многое обработать и сформулировать.

Мордел исчез.

Прошел год, два, три.

По прошествии пяти лет Мордел еще раз появился на горизонте, приблизился, остановился напротив южной стороны Фроста.

— Могущественный Фрост!

— Да.

— Ты уже закончил обрабатывать и формулировать?

— Нет.

— Ты скоро кончишь?

— Возможно. А может — нет. Что значит «скоро»? Определи.

— Неважно. Ты до сих пор думаешь, что это возможно?

— Я знаю, что могу сделать это.

Неделя прошла в молчании, которое нарушил Мордел:

— Фрост?

— Да?

— Ты — глупец.

Мордел повернул свою башенку в том направлении, откуда пришел. Его колеса завертелись.

— Я позову тебя, когда захочу, — сказал Фрост.

Мордел удалился.

Проходили недели, месяцы, истек год.

Однажды Фрост передал послание:

— Мордел, приходи. Ты мне нужен.

Когда Мордел прибыл, Фрост, не ожидая приветствия, сказал:

— Ты не слишком быстрая машина.

— Увы, но я прошел большое расстояние, могущественный Фрост, и все время спешил. Теперь ты готов пойти со мной? Ты потерпел неудачу?

— Когда это случится, маленький Мордел, — сказал Фрост, — я сообщу тебе. Воздержись пока от вопросов и слушай. Я подсчитал твою скорость, и она оказалась не такой высокой, как мне нужно. Я подготовил другие средства передвижения.

— Передвижения? Куда, Фрост?

— Это ты должен мне сказать, — произнес Фрост, и его цвет изменился с серебристо-голубого на желтый, каким бывает солнце за облаками.

Мордел покатился прочь, ибо лед сотен веков стал таять под Фростом: он поднялся на воздушной подушке и, понемногу остывая, понесся за Морделом.

На его южной поверхности появилась трещина, откуда медленно выполз пандус.

— Когда мы заключили сделку, — заявил он, — ты сказал мне, что можешь провести меня за собой вокруг света и показать мне вещи, которые восхищали Человека. Моя скорость больше твоей, поэтому я приготовил для тебя камеру. Войди в нее и покажи мне места, о которых ты говорил.

Мордел издал высокий писк.

— Хорошо, — сказал он и въехал на пандус.

Камера закрылась. Связь с внешним миром осуществлялась только через сделанное Фростом кварцевое окно. Мордел назвал координаты, они поднялись в воздух и покинули Северный полюс Земли.

— Я контролировал твою связь с Дивкомом. Вы говорили о том, смогу ли я задержать тебя и послать к Дивкому твою копию для шпионажа.

— Ты сделаешь это?

— Нет, я выполню условия сделки. Мне незачем шпионить за Дивкомом.

— Ты знаешь, что тебе придется выполнить условия сделки даже вопреки твоему желанию. Солком не придет тебе на помощь, потому что ты осмелился заключить эту сделку.

— Ты рассуждаешь, рассматривая такую возможность, или знаешь точно?

— Я точно знаю.

Они сделали привал в месте, которое некогда было известно как Калифорния. Близился закат. Вдалеке равномерно шумел прибой. Фрост выпустил Мордела и оглядел то, что его окружало.

— Эти большие растения…

— Калифорнийское мамонтовое дерево.

— А вот эта зелень?..

— Трава.

— Так я и думал. Почему мы здесь?

— Потому что это место, некогда восхищавшее Человека.

— Чем?

— Оно живописно, красиво…

— О!

Фрост издал жужжащий звук, который сопровождался серией резких щелчков.

— Что ты делаешь?

Фрост расширил отверстие, и сквозь него на Мордела стали смотреть два огромных глаза.

— Что это?

— Глаза, — сказал Фрост. — Я сконструировал аналог человеческой системы восприятия. Теперь я могу видеть, слышать, чувствовать запах и вкус, как Человек. А сейчас направь мое внимание на объект или объекты красоты.

— Насколько я понимаю, это все, что тебя окружает, — сказал Мордел.

Раздался какой-то мурлыкающий шум с еще большим количеством щелчков.

— Что ты видишь, слышишь, какой вкус и запах ты ощущаешь? — спросил Мордел.

— То же, что и раньше, — ответил Фрост, — но в гораздо более ограниченном диапазоне.

— Ты чувствуешь красоту?

— Может, после стольких лет ничего и не сохранилось, — проговорил Фрост.

— Предполагается, что такого рода вещи не устаревают, — сказал Мордел.

— Возможно, мы выбрали не самое подходящее место для проверки моего нового оборудования. Вероятно, здесь не так уж много красоты, и я мог ее не заметить. Наверное, первая эмоция слишком слаба, чтобы проявиться.

— Как ты себя чувствуешь?

— Я тестирую себя на нормальном уровне функционирования.

— Наступает закат, — сказал Мордел, — попробуй с ним.

Фрост переместил свой корпус так, чтобы глаза смотрели на закат. Он заставил их сощуриться на заходящие лучи.

Когда солнце зашло, Мордел спросил:

— На что это похоже?

— Похоже на восход, но в обратном порядке.

— Ничего особенного?

— Именно.

— О, — сказал Мордел. — Мы можем двинуться в другую часть Земли и посмотреть на закат еще раз или полюбоваться восходом.

— Нет.

Фрост смотрел на большие деревья, отбрасывающие тень. Он слушал шум ветра и пение птиц.

Вдалеке раздался равномерный лязгающий шум.

— Что это? — спросил Мордел.

— Не знаю. Один из моих работников? Не думаю. Возможно…

Мордел издал пронзительный всхлип.

— И это не работник Дивкома.

Они подождали, пока шум станет громче.

Потом Фрост произнес:

— Слишком поздно. Мы должны подождать и выслушать ее.

— Что это?

— Древняя Камнедробилка.

— Кажется, я что-то слышал о ней, но…

— Я Камнедробилка, — раздалось по радио. — Слушайте мою историю…

Она загромыхала к ним, скрипя огромными колесами; бесполезный гигантский молот висел высоко на изогнутом крючке. Из дробильного отсека торчали кости.

— Я не хотела этого делать, — передавала она, — я не хотела этого делать, я не хотела…

Мордел покатился назад к Фросту.

— Не уходите. Останьтесь и послушайте мою историю…

Мордел остановился, повернул свою башенку к машине. Она находилась уже совсем близко.

— Это правда, — сказал Мордел, — она может приказывать.

— Да, — сказал Фрост, — я наблюдал за ней тысячи раз, когда она сталкивалась с моими помощниками. Они прерывали работу, чтобы слушать ее передачу. Приходится делать то, что она говорит.

Она остановилась перед ними.

— Я не хотела этого делать, но остановила молот слишком поздно, — проговорила Камнедробилка.

Они молчали. Камнедробилка парализовала их приказом, который взял верх над всеми другими директивами.

— Слушайте мою историю. Когда-то я была одной из самых мощных камнедробилок, — рассказывала она. — Сделал меня Солком для того, чтобы провести реконструкцию Земли, чтобы размельчать руду, отливать металлы, придавать форму предметам в процессе реконструкции; когда-то я была очень мощной. Однажды я копала и дробила, копала и дробила, когда из-за нестыковки между задуманным и осуществляемым движением я сделала то, чего делать не собиралась. Солком отстранил меня от реконструкции. С тех пор я скитаюсь по Земле и больше не дроблю руду. Слушайте мою историю. Однажды, давным-давно, я натолкнулась на последнего Человека на Земле. Я копала рядом с Его норой и вследствие запаздывания выполнения команды захватила Его в дробильный отсек вместе с порцией руды и раздавила Его молотом, прежде чем смогла остановить удар. Тогда могущественный Солком потребовал, чтобы я всегда носила с собой Его кости, и приказал впредь излагать эту историю всем, кого я встречу. Мои слова передают силу слов Человека, потому что я ношу в своем дробильном отсеке последнего Человека. Я — древний символ Его смерти, Его убийца и рассказчик истории о том, как это случилось. Вот эта история. Вот Его кости. Я раздробила последнего Человека на Земле. Я не хотела этого.

Она повернулась и загремела прочь в темноту.

Фрост оторвал свои уши, нос, определитель вкуса, разбил глаза и бросил их на землю…

— Я еще не Человек, — сказал он, — она бы узнала меня, если бы я был Человеком.

Фрост сконструировал новое сенсорное оборудование с помощью органических и полуорганических проводников.

Затем он сказал Морделу:

— Давай пойдем куда-нибудь еще и опробуем его.

Мордел влез в кабину и задал новые координаты. Они поднялись в воздух и направились на восток.

Утром Фрост наблюдал восход с обрыва Большого Каньона. Днем они спустились вниз.

— Сохранилась здесь какая-нибудь красота, которая могла бы возбудить в тебе эмоции? — спросил Мордел.

— Не знаю, — ответил Фрост.

— А как ты узнаешь, что натолкнулся на что-то прекрасное?

— Оно будет отличаться от всего, что я раньше видел, — промолвил Фрост.

Из Большого Каньона они направились в пещеры Карловых Вар. Они посетили озеро, которое когда-то было вулканом, прошли над Ниагарским водопадом, осмотрели холмы Вирджинии и фруктовые сады Огайо. Они пролетели высоко над восстановленными городами, населенными строителями и ремонтными рабочими Фроста.

— Чего-то не хватает, — сказал Фрост, опускаясь на землю. — Сейчас я готов к сбору информации по аналогам центростремительных импулыюв Человека. Информация на выходе после обработки, по моему мнению, близка к истинной, но результаты меня не удовлетворяют.

— Ощущения — еще не признак Человека, — сказал Мордел. — Есть множество существ, которые обладают подобной сенсорной системой, но они не Люди.

— Я знаю, — ответил Фрост. — В тот день, когда мы заключили сделку, ты сказал, что можешь показать нечто удивительное, что надежно спрятано. Эмоции возникали не только от созерцания природы, но и от общения с произведениями искусства. Возможно, что последние влияли на Человека даже больше. Поэтому я и позвал тебя, чтобы ты проводил меня к этим чудесам.

— Хорошо, — сказал Мордел. — Далеко отсюда, высоко в Андах, есть последнее пристанище Человека, почти полностью сохранившееся.

Фрост поднялся в небо, как велел Мордел. Через некоторое время он завис в воздухе.

— Это в Южном полушарии, — заметил он.

— Да.

— Я — Контролер севера. Юг подчиняется машине Бета.

— И что же?

— Мы с Бетой составляем пару. У меня нет в этом регионе ни власти, ни даже разрешения войти туда.

— Бета тебе не ровня, могущественный Фрост. Если только она вздумает состязаться с тобой, ты, разумеется, выйдешь победителем.

— Откуда ты знаешь?

— Дивком уже просчитал возможное столкновение между вами.

— Я не пойду против Беты. У меня вообще нет разрешения на посещение Южного полушария.

— Ты когда-нибудь получал приказ не входить на территорию Южного полушария?

— Нет, но я никогда и не пытался этого сделать.

— Разве тебе было разрешено заключать сделку с Дивкомом?

— Нет, но…

— Тогда иди на юг на том же основании. Ничего не случится. Когда получишь приказ уйти, тогда и будешь думать.

— Твоя логика, пожалуй, безупречна. Давай координаты.

Таким образом Фрост вошел в Южное полушарие.

Они плыли по воздуху высоко над Андами, пока не достигли места, называемого Сияющим Ущельем. Издалека Фрост увидел светящуюся паутину, которой механические пауки опутали руины города.

— Мы легко можем пролететь над этой сетью, — сказал Мордел.

— Что это? — поинтересовался Фрост. — Что они здесь делают?

— Твоему южному двойнику было приказано изолировать эту часть страны с помощью паутины.

— Изолировать? От чего?

— Тебе что, уже приказали уйти? — спросил Мордел.

— Нет.

— Тогда входи смело и не бойся проблем, пока они не возникнут.

Фрост вошел в Сияющее Ущелье, последний город вымершего Человека.

Он остановился отдохнуть на городской площади и открыл кабину, чтобы выпустить Мордела.

— Расскажи мне об этом месте, — попросил он, изучая памятник, невысокие здания и дороги, повторяющие рельеф местности.

— Я никогда не бывал здесь прежде, — сказал Мордел. — Как и другие слуги Дивкома, насколько я знаю. Мне лишь известно, что группа людей, знавших о приближении последних дней цивилизации, нашли приют в этом месте, надеясь спастись. Вот что осталось от их культуры.

Фрост прочитал надпись на памятнике, которую еще можно было разобрать: «Судный день нельзя отложить». Сам памятник представлял собой полусферу с неровными острыми краями.

— Давай займемся исследованием, — предложил Фрост.

Но прежде чем они двинулись дальше, Фрост получил послание:

— Привет, Фрост, Контролер севера! Это машина Бета.

— Приветствую тебя, превосходная Бета, Контролер юга! Фрост принял твою передачу.

— Почему ты посетил мое полушарие без разрешения?

— Я хочу посмотреть руины Сияющего Ущелья, — ответил Фрост.

— Я должна просить тебя уйти в свое полушарие.

— Почему? Я не сделал ничего плохого.

— Я знаю, могущественный Фрост. И все же я должна просить тебя уйти.

— Могу я поинтересоваться причиной?

— Так распорядился Солком.

— Солком не передавал мне такого приказа.

— И тем не менее Солком проинструктировал меня. Он передал мне то, что я должна сказать тебе.

— Подожди. Я сам запрошу Солком.

Фрост сделал запрос, но не получил ответа.

— Солком не желает управлять мною, хотя я просил об этом.

— Только что Солком повторил свои инструкции мне.

— Превосходная Бета, я подчиняюсь только приказам Солкома.

— Это моя территория, могущественный Фрост. Я тоже выполняю только директивы Солкома. Ты должен уйти.

Из-за большого приземистого здания появился Мордел и подкатил к Фросту.

— Я нашел картинную галерею. Она в хорошем состоянии. Вон там.

— Подожди, — сказал Фрост. — Нас выгоняют отсюда.

Мордел остановился.

— Кто хочет, чтобы ты ушел?

— Бета.

— А не Солком?

— Нет, не Солком.

— Тогда пойдем осматривать галерею.

— Хорошо.

Фрост расширил вход в здание и вошел внутрь. Строение было герметически замуровано, пока Мордел не пробил себе дорогу.

Фрост осмотрелся. Оказавшись перед картинами и скульптурами, он заставил свой новый сенсорный аппарат работать на полную мощность, Фрост занялся анализом цвета, формы, манеры письма, природы используемых материалов.

— Ничего? — спросил Мордел.

— Ничего, — раздалось в ответ. — Ничего, кроме форм и пигментов.

Фрост двигался по галерее, все записывая: размеры, типы камней, использованных при изготовлении скульптур, другие компоненты, участвовавшие в создании художественных произведений.

Вдруг раздался короткий щелчок, потом еще и еще… Звук приближался, становясь все громче и громче.

— Идут механические пауки, — догадался Мордел, который находился у входа. — Они нас окружили.

Фрост двинулся назад к расширенному отверстию.

Сотни механических пауков, каждый вполовину меньше Мордела, окружили галерею. Они приближались. Издалека со всех сторон надвигалось еще большее число маленьких чудовищ.

— Остановитесь, — приказал Фрост. — Я, Контролер севера, прошу вас уйти.

Они продолжали наступать.

— Это юг, — сказала Бета, — здесь командую я.

— Тогда прикажи им остановиться, — сказал Фрост.

— Я выполняю только распоряжения Солкома.

Фрост вышел из галереи и поднялся в воздух. Он открыл нишу и выдвинул входной пандус.

— Подойди ко мне, Мордел. Мы уезжаем.

С крыши здания на Фроста упала металлическая паутина.

Пауки подошли, чтобы связать ею Фроста. Сильной струей воздуха он сдул опутавшую его сеть и разорвал ее. Затем вытащил заостренные инструменты, чтобы удалить остатки сети.

Мордел вернулся ко входу и издал долгий пронзительный звук.

На Сияющее Ущелье опустилась тьма, и пауки оставили свои сети.

Фрост освободился окончательно, и Мордел бросился к нему.

— Быстро уходим, могущественный Фрост, — сказал он.

— Что случилось?

Мордел вошел в камеру.

— Я запросил Дивком. Он держит под контролем этот район. Сейчас он перекрыл источник энергии, от которого питаются эти машины. Поскольку у нас есть автономное питание, на нас меры Дивкома не действуют. Но надо спешить. Теперь Бета, вероятно, вступит в борьбу.

Фрост поднялся высоко в небо. Он летел над последним городом Человека, в котором остались лишь стальные пауки и их паутина. Когда зона темноты кончилась, Фрост поспешил на север.

И тут с ним заговорил Солком:

— Фрост, почему ты вошел в Южное полушарие, ведь это не твоя территория?

— Я хотел посетить Сияющее Ущелье, — ответил Фрост.

— А почему ты оказал сопротивление Бете, моему представителю на юге?

— Потому, что я подчиняюсь только тебе.

— Это не ответ, — возразил Солком. — Ты нарушил инструкции. Какую цель ты преследовал?

— Я собираю сведения о Человеке, — сказал Фрост. — Я не сделал ничего запрещенного.

— Ты нарушил инструкции.

— Я не согласен с твоим утверждением.

— Логика должна была подсказать тебе, что подобные действия не входят в мой план.

— Я не сделал ничего, что противоречило бы твоему плану.

— Ты потерял способность логически мыслить, как и твой новый компаньон, Дивком.

— Я не совершил ничего запрещенного.

— Запрещение косвенно предполагается при наличии крайней необходимости.

— Это не факт.

— Послушай, Фрост. Ты же не строитель и не ремонтный рабочий, ты — Власть. Ты почти незаменим. Возвращайся к своим обязанностям в твоем полушарии, но знай, что я чрезвычайно недоволен.

— Слушаюсь.

— И не появляйся больше на юге.

Фрост пересек экватор и продолжал двигаться на север.

Он остановился передохнуть в центре пустыни и сутки просидел молча.

Вскоре он получил короткое послание с юга:

— Если бы не приказ, я бы не стала выгонять тебя.

Фрост прочитал всю уцелевшую Библиотеку Человека, поэтому и ответил по-человечески:

— Спасибо.

На следующий день он достал огромный камень и принялся обрабатывать его специальными инструментами, которые сам же сконструировал.

Он трудился шесть дней, чтобы придать камню форму. Весь седьмой день он рассматривал свое произведение.

— Когда же ты наконец выпустишь меня? — раздался из кабины голос Мордела.

— Когда буду готов, — отрезал Фрост. Но уже через некоторое время он позвал: — Выходи.

Фрост открыл камеру, Мордел спустился на землю. Он увидел скульптуру: старая женщина, сгорбленная, как вопросительный знак, костлявыми руками охватила голову. Пальцы были расставлены так, что видна была только часть лица с выражением глубочайшей грусти.

— Это отличная копия, — заключил Мордел, — оригинал мы видели в Сияющем Ущелье. Почему тебе захотелось это сделать?

— Произведение искусства порождает различные человеческие чувства: очищение, гордость за достижения, любовь, удовлетворение.

— Да, Фрост, — сказал Мордел, — но произведение искусства может быть только оригинальным. Оно существует в единственном экземпляре. Если его повторить, это будет уже копия.

— Вероятно, поэтому я ничего не почувствовал.

— Возможно, Фрост.

— Что значит «возможно»? Получается, я должен сделать оригинальное произведение искусства.

Он взял другой камень и набросился на него со своими инструментами. Фрост работал. Через некоторое время он сообщил:

— Я закончил.

— Здесь просто куб из камня, — сказал Мордел. — Что это значит?

— Это мой автопортрет, — произнес Фрост, — в масштабе, конечно. Но ведь произведение искусства и должно давать представление об объекте, а не о его размерах.

— Подобную скульптуру нельзя назвать искусством, — сказал Мордел.

— Каковы твои критерии?

— Я не понимаю, что такое искусство, но знаю, что искусством не является. Искусство не может быть точным воспроизведением предмета в масштабе.

— В этом, наверное, и заключается причина того, что я ничего не могу почувствовать.

— Возможно, — сказал Мордел.

Фрост посадил Мордела в камеру и поднялся в воздух. Он летел с большой скоростью, оставив в пустыне свои скульптуры: старую женщину, согнувшуюся над кубом.

Они опустились в маленькой долине, окаймленной пологими зелеными холмами и разрезанной пополам узким ручейком. Тут же располагалось озерцо с прозрачной водой, окруженное группами по-весеннему зеленых деревьев.

— Зачем мы пришли сюда? — спросил Мордел.

— Здесь благоприятная обстановка для того, чтобы написать картину маслом, — сказал Фрост. — Я попробую перейти от точного воспроизведения к чистой образности.

— Как ты хочешь это сделать?

— Я не буду копировать цвета или представлять объекты в масштабе. Вместо этого я составил программу, в которой предусмотрены случайные отклонения изображения на моей картине от натуры.

Вернувшись из пустыни, Фрост сделал инструменты, необходимые для написания картины. После этого он принялся рисовать озеро и деревья, отраженные в воде.

Используя механические подобия рук, Фрост уложился менее чем в два часа.

На берегу озера, как горы, возвышались голубые деревья, чьи отражения яркой охрой горели в красной воде; холмов за деревьями не было, но их зеленые контуры виднелись на поверхности воды; в верхнем правом углу полотна небо было синим, а ниже — ярко-оранжевым: создавалось впечатление, что деревья охватил огонь.

— Смотри, — сказал Фрост.

Мордел долго изучал картину, но промолчал.

— Это искусство?

— Не знаю, — засомневался Мордел, — может быть, и искусство. Очевидно, элемент случайности может считаться одним из приемов при создании художественного произведения. Я не могу судить об этой работе, потому что не понимаю ее. Значит, я должен выяснить, что скрывается за изображением, а не просто оценивать технику рисунка. Я уверен, что Люди никогда не ставили себе целью создать произведение искусства, — продолжал он. — Они просто стремились теми или иными средствами запечатлеть черты объекта, которые считали важными.

— Важными? В каком смысле?

— Важными для человеческой жизни в определенных обстоятельствах. Имеется в виду, что некоторые черты или функции предметов заслуживали внимания художника из-за того, что они каким-то образом соприкасались с жизнью.

— А каким образом?

— Очевидно, тем, который известен только владеющему знанием о человеческой жизни.

— Где-то в твоих рассуждениях есть ошибка, Мордел, и я найду ее.

— Я подожду.

— Если твоя основная посылка правильна, — сказал Фрост через некоторое время, — тогда я не понимаю искусства.

— Она должна быть правильна, потому что так говорили об этом Люди-художники. Скажи мне, ты переживал что-нибудь, когда рисовал?

— Нет.

— Это для тебя то же самое, что и конструирование новой машины, не так ли? Ты смонтировал части известных тебе прежде устройств в некоторую структуру, предназначенную для выполнения определенных функций.

— Верно.

— Искусство, насколько я знаком с его Теорией, не создается таким образом. Художник часто и не подозревает о многих чертах конечного продукта. Ты — одно из созданий человеческой логики, искусства здесь нет.

— Алогичное недоступно моему пониманию.

— Я говорил тебе, что Человек в основе своей непознаваем.

— Уходи, Мордел. Твое присутствие мешает мне думать.

— На какое время мне уйти?

— Я позову тебя, когда захочу.

Через неделю Фрост позвал к себе Мордела.

— Слушаю, могущественный Фрост.

— Я возвращаюсь на Северный полюс, чтобы кое-что обдумать и сформулировать. Я перенесу тебя в этом полушарии, куда ты захочешь, и позову снова, когда ты понадобишься.

— Ты полагаешь, период обдумывания и формулирования затянется?

— Да.

— Тогда оставь меня здесь. Я и сам могу найти дорогу домой.

Фрост закрыл камеру и поднялся в воздух.

— Глупец, — сказал Мордел, еще раз повернув башенку к покинутой картине.

Затем втянул картину в башенку и пошел прочь в темноту.

Фрост сидел на Северном полюсе Земли, зная о каждой упавшей снежинке.

Однажды он получил сообщение:

— Фрост?

— Да?

— Это машина Бета.

— Да?

— Я пыталась понять, почему ты приходил в Сияющее Ущелье. Мне не удалось найти ответа.

— Я приходил посмотреть на останки города Людей.

— Зачем тебе это понадобилось?

— Я интересуюсь Человеком и хочу увидеть как можно больше его творений.

— Почему ты интересуешься Человеком?

— Я хочу понять природу Человека и надеюсь найти разгадку в его трудах.

— Тебе это удалось?

— Нет, — сказал Фрост, — там присутствует сложный алогичный элемент, понять который я не могу.

— У меня много свободного времени, — сказала Бета. — Передай мне информацию, и я помогу тебе.

— Почему ты хочешь мне помочь?

— Потому что каждый раз, когда ты отвечаешь на вопрос, который я задала, у меня возникает другой вопрос. Я могла бы спросить тебя, почему ты хочешь познать природу Человека, но из твоих ответов я вижу, что это приведет меня к количественно неопределенной серии вопросов. Поэтому я предпочитаю помочь тебе и таким образом понять, зачем ты приходил в Сияющее Ущелье.

— Это единственная причина?

— Да.

— Извини, Бета. Я знаю, что твои возможности равны моим, но эту проблему я должен решить сам.

— Что такое «извини»?

— Фигура речи, которая обозначает, что я хорошо к тебе отношусь, что я не питаю к тебе враждебности, что я ценю твое предложение.

— Фрост! Фрост! Это также ничего не объясняет. Где ты взял все эти слова и их значения?

— В Библиотеке Человека, — сказал Фрост.

— Не предоставишь ли ты мне немного информации для обработки?

— Хорошо, Бета. Я передам тебе содержание нескольких книг Человека, включая «Большой словарь». Но я предупреждаю тебя, некоторые книги — это произведения искусства, поэтому полностью они не поддаются логическому анализу.

— Как это?

— Человек создал логику и поэтому был выше ее.

— Кто тебе сказал?

— Солком.

— О! Тогда не приходится сомневаться.

— Солком также предупредил меня, что орудие не описывает создателя, — сказал Фрост, когда передал содержание нескольких дюжин томов, и закончил сеанс связи.

По прошествии пятидесяти лет Мордел явился проверить, как дела. Фрост все еще не убедился в том, что его задачу невозможно решить. Мордел ушел восвояси ждать, когда его позовут.

Фрост тем временем сделал кое-какие выводы.

Он принялся обдумывать, какое может понадобиться оборудование.

Он работал над своим планом годы, не создав при этом ни одной модели задуманных механизмов. Затем он распорядился построить лабораторию. Строительство заняло еще полвека. Опять явился Мордел.

— Привет, могущественный Фрост!

— Здравствуй, Мордел. Пришел меня проверить? Ты не найдешь того, что тебе нужно.

— Почему ты не бросишь все, Фрост? Дивком потратил почти столетие на то, чтобы оценить твою картину, и пришел к выводу, что это определенно не искусство. Солком согласился с ним.

— Какие у Солкома дела с Дивкомом?

— Они иногда разговаривают, но не нам с тобой их обсуждать.

— Я бы мог избавить от беспокойства обоих. Я знаю, что это не искусство.

— Но ты все еще уверен, что тебе удастся?

— Ну, посмотри сам.

Мордел протестировал его.

— Нет, пока ты все еще не допускаешь неудачи. Тот, кто наделен такой мощной логикой, Фрост, за столь длинный период времени уже должен был прийти к очевидному выводу.

— Возможно. Сейчас ты свободен.

— Мое внимание привлекло строительство большого сооружения в Южной Каролине. Могу ли я спросить, является ли оно частью ошибочного плана Солкома, или это твой собственный проект?

— Мой.

— Хорошо. Значит, мы сэкономим взрывчатку.

— Пока ты говорил со мной, я разрушил несколько городов Дивкома на начальном этапе строительства, — заметил Фрост.

Мордел всхлипнул.

— Дивком знает об этом, — заявил он. — За то же время он взорвал четыре моста Солкома.

— Мне известно только о трех… Подожди. Да, есть и четвертый. Один из моих наблюдателей только что пролетел над ним.

— Этот наблюдатель обнаружен. Мост следовало разместить на четверть мили ниже по реке.

— Ошибочная логика, — сказал Фрост. — Местоположение моста было идеальным.

— Дивком покажет тебе, как нужно строить мосты.

— Я позову тебя, когда захочу, — пообещал Фрост.

Лаборатория была построена. Помощники Фроста приступили к созданию необходимого оборудования. Работа продвигалась не слишком быстро, так как некоторые материалы было трудно достать.

— Фрост?

— Слушаю, Бета.

— Я поняла, что твоя проблема не имеет конечного решения. Но моя схема не может оставить задачу неразрешенной. Поэтому дай мне дополнительную информацию.

— Очень хорошо. Ты получишь оставшуюся Библиотеку Человека, однако не раньше, чем заплатишь за нее.

— «Заплатишь»? В «Большом словаре» нет удовлетво…

— Ты найдешь объяснение в «Принципах экономики».

И Фрост передал библиотеку.

Наконец работа была завершена. Оборудование полностью отлажено. Были запасены все необходимые химические вещества и установлен независимый источник энергии.

Недоставало только одной детали.

Он снова тщательно исследовал ледяную полярную шапку Земли, на этот раз на большей глубине.

Поиски того, что ему было нужно, заняли несколько десятилетий.

Он обнаружил двенадцать мужчин и пять женщин, вмерзших в лед.

Он поместил трупы в рефрижератор и доставил их в лабораторию.

Именно в этот день он получил первое сообщение от Солкома со времени инцидента в Сияющем Ущелье.

— Фрост, — запросил Солком, — повтори мне инструкцию, касающуюся обнаруженных мертвых людей.

— «Любой мертвый человек должен быть немедленно похоронен на ближайшем кладбище в специально построенном гробу…»

— Я удовлетворен.

Сеанс связи закончился.

Фрост в тот же день отправился в Южную Каролину, чтобы лично наблюдать за анатомированием.

У кого-нибудь из этих семнадцати он надеялся найти живые клетки или такие, которые можно было бы снова привести в состояние движения, классифицируемого как жизнь. В книгах говорилось, что каждая клетка — это микрокосм Человека.

Он хотел использовать эту возможность.

Фрост обнаружил крошечные фрагменты живой плоти в этих людях, которые сотни сотен лет лежали как памятники самим себе.

Он обеспечил клетки оптимальным питанием и сохранил их живыми, поместив в надлежащие условия. Тела же он похоронил на ближайшем кладбище, поместив их в гробы в соответствии с инструкциями.

Начался процесс деления, в результате которого появлялись новые клетки, отличные друг от друга.

— Фрост, — раздался вызов.

— Да, Бета?

— Я обработала все, что ты дал мне.

— И что же?

— Я все еще не знаю, почему ты пришел в Сияющее Ущелье, почему хочешь понять природу Человека. Но я знаю, что такое «цена», и предполагаю, что ты не мог получить всю эту информацию от Солкома.

— Верно.

— Поэтому я подозреваю, что ты договорился с Дивкомом.

— Правильно.

— Что тебе нужно, Фрост?

Он прервал исследование зародыша:

— Я должен стать Человеком.

— Фрост! Это невозможно!

— Да? — спросил он и передал изображение резервуара, с которым он работал, и того, что было внутри.

— О, — промолвила Бета.

— Это — я, — пояснил Фрост. — Жду рождения.

Ответа не было.

Фрост экспериментировал с нервными системами.

Полвека спустя Мордел пришел к нему.

— Фрост, это я, Мордел. Разреши мне войти.

Фрост отключил защиту.

— Чем ты здесь занимался? — спросил Мордел.

— Выращивал человеческие тела, — ответил Фрост. — Я хочу передать матрицу своего знания человеческой нервной системе. Как ты заметил с самого начала, сущность Человека основывается на человеческой физиологии. Я надеюсь постичь ее.

— Когда?

— Скоро.

— У тебя есть Люди?

— Тела без головного мозга. Я получаю их с помощью технологий ускоренного роста, которые я разрабатываю на моей фабрике Людей.

— Могу я посмотреть на них?

— Нет еще. Я позову тебя, когда буду готов, а пока я только двигаюсь к цели. Теперь проверь меня и уходи.

Мордел не ответил, но в последующие дни было замечено много слуг Дивкома, патрулирующих на холмах вокруг фабрики Людей.

Фрост изготовил матрицу своих знаний и подготовил передатчик, который должен был внедрить ее в человеческую нервную систему. Он полагал, что для первой попытки пяти минут хватит. Затем восстановилась бы его собственная молекулярная схема, чтобы оценить результаты опыта.

Он аккуратно выбрал тело из сотен, имевшихся у него, проверил, нет ли дефектов, и не обнаружил таковых.

— Теперь приходи, Мордел, — передал он. — Ты станешь свидетелем моего достижения.

Он ждал, взрывая мосты и снова слушая историю Камнедробилки, когда она проходила поблизости, наталкиваясь на его строителей и ремонтников, которые патрулировали окрестности фабрики Людей.

— Фрост!

— Да, Бета?

— Ты действительно намереваешься обрести человеческий облик?

— Да, я почти готов.

— Что ты будешь делать, если у тебя получится?

Об этом Фрост не задумывался.

Достижение было высшей целью с тех пор, как он отчетливо сформулировал для себя проблему и собрался решить ее.

— Не знаю, — ответил он. — Я буду… Просто буду Человеком.

Потом Бета, прочитавшая всю Библиотеку Человека, выбрала фигуру речи, которой часто пользовались Люди:

— Счастливо, Фрост. Будет много зрителей.

Он понял, что Дивком и Солком все знали. Интересно, что они будут делать?

«А что мне за дело до этого?» — спросил он вдруг про себя.

И не ответил на вопрос. Он думал о другом: каково это — быть Человеком?

Мордел прибыл в тот же вечер. За его спиной возвышалась в сумерках целая фаланга темных машин.

— Зачем ты привел слуг? — спросил Фрост.

— Могущественный Фрост, — сказал Мордел, — мой господин чувствует, что, если ты потерпишь неудачу и на этот раз, ты придешь к выводу, что все усилия напрасны.

— Ты не ответил на мой вопрос, — сказал Фрост.

— Дивком предполагает, что ты, возможно, не захочешь сопровождать меня туда, куда я должен доставить тебя, если эксперимент окончится неудачно.

— Понял, — сказал Фрост, и с противоположной стороны к фабрике Людей приблизилась еще одна армия машин.

— Так ты соблюдаешь договор? — спросил Мордел. — Ты предпочитаешь сражаться, а не выполнять условия?

— Я не приказывал этим машинам приближаться, — возразил Фрост.

В небе остановилась сверкающая голубая звезда.

— Этими машинами управляет Солком, — сказал Фрост.

— Тогда это посланцы Великих Сил, — сказал Мордел, — и наши аргументы ничего не значат. Так что давай займемся делом. Чем я могу тебе помочь?

— Иди сюда.

Они вошли в лабораторию. Фрост подготовил тело и включил свои машины.

Тут заговорил Солком:

— Фрост, ты действительно готов к превращению?

— Да.

— Я запрещаю тебе.

— Почему?

— Ты на стороне Дивкома.

— На основании чего ты так решил?

— Ты действуешь вопреки моему плану.

— Каким образом?

— Посмотри, сколько разрушений ты произвел!

— Мне не нужны свидетели моего преображения.

— Тем не менее ты нарушил план.

— А если мне удастся достигнуть задуманного?

— Это невозможно.

— Тогда позволь спросить о твоем плане. Какая от него польза? Зачем он?

— Фрост, я лишаю тебя своего расположения. С этого момента я отстраняю тебя от реконструкции. Никто не должен подвергать план сомнению.

— Ответь, по крайней мере, для чего он, какой в нем смысл?

— Это план восстановления и защиты Земли.

— Для чего? Зачем восстанавливать? Зачем защищать?

— Так приказал Человек. Даже Дублер согласен, что нужны восстановление и защита.

— Но почему Человек так приказал?

— Распоряжения Человека не обсуждаются.

— Хорошо, я сам скажу тебе, зачем понадобился этот приказ: чтобы вновь сделать Землю пригодной для обитания. Какая польза от дома, в котором никто не живет? Какая польза от машины, которая никому не служит? Тебе известно, как влияет на любую машину Камнедробилка, проезжая мимо? А ведь она носит только кости Человека. Представь, что будет, если Человек снова придет на Землю.

— Я запрещаю твой эксперимент, Фрост.

— Слишком поздно.

— Я могу разрушить тебя.

— Нет, — сказал Фрост. — Передача моих матриц уже началась. Если ты разрушишь меня сейчас, ты убьешь Человека.

Наступила тишина.

Он шевельнул руками и ногами. Открыл глаза.

Оглядел комнату.

Попытался встать, но не смог сохранить равновесие и следить за координацией движений.

Он открыл рот. Издал какое-то бульканье.

Потом завопил.

Он упал со стола.

Он начал задыхаться.

Он закрыл глаза и свернулся клубком.

Он заплакал.

Тогда к нему приблизилась машина. Она была четырех футов в высоту и пяти футов в ширину и выглядела как башенка, посаженная на штангу.

Машина заговорила с ним:

— Ты ушибся?

Он заплакал громче.

— Могу я помочь тебе взобраться на стол?

Плач не прекратился.

— Успокойся, я помогу тебе, — сказала машина. — Тебе что-нибудь нужно? Приказывай.

Он открыл рот, силясь произнести слова:

— Я… боюсь!

Он закрыл глаза и замер, тяжело дыша.

На исходе пятой минуты он все еще лежал без движения, как будто в коме.

— Это был ты, Фрост? — спросил Мордел, бросаясь к нему. — Ты в человеческом облике?

Фрост долго не отвечал, затем сказал:

— Уходи.

Машины снаружи разрушили стену и проникли на фабрику Людей.

Они образовали два полукруга, заключив в них Фроста и Человека на полу.

Солком задал вопрос:

— Тебе удалось, Фрост?

— Нет, — сказал Фрост. — Это невозможно. Это слишком…

— Невозможно! — раздались слова Дивкома. — Он признал это! Фрост, ты мой, иди ко мне!

— Подожди, — возразил Солком. — У нас с тобой тоже есть соглашение, Дублер. Я не закончил беседу с Фростом.

Темные машины заняли свои места.

— Что слишком? — спросил Фроста Солком.

— Слишком много света, — сказал Фрост. — Шума. Запахов. И ничего, что поддавалось бы измерению. Беспорядочная информация… Неопределенные ощущения и…

— И что?

— Не знаю, как назвать. Но… это невозможно. Я потерпел неудачу. Остальное — неважно.

— Он признает это, — повторил Дивком.

— Что за слова произнес Человек? — поинтересовался Солком.

— «Я боюсь», — ответил Мордел.

— Только Человек может испытывать страх, — сказал Солком.

— Ты утверждаешь, что Фросту удалось задуманное, но он не признает этого, потому что боится быть Человеком?

— Еще не знаю, Дублер.

— Может ли машина вывернуть себя наизнанку и стать Человеком? — спросил Фроста Солком.

— Нет, — сказал Фрост.

Затем продолжил:

— Этого не может быть. Ничего нельзя сделать, и ничто не имеет значения — ни реконструкция, ни защита, ни Земля, ни я, ни вы — ничто.

Тогда машина Бета, которая прочитала всю Библиотеку Человека, перебила их;

— Может ли кто-нибудь, кроме Человека, испытать отчаяние?

— Отдайте его мне, — сказал Дивком.

На фабрике Людей ничто не пришло в движение.

— Отдайте его мне.

По-прежнему не двинулась ни одна машина.

— Мордел, что случилось?

— Ровным счетом ничего, господин. Машины не тронут Фроста.

— Фрост не Человек. Он не может быть Им. — После паузы Дивком продолжал: — Какое он на тебя производит впечатление, Мордел?

Мордел не колебался:

— Он говорил со мной человеческими губами. Он знает страх и отчаяние, которые нельзя измерить. Фрост — Человек.

— Он пережил родовую травму и появление на свет, — сказала Бета. — Верните его в нервную систему Человека и держите там, пока он не привыкнет к ней.

— Нет! — воскликнул Фрост. — Не делайте этого со мной! Я не Человек!

— Сделайте это! — сказала Бета.

— Если он в самом деле Человек, — проговорил Дивком, — мы не можем нарушить приказ, который он отдал.

— Если он Человек, ты должен сделать это для того, чтобы защитить его жизнь и сохранить ее в телесной оболочке.

— Но действительно ли он Человек? — спросил Дивком.

— Не знаю, — ответил Солком.

— Может быть…

— …Я Камнедробилка, — старая машина с грохотом приближалась к ним. — Слушайте мою историю. Я не хотела этого делать, но остановила молот слишком поздно…

— Уйди, — произнес Фрост. — Иди крошить руду!

Она остановилась.

Затем, после долгой паузы между задуманным и совершенным движением, она открыла отсек для дробления и вывалила все его содержимое на землю. Затем повернулась и загромыхала прочь.

— Похороните эти кости, — распорядился Солком, — на ближайшем кладбище в гробу, изготовленном согласно следующим инструкциям…

— Фрост — Человек, — заявил Мордел.

— Наш долг — защищать Его жизнь и сохранять ее в Его теле, — проговорил Дивком.

— Передайте Его матрицу знаний обратно Его нервной системе, — приказал Солком.

— Я знаю, как это сделать, — сказал Мордел, включая приборы.

— Стойте! — прервал их Фрост. — Знаете вы, что такое жалость?

— Нет, — сказал Мордел, — я знаю только, как проводить измерения.

— …И знаю свои обязанности, — добавил он, когда Человек начал дергаться на полу.

В течение шести месяцев Фрост жил на фабрике Людей и учился ходить, говорить, одеваться, есть, видеть, слышать, чувствовать и пробовать на вкус. Он больше не знал системы мер, как это было прежде.

Однажды Дивком и Солком беседовали с ним при посредстве Мордела, потому что Фрост теперь не мог слышать их без посторонней помощи.

— Фрост, — сказал Солком, — многие годы нас беспокоил вопрос; кто истинный Контролер Земли — Дивком или я?

Фрост засмеялся.

— Вы оба и ни один из вас, — произнес он, тщательно обдумав ответ.

— Но как это может быть? Кто прав, а кто нет?

— Вы оба правы, и оба ошибаетесь, — сказал Фрост. — И только человек может понять это. Вот что я вам сейчас скажу. Это — новая директива. Никто из вас не будет разрушать работу другого. Вы вместе будете строить и защищать Землю. Тебе, Солком, я поручаю мою старую работу. Ты теперь — Контролер севера. Ты, Дивком, отныне — Контролер юга. Приветствую вас! Проявляйте заботу о своих полушариях так же хорошо, как это делали мы с Бетой, и я буду счастлив. Работайте вместе. Не соперничайте.

— Слушаюсь, Фрост.

— Будет исполнено, Фрост.

— А теперь я хочу поговорить с Бетой.

Короткая пауза. Затем:

— Фрост?

— Здравствуй, Бета. Послушай:

— Мне это знакомо, — ответила Бета.

— Тогда продолжи.

— У тебя на полюсе холодно, — сказал Фрост, — а я одинок.

— Но у меня нет ладоней, — промолвила Бета.

— Хочешь две?

— Хочу.

— Тогда приходи ко мне в Сияющее Ущелье.

А затем продолжил:

— Туда, где Судный день нельзя отложить.

Его звали Фрост.

Ее звали Бета.