Имя снежного зайца

Далеко-далеко на Севере все звери куда как больше, чем на юге. Их мех такой густой и теплый, что они не замерзают даже в страшные морозы, когда капля воды вмиг превращается в ледяной шарик, не успев упасть на землю. Их мех такой белый, что северное сияние переливается, отражаясь на их шкурах, как на снегу. Там живут пушистые полярные лисицы, и белые совы, и даже зайцы там белые-белые, такие, что их совсем не видно на снегу. Пока они не побегут…

Долгой полярной ночью всякое случается – будто из ниоткуда появляются огромные чудовища с длинными синими клыками, от которых нет спасения. Лисы чуют живую кровь и ныряют в снег, как в глубокую воду, а совы, чьи крылья не всколыхнут даже самую маленькую пушинку-снежинку – эти ждут, когда добыча появится на поверхности. Зайцы приходят к людскому жилью и «проверяют» капканы – грызут тех, кто не может больше двигаться, и мелких, и больших.

… Когда обломки корабля, вспоротого льдиной до середины борта, рассыпались по льду, маленькое мокрое создание спрыгнуло с круглой деревяшки – корабельного люка, и бросилось бежать к берегу, где темнели валуны – черные луды. Мальчик? Нет. Не человек. Раньше люди называли их дзюу-дзин – зверолюд. Но теперь обычных животных на земле почти не осталось, все теперь Говорящие. Эволюция, видимо. Или что-то другое.

Зайцы убегают, но он – кролик. Он может резко поворачивать и бить как задними лапами, так и передними. А еще – он пребольно кусается.

Зайцы рождаются одни и растут одни – без логова. Без мамы. Без братьев и сестер. Но даже среди свирепой борьбы за выживание есть маленькая лазейка, глоток тепла, приправленный капелькой надежды для тех, кто проигрывает эту борьбу. Зайчиха, оставившая своего ребенка, будет кормить молоком любого зайчонка. Бывает, что не-зайчонка тоже.

Он понимал, что все равно умрет, когда увидел за лудой покалеченного зайчонка. Он таскал его на себе от одной точки кормления до другой – его ноги были здоровы, лучше уставать, расходуя последние крохи сил, чем беречь их, сжавшись в комок, и медленно умирать под вой тоски. Зачем же умирать двоим, верно? Две зайчихи накормили его вместе с зайчонком. Маленький кролик тогда назвал его братом. Зайчонок молчал. Он почти не разговаривал.

Потом пришла весна, заяц бегал все лучше и, наконец, убежал совсем. Кролику не угнаться за настоящим зайцем.

Юный кролик, по-прежнему снежно-белый – кролики не меняют шкурку весной, – радовался этой весне, прыгая по лужам, жуя первые травинки, салатово-золотистые, тоненькие, почти безвкусные. Нет, у них был запах и вкус весны. Как у воды из снежного быстрого ручья – отдающий льдом, стремительный и островатый. Цвет и вкус надежды – короткой, уходящей вместе с солнцем, но от этого еще более прекрасной. Он знал – всей жизни его – эта весна, потом лето и, на десерт, быть может, ломтик-другой осени. Лето было коротким и жгучим, наполненным жужжанием и звоном – на все голоса старались насекомыши, летающие и ползающие. Их век был еще короче. Осень плакала вместе с ним, насквозь пробивая густой мех, неся холод в самую глубину, в сердце. Гуси прокричали ему реквием и улетели, унося с собой последние лучи солнца. Олени оглашали окрестности трубным ревом, когда он забрался под корни кривой березки, чтобы умереть так, как нормальные кролики живут. В норке. Он старался не стонать, но без удивления услышал негромкий, ритмичный топот. Неумолимые звуки. Заяц. Почти перелинял, только на острых ушах еще остались темно-ржавые клочья. Его голос звучал грубо, потому что слова не имели интонации. Зайцы редко говорят. Им незачем общаться друг с другом.