Информационно-семиотическая теория культуры. Введение

Культурология, будучи одной из современных гуманитарных наук, конечно же, опирается, прежде всего, на общенаучные методы, подходы и приемы, практикуемые ныне в научном познании: системный и междисциплинарный подходы, обширный (даже весьма обширный) арсенал эмпирического познания; в ее рамках используются также идеи и принципы синергетической методологии. Но, в то же время, здесь пока (в отличие, скажем, от социологии) не получили должного развития многие приемы теоретического познания: абстрагирование, формализация, моделирование, количественные оценки. Однако было бы несправедливо лишний раз в этом укорять культурологическую науку: она молода по возрасту, в процессах ее роста и развития пока еще не преодолены серьезные внутренние противоречия, которые объективно препятствуют достижению известной формулы методологической идиллии «предмет определяет метод». Увы, предмет культурологии (онтологическая сущность культуры) пока остается, скажем так, в процессах «конвенционализации», в пространстве дискуссий и поисков. А в общем теоретико-методологическую ситуацию в культурологической науке достаточно точно диагностирует название обстоятельного сборника статей ведущих отечественных культурологов «Теория культуры: разнообразие подходов и возможности их интеграции» (под ред. д.ф.н., проф. Резника Ю.М… – М.: Научно-политическая книга, 2012. – 479 с.). Этот диагноз, в котором «разнообразие подходов» мы склонны трактовать широко (включая и подходы к поиску онтологической сущности культуры), стал для нас и отправным моментом дискурса, и основой общности позиций авторов, и сквозным смысловым рефреном монографии, который еще не раз прозвучит.

Остается лишь добавить, что из многообразия бытующих концептуальных подходов к пониманию сущности культуры, претендующих задать и выстроить соответствующую систему методов познания культуры, ее феноменов и процессов в нашей культурологической науке, пожалуй, пока наиболее проработана и уже десятилетия претендует на статус теоретичности разве что «деятельностная концепция». Что касается нас, наших авторских (авторского коллектива) концептуальных предпочтений, они обозначены в названии монографии, соответственно, красной линией, проходящей через все разделы нашего дискурса и объединяющей их в целостность, будет идея информационно-семиотической природы культуры.

Эти обстоятельства и определили структуру и содержание книги в целом и данной главы – в частности.

1.1. Особенности поиска онтологической сущности культуры как признак методологического кризиса в культурологии

Хотя в последнее время острота полемики по поводу проблематики развития культурологии заметно спала, ситуация в этой науке остается парадоксально противоречивой: сущность ее объекта познания, т. е. сущность культуры, так и остается предметом дискуссий; продолжает шириться список определений, претендующих выразить эту сущность, но в то же время культурология демонстрирует едва ли не все признаки развития. Подобная ситуация в истории науки – не редкость, и она, как правило, является индикатором назревающих в недрах науки качественных (парадигмальных) сдвигов в развитии, что, разумеется, вполне относимо и к культурологии.

И в самом деле, как показывает анализ, существует целый ряд признаков, дающих основание полагать, что в культурологии явно зреют подобные сдвиги и перемены. Об этом свидетельствует, прежде всего, означенный характер ее внутренних противоречий. Так, если судить по критериям наукометрии, культурология, как уже подчеркивалось, демонстрирует целый ряд признаков успешного развития: достаточно активно публикуются статьи и создаются монографии, нередки также конференции, конгрессы и симпозиумы; существуют различные формы самоорганизации и профессиональной коммуникации культурологов. А что касается культурологических дисциплин, они институционализированы и представлены практически на всех уровнях и ступенях образования. Но, в то же время, ключевая проблематика этой науки – онтологическая сущность культуры, ее предметное пространство и ее методологические ориентиры (в том числе прикладные, технологические), а также место культурологии в системе социально-гуманитарных наук, остается предметом дискуссий на протяжении всего периода становления и развития культурологической науки в постсоветской России.

Характерна в этом плане позиция одного из ведущих философов современной России И.Т. Касавина: «вряд ли можно считать культурологию отдельной научной дисциплиной, наряду с философией, социологией, этнологией и прочими науками» [1]. И широко известный культуролог В.М. Межуев выражает подобное сомнение, но в более дипломатичной формуле: «существование особой науки о культуре остается пока под вопросом» [2], хотя в последнее время он часто выступает на культурологической арене как участник процессов формирования и легитимации отечественной культурологии в статусе самостоятельной науки. Но особенно категорична позиция Ю.М. Резника, настаивающего на том, что «претензии культурологии на статус „главной“ или единой науки о культуре следует признать необоснованными, а действия группы носителей такой позиции – неприемлемыми» [3].

Возможно, эти оценки излишне резки, в чем-то грешат преувеличением. Однако, любой, кто сколь-либо внимательно следит за процессами роста отечественной культурологии, не может не заметить хотя бы ее следующих, неоднозначных особенностей. Здесь едва ли не в равной мере дискурсивным вниманием пользуются, скажем, далеко не общепризнанные историко-культурологические концепции Л.Н. Гумилёва, отечественная софиология, устаревшие идеи неокантанства, а также яркие по форме, но, увы, не столь глубокие смыслом концептуальные изыски постмодернизма. К этому надо добавить, что отечественная культурология в значительной мере бытует как этнокультурология (региональная культурология), которая, мягко говоря, недалеко ушла в своих методах от натуралистического описательства феноменов культуры, характерного для этнографии (не говоря уже о том, что наша этническая культурология страдает излишней самокомплиментарностью, в ущерб научной объективности).

Конечно же, как и в любой другой науке, на ниве культурологии трудятся немало талантливых ученых; в рамках этой науки выдвигаются интересные идеи, продвигаются и развиваются современные методы научного познания, предпринимаются также и усилия к развитию форм и к росту уровня коммуникации в научно-культурологическом сообществе.

Однако ситуация в целом такова, что в нашей культурологии пока отсутствуют четкие, общепризнанные и разделяемые в научном сообществе (или его подавляющим большинством) парадигмальные контуры, которые обеспечивали бы (как это имеет место в любой науке):

– системность методологии и ее структурированность;

– общность (общепризнанность) объектной (культурологической) картины мира и ее онтологических элементов;

– иерархию проблемно-тематических приоритетов данной науки;

– системность ее объяснительных и интерпретационных принципов и схем;

– общность базового набора важнейших культурологических категорий.

В отечественной культурологии пока многое обстоит иначе: здесь, как правило, доминируют «авторское видение онтологий», «изящное описание» феноменов, событий и лиц, а также импровизационная герменевтика.

Да и мнение многих коллег, что «культурология – это новая наука, находящаяся выше и вне теоретико-методологического инструментария и предметных рамок других наук», читается не иначе как своеобразный «манифест свободы» культурологического дискурса от «стеснительных рамок строгостей и скукоты» общепринятых принципов и правил научной методологии.

Ситуация в культурологии, очерченная нами в весьма общих чертах, пожалуй, как нельзя лучше выразилась в названии статьи – «Культурология: возможность стать наукой», в которой констатируется, что «пока так и не существует культурологической теории, отвечающей надлежащим критериям научной рациональности» [4]. Небезосновательность этой позиции находит подтверждение и в нашем анализе [5].

Критичную позицию в отношении российской культурологии, а точнее – по поводу уровня ее методологической культуры, занимают и известные европейские исследователи, отмечая при этом, что в ней зачастую игнорируются общепринятые принципы науки [6].

Между тем, ситуация в социально-гуманитарном познании сегодня такова, что идеи и принципы неклассической и постнеклассической науки (в частности, синергетики, теории систем, теории информации) стали главными методологическими ориентирами философии, социологии, лингвистики, психологии, когнитивистики, на которые так или иначе должна опираться культурологическая наука. Однако культурология все еще преимущественно остается в рамках эмпирико-нарративного формата научной методологии, отдавая особое предпочтение историко-типологическому и структурно-морфологическому подходам. Положение усложняется и тем, что в культурологической науке, как уже отмечалось, накопилось громадное количество определений культуры, что само по себе является признаком «кризисности», требуя критической фильтрации этой массы определений в целях их переосмысления, обобщения и синтеза на основе современных, пост-неклассических научно-парадигмальных идей и представлений.

Справедливости ради заметим, что обилие определений культуры имеет и определенные объективные основания. Дело в том, что базовые онтологические сущности бытия, такие как материя, время, пространство, общество, сознание, к которым относится и культура, не имеют простых однозначных определений: представления о них постоянно углубляются и уточняются по мере развития процесса познания.

Однако в культурологии, как уже отмечено, ситуация усугубляется тем, что бытующее множество определений культуры не только не подвергаются критическому анализу и аргументированной минимизации, напротив – комментирование и классификация этих определений, как ни странно, стало едва ли не «теоретическим разделом» и «брендом» нашей культурологии. При этом речь порой идет не о поиске и прояснении сущности самой культуры, а о «видах» и «типах» бытующего сонма ее определений [7, с. 11].

Таким образом, с одной стороны, в культурологии налицо успехи в плане накопления знаний о культуре и ее институционализации как сферы науки и образования, а также освоения ею современных форматов профессиональной коммуникации; с другой – признаки отсутствия парадигмальной организованности культурологического знания. Все это в конечном итоге приводит к тому, что культурология в ущерб своим теоретико-аналитическим и прагматическим призваниям (предсказывать и моделировать процессы в культуре, проектировать технологии культуры, конструировать формы и типы субъектности в культуре, строить парадигмы и модусы культурной политики) бытует главным образом в виде сумматива нарративов о культуре, выстроенных и выстраиваемых на основе чрезвычайно разнородных познавательно-методологических оснований: исторических, идеологических, эпистемологических.

Едва ли возможно (и мыслимо) подобную эклектичную методологическую ситуацию представить себе в естественных науках. Здесь бесконечным изобретениям определений «сущности нечто», скажем, того же бозона Хиггса, гена или «темной материи», предпочли бы поиск путей и способов ее обнаружения или опровержения (в духе фоллибилизма Поппера).

Однако в культурологии продолжаются поиски определений культуры. При этом наряду с такими определениями, как «антропологическое», «аксиологическое», «нормативное», «адаптационное», «функциональное» и «семиотическое», не лишенными смысла и операциональности, в ходу и явно схоластические «виды» и «типы» определений. Вот типичные примеры такого рода: «историческое определение культуры», «описательное определение культуры», «археологическое определение культуры», «психологическое» и даже «дидактическое определение культуры» [7, с. 7].

В итоге наша культурология фактически «расщеплена» на целый ряд версий и течений, различающихся взглядами (представлениями) о сущности и природе культуры, об имманентных культуре методах исследования, а в связи с этим неизбежно различающихся по уровню теоретичности, набору объяснительных принципов и механизмов, по практикуемым методам исследования, проблемно-тематическому мейнстриму и, конечно же, по прикладной и прогностической продуктивности.

При этом наибольшее распространение на культурологической арене имеет «культуроведение» в следующих ипостасях:

– история и повседневность культуры в авторизованных вариантах;

– культурология известных («громких») артефактов;

– культурология мифа и художественного творчества;

– этническая культурология;

– музееведение;

– искусствоведение (искусствознание);

– социальная культурология, ориентированная на познание социального значения культурных явлений в их соотнесении с другими сферами бытия человека: экономикой, политикой, управлением.

В дополнение ко всему этому бытует еще и позиция рассматривать культурологию как совокупность относительно самостоятельных дисциплин и узко-предметных дискурсов. В частности, наряду с лингво-культурологией, фундаментальность и перспективность которой не вызывает вопросов, на дискурсивную арену культурологической науки выходят также «педагогическая культурология», «культурология города», «культурологии региона, поместья», что вызывает обоснованные вопросы.

Все это относится к внутренним противоречиям культурологии (их перечень может быть и продолжен), которые, на наш взгляд, могут (и должны) найти разрешение в контексте развития этой сферы познания в общей логике постклассической и постнеклассической парадигм науки. И отправным моментом подобной парадигмальной трансформации культурологической науки, разумеется, является (может «стать и быть») консенсус представлений о том, «что есть культура?».

Гипотетических предположений, претендующих ответить на этот вопрос, много, но, если пренебречь деталями, в современной отечественной культурологической науке культура предстает как сложный, системный, исторический развивающийся феномен, в бытии (существовании) коего особая роль принадлежит базовым формам активности человека: практико-преобразовательной деятельности, коммуникации (общению), когниции. Однако, поскольку пока концепции смысло-генетической и коммуникативной теорий культуры не продвинулись далее концепций, реально и активно функционирующий круг методологических оснований культурологии составляют деятельностный, системный и синергетический подходы.

Следует заметить, что некоторые философы связывают многообразие и противоречивость бытующих вариантов определений культуры не только со сложностью этого феномена, но и с недостатками культурологической методологии, в частности – с недооценкой в культурологии историчности культуры, а также ее вариативности и ее вторично-отраженной сущности как некоего предельно обобщенного образа бытия. В контексте подобных суждений (взглядов) предлагается ввести своеобразный принцип «презумпции культуры», предполагающий соотнесение и агрегирование всех бытующих в мире культур как неких частей, аспектов и фрагментов глобальной социальной памяти [8, с. 123]. Социальной памяти, заметим.

Мы еще вернемся к этой идее, а пока продолжим анализ общей методологической ситуации в культурологической науке, обратив внимание, что в европейских странах культура анализируется, главным образом, в рамках предметных наук о человеке. Речь, в частности, идет о сложившейся здесь традиции исследовать культуру преимущественно в комплексе антропологических дисциплин. Подобный подход к познанию культуры, как известно, восходит к Э. Тайлору, который определил ее (культуру) как целостный комплекс, включающий в себя знания, верования, искусство, нравы, право, обычаи и все прочие способности, характерные черты и привычки, приобретаемые человеком как членом некоего сообщества, т. е. как социальным существом [9].

Однако и в этой логике культура предстает не как самостоятельная сфера социального бытия (наподобие производственно-экономической или политической), а выступает как некая система скрепов между индивидом (антропологической единицей) и социумом, социальным бытием.

Здесь впору вновь, в очередной раз, обратиться к заключению наших коллег о теоретико-методологической ситуации в отечественной культурологии, которое укладывается в формулу «разнообразие подходов и возможности их интеграции», уточнив справедливости ради, что, увы, эти возможности и пути пока не найдены. Подобную ситуацию вполне можно квалифицировать и как методологический кризис.

После этих замечаний, полагаем, уместно заняться более детальным анализом бытующих представлений культурологической науки о сущности культуры и круге релевантных методов (методологий) познания культуры.

1. Касавин И.Т., Щавелев С.П. Анализ повседневности. – М.: Канон+, 2004. – С. 432.

2. Межуев В.М. Культурология: за и против (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. – 2008. – № 11. – С. 4–32.

3. Резник Ю.М. Культурология в системе наук о культуре: новая дисциплина или междисциплинарный проект? // Теория культуры. Фундаментальные проблемы культурологии. – СПб.: Алетейя. 2008. – С. 16–32.

4. Солонин Ю.Н., Тишкина А.Г. Культурология: возможность стать наукой (тезисы) // Инновационный потенциал культурологии и ее функции в системе гуманитарного знания. – СПб.: Изд-во РХГА, 2008. – С. 45–53.

5. Тхагапсоев Х.Г. К проблемам и перспективам развития российской культурологии // Вопросы культурологии. – 2012. – № 8. – С. 6–12.

6. Scherrer J. Kulturologie: Russland auf der Suche nach einer zivilisatorischen Identitat. – Gottingen: Wallstein Verl., 2003. – 188 S.

7. Кармин А.С. Культурология. – СПб.: Лань, 2001. – 830 с.

8. Кемеров В.Е. Введение в социальную философию. – М.: Академический проект, 2001. – 316 с.

9. Кремлев Н.Т., Тейлор Э.Б. Современная западная социология. – М.: Издательство политической литературы, 1990. – С. 339–340.

1.2. Деятельностная теория культуры: смыслы, прочтения, операциональность

Очевидно, что на любом этапе истории цели и методы познавательной деятельности человека определяются достигнутым к этому времени общим уровнем развития знания и процессов познания. Так, судя по фактам и оценкам египтологии, феномен (формы проявления) статического электричества был известен еще в Древнем Египте, а слабые электрические заряды в Античной Греции получали без труда, натирая янтарную палочку шелковым платком. В итоге греки подарили человечеству милый термин физики «электрон». Но сущность электричества открылась науке лишь в начале ХХ века.

А в целом же, процессы познания и история науки развивались так, что такие аспекты бытия, как вещество и энергия (движение), их свойства, формы существования и закономерности, их роль и место в жизнедеятельности человека и в процессах цивилизационного развития стали известны задолго до открытия информации. И опять же именно в двадцатом веке пришло осознание того, что не только вещество, но и информация является атрибутивной стороной бытия, в том числе – социокультурного бытия. В итоге в науке сложилась такая ситуация, когда знания о веществе и энергии, об их роли в социокультурогенезе вошли в научно-познавательный оборот давно и стали базовой частью аналитической аргументации социально-гуманитарных наук, чего нельзя сказать в отношении информации.

В этом плане особенно характерна материалистическая теория истории и общества. В ее логике за историей и цивилизацией (значит – за культурой), их непростыми перипетиями стоят лишь материально-вещественные процессы – экономические, производственные отношения; что касается культуры, ее форм и механизмов, в марксизме они рассматривались как второстепенные, «надстроечные».

Вот здесь мы подошли к одному из ключевых вопросов нашего дискурса. Любой, кто хоть в какой-то мере знаком с социальной философией, знает, что деятельность – это способ бытия, способ существования, экзистенции человека. Уже в силу этих обстоятельств деятельность неразрывно связана с культурой и должна найти место в теории культуры. К тому же, в истории науки и в развитии ее теорий существует прецедент, который делает привлекательным деятельностный подход в изучении всех аспектов бытия человека.

Дело в том, что этот подход в свое время оказался продуктивным в психологии и педагогике, что особенно успешно проявилось в трудах и идеях А.Н. Леонтьева [1] и Л.С. Выготского [2] (хотя из этого, конечно же, автоматически не следует универсальность деятельностного подхода в прочих сферах социально-гуманитарной науки, социальной практики).

Здесь уместно вновь обратиться к философии. Как известно, в философии все категории (сущность, субстанция, время, пространство, форма, содержание, система, структура, человек, культура, деятельность и т. д.) связаны между собой в единую и целостную категориальную сеть определенным образом – в неких субординационных и координационных отношениях. Например, если речь идет о материи, то способом ее бытия является движение, а в роли форм бытия материи выступают время и пространство (а точнее – бесконечное многообразие пространственно-временных форм, структур, процессов).

В этом контексте уместно задаться вопросом: в каких же отношениях находятся человек, деятельность и культура с позиции философии, в логике философии? Это и есть ключевой вопрос в адрес любой теории культуры, как деятельностной, так и информационно-семиотической.

Начнем с деятельностной концепции культуры и нюансов ее методологии. В частности, если следовать принципам и логике философии, деятельностный подход изначально предполагает придание деятельности особого онтологического статуса, а именно – понимания деятельности как некоего вида действительности (реальности), воздействующего не только на внешний предметный мир (на объекты и предметы реальной действительности), но и на субъект деятельности, на самого человека – через процессы опредмечивания и распредмечивания [3]. Однако здесь следует учитывать, что деятельность не предопределяется (не задается) биологическими или социальными инвариантными программами: она спонтанна, вариативна, ситуативна, изменчива и задается свободным целеполаганием человека, текущими внешними обстоятельствами и «поправками» самого субъекта деятельности (скажем, его намерениями учесть свои прошлые и текущие ошибки и добиться лучших результатов). Таким образом, деятельность не ограничивается преобразованием «объектного» мира (созданием артефактов), поскольку под ее влиянием и в ее процессах непрерывно меняется сам человек, характер его действий. С учетом указанных обстоятельств в философии деятельность рассматривается исключительно как способ бытия человека, поскольку в ее (деятельности) рамках, в ее логике и процессах человек непрерывно преобразовывает как реальную действительность, так и самого себя, создавая, воспроизводя и развивая собственное бытие и собственные потенции.

Отметим еще один методологический нюанс деятельностного подхода, который нередко игнорируется. Дело в том, что в логике философии деятельностный подход предполагает не апеллирование к каким-то частным видам и формам деятельности, а учет всех видов деятельности, образующих в совокупности способ бытия человека (в числе коих труд, игра, общение, познание, интерсубъективность, интеракция, самоорганизация, управление), а также детальный анализ особенностей деятельности и характера ее соотнесенности со всем спектром механизмов социокультурного бытия. А это, в свою очередь, требует анализа деятельности, по меньшей мере, в следующих трех ключевых планах:

– историко-генетическом – в нем исходной формой деятельности является совместная деятельность людей, в ходе которой происходит освоение и преобразование «внешней действительности» (объективного предметно-процессного мира), включая также означивание (символизацию), структурирование и осмысление внешней действительности (когницию) и ее перевод «во внутренний мир» (в картину мира, мировоззрение, знание, в культурные универсалии и в процесс познания) человека;

– структурно-функциональном, в основе коего лежит анализ структуры деятельности, а также ее разложение на «составные единицы» (включая и процесс вовлечения человека в деятельность, а также процессы целеполагания, проектирования программ и средств действий, анализа результатов деятельности и их соотнесения с первоначальной целью), регуляцию и корректирование деятельности;

– динамическом, предполагающем рассмотрение деятельности в ее самодвижении и развитии, в актах «опредмечивания и распредмечивания» [4].

Если учесть суть взаимоотношений этих актов, открываются нюансы, которые, как правило, не учитываются в культурологических дискурсах.

Например, перечисленные выше акты деятельности связаны между собой неразрывно, при этом опредмечивание означает перевод (преобразование) знания в технологии и процессы деятельности, в материально-вещные предметы (товары, артефакты); распредмечивание же, напротив, означает процесс перевода свойств вещи (вещей) и предметного мира в формы знания, в смыслы, идеи, символы, фетиши.

Таким образом, культура соотнесена с деятельностью как способом бытия человека (способом его существования, экзистенции) вовсе не напрямую, а опосредованно – через процессы «опредмечивания-распредмечивания», т. е. через процессы перевода материально-вещного мира в знаково-символический мир (иначе говоря – в формы информации) и наоборот – через процессы декодирования информации. Так что культура и деятельность связаны именно посредством информационных процессов, через информационные процессы. Следовательно, именно сочетание, синтез, взаимное дополнение деятельностного и информационно-семиотического подходов способно (может) наиболее адекватным образом раскрыть сущность культуры и нюансы органичной связи деятельности, культуры и бытия человека.

Вероятно, здесь уместно обратить внимание еще на одно обстоятельство. Весьма популярная в культурологической среде идея Бурдье о «габитусе» является своеобразным вариантом деятельностного подхода к интерпретации бытия человека. Ведь габитус понимается Бурдье как набор схем и моделей действий по воспроизводству социально-культурного бытия человека, якобы существующий объективно (помимо воли отдельного индивида), как особая реальность, в которой пребывает человек и которая предопределяет поведение и действия человека, довлея над ним [5]. Но поскольку Бурдье включает в пространство габитуса не только схемы деятельности, но также и регулятивно нормы, идея габитуса как нельзя лучше выражает единство информационного и деятельностного аспектов в бытии человека, манифестируя деятельность именно как способ его бытия.

Вернемся к деятельностной концепции культуры. Будучи развернута корректно и с позиции философии она показывает, что деятельность является способом бытия человека. Но, оказывается (и это видно из приведенного выше анализа), сама деятельность возможна только в сопряжении с процессами «опредмечивания – распредмечивания», т. е. с информационными процессами знаково-символического отражения реальности, кодирования и декодирования информации, составляющими ключевой аспект культуры.

Здесь впору обратиться к В.С. Степину, который трактует культуру как систему исторически развивающихся над-биологических программ жизнедеятельности (общения, поведения, преобразовательной деятельности человека), обеспечивающих воспроизводство и непрерывное изменение социального бытия во всех его аспектах [6]. Академик В.С. Степин, как видим, понимает культуру не иначе как систему программ, т. е. как информационную сущность и информационную систему, которая накапливается, структурируется, развивается, обслуживает процессы социокультурного бытия, сопровождает формы жизнедеятельности человека, их воспроизводство, развитие.

Если учитывать эти обстоятельства, деятельностная теория культуры вовсе не противоречит информационно-семиотической теории и не является ее альтернативой (как принято полагать). Напротив, деятельностная теория предстает как аспект и дополнение информационно-семиотической теории культуры, поскольку информационные процессы в социуме бытуют не сами по себе, они создаются, выстраиваются, направляются, корректируются лишь только в процессах интеракции, деятельности и коммуникации.

Справедливости ради заметим, что в ряде работ давно подчеркивается неразрывный и взаимодополняющий характер информации и деятельности в бытии человека [7]. Ставится также вопрос о необходимости сочетать и синтезировать существующие концепции культуры, излишне преувеличивающие значимость отдельных факторов бытия человека: деятельности, ценностного мира, поскольку культура реально соотнесена со всеми аспектами бытия человека, социума [8].

Итак, точно так же, как бесконечное многообразие структурных и процессных форм бытия выразимы лишь посредством (на основе) многообразия пространственно-временных форм, неисчерпаемое многообразие граней, аспектов и измерений бытия человека выразимы и воспроизводимы лишь посредством культуры и бесконечного многообразия ее форм, смыслов, механизмов. Культура охватывает, пронизывает и интегрирует все грани бытия человека именно в силу ее особой природы и сущности, информационной сущности, что, в свою очередь, уходит в глубины истории человека, социогенеза и культурогенеза, цивилизационного развития на протяжении длительного времени.

Здесь впору вернуться к деятельностно-семиотической концепции культуры, выдвигаемой А.С. Запесоцким. Речь идет о том, меняет ли эта концепция роль и место деятельностного подхода в теории культуры.

Все зависит от того, как понимать сущность семиотики. Дело в том, что существуют два крайних (принципиально различающихся) варианта понимания семиотики: первый – как формальное учение о знаках (что восходит к идеям Локка и Пирса), второй – как учение о способах передачи информации (как это следует из современной науки: лингвистики, теории информации, когнитивистики, теории сознания). Если же семиотику понимать лишь как учение о знаках, то «деятельностно-семиотическая» теория культуры А.С. Запесоцкого предстает как некая версия давно существующей деятельностной теории культуры. А если семиотику понимать как учение о способах и механизмах передачи информации, то культура в концепции А.С. Запесоцкого предстает как нечто такое, что в равной мере сопряжено как с преобразовательной деятельностью человека, так и с его умением творить информацию, создавать информационные системы и использовать их в своей жизни.

И в заключение зафиксируем, что в реальной действительности бытие человека и процесс развития культуры раскрываются и проявляются в огромном многообразии видов, форм и механизмов деятельности, сосредоточенных на основных центрах фокусировки человеческой активности, а именно – на коммуникации, интеракции, питании, различении полов, пространственно-временных отношениях, использовании материалов и орудий, на игре и познании, что неразрывно связано с творением знаков и символов (т. е. с творением и оперированием информацией). Именно на этой сложной и комплексной основе формируются культурный опыт человека (и социума), структурно-функциональная специфика культуры, мир ее смыслов и ценностных ориентиров. В этом смысле (контексте) социально-культурное бытие человека адекватно может быть отражено и интерпретировано лишь на основе взаимодополняющего сочетания деятельностного подхода и информационно-семиотической теории культуры.

Здесь уместно вновь вернуться к деятельности и ее роли в бытии человека. Да, будучи также частью природного мира, человек в какой-то степени продолжает опираться на «присваивающий способ бытия», берет многое у природы в готовом виде (воздух, воду, дары флоры и фауны, природные ископаемые и т. д.). Однако «присваивая плоды природы», человек опирается на сложнейшие формы и виды деятельности, технику, технологии, вновь и вновь демонстрируя абсолютную и тотальную завязанность своего бытия на деятельность, а по сути манифестируя деятельность в роли универсального способа бытия человека. Столь же тотально бытие человека завязано на культуру, в очередной раз возвращая нас к вопросу о сущности и характере отношения деятельности и культуры. Сущность этих отношений кроется в бытии человека, а точнее – в его особенностях. В этом контексте напомним, что наиболее объемлющее описание любой сущности дается на основе онтологических категорий «содержание» и «форма». Очевидно, что содержание бытия человека многообразно – от биологического и социального самовоспроизводства, от познания и преобразования реальной действительности до наделения смыслами всего сущего посредством создания знаково-символических (информационных) систем, способных выразить как всю необъятную сложность бытия, так и тончайшие грани переживания человеком мира, «себя в мире», «себя и Другого». А формой бытия человека, охватывающей и организующей в целостность и единство многообразие векторов субъектности, конечно же, является культура.

Между тем, в культурологических дискурсах в ходу неудачно выхваченная из трудов Э.С. Маркаряна формула «культура – способ деятельности», что, увы, низводит великую сущность по имени «культура» до неких приемов, процедур, рецептур, техники и тактики действий, каковыми и являются любые способы деятельности (да искажает и суть самой деятельности). Но, судя по всему, сам Э.С. Маркарян видел за культурой нечто иное и куда более многосложное, а именно «специфическую функцию в коллективной жизни людей», «способ самоорганизации социума», что явно прочитывается в его дискурсах [9].

1. Леонтьев А.А., Леонтьев Д.А., Соколова Е.Е. Алексей Николаевич Леонтьев: деятельность, сознание, личность. – М.: Смысл, 2005. – 431 с. 2. Выготский Л.С. Психология развития человека. – М.: Смысл, 2005. – 1136 с.

3. Огурцов А.П., Юдин Э.Г. Деятельность // Новая философская энциклопедия. Т. 1. – М.: Мысль, 2001. С. 633–634.

4. Морозов Ф.М. Деятельности теория // Энциклопедия эпистемологии и философии науки. – М.: Канон+, 2009. С. 174–176.

5. Бурдье П. Структура, габитус, практика // Журнал социологии и социальной антропологии. – 1998. – Т. 1. № 2. – С. 44–59.

6. Запесоцкий А.С. Теория культуры академика В.С. Степина. – СПб.: СПбГУП, 2010. – 112 с.

7. Тхагапсоев Х.Г. К проблемам и перспективам развития российской культурологии // Вопросы культурологии. – 2012. – № 8. – С. 6–12.

8. Сагатовский В.Н. Взаимодополнительность основных подходов к пониманию культуры: попытка синтеза // Фундаментальные проблемы культурологии. Т. 1. – СПб.: Алетейя, 2008. – С. 151–162. 9. Маркарян Э.С. Избранное. Наука о культуре и императивы эпохи / Отв. ред. А.В. Бондарев. – М.—СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2014. – 656 с.

1.3. Культура как саморазвивающаяся система: проблемы системного подхода в культурологии

Одним из ключевых принципов современного научного познания, как известно и уже нами не раз подчеркнуто, является системный подход, характерный тем, что требует рассматривать любой объект познания в качестве системы, представляющей собой целостную совокупность составных частей и элементов той или иной степени сложности, той или иной формы организации. Как и любой популярной методологии, ей посвящено множество исследований и публикаций, в том числе и публикации систематизирующего характера [1–5], обобщение которых легло в основу данного параграфа.