Индийский хлопок и британский интерес. Овеществленная политика в колониальную эпоху - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Светлана Евгеньевна Сидорова (Часть I 1750- е

Часть I 1750-е – 1803: путешественники

Глава 1 Нагпурское княжество: обретение и приращение территорий

Центральные регионы Индии были самыми удаленными областями от первоначальных территориальных оплотов британцев, прибывших на Индостан по морю и основавших свои фактории на побережьях Бенгальского залива и Аравийского моря. К 1763 г., когда в Европе завершилась Семилетняя война (1756–1763), военный театр которой разворачивался и на Индийском субконтиненте, британская Ост-Индская компания упрочила свои береговые территориальные позиции. Так, она уверенно обосновалась в Бенгалии и Бихаре, низведя вскоре после победоносной битвы при Плес-си (1757) местных навабов до положения марионеточных правителей и получив полный политический контроль и право собирать налоги с этих территорий, а также в Северных Сиркарах – узкой полоски земли вдоль восточного побережья Бенгальского залива – которые ей достались от побежденной Франции, и на небольших пространствах вокруг Бомбея и Сурата на западном побережье Индостана и вокруг Мадраса – на юго-восточном[5]. Кроме того, оставив французам несколько населенных пунктов без права возводить там укрепления и содержать армии, Компания обеспечила себе свободу действий и отныне имела в качестве серьезных оппонентов лишь местных правителей, владения которых были раскинуты по всему огромному полуострову.

Дальнейшее грамотное выстраивание военно-дипломатических отношений с индийскими политиями и успешное продвижение британцев вглубь субконтинента в немалой степени зависели от хорошего знания этих земель. Не полагаясь на случайную информацию, английские генерал-губернаторы, лелеявшие планы расширения зоны влияния, всемерно поощряли усилия ученых-картографов, которые начиная со второй половины XVIII в. старательно наносили на бумагу очертания полуострова, изгибы рек, неровности рельефа, населенные пункты. В 1767 г. в Индии была основана Топографическая служба (Survey of India). А уже в 1782 г. возглавивший ее Джеймс Рэннел (1742–1830), снискавший себе славу «отца индийской географии», создал одну из первых современных карт Индии. На ней помимо территорий на северо-западе полуострова еще одним почти незаполненным местом оказался находящийся в фокусе данного исследования регион в центре Индии. На эту графическую особенность обратил внимание и Дж. Ф. Леки, который в коротком вступлении к «Дневнику путешествия в Нагпур» (а именно этот город и стал географическим узлом, стянувшим вокруг себя исследуемый регион), совершенного его братом Дэниэлом Робинсоном Леки в 1790 г., отметил, что на публикацию личных записей, первоначально предназначенных для узкого круга друзей и родственников, он решился, чтобы дать представление публике о той части Индии, которая «мало известна европейцам» и даже на «Главной карте Рэннела осталась пустой» [Леки 1790: б.с.]. И 30 лет спустя Джон Мэлком, крупный чиновник Ост-Индской компании, писал, что регион «с трудом можно было обнаружить на самых лучших картах» [Мэлком 1824, I: iii]. Картографической «пустоте» долгое время сопутствовала историографическая tabula rasa. К. Ю. Уиллс, чиновник Индийской гражданской службы[6], автор одного их первых исследований о Нагпурском государстве во 2-й половине XVIII в., вышедшего в 1926 г., отмечал, что для его книги вполне подошло бы название «Сорок забытых лет». «Английский читатель, если только он не пытался по крупицам собрать воедино обрывочные упоминания о нагпурских маратхах в magna opus Джеймса Гранта Даффа[7], не может даже в общих чертах представить себе их историю от падения Могольской империи до британского завоевания в 1803 г.» [Уиллс 1926: 1–2].

Между тем к середине XVIII в. до этих территорий дотянулась одна из маратхских княжеских династий – нагпурские Бхосле[8], распространив тем самым земли Маратхской конфедерации до западного побережья Бенгальского залива и до самой Бенгалии. Появление на политическом ландшафте Индии государства маратхов связано с именем завоевателя Шиваджи Бхосле, который в 1674 г. принял титул чхатрапати[9] и короновался в крепости Райгад в западной части современной Махараштры, ставшей столицей его «вотчины» и при его потомках перенесенной в город Сатару. Добиваясь различными путями у теряющего политическое влияние могольского императора, сидевшего на троне в городе Дели, санада[10] на сбор чаутха[11] и сардешмукхи[12] со все новых и новых земель, маратхские военачальники брали их под свой контроль, постепенно создавая вереницу геополитических образований, которые позднее, при британцах, получили обозначение княжеств, а сами они – условные титулы князей. Все они находились в подчинении у чхатрапати, а затем у пешв[13] – формально первых министров чхатрапати, но реально самостоятельных политических фигур, со временем заменивших главу государства и обосновавшихся с 1750 г. в городе Пуне. Несмотря на зависимость от сатарского, а потом и пунского тронов, княжества обладали высокой долей автономии, нередко вступая в конфликты друг с другом, что, видимо, и подвигло британцев уже в колониальное время определить эту политию как конфедерацию. Поэтому на британских картах, отображающих геополитическую ситуацию в Индии XVIII в., наряду с общими границами государства маратхов, можно видеть владения самых крупных и влиятельных входивших в его состав доменов, включая «хартленд» чхатрапати и пешв вокруг Сатары и Пуны, территории Холкаров, Синдия и Гайквадов. Все они, прижатые к западной части Индостана, растянулись по вертикали на огромное расстояние, упершись на севере в княжество Ауд (Аудх, Авадх) и земли сикхов, а на юге в территории Майсура и Хайдарабада, вышедшие из-под контроля могольского императора и ставшие самостоятельными. А к востоку от доменов перечисленных маратхских княжеств, занимая всю Центральную Индию, лежали те самые «пустые» земли, где властвовали князья нагпурских Бхосле, или, как их еще называли, раджи Берара.

Первые представители этой маратхской ветви еще в качестве сардаров[14] Шиваджи обосновались в Бераре, в городе Бхаме. Берар de jure входил в зону юрисдикции низама[15] Хайдарабада после объявления им о своей независимости в 1724 г. от Моголов, однако «Бхосле рассеяли своих военных по всей провинции [Берару], расставили везде войска, собирали больше половины[16] налогов, хотя всегда и признавали низама сувереном этих земель» [Лайалл 1870: 122]. Этот район официально именовался do-amli, что означало «совместное управление». Поэтому тем курьезнее выглядит тот факт, что англичане часто титуловали нагпурских Бхосле как раджей Берара. Именно так – территория раджи Берара – на карте Рэннела обозначен «пустой» кусок в восточной части Центральной Индии. На самом деле единственным официальным титулом, которым обладали будущие нагпурские властители, был сенасахеб субы[17], полученный в 1699 г. от сатарского чхатрапати Раджарама Парсоджи (I), сидевшим на «престоле» в Бхаме до 1710 г.

Обретение же собственных территорий Нагпурским княжеством связывают с именем Рагхуджи (I) Бхосле (1730–1755), который считается основателем династии. В 1730 г., встав в конфликте между своим дядей Канходжи (1710–1730)[18] и чхатрапати Шаху (1708–1749), внуком Шиваджи, на сторону последнего, он отправил родственника в сатарскую тюрьму и занял его трон в Бхаме. В дальнейшем Рагхуджи, умело участвуя в разрешении внутренних конфликтов в соседних княжествах династии Гонда – Девгад[19], Гадха-Мандла, Чанда[20], быстро обрел полный контроль над ними. И в 1737 г. он перебрался в город Нагпур на территории Девгада, сделав его своей столицей.

В 1840–1841 гг. Рагхуджи, оказывая военную помощь Шаху, успешно участвовал в походе в южные земли, в Карнатак, где после смерти могольского шаха Аурангзеба (1618–1707) шел передел территорий между местными навабами[21]. Этот рейд не принес Рагхуджи земельных приобретений, однако в награду ему была пожалована мокаса[22] Берара и Гондваны. Тогда же завязались контакты между нагпурскими Бхосле и британцами. Первые активно угрожали европейским факториям[23].

После завершения южного похода в течение десяти лет, с 1741 по 1751 г., Рагхуджи активно продвигался на восток в сторону Бурдвана, Ориссы, Бихара и Бенгалии, регулярно делая вылазки против бенгальского наваба Аливарди-хана (1671–1756). Первые попавшиеся на пути маленькие княжества Райпур, Ратанпур, Биласпур и Самбалпур, составлявшие область Чхаттисгарх, он подмял, присоединив к своим владениям. Натиск войск Рагхуджи был столь мощным, что пешва Баладжи Баджи-рав (1740–1761), опасаясь укрепления нагпурских князей, предложил бенгальскому навабу помощь взамен на уплату им в пользу Шаху чаутха и в свою – 22 лакхов[24] рупий. Столкновение с Рагхуджи у Пасета в 1743 г. вынудило пешву отойти в Пуну, князя – в Нагпур, а Шаху выступить миротворцем и заставить поссорившихся маратхов заключить договор, разграничивший между ними зоны влияния: за Нагпуром закреплялись земли к востоку от Берара, за Пуной – к западу. После разделения контролируемых территорий ничто не мешало Рагхуджи перекраивать границы на востоке Индии. По договору 1751 г. уставший от войн 80-летний Алаварди обязался уплачивать ежегодно нагпурским Бхосле 12 лакхов в качестве чаутха с Бенгалии, Бихара и Ориссы. При этом Орисса (или Каттак), т. е. огромная территория вплоть до Баласора и реки Суварнарекхи, хотя номинально оставалась под контролем Бенгалии[25], но все налоговые сборы, а не только чаутх, выплачивала в маратхскую казну. На престоле Бенгалии оставался ставленник Рагхуджи Мир Хабиб, поддержавший его в борьбе с навабом. Кроме того, за эти годы на территории Берара Рагхуджи вывел из-под контроля низама и подчинил себе три важных форпоста с прилегающими к ним землями – крепости Гавилгарх, Нарнала и Маникдруг.

Рагхуджи I Бхосле

В этот период прямых столкновений между маратхами и британцами не было. Однако последние были сильно напуганы постоянными набегами воинствующих соседей. Вещественным воплощением их страха стал ров длиной в три мили, вырытый в 1742 г. вдоль северной границы города Калькутты. Он так и остался известен в истории как Маратхский ров. В современной Калькутте о нем напоминает улица с одноименным названием. Кроме того, изрядно страдали английские торговые операции в Бенгалии, что наносило серьезный материальный урон Ост-Индской компании и определяло антимартхский крен в ее политике.

Весомое положение Нагпурского княжества в системе Маратхской конфедерации к концу правления Рагхуджи объяснялось не только серьезными территориальными приобретениями, но и первоначальным источником его могущества. Как пишет К. Уиллс, «не так широко известно, что Рагхуджи играл исключительную роль в общей маратхской истории… Его семья имела более высокий статус, чем Синдия и Холкары, так как последние были креатурами пешв, а нагпурские Бхосле своим возвышением были обязаны раджам Сатары… Когда последние оказались подмяты пешвами и потеряли влияние, первые подхватили знамя традиционного противостояния, которое сохраняется и по сей день, между брахманами и маратха[26]. Это в свою очередь вынуждало их поддерживать любые враждебные по отношению к пешвам силы» [Уиллс 1926: 8–9]. Иными словами, Нагпурское княжество возникло независимо от пешв.

Следующие после смерти Рагхуджи годы были отмечены внутренним спором между двумя его старшими сыновьями – Джаноджи (1755–1772[3]) и Мудходжи, претендующими на престол. При посредничестве пешвы Баладжи Баджи-рава (1740–1761) он разрешился в пользу первого. Джаноджи не обладал отцовским талантом военачальника и оказался не слишком умелым дипломатом. Несмотря на то, что Рагхуджи, вопреки договоренностям с Шаху, никогда не поддерживал Баладжи Баджи-рава в его военных кампаниях, он, тем не менее, избегал открытой конфронтации с ним. Джаноджи и Мудходжи, напротив, демонстрировали враждебность пунским властителям – не делали подношений, не отчисляли необходимые средства в их казну и, главное – устранились от участия в исторической битве при Панипате в 1761 г.[27], поражение в которой положило начало угасанию так и не набравшей политической мощи Маратхской конфедерации, «так как с этого момента правители отстаивали только свои собственные земли» [Газетир 1908–1931, II: 441]. Джадунатх Саркар, главный редактор многотомного издания документов по истории Маратхской конфедерации, писал в предисловии к пятому тому: «В то время как Синдия, Гайквады и Холкары проливали кровь на поле Панипата, ни один нагпурский солдат не принял участие в национальной битве с общим врагом маратхской гегемонии» [Кале 1938: i].

В последующие годы разворачивалось жесткое противостояние между пешвой Мадхав-равом I (1761–1772) и низамом Хайдарабада, в котором их ближайший сосед Джаноджи поддерживал поочередно то одного, то другого, восстановив, в конце концов, против себя обе стороны. Это привело к тому, что в 1765 г. пешва вторгся во владения Бхосле и вынудил последнего подписать в 1766 г. невыгодный договор, который пошатнул как материальное, так и политическое положение нагпурских князей. А в 1769 г., после еще одного похода пешвы против Джаноджи, закончившегося разорением и сожжением Нагпура, его властитель, растеряв нажитый отцом политический капитал, признал превосходство пунского правителя и подписал с ним в Канакпуре соглашение, по которому среди прочего обязался выплачивать пешве ежегодную контрибуцию в размере 5 лакхов рупий, предоставлять войска по требованию, не укреплять и не увеличивать свою армию, без согласия пешв не вступать в отношения с императором Дели (Великим Моголом), навабом Ориссы, низамом Хайдарабада и британцами[28].

Последние, как уже упоминалось выше, за это время разобрались с европейскими конкурентами на субконтиненте и упрочили свое положение на северо-востоке Индостана. Именно конфликты, в которых погрязли маратхи, вовремя не оказавшие помощь могольскому императору Шах-Аламу II, бенгальскому навабу Мир-казиму и навабу Ауда, в немалой степени поспособствовали укреплению позиций британцев в Бенгалии. В 1764 г. они одержали победу над объединенными силами императора и навабов в битве при Буксаре, итогом которой стало среди прочего получение в 1765 г. фирмана[29], предоставившего им право дива-ни, т. е. сбора налогов от имени императора с территорий Бенгалии, Бихара[30]. Еще несколько лет на этих землях просуществовала двойная система управления, когда часть властных функций сохранялась в руках императорского наместника – бенгальского наваба. Однако в 1772 г., в год смерти Джаноджи, эта система была упразднена, и наваб стал получать пенсию от Ост-Индской компании.

Таким образом, к середине 1760-х гг. владения британцев и нагпурского раджи сомкнулись в районе реки Суварнарекха и города Баласор. Аккумулировав функции политического администрирования с правом сбора налогов, что в добавление к коммерческим операциям стало важным источником доходов в казну, Ост-Индская компания обрела вкус к территориальным приобретениям.

Следует учитывать, что сам процесс обретения территорий в могольские времена носил своеобразный характер и был связан с передачей имперским подданным прав фискального контроля на определенных землях и одновременным присвоением ими функций политического управления, при том что формально Великий Могол сохранял верховную позицию[31]. Исследуя семантику термина сварадж (svarājya) в контексте маратхской истории XVIII в., И. П. Глушкова обратила внимание, что в отличие от более позднего значения этого слова, толкуемого как самоуправление или суверенитет, его первоначальный смысл «отражал не форму территориального суверенитета, а закрепление за имперским слугой заминдарских[32] прав и обязанностей… Экспансия маратхов – посредством обычной фитны[33], оплаченной защиты кого-либо от кого-либо или сбора налогов – вовсе не означала ни их легитимности вне „могольского суверенитета“, ни собственной фиксированной территории, ни тем более синхронной непрерывной протяженности последней. Маратхские сардары-военачальники становились временными владельцами земельных наделов-саранджамов[34] внутри суб – фискальных единиц, постепенно перехватывая в них общее администрирование. Тем самым они получали титул субедаров[35], а саранджамы, изначально предназначенные для обеспечения нужд действующей армии, разрастаясь за счет присоединения близлежащих поселений, превращались в наследственные владения» [Глушкова 2016: 205; 207]. Именно с получения Парсоджи в 1690 г. от Раджарама санада на сбор чаутха с Берара и Гондваны началось территориальное оформление Нагпурского княжества[36]. Британцы же хотя и имели иные представления о территории, сформированные десятилетиями проживания в условиях Вестфальской системы, в Индостане практиковали местные модели укрепления на земле, как было упомянуто, путем отъема у могольского наместника права сбора налогов с местного населения, сопровождавшегося демонстрацией военной силы. Также и описанный ниже спор с нагпурским раджой за Ориссу в основе своей имел разногласия по фискальным вопросам.

Именно во время правления Джаноджи между ним и первыми губернаторами Бенгалии Робертом Клайвом (1758–1760; 1765–1767) и Генри Ванситтартом (1760–1765) завязались весьма непростые отношения. По договору 1751 г. бенгальский наваб должен был выплачивать маратхам чаутх с трех провинций – Бенгалии, Бихара, Ориссы. Примерно до 1759 г. это исправно исполнялось. Однако после ослабления маратхских позиций, особенно в результате проигрыша у Пани-пата и укрепления положения британцев в Бенгалии, последние стали манкировать этой обязанностью, а начиная с 1765 г. и вовсе перестали реагировать на просьбы Джаноджи об уплате чаутха. Кроме того, воспользовавшись тем, что договор был утрачен, британцы настаивали на том, что Орисса была передана в пользование Бхосле взамен всех трех чаутхов [Мотт 1930: 18] и ставили условием уплаты этой подати возращение Ориссы под свой контроль и право иметь резидента при нагпурском дворе, на что Джаноджи не соглашался. Орисса была ценным приобретением его отца с важными городами Балешвар, Каттак и Джаганнатхпури. Последний был известным паломническим центром, приносившим огромные доходы[37]. Для британцев же Орисса была тем куском земли, обладание которым могло сомкнуть их пока еще разорванные территориальные владения на западе субконтинента в единую, непрерывную цепь от Бенгалии до Мадраса. У терзаемого выяснением отношений с пешвой и низамом Джаноджи не было достаточных сил, чтобы вступить в военное соперничество с британцами и отстоять завоеванные Рагхуджи привилегии. В свою очередь ост-индские чиновники, только-только утвердившиеся в Бенгалии и Бихаре, старались избегать столкновения с самой значительной силой на субконтиненте. Поэтому урегулирование этого вопроса было облечено в форму многолетних переговоров, сопровождавшихся обменом письмами, делегациями, бесконечным согласованием условий, формулировок и т. д. и поскольку маратхам никто добровольно дань не вручал, санады были не чем иным, как авансом последующих вознаграждений, уведомлением о том, что воины будут признаны собственниками земель, которые они смогут подчинить» [Глушкова 2016: 209]. Как пишет С. Г. Коларкар: «Английское терпение было подвергнуто жесточайшему испытанию, британцы отчаялись подписать соглашение» [Коларкар 1984: 436]. К моменту смерти Джаноджи дело не сдвинулось с мертвой точки. В том числе это объяснялось тем, что Канакпурское соглашение 1769 г. между пешвой и Джаноджи положило конец любым возможностям политического альянса между последним и Ост-Индской компанией [Синха 1967: 26]. Что касается британцев, то, по мнению Р. Синхи, такая ситуация была результатом не только дипломатических провалов, но и экономической несостоятельности, у них не было достаточно денег, чтобы удовлетворить требования нагпурцев [Там же: 30].

Глава 2 Заочная колонизация: с компасом, шагомером и секстантом по землям нагпурского раджи

Томас Мотт

От этого времени сохранились первые записи британцев о владениях нагпурских раджей. В 1766 г. Роберт Клайв отправил в земли раджи английского купца Томаса Мотта[38] на переговоры. Мотт получил инструкции изучить ситуацию при дворе Джаноджи, оценить его силы, собрать информацию о хозяйстве страны, а также выяснить, «уступит ли раджа Ориссу [британцам. – С. С.] взамен ежегодной контрибуции, что обеспечит непрерывность британских владений в Индии и укрепит их безмерно» [Мотт 1930: 2]. Сразу надо сказать, что миссия закончилась неудачно. Как раз незадолго до этого Нагпур был разорен пешвой и низамом и, как сообщил Мотту субедар Ориссы Бхавани-пандит, уполномоченный вести переговоры от имени раджи, «его хозяин вынужден был оставить любые помыслы о союзе с британцами в настоящий момент» [Там же: 29]. Такие обстоятельства изменили планы Мотта, который отказался от поездки в Нагпур и решил завершить свой путь в Самбалпуре, где находились алмазные копи и куда также предлагал Мотту заехать «нуждавшийся в средствах» генерал-губернатор и «организовать торговлю драгоценными камнями» [Там же: 1]. С этой задачей Мотт тоже не справился.

Дневник Мотта «Описание путешествия к алмазным копям в Самбалпуре в провинции Орисса» – это путешествие во времени и пространстве, в котором сменяющим друг друга календарным датам соответствуют точно зафиксированные мили преодоленного расстояния. Он покинул Калькутту 13 марта 1766 г. Нет необходимости останавливаться подробно на изложении его пути, так как он пролегал в той области, которая находится за пределами данного исследования. Ниже приведены лишь некоторые выдержки, чтобы показать, что именно его интересовало в дороге, и как он описывал увиденное.

«Я пересек реку Суварнарекха[39] 25 марта и вступил в страну Мохар Банг. Я миновал форт Омерднагар, расположенный в миле от дороги по правой стороне… рядом вырыт глубокий ров, земля из которого образует вал, на котором высажен кустарник с трехдюймовыми и острыми шипами, что делает его непреодолимым…

Баласор – большой город, в милю длиной и в полмили в его самой широкой части. Он стоит на реке Бори Беллаун, вода в ней обычно находится на уровне восьми футов и пригодна для перемещения судов в сухие доки, которых здесь много. Но весной вода поднимается выше. По реке могут ходить суда грузоподъемностью не более ста тонн, однако они не в состоянии преодолеть устье за исключением весенних месяцев… Со здания английской фактории[40] открывается прекрасный вид. С юго-запада на северо-запад лежат равнины, которые граничат на расстоянии в двенадцать миль с горами Нилгур. К югу возвышается аккуратный городок… К востоку видны изгибы реки Бори Беллаун, протекающей по местности, усеянной деревнями насколько хватает глаз… К северу располагаются невозделываемые угодья, орошаемые речной водой… 1 мая я покинул Будрак рано, пересек реку Солиунди шириной в триста ярдов, в это время года пригодную для переправы вброд. Я прошел не более четырех миль и обнаружил ручей всего в двадцать пять ярдов шириной, но такой глубокий и быстрый, что мне пришлось нанимать лодки, чтобы перебраться на другой берег. Он называется Тунда-Нулла, через него есть хороший каменный мост, но поврежденный у основания с обеих сторон стремительным потоком. 2 мая я вступил на территорию паргана[41] Даумнагар и через две мили перешел еще через один ручей по каменному мосту, давно не ремонтировавшемуся, но пригодному для провоза пушек…» [Там же: 2, 4, 10].

Основное внимание Мотта было приковано к местному ландшафту, который в его описании обрел конкретные природные и рукотворные маркеры, обладавшие определенными размерами, сориентированные по сторонам света, размещенные на точно вымеренных друг от друга расстояниях. При этом нигде в тексте не указано, каким образом он рассчитывал дистанции – пользовался ли информацией сопровождавших его слуг и местных жителей или имел при себе какие-то инструменты[42]. Упомянул он только компас. Однако из других источников известно, что в XVIII в. использовались «во-первых, инструменты для измерения дистанций – цепи и шагомеры. Далее, инструменты для измерения углов – квадранты и секстанты; компасы, угломеры и теодолиты; и, в-третьих, телескопы, созданные специально для производства астрономических работ, а также хронометры и часы для перевода времени в соответствии с долготами» [Исторические записки 1945: 198[43] ]. К слову, Джеймс Рэннел появился в Индии за три года до путешествия Мотта и лишь приступил к обследованию Бенгалии и Бихара, которое завершилось изданием в 1781 г. «Атласа Бенгалии» с масштабом 1 дюйм: 5 миль. Мотт же, по сути, создал словесную карту Ориссы или тех ее районов, где побывал. и, вернувшись в Калькутту с испещренными листами бумаги, не только «доставил» туда эту часть Индостана, но сделал ее «проходимой», знакомой, наполненной ландшафтными объектами, описанной таким образом, что давало возможность спланировать маршрут как мирных, так и военных экспедиций. Теперь стратеги из Ост-Индской компании «знали» эту местность, им было известно местоположение городов, крепостей, маратхских гарнизонов, расстояние между деревнями, колодцами, точками привалов, состояние дорог, переправ, мостов, глубина рек и высота гор. Сидя в кабинете, они «чувствовали» жару, «мокли» под муссонными дождями и открывали путь в Центральную Индию.

Маратхский воин. Путевая зарисовка из книги [Форбс 1835]

Мотта также интересовал потенциал пахотных угодий в Ориссе, условия сельскохозяйственного труда, налоговые отношения между землевладельцами и арендаторами, состояние ремесел. Он напрямую связывал запустение и бедность, царившие в посещенных им краях, с правлением маратхов, чей отрицательный образ он с особой старательностью выписывал на протяжении всего повествования. Он будто прикидывал, что можно получить с этих земель, и подспудно проводил мысль о том, что британцы были бы более рачительными хозяевами. По всему тексту рассыпаны замечания такого рода:

«…в окрестностях живет много мелких талукдаров[44], которые из-за притеснений махраттов в свою очередь угнетают арендаторов, и это стало причиной запустения страны» [Мотт 1930: 5].

«Кундеа-парра находится в трех косах[45] к юго-востоку от Куло, где я задержался на два дня, чтобы дать слугам запастись всем необходимым… так как оставшаяся часть пути пролегала через местности слабо населенные, гористые, плохо культивируемые и варварские во всех смыслах этого слова [Там же: 21].

«К северо-востоку от реки Шуру показались руины некогда большого города… нет необходимости говорить, что на протяжении всего моего путешествия, в какие бы прежде цветущие места я ни прибывал, я находил их в упадке и обезлюдевшими после истребления населения махраттами» [Там же: 8].

«Я остановился в маленькой деревне Кхассамгар… ее жители не выращивали ни бобовые, ни зерновые сорта, а только те, которые поспевали в сезон дождей. Культурами, созревающими в другие месяцы, местное население пренебрегало, так как все время жило в ожидании разорительных набегов махраттов» [Там же: 27].

Такое положение дел удивляло Мотта:

«Политика махраттов по управлению этой страной представляется очень странной для меня, сына свободы, обученного тому, что правительство учреждается для защиты каждого человека и самые отверженные и угнетенные имеют право на жалобу, которая обязана быть удовлетворена, если это не ущемляет общее благо. Люди же этой страны, наделенные от природы стоическим безразличием, которая притупляет любую чувствительность, обнаруживают в своих сердцах подлое и жалкое вероломство, оно лишает их доверия к соседям, препятствует союзу с теми, кто мог бы их защитить, подчиняют тем, кому они не в силах противостоять, а сами они в отчаянии взывают к воле бога» [Там же: 27].

На периферии авторского внимания остался ресурсный и сырьевой потенциал провинции, за исключением драгоценных камней. Слово «хлопок» упоминается в дневнике только три раза, причем в значении сырья лишь один. Например, он описывал деревню Куло, большой торговый центр, куда купцы из Берара и других районов Индии привозили хлопок и разную продукцию на буйволиных повозках, а возвращались груженые солью и европейскими товарами. С января по апрель они собирались в караваны для безопасности и преодолевали расстояние в 500–600 миль. Мотт никак не мог взять в толк, что мешало им проехать еще 120 миль, чтобы добраться до побережья. Наоборот, оттуда в Куло прибывали торговцы для совершения преимущественно бартерных сделок, денежного оборота почти не было [Там же: 22]. Гораздо чаще он упоминал другой хлопчатобумажный предмет колониального торга – муслин.

Такой избирательный интерес Мотта к сельскохозяйственной земле и ландшафту был вполне объясним. Чиновники Ост-Индской компании в этот период нуждались в средствах как для покупки колониального товара, так и для содержания армии и административного аппарата. Учитывая, что во второй половине XVIII в. у колонизаторов был небольшой ассортимент, который они могли предложить местному обществу в обмен на их продукцию, им приходилось расплачиваться за нее в основном серебром и золотом, вывоз которых из метрополии в условиях меркантилисткой политики был крайне нежелателен. Поэтому им важно было изыскать источник денег внутри колонии[46]. Получение контроля еще не столько над территорией, источником сырья и ресурсов и местом обитания платежеспособных жителей, сколько над «обложенным налогами населением» [Глушкова 2016: 208], обрабатывающим землю, открывало такие перспективы. Как пишет индийский историк Ирфан Хабиб, «в отличие от империалистов более позднего времени, сражавшихся за колониальные рынки, завоеватели доиндустриальной эпохи, имевшие в своем распоряжении весь мир в качестве рынка, охотились именно за товарами, предметами потребления» [Хабиб 2007: 300]. Кроме того, британцы, прибывшие в Индостан по морю и основавшие свои фактории на побережье, нуждались в обретении земной тверди под ногами в прямом смысле слова, чтобы беспрепятственно вести бизнес, и, главное, коммуницировать с другими английскими факториями по суше. Например, Шивбхат Сатхе, субедар Ориссы, поставленный на этот пост Рагхуджи и Джаноджи вместо Мирзы Салеха, заместителя Мир Хабиба, будучи не в силах оказывать военное давление на британцев для получения с них чаутха, использовал другие методы. В частности, он препятствовал хождению английской почты (дак) через этот регион и терроризировал гомаштов, коммерческих агентов Ост-Индской компании, ответственных за сбор готовой продукции (например, хлопчатобумажного полотна) у непосредственных производителей, складирование в накопительных центрах (аурунг) и переправку ее в фактории[47] [Коларкар 1984: 347]. В 1769 г. Джаноджи, после того, как Компания не откликнулась на его просьбу о помощи в борьбе против пешвы, не позволил британской армии пройти через Ориссу на пути из Мадраса в Бенгалию [Уиллс 1926: 32]. Поэтому чиновники и служащие Компании интересовались в подробностях, как эта суша была устроена с точки зрения ее пересечения пешком, на лошадях, буйволиных повозках или в паланкинах, с товаром или оружием, большими или малыми группами, зимой или летом.

Почти восемь месяцев Мотт был в пути. 2 ноября 1866 г. он пересек реку Суварнарекху в обратном направлении и был «рад ощутить под ногами английскую [курсив мой. – С. С.] землю» [Там же: 40].

Первая англо-маратхская война

Смерть Джаноджи в 1772 г., не оставившего после себя наследника, спровоцировала всплеск внутрисемейных кровавых конфликтов, разрешившихся официальным возведением в сан сенасахеба субы его племянника Рагхуджи II (1775–1816), сына его младшего брата Мудходжи (I). Последний выполнял роль опекуна и регента и, по сути, был главной политической фигурой в Нагпурском княжестве до смерти в 1785 г. В 1772 же году умер пешва Мадхав-рав I, что также повлекло не менее жестокую борьбу за пунский трон. После убийства пешвы Нараян-рава (1772–1773) и смещения пешвы Рагхунатх-рава (1773–1774) на это место пришел Мадхав-рав II (1774–1795). А в британском стане в 1772 г. новым генерал-губернатором Бенгалии был назначен Уоррен Хейстингс (1772–1785). 12 января 1777 г. он в письме личному секретарю Александру Эллиоту, находившемуся тогда в Англии, так излагал свое видение политики в Индии: «Вам хорошо известна общая система, которую я хотел бы внедрить в Индии: расширить влияние британской нации на все части Индии, расположенные вблизи наших владений, без увеличения защитных средств и вступления в рискованные или неопределенные сделки, и принять верность тех из наших соседей, которые захотят числиться в друзьях и союзниках

Его Величества короля Великобритании[48]… На этом основании я создам союз с Бераром. Эта страна – более важна для нас, чем любые другие, из-за близости к нашим владениям, и поэтому мы должны установить связь с ней раньше, чем это сделают другие [Кейт 1922: 88, 89].

Иоганн Цоффани. Уоррен Хейстингс, генерал-губернатор Бенгалии

В том числе и из-за такой установки британских властей период с 1775 по 1782 г. был временем относительного спокойствия для нагпурских Бхосле. Ост-Индская компания сконцентрировала внимание на западной части Маратхской державы. Воспользовавшись раздорами между претендентами на титул пешвы, Бомбейский совет английской Ост-Индской компании в 1775 г. заключил с изгнанным родственником пешвы Рагхунатх-равом Суратский договор, по которому британцам отходили маратхские земли – округ Бассейн, о. Салсетт и другие мелкие острова близ Бомбея в обмен на предоставление ему военной помощи. Это событие положило начало первой англо-маратхской войне (1775–1782). Когда в 1778 г. Индии достигла весть об англо-французской войне (1778–1783), Хейстингс поторопился заключить союз с Мудходжи на случай столкновения с французами и их вероятным союзником в лице пешвы на Индийском субконтиненте. В «Записке» от 9 июля 1778 г. Хейстингс отмечал, что «помочь ему может только сила, равная пешве… Мудходжи Бхосле, глава Берара, отвечает такой характеристике. Его семья всегда имела высокий статус среди властителей Индии. Его отец Рагхуджи подчинил Бенгалию, вынудив платить чаутх, в тот момент, когда ею управлял самый талантливый из ее правителей. Его брат Джаноджи сжег Пуну, когда власть пешвы была в зените. Его владения простираются от морского побережья Ориссы и западных границ Бенгалии до предместий Аурангабада. Его доходы внушительны, его силы многочисленны» (цит. по [Уиллс 1926: 48–54]). Британцы хорошо уловили разницу в происхождении власти пешв и нагпурских князей и планировали разыграть эту карту. Заключив союз, они готовы были оказать Бхосле «поддержку в их претензиях на суверенную власть» и первенство среди маратхских правителей. «У наших же границ, – продолжал Хейстингс, – будет мощный буфер, а наш альянс сможет противостоять, а при грамотной политике и сокрушить государство маратхов… Я рекомендую Компании немедленно отправить к Мудходжи Бхосле посланника со всеми полномочиями для заключения союза» (цит. по [Уиллс 1926: 48–54]). Как видно, земля в центре Индии по-прежнему имела пока стратегическое значение.

Александр Эллиот

20 июля 1778 г. упомянутый выше Александр Эллиот отправился в Нагпур в сопровождении помощника Роберта Фаркураха, капитана Уильяма Кэмпбелла и лейтенанта Джеймса Андерсона. Это была первая официальная британская миссия ко двору нагпурского раджи, а сами они стали первыми британцами, которые добрались до Нагпура. К 10 августа, преодолев 290 миль хорошо знакомого англичанам пути, они добрались до Каттака (там располагалась одна из ост-индских факторий). С этого момента они начали вести «Журнал путешествия из Каттака в Нагпур, начавшегося 11 августа 1778 г.».

Мне не удалось найти этот документ, но читавший его К. Уиллс написал о постигшем его разочаровании, так как обнаружил в нем в основном топографические детали местности [Там же: 56]. На самом деле эти записи уточняли и дополняли уже составленную Моттом словесную карту района. Эллиот двигался по маршруту Мотта до местечка Бауд, где последний повернул на Самбалпур. Эллиот же отправился дальше на запад к Сонпуру, столице одноименного княжества. Уиллс привел выдержку из «Журнала путешествия…»: «Сонпур – большая деревня с фортом, защищенным бамбуковой изгородью и земляным валом, расположенными вдоль реки Маханади… Река Тел отделяет владения раджи Берара Мудходжи от земель его брата Бимбаджи, раджи Чхаттисгарха[49] – дистрикт Бауд к востоку от реки принадлежит первому, а Сонпур к западу от реки находится на территории раджи Самбалпура, который платит налоги Бимбаджи» (цит. по [Там же: 56]). Путешествие Эллиота оказалось тяжелым и трагичным, оно пришлось на время непрерывных и сильных муссонов и пролегало в той части Индии, где, по выражению Уиллса, и «сегодня (1926 г. – С. С.) находятся самые дикие и труднопроходимые тракты полуострова» [Там же: 56]. В результате Эллиот заболел. В двухстах милях от Каттака в деревне Семра на берегу ручья Латх в семи милях от Сарангарха 12 сентября 1778 г. он скончался. Роберт Фаркурах за три дня до этого писал

У. Хейстингсу: «Его лихорадка ухудшается, и в ситуации, когда мы лишены какой-либо медицинской помощи и иного крова, кроме как плохой палатки, а ливни сменяются жарой, трудно предсказать исход событий» (цит. по [Там же: 57]). Хейстингс распорядился возвести надгробие, на котором высечены слова: «Александр Эллиот, эсквайр, которому в очень раннем возрасте выпала честь исполнить важную миссию при нагпурском дворе, умер от лихорадки в этом месте 12 сентября 1778 г. в возрасте 23 лет; этот памятник сооружен над его останками в знак признания его заслуг и в память об утрате, которое понесло государство с его смертью, по приказу генерал-губернатора» (цит. по: [Там же: 58]). Хейстингс подарил Вишванатху Саи, радже Сарангарха, царственный подарок – слона в обмен на обещание ухаживать за могилой. По словам Уиллса, в 1926 г. надгробие все еще стояло и находилось под присмотром нынешнего раджи, праправнука Вишванатха.

Бимбаджи Бхосле

Оставшаяся группа продолжила путь:

29.09 – пересекла реку Маханади.

7.10 – достигла деревни Мохра рядом с рекой Кхарун. Там 15 октября скончался еще один участник миссии – Роберт Фаркурах. Судя по расследованию К. Уиллса, над могилой был возведен памятник, однако к 1926 г. он не сохранился.

17.10 – группа прибыла в Ратанпур, столицу владений Бимбаджи.

26.10 – Маро.

6.11 – добрались до Ланжи уже в сопровождении высланного Мудходжи посла.

9.11 – Тирора.

12.11 – Тхарса. 14.11 – Нагпур.

Путь занял около трех с половиной месяцев. Оставшиеся участники экспедиции не имели полномочий на ведение переговоров. Поэтому после месяца пребывания в Нагпуре 12 декабря они отправились в путь на северо-запад от Нагпура и, миновав Савнер, Пандхерну, Мул-тай, Бетул, Шахпур, добрались до Хошангабада на территории княжества Бхопал, где лагерем расположились английские войска, высланные Хейстингсом в качестве военного подкрепления миссии Эллиота[50]. Возглавлявший их полковник Лесли умер 3 октября. Заменившему его полковнику Годдарду было поручено провести переговоры. Он в свою очередь отправил лейтенанта Дэниэла Уотерстоуна в Нагпур, который в письме Хейстингсу доложил о полном провале планов англичан, так как нагпурцы не поддержали идею союза с Ост-Индской компанией и отказались вступать в открытое противостояние с Пуной. 1 января 1779 г. Уотерстоун покинул Нагпур.

Описание пути экспедиции Эллиота, хотя и не столь подробное, как у Мотта, заполнило еще один кусок карты, существовавшей пока только в виде слов на бумаге. На самой же земле в центре Индии появились первые материальные, высеченные в камне, скорбные свидетельства тяжелого, медленного, но упорного продвижения британцев вглубь континента – надгробия и кенотафы, разбросанные вдоль дорог как путеводные знаки для идущих вслед за ними.

В 1779 г. усилиями Наны Пхаднависа, министра при пешве и главной политической фигуры в тот период в Пуне, удалось создать антибританский альянс и объединить силы пешвы, Синдии, Мудходжи Бхосле, хайдарабадского низама Али Хана и майсурского наваба Хайдара Али. Каждый из участников должен был на своем направлении беспокоить британцев и не дать им сконцентрировать силы в одном месте. Бхосле следовало выступить в поход на Бенгалию, что они и сделали в августе (по другим сведениям, в октябре) 1779 г. Однако пошли они в обход, достигнув Каттака только к маю 1780 г., т. е. к началу сезона дождей, когда никакие действия были невозможны. Британцев они предупредили о своих маневрах. Тем не менее, прежде чем направить через Ориссу войска на помощь Мадрасу, армия которого сражалась с майсурским навабом[51], бенгальские власти выслали еще одну делегацию в Каттак под руководством Дэвида Андерсона, брата Джеймса Андерсона из миссии Эллиота, чтобы наверняка избежать столкновения с силами Мудходжи. В результате двухэтапных переговоров в 1781 г. и вручения маратхам подарка размером в три лакха рупий было достигнуто соглашение, по которому британцы обещали Нагпуру еще 13 лакхов и помощь в установлении власти над районом Мандла, а нагпурцы в свою очередь обязались увести войска из Ориссы[52]. Как писал Грант Дафф, «путем ужасной политики господин Хейстингс временно отколол восточных маратхов от конфедерации и обратил их против Хайдара Али и пешвы в тот момент, когда не было сомнений, что они с 30 тысячами лошадей могли вторгнуться в Бенгалию и сжечь все города от Бурдвана до Пойнт-Палмирэс» [Грант Дафф 1826: 451]. Однако до того, как договор вступил в силу, открылся другой канал для переговоров со стороны Махадджи Синдия, в результате которых в 1782 г. был подписан Салбайский договор, ознаменовавший конец Первой англо-маратхской войны. Среди прочего договор закрепил за британцами Салсетт и район Броач на побережье Гуджарата.

Однако чтобы не пренебрегать отношениями с нагпурским раджой, который «был явно разочарован тем, что вместо него другой правитель стал ключевой фигурой в переговорах между британцами и маратхами» [Сен 1994, II: 256], Хейстингс отправил к его двору агента Чарлза Чэпмена, чья миссия носила скорее формальный характер[53]. 22 января 1782 г. он прибыл в Нагпур и всего на шесть дней пересекся с неким господином по фамилии Томас. К. Уиллс упоминал дневник путешествия Томаса из Нагпура в Каттак, копию которого ему удалось раздобыть в статистическом ведомстве в Калькутте. По словам Уиллса, в дневнике содержалось много информации о внутреннем устройстве страны. Сам путь длиной в 294 коса, или 588 миль, Томас преодолел в рекордные сроки – всего за 31 день, указав, кстати, что по дороге ему попалась могила Эллиота.

Джордж Форстер

Следующие несколько лет были временем относительного затишья в отношениях между бенгальскими властями и Бхосле. В 1785 г. Уоррен Хейстингс покинул Индию. После недолгого пребывания на этом посту сэра Джона Макферсона (1785–1786) новым генерал-губернатором Бенгалии стал лорд Чарлз Корнуоллис (1786–1793). На фоне беспокойства, доставляемого британцам майсурским правителем Типу Султаном (1782–1799) на юге, они вновь начали искать союза с маратхами и низамом Хайдарабада. С этой целью в конце 1787 г. генерал-губернатор отправил ко двору Бхосле Джорджа Форстера, который стал первым официальным британским резидентом в Нагпуре (1788–1791). 15 января он прибыл в столицу княжества из расположенного к северо-западу от нее Канпура, входившего в состав Ауда. Форстер был опытным путешественником: свой путь от Бенареса до Англии в период с декабря 1782 г. по июль 1784 г. он описал в двухтомном издании «Путешествие из Бенгалии в Англию через Северную Индию, Кашмир, Афганистан, Персию, Каспийское море и Россию» [Форстер 1798][54]. В Нагпуре у него были задачи дипломатического рода, поэтому вместо описания дороги он уже 11 апреля 1788 г. представил Корнуоллису «Очерк истории нагпурской ветви семьи Бхосле от завоевания ею своей страны до настоящего времени»[55], а также «Отчет о территориях, доходах, вооруженных силах и полиции нынешнего раджи, Мудходжи Бхосле». К. Уиллс привел этот текст полностью [Уиллс 1926: 88–103]. В нем Форстер дал личную оценку радже и его сыновьям, описал их ближайшее окружение и расстановку сил при дворе. Перейдя к характеристике территории, он четко обозначил географические рубежи княжества:

«С севера оно ограничено маленькой рекой Шер, бегущей на протяжении восьми миль на север от деревни Лакхнадон и отделяющей земли Бхосле от владений Баладжи, правителя Калпи. На западе княжество простирается до Ратанпура и включает все его районы. На юго-востоке Самбалпур и другие мелкие независимые индусские княжества служат барьером между владениями раджи и Каттаком (Ориссой. – С. С.), который ему подчиняется. На юге разграничительной является полоса в двадцать миль до реки Годавари, протекающей по территории низама. На юго-западе земли окружены рекой Годавари, образующей границу вокруг Берара. На севере княжество доходит до реки Нармады» (цит. по [Уиллс 1926: 96]).

Джон Копли. Чарлз Корнуоллис, генерал-губернатор Бенгалии

Ежегодный доход княжеской казны Форстер оценил в 52 лакха рупий и дал разбивку по вкладу отдельных регионов княжества в общую копилку. Хотя К. Уиллс, сравнивая цифры Форстера с теми, что приводил Джеймс Рэннел в «Мемуаре» [Рэннел 1788], считал, что первый их несколько занизил. Также Форстер показал некоторые статьи и суммы расходов. Далее шла информация по численности, составу и состоянию войск. Он насчитал 10 500 человек/лошадей в составе кавалерии, разбросанных в разных частях княжества, и 300 сипаев, «ужасно одетых и плохо вымуштрованных» (цит. по [Уиллс 1926: 98]). «Нерегулярная пехота, численность которой невозможно определить, в основном рассредоточена по фортам и не заслуживает упоминания. Плохая артиллерия Мудходжи столь же плохо и содержится. Она исчисляется пятнадцатью единицами разного калибра. Пушки были произведены на нагпурском оружейном дворе местными оружейниками и находятся сейчас на обслуживании небольшой группы европейцев, прибывших сюда из разных краев[56]» [Там же]. Оценка материальных ресурсов Бхосле была очень важна, так как просветила британцев относительно «мощи» этой династии. Как записал Форстер в своем отчете: «На основе сведений касательно доходов и вооруженных сил Мудходжи Бхосле, он, как представляется, занимает второстепенную позицию среди правителей Индии» [Там же]. Кроме того, Форстер описал и сам город, обратив внимание на дорогие здания, которые возводились в то время, «что отнимает немалую долю средств у бюджета и заведомо не даст радже втянуться в какое-нибудь военное предприятие» [Там же: 103]. В этом отчете уже не ландшафт Нагпурского княжества, а его ресурсы и богатства стали облекаться в форму цифр и отчетов, уместившихся на нескольких рукописных листах.

Дэниэл Леки

В мае 1788 г., вскоре после прибытия Форстера в Нагпур, умер Мудходжи, и наконец находившийся под его опекой сын Рагхуджи II обрел всю полноту власти. На основании сведений Форстера Ч. Корнуоллис пришел к выводу, что Нагпур более не представлял интереса в качестве сильного и независимого союзника и отозвал своего посланника в феврале 1789 г. Однако после начала Третьей англо-майсурской войны (1790–1792) Форстер вновь поспешил в Нагпур, чтобы урегулировать вопрос о прохождении британских войск через Ориссу[57]. На этот раз в составе его миссии был Дэниэл Леки, который по пути в столицу княжества вел «Журнал путешествия в Нагпур по дороге через Каттак, Баросамер и южные Гхаты Банджаре».