Имя убийцы

Имя убийцы

Город задыхался от весны и выхлопных газов. Турецкий привычно припарковался у чугунной ограды, распахнул дверцу… и чуть не ступил начищенным ботинком в свежее мазутное пятно. Пришлось переставлять железного коня. Пересекая парковку, он покосился на черный «Фьюжн», застывший у крыльца агентства «Глория». «Памой мне спинку, ну пажалуста», — умоляла надпись на заднем стекле, выполненная пальчиком прогульщика русского языка. Настроение испортилось окончательно.

Но в агентство он вошел, как всегда, стремительно, загадочно улыбаясь, стараясь шумно не дышать. Две таблетки от «вчерашнего», принятые полчаса назад, в принципе, работали…

Секретарша Лидочка стучала по клавиатуре, изображая кромешную занятость. Кукольное личико олицетворяло вселенскую грусть. Турецкий поздоровался, Лидочка кивнула, не отрываясь от монитора. Потянула носом — снова ничего не сказала.

— Как он там? — Турецкий кивнул на дверь из мореного дуба, за которой проистекало зловещее молчание.

— Нормально, — пожала плечами Лидочка. — Взгляд приветливый, лицо открытое. На вашем месте я бы к нему не ходила. Там Меркулов.

— А я уже знаю. — Турецкий вздохнул. — Грустно выглядишь сегодня, Лидочка, случилось чего?

— Влюбилась, Александр Борисович.

— Да что ты говоришь? Аппетит не пропал?

— Нет. — Лидочка хлопнула ресницами, отвела глаза от монитора, устремила их на сотрудника агентства «Глория», который в новом плаще с кожаными регланами смотрелся весьма импозантно. — Не пропал аппетит, Александр Борисович, плотно позавтракала… С обновкой вас.

— Это не любовь, — компетентно заявил Турецкий, — это увлечение. Если любишь, пропадает сон, аппетит, желание ходить на работу, формируется дрожь в коленках. Уж я-то знаю.

— Откуда вы знаете, Александр Борисович?

Он не ответил, вошел в кабинет Голованова, настраиваясь на все доступные неприятности.

В кабинете царило вполне естественное похоронное молчание. Голованов восседал за рабочим столом, испытывая неудобства — как будто сидел на пороховой бочке, к которой уже подносили фитиль. Меркулов был мрачнее сентябрьской тучи, сидел, нахохлившись, в кресле, постукивая пальцем по подлокотнику.

— Ух, как все серьезно, — буркнул Турецкий, разваливаясь в свободном кресле. — И куда уехал цирк?

— Опаздываешь, Александр Борисович, — заметил Меркулов, взглянув на часы. Турецкий удивленно посмотрел на Голованова. Директор агентства старательно прятал глаза.

— Пробки, уважаемый Константин Дмитриевич. В наше время стояние в пробках уже можно приплюсовывать к трудовому стажу.

— Ну, вы поговорите, — встрепенулся Голованов, слезая с пороховой бочки. — Не буду вам мешать, как говорится… — он торопливо вышел из кабинета, плотно прикрыв дверь. Турецкий озадаченно проводил его глазами.

— Отличный плащ, — оценил обнову бывшего подчиненного Меркулов.

— Спасибо, — кивнул Турецкий. — На распродаже купил — у метро «ВДНХ». Знаешь, Костя, я всегда рад тебя видеть, и это не гипербола…

— Но только не сегодня, — проницательно заметил Меркулов и улыбнулся. — Ладно, оставим траур, без него тошно. Тебя еще приходится все утро ждать…

— Напомни, пожалуйста, — попросил Турецкий, — я по-прежнему работаю в прокуратуре или уже нет?

— Нет, в прокуратуре ты больше не работаешь. Досрочно, так сказать, освободился. — Старчески кряхтя, Меркулов полез за сигаретной пачкой. Пока он прикуривал, Турецкий успел задремать. — Не спать, Турецкий! Опять всю ночь играл, шатался по барам?

— Зависть плохое чувство, Костя, — Турецкий потряс головой, освобождаясь от прилипчивой дремоты. — Семейные неурядицы выходят на передний план, не обращай внимания. Главное, пульс есть, а ритм — хрен с ним.

— С Ириной поссорился, — догадался Меркулов, — с этой терпеливейшей, почти святой женщиной…

— Не почти, а святой, — перебил Турецкий. — Хватит, Костя, я слушаю тебя внимательно. Говори. Ты же не просто так сюда явился.

— Скажу, — согласился Меркулов, принимая удобную позу. — Двадцать третьего апреля текущего года был похищен генерал Бекасов.

— Ты забыл сказать, цинично похищен, — рассмеялся Турецкий. — Любишь ты, Костя, дарить свои проблемы людям. Кстати, я не сильно тебя расстрою, если скажу, что не знаю, кто такой генерал Бекасов?

— В твоем возрасте пора бы знать, — ядовито заметил Меркулов. — Прости, я начал неправильно. Начнем издалека. Постараюсь, чтобы от полученных знаний ты не скончался на месте. Существует такой городок — Мжельск. Рижское направление. Депрессивный районный центр. Тверская, если не ошибаюсь, область. Километров двести двадцать — двести тридцать от Москвы… Прости, о чем ты думаешь?

— Только об одном, Костя. Как бы превратить окружающую нас среду в окружающее нас воскресенье. В отпуск хочу. Нуждаюсь я в отпуске, понимаешь?

— В отпуске нуждается тот, кто только что из него вышел, — назидательно изрек Меркулов, — то есть я. А тебе еще работать и работать. Итак, городок Мжельск. Двести двадцать верст от Москвы. Сорок тысяч населения, ничего интересного. Проезжаешь речку с замечательным названием Зузава, проезжаешь Зубатов, еще километров пятнадцать, и… Ошибиться трудно, повсюду указатели.

— Ты на что-то намекаешь? — насторожился Турецкий.

— В трех верстах от районного центра имеется деревня Горелки. Места там живописные, пользуются спросом у состоятельных столичных жителей. Скупают за бесценок земли, давая взятки местной администрации, строят дома для белых людей, обносят их трехметровыми заборами. Чего там только нет — ягоды, грибы, рыба кишит в озерах. Плотность населения достаточно низкая — не Китай с его деревеньками в пол-Москвы. Теперь переходим к нашим баранам. Первое преступление произошло в конце апреля, а если быть точнее…

— Первое? Уточни, пожалуйста, сколько их всего.

— Хм, двадцать третьего числа, — Меркулов сделал паузу, рассматривая собеседника так, словно искал, куда бы ему в череп вживить электрод. — Исключительно для неграмотных. Генерал Бекасов — пятьдесят три года, представительный, хорошо образованный мужчина. Боевой когда-то генерал, служил в Чечне, в Абхазии, выдавая там себя за местного военнослужащего, имеет кучу правительственных наград. После травмы, полученной в ДТП неподалеку от Гадауты, вышел в отставку, но, поскольку не привык сидеть без дела, работал консультантом в министерстве обороны, курировал службы безопасности ряда банков, несколько раз был замечен в Кремле, когда там обсуждалась ситуация в непризнанных кавказских республиках. Так вот, двадцать третьего марта этот достойный со всех сторон человек гибнет при загадочных обстоятельствах…

— Ты сказал, что его похитили, — встрепенулся Турецкий, — искали, не нашли, сейчас он официантом в Лондоне, жалеет страшно. Путаешься, Костя.

— Нет, — покачал головой Меркулов, — я уже старый, но пока держусь. У генерала четырехкомнатная квартира в Москве на Кутузовском проспекте, небольшой, но уютный особнячок в Греции, приобретенный, безусловно, на честно заработанные деньги, однако все свободное время он любил проводить в Горелках, где имел хороший дом на восточной окраине деревни, приусадебное хозяйство и все такое. Генерал был заядлым рыболовом. Двадцатого апреля генерал ушел на неделю от дел, прибыл с семьей в Горелки. После того как случилась эта досадная неприятность, домашние вспоминали, что генерал был чем-то обеспокоен. Он даже взял с собой двух работников охранного предприятия, которые ни на шаг от него не отходили. Двадцать третьего апреля он решился сделать вылазку на озеро, собрал удилища, спиннинги и в сопровождении телохранителей рванул рыбачить. Его любимым местом было Лебяжье озеро в трех верстах от деревни…

— Был обеспокоен, но отправился рыбачить, — Турецкий скептически почесал бровь.

— Ты не знаешь, что такое фанатичный рыболов, — возразил Меркулов. — Он готов всегда, невзирая ни на что…

— Ну, почему же, я люблю посидеть с удочкой. Сколько раз мы с тобой ездили на озера…

— Это не то, — отмахнулся Меркулов. — Нам не важно, забыли ли мы дома удочки, червей, прочие мормышки. Главное, чтобы была бутылка, хорошая погода и такая же компания. Когда кончается выпивка, мы начинаем сматывать удочки. У настоящего рыболова все не так. Он с нетерпением ждет заветного дня, он тщательно к нему готовится, его не остановят преграды — тем более весной, когда вскрывается вода… В общем, генерал и два телохранителя — Гриша и Максим — в субботний день двадцать третьего апреля убыли на рыбалку. До вечера не было вестей, супруга Анастасия обрывала телефон, но связь отсутствовала. В конце концов домработница Ольга прыгнула в свою машину и помчалась на поиски хозяина. Она и вызвала к месту преступления милицию. — Меркулов сменил ногу и пристально воззрился за окно. Погода в Москве окончательно портилась — шел проливной дождь. Падал вертикально, почти бесшумно, серой стеной. — А ведь ничего такого не обещали, помнишь? Эх, приковать бы этих синоптиков к ртутному столбу… Напомни, где я остановился?

— Вызвала к месту преступления милицию.

— Ну да. Гриша и Максим, молодые охранники из бюро «Кутузов и компания», лежали на берегу с пулями в спинах. Брошенный джип генерала Бекасова, удочки, спиннинг, садок с двумя карасями… Тело генерала не нашли, из чего милиция сделала резонный вывод, что генерала похитили.

— Мог и сам пострелять своих ребят, — подкинул завиральную идею Турецкий. — Сделал вид, что его похитили. А сам — на паровоз, и за лучшей жизнью.

— Мог, — согласился Меркулов, — хотя и нет. Генерал слыл порядочным человеком, он не мог убить преданных ему людей. Но дело не в этом. Никого он не убивал. Семья, проливая горючие слезы, ожидала требования о выкупе или хоть какого-то известия о судьбе генерала. Милиция пребывала в ленивых раздумьях. Похитители не звонили, и на пятый день на дно озера спустились водолазы.

— Почему раньше не спустились?

— Ну, не знаю, — развел руками Меркулов, — Ты хочешь, чтобы я отвечал за действия провинциальных водолазов и их работодателей? Видимо, решили, что все понятно, генерал похищен, увезен в неизвестном направлении… пока в чью-то светлую голову не пришла эта простая мысль. Мертвое тело зацепилось за корягу, потому и не всплыло. Видимо, падая в воду, генерал был не вполне мертв, а окончательно умер уже в воде. В груди обнаружили пулю, аналогичную тем, что извлекли из Гриши и Максима.

— Понятно, — кивнул Турецкий. — Не было похищения.

— Было тройное убийство, — подтвердил Меркулов. — Бекасов рыбачил под обрывчиком, телохранители болтались поодаль, когда подкрался злодей. Застрелил охранников, а потом и генерала, который успел к нему обернуться и посмотреть в глаза. Хм, что-то жутенькое, говорят, осталось у него в глазах…

— И никакого фото убийцы на сетчатке глаза? — пошутил Турецкий.

— Это фантастика, сынок. Местная милиция, как водится, расписалась в полном бессилии. Упустили пять дней, с опозданием стали искать следы, опрашивать аборигенов, но куда там — проливные дожди сделали свое дело, а в отсутствии очевидцев ничего странного нет — мокрые дела совершаются, как правило, без свидетелей. Ввиду значимости потерпевшего, из Москвы прибыла специальная следственная группа во главе с советником юстиции Быстровым, но и ей ничего не удалось раскопать. Дело зависло.

— И не придумали ничего лучшего, как надавить на тебя, чтобы ты надавил на старинного друга, который, смею напомнить, давно оставил государеву службу.

— Не спеши возмущаться, — сделал протестующий жест Меркулов, — история еще не закончилась. Две недели спустя, в пятницу шестого мая, произошло очередное преступление. На этот раз, ни много ни мало, а в здании районной Мжельской прокуратуры.

— Ну, хоть что-то веселенькое, — пробурчал Турецкий.

— Там много интересного. — Меркулов понизил голос, стал изображать радиоведущего, повествующего в эфире страшную историю. — Начиная непосредственно со здания прокуратуры. Оно особенное. В прежнем здании, расположенном в центре городка, был опустошающий пожар, на месте пепелища в данный момент возводят новое, а прокуратуру, до переезда, временно разместили на окраине — в бывшем здании районной психоневрологической клиники.

— И провинциальная прокуратура не на словах, а на деле превратилась в страну дураков, — обрадовался Турецкий, — где витают души залеченных психов, по ночам раздаются стоны, скрипят перекрытия, бродят девочки в ночных рубашках…

— Не юродствуй, — поморщился Меркулов. — Случай в современной криминальной практике достаточно редкий, оттого и интересен с прикладной точки зрения.

— С какой? — не понял Турецкий.

— С прикладной, — неуверенно повторил Меркулов и разозлился: — Хватит меня перебивать. Ты слушай, скоро пригодится. Итак, в пятницу шестого мая, примерно в девять утра районную прокуратуру почтил визитом некий гражданин. Внешность гражданина была невзрачная, и речь такая, что… в общем, не интеллигент в пятом колене. Добрый человек с порога заявил охраннику, что ему известны все обстоятельства гибели генерала Бекасова, и разговаривать он будет только с районным прокурором Сыроватовым. Охранник растерялся и повел себя не так, как предписано инструкцией. Машинально предложил посетителю пройти на второй этаж, где посреди коридора находится кабинет районного прокурора. Посетитель поднялся по лестнице, охранник набрал с вахты номер Сыроватова, но в кабинете никто не снял трубку. В приемной тоже на звонок не ответили. Через десять минут именно там — в кабинете Сыроватова — обнаружили труп.

— Этого парня? — прищурился Турецкий.

— Ты удивительно проницателен. Обнаружил сам прокурор, который, по его словам, работал в архиве. Вошел, а в кресле сидит натуральный мертвец со стеклянными глазами. Прокурора чуть Кондрат не хватил. Ладно, труп, уж этого добра он в жизни насмотрелся, но где? — в лоне законности и правопорядка! Да еще в его собственном кабинете.

— Необычно, да, — подумав, согласился Турецкий. — Это как если бы я сейчас вышел покурить, вернулся — а тут…

— Типун тебе на язык, — сплюнул Меркулов. — Тут же начался тарарам. У прокурора хватило ума связаться с охраной, отдать приказ никого не выпускать из здания и вести строгий учет входящих. Вызвали криминалистов. Экспертиза показала, что обладатель ценных знаний о гибели генерала Бекасова в момент наступления смерти в этом же кресле и сидел. Убит ударом по затылку тяжелым тупым предметом.

— Головами с убийцей столкнулись, — неловко пошутил Турецкий.

— Личность потерпевшего установить не удалось. Документов у гражданина при себе не было. Хотя, возможно, их забрал убийца, чтобы затянуть следствие.

— И до сих пор не установили личность? — удивился Турецкий. — Ты же говорил, там населения с гулькин нос.

— Возможно, уже установили. Моя информация датирована минувшим понедельником.

— Орудие убийства?

— Нашли, — усмехнулся Меркулов. — Накопитель информации. Знаешь, такой устаревший увесистый кирпич, подсоединяемый к компьютеру. В цивилизованном мире такими давно не пользуются, но что ты хочешь с провинции? Финансирование у них на нуле. Убийца использовал первое, что оказалось под рукой. Отпечатков пальцев не нашли — убийца их стер. А также протер все дверные ручки — изнутри и снаружи. Предварительное следствие показало, что на момент совершения убийства — то есть с девяти до девяти пятнадцати — в здании находились шесть сотрудников и ни одного постороннего (если не считать самого трупа). Районный прокурор Сыроватое яростно уверял, что ни о каком посетителе не знал, работал в подвале, где расположен архив, а когда пришел к себе в кабинет, труп с проломленным черепом уже сидел в кресле. Секретарша трудилась в тот момент в соседнем кабинете на другом компьютере. Помощник прокурора, два следователя… вернее, две следовательницы, а шестой — охранник на входе. Остальные штатные работники были в разъездах — их в штате не так уж и много. Был еще второй охранник, но он покинул здание за минуту до появления посетителя. Несложно догадаться, что все, находившиеся в прокуратуре, открещиваются от причастности к убийству, заявляя, что о посетителе не знали, работали в поте лица на своих рабочих местах. Местные органы провели какие-то следственные мероприятия, но толком ничего не выяснили. Зато пришли к гениальному выводу, что виновный в совершении преступления, так или иначе, причастен к убийству генерала Бекасова. И убийца — по крайней мере, в последнем случае — один из шести работников прокуратуры.

— Извне злодей не мог проникнуть? Скажем, через окно или крышу? Можно также допустить одного из упомянутых мной призраков…

— Призраков не допускали. А что касается проникновения извне… Только теоретически. На окнах решетки — все-таки это бывшая психушка, чердак заперт на ключ, а ключ надежно утерян. В общем, сам все выяснишь.

— О, горе мне! — патетично вскричал Турецкий. — Я знал, что этим кончится. А я-то гадал, почему в моем гороскопе на эту неделю множество оригинальных знакомств! Как ты можешь, Костя? Не мы ли с тобой ели из одной миски, отстреливались из одного пистолета…

— Хватит юродствовать, — крякнул Меркулов. — Дело, между прочим, серьезное.

В кармане у него прозвенел звонок, Меркулов выхватил телефон — тоже позднее приобретение, модный слайдер с функцией 3G и прочими ненужными вещами, — прочел, шевеля губами, подсказку на экране, покачал головой, дескать, не буду отвечать, убрал телефон обратно. Перехватил насмешливый взгляд собеседника.

— Чего уставился?

— Ничего, — пожал плечами Турецкий — Приятно смотреть на наше растущее благосостояние.

— На себя посмотри… Прости, Александр, но я достаточно ясно выразился.

— Между прочим, не имеешь права…

— О каких правах ты говоришь? Генеральный давит, как бульдозер. Следственная группа расписалась в бессилии. Посылать вторую группу? А где нам взять столько Шерлоков Холмсов? У нас сплошные доктора ватсоны. Положение осложняется тем, что вдова Бекасова, Анастасия, и супруга нашего генерального являются по жизни подругами. Анастасия поплакалась жене генерального, та воздействовала на мужа. Итог понятен — с потолка поступил грозный приказ: расследованием должен заняться лучший сыщик Москвы, и неважно, состоит ли он на государственной службе или является частником. Испортить жизнь можно любому. Равно как улучшить. Прости, Саня, я вспомнил о тебе. А теперь можешь возмущаться.

— Вот спасибо огромное, Константин Дмитриевич, — Турецкий не поленился, выбрался из кресла, отвесил поклон до земли. — За доверие, за то, что не даете заскучать. Как бы мы жили, если бы в лучшие моменты жизни вы не вспоминали о нас?

— Поезжай. Лучше не затягивай, сделай это прямо сегодня. Посмотришь, чего там наработала следственная группа, дашь ей пинка.

— Да кто же мне позволит! Я никто, ты забыл? Меня и в прокуратуру не пустят — не то, что позволят прикоснуться к святая святых — уголовному делу, не говоря уж о том, чтобы дать кому-нибудь пинка! Или у тебя в рукаве припасено рекомендательное письмо капитану королевских мушкетеров? Так с этим письмом только в туалет сходить…

Меркулов терпеливо ждал, пока закончится буря. По мере ее затухания выкурил еще одну сигарету.

— Ты закончил? Теперь слушай. О твоем прибытии прокурора Сыроватова известят уже сегодня. Ему не нужно скомпрометированное учреждение, руководимое им же. Тебе окажут все возможное содействие. Соответствующие инструкции получит и милицейское руководство. Если будут инциденты — смело ссылайся на генерального. Не поможет — воспользуйся парой телефонных номеров, которые ты знаешь. Если убийца сам прокурор — не смущайся. Поступай так, как велит закон. Хотя не думаю, что этот запуганный человечек способен кого-то убить. Теперь о приятном. Голованов не зря выглядел таким мрачным и потрясенным. Я поговорил с ним. До отъезда получишь командировочные в размере оклада, зарплату за текущий месяц, а также моральную компенсацию — в размере двух минимальных месячных зарплат. Надеюсь, это утешит тебя?

— С трудом, — проворчал Турецкий. — Это не повод пуститься в пляс. И нисколько не меняет дело! Признайся честно, Костя, — он опустил очки на нос и уставился на Меркулова иронично-прожигающим взглядом, — почему ты решил подставить именно меня?

— Стыдно признаться, — пожал плечами Меркулов, — но ты лучший. И почему я об этом вынужден говорить?

Он остановил машину в двух кварталах от агентства «Глория», вблизи оживленного перекрестка, прогулялся до киоска за минеральной водой. Задумчиво прошелся взглядом (будто пальцем по батарее) по привлекательной шеренге пивных бутылок, мысленно прочел народную пословицу «Любишь кататься, не вздумай похмеляться», поборол искушение, вернулся в машину. Сидел, откинув голову, врачуя расшатанную нервную систему, смотрел из-под прикрытых век, как проносятся по лужам грязные машины, окатывая ни в чем не повинных граждан. От заднего крыльца ресторана «Харакири» отъезжали легковушки, спеша доставить заказы голодным москвичам (интересно, основатели этой пищевой сети знали какое-нибудь другое японское слово?). Из школы для одаренных детей за высокой решетчатой оградой вывалила на перемену толпа учащихся. Глубокая тайна, видать, есть, почему из сотен одаренных мальчишек и девчонок вырастают сотни бездарных мужчин и женщин…

Ирина не звонила, вероятно, обиделась. Хотя, если вдуматься, ничего предосудительного он вчера не совершил. Сидел в каком-то баре до двенадцати ночи, явился домой, распространяя амбре, тихий, никого не оскорблял, не буйствовал, свернулся калачиком на краешке кровати. Кто бы объяснил ему, что такое с ним опять творится? Надоели похожие дни? «Завтрашний день будет таким же, как сегодня. Жизнь проходит, пока мы готовимся жить». Жалко Ирину, за что ей с ним такие мучения?

— Вот уж воистину… — прокряхтел Турецкий, вытаскивая из глубин плаща телефон. — Мужчина создан для женщины, чтобы ей жизнь медом не казалась.

Ирина отозвалась. Голосок ее звучал достаточно ровно, нейтрально — и не друг, и не враг…

— Ну, здравствуй, герой моего кошмара, — однако нет, насмешливые нотки в ее голосе все же звучали.

— Ты можешь говорить?

— Могу, — подтвердила Ирина. — Могу даже слушать. Ты хочешь что-то сказать?

— Хотел, — вздохнул Турецкий, — да вот теперь даже не знаю… Ты как?

— Сан-суси.

— Знакомое слово.

— Без забот. Сейчас у меня перерыв. А после перерыва — беседа с очаровательным мальчиком, который придушил своего дедушку. Мне нужно хорошенько отдохнуть, набраться сил. Самое интересное, что мальчик действительно хороший, просто временами в него вселяется бес. Что с нами происходит, Саша?

— Я, кажется, виноват, — пробормотал он. — Только не говори, что между нами снова выросла стена.

— Запомни, — назидательно сказала Ирина, — самые прочные стены строят не из камня и бетона, а из непонимания.

— Я знаю, — вздохнул Турецкий.

— И перестань себя искать в этом мире. Нельзя объять необъятное. Чем больше нужно составляющих для счастья, тем меньше вероятность, что они образуют единое целое. Ты сегодня туго соображаешь?

— Да нет, я не тупой, — улыбнулся Турецкий, — просто у меня индивидуальная скорость восприятия знаний. Прости, но вечером меня не будет. А также не будет меня завтра, а возможно, и послезавтра. Заеду домой, соберу вещи.

— Ну что ж, понимаю, работа есть работа, — неуверенно сказала Ирина. — Нам ли быть в печали? Без расставаний не было бы встреч, правда, Шурик?

— Не разделяю твоего оптимизма. Если испытываешь сомнения в моей порядочности, позвони вечером Меркулову, он подробно распишет, куда меня послал. Он всерьез считает, что это дело государственной важности.

— Подожди, — забеспокоилась Ирина. — Если все так серьезно… я не хотела тебя расстраивать…

— Справлюсь, — самоуверенно заявил Турецкий. — Пару дней подышу свежим воздухом. Ты знаешь, на природе так хорошо.

— Знаю, — подтвердила Ирина. — В голову лезут навязчивые мысли, которые хочется осуществить с первой встречной… Прости, ничего личного, я просто шучу. Не забудь дома поесть, накорми кота — я забыла это сделать, и возьми с собой какие-нибудь теплые вещи.

— Возьму, — засмеялся Турецкий. — Некоторая противоречивость нашего климата видна уже прямо из машины. У меня на антресоли имеется тревожный чемоданчик. Он всегда готов — вдруг завтра в поход?

— Удачи, детектив, — напутствовала на прощание Ирина. — Я знаю, ты справишься. Ты же лучше всех…

Почему он должен куда-то спешить, лезть из кожи, нестись, задрав штаны? Он тоскливо мялся посреди комнаты, в которой давно пора все менять, вспоминал, куда он дел свой тревожный чемоданчик (на антресолях его почему-то не было). Пушистый Тихон полутора лет от роду — серый, пушистый, с белым потешным пятном на носу — увивался вокруг ног, в надежде задирая голову.

— Ну, давай ты еще скажи, что я лучше всех, а то давно мне об этом не говорили… — Он ногой отправил кота под кровать, пошел на кухню. Ссыпал корм в миску — подлетел домашний мерзавец, топая, как лошадь, оттолкнул, жадно зачавкал. Турецкий посмотрел на часы, взялся за уборку. Ведь уборка в доме, что ни говори, тоже один из способов ухаживания за любимой женщиной.

Однако перед смертью не надышишься. Вздохнув, он бросил это неугодное дело (есть жена — эффективное чистящее и моющее средство), начал складывать вещи. Драгоценный чемоданчик обнаружился на лоджии в шкафу — весь покрытый зеленью и с заклинившим замком. Чертыхнувшись, он отправился искать сумку.

— Забыл тебе сказать, — позвонил Меркулов, — ты всегда можешь рассчитывать на безвозмездную помощь нашей славной прокуратуры. Вертолет не обещаю, но если потребуется группа захвата, так и быть, телефонируй.

— Я не понял, ты издеваешься? — возмутился Турецкий. — Какая группа захвата? Пока работники вашей славной прокуратуры доберутся до Мжельска, на Земле наступит новый ледниковый период. Ты бы не портил настроение окончательно?

— Ладно, работай, — добродушно разрешил Меркулов. — По пустякам тревожить не станем. Надеюсь, ты уже проехал Волоколамск?

— Да иди ты… — Турецкий бросил трубку.

Порой возникало непреодолимое ощущение, что город Москва — это сам земной шар. Бесконечные перекрестия, забитые транспортом, развязки, тоннели, дома, дома, бессмысленная суета так называемой цивилизации. По Ленинградскому проспекту тащились с такой скоростью, что быстрее бы проехал инвалид на коляске. Волоколамское шоссе было менее загруженным, а к самому Волоколамску он подъехал в три часа дня. Перекусил бутербродами, поехал дальше. По мере отдаления от Москвы крепла подавленность, желание повернуть обратно становилось идеей-фикс. Не арестуют же его, в конце концов! На окраине Зубатова кончился бензин — первое мистическое событие, с которым он столкнулся в этом странном деле. Он точно помнил, что на днях заправлял полный бак. На заправках, конечно, не доливают, но чтобы с таким молодецким размахом… Машина встала на мосту через худенькую Зузаву. С ревом, едва не сбросив его с моста, промчался дальнобойщик. Отплевавшись, он подошел к перилам, свесился вниз. Берега реки представляли печальное зрелище: понурые худосочные камыши, голые обрывы с пучками недоразвитой зелени. Он махнул рукой, останавливая пожилого аборигена на старом «Москвиче» — выразительно показал на трос и сто рублей денег. Сумма оказалась достаточной, чтобы местный житель согласился дотянуть его до ближайшей АЗС. Забрал трос, побрел цеплять.

— Печальная у вас речушка, — заметил Турецкий, кивнув под ноги.

— Болеет, — лаконично объяснил дядечка. — Людям можно, а реке нельзя? В прошлом году вон там, выше по течению, поезд с мазутом до моста не дотянул, с рельсов сошел й весь свалился в воду. Представь, какая благодать. Неужто газет не читал? Эти края объявили зоной экологического бедствия, комиссии из Москвы в очередь выстраивались. Потом решили, что само восстановится. Приезжай лет через сто, нормально все будет…

— Вы, что, всю жизнь прожили в этом городке? — пробормотал Турецкий, озирая серые крыши, проглядывающие во впадине между холмами.

— Пока нет, — пожал плечами дядечка.

Качество бензина на Зубатовской АЗС взывало к немедленному вмешательству прокуратуры. Тоскливо прослушав работу мотора, Турецкий отъехал от заправки, остановился передохнуть. От гаража с самоуверенной вывеской «Автосервис» приблизился скучающий паренек лет шестнадцати в рабочем комбинезоне. Осведомился, широко зевая, не нужно ли чего-нибудь починить.

— Спасибо, бегаем пока, — отозвался Турецкий.

— Царапина вон у вас на борту.

— Ничего, сама заживет.

— Можем воздух в шинах поменять.

Турецкий засмеялся. Парнишка тоже хихикнул, сунул руки в карманы, потащился в свой гараж. В правое стекло постучалась размалеванная проститутка. Не женщина, а стыд божий — гадко рыжая, заштукатуренная, губа украшена лиловым герпесом, одета в растянутую кофту из верблюжьей шерсти (сразу видно по двум горбикам). Он машинально активировал стеклоподъемник и тут же пожалел об этом. Салон окутал приторный запах дешевых духов, девица всунулась в машину почти наполовину.

— Эй, эй, мадам, тут вам не Пляс Пигаль… — он заволновался, начал делать протестующие жесты. Но дева была с характером — отсутствие внешних данных окупала напористостью.

— Привет, красавчик, — она лукаво подмигнула. — Развлечемся?

— Потанцуем, что ли?

Девица заржала, как кобылка.

— Ну, ты даешь. А что, пятьдесят баксов, пять минут работы…

— Какая же это работа? — засмеялся Турецкий. — Работа, леди, должна требовать душевного полета и серьезного подхода. Отошла бы ты от машины, а?

— Нет, постой, — она скорчила жалобную мордашку. — А как прикажешь на хлеб зарабатывать? Мать больная, дом разваливается, жрать в доме нечего.

«И что характерно, у всех у них больная мать», — подумал Турецкий.

— Куда направляешься, красавчик? — накатывала шалава.

— В Ригу, — буркнул он.

— Ух, ты, — обрадовалась она. — Круто. Никогда в Эстонии не была.

— Ладно, вылазь, хватит, пообщались. А то доведешь меня, заеду в вашу ментуру и все на тебя накапаю. Сядешь в тюрягу.

— Врешь, — засмеялась путана. — У нас в стране проституция лега… лега… зирована.

Турецкий захохотал.

— Ну прямо как в анекдоте. В Германии недавно проституцию легализовали. Так там теперь такая ситуация: если неработающей тетке, живущей на социалке, приходят с биржи два предложения поработать проституткой и она отказывается, ее лишают социального пособия.

— Да иди ты… — девица от удивления открыла рот. Потом закрыла — испугалась, что муха залетит. — А с чего ты взял, что я проститутка? Я просто дарю людям свое тело, а люди дарят мне за это деньги…

— Отойди от окна! — рявкнул Турецкий. Тело, видите ли, у нее. Девица машинально отпрянула, он включил стеклоподъемник. Стекло закрылось. Но девица попалась упорная. Заняться в этот час ей было нечем, она продолжала колотиться в машину, взывая к его черствой душе. Турецкий бы отъехал, да, как на грех, зазвонил телефон.

— Здравствуй, милый, — сказала Ирина. — С тобой, надеюсь, все в порядке? А то голос у тебя какой-то раздраженный.

— Замечательно все, Ириша. Ты уже дома?

— Ага, пришла пораньше. Еще на рынок успела забежать. Наш кот категорически отказывается есть мясо, требует свой дурацкий корм. Помнишь, раньше он ел мясо, пока его рвать не начинало.

«Я раньше тоже мог заниматься сексом, пока меня рвать не начинало», — подумал Турецкий.

— Как твой мальчик? Ну, тот, что дедушку убил.

— Ужас, — призналась супруга. — На этом экземпляре можно защищать диссертацию по психологии. Ребенок развит не по годам. И не только в интеллектуальном плане. Это будущий Ганнибал Лектор с влажными глазами Леонардо Ди Каприо. Он так неожиданно спросил меня о моем возрасте, что я едва не сказала правду.

— Ты скрываешь свой возраст? — засмеялся Турецкий.

— А разве не пора? — засомневалась Ирина.

— Возраст надо скрывать, когда уже есть что скрывать.

— А что за шум? — насторожилась Ирина. Турецкий покосился на упорную труженицу древнейшей профессии, которая не теряла надежды заработать и продолжала наезжать на закрытую машину.

— Не обращай внимания, — отмахнулся Турецкий. — Зубатовская проститутка бьется в дверь раненой птицей. Она считает, что я ей что-то должен.

— Ты уж не поддавайся на ее чары, — засмеялась Ирина.

— Хорошо, я постараюсь.

— Ты знаешь, я его чуть не убила.

— Мальчика?

— Какого мальчика? — возмутилась Ирина. — Меркулова твоего! Ей-богу, если бы нас не разделяли несколько километров телефонного провода, я бы мокрого места от него не оставила! Убийство генерала Бекасова — типичный глухарь. Не нашли ни одной улики, ни одной ниточки, за которую можно зацепиться, — ни местная милиция, ни следователи из Москвы. Советник юстиции Быстров не сделал ни одного открытия. А уж убийство в прокуратуре… это полный, знаешь ли, переход за черту маразма. Если ты не знаешь — следственная группа покинула Мжельск вчера утром. Результатов — ноль. Быстров потоптался на ковре перед начальством, но что с него взять? Этот человек пребывает в счастливом неведении относительно своих профессиональных способностей. Не удивительно, что по итогам мероприятия генеральный вызвал к себе Меркулова, потребовал немедленно добыть толкового следователя и направить со всеми полномочиями в Мжельск. А то стыдно — погиб человек, имеющий заслуги перед отечеством, а отечество даже не почесалось. А еще супруга истерики закатывает — как долго, мол, моя подруга Анастасия будет томиться в неведении?..

— Не может быть, — приуныл Турецкий. — Меркулов не говорил, что московская группа уже уехала.

— Он просто поскромничал. Я так и спросила у него — мол, не стыдно ли вам, Константин Дмитриевич, что вы моим мужем прикрыли свою задницу?

— А он?

— Ты же знаешь Меркулова. Отшутился, сказал, что проветриться тебе не помешает, а вдруг нароешь что-нибудь полезное? Знаешь, любимый, мне кажется, тебе необязательно продолжать путешествие. Возвращайся в Москву. Уверена, что никаких санкций не последует. Ты свободный человек! Ну, подпортят немного жизнь — сколько раз тебе ее портили?

— Не могу я, Ириша, — признался, выдержав тяжелую паузу, Турецкий. — Раз уж взялся… В принципе, я почти приехал. Километров пятнадцать осталось. Похожу, поспрашиваю. Если уж откровенный тухляк — не задержусь.

— Тебе просто интересно, — вздохнула Ирина. — Ты боишься себе в этом признаться. Да и прав Меркулов, провериться тебе не помешает. Отвлечься от Москвы, от дома, от жены… Ладно, работай, сыщик, только сильно там не зарывайся. Буду скучать.

— Ты не поверишь, но я глубоко и трагично тебя люблю, — с чувством сказал Турецкий, погрозив кулаком неугомонной проститутке. — Скоро приеду, буду осторожен.

Он захлопнул крышечку телефона и ударил по газам. Глянул в зеркало — проститутка, у которой представления об этических нормах носили весьма расплывчатый характер, выбежала на дорогу, выставила ему вдогонку средний палец.

Перед глазами уже маячили указатель «Мжельск» и стрелочка направо, пронеслась заправка, пункт весового контроля для многотонных грузовиков. До поворота с трассы оставалось метров двести. Он так и шел бы на восьмидесяти до развилки (тормоза у «Ауди» послушные, хорошо отлажены), но проснулась интуиция. Из кустов на опушке выбежал человек, бросил что-то через дорогу. Турецкий машинально снял ногу с газа, глянул в зеркало заднего вида. За спиной никого. И впереди, насколько видно до вершины холма. Тут оно и стряслось. Такое ощущение, что взорвались все четыре колеса! Машину тряхнуло, поволокло вбок. Он бешено закрутил руль, сумел избежать опрокидывания, но от крутого заноса не уберегся: корму машины вынесло вперед. Он резко надавил на тормоз. Ведь учили же мудрые инструкторы: никогда не тормозите резко при заносе! Но как не тормозить — рассудок не работает, нога машинально прессует педаль. Ленту с шипами бросили! — пронеслась занимательная мысль. Но уже водосток летел в глаза. Занимательную мысль сменила другая: не забыл ли он пристегнуться?

Позднее выяснилось, что не забыл. Тряхнуло зверски, но обошлось без увечий. Машина погрузилась носом в покатую канаву. Безобразия, впрочем, на этом не завершились. Пока он приходил в себя, округа наполнилась торжествующим ревом. Налетели какие-то люди, рыжеволосый тип в короткой кожаной куртке распахнул дверь, схватил его за шиворот. Этот номер он уже неоднократно отрабатывал: разогнул ногу в колене, отшвырнул от себя нападающего — тот кубарем покатился в водосток. Он выпрыгнул из машины… и встал как вкопанный. Не все тут были в штатском — в глазах зарябило от обилия мундиров! Ну, ничего себе дружелюбный прием…

— Это он, товарищ майор! Точно он, в Ригу едет! Попался, гад! — прозвенел знакомый голос. Откуда ни возьмись, выросла проститутка из Зубатова, выхватила из сумочки пистолет, в прыжке расставила ноги, а табельный Макаров, сжав обеими руками, наставила в голову «преступнику». Пришлось вести себя сдержанно. Турецкий сделал миролюбивую мину, показал ладонями, что сопротивляться не намерен. Но уже налетела стая, его схватили за шиворот, прижали к капоту «разутой» машины. Удар по почкам был, в принципе, не смертельным, он стерпел. Пока его обшаривали, он украдкой осматривался. Ну, точно, российская милиция (как сказал юморист, что-то вроде «милые лица»). Подкараулили «преступника» грамотно — не сумев обезвредить его в Зубатове, «проститутка» передала по эстафете, что объект следует дальше, и пристроилась в хвост. Люди в пыльной форме скатали ленту, утыканную гвоздями. Скалилась девица, поигрывая пистолетом. Из канавы выбирался рыжий тип — обладатель неприятного лица. Хищно заблестели близко посаженные глаза…

— Отставить, Извеков! — из перелеска, подпрыгивая на кочках, выкатился милицейский «УАЗ», исторг возбужденного майора средних лет, среднего роста и, судя по блаженной улыбке, средних умственных дарований. Размашистым шагом он зашагал к месту экзекуции. Рыжий поработал кулаком, сжимая и разжимая пальцы, спрятал руку в карман и плотоядно уставился на пойманного. Все, что было в карманах у Турецкого, перекочевало на капот машины.

— Посмотрите, товарищ майор, какими корочками этот душегуб обзавелся! — выкрикнул молодой оперативник, передавая майору удостоверение частного сыщика. — Сыскное агентство «Глория»! Слышь, братан, а прокурорской ксивы у тебя случайно нет?

— Была когда-то… — прохрипел Турецкий — весь вывернутый наизнанку, он только и мог хрипеть.

— Разберемся, — важно вымолвил майор, перебирая конфискованное добро — деньги, ключи, документы, сотовый телефон. Двое дюжих хлопцев выкрутили Турецкому руки, защелкнулись браслеты на запястьях. Его развернули за плечи — лицом к майору.

— Отбегался, Звонарь? — с явным наслаждением сказал майор, подходя вплотную. Турецкий молчал.

— Оружие где?! — Турецкий поморщился.

— Машину обыскали?

Из салона высунулась молодая, где-то даже смышленая физиономия.

— В салоне чисто, товарищ майор! Сумка у него — здесь только тряпки!

Аналогичная физиономия выбралась из багажника.

— И здесь ничего нет!

— Молчишь, Звонарь? — майор схватил Турецкого за воротник. Для этого ему пришлось привстать на цыпочки. — Так и будешь молчать до суда? Даже адвоката не попросишь? Ну, скажи хоть что-нибудь.

— Как бы вам поделикатнее сказать, уважаемый… — нарушил молчание Турецкий. — Если я скажу, что вы схватили не того, это же не значит, что вы меня тут же отпустите, извинитесь, почините машину, выплатите компенсацию за моральную травму…

— Наглец, Звонарев, — покачала головой оперативница, которой роль проститутки страшно не шла.

— Ты прав, приятель, — хохотнул майор. — Не дождешься.

— Так сажайте в машину, — пожал плечами Турецкий, — везите в кутузку, разбирайтесь. Да сильно не затягивайте, а то неприятности не за горами.

— Угрожаешь нам, падла? — У рыжего чесались кулаки — он их снова сжал, выразительно поводил под носом у Турецкого.

— Угрожаю, — согласился сыщик. — Но не будем забегать вперед. Мы же джентльмены, господа? — Он покосился на потешную «путану» с ободранными коленками (так спешила, что упала). Парик съехал набок, расплылся герпес на губе, осыпалась «штукатурка» с физиономии — отчего последняя приняла пятнистый вид. — Ну, и леди, разумеется.

— Да чего мы с этим душегубом цацкаемся… — начал было рыжий, но тут рявкнул во все воронье горло майор, перекрывая шум ветра и ропот подчиненных:

— В машину его!

Удивительные события продолжились. Ехать в грязном обезьяннике, согнутым в три погибели, со скованными за спиной руками было сушим удовольствием. Несколько иначе представлял он свое прибытие в город Мжельск (судя по последним событиям — город не только боевой, но и милицейской славы). За ним тряслась еще одна милицейская машина. Замыкал почетный кортеж обтрепанный «Ситроен», набитый оперативниками. Пересекли глубокий овраг, заросший молодой зеленью, несколько раз делали крутые виражи, словно на горном серпантине, потянулся забор, за которым пряталось длинное строение производственного назначения. «Мжельский мясокомбинат» — значилось на парадном входе. Машин, ввиду окончания рабочего дня, у крыльца было мало. Возникали жилые дома — в два-три этажа. Разбитый асфальт, заваленные мусором тротуары, старенькие киоски, аналоги которых в Москве снесли еще лет десять назад. Проехали вокзальную площадь, на которой жались друг к дружке междугородние автобусы. Далее дорога расширилась, но превратилась в гладильную доску. А потом стартовало что-то вроде центральной улицы. «Большая Муромская» — значилось на облезлых вывесках. Здесь дома были понаряднее, вывесок побольше, уплотнялось движение, и на центральном перекрестке красовался светофор — видимо, гордость здешних мест, за которым стояла гаишная машина с включенными габаритами, но без экипажа. «Муромская дорожка» тянулась километра два, потом дорога плавно раздвоилась, кортеж свернул направо, прогрохотал по мосту через небольшую речушку, заросшую непроходимыми кустами, — судя по всему, Волгу, берущую начало где-то западнее. Затем вереница машин погрузилась в хитросплетения строений и переулков. Турецкий пытался ориентироваться, но вскоре запутался и закрыл глаза. Последнее, что он запомнил, была табличка с указанием Трояновского переулка. К парадному входу в местный оплот законности его не повезли — вероятно, боялись, что соратники по преступному ремеслу попробуют его отбить. Он запомнил пустырь, окруженный мглистыми строениями, кирпичную стену трехэтажного здания. Двое милиционеров с суровыми лицами вытащили его из машины — хорошо хоть не били, заволокли в здание.

— Товарищ майор, а в Москву сообщать будем? — радостно вопросил кто-то из оперативников.

— Успеется, — ворчливо отозвался руководитель операции. — В восьмую его!

Он так и не понял, что это было — тюрьма или изолятор временного содержания. Мрачные коридоры, повсюду решетки — воровской романтики только в жизни не хватало. Не зря он, судя по всему, сюда приехал. Не нравилась сытая монотонная жизнь в Москве? Он еще оценит ее неоспоримые преимущества…

Ценному арестанту предоставили одиночку. В камере имелось зарешеченное окно под потолком, скрипучая деревянная шконка и метров двенадцать «кубического» пространства. Его втолкнули в полумрак, лязгнули засовы. Отворилось окно для передачи пищи, но пищу не передали, показался бдительный глаз конвоира, и окошко захлопнулось.

— Вот и понимай, как знаешь, — пробормотал Турецкий. Добрел до кровати, сел, принялся себя ощупывать. Необратимых увечий ему не нанесли. Обращались почти гуманно. Несколько ударов по органам пищеварения — последствия вроде терпимые, пара затрещин, а еще этот рыжий-бесноватый все-таки сунул ему кулаком под ребро.

— Чудны твои дела, Господи… — Он ощупал голову, убедил себя, что голова пока на месте, и принялся размышлять. Но дальше того, что его приняли за другого, ситуация типично комедийная — «кви-про-кво», — мысль не простиралась. Тревожила дальнейшая судьба личных вещей — все-таки деньги, документы, дорогой сотовый телефон, в котором столько полезной, а главное, не нужной ментам информации. Да и ключи от квартиры не хотелось бы потерять…

Сон, который он увидел, был коротким, мерзким и совсем испортил настроение. Ему приснилось, что он пришел домой в одиннадцать утра — просто ехал мимо, решил забежать, перекусить. Чужим духом повеяло еще в прихожей — даже во сне он чувствовал этот невыносимый чужой дух! Да еще ботинки в прихожей — явно не в его вкусе… Он заглянул в спальню, смущенный, с горящими ушами. «Как тебе не стыдно, Саша? — возмущенно воскликнула Ирина, выбираясь из-под одеяла. — Зачем пришел? А ну, уйди немедленно!» Завозилось одеяло у нее под мышкой, и кто-то начал оттуда выбираться — большой, ворчливый, разозленный…

Заскрипели засовы, вспыхнула лампочка под потолком, и в камеру, крадучись, как пантера перед прыжком, вошел работник милиции — невысокий, плотно сложенный, с неприятной ржавчиной в густых волосах, с близко посаженными глазами. Турецкий потряс головой, прогоняя остатки дурного сна. Подобрался, когда вошедший сократил дистанцию. Появилась возможность его рассмотреть.

Эстетического удовольствия от процедуры он не получил — внешность вошедшего была предельно малосимпатичной. Странно, почему таких берут в милицию — ведь образ милиционера должен импонировать гражданам, внушать доверие и оставлять после общения с ним только положительные эмоции.

— Говорите, я молчу, — пробормотал Турецкий.

— Отдохнул, голубь? — процедил сквозь зубы вошедший. Сжался кулак непрошеного визитера. — Ну что, отвечать собираемся за рукоприкладство?

— Давайте лучше поговорим, — миролюбиво предложил Турецкий. Не солидно как-то в его возрасте приобретать синяки и шишки.

— За идиота меня держишь?

Так оно и было. Но Турецкий проглотил слетающую с языка фразу. Он поднялся, чтобы не оставлять противнику преимущества. Такое поведение милиционеру не понравилось, он сразу стал на голову ниже.

— Сядь! — толкнул он Турецкого в грудь. Турецкий сел (правильнее сказать, упал).

— Послушайте, любезный… — Он не оставлял попыток разобраться без обретения синяков. — Вы знаете, кто был творцом цивилизации? Тот, кто первым бросил бранное слово, вместо того чтобы заехать оппоненту в глаз. Мы же с вами цивилизованные люди. Ваша фамилия, если не ошибаюсь, Извеков?

— А мне скрывать нечего… — Физиономия милиционера оказалась так близко, что расплылась перед глазами Турецкого. — Старший лейтенант Извеков, просьба любить и жаловать. Жалобу напишешь? Напиши, напиши, но только позднее…

— Стоп. — Турецкий миролюбиво поднял руки. — Если вам не понравилось, лейтенант, неджентльменское обращение, которое я проявил к вам в момент незаконного задержания, тут вы сами виноваты. Не представились по форме, были одеты в партикулярное платье. Разве я мог представить, что вы работаете в милиции? Если бы вас устроили мои извинения…

— Глумишься, Звонарь… — Турецкий успел перехватить кулак, уже летевший ему в живот. Вывернул руку, крепко сжал, впившись в нее пальцами. Физиономия офицера побелела, в глазах засветился волчий огонек. Может, зря он так? Черт! Он оттолкнул от себя милиционера, тот отлетел к противоположной стене. Отскочил от нее, как резиновый мячик, прыгнул в стойку.

— Ладно, подонок, теперь ты точно нарвался. На работника милиции при исполнении…

— Я тоже при исполнении, — проворчал Турецкий, отходя в угол. От данного экземпляра он, положим, отобьется, есть еще порох в пороховницах, но вот когда слетится весь списочный состав местного изолятора…

— Учти, лейтенант, — тихо, но твердо произнес он, — всего один удар — и ты слуга в гареме.

Но экзекуция временно откладывалась. Возможно, Извеков сообразил, что в честном бою он недотягивает до уровня гладиатора. Или что-то услышал. Выглянул в коридор — и мгновенно испарился.

Второй посетитель был настроен более миролюбиво, хотя и с достаточной долей иронии. Загрохотали тюремные запоры, на пороге вырос майор, командовавший захватом. Бросаться с кулаками на арестованного он вроде бы не собирался, стоял по стойке «вольно», сжимая под мышкой папочку, разглядывал Турецкого мягко, почти добродушно — как гаранта хороших премиальных, расположения начальства и дальнейшего продвижения по службе. Индивидуум не злобный, с нормальными человеческими глазами, хорошо за сорок, не брился двое суток (в засаде, что ли, сидел?).

— И снова здравствуйте, — сказал Турецкий. — Пришли заняться воспитательной работой?

— Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич, — вкрадчиво сказал майор. — Поздно вас воспитывать. Ну, и как вам в камере? Надзиратели не обижают? Имеются просьбы, пожелания? Уж не обессудьте, но грядущую ночь вам придется провести у нас, а завтра утром вас со всеми почестями доставят в Москву. Признайтесь честно, не ожидали, что так сложится?

Весь облик майора внушал любезное коварство — проявление агрессии у людей с хорошими манерами.

— Честно говоря, не ожидал, — откровенно признался Турецкий. — Может, вы представитесь, господин майор? Полагаю, нам еще долго придется с вами сотрудничать.

Майор удивленно приподнял брови: в каком это смысле им придется долго сотрудничать? Неужели всю ночь?

— Извольте, Дмитрий Сергеевич. Майор Багульник Владимир Иванович. Временно замещаю начальника Мжельского РОВД майора Шершнева. Приболел наш начальник, второй инфаркт за четыре месяца. Довели человека такие, как вы, Дмитрий Сергеевич.

— Усвоил, Владимир Иванович, — кивнул Турецкий. — Вас, наверное, сильно огорчит известие, что вы взяли не того?

— А нас предупреждали, что вы можете изменить внешность, — заулыбался майор. — Да ладно вам отнекиваться, посмотрите, пожалуйста, ориентировку. — Багульник покосился на застывшего в проеме конвоира, расстегнул папочку и бросил на койку лист формата А4. — Оперативная информация из межрегионального отдела, что одиннадцатого — двенадцатого мая вы можете предпринять попытку выехать из Москвы в направлении Риги. Предупреждены районные и поселковые отделения милиции, рекомендовано провести упреждающие действия. Предположительно вы можете следовать на машине марки «Ауди».

— Замечательно, Владимир Иванович. С вами общаться сущее удовольствие, — засмеялся Турецкий. Легкая тень пробежала по челу майора. Он еще не начал испытывать сомнения, но что-то гадостное в душе, безусловно, поселилось. — Напомните мне, пожалуйста, о моих подвигах.

— Забыли? — удивился Багульник. — А здесь все написано, вы прочтите. Звонарев Дмитрий Сергеевич, пятьдесят восьмого года рождения, в восьмидесятых чемпион страны по стендовой стрельбе, сотрудничал с люблинской, тамбовской группировками, выполняя деликатные, скажем так, поручения. В узких кругах вы личность известная, я бы даже сказал, незаменимая. С последним заказом вы явно прокололись, Дмитрий Сергеевич. Вас подставили недоброжелатели. Начальник отдела кредитования банка «УралГарант», которого вы подстрелили в выходные, оказался не той мишенью, как было обещано. Информация о вас ушла в правоохранительные органы. Вашим поиском теперь занимаются не только структуры МВД, но и теневые группировки, потерпевшие по вашей милости существенные убытки. Так что, вы должны радоваться, Дмитрий Сергеевич, что первой вас нашла милиция. Получите свое заслуженное пожизненное, поедете отдыхать в Вологодскую губернию…

— Вы меня пугаете, майор. — Он поднес к глазам смазанное фото на ориентировке. С фотографии прескверного качества смотрело лицо, отдаленно похожее на лицо Турецкого. Удлиненное, скуластое, густые волосы, большие глаза под лихо закрученными бровями. — Полагаете, это я, майор? Данный тип больше смахивает на Ричарда Гира.

— На Ричарда… кого? — насторожился Багульник.

— Не важно, Владимир Иванович. Ну, все, достаточно этого цирка. Зовите прокурора, самое время с ним пообщаться.

— Прокурора, говорите… — В коридоре образовался шум, майор попятился, высунулся наружу. — Будет вам прокурор, Дмитрий Сергеевич, обязательно будет. Уже идет. Как же без него? Вы уж не обижайте нашего старика, договорились?

Майор, похмыкивая в кулак, удалился, освободив место всклокоченному пожилому человеку в зашарканном прокурорском мундире, нечищеных ботинках, с небольшим количеством волос на голове — причем росли они по закону случая, игнорируя многие участки черепа. Дрожало от нетерпения морщинистое лицо. Местный прокурор был где-то в двух шагах от пенсии.

— Почему камера открыта? — голос у прокурора был солиднее, чем внешность, он заглянул в камеру. Покосился на бравых молодцов, которых в коридоре был явный переизбыток, сделал вид, что он не трус, шагнул внутрь.

— Можем надеть на него наручники, Виктор Петрович, — предложил кто-то. — Но куда он денется?

«А вдруг прокурора в заложники возьму? — подумал Турецкий. — И начну пробиваться к выходу».

— Ладно, не надо, — прокурор шумно выдохнул, откашлялся. Вместе с ним вошли еще двое, рассредоточились по периметру. «Нет, — подумал Турецкий, — взять в заложники прокурора не удастся. Не похож он на убийцу ценного свидетеля. Таким, как Сыроватое, до пенсии бы доскрипеть».

— Отличились, говорите? — хмыкнул прокурор. — Ну-ну, интересно, интересно… Это и есть ваша крупная рыба? — Прокурор извлек из нагрудного кармана очки, водрузил их на нос и строго воззрился на задержанного. Первое впечатление, как всегда, побеждает — Турецкий изобразил плакатную, немного презрительную улыбку.

— Ну, что ж, любопытно, любопытно…

— Вы смотрите на меня, как на неизвестную работу Дали, Виктор Петрович, — подал голос Турецкий. — Я никого вам не напоминаю?

— Молчать! — рыкнул конвоир. — Отвечать, когда скажут!

— Ну, все, — потерял терпение Турецкий. — Не взыщите, господа, но мне эта ваша провинциальная жизнь начинает надоедать. Странно мы начинаем нашу совместную работу, Виктор Петрович. Или все же, «гражданин прокурор», как вам больше нравится? Может, хватит аккумулировать неприятности на свою голову?

Угрожающе зарычал охранник. Прокурор отступил на шаг, в глазах мелькнула растерянность.

— Вы уверены, что это Звонарев? — пробормотал прокурор, как-то беспомощно покосившись на конвоира. Милиционер пожал плечами — дескать, не ко мне.

— Вот видите, Виктор Петрович, вас уже посетили сомнения, — подбодрил Турецкий. — Еще немного, и недоразумение разрешится. Движемся дальше. Итак, спешу представиться — Турецкий Александр Борисович, человек, о приезде которого вы, безусловно, знаете. И с нетерпением его ожидаете. А вот это, — он ткнул пальцем в оставленную Багульником ориентировку, — типичный Ричард Гир, сравните, прокурор, найдите десять отличий. — Он сунул бумажку Сыроватову. Тот глянул на нее мельком, облизнул губы.

— Татарцев!

В проем всунулась взволнованная физиономия оперативника.

— Слушаю, Виктор Петро…

— На какое имя были документы у этого человека?

— Так он и сказал. Турецкий… Не слушайте вы его, Виктор Петрович, документы липовые, по ним же сразу видно.

— Позвоните Меркулову, — пожал плечами Турецкий, — или еще кому-нибудь в Генеральной прокуратуре. Вы же общались с ними, Виктор Петрович.

Прокурор смертельно побледнел, взялся за грудь. Впечатлительный, сделал вывод Турецкий, и как он проработал всю жизнь на такой должности?

Прокурор выхватил телефон, попятился задом, не сводя глаз с задержанного. Турецкий свысока посмотрел на охранника, который прирос к стене, лег на полку, забросил руки за голову.

— Охраняй, дружище, мой покой…

Влетел взволнованный, с отвисшей челюстью, прокурор. Протянул Турецкому мобильник.

— Слушаю, Турецкий.

В ответ послышалось ехидное хихиканье Меркулова!.

— Прости… — сказал он, перестав смеяться. — Не могу ничего сказать.

— А все же придется, Костя. Скажи прокурору, кто я, и тогда я скажу тебе, кто ты.

— Сказал уже… Не злись, бывает. Ну, и как там, в камере?

— Нормально, — скупо отозвался Турецкий. — Лечим клептоманию клаустрофобией.

— Ладно, — откашлялся Меркулов, — будем считать, что недоразумение разрешилось. Теперь ты убедился, что правоохранительные органы Мжельска работают на всю мощность.

— Лучше бы они вообще не работали, — проворчал Турецкий.

— Тебя не успели обидеть?

— Нет, но они пытались…

— Хорошо. Привет прокурору, — Меркулов снова развеселился. — А убивец Звонарев, на которого разосланы ориентировки по всем прилегающим к столице регионам, действительно местами смахивает на тебя. Такой же элегантный плейбой, и ростом природа не обделила. Если где-нибудь увидишь, то хватай и вяжи. Правоохранительные органы тебе за него, конечно, премию не выпишут, но если ты его сдашь митинским ребятам — а у них «горячий телефон доверия» в развлекательном центре «Олимпия» на Варшавке, — то отхватишь за него баксов сто. Я имею в виду, в тоннах — после отчисления НДС и в пенсионный фонд.

— Да иди ты, — буркнул Турецкий и вернул трубку прокурору.

— Простите, ради бога, Александр Борисович, — бормотал побелевшими губами Сыроватов. — Произошло роковое недоразумение…

— Так просто не отделаетесь, Виктор Петрович, — погрозил пальцем Турецкий. — Что с воза упало, не вырубишь, как говорится, топором. Ваше счастье, что у меня есть чувство юмора. Действуйте, не век же мне сидеть на вашей шконке!

— Кретины безмозглые, кого вы взяли?! — завопил прокурор, выскакивая из камеры. — Только не говорите, что успели сообщить в Москву!

Турецкий засмеялся, забросил руки за голову, вытянул ноги. Коротковата была шконочка. Он повернул голову, приоткрыл один глаз. Сконфуженный охранник на цыпочках удалился из камеры. Отлип от стенки второй, сделав сложное лицо, убрался вслед за коллегой. Дверь осталась открытой. В коридоре бушевала буря. Оправдывался Багульник, уверял, что непременно накажет «отличившихся», что все исправит, обычная милицейская работа…

— И как с такими работать? — пожаловался на «поднадзорных» Сыроватое, вновь возникая в камере. Сел на краешек полки, достал платок, вытер взопревший лоб. — Простите еще раз, Александр Борисович, недоглядели, каемся, исправим, все сделаем для вас в лучшем виде…

— Приступайте, Виктор Петрович, к ликвидации последствий этого карнавала, — лениво пробормотал Турецкий. — Надеюсь, мои справедливые требования вас не шокируют? Мне нужна моя машина. Через час она должна с заклеенными шинами и полным бензобаком стоять перед парадным входом. А лучше полностью заменить колеса на равноценные — предпочитаю резину фирмы «Бриджстоун». Это не слишком накладно для городского бюджета?

— Да, да, разумеется, Александр Борисович, — прокурор кивал, как китайский болванчик. — Это наша ошибка, мы ее немедленно исправим. Взыщем с оперативников. Я позвоню в городской автосервис — у них есть дежурная смена…

— Лучший номер в местной гостинице — со всеми, разумеется, удобствами… можно без девочек. И лично вас на беседу — со всей информацией об обстоятельствах преступлений, о проделанной работе и соображениях, если таковые, конечно, есть. Рабочий день продолжается, Виктор Петрович. Сделали из мухи слона — так кормите его. Надеюсь, мои требования не чрезмерные?

— Что вы, конечно, конечно, все будет, — заволновался Сыроватов. — Насчет гостиницы я давно распорядился. Это наша внутриведомственная гостиница… Насчет ужина тоже не беспокойтесь. Можете выходить, Александр Борисович, вас никто не задержит. Получите веши, подождете меня у входа, хорошо? Мне нужно забежать в одно место…

Прокурор выкатился колобком, а Турецкий закрыл глаза. Он уже практически забыл, зачем сюда приехал…

Дежурный, тщательно пряча глаза, выдал личные вещи. Попросил пересчитать наличность, чтобы у выходящего на свободу (с чистой совестью) не было претензий к органам. Турецкий рассовал пожитки по карманам, прохладно распрощался с дежурным, направился к выходу. Из-за поворота вырулил озабоченный лейтенант Извеков, хмуро глянул на Турецкого, демонстративно отвернулся.

— Извиняться, стало быть, не надо, — не сдержался Турецкий.

А вот Извеков сдержался. Собрался что-то выпалить из всех стволов, но скрипнул зубами, молча проследовал мимо. Зарплата у них тут маленькая, догадался Турецкий, за такие деньги положено не только не работать, но и немножечко вредить. Он посмотрел на часы. Девять вечера, рабочий день давно закончился. Скоро новый начнется.

— Послушайте, любезный, — он обернулся к дежурному и кивнул на коридор, — если я пойду туда, опять попаду в тюрьму?

— Попадете, — согласился лейтенант. — Здание старое, состоит из двух корпусов. В одном изолятор временного содержания, в другом — районное управление. Если хотите попасть на улицу, идите вон туда, — дежурный некультурно ткнул пальцем.

— Вы столь любезны, — раскланялся Турецкий.

Над крыльцом горел фонарь, а вокруг него уже роились первые майские мошки. На улице стремительно темнело. А ведь это не Москва, констатировал Турецкий, воздух здесь другой, не московский. Словно поднялся на невысокую гору — плотность воздуха практически та же, но уже без копоти, свинца, прочих гнетущих составляющих. Где-то далеко прокукарекал петух — сигнал к отбою в курятнике. Перед зданием районного управления стояли несколько машин — два «Уазика» и смешной доисторический «РАФ» — на борту в свете фонаря поблескивала надпись «Передвижной пункт милиции». В нескольких кабинетах на втором этаже горел свет. Что-то трещало у дежурного, в открытую форточку было слышно, как монотонно бубнит мужчина. Турецкий прислонился к круглому столбику, достал сигаретную пачку. В паре метров расположился стенд «Их разыскивает милиция». Подходить туда не хотелось — милиции надо, пусть сама и разыскивает…

— Прикурить позволите? Или табачок теперь врозь? — прозвучал насмешливый женский голос. Турецкий вздрогнул. Он не заметил, как из здания вышла женщина в просторном брючном костюме и с тряпочной сумочкой на плече. Она возникла в свете фонаря, потянулась к его горящей зажигалке. Он машинально дал ей прикурить, подождал, пока займется плотно скрученный табак. Она подняла на него блестящие глаза. Половина лица пряталась в сумраке, по другой плясали электрические отблески. Она была аккуратно коротко пострижена, щекастое личико, маленький нос-пуговка, смешливый взгляд. Ногти без маникюра. Красоткой эта дамочка, определенно, не являлась, но обаянием могла похвастаться.

— А мы знакомы? — поинтересовался Турецкий.

— Сейчас, подождите. — Женщина откашлялась, настроилась и вдруг исторгла неприятным высоким голосом: — Ну, что, красавчик, развлечемся?

— О, черт… — Он чуть не оступился с крыльца. — Так вот вы какая в жизни, девочка с картины Пикассо… Браво.

— Зубы вкривь, глаза вкось, рыжая, как апельсин… — она сдержанно рассмеялась. — А какие они, Александр Борисович, — девочки с картины Пикассо?

— Ну… — Турецкий замялся. — Скажем так, весьма своеобразны. Вроде того, что вы сказали — зубы, глаза, прическа… Вам славно удалась роль невезучей проститутки. Однако, с моей дилетантской точки зрения, вы немного перегнули.

— Но у вас же не возникло сомнений? — Она лукаво склонила головку. — Приняли меня за первую клюшку двора, осваивающую новые просторы?

— Да уж не за первую ракетку мира. — Он негромко, но с удовольствием рассмеялся. Женщина подхватила.

— Что поделать. Весь мир — театр, вся жизнь — борьба за роли. Эльвира Буслаева, — она протянула руку. Рукопожатие оказалось твердым, в сущности, даже не женским. — Младший лейтенант, оперуполномоченная местного отделения уголовного розыска. Прошу прощения, Александр Борисович, за все, что я сегодня натворила.

— Принимается, Эльвира… — Он засмущался, почувствовал, как заалели уши — ведь она еще не выпустила его руку. — Вы-то в чем виноваты?

— Вина исключительно моя и больше ничья. Мы работали по наркопритону в Зубатове. Нельзя сказать, что мы тут совсем ничего не делаем. Отсюда и костюм. Собиралась домой, а тут — вы на автозаправке. Вспомнила вчерашнюю ориентировку. Что бы там ни говорили, но вы, Александр Борисович, — вылитый Звонарев. Забросила удочку, вроде похож. Машина — «Ауди», та самая, из ориентировки. А тут еще ваша Рига, будь она неладна. Неудачно пошутили? Что мне оставалось делать? Связалась с руководством, сказала, что тип, похожий на Звонарева, движется по шоссе в сторону Мжельска. Схватила первую попавшуюся машину, пристроилась вам в хвост. Такая вот история. А что вы здесь стоите, Александр Борисович? Податься некуда?

— Прокурора жду. Вы домой?

— Да, хватит уж на сегодня. До подушки доползу, а утром снова в бой. Ночь, как всегда, пролетит незаметно. До встречи, Александр Борисович. Вы же не уедете из нашей дыры просто так?

— Пока побуду. Еще встретимся. Можете подождать, Эльвира. Сыроватов божился, что пригонит мою машину. Отвезу вас домой.

— Сами ждите, — фыркнула девушка. — Мне тут пару кварталов. А у вас еще беседа с прокурором — ведь так?

— Так, — признался Турецкий, — А вы правда считаете, что Рига в Эстонии?

— А где? — Эльвира звонко засмеялась. — Может, в Литве?

Девушка спрыгнула с крыльца, зацокали каблучки, и вскоре темнота поглотила женскую фигуру. Турецкий покосился на кусты, чернеющие за парковкой. Пока курил, из здания удалились еще несколько человек. Завелся «УАЗик», вернее, сделал попытку завестись, водитель вылез из кабины, пнул в сердцах по колесу:

— Ломается, зараза, как девочка… Ладно, завтра посмотрю, — и пешим ходом пустился за своими.

Минут через пятнадцать во двор въехала легковая машина. Водитель встал недалеко от кустов, погасил фары. Турецкий с умилением опознал родные формы. Выбросил сигарету, зашагал к машине. Водитель выбрался, придирчиво уставился на него.

— Это ваша машина?

— Моя, — признался Турецкий. — Все сделали?

— Да, я с автосервиса. Поставили новый «Бриджстоун», к сожалению, не успели отбалансировать, но при езде почти не чувствуется… Вы Турецкий?

— Так точно. Александром Борисычем мама назвала. Если хотите, могу показать документы.

— Не надо, Виктор Петрович описал вас, держите ключи. С вентилятором у вас что-то не в порядке…

— Переживу. Спасибо.

Он прошелся вокруг машины, попинал новую резину. Нет худа без добра. Хотя колеса могли бы и поплотнее надуть. Он сел в машину, завел двигатель, послушал его размеренную работу, включил в салоне свет, нагнулся, отодвинул коврик, забрался в скрытый от взора постороннего тайничок под коробкой передач. Тайничок ему варганил мастер на все руки в гаражах за Измайловским парком, уверял, что ни одна собака отыскать его не сможет. Не зря уверял. Он выключил свет, извлек, затаив дыхание, из тайничка девятимиллиметровую «Беретту» с магазином на девять патронов. Всякий раз, когда он брал ее руки, испытывал двоякое чувство. С одной стороны, ты уже не один, а с другой… Он спрятал пистолет, закрыл тайник, вышел из машины. Здание милиции погрузилось в темноту, как в воду. Свет оставался только в дежурке, да еще за шторой в угловом окне второго этажа — засиделся какой-то трудоголик. Он приблизился к кустам. Они стояли плотной стеной сразу за бордюром. Пакостное ощущение, что кто-то там сидит и пристально на тебя смотрит…

Кому там не нужна публичность? Он потряс головой, прогоняя наваждение. Какой дурак спрячется в кустах рядом со зданием милиции?

Резкий шум отвлек его от праздного созерцания. Загремело железо — словно шаман яростно затряс ведро с болтами и гайками. Сверкая фарами, к зданию милиции подкатил разлаженный «жигуленок». Из машины выбрался прокурор Сыроватов, засеменил к крыльцу. Взлетев на ступени, встал как вкопанный, извлек сотовый телефон, задумчиво на него уставился.

— Виктор Петрович? — Турецкий материализовался из темноты, прокурор попятился как от нечистой силы. Шумно вздохнул, опустил руки.

— Склероз не жена, Виктор Петрович, к другому не уйдет, — упрекнул Турецкий.

— Да нет, я помню про вас, Александр Борисович, еще как помню, — забормотал прокурор. — Закрутился, неприятность у нас на спасательной станции… Машину привезли? Вот и славно. — Замордованный делами прокурор стал усиленно растирать лоб. — Насчет гостиницы я уже договорился, администратор ждет…

— Вы страшно заняты, — подметил Турецкий. — Не терзайтесь, обойдусь без поводыря. Объясните, как проехать, а закончите с делами — милости просим.

— Да, правда? — обрадовался Сыроватов. — Простите, Александр Борисович, действительно закрутился…

Он долго и путано объяснял, как проехать к гостинице. Похвастался, что местный постоялый двор расположен почти на берегу Волги и с третьего этажа открывается чарующий вид на Мжельск и его окрестности. Потом, впрочем, поправился, что жить командированному придется на первом этаже, потому что в здании ремонт, и наслаждаться окрестностями Мжельска он будет в другой раз, если появится, конечно, желание приехать сюда вторично. Схватил зачем-то его руку, потряс и исчез в здании.

И откуда что берется? Опять ничем не обоснованное чувство, что из глубины кустарника за ним с интересом наблюдают. Он пересилил желание немедленно погрузиться в машину и врезать по газам. Закурил сигарету, наступил на бордюр, пристально уставился в темноту. Чепуха, не может быть. Это просто смена обстановки, удаление от дома, прочая паранойя, связанная с известными событиями… Он затаил дыхание, превратился в тонкий слух. И сразу услышал, как где-то далеко проехала машина, в дежурке надрывается телефон, ветер дует порывами, болтается раскрытая форточка. Шорох в кустах, зашуршали лапки, что-то пискнуло…

Продолжаем деградировать, Александр Борисович? Вам срочно нужно выпить. Вы уже со вчерашнего дня ничего не пили…

Из путаных объяснений прокурора явствовало, что главной улицей в городе является Большая Муромская. Она делит город на западную и восточную части. А Волга, протекающая примерно посередине, расчленяет его еше пополам — на север и юг. Северная часть так и называется Северной, а южная — Токаркой, благодаря наличию на ней скончавшегося в девяностые годы завода по производству токарных станков. На южной стороне городские прелести, включая магазины, парочку ресторанов и прочие более-менее пригодные для обитания кварталы, сосредоточены вокруг знаменитого памятника «катюше», который власти худо-бедно поддерживают в «товарном» виде. А на северной — вокруг Центрального рынка, местного форпоста цивилизованной жизни. Здесь же — парк культуры и отдыха, краеведческий музей, кинотеатр, который несколько лет назад пытались отправить на слом, но закончились деньги и весь этот хаос отдали коммерсантам, которые устроили в кинотеатре полигон для игры в пейнтбол. Здесь же находились городская администрация, прочие властные структуры, включая милицию. Гостиница же дислоцировалась в тех краях, где улица Большая Муромская встречалась с Волгой-матушкой (правда, здесь великая река больше напоминала детеныша). Турецкий сделал круг почета по главной городской площади, украшенной каменными мутантами в касках, особенно зловеще смотрящимися в лучах подсветки. Покатил на юг по Большой Муромской, свернул налево перед въездом на мост. Машин почти не было — после десяти вечера в этом городке просто некуда было ехать. Влево, вправо, плутал среди бесформенных строений, вырулил к безвкусной трехэтажной коробке, единственной гостинице в райцентре (не требующей, в этой связи, даже названия), которая и имела пристройку — так называемый «постоялый двор высшего разряда».

На электрическом освещении здесь решительно экономили. Дверную ручку в тамбуре пришлось искать, двигаться мелкими шажками, чтобы не стала сюрпризом крутая лестница в холл…

Он не стал высказывать свои недовольства и пожелания. Администратором была усталая полная женщина с хриплым голосом и расплывшейся по черепу завивкой. Она представилась Антониной Андреевной и в грубоватой форме приказала следовать за ней. Да, она в курсе, что должна предоставить постояльцу лучший из пустующих номеров (а пустуют, в принципе, все), она сделала все, что было в ее силах, и пусть уши от стыда горят не у нее, а у того, кто разворовывает деньги, выделяемые городским бюджетом на поддержание в норме этого несчастного заведения.

— Спасибо, любезная Антонина Андреевна, — проникновенно поблагодарил Турецкий. — Я не привередлив. Вода течет? Стены не рушатся? Ну и славно. Давайте ключи и можете заниматься своими делами.

Он мрачно смотрел, как женщина, тяжело переваливаясь из стороны в сторону, уходит на свое рабочее место. По ее словам, до приезда Турецкого был занят лишь один номер — важным чиновником из департамента строительства областной администрации. Но проживал тот в противоположном конце коридора. Он настороженно покосился по сторонам, вставил ключ в замочную скважину. Пистолет, наверное, можно было взять с собой, не оставлять на ночь в машине. Сомнительно, что он вторично подвергнется атаке правоохранительных органов…

Он чудовищно устал за этот день. Бросил сумку на кровать, сел в кресло, стал разглядывать свои апартаменты. Номер явно не президентский. Чисто, убрано, но без изысков — обстановка в духе неприхотливых семидесятых. Квадратная кровать (с намеком на «тайный» список дополнительных услуг), миниатюрная софа, два кресла, журнальный столик, телевизор, DVD-проигрыватель. Что еще нужно для отдыха одинокому мужчине? Он задернул шторы, побрел в ванную, где имелся белый «друг человека», кафель в тон унитазу, коврик, отделанная акрилом ванна, безразмерный банный халат. С опаской посмотрел на кран. Опасения не подтвердились — кран для виду поупрямился, порычал, полилась коричневая вода, за ней желтая, потом прозрачная. Если в кране нет воды — это, стало быть, подъемный кран…

Он как чувствовал, что его подкараулят именно в ванной — взял с собой телефон.

— Ты в сознании? — поинтересовался Меркулов.

— Моюсь я, Костя…

— О, я слышу рев водопада. Ты один?

— С телефоном.

— То есть все нормально. Ну что ж, не буду тебя сегодня отвлекать.

— Все, Костя, достаточно, больше не звони, — раздраженно бросил Турецкий. — Из камеры я благополучно убыл, начинаю работу на благо отчизны и лично господина Генерального прокурора. Позвони Ирине, скажи, что у меня все в порядке… надеюсь, ты ей ничего не говорил о моем насильственном задержании?

— Каюсь, вырвалось, — смущенно признался Меркулов. — Но Ирина Генриховна сильная женщина. Она мужественно выдержала эти страшные новости. Не трусь, Турецкий, я поставил ее в известность уже после того, как все разрешилось.

— Гад же ты, — сказал Турецкий, выключил телефон и бросил его на корзину для белья.

Момент появления районного прокурора чудесно совпал с моментом засыпания. Турецкий завернулся в халат и побрел открывать, протирая глаза.

— Извините, Александр Борисович, вы уже отдыхать легли… — Прокурор мялся под дверью, держа перед собой увесистые пакеты — выглядывал из них, как из амбразуры. — Просто я решил… но ведь вы сами просили зайти.

— Не просил, а требовал. — Турецкий распахнул дверь. — Милости просим, Виктор Петрович. Поспим в другой раз.

Развалившись в кресле, он смотрел из-под прищуренных век, как прокурор выгружает на журнальный столик содержимое пакетов. Стоило признать, что не все безнадежно в здешнем королевстве. Дорогой коньяк в праздничной упаковке, нарезки мяса, фасовка груш, какие-то сыры, куриные «карачки» в кляре, складные походные стаканы.

— Ешьте, Александр Борисович, ешьте, — бормотал прокурор. — Вы же голодный, я понимаю, не сочтите за подлизывание. Хотя… — Он самокритично махнул рукой. — Можете считать, чего уж там. Два года до пенсии, хотел спокойно дожить, на хрена мне эти неприятности? Прокуратура по уши в дерьме, а Быстров — руководитель комиссии из Москвы — вы уж простите, Александр Борисович, — полный сноб, бездарь и любитель перекладывать свои проблемы на плечи других. Группа следователей вчера уехала — нам только легче стало, все равно от них толку не было. Сплошные нервы. Ни улик, ни подозреваемых…

— Совсем ничего?

— Абсолютно, — удрученно заключил прокурор. — В обоих преступлениях — ни малейшего просвета. Четыре трупа — ни одной ниточки.

— Ну что ж, давайте разбираться. Куда вы столько еды набрали, Виктор Петрович? Тоже из зарплаты оперативников вычтите?

— Из семейного бюджета, не волнуйтесь. За кого вы меня принимаете? — Сыроватое разлил по стаканам, поднял свой. — Давайте выпьем, Александр Борисович, прошу вас, не отказывайтесь.

— Чего же не выпить с хорошим человеком. Всенепременнейше выпьем, Виктор Петрович. — Он взял стакан. — И споем не без азарта, спасибо, как говорится, за доставку. За успех?

Коньяк не только снаружи оказался неплохим. Вспыхнул в организме адским пламенем, блаженство потекло по сосудам.

— Излагайте, Виктор Петрович, — благосклонно разрешил Турецкий, откидывая голову на спинку. — Расскажите мне такое, чего я не знаю.

— Я знаю, чего вы не знаете, — радостно объявил прокурор и вновь схватился за бутылку, покосился на собеседника, взгляд которого сделался предельно ироничным. — Нет, вы не думайте, я не алкоголик, работаю из последних сил… опять же семья, взрослая дочь, строгая супруга, сплошной бабовладельческий строй… С супругой моей, знаете, шампанским по-домашнему сильно не разгуляешься.

— Шампанским по-домашнему? — переспросил Турецкий.

— Это шутка такая, — хмыкнул Сыроватов. — Водка под шипение жены. Вот и нынче, буквально перед вашим… гм, приездом — несчастный случай на воде. Погибли двое спасателей — на катере искали пропавшего рыбака. Уплыли на моторной лодке в верховья… и сами пропали. Что характерно, рыбак нашелся — он, как выяснилось, никуда не пропадал, а вот ребятам из МЧС не повезло. Нашли на берегу, уже мертвых, эксперты говорят, что умерли от переохлаждения. Как их угораздило? Лодку не нашли, выдвинули версию, что напоролись на топляк, перевернулись, в воде потеряли сознание. Семьи в трансе, в МЧС истерика, прокуратура возбудила уголовное дело…

— Сочувствую, но давайте к нашим баранам, — предложил Турецкий. — Вы хотели рассказать то, чего я не знаю.

— Установили личность убитого в прокуратуре.

— Браво, — похвалил Турецкий. — Почти победа. Долго вы шли к этому событию.

— Так уж случилось, — развел руками Сыроватов. — Опер Татарцев вышел на него случайно, опрашивая жителей деревни Корольково. Да какая там деревня, хутор, четыре двора, наши там вообще никогда не бывают. Это севернее Горелок, севернее Лебяжьего озера. Соседка опознала. Убитому пятьдесят восемь лет, зовут Регерт Федор Алексеевич. Жил бирюком, с соседями практически не общался, угрюмый молчаливый тип. До выхода на пенсию по инвалидности работал лесником в Шаховском районе — вот и все, что удалось о нем собрать. На люди из своего Королькова практически не выезжал, постреливал втихую белок, зайчат, рыбачил, питался, так сказать, подножным кормом. Странный человек, если верить соседке. Затворник. Когда ей показали фото, она страшно разволновалась, она и не знала, что ее сосед уже четыре дня лежит в районном морге, считала, что он дома, просто не выходит — а с ним такое частенько случалось…

— Ага, — намотал на ус Турецкий. — В морге, стало быть, проводит время.

— Да ему без разницы, где его проводить, — пожал плечами Сыроватое. — Друзей нет, из всей родни — выжившая из ума мать, обитающая в Спиринской богадельне. Теперь установили личность, можно хоронить. Взять с него все равно нечего, умного он ничего не скажет…

Сыроватое осекся на полуслове. За дверью послышалось поскрипывание. Кто-то медленно прошел мимо номера — остановился, послушал, что творится за закрытой дверью, пошел дальше. Бусинка пота заискрилась на лбу прокурора, движения стали судорожными, нелогичными.

— Это женщина, работающая администратором, — успокоил Турецкий. — Милейшая Антонина Андреевна. Обходит дозором свои владения.

— Это не женщина, — раздраженно скрипнул Сыроватов, — это старая дизельная баржа… Прошу прошения, Александр Борисович, нервы истощены, вздрагиваю от каждого шороха. Если есть желание полюбоваться на убиенного, милости просим в морг. Доктор Евсеев даст вам всю необходимую информацию. Теперь по убийству в прокуратуре. Подозреваются пять человек…

— А вы не причастны к убийству, Виктор Петрович?

— Что, простите… — Вздрогнула рука, сжимающая стакан. Прокурор сглотнул, часто заморгал.

— Я обязан задать этот вопрос, — вкрадчиво вымолвил Турецкий. — По моей информации, в здании прокуратуры на момент убийства находились шестеро. По вашей информации — пятеро. Себя вы, надо полагать, по скромности исключили из списка. Без обид, Виктор Петрович. Вы не убивали господина Регерта?

— Я его даже не знал…

— А дело не в том, знали вы его или нет. У Регерта была информация, а если информация была стоящая…

— Послушайте, Александр Борисович. — Прокурор вспотел от волнения. — Меня даже не было в кабинете. Когда я вошел, он уже сидел…

— Прекрасно, — улыбнулся Турецкий. — Вы не убивали. Я очень рад.

— Ну и методы у вас… — помотал головой Сыроватов. — Впрочем, я понимаю, мы с вами только сегодня познакомились, вы новый человек…

— Именно. Предлагаю обсудить все вопросы согласно хронологии. Тройное убийство на Лебяжьем озере произошло в субботу двадцать третьего апреля. Генерал Бекасов изволили рыбачить. На месте преступления остались два трупа — охранники Гриша и Максим. Пару дней спустя из воды выловили тело генерала. Не буду высказывать претензии — почему не проверили озеро сразу, — что было, то было. В пятницу шестого мая случилось убийство в прокуратуре. Сегодня у нас среда, одиннадцатое… — Турецкий посмотрел на часы. — Практически четверг, двенадцатое.

— Весь день супруга генерала Анастасия Олеговна провела как на иголках. Телефоны молчали. Номер генерала был заблокирован — не удивительно, телефон в воде сразу вышел из строя, у обоих охранников были длинные гудки, никто не снимал трубку. Примерно в шесть вечера Анастасия взвинтилась до крайности и отправила за генералом домработницу Ольгу. По словам Ольги, уже через пятнадцать минут она была на озере, увидела трупы охранников, пустой джип, сразу позвонила в милицию, стала ждать их прибытия.

— В какое приблизительно время убили охранников?

— Примерно в полдень. Погрешность, допускаемая экспертом, — плюс-минус час. Считается, что в районе десяти утра генерал со своими ребятами прибыли на озеро, успели поймать пару карасей… Там повсюду кусты, к озеру от проселочной дороги ведет разбитая колея. Убийца выбрался, скорее всего, из кустов, начал палить, охранники не успели ничего предпринять. Ни следов, ни гильз. В тот же день, примерно в пять вечера, то есть перед появлением домработницы Ольги, прошел сильный дождь, он все и смыл. До ближайшего населенного пункта от Лебяжьего озера — а это Горелки — три километра. На другой стороне — Корольково, тоже версты три-четыре. Никаких очевидцев. Не сезон, знаете ли. Опросили деревенских в Горелках — не встречали ли незнакомую машину или что-то в этом роде. Все недоуменно пожимают плечами.

— Типичный глухарь, — кивнул Турецкий — Стало быть, домработница Ольга совершить убийства не могла. А в принципе удобно — примчалась на озеро в шесть вечера, всех перестреляла.

— Мы отрабатывали эту версию, — прокурор скептически покачал головой. — Не самая удачная, надо признаться. Но за неимением прочих… Нет, Ольга не убивала. По времени не сходится. В районе полудня она была в поместье в Горелках, там же находились все домашние. Люди хором твердят, что они вообще никуда в течение дня не отлучались. Либо все врут, либо это правда.

— Перечислите проживающих в поместье.

— Их немного. После отъезда Павла Аркадьевича с охранниками в доме оставались четверо. Домработница Ольга — тридцать три года, производит неплохое впечатление, умна, начитана, да и внешностью Господь не обидел. Работает у Бекасовых не меньше года, имеет сносные рекомендации с прежнего места работы — а трудилась Ольга у известного коммерсанта Лазарева, президента финансовой группы «Север». Уволилась в связи с семейными обстоятельствами, пару месяцев нигде не работала… Анастасия Олеговна — спокойная уравновешенная женщина, возраст примерно тридцать семь, жила с генералом душа в душу, совместных детей не нажили. Восемь лет в браке. Если не ошибаюсь, у нее что-то не в порядке со здоровьем. Плюс больная нога — Анастасия Олеговна заметно прихрамывает. Врожденный вывих бедра, одна нога короче другой. Много лет лечилась, но толку никакого. Знаете, Александр Борисович, я кое-что повидал в этой жизни, могу заявить с уверенностью: супруга генерала была потрясена известием о смерти мужа…

— Еще двое?

— Это теща Бекасова. Соответственно, мать Анастасии Олеговны Веретенникова Инесса Дмитриевна. Сухая особа с вечно поджатыми губами, до выхода на пенсию работала театральным администратором, считает себя человеком большого искусства, а всех вокруг — жуликами и невеждами. Лично мне эта фурия не понравилась… что, конечно, не повод подозревать эту достойнейшую из женщин в тройном, а то и более, убийстве. Есть еще мальчик по имени Леонид. Сын Павла Аркадьевича от первого брака. Мальчику пятнадцать лет, обучается в престижном колледже где-то за границей, вернулся домой в середине апреля — на данный момент находится с семьей. Высокомерный избалованный мальчик. Вы должны таких знать: чем больше у родителей достаток, тем больше у ребенка недостатков, — прокурор усмехнулся. После выпитого речь его становилась гладкой, он позволял себе удачные шутки, суждения. — Да, забыл сказать, в доме после убийства появился новый охранник, некто Константин, ничего о нем сказать не могу, кроме того, что к нашим событиям он отношения не имеет.

— Семья убитого до сих пор в Горелках?

— Да, — кивнул Сыроватов. — Мы попросили Анастасию Олеговну никуда не уезжать, пока ведется следствие. Она не обязана это делать, но согласилась. Думаю, в Москве ей будет еще тягостнее.

— Причастность генерала не отрабатывали? Существует мнение, что лучшее алиби — быть жертвой. Допустим, что-то пошло не так, пришлось умереть.

— Странная фраза. — Прокурор вздрогнул, вздрогнула и бутылка, которой он не позволял остаться в одиночестве. — Пришлось умереть, м-да… Не думаю, Александр Борисович. Павел Аркадьевич Бекасов — не из тех людей, что способны на убийство. Боевой генерал, обостренное чувство долга, совесть, порядочность. Не могу сказать, что хорошо его знал, несколько раз встречались, ездили на рыбалку в большой компании — генерал производил впечатление порядочного человека.

— Допустим, — согласился Турецкий. — Теперь перепрыгнем на пару недель во времени и остановимся на убийстве в прокуратуре. Итак, потерпевший некто Регерт. Этот человек имел информацию, иначе зачем его убивать? Что мы имеем на этот час? Если исключить из числа подозреваемых вас… — «А почему я должен вас исключать, дорогой Виктор Петрович? — подумал Турецкий. — Вы, похоже, единственный из подозреваемых, кто хоть как-то был знаком с генералом».

— Можете смело про меня забыть, Александр Борисович, — «откровенничал» прокурор, суя собеседнику стакан. — На работе я появился в восемь утра, примерно через полчаса покинул кабинет, спустился в архив. Просидел там минут сорок — сорок пять, а когда поднялся… Что мы имеем, говорите, на этот час? В здании находились пятеро. Охранник Лыбин сменился в девять, заступил Недоволин — ответственный, порядочный работник, ничего плохого о нем сказать не могу… Да, забыл вам доложить, что охрану и пропуск в прокуратуру осуществляет вневедомственная охрана. Выделены два человека. Недоволин когда-то работал в ППС, Лыбин — в уголовном розыске. Нормальные люди, ни в чем порочащем не замечены. А Лыбин вообще не при делах. Из штатных работников остаются четверо. Следователь Шеховцова Анна Артуровна. Тридцать восемь лет, толковый, ответственный работник. Пережила семейную драму — несколько лет назад в автокатастрофе погибла ее десятилетняя дочь, муж стал инвалидом. С тех пор ухаживает за мужем, живут на одну зарплату и его пособие по инвалидности. Сильная женщина. Насчет личных качеств… имеется в ней какая-то железная струнка, хотя и не всегда ее видно. Временами жесткая, временами вспыльчивая, а в сущности, несчастная женщина. Не каждому дано такое пережить и не сломаться… Следователь Ситникова Евгения Владимировна, двадцать девять лет, общительная, эмоциональная. Замужем не была, пока присматривается, ждет принца. В нашем городке, разумеется, все как один — принцы… Но она пробивная, когда-нибудь дождется… Мой помощник — Миша Лопатников. Душа прокуратуры, балагур, разгильдяй в быту, но работу выполняет исправно. Не побоюсь сказать, один из лучших работников нашей прокуратуры. Мише примерно сорок, был женат, но очень давно. Теперь у него любимая шутка: жена сбежала с лучшим другом. Кто такой — он не знает, но все равно он его лучший друг. Любит прогуляться по прекрасному полу, но избегает, как проказы, интриг с коллегами.

«Наш человек», — лениво подумал Турецкий.

— Флиртует с нашими женщинами, но не более. Порой мне кажется, что он не прочь жениться вторично. Типичный холостяк: хочет жениться и одновременно радуется, что не женился. Может выпить, но только не в рабочее время.

«Какие идеальные люди», — подумал Турецкий.

— Имеется еще секретарша Оксана Гальская, — озвучил последнюю фамилию прокурор. — Ответственная, прилежная работница. Возраст — чуть больше двадцати. Мечтает поступить на юридический в Москве, хочет набраться опыта, работая в прокуратуре. Моя правая рука, — похвалил работницу Сыроватов. — Может быть, не очень привлекательная… ну, вы понимаете, с какой точки зрения, но в работе ей равных нет.

«Ангелы, сущие ангелы, — думал Турецкий. — Вот она, оказывается, где — кузница самых ответственных в мире работников». Он мысленно прикинул: трое мужчин, три женщины. Тот еще рассадник, не заскучаешь.

— К сожалению, Оксана в момент убийства работала в соседнем кабинете — по моему поручению извлекала материалы из компьютера находящегося в отпуске Рябцева, поэтому она никого не видела. Не исключено, что, сиди она на своем месте — и никакого бы убийства не было.

«Или было бы еще одно убийство», — подумал Турецкий.

— Не будем, Виктор Петрович, уточнять диспозицию действующих лиц — займемся этим завтра на месте.

— Да, как скажете, — согласился прокурор. — Оперативники Багульника допросили всех. Соответствующие протоколы допросов хранятся в милиции — в оперативном отделе. Там работают ответственные люди — Татарцев, Сотников, Костромин, Буслаева… Если вам потребуются материалы, вы в любой момент их можете получить. Милиция не будет чинить препятствий. Можете ходить, где вздумается, и разговаривать со всеми, с кем хочется, включая нашего мэра Кругаря. Ссылайтесь на меня. Почувствуете сопротивление — звоните. Решим любую проблему.

— Кажется, я не понравился старшему лейтенанту Извекову.

— Да кто он такой, этот Извеков! — возмутился прокурор. — Один из замов Багульника, не больше. Курирует работу оперативного отдела, но пусть только попробует вставить вам палки в колеса!

— Спасибо за поддержку, — хмыкнул Турецкий. — Не буду вас больше мучить, Виктор Петрович, идите к семье, заждались, поди.

— Да-да, вам нужно отдохнуть. — Глаза прокурора как-то хитро заблестели. — Но есть еще один нюанс, так сказать…

— Вы оставили на десерт что-то важное? — насторожился Турецкий.

— Не знаю, важно ли это, — как-то неопределенно выразился Сыроватов, — но то, что любопытно, безусловно… — Он привстал, вытащил из бокового кармана мундира диск в квадратном бумажном конверте, повертел головой, зафиксировал взор на проигрывателе DVD. — Ага, у вас в номере имеется соответствующая аппаратура. Если не возражаете, сейчас я вам продемонстрирую небольшое, но очень возбуждающее, знаете ли, кино. Не волнуйтесь, оно короткое.

— Горячие немецкие медсестрички? — усмехнулся Турецкий.

Прокурор не понял. А когда понял, покраснел.

— Никогда не увлекался подобными просмотрами. В молодые годы предпочитал… натюрель, так сказать, а сейчас… Старость не за горами.

— И на смену здоровому интересу приходит нездоровый. — Турецкий засмеялся. — Не обращайте внимания, Виктор Петрович, с вами говорит специалист по неудачным шуткам. Что там у вас за кино?

Прокурор торжественно объявил:

— Видеоролик с камеры мобильного телефона. Сделан охранником Максимом. Зафиксирован момент, когда убийца генерала Бекасова открыл огонь…

— Вы издеваетесь? — произнес Турецкий хриплым голосом, когда надоело хранить молчание.

— Я не шучу, Александр Борисович… — Прокурор, покряхтывая, протискивался между креслами. Включил телевизор, вставил диск. — Оставил, как вы выразились, на десерт. Ну, уж простите, что не начал с этого. Любопытный материал, не больше. Экспертами подтверждено: заснято то самое место на Лебяжьем озере, где случилась трагедия. Запись подлинная. Генерал ловил рыбу, охранники слонялись без дела, Максим баловался телефоном. Когда у генерала клюнуло, он навел на него объектив. В этот момент все и случилось…

Турецкий не верил своим глазам. Чудны же дела Его… Ролик не отличался продолжительностью. Изображение размытое — как и должно быть на телефоне. Но все видно. Запись с телефона перенесли на компьютер, а с компьютера уже «тиражировали». Дрожит небо, усеянное легкими облачками. «Оператор» судорожно наводит камеру на нужный объект. «Отлично, Павел Аркадьевич, — доносится со стороны молодой мужской голос. — Этот уже крупнее. В третий раз вы, наверное, поймаете щуку». — «Шутишь, Гриша, откуда в этом озере щуки?» — голос, по всей очевидности, принадлежит человеку, ведущему съемку. Нужный объект пойман в объектив. От оператора его отделяет не больше трех метров. Объект, а это, видимо, генерал, мужчина в болотных сапогах, ватных брюках и стеганой куртке, стоит под небольшим обрывом. Дальше в воду он войти, вероятно, не может — глубина. Держит удочку, развернувшись к берегу. Над землей — между озером и оператором — болтается заглотнувший наживку карась вполне приличного размера. Генерал доволен, у него открытое скуластое лицо, стрижен под бобрик, глаза блестят от возбуждения. Карась совершает смазанный скачок, но не срывается с крючка, висит, болтая хвостом. В объектив попадает внушительная коряга, наполовину погруженная в ил, ветки тальника — конец апреля, проклюнулись почки, но листьев пока нет; дальний берег озера, покатый склон с разбросанными пучками кустарника. «Ладно, Максим, хорош снимать», — доносится голос генерала. Камера вздрагивает, делает медленный разворот, фиксируется на другом объекте — молодом человеке в утепленной кожаной куртке. Он улыбается, отмахивается от оператора, как от назойливой мухи. За спиной субъекта видны кусты, просматривается капот джипа, складной стульчик, кучка хвороста, приготовленная для костра…

— Это Гриша, — комментировал Сыроватов. — Григорий Вадимович Слепнев.

Но оператор не прекращает съемку. Камера возвращается на исходную. Снова в объектив попадает Павел Аркадьевич Бекасов. Он уже не демонстрирует пойманную рыбу. Снял ее с крючка, взобравшись на обрыв, теперь медленно слезает обратно в воду, держа карася в оттянутой руке. Делает шаг, другой, нагибается к колу, воткнутому в ил. Там у него садок. Павел Аркадьевич опускает в садок рыбу, выпрямляет спину. За спиной оператора раздается громкий хлопок. Стреляют без глушителя. Вскрик, вздрагивает камера в руке Максима. Но секунду-другую он продолжает снимать. Видно, как резко оборачивается Бекасов. У него огромные от изумления и страха глаза. Лицо покрывается смертельной бледностью, опускаются руки. Он смотрит немигающими глазами куда-то за спину Максиму — практически вниз, вероятно, на застреленного охранника Гришу. А далее камера дергается, убегает в сторону, открывается небо, испещренное облачками, звучит второй хлопок — он громче прежнего. Отрывистый хрип, картинка вновь совершает дугу, трясется, стремительный хоровод, в котором мелькает небо, земля, кусты на берегу, застывшая в воде фигура генерала. Третий выстрел. Все обрывается, наступают тишина и темнота.

Было бы неправдой сказать, что «кино» не произвело впечатления. Турецкий молчал, постукивая пальцами по стакану. Прокурор вновь добрался до аппаратуры, извлек диск.

— Выпьем, Александр Борисович?

— Легко, Виктор Петрович.

Выпили, стукнувшись стаканами. Бутылка обмелела почти до дна — осталось что-то ничтожное, в полногтя.

— Миленько, Виктор Петрович, — хмыкнул Турецкий, дав организму усвоить выпитое. — Я имею в виду кино. Хотя и коньяк неплох. Допивайте, если хотите. Ну, что ж, презабавная штучка, вы правы — как бы цинично это не звучало. Почему оборвалась запись? Для съемки видео мобильным аппаратом не нужно удерживать клавишу. Запись должна продолжаться.

— Аппарат обнаружили под телом Максима. Были очень удивлены, исследовав снятое. Съемка явно не постановочная. Почему убийца не реквизировал телефон? Возможно, именно потому, что он лежал под телом.

— Он не мог не видеть из своего укрытия, что Максим ведет съемку.

— А что ему? — пожал плечами прокурор. — Убийца в кадр не попал, зачем ему тревожиться? Он выполнил свою работу — нейтрализовал охрану, после чего спокойно застрелил генерала. Того отбросило выстрелом, а там глубина. Погрузился на дно, зацепился за корягу. Если ранение и не было смертельным, он нахлебался воды, умер…

— Я это прекрасно понимаю, — поморщился Турецкий. — Так как насчет продолжения съемки?

— Вы правы. Оказавшись на земле под телом, телефон продолжал работать в режиме видеосъемки. Изображения не было, это понятно, а также не было никаких звуков. Эксперты внимательно изучили запись. А что они могли услышать? В лучшем случае, звуки природы. Убийца удалился, а мертвые, как известно, безмолвны. Камера продолжала работать после падения тела не больше минуты, потом произошло переполнение памяти, запись автоматически прервалась. Все снятое осталось в телефоне. Вскоре разрядился аккумулятор. Но эксперты оживили это устройство…

— В памяти, должно быть, осталась информация, в какое время был сделан клип, — пожал плечами Турецкий. — И уже не надо определять время убийства. Оно известно доподлинно, с точностью до секунды.

Прокурор засмеялся. Выпил остатки, как-то виновато глянув на собеседника.

— Я думал, вы технически подкованы, Александр Борисович. Время съемки в телефоне не отображается. Во всяком случае, не в этой модели. Принято двадцать третьего марта, размер файла, размер картинки, продолжительность записи. И все. Да и нужно ли это? Эксперты изучили запись. Солнце в тот день проглядывало сквозь облака. По его расположению вычислили время, практически совпавшее с выводами медэксперта, сделанными на основании замеров температуры печени. Полдень, возможно, начало первого, возможно, за несколько минут до полудня. Не суть важно.

— Из какого оружия были застрелены потерпевшие?

— Это «Беретта», девятый калибр.

Турецкий вздрогнул. По случайности ли все это странное дело соткано из совпадений? «Беретта», девятый калибр — такое же оружие спрятано у него в машине.

— Прекрасно, Виктор Петрович. — Он сделал все, чтобы прокурор не уловил замешательства. — Оружие, как я понимаю, преступник не оставил на месте преступления.

— Ничего не нашли. Наемный убийца, бытует такое мнение, должен бросать оружие.

— Не всегда, — возразил Турецкий. — У него могут быть дальнейшие планы на этот пистолет, он мог не быть профессионалом, он мог ввести вас в заблуждение, делая вид, что он не профессионал. Он мог выбросить пистолет в озеро, а водолазы его не нашли, поскольку искали предмет значительно крупнее. Масса вариантов. Вы не могли бы оставить мне этот диск? Люблю, знаете, посмотреть кино перед сном.

— Конечно. — Сыроватов всунул диск в конверт и пристроил на журнальный столик. — Приятного просмотра, Александр Борисович. Вынужден вас покинуть, а то супруга дома устроит трепку. Спокойной ночи.

Он сидел, выставив ноги в проход, смотрел из-под прикрытых век, как прокурор покидает гостиничный номер. Когда закрылась дверь, он закрыл глаза. Несколько минут просидел без движений. Потом пробормотал:

— Интересно, Виктор Петрович, весьма интересно, если не сказать, что странно…

Встал, подошел к двери, приложил к ней ухо. Тихо открыл, высунул нос в коридор, где царил полумрак. Закрыл дверь, пару раз провернул собачку, набросил цепочку. Выключил верхний свет, в темноте подошел к окну, отогнул штору. Руководство гостиницы экономило не только на внутреннем освещении, но и на наружном. Фонарь наличествовал, но не выполнял свои прямые обязанности. В темноте выделялась кирпичная декоративная ограда, фрагмент единственной на парковке машины — за которую Турецкий еще не выплатил кредит; кусты, примыкающие к ограде. Дежа вю какое-то.

То, что он сделал потом, удивило даже его самого. Он отдернул штору, распахнул окно, ловко оседлал подоконник и через мгновение был уже снаружи. Пересек парковку, остановился. Подождал, пока привыкнут глаза, начал вглядываться в заросли молодой акации. Нет, не паранойя, что-то в этом было…

Он уже собрался шагнуть в неизвестность, но что-то остановило. Человек в банном халате, ищущий в кустах посреди ночи вчерашний день… Он попятился к дому, вскарабкался на подоконник, с чувством превеликого облегчения ввалился в номер, запер окно, задернул шторы. Напевая под нос «Пусть боимся мы волка и сову…», включил торшер рядом с журнальным столиком, несколько минут сидел в тишине. Поднялся, вставил диск в проигрыватель, вооружился пультом.

Несколько раз он внимательно пересмотрел запись, запечатлевшую последние мгновения жизни генерала и его телохранителей. В ней было что-то занимательное… Он начал делать остановки, пользуясь клавишей «пауза». Приступил к покадровому просмотру. Все нормально, никакого подвоха. Максим снимал генерала — в этом не было ничего необычного, если не запрещено, значит, разрешено. Первая пуля угодила в Гришу, а у Максима от громкого хлопка за спиной дрогнула рука. Потрясенный генерал, мельтешение камеры после второго выстрела, последний выстрел, отправивший боевого генерала на дно озера…

Было в этом что-то занимательное, но он не мог понять, что. Придется еще раз пересмотреть завтра, на свежую голову…

Но утром не было свежей головы — как ни мусолил он ее под краном. Выйдя из гостиницы, он стал размышлять: позавтракать перед посещением морга или сначала посетить морг, а уж потом позавтракать? Каждый вариант имел свои положительные и отрицательные стороны. Победил голод. В гостинице ничего не осталось — прокурор прошлым вечером не только пил, но и ел. На вопрос, в каком из заведений городка можно вкусно позавтракать, администратор Антонина Андреевна развела руками.

— Лучше всего вам съездить на Токарку, молодой человек. Большая Муромская, 11, недалеко от «Катюши». Кафе называется «Рябинка». Работает с раннего утра. Там иногда неплохо кормят. На нашей же стороне все открывается поздно, десять раз успеете проголодаться. И не вздумайте питаться в столовых, там сплошной бульонный кубизм и резиновые котлеты. В нашем городе не существует достойной конкуренции общепиту, молодой человек. Это у вас в Москве капитализм, а у нас до сих пор выполняют решения партии заморить народ голодом.

— Спасибо, Антонина Андреевна, — раскланялся Турецкий. — Прискорбно слышать. Признаться, я большой любитель вкусно поесть.

— Сочувствую, — усмехнулась администратор. — Придется вам попридержать свою привычку. А также очень осторожно покупайте продукты в магазинах. Смотрите на срок хранения. Какой только гадости к нам не завозят. Словно не город, а свалка. Особенно колбаса. О, молодой человек, никогда не пробуйте местной колбасы, если хотите еще пожить. Это не колбаса, это картон, соя, химия.

— Увы, — развел руками Турецкий, — столица тоже не образец. Бич времени. Химия сделала огромный шаг вперед в пищевой промышленности.

В заведении «Рябинка» было пусто, как после пожара. Он сел на видное место, закурил. Тоскливо осматривал зал, который с вечера явно не прибирали, прислушивался к голосам из подсобки — а там одна работница плакала, жалуясь на своего парня, который ее разлюбил, другая, как могла, утешала. Высунулась голова с торчащей изо рта сигаретой.

— Вы что-то хотите?

— Сосиски, пиво и порядок, — перечислил Турецкий. — Угадайте, девушка, с трех раз — чего я тут хочу. Может, меню принесете?

Учинять скандалы с утра пораньше страшно не хотелось. Девица, фыркая, доставила меню, он ткнул, во что пришлось, и, пока неторопливо исполнялся заказ, позвонил жене.

— Знаешь, дорогой, я сегодня спала, как младенец, — сообщила Ирина Генриховна.

— Это как? — не понял Турецкий.

— Просыпалась через каждые полчаса и плакала.

— Вот только не надо обо мне волноваться, — возмутился Турецкий. — Серьезно, Ириша, я сам о себе поволнуюсь. Ловили другого — поймали меня, это так в духе правоохранительных органов. Недоразумение разрешилось, приступаю к работе. Вот только поем…

— Представляю, как тебе там не сладко, — посочувствовала жена. — Я тоже направляюсь на работу. Вечером хочу заехать в автосервис — такое ощущение, что мой железный конь начинает прихрамывать на обе ноги и страдать одышкой. О, черт, чуть перекресток не проехала…

Доктор Евсеев оказался милейшим словоохотливым человеком с бледным лицом и подрагивающими руками. Встреча с этим «приятным» господином состоялась в прозекторской местного морга на улице Пролетарской — Турецкого пропустили в заведение беспрепятственно, сообщив, что доктор Евсеев уже работает. Доктор трудился не покладая рук. В холодном сумрачном помещении, кроме него и нескольких тел под белыми простынями, никого не было. Специалист вскрывал мужчину средних лет — с большими залысинами и сведенным судорогой лицом. Ловко орудовал тонким скальпелем.

— Странно, — бормотал он под нос. — Нос синий, а кровь не голубая…

Дрожащие руки, судя по всему, специалисту не мешали. Он покосился на побледневшего посетителя, проследил за его взглядом, оставил «работу», прикрыв ее простыней.

— Эссенциальный тремор, знаете ли, — объяснил он, показав Турецкому ладони. — Медленно прогрессирующее дрожание рук. Старость не радость. Во всяком случае, это лучше, чем рак. Говорят, что избавиться от этой болезни можно только путем трепанации черепа и удаления из мозга ответственных за болезнь клеток. Не думаю, что когда-нибудь соглашусь на вскрытие своей любимой черепной коробки. Евсеев. Марк Абрамович. — Пожилой человек стянул перчатки и протянул руку. — Видимо, про вас мне говорил Виктор Петрович. Да, я в курсе. О, нет, это не Регерт, — улыбнулся доктор, глядя, как посетитель пожирает глазами тело под простыней. — Это Ткаченко, спасатель. Много пил, но умер от другого. Возможно, вы слышали об этой грустной истории. Лодка разбилась, мертвые тела выбросило на берег… Хороший был человек, я знал его, несколько раз выпивали вместе, м-да… В данном случае никакого криминала. Наскочили на подтопленное бревно, лодка перевернулась, ребят накрыло…

«Кажется, зря я позавтракал», — подумал Турецкий.

— Пойдемте. — Доктор сделал приглашающий жест, предлагая пройти в соседнее помещение. Продирающий душу металлический лязг — он резко выдвинул ящик. Турецкий сглотнул. Он много раз посещал подобные заведения, а все никак не мог избавиться от мерзкой сухости во рту. По покойнику было видно, что в морге он уже залежался. Пора бы в землю. Мужчина был пожилой, ни капли лишнего жира, хотя и не сказать, что худощавый, горбатый нос, увенчанный рельефной родинкой, беспорядочно растущие, в том числе из носа, седые волосы. Правая сторона черепа существенно отличалась от левой — благодаря фиолетовой рваной опухоли.

— Деформация черепа, — пояснил Евсеев. И пошутил: — Типичный инфаркт. Налицо следы механических повреждений. Смерть наступила мгновенно, бедняга не мучился.

— Да, мне говорили, — пробормотал Турецкий. — Его ударили накопителем компьютерной информации устаревшей модификации. Это тяжелая коробочка, напоминающая кирпич. Что-то вроде шкатулки, где тоже хранится мелкий хлам…

— Да, я помню, — кивнул Евсеев. — Мне приносили эту «шкатулку». С орудием убийства «ноу проблемз», как говорится. Потерпевшего ударили именно ею. Потом поставили на место и стерли отпечатки пальцев. Но осталась небольшая деформация на корпусе — ее конфигурация удачно совпала с конфигурацией раны.

— Ударили в правый висок, — задумчиво констатировал Турецкий. — Если допустить, что убийца подошел сзади… а он и подошел сзади, иначе потерпевший предпринял бы попытку встать, — получается, что наш злодей… обыкновенный правша?

— Сочувствую, милейший, — хмыкнул доктор, — девяносто пять процентов населения Земли — обыкновенные правши. Остальные — леворукие, а еще небольшой процент — вообще безрукие.

— А скажите, доктор, с какой силой следовало нанести удар, чтобы господин Регерт навсегда, а главное, мгновенно покинул наш мир? Смогла бы с этим делом справиться женщина?

Патологоанатом неопределенно пожал плечами.

— Как-то не задумывался, уважаемый сыщик. Вы сами с этим легко разберетесь, когда в ваши руки попадет этот необычный предмет. Ну, думаю… он весом килограмма полтора, если хорошенько размахнуться… в сущности, с этим справился бы и ребенок — обладай хорошей мотивацией, полным отсутствием моральной составляющей и хорошим пространством для замаха. Возможно, другой человек от такого удара и не умер бы. Пришлось бы добивать. А господину Регерту хватило. Все-таки возраст, не совсем здоровое сердце, очень даже теплое отношение к некачественным алкогольным напиткам…

— И никаких сюрпризов? — на всякий случай уточнил Турецкий.

— Какие уж тут сюрпризы, — глухо засмеялся Евсеев. — Жизнь такая — оглянуться не успеешь, а уже в ящике. На мой взгляд, здесь все однозначно, молодой человек. Смерть от удара относительно тяжелым металлическим предметам. Несовместимая с жизнью деформация черепа. И еще — могу вас уверить, удар наносился в то время, когда потерпевший сидел неподвижно. То есть нападения он вряд ли ожидал — иначе извертелся бы…

— Ценю, Александр Борисович, что свою работу в Мжельске вы начали с посещения моего кабинета. — Майор Багульник лез из кожи вон, чтобы выглядеть воплощением дружелюбия, хотя получалось на троечку. — Присаживайтесь, не стесняйтесь. Хорошо выспались?

— Спасибо, Владимир Иванович, часть ночи я действительно проспал. — Турецкий присел, стараясь не всматриваться в убранство кабинета. Если что-то в нем и меняли в последние тридцать лет, то только портреты президентов (а также генеральных секретарей) и министров внутренних дел.

— Да, я знаю, вы могли бы и не заходить, раз уж вам сверху дан такой карт-бланш… — гнул майор. — Но вы поступили правильно. Чаю хотите?

— Спасибо, я только что из морга, — поблагодарил Турецкий. — Полюбовался на загадочного господина Регерта. Как насчет охранников Гриши и Максима? Их уже похоронили?

— А как же иначе, Александр Борисович? — капитан развел руками. — У парней в Москве были родственники. У одного жена, у другого любимая девушка. Жуткий стон стоял в нашем морге, когда вся эта кавалькада прибыла для формального опознания. Тела, по завершении процедур, увезли в Москву, где и предали земле. Похороны состоялись, если не ошибаюсь, двадцать четвертого или двадцать пятого апреля — на одном из столичных кладбищ.

— А генерал?

Врио начальника милиции скорбно поджал губы.

— Тело генерала Бекасова обнаружили… — Багульник пошевелил губами, посмотрел на потолок. — Двадцать шестого числа. В тот же день состоялось опознание… ага, стало быть, двадцать восьмого апреля генерала Бекасова похоронили в Москве на Донском кладбище. Завтра похоронят и Регерта. Родственников у него нет… во всяком случае, вменяемых, придется привлечь социальную службу… Или он вам еще нужен?

Турецкий вздрогнул.

— Нет, спасибо, обойдусь. Скажите, Владимир Иванович, высказывались какие-нибудь версии — какой информацией владел Регерт? Ведь не просто так его убили?

— Гадание на кофейной гуще, Александр Борисович. Первое и единственное, что приходит в голову — Регерт был свидетелем убийства генерала и его ребят. Или располагал другой информацией, на основании которой правоохранительные органы смогли бы сделать правильные выводы. Другого, знаете ли, не приходит. Да и нужно ли?

— То есть дело ясное, что к убийству генерала причастен работник прокуратуры?

— Удручает, но что еще прикажете думать? Если вам подвернется другая версия, то будет приятно. Флаг вам в руки, как говорится: Расследуйте. Рецидива вчерашнего, конечно же, не будет. Мне кажется, каждая собака в этом городке знает, что обязана оказать вам посильное содействие…

Похоже, руководство местной милиции ничего не имело против перекладывания ответственности на чужие плечи. Впрочем, насчет «каждой собаки» Багульник перегнул. У старшего лейтенанта Извекова взгляд на текущие события был несколько иной. Другого Турецкий и не ожидал. В каждом богоугодном заведении должна быть злая собака — дабы отгонять добрых людей. Мирной беседы не получилось. Извеков курил на площадке между этажами, мрачно пыхтел. Увидев Турецкого, соорудил такую физиономию, словно ему под нос сунули хорошо провонявшего покойника.

— Явился… — процедил он с ненавистью. — Не запылился. Ох, чую, натерпимся теперь…

— И вам доброе утро, лейтенант, — озарился улыбкой Турецкий. — Полагаю, мирного сосуществования у нас не получится? А жаль.

— Перебьешься… — Извеков отвернулся. — Лично от меня, Турецкий, помощи не жди, так и знай. Я таких, как ты, перевидал на своем веку… Приезжают, суют свой нос, куда не просят, корчат из себя чуть не Генерального прокурора. Ты — неофициальное лицо, заруби на носу. Будешь мешать, крупно пожалеешь.

— Мешать — чему, лейтенант? Расследованию дела о четырех убийствах? Вы его расследуете? Мне кажется, вы успешно на него забили. С кандачка не прокатило, а с головой никто не учил, верно? Так какого ты тут пыхтишь? Шел бы ты, Извеков…

Ей-богу, этот рыжий субъект чуть не ударил Турецкого! Уже бросился, сжав кулак, кости побелели, да, видно, победили остатки разума — остановился, опустил кулак, вперился в Турецкого, как непримиримый пролетарий в классового врага.

— Может, зря мы так, лейтенант? — миролюбиво сказал Турецкий. — Не подсижу же я вас, в конце концов. Премию не отниму, жену не уведу.

— Да пошел ты, — сплюнул Извеков и отвернулся к окну.

— Ну, и ладно, приятно было пообщаться. — Турецкий шутливо откозырял и побежал наверх. Настроение от инцидента серьезно не пострадало, рассчитывать не добросовестную помощь милиции было несколько наивно, а последнюю наивность он потерял еще лет двадцать тому назад. Впрочем, в оперативном отделе его поджидал более сердечный прием.

— С Извековым бодались? — высунулась из-за компьютера младший лейтенант Эльвира Буслаева — улыбчивая, похожая на мальчишку, чертовски обаятельная. — Ну и кто кого на сей раз? Не обращайте на него внимания, Александр Борисович.

Извеков бука, но работать, в принципе, не мешает. Располагайтесь, чаю хотите?

— Нет, ребята, я на минутку — уточнить диспозицию, так сказать. — Турецкий протянул руку молодому пареньку за ближайшим столом — обладателю крохотных ушей, курносого носа и смешной бородки, прилепившейся на краю подбородка. — Турецкий.

— Татарский, — охотно отозвался оперативник. — Вернее, Татарцев. Это я вчера вашу машину обыскивал. Солидная у вас тачка, Александр Борисович. У нас такая только у директора рынка. В кредит брал. И ту ободрать уже успел.

— Я тоже в кредит, и тоже ободрал, — признался Турецкий. Эльвира и Татарцев недоверчиво хохотнули. Кроме этих двоих в скромно обставленном помещении никого не было. — Ладно, с Извековым в данном заведении, кажется, все ясно…

— Не поминали бы лишний раз всуе, — проворчал Татарцев. — А то ведь черта только помяни…

Распахнулась дверь, в помещение втерлась хмурая физиономия Извекова.

— Багульник где?

— А мы знаем? — проворчала Эльвира.

— На сопках цветет, где еще, — хмыкнул Татарцев. Шутка, видимо, была расхожей.

— Ну-ну, — процедил Извеков, одарил всех по очереди убийственным взглядом и хлопнул дверью.

— Я же говорил, — сказал Татарцев.

— Несколько вопросов, ребята, — заторопился Турецкий, глянув на часы. — В тройном убийстве на Лебяжьем озере, как понимаю, ни улик, ни свидетелей, ни зацепок.

— Совершенно верно, — смущенно подтвердил Татарцев. — Думаете, мы ничего не делали? Да мы носом пропахали все окрестности озера. Опрашивали людей в Горелках, опрашивали людей на трассе, в Королькове…

— Стоп, — встрепенулся Турецкий. — Вы же не были в Королькове.

— Были, — засмеялась Эльвира. — Ирония судьбы. В то время Регерт был еще жив, и о его существовании никто не подозревал. Потом вспоминали — да, подходили к его дому, гавкала собака, но никто не вышел. Соседка… м-м, как же ее… Роза Евдокимовна — потом сказала, что там живет бирюк, с ним лучше не разговаривать. Пошлет подальше — и все дела. Мол, из дома он почти не выходит.

— Не догадались после убийства в прокуратуре соотнести эти два случая? Скажем, выяснить, где находились шесть работников прокуратуры в полдень двадцать третьего апреля. Как у них с алиби?

— Шесть работников? — удивился Татарцев. — Так вы и прокурора подозреваете? Уважа-аем. Действительно, чем он лучше других?

— Мы пытались это сделать, — сказала Эльвира. — Но допросы проводились шестого и седьмого мая. А убийство на озере — двадцать третьего апреля. Две недели прошло. Эти люди просто ничего не помнят. Вот вы помните, где были две недели назад?

— Могу вспомнить, — пожал плечами Турецкий. — Особенно если учесть, что это была суббота, а не один из серых будней.

— Но с точностью до часа все равно не вспомните, — поддержал коллегу Татарцев. — Люди путались, мы их понимаем. Лопатников утверждал, что был дома, Ситникова ездила в Москву — а это ни подтвердить, ни опровергнуть невозможно, Шеховцова ходила на базар, а потом сидела дома, Гальская вообще полчаса не могла вспомнить…

— До сих пор вспоминает, — усмехнулась Эльвира.

— Недоволин работал у брата на строительстве свинарника, вечером заступил на смену. Прокурор с утра пораньше возился в гараже, домой пришел поздно…

— То есть твердого алиби у фигурантов нет, — намотал на ус Турецкий. — Объясните, как проехать к месту убийства.

— Можем свозить, — посмотрела на него как-то странно Эльвира. Спохватилась: — В рабочее, разумеется, время, если начальство даст добро.

— Лучше объясните, — возразил Турецкий. — Когда еще вырвусь, вилами по воде.

— Смотрите. — Татарцев вытащил из письменного стола несколько сложенных карт, развернул верхнюю. — Не то, простите. — Покраснел. — Это Африка и остров Мадагаскар. Костромин из дома принес. Мир смотрели, в который никогда не попадем.

— Мадагаскар не остров, а мультик, — пробормотал Турецкий. Оперативники засмеялись — добрая шутка работе не мешает.

— Вот, возьмите, — бросил сложенную карту Татарцев. — Топографическая карта крупного масштаба — в местной типографии дали. Там все отмечено карандашом. Горелки, озера, Корольково, проселочные дороги, место убийства. Не заплутаете. Можете забрать, с возвратом конечно.

— Отлично. — Турецкий сунул добычу в карман. — По убийству в прокуратуре тоже прогресса не было, но имелось хотя бы орудие убийства. Где оно?

Татарцев загремел ключами, забрался в сейф, извлек тяжелый пакет, выудил из него штуковину покрупнее стандартного золотого слитка и водрузил на стол.

— Прошу.

Турецкий хмыкнул, повертел накопитель, прикинул на вес. Оценил небольшую вмятину на передней грани. Действительно, пещерный век.

— Эта штука не была подключена к компьютеру?

— Нет, — помотала головой Эльвира, — иначе поволокла бы за собой еще что-нибудь. Прокурор объяснил — она стояла на полке, а когда возникала надобность что-нибудь из нее извлечь или, наоборот, затолкать, переносилась поближе к системному блоку, сцеплялась с ним проводом. Не выжать нам ничего, Александр Борисович, из этой штуки. Поднять ее мог любой, и ударить мог любой.

— Да и шут с ней, — согласился Турецкий. — Протоколы допросов работников прокуратуры…

— Уже приготовили. — Эльвира положила перед Турецким подозрительно тонкую папочку. Он невольно скосил глаза. Определенная женственность в работнице милиции присутствовала — под мешковатой одеждой угадывались пусть не соблазнительные, но формы. Стало неловко, когда он поймал на себе пристальный взгляд молодого оперативника.

— Можете взять с собой, — негромко произнес Татарцев, — и карту, и протоколы. Допросы проводились согласно процессуальным формальностям.

— Формальности не волнуют, — пробормотал Турецкий. Почувствовал краем глаза, как переглянулись опера. — Не припомню случая, чтобы слепое следование формальностям помогало раскрыть преступление. Это шутка, господа. — Он поднял глаза. — Неукоснительное соблюдение норм уголовно-процессуального кодекса — залог успеха в любом безнадежном деле. Последняя просьба. Если понадобится ваша помощь, могу я рассчитывать?

— Конечно, — покладисто кивнула Эльвира. — Нам самим эти висяки, как ножом по горлу. Но было бы неплохо, если каждое наше привлечение к делу вы будете заранее согласовывать с руководством.

— Без вопросов. — Турецкий поднялся. — Ну что ж, поеду в прокуратуру.

— Вы там еще не были? — встрепенулся Татарцев. — О, наша прокуратура — это славное местечко. — Оба заулыбались. — Вам обязательно понравится. Месяц назад там обвалилась часть чердачной лестницы, следователь Пономарев едва успел перепрыгнуть. Здание старое, в нем живут мыши и призраки…

— Я слышал, там была больница для умственно отсталых.

— Не совсем так, — возразила Эльвира. — Для умственно отсталых больниц не строят. Они работают — в основном на руководящих должностях. В мэрии, в райсовете, в милиции. В здании номер два по улице Щукина при советской власти располагалась больница для людей с психическими отклонениями. Милое местечко. Представляете, сколько нормальных людей там извели? Говорят, в здании до сих пор по ночам слышны стоны, скрипы, голоса, другие очаровательные звуки. Охрана по ночам на всякий случай держит дверь открытой, чтобы успеть улизнуть, если вдруг набросится потусторонняя нечисть…

— Фигня это все, — отмахнулся Татарцев, — провинциальные страшилки. Должна же в нашем городке быть хоть какая-то достопримечательность. История достаточно печальная. Вспыхнул дом барачного типа — бродяги в подвале пировали, уронили керосиновую лампу, занялись стены, перегородки — а там сплошное дерево, барак вспыхнул, как бумажка, люди едва успели выскочить, подул ветер, огонь перекинулся на здание прокуратуры. Пожарная охрана проспала, когда прибыла, тушить уже было нечего. В общем, долго искали здание, нашли. Говорят, это Трушечкин, один из заместителей мэра, постарался — давние у него раздоры с прокурором. Могли бы подобрать что-нибудь получше, да он, злодей, настоял на этом. И год еще будут сидеть на Щукина, пока им новое здание на пепелище не построят. Езжайте до Центрального рынка, там повернете направо — это и будет улица Щукина. Следуйте в самый ее конец, не ошибетесь. За прокуратурой ничего нет.

За прокуратурой действительно ничего не было, не считая чересполосицы оврагов, кучки металлических гаражей и соснового бора. Здание стояло на отшибе, окруженное свежеокрашенным палисадником. У калитки расчистили парковку, на ней стояли несколько машин отечественного производства и видавший виды «Опель» с вмятиной на крыше, о происхождении которой оставалось лишь с недоумением гадать. Турецкий припарковал машину на свободном пятачке, прогулялся вокруг строения, которое действительно производило гнетущее впечатление. Старый дом из красного кирпича — не сказать, что особняк, но и не типичная постройка советского безвременья. Три этажа, двускатная крыша с вереницей чердачных окошек, фасад слегка выдвинут, опирается на две обтрепанные колонны псевдоантичного типа. Окна с каменными наличниками, облезлые пилястры рассекают здание в нескольких местах по вертикали. С обратной стороны еще хуже. Крошилась кирпичная кладка, образуя дыры — как будто здание периодически обстреливали картечью. Внутреннего двора не было, строение опоясывала засыпанная щебнем дорожка, сквозь который прорастали чертополох и крапива, а сразу за дорожкой громоздились заколоченные сараи, в одном из которых не так давно был опустошающий пожар, и теперь очень живописно целились в небо недогоревшие бревенчатые сваи. Среди горелой груды копошилась бесформенная фигура. Турецкий поспешил вернуться к «парадному» входу, мысленно плюнул через левое плечо, скрестил указательный и средний пальцы, отправился работать…

Внутри, как ни странно, было чисто. Типичная обстановка советского госучреждения. Две двери — одна солидная, дубовая, с «благородной» потертостью, за ней простая, обширный вестибюль, за дверью ниша в совмещенный санузел. За нишей — застекленная кабина с постом охраны. На другой стороне вестибюля лестница — большая, с неоправданно массивными перилами, гранитными ступенями. Из кабины высунулся человек, одетый в форму вневедомственной охраны — белобрысый, с обычным маловыразительным лицом.

— Здравствуйте, вы к кому?

Турецкий показал удостоверение частного сыщика, с любопытством наблюдая за реакцией. Отреагировал страж прокуратуры самым правильным, хотя и неестественным образом: радушно улыбнулся и отдал честь.

— Вольно, боец, — улыбнулся Турецкий. — Полагаю, о моем неизбежном появлении все штатные работники осведомлены?

— Не то слово, — усмехнулся охранник. — С утра Виктор Петрович провел строгий инструктаж — всех построил и сделал внушение. Вас ждут, как манну небесную. Только всех не сажайте, хорошо?

— А вы, должно быть, Лыбин?

— Так точно, — согласился охранник. — Станислав Витальевич Лыбин. А как вы угадали?

— Элементарно. Вы не причисляете себя к списку подозреваемых. Недоволин бы не стал так делать.

Легкая тень пробежала по челу вневедомственного милиционера. Но он не стушевался.

— А мне бояться нечего, господин… из Москвы. Меня тут не было… уже не было, когда это случилось. И все равно меня десять раз допрашивали. Ко мне никаких претензий.

— Допросим в одиннадцатый, — порадовал Турецкий, — там и подумаем насчет претензий. Непогрешимых и невиновных в нашей стране, как говорится, нет. Вы не волнуйтесь, Станислав Витальевич, я к вам еще подойду.

Он бродил по зданию прокуратуры, запоминая расположение кабинетов, лестниц, читая таблички на дверях. Сотрудников было немного, он не всматривался в их лица, но машинально ловил любопытные взгляды. Односложно отвечал на приветствия, дважды показал документ, когда не в меру подозрительные сотрудники просили предъявить удостоверение личности и объяснить цель визита. Люди извинялись, тихо пропадали. В здешнем прибежище закона и порядка он был кем-то вроде посланника пророка…

Особой витиеватостью планировка интерьера, в принципе, не отличалась. Центральная лестница, еще парочка — западная и восточная, коридоры на этажах, прорезающие здание насквозь. Табличка «Приемная» висела на втором этаже — на равном удалении от центральной и западной лестниц. Здесь и находился кабинет районного прокурора. Он поднялся на последний этаж, в задумчивости постоял перед лестницей на чердак, посмотрел по сторонам, осторожно поднялся, памятуя о словах Эльвиры, исследовал замок, к которому давно не прикасались. Внимательно обследовал весь этаж, не нашел ничего похожего на вторую лазейку на чердак, начал вспоминать, что он видел снаружи — гладкие стены, ни одного балкона, на первом этаже все окна задраены решетками, на остальных решетки тоже есть, но как-то выборочно. Нужно обладать чертовски развитым воображением, чтобы допустить, что убийца спустился с крыши…

— Здравствуйте, Александр Борисович, очень рады. — Прокурор долго и старательно тряс его руку. Словно чувствовал — выкатился из кабинета, когда Турецкий вошел в приемную. — Располагайтесь, просите все, что пожелаете, чай, кофе, можно и покрепче, кхе-кхе… Может, выделить вам отдельный кабинет? Вы. не смущайтесь, у нас пустуют несколько помещений…

— Было бы неплохо, Виктор Петрович, но для начала осмотрюсь в ваших владениях. Полагаю, сегодня все, кто меня интересует, находятся в прокуратуре?

— Да, конечно, я обзвонил людей вечером, распорядился, чтобы никаких выездных дел. Они готовы к беседе. Кстати, познакомьтесь, это Оксана, я вам уже говорил про нее…

Из-за стола в приемной, загроможденного компьютерами и стопками бумаг, показала нос полноватая молодая женщина с кудрявыми волосами. Глянула на посетителя со смесью испуга и любопытства, что-то чирикнула и снова спряталась.

— Вы можете расположиться в кабинете Рябцева, — говорил прокурор. — Это напротив приемной, рядом со мной. Там есть компьютер, чайник, хорошее освещение…

— Если позволите, я немного осмотрюсь.

Он отсек от себя внешние раздражители, забыл о существовании посторонних, сосредоточился. Осмотрел приемную. Длинный стол, где властвовала секретарша Оксана, располагался с правой стороны, что было несколько странно, если учесть, что освещение в офисе должно находиться слева от сотрудника, если он, конечно, не… Присмотревшись, он обнаружил, что Оксана, вносящая поправки в бумажный документ, держит карандаш левой рукой. Тогда все нормально. У окна произрастало тропическое растение с большими «поломанными» листьями, похожее на банановое дерево, левую стену занимал шкаф с папками. Имелась ковровая дорожка, кресло для посетителей, журнальный столик, на котором лежала одинокая книжка с интригующим названием «Закон РФ о прокуратуре». Он вошел в кабинет прокурора, жестом остановив Сыроватова, который вознамерился сделать то же самое. Шкафы, два стола, составленные доминошной «рыбой», посреди стола монитор со старой лучевой трубкой, стены обиты деревом, причем обиты много лет назад. Возможно, когда-то именно здесь располагался кабинет главврача…

— Вот здесь он сидел… — Прокурор проник-таки в помещение и с мистическим испугом в глазах показал на кресло, придвинутое к столу. О ком шла речь, не стоило уточнять. — А ударили сзади. Вон на той полке и стоял накопитель…

Убийца использовал первое, что попалось под руку. Потерпевший увидел вошедшего, но не поднялся. Или не успел. А может, вошедший сказал ему, что не надо подниматься — зачем утруждать себя пожилому человеку? Он просто возьмет кое-что на полке…

— Можете здесь расположиться, Александр Борисович, — бормотал в затылок прокурор. — А я уж найду, где мне сесть…

— Излишне, Виктор Петрович. — Турецкий сбросил оцепенение. — Я сяду в кабинете напротив. Ознакомлюсь с протоколами допросов, а потом мы поговорим с вашими работниками. У меня есть ваш сотовый, я позвоню…

Он сидел в пустующем кабинете, отгородившись дверью от шумного мира. Хозяин кабинета был педантом — на столе ничего лишнего, пыль еще не выросла. Ящики письменного стола закрыты на замок. Он включил компьютер, полазил по «рабочему столу». Отдельные файлы открывались, другие были закодированы. Возбуждение уголовного дела по статье о причинении тяжких телесных повреждений в поселке Маслово, объяснительная некоего бульдозериста Рябинкина, умудрившегося срыть своей машиной братскую могилу времен Великой Отечественной войны. Объяснительная некоего Потапова об исполнении требования прокурора к «Мжельэнерго» восстановить теплоснабжение пяти домов на улице Чаплыгина… Он раскрыл протоколы, начал знакомиться. Заварил чай, открыл первую страницу, начал сначала. Долго сидел, катая что-то в голове. Потом вскочил, забегал кругами по кабинету. Завертелись шарики…

Он вышел в коридор, сунул нос в приемную.

— Оксана Дмитриевна, зайдите, пожалуйста… — Угрюмо уставился на пустой стол. Постучался к прокурору.

— Виктор Петрович, мне нужна Оксана Дмитриевна. Нельзя решить?

— Конечно, — распахнул дверь прокурор, — сей момент. Я отправил ее в архив, сейчас она поднимется.

— Господи, кто придумал эти туфли на высоком каблуке… — сетовала Оксана, возникая в кабинете Рябцева. Турецкий сидел за столом с непробиваемо официальной миной, показал ей на стул. Женщина села, стала растирать лодыжку. Загонял ее прокурор.

— Туфли на высоком каблуке придумала женщина, которую все время целовали в лоб. Не возражаете, Оксана, если вы будете первой, с кем мы начнем наши светские беседы?

— Ради бога, — женщина пожала плечами. — Но не думаю, что сообщу вам что-то новое и сногсшибательное. Впрочем, воля ваша, спрашивайте.

Он смотрел на нее, оценивая кругленькое скуластое лицо с остреньким подбородком и смешными щечками. Брови она выщипывала весьма оригинально — тонкие ниточки полумесяцами возвышались над глазами, придавая верхней половине лица какой-то неуловимо восточный облик. Строгое синее платье, фигурные икры в колготках телесного цвета, над талией неплохо бы поработать. Зачем она таскает на работе эти лодочки с иглообразными шпильками?

— Извините, Александр Борисович… вас ведь так зовут? — Девушка нетерпеливо заерзала. — Вы все молчите и молчите. А меня работа, между прочим, заждалась.

— Придется потерпеть вашей работе, Оксана Дмитриевна. Не знаю, как у вас, а у меня порой молчание неплохо сочетается с работой. Я ознакомился с протоколами бесед прокурорских работников с сотрудниками милиции и открыл для себя неожиданную вещь. Оказывается, вы несколько минут сидели практически рядом с потерпевшим и…

— И ни о чем не знала. — Оксана сделала большие глаза. — Ужас какой. Как вспомню, так снова орать тянет. Эту печальную историю я уже рассказывала несколько раз.

— Расскажите в последний. А я послушаю. У вас такой приятный голос.

Она вздрогнула, посмотрела на него как-то несмело, уткнула глаза в пол и начала повествовать. Эту историю она могла произносить уже со сцены, потому что вызубрила наизусть. Не такая уж она впечатлительная и слабовольная, как может показаться, просто эти трупы… В половине девятого утра, когда Оксана уже накрасилась, подготовила для работы канцелярские принадлежности, включила компьютер, из кабинета выглянул непосредственный шеф и отправил работать к Рябцеву — именно в это помещение, где она сейчас находится. Нужно было извлечь из компьютера следователя все материалы, касающиеся махинаций на мясоперерабатывающем заводе. Этим делом Рябцев занимался полтора года, накопил кучу бумаг и файлов, поэтому Оксана застряла надолго. Примерно в восемь сорок заглянула следователь Шеховцова, спросила, что Оксана тут делает. Она объяснила. Та спросила, где прокурор. Она сказала, что был на месте. Та ответила, что его нет на месте — в приемной пусто, у прокурора — только рыбки. Оксана сказала, что она не виновата. Следователь Шеховцова фыркнула и сказала, что будет у себя — наверху. В восемь сорок пять заглянул помощник прокурора Лопатников и тоже поинтересовался местонахождением прокурора. История повторилась. Лопатников посетовал, что прокурор ему нужен до зарезу и испарился. Потом возник вновь и рассказал новый анекдот. Идет маршрутка по городу, в салоне пассажиры, бабушка с авоськой, шофер веселый. Маршрутка подпрыгивает на ухабе, у бабушки что-то вываливается из авоськи, шофер в шутку замечает: «Что упало — все мое». Бабушка тоже не промах, парирует: «Ты, сынок, езжай поаккуратнее, а то я сейчас тоже упаду и буду вся твоя». Нормальный анекдот, подумал Турецкий, только я его слышал, кажется, в позапрошлом году. В восемь пятьдесят Оксана вышла покурить (имеется у нее такая пагубная привычка), прошла к западной лестнице — а это пятнадцать шагов. Там уже курила следователь Ситникова Евгения Владимировна. Покурили вместе, поболтали ни о чем. Разошлись минуты через четыре — следователь Ситникова отправилась к себе на первый этаж, а Оксана вернулась в кабинет Рябцева. Завершила работу — она это помнит точно — в девять ноль-восемь, потому что на заставке у Рябцева забавный циферблат, и то, что показывали стрелки, автоматически осело в памяти (Турецкий тут же сравнил показания времени в компьютере Рябцева с показаниями своих «сверхточных» часов — особых расхождений не нашел). Выключила компьютер, сгребла бумаги и неторопливо прошествовала к себе в приемную. При этом ни в коридоре, ни в приемной никого не было. Дверь в кабинет прокурора была плотно затворена. Села на место, подвела реснички, пока позволяло время. То есть в девять часов и десять минут она уже точно была за своим столом. Прокурор пришел минут через пять, тащил, отдуваясь, какие-то папки, сказал, что был в архиве, поинтересовался, не звонил ли кто, прошел к себе в кабинет.

Вернее, открыл дверь, замер в проеме и взялся за сердце. Такое поведение шефа не могло не заинтересовать Оксану, она встала, подошла, приподнялась на цыпочки. В кресле для приема посетителей сидел покойник, склонив голову, и смотрел на них стеклянными глазами.

Оксана орала так, что осипла. Обычная реакция — женщины всегда орут, когда видят мышей и покойников.

Турецкий задумался. И какой же зреет вывод? Взять за аксиому (пока условно), что Регерт вошел в кабинет прокурора в девять ноль-четыре. Никого не было, он сел в кресло, стал ждать. Через шесть минут вошла в приемную Оксана, могла и заглянуть к шефу. Несколько минут, чтобы провернуть убийство, у нее было. Спросила, по какому поводу визит, выслушала ответ, а далее действовала импульсивно, схватила первое, что попало под руку, огрела Регерта, убедилась, что процесс необратим, выскочила в приемную, стала судорожно красить реснички…

— Спасибо большое, Оксана Дмитриевна. — Он сделал пометку в блокноте. — Найдите, пожалуйста, следователя Шеховцову, скажите, что я хочу с ней побеседовать.

Он слушал, всматривался, запоминал. Каждые десять-пятнадцать минут перед глазами менялись лица. Все они были разные, в каждом он находил что-то настораживающее, в высказываниях искал вызывающие сомнения моменты. Во внешности следователя Шеховцовой не было ничего необычного. Удлиненное лицо, украшенное легкими очками в круглой оправе, морщинки усталости (да и возраста, чего уж там) в уголках глаз. Пепельные волосы собраны в пучок на затылке. Она вела себя спокойно, руки не дрожали, часто смотрела не на следователя из Москвы, а в окно, выходящее на парковку и кучку пожилых тополей, неохотно распускающих зеленые листочки.

— У вас неприятности, Анна Артуровна?

Женщина удивленно посмотрела на него.

— Кто вам сказал? — она пожала плечами. — Впрочем, вы правы. Неприятности — это моя жизнь. Разве у вас не так?

— Ну, не всегда. Бывает же что-то светлое.

— Бывает, — согласилась женщина, — но исключительно на бытовом уровне. Поесть, поспать, заглянуть на несколько минут в наивный сериал. Особенно мне нравится в жизни процесс засыпания… — Она посмотрела на собеседника долгим, ничего не значащим взглядом — такое ощущение, что разглядывала его мозг. — Мне самой начать рассказывать или предпочтем катехизис: вопрос-ответ?

— Пожалуй, совместим. Позвольте неожиданный вопрос, Анна Артуровна. Вы не были знакомы с генералом Бекасовым?

— Да боже упаси, — пробормотала женщина. — С какой бы это стати, Алексей Борисович? В окрестностях Мжельска, как грибы, растут поместья новых русских — нравятся москвичам наши места.

— Александр Борисович, — поправил Турецкий. Фокус не прошел — женщина в лице не изменилась. Трудно представить, что в ее лице может что-то измениться. Даже улыбалась она одними губами. Помедлив, он приступил к выяснению обстоятельств. Привычкой опаздывать на работу за девять лет работы в прокуратуре Анна Артуровна не обзавелась. Всегда приходит вовремя — если не в отъезде. И этот пятничный день не стал исключением. Ее кабинет расположен на третьем этаже, в двух шагах от западной лестницы и кабинета некоего Самохина, который шестого мая сидел на бюллетене и, к сожалению, не относится к «касте проклятых», как уже окрестили шестерых подозреваемых их более удачливые коллеги по работе. К своим обязанностям Анна Артуровна всегда относилась серьезно, девять лет отдала служению Фемиде, и подозревать ее в убийстве… она, конечно, понимает, что следователь из Москвы обязан отработать все версии, но лично для нее это так смешно. В восемь утра она уже была в прокуратуре, на посту стоял Лыбин (он сменится в девять), приветливо с ней поздоровался, она поднялась на третий этаж и, собственно, больше часа никуда не выходила, «выявляла нарушения» в части нецелевого использования государственных средств руководством санаторного комплекса «Грибное». Впрочем, нет, Шеховцова задумалась, по мере составления отчета потребовалась консультация начальства, и она спустилась этажом ниже. В приемной у Сыроватова никого не было, в кабинете тоже, она увидела, что приоткрыта дверь напротив, нашла там Оксану, перекинулась парой слов — координат прокурора не добыла и пошла к себе на третий этаж. В котором часу это было? Они давно уже выяснили со следователями из милиции — примерно без двадцати девять. Расстроенная, она вернулась к себе и больше не выходила. До тех пор, пока не позвонила Оксана и срывающимся шепотом не поведала, что в прокуратуре ЧП…

Он смотрел ей вслед — она была стройна, форменная одежда подчеркивала хорошо развитые плечи, волнистую линию талии — и не мог договориться со своими мыслями. У этой женщины хватило бы сил и уверенности треснуть Регерта тяжелым предметом. Он бы с удовольствием переместил ее в своем «рейтинге популярности» на высшую строчку, не трудись она на третьем этаже. Случись ее кабинет на первом, она могла бы видеть, что в прокуратуру проник посторонний. Пошла за ним, подкараулила в камерной обстановке. Но, сидя наверху… Теоретически возможно все. Допустим, был осведомитель. Тот же Недоволин — охранник на вахте. Или Лыбин, сменившийся с поста за несколько минут до появления Регерта. Ведь он ушел недалеко, мог видеть, как субъект подходит к зданию прокуратуры…

Сложновато как-то. Он проводил задумчивым взглядом Шеховцову, схватился за сотовый, куда часом ранее набил полезный номер.

— Эльвира? Здравствуйте еще раз. Турецкий на проводе. Не отвлекаю?

— Что вы, Александр Борисович, всегда готовы помочь.

— Скажите, вы не отрабатывали версию, что убийца в прокуратуре мог иметь сообщника? Неважно, где — извне, внутри здания.

— М-м… была такая мысль. Но отработка этой версии тоже ничего не дала.

— В вашем городе работает сотовая связь. Надеюсь, она устойчивая?

— Да, конечно, мы не в пустыне живем. Правда, в отличие от любого крупного города здесь всего один оператор…

— Да, Александр Борисович, это лежало на поверхности, — вклинился с параллельного телефона Татарцев. — У всех шестерых, и даже у прокурора Сыроватова, были изъяты сотовые телефоны, проверены все входящие и исходящие, а также время их совершения. Ничего интересного не нашли.

— Информацию о звонках с телефонов можно удалить. Вы запросили сотовую компанию? Взяли распечатку звонков?

— Конечно, Александр Борисович, мы же не пальцем деланы, — пробурчал Татарцев. — Сотовая компания предоставила распечатку всех звонков фигурантов по делу. С девяти до девяти пятнадцати ни одного настораживающего звонка эти люди не делали. И им никто не звонил.

— А местная линия?

— Тоже проверили. Звонки были — это все же государственное учреждение. Но в означенное время… просто мистика какая-то, ни одного звонка.

— Охранника Лыбина проверяли?

— Кого-кого? — не сразу сообразила Эльвира. А Татарцев и вовсе промолчал. — Постойте, Александр Борисович, — растерялась Эльвира, — но этот человек не имеет отношения к убийству в прокуратуре. Мы отрабатывали только шестерых. Так распорядился Багульник. Да и Извеков кричал, что нельзя делать лишнюю работу. А вы это к чему?

— А помнишь, Эльвира, я предлагал на всякий случай отработать Лыбина? — вспомнил Татар-цев. — Но не нашел в вашей среде ни поддержки, ни понимания.

«А еще говорят, что не пальцем деланы», — подумал Турецкий.

— Просьба огромная, ребята. Трогать Лыбина не советую, но не могли бы вы еще раз обратиться в сотовую компанию? Узнайте, не делал ли он в течение дня шестого мая каких-либо звонков. Особо интересные — после девяти утра по местному времени.

— Ну, хорошо, Александр Борисович, мы сделаем, — неуверенно сказала Эльвира.

Он отключил телефон и задумчиво уставился на застывшего в дверях молодого еще человека, на котором прокурорский мундир сидел так же элегантно, как на гусаре его парадное облачение.

— Галантно выглядите, — пробормотал Турецкий. — Проходите, Михаил Анатольевич, побеседуем.

— Жалко, — улыбнулся молодой человек и сел, небрежно закинув ногу за ногу.

— Могу ли я спросить, что именно вам жалко?

— Жалко, что прокурорские работники не обладают свидетельским иммунитетом, — пояснил господин. — То есть запретом их допрашивать без свидетелей. Честно говоря, задолбали уже. Если все считают, что мы тут сидим просто так, от нечего делать…

— Вы правы, — вздохнул Турецкий. — Свидетельским иммунитетом обладают только, судьи, присяжные, адвокаты, священники и парламентарии. Возможно, в соответствующий закон скоро внесут поправки, и это счастье коснется журналистов, а также редакторов. Действительно жалко, Михаил Анатольевич. Будь вы батюшкой, мы бы бросили все это дело к чертовой матери и пошли пить пиво.

— Ох, не сыпьте соль на раны, — вздохнул Лопатников. — Я уже проклял все на свете, что пятого мая не поехал в Торжок. Была командировка, убыли двое, я должен был к ним присоединиться, да вот… — Лопатников картинно воплеснул руками. — Решил на выходные остаться в Мжельске, заняться домашними делами.

— Но вы не семейный?

— Есть грех, — кивнул помощник прокурора. — Знаете, чем холостяк отличается от женатого? Холостяк все делает по дому сам, а женатого жена заставляет. Выбора нет. Ремонт затеял в спальне. А спальня — такое место в доме, где ремонт никоим образом нельзя затягивать. Улавливаете мысль?

Турецкий улавливал. Имеется такое мнение в научных кругах: кто часто спит с разными женщинами, живут дольше скучных семьянинов в среднем лет на двенадцать.

— Прекрасно вас понимаю. Сделали ремонт?

— В общем и целом. Задавайте свои вопросы, а то работать надо. Вам будет сложно поверить, но мы тут еще и работаем.

На работу 6 мая прокурорский помощник немного опоздал. Ссылаться на пробки было глупо, в Мжельске нет никаких пробок, сказал прокурору без утайки — проспал. Обязался отработать в обеденное время. Сидел на рабочем месте, возился с бумагами. В восемь сорок потребовалась срочная консультация у Сыроватова (без прокурора тут никто не работает), позвонил. В приемной никто не отозвался. Покинул рабочее место в восточном крыле первого этажа, потащился на второй — в невыносимую даль. Да, совершенно верно, в восемь сорок пять он обнаружил в кабинете Рябцева Оксану Гэльскую, которая делала вид, что работает, хотя на самом деле торчала в Интернете и хихикала над каким-то видеороликом. Да, он рассказал ей анекдот и ушел. Бродить по зданию, заглядывая в каждый кабинет в поисках прокурора, было выше его сил. Лопатников вернулся на рабочее место и продолжал упорно выполнять свои обязанности, пока не начался тарарам.

— С чего он, собственно, начался?

— А вы никогда не слышали, как орет болотная выпь? Попросите Оксану, она повторит — получите огромное удовольствие. Нет, серьезно, она орала так, что дрожали стены, и в радиусе километра, поджав уши, разбегались собаки.

— Сильное сравнение.

— Впечатлительная женщина. Лучше бы она была впечатляющей женщиной. Представьте, когда полгода назад мы собирались переезжать в это здание, она устроила форменный скандал, вплоть до увольнения — под впечатлением страшилок о бывшем психоневрологическом диспансере. С трудом уговорили не увольняться. Понять-то ее, конечно, можно. Даже у Виктора Петровича чуть инфаркт не случился. Ну, надо же, до чего мы докатились! — Лопатников поменял местами ноги и расхохотался. — Убийство в прокуратуре! Агата Кристи отдыхает! Вот скажите, за вашу практику что-нибудь подобное случалось?

— За мою практику, Михаил Анатольевич, случалось такое, что вам и в кошмарном сне не приснится. Идите, работайте, пока я добрый. Над чем вы, кстати, работаете?

— Домогательство. Докатилась до провинции волна цивилизованной жизни. Учитель физкультуры в школе номер три прижал в раздевалке мальчика, задержавшегося после урока. До секса не дошло, но мальчик нажаловался родителям. Родители накатали телегу в прокуратуру. Самое смешное, что учитель физкультуры слыл по жизни прожженным бабником, никто не уличал его в нетрадиционных пристрастиях. Тем более, в педофилии. Видать, ударился в эксперименты… Анекдот про голубую метку знаете? Подходит молодой пират к Флинту. Так и так, мол, капитан, получил голубую метку. А что это такое — не знаю. Вот если присылают черную метку, значит, меня хотят убить. А что такое голубая метка? — Тоже ничего хорошего, — ответил капитан Флинт.

Турецкий улыбнулся. Лопатников посмотрел на него с благодарностью и удалился.

Евгения Владимировна Ситникова явилась на беседу с таким видом, словно ее несказанно оскорбили, обвинив в такой чудовищной чепухе, как убийство. Но когда увидела, что перед ней сидит не старец, не уродливый Квазимодо, не женщина, сразу смягчилась. Она была приятно сложенная молодая женщина с тщательно накрашенными ресницами и забавной мальчишеской челкой.

— Хотите разобраться в наших неприятностях или просто так приехали — для галочки? Целая комиссия до вас сновала — толком ничего не делали, работать мешали.

— Сложно сказать. — Турецкий почесал нос кончиком карандаша. — А вам бы как хотелось, Евгения Владимировна? Чтобы я разобрался или чтобы уехал, ничего не выяснив?

— Да ничего вы не выясните, — отмахнулась Ситникова. — «Важняк» из Москвы тоже поначалу рвал и метал — да я, мол, туг живо во всем разберусь. А потом приутих, ко мне пытался подъезжать — почему бы нам, мол, не прогуляться вечерком? Зайдем в уютное заведение после работы, посидим, поговорим. Пришлось популярно объяснить товарищу, что в нашей местности после семи вечера открыты только отделения милиции.

Она уставилась на него с интересом, но Турецкий решил не усугублять ситуацию.

— Давайте еще раз восстановим в памяти события незабываемого дня. А потом будем разбираться — расследовать до конца или оправдать ваши пессимистические надежды. Расскажите, как вы провели утро шестого мая.

И снова без завораживающих открытий. На одиннадцать утра у нее повесткой был вызван человек, проходящий свидетелем по делу об изнасиловании в Тугульском леспромхозе, поэтому до его прихода она решила досконально разобраться с материалами дела, которое намедни взвалил на нее Сыроватое (дело вел другой следователь, но в связи с отъездом последнего в Торжок передали Ситниковой). Кабинет фигурантки располагается в западном крыле первого этажа. Она была одна в кабинете — так уж случилось, что остальные следователи по уважительным причинам отсутствовали. В восемь сорок пять Евгения Владимировна пошла курить. Поднялась на второй этаж, где под лестницей неистовый борец с никотином Сыроватое определил сотрудникам место для курения. Пару минут спустя подошла Оксана Гальская. Поболтали ни о чем. Так уж ни о чем? — прищурился Турецкий. О кофточках, о трусиках, о поддельных эфирных маслах. Будем подробно? — Не будем, испугался Турецкий. Покурили, что дальше? А дальше каждая пошла своей скорбной дорогой. Гэльская — по коридору в кабинет Рябцева, а Ситникова спустилась на первый этаж.

— Вы слышали, как кричала Гальская? — задал Турецкий неожиданный вопрос.

— Да, я слышала, но не была уверена, что это кричит человек. Знаете, в старых советских фильмах о войне бывают эпизоды, когда включают сирену, извещающую о приближении вражеских бомбардировщиков…

Турецкий засмеялся.

— Видимо, стены искажают звук. Причудливая акустика.

— Очень древние и трухлявые стены, — кивнула Ситникова. — Через них все слышно. Особенно отвлекают от работы мыши, шуршащие в перегородках. А вы заметили, как скрипят в этом здании половицы? Словно тужатся, изнемогают, пытаются вам что-то сообщить… Жуть. — Женщина передернула плечами. — Я вышла из кабинета, увидела, как в другом крыле здания стоит у своей двери Миша Лопатников. Мы почти одновременно подошли к центральной лестнице. Оттуда видно вахту. Подошел с поста Недоволин. «Кто-то кричал?» — спросил он. Я сказала, что вроде бы Гэльская. Миша, конечно, схохмил: кричит, говорит, наверное, очень приятно. Посмеялись, пошли наверх, Недоволин вернулся на пост. Ну, а потом все и началось. Господи, смерть, это так ужасно…

Всего лишь философская категория, подумал Турецкий, переход человека из одного состояния в никакое.

— Вы никогда не задумывались, кто из работников прокуратуры мог бы это сделать?

— Ох, не знаю… — Женщина немного побледнела. — Как начинаю задумываться, так нехорошо становится… Люди как люди, сколько лет вместе работаем…

— Вы не боитесь после того случая оставаться с кем-нибудь из них наедине? — Вопрос был явно в «десятку», женщина напряглась, закусила губу.

— Как вы относитесь к следователю Шеховцовой?

Она вздохнула.

— Честно признаться, не очень. Мы почти не общаемся вне работы. Она не моего круга — вы понимаете, что я хочу сказать? Да и есть в ней что-то… — Женщина задумалась. — Даже не знаю. Нет, в принципе, Анна Артуровна приветливый человек, никогда не пошлет прямым текстом, добросовестно выполняет свои обязанности. Ну, как вам сказать… Словно помеченная, понимаете?

— Помеченная проклятьем, — произнес зловещим шепотом Турецкий, и женщина вздрогнула. — Это шутка, Евгения Владимировна. Но в каждой шутке, как известно, присутствует частица сермяжной правды. У Анны Артуровны очень неудачно сложилась жизнь. Погиб ребенок в автокатастрофе, муж остался инвалидом.

— Не дай нам бог такое… — Женщина поежилась. — Мы все ей глубоко сочувствуем. Но порой складывается впечатление, что наше сочувствие ей глубоко до лампочки…

— Анна Артуровна в тот день была единственной, кто находился на третьем этаже. Она знала, что в приемной прокурора никого нет, могла спуститься — рискованно, конечно, но если нет другого выхода… Впрочем, большинство из находившихся в прокуратуре знали, что в приемной пусто.

— Вот именно, — пробормотала Ситникова и осеклась, подняла глаза, в которых заблестел страх. — Что вы хотите сказать?

— Только факты, Евгения Владимировна. Только то, что удалось выяснить. Теоретически у каждого была возможность совершить убийство.

— Но зачем?

— Я не говорю про мотив. Это отдельная грустная песня. Я говорю про возможность, которая была у каждого. Следователь Шеховцова могла спуститься с третьего этажа, зная, что Оксана работает в кабинете Рябцева. Оксана, и того не утруждаясь, могла прикончить посетителя и спокойно усесться на свое место чистить перышки. Вы могли подняться по западной лестнице. Лопатников — по восточной. Прокурор вообще неизвестно где был — утверждение, что он сидел в архиве, проверить невозможно. Больше всего рисковал бы охранник Недоволин. Ему пришлось бы оставить пост, побежать по центральной лестнице — а его могли увидеть из любого конца здания, — добежать до кабинета, сделать черное дело, спуститься незамеченным. Долгий вояж, согласитесь. А ведь кто-то тем временем мог войти в здание или позвонить на пост… — Турецкий замолчал. Начал делать пометки в блокноте.

— А давайте всех нас посадим, — внезапно предложила Ситникова. — И будем выбивать показания любой ценой. Кто-то да сознается. А остальные будут жить спокойно. А то знаете — вторую неделю над нами веет какое-то проклятье. Коллеги озираются, шепчутся за спиной…

Турецкий сухо улыбнулся.

— Если будем выбивать показания, как это делают отдельные нерадивые работники милиции, то у нас образуется шесть явок с повинной. Я бы предпочел детектор лжи.

Женщина вздрогнула.

— А это еще зачем? Результаты работы с человеком на детекторе лжи судом в расчет не принимаются.

— Зато мной примутся. А уж улики для суда образуются, будьте спокойны. Нужно подкинуть идейку работникам милиции.

Идейка была замечательная, но в принципе завиральная. Сомнительно, чтобы провинциальная Фемида имела в наличии детектор лжи. Дороговатая штука. Разве что сброситься всей прокуратурой и купить услуги полиграфиста вместе с его адской машинкой в каком-нибудь московском частном бюро. Так называемая «услуга на дом». Он однажды знакомился с расценками в одной детективной конторе. Цена на правду не могла не впечатлять. Выявление скрываемых факторов риска с применением детектора лжи — четыре тысячи рублей, психологическое тестирование — три, использование полиграфа в ходе служебных расследований — десять, частный случай — от пятнадцати. И это на одного человека. А тут все шесть (если не семь). И толку, если призадуматься, будет мало. Опрос на полиграфе — дело добровольное, испытуемый должен подписать заявление, что согласен пройти опрос. Все данные, полученные с помощью детектора, строго конфиденциальны. Результаты проверки не могут служить доказательством вины. И не только машинка — залог успеха. Машинка — инструмент. Куда важнее отыскать грамотного оператора полиграфа — талантливого актера, благодарного слушателя и хранителя сокровенных человеческих тайн. Где его искать? И когда?

Он внимательно следил за реакцией на свои слова. Посоветовал не принимать близко к сердцу все, что срывается у него с губ, пожелал приятного рабочего дня. Посмотрел на часы. Хорошо бы успеть до обеда. А то после обеда, как известно, очень трудно заставить себя сделать что-нибудь полезное.

И где он, интересно, собирается обедать? Весь этот город — один некачественный источник питания…

Он меланхолично смотрел на мужчину средних лет, мнущегося на пороге. Во внешности последнего не было ничего, внушающего неприятие — даже форму вневедомственной охраны он оставил дома. Аккуратно постриженные густые волосы, осанистый, коренастый, с располагающим лицом.

— Присаживайтесь. Недоволин Игорь Васильевич?

— Так точно, — кивнул охранник, продолжая мяться.

— Да вы садитесь, садитесь. То ли в милиции никогда не служили…

Субъект прохладно улыбнулся, сел на краешек стула.

— Постараюсь вас не задерживать, Игорь Васильевич. Вы сегодня выходной?

— Да, прокурор Сыроватов попросил подойти — сказал, что могут возникнуть вопросы.

— Поговорим, — кивнул Турецкий. — Как семья, Игорь Васильевич?

— В порядке. Жена стоит у плиты, ребенок учится…

— Ну, слава богу. — Турецкий перевернул лист в блокноте, вооружился карандашом, хитро глянул на «испытуемого». — Пусть все вокруг горит синим огнем, лишь бы дома был порядок, верно, Игорь Васильевич?

Охранник предусмотрительно молчал.

— Имею для вас приятную новость. Взвесив все факты, вынужден признать, что вы подозреваетесь в убийстве в последнюю очередь.

— Но все-таки подозреваюсь? — охранник вскинул бровь.

— Подозреваетесь. Обо всем, что предваряет преступление, известно только и исключительно с ваших слов. Другой информации мы не имеем.

— Она вам не нравится?

— Мы вынуждены верить. Если что-то было не так, как вы говорите, картина меняется кардинальным образом. Но в представленной вами, так сказать, реальности… вам было бы затруднительно провернуть это убийство. Вы не могли догнать его где-нибудь в коридоре или, скажем, на лестнице, убить, а потом затащить в кабинет прокурора. Это полный бред. Орудие преступления находилось в кабинете, там и убили несчастного господина Регерта. Теоретически вы могли бросить пост, устремиться за ним в погоню…

— Вас не сильно огорчит, если я скажу, что не делал этого? — тихо спросил Недоволин.

— Огорчит, — признался Турецкий. — Я должен найти убийцу, причем убийцу, по возможности, настоящего. Не тянете вы на эту почетную роль. Либо вы не убивали, либо в ваш рассказ вкралась коварная ложь. Рассказывайте, Игорь Васильевич. Строчки протокола сухи, за ними не видно конкретного человека. Я внимательно вас слушаю.

Строчки протокола оживали, но не более того. В девять утра Недоволин сменил на посту Лыбина.

Перекинулись парой слов, Лыбин отправился восвояси, а Недоволин расположился в застекленной будке, раскрыл дежурный журнал, включил чайник, портативный телевизор и, будучи человеком умственного труда, погрузился в задумчивость. Но пробыл он там недолго, отворилась дверь, и в прокуратуру вошел незнакомец…

На этом месте Недоволин понизил голос, посмотрел по сторонам — было видно, что он начинает нервничать. Незнакомец тоже как-то боязливо посмотрел по сторонам, добрался тяжелой походкой до будки охранника и сказал, что хотел бы видеть районного прокурора — по неотложному делу. Ничего чересчур оригинального в облике посетителя не было — потертые шерстяные штаны, куртка из плащевой ткани. Пожилой, морщинистый, кожа загрубелая. Охранник обратил внимание на мозолистые руки. Речь у посетителя была такая, словно он редко общается с людьми — мучительно подбирал слова, делая чудовищные ошибки — такие ошибки не позволил бы себе даже безграмотный милиционер. Впрочем, прокуратура расположена отнюдь не в центре Москвы, публика здесь соответствующая, поэтому ничего удивительного. «Подождите минутку», — вежливо сказал Недоволин и позвонил с вахты в кабинет прокурора. В кабинете никто не отозвался. Посетитель настаивал — ему приспичило поговорить с районным прокурором. Охранник попросил гражданина предъявить документы. Гражданин похлопал себя по карманам, сделал сложное лицо и признался, что никогда в жизни не носил с собой документы.

При этом взгляд посетителя сильно нервировал охранника. У мужика был тяжелый неприятный взгляд — эклектично сочетающийся со смущением и робостью. «Назовите хотя бы вашу фамилию», — сказал Недоволин, собираясь сделать запись в журнале. Незнакомец выразился в том духе, какое, дескать, собачье дело охраннику до его фамилии? Он хочет говорить с прокурором, ему и сообщит свою фамилию. Охранника озадачила такая постановка вопроса. Возможно, он бы просто выставил пришельца за дверь, не стесняясь в словах и действиях, но что-то остановило его. Может быть, неприятный гипнотизирующий взгляд? В общем, странно это все. До сих пор не может понять, как такое произошло. «Хорошо, подождите минутку, — сказал охранник. — Я попробую дозвониться до районного прокурора», — и снова начал накручивать диск телефона. Кабинет и приемная загадочно молчали. «Вам придется подождать — придет прокурор, я скажу ему, он спустится к вам». «Если не пустите к прокурору, я сейчас уйду», — глухо вымолвил посетитель. Недоволин пожал плечами: воля ваша. «И больше никогда не вернусь», — добавил мужчина. «Да и хрен с тобой», — подумал охранник. «Я знаю, кто убил генерала Бекасова, — сообщил визитер. — Я точно знаю, я видел, как это произошло. Если вы немедленно не пустите меня к прокурору, я уйду и никогда не вернусь», — посетитель испытывал нетерпение, граничащее со страхом и паникой.

Недоволин сам испугался. Он знал, что в связи с тройным убийством на озере в прокуратуре вторую неделю не смолкает шум, убийство громкое, из Москвы понаехали следаки, следов преступления не нашли, грядет скандал, по итогам которого мжельская Фемида окажется по уши в дерьме — а тут вдруг такое… Несмотря на угрюмую и нелюдимую внешность, впечатление сумасшедшего посетитель не производил. Недоволин решился. «Хорошо. Поднимайтесь по центральной лестнице на второй этаж. Вторая дверь направо. Табличка «Приемная». Читать умеете?» Незнакомец одарил охранника испепеляющим взглядом и, сутулясь, отправился наверх. Недоволин продолжал испытывать дискомфорт. Едва посетитель показал свою спину, он снова завертел телефонный диск, горя желанием соединиться с прокурором или с приемной. Но телефоны руководства молчали.

Да и черт с ним, решил Недоволин. Стоит ли растрачивать себя по пустякам? Он бросил трубку, уткнулся в телевизор, где шел утренний криминальный сериал. Но неспокойно было на душе. Видимо, не зря. Прошло минут десять — за временем он не следил. На втором этаже кто-то истошно завопил. В следующую минуту у подножия центральной лестницы сошлись Лопатников и Ситникова. Перебросились парой слов, Лопатников натужно хохотнул, Недоволин к ним присоединился. Потом эти двое пошли наверх, а он вернулся к месту несения службы. А спустя минуту началось светопреставление…

Проводив охранника, он несколько минут сидел неподвижно, раскладывая информацию по соответствующим полочкам в мозгу. Поднялся, вышел из кабинета, в коридоре осмотрелся, зашагал к западной лестнице. Спустя минуту он был в вестибюле. Лыбин в будке торопливо что-то дожевывал.

— Хотите со мной поговорить?

— Позже, — бросил Турецкий, миновал будку и встал у входной двери. А ведь, в сущности, занятная головоломка… Он обозрел вместительный холл, нишу в туалет между входной дверью и будкой охранника. Посмотрел на отделанный лепниной и заросший паутиной потолок. Протянул руку к двери, приоткрыл. Петли не скрипели — хорошо смазаны. Он покосился на нервничающего охранника, вышел в тамбур, прикрыв первую дверь. Толкнул вторую, выбрался на улицу. Вторая дверь тоже не скрипела. На улице моросил дождик. Жалась к ограде умытая дождевой водой «Ауди» — словно просила: увези меня скорее отсюда, а то сама уеду… Под козырьком курили двое прокурорских работников мужского пола. Обеспокоенно зашевелились, когда он мазнул их взглядом — весть о «страшном» следователе из Москвы дошла, вероятно, до каждого.

— Здравствуйте, — сказал один из них. — Вы что-то хотели?

— Не помню, — улыбнулся Турецкий. Работники недоуменно переглянулись. «Везунчики, — подумал Турецкий, — им посчастливилось не оказаться в плохое время в плохом месте». Он вернулся в здание, миновал тамбур, распахнул вторую дверь. Она определенно не скрипела.

— А что это вы такое делали? — поинтересовался Лыбин, когда он проходил мимо.

— Воздухом дышал… — Ответ не блистал оригинальностью, но иного он не придумал. Мысли были заняты другим.

— Ну и как продвигается следствие, Александр Борисович? — осведомился прокурор, когда он ввалился к нему в кабинет.

— Бодро, — сказал Турецкий, садясь в кресло, которое неделей раньше облюбовал покойник.

— Зря вы сюда сели, — проворчал Сыроватое. — У нас тут все такие суеверные, в это кресло больше не садятся. А выбросить рука не поднимается, дорогое оно…

— А вы табличку мемориальную на него повесьте. Дескать, в этом кресле жил и умер насильственной смертью… Остались только вы, Виктор Петрович. Я не склонен вас подозревать, но давайте все же восстановим события того странного дня. Итак, где вы, по вашему мнению, находились утром шестого мая?

— По моему мнению, я находился в архиве, — бледно улыбнулся прокурор. — С половины девятого и до…

— И до того момента, как в жизнь вашего заведения влилась свежая струя, — подсказал Турецкий. — Вы рассказывайте, Виктор Петрович, рассказывайте.

Рассказ прокурора был самым коротким. Он не думает, что старые уголовные дела, которые он искал в архиве, имеют отношение к убийству. После майских праздников Сыроватов должен был выступать в суде с поддержкой обвинения против председателя Быстринского сельсовета, умудрившегося загнать коммерсанту из карьера Качалове новый трактор и списать его, как выбывший из строя. По свидетельствам доброжелателей, председатель сельсовета и раньше был нечист на руку, проходил свидетелем по делу о воровстве удобрений трехлетней давности. В общем, неважно. Вход в архив — под западной лестницей. По дороге в подвал он никого не встретил, вспомнил, что забыл поставить в известность Оксану, но решил не возвращаться — быстро сделает дела и вернется. Быстро сделать дела не получилось, пока нашёл нужные материалы, пока провел над ними работу… В девять пятнадцать вернулся в кабинет, проследовал мимо Оксаны, которая задумчиво смотрела в экран монитора — и это неудивительно, половицы в коридоре скрипят так, что незамеченным войти в приемную просто невозможно.

— То есть в лице Оксаны вы не заметили ничего подозрительного?

— Особо не всматривался, — пожал плечами прокурор. — Оксана как Оксана. Но вы бы слышали, как она орала…

Он понимал, что анализ имеющейся информации пользы не принесет. Нужна дополнительная информация. А лучше — спровоцировать преступника. Причем желательно так, чтобы самому не пострадать. Для этого нужны время и расчет. Сейчас ему хотелось только есть. С огромным облегчением он покинул здание прокуратуры и покатил в «Рябинку», где предложил работнице заведения стать их постоянным клиентом в обмен на подобающее гостеприимство и удобоваримую кухню.

— Дело хозяйское, — пожала плечами работница в фартуке. — Только на скидку не рассчитывайте.

И все же ему постелили свежую скатерть, меньше часа тянули с заказом, а официантка даже вымучила подобие улыбки, когда принесла поднос со свиными отбивными.

— Прекрасно, — сказал Турецкий. — Вы знаете, что Моцарт умер от свиных отбивных?

— Глупости, — фыркнула официантка. — Моцарт умер от яда завистника — это знает каждый младенец. Сейчас вспомню фамилию завистника…

— Сальери, — подсказал Турецкий. — Эта версия уже не модная. Ученые сопоставили предсмертные симптомы композитора с его последним письмом к жене. «Ах, свиные отбивные, какой божественный вкус! — писал Амадей. — Я ем за твое здоровье». Моцарт умер от трихинеллеза.

Официантка непроизвольно дернула горлом.

Мирное течение трапезы испортил телефонный звонок.

— Ну, что, мальчик Кай, ты уже сложил из льдинок слово «вечность»? — ехидно справился Меркулов. — У тебя недовольный голос. Как дела? Я понимаю, что мысленно ты обрекаешь меня на вечные муки…

— Вечные муки — это выбрать верный вариант из шести неверных, — проворчал Турецкий. — Честно говоря, уже запутался. При этом, заметь, я еще не был в Горелках и не приступал к выяснению обстоятельств гибели генерала. Костя, можно я вернусь на родину?

— Можно, — усмехнулся Меркулов. — Но это не сделает тебя счастливым. Тебе же интересно докопаться до сути? Ты должен форсировать события. Привлеки к расследованию работников милиции, надежных людей из прокуратуры.

— Серьезно? — изумился Турецкий. — Хорошо, я так и сделаю. Здесь все такие надежные. А сейчас, если не возражаешь, я поеду в гостиницу и хорошенько посплю. Не звони больше по этому номеру.

Не успел он выключить телефон, как тот опять разразился какофонией.

— Александр Борисович, — сказала Эльвира, — мы сделали запрос в сотовую компанию. Шестого мая в девять ноль-пять утра Лыбин совершил звонок. То есть сразу, как сменился и покинул здание прокуратуры. Это может ничего не значить — все мы время от времени кому-нибудь звоним…

— Кому он звонил? — оживился Турецкий.

— А вот это выяснить не удалось, — обескуражила Эльвира. — Номер закрытый.

— Не понял.

— Мы тоже рассердились, Александр Борисович, но факт остается фактом. Номер закрыт, абонента отследить невозможно, и сотовая компания не сможет нам помочь, даже если получит личное распоряжение президента России. Такое случается, вопрос лишь в дополнительной оплате при оформлении договора. Но ведь можно спросить у самого Лыбина, нет?

— Можно, — согласился Турецкий. — Возможно, этим я и займусь. Спасибо, Эльвира, вы мне здорово помогли. Если позволите, еще одна небольшая просьба. Постараюсь окупить ваши издержки…

— Вы как-то засмущались, — проницательно заметила Эльвира.

— Да, знаете ли, просьба не совсем обычная, потребует отнять ваше личное время…

— Вы не смущайтесь, говорите, говорите, — засмеялась Эльвира. — Хотите пригласить меня на свидание? В шикарный ресторан? Вы так любезны, Александр Борисович. Я женщина бесхозная, незамужняя, а вы такой видный мужчина…

— Нет, Эльвира, это по работе. — Неужели он и впрямь настолько оробел? — Только не сочтите меня за слегка тронутого…

Информация из уголовного розыска могла придать толчок расследованию. А могла ничего не значить. Он позвонил прокурору Сыроватову, чтобы выяснить, каким образом в переживаемый момент осуществляется охрана прокуратуры. Получил интересные сведения — после известных событий, о которых лучше не вспоминать, охрану усилили. Теперь Недоволин и Лыбин дежурят попеременно днем — с девяти утра до семи вечера, а в ночное время здание контролируют дополнительно два сотрудника вневедомственной охраны. То есть Лыбин в семь часов пойдет домой — ну, или еще куда-нибудь, время, как говорится, личное.

— А зачем вам Лыбин, Александр Борисович? — озадачился прокурор. — Лыбин не входит в число фигурантов по делу. Вы можете поговорить с ним и сейчас — он на посту.

«Кого хочу, того и заношу в число фигурантов», — подумал Турецкий.

— Я вынужден допрашивать всех, кого считаю нужным; — грубовато отозвался он.

— Да, конечно, — спохватился прокурор. — Никто не собирается вам мешать. Вы вольны вести расследование по собственному усмотрению…

— А в этой связи убедительная просьба, Виктор Петрович, о нашем разговоре никому не рассказывать, особенно Лыбину. И подкиньте мне, пожалуйста, его адресок…

Было шестнадцать ноль-две, когда он вошел в гостиничный номер, скинул ботинки и растянулся на диване, забросив руки за голову. От тяжких дум отвлек вкрадчивый стук в дверь. Скрипнув зубами — вот так всегда, соберешься поработать, обязательно кто-нибудь придет и разбудит, — он отправился открывать. Кто впустил в гостиницу путану?! За порогом красовалась типичная жрица любви в черных колготках и малиновой кофточке и призывно улыбалась.

— О, свят… — Пальцы машинально свелись в шепоть. Девица прыснула.

— Грустим, мужчина? А разве не грех предаваться унынию, когда полно других грехов?

— Ты тоже из милиции?

Девица чуть не подпрыгнула от изумления. Потом рассмеялась.

— А, ты шутишь…

— Тогда кто ты?

— Я Лара…

— Очень приятно. — Он саркастично обозрел «просительницу» — от странной прически до странных туфель, которые смотрелись на ней, как десантные ботинки на хорьке. — Ты из тех продвинутых женщин, что любят «Бужоле Нуво» урожая двадцать девятого года, но могут выпить и паленой водки?

— Чего? — хлопнула ресницами путана. На глаза она нанесла столько туши, что ресницы под ней утонули. — Послушай, красавчик, тебе скучно, грустно, почему бы нам…

— Спасибо, мне и так хорошо, — пробормотал Турецкий. — Экономлю, леди, финансовый кризис в стране. — Он захлопнул дверь перед ошеломленной девушкой.

Путана еще немного поскреблась в дверь — для поддержания, видимо, формы, потом настала тишина. «Что такое счастье? — думал Турецкий, стремительно засыпая. — Когда не надо врать, что тебе хорошо. Бедные путаны в этом городе — у них так мало клиентов, и за каждого приходится биться смертным боем…»

Он проспал часа полтора, очнулся от какой-то странной мысли. Необычно — чтобы во сне посещали мысли. Он сбегал в ванную, сполоснул физиономию, раскрыл холодильник, сунул в рот последний ломтик ветчины (прокурор недосмотрел), стал сосредоточенно жевать. Включил DVD, поставил вчерашний диск с записью сценки на озере, стал внимательно пересматривать. Просмотрел раз, просмотрел другой, закрыл глаза, задумался. Что-то было в этой записи…

Дабы окончательно расстроиться, он просмотрел запись в третий раз. Ничего не менялось, карась болтался на крючке, выстрел, побледневшее от страха лицо генерала Бекасова… Окончательно расстроенный, он вышел из номера, промаршировал по коридору. В вестибюле отворилась дверь, увенчанная табличкой «Служебное помещение», высунулась «старая дизельная баржа», как нелестно охарактеризовал прокурор администратора, приветливо улыбнулась.

— Хотелось бы сразу договориться, Антонина Андреевна, — ворчливо бросил Турецкий. — Я не люблю, когда места, где мне доводится проживать, осаждают проститутки. Вы не могли бы так сделать, чтобы они сюда больше не ходили?

— Ах, простите… — Физиономия администраторши стала покрываться густой краской. — Я, видимо, не уследила. Как она проникла в гостиницу? Эта Ларка по кличке Булдыжка пролезет в любую щель! Уверяю вас, такое больше не повторится. У нас приличное заведение…

Понятно без психолога, что «проникновение» без участия администратора не обошлось. Но он предельно ясно выразил свое пожелание…

«Постоянного клиента» в заведении «Рябинка» встретили без особого энтузиазма. Посетителей было немного — еда нашлась. Потом он долго сидел в машине, обдумывая план первоочередных мероприятий. Козырей в кармане не много, на блестящую победу рассчитывать не приходилось, но попробовать, тем не менее, стоило. Он переехал мост через Волгу, свернул направо за магазином с оглушительным названием «Гастроном» и начал старательно объезжать колдобины. Дома на улице Коммунстроевской в основном были старые, трехэтажные, окруженные болезненными тополями. Он остановился возле нужного, покинул машину. На улице потихоньку темнело. Он обозрел облезлую трехэтажку, разломанную детскую площадку, с которой доносились крики ребятни и лай собачонки, вошел в единственный подъезд, стены которого от неприличных надписей спасали только разбитые лампочки, но от пронзительного кошачьего запаха даже они спасти не могли. Поднялся на последний этаж, стараясь не притрагиваться к перилам. Постоял перед тремя обшарпанными дверями, прислушиваясь к звукам окружающего пространства. На первом этаже заунывно пилила скрипка под бой перкуссии, прокуренный шансонье истово уверял, что лучше «золотого материка», известного как Колымский край, мест в природе не существует. На втором этаже под монотонный треск орал ребенок — видимо, небьющейся игрушкой доламывал все остальные; возмущалась простая русская женщина, собравшаяся отдохнуть после трудного рабочего дня, но не имеющая возможности это сделать. Он позвонил в дверь, не забыв одновременно приложить к ней ухо. Если в квартире что-то и происходило до его звонка, то быстро оборвалось. Он позвонил еще раз. Скрипнула половица в квартире.

— Кто? — глухо вопросил мужской голос.

— Турецкий, — лаконично представился сыщик.

— Кто это? — не сообразил хозяин.

— Следователь из Москвы, — терпеливо объяснил Турецкий. — Прибыл для расследования преступлений, о которых вы и так знаете. Мы с вами виделись сегодня в прокуратуре, откройте, пожалуйста, Станислав Витальевич.

Несколько секунд за дверью царило гробовое молчание. «Кажется, я не вовремя», — подумал Турецкий. Дверь неохотно приоткрылась. В проеме мерцал охранник Лыбин — в джинсах, голубой футболке навыпуск. Он настороженно разглядывал посетителя, и ничто не указывало на то, что он собирается пустить его в квартиру.

— Здравствуйте, — сказал Турецкий.

— Здравствуйте, — пожал плечами Лыбин. — Мы действительно виделись. А в чем, собственно, дело?

— Поговорить.

— Сейчас? — физиономия охранника изобразила растерянность. — Но почему вы… здесь? Я как-то не совсем понимаю…

— А где еще? Отвлекать вас от работы не имею права. Вы должны надежно стоять на страже. К тому же завтра вы на работу не выходите, верно? Где я вас еще найду, если не дома? Позволите войти?

Охранник вздрогнул, как-то боязливо покосился через плечо. Нерешительно помялся.

— Да знаете, вы так внезапно… Не самое лучшее время, надо признаться…

— Супруга будет волноваться?

— У меня нет супруги…

— Понятно. Вы не один.

— Ну, вроде того, — охранник скупо улыбнулся. — А в чем проблемы? Я недавно пришел с работы, имею право находиться, где мне вздумается и с кем мне вздумается.

— Согласен, вы можете даже пропустить рюмочку.

Лыбин невольно напрягся, загородил проход. Кроме вешалки, на которой висели старые плащи и форменная куртка, Турецкий ничего в квартире не увидел. Врываться было глупо. Пафосно выражаясь, никто не давал ему права. Охранник прав, он может водить в свой дом, кого вздумается… Впрочем, уходить без достижений тоже не хотелось.

— Простите, у вас женщина, — простодушно улыбнулся Турецкий. — А женщина, наверное, семейная, у нее злобный муж.

— Какая глупость, — фыркнул Лыбин и неожиданно рассмеялся. — Это совсем не то, что вы подумали. Здесь нет никакой женщины.

— Неужели мужчина? — удивился Турецкий. И пока охранник всерьез не оскорбился, сказал: — Я отниму у вас не больше двух минут. Если не хотите пустить меня в квартиру, а это сильно огорчает, мы могли бы поговорить на лестнице.

— Хорошо. — Охранник уже сообразил, что разговора не миновать. От сыщика не утаилось, что Лыбин не на шутку разволновался.

Он вышел из квартиры и прикрыл дверь.

— Что вы хотели?

— Вернуться к пресловутому дню — шестое мая. Пожалуйста, со всей откровенностью, Станислав Витальевич. В девять утра вас сменил на боевом посту Недоволин, вы сдали дела, мирно распрощались и ушли. Никого не видели.

— А кого я должен был видеть? — пожал плечами Лыбин.

— Выходя из прокуратуры, вы должны были видеть человека, который собрался в нее войти. Или столкнуться с ним в ограде. Или на улице Щукина. У человека, нанесшего визит в прокуратуру, машины не было, у вас ее тоже нет. Вспомните, вы кого-нибудь видели?

— Возможно, — недоуменно пожал плечами Лыбин. — В девять утра в той части города было довольно многолюдно. Вообще-то. так бывает редко, но тогда… — охранник наморщил лоб. — Рабочие везли в тележках на свалку металлический лом, у похоронной конторы — что напротив, во дворах — стояла машина. Она завязла в яме, двое мужиков ее вытаскивали. Алкаши какие-то ругались, люди ходили…

Охранник не врал, у него действительно было туговато с воображением. Он перечислял то, что видел, выйдя из здания. Вот только вопрос, когда это происходило?

— Вы работали в уголовном розыске?

— А что, нельзя? Это было четыре года назад. Нынешние работнички меня и не помнят…

— Почему ушли?

Он чуть не вспыхнул.

— А это относится к делу?

Турецкий пожал плечами.

— Не знаю.

— У вас все?

— Нет. Сдается мне, Станислав Витальевич, что вы не договариваете. Почему вы ушли из уголовного розыска, к делу, возможно, не относится. Но вот другое… Предложить на ваш суд свою версию? Сдав смену, вы не сразу покинули здание прокуратуры. Вы зашли в туалет — он между выходом и непосредственно постом. Ну, понадобилось вам. Дорога дальняя, все такое. А Недоволин, пребывающий, так сказать, за стеклом, этого не заметил. Не смотрел он вам вслед. Не такая уж вы важная птица. Он занимался журналом, чайником, телевизором, чем угодно. Пока вы справляли свои естественные потребности, в прокуратуру «проник» посторонний. Посетитель переругивался с Недово— линым — тот не хотел его пускать, а вошедший не желал представляться. Возможно, лицо человека было вам незнакомо, но вы слышали, о чем он говорит. Вам стало интересно, и вы не торопились покидать уборную. Стояли и слушали в приоткрытую дверь. Потом посетитель направился к лестнице, а вы решили выйти. Недоволин не смотрел в вашу сторону — возможно, он накручивал диск телефона, а рядом с ним еще работал телевизор. Вы попятились и вышли. Двери не скрипят. Оказавшись на улице, вы немедленно произвели звонок.

Он следил за реакцией собеседника. Но к чести последнего, тот вел себя вполне естественно. Недоуменно помотал головой, сделал озадаченное лицо.

— Только не вздумайте отпираться, — предупредил Турецкий. — С вашего номера в тот час был сделан звонок, это непреложный факт. Не надо отрицать. Не надо говорить, что телефон вы оставили дома, отдали знакомому или заложили в ломбард. Кому вы звонили?

— Не помню… — пробормотал Лыбин.

Охранник стойко держал удар. Он умел не показывать обуревающие его эмоции.

— Кому вы звонили, Станислав Витальевич? Поймите, вас никто не обвиняет в убийстве, следствию нужно знать, кому вы звонили.

— Послушайте, — тот отправился в контратаку, — если вы смогли определить мой звонок, то почему не можете вычислить, кому я звонил? Бред какой-то. Только не говорите, что хотите услышать это от меня лично.

— Номер не определился, — признался Турецкий. — Факт настораживает, согласитесь. Поставьте себя на мое место, Станислав Витальевич, и вы поймете, что я должен эту тему доработать. Вы же трудились в уголовном розыске. Вспоминайте… или признавайтесь, пока не зашло слишком далеко.

Охранник закусил губу, уставился в пол. Со стороны могло показаться, что он усиленно вспоминает. Хотя бывает всякое, мелькнула неприятная мысль, вот заставь тебя сейчас вспомнить, кому ты звонил в десять утра в прошлую пятницу — ведь умрешь, а не вспомнишь.

— Вспомнил, — выдохнул охранник и даже как-то криво улыбнулся. — Звонил в Шаховскую, у меня там мать живет. Просто хотел узнать, как у нее дела. Можете проверить — она действительно там живет.

— Ну, слава богу, — улыбнулся Турецкий. — А я уж думал, ночевать у вас под дверью придется. С каких это пор у вашей мамы закрытый номер? Она работает в секретном учреждении?

— Да боже упаси, — хмыкнул Лыбин. — Она на пенсии, у нее однокомнатная квартира недалеко от автостанции.

— Почему же номер не определился?

— А я не туда попал, — нагло объявил Лыбин. — Набирал по памяти, видно, сбился на какой-то цифре. Оператор объявил, что вызвать данного абонента невозможно — в связи с установкой фильтра на его аппарате… в общем, я не понял.

«Врет и не краснеет», — уныло подумал Турецкий.

— Почему же не перезвонили маме?

— Аккумулятор сел, — развел руками Лыбин, — разрядился полностью. Батарейка старая. Аховый полтысячи стоит, никак не соберусь приобрести. Да и зарплаты у нас… не московские. Пошел домой, поставил телефон на зарядку, через два часа позвонил маме. Кстати, можете проверить — уж этот-то звонок наверняка определился…

Предъявить охраннику было нечего. Теоретически все, что тот наплел, могло быть правдой. В какой-то миг Турецкий почувствовал шаткость своей версии. Одарил напоследок испытуемого проникновенным взглядом комиссара Мегрэ и удалился. Спустился во двор, побродил вокруг подъезда. Не самое приятное для проживания местечко — не всегда ладно с жилищными условиями у работников вневедомственной охраны. Практически стемнело, на детской площадке было безлюдно, за сараями монотонно гавкала собака, дул прохладный ветерок. Нарвется он когда-нибудь на хулиганствующие элементы…

Турецкий сел в машину, закрыл все двери, стал ждать. Чего он ждал, понималось смутно. Если у охранника в гостях некто, то рано или поздно этот некто должен уйти. Хотя не факт. Если женщина — к тому же незамужняя, — то может остаться до утра. Хорошо им там. Будут весело проводить время, совершать действия сексуального характера… Он раздраженно поскрипел зубами, сунулся в бардачок — не осталось ли чего-нибудь съедобного? Пусто: Ни еды, ни питья. Откинул голову, сидел дальше, занимался аутотренингом. Задумчиво смотрел на окна третьего этажа. А если в квартире тоже ждут, что он уедет? Ведь его машину, должно быть, видно. Нет, он мысленно восстановил расположение дверей в подъезде, — окна квартиры выходят на обратную сторону, из квартиры его не видно. Где же там его окна? Он вышел hj машины, добежал до обратной стороны здания. Гладкая стена, третий этаж, высоко. У Лыбина горел свет — «негромко» и за шторами. Никаких силуэтов. Ши— зуете, Александр Борисович?

Он вернулся к машине, стал набираться терпения. Пока он это делал, из подъезда вышел только один человек — явно тутошний, мужского пола, сильно прихрамывающий, с палочкой. Протащился мимо машины, страдая одышкой, растворился за сараями. И вошел в подъезд — один человек. Тот же самый. Снова протащился мимо — в авоське лежал продолговатый предмет цилиндрической формы — пропал в подъезде. Время тягомотно отмеряло минуты. Полчаса канули в вечность, сорок минут, пятьдесят. Утешало одно — срочных дел на текущий отрезок времени у него не было, нет особой разницы, где убивать время.

Но через час с копейками терпение лопнуло. В половине десятого он завел мотор, дал ему прогреться. Может, стоит ворваться в квартиру, игнорируя процессуальные формальности? Он не состоит на государственной службе, в чем проблема? А что это даст? Кто бы ни был в квартире (если там вообще кто-то есть), это не повод обвинять его в предумышленном преступлении. Люди имеют право находиться там, где им велит желание. А ему — лишний повод озираться в темных закоулках…

Спустя пятнадцать минут он запарковал машину на стоянке перед гостиницей, в скверном расположении духа промаршировал мимо столика администратора, поздоровался с Антониной Андреевной, поливающей цветы (интересно, она бывает когда-нибудь дома?), вошел к себе в номер…

Последующие полчаса он посвятил любимому занятию — включил проигрыватель, уставился на запись, запечатлевшую последние мгновения жизни трех человек. Карась, болтающийся на крючке, звук выстрела, ужас в глазах генерала. Что, интересно, чувствует человек, когда понимает, что он обречен и жить ему осталось хрен да нисколько?

Трудно представить, пока сам не окажешься в таком пикантном положении…

Турецкий почувствовал нехватку кислорода. Странная история… Он выбрался из кресла, распахнул окно, отдернул штору.

Кажется, история повторялась. В виде трагедии или в виде фарса? Ему опять мерещилось, что темнота перед гостиницей имеет глаза, она дышит, она испускает миазмы, она боится — Так же как и он…

Он отошел от окна, задернул штору. Липкий пот заливал глаза. Так и пулю в лоб однажды можно схлопотать. Горбатого могила исправит — он опять оставил пистолет в машине!

Да какого черта? Эмоции и раздражительность просто не дают взвешенно мыслить. Какая пуля? Если каждого следователя, пытающегося разобраться в безнадежном деле, отправлять на тот свет, то рука устанет. Ну, пришлют другого. Ведь он ничего не выяснил — даже догадок приличных нет, а если есть, то знает о них только он. Покушение отменяется, господин пугливый сыщик…

Он взял телефон, отыскал нужный номер, вызвал абонента.

— Вы далеко? Прекрасно. Такое ощущение, чТо можно приступать…

Убеждая себя из последних сил, что никакой опасности он не подвергается, Турецкий подошел к окну, отдернул штору. Полюбовался на полную луну — желтая, отчетливая, насыщенная ядом. Как видите, ничего ужасного, господин Турецкий, продолжайте в том же духе. Он вышел из номера, заперев его на ключ, снова промаршировал мимо столика администратора (добрейшая Антонина Андреевна уже куда-то смылась), вышел на улицу.

Прогулялся мимо кустов, демонстративно на них не глядя, попинал колеса собственной машины, отмечая отзывчивое трехкратное попискивание сигнализации, постоял, размышляя, не забраться ли за пистолетом. Пришел к выводу, что размышлять можно сколько угодно, но ключи от машины он все равно оставил в номере. Вернулся в гостиницу, оставив открытой дверь. Сел в кресло, стал ждать.

Двое ввалились без стука! Распахнулась дверь, и Эльвира, одетая в облегающий джинсовый костюм, надувая от важности щеки и готовая вот-вот расхохотаться, втолкнула в номер тщедушного мужичонку в обмызганной ветровке. Мужичонка был бледен, бормотал что-то нескладное, неумело отбивался, за спиной у него болтался фотоаппарат — устаревшая профессиональная камера.

— Активный, гад, — прокомментировала Эльвира, швыряя мужичонку в кресло.

— Особенно в полнолуние, — ухмыльнулся Турецкий.

Попадание было точным — мужичонка влетел в кресло, как шар в бильярдную лузу, ахнул, там и остался. Стрелял испуганными глазами во все стороны, схватился за камеру, обнял ее — хотя никто пока не отнимал. На вид ему было немногим меньше сорока, взъерошенный, нервный, с неустанно моргающими глазами.

— В кустах сидел, скотина, — сообщила Эльвира, падая на кушетку. — Пытался удрать, да разве от меня удерешь? Вот вы, Александр Борисович, разве удрали от меня в прошлый раз? Ошибка вышла, не спорю, но как красиво провели захват, согласитесь?

— Вы просто гений внезапного задержания, Эльвира, — похвалил Турецкий. — Обязательно похлопочу перед вашим руководством о присуждении внеочередного воинского звания. Теперь давайте расколем этого доброго молодца — кто такой, чего хотел…

— Послушайте, я же… это самое… — «задержанный» начал судорожно выбираться из кресла, но Эльвира показала ему кулак, и тот утихомирился, скорбно уставился в стену. Но рта закрывать не собирался.

— Вы просто ставите меня в идиотское положение…

— Раз попали в это положение, то ведите себя просто и естественно, — строго сказал Турецкий.

— Как настоящий идиот, — добавила Эльвира и звонко рассмеялась. — Облегчу ваши страдания, Александр Борисович, и сэкономлю ваше бесценное время. Данного господина зовут Мышкевич Эдуард… как там тебя, Эдик, по батюшке?

— Егорович, — буркнул плененный.

— Личность не сказать, что легендарная, но весьма известная в нашем райцентре.

— Возглавляет частное сыскное бюро, в котором сам себе директор, сотрудник и бухгалтер? — предположил Турецкий.

— Да нет никакого бюро, — отмахнулась Эльвира. — Просто крыша у него немного того…

— Это у тебя, Эльвира, крыша того! — вякнул Мышкевич, но быстро притух — Эльвира встала, подошла и остановилась у него за спиной. Пойманный втянул голову в плечи. Турецкий насторожился — что она будет делать?

Эльвира не стала распускать руки. Напротив, с какой-то издевательской лаской погладила задержанного по мятой бейсболке.

— Итак, Мышкевич Эдуард Егорович. Просто псих.

— Сама ты псих… — вякнул Мышкевич и с надеждой посмотрел на Турецкого. Турецкий пожал плечами, дескать, сами разбирайтесь, кто из вас псих.

— Когда-то был выпускающим редактором нашей районной газеты «Красный путь», но занимался чем угодно, кроме того, чем должен был. Постоянно влипал в какие-то скандалы, мечтал добиться правды, выступал против добропорядочных граждан…

Эльвира тюкнула Эдика ребром ладони по макушке, Мышкевич вздрогнул. Создалось впечатление, что, не являйся Турецкий свидетелем этого маразма, удар бы вышел душевнее.

— В общем, был непревзойденным нарушителем спокойствия нашего сонного городка. Одержимый бесом, клеймил позором заворовавшуюся городскую администрацию, милицию — ее верных служителей, санэпидемнадзор, налоговую службу, инспекцию по маломерным судам, медицинские учреждения, лесную охрану, спасателей, торговцев, нечистых на руку коммерсантов, прочих мздоимцев, находил какие-то якобы порочащие их факты, бегал по кабинетам, писал в Москву, в Страсбургский суд, в Гаагский трибунал. Занимался какими-то смешными расследованиями, вернее, производил самостоятельные неквалифицированные попытки, обещая вывести злодеев на чистую воду, наказать. Допрыгался до того, что однажды ему надавали по дыне в темной подворотне, после чего он надолго слег…

— Это лишний раз доказывает, что я прав! — взвился Мышкевич. — Восемь вагонов с лесом ушли в обход ДОКа!

— Это лишний раз доказывает, что ты всех достал, Эдик, — Эльвира шлепнула его по макушке, — своим неугомонным правдоискательством. От Мышкевича ушла жена — не ушла, а убежала в ужасе, отвернулись друзья, знакомые, соседи, внимательно стал к нему присматриваться участковый психотерапевт…

— Ну, вот и ты туда же, Эльвира… — сникли плечи правдолюбца. Он тяжело вздохнул, тоскливо уставился на торчащий из щели в DVD-проигрывателе диск. Турецкий насторожился, если тот к нему бросится, он может не успеть перехватить. Но Мышкевич решил не рисковать, хотя глаза алчно и блеснули. Все-таки есть у парня нюх, отметил Турецкий.

— Ты же когда-то неплохо ко мне относилась, Эльвира…

— Тебе показалось. Выйдя из больницы, господин Мышкевич обнаружил, что его уволили из редакторов, сделали банальным журналистом. Отчаявшись найти правду в этом жестоком мире, онпревратился в обыкновенного алкоголика. Пил по-черному, уходил в продолжительные запои, был замечен в неадекватном поведении, ввязывался в драки, попадал в милицию. Ты так часто в нее попадал, Эдик, что я удивляюсь, почему ты не остался в ней работать.

— Потому что там все продажные, — храбро огрызнулся Мышкевич. — Даже ты, Эльвира.

— Спасибо. В последнее время ты вроде бы перестал пить, иногда показываешься на работе…

— Его не уволили? — удивился Турецкий.

— Пожалели. Только из жалости держат на ставке. Но, думаю, что скоро его все же попрут. Впрочем, в последнее время тебя почему-то не видно, не слышно, Эдик. Неужели опять мышкуешь? Сменил тактику? Из правдоруба превратился в частную ищейку?

— Зачем вам это? — кивнул Турецкий на фотоаппарат.

Тот покрепче прижал штуковину к груди.

— Кадры решают все, — засмеялась Эльвира, — особенно если сделаны скрытой камерой. Вам уже не скучно у нас, Александр Борисович?

— Бред какой-то, — признался Турецкий. Он недоверчиво всматривался в пойманное недоразумение с трясущимися конечностями и не мог взять в толк, чем же были вызваны его страхи?

— Позвольте, угадаю, Эдуард Егорович, — сказал он, — чем же было вызвано ваше посягательство на основополагающую статью Конституции о неприкосновенности частной жизни граждан. Вы решили, непонятно с какого перепуга, или, извините за дерзость, ПЕРЕПОЯ, что сможете самостоятельно разобраться в громких убийствах, случившихся в районе. Будучи журналистом, вы прекрасно об этих убийствах осведомлены. Узнали, что из Москвы прибывает следователь, решили познакомиться, так сказать, в одностороннем порядке. Какого черта вы все время сидите в кустах?

— Где хочу, там и сижу, — проворчал Мышке-вич. — Вдруг вы такой же, как они? Нет, я, конечно, слышал о следователе прокуратуры Турецком, на счету которого много раскрытых дел, я даже раздобыл в Интернете вашу фотографию…

— Сомнения не давали покоя, Эдик, — хихикнула Эльвира. — Теперь ты видишь, что перед тобой настоящий Турецкий. Понимаешь, какая честь оказана нашему городку? — Она взяла Мышкевича за плечи и хорошенько встряхнула. — Ну и что будем делать с этим сокровищем, Александр Борисович? Мне вас заранее жалко. Избавиться от этого типа вам будет трудно. Он пролезет в любую щель, будет вас преследовать, совать нос в ваши дела. Поколотить его, в сущности, можно, но это не лекарство. Если уж Эдику что-нибудь приспичит…

А Мышкевич внезапно замолчал, алчно уставился на Турецкого. Тому стало не по себе. Мышкевич повернул свою слегка сплющенную голову и вновь уставился на диск, торчащий из проигрывателя.

— Я знаю, что это такое. — Он резко выбросил палец. — Вам дал прокурор. Такая запись была у каждого члена московской следственной группы.

Они ее долго изучали, анализировали, спорили, а толку?

«А почему бы не обернуть неприятную ситуацию в свою пользу? — подумал Турецкий. — Хуже все равно некуда. Вдруг он что-нибудь знает?»

— Позволь на «ты», Эдик, — вкрадчиво сказал он.

— Только не обольщайся, приятель, — насупилась Эльвира. — Александр Борисович будет к тебе на «ты». А ты к нему — на «вы» и желательно шепотом.

— Да, конечно, конечно, Александр Борисович, — воспрянул духом Мышкевич. — Без меня вам это трудное дело не размотать, предлагаю объединить усилия…

Турецкий засмеялся. Эльвира присоединилась к нему, а оживший Мышкевич вновь скорчил физиономию умирающего.

— Ты свистнул в своей редакции эту запись, — продолжал Турецкий, — или добыл ее другим путем. Скажем, незаконно скопировал, пока ответственное лицо ловило ворон.

— Это не важно, — отмахнулся Мышкевич. — С этой записи вам ничего не вытянуть. Пустышка. Я внимательно ее смотрел. Камера охранника запечатлела совсем не то, что нужно для успешного расследования. Вы не так работаете, Александр Борисович. Забудьте про убийство генерала Бекасова. Чтобы выйти на след убийцы, вам нужно раскрыть преступление в прокуратуре — оно более, как говорится, перспективное…

Эльвира собралась треснуть его по затылку, но Турецкий, тщательно пряча улыбку, знаком приказал ей оставить человека в покое.

— Вы великодушны, Александр Борисович, — оценил Мышкевич. — Не позволяйте этой страшной женщине меня ударить. — И тут же получил по загривку — видимо, за «страшную женщину». — Ой… да уйди ты, Эльвира! — Он стал от нее отмахиваться, как от назойливого беса. — Скажите ей, Александр Борисович, чтобы не распускала руки!

— Эльвира, отойдите от него, — попросил Турецкий.

— Да я-то отойду. А вы потом пожалеете. — Эльвира пожала плечами и села на кушетку, стала смотреть на обоих с нескрываемой иронией.

— Да, да, у вас больше шансов раскрыть убийство в прокуратуре, — зачастил Мышкевич. — Я кое-что накопал на этих деятелей. Они не так просты, как кажутся на первый взгляд. У каждого в шкафу пусть маленький, но скелетик…

— У нас у каждого в шкафу скелеты, — проворчала Эльвира. — Гнали бы вы в шею этого придурка, Александр Борисович. Спать уже пора.

— Помощник прокурора Лопатников на первый взгляд кажется своим парнем, — повысил голос журналист и затарахтел, как пулемет, — но он амбициозен, жаден и все время норовит подсидеть прокурора Сыроватова. Он из тех людей, у которых чужие успехи вызывают тошноту, головокружение и рвоту. Он отнял у следователя Гришина абсолютно выигрышное дело об убийстве на улице Черкасова и с легкостью выступил с ним в суде, оставив коллегу с носом. А ведь вся работа была проделана следователем Гришиным, который спустя пару месяцев, не выдержав травли, уволился… Он закрыл дело на директора маслозавода, который воровал легко и непринужденно, убедил в своей правоте Сыроватова. Представляю, какую сумму они огребли — у прокурора появились деньги на постройку бани, а Лопатников заменил старые «Жигули» на относительно новые. Под его руководством никто не хочет работать — и неважно, что говорят по этому поводу работники прокуратуры, им очень не хочется вылетать со своих насиженных мест… Следователь Ситникова — натуральная ведьма! Вы знаете, чем ведьма отличается от обычной женщины?

— Умением летать на метле, — улыбнулся Турецкий.

— Правильно, — согласился Мышкевич. — Не удивлюсь, если однажды выяснится, что она умеет летать на метле. Она готова затащить в постель любого, с кого может что-то поиметь. И в этом следователь Ситникова недалеко ушла от Лопатникова. Несколько месяцев назад разбиралось дело о наезде со смертельным исходом за мехколонной номер два. Как показала экспертиза, пешеход был в стельку пьян, просто выпал на проезжую часть. А водитель — некто Фадеев — не успел затормозить, хотя и ехал с разрешенной скоростью, ничего не нарушая. Дело квалифицировалось как несчастный случай, и совершенно правильно — некоторым пешеходам надо меньше пить.

— Ой, кто бы говорил, — съерничала Эльвира.

— А с тобой вообще не разговаривают, — огрызнулся Мышкевич. — Все закончилось бы мирно, в соответствии с законом, но тут за дело взялась Ситникова. Пошли какие-то интриги, подмазывания прокурора. В результате дело перешло к ней, и уж она довела его до разгромного финала. Отчеты экспертов чудесным образом поменялись, картина предстала в абсолютно ином свете. Оказывается, некто Фадеев был пьян, существенно превысил скорость, а несчастный пострадавший, который попал под машину, лишь немного выпил, что законом не возбраняется. Дело Фадеева было шито белыми нитками, даже гаишники понимали, что это полный бред. Но адвокат ничего не смог поделать, судья был строг — Фадееву дали четыре года колонии-поселения, куда он благополучно и отбыл. Позднее выяснилось, что у Ситниковой с Фадеевым был роман, он ее бросил, и обманутая женщина затаила злобу.

— Домыслы, — фыркнула Эльвира. — С доказательствами туговато. А подделка экспертизы — очень серьезное обвинение, поосторожнее бы ты с этим.

— Экспертизу не подделывали, — возразил Мышкевич, — просто старую выбросили, накатали новую. Это маленькая бумажка, приобщенная к делу. Не удивлюсь, если у эксперта с Ситниковой что-то было… Следователь Шеховцова. Ходят слухи о ее профессиональной порядочности. Но и здесь не все гладко. Да, за руку Анну Артуровну не ловили, но почему спустили на тормозах дело об изнасиловании малолетки Румянкиной автослесарем Копыловым? Из-за того, что Копылов несколько раз ремонтировал машину Шеховцовой и являлся чуть не другом семьи? Что такое друг семьи, объяснять, я думаю, не нужно. Один из углов любовного треугольника, как правило, тупой.

— Ай-яй-яй, Эдик, — покачала головой Эльвира. — Копаемся в грязном белье, нехорошо.

— И это говорит работник милиции, — фыркнул Мышкевич. — Скажи, Эливира, кому еще копаться в грязном белье, как не журналистам и работникам милиции? Или дело спустили на тормозах из-за того, что малолетка сама бросилась стягивать штаны с Копылова? Но от этого она не становится менее малолетней, а закон гласит неумолимо и сурово…

— В таком случае она, наоборот, должна была засадить Копылова поглубже, — заметил Турецкий. — Если у них с Шеховцовой была связь, а тот позарился на малолетку…

— Я же говорю, дело темное, — не моргнув глазом, заявил Мышкевич. — Но если уж говорить о скелетах в шкафу… Я тут немного покопал… — Глаза журналиста как-то беспорядочно забегали. — У Шеховцовой, как известно, четыре года назад погибла дочь в автокатастрофе, муж сломал позвоночник и остался прикованным к инвалидной коляске. А ребеночек-то был не от мужа…

— Фу, какая гадость, Эдик, — поморщилась Эльвира.

— Истинный факт, — возбудился журналист. — Как говорится, в своей беременности мужа не обвиняла. Ужасная история родом из молодости.

О работе в прокуратуре Шеховцова тогда не мечтала, заканчивала рядовой вуз. Был у нее парень, считался женихом. Потом подвернулся некто другой, вспыхнула яростная любовь, первого жениха послала к черту, от второго забеременела. Но тут горой встали ее родители — никакого, мол, второго, выходи за первого, он отличный парень, а второй тебе не пара, человек не нашего круга и, вообще, живет в другой области! Были крокодиловы слезы, рвались сердца, ослушаться родителей Шеховцова не могла — в то время она еще не была такой стальной, это уж позже, когда жизнь заставила… Словом, под нажимом родни рассталась с любимым, вернулась к первому, честно признавшись, что ребенок у нее будет от другого. Мол, если хочешь, бери меня. Парень взял. Так и жили — ни любви, ни счастья. А потом еще ребенок погиб в автокатастрофе, теперь она вынуждена ухаживать за нелюбимым мужем…

— Вы считаете, что эта драма в личной жизни дает нам основания с недоверием относиться к Шеховцовой? — тихо перебил Турецкий.

— Откуда я знаю, что дает нам основания, а что нет, — развел руками Мышкевич. — У бывшего сержанта ППС Недоволина в семейной жизни тоже, между прочим, полная лажа. Супругу угораздило на краткосрочный роман, а он возьми да пронюхай. Отмутузил ее по первое число. Но простил, назначил испытательный срок на неопределенный… срок. Теперь она у него по одной половице ходит, в рот заглядывает, желания предугадывает. А что ей делать? — работать не приучена, умеет только сидеть у мужа на шее, если выставит ее за порог, она же пропадет, поскольку делать ничего не умеет. Откуда я знаю, имеет это отношение к убийствам или нет? А то, что Недоволин в бытность свою милиционером беглого зэка пристрелил — это имеет отношение? Но данный факт в трудовой биографии прилежно отражен. Две тысячи четвертый год, бежали зэки из колонии под Благодатным, ментов и внутренних войск нагнали аж из нескольких районов. Обложили беглецов в сторожке лесника, давай выкуривать. Один по крыше вздумал уйти, сиганул в стог — и к опушке. Недоволин за ним. А тот как заяц бегал, не догонишь. Сел на колено и снял меткой очередью, когда тот уже в кусты влетал. Три пули в теле и все смертельные. Парня потом на допросы затаскали — мол, какое право имел стрелять на поражение, если не было угрозы собственной жизни? Чуть из ментуры не поперли, хотели дело уголовное завести, да начальство заступилось — спустили на тормозах, пришлось перевестись в параллельное ведомство.

— Уникум ты у нас, Эдик, — похвалила Эльвира. — Мне всегда интересно, где ты добываешь информацию. Ведь тебя отовсюду гонят.

— Талант не пропьешь, — скромно отозвался Мышкевич. — Не скажу я тебе, Эльвира, мы не в Америке. Это там по закону журналисты не имеют права сохранять в тайне свои источники информации. Оксана Гэльская — нынешняя секретарша в прокуратуре — между прочим, едва не стала проституткой. Пару лет назад ее увез к себе в особняк некий новый русский. Пару недель ее вообще не было ни видно, ни слышно, потом вернулась домой — к папе с мамой, а неделю спустя ОМОН из Москвы при поддержке местных товарищей взял особняк штурмом. Оказалось, там с размахом организован притон — что-то вроде пансиона для богатеньких буратин. Приезжают господа из обеих столиц отдохнуть и поразвлечься, к их услугам природа, банька, рыбалка, прекрасные девы, согласные выполнить любой причудливый каприз. Причем устроено все было так грамотно, что предъявить хозяину особняка было абсолютно нечего, кроме неуплаты налогов. Их и предъявили — насмотрелись, видимо, фильмов о Капоне. Попутно выяснилось, что в особняке держали несколько похищенных заложников — незадачливых бизнесменов, трудились рабы — узбекская рабсила, а в подвале снимали задорные порнофильмы. Оксана чудом выпуталась — ее имя не всплывало, но факт, согласитесь, интересный. Теперь она паинька.

— Ну, все, Эдик, уважа-аю, — протянула Эльвира. — Если сам не сочинил, конечно.

— Да больно надо, — фыркнул Мышкевич. — Самая достоверная информация. Горячая, как пирожок.

— Может, ты и на прокурора что-то нарыл? — осторожно осведомился Турецкий. — Давай же, Эдик, повествуй. Здесь все свои, не смущайся.

— Прокурор у нас тоже живой человек, — уверил Мышкевич, — со всеми слабостями и пороками. В принципе, сказать о нем что-то откровенно порочащее трудно. Так, мелкие грешки… В ноябре, например, он поддерживал в городском суде дело о взяточнике из городской администрации, который за хорошие деньги отстегивал приезжим земельные участки. И с треском его проиграл. «Неподкупный» судья Иванов посчитал, что никаких доказательств преступной деятельности обвинением предъявлено не было. А где их взять, если обвиняемый выписал из Москвы лучшего адвоката? Оправданный чиновник в ту же ночь устроил в своем загородном доме праздничную вечеринку, а наутро его нашли мертвым в постели — внезапная остановка сердца. Бывает.

— А при чем здесь прокурор?

— А я знаю?

— Убивать тебя надо, Эдик, — убежденно заявила Эльвира. — Ты взрываешь изнутри наш сонный городок. Сеешь недоверие, нервозность.

— А еще у прокурора недавно племяш попал в дорожную переделку, — не слушая ее, гнул Мышкевич. — Гнал как ошпаренный на «девятке» по Рижскому шоссе и врубился в дальнобойщика, который из-за этого съехал в кювет и чуть не загорелся. Несколько человек пострадали — к счастью, без летальных исходов. Так мгновенно на место происшествия примчался Виктор Петрович, забрал родственника, а когда его вежливо попросили оторвать того от сердца, чтобы сунуть в каталажку, так и не отдал. Сказал, что накажет своей властью. Видимо, в угол поставил. Крайним оказался водитель бензовоза, который уснул за рулем и едва не выбросил на встречную полосу мирно ползущую со скоростью сто семьдесят километров «девятку». Александр Борисович, — Мышкевич вскинул голову, шмыгнул носом, — вам, несомненно, нужен помощник. Сами вы с расследованием не. справитесь.

— Да ты что? — поразился Турецкий. Эльвира засмеялась.

— Вы ничего не знаете о нашем городе. Ей-богу, вы должны понимать, что только совместными усилиями…

Мышкевич замолчал. Эльвира склонила головку и с интересом уставилась на сыщика. А тот неторопливо размышлял. Скомпрометировать себя, связавшись с сомнительным типом? Мало того, что пронырливый, бесцеремонный, неприятный, так еще и известный всему городу…

— Я подумаю, Эдуард. Но только при условии, что ты никогда больше не будешь сидеть в кустах и гипнотизировать мои окна. Напиши мне свой телефон. — Мышкевич бодро закивал, выхватил из кармана ручку, стал что-то корябать на салфетке. — А теперь иди домой.

— Как домой? — опешил журналист и на глазах превратился в сморщенную грушу.

— Я сказал — домой, — повторил Турецкий. — Не прощаясь. И не вздумай прекословить. Время спать. Возможно, завтра ты мне понадобишься.

— Я понял, — обрадовался Мышкевич, сгреб свой фотоаппарат, пулей вылетел из номера.

Эльвира озадаченно смотрела на захлопнувшуюся дверь. Как-то недоверчиво помяла кончик носа — видимо, чтобы не расхохотаться.

— А был ли мальчик? — пробормотал Турецкий.

— Надеюсь, вы не собираетесь всерьез связываться с этим недоразумением?

— Да ну его, — отмахнулся Турецкий. — А как бы иначе я его выставил? Спасибо вам, Эльвира, что потратили на меня кучу своего времени.

Она засмеялась, но как-то странно. Смотрела на него внимательно, с какой-то грустинкой. Потом встала с кресла, замялась.

— Я тоже, пожалуй, пойду, Александр Борисович. Засиделась у вас что-то…

— Вы можете еще посидеть, — смутился Турецкий. — Смею уверить, ваша компания меня не напрягает.

— Не стоит, — она покачала головой. — Вам сейчас жена, наверное, звонить будет. А мне еще надо выспаться, завтра снова на работу.

Он проводил ее до двери. Она взялась за ручку, задумалась, подняла голову. Стоит ли создавать проблемы полузнакомому мужчине? Мелькнуло что-то в женских глазах. Она смотрела на него не мигая, прямо и открыто. Турецкий чувствовал, как в желудке образуется вакуум. Собрался что-то сказать, мол, время еще детское, а если уж девушка так торопится, он мог бы ее проводить — машина в трех шагах, особенно если воспользоваться окном… Она улыбнулась загадочной улыбкой, подняла руку, коснулась двумя пальчиками его щеки, засмеялась — тихо, совсем не по-милицейски, стала обыкновенной, но очень интересной женщиной — уязвимой, беззащитной, одинокой. Раскрыла дверь и вышла. А он стоял, всматриваясь в черноту за проемом, тщетно пытаясь вернуться в реальный мир…

Наутро им овладела жажда деятельности. Явилась горничная, заявила, что хочет навести порядок. Он усомнился — действительно ли она горничная? Оставил номер открытым, сказал, что девушка может заниматься чем угодно (из ценных вещей в номере оставались только диск и зубная щетка), и побежал к машине. Планы были поистине грандиозные — поесть в «Рябинке», посетить Лебяжье озеро, заглянуть в Корольково, где проживал Регерт, познакомится, наконец, с семейством генерала Бекасова. Истина стара: не надо ничего планировать, действуй экспромтом! Не успел он завести двигатель, как распахнулась дверь со стороны пассажирского сиденья, и в машину плюхнулся тяжело дышащий «пассажир». Фотоаппарата при нем не было, зато он крепко обнимал сумку, набитую, надо полагать, разнообразным шпионским оборудованием (включая и фотоаппарат).

— Фу, еле успел, Александр Борисович. Можно ехать, заводитесь.

Турецкий остолбенел. В первое мгновение даже не нашелся, что ответить.

— Давайте, Александр Борисович, заводите, поехали, — торопил Мышкевич.

— Куда, Эдик?

— Как куда? — поразился журналист. — Вы же сами вчера обещали. Будем объединять свои усилия. Я чувствую, что еще немного, и мы это дело, к полному неудовольствию нашей милиции, раскроем!

— Ну, ты и наглец, — покачал головой Турецкий. — Эдик, у меня свои дела, свои планы. Ты собираешься постоянно волочиться за мной? Я еду в прокуратуру, тебя туда не пустят.

— Я вас подожду. Мы обязательно должны съездить в Горелки — именно там все начиналось!

— Ты же говорил, что Горелки подождут.

— Я ошибался. Долго думал и… в общем, ошибался. Работать нужно по обоим направлениям.

— Знаешь, — разозлился Турецкий, — вообще-то я собирался поесть. Давай-ка выметайся из машины. Когда придет необходимость, я тебе позвоню.

— Уже пришла, — нахально заявил журналист. — Вы не понимаете, Александр Борисович, одному вам не справиться. Нужны непредвзятый взгляд и умение абстрактно мыслить. Вы не волнуйтесь, я не буду вам мешать завтракать. Послоняюсь где-нибудь в сторонке… Вы же в «Рябинку» собрались, правильно?

Турецкий чуть не двинул его локтем по челюсти. Откуда этот тип все знает? Он запустил двигатель, резонно рассудив, что лучше не распускать руки, а остановиться где-нибудь у магазина, попросить Мышкевича сбегать за сигаретами, а самому в это время улизнуть.

— Ну, хорошо, напарничек, поехали, — процедил он, включая зажигание.

Пока он плутал по дворам, Мышкевич возбужденно ворковал, что по семейству Бекасовых он уже нарыл много ценной информации, но идеальной его работу пока не назовешь, потому что много белых пятен. Он повернул на Большую Муромскую — в северном направлении, решив в это утро обойтись без «Рябинки». Перекусить, если особо не всматриваться в качество предлагаемой пищи, можно в любом придорожном заведении. Их как грязи на трассе, ведь это дорога на Селигер, где вечное паломничество туристов. Телефон зазвонил, когда он переходил на четвертую передачу, видя перед собой прямую дорогу. Проблемы полезли без очереди!

— Доброе утро, Александр Борисович, — поздоровалась Эльвира. — Не знаю, заинтересует ли вас эта новость… В данный момент мы стоим, исполненные мелодраматизма, перед трупом Лыбина…

— Как?! — взревел Турецкий. Мышкевич съежился, втянул голову в плечи. Машина неслась с приличной скоростью.

— Да что же вы так кричите… — пробормотала Эльвира. — В восьмом часу утра соседка, выходящая из квартиры напротив, обнаружила приоткрытую дверь. Постучала, никто не ответил. Она всунулась в прихожую, а там погром. Сунулась дальше, обнаружила труп. Что вы делаете, Александр Борисович?

— Машину разворачиваю! — Следующая слева старенькая «Волга» испуганно шарахнулась на встречную полосу — благо в этот час там никого не было. Он резко вывернул рулевое колесо, машину потащило совсем не туда, куда он планировал, он чуть не снес задним бампером будку с надписью «Сапожная мастерская», съехал с тротуара, встал на обочине.

— Вы чего, это делаете? — пробормотал позеленевший Мышкевич.

— Выметайся из машины.

— А что, какие-то новости? — Журналист вцепился в приборную панель, сообразив, что сейчас к нему применят силовое воздействие.

— Удивляюсь, почему ты не узнал об этом раньше других. Убили Лыбина.

— Лыбина… — Мышкевич наморщил лоб. — A-а, это тот охранник… Ну, ничего себе закруточка! А он тоже в теме?

— Выметайся, говорю, — повысил голос Турецкий. — Я еду на место преступления, тебя туда все равно не пустят.

Мышкевич начал митинговать, пришлось его просто вытолкнуть из машины. Он несся как на пожар, игнорируя знаки и запрещающий сигнал единственного городского светофора. Заголосила милицейская машина за спиной, косноязычно взревел динамик, предлагая черной «Ауди» с таким-то номером прижаться к обочине и остановиться. Он глянул в зеркало — куда уж старенькой «жульке» тягаться с заморским чудовищем! Но милиция старалась изо всех сил, гаишная машина неслась за ним не отставая, лихо обходила повороты, прыгала через колдобины. Матюгался «матюгальник». На подъезде к «Катюше» пришлось снизить скорость — он бы вдребезги разбил подвеску на стиральной доске. Милиционеры с ревом обошли его, стали прижимать к обочине. Он вильнул в ближайший переулок, зрительная память не подвела, а погоня промчалась мимо, он слышал, как противно визжали тормоза. Они нагнали его, когда он въехал во двор трехэтажного дома и встал практически там же, где стоял вчера вечером. Выскочил из машины — наперерез уже бежали, размахивая зачем-то полосатыми палками, двое сотрудников ГИБДД. Он выхватил из кармана удостоверение частного сыщика, махнул перед носом затормозившего сержанта.

— Следственная группа из Москвы, остынь, сержант! Раскрытие преступлений государственной важности!

Такая злоба была нарисована на его лице, что гаишник не решился залезать в бочку, растерянно смотрел на две милицейские машины у подъезда, на капитана милиции, выкрикивающего в адрес подчиненных злобные заклинания. Были тут и гражданские «аборигены», пенсионеры заинтересованно вытягивали шеи, на площадке рядом с домом крутились гуляющие с мамами и бабушками дошколята, грозно гавкала дворняжка, раздраженная наплывом публики. Кучка у подъезда расступилась, нахмурился сержант, имеющий приказ не пускать в подъезд посторонних. Он сунул ему под нос удостоверение. Сержант пошевелил губами, хмуро уставился на «предъявителя сего».

— Вспоминай быстрее, — заторопил Турецкий. — Не препятствовать, оказывать всемерное содействие…

Часовой неохотно посторонился. Он обернулся, прежде чем войти в подъезд. То ли взгляд поймал недружелюбный, то ли что другое… Гаишники, почесывая палками фуражки, о чем-то расспрашивали сотрудника ППС с автоматом, косились на подъезд. Несколько штатских… одни-то точно штатские, а другие — «в штатском». Вроде ничего подозрительного.

В дверях он столкнулся с выходящим Извековым. «Вот только тебя тут не хватало, — красноречиво поведал взгляд старлея. — Понаехали на нашу голову!..»

— Явились, частный сыщик? — неласково проскрипел Извеков. — Мимо гуляли? До вашего приезда, между прочим, все спокойно было…

В квартире работали криминалисты, болтались без дела опера. Труп лежал в проходе между кухней и комнатой — ногами в комнате, головой на кухне. Переодеться после беседы с Турецким Лыбин не удосужился, так и погиб — в джинсах, шлепанцах, футболке. Под телом, небрежно прикрытым простыней, расползлась и уже застыла лужа крови. Недалеко от трупа на колченогой табуретке сидел помощник прокурора Лопатников и набитой рукой строчил в протоколе. Поднял голову, рассеянно уставился на прибывшего.

— Не буду говорить «доброе утро», — пробормотал Турецкий тихо. — Здравствуйте.

— Здравствуйте, — кивнул Лопатников. — Вот… — Он виновато посмотрел на покойника. — Работку подкинули с утра пораньше. Прямо из дома… и сюда.

— Как его? — кивнул на мертвого Турецкий.

— В спину. Что-то вроде шила.

Турецкий нагнулся, приподнял край простыни. Покойный лежал ничком — футболка в крови, лицо вывернуто, изумленный стеклянный глаз…

Он перешагнул через тело, вошел на кухню.

— И вы уже здесь, — меланхолично резюмировал майор Багульник. Он сидел за столом — не выспавшийся, злой, растрепанный.

— Физкультпривет, — поздоровалась Эльвира. — Быстро же вы доехали. Никого не сбили?

Багульник посмотрел на них несколько обеспокоенно — мол, что за фамильярность? Отделался молчанием, махнул рукой, поднялся, вышел, перешагнув через покойника.

— Заканчивайте без меня. Я — в управлении.

Татарцев выглянул из-за дверцы холодильника.

— Полный холостяцкий набор, — приветливо улыбнулся сыщику, — Банка майонеза, восемь банок пива и упаковка йогурта. Все.

— Зачем ему столько пива? — пожала плечами Эльвира.

— Теперь уже точно лишнее, — согласился Татарцев. — А, в общем, правильно. Мне тоже всегда кажется, что пиво кончается. А это что за замороженные вклады? — распахнул со скрежетом морозилку, вынул какой-то брусок, завернутый в целлофан. Понюхал, сморщился, сунул обратно.

— Рассказывайте, ребята.

— Соседка обнаружила тело, — напомнила Эльвира. — Проникающее ранение в область сердца, нанесенное тонким металлическим предметом типа шила. Криминалисты подозревают, что орудием убийства послужила одна из отверток слесарного набора, который лежит на полке в прихожей. Отвертка, разумеется, вымыта, отпечатки пальцев стерты, но что убийце мешало это сделать? У него был вагон времени. Отвертку криминалисты изъяли, поработают над ней — насчет мелких частиц крови, которые остаются в структуре металла и не смываются. Очень уж соответствует эта штука конфигурации ранения.

— Можете сами посмотреть, Александр Борисович, — сказал Татарцев. — Набор лежит на видном месте. Любой, идущий в прихожую, может взять оттуда все, что считает нужным. Убийца знал Лыбина, тот сам впустил его в дом. Поговорили, затем убийца сделал вид, что уходит, вооружился отверткой, нанес коварный удар в спину. Видимо, не раз бывал в квартире, знал, где что лежит. Судя по отметинам крови на полу, Лыбин какое-то время полз — почему-то на кухню, потом умер. И все это происходило на глазах убийцы. Второго удара тот не нанес, любовался на агонию. Когда Лыбин затих, проверил результат, стер следы своего присутствия, вымыл орудие убийства, положил на место и тихо удалился. Дверь прикрыл, но, видимо, от сквозняка в подъезде она приоткрылась.

— Считаю, что убийца какое-то время еще находился в квартире, — вздохнул Турецкий.

Оперативники недоуменно переглянулись.

— С чего вы взяли, Александр Борисович?

— В котором часу произошло убийство?

— М-м… — Татарцев задрал голову к облезлому холостяцкому потолку. — Эксперт полагает, что это могло произойти ориентировочно с восьми до девяти вечера. Плюс-минус полчаса или час. Это он так, наотмашь. Позднее уточнит, назовет более определенно.

— Куда уж определеннее. Не буду мутить воду, ребята. Убийство Лыбина произошло примерно в то же время, когда я у него был. Не стану запираться — дабы не усугублять свою несладкую участь.

Эффект от сказанного был сильнее, чем у Гоголя в «Ревизоре». Оперативники изумленно уставились на Турецкого. Татарцев заморгал, Эльвира приоткрыла рот, сделав широко открытые глаза. Турецкий невесело засмеялся.

— Для съемок фильма требуются лица с тупым выражением лица. Расслабьтесь, ребята.

— Александр Борисович, я прошу прощения, — скрипнул Татарцев. — Вы что же, хотите сказать, что вы вчера здесь были?

— А вот это любопытно, — произнесли за спиной со зловещими нотками, и на кухню, перешагнув через тело (а иначе войти сюда было невозможно), вошел старший лейтенант Извеков. В глазах старлея горел не предвещающий радужных последствий огонек. Он встал, скрестив руки на груди, начал буравить взглядом Турецкого.

— Внезапный поворот, да, старлей? — не растерялся Турецкий. — Можете заковать меня в кандалы и бросить обратно в каталажку — нары еще не остыли. И все-таки на вашем месте я не стал бы торопиться это делать. Несложно догадаться, что прибыл я сюда не для того, чтобы уничтожать свидетелей по делу об убийстве двух и более лиц, а дабы успешно его расследовать. Разумеется, если вы хотите побыстрее реализовать свою неприязнь ко мне, то должны меня немедленно арестовать…

— Может, хватит болтать? — процедил Извеков. — Дождетесь же, арестую.

— Постойте, Александр Борисович, — начала соображать Эльвира. — Убийство связано со звонком, который совершил Лыбин шестого мая, выйдя из прокуратуры?

— С каким еще звонком? — Извеков свел густые брови и переместил неприязненный взгляд на Эльвиру.

— Лыбин, сдав смену шестого мая, кому-то звонил, — неохотно объяснил Турецкий. — Номер закрыт, абонента вычислить не удалось. Не знаю, связано ли убийство со звонком, но то, что мой визит сюда был с ним связан — это определенно. Кстати, если уж на то пошло, в квартиру я не входил, разговор происходил на лестничной площадке при закрытых дверях. Что плавно подводит нас к выводу, что в тот момент у Лыбина кто-то был.

— Или он кого-то ждал, — добавила Эльвира.

— Нет, — возразил Турецкий. — Могу определенно сказать, что в квартире кто-то был. И этот кто-то терпеливо ждал, пока закончится наш разговор на лестничной клетке.

Скрывать от органов обстоятельства визита было, по меньшей мере, глупо. Он все рассказал. И о том, как заподозрил неладное, и о том, как битый час сидел в машине, надеясь прояснить ситуацию.

— Вам нужно было еще раз подняться к Лыбину, — глубокомысленно изрек Татарцев. — И мы бы обо всем узнали гораздо раньше.

— Не думаю, что убийца открыл бы мне дверь. Да и не было предчувствия, что Лыбина убьют. Старлей, вы так меня рассматриваете, словно я музейный экспонат. Позвоните в Генеральную прокуратуру, спросите, сколько убийств совершил следователь Турецкий, они вам все про меня расскажут.

Извеков, скрипнув зубами, вышел из кухни. Потом возник вновь, поманил пальцем Татарцева. Тот вздохнул и начал пробираться к выходу.

— На его месте я бы сбрил бороду, — пробормотал Турецкий. — Вы не знаете, Эльвира, что он хочет сказать своей бородой?

— Да пусть носит, — отмахнулась Эльвира. — Я тоже всегда считала, что борода уродует мужчину. Но когда увидела однажды Олежку без бороды… Мне очень жаль, Александр Борисович, но вам придется проехать с нами и дать письменные показания. Иначе Извеков со света сживет.

— Эльвира, сжальтесь, — взмолился Турецкий. — Это пустая формальность, вы все прекрасно понимаете. Нужно делом заниматься, а не бумажки писать. Допросить фигурантов, возможно, кто-то из них еще не успел отточить свое вечернее алиби. А в свободное время я обязательно приеду в управление и напишу сочинение на тему, как я провел убийственный вечер.

— Ну, не знаю, — смутилась Эльвира. — Ведь должен существовать какой-то порядок.

— Порядок должен быть такой, чтобы людей не убивали, — отрезал Турецкий. — А на остальные порядки лично мне глубоко и с прибором… Вы всегда можете со мной связаться, Эльвира. Опросите соседей, поговорите с людьми, живущими в соседних домах. Возможно, кто-то видел постороннего. Здесь столько работы, что вам хватит до ночи. А вы про какие-то бумажки…

Он решительно направился из кухни, невольно покосившись на неподвижного «виновника банкета». Сколько же глупых людей в мире! Расскажи он вчера все Турецкому — глядишь, остался бы жив. У окна, задернутого ситцевыми шторками, Извеков что-то тихо внушал Татарцеву. Двое криминалистов мазали кисточками мебельные ручки. Турецкий на цыпочках миновал проем, разделяющий кухню и прихожую, вышел в подъезд.

Людей на улице поубавилось. Уехала милицейская машина. Убыли гаишники, резонно рассудив, что лучше не связываться с дознавателем из Москвы (пусть и не состоящим на государственной службе).

— Где помощник прокурора Лопатников? — спросил Турецкий у сержанта, продолжающего осуществлять «пропускной режим» в подъезд.

— Уехал, — пожал плечами сержант. — Чего ему тут делать?

Действительно. Помимо мертвых, в этом мире существуют и живые. Он зашагал к машине, вытаскивая телефон.

— Виктор Петрович, вы уже в курсе нашей новой неприятности? Не уходите никуда из прокуратуры, хорошо? Убедительная просьба: соберите всю компанию — желательно в вашем кабинете. Очень уж хочется с ними пообщаться…

Он смотрел на этих людей, собравшихся вместе, и чувствовал, как в горле образуется желчь. Все произошедшее иначе как пощечиной расценить было невозможно. Он кожей чувствовал, что в последнем убийстве виноват один иЗ присутствующих. И вчера он находился практически рядом, через стенку, что мешало отпихнуть Лыбина и войти в квартиру?

— Итак, господа, что мы имеем? — процедил он.

— Правосудие бессильно, — пошутил Лопатников и стыдливо замолчал, кашлянув в кулак.

— Послушайте, Александр Борисович, — подал голос прокурор Сыроватое, — мы все потрясены случившимся, Лыбин был ответственным и исполнительным работником, но… что вам дает основания считать, что убийство связано с предыдущими?

— Имеется особое мнение, Виктор Петрович? — холодно осведомился Турецкий.

— Нет, но… — прокурор замялся.

— Я имею все основания считать, что гражданина Лыбина убил тот же человек, что лишил жизни гражданина Регерта. У одного из вас имеется сотовый телефон, звонки на который невозможно отследить. Формально в этом нет ничего криминального, никому из нас не хочется перманентно находиться пусть под условным, но колпаком. Обзавестись таким номером непросто, не каждый может это сделать, но один из вас это, безусловно, сделал. Или ему помогли. Причин для этого масса, останавливаться на них я просто не хочу.

— Чушь, — пожала плечами следователь Ситникова. — Лично у меня обыкновенный телефон. У нас у всех обыкновенные телефоны.

— А он и не обязан быть похожим на золотой слиток, — хихикнул Лопатников. — Детектив имеет в виду особый федеральный номер.

— Почему вы решили, что у кого-то из нас должен быть такой номер? — нахмурилась следователь Шеховцова.

— Хорошо, я скажу. Следствием установлено, что о визите в прокуратуру господина Регерта Лыбин знал. Выходя из здания, он произвел звонок — то есть поставил кого-то в известность. Какими мотивами он при этом руководствовался, мы не знаем. Вернее, пока не знаем. Но узнаем обязательно.

— Господи, да проверьте наши телефоны, — поморщилась Шеховцова. — Бред какой-то…

— А сейчас, я слышал, в один телефон можно помещать сразу два номера, — подал голос охранник Недоволин. — Скажем, с коллегами по работе общаешься с одной СИМки, с женой или любовницей — с другой. При этом не меняешь их местами, просто нажимаешь соответствующую клавишу…

Все немедленно повернули головы и с интересом на него уставились. Недоволин покраснел.

— Ну, у меня-то такого нет…

— А с какой стати мы позволим вам копаться в наших телефонах? — забеспокоилась Оксана Галь-ская. — У меня, может, в этом гигабайте вся моя жизнь, почему я должна выставлять ее на обозрение?

Лопатников тихо засмеялся — ему понравились слова Оксаны.

— Действительно. — Он дерзко глянул на Турецкого. — Мы не против, Александр Борисович, если посторонние будут копаться в наших вещах, но для этого, извините, нужна санкция прокурора.

— Сделаем, — улыбнулась Шеховцова. — Виктор Петрович, вы не против выдать санкцию на обыск самого себя?

— Какой же бред, Господи… — Сыроватов схватился за голову, провалился в прострацию. — Какой позор за два года до пенсии…

— Мы не будем никого обыскивать, — тихо сказал Турецкий. — Преступник не дурак, и о том, что мне известно про звонок Лыбина, ему известно от самого Лыбина. Двойной СИМкой он не пользуется — потому что опять же не дурак. Телефон он временно припрятал, не забыв предварительно его выключить. А сейчас мы с вами оценим, удалось ли нашему преступнику обзавестись приличным алиби. С кого начнем, господа?

Кажется, эти люди начинали осознавать серьезность положения. Подобрался Лопатников, улыбка оставалась только маской, он настороженно посматривал по сторонам. Оксана Гэльская как-то ненароком отодвинулась от Шеховцовой, а та, в свою очередь, сместилась поближе к двери — якобы солнце в глаза светит. У следователя Ситниковой дрожали руки, совершая неуклюжие движения, — от греха подальше она их спрятала, чтобы не давать следствию дополнительного повода. Охранник Недоволин выглядел хмурым, не выспавшимся, каждую минуту поглядывал на часы, хотя вряд ли в голове откладывалось, что они показывают. Прокурор выбрался из своего кресла, подошел к окну, оперся о подоконник, став объектом всеобщего внимания — отчего он еще больше разнервничался и стал носиться по кабинету.

— Вам не кажется это несколько неэтичным? — замялась Шеховцова. — Получается, мы обязаны раскрывать вам подробности своей личной жизни…

«У вас такая разнообразная личная жизнь?» — уже срывалось с языка, но Турецкий придержал фразу.

— Неэтичным, Анна Артуровна, будет отвезти вашу компанию в милицию, собрать весь районный отдел дознания и допросить вас при полном стечении народа. Причем сделать это пристрастно и не отпускать до тех пор, пока не подтвердится алиби каждого невиновного. Я пока не собираюсь этого делать. Я хочу всего лишь поговорить. Хорошо, я пойду вам навстречу — беседы будут протекать в закрытой обстановке. Вроде экзамена в институте — преподаватель беседует со студентом, а остальные терпеливо ждут в коридоре.

— Не могу поверить… — прокурор замедлил свой стремительный бег по кабинету, остановился, обвел компанию тоскливым взором. — Неужели, коллеги, эти безобразия учиняет один из вас?

Ответом на глас вопиющего было пронзительное молчание. Шеховцова сжала губы, развернула плечи — как будто ей на грудь уже вешали табличку «Она убивала ни в чем не повинных россиян». Недоволин, сидящий особняком, усердно прятал глаза. Следователь Ситникова изумленно смотрела на прокурора — взором ясным, прозревающим. Лопатников скептически гримасничал. Съежилась Оксана, глядела волчонком, словно искала защиты… Собственно, с прокурора и начали. В течение последующих сорока минут Турецкий внимательно выслушивал показания прокурорских работников. Внешне он выглядел каменным, но в душе нарастала растерянность. Происходило что-то странное, мистическое. На то время, когда произошло убийство, ни у одного из фигурантов не было алиби! Прокурор проживает практически в центре — за памятником каменным «мутантам». В седьмом часу он пришел с работы домой, супруга накормила главу семьи ужином, минут двадцать он посмотрел телевизор, потом собрался с духом и отправился в гараж, расположенный на задворках. У прокурора в личной собственности машина «Волга» 93-го года, но, в связи с букетом неисправностей, он давно на ней не ездит. Несколько недель он собирается составить полный реестр требующих замены деталей и разобраться, в конце концов, что ему делать — отдать машину в ремонт или выбросить и начать копить на новую. В гараже он и провозился практически до половины десятого. Да, по гаражному кооперативу сновали какие-то люди, но к нему никто не подходил, не здоровался. Вряд ли кто-то сможет подтвердить его алиби. Впрочем, несколько раз на сотовый звонила жена, интересовалась, долго ли он еще собирается пропадать у своей любимой…

Помощник прокурора Лопатников обитает в «хрущевском» пятиэтажном доме — за церковью Христа Спасителя, и так уж распорядилась судьба, что прошлым вечером он в полном одиночестве просидел дома. Купил пивка, включил Интернет… Его трудно назвать затворником, он любит ходить в гости, общаться с людьми (особенно с симпатичными людьми другого пола), но — вот ведь незадача! — именно вчера никуда не ходил. Разумеется, если бы он знал, что таинственный убийца прикончит Л ыбина, он бы обзавелся десятком свидетелей, готовых подтвердить его алиби!

Охранник Недоволин тоже проводил свободное время в гараже. Оставил супругу на попечение любимой черепахи Тортиллы, взял термос с кофе и пошел. В котором часу? Да бес его знает, в котором часу. Но домой он пришел не позднее десяти, потому что нужно было выспаться, ведь с утра заступать на смену. Гараж у него, в отличие от прокурорского, маленький — то есть совсем маленький, стандартная машина туда не помещается, даже если ее хорошенько умять. Раньше в гараже стоял «Запорожец», но несколько лет назад он отвез его на свалку в Барышево, купил подержанный мотоцикл — чисто по приколу, за грибами ездить. Техника не новая, требует кропотливого обслуживания и ремонта, знакомые смеются — дескать, после покупки мотоцикла обнаружил новую форму приветствия: ты еще жив?

— Опасный вид транспорта, Игорь Васильевич, — заметил Турецкий. — Вы бы поаккуратнее на нем ездили, а то ведь действительно, неровен час…

Охранник посмотрел на него угрюмо и пошел звать следующего. Список загадок и неопределенностей пополнялся. Следователь Шеховцова проживает в частном доме на улице Долинской. Это не самый лучший дом в райцентре, да и расположен он практически в овраге, но все необходимое для жизни есть: банька, летняя кухня, огород в четыре сотки, который в прошлый выходной она почти полностью засадила картошкой. Лично она картошку почти не ест, но это любимое блюдо мужа Ивана, а его пожелания в доме Шеховцовых закон. В последнее время муж чувствует себя неважно, много спит, сильно устает, по дому почти ничего не делает, кроме обязательного просмотра телевизионных передач…

— Простите за вопрос, Анна Артуровна. Он у вас самостоятельно совсем не ходит?

— Он пользуется инвалидной коляской, — кивнула женщина. — Травма позвоночника, несовместимая с активной физической деятельностью. Но мы с ним тренируемся каждый день, учимся ходить, невзирая на его лень. В принципе, он может встать с коляски, добраться до туалета, который оборудован в доме, до кухни. Но на улицу выходит редко, ждет, пока я приду, подставлю плечо. Мы специально отказались от помощи посторонних людей — он должен больше двигаться. Если что, я всегда на связи, машина на ходу. Он не жалуется, справляется сам, терпеливо ждет, пока я приду. Недавно сам приготовил ужин — что было равносильно маленькому подвигу…

Но, как уже было сказано, в последнее время Иван неважно себя чувствует. Врач говорит, что ничего страшного, сезонные колебания, организм перестраивается на летний режим. Весь вечер он был вялым, почти не ел, уснул в восьмом часу вечера. Шеховцова навела порядок в бане, прибрала на кухне, села к компьютеру — нужно было доделать кое-что по работе. Когда спохватилась, было уже десять часов вечера. Выключила компьютер, разбудила мужа, помогла ему добраться с дивана до кровати…

Оксана Гэльская ушла с работы сразу после шефа. Закрыла кабинет, побежала домой. Ей не нужно пользоваться транспортом: она проживает непосредственно на улице Щукина, хотя и в другом ее конце, где имеется нечто схожее с цивилизацией. Договорилась с подругой сходить в кино в клуб имени Щорса — единственное место в городе, где еще крутят фильмы. Быстренько поругалась с матерью, поела, приняла душ, в половине восьмого ушла из дома.

— И не боитесь вы ходить одна, — удивился Турецкий. — Повсюду хулиганы.

— А вы их видели? — удивилась Оксана.

— А может, ваша подруга не столько подруга, сколько… друг?

— Ее зовут Наташа, — вздохнула Оксана. — Самая настоящая школьная подруга. А что такого? У нас тихий город, маньяки не орудуют, а у меня всегда при себе газовый баллончик и документ, удостоверяющий, что я работаю в прокуратуре. Мы точно договорились, но она не пришла, а позднее я ей перезвонила — оказалось, у Натальи отец заболел, вызвали «скорую», она в суете забыла про меня…

— И вы пошли на сеанс одна, — кивнул Турецкий. — Ну что ж, допустим. Что показывали, какие впечатления, сохранился ли билет?

— Никуда я не пошла. Во-первых, мы договорились, абсолютно не зная, что там идет. Шел российский боевик «Непобедимый», а я их на дух не переношу. Во-вторых, кино не новое, в-третьих, идти одной — абсолютно неприлично и смешно, — Оксана нервно засмеялась. — Помаялась по центру, прогулялась по Большой Муромской, посидела на набережной… У меня весь день было скверное настроение. Поругалась с матерью, да еще утром вы его испортили — уж не обижайтесь. Сидела и думала — неужели это действительно кто-то из наших…

— Придумали что-нибудь?

— Нет, — она решительно помотала головой. — Но это точно не я, можете не сомневаться. Примерно в девять сорок я пришла домой, снова поругалась с мамой…

— В котором часу вы созвонились со своей подругой?

— Сейчас посмотрим… — Она достала сотовый телефон, защелкала кнопочками. — Вот, пожалуйста. Двадцать часов девять минут.

Следователь Ситникова, ожидая в коридоре, накрасила губки и припудрила носик. Создавалось впечатление, что она не прочь соблазнить Турецкого. Прямо здесь, в кабинете, на прокурорском столе. О, она чудовищно одинока. Дом, в котором она живет, считается чуть ли не элитным во Мжельске, его построили несколько лет назад, в доме есть мусоропровод, подъезд оснащен домофоном. Но так тоскливо одной в четырех стенах… Она пришла домой, повозилась по хозяйству, включила телевизор, музыкальный центр, взяла книжку и целый вечер просидела на диване, совмещая эти три полезных дела: чтение Франсуазы Саган, просмотр мелодраматических сериалов и прослушивание «Хора Турецкого». «Это не ваши, случайно, родственники?» — «Это не случайно, Евгения Владимировна, это принципиально не мои родственники». Подтвердить ее слова, к сожалению, некому. Никто не звонил, не приходил. В половине одиннадцатого Евгения Владимировна отправилась спать и проспала, пусть и в одиночестве, но с чистой совестью до семи утра, когда пришло время собираться на работу. Да, она настаивает — ее совесть чиста, она никого не убивала.

— Сегодня пятница, Александр Борисович, — склонив головку, кокетливо напомнила Ситникова. — Последний рабочий день на этой неделе. Чем вы собираетесь заняться в выходные?

— Расследовать убийства, — мрачно отозвался Турецкий и отправил женщину выполнять свои прямые обязанности.

Раздражение нарастало. Он должен был сменить обстановку. Спустившись на первый этаж, он позвонил Эльвире, выслушал подробный отчет о напрасно проделанной работе: допрошены все жители дома — кого удалось найти, а также жители близлежащих домов. Посторонних в роковой вечер замечено не было — что и следовало ожидать. Ни в подъезде, ни на улице. С кем общался по жизни охранник Лыбин, определенно сказать невозможно. Человек он был некоммуникабельный, малообщительный, мрачноватый, к тому же работал в милиции. Он сторонился людей, люди сторонились его. Выслушав отчет, Турецкий внес новые инструкции. Хорошо бы, не поднимая шума, со всей присущей милиции корректностью, проверить, чем занимались вчера вечером фигуранты из прокуратуры. Возможно, кого-то из них видели не в том месте, как они уверяют.

— Неужели ни у кого из этой веселой шестерки нет алиби? — поразилась Эльвира.

— Даже задрипанного, — мрачно поведал Турецкий. — Не могу избавиться от мысли, что мы имеем дело с призраком.

— Послушайте, Александр Борисович, — высунулся из «сторожевой» будки Недоволин. — Это что же получается? Людей в отделе вневедомственной охраны катастрофически не хватает, выделить еще одного сотрудника на прокуратуру руководство не сможет. Лыбин должен был заступить завтра с утра…

— Лыбин не заступит, — рассеянно отозвался Турецкий. — У Лыбина уважительная причина. Чем вы недовольны, Недоволин? Вы должны радоваться, что убили не вас, а сменщика.

Охранник опешил, он проследовал мимо, покинул прокуратуру. Наметанный глаз сразу же вычислил инородное тело, привалившееся к пустующему зданию через дорогу. Пришлось проделать нехитрый, но достигший эффекта маневр. Добежать до «Ауди» он бы не успел. Турецкий повернул направо, зашагал по дорожке вдоль фундамента, свернул за угол. Досчитал до трех, высунул нос. Маневр не остался незамеченным. Мышкевич оторвался от стены, засеменил через дорогу, придерживая болтающуюся на плече сумку. Турецкий припустил вдоль торца. Обогнул прокуратуру, снова выглянул за угол. Мышкевича не было — вероятно, осваивал пройденный Турецким путь. Он выбежал из калитки, прыгнул в машину, вырулил с парковки. Похмыкивая под нос, покатил по улице Щукина.

После долгих плутаний он выбрался на Большую Муромскую, остановился недалеко от газетного киоска. Извлек из бардачка дарованную милиционерами карту, стал внимательно ее рассматривать. Запомнив все, что нужно, сложил, двинулся на север. Встал на Троицком шоссе, у границы городской черты, где предприимчивые коммерсанты воздвигли небольшой супермаркет для транзитной публики, сбегал за печеньем, газированной водой и покатил на север…

Где кончается асфальт, начинается Россия: на четвертом километре он свернул с трассы, медленно двинулся по проселочной дороге, прорезающей обширное «злачное место» — пшеничное поле. С дороги свернул на примыкающую, проследовал мимо глухого осинника, заброшенной фермы, заросшего камышами озера, снова погрузился в поля, чередуемые перелесками…

К нужному объекту он подъехал примерно в час дня. С погодой повезло: день выдался ясный, сухой, не пришлось барахтаться в грязи. Дорога превращалась в едва очерченную колею — видно, место, облюбованное для рыбалки генералом Бекасовым, было не самым посещаемым в округе. Он медленно катил мимо однообразных кустов тальника, настороженно озирался. Глухомань, конечно, знатная… Дорога закручивалась, петляла, то пропадала, то снова появлялась. Наконец он выехал к Лебяжьему озеру: расступился тальник, образовалась красота неописуемая…

— Так вот ты какое, «Лебединое озеро», — пробормотал Турецкий, останавливая машину в нескольких шагах от пологого спуска к воде. Извлек из тайничка пистолет, спрятал в нагрудный карман. Не любил он оружие, но что порой согреет душу? Он выбрался из машины, вдохнул полной грудью. Голова закружилась от обилия никем не оскверненного воздуха. Какое же тут блаженство, право слово…

Полной уверенности, что за ним никто не увязался, не было, хотя он неоднократно проверялся, съехав с шоссе. Послонялся по окрестным кустам, выискивая следы пребывания людей, постоял у кострища, увенчанного кучкой пластиковой тары. Сунулся в прибрежные кусты, оступился, нога поехала по скользкой глине — не ухватись он за ствол молодого деревца, открыл бы раньше времени купальный сезон. Отряхиваясь, выбрался из зарослей и в нескольких шагах, на крохотной полянке обнаружил стоянку автомобиля. Валялась грязная ветошь, пролилось масло, и там, где оно расползлось по земле, не росла трава. Он сел на корточки, изучил рисунок протектора. Очевидно, это был генеральский джип — слишком уж витиеватый рисунок. В траве валялись несколько окурков — поднимать их смысла не было. Неизвестно, кто их оставил — то ли охранники, то ли сам генерал, то ли парни из следственной группы, старательно затаптывающие следы преступления. Он вышел к озеру. Водоем был протяженный, овальной формы, с заросшими камышами извивистыми берегами. На противоположном берегу возвышался хвойный лес — корабельные сосны тянулись в небо, карабкались по отлогому холму, образуя нечто вроде полукруглого амфитеатра вокруг застывшей водной глади. Стая уток спорхнула с воды, выводя из оцепенения, потянулась к дальнему берегу. Турецкий проводил глазами водоплавающих, продолжил изыскания. Найти место преступления оказалось не сложно. Он закрыл глаза, возвращая память к пресловутой видеозаписи охранника Максима. Вот пляшет картинка: генерал в ботфортах, стоящий по щиколотку в воде, слева ветка тальника, фигурная коряга, наполовину погруженная в воду. Отыскать корягу оказалось плевым делом. Теперь он стоял именно на том месте, с которого охранник Максим проводил свою последнюю в жизни съемку. Он пристально всматривался в дальний берег. Оглянулся — за спиной поляна, глухие дебри ветвистого тальника. Напевая «Как хорошо быть генералом», он спустился с маленького обрыва к воде, всмотрелся в илистое дно. Выбрался на сухое, двинул в кусты. Отыскал сухую жердину, вернулся к озеру, нащупал толстым концом участок дна, где стоял генерал. Повел палку дальше — и буквально через тридцать сантиметров она провалилась в яму. Турецкий выпустил ее из рук, потерял равновесие. Проклиная свою неловкость, побрел к машине, включил печку, стал просушивать носок и ботинок. Шарики в голове медленно вращались. Кажется, все сходилось. Генерал рыбачил на мели, а буквально в шаге от него разверзалась бездна. Он обернулся на звуки выстрелов. Убийца пальнул ему в грудь. Пуля отбросила генерала, он сразу же ушел на глубину. Ранение не было смертельным, оттого и не всплыл. Возможно, пытался выплыть, уходя на дно, но зацепился там за что-то, хватило нескольких мгновений, чтобы умереть…

Он обулся, по привычке поставил машину на сигнализацию (можно подумать, в этой глуши снуют стада автоугонщиков), отправился вдоль береговой полосы к противоположному берегу. Он поймал себя на мысли, что совсем не торопится, ему не хочется уезжать из этого живописного местечка, он бы отдохнул, развел костерок. Не так уж и не правы новые русские, предпочитающие отхватывать землицу именно в таких потаенных российских уголках… Вскоре он выбрался из тальниковых джунглей, присел отдохнуть на склоне холма. Над головой шумел сосновый бор. На южном берегу хорошо просматривались его машина, обрыв над водой, смутно вырисовывалась коряга, у которой рыбачил генерал. Он сделал еще одно интересное открытие: берега Лебяжьего озера почти тотально заросли кустами, непосредственно к воде можно выйти лишь в двух местах: в том, где он сидел в данный момент, и там, где оставил машину. Это было не просто интересно, а очень интересно. Шарики в голове завертелись быстрее, стали вырисовываться любопытные версии. Открытый участок побережья простирался в длину метров на семьдесят. Он начал обходить его с запада на восток и вскоре наткнулся на следы пребывания человека. Кострища здесь не было, но имелся фрагмент поваленного дерева, приспособленный под комфортное сиденье. Под бревном он обнаружил банку с протухшими дождевыми червями, пластмассовый поплавок с обрывком лески, пустую бутылку «Карачинской», пустую же пачку «Беломора» производства фабрики им. Урицкого. До воды здесь было рукой подать. Он спустился к берегу, обнаружил две капитальные рогатины, воткнутые в ил. Тоже кем-то облюбованное местечко… Поиски пошли веселее. Он нашел поломанную удочку, стальную болванку неизвестного назначения, поросший грязью кусок прорезиненной ткани. Воображение рисовало картины…

Он взглядом оценил расстояние до противоположного берега. Если двигаться слева, то вернешься быстрее: овал озера простирался направо, к западу. К тому же на западе местность труднопроходимая — обрывы, плотные кустарники. Значит, он должен еще раз осмотреть пройденный им путь. Он пустился в обратном направлении. Он действовал обстоятельно, неспешно. Узкая тропа вилась вдоль берега — то убегала к обрыву, то почти падала к воде. В отдельных местах приходилось раздвигать ветви, чтобы не порезать лицо, протискиваться боком — настолько плотно произрастала здесь древовидная мелочь. Наконец-то… Он мысленно поздравил себя с открытием, не зря страдал, сел на корточки. Он нашел след человеческой ноги! Здесь кто-то шел несколько дней назад. Причем шел в том же направлении, что и он сейчас. Человек сбился с тропы, шагнул в сторону и угодил в яму, заполненную до краев грязью. Выдрал сапог, но очень хорошо отпечатался след подошвы. Видно, погода была дождливая или недавно прошел дождь — в этот период он и попал. Потом все высохло, а отпечаток остался. Кирзовый сапог с рифленой подошвой — сорок второй или сорок третий размер. Полагаться на память не стоило, он достал телефон, запечатлел на камеру след. Задумался. С каждой минутой все интереснее и интереснее…

Он медленно шел по тропе. И снова сбился человек с пути — знакомый отпечаток… Он вышел к джипу, посмотрел на часы. Начало третьего, время есть. Развернул карту и вскоре уже выбирался из живописного урочища на проселочную дорогу. Он объехал озеро, отправился на север, обогнул возвышенность, украшенную столбами-великанами ЛЭП, и вскоре подъехал к деревеньке, носящей название Корольково. Вся деревня — восемь дворов, но, похоже, с электричеством все в норме — если трансформаторная будка и провода на покосившихся столбах не были зрительной галлюцинацией. Он остановился у крайней избы — она настолько вросла в землю, что походила на блиндаж. Навстречу Турецкому выбежала вислоухая собачонка, обнюхала его ботинки и дружелюбно повиляла хвостом. Во дворе коренастый старичок-боровичок занимался исконно русским развлечением — колол дрова для бани.

— Здравствуйте, — дружелюбно поздоровался Турецкий. — Роза Евдокимовна здесь проживает?

— Там, — махнул топором старичок, равнодушно смерив взглядом незнакомца. — Вы тоже из милиции?

— В некотором роде, — туманно отозвался Турецкий и двинулся в направлении, очерченном топором.

— Да вы напрямки чешите, — проворчал в спину старик, — через палисадник. Там нет никого, не бойтесь. Деда Григория еще в двухтысячном закопали, а бабку Семеновну в психушку увезли — в Шаховскую. Своего-то дурдома в Мжельске нонче нет, там теперича прокуратура, гы-гы…

Тоже, собственно, дурдом, подумал Турецкий, меняя направление. Он перебрался через поваленную ограду, боязливо миновал участок, заросший бурьяном, и в растерянности остановился у свежеокрашенного палисадника.

— Заходите уж, раз пришли. — На крыльцо опрятной избушки вышла еще не старая женщина в светлом платочке, завязанном на манер банданы. — Вон там обходите. — Она показала пальцем. — Не бойтесь собачку, не укусит.

«Собачка» могла свести с ума любого неподготовленного посетителя. Особенно в темноте. Гигантская псина, с мощными лапами и умопомрачительной пастью, зевнула, когда Турецкий на цыпочках проходил мимо — сердце ухнуло в пятки.

— Проходите. Чаю хотите? — Женщина была гостеприимна, дружелюбна и словоохотлива.

— Спасибо, — поблагодарил Турецкий, — давайте на крылечке поговорим. Меня зовут Александр, работаю на прокуратуру. Расскажите все, что знаете про Регерта.

А что особо ценного соседка могла сказать про Регерта? Бобыль — он и в Африке бобыль. Мрачный, необщительный тип. Непьющий, почти не говорящий. Поначалу, когда он появился в Королькове — а это было лет восемь назад — и поселился в пустующей избе скончавшегося от чрезмерного увлечения алкоголем лесника Иващенко, было крайне не по себе. Считалось, что Регерт — отсидевший зэк, человек с добротной, так сказать, уголовной закваской. Его боялись, обходили за милю, просили участкового, базирующегося в Спирине, обратить особое внимание на Регерта, а то как бы чего не вышло. В то время и народа в Королькове было побольше, и пугливее был народ. Потом в избе Савелия Кандулакина случился ночной пожар, Регерт первым прибежал, выволок пьяного хозяина во двор и бросился тушить избу. Но много ли воды из колодца натаскаешь? А пожарники в Корольково и к утру не доберутся. В общем, изба сгорела, зато Савелий жив остался. Поселился в сарае, очень благодарен был Регерту. Потом, правда, все равно помер, но это уже другая история. А позднее выяснилось, что Регерт и не сидел никогда, просто от природы такой нелюдимый и волкообразный. А человек он, в сущности, добрый, как-то помог Розе Евдокимовне подпереть завалившийся сарай. Она даже глаз на него положила — все-таки вдова, да и он мужик одинокий, — а тот ни в какую. Не любитель увиваться за прекрасным полом. А может, жизнь сделала прививку, кто теперь скажет, что за драма у него приключилась? А еще позднее выяснилось, что у Регерта в Спиринском доме престарелых живет мать, и он иногда по субботам ее посещает. Ездит на автобусе — тут до трассы версты четыре. Заодно и продуктами в Спирине затаривается. А еще сдает там перекупщикам грибы, ягоды, рыбу. А в остальное время не выходит из избы или шляется по окрестным лесам, приезжих грибников пугает. Рыбачит на озерах, ну, и так далее.

— И на Лебяжьем озере рыбачил?

— Вот уж не знаю, — пожала плечами соседка. — У нас в округе этих озер — как песка в карьере. Выбирай любое. Уходил с удочками, с рюкзаком. Машины-то у него не было.

— А у вас есть?

— Представьте себе, да, — удивила Роза Евдокимовна. — Вернее, даже не у меня, а у сына Федора. Он приезжает по воскресеньям, садимся и едем на базар в Спирино. Или даже в Мжельск… — В голосе женщины прозвучала чуть ли не гордость. Видимо, эта дыра ассоциировалась у местных со столичным городом. А машина «Москвич», бампер от которого валялся у сарая.

— Это дом Регерта? — Турецкий кивнул на замшелую развалюху, притулившуюся между лесом и домом Розы Евдокимовны.

— Он самый, — согласилась соседка. — Хотите посмотреть? Можете прогуляться, хата не заперта… Он вообще ее никогда не запирал, там брать-то нечего.

— Вы со мной?

— Нет уж, благодарствую, — соседка тяжело вздохнула. — Трудно мне туда заходить. Знаете, это вообще какая-то странная история. Он был уже мертв почти неделю, лежал в морге, а я считала, что он дома — живой и здоровый, просто не выходит… Вы когда будете уходить, дверь плотнее прикройте, хорошо? А то залезет какая-нибудь животина из леса…

Особого удовольствия проникновение в дом покойного не доставило. Заброшенный огород, дровяной хлам, складированный у крыльца, дверь, обветшалая настолько, что могла развалиться от легкого пинка. Каким бы домоседом ни был потерпевший, а любителем возиться по хозяйству он точно не был. В доме царил тяжелый неприятный дух. Превозмогая затхлую вонь, он заглянул в единственную комнату. Жутчайший ригоризм — черно-белый советский телевизор, деревянная кровать, громоздкий «славянский» шкаф — явное порождение мрачных тридцатых годов. Засаленная ковровая дорожка, предметы одежды сомнительной чистоты, разбросанные где ни попадя. Стопка желтых газет на подоконнике, там же запас «Беломора» фабрики имени Урицкого… Судя по следам на полу, здесь топталось целое отделение милиции — на радостях, видимо, понаехали, когда выяснили личность потерпевшего…

Зажимая нос, он вернулся в сени, выдвинул из ниши грубо сколоченную обувную полку, принялся изучать ее содержимое. Кирзовые сапоги в наличии имелись — хорошо, что в свою последнюю поездку в райцентр Регерт предпочел надеть «партикулярные» ботинки. Грязь была отмыта, хотя и не очень тщательно. Он перевернул сапог, стал рассматривать рисунок подошвы. Извлек телефон, сравнил сделанный на озере снимок с оригиналом. Удовлетворенно кивнул, задумался…

К Горелкам он подъехал в половине четвертого. Пока опрашивал местных жителей, пока плутал по пыльным проселкам, отыскивая нужный объект, — прошло еще полчаса. Он увидел именно то, что ожидал увидеть. И услышал именно то, что ожидал услышать. Живописное место на окраине деревни, густые хвойники, луга, «стильная» поляна перед решетчатой оградой. За оградой — типичный «новорусский» особняк из бурого кирпича, беседка из того же стройматериала, асфальтовые дорожки между клумбами и газонами, трогательный гипсовый ангелок со страдальческой мордашкой, венчающий неработающий фонтан. Черный джип у крыльца, серебристая японская иномарка, подержанный «Фольксваген». На призывающий к вниманию гудок из-за подсобных строений, украшенных трогательной резьбой, вывернул коротко стриженный молодой человек в расстегнутой ветровке — явно спортсмен — зашагал к воротам. Турецкий представился. Молодой человек через ограду ознакомился с его удостоверением и кивнул.

— Хорошо, въезжайте. Вчера звонил районный прокурор, попросил оказывать вам всемерное содействие. Анастасия Олеговна дома.

— А остальные?

— И остальные дома, — молодой человек сдержанно улыбнулся. — Меня зовут Константин. Если хотите, можете побеседовать и со мной, но я бы вам не рекомендовал.

— Драться будете?

— Не буду. — Парень покосился в сторону крыльца. — Просто время потеряете. Я работаю в доме Бекасовых недавно, меня прислали на следующий день после того, как произошла эта ужасная трагедия… Разумеется, я знаю об этой ужасной трагедии, но не больше, чем все. Я даже парней этих несчастных не знал — Гришу и Максима. Видел их, конечно, в агентстве, но, знаете… у нас такое большое агентство…

Обитатели дома возникали перед глазами один за другим. Сравнительно молодая женщина с аккуратно уложенными волосами, усталым лицом и выразительными глазами — представилась домработницей Ольгой и повела Турецкого в дом. В гостиной перед внушительной плазменной панелью сидел мальчик — обладатель холеного лица и блеклых глаз. Ольга представила его Леонидом, сыном Павла Аркадьевича от предыдущего брака. Мальчик сухо кивнул, смерил Турецкого равнодушным взглядом, снова взялся за игровую приставку — через нее он общался с живописными монстрами, прыгающими по экрану.

— У вас большой дом, — заметил Турецкий, озирая вместительный холл, венчаемый галереей второго этажа и кучкой хрустальных люстр на куполообразном потолке.

— Это не мой дом, — улыбнулась Ольга. — Этот дом принадлежал Павлу Аркадьевичу, а сейчас он принадлежит Анастасии Олеговне. Возможно, скоро я отсюда уволюсь.

— А что так? — удивился Турецкий. — Не устраивает жалование?

— При Павле Аркадьевиче меня устраивало все, — вздохнула женщина. Настала пауза, она подняла голову, перехватила заинтересованный взгляд, вспыхнула: — Я не знаю, о чем вы подумали…

— А вы не давайте пищу для раздумий, — улыбнулся Турецкий.

— Впрочем, мне все равно, о чем вы думаете. После смерти Павла Аркадьевича здесь царит невыносимая атмосфера… Познакомьтесь, пожалуйста, с Инессой Дмитриевной, она спускается по лестнице. Это мама Анастасии Олеговны. Павел Аркадьевич был настолько добр, что разрешил ей жить с нами…

По лестнице спускалась женщина в длинном и почти скромном домашнем платье, отделанном старомодной вышивкой. Если бы он увидел ее со спины, то решил бы, что перед ним молодая дама. Она была невысока, хрупка, обладала гривой тщательно закрашенных волос. Но вот лицо… Турецкий галантно раскланялся, ловя себя на мысли, что с большим бы удовольствием куда-нибудь спрятался. Страшная штука — красота. Но с годами она становится еще страшнее. Ее лицо напоминало засушенную мумию, при этом на лице выделялись большие, подведенные тушью глаза, а губы были накрашены алой помадой. Впрочем, голливудских ужасов при встрече не произошло. Ольга скромно встала к стеночке, а дама сдержанно улыбнулась, поздоровалась, не протягивая руки.

— Вы из Москвы? Про вас рассказывал прокурор Виктор Петрович. А еще нам сказали, что раньше вы были лучшим следователем Москвы. Надеюсь, что теперь вы во всем разберетесь? Или вы уже не лучший следователь Москвы?

— А вы поможете, Инесса Дмитриевна? — улыбнулся в ответ Турецкий.

— Готова помочь всем, чем могу. Вопрос лишь в том, чем я могу вам помочь?

Похоже, работа в театральной администрации наложила на Инессу Дмитриевну неизгладимый отпечаток — в ее голосе зазвучали драматические нотки. И голос, в отличие от лица, вовсе не казался старым.

— Я попозже с вами поговорю, не возражаете? Хотелось бы в первую очередь пообщаться с Анастасией Олеговной.

— О, разумеется, — дама уступила дорогу, — Оленька проводит вас к ней. Но только не сильно утруждайте мою дочь, договорились? Настя столько всего перетерпела, мы так терзались, когда случилась эта страшная трагедия… — Голос дамы мелодраматично дрогнул. Она сглотнула, отвернулась, стала спускаться в холл. Турецкий с Ольгой поднялись в бельэтаж. Было слышно, как внизу пожилая женщина отчитывает пацана:

— О, боже, опять он играет в эти жуткие игры! А ну, выключи немедленно! Дорвался, негодник! Отец ему такого не позволял, а теперь, выходит, все можно, матери все равно… Кому говорят, выключи, Леонид!

— Вы не очень любите Инессу Дмитриевну? — подметил Турецкий, озирая богато орнаментированный коридор.

— Вы бы тоже ее не полюбили, — тихо отозвалась Ольга. — Достаточно встретиться с этой дамой в плохо освещенном помещении… или оказаться, допустим, один на один в застрявшем лифте. — Ольга нервно улыбнулась. Турецкий почувствовал, как от нее исходит энергетическая волна. — Это мое субъективное мнение, не беспокойтесь. Инесса Дмитриевна нормальная женщина с небольшими, назовем их так, театральными странностями. Она не злая, временами хорошо воспитанная, ей дали хорошее образование… Вы чему-то улыбаетесь?

— Ничего особенного, Ольга. Если человеку дали хорошее образование, это еще не факт, что он его получил. Признайтесь, Инесса Дмитриевна вас третирует?

Ольга засмеялась — похоже, без натуги.

— Вопрос неправильный, детектив. Я не тот человек, которого можно безнаказанно третировать. Я могу и ответить, могу и послать весь этот дом к чертовой матери. Если бы Инессе Дмитриевне взбрело в голову проявить ко мне неуважение, она бы крупно пожалела.

— Извините. — Ему действительно стало как-то неудобно. — Вы не служанка, вы наемная работница, я понимаю. Не возражаете, если позднее мы с вами поговорим? Скажем, о покойном генерале Бекасове.

— Хорошо. — Она почти не колебалась, только посмотрела как-то воровато по сторонам. — Можете прогуляться к пруду. Это на западной стороне участка. Я приду туда примерно через полчаса. А сейчас идите прямо, в конце коридора свернете направо. Когда я в последний раз видела Анастасию Олеговну, она была в оранжерее. Она у нас всегда в оранжерее…

Он с интересом смотрел на ладно скроенную фигуру уходящей женщины. Растут и ширятся ряды фигурантов и фигуранток…

В оранжерее — специально выделенном закутке второго этажа, заделанном стеклом — было довольно прохладно. Три окна нараспашку, ветерок колыхал причудливые метелки диковинных тропических растений. Все это больше походило на зимний сад. А может, на летний — Турецкий плохо разбирался в садоводстве и огородничестве, справедливо полагая, что огород — это такая гиблая почва, на которой человек становится рабом. Женщина уже закончила подкармливать развесистый цветок, убрала на полку пакет с химией, сняла перчатки, повернулась к нему.

— Вы даже не предупредили о своем приезде… — Она протянула руку. Он пожал безжизненную мягкую ладошку.

— Надеюсь, ничего страшного, Анастасия Олеговна?

— Думаю, нет. Пойдемте в гостиную. На втором этаже есть хорошая комната, я люблю в последнее время в ней сидеть. Позвольте уточнить, вы Турецкий?

— Без ложной скромности, да.

Женщина улыбнулась.

— Пойдемте…

— А у вас тут мило.

— Спасибо. Никому не доверяю работу по саду. Павел Аркадьевич всегда ворчал — давай, де, наймем садовника, сколько можно в этой земле ковыряться… Никто не понимает, какое это удовольствие.

Турецкий деликатно промолчал, пропустил хозяйку дома. «Хорошая комната» располагалась напротив сада. В ней действительно было уютно, ветерок колыхал шелковые шторы, поигрывала «музыка ветра» — аналог бамбукового колокольчика. Женщина, заметно прихрамывая, добралась до ближайшего кресла, знаком предложила гостю присаживаться. Турецкий с любопытством осмотрелся. Над интерьером гостиной потрудился грамотный дизайнер. В каждом дюйме пространства сквозила тоска по морю. Из контекста выпадал только странный рисунок, выполненный детской рукой. Он висел, закованный в рамочку, на центральном участке стены и изображал несуразного пингвина с распахнутыми крыльями — то ли приземлившегося, то ли собравшегося взлететь.

— Не смотрите, — улыбнулась женщина. — Это первый рисунок Леонида, сделанный лет десять назад. Тогда еще была жива его мать, а Павел Аркадьевич был очень сентиментален.

В глазах женщины заблестели слезы. Безутешная вдова и вправду производила впечатление безутешной вдовы.

— Нормальный пингвин, — пробормотал Турецкий.

— Да, конечно, — женщина бледно улыбнулась. — Картина лишний раз доказывает, что пингвин — это просто зажравшаяся ласточка.

— Мне очень жаль, Анастасия Олеговна, что приходится бередить ваши раны, но не могли бы вы подробно рассказать, что случилось в тот день. И как вы охарактеризуете Павла Аркадьевича? Для меня это очень важно, поверьте.

— Я все понимаю… Хотите что-нибудь выпить?

— Нет. Не намерен вас задерживать, Анастасия Олеговна.

Он украдкой рассматривал ее лицо, пока она говорила. Она напоминала одну голливудскую актрису — не выставляющую напоказ свою красоту, несущую ее без экстаза, с похвальной скромностью (имеется парочка таких актрис в американском кинематографе). Большие печальные глаза, круги пол глазами, волосы собраны в пучок на затылке — хозяйке явно не до них, да и перед кем красоваться? Именно эту красоту и оценил восемь лет назад Павел Аркадьевич Бекасов, зайдя в магазин игрушек, чтобы купить к Рождеству подарок своему маленькому сыну. Видный красивый мужчина сорока пяти лет от роду. Выбирали подарок всем магазином, но именно на нее, молодого администратора, обратил внимание Павел Аркадьевич. Она стеснялась своей хромоты, борьба с которой оказалась бессмысленной. Врожденный порок, головка бедренной кости полностью выходит из вертлужной впадины, доставляя немыслимые страдания. Две операции в детстве, их провели неквалифицированно, только усугубили болезнь. Но Павел Аркадьевич не обращал внимания на ее хромоту. Были первое свидание, затем второе, рестораны, бриллиантовые сережки на день рождения. Женщины любят ушами, смеялся Павел Аркадьевич, а уши любят бриллианты. Не успели оглянуться, как сыграли свадьбу, стали жить. Всякое, конечно, случалось за восемь лет, но любила своего мужа Анастасия Олеговна беззаветно. Она и доказывать не собирается. Спросите у любого…

— Знаете, что он сказал после третьего свидания?

«Откуда же мне знать?» — подумал Турецкий.

— Моя девичья фамилия — Веретенникова. Он, узнав об этом, долго смеялся. Дескать, судьба, и деваться от этого некуда. Веретенник — птица семейства бекасовых. Ну, он же Бекасов, понимаете? А веретенник, между прочим, единственная птица, способная пролететь без остановки и дозапра… тьфу, кормежки одиннадцать тысяч километров.

«А пингвин может подпрыгнуть в высоту больше чем на полтора метра», — подумал Турецкий, сооружая любезную улыбку.

— Мне тогда казалось, что мы будем жить долго и счастливо и умрем… — Она улыбнулась сквозь слезы. — Как в древних Помпеях. Там тоже все жили долго и счастливо и умерли в один день.

«Кому-то удалось спастись», — подумал Турецкий. А, вообще-то, очень трогательно. Иные живут месяц счастливо, а потом двадцать лет — долго…

— Впрочем, нужны ли вам мои нюни? Вы пришли узнать, что произошло в субботу двадцать третьего апреля…

Он уже несколько раз выслушивал эту историю — от разных людей, надеясь, что однажды в сценарии что-нибудь изменится. Но нет, пока ничего не менялось. В последнюю поездку в Горелки Павел Аркадьевич был каким-то взвинченным, нервным, объяснял это тем, что поистрепался на работе. Чем он занимался у себя на работе, супруга не спрашивала, она никогда не лезла в его дела. Немного удивило, что Павел Аркадьевич «ангажировал» из охранного агентства двух сотрудников — обычно управлялся один. Был Максим, а теперь еще прибавился Гриша. Но она поначалу не беспокоилась. Пару дней супруг безвылазно сидел в доме, смотрел телевизор, спал, воспитывал Леонида — причем воспитывал в жесткой форме, потом победил зов природы — начал собираться на рыбалку. Уехали на джипе в десять утра — сказал, что ненадолго, просто на «разведку» — проверить, как рыбка себя после зимы чувствует, еще и посмеялся, вспомнив анекдот: мол, долго рыбачить не будем, Витек всего две бутылки взял. Весь день никто из домашних с территории не отлучался. До обеда еще ничего, а после обеда охватила нервозность. Да успокойся, дочь, увещевала Анастасию Инесса Дмитриевна, они же, рыбаки, все такие. Только дорвутся до своих удочек — считай, пропало время. Телефон Павла Аркадьевича не отвечал, охранники тоже не отзывались. Связи нет на озере, решила Инесса Дмитриевна. В глухомань забрались. Да как же нет, не могла поверить Анастасия, раньше была на Лебяжьем озере связь, а теперь нет? И ладно, если бы заблокированы или недоступны, так нет: Павел Аркадьевич просто не отвечает, Гриша не отвечает, а у Максима — сплошная занятость!

Турецкий обратил внимание, что, когда она упоминает охранника Максима, ее лицо окончательно темнеет и начинает подрагивать. Ненужные мысли лезли в голову. По кому она больше скорбит — по мужу или по Максиму? Всякое бывает в жизни, люди не ангелы, восемь лет брака не проходят бесследно, у жены ножки, у мужа рожки, все понятно. Впрочем, с ножками-то как раз у Анастасии Олеговны серьезные проблемы…

Когда ожидание стало невмоготу, снарядили в «командировку» Ольгу. Подробно объяснили, как проехать к озеру…

— Скажите, она сама вызвалась, или распоряжение поступило… так сказать, свыше?

— А это имеет значение? — Вдова недоуменно заморгала. — Мне кажется, это мама настояла. Она сама начала не на шутку волноваться…

В общем, как бы то ни было, Ольга уехала на своем подержанном «Фольке». Позвонила минут через сорок — ее голос срывался, слова застревали в горле. Только и поняли, что произошло что-то страшное и Ольга уже вызвала милицию. Сотрудники правоохранительных органов сработали оперативно: когда домашние на серебристой «Тойоте» Анастасии Олеговны примчались на Лебяжье озеро, там уже работала группа криминалистов…

Он видел, что ей становится дурно. Женщина не притворялась, она действительно начинала заговариваться, слезы капали из глаз. Он многое хотел еще спросить, но решил отложить. Сделав виноватое лицо, поднялся.

— Простите, Анастасия Олеговна, я все-таки разбередил ваши раны. Лучше я уйду. Если не возражаете, я еще похожу по дому, поговорю с людьми.

Она поднялась вместе с ним, но, видно, моральные переживания отозвались в организме — она качнулась, побледнела, схватилась за спинку кресла.

— Вам нехорошо? — Турецкий подлетел, помог ей сесть.

— Да уж, ничего хорошего, пора, как видно, на переплавку… — Она судорожно засмеялась. — Все в порядке, детектив, такое случается. Нет, серьезно, это просто ноги. Новая стадия склероза, знаете ли, — забываю про свои болячки…

Сильно смущенный, он простился со вдовой, уверил ее, что сам найдет дорогу. Выходя, не поборол искушение, обернулся. Вдова сидела, откинув голову. Ее глаза были закрыты, но это не мешало литься слезам…

По коридору разносился сварливый глас Инессы Дмитриевны. Она отчитывала «сводного» внука, что сидеть за компьютером — это не лучше, чем сидеть перед телевизором. Что искусственный интеллект — ничто по сравнению с натуральной глупостью! И если мальчик хочет чего-то добиться в жизни, он должен расти разносторонней личностью. Можно книжку почитать, можно погулять по саду. А компьютер и телевизор — это просто вдалбливание в голову чужих установок. Думать надо собственной головой — это самая трудная работа на свете, иначе почему так мало людей этим занимается? Вспомнился анекдот: в чем разница между ротвейлером и любящей бабушкой? Ротвейлер, в конце концов, оставит ребенка в покое. Он на цыпочках прошел мимо детской. Но у старухи был идеальный слух: она догнала его на лестнице. Он услышал шорох платья за спиной, втянул голову в плечи.

— Вы уже поговорили с Настей, детектив?

— Да, Инесса Дмитриевна.

— Я забыла вас предупредить, что Настенька очень впечатлительная, она была до глубины души потрясена…

— Да, я заметил, Инесса Дмитриевна, все в порядке.

— Уже уходите?

— Ох, нет, простите, раз уж я сюда приехал, хотелось бы еще побродить…

— Вы не смущайтесь, чувствуйте себя как дома. — Женщина улыбнулась, и полку морщин на сухом лице заметно прибыло. — Если вы хотите со мной поговорить, то можете это сделать прямо сейчас. Давайте спустимся в холл. Или вам угодно прямо здесь? Что вы хотите, детектив?

— Хотелось бы правду, Инесса Дмитриевна.

— Правду? — Женщина театрально приподняла бровь (которую не мешало бы хорошенько выщипать). — Какую вам угодно правду, детектив?

— Правда всегда одна, Инесса Дмитриевна. Это сказал фараон.

— А у нас в России говорят по-другому. Хотите знать правду — читайте таблицу умножения. Это шутка, детектив. Правда, вы не ошиблись, всегда одна. Это было так ужасно…

В принципе, справиться с ролью опечаленной свекрови ей удалось. Рассказ о событиях 23 апреля не блистал свежими подробностями. Чего я прицепился к этому дому? — внезапно подумал Турецкий. Неважно, сколько кошек пробежало между этими людьми при жизни генерала. Убивали другие, он прекрасно об этом знал.

— Я слышал, в доме через сутки после трагедии случился еще один неприятный инцидент?

— Разве? — Женщина поджала губы, задумалась. — A-а, вы об этом… Действительно, в ночь на понедельник произошло нечто странное. Честно говоря, мы не сразу вызвали милицию. Константин, когда это случилось, облазил весь дом, нашел окно в подвале, которое оказалось не забитым — этот бродяга просто оторвал его и проник в дом…

Бродяг вдоль Рижского шоссе шатается неимоверное множество. Бывали случаи, забирались в дома в отсутствие хозяев, тащили все, что под руку попадется. В прошлом году в Антоновке, что дальше на север, произошел вопиющий случай со смертельным исходом. Двое оборванцев забрались в особняк, где находился сторож, зарезали его ножом, а потом вытащили на себе всю аппаратуру. Волокли через лес, в деревню, а была зима, остались следы. На следующий день милиция их прямо с груды аппаратуры и прибрала… В данном же случае, слава богу, все обошлось. Бродяга пробрался через подвальное окно — это было, наверное, часа в четыре ночи. Константин спал в своей комнате рядом с холлом, остальные наверху. С Константина, конечно, потом спросили, но это не его, в сущности, вина. Он в доме проработал всего лишь сутки, еще не знал всех лазеек. Вечером, как положено, проверил территорию, проследил, чтобы все двери были заперты. Уверял, что лег в три часа — нельзя ведь человеку совсем не спать? Какой от него тогда прок? Злоумышленник прокрался на второй этаж, бродил, выискивая, чего бы прикарманить, а тут, на счастье или на беду, проснулась Ольга, услышала шум. Вышла в коридор. Только и различила шорох за спиной, как ей дали по голове, она потеряла сознание. Падая, вскрикнула, проснулась Инесса Дмитриевна, выбежала в коридор. Увидела только спину убегающего человека, закричала. Проснулась Анастасия, проснулся Леонид. Бросились ловить мерзавца, да куда там… Воришка слетел по лестнице в холл и пропал. Разбудили Константина, он и отыскал это клятое окошко в подвале — немедленно его забил, да еще и подпер изнутри железной трубой. Подвал закрыли на ключ — в качестве дополнительной меры безопасности. Вернулись наверх, ахнули — про Ольгу-то забыли! Привели ее в чувство — вроде целая, не считая шишки на макушке. Немедленно отрядили Константина отвезти женщину в спиринскую больницу. Тот, исполненный чувства вины, посадил ее в джип, увез. Слава богу, дежурный врач не нашел ничего серьезного, кроме легкого сотрясения мозга. Выписал таблетки, прописал покой в течение трех дней. Обошлось, уже ничто не напоминает о случившемся…

— Вы никак не связываете это происшествие с трагедией двадцать третьего апреля? — для порядка осведомился Турецкий. Инесса Дмитриевна недоуменно пожала плечами. Он обратил внимание на ее ухоженные, разительно отличающиеся от лица руки. Кисти рук были миниатюрные, с длинными узкими пальцами. Скромно поигрывал рубин в колечке.

— Связать, молодой человек, можно даже то, что не вяжется. Особенно если есть желание. Но никак не представляю… Простите. Мы пытались соотнести последнюю неприятность с тем ужасным случаем, и милиция этим занималась… Если преступление связано с профессиональной деятельностью Павла, то, возможно, охотились за какими-то документами? Хотя зачем проникать в загородный дом? В Горелках мой зять отродясь не держал никаких документов. Возможно, это просто совпадение. Знаете, так бывает: беда не ходит одна.

— Простите, что отнял у вас столько времени, — раскланялся Турецкий.

Солнце клонилось к закату. Он спустился по скрипучей деревянной лестнице к небольшому пруду, заросшему кувшинками, присел на корягу, закурил. Прислушался — не спускается ли кто следом? Вроде не должны. Даже Константин, следящий за его маневрами по саду, выпустил визитера из вида, в тот момент он и растворился… Местные кровососы, чувствуя человеческий дух, звенели над головой. Несколько штук он раздавил, остальных стал окуривать табачным дымом.

— И почему, спрашивается, Ной не прибил тех двух комаров? — раздался над головой смешливый голос. Заскрипели ступени. Турецкий поднялся, уступил единственную похожую на сиденье корягу. Женщина поблагодарила.

— Не самое лучшее местечко, — признался Турецкий. — Товарищ Ной точно недоглядел…

— Зато уединенное. — Ольга посмотрела на него как-то странно. — В других местах мы станем бельмом в глазу. Лично меня комары не кусают. Уж не знаю, какой яд вырабатывает моя кожа…

— Вы счастливая, — вздохнул Турецкий. — Хорошо, буду терпеть. Вы владеете ценной информацией?

— Да боже упаси. — Домработница картинно округлила глаза. — Если я смогу вам что-то рассказать, то мой рассказ ничем не будет отличаться от того, что вы уже слышали. Это не значит, что все сговорились, детектив. Это значит, что именно так и было.

«А зачем тогда уединяться?» — озадачился Турецкий. Женщина обняла обветренными руками обтянутые джинсовой тканью колени, прижала к ним подбородок. Возможно, так ей было удобно. Она внимательно разглядывала Турецкого, и вскоре он начал чувствовать себя, как рыба в пустой банке. Ольга могла поклясться на любом суде, вплоть до Страшного, что все именно так и было. Укатили рыбаки в десять утра, ну, и так далее… Особенное впечатление произвела увиденная на озере мертвая сцена. Чуть не окочурилась от ужаса. Металась от тел к джипу, от джипа — к собственной машине, тряслась, не могла вспомнить, что подобает делать в подобных случаях. Проверила пульс у лежащих — никакого пульса, естественно, не нашла. Кинулась в «Фольксваген», завела мотор, потом опомнилась, позвонила по «02» в милицию. Заперлась на все замки, двигатель не выключала, так и сидела, содрогаясь от ужаса, пока не прикатила группа криминалистов из Мжельска. Возможно, она и звонила в Горелки, но в упор этого не помнит…

— А происшествие в доме в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое? — напомнил Турецкий.

— Ерунда, — отмахнулась Ольга. — Воришка забрался, я услышала шум — я всегда, между прочим, чутко сплю. Вышла в коридор, не услышала, как он подкрался сзади, только тень мелькнула… и бац… все поплыло. Очнулась — свет горит, время сплющилось, меня трясет Инесса Дмитриевна, вся зеленая. Пока я лежала без сознания, они гоняли воришку, тот скрылся в подвале, убежал. Константин забил окно… Потом он повез меня в больницу — Инесса Дмитриевна кричала, что дождусь гематомы, помру, или еще чего похуже…

— А хуже — это что? — не понял Турецкий.

— Простите, неудачно выразилась, — засмеялась Ольга. — Штормило меня, конечно, основательно. Константин завел машину, мы поехали с ним в ближайшую больницу…

— А они не испугались, что останутся в доме без охраны?

— Еще как испугались. До Инессы Дмитриевны дошло уже после того, как мы в машину сели. Она кричала, чтобы мы пулей, одна нога здесь, другая там, нигде не задерживались… Интересно, где бы мы с Константином могли задержаться? А о том, что было дальше, вы, наверное, знаете. Врачу пришлось сказать, что я упала с лестницы, сделали снимок. Никакой, знаете ли, трагедии, небольшое сотрясение. Мы поехали назад, а в доме Анастасия Олеговна и Инесса Дмитриевна жарко спорили, вызывать ли милицию. Первая возражала, вторая настаивала. Пришли, очевидно, к компромиссу — милицию вызвали, но только утром. Майор Багульник и так все время был на связи — ведь в то время мы еще не знали, что Павел Аркадьевич мертв, ждали звонка с требованием о выкупе, Анастасия Олеговна жила с телефоном в обнимку. А милиции только во вторник пришла в голову идея спустить на дно озера водолаза…

— Удивляюсь, как ей вообще пришла в голову такая идея, — пробормотал Турецкий.

— К тому времени мы все окончательно были взвинчены. Когда позвонил Багульник и попросил приехать в морг на опознание тела, Анастасия Олеговна потеряла сознание, приводили в чувство нашатырем. Ее хотели оставить дома, но она заявила, что поедет — вдруг это не он? Милиция прислала машину, мы поехали втроем — я, Анастасия Олеговна, Инесса Дмитриевна. Леонида оставили дома на попечении Константина…

— Ошибки точно быть не могло? — на всякий случай уточнил Турецкий.

Губы женщины задрожали.

— Простите, всякий раз, когда об этом вспоминаю, в озноб бросает… Конечно, это был Павел Аркадьевич… С него даже сапоги и куртку не сняли. Лежал, как живой, только немного опухший, все-таки больше трех суток в воде…

— Заранее извиняюсь, Ольга, но вынужден задать несколько неприятных вопросов. Уверены, что не сбросите меня в озеро?

— Спрашивайте, — пожала плечами домработница. — Я все равно знаю, о чем вы спросите.

— У Павла Аркадьевича не было любовницы?

— Мне кажется, нет. Павел Аркадьевич был порядочный человек…

«При чем тут порядочность?» — подумал Турецкий.

— Он постоянно пропадал на работе, возвращался усталым. Парадоксально, но после выхода в отставку у него работы только прибавилось. Даже дома ему постоянно названивали какие-то чины из военного ведомства, звонили из банков, из коммерческих структур. Он мог сорваться посреди ночи, забыть про нанятых собой же охранников, укатить разбирать какие-то запутанные ситуации… Он очень хорошо относился к Анастасии Олеговне. Правда, сильно переживал, что она не может иметь детей. В моем присутствии несколько раз заходила речь об усыновлении…

На вопрос не ответила, отметил Турецкий.

— Второй вопрос, Ольга. Не замечали вы, что отношения между охранником Максимом и Анастасией Олеговной… м-м, несколько шире, чем отношения между охранником и клиентом?

— На что это вы намекаете? — округлила глаза домработница.

— Я — намекаю? — удивился Турецкий. — Да я практически открытым текстом…

— Вопросики у вас действительно не совсем корректные, — заметила Ольга. — От меня-то вы что хотите? В чужие дела я стараюсь не лезть… хотя не всегда получается, свечку проживающим в доме не держу.

— То есть на поставленный вопрос вы отвечаете положительно.

Она испугалась.

— Ни в коем случае. — Потом задумалась. — Хотя знаете… Впрочем, на этот вопрос вы уже никогда не получите ответа. Несколько раз я замечала, как Максим тепло улыбается Анастасии Олеговне, она тоже улыбается — особенно если поблизости нет Павла Аркадьевича. А Павел Аркадьевич бывал поблизости редко… Не скажу вам ничего конкретного, детектив. Максим работал у генерала Бекасова больше года, он был вхож в дом на Кутузовском, генерал часто брал его с собой на дачу. Он был приятный, миловидный парень — не дурак, с хорошо накачанным телом. Почему бы вам не спросить у Анастасии Олеговны, детектив? Да, она станет отрицать, выставит вас из дома, может быть, швырнет в вас свою любимую статуэтку спящего ребенка из слоновой кости. Но по ее глазам вы все поймете…

— Боюсь, — признался Турецкий. — Пару раз имел честь лицезреть, что такое женщина во гневе. И последний вопрос, если позволите. Не были ли отношения между вами и Павлом Аркадьевичем… м-м, несколько шире, чем отношения между работодателем и наемной работницей?

Женщина застыла с открытым ртом.

— Вы обещали не бросать меня в пруд, — напомнил Турецкий.

— Я помню. — Женщина обуздала охватившие ее эмоции и прохладно засмеялась. — Чушь какая… Что вы хотите, детектив? Если я скажу, что мы с Павлом Аркадьевичем были горячими любовниками, что вы сделаете?

— Ничего, — пообещал Турецкий. — В тюрьму не упеку, Анастасии Олеговне не наябедничаю.

— Слава богу. — В ее глазах загорелся саркастический огонек. — Даже не надейтесь. Павел Аркадьевич был всегда со мной подчеркнуто вежлив, деликатен, и меня очень часто преследует мысль, что до самой смерти он так и не увидел во мне женщину. А теперь подумайте сами, что вы такое сказали. Можно скрывать отношения от жены. Обмануть Анастасию Олеговну нетрудно. Можно водить за нос охранников, можно договориться даже с Леонидом — в обмен на кое-какие «детские льготы» — в конце концов, Анастасия Олеговна ему не мать. Но как утаить факт любовной связи от пронырливой и подозрительной свекрови, которая шастает по дому, везде сует свой нос, все про всех знает и далеко не дура? Не представляю, как бы я смогла это сделать. У вас еще имеются вопросы, детектив? Задавайте, с вами так приятно беседовать…

Насыщенный событиями день подходил к концу. Он отъехал от Горелок на пару верст, заглушил мотор, закурил. Меланхолично смотрел на стаю уток, низко летящую над замшелым озерком. Этой стае так не хватало меткого охотника…

Телефон почти разрядился. Ну, ничего, на один звонок должно хватить.

— Виктор Петрович?

— Здравствуйте, Александр Борисович. — Нельзя сказать, что в голосе прокурора звучала искренняя и неподдельная радость. — От вас весь день нет никаких звуков.

— Между прочим, я работаю.

— Да и мы не сказать, что груши околачиваем…

— Надеюсь, фигуранты еще в прокуратуре? Помните, мы с вами договаривались.

— Я даже не знаю… — прокурор растерялся. — Рабочий день, в принципе, истек… Шеховцова и Лопатников здесь, я их видел, они часто остаются работать внеурочно. Ситникова, по-моему, ушла, Недоволин сдал смену…

— Виктор Петрович, — он почувствовал злость. Неужели от голода? — мы с вами договаривались, что эти люди всегда должны быть в зоне моей досягаемости. Сделайте, пожалуйста, так, чтобы через полчаса… нет, через час все эти люди собрались в кабинете Рябцева.

— Вам нехорошо, Александр Борисович? — насторожился прокурор. — Голос у вас какой-то…

— Нет, под прицелом убийцы я, надеюсь, не сижу. И постарайтесь впредь выполнять мои указания, — он разъединился, закрыл глаза. Отчего такая дикая усталость? Ну, народ… Надо было процитировать прокурору Андре Жида: «Все давно уже сказано, но никто не слушает, поэтому приходится постоянно возвращаться назад и повторять все заново»!

Интересно, хватит зарядки еще на один звонок?

— Эльвира? Вы работали по алиби фигурантов на вчерашний вечер?

— А мы уж забыли про вас, Александр Борисович… — это она явно преувеличила, судя по некоторым интонациям в голосе. К сожалению, интонации отношения к проделанной работе не имели. — Порадовать нечем. Под чутким руководством старшего лейтенанта Извекова, а особенно после того, как он узнал, что инициатива исходит от вас, работа превращается в голый фарс…

Эльвира улетучилась из эфира — кончилась зарядка. Он разорвал пачку печенья, принялся яростно жевать, запивая газировкой. Голод только усилился. Теперь придется заезжать в одно из местных заведений, пока желудок окончательно не взбунтовался…

— Вынужден сообщить вам, господа, пренеприятное для одного из вас известие. — Турецкий опустил очки на нос и обвел всех присутствующих своим характерным завораживающим взглядом. — Я знаю, кто из вас убийца неповинных граждан.

Собравшиеся в кабинете Рябцева проникновенно молчали. Атмосфера густела на глазах. Секретарша Оксана громко икнула, но никто этот факт не отметил. Помощник прокурора Лопатников собрался ляпнуть что-нибудь разряжающее обстановку, но передумал, придержал экспромт до лучших времен. Турецкий пожирал их глазами — ведь кто-нибудь обязательно должен подать знак, пусть даже непонятный окружающим, он поймет. Следователь Ситникова перестала жевать резинку, открыла рот, потом быстро закрыла, медленно перевела взгляд со своих ногтей на «оратора». Нахмурился охранник Недоволин, полез за сигаретами, выбил из пачки «курительную трубочку», вспомнил, где находится, виновато глянул на прокурора, стал запихивать сигарету обратно. Сыроватое выхватил из нагрудного карманчика расческу, но, видно, забыл, зачем это сделал, принялся приглаживать жиденький пробор растопыренной пятерней. Следователь Шеховцова беспокойно шевельнулась, повела плечами, закусила нижнюю губу.

— Извините, конечно, за вопрос… — Лопатников откашлялся. Не умел он долго молчать. — А кто это? Надеюсь, не я?

Турецкий холодно улыбнулся.

— Вскрылись новые обстоятельства дела, позволяющие предъявить одному из вас, господа прокурорские работники, серьезные, а главное, обоснованные обвинения. Впрочем, следствие не торопится. Ожидаем-с, так сказать, дополнительной информации, которая позволит на убедительных основаниях упечь виновного за решетку.

— Иначе говоря, вы нас раздразнили, и в кусты? — поинтересовалась каким-то изменившимся голосом Ситникова.

— Позвольте, — насторожилась Шеховцова. — Вы хотите сказать, что не намерены сообщать нам имя убийцы? А какого тогда, извините, черта… — она не договорила.

— Ох, да лучше и не знать, — выдохнула Оксана, и все с любопытством на нее уставились. — А чего вы смотрите? — она смутилась. — Уже и сказать ничего нельзя?

— Почему вы не хотите сообщить, Александр Борисович? — хрипло вымолвил прокурор. — Ах, конечно, вы ожидаете дополнительной информации… А если не секрет, от кого?

— Ага, так он и скажет, — проворчал Недоволин. — Господин детектив теперь будет изображать из себя классическую детективную загадочность. Верно, месье Пуаро? Или Ниро Вульф, комиссар Мегрэ, Шерлок Холмс, как прикажете вас называть?

— Мисс Марпл, — тихо добавила Шеховцова. Никто не засмеялся. Она и не рассчитывала. Турецкий с любопытством разглядывал присутствующих. Все текло именно так, как он планировал. Главное, сказать первую фразу, а далее просто слушать и мотать на ус.

— Я считаю, что Александр Борисович нас, как сейчас модно выражаться в определенных кругах, берет на понт, — вкрадчиво произнесла Ситникова. — Он ничего не знает. Он терпит неудачу, как и предыдущая комиссия, но вынужден делать хорошую мину при плохой игре. Он думает, что виновный… если он, конечно, здесь, тут же вскочит и во всем признается.

— Я тоже так думаю, — с важным видом кивнул Недоволин. — Вполне допустимый, кстати, прием.

— Нет, не уверена, — покачала головой Шеховцова. Иногда казалось, что мысли следовательницы уносятся в неизвестном направлении. — Александр Борисович неглупый человек; вполне возможно, он что-то раскопал.

— Черт… — сказал прокурор и отвернулся, чтобы не видеть эти надоевшие лица.

— Телефон звонит, — ангельским голоском проворковала Оксана.

Лопатников споткнулся на полуслове.

— Что?.. — Все повернули головы, вторично поместив секретаршу в центр внимания.

— Телефон звонит, — ангельским голоском повторила Оксана. — В приемной у Виктора Петровича.

Настала оглушительная тишина. Лично Турецкий ничего не слышал, но Оксана сказала:

— Слышите? Я же говорила.

— Да, в самом деле. — Лопатников озадаченно почесал затылок. — Ну, звонит, бывает. Очень надо — перезвонят.

— Черт, я же ждал звонка… — хлопнул себя по лбу прокурор. — Виноват, господа, но должен ответить.

Он выбежал из кабинета и через минуту, сгорая от волнения, вернулся. Уставился на Турецкого.

— Это вас просят, Александр Борисович…

— Меня? — пресекая недоразумения, уточнил Турецкий.

— Вас…

— Кажется, поступила дополнительная информация, позволяющая арестовать преступника, — не очень удачно пошутил Лопатников.

— Вам лучше ответить, Александр Борисович, — сглотнув, как-то странно посмотрел на него прокурор.

— Хорошо, не разбредайтесь, — пробормотал Турецкий. Вышел в коридор, хлопнув дверью. Снял трубку в приемной, сначала прослушал мягкое потрескивание эфира, потом сказал:

— Слушаю, Турецкий.

— Александр Борисович? — осведомился суховатый женский голос. — До вас очень сложно добраться. Вы знаете, что ваш сотовый заблокирован?

— Да, знаю. В чем дело? Кто вы? — «Не многовато ли женщин скопилось в этом деле?» — подумал он с неудовольствием.

— Моя фамилия Винникова. Маргарита Алексеевна Винникова, Федеральная служба безопасности, Управление «Д». — На той стороне эфира взяли паузу для осознания абонентом важности информации. Но абонент на своем веку повидал и услышал столько, что только досадливо поморщился. — Ваш номер любезно предоставили в Генеральной прокуратуре. Можете перезвонить Константину Дмитриевичу Меркулову — он подтвердит, что я не самозванка.

— Верю вам, Маргарита Алексеевна. Всей душой вам верю. Женщинам нужно верить. В чем дело? — я повторяю свой вопрос… — Он чуть не пропел последнюю фразу на мотив «Я поднимаю свой бокал».

— Наше управление ведет дела о коррупции и воровстве в высших эшелонах власти. Лично я занимаюсь отмыванием незаконных денежных средств через негосударственную корпорацию «Прометей». Эта фирма является одним из партнеров «Рособоронэкспорта»…

— И много отмыли? — машинально пробормотал Турецкий.

— Что, простите?

— Все нормально, Маргарита Алексеевна. Вы не слишком увлекаетесь, говоря со мной по этому телефону?

— Я не думаю, что телефон прокурора, пусть даже и районного, стоит на прослушке. Равно как и мой. К тому же данные сведения уже не составляют государственной тайны, над этим делом трудятся десятки следователей. Одним из фигурантов по делу числится генерал в отставке Бекасов Павел Аркадьевич. Он не является… не являлся государственным служащим, но был завязан с системой служб безопасности нескольких банков, принимающих активное участие в перекачке за рубеж «левых» денежных средств. Из офиса одной из этих структур осуществлялись хакерские атаки на компьютерную систему преступной группы. Деятельность группы уже разоблачена, несколько подозреваемых арестованы, другие в бегах, ведется активный поиск денег…

— Хм, воровал у воришек, хотите сказать…

— Я не думаю, что он делал это лично — сомневаюсь, что генерал отличил бы компьютер от прибора для измерения артериального давления. Но он сформировал систему. Или принимал в ее формировании деятельное участие. Считается, что данная группа успела присвоить не менее двенадцати миллионов долларов…

— Ничего себе, — присвистнул Турецкий. — До меня дошли слухи, что генерал слыл порядочным человеком. Человеком долга, так сказать.

— Он никого не убивал, — сухо отозвалась женщина, — а чувство долга, видимо, не препятствовало личной наживе.

— Он умер, — напомнил Турецкий.

— Я знаю. Это со всеми бывает. Нужно встретиться и поговорить, Александр Борисович.

— Ну уж нет, Маргарита Алексеевна, — решительно отверг Турецкий. — При всем моем уважении. Приехать в Москву я сейчас не могу.

— Ну, в гостиницу-то вы можете приехать? — усмехнулась женщина. — Вы будете удивлены, но я нахожусь в тех же декартовых координатах, что и вы. И даже проживаю в той же гостинице. Имеется подозрение, что убийство связано с этой… назовем ее «международной», деятельностью генерала.

— Хорошо, — вздохнул Турецкий. — Как освобожусь, приеду. Но освобожусь, предупреждаю честно, не скоро. Вы отвлекаете меня от проведения оперативно-розыскного мероприятия.

— Ну, извините. — Возможно, женщина улыбнулась. — Слишком рано я вас и не жду. Вы не представляете, каким терпением обладает Федеральная служба безопасности…

«Молчим, господа, молчим…»

— Вы вышли на человека из мжельской прокуратуры, имевшего с Бекасовым связь?

«Гениально, — подумал Турецкий. — Только зачем человеку из прокуратуры, имевшему с генералом связь, его убивать? И как доморощенный провинциальный убийца мог справиться с таким хлопотным делом?»

— Мы работаем, Маргарита Алексеевна.

— А мы мешаем, — усмехнулась работница ФСБ. — Эта связь возникла не случайно, уверяю вас. Вам нужно перерыть все дела в прокуратуре за последние несколько лет. Должна всплыть фамилия генерала. Неважно, в какой связи. Всплывет и человек, занимавшийся расследованием этого дела. До встречи, Александр Борисович.

«Она озвучила мои мысли, — ревниво размышлял Турецкий, возврашаясь в кабинет Рябцева. — Что ж, охранника Недоволина и Оксану Гэльскую из числа подозреваемых придется исключить. Впрочем, с Оксаной пока можно повременить…» Работники прокуратуры не расходились. Смотрели на него во все глаза, как на мессию, собравшегося толкнуть сакральную истину.

— Ну, что, получили дополнительную информацию? — скривил губы Лопатников.

— Вы кого-то арестуете? — спросила Шеховцова.

— Он не может никого арестовать, — справедливо высказалась Ситникова. — Он частное лицо. Арестовать может милиция, располагающая соответствующей санкцией прокурора. Либо без санкции — на сорок восемь часов.

— Заткнитесь все, — процедил Сыроватое. Турецкий заметил, что за последние сутки прокурор как-то обмяк, под глазами выросли круги, кожа одрябла, стала серой. — Александр Борисович, может, хватит нас терзать? Почему вы опять молчите? Может быть, и в самом деле вы своим молчанием маскируете свои несостоятельность и некомпетентность?

Турецкий засмеялся, и прокурор оборвал разоблачительную речь, убрал со стола руки со вспотевшими ладонями.

— Вот и вы начинаете грубить, Виктор Петрович. Кстати, как представился вам человек, с которым я только что разговаривал?

— Сотрудником ФСБ, — пробурчал прокурор.

Наступило гнетущее продолжительное молчание.

— Отлично, — кивнул Турецкий, хотя ничего такого в мыслях не держал. — Итак, дело выходит на финишную прямую, господа. Не смею вас больше задерживать. Убедительная просьба — из Мжельска никуда не уезжать и постоянно оставаться на связи. Виктор Петрович, мне нужны все дела, которые вела районная прокуратура за последние… допустим, три года. Где я могу с ними ознакомиться? Только не говорите, что придется бегать от компьютера к компьютеру.

— Подождите… — растерялся прокурор. — Вы что же, хотите получить доступ ко всем делам?

— А на каком языке я сказал? — Турецкий нахмурился.

— В архиве стоит компьютер с большой оперативной памятью, куда мы вот уже лет пять помеща… — Оксана осеклась, перехватив сверлящий взгляд прокурора, зарделась и, видимо, мысленно стала готовиться к увольнению. Слово, как известно, не воробей.

— Гм, — сказал прокурор. — Ну, что ж…

— Замечательно, — сказал Турецкий. — Придется ночку поработать. Не смею больше никого задерживать, господа. Рабочий день давно закончился. С вашего разрешения, Виктор Петрович, Оксана проводит меня в архив и все покажет.

Не по себе ему было в этом душном, плохо приспособленном для работы подвальном помещении. Две дюжины высоких каменных ступеней, едва освещаемых низковольтной лампочкой, вытянутое по длине здания пространство, уставленное стеллажами и старыми книжными шкафами, выполненными в стиле «примитивный конструктивизм». Бетонные стены, такой же потолок. Пространство освещалось тремя неоновыми лампами, подвешенными к потолку. Имелась еще и настольная — на письменном столе в дальнем углу, рядом с пресловутым компьютером, впитавшим в себя все, чем могла гордиться и стыдиться здешняя прокуратура. Имелся электрический чайник, символизирующий неустанную российско-китайскую дружбу, немного воды, чистые стаканы и мятая пачка «того самого» индийского чая со слоном. Не пропаду, решил Турецкий, гнездясь за компьютером. Дела у местных «архиваторов» были рассортированы из рук вон плохо. Кабы знать еще, что именно он хочет найти…

Через час его терпение лопнуло. Турецкий встал, размял шею, окостеневший позвоночник. Медленно прошелся вдоль стеллажей, уставленных старыми папками. Вынул наугад одно дело, сдул с него пыль, переместился под неоновую лампу, стал читать. Раздраженно захлопнул папку — пыль ударила в нос, он закашлялся, сунул папку на предписанное ей историей место. Моргнула лампа. Он вскинул голову, уставился с опаской на бледно флюоресцирующее изделие. Лампа подмигнула еще раз… и вроде бы перестала.

— Смотри у меня, — он погрозил ей пальцем. Вернулся к компьютеру, перелистал пару файлов. Ну, и свалка у них тут… Раздраженно фыркнул, достал сотовый телефон, уставился с ненавистью на потухший экран. Склероз крепчает, батенька? Он промучился еще немного, посмотрел на часы. Девять с копейками. В здании прокуратуры наверняка уже никого не осталось…

Он подошел к подножию лестницы, прислушался. Попытался на минутку представить, что же было в этом подвале, когда прокуратура была прибежищем умалишенных. Страшно подумать. На улице дул ветер, создавалось впечатление, что в зарешеченные оконца под потолком кто-то назойливо скребется. Если долго так стоять и слушать, кожа мурашками обрастет…

Он поднялся к двери, толкнул ее от себя. Дверь открылась — надо же, в этой «психушке» очень тщательно смазывают дверные петли. Строгий прокурорский и хозяйский надзор… А ведь действительно в подвале можно умом тронуться. В коридоре под лестницей было гораздо свежее, и флюиды не так терзали. Он вышел из подвала. В двери врезной замок, открывается и закрывается ключом, а ключ, разумеется, Оксана унесла с собой. Хорошо хоть, не заперла его по рассеянности. Сидел бы тут до понедельника…

Он выбрался из-под лестницы в коридор. Пространство вязло в полумраке — лампочки горели через одну. И здесь с призраками было не совсем ладно: чуткое ухо уловило поскрипывание. Турецкий застыл, жадно «заработал» ушами. Так можно точно умом тронуться. Поскрипывание вроде бы оборвалось. Журя себя за недостойную детскую пугливость, он двинулся по коридору.

— Стой, стрелять буду, — произнес насмешливый мужской голос. — Сигарету стрелять буду, — поправился шутник.

«Твою мать», — подумал Турецкий.

Человек в форме работника вневедомственной охраны спустился с лестницы. Поскрипывание, стало быть, не померещилось. Турецкий выбил из пачки сигарету.

— Держите. В следующий раз так не шутите. Можно и без сердца остаться.

— Виноват, — ухмыльнулся охранник, забирая сигарету. — Представляете, забыл свои дома. Теперь придется Серегину «Приму» смолить всю ночь. Вы не волнуйтесь, прокурор предупредил, что вы в архиве.

— Ну, и как там? — кивнул Турецкий на потолок. — Прогулялись?

— Нормально, — кивнул охранник. — Такая уж работа — несколько раз за смену обходить здание. Призраки пока спят. Шучу, не бойтесь. Нет здесь никаких призраков, просто отдельные суеверные личности уже не знают, чего бояться… Похоже, вы остались последним, все давно ушли. Долго еще работать будете?

— Пока не надоест, — буркнул Турецкий и двинулся по коридору. Охранник поплелся за ним, но не стал сворачивать в вестибюль, поволокся разболтанной — фирменной милицейской — походкой в восточное крыло.

На посту за стеклом никого не было. Бормотал, закипая, электрический чайник, компактный приемник исторгал неподражаемый вокал группы «Тутси» (или «Сливки», а может, и «Виагру», в российской эстраде Турецкий был так же силен, как в строительных нормативах). Испытывая неясное беспокойство, он выглянул из здания на улицу. Второй охранник курил на крыльце свою «Приму», задумчиво глядя на вьющуюся вокруг фонаря мошкару. Равнодушно переместил взор на Турецкого.

— Уже уходите?

— Не, — Турецкий мотнул головой. — В гостях хорошо. — «А дома у меня нет», — подумал он. — Прижился я у вас уже.

— Ну, сидите, не жалко. — Охранник пожал плечами. — Прокурор предупредил на ваш счет. Нам без разницы, хоть до утра сидите.

— В здании точно никого?

— Никого. Мы с Лесницким все комнаты обошли. Кабинеты заперты, ключи на вахте.

— Держите, — протянул Турецкий свою витиеватую визитку из агентства «Глория». — Здесь мой сотовый телефон. Если в прокуратуру кто-то войдет, немедленно звоните. Вы в курсе, что означает слово «немедленно»?

— Имеете в виду постороннего? — озадачился охранник.

— Имею в виду любого. Даже если войдет генеральный прокурор или президент Сомали, немедленно звоните.

— Как скажете, — пожал плечами охранник. — Нам без разницы.

— И много не курите.

— Почему? — не понял труженик ОВО.

— Разве вы не знаете? Даже в лошадь капля никотина вселяет неуверенность в завтрашнем дне.

Он заварил крепкий чай, сел к компьютеру. Изредка отрывался от экрана, когда постукивания в окна становились совсем уж реалистичными. Посмотрел на часы, поработал головой на отрыв от шеи. Половина одиннадцатого. Совсем от реальности оторвался — на кой черт он дал охранникам свой сотовый, если позвонить ему на этот кусок пластмассы все равно невозможно? Стареешь, сыщик…

Он просматривал дела, плохо понимая, зачем это делает. Не из-за того же, что некая «анонимная» сотрудница ФСБ посоветовала это сделать! Перед глазами мелькали сухие строчки протоколов допросов, осмотров мест преступления, отчеты следователей и оперов, объяснительные, докладные, сводки… Бульдозерист Рябинкин разрушил братскую могилу — лень было добраться до песчаного карьера, начал рыть на первом попавшемся косогоре у речного берега (эту историю он уже от кого-то слышал). Состава преступления, невзирая на гнев руководства совета ветеранов, выявлено не было. Типичное головотяпство, зато прибавилось работы следопытам… Выявлены нарушения в части нецелевого использования средств в управлении районной госавтоинспекции. Вместо трех патрульных машин приобретен один джип «Х-Trail», разумеется, на нужды начальства. Обнаглевшему начальству поставлено на вид. Преступления следователь Ситникова не усмотрела… Взлетел какой-то «кукурузник», приписанный к Спиринскому аэроклубу, — без разрешения управления по контролю над воздушным пространством. Уголовную ответственность в отношении директора лавочки заменили административным взысканием — в размере десяти минимальных окладов… Согласно указанию Генпрокуратуры «Об организации прокурорского надзора в связи с принимаемыми правительством РФ мерами по оздоровлению ситуации в финансовом и других секторах экономики» поставить на вид главному редактору районной газеты Каратаеву за ряд статей, раздувающих последствия финансового кризиса и сеющих «потребительскую» панику…

Мигнула лампочка — на этот раз на столе. Турецкий вздрогнул, повертел головой, сбрасывая дремоту… Выявлены нарушения в работе кооператива «Пищевик», занимающимся «торгово-закусочной» деятельностью (так и было напечатано). Следователем Полежаевым заведено уголовное дело на директора кооператива Ахбарова. Факт дачи взятки, второй факт дачи взятки… Третий факт, вероятно, оказался удачнее предыдущих, дело замято в связи с «вновь открывшимися обстоятельствами»… Громкое дело «мжельских душителей»: двое нигде не работающих долболобов занимались тем, что забирались в дома, где проживали одинокие женщины (при этом возраст жертв не имел значения), слегка их душили и насиловали в извращенных формах. На процессе заместитель прокурора Лопатников, поддерживающий обвинение, выступил с небольшой, но пламенной речью, очаровав присяжных заседателей (особенно женскую их часть), наголову разгромил защиту, отправив долболобов за решетку на четырнадцать лет… Чисто конкретный пацанский наезд на единственное казино в городе. Работали ребята из Асташкова — разбили пару витрин, накостыляли крупье, сбросили люстру. Типичное мелкое хулиганство. Местный авторитет Костя Ниппель считает, что это недоразумение, он сам разберется с пацанами из Асташкова, но следователь Батурин возбудил уголовное дело по факту нанесения увечий… Доблестной милицией городка в результате тщательно спланированной операции задержан серийный грабитель Родик Невинный, дерзко обчистивший через форточку самого руководителя городской администрации. В ходе упорных следственных действий выяснилось, что фамилия задержанного нисколько не отражает его глубокий внутренний мир. На Родика попутно взвалили парочку портящих статистику глухарей (в том числе «диверсию» на электростанции пятилетней давности, когда он трудился там простым электриком). Видимо, органы внутренних дел проводили акцию: признайся в двух преступлениях, и третье на тебя повесят бесплатно…

Заморгала лампочка. Он уже привык к такому ее непредсказуемому поведению, только покосился. На этот раз не обошлось — энергоснабжение не восстановилось, лампочка поморгала и погасла. Вместе с ней погасли неоновые лампы в помещении архива. Потух экран компьютера. Опустилась непроницаемая тьма. Настал конец света. Одновременно Турецкий почувствовал, как засквозило по ногам — видимо, приоткрылась дверь…

Он мгновенно взмок, забилось сердце. Неужели все-таки свершилось, и таинственный господин решился нанести визит? Вернулся пес на свою блевотину? Несколько мгновений он напряженно вслушивался. Стояла тишина. И по ногам уже не сквозило. Померещилось, Александр Борисович? Черта с два вам померещилось, действуй, пока не пристукнули! Он медленно поднялся. Без шума не вышло, пятая точка приклеилась к сиденью, стул потащился за ним и упал на все четыре ножки! Он застыл. В ответ была пронзительная тишина. Глаза упорно не желали привыкать к темноте. Они бы привыкли, дай ему фору в несколько минут… Он на цыпочках пустился в путь, восстанавливая в памяти расположение стеллажей. Кажется, ближайший где-то здесь. Он вытянул руку — и промазал. Опустился на корточки — ох, как это унизительно для такого солидного господина, — двинулся дальше гусиным шагом. Чуть не повалил неустойчивый стеллаж, схватился за него, замер. Если память не подводила, он находился в центральном проходе. Прямо по курсу, метрах в пятнадцати, лестница, ведущая к выходу. Если человек не успел еще по ней спуститься, он должен что-то заметить…

Но в глазах клубилась темень. Он ничего не видел. Упорно ждал, сидя на корточках, что глаза все-таки привыкнут. Но субъект, навестивший его в подвале, видимо, состоял из черной материи: ему удалось проскользнуть незамеченным. Чуткое ухо уловило шорох — совсем не там, где он ожидал. За спиной, у крайнего ряда! Жуткий страх сковал суставы, надо же так перепугаться… Уходя из-под удара в спину, он гусиным шагом двинулся дальше, вдоль стеллажа. Ноги с трудом повиновались, претило им передвигаться в такой недостойной «важняка» позе. Почему он не подумал заранее о собственной безопасности? Ведь знал, что может что-то произойти. Мог бы и забрать пистолет из тайничка… Он поднялся — хрустнули коленки, на цыпочках устремился вперед. В принципе, он может обмануть этого гада — добежать до лестницы, одолеть ее в три прыжка, выскочить за дверь. А там охрана, да и вообще простор для маневра…

Но у судьбы в этот час были свои планы. Мысли Турецкого хорошо сканировались. Он добежал до конца ряда, уже собрался прыгнуть на ступень, но тут что-то черное ударило с разгона в бок. Агрессор кинулся за ним по параллельному ряду, и резвости у него было побольше, чем у Турецкого! Сыщик потерял равновесие, завертелся. Споткнулся о вытянутую злоумышленником ногу, покатился к батарее. Встал на корточки, ударил ногой — снова прорезал пустоту! Кинулся бежать с низкого старта, подошва ботинка скользнула по линолеуму — он чуть нос не разбил! Перевернулся на спину, подтянул под себя ноги — чтобы вскочить одним прыжком, как он это делал лет тридцать назад. Голова ударилась о нижнюю полку стеллажа. Тряхнуло от души — до кончиков пробрало. И тут яркий свет ударил в лицо: незнакомец включил фонарь. Эффект был что надо: Турецкий зажмурился. А ведь этот тип силен во многих видах спорта, мелькнуло в голове: в стрельбе по неподвижным целям, в работе шилом, в манипулировании сложными техническими приспособлениями типа накопитель. Интересно, что он надумал сейчас? Если пулю, то шансов нет, а вот если что-то другое… Он оттолкнулся ногами от батареи, и, видимо, вовремя — плечами вонзился в стеллаж, почувствовал, как тот качнулся. Стеллажи короткие, набраны из одинаковых секций, вот и кажется, что это один бесконечный шкаф. Он откатился в сторону, вскочил, пнул по книжной полке, взвыл от боли. Что, ему больше делать нечего? Пользуясь замешательством, в которое впал его противник — не ожидал прыти от жертвы, — сгреб с полки груду папок, сбросил на пол — между собой и человеком, сотканным из черной материи. И только убегая, понял, что сделал как надо: злоумышленник запнулся, фонарик выскользнул из рук, покатился по полу. Жар ударил в голову — вот он, шанс! Турецкий развернулся и с воплем: «Ну, держись, гад!» — побежал обратно. Прыгнул, вытянув руку, почувствовал, как опалило висок, но не растерял наступательного порыва, кулаком пробил черноту. И отпрыгнул, чувствуя, что зря он это сделал. Злоумышленник успел поднять с пола фонарь и выключить его. Где он теперь? Турецкий попятился. Не всегда, наверное, лучший способ защиты — нападение. Хватаясь за стеллажи, он отступал к задней стене, замер, съежился, стал слушать.

Слишком велик был соблазн приступить к наступательной операции, но он сдержался. Он не кошка с ее девятью жизнями. Неприятель не стал бы сюда соваться безоружным, в лучшем случае у него нож, в худшем пистолет. Он стоял и слушал. «Ничего, прорвемся, — твердил он про себя. — Ты, главное, уйди, а уж завтра я тебя вычислю, будь спокоен». Кажется, свершилось. Противник не выдал своего разочарования. Он услышал шорох, заскрипели половицы — имеется, стало быть, в архивном подвале «предательское» место.

— Ну, давай же, дружище! — громко крикнул Турецкий. — Тебе уже самому страшно, нет? Нападай, я жду!

Эффект внезапности и страха был утерян. Тот вовсе не был суперменом, мог рассчитывать лишь на внезапность. Он услышал торопливые шаги — не скрываясь, человек спешил к выходу. Турецкий бросился в погоню параллельным проходом.

— Эй, приятель, поговори со мной, куда ты так заторопился? — споткнулся, растянулся, треснувшись головой. Искры брызнули из глаз, как из сварочного аппарата. Он поднялся, сжимая кулаки, готовясь отразить контратаку…

Все. Он слышал, как по лестнице грохочут тяжелые ботинки (действительно тяжелые, он не мог ослышаться), распахнулась дверь, хлопнула, вставая в створ. Обманный маневр? Он не расслаблялся, стоял, слушал. Нет, интуиция уверяла, что в подвале он остался один. Пот лавиной потек со лба. Ну, что ж, кажется, им обоим не повезло в этот вечер…

Спешить уже было некуда. Он добрался на ощупь до стола, вытянул из кармана зажигалку, осветил циферблат. Практически одиннадцать. Не сказать, что глухая ночь. В Москве, например, в это время суток публичная жизнь только начинается…

Путь до лестницы был тернист и непредсказуем. Закружилась голова, подкосились ноги, он упал на колени, прислонился к косяку. Что-то было не в порядке. Не так ли ускользает сознание? А вот этого бы не хотелось! Он вскочил… и чуть не грянул всей тяжестью о каменную лестницу. Опустился на колено, стал ощупывать голову. Коснулся ладонью затылка, потер пальцы — они слиплись. Весь затылок у него был в крови — видимо, треснулся, падая, и в пылу не обратил на это внимания. Охватил пещерный страх, неужели… все? Стал дышать размеренно, полной грудью. Жизнь из организма, кажется, не уходила. Не пришел его час, потопчем еще бренную землю. Он медленно поднялся, держась за стену, пошел наверх, тяжело переставляя ноги. В принципе, в эту минуту его можно было брать тепленьким, однако желающих уже не было…

Он смутно помнил, как вывалился в коридор. Держась за голову, прислонился к стене. Напряг волю, заставил себя сосредоточиться. Где же бравые охранники, черт их подери? Он отдышался, отыскал в пиджаке носовой платок, прижал к затылку, спотыкаясь, пошел по коридору. Он помнил примерное расположение электрического щитка. Кажется, где-то здесь. Он прижал ладонь к стене и шел, пока не уперся в металлическую выпуклость.

Распахнул створку, активировал зажигалку, щелкнул тумблером. Мерклый свет озарил пространство. Как, оказывается, все просто. Можно пройти мимо и как бы невзначай обесточить всю прокуратуру…

В коридоре никого не было. Из вестибюля не доносилось ни звука. Он поплелся дальше, ускоряясь, выбежал в вестибюль, встал, держась за фигурный косяк. Тронулся дальше с замиранием сердца.

Фу, отлегло от сердца. «За стеклом» царили тишь и благодать. Охранники мирно спали. Одного чары Морфея сразили в тот момент, когда он сидел на стуле и попивал чай. Он сполз, но не упал, пускал пузыри, храпел. Второй успел добраться до стыдливо упрятанной за ширмочку лежанки, но взгромоздиться на нее не смог, сидел на полу, сложив голову на постель, выставил на обозрение кобуру с табельным «Макаровым». Турецкий вошел внутрь. Сонливость сразила охранников не просто так, от нечего делать. На столе стоял графин с питьевой водой, наполненный не более чем на треть, электрический чайник, растерзанная пачка печенья, дешевый вафельный тортик. А ведь судьба могла распорядиться иначе, сообразил Турецкий. Однако убийца решил не множить трупы, что со всех сторон похвально. Уходя из прокуратуры, улучил момент, когда в кабинке никого не было, вошел, сыпанул в графин снотворного и был таков. А потом эту воду охранники слили в чайник, предвкушая приятное проведение времени…

Он не стал будить парней. Проку от них, как от козла в курятнике. Да и не добудишься. Самочувствие немного улучшилось. Он вышел в темноту на свежий воздух, глубоко вздохнул… и снова чуть не свалился.

На улице Щукина было тихо, как на заброшенном погосте. Горел единственный фонарь — под козырьком. В окружающих домах глухая темень, уличные фонари мало того что не работают — их просто нет. Он потащился к палисаднику, за которым стояла единственная на этот час машина. Обошел ее, придирчиво осветил колеса, подавил дурное желание забраться под днище, исследовать насчет взрывчатки. Интуиция упорно подсказывала, что взрывчатка в арсенале злоумышленника не значится. Специалист он, конечно, неплохой, да и воображением не обделен, но все равно дилетант. Турецкий снял машину с сигнализации — «Ауди» дважды пикнула, стало быть, посягательств на ее честь и достоинство не было.

Прохладный ветер освежил голову. Стоит ли куда-то ехать, лучше вернуться в прокуратуру, позвонить с вахты в милицию, дождаться их приезда, объяснить ситуацию… Он представил, как его будут мурыжить, представил грядущую бессонную ночь, ужаснулся. Хрен на них, убийца не вернется, ему не нужны эти два лопуха, спящие мертвым сном. Он сел за руль, завел мотор, поехал…

Он уже понимал, что попал конкретно, но чтобы до такой степени… Улица Щукина была пуста, ни машин, ни людей, свет фар вырывал из темноты пусть щербатый, но асфальт. Он перешел на третью скорость, на четвертую. Не умел он ездить медленно по пустой дороге. Возможно, кто-то именно на это и рассчитывал. Глаза слипались, сонливость одолевала — не проходят бесследно жесткие контакты головы с твердыми неорганическими предметами. Человеческая фигура, закутанная в серый плащ, очертилась за мгновение до столкновения! Ждал, спрыгнул с обочины, делая вид, что собирается броситься под колеса. Но не бросился, отпрянул в последний момент. Турецкому хватило: гневно возопив, он вывернул руль, машина вильнула влево. Спохватившись, он стал крутить баранку в обратную сторону, но совладать с инерцией громоздкой махины уже не мог. Откуда взялось это дерево? Он должен был учитывать одно из главных правил автомобилиста: дерево может десятилетиями благополучно расти на обочине, а потом внезапно выскочить перед носом водителя! Вся жизнь не пронеслась перед глазами, а лишь один из ее фрагментов — в котором он забыл пристегнуться! Он продолжал крутить баранку, давя на тормоз. Не поставь германские автослесари на его машину систему АВС, пришлось бы туго. Машина пошла юзом, развернулась, правым бортом ударилась в дерево. Турецкого бросило на коробку передач, затем к двери, затрещали ребра…

Он практически терял сознание, но рука поползла в тайничок под трансмиссией, извлекла пистолет. Большой палец оттянул предохранитель. Дай бог, патрон уже в стволе… Туман клубился перед глазами. Он прикладывал усилия, чтобы не лишиться чувств, до боли сжимал зубы. Он видел, как из тумана с левой стороны вырастает фигура в бесформенных одеждах, приближается…

Он поднял пистолет, опустил стекло. Прицелиться в таких «штормовых» условиях было невозможно, он и не старался. Человек подходил, он был уже в трех шагах. Точно призрак из черной материи. У него не было лица… Турецкий потянул указательным пальцем спусковую скобу. Пистолет гавкнул, наполнив салон пороховой гарью. Отдача отбросила его к двери, но пистолет удержался в руке. Он видел, как отпрянул человек, подходивший к машине. Окрыленный успехом, Турецкий произвел второй выстрел…

Незнакомец растворялся в тумане — просто исчезал, как исчезает сахар в стакане горячего чая. Ослабла рука, выпал пистолет, бешеная карусель закружилась перед глазами… Он не помнил, как сработал предохранитель в голове, открылась дверь, он вывалился на улицу. Лежа на земле, шарил по салону, выискивая пистолет. Поднялся, куда-то побрел. Он не видел, как в окне ближайшего строения объявился местный житель, захлопнул форточку, задернул шторы. Он протащился мимо дома, втиснулся в какой-то переулок…

Он обнаружил себя сидящим на завалинке, сжимающим пистолет, и вокруг него царила все та же кладбищенская тишина. Живой, равнодушно подумал Турецкий. Надо же, какое достижение. Он доволокся до машины, припечатанной к дереву, недоверчиво поглядел по сторонам. Почему здесь все такие равнодушные? Осматривать повреждения не было ни желания, ни возможности. Со своими повреждениями бы справиться. Он забрался в машину, повернул ключ зажигания. Двигатель завелся с третьей попытки, заработал неустойчиво, с придыханием. Замечательно, усмехнулся про себя Турецкий, по кредиту еще не рассчитался, а уже пора новую машину покупать…

Когда он подъехал к гостинице, была половина первого ночи. Так долго просидел на завалинке? Выполз, осмотрелся, принюхался к обстановке. Голова трещала, ныли ребра, ноги превращались в холодец. Присмотревшись, он заметил, что машина на парковке не одна. В темноте вырисовывался силуэт седана с низкой для проселочных дорог посадкой. Он махнул на него рукой и поволокся в гостиницу.

В холле, по обыкновению, царил полумрак. Распахнулась дверь, высунулась тумбообразная Антонина Андреевна.

— Здравствуйте, Александр Борисович. Забыла вам сказать, вам вчера вечером звонили из Генеральной прокуратуры.

— Охренеть… — пробормотал Турецкий. — Чего хотели?

— Не знаю, — пожала каменными плечами администратор. — Звонили из секретариата, хотели знать, действительно ли вы находитесь во Мжельске.

— Да ну их, — проворчал Турецкий. — Больше никаких сюрпризов?

— Была еще женщина, — продолжала Антонина Андреевна, — остановилась в четвертом номере и тоже спрашивала про вас. Серьезная такая, лет сорок — сорок пять. Просила обязательно ей сообщить, когда вы вернетесь.

— Пожалуйста, не надо этого делать, дорогая Антонина Андреевна, — взмолился Турецкий. — Женщина, это, конечно, славно, но мне сегодня не до них…

— Подождите-ка, подождите… — Администраторша насторожилась, выступила из тени, всмотрелась в постояльца. — Господи, на кого вы похожи! Что с вами стряслось? Вы пьяны?

— Да лучше бы я был пьян. Автомобильная авария, знаете ли. Сам виноват, дерево бросилось навстречу, а я его проворонил…

— Вам в больницу надо, — ужаснулась женщина.

— Надо, — согласился Турецкий, — но не пойду, сил нет. У вас нет под рукой знакомого медика? Честное слово, Антонина Андреевна, я бы не остался в долгу.

— Даже не знаю, что с вами делать, — задумалась женщина. — Хорошо, я позвоню Михаилу Юрьевичу. Это мой сосед, у него частная практика, проживает недалеко, на Турбинной, возможно, он согласится подойти.

— Было бы так здорово…

Войдя в номер, он сделал три вразумительные вещи. Поставил заряжаться телефон, поставил пистолет на предохранитель и включил диск с записью охранника Максима. Кажется, просмотр этой невеселой «видеопрограммы» становился добрым ритуалом. Но духу у него хватило лишь досмотреть до того момента, как Павел Аркадьевич выбросил на берег карася. Стартовали галлюцинации. Задрожала штора на окне, расползлась, как мыльная пена по воде, появился страшный краб с человеческими глазами, стал наезжать, мельтеша клешнями. Он смотрел на него в нарастающей панике, сполз с кресла, дотащился до тахты, упал, обняв диванную подушку, закрыл глаза.

Когда он их открыл, краб уже уполз, но в дверь лихорадочно стучали. Спрятав пистолет за спиной, он поплелся открывать. Картинка мельтешила перед глазами, пятно за порогом никак не становилось чем-то внятным и знакомым.

— Это я, Александр Борисович… — Мышкевич подпрыгивал от нетерпения. — Ну пустите же скорее. Где вы пропадали весь день?

— Это я — Александр Борисович, — пробормотал Турецкий, отступая в комнату. — Чего тебе надо, Эдик?

Он лежал, обняв подушку, а неугомонный журналист носился по комнате, сыпал словами со скоростью пулемета. Турецкий никак не мог уследить за ним глазами.

— Послушайте, а что с вами? — Он внезапно обнаружил неполадки в постояльце. — Вы похожи на больного, у вас кровь.:.

— А ты похож на машину «Феррари», — проворчал Турецкий.

— Правда? — обрадовался журналист.

— Ага, такая же быстрая и рожа красная. Не повезло мне сегодня, Эдик, в аварию попал. Ты не мог бы перенести нашу содержательную встречу…

— Какой ужас! — возопил журналист. — Ну, ничего, дело житейское, Александр Борисович, я вас надолго не задержу. У меня информация касательно генерала Бекасова…

«До меня сегодня не дойдет, — подумал Турецкий. — Достаточно на сегодня, я не железный…»

— Знаешь, Эдик, если ты не можешь перенести нашу содержательную встречу, то придется это сделать мне… — Страшно не хотелось подниматься, но он это сделал, схватил журналиста за шкирку, потащил к двери. — Приходи завтра, Эдик, и постарайся не обижаться, хорошо? Пойми, мне действительно не до тебя…

Тот взбрыкивал копытами, пытался возмущаться, но Турецкий выставил его за дверь, заперся. Остатки жизненных сил покидали организм, он лежал и чувствовал, как мир с ошеломляющей скоростью кружится вместе с диваном. В дверь негромко поскреблись. Он не сразу вычленил этот звук среди тех, что беспардонно лезли в голову.

— Эдик, если это ты, то берегись…

— Прошу прошения, сударь… — донесся вкрадчивый голос пожилого и хорошо воспитанного человека. — Это доктор Айболит, меня зовут Михаил Юрьевич. Антонина Андреевна настойчиво призывала меня к вам…

Второе путешествие до двери измотало его так, словно за ним весь вечер гонялся легион наемных убийц. Доктор, как он представился, «обшей практики» назойливо напоминал Колобка. Весь округлый, добродушный, говорливый, хотя и немного стеснительный. Вымыл руки, открыл свой кейс.

— Вы лежите, молодой человек, лежите, сейчас мы будем вас врачевать… Вы уверены, что случившаяся с вами неприятность никоим образом не связана с криминалом?

— Убежден, доктор… Я слишком быстро разогнался на пустой дороге, не смог вписаться в поворот…

— Ох, молодежь, и куда же вы все время несетесь… — Доктор продолжал что-то ласково приговаривать, осматривал рану на голове, промывал ее чудодейственными растворами, наложил мазь, обмотал бинтами, попутно удивляясь, как это пациента угораздило садануться затылком в машине — обычно незадачливые водители бьются лбами или носами.

— Да какая разница, доктор… — шептал Турецкий. — Я сам не помню… Вы только сделайте как надо, хорошо? А то у меня завтра столько работы… Поверьте, очень жалко, что пришлось отнять ваше время…

— Ну, что вы, молодой человек, — хихикал доктор, — никаких проблем. У меня тут неподалеку, на Вяземской, еще один пациент, так я сразу двух зайцев убью…

Попутно обнаружились ушиб грудины и рваная рана на бедре.

— Угораздило же вас, голубчик, — ворковал доктор. — Как говаривал в юности мой знакомый ветеринар Мойша Рецивер — когда я в последний раз наблюдал такой случай, пришлось прирезать все стадо. Шучу, шучу, не бойтесь, пришьем вам новые ножки, вы снова побежите по дорожке…

Он насиловал Турецкого не меньше часа. Все обмотал, замазал, заклеил, зашил, напоил таблетками, извел четыре пакета бинтов, прописал полный покой и решительный отказ от волнений. Зачем-то смерил температуру и давление. Усиленно рекомендовал в ближайшее время снять кардиограмму сердца и пройти флюорографию.

— Доктор, вы просто чудотворец… — расслабленно шептал Турецкий. — Найдите, если вам не сложно, портмоне во внутреннем кармане пиджака, возьмите, сколько вам нужно…

— Эх, молодой человек, если бы я мог взять, сколько мне нужно, я бы давно уже не работал в этом благословенном райском местечке… Рублей семьсот — вас не очень огорчит расставание с этой суммой?

— Ради бога, доктор, спасибо вам большое…

— Вы спите, молодой человек, спите, никто вас больше не потревожит. — Доктор на цыпочках удалился.

Устами этого эскулапа мед бы пить… Паломничество продолжалось, невзирая на поздний час. Из забытья его вырвал негромкий, но решительный стук в дверь.

— Ну, что еще? — взмолился Турецкий.

— Александр Борисович? Откройте, пожалуйста, — произнес выразительный, запоминающийся женский голос. — Моя фамилия Винникова. Маргарита Алексеевна Винникова. Мы с вами заочно знакомы. Простите за поздний визит, но Антонина Андреевна сказала, что с вами сегодня что-то случилось…

Он натянул штаны, кряхтя и ругаясь, сунул пистолет под рубашку, побрел открывать. Кажется, у Рекса Стаута был роман «Слишком много женщин»? Данная представительница слабого пола сильно отличалась от дам, которых он повстречал в этой дыре. Ей с равным успехом могло быть и тридцать пять, и сорок пять. Сухое скуластое лицо, короткая стрижка с негнущейся челкой, ни крошки косметики, что, в сущности, ее не портило. Поджарая, гибкая, одета во все черное, полуспортивное.

— Да уж, вам досталось, — оценила она беглым глазом «внешние данные» постояльца. — Можно войти, Александр Борисович? Поговорим? Вы мне не верите, — женщина усмехнулась, но глаза остались холодными. — Вот мое удостоверение, — она достала из бокового карманчика маленькую книжицу, раскрыла. — Если хотите, я подожду в коридоре, позвоните Меркулову, он соединит вас с Валуевым, моим непосредственным начальником. Тот предоставит мой словесный портрет, продиктует номер служебного удостоверения.

— Ну уж нет, если я сегодня услышу голос Меркулова, до утра точно не доживу, — пробормотал Турецкий, освобождая проход. — Проходите, Маргарита Алексеевна. К сожалению, мне нечего вам предложить, кроме моего потрепанного вида.

— Я сыта, — сухо отозвалась женщина, входя в номер. — Кстати, будьте осторожны с пистолетом, который спрятан у вас под рубахой. Не так давно один наш сотрудник спрятал его точно так же, теперь ему выплачивается пенсия…

Она сидела в кресле и с любопытством, характерным для посетителей зоопарка, разглядывала бывшего старшего следователя по особо важным делам.

— Ума не приложу, Александр Борисович, почему мы раньше с вами не пересекались.

— Я тоже вижу вас впервые.

— Но я о вас наслышана. Не знаю, был ли в Генеральной прокуратуре более известный следователь. Сочувствую, что после ухода с государственной службы вам не дают покоя призраки былого. Видать, вы и впрямь были хороши… Хотя, глядя на вас сегодня, такого не скажешь. Вам накостыляли.

— Зато живой, — улыбнулся Турецкий. — А вот другому бы не повезло. Но вы правы, Маргарита Алексеевна, стареем не по дням, а по часам. Допустим, я поверю в историю с отмыванием денег, воровством у мафии и с запрятанными миллионами.

— Можете не верить, — пожала плечами чекистка. — Арестован хакер, принимавший непосредственное участие во взломе компьютерных сетей. Дает признательные показания. Но тучи сгустились над головой генерала Бекасова еще до его ареста. У органов госбезопасности сложилось ощущение, что он давно об этом подозревал и готовился принять соответствующие меры. Возможно, он планировал исчезнуть из страны…

— А семья?

— А кто же сейчас скажет? Генерал мертв, и это, кстати, представляет самую большую загадку. Почему он мертв?

— Вы сомневаетесь, что генерала заказали? — насторожился Турецкий.

— В том-то и дело, Александр Борисович. Все складывалось так, что явных врагов у Бекасова не было. Он действовал скрытно, стараясь не обзаводиться недругами. За ним следила только наша служба — за всеми его перемещениями и контактами.

— Позвольте, — нахмурился Турецкий. — А в тот день, когда его убили… за ним также осуществлялось наблюдение?

— В том-то и конфуз, что нет, — призналась Маргарита. — Обычно на отдыхе Бекасов деловых контактов не практикует. Руководитель группы, осуществлявшей наблюдение, посчитал, что лучше не давать ему лишнего повода. Ведь генерал наблюдательный, а тут еще личные охранники… Его исчезновение стало громом среди ясного неба. Разнос от начальства, вызов на ковер. Все решили, что он подался в бега, перебив свою охрану, якобы похищен злоумышленниками. А потом его обнаружили мертвым — полная, между нами говоря, лажа. Такого не должно было случиться. Вся служба в недоумении…

— И вас отправили проследить за ходом расследования, — догадался Турецкий. — Генерала не вернуть, но могут всплыть интересные обстоятельства?

— В целом, да, — согласилась чекистка. — Группу из прокуратуры под руководством Быстрова постигло фиаско, затем отправили вас… Я разговаривала с майором Багульником и поэтому примерно в курсе произошедших событий.

— Лучше бы вы были в курсе грядущих событий, — проворчал Турецкий.

— Вы опасаетесь, что события продолжатся? — Женщина внимательно посмотрела в глаза собеседнику и впервые улыбнулась. — Простите, я, кажется, сказала лишнее. Расскажите, что с вами произошло? А, кроме того, не могли бы вы поставить меня в известность об успехах и неудачах проводимого вами расследования?

История стара, как государство Российское. Пыхтишь, рискуешь жизнью, изображаешь чудеса умственной деятельности, а потом приходят ребята из спецслужб и присваивают себе все, что ты с трудом родишь. Видимо, его физиономия была красноречивее некуда.

— Меня не интересуют ваши лавры, — тихо проговорила Маргарита. — Забирайте их себе, не жалко. Но я должна быть в курсе ваших действий. Если вам не нравится такая постановка вопроса, можете обжаловать ее в прокуратуре, написать гневное письмо на имя руководства ФСБ. Прошу поверить, я не буду вмешиваться в ваше расследование, не буду ставить палки в колеса и тому подобное. Мне нужно сделать полный отчет.

Он рассказал ей кое-что — в основном предоставил информацию, доступную многим. Поделился кое-какими мыслями и соображениями, однако далеко не всеми. Женщина не настаивала, понимая в глубине души, что уважающий себя сыщик никогда не раскроется полностью. Смотрела на него пристально, покачивала головой.

— Я живу в четвертом номере, Александр Борисович. Вот мой сотовый, — она написала на салфетке несколько цифр. — Потребуется помощь — не стесняйтесь. Помогу. У меня тоже есть пистолет, — женщина усмехнулась. — Я тоже иногда ношу его на поясе под блузкой. Хочу вам посоветовать больше не рисковать. Надо же додуматься до такого — соорудить приманку из самого себя.

«Им точно не понять, — подумал Турецкий. — Эти люди сооружают приманки из посторонних граждан».

— Давайте пробежимся по вехам, Маргарита Алексеевна, и вы оставите меня, наконец, в покое. Итак, генерал Бекасов, имеющий несомненные заслуги перед Отечеством, после выхода в отставку не устоял перед соблазном и влез в аферу. С одной стороны, это понятно — мы живем в обществе урванных возможностей.

— Живя по средствам, чувствуешь себя каким-то посредственным, — пошутила собеседница.

— Возможно, генерала вынудили это сделать, возможно, во второй половине жизни ему зачем-то понадобились большие деньги. Любовница, долги и так далее. Говорили, что генерал был видным мужчиной, в которого не грех и влюбиться. Допустим. Афера выгорела, деньги ушли — причем таким образом, что хозяева денег остались в неведении, кто их развел, а доблестная ФСБ была полностью в курсе.

— Справедливо, — кивнула женщина, — за исключением иронии в вашем голосе.

— Генерал почувствовал угрозу со стороны и начал принимать меры. Возможно, он почуял слежку, но не мог определить, с какой стороны она исходит. Возможно, до него дошла информация от лояльных ему людей, что им сильно интересуются. Вы не собирались задерживать его в обозримом будущем, о чем он тоже получил сведения…

— Да, не собирались, — согласилась женщина. — Считалось, что пока генерал полезнее на свободе. Требовалось выявить его связи, отследить концы денежных средств…

— Поэтому его убийство стало откровением. Органы в шоке.

— Примерно так.

— Теперь концы благополучно погружаются в воду, и о двенадцати миллионах можно забыть. Арестованный хакер знает только то, что ему положено, и ни копейкой больше. Иначе говоря, миссия невыполнима.

— Вы очень проницательны, Александр Борисович, — похвалила Маргарита. — Нам крайне важно знать, было ли убийство генерала заказным, или это результат… каких-то иных дел. Нужна хоть какая-то зацепка.

— Ну, что ж, достаточно любопытно, Маргарита… — Он опустил отчество, на что она немедленно откликнулась заинтересованным взглядом. — Имеется пища для размышлений. Возможно, через денек-другой мы сможем с вами пообщаться еще раз…

Сделав щелочку в закрытом глазе, он наблюдал, как она уходит. А она это делала долго и обстоятельно. Меньше всего ей хотелось уйти. Видимо, бессонница замучила женщину. Вздохнув, она выбралась из кресла, расправила черные брюки свободного покроя, которые очень шли ее образу. Прогулялась по комнате, посмотрела на компакт-диск, лежащий на проигрывателе, перевела взгляд на Турецкого, еще разок вздохнула, начала движение в сторону двери. Остановилась в проеме, сухо улыбнулась.

— Кстати, Александр Борисович, возможно, вам будет небезынтересна данная информация… Она касается киллера Звонарева, за которого вас приняли местные сотрудники правоохранительных органов. Со Звонаревым было покончено в пятницу утром. Информация о том, что он собирается в Ригу, оказалась ложной. Звонарева заблокировали в Поваровке, где он решил отсидеться… — женщина усмехнулась, — у любовницы от первого брака. Опасались штурмовать, чтобы не пострадали мирные жители, ждали, пока сам выйдет. Он вышел, потом признался с досадой, что за пивом — намедни так надубасились с бывшей подругой, вспоминая былое, что утром никакой жизни не было. А подругу за опохмелкой послать не смог, она вообще была никакая. Пришлось рискнуть. Он почти не сопротивлялся при аресте. Только условие поставил — бутылку пива в камеру. Спокойной ночи, Александр Борисович. Заприте за мной.

Хлопнула дверь.

— А я это знал всегда, — пробормотал Турецкий, выбираясь из кресла. — Пред сильным чувством опохмелки все остальные чувства мелки…

Состояние было ужасное, но сон отрезало. Он покопался в пиджаке, нашел «визитку» Мышкевича. Телефон относительно зарядился. Голос журналиста был бодрый, невзирая на два часа ночи.

— Ты хотел мне что-то рассказать про Бекасова, дружище? — ледяным тоном осведомился Турецкий.

— Ох, я сейчас к вам приеду, — обрадовался Мышкевич.

— Отставить! — испугался Турецкий. — Никаких «приеду». И утром постарайся меня не тревожить. До обеда буду спать. Итак, что там у тебя образовалось насчет генерала? Говори смело, линия под защитой.

«Какой дурак ее будет прослушивать?» — подумал он.

— Я точно знаю, что генералом настойчиво интересовались правоохранительные органы, — понизил голос до вкрадчивого шепота журналист. — Павел Аркадьевич оказался не таким уж безупречным и законопослушным.

Турецкий досадливо поморщился. Что такое тайна, как не наиболее быстро распространяющаяся информация?

— Сплетни, — фыркнул Турецкий.

— Никак нет, — возбудился Мышкевич. — Сплетни — это то, что генерал образцовый гражданин. Не спрашивайте, откуда я добыл информацию, она достоверная. И еще, Александр Борисович. У генерала была любовница.

— Какой ужас, — пробормотал Турецкий. — Это имеет отношение к его трагической гибели?

— Пока не выяснил. Но имеется такой факт. Шестнадцатого апреля, в субботу, то есть ровно за неделю до гибели, генерала видели в мотеле «Сан Хайвей». Человек, которому можно доверять, разговаривал с дежурным администратором. «Сан Хайвей» — это комплекс для развлечений и отдыха на северо-западной окраине Волоколамска. Изолированные домики, где, заплатив энную сумму, можно жить хоть месяц, бильярдная, сауна, зал игровых автоматов, автосервис… Примерно в полдень 16 апреля генерал Бекасов без охраны нарисовался в мотеле и снял домик на два дня, предъявив свой собственный паспорт. Потребовал приватности и уехал.

— Уехал? — недоверчиво пробормотал Турецкий.

— А никого не волнует, что вы делаете после того, как сняли домик. Лишь бы явно не нарушали правила общественной морали и уголовный кодекс. Разумеется, к вечеру он вернулся. Разумеется, не один. Кто с ним был, покрыто тайной. Домик на окраине мотеля, зарегистрировался только один автомобиль — синий «Патруль» Бекасова под государственным номером 893. Он поставил его на стоянку, о чем в журнале была сделана соответствующая запись. Тот, кто был с генералом, вошел на территорию своим ходом — с пеших не спрашивают.

— А с чего вообще взяли, что с ним кто-то был?

— Типичная встреча с любовницей, как вы не понимаете? Ну… или с любовником, кому как нравится. Но, думаю, генерал не из тех. Никто из прислуги в снятый домик не заходил, соседи ничего не видели: домик под номером тринадцать — самый крайний. К обеду в воскресенье там уже никого не было, о чем извещала табличка, которую персонал убедительно просит постояльцев вешать на дверь. Возможно, ушли они рано утром, еще не рассвело…

«Снова призрак», — подумал Турецкий.

— В доме за прошедший месяц несколько раз наводили порядок, так что никаких отпечатков пальцев там уже не осталось…

— Подожди ты со своими отпечатками, — поморщился он. — Во-первых, никаких доказательств, что генерал встречался в мотеле с любовницей. Это могла быть деловая встреча. Возможно, партнер намеренно не хотел афишировать свою личность, возможно, это произошло случайно — просто никому не было до них дела. Даже если любовница — ну и что? Ясное дело, она не хотела, чтобы ее видели. Любовницы разные бывают. Да и генералу это меньше всего было нужно. Где связь между убийством генерала и его встречей с любовницей? Ты проделал колоссальную работу, Эдик, молодец, но если покопаться, таких «компроматов» в жизни генерала можно накопать не один десяток. Представительный мужчина, пользуется успехом у женщин. Учитываем сносное материальное положение, возможность безнаказанно отлучиться, хромую супругу…

Мышкевич пристыженно молчал. Турецкий распрощался и сыграл отбой. Задумался. А информация, что ни говори, любопытная. Окраина Волоколамска — это ровно на полпути между Москвой и Мжельском. Человеку из Москвы — два часа езды (учитывая пробки), человеку из Мжельска — и того меньше…

А утром все болячки вновь! дали жару. Контрастный душ практически не помог. Он уныло рассматривал свое мутное отражение в зеркале ванной комнаты. Как дела, преуспевающий сыщик? Ты добился успеха, если утром встаешь, вечером ложишься, а в промежутке занимаешься тем, чем хочешь. Золотые слова. А может, отдохнуть денек-другой? — вкралась предательская мысль, — забаррикадировать дверь, отключить телефон и выспаться на весь остаток жизни?

Он рухнул на кровать, которая жалобно под ним заскрипела.

— Нет, мы не бессильны, мы безвольны…

Жизненный опыт подсказывал, что, если предаться ничегонеделанию, остаток жизни будет чудовищно мал. Он начал собираться в путь. Норматив одевания — как у эстонского спецназовца: пока горит свеча. После долгих сборов он смотрел на себя в зеркало уже без содрогания. Уставший мужчина, стоически несущий груз прожитых лет. Портила картину повязка на голове. Он осторожно размотал бинты, соорудил систему зеркал, чтобы осмотреть рану на затылке. Рана не кровоточила, затянулась твердой коркой. Он выбросил грязную повязку, извлек из сумки бейсболку, натянул поглубже на уши, помолился перед уходом — избавь, Боже, от врагов и разного рода назойливых друзей…

Ничто так не повышает квалификацию водителя, как идущая следом машина ГИБДД. Он намеренно ехал по правой полосе со скоростью не больше тридцати, уступал пешеходам, избегал бессмысленных перестроений. Машина с инспекторами медленно обогнула сзади, знакомый сержант смерил его недоброжелательным взглядом, что-то бросил водителю. Турецкий помахал ладошкой — мол, наше вам с кисточкой. Милицейская машина ринулась вперед, вонзилась в лужу, окатила его…

А в целом, день выдался по-настоящему майский, теплый, безветренный. Редкие облачка, повинуясь далеким воздушным потокам, уползали на север. В кафе «Рябинка» его по-прежнему не любили: вчерашний стейк из говядины наполовину состоял из соли.

— Странный вы какой-то, — заметила официантка. — Утро начинать с мяса… фу. Может, вам еще пельмешков налепить? — Судя по всему, лично она предпочитала начинать утро со скандала.

Промежуток времени до обеда он условно разделил на шесть эпизодов — равных по времени, но отличающихся по содержанию. Начал с людей семейных — как самых ответственных. Прокурора Сыроватова он поймал во дворе, когда тот гулял с собакой — существом невнятной породы, острым носиком, лисьими ушами и большими выразительными глазами.

— Вот жена отправила выгуливать, — как бы извиняясь, сообщил Сыроватов. — Волевая она у меня. Сковородку и скалку купила — теперь глава семьи. А еще половики выбивать, на рынок надо сбегать… А что вы здесь делаете, если не секрет, Александр Борисович? — Он покосился на окно второго этажа, где качнулась тюлевая шторка, но никто не появился, и словно забыл, о чем спрашивал. — Вы знаете, я всю ночь думал о ваших словах, о том, что вы знаете, кто убийца. Допускаю, что вы можете ошибаться, это свойственно любому человеку, но все же…

— Собственно, поэтому я и пришел, Виктор Петрович, — поспешил сообщить Турецкий. — Сожалею, но я не знаю имени убийцы.

— Не знаете… — Физиономия прокурора стала вытянутой, как французская булка.

— Шутка, — сказал Турецкий. — Хотел посмотреть на реакцию действующих лиц.

— Вот черт… — Прокурор сделал вид, что страшно расстроился. — Ну, знаете ли, Александр Борисович… И как вам реакция?

— Нормальная реакция. Вчера меня пытались убить. Дважды — в здании вашей прокуратуры и, так сказать, на пленэре.

— Да бросьте, — фыркнул прокурор.

Турецкий молчал. Тот всмотрелся в его обострившееся лицо, осмотрел с ног до головы, почувствовал что-то неладное.

— Позвольте-ка, позвольте, о чем это вы сейчас говорите?

Турецкий рассказал.

— Не может быть, — сказал прокурор. — Мне ничего не сообщали…

— А что вам могли сообщить? Охранникам подсыпали снотворное, проспались, очнулись, оробели. Возможно, пробежались по зданию. Но что они могли найти, кроме перевернутого стеллажа в архиве? Поставили на место, сделали вид, что так и было. Сомневаюсь, что они тут же сообщили начальству о происшествии.

— Да эти идиоты даже не поняли, что было происшествие! — возмутился прокурор. — Ну, вы даете, Александр Борисович. Подбросили нам, как говорится, проблемку…

— Со своими проблемами я сам справлюсь, — заверил Турецкий. — Рассказывайте, как провели вчерашний вечер.

Он расстался с Сыроватовым минут через десять, оставил во дворе в состоянии, близком к прострации. Сидя в машине, анализировал информацию. Алиби у прокурора, разумеется, не было. А неприятностей хватало не только на работе, но и после. Без проблем у нас, как говорится, только с проблемами. Дочь ушла из-под родительской опеки, подтвердив правило, что оставленные без присмотра маленькие дети очень быстро становятся маленькими родителями. Первая жена, с которой он расстался двадцать лет назад, окончательно тронулась рассудком, звонит беспрестанно, предъявляет какие-то несуразные материальные требования, требует денег на лечение — и совершенно не берет в больную голову, с кого она это требует. После работы по настоянию супруги он отправился в общежитие местной типографии, где снимает комнату дочь. Бился в запертую дверь, но в общежитии ребенка не было. Дозвониться до нее он не мог. Позднее выяснилось, что дочь развлекалась на «закрытой» вечеринке со своим молодым человеком (с которым они, кстати, вдребезги разругались по причине — убивать или не убивать будущего ребенка), но два часа личного времени он, тем не менее, бездарно извел. До дома не добрался — позвонила на сотовый сумасшедшая экс-супруга, учинила форменный скандал, заявив, что он ей должен крупную сумму, и если Виктор Петрович в течение недели не отдаст, она накатает «телегу» в областную прокуратуру, и «скупердяю» придется несладко. В расстроенных чувствах он купил в киоске рядом с домом бутылку пива, сидел на качелях, а когда пришел домой, супруга уже спала. «Возможно, не так все просто, — подумал Турецкий. — Какой бы сумасшедшей эта тетка ни была, а без причины терроризировать целого районного прокурора…» «Видит бог, Александр Борисович, я ее убью, — клятвенно заверил Сыроватов. — Она же настоящий псих! Вы знаете, после того как в Мжельске закрыли единственный психоневрологический диспансер, наш городок превратился в юдоль умалишенных, честное слово! Психи бродят по улицам, терроризируют добропорядочных граждан… Я правильно понимаю, Александр Борисович, у вас теперь нет подозреваемого?» — «Отнюдь, Виктор Петрович, — ухмыльнувшись, отозвался Турецкий. — Подозреваемый есть, и, думаю, к вечеру мы сможем с ним тепло пообщаться».

Охранник Недоволин ругался с женой, вернее, ругался только он, а жена внимала. На звонок в дверь появилась его пунцовая физиономия.

— О, Господи, и здесь достанете… Послушайте, сейчас не самое подходящее время…

— Вы не на работе? — удивился Турецкий. По правде сказать, узреть физиономию охранника он рассчитывал меньше всего, хотел поговорить с супругой.

— А с кем вы сейчас разговариваете? — Недоволин успокоился, сообразив, что буйство не прибавит ему очков. — В восемь утра позвонил капитан Белозеров — начальник ОВО, проинформировал, что Лыбину нашли замену. Закрылся химкомбинат — кризис, знаете ли… высвободилось несколько работников. Скоро и в нашей конторе начнут сокращать, черти…

Скрипя зубами, он позволил гостю проникнуть в квартиру, представил супругу — дамочку тихую, скромную, запуганную. Подобных дамочек Турецкий повидал немало — вроде тихая, скромная, а стоит мужу отвернуться, в глазках вспыхивает огонек заинтересованности. Уходила она на кухню с явной неохотой, косила через плечо, украдкой улыбнулась. «Еще одна веселая семейка», — подумал Турецкий.

— Похоже, вы плохо спали, — охранник внимательно посмотрел на него.

— Меня пытались убить, — признался Турецкий. — Поэтому сон был беспокойным.

— За что? — насторожился Недоволин. Дрогнула и напряглась жилка на виске.

— За мое опрометчивое заявление насчет того, что я знаю имя убийцы.

— А вы не знаете?

— Я не знаю имени убийцы.

— Ага… — Недоволин озадаченно почесал затылок. Похоже, он испытал облегчение. — А собираетесь узнать?

— Примерно этим я и занимаюсь в вашем городке. Немного поспешил с выводами. Признайтесь, после сдачи смены вчера вечером вы не возвращались в прокуратуру?

Нет, в прокуратуру Недоволин не возвращался, но факт, что его совсем не интересуют обстоятельства, при которых было совершено покушение на следователя, Турецкий отметил. Бывают люди нелюбопытные, но чтобы до такой степени… Как и всякий добропорядочный гражданин, Недоволин отправился домой, съел приготовленное женой (а готовить она умеет, а то давно бы на фиг послал), после ужина отправился в гараж…

— Опять в гараж, — всплеснул руками Турецкий. — Вы, кроме работы и гаража, куда-нибудь ходите?

— Так у меня же мотоцикл наполовину разобран, — с убийственной логикой ответствовал охранник. — Не верите, сходите, посмотрите. Одна у меня мечта…

Ситуация повторялась с точностью до смешного. Ковырялся в гараже допоздна, когда вернулся, не помнит, жена уже спала. «А если бы не спала, все равно подтвердила бы алиби благоверного, — заключил Турецкий. — Куда же она без кормильца— глазки не прокормят»…

Возможно, он делал что-то не то, сверлила предательская мысль. Пусть так, бодался он с интуицией, но, даже делая что-то не то, надо делать это тщательно. Он поставил машину под гигантской ивой в глуши частного сектора, дошел почти до оврага, поросшего криворукими деревцами, несколько минут стоял за оградой, прячась в кустах, рассматривал небольшой зеленый дом с застекленной верандой, погруженный в зелень цветущих ранеток. Открытый гараж со старенькими «Жигулями», летняя кухонька с завалившейся крышей, первые всходы на крохотном огороде. На участке было чисто, но чувствовалось отсутствие мужской руки. Следователь Шеховцова в серой косынке переставляла какие-то коробки на застекленной веранде. Отворилась дверь, из дома вышел полный мужчина с окладистой короткой бородой. Он передвигался с трудом, опирался на палочку. Супруги мирно перебросились парой слов, женщина подставила плечо, помогла мужчине спуститься с крыльца. Процесс был долгий, мучительный — по ходу их спуска Турецкий испытал катарсис. Она усадила супруга на лавочку у завалинки, еще немного поговорили, затем Шеховцова взяла коробку и понесла ее в летнюю кухню. Завернула за сарай, поставила, передохнула. Что-то заблестело в ее глазах. Она смахнула слезинку указательным пальчиком, снова взялась за коробку, понесла свою беду…

Турецкий решился подать голос, когда она возвращалась. Глаза ее были сухи.

— Мать честная, это вы… — Она немного оробела, подошла к ограде. Напрягся мужчина на завалинке, вытянул шею, прищурился.

— Не волнуйтесь, я не в гости, Анна Артуровна. Я вижу, вы заняты по хозяйству.

— Не отдыхаю, это точно, — она сухо усмехнулась. — Случилось что-то страшное, Александр Борисович?

Версия преступления, еще вчера казавшаяся сомнительной и надуманной, выходила на первый план. Он, кажется, начинал прозревать, что происходит в этом городке (а также за его пределами). На эту версию указывали многие факты и наблюдения украдкой. То, что он делал сегодня утром, возможно, было пустой тратой времени. Он уже жалел, что затеял этот «обход». Но что еще оставалось делать, раз начал? Очень жаль, что приходится отнимать время этой достойной женщины, но такая уж работа, будь она проклята. Но ничего, скоро, судя по всему, его работа закончится, невзирая на то, что этот городок его упорно отвергает. Он погорячился вчера, когда сказал, что знает имя убийцы, но появляются новые факты, так что, возможно, уже к вечеру…

— Вы что-то недоговариваете, Александр Борисович, — досадливо поморщилась Шеховцова, посмотрела через плечо на мужа, сделала ему знак, что все в порядке. — У вас такой вид, словно вам крупно не поздоровилось. Это касается того, что наш городок вас отвергает?

— Ерунда, покушение на жизнь, — объяснил Турецкий. — Сколько их было, сколько будет — не пересчитать. Не стоит внимания. Расскажите, чем вы занимались вчера вечером.

А то ли он не в курсе? Во всяком случае, он точно знает, чем она занималась до восьми вечера. Приехала домой, накормила мужа, уложила его спать. Примерно в десять, разобравшись с делами, включила телевизор, посмотрела новый российский фильм известного режиссера.

— «Утомленные сибирским цирюльником»? — улыбнулся Турецкий. — Неужели ваш муж постоянно спит?

— Такой организм, — пожала плечами Шеховцова. — Немного походит, устанет, ложится спать. Часов двенадцать за сутки набегает. Он сильно поправился за последний год, хотя, возможно, это даже хорошо…

— Вы последней уходили вчера из прокуратуры?

— Нет, что вы… — женщина задумалась. — Я зашла перед уходом в свой кабинет, выключила компьютер. Потом заглянула в приемную. Оксана уже ушла… Ушел ли Виктор Петрович, не знаю, но внизу я точно слышала голос Лопатникова — он смеялся, разговаривая с кем-то по телефону.

— А Ситникова?

— М-м… Точно! — Шеховцова широко раскрыла глаза. — Когда я спускалась по лестнице на первый этаж, она стояла в курилке, дымила как паровоз, мы еще перекинулись парой слов. Только не спрашивайте, о чем, я не помню, очень спешила домой. Это Ситниковой после работы заняться нечем… Вы не утолите мое любопытство, Александр Борисович? Может, все-таки расскажете, что с вами вчера стряслось?

В квартире помощника прокурора Лопатникова долго не подходили к двери. Турецкий уже хотел попытать счастья в другом месте, но тут образовался недовольный глас:

— Who is it?

— Откройте, вам E-mail, — в том же духе отозвался сыщик.

Открыл Лопатников — с обнаженным мускулистым торсом, ниже пояса обмотанный полотенцем, волосы влажные, зачесаны назад. Аполлон, а не помощник прокурора.

— Чего так смотрите? — нахмурился Лопатников. — Не похож на помощника прокурора?

— Не похож, — усмехнулся Турецкий. — Помощники прокурора должны быть маленькие, лысенькие, увертливые, летать быстрее пули, а мышечная масса им решительно противопоказана. Простите, я, наверное, не вовремя.

За спиной Лопатникова объявилась юная дева с роскошными кудрями и в халатике, больше похожем на пеньюар. Почесала заспанный носик, потерла глазки, некультурно зевнула и обняла Лопатникова за шею.

— Ангелина Юрьевна, подождите меня, пожалуйста, в спальне. — Лопатников деликатно, но решительно отодвинул от себя девицу. Та обиженно выпятила губки и заструилась в кулуары.

— Я точно не вовремя, — заключил Турецкий.

— И что будем делать? — поинтересовался хозяин квартиры.

— Работать, — вздохнул Турецкий, провожая глазами чудное виденье. — У вас прекрасный вкус, Михаил. Никогда бы не подумал, что в провинции куются такие… гм, удивительные кадры.

— Ангелина Юрьевна москвичка. Приехала в Мжельск, чтобы похоронить любимую тетушку… ну, и обрести какое ни есть, а утешение.

— А вы молодец. Умеете работать. Для завоевания женщины хороши, как говорится, любые средства.

— Лучше наличные, — усмехнулся Лопатников. — А при их отсутствии приходится работать головой. Так что вы хотели? Признайтесь, говоря о том, что знаете личность убийцы, вы не имели в виду меня?

— Радуйтесь, Михаил. Имени убийцы я пока не знаю.

— Ну вот, снова сказка про белого бычка… — всплеснул руками Лопатников.

Затем он по секрету признался Турецкому, что вся эта тягомотина ему начинает серьезно надоедать. Нет покоя ни дома, ни на работе. Боже упаси, он не имеет ничего против Турецкого, но рано или поздно, видимо, взорвется. И сколько еще должно произойти убийств, чтобы у людей, ответственных за расследование, заработали наконец мозги? Турецкий популярно объяснил, что убийств больше не будет (разве что убьют самого Турецкого, но это пустяки), поскольку убийца своим последним злодеянием оборвал последнюю ниточку, способную на него вывести. Проще говоря, поставил точку в нелегком деле.

— Вы последним уходили из прокуратуры?

А вот этого Лопатников как раз не знает. Когда он закрывал кабинет, перед ним в вестибюль юркнула Оксана, а больше он никого не видел, кроме ребят из вневедомственной охраны, которые недавно заступили. Милиционеры курили на крыльце. То есть возможность подсыпать «сонную» гадость в графин с водой была отнюдь не гипотетической. Последнюю мысль Турецкий не озвучивал, чтобы окончательно не расстраивать парня. Он с кем-то говорил по телефону, и Шеховцова слышала, что он громко смеялся?.. Да, он звонил Ангелине Юрьевне, извинялся, что не смог вовремя уйти с работы (не будем показывать пальцем, по чьей милости), но обещал, что вечер будет томным, романтичным и надолго запоминающимся. Вечерок удался на славу. Да и ночь не подвела. Нет, ни по каким сомнительным заведениям они с Ангелиной Юрьевной не болтались, все свершилось дома, в уютной холостяцкой квартире. Разумеется, в течение вечера и последующей ночи он из дома не уходил, и Ангелина Юрьевна этот факт с готовностью подтвердит. Еще бы она не подтвердила…

Оксану Гальскую он подкараулил на центральном рынке. Перед этим он пришел к ней домой, представился пожилой симпатичной женщине, и та подробно объяснила, где найти дочь. Нет, ничего не случилось, да, он командированный из Москвы, да, Оксана симпатичная девочка, он обязательно придет к ним в гости еще раз — пусть не в этой жизни, так в следующей. В женской психологии он худо-бедно разбирался, сообразил, что в продуктовые ряды Оксана пойдет в последнюю очередь. Он завернул в косметический павильон. Оксана стояла в стороне от прилавка и обновляла тушь перед карманным зеркальцем. Она то щурилась, то делала больше глаза, то часто моргала. При этом она что-то тихо напевала.

— Никогда не мог понять, — вкрадчиво сказал Турецкий, — почему женщины не могут наносить тушь на ресницы с закрытым ртом?

«Птица-секретарь» втянула голову в плечи (дескать, опять эти голоса), надела на приобретение крышечку, убрала в косметичку, косметичку — в сумочку. Неторопливо повернула голову. Не такое уж у нее благодушное настроение, заметил Турецкий.

— И здесь нашли, — последовал ответ. — Разумеется, вы случайно зашли в косметический салон. Все мужчины ходят по косметическим салонам. Нашли уже своего убийцу? Ах, простите, вы же знаете имя убийцы…

— Не знаю, — возразил Турецкий, — но, кажется, догадываюсь. Не волнуйтесь, Оксана, скоро я вас всех оставлю в покое. Расскажите, пожалуйста, как вы провели вчерашний вечер?

Нормально провела. После беседы с Турецким Оксана побежала в приемную, собрала вещи и понеслась домой. Она не обязана покидать прокуратуру только после прокурора. Она не капитан гибнущего судна, чтобы уходить последней. Возможно, Виктор Петрович еще не ушел. Поздоровалась с охранниками, заступившими на смену (а оба так и курили на крыльце), побежала домой. На столе лежала записка от мамы — мама еще в обед уехала к старой знакомой на дачу. Привезли ее на машине поздно ночью — Оксана уже спала. Чем занималась весь вечер? По крышам гуляла! Что она могла делать? Полежала в ванной, посидела перед телевизором, постояла перед открытым холодильником. Проснулась в половине второго ночи, когда на цыпочках вошла мама, стала рассказывать, как у дяди Бори посреди поля сломалась машина, как больше часа дозванивались в автосервис, а потом пошли пешком до райцентра…

Он участливо кивал, затем признался, что их беседа — пустая формальность, но через нее надо пройти, он надеется, Оксана не будет возражать, что их беседа была записана на диктофон? Пожелал приятного дня и зашагал к машине. А вот последний визит стал серьезным испытанием. Во-первых, следователь Ситникова, открывшая ему дверь, была одета чисто условно. Прозрачный пеньюар поверх белья не скрывал обнаженное тело, а очень выгодно его подчеркивал. Во-вторых, от нее исходил пронзительный запах алкоголя. Турецкий стушевался. Хороша завязочка — пусть и выходной, но пока еще утро…

— Ага, — сказала следователь Ситникова, — Шерлок Холмс, наше вам. Пришли меня арестовать? Хотите войти?

— Могу подождать, пока вы оденетесь, — проворчал Турецкий.

— Да бросьте вы эти условности… — она схватила его за руку, втащила в прихожую. От резкого движения закружилась голова — ему сегодня такие встряски были нежелательны. Не успел он опомниться, как оказался на диване — слева торшер, похожий на аиста, справа открытый сервант, ноги подпирает маленький столик, на котором красуется наполовину пустая бутылка армянского бренди и надкусанная груша… Его окутывал назойливый запах спиртного — пока еще не перегара. Женщина находилась в угрожающей близости. Ей только того и не хватало, как затащить в свои объятия любого мужчину! Она подалась к нему, шумно задышала, он в ужасе обнаружил, что ее глаза окутывает пелена тумана, раскрылся рот, готовый его съесть…

— Простите, мэм, я, кажется, на работе, — пробормотал он, но цепкие ручонки уже обвили его за шею, одна из рук поползла по загривку, стащила с него бейсболку, он вздрогнул, почувствовав боль — упругие пальцы коснулись раны на затылке. Она тоже ее почувствовала — задумалась, убрала руку, но решительности не утеряла, продолжала свои изыскания в других местах. Не сказать, что это было противно, но как-то не был он готов к подобному времяпрепровождению.

— Ну, давайте, детектив, утешьте даму. Вы же видите, даме так непросто сегодня… — она шептала ему в ухо, тянулась к нему, как ребенок к материнской груди, толкнула — он повалился в угол дивана между спинкой и подлокотником, а она уже прижалась к нему грудью. Он чувствовал, как колотится ее сердце, чисто рефлекторно оторвал от себя свои руки, положил их ей на талию, и она тут же застонала, стала извиваться в предвкушении близости, впилась ему в губы своим дерзким ртом, цепкие пальчики поползли к воротнику, стали расстегивать рубашку…

Телефон зазвонил, когда он чуть не сдался. Опомнился, включил критичность сознания, стряхнул с себя женщину, тяжело дыша, начал шарить по карманам.

— Слушаю…

В трубке многозначительно помолчали.

— Здравствуй, любимый, — неуверенно сказала Ирина.

Голова понеслась вихрем, он стал искать точку опоры, ткнулся ладонью в подлокотник дивана, сохранил равновесие. Адским пламенем заполыхали щеки.

— Здравствуй, говорю, любимый, — повторила Ирина. — Ты почему так тяжело дышишь?

— Здравствуй, Ириша… — сипло выдавил он. — Прости, ты так неожиданно…

— С тобой что-то не так?

— Да нет, все в порядке, работаю…

Убедительно соврать не удалось. Вздрогнул и чуть не выронил трубку, когда засмеялась следователь Ситникова. Он смотрел на нее с нарастающим ужасом, не ведая, что предпринять. Она лежала на диване в оглушающе развратной позе. Волосы рассыпались по диванной подушке, рука заброшена за голову, одна нога, блестящая от тщательной эпиляции, согнута в колене, другая… Она смеялась громче и громче. Глаза горели злобным мстительным огнем. Муж, блин… все, что осталось от мужчины после брака! Турецкий лихорадочно стал зажимать трубку, но поздно…

— Вот это да… — дрогнувшим голосом произнесла Ирина.

— Послушай, Ириша, — забормотал он, — это совсем не то, что ты подумала. Я действительно работаю, я всеми днями страшно занят…

— Да ладно тебе, — вздохнула она. — Я все понимаю. Сегодня суббота, выходной день, человеку нужно развеяться. А я так не вовремя со своими звонками…

— Да ерунда это! — зарычал Турецкий. — Ты за кого меня принимаешь?

Но Ирина уже отключилась. Он стоял, растерянный, оглушенный, облитый помоями с ног до головы. А женщина на диване перестала смеяться. Теперь она просто его рассматривала. Но позы не меняла. Злость охватила его. Он готов был растерзать эту шлюху, растоптать, убить к чертям собачьим раз и навсегда… Он сделал угрожающий шаг, занес руку, чтобы треснуть ее по щеке. Застыл, не решаясь это сделать. А ведь как хороша, чертовка — разве способен мужчина устоять перед таким искушением? Волосы рассыпаны, смазлива, неглупа, сложена так, что позавидует Дженнифер Лопес со своей многомиллионной задницей. А ведь в форменном прокурорском мундире ничего такого не было видно…

Он сплюнул, сел на стул, стал растирать онемевший лоб. А женщина поднялась с дивана, подошла к нему, потрепала по макушке, затем взяла за горлышко бутылку со стола и, покачиваясь, удалилась на кухню. Он слышал, как она приложилась к горлышку, что-то хрюкнула, потекла вода из крана…

Когда она вернулась в комнату, это была другая женщина. Почти не качалась, подошла к платяному шкафу, выдернула из него махровый халат, облачилась, не глядя в его сторону, туго завязала пояс. Села на диван и устремила на гостя большие черные глаза. Но смешинка еще не покинула ее организм, она хихикнула, провела ладонью по лицу и сделалась серьезной.

— Вот так-то, Александр Борисович. Женщине-следователю тоже не чуждо ничто животное. Мне очень жаль, что вас подвела, оконфузила, так сказать, перед супругой. Это ведь была ваша супруга?

Злость куда-то улетучилась. Он поднял голову. Женщина старательно прикидывалась трезвой. Надо признаться, ей это удавалось. Она внимательно смотрела ему в глаза. От похоти не осталось и следа. Перед ним сидела обыкновенная женщина… ну, может быть, немного не такая, как хотелось бы.

— В общем, простите, — сказала она. — Накатило что-то. Грусть, тоска и все такое. А вчера изрядно выпила. Вы хотели что-то спросить? Спрашивайте, Александр Борисович, честное прокурорское, я больше не буду к вам приставать.

В глубине глаз затаилась издевка. Там же пряталась нереализованная ненависть ко всем живущим на свете мужчинам. Он не стал задавать глупых вопросов. Ответы мог себе представить: весь вечер она провела в тоскливом одиночестве, глушила коньяк, из дома ни ногой. Не проронив ни слова, он поднялся и ушел. Хлопнул дверью — да так, что шарахнулась на лестничной клетке соседка с мусорным ведром…

Он сидел в машине, мучительно выбираясь из ступора. Звонить Ирине — самая неудачная мысль, лишний повод подтвердить свою вину. И все же он справился с эмоциями, достал сотовый телефон, перевел в режим диктофона. Дернул же его дьявол записать все утренние разговоры… Он заставил себя сосредоточиться, прослушал записи и даже последнюю — диктофон отключился, когда позвонила Ирина. Погрузился в задумчивость, взвешивал факты, анализировал домыслы. А что, если…

Идея отдавала тихим безумием, как и все, связанное с именем журналиста Мышкевича. Но чем черт не шутит? Он извлек из памяти информацию — развлекательный центр «Сан Хайвей». Мотель, бордель и все необходимое для отдыха уставших автомобилистов. Глянул на часы. Справился с фигурантами он, в общем-то, оперативно, не прошло и двух часов после встречи с прокурором. До полудня еще четверть часа. Сто километров туда, сто обратно, неизвестно, как долго провозится на месте, а еще нужно нанести повторный визит в Горелки — для уточнения кое-каких деталей…

Значит, не время тянуть кота за хвост. Время действовать. Он повернул ключ зажигания, машина отзывчиво завелась…

Пять часов спустя он вернулся в районный центр — с пустым бензобаком и полной головой.

Завис с пистолетом на автозаправке — голова уже дымилась от чрезмерного трения в мозгах.

— Мужик, ты тормоз? — мягко поинтересовался пристроившийся ему в хвост автомобилист.

Он вздрогнул, выбрался из гадкого состояния, пристроил пистолет на колонку, прыгнул в машину. Куда теперь? В Горелки. Но нужно позаботиться о собственной безопасности. Есть вероятность, что за ним увяжутся…

Он долго плутал по насыщенной озерами местности, прятал машину в лесу, таился за кочками с «береттой». «Хвостов», кажется, не было. Он выбрался на проселочную дорогу, покатил в объезд красивейшего и, к сожалению, безымянного озера…

— Мое почтение, детектив, — шутливо откозырял охранник Константин, подходя к воротам. — Зачастили вы к нам.

— Это добрый знак, — в том же духе отозвался Турецкий. — Если езжу, значит, работаю. Значит, скоро выведем злодеев на чистую воду.

— А сколько их, злодеев? — озадаченно осведомился Константин, открывая ворота.

— Такое опасение, что в этой местности все злодеи, — искренно поведал Турецкий. — За исключением, разумеется, обитателей вашего райского уголка.

Он задержался взглядом на оттопырившейся подмышке работника охранного бюро, зашагал в дом, провожаемый сверлящим взглядом (ладно, что не пулей). Обитателям особняка пришлось на этот раз терпеть его присутствие дольше прежнего.

Он хотел поговорить со всеми, невзирая на то, что они об этом думают.

— Странно, Александр Борисович, — пожала плечами домработница Ольга. — Вы задаете те же самые вопросы, что уже задавали. Не хотелось бы упрекать вас в плохой памяти…

— Что вы, Ольга, — он добродушно рассмеялся, — на память не жалуемся, в голове такая свалка, что с удовольствием половину бы забыл. Делать нечего, придется потерпеть и повторить пройденное. Вы же хотите, чтобы виновные были наказаны?

— Конечно, — зарделась она. — Лично меня ваше присутствие не тяготит. А вот Инесса Дмитриевна, подглядывающая из-за колонны, кажется, сильно нервничает.

— Я повторила все, что знаю, — со вздохом сказала Анастасия Олеговна. Вдова еще больше осунулась, глаза запали в глазницы, ранние морщинки обозначились на начинающей увядать коже. Ее тяготило все: собственное пребывание в доме, назойливо напоминающем о трагедии, наличие домашних и обслуги, присутствие Турецкого, каждый вопрос которого звучал, как ножом по стеклу. Может, не будем начинать в третий раз? У вас есть новые вопросы?

— Есть, Анастасия Олеговна. По мнению Федеральной службы безопасности, ваш супруг не отличался законопослушностью.

Ее изумление внушало доверие, Турецкий пожалел, что обратился к этой неприятной теме. Женщина расширила глаза, уставилась на него с изумлением, молчала целую минуту, потом неуверенно засмеялась.

— Боже, какой бред…

— Не буду с вами спорить, — сказал Турецкий, — ибо сам того не знаю. Повторяю, это мнение не мое, а Федеральной службы безопасности.

— Ерунда. — Она уже не смеялась. — Мой муж никогда не был замешан в криминале.

«Равно как и в семейной измене», — подумал Турецкий.

— Нашим органам просто надо создать иллюзию кипучей деятельности, — ворчливо заметила Анастасия Олеговна. — Куда уж проще взвалить всех собак на мертвого. Видимо, история двухлетней давности не дает им покоя.

— А что у нас случилось два года назад?

— Уж в этом деле Павел Аркадьевич точно не был замешан. Большой скандал в финансовом управлении его армии. Арестовали главного финансиста, умудрившегося прикарманить деньги, направляемые на жилье для офицеров. Размеры воровства были так велики, что пришлось остановить строительство трех домов для семей военнослужащих. Но дело в том, что к тому времени Павел Аркадьевич уже уволился из рядов, он просто ничего не знал об этом вопиющем инциденте! Но его вызывали на допросы, причем не раз, отрывали от дел. Когда выяснилось, что мой муж ни в чем не повинен, даже не извинились…

— Скажите, вы не замечали незадолго до трагедии в его поведении чего-нибудь странного?

Женщина задумалась. Решила не мудрить.

— Вы знаете, Павел Аркадьевич был очень эмоциональный человек. Если на работе случалась неприятность, он это носил в себе, болел, переживал. В Горелки мы перебрались из Москвы… по-моему, двадцатого апреля. Он сказал, что берет отпуск на неделю — мол, хватит, нужно подлечить расшатанную нервную систему. Мы все обрадовались…

— Он не говорил, что творится у него… на работе?

— Мы никогда не спрашивали. Даже мама… хотя человек она довольно любопытный… в общем, Павел Аркадьевич приучил мою маму не вмешиваться в его дела. Он всегда страшно нервничал, когда его спрашивали о работе. Но за день до поездки в Горелки с ним творилось что-то странное. Вечером он был вялый, бледный, а ночью я проснулась — его нет, он стоял на балконе, курил, хотя Павел Аркадьевич, в принципе, человек некурящий. Позволял себе сигарету только по праздникам, когда приходят гости, после выпивки… Я спросила, что с ним такое, он ответил что-то резкое, обидное. Потом извинился, и… больше я ничего странного не замечала.

— Не припомните, где он был в субботу шестнадцатого апреля?

Она удивилась. Еще бы, а почему заодно не спросить, какая погода была в четверг десятого ноября шестьдесят четвертого года?

— Да как же я могу помнить, месяц почти прошел… Почему вы спрашиваете? Это важно?

Он мог бы поставить ее в известность. Шестнадцатого апреля генерал Бекасов снял домик в мотеле «Сан Хайвей» (факт уже достоверный и оспариванию не подлежащий), где имел продолжительную встречу с некой мутной личностью. Но не было пока нужды травмировать безутешную вдову.

— Я напомню, Анастасия Олеговна. Шестнадцатого апреля — это была суббота. Оставалась ровно неделя до трагедии на озере. Вероятно, вы были в Москве?

— Да… — Она наморщила лоб. — В ту субботу ко мне должна была прийти знакомая дизайнер интерьера… мы с мамой решили переоборудовать кухню, и Павел Аркадьевич не возражал…

— Но его в тот день не было.

— Не было, — пожала она плечами. — Павел Аркадьевич уехал рано — ему нужно было срочно попасть в одну контору в Митине, специализирующуюся на установке систем наружного видеонаблюдения. Он позвонил после обеда, сказал, что дела требуют его незамедлительного присутствия в Волоколамске…

— Так и сказал? — удивился Турецкий. Воистину — не хочешь оконфузиться, скажи хотя бы часть правды.

— А что в этом преступного? — она удивленно приподняла брови. — Он часто был в разъездах, я уже привыкла к такому. Вечером он снова перезвонил, был расстроен, сказал, что никак не может вырваться. Но в воскресенье вернется обязательно… Он вернулся в воскресенье — был бодрый, оживленный, сказал, что дела идут просто великолепно. Послушайте, а почему вы спрашиваете? Вы знаете что-то такое, о чем не знаю я?

— Вы дождались в субботу дизайнера?

— Нет, она заболела… — Женщина вздрогнула, когда на столике забился в падучей телефон. Взялась за сердце, выдохнула, поднесла трубку к уху.

— Да, дорогая… Нет, все терпимо, очень рада тебя слышать, спасибо, что позвонила… Да, этот человек работает, правда, я не знаю, как у него с результатами…

Турецкий отвернулся, прикрыл глаза — сделал видимость, что его здесь как бы нет. Ворковала Анастасия Олеговна недолго. Тепло распрощалась с подругой, жарко ее «расцеловала» и бросила телефон обратно на столик.

— Рад, что ваши знакомые не оставляют вас в беде, — пробормотал Турецкий.

— Это Генриетта, — тяжело вздохнула вдова, — супруга генерального прокурора. Она спрашивает, как продвигается дело…

«Видимо, подразумевается, что я должен вскочить и вытянуться по стойке смирно», — раздраженно подумал Турецкий.

Инесса Дмитриевна Веретенникова сидела в кресле в холле второго этажа и листала журнал со странным названием «Сад и огород». Он не мог позволить себе пройти мимо — хотя сделал бы это с удовольствием и бегом. Все пространство вокруг пожилой женщины было окутано запахом отстойных духов «Пуазон» — этот сладкий аромат у Турецкого всегда ассоциировался с запахом разложения.

Женщина отложила журнал, подняла голову. Надо отдать ей должное — она мобилизовала все душевные силы, чтобы изобразить доброжелательность.

— Добрый вечер, детектив. Поздновато вы сегодня.

— Лучше поздно, чем никогда, Инесса Дмитриевна, — отозвался Турецкий. — Мой визит подходит к концу, не волнуйтесь. Собираетесь посадить картошку?

— Я думаю, придется, — она натянуто улыбнулась, — когда уж совсем прижмет кризис… Нет, Александр Борисович, для того чтобы посадить картошку, не нужно читать тематические журналы. Имеются планы разбить перед домом розарий. Мне уже обещали голубую розу. Вы никогда не видели в Никитском ботаническом саду голубую розу?

— Признаюсь со стыдом, что нет, Инесса Дмитриевна.

— Очень жалко, детектив. Мой покойный муж весьма уважал розы. Он сам занимался их разведением, был крупным специалистом по этой части садоводства. К сожалению, после его смерти от рака в восемьдесят девятом году я не смогла продолжать его хобби. А сейчас, знаете, возвращаются интересные мысли…

— Увы, — развел руками Турецкий, — в этом мире не происходит ничего нового. Все, что с нами происходит, уже когда-то происходило. Я отвлеку вас на несколько минут, Инесса Дмитриевна?

Он опять донимал женщину вопросами, на которые обитатели дома уже отвечали без запинки. Свекровь покойного пожимала плечами, но ни разу не высказала раздражения. Она переживала заново — события субботы двадцать третьего апреля, события последующего вторника, когда водолазы извлекли со дна Лебяжьего озера мертвого зятя.

— Господи, я так переживала за Настеньку. Я думала, она не выдержит такого испытания, сломается, у нее такая хрупкая душевная организация…

Все остальное — просто пустяки. Подумаешь, забрался в дом какой-то любитель поживиться. Ведь все закончилось благополучно, не считая легкого сотрясения у Ольги. Больше этот негодяй не приходил, да и вряд ли придет. Она уже практически забыла об этом инциденте…

— Вы так ничего и не выяснили, детектив?

— Я всего лишь третий день в этой местности, — смущенно объяснил Турецкий. — Но по убийству в прокуратуре, которое, несомненно, связано с трагедией на озере, уже имеются серьезные подвижки.

— Вы знаете, кто убил того несчастного мужчину? — оживилась женщина.

— Думаю, да, Инесса Дмитриевна. — Решение несколько приукрасить действительность явилось результатом трудного спора с самим собой. — Осталось уточнить некоторые детали и связать эти два злодеяния. Имеется очевидец событий на озере.

— Да что вы говорите, — удивилась женщина. Она не изменилась в лице. Напротив, в ее глазах появилось нечто вроде уважения. — А что произошло на озере — кроме того, что мы знаем?

— Вот в этом мы и разбираемся.

— Но позвольте… А разве очевидцем той трагедии не был мужчина, погибший на озере? Все время забываю его фамилию… Майор Багульник из районного управления рассказывал, что именно поэтому его и убили — это основная версия следствия. Хотя, возможно, он не был очевидцем, а просто имел информацию…

— Да, человек, считающийся носителем информации, погиб. Но он успел передать информацию другому человеку. Будем надеяться, последний нас и выведет на след.

Он резко повернулся, устремив взор в направлении коридора. Прислушался.

— Что-то не так? — насторожилась женщина.

— Мне показалось, что кто-то собирается войти в холл… Минутку, Инесса Дмитриевна. — Турецкий не поленился сделать несколько шагов, выглянул в коридор. В коридоре никого не было. Переливался надраенный паркет, тянуло небольшим сквозняком из лестничного проема. Пожав плечами, он вернулся.

— Бывает, — усмехнулась женщина. — Настоящий детектив реагирует на каждый скрип. Постоянно прошу Ольгу не допускать этих жутких сквозняков. Наверное, так подуло, что приоткрылась где-то дверь.

— Да, наверное, — согласился Турецкий. — Ума не приложу, кому бы пришло в голову нас подслушивать.

Он вежливо распрощался с пожилой женщиной, даже учтиво поцеловал ее сухую, вялую, крохотную руку. Спустившись в холл, он обнаружил безвременно осиротевшего отрока Леонида, который, по обыкновению, сидел перед гигантской плазмой и гонял по экрану звероподобных окровавленных существ. Он равнодушно покосился на заезжего детектива.

— У вас другие увлечения есть, молодой человек? — не удержался от ремарки Турецкий. — В вашем возрасте я хотел так много знать…

— Я знаю, как внутрь конфет «подушечка» попадает варенье, — пробормотал пацан. — Вы же это хотели знать в детстве?

— Не только, — улыбнулся обескураженный Турецкий. — Понимаю, вам об этом мама рассказала… А ведь в мире столько прекрасных «почему». Вас это не волнует? Почему самолеты не делают из того материала, из которого делают черные ящики? Почему слово «аббревиатура» такое длинное? Зачем черепахе столь совершенная аэродинамическая форма панциря?

Мальчишка хихикнул сквозь зубы. Поставил игру на «паузу», насмешливо посмотрел на детектива.

— Вы еще повторите слова бабушки о том, что каждый нормальный человек обязан получить высшее образование.

— Это обязательно, — решительно кивнул Турецкий. — С высшим образованием и лопата в руках лучше держится. Хотя совместно с высшим образованием неплохо бы иметь и среднюю сообразительность. Вы обучаетесь в туманном Альбионе?

— Обучаюсь, — подумав, признал мальчишка. — Математический колледж в Корнуолле. Это, в некотором роде, средняя школа с уклоном. Я раньше срока сдал весенние экзамены, чтобы подольше побыть дома. Вам интересно, что я отвечал на экзамене? Извольте, сэр. Это были теоремы Эйлера, Штейнгауза, а также уравнение Штурма-Лиувилля. Последнее — обыкновенное дифференциальное уравнение второго порядка с заданными непрерывными функциями; Эйлер доказал, что в выпуклом многограннике сумма числа вершин и числа граней на два больше числа ребер; а теорема Штейнгауза — ее еще называют теоремой Банаха-Штейнгауза…

— Сдаюсь, молодой человек, посрамили. — Турецкий засмеялся, шутливо поднимая руки. — Ну что ж, с вашим багажом гоняйте своих рисованных человечков сколько вам заблагорассудится… Вы не возражаете ответить на пару вопросов? Простите, я понимаю, вы пережили страшное горе, потеряли родного отца…

— С чего вы взяли, что он мой родной отец? — тихо перебил мальчик.

Турецкий растерялся.

— Простите?

— С чего вы взяли, что он мой родной отец? — терпеливо повторил мальчик. Он нахмурился и теперь производил впечатление абсолютно взрослого человека. — Да, я называл его папой, я его любил, но он… не родной мой отец. Об этом все знают. И даже я.

— Но вас же нашли, надеюсь, не в капусте? — неудачно пошутил Турецкий.

Мальчик поморщился — экая пощечина по тонкой душевной организации.

— Он мой отчим, — тихо объяснил Леонид. — Своего отца я не знаю. Моя мама умерла девять лет назад, когда мне было шесть. Она болела тромбозом. Через год мой отчим женился во второй раз и взял меня в свою семью.

«Что с его стороны, безусловно, благородно», — подумал Турецкий. Как-то сложно выходило. Получалось, что впервые генерал (тогда еще не генерал) женился не раньше сорока лет. Взял жену с уже готовым ребенком. Супруга умерла, женился во второй раз — на Анастасии Олеговне, и с той поры у мальчика в нагрузку к ненастоящему отцу появилась совсем уж ненастоящая мать. Ну что ж, бывает.

— Простите, молодой человек, я не знал. Так не соблаговолите ли ответить на несколько вопросов?

За спиной негромко кашлянули. Да что за дом такой… Он обернулся и обнаружил на галерее второго этажа понурую фигуру Анастасии Олеговны. Женщину, судя по всему, знобило. Она куталась в большой платок, держалась за перила, пристально смотрела вниз.

— Вы хотели что-то спросить? — противно зазвенело в ушах.

— В другой раз, мальчик, — пробормотал Турецкий, не выдерживая пронзительного взгляда. — Кажется, твоя мама решительно возражает…

И снова он попал в какую-то временную яму. Вечерняя мгла окутала природу, когда он вышел на крыльцо. Куда запропастилась домработница Ольга? Он хотел задать ей несколько «добивающих» вопросов, но ее нигде не было. А возвращаться в дом так не хотелось. Охранник Константин отворил ворота, сухо кивнул на прощание, глянул как-то иронично на смятый бок машины детектива. Турецкий медленно отъезжал от поместья. В двигателе подозрительно постукивало. Он остановил машину, заглушил мотор, поработал ключом зажигания, вслушиваясь в шумы. Придется вложить в ремонт немалую сумму. А он еще толком не разобрался, по чьей милости…

Отдельные картинки головоломки встали на места, но до полной ясности еще было, как до Китая. Похоже, он серьезно кого-то напряг. И в Горелках, и в Мжельске…

Он выбрался из тяжелых раздумий, покатил дальше, набирая скорость. Дорога вскоре сузилась, плотные заросли ивняка заслонили обзор. Он объезжал живописные озера, над которыми плавали хлопья вечернего тумана, оставлял за бортом холмы, перелески. Вскоре выбрался на возвышенность, включил третью передачу, покатил с горки — в дорогу влилась грунтовка с восточного направления, проезжая часть становилась укатаннее, шире, расступались тальниковые заросли…

Резкий хлопок подбросил его к потолку. Колесо лопнуло! Или выстрел? Или лопнуло от выстрела? Гадать на кофейной гуще уже не было времени, машину повело. Памятуя об опасности резкого торможения, он начал выкручивать руль, чтобы не дать ей вонзиться в заросли. Мысленно поздравил себя, что не купил джип — тот давно бы уже перевернулся! Он справился с нелегкой ситуацией — держал дорогу, хотя машину и болтало со страшной силой. Мелькали тальники по обочинам. Он плавно выжал тормоз — дрожа и сотрясаясь, «Ауди» встала, съехав с дороги и смяв капотом кустарник…

Проклиная этот мир, он откопал в багажнике фонарь, выбрался наружу, побежал осматривать свежие повреждения. Лопнуло правое переднее колесо — полностью, в лепешку, до лохмотьев. Машина прочно встала на обод. Какой-то «тромб» образовался в голове — на несколько мгновений он упустил из вида то, что предшествовало аварии. Метнулся к багажнику, чтобы вытащить запаску. Распахнул задний капот… и различил шорох, в кустах, за спиной, на другой стороне дороги. Треснула ветка. По мозгам ударило, словно кувалдой: а ведь это пуля была! Не спи — замерзнешь! Он прыгнул влево, покатился, и очень своевременно: гавкнул выстрел, будоража сонную природу, пуля угодила в распахнутую крышку багажника, зазвенело, как на колокольне! Он яростно заработал всеми конечностями, дополз до распахнутой дверцы, забрался в тайничок под трансмиссией — благо длиной рук Господь не обидел, выхватил пистолет. Покатился обратно, к задней фаре. Куда же он дел фонарик, мать его! Темнота в округе лютая…

Он осторожно высунулся… ахнуть не успел, как мимо носа пронеслась третья пуля, умчалась в лес. Ну что ж, иного выхода ему не оставили: он выставил пистолет и дважды надавил на курок — гулять так гулять!

«Беретта» грохотала, словно гаубица. Лес наполнился треском. Он высунул нос — увидел, как смазанная тень метнулась от одного куста к другому, нырнула в лес. Зачавкала грязь. Видимо, встретить вооруженное сопротивление убийца рассчитывал меньше всего. Испугался. Не знал, что у Турецкого есть пистолет. Он выстрелил еще два раза — наугад, дабы усугубить эффект. В лесу трещало, как в печке, но уже где-то далеко. Он не осмелился броситься в погоню — по темноте да в такой глуши шансы невелики. Можно так увлечься, что утром не проснешься. Он перевел дыхание, прислушался. Эхо от выстрелов унеслось в сиреневую даль. Похоже, он навел на убийцу приличную панику своим сопротивлением: какое-то время в лесу раздавался треск, потом затих. Куда он, интересно, подался? — пронеслась любопытная мысль. На параллельную дорогу, где оставил машину?

Убийца определенно не был профессионалом. Как ни верти, а это большое везенье. Несколько минут Турецкий лежал неподвижно, прикрытый машиной, вслушивался в звуки леса. Потом начал шарить руками — нащупал фонарик под багажником. Еще немного приподнялся, полежал, перебежал дорогу. Посидел в ближайших кустах, таращась в непроглядную муть. Странная какая-то дорога — ни одной машины пока не проехало…

Убедившись, что злоумышленник не возвращается, он включил фонарь, стал осматривать кусты. Вошел в лес… и по щиколотку провалился в жижу. Опустился на корточки, стал водить фонарем из стороны в сторону. Грязь, сухие ветки, прошлогодняя листва — в таких глухих местах действительно долго не высыхает грязь. Если он в нее провалился, то обязан был провалиться и убийца…

Он нашел вполне приемлемый для идентификации след. Оступившись, убийца машинально оперся рукой, и в грязи остался прекрасный отпечаток пятерни. Везет же ему в этом сезоне с отпечатками конечностей… Ухмыльнувшись, он поднял голову, поводил носом, втянул в себя прохладный вечерний воздух. Ухмылка на лице сыщика стала трансформироваться в иезуитскую улыбочку…

Он поставил запаску за несколько минут. Плавно газуя, выдавил машину из кустов, взгромоздил на дорогу. Отъехал от греха подальше метров на семьсот, перевел дыхание. До трассы, судя по плану в голове, оставалось совсем немного. Он задумался. Если поспешить, он успеет заглянуть в Корольково, уточнить у Розы Евдокимовны одну злободневную деталь. Не таким уж большим выйдет крюк…

— Забыли вы про нас совсем, Александр Борисович, — посетовала в телефонную трубку Эльвира. — В одиночку копаете? Ну, и что нарыли?

— Три покушения на свою дражайшую жизнь, — охотно поведал Турецкий. — Последнее состоялось несколько минут назад.

— Ну, если вы звоните не с того света, покушение можно считать провалившимся… — задумчиво пробормотала Эльвира.

— Можно считать, так. Вы где сейчас находитесь?

— Да, в обшем-то, вечер поздний… Дома.

Он в нескольких словах обрисовал ситуацию.

— Огромная просьба, Эльвира. Есть нормальный шанс распутать этой ночью все убийства. Еще одно покушение может состояться в гостинице. Я чувствую, он опять попробует. В общем, пятьдесят на пятьдесят — может прийти, может не прийти. Не сказать, что я так сильно пекусь за свою жизнь… Хотя и пекусь, чего уж там, другой не будет.

— Говорите прямо, Александр Борисович.

— Нужна засада у гостиницы, Эльвира. Не ставьте в известность свое начальство, сами разберемся. Не ходите одна, обязательно возьмите пару оперов: Татарцева, еще кого-нибудь. Пусть тоже помалкивают. Пусть один человек сидит в кустах, второй — в помещении администратора, третий — в машине. Не светиться ни в коем случае. Вы сделаете, Эльвира?

— Я постараюсь, Александр Борисович, — неуверенно сказала Эльвира. — А вы куда сейчас направляетесь?

— В Корольково.

— Куда?

— Эльвира, вы слышали… — он подавил раздражение. — А оттуда сразу в гостиницу. Оставайтесь на связи, если что, телефонируйте…

Когда он въехал во Мжельск, была практически ночь. Желудок бушевал от голода, в глазах темнело от встречи с каждым ухабом. Он страшно боялся, что в своем поганейшем состоянии упустит что-то важное. Он должен был что-нибудь съесть — неважно, что, хоть пучок травы. Иначе бесполезно рассчитывать на голову. Город, как всегда поздним вечером, выглядел вымершим. Он на полной скорости повернул налево под зеленый на единственном перекрестке, оборудованном светофором и фонарями… и снова чуть не поплатился! Серая «копейка», идущая слева в прямом направлении, резко вильнула, избегая столкновения, закружилась, как волчок — словно под колесами был не щербатый асфальт, а чистый лед. Турецкий резко затормозил, проехав перекресток, отворил дверцу — надо же такое натворить.

«Жигуленок» перестал вращаться, застыл посреди пустынного перекрестка. Открылась дверь, водитель вывалился наружу. У парня явно не в порядке было с определением себя в пространстве. Голова кружилась, и мир вместе с головой. Пьяный, что ли? — подумал Турецкий. Кряхтя, он выбрался из машины, отправился извиняться. А когда подошел и рассмотрел, кого Бог послал, не удержался от хохота.

— Александр Борисович? — Журналист Мышкевич, взъерошенный, как баба, рухнувшая с сеновала, поднялся на разъезжающихся ногах, очумело вертел головой. — Ну, вы, блин, даете… Убить меня хотите? Что я вам сделал?

— Ты какого хрена тут гоняешь посреди ночи? — манерно возмутился Турецкий. — На дорогу не смотришь, водитель. Когда покрышки менял? Они же у тебя голые!

— Вообще-то вы должны были мне уступить, — ворчал журналист. — Как-никак, я ехал по главной, да еще на зеленый, скорость не превышал…

— Ладно, не гунди, — отмахнулся Турецкий. — Объясняй, какими судьбами.

— Так вас ищу, — зачастил Мышкевич, — вы опять пропали. Я уж и в гостинице был, и у районного управления милиции повертелся — меня капитан Извеков послал по прямому адресу… Сейчас возвращаюсь из кафе «Рябинка» — допрашивал официантов на предмет, не трапезничали ли вы у них сегодня… Что вы так смотрите, Александр Борисович?

— А позвонить не мог, мудрила?

— Телефон сломался, — отчеканил журналист, не моргнув глазом, — аккумулятор сдох, никак не заводится. Дома живу без телефона, автоматов в этом городе не найдешь, а позвонить никто не даст. Даже в гостинице администратор не дала мне позвонить… Не обращайте внимания, Александр Борисович, — Мышкевич гордо подбоченился. — Для меня это нормальное состояние — рыскать по ночному городу, вынюхивать, выискивать информацию. Глядишь, и свалится что-нибудь в подол. Я — существо ноктюрнов.

— Какое?

— Ну, в смысле, ночное…

«Ключевое слово здесь — «существо», — подумал Турецкий.

— Чего хотел-то, Эдик?

— Послушайте, Александр Борисович, — затараторил доморощенный сыщик. — Я тут еще немного покопал… Знаете, я, кажется, нашел человека из прокуратуры, с которым у генерала Бекасова был роман…

— Я тоже нашел, — перебил Турецкий и с подозрением посмотрел на видавший виды «УАЗик», который подъехал к перекрестку, тронулся на зеленый, проехал мимо. Слава богу, не милиция. — В общем, так, Эдик. Не будем маячить, как бельмо на глазу. Я сегодня тоже взбудоражен и хочу есть. В твоем присутствии я есть не хочу. Заводи свою колымагу и кати ко мне в гостиницу. Там Эльвира с ребятами в засаде… должны, по крайней мере. Когда подъедешь, они там точно будут. Смотри, чтобы не пристрелили. Объясни ей ситуацию, расскажи про меня. И особо не отсвечивай. Пока, Эдик.

Он и слушать не хотел возражений. Побежал к машине, хлопнул дверью, завелся. Покатил в кафе «Рябинка» — в этот час он был согласен на любую пищу за любые деньги…

Он умял холодного цыпленка, выпил литр минералки и направился к машине. Завел мотор, позвонил Эльвире. Недоуменно вслушивался в длинные гудки. Почему не берет? Может, выключила телефон — ведь в засаде, как в театре? Вряд ли, тогда бы не было гудков…

Он испытал беспокойство. Вернулась мысль, что, кажется, он все-таки совершил ошибку. Но он ведь не был уверен! Он рванул с места в карьер, выруливая на Большую Муромскую, промчался через городской центр, свернул в безлюдный переулок, чтобы срезать часть пути. Перезвонил опять, Эльвира отмалчивалась. Дьявол, телефона Татарцева у него не было…

Проклиная городские власти, сумевшие поставить гостиницу в таком месте, где и днем ходить страшно, он въехал на парковку, выпрыгнул из машины. Бегло осмотрелся. Пристройка к гостинице зарывалась во тьму. На парковке, у витой кирпичной стены, стоял. I единственная машина — седан чекистки Маргариты. Он успел уже забыть про эту женщину. А она ведь действительно не чинит ему препятствий в расследовании (хотя могла бы и помочь). Ладно, хоть кто-то живой. Он обозрел черные окна — только в одном мерцали неясные блики — проступал свет из вестибюля. Он сунул руку в карман, «беретта» отзывчиво улеглась в ладонь. Надо же, уже дважды в этом городке она спасала ему жизнь. Он повернулся к кустам, вздымающимся за бордюром непроницаемой стеной. Почему ему все время кажется, что они живые?

Он вынул пистолет, тихо пробежался вдоль дома. Постоял, проницая тишину. Дотянулся до своего окна, толкнул раму. Заперто. Правильно, должно быть заперто. Может, зря он так волнуется? Найдется объяснение маразму. Мышкевич еще не доехал (а может, достает администратора расспросами), а Эльвира решила вздремнуть перед засадой…

Он в третий раз позвонил Эльвире. На длинные гудки вдруг стала накладываться приглушенная мелодия из старой французской комедии «Игрушка». До Турецкого не сразу дошло. Он нажал клавишу «отбой»… и вдруг вспотел. Подсказка кумачом очертилась в голове. Космическая пустота взлетела от желудка к горлу, онемели ноги. Он опять набирал непослушными пальцами номер Эльвиры. И вновь где-то неподалеку звучала приятная старая мелодия. Он бросился к кустам, встал, не решаясь шагнуть в эту черную глушь. Кинулся к машине, выхватил из бардачка фонарик, полез в гущу, отбрасывая колючие ветки.

Женское тело лежало ничком на крохотной полянке. Он перевернул его, осветил лицо, завыл в отчаянии, как волк на полную луну. А ведь действительно в черном небе сияла полная луна, жгла противным ядовитым светом. Еще минуту назад она была спрятана за облаками… Почему она одна? Где оперативники?! Он же настаивал, чтобы обязательно взяла подмогу! Лицо Эльвиры было сплошной мертвецкой маской — маской страдания, глаза закрыты, рот приоткрыт. Ее ударили в живот — оружием острым и, безусловно, смертельным. Какое-то время она пыталась зажимать рану, потом успокоилась, сил уже не оставалось…

Кровь уже не текла. Он отупело смотрел на нее, не в силах оторвать взгляд. Потом поднял, словно дорогущую хрустальную вазу, начал пробиваться с телом на площадку перед гостиницей. Положил недалеко от машины, бросился в здание, сжимая пистолет.

По холлу растекался мертвенно бледный свет — такой же бледный, как лицо убитой девушки. За стойкой администратора никого не было. Он шагнул к двери, на которой висела табличка «Служебное помещение», распахнул ее, различил тихий жалобный стон — ахнув, стал нашаривать на стене выключатель…

Антонину Андреевну, похоже, крепко саданули по голове. Грузная женщина сидела на ковре посреди помещения, пыталась приподняться, держалась рукой за голову. Смотрела на Турецкого исполненными ужаса глазами.

— Это не я вас, Антонина Андреевна, — уверил Турецкий, подлетая к женщине. Он помог ей подняться, на что потребовалось немало сил и энергии, усадил на кушетку.

— Боже мой:.. — твердила женщина слабым голосом, — боже мой… До чего мы дожили…

— Вы в порядке, Антонина Андреевна? — он осмотрел ее голову. Просто шишка, слава богу!

— Да, со мной все в порядке… Мне срочно нужен аспирин… Молодой человек, вы не дадите мне аспирин? Он в ящичке в столе…

Он метался по узкому служебному помещению, искал таблетки, звенел графином. Чуть не смахнул с тумбочки старомодный телефонный аппарат. Женщина выпила лекарство, глубоко вздохнула. Взгляд ее понемногу становился осмысленнее.

— Что стряслось, Антонина Андреевна?

— Я не знаю, молодой человек… Я сидела за стойкой в холле, читала газету… Потом пришла сюда — хотела заварить кофе. Я всегда поздним вечером завариваю себе кофе… Подключила кофеварку, вдруг за спиной открылась дверь, ударили по выключателю, стало темно, я не успела даже толком испугаться, как меня…

— Вы точно в порядке, Антонина Андреевна?

— Да, наверное…

— Немедленно звоните в милицию. Скажите, что погиб работник милиции…

Он двигался по коридору, машинально сбавляя шаг. Неужели в его номере… его ждут? Почему бы нет? Работник милиции в кустах обезврежен, гостиничная работница выбыла из строя — в служебное помещение посторонние, как правило, не заходят, постояльцев с гулькин нос… Он остановился у четвертого номера, помялся, но все же решился постучать. Открылась дверь, на пороге стояла Маргарита. Раздетой она не выглядела, но лицо было заспано, помято, некрасиво. В прошлый вечер он видел перед собой другую женщину. Она изумленно уставилась на пистолет в его руке, медленно подняла голову. Он приложил палец к губам, выразительно кивнул в конец коридора, прошептал:

— Не уверен, что все так, как я думаю, но чем черт не шутит… Поможете?

Она кивнула, метнулась в номер, выскочила спустя мгновение с зажатым в кулачке маленьким пистолетом. На цыпочках подкрались к номеру Турецкого, встали, прижавшись к стене, по обеим сторонам двери.

— В чем дело, Александр Борисович? — прошептала Маргарита.

— Вы спали?

— Я дремала….

— Ничего не слышали?

— Нет.

— В номере может кто-то находиться. А, может, и нет. Я потом вам все объясню. Милиция уже едет… надеюсь. Но, думаю, нет смысла ее ждать…

Он осторожно прикоснулся к двери — как к оголенному проводу, толкнул от себя. Дверь была заперта, именно в таком состоянии она и должна находиться. Он извлек прикрепленный к примитивному брелоку ключ, медленно вставил в замочную скважину, провернул… Глубоко вздохнул и посмотрел на Маргариту. Женские глаза блестели в полумгле загадочным блеском.

— Где у вас выключатель? — прошептала она.

— Слева, над головой… Зачем вам? Я сам войду, вы просто подстрахуйте.

Она оттерла его плечом, он не успел выразить протест, как она ворвалась в номер, вспыхнул свет! «Ничего себе, — ошеломленно подумал он. — Надеюсь, она не из тех, которые, кроме как убивать, ничего не умеют…»

— Лежать! — проорала Маргарита. Вспыхнула яростная возня, Турецкий очнулся, бросился в номер. Взгляду предстала исполненная идиотизма картина. На мятой ковровой дорожке корчился перепуганный журналист Мышкевич. Его корежило от страха и боли, физиономия исходила красными пятнами. Он норовил приподняться, в горле булькало, он хотел многое сказать.

— Лежать! — повторила Маргарита, толкнув его ногой в плечо. Мышкевич повалился, захныкал.

— Александр Борисович, уберите эту фурию… Боже, у меня, кажется, нога сломана…

Турецкий бегло осмотрелся. Других посторонних в номере нет, окно нараспашку (а пять минут назад было закрыто!). Он бросился в ванную, где не задержался, метнулся кокну.

— Александр Борисович, я ни в чем не виноват… — хныкал Мышкевич. — Я приехал сюда сразу, как вы и говорили… Я даже машину оставил во дворе соседнего дома, чтобы не светилась… Подошел к гостинице, здесь не было никакой милиции, хотя вы говорили, что она будет… Меня никто не остановил… Внутри тоже никого не было, я постучал в вашу дверь, кто-то открыл, меня втащили внутрь, у вас в номере было темно… меня бросили, я, кажется, сломал ногу о ножку стола… ой, как больно… — Его действительно крючило, казалось, ой сейчас взорвется от раздирающей его боли. — Я, наверное, на несколько минут потерял сознание, не помню…

— Александр Борисович, займитесь этим вундеркиндом, я посмотрю на улице. — Он снова не успел опомниться, как Маргарита спрыгнула с подоконника и растворилась во мраке.

— Честное слою, Александр Борисович, вы, наверное, что-то не то подумали… — булькал Мышкевич, молитвенно таращась на Турецкого. — Ну, не сам же я себе ногу сломал, в конце концов… Вас кто-то ждал в номере, я не видел его лица, все так быстро произошло… Вам его уже не поймать…

Турецкий опустился в кресло, взялся за голову, в которой разгонялась веселая карусель. Следить за событиями и держать их под контролем он уже не успевал. Мышкевич оперся на больную ногу, заорал очень выразительно и вновь принялся кататься по полу.

— Послушайте, Александр Борисович… — он отдышался, заговорил срывающимся голосом. — Я знаю, у кого из районной прокуратуры была связь с генералом Бекасовым. Подозреваю, это была любовная связь. Длилась она недолго, но кто его знает…

«И где этот крендель умудряется добывать информацию?» — с невольным пиететом подумал Турецкий.

— У кого была связь с генералом, Эдик?

— Вы должны ее знать, — выхаркнул Мышке-вич. — Это следователь прокуратуры Ситникова…

А он точно не дурак, мысленно резюмировал Турецкий.

— Полежи тут, Эдик, и не вздумай никуда уходить. — Он подошел к окну, высунулся наружу. Чернота царила густая. Едва-едва вырисовывался контур машины, лежащее неподалеку тело…

Он выбрался наружу, спрыгнул с выступа фундамента. Тень возникла из-за угла, он машинально вскинул пистолет.

— Не вздумайте пальнуть, Александр Борисович, это я, — проворчала Маргарита. Она тяжело дышала. — Бесполезно. Тот, кто здесь был… если, конечно, кто-то был… уже далеко. Кажется, едет милиция…

Он прислушался. Сонную тишину райцентра рвала милицейская сирена. Надо же, как в приличном полицейском боевике…

— Послушайте, Александр Борисович… — замялась Маргарита. — Я готова вам помочь, но… знаете, не хочется афишировать свое присутствие в данное время в данном месте. Если Мышкевич проговорится, тогда, конечно, упоминайте мое имя, но если будет молчать… В общем, я у себя в номере, хорошо?

— Воля ваша, — вздохнул Турецкий. — Услуга за услугу, Маргарита. Сделайте вид, что не заметили у меня пистолет. Сами можете догадаться, что это оружие не убийства, а защиты.

— Договорились. — Она коснулась его руки и побежала к крыльцу, хотя быстрее было бы забраться обратно через окно…

Сирена приближалась — милиция уже свернула с Большой Муромской и осваивала прилегающие к ней проулки, будоража сон местных граждан. Он добрел на подгибающихся ногах до лежащего у машины тела, тяжело опустился на колени. Погладил Эльвиру по лбу. Девушка застонала, сделала тяжкий вздох. Словно гром расколол голову! Он радостно ахнул, припал к ней. Вскочил, метнулся влево, вправо — где же, черт возьми, он оставил фонарь! Выхватил сотовый телефон, раскрыл, поднес к женскому лицу, осветив ее весьма условным светом. Веки Эльвиры дрожали, она никак не могла открыть глаза. Он захлебнулся своей шальной радостью, стал надрывно кашлять.

— Она живая! — бросился он к выворачивающей из-за угла милицейской машине, чуть не прыгнув под колеса. — Живая она, черти! Вызывайте «скорую»!

Откуда взялись силы достойно встретить «противника»? Он выдержал яростную психическую атаку. На него орал майор Багульник, орал, плюясь слюной, капитан Извеков, едва не настучал по больному затылку взбешенный оперативник Татарцев.

— Успокойся, пацан, — он отшвырнул парня от себя. — Что за бред, лучше ты мне объясни! Эльвира не должна была ехать одна, я просил, чтобы она позвонила тебе, еще кому-нибудь! Почему ты не приехал?!

— Мне никто не звонил! — бросался на него, как матрос на амбразуру, Татарцев. Потом внезапно сник, задрожал, махнул рукой и признался, что был на свидании с девушкой, специально отключил телефон. А когда включил, тот вовсю надрывался, исторгая вопли начальства.

— Товарищ майор, мы должны немедленно выдворить этого типа из города! — сотрясал воздух рассвирепевший Извеков. — До его приезда у нас все было тихо! А теперь что? — Он начал загибать пальцы. — Лыбина убили, Эльвира может не выжить, двое пострадавших — администратор Овсеенко и этот недоделанный Мышкевич! Кроме того, мне поступали жалобы из дома Бекасова — этот тип ведет себя нагло, надоедает своим присутствием, задает неприличные вопросы семье, потерявшей кормильца…

— В самом деле, Александр Борисович, — смущенно бормотал майор Багульник, — ваше присутствие начинает превращать наш городок непонятно во что. Я буду вынужден написать жалобу в Генеральную прокуратуру…

— Как вы правы, — ядовито отозвался Турецкий. — До моего приезда у вас все было тихо и патриархально, не считая, может быть, трех трупов на озере и одного в прокуратуре! Прекращайте балаган, господа милиционеры! Эй, не урони, что ты делаешь, растяпа?! — Он бросился, чтобы подхватить носилки с Эльвирой, которые чрезмерно расторопные санитары запихивали в карету скорой помощи. От сотрясения она открыла глаза, нашла ими Турецкого, открыла рот, чтобы что-то сказать, закашлялась… С колотящимся сердцем он провожал глазами отъезжающую машину, схватился за сигареты, начал жадно курить. Подошла вторая машина, в нее загрузили прыгающего на одной ноге Мышкевича — тот порывался что-то сказать Турецкому, но злые санитары с ним не церемонились.

— Езжай, Эдик, — махнул рукой Турецкий, — позднее поговорим. Спасибо тебе, твоя информация пригодилась…

Как славно, что он успел все-таки перекинуться с ним парой слов.

— Товарищ майор, мы еще должны выяснить, так ли уж этот тип непричастен к тому, что здесь произошло… — начал выдавать очередной перл Извеков. Турецкий досадливо оттолкнул его, не выясняя, к какому именно «типу» адресован перл, шагнул к высокому милицейскому начальству.

— Владимир Иванович, признаю, я облажался, возможно, убийца меня переиграл, но не вижу причин, чтобы не арестовать его этой ночью. Соберите ваших людей и, ради бога, уберите куда-нибудь Извекова, пока он нам окончательно все не испортил.

— Вы знаете, кого нужно арестовать? — недоверчиво буркнул майор.

— Знаю, — кивнул Турецкий. — Только дайте несколько минут — мне пришла в голову еще одна занимательная мысль…

Он вернулся в гостиницу, осторожно постучал в служебную каморку Антонины Андреевны, приоткрыл дверь.

— Вы позволите, Антонина Андреевна?

Женщина лежала на кушетке с мокрым полотенцем на голове. Жалобно смотрела в потолок, тщась, очевидно, получить ответ у Господа, за что он ее так наказал.

— Да, конечно, милости прошу, молодой человек… — Она приподнялась. — Простите, что в таком непрезентабельном виде… А что, вообще, случилось? Сюда заходила милиция, забегал врач «Скорой помощи»…

— Напрасно вы не поехали в больницу.

— Ах, бросьте, что со мной будет… Отлежусь, оклемаюсь. Если снова, конечно, не ударят.

— Не ударят, — уверил Турецкий. — Уж я за этим прослежу. Вспомните, Антонина Андреевна, вы вчера обмолвились, что мне в четверг звонили из секретариата Генеральной прокуратуры.

— Да, я прекрасно помню, у меня вполне приличная память для моего возраста.

— В котором часу это было? Хотя бы примерно.

— Зачем примерно, молодой человек? Это было в десять вечера — как раз начинались новости но второму каналу. Я еще подумала: как точно звонят— с сигналами точного времени…

— Звонила женщина?

— Да, звонила женщина. Она сказала…

— Неважно, что она сказала, Антонина Андреевна. Вернее… важно не все, что она сказала. Она не спрашивала, где я? В гостинице или где-то в отъезде?

— Да, вы знаете, она спросила… — женщина насторожилась. — Я ответила, что вы уже в номере. И если она хочет, я могу вас связать. Она сказала, что не нужно, что это простая формальность, она просто делает то, что велело начальство. Ей нужно вписать в отчет, что работник уже на месте, или что-то в этом роде…

— Отлично. А теперь внимание, Антонина Андреевна. Я прокручу вам три записи. Прислушайтесь к голосам. Не надо слушать, что они говорят. Слушайте, как говорят. Интонации, модуляции, все такое…

— Подождите, вы хотите сказать, что у вас есть голос?..

— Ради бога, не нужно вопросов, вам нельзя нервничать. Просто помогите отловить преступника. — Он достал телефон. — Слушайте.

Он прокрутил ей три фрагмента записи. Антонина Андреевна убрала со лба полотенце, наморщила лоб. Он прокрутил повторно. Для пущего восприятия включил на третий раз.

— Не надо больше, — помотала головой женщина. — Это запись номер три. Та самая женщина. Судя по всему, она пыталась изменить голос, говорила официальным тоном, но изменить тембр не смогла… Это точно она, молодой человек, уж поверьте, я за свою жизнь наслушалась голосов…

— Вы уверены, Антонина Андреевна? — настаивал Турецкий. — Нужна гарантия.

— Она, — кивнула женщина. — Вы заметили, что я избегаю всевозможных «может быть», «вероятно», «напоминает» и так далее? Поверьте, молодой человек. Вам будет трудно поверить, но до сорока лет, пока не вышла замуж за главного инженера завода токарных станков, я преподавала в музыкальной школе и до сих пор имею идеальный музыкальный слух и звуковую память.

— Вы позволите войти, Евгения Владимировна? — вкрадчиво осведомился Турецкий, сооружая ледяную улыбку. Следователь Ситникова попятилась, побледнела, запахнула отвороты халата.

— Вы в своем уме, Александр Борисович? Уже двенадцать часов ночи… — ее голос дрогнул, завибрировал на отчаянной ноте, когда вместе с Турецким в прихожую втиснулись майор Багульник и несколько оперативников в штатском.

— Мы просим нас покорно извинить, — Турецкий иезуитски улыбался, — но, к сожалению, обстоятельства складываются так, что мы не можем терпеть до утра.

Женщина отступила, прижалась к холодильнику, испуганно смотрела на вторгшуюся компанию.

— Здравствуйте, Евгения Владимировна, — буркнул Багульник, отводя глаза. — Ради бога, простите, но наш уважаемый друг из Москвы настаивал на этом визите…

— Нужно прояснить один вопрос, Евгения Владимировна. Для пущей ясности, так сказать, — произнес Турецкий. — Только не отпирайтесь, хорошо? Примерно год назад генерал Бекасов Павел Аркадьевич пришел в районную прокуратуру, где имел продолжительную беседу с прокурором Сыроватовым. Визит был связан с одной строительной московской фирмой, приобретшей контрольный пакет акций местного комбината строительных материалов. Произошла какая-то неприятная история — поговаривали о рейдерском захвате, да еще так некстати случилась смерть директора предприятия, решительно выступавшего против московских «партнеров». Но смерть, разумеется, естественная — банальный сердечный приступ. Рьяные следователи из прокуратуры стали копать, и это, естественно, не понравилось добропорядочным и законопослушным товарищам из Москвы. Генерал выполнял благородную миссию — всех помирить. Не хочу обвинять уважаемого господина Сыроватова в коррупции, да и не мое это дело… в общем, после долгой и продолжительной беседы с Павлом Аркадьевичем прокурор отдал приказ подойти к уголовному делу с… несколько обратной стороны. Разумеется, расследование должно быть тщательным, непредвзятым, но стоит ли на нем зацикливаться? Виктор Петрович свел вас с Павлом Аркадьевичем…

— Послушайте, ерунда какая… — Ее голос задрожал от возмущения. — Павел Аркадьевич всего лишь два раза пригласил меня в ресторан… Но ведь не я одна вела это дело! Мы с ним несколько раз разговаривали, но эти беседы были всего лишь… — она замялась.

— Понимаю, — улыбнулся Турецкий. — Спали полгода, но общались мало.

— Да как вам не стыдно… — Она покраснела, как помидор, и сразу сникла. — Какие полгода, о чем вы говорите? Разок, другой… Этот человек не в моем вкусе. Я пришла к прокурору и стала просить, чтобы меня сняли с этого дела. Сказала, что, если он этого не сделает, я уволюсь. Я еще удивилась, что Виктор Петрович не стал возмущаться, назначил другого следователя. Дело не афишировалось, и, насколько знаю, через неделю-другую его закрыли. Больше к этой теме не возвращались…

Турецкий иронично посмотрел на майора, который с каждой минутой становился все угрюмее.

— Ну что ж, Владимир Иванович, мне кажется, все понятно.

— Вы считаете, это она? — Майор нахохлился, выразительно кивнул оперативникам. — Простите, Евгения Владимировна, но нам придется вас задержать. Действуйте, ребята.

Следователь Ситникова стала стремительно зеленеть. Попятилась в комнату.

— Да что за бред, Владимир Иванович? Я ни в чем не виновата, я никого не убивала… да что с вами происходит?

Мрачный оперативник перекрыл ей путь к отступлению, Татарцев грубо схватил даму за локоть, чтобы не вырвалась. Дама тяжело и страстно задышала. Турецкий почувствовал вполне понятную неловкость. Возможно, он переборщил. Русская душа вообще отходчива.

— Но мы же не повезем ее в таком виде? — засомневался оперативник. — Товарищ майор, видимо, ей нужно переодеться?

— Стоп-стоп, ребята! — Турецкий выдвинулся на передний план. — Женщина не виновата, к чему такое усердие?

— Вы издеваетесь? — взревел, багровея, Багульник. — Но вы же сами сказали…

— Я сказал, что мне все понятно. Но я не говорил, что эта женщина убила пятерых и еще троих покалечила. Татарцев, да отстаньте вы от нее!

Татарцев сплюнул, злобно покосился на Турецкого, оставил женщину в покое. А та, точно хамелеон, продолжала менять раскраску. Теперь из зеленой она становилась бледно-розовой. Она сглотнула, сделала попытку улыбнуться.

— Я выяснил все, что хотел, — виновато улыбнулся Турецкий. — В официальной кабинетной обстановке Евгения Владимировна ни в чем бы таком не призналась. Не стану испытывать ваше терпение, господа милиционеры. Мы покидаем этот дом и едем к настоящему убийце. А дама нас простит. — Он подошел к женщине, шепнул ей на ухо: — Знаете, в чем секрет счастья, Евгения Владимировна? Сделать человеку плохо, а потом — как было.

Работники милиции, ворча под нос, покидали скромное жилище. Турецкий задержался.

— А вы жестокий, Александр Борисович, — пробормотала Ситникова. — Отомстили, да?

— Ну, разве самую малость, — Турецкий смущенно улыбнулся. — Хочу вас предупредить, Евгения Владимировна, в ближайшие полчаса не стоит совершать никаких телефонных звонков — это все прекрасно проверяется. Ложитесь спать — и приятных вам снов. Кстати, скажите по секрету — так, для общего образования, — кому, все же, Виктор Петрович передал дело по беспределу на строительном комбинате?

Он предупредил, что преступник может быть вооружен, а еще он очень хитрый, умный, изворотливый, и не мешало бы заблокировать всю территорию. А также обезопасить невиновного в доме. Однако все, естественно, пошло кувырком. Была глухая ночь, но следователь Шеховцова еще не спала. К моменту прибытия группы она находилась не в доме, а на летней кухне. Бог ведает, чем она там занималась, возможно, вспоминала в одиночестве свою неудавшуюся жизнь, но явление ее произошло очень некстати. Скрипнула дверь, и спустя мгновение взорам учиняющих засаду милиционеров предстала сутулая фигура, идущая по дорожке между грядками. Кто-то из милиционеров не успел присесть. Скрипнула штакетина. Женщина вскинула голову. Таиться дальше смысла не было.

— Извиняемся за ночной визит, Анна Артуровна, — громко сказал Турецкий, — но надо бы поговорить.

И тут ее нервы сдали полностью. Она ожидала чего-то подобного, она оттягивала этот момент, верила в него и не верила, а возможно, подсознательно ей именно того и не хватало. По тону Турецкого она поняла, что это конец. Взыграли противоречия в мятущейся женской душе. Она побежала в дом.

— Анна Артуровна, стойте, не надо этого делать! — крикнул Турецкий. — Давайте просто поговорим!

Но она уже взлетела на крыльцо, промчалась через веранду, хлопнула дверь, ведущая в дом. Милиционеры растерянно помалкивали.

— Ребята, вы неуклюжи, — заметил Турецкий. — Ну что ж, приступаем, как говорится, к плану «Б». У нас имеется план «Б»?

Группа захвата просочилась на территорию. Двое побежали в обход здания, взяли под контроль окна, двое встали у крыльца, пятый задумчиво уставился на крышу.

— Дьявол… — выругался Багульник. — Ну что ж, по крайней мере, уже понятно, что совесть у этой дамочки не чиста.

— И нервы ни к черту, — хмыкнул Турецкий. — Очень, знаете ли, майор, меня волнует вопрос, есть ли у нее оружие.

События снова выходили из-под контроля. Функции спецназа оперативникам провинциальной милиции были чужды в принципе. Пока они мялись — лезть ли в дом, или куда-нибудь позвонить, чтобы приехали ребята с навыками, — в доме происходили события. Кто-то завопил. Потом распахнулась дверь, и следователь Шеховцова вытолкнула за порог своего больного мужа. Мужчина сопротивлялся, умолял ее не делать этого, хватал за руки. Она ему что-то объясняла, плакала, потом просто толкнула, захлопнула дверь.

— Ну, слава богу, — пробормотал Багульник. — Хоть в заложники не стала брать собственного мужа.

Мужчина ухватился за косяк, сполз, завыл от боли и отчаяния. Татарцев бросился на помощь, помог ему спуститься с крыльца. Мужчина тяжело дышал, глотал слезы. Он плохо понимал, что происходит.

— Кто вы такие? — бормотал он. — Что вам нужно от моей Аннушки? Она золотая душа, что вы делаете, ироды?!

Сумбурный допрос пребывающего в прострации мужчины выявил, что у «золотой души» в руках был пистолет (он даже не знал, что в доме есть оружие) и выглядела она так, что лучше с ней не разговаривать. Он очень устал за день, примерно в девять вечера попил с женой чай, после чего его совсем разморило, он кое-как дополз до кровати…

— Могу представить, сколько снотворного она извела на мужа за эти годы, — шепнул Турецкий Багульнику.

— Вы знаете, что надо делать? — тот был растерян и сбит с толку. — Тупо штурмовать?

— Можно подождать, пока у нее кончатся продукты, — Турецкий пожал плечами, — и через месяц-другой возьмем, как миленькую. Пойду поговорю с ней.

— Постойте, вы куда, это опасно… — зашипел майор. Но Турецкий уже поднялся на веранду, отстранил растерянного оперативника, постучал. Нет у него больше времени. Опасно — это то, что сейчас думает родная жена в Москве.

— Анна Артуровна, стоит ли заниматься подобными глупостями? Пощадите себя и нас. Нам известно все, отпираться бессмысленно, не усугубляйте свою вину. Не хотите сдаваться, откройте дверь, я войду один, мы просто поговорим. Если вам надоест мое присутствие, я уйду.

Он ждал несколько минут, гадая, что бы еще банального сказать, на всякий случай отодвинулся от двери. Потом сработала задвижка, дверь приоткрылась, из полумрака прозвучал глухой голос:

— Входите один. Запритесь за собой. Держите руки так, чтобы я их видела.

Он сделал все, как она просила. Желание женщины — закон для джентльмена. Медленно вошел, тщательно заперся, вытер ноги, прошел через темную прихожую, остановился на пороге перед квадратной комнатой, где освещения было немного, но хватало. Окна были задернуты шторами, горела тусклая лампа. Женщина сидела в углу, в непритязательном кресле. Одна половина ее лица была освещена, другая не очень. В глазу блестела слеза, кожа на лице была стянута, отливала синью. Маленький пистолет смотрел своей дырочкой в лоб Турецкому. Кожа на лбу тут же зачесалась. Шансов провернуть что-то героическое у него точно не было. Даже уйти тем же путем…

— Справа от вас тумбочка, — тихо проговорила Шеховцова. — Медленно достаньте пистолет и положите на нее.

Он повиновался: медленно достал и положил. Она нахмурилась.

— Нет, не так. Выньте обойму, оставьте на тумбочке. А пистолет бросьте на кровать.

Он вновь повиновался: вынул, оставил, бросил.

Пистолет в руках следователя не изменил своего положения.

— Это конец, — пошутил Турецкий. — Где же пистолет? Повторяю, Анна Артуровна, все кончено. Вижу, у вас сдали нервы, и вы повели себя неадекватно — что нам, собственно, на руку. Все, что было собрано против вас, являлось косвенными уликами, но после того, что вы учудили в последние десять минут…

А ведь это не тот пистолет, из которого были убиты люди на озере, — отметил Турецкий. Тех убили из «беретты». А у дамы что-то… дамское.

— Что вам известно? — тихо вымолвила она.

— У вас была любовная связь с генералом Бекасовым. Вы учинили кровавую бойню на озере. У вас была связь с охранником Лыбиным — хотя, возможно, это была не связь, а одностороннее влечение к вам со стороны Лыбина, чем вы, естественно, воспользовались. Вы убили Регерта. Вы дважды покушались на меня позавчера — у вас нешуточно сдали нервы, вы всего боялись, особенно вас впечатлили слова, что я знаю имя убийцы. Ничего я не знал, Анна Артуровна. А вот теперь знаю. Вы стойкая женщина, но после всего, что произошло, вы уже не могли быть такой стойкой. У вас рухнула крыша. Стремление избавиться от меня стало навязчивой идеей. Затем вы затеяли эту бойню в гостинице полтора часа назад? Слава богу, все остались живы, хотя работница милиции в крайне тяжелом состоянии. Простите покорно, Анна Артуровна, но вы настоящая маньячка.

Слеза побежала по щеке. Она утерла ее свободной рукой.

— Вы многого не понимаете, Александр Борисович… Я потеряла дочь четыре года назад. Мне незачем было жить. Но после того, как я встретила Павла Аркадьевича… во мне все изменилось…

— Понимаю, — кивнул Турецкий. — Вы познакомились с ним, когда Виктор Петрович приватно попросил вас спустить на тормозах дело о строительном комбинате.

— Я любила его страстно, как никого прежде не любила… я любила его каждой клеточкой тела… это было какое-то наваждение… Проходил месяц, другой, полгода, год — я любила его все сильнее… Он стал смыслом моей жизни, мы встречались украдкой — в каких-то гостиницах, мотелях, пару раз я приезжала в Москву — только для того, чтобы с ним встретиться… Это было какое-то непрекращающееся наваждение… Я готова была сделать для него все, что он попросит…

— Павел Аркадьевич платил вам взаимностью?

— Да… — женщина бледно улыбнулась. — Я понимаю, возможно, его чувство не было таким сумасшедшим, он, прежде всего, прагматическая личность…

— Анна Артуровна, мы никуда не торопимся. Расскажите мне все, а я посмотрю, что мы сможем для вас сделать. Суд учтет смягчающие обстоятельства.

Она тихо засмеялась.

— Да бог с вами, какие смягчающие обстоятельства?.. Хорошо, будет вам исповедь, присаживайтесь, только медленно, и продолжайте держать руки так, чтобы я их видела. Можете позвонить начальнику милиции, стоящему за дверью, — скажите, чтобы пока повременили со штурмом…

Она закончила минут через двадцать, перевела дыхание. Слезы на глазах уже высохли, она печально смотрела на «благодарного» слушателя.

— Спасибо вам, Александр Борисович. Вы умеете не только интересно говорить, но и с интересом слушать. А сейчас, если вам не трудно, выйдите из дома.

Турецкий беспокойно шевельнулся.

— Вы обещали сдаться, Анна Артуровна.

— Александр Борисович, выйдите из дома, — повторила женщина. — Дайте мне несколько минут побыть одной. Потом я выйду и сдамся. У вас же нет вариантов, согласитесь? К сожалению, у меня уже нет смысла вас убивать… Неторопливо поднимитесь, возьмите обойму, пистолет, только не соединяйте их, умоляю, в одно целое — просто рассуйте по карманам. И уходите, уходите, дайте мне побыть одной.

Вариантов действительно не было.

— Вы не наделаете глупостей, Анна Артуровна?

— Да идите уж, — она раздраженно отмахнулась. — Больше, чем я наделала глупостей, уже не наделаю. Встретимся на улице, Александр Борисович.

Он вышел с горящей головой. На скрип двери взметнулись стволы.

— Господи, с вами все в порядке, — пробормотал Багульник. — Чем вы там занимались — один на один, с женщиной, ночью?

— Примеривал рясу священника, — отозвался Турецкий. — Не идет она мне.

— Что с Шеховцовой?

— Сейчас придет.

Хлопнул выстрел. Закричал мужчина во дворе, забился в истерике.

— Я же говорил, — пожал плечами Турецкий. — Вот она и пришла.

Он развернулся, потопал обратно в дом. Милиционеры, бряцая оружием, потянулись за ним. Ничего оригинального не произошло. Женщина по-прежнему сидела в кресле. Пистолет валялся под правой ногой. Незыблемое правило: мужчины стреляются в висок — чтобы наверняка, женщины в сердце — чтобы лицо в гробу смотрелось нормально. А оно смотрелось вполне нормально — глаза закрыты, губы плотно сжаты, слезинка, вытекшая из-под века, расползлась и блестела.

— Черт… — прошептал Багульник. — Как вы допустили такое, Александр Борисович?

— Я не мог отнять у нее оружие, — пожал плечами Турецкий. — Она обещала сдаться. Ох уж это женское вероломство… Может, и к лучшему, Владимир Иванович. Вы не слишком устали с вашими людьми? Предлагаю прокатиться до Горелок и сообщить семье покойного генерала радостное известие. Заодно и вы все услышите. А здесь пускай поработают криминалисты. Полагаю, сюрпризов больше не будет…

Этой ночью время, кажется, остановилось. Ночь не думала заканчиваться. Когда кортеж из трех машин добрался до Горелок, было только три часа ночи. Дом всполошился от резкого звонка в калитку. Примчался сонный охранник Константин, затрясся, впечатленный обилием мундиров. В дом вошли Турецкий, майор Багульник, оперативники Татарцев, Костромин — мужчина средних лет, задумчивый, неразговорчивый. Сбежала по лестнице, держась за перила, домработница Ольга в кофточке, наброшенной поверх ночной сорочки — щурилась от слепящего света, возмущалась. Турецкий отметил ее безукоризненную сексуальную привлекательность, вызванную не только пробуждением в три часа ночи. Спустилась обеспокоенная Инесса Дмитриевна в махровом халате, удачно скрывающем ее худобу, безутешная вдова Анастасия Олеговна — сильно взволнованная, со спутанными волосами, наспех одетая в шелковый домашний костюм. Спустился даже мальчик в полосатой пижаме — испуганно хлопал глазами, прятал руки в просторных карманах.

— Такой вот шум, а драки нет, — доброжелательно возвестил Турецкий. — Извиняемся за ночное вторжение, это не налет.

— Владимир Иванович, в чем дело? — Инесса Дмитриевна подбежала к майору. — Это, знаете, чересчур — врываться посреди ночи! Как вы можете идти на поводу у этого человека?

— Успокойтесь, Инесса Дмитриевна, — пробормотал майор. — Мы не с плохими новостями. Александр Борисович посчитал, что будет уместно сообщить вам уже сегодня.

— Что это значит? мать и дочь недоуменно переглянулись.

— Присаживайтесь, — разрешил Турецкий. — В этом холле удобные кресла и диваны. Не надо нервничать, Инесса Дмитриевна, Анастасия Олеговна и все остальные. Не надо чая, кофе. «А почему, собственно, не надо? — подумал он. — Ладно, переживу».

— Успокойтесь, дамы, мы нашли человека, который повинен в смерти Павла Аркадьевича, двух охранников и жителя деревни Корольково Регерта, — важно объявил Багульник. — Мы приехали лишь для того, чтобы сообщить вам об этом.

— Господи… — Анастасия Олеговна прижала руки к груди. Прихрамывая, она добралась до ближайшего кресла, села на краешек, пронзительно уставилась на Турецкого.

— Наконец-то, — выдохнула Инесса Дмитриевна, опускаясь на диван.

Нахмурилась домработница Ольга.

— Послушайте, господа милиционеры… и лично вы, Александр Борисович. Все это, конечно, очень мило, благодарим за хлопоты… но неужели приятные новости не могли потерпеть до утра?

— Вы тоже присаживайтесь, — предложил Турецкий. — И вы, Константин. Что вы мнетесь там на пороге? И вы, Леонид. Вы уже почти взрослый, можете послушать наравне со всеми.

Речь предстояла долгой, а времени на подготовку практически не было. Он надеялся, что тройка-другая экспромтов пройдут успешно. Он дождался, пока в холле воцарится тишина, откашлялся.

— Убийца действительно найден, господа. Постараюсь не затягивать свою обвинительную речь. Это следователь прокуратуры Шеховцова Анна Артуровна.

Женщины вновь переглянулись. Анастасия Олеговна чуть заметно пожала плечами.

— Нам это имя ни о чем не говорит, — пробормотала Инесса Дмитриевна.

— Но это не мешает ей быть убийцей, верно? Достаточно того, что ее хорошо знал покойный Павел Аркадьевич. Мне больно вам об этом говорить, Анастасия Олеговна, но у вашего мужа больше года был тайный роман с этой женщиной.

Женщина задрожала.

— Вам об этом не известно?

— Какая ерунда… Павел Аркадьевич не мог…

— Увы. Павел Аркадьевич был хорошим конспиратором. Эти двое были не просто любовниками — они были страстными любовниками. Особенно это касается Шеховцовой… Инесса Дмитриевна, воздержитесь от комментариев. Моя речь не затянется. Итак, любовный роман в разгаре. Свои встречи любовники, понятно, не афишируют. Павел Аркадьевич даже позаботился о связи — выбил для любовницы телефонный номер, звонки на который нигде не регистрируются. Шеховцовой этого мало. Женщину можно понять — она натерпелась в жизни, хочет простого женского счастья. Павла Аркадьевича же идея с разводом не вдохновляет. Но он не может бросить Шеховцову, к которой также привязался. В это время над генералом сгущаются тучи. Он влез в аферу и попал в поле зрения Федеральной службы безопасности. Какое-то количество миллионов долларов Павел Аркадьевич успел растолкать по счетам, но сам он, к сожалению, не невидимка. В одну из встреч он посвящает в эту историю Шеховцову. Женщина воодушевляется, предлагает ему бежать. Из страны. Навсегда. Вместе с ней, разумеется. Вот он, шанс для работницы провинциальной прокуратуры, не имеющей ни перспектив, ни денег, ни счастливой семейной жизни. Павел Аркадьевич колеблется, но она умеет настаивать. А тут он замечает за собой слежку… и в душе генерала воцаряется паника. Он принимает предложенный Шеховцовой план. Любовники встречаются за неделю до трагедии в мотеле «Сан Хайвей», и факт этой встречи становится достоянием пронырливого журналиста Мышкевича. Но Мышкевич не знал, с кем встречался Павел Аркадьевич. Пришлось мне ехать туда лично. Досадная случайность — на территорию мотеля Шеховцова не заезжала, поставила машину недалеко от ворот, но поставила неудачно — перекрыв проезд к котловану. Она посчитала, что работы там не ведутся. Но подъехал грузовик со щебнем, водитель ругался, и охраннику на въезде в комплекс пришлось зафиксировать в журнале номер «Жигулей». Недоразумение позднее Шеховцова уладила, но отметка в журнале осталась. Номер машины чудесным образом совпал с номером «четверки», стоящей у Шеховцовой в гараже. Итак, любовники разрабатывают план. Генерал должен тупо исчезнуть. Лучше всего это выдать за похищение. Он приезжает с семьей в Горелки, в субботу двадцать третьего апреля отправляется на рыбалку. Погода способствует: сыро, дождливо. Шеховцова едет за ними, оставляет машину вблизи проселочной дороги, в покатом овраге, далее следует пешком, продирается через тальник, подкрадывается… В плане любовников гибель охранников не значилась — Павел Аркадьевич категорически настаивал, чтобы Максим и Григорий остались живы. Их следовало просто ранить, обезоружить, а потом человек в маске вынуждает под угрозой оружия генерала сесть в джип и увозит. Что замкнуло у нее в голове — она сама не понимала. В последний миг решила, что нельзя оставлять живых, опасно. Она стреляет на поражение. Одного, другого… Третий выстрел — в воздух: она видела, что Максим ведет съемку, и… как говорится, для пущего правдоподобия. Все произошло как нельзя удачно — телефон оказался под телом, запись шла, но никаких голосов, никакого видео…

— Я, конечно, извиняюсь. — Охранник Константин смущенно кашлянул. — Может, это не мое дело… Но при чем здесь третий выстрел в воздух? Разве генерал не был убит вместе со своими охранниками?

Турецкий засмеялся.

— Очень славно, что вы это подметили, Константин. Удивляюсь, почему это не подметили другие.

— Я тоже хотела сказать… — встрепенулась Ольга.

Вдова тяжело дышала. Такое ощущение, что она готовилась рухнуть в обморок. На нее с беспокойством поглядывала Инесса Дмитриевна. Впрочем, на Турецкого она тоже поглядывала с беспокойством.

— Да уж, было бы странно, если бы вместе с охраной Шеховцова прикончила бы и человека, которого любила больше жизни. А еще не забываем про неучтенные миллионы долларов, к которым был доступ только у генерала… Генерал был в шоке, когда она убила его парней. Я неоднократно всматривался в запись, сделанную Максимом, и никак не мог понять, что же в ней меня беспокоит. Запись явно не постановочная. Потом до меня дошло. Генерал испытывал страх не за свою жизнь. Он в ужасе смотрел на мертвого Григория (дескать, так мы не договаривались). Человек, над которым зависла бы смерть, смотрел бы на убийцу, которая как раз вышла из кустов. Но он знал, кто там вышел, поэтому на Шеховцову он не смотрел, его впечатлило другое. Всего лишь мелкий психологический момент, дающий пищу для размышлений. Впоследствии Шеховцовой удалось убедить Павла Аркадьевича, что она поступила верно. На кону их свобода, их личное благополучие, нельзя сентиментальничать и рисковать по пустякам. Павел Аркадьевич принимает ее правила игры — отняв предварительно у дамы пистолет, из которого были произведены выстрелы. Преступники уезжают, дождь смывает все следы. Они отсиживаются» в деревне Тарасовка, что в пятнадцати верстах от Горелок. Там дом на околице, глухая и подслеповатая бабка. Генерал решает набраться терпения, отсидеться неделю, а лучше две, пока утихнут страсти. А проживающие в этом славном доме действительно в шоке. Забавно, но все, что вы рассказывали о событиях двадцать третьего апреля, чистая правда. О том, как нервничали, не могли дозвониться до Павла Аркадьевича, как Ольга к вечеру поехала его искать. Ну и так далее.

— А почему это должно быть неправдой? — хрипло вымолвила Инесса Дмитриевна.

— Прибыла милиция, всплыла версия о похищении, два дня вы все бросались к телефону, ожидая требования о выкупе… Вечером в понедельник до генерала, отсиживающегося в Тарасовке, доходит, что в особняке остался важный компьютерный носитель, без которого бегство теряет смысл. Он связывается с деревенской почты со своей любовницей — а та находится во Мжельске, она не может, как бы ей ни хотелось, постоянно пребывать при генерале, у нее работа, муж, за которым надо ухаживать, — сообщает ей неприятные известия. Сообщница расстроена, она толком даже не поняла, о каком носителе говорит генерал. Он сообщает ей о своих планах, кладет трубку и с началом ночи покидает Тарасовку. Он одет, как в субботу, у него пистолет, из которого были убиты охранники. На поздних транзитных попутках он добирается до Горелок, с помощью ключей, которые у него никто не отнимал, проникает во двор через заднюю калитку. К крыльцу соваться глупо, он знает про подвальное окно, забирается в дом, где все давно спят, поднимается наверх — там его кабинет и спальни домашних. Но так уж получается, что он сталкивается с бродящей впотьмах Ольгой, оглушает ее рукояткой пистолета, проникает в кабинет. А вот далее у меня всего лишь версия. Если ошибусь, поправьте. Носитель в сейфе. Ключ от сейфа — у него на связке. Обычно он не хранит в Горелках важные документы, но тут пришлось — учитывая то, что возвращаться в Москву он не собирался. Возможно, он что-то уронил. За стенкой проснулась Инесса Дмитриевна, вышла в коридор, обнаружила лежащую без сознания Ольгу, разбудила дочь. Проснулся Леонид. Повторяю, это всего лишь версия. В кабинете был обнаружен «злоумышленник», колдующий у сейфа. Поначалу не вникли, кто это такой, но когда разобрались…

— У вас богатая фантазия, сыщик, — в последнее слово Инесса Дмитриевна вложила все свое презрение.

— Возможно, объяснения Павла Аркадьевича показались вам малоубедительными. Возможно, он во всем признался. Не суть. Вспыхнул скандал, а он мент, дающий пищу для размышлений. Впоследствии Шеховцовой удалось убедить Павла Аркадьевича, что она поступила верно. На кону их свобода, их личное благополучие, нельзя сентиментальничать и рисковать по пустякам. Павел Аркадьевич принимает ее правила игры — отняв предварительно у дамы пистолет, из которого были произведены выстрелы. Преступники уезжает, дождь смывает все следы. Они отсиживаются в деревне Тарасовка, что в пятнадцати верстах от Горелок. Там дом на околице, глухая и подслеповатая бабка. Генерал решает набраться терпения, отсидеться неделю, а лучше две, пока утихнут страсти. А проживающие в этом славном доме действительно в шоке. Забавно, но все, что вы рассказывали о событиях двадцать третьего апреля, чистая правда. О том, как нервничали, не могли дозвониться до Павла Аркадьевича, как Ольга к вечеру поехала его искать. Ну и так далее.

— А почему это должно быть неправдой? — хрипло вымолвила Инесса Дмитриевна.

— Прибыла милиция, всплыла версия о похищении, два дня вы все бросались к телефону, ожидая требования о выкупе… Вечером в понедельник до генерала, отсиживающегося в Тарасовке, доходит, что в особняке остался важный компьютерный носитель, без которого бегство теряет смысл. Он связывается с деревенской почты со своей любовницей — а та находится во Мжельске, она не может, как бы ей ни хотелось, постоянно пребывать при генерале, у нее работа, муж, за которым надо ухаживать, — сообщает ей неприятные известия. Сообщница расстроена, она толком даже не поняла, о каком носителе говорит генерал. Он сообщает ей о своих планах, кладет трубку и с началом ночи покидает Тарасовку. Он одет, как в субботу, у него пистолет, из которого были убиты охранники. На поздних транзитных попутках он добирается до Горелок, с помощью ключей, которые у него никто не отнимал, проникает во двор через заднюю калитку. К крыльцу соваться глупо, он знает про подвальное окно, забирается в дом, где все давно спят, поднимается наверх — там его кабинет и спальни домашних. Но так уж получается, что он сталкивается с бродящей впотьмах Ольгой, оглушает ее рукояткой пистолета, проникает в кабинет. А вот далее у меня всего лишь версия. Если ошибусь, поправьте. Носитель в сейфе. Ключ от сейфа — у него на связке. Обычно он не хранит в Горелках важные документы, но тут пришлось — учитывая то, что возвращаться в Москву он не собирался. Возможно, он что-то уронил. За стенкой проснулась Инесса Дмитриевна, вышла в коридор, обнаружила лежащую без сознания Ольгу, разбудила дочь. Проснулся Леонид. Повторяю, это всего лишь версия. В кабинете был обнаружен «злоумышленник», колдующий у сейфа. Поначалу не вникли, кто это такой, но когда разобрались…

— У вас богатая фантазия, сыщик, — в последнее слово Инесса Дмитриевна вложила все свое презрение.

— Возможно, объяснения Павла Аркадьевича показались вам малоубедительными. Возможно, он во всем признался. Не суть. Вспыхнул скандал, а он еще размахивал пистолетом… Допустим, было так. Анастасия Олеговна его оттолкнула от себя, Павел Аркадьевич упал, Инесса Дмитриевна подняла упавший пистолет. Не исключаю, что она не хотела стрелять, но генерал бросился отнимать свое оружие, она машинально надавила на курок. Возможно, стреляла Анастасия Олеговна.

— Боже, ни в кого я не стреляла… — простонала вдова.

— Ваше счастье, — хмыкнул Турецкий. — Итак, что мы имеем? Подстреленный — но не мертвый — генерал корчится на полу, в доме тишина, трое родственников склонились над телом, в коридоре валяется бесчувственная Ольга, на первом этаже беззаботно спит охранник Константин. Стены кабинета выполнены на совесть, гасят звуки выстрела. Нормальная сельская идиллия.

— Какой кошмар, — пробормотала Ольга, зачарованно таращась на Турецкого.

— Да еще и бред, — фыркнула Инесса Дмитриевна.

Смущенно кашлянул охранник Константин.

— Вместо того чтобы позвонить в милицию и объяснить создавшуюся ситуацию, вы все втроем принимаете дерзкое решение. Согласен, это настоящая драма. Вы все до глубины чувств оскорблены поступком генерала. Это не просто плевок в душу. Это крушение, если хотите, идеалов. Опять же материальный фактор. Дом, квартиры, машины, маленькая, но уютная вилла в Греции. При мертвом генерале у вас не конфискуют это добро, при живом преступнике — могут. И что тогда? Обучение Леонида в престижном колледже немедленно отменяется. Больной женщине и ее матери самостоятельно зарабатывать на хлеб? Мыть полы в общежитиях? Стоять за прилавком на базаре? Какой ужас. Полагаю, решающую скрипку сыграла Инесса Дмитриевна, умеющая работать головой и сопоставлять имеющиеся факты. Леонид и Анастасия Олеговна попали под ее влияние.

— Послушайте, может, вы все-таки прекратите? — такое ощущение, что они воскликнули хором.

Только мальчик Леонид молчал. Холеное лицо покрывалось бледностью, он сидел с таким видом, словно проглотил собаку.

— Генерал, от полученного ранения потерявший сознание, лежит в запертом кабинете. Домашние с подачи большого знатока искусства Инессы Дмитриевны разыгрывают театральную сцену. Приводят в чувство Ольгу, выдумывают какого-то ночного грабителя. Поднимают Константина, который тут же начинает судорожно искать, откуда в дом проник злоумышленник. Отправляют Константина и Ольгу в больницу. Расклад удачный, в их распоряжении имеется часа два. Втроем волокут предателя-генерала вниз, грузят в багажник, мчатся на озеро, никого, разумеется, по дороге не встречая, поскольку глухая ночь. Сбрасывают в озеро — точно в том месте, где он рыбачил. Умер генерал уже в воде, оттого и не всплыл. Все складывается просто идеально: он одет в «субботнюю» одежду, подстрелен из того же пистолета, что охранники. Успеть доехать домой, вымыть машину, замести следы… Чем отличается труп, пролежавший сутки в холодной воде, от трупа, пролежавшего в той же воде три дня? Не спорю, возможно, чем-то отличается, но станет ли эксперт скрупулезно разбираться? Ему и в голову не придет. Вспомните, Владимир Иванович, — Турецкий повернулся к растерянному Багульнику, — вы же сами сказали, что с инициативой обшарить озеро выступила именно Инесса Дмитриевна. Причем сделала это тактично, вы даже не сразу вспомнили…

— Нет, я не могу выслушивать этот бред, — покачала головой Инесса Дмитриевна. — Настенька, мне кажется, нам пора пригласить адвоката.

— Да хоть все адвокатское сообщество, — улыбнулся Турецкий. — Позвольте, я закончу. Осталось немного. На этом ваше участие в преступлении еще не заканчивается. Но об этом потом. Следователю Шеховцовой удается скрывать свою вторую жизнь. У нее большие запасы относительно безвредного снотворного для ограниченного в передвижениях мужа. У нее отличная выдержка, она стоически выдерживает удар, когда приходит известие о найденном на озере теле генерала. Опустим ее переживания — могу вам сказать, они поистине шекспировские. О, мой генерал… Уже понятно, что перемен к лучшему в ее жизни не будет. Она удерживает позывы к суициду, гонит от себя мысль о благородной мести, поскольку догадывается, что же именно произошло в ночь, когда погиб ее любовник. Неделю она живет, как в тумане, но окружающие этого не замечают. К ней давно подъезжает охранник Лыбин, остававшийся, разумеется, в счастливом неведении относительно связи Щехов-цовой с Бекасовым. Для него она всего лишь следователь прокуратуры — несчастная, затурканная жизнью женщина. Он влюблен в нее, хочет взаимности. Она никогда не обращала на него внимания, но за несколько дней до убийства в прокуратуре обратила. Она уже не может выносить свое состояние, поехала поздно вечером к нему домой, где провела несколько часов. Разумеется, влюбленность Лыбина вспыхнула после этого с новой силой. Она дает ему свой «закрытый» номер — толку-то ей теперь от этого номера… Шестое мая, пятница, Лыбин меняется в девять утра, заходит в туалет перед тем, как покинуть здание. Появляется Регерт, объявляет Недоволину, что является очевидцем событий на озере. Лыбин это слышит. Покинуть здание незаметно он не планировал, просто так вышло. Недоволин отвернулся, а входная дверь не скрипит. У него и в мыслях не было, что Шеховцова причастна к преступлению, просто посчитал своим долгом, выйдя на улицу, ей позвонить и сообщить последнюю информацию — в кабинете прокурора сидит «человек-очевидец», и если ей интересно… Разумеется, Шеховцовой было интересно. Она покинула свое рабочее место на третьем этаже, спустилась в коридор второго этажа, заглянула в приемную. Оттуда плавно перетекла в кабинет прокурора. Дальше, я думаю, понятно. Она потеряла в этой жизни многое, но еще не все. «Здравствуйте, — сказала она человеку, ожидающему прокурора. — У вас имеется информация?» — «Да, — ответил тот. — Я видел все, что произошло на озере. И разговаривать буду только с прокурором». Она решила, что он ее узнал — поскольку нахмурился и стал всматриваться в ее лицо. Потемнело в голове у следователя Шеховцовой. Она пробормотала, что должна забрать кое-что из шкафа, зашла со спины, взяла первое, что попалось под руку… Стерла отпечатки пальцев, выскользнула в коридор, побежала к себе на третий этаж… Самое смешное, что она ото сделала совершенно напрасно.

— Как это? — не понял Багульник.

— Путаница, — объяснил Турецкий. — Заплутала в двух преступлениях, из которых была причастна лишь к одному. Регерт не был двадцать третьего апреля на Лебяжьем озере. Соседка сказала, что по субботам он ездит к матери в Спиринский дом престарелых. Слишком поздно соотнес я ее слова с фактами преступления. Но мало ли, может, в тот день не поехал… Я нашел место, где рыбачил Регерт. Это северная оконечность озера, напротив места, где рыбачил генерал. Места глухие, другие рыбаки там бывают редко. Он заметил, что на южной стороне осуществляется какая-то возня. Отправился туда по восточной тропе вдоль берега — возможно, из любопытства, возможно, спички попросить. Вот и стал свидетелем.

— Но почему вы решили, что он не был там двадцать третьего? — проворчал майор.

— След сапога в стороне от тропы, — объяснил Турецкий. — След принадлежит Регерту — я нашел у него в доме эти сапоги. То есть шел себе человек по твердой каменистой тропе в светлый полдень, и вдруг ступил вправо и погрузился в грязь. Зачем? Он же не слепой. Другое дело, если это происходило ночью! Человек торопится, он примерно знает, где тропа, но его движения неуверенны, сбивчивы, он оступается, что неудивительно в темноте, сапог погружается по щиколотку в грязь…

— Убедительно, — важно кивнул майор. — Хотя и не факт.

— Не факт, — подавил улыбку Турецкий. — Сегодня вечером я снова съездил в Корольково и повторно поговорил с соседкой. Она напрягла всю свои извилины и вспомнила, что в ту субботу Регерт также ездил в Спирино, а стало быть, в полдень он никак не мог быть на Лебяжьем озере.

— Но мы же с ней разговаривали… — пристыжено пробормотал Татарцев.

— Плохо разговаривали, — отрезал Турецкий. — Отсюда я сделал вывод, что Регерт был на озере в ночь на двадцать пятое апреля, что тоже подтвердила Роза Евдокимовна, поворошив извилинами. Итак, он рыбачит. Некоторым «психам» свойственно рыбачить ночью. Собственно, и не ночь уже, примерно пять утра… С южной стороны подъезжает машина, освещает берег фарами. Наблюдается возня. Что уж толкнуло Регерта стать очевидцем этой возни, знает только Бог, но он начинает продвижение по восточному берегу. Попадает в грязь, крадется дальше. И видит все, что происходит. А протекают события в свете фар. Две женщины и один… скажем так, юноша, выгружают из багажника тело, тащат к воде. Разуваются, вволакивают в озеро. А затем кто-то из вас… скажем, юноша, раздевается, ныряет в холодную воду, чтобы зацепить куртку генерала за корягу…

Предположение оказалось в точку. «Юноша» смертельно побледнел.

— Гражданин Регерт, конечно, бирюк, но не отшельник. Он живет в обществе и знает отдельных представителей этого общества. Он узнал генерала, узнал его домашних. Несколько дней он проводит в нерешительности — заявлять, не заявлять. Он, в принципе, законопослушный гражданин, хотя и ненавидит все эти штучки — прокуратуру, милицию, тому подобное. Законопослушность побеждает, он является в районную прокуратуру, но разговаривать хочет только с прокурором. Итак, Инесса Дмитриевна, получается, что Шеховцова своим поступком прикрыла не себя, а вас и вашу компанию. В противном случае все ваше чинное семейство давно бы уже сидело…

Он сделал паузу, отдышался. В боку закололо — как всегда некстати.

— Лыбин, видимо, удивился, когда в прокуратуре нашли труп. Вспомнил про свой звонок Шеховцовой. Пришлось настойчиво крутить ему пальцем у виска — дескать, что ты несешь? Тот вроде бы успокоился, но к моему приезду в ваш город снова нездорово оживился. Мол, никому не скажу, если бросишь своего заморыша-инвалида и переедешь ко мне жить. В четверг вечером она пришла к нему. Пришла так, что никто ее не видел. Пришел и я — поговорил с Лыбиным на лестнице. Он быстро меня сплавил, вернулся в квартиру. Все ей рассказал, в том числе про мои догадки, что в квартире кто-то есть. Начал наезжать. Терпение Шеховцовой окончательно лопнуло, разум помутился, в результате — очередной труп. Но как выйти из квартиры? Она чувствовала, что я нахожусь где-то рядом. Она меня кожей чувствовала! Правильно, битый час я просидел в машине рядом с домом. Потом уехал. Но она-то об этом не знала, я мог быть у подъезда, мог контролировать заднюю сторону дома, выходящую на погреба, вот и сидела в компании с покойником, не зная, что делать. Не всю же ночь ей сидеть! Поступок был не самый умный: в десять вечера она позвонила администратору гостиницы, представилась работницей Генеральной прокуратуры и опосредованно выяснила, что я уже в номере, то есть она может уходить. Что она и сделала — немедленно покинула квартиру. Администратор узнала в голосе этой «работницы Генеральной прокуратуры» голос следователя Шеховцовой. А дальше мне пришлось сделаться наживкой. На свою беду я сказал, что знаю имя убийцы. Это окончательно добило преступницу. К тому же рылся в архивах прокуратуры, мог найти упоминание о пресловутом деле комбината строительных материалов, из которого вытекает начало их связи. Она проникла поздно вечером в архив, подсыпав охране снотворное в чайник, бегала за мной с ножом, рассчитывая на фактор внезапности. Прыгнула перед машиной, спровоцировав аварию. Последним вечером ее охватила форменная истерика, — иначе как расценить затеянную ей бойню у гостиницы? — а все из-за того, чтобы прикончить этого ненавистного Турецкого…

— С Шеховцовой все понятно, Александр Борисович, — сказал майор Багульник. — А вот с сидящими перед нами женщинами складывается не очень.

— Ах, да, — встрепенулся Турецкий, — о моем последнем визите в этот благословенный дом. Инессе Дмитриевне крайне не понравились мои слова о каком-то очевидце преступления, с которым у меня якобы назревает встреча. Эта женщина абсолютно не в курсе проводимого мной расследования. И вообще, моя личность в последнее время стала ее нешуточно беспокоить. Уверовав, что еще один труп погоды не испортит, она набросила на себя что-то соответствующее природе и климату, покинула здание через черный ход, села в пикап, припаркованный за задней калиткой, — машину для чисто хозяйственных нужд — и, не дожидаясь, пока я договорю с Леонидом, поехала объездными путями устраивать засаду. Ей повезло, что я поехал именно этой дорогой, хотя другой я и не знаю. Вернее, не повезло… судя по итогу. Ей метко удалось прострелить колесо из той самой «беретты» — вы просто ворошиловский стрелок, Инесса Дмитриевна. Впрочем, потом вам удача изменила. Вы не попали в меня. Вы удрали, испугавшись решительного сопротивления. Майор, на вашем месте я бы отправил людей обыскать комнату Инессы Дмитриевны на предмет пистолета. Или в другом месте хорошенько поискал — думаю, с санкцией прокурора проблем не будет. Оформите задним числом.

— Черт… — пробормотал охранник Константин. — А вы ведь правда куда-то уезжали, Инесса Дмитриевна. Я очень удивился. Я не видел, как вы уехали, но видел, как вы вернулись, обогнули здание, поставили пикап у задней калитки. На вас лица не было…

— Инсинуации, — фыркнула женщина. — Вам ни за что не доказать…

— Уже доказано, — оскалился Турецкий. — Во-первых, запах духов в том месте, где вы упали. Вы же активно пользуетесь «Пуазоном»? И растопыренной пятерней вы влезли в грязь. Ваша рука, Инесса Дмитриевна. Она же такая характерная. Я прикрыл ее целлофановой пленкой из багажника, думаю, дожди для вашей ручки теперь не помеха… Вы решительная особа, Инесса Дмитриевна. Невзирая на возраст и конституцию. Всю жизнь не устаю поражаться, на какие только безрассудные авантюры не пускаются женщины для достижения собственного благополучия!

Он оборвал свою пламенную речь. Кажется, все сказал. Несколько минут в холле царило завороженное молчание.

— Зачем ты это сделала, мама? — прошептала, глядя в одну точку, Анастасия Олеговна. — Ты все испортила…

— Я ничего не делала, дочь! — звенящим голосом сказала ее мать. — Молчи, ничего не говори, мы должны немедленно позвонить адвокату!

Анастасия Олеговна заплакала навзрыд. Дернулась было Ольга, но как-то испуганно посмотрела на Турецкого, осталась на месте. Опустил голову Леонид.

— Скажите, — хрипло вымолвила Ольга, — вы арестовали ту женщину? Ну, которая следователь…

— Она застрелилась, — простодушно сказал Турецкий. — Но перед смертью все о себе рассказала. Сохранилась диктофонная запись: направляясь к ней на рандеву, я догадался включить диктофон.

— Хоть что-то, — проворчал майор.

— Там есть информация и про комбинат строительных материалов, — добавил Турецкий. — Если руководству местной милиции эта тема, конечно, интересна.

От внимательного взора не укрылось, как на чело майора милиции улеглась тень. Тема, разумеется, была интересная. Но еще интереснее было бы о ней не упоминать.

— Вы должны немедленно покинуть этот дом, — процедила Инесса Дмитриевна. — И разговаривать с нами будете только в присутствии наших адвокатов. Ваши улики смешны.

— Это не так, — добродушно улыбнулся Турецкий. — Думаю, Владимир Иванович Багульник со мной согласится. Да, это не тот случай, когда можно рассчитывать, что обрадуется генеральный прокурор и его супруга. Но мы ведь работаем не для того, чтобы радовать сильных мира сего? Если вы не задержите этих людей, Владимир Иванович, я немедленно сообщу в Следственный комитет Генеральной прокуратуры и сниму с себя всю ответственность. Эти люди совершили преступление. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей.

Возможно, Анастасия Олеговна виновна меньше всех — она не нажимала на курок, не ныряла в озеро, чтобы окончательно убить человека. Она не обязана давать показания против матери и приемного сына, но ответить за сокрытие улик, введение следствия в заблуждение и избавление от мертвого тела ей придется. Решайте, Владимир Иванович. А мне пора. Устал я чего-то сегодня…

Он сидел в машине, припаркованной у ограды, жадно курил, смотрел, как из дома вытекают люди. Честь и хвала майору Багульнику, он принял непростое, хотя и правильное решение. Первой в чреве милицейской машины исчезла Инесса Дмитриевна — она высоко держала голову, не сопротивлялась. Села Анастасия Олеговна — она плакала. Последним пристроился отрок Леонид. Меньше всего Турецкому хотелось бы думать об их дальнейшей судьбе. Он дождался, пока уедет кортеж, пока растворятся в темноте габаритные огни, завел машину…

В три часа ночи он добрался до районной больницы. Раскошелиться на охрану местное здравоохранение не могло. Он беспрепятственно добрался до отделения неотложной хирургии, разбудил дежурную — некрасивую девушку с веснушками, весьма похожую на Рене Зелльвегер. Объяснил, чего хочет в столь поздний час.

— Сейчас посмотрим, — вздохнула девушка, запуская компьютер. В виртуальном пространстве информации не нашлось. — Ах, да, — сообразила работница медицинского учреждения, открыла журнал. — Буслаевой сделали срочную операцию, состояние стабильно-тяжелое, но с ней все будет в порядке. Лежит в палате номер восемь.

— Спасибо, — поблагодарил Турецкий.

— Куда вы, к ней нельзя! — спохватилась дежурная.

— А зачем тогда сказали номер палаты? — рассмеялся Турецкий. — Да вы не волнуйтесь, я на минуточку. — Он аккуратно сунул в нагрудный кармашек дежурной сложенную вчетверо тысячную купюру и пошел своей дорогой…

Эльвира открыла глаза, когда он склонился над ней. Сделала их большими-пребольшими.

— Привет, — прошептал Турецкий.

— Сами вы привет… — прошептала она, закрывая глаза. Впрочем, подумала и открыла. — Говорят, я буду жить — они не врут, Александр Борисович?

— Врачи никогда не врут. — Он склонился и поцеловал ее в щеку, которая тут же заалела. — Раз сказали — будете жить, значит, будете.

— Жалко, что я вас подвела… — она вздохнула. — До Татарцева не дозвонилась, схватила попутку, помчалась. Из кустов опять пыталась дозвониться, но не успела…

— Все в порядке. — Он приложил палец к ее губам. — Все в порядке, дело закончено, все почести достанутся мжельской милиции, не забудут и про вас. Спите, Эльвира, я просто хотел убедиться, что с вами все в порядке. Завтра еще раз приду… если моя физиономия, конечно, не вызывает у вас негодования.

— Приходите, — она прыснула.

— Договорились. — Он наклонился, поцеловал ее еще раз — в забавную ямочку между щекой и краешком губы.

Остаток ночи он провел в ночном баре неподалеку от прибежища местной исполнительной власти. Пил коньяк крохотными стопочками, тупо таращился на барную стойку. Одолел дюжину «дринков», отшил ночную бабочку, побрел на выход. В шесть утра с бутылкой водки под мышкой он дотащился до затрапезной трехэтажки на краю городка, поднялся на последний этаж, заколотился в трухлявую дверь. Когда Мышкевич допрыгал на одной ноге до двери, он уже обдумывал, не полить ли облезлые стены подъезда.

— Александр Борисович… — журналист растерялся. Он спал. Сломанная нога не мешала, оказывается, спать.

— Ну, чего вылупился, Эдик? — пьяно вопросил Турецкий. — Я пришел к тебе с приветом — вот… — Он помахал литровой бутылкой.

— Входите, конечно… — Мышкевич и растерялся, и обрадовался, засуетился. — А вы знаете, меня в больнице продержали не больше часа. Сделали снимок, наложили гипс и пнули. Хорошо, санитар со смены возвращался, подбросил меня до дома.

— Накрывай, Эдик, болтать будем, научишь меня добывать информацию. — Турецкий хлопнул бутылкой по столу. Зарылся в холодильник, напевая: — Весь покрытый плесенью, абсолютно весь, в белом холодильнике сыр французский есть…

— А вы знаете, я теперь почти не пью, — вспомнил Мышкевич.

— А мне начхать, — отмахнулся Турецкий. — Не бойся совершенства, Эдик, оно тебе не грозит…

Он пил по-черному и не пьянел. К восьми утра Мышкевич завалился спать, Турецкий собрался, поплелся в гостиницу через весь городок. Мжельск уже просыпался, открывались магазины, выбирались из своих укрытий похмельные дворники с метлами. На остановке стояли люди, куда-то собравшиеся в выходной день. Кто-то шутил, что, если выйти из дома пораньше, можно успеть на предыдущий автобус. Медленно проехала машина ППС — сержант придирчиво осмотрел плетущегося вдоль обочины пешехода с нехарактерным для провинций экстерьером. Разглядел лицо, что-то буркнул водителю, машина поехала дальше. У городской церквушки его пробило на благотворительность — сунул бродяге, которому недавно хорошо надавали по репе, крупную купюру. До гостиницы так и не добрался — подвернулось второсортное питейное заведение, и он забрел в него, чтобы пропустить стаканчик-другой. Снова пил и не пьянел. Зазвонил телефон.

— Здравствуй, дорогой, — вежливо сказал Меркулов. — Ну и голосок у тебя. Спишь?

Он булькнул что-то невразумительное.

— Какой-то длинный у тебя тормозной путь, Саня, — заметил Меркулов. — Знаешь анекдот? Приходит эстонский мальчик домой, а у него уже жена и двое детишек…

— Ты на что-то намекаешь? — проворчал Турецкий.

— Ну вот, теперь узнаю, — обрадовался Меркулов. — Только не говори, что ты пьешь с утра пораньше.

— Пью.

— Ну и дурак. Избавляешься от комплекса неполноценности?

— У меня нет комплекса неполноценности. Я действительно неполноценный. Но я работаю над собой, — быстро добавил он, когда на том конце телефонной линии воцарилось недоуменное молчание.

— Ясненько, — протянул Меркулов. — А про работу ты случайно не забыл?

— Сделал я вашу работу, — проворчал Турецкий. — Серьезно, сделал, Константин Дмитриевич. Осталась техническая сторона, но с ней, я думаю, милиция справится. Слушай, может, избавишь меня от своего голоса? Так жутко раскалывается голова…

Почему алкоголь не избавлял его от головной боли? Обрушился шквал телефонных звонков — он не успевал донести рюмку до рта. Звонил майор Багульник — попросил Турецкого, как только образуется свободная минутка, зайти в управление, подумать вместе, как разгрести эту кучу дерьма. Он ответил, что зайти не сможет, только заползти. Позвонил прокурор Сыроватов, поздравил с успешно проделанной работой, выразил уверенность в завуалированной форме, что теперь-то знаменитый сыщик избавит городок от своего назойливого присутствия. Турецкий сказал, что поздравления принимаются, но виновен в случившемся не он один, а целый коллектив товарищей. Позвонила Маргарита из ФСБ, сказала, что до нее дошли определенные слухи. Он ответил, что слухи вполне обоснованные, он благодарит федеральную службу за содействие в работе, особенно за обезвреживание одноногого злодея Мышкевича. Позвонили из секретариата Генеральной прокуратуры, и официальный женский голос, немного похожий на голос с того света (Турецкий задрожал), поведал, что от имени и по поручению самого главного прокурора хочет знать, как протекает расследование и виден ли свет в конце тоннеля. Турецкий пробормотал, что дело практически завершено, а в конце тоннеля оказался не свет, а кромешная египетская тьма.

В завершение всей этой вакханалии позвонила дорогая супруга Ирина Генриховна.

— Как дела? — спросила сухо.

— Я все сделал, Ириша, — смиренно поведал Турецкий.

— Ты пьян?

— Безобразно…

— Почему?

— Тяжелая ночь, Ириша. Не то, что ты подумала.

Она помялась.

— А вчера… что было?

— Ничего.

— Ты уверен?

— Мне ли не знать?

— Ну, ладно, — она вздохнула облегченно. — Будет настроение, расскажешь. Сегодня не вернешься?

— Не думаю, Ириша. Здесь такая заварушка… Подозреваю, в определенных кругах постараются замять это дело, во всяком случае, общественность информировать не станут. И какая мне уготована роль в этом спектакле, пока не знаю. Буду вести себя, как настоящий скалолаз: главное, не залезть на скалу, а спуститься со скалы.

— Ты будешь осторожен?

— Как никогда, любимая. Пока. Целую, обожаю.

Он выпил стопку виски с каким-то подозрительным вкусом, стал прислушиваться к реагированию организма. Тень улеглась на барную стойку — кто-то пристроился рядом.

— Бармен, мартини, пожалуйста.

Он покосился вправо. Слетаются дневные бабочки после ночных? Нет, эту женщину он немного знал. Она не проститутка. У нее усталые глаза и натруженные, хотя не потерявшие формы руки.

— Здравствуйте, Александр Борисович, мы с вами уже несколько часов не виделись. — Домработница Ольга поставила сумочку на стойку, вынула заколку из волос, помотала спутанной шевелюрой, которая тут же красочно рассыпалась по плечам. Турецкий сглотнул. — Вы не против, если я тут, с вами?..

— Ни в коем случае… — он чуть не поперхнулся. — А как вы тут? Вы не меня, случайно, искали?

— Ни в коем случае, — она засмеялась. — Просто зашла — чтобы посмотреть на красивого мужчину.

— Женщины не смотрят на красивых мужчин, — Турецкий покраснел. — Женщины смотрят на мужчин с красивыми женщинами.

— Пусть будет так, — кивнула Ольга, принимая от бармена какой-то мутноватый напиток — видимо, с «новым и улучшенным вкусом». — Это было ужасно, Александр Борисович — то, что произошло сегодня ночью. До утра мы с Константином сидели в пустом доме — отрешенно смотрели друг на друга. Завтра утром меня вызывают в милицию, после обеда — в прокуратуру. В семье Бекасовых я больше работать не буду, сегодня же съеду. Нужно где-то переночевать. В вашей гостинице есть свободные места? Не составите мне компанию, Александр Борисович? А то как-то страшно…

Она смотрела на него вызывающе, соблазнительно, почти с требованием — раз уж сломали мою жизнь, то теперь компенсируйте. Подалась к нему, окутала ароматом хороших французских духов, в красивых глазах переливались ирония и что-то еще…

Осталось выдержать последнее испытание. Это будет трудно, почти невозможно, но вдруг получится?