Инженер магии

XXXIV

Брид с Кадарой ждут на гребне холма. Доррин подъезжает к ним и смотрит на неглубокую долину, отделяющую их от места назначения.

На плоском плато над невысоким водопадом лежит разделенный надвое рекой Вайль городок Дью. Он не разбросан по равнине, как скотоводческий Вивет, не стиснут каменными стенами, как Джеллико, не чахнет под белым хлыстом Фэрхэвена, как Вергрен. Нижняя часть города, расположенная в дельте, представляет собой заштатный порт. Порт настолько бедный, что даже вездесущая Лидрал посещает его лишь от случая к случаю.

Другая, не портовая часть Дью, к которой примыкают фермы и разбросанные по ближним холмам арендуемые участки, представляет собой непритязательное поселение на дороге, ведущей из Клета к неприветливому северному побережью Кандара. Этот захолустный тракт превращается чуть ли не в тропу, заканчивающуюся тупиком в нескольких кай за Дью, городком, где Закатные Отроги встречаются с Северным Океаном. За теснящимися на плато постройками и вьющимися над ними струйками дыма высятся чудовищные, покрытые вечными снегами и льдами каменные громады, в сравнении с которыми все притулившиеся у подножий людские строения кажутся жалкими и ничтожными.

— Вид не вдохновляющий, — высказывается Брид.

— По крайней мере, все соответствует условиям, — указывает Кадара. — Мы побывали в Фэрхэвене, перебрались через Рассветные отроги и теперь попытаемся прожить у подножия Закатных по крайней мере более одного года.

— Вот это «по крайней мере, более» мне с самого начала не нравилось, — ворчит Брид. — Что значит «более» — на день или на полгода?

Доррин хмурится: перед ним Лортрен таких условий не ставила и сроков, даже столь нечетких, не определяла. Просто сказала, что он должен найти себя.

— Ну что ж, сидя здесь, на ветру, в Дью не попадешь, — говорит Кадара и щелкает поводьями гнедой, направляя ее по дороге к городу. Брид следует за девушкой. Доррин мешкает, глядя, как непринужденно держатся в седле его спутники, а потом наклоняется, гладит Меривен по шее, и говорит:

— Ну что, красавица, поедем и мы. Поедем, куда бы ни вел нас путь.

XXXV

Доррин присматривается к деревянному, увенчанному трубой зданию кузницы и покрытому навесом дворику, отделяющему его от маленького сарая, кораля с парой лошадей и загона для свиней. За сараем высятся три могучих дуба, еще не покрывшихся листвой.

Стоило ли являться сюда одному? С другой стороны, решает Доррин, это только его дело. У Брида с Кадарой свой путь — они бойцы и должны искать соответствующую службу.

— Можно войти? — громко спрашивает он, но никто не отзывается. Спешившись, Доррин привязывает Меривен к железному кольцу на квадратном столбе и заходит в помещение, наполненное покалывающим глаза туманом и металлическим запахом. Протискиваясь бочком мимо нагроможденных у одной стены сломанных орудий и каких-то непонятных металлических заготовок, юноша отмечает, что в сравнении с кузницей Хегла в этой мастерской царит полнейший кавардак и даже инструменты на полках набросаны кое-как, вперемешку. Зато их разнообразие производит впечатление. Многие из них — обычные молоты и молотки, штамповочные молот и прессы, приспособления для чеканки и прочее — Доррину хорошо знакомы, но он видит и чудные приспособления. Например, щипцы, напоминающие по форме змей, или два больших конических пробойника на тяжеленных основах. Из двух резервуаров с угольной пылью один разделен на две части.

Мускулы на спине кузнеца бугрятся, когда вздымается и падает его молот и когда он берет щипцами горячее железо. Потом железо остывает и возвращается в горн. Мастер внимательно следит за накалом и в нужный момент вновь перемещает заготовку на наковальню.

Наконец, когда деталь — сложной формы изогнутая скоба — устанавливается на краю горна для прокаливания, мастер откладывает молот и поворачивается к вошедшему.

— Ты кто, парень? Что тебе нужно?

— Меня зовут Доррин. Джардиш сказал, что тебе нужен помощник. Вот я и хотел бы поступить в подмастерья.

— Джардиш? С каких это пор торговцы стали разбираться в кузнечном деле?

Доррин отмалчивается, вежливо улыбаясь.

— Ты малый тощий, а стало быть, прожорливый. Всех молодых парней надобно кормить на убой, ровно свиней, — мастер обходит Доррина вокруг, внимательно его разглядывая. — И с чего ты вообще решил, будто можешь работать в кузне?

— Я уже работал. Был подмастерьем.

— Так почему там и не остался?

— Я... с Отшельничьего.

— А, из этих... И за что же они тебя поперли?

— Я хотел делать игрушки, маленькие машины. Ну а они там не видят в этом никакого проку.

— Хм... я, признаться, тоже.

— Но я могу делать все, что требуется.

— Рассчитываешь поработать у меня годик-другой, а, малый?

— Нет, почтеннейший. Я не рассчитываю занять это место надолго.

— Ха! Оно для тебя недостаточно хорошее?

Доррин прикусывает язык.

— Если я стану хорошим кузнецом, то мне придется уйти раньше, чем ты будешь готов от меня отказаться. Ну а не стану — так ты сам меня выставишь.

— Ну, парень, на язык ты, я вижу, востер. А что знаешь о нашем ремесле?

— Немного... Во всяком случае, недостаточно.

— Умеешь орудовать вон теми большими мехами? Гвозди ковать можешь? Хороший подмастерье способен выковать за утро не одну сотню. Пазы сращивать умеешь? Так, чтобы схватило намертво? Чушки у тебя ровные, не колются?

— Обычно нет, — Доррин ухитряется-таки вставить слово в эту тираду. Спиной он чувствует, что в кузнице появился кто-то еще, однако не оборачивается.

— Работа у нас трудная. Будешь меня слушаться? Делать что я скажу, и чтобы без дерзостей?

— А вопросы задавать можно?

Кузнец хмурится.

— Если ты прогонишь этого парня, Яррл, то будешь распоследним Белым болваном, — звучит позади твердый голос.

— Это наши, кузнечные дела, Рейса, — говорит Яррл, оборачиваясь на вошедшую женщину. Доррин отмечает ее седые волосы, широкие плечи и культю — правая рука ниже локтя у нее отсутствует. Кузнец тем временем вновь переводит взгляд на Доррина и пожимает плечами:

— Плачу я немного. Еда, койка в угловой каморке при кузнице и медяк за восьмидневку, пока не научишься толком работать самостоятельно. Но коли спустя первую восьмидневку ты не сможешь как следует орудовать молотом и ковать хорошие гвозди, можешь проваливать. Неумехи и бездельники мне не нужны.

— Справедливо. А найдется в конюшне свободное стойло, которое я мог бы почистить и занять?

— Стойло? — Яррл в недоумении. — Ты что, хочешь спать в стойле?

— Не я, почтеннейший. У меня есть лошадка.

— А чем ты собираешься ее кормить? Я на нее тратиться не собираюсь.

— Это само собой. Но ежели от меня будет толк, то я заработаю и на прокорм лошадке, а нет — так ты все одно меня выставишь. Ну а на первое время осталась у меня еще пара монет.

— Ну... я не знаю.

— Яррл... — Женский голос тих, но настойчив.

— Ладно. Но конюшню чистить и все такое будешь в свободное время. А сейчас отведи лошадь и возвращайся сюда. Хочу не откладывая посмотреть, способен ли ты отработать хотя бы харч.

— Да, почтеннейший.

— Этот по крайней мере не грубиян, — ворчит кузнец, отворачиваясь и берясь за молот.

Рейса, слегка покачав головой, улыбается Доррину и обращается к мужу:

— Я провожу его на конюшню.

Следом за однорукой женщиной юноша направляется к сараю и трем стойлам. В первом мул, второе и третье свободны.

— У Петры есть гнедая и повозка, но они сейчас на рынке.

— Петра — это твоя дочка?

— Да, и славная дочка, — в голосе Рейсы почему-то слышится нотка раздражения.

— Значит, тебе повезло, — улыбается Доррин.

— А ты что, вправду подмастерье кузнеца?

— Во всяком случае, был им. А еще я целитель.

— Целитель? И хочешь работать в кузне?

— Ну... в общем, меня тянет к металлу.

— Понятно. Но ты и впрямь целитель, один из Черных?

Доррин кивает, невольно глядя на ее культю. Женщина качает головой:

— Ну, это никакому целителю не под силу. А вот животных ты лечишь?

— Если не слишком тяжелый случай.

— Как насчет коз?

— Ими не занимался, но могу попробовать.

— Тогда пристраивай тут лошадку, да собери свои вещички — отнесешь в каморку. Место не ахти, но всяко лучше сарая, а со временем, думаю, Яррл устроит тебя поудобнее. Как освободишься, взглянешь на мою козу.

Взяв грабли, Доррин разравнивает глину, потом разбрасывает поверх нее солому и, расседлав Меривен, чистит ее. Затем, перекинув через плечо сумы и прихватив спальный мешок, он следует за Рейсой. Она указывает ему дверь в заднем углу, за которой находится комнатушка с единственным окном, закрытым ставнями, но незастекленным. Грубые половицы пропитались пылью, а всю обстановку составляют приделанная к стене койка с соломенным тюфяком, табурет да колченогий стол, на котором стоит покореженная медная масляная лампа.

— Скромно, зато уютно.

Положив свои вещи, Доррин поворачивается к Рейсе:

— Пойдем к твоей козе?

В маленьком загоне возле сарая он видит козу со вздутым животом и проводит рукой по козьей спине, потом по бокам.

— Она носит.

— Я знаю.

— Я не великий мастер по части животных, но, по-моему, она вынашивает нескольких.

— Скольких?

— Кажется, трех.

— Можешь ты что-нибудь сделать?

— Попробую, — Доррин старается привнести добавочную гармонию в организм козы и неродившихся козлят. Хочется верить, что это поможет. Наконец он выходит из загона, утирая лоб и стараясь не чихать от влажного запаха соломы.

— Ну как?

— Пока не знаю. Может потребоваться некоторое время...

— А вроде на ногах бедняжка стоит потверже, — говорит Рейса, глядя на козу.

Доррин, привалясь к изгороди, с трудом переводит дух.

— Э, паренек, да прежде чем идти в кузницу, тебе нужно подкрепиться. Садись на крыльцо, а я принесу что-нибудь перекусить. Я и забыла, что исцеление — это работа.

Доррин присаживается на верхушке крыльца, поставив ноги на нижнюю ступеньку. Прислушиваясь к доносящимся из кузни ударам молота, он подставляет лицо по-зимнему скупому на тепло солнцу. Весна еще не добралась до Дью.

— Вот.

— Спасибо, госпожа Рейса.

Женщина краснеет:

— Какая я тебе госпожа, паренек. Ты угощайся.

На поцарапанной деревянной тарелке лежат два ломтя овсяного хлеба, намазанных маслом, а поверх масла еще и густым, темным вареньем, и тонкий ломтик сыра. Помимо того, Рейса вручает юноше большую глиняную кружку с холодным сидром. Еда приходится кстати — слабость и дрожь в руках быстро проходят.

— Ну, теперь тебе лучше пойти в кузницу.

— Спасибо, — говорит Доррин, вставая.

Войдя в кузню, он снимает куртку и рубаху, вешает их на крюк в углу и остается в одной майке без рукавов.

Яррл кивает в сторону разложенного на боковой скамье толстого кожаного фартука.

— Раздувай меха. Противовес у них обычный, а для облегчения служит вон тот верхний рычаг. Будем калить, но хотелось бы не совсем добела...

Доррин надевает фартук, надеясь, что заработает не слишком много волдырей, прежде чем его руки успеют задубеть снова.

XXXVI

— Надо ли нам вообще заниматься Отшельничьим? Единственное, что делают Черные, — это культивируют свою разлюбезную гармонию на своем острове. А всякого несогласного с ними или просто непохожего на них изгоняют — как правило, к нашей пользе.

— Но мы сейчас говорим не о войне, — мягко произносит Джеслек. — Неужто тебе не претит то, что наше золото уходит на Отшельничий, а потом Черные закупают на него товары из Хамора и Бристы?

— Их пряности и вина лучше и дешевле прочих, — грохочет голос с заднего ряда.

— И их шерсть...

— Если ты сможешь носить ее, Майрал!

— Что ты предлагаешь, Джеслек?

— Ничего особенного. Всего лишь повысить ввозную пошлину на товары с Отшельничьего. На тридцать процентов.

— Тридцать процентов! Тогда я лучше буду пить ту бурду из Кифриена!

— Точно так я и думаю.

— Это увеличит число контрабандистов.

— А мы потратим часть дополнительных доходов на постройку сторожевого флота. Контрабандистам не поздоровится.

— А куда пойдут остальные деньги? В твой карман, Джеслек?

— Это вряд ли. Решать будет Совет, но я предложил бы разделить сумму на три части. Одну потратить на увеличение довольствия членов Совета, другую — на перестройку площади и третью — на строительство дороги. Кто хочет высказаться?

— А не будет ли это способствовать оттоку золота в Спидлар?

— Как насчет Сарроннина?

— В Южном Оплоте будут довольны...

Вышедший под шумок из зала Стирол смотрит на Анию и задумчиво произносит:

— Совершенно прозрачно. Прозрачно, но умно.

— Они одобрят это?

— Конечно. А стало быть, и флот увеличится, и его популярность вырастет.

— А что предпримет Отшельничий?

— Ничего. Будут ворчать да наращивать торговлю с землями за Океаном. Но первым последствием этого, — тут Стирол улыбается, — станет отток судов и товаров из Лидьяра в Спидларию. А стало быть, если мы не хотим оставить наших купцов не у дел, нам придется прибрать Спидлар к рукам не позже чем через год.

— Ты думаешь? — начинает собеседница.

Стирол, однако, продолжает говорить, не выслушав вопроса, и на лице Ании появляется намек на раздражение.

— К тому времени Джеслек уже станет Высшим Магом и сочтет нужным запретить торговлю с Отшельничьим. То есть он, конечно, не станет ничего запрещать напрямую, а просто повысит пошлины еще процентов на сто. В результате Черным придется тратить все свое золото на покупку хлеба в Хидлене, потому как из Хамора ни зерно, ни муку без потерь не доставить. Они, конечно, начнут скулить, но вмешаться в погоду, как это делал Креслин, не рискнут. Отчасти — из боязни поставить под удар свое драгоценное население, но главным образом — потому, что у них сейчас нет мага с такими способностями... Ухудшение положения на острове повлечет за собой недовольство и беспорядки. Число изгнанников с Отшельничьего увеличится, а о каких-либо действиях не придется и говорить... до поры.

— Тебя послушать, так ты незыблемо веришь в осуществление всех Джеслековых замыслов.

— Быть Высшим Магом в эпоху перемен не так-то просто, — Стирол тихо смеется. — Вернусь-ка я в зал — надо проследить за голосованием, пусть это и простая формальность.

— А они правда осуществятся? Я о его планах.

— Не исключено — если только его успехи не будут чрезмерными. А они такими и будут, — Стирол кивает в сторону зала. — Идем, Ания.

Ания хмурится, но направляется в зал Совета следом за Высшим Магом.

XXXVII

— Это все, — Яррл опускает молот.

Раздув большие двухкамерные меха, Доррин закрепляет верхний рычаг и, окунув тряпицу в масло, тщательно протирает наружную поверхность этих мехов. Яррл тем временем убирает тяжелый молот и щипцы.

Положив на полку и свой молот, Доррин берется за метлу. Вообще-то подметать каждый вечер вовсе не обязательно, однако юноша чувствует себя лучше, когда в кузнице чисто, и терпеть не может оставлять после себя беспорядок. Он уже успел переложить по-своему редко используемые инструменты, хотя те, за которые Яррл берется регулярно, оставил на привычных для кузнеца местах.

Яррл уходит. Доррин кладет совок и метлу на место и, задвинув дверь, идет к колодцу, смывает пепел и сажу, а оставшиеся капли выливает на маленькую клумбу.

На севере, над океаном, собираются тучи. Солнце уже садится, касаясь краем оледенелых пиков Закатных Отрогов. Вздохнув, Доррин направляется к себе в каморку. Она приобрела более обжитой вид благодаря камышовому коврику и полученному от Рейсы старенькому стеганому покрывалу. Скоро он сделает скобы для стола, а потом смастерит какой-нибудь ларь для своих скудных пожитков.

Юноша берет стоящий позади двери посох и направляется к загону, откуда слышен жалобный голос козы. Он старается восстановить гармонию организма матери и еще не рожденного потомства, однако для этого ему не хватает то ли сил, то ли знаний.

— Это все, девочка, — говорит Доррин, почесав между рогов тычущуюся носом ему в руку козу, после чего открывает дверь сарая.

В сарае он тренируется, подвесив грубо сделанную соломенную куклу, которая служит ему в качестве мишени. После нескольких восьмидневок упражнений он чувствует себя куда более уверенным — и в своих руках, и в своем посохе. Конечно, упражнения с куклой не заменят тренировок с напарником, но теперь он, по крайней мере, чувствует посох.

Проделав первую серию упражнений, Доррин перебрасывает через балку веревку, подвешивает к ней мешочек с песком и толкает его, чтобы он качался. Ему удается нанести по этой движущейся цели пяток довольно сильных ударов, но в целом у него еще не все ладится и с равновесием, и с точностью.

Через некоторое время его прошибает пот, а колени начинают дрожать от усталости. Упражнялся он вроде бы не так уж долго, но после целого дня работы в кузнице выматывает и это. Убрав мишени и отставив посох в сторону, Доррин берется за скребницу.

Меривен тихонько ржет.

— Знаю, подружка, знаю. Мне стоило почистить тебя раньше, но ведь мы с тобой еще прогуляемся. Сегодня после ужина.

XXXVIII

Доррин привязывает Меривен к железному кольцу на побитом деревянном столбе перед лесопилкой — зданием с покатой крышей и скользящей дверью, приоткрытой как раз настолько, чтобы он мог войти, не протискиваясь бочком.

От поднятых его шагами опилок чешется нос, и, входя в помещение, где, уминая хлеб с сыром, сидит чернобородый молодой человек, Доррин усиленно трет переносицу.

— Прошу прощения. Ты Хеммил?

— Я? Хеммил? Хотелось бы, приятель, но увы... Я всего лишь Пергун, тутошний, подмастерье. А любопытно... — Пергун присматривается к темно-коричневому одеянию гостя. — Что могло потребоваться от Хеммила целителю? Ты ведь целитель, да? И одет похоже, и вид у тебя... этакий целительский.

— Отчасти я целитель, но вообще-то — подмастерье у кузнеца Яррла. И не то чтобы мне был нужен сам Хеммил, просто я ищу обрезки дерева...

— Ага. Надо думать, полешки в пару локтей длиной и без сучков? — Пергун говорит с набитым ртом, и слова его звучат не вполне разборчиво.

— Да нет же, тьма! Я имею в виду именно обрезки. Куски дерева в пол-локтя...

— Ладно, паренек, — со смехом говорит Пергун, проглатывая последний кусок и направляясь к выходу из-за загородки. — Скоро придет Хеммил, и мы возьмемся за работу, а пока можешь поискать, что тебе надо. Вон там стоит ларь с отходами, какие решено пустить на растопку. Приноси сюда, что найдешь, и мы столкуемся, — он поворачивается и, снова приглядевшись к Доррину, добавляет: — Одного вот только не пойму, на кой кузнецу деревянные чушки?

— Да я не для Яррла подбираю. Они мне нужны для работы... — легкая головная боль тут же заставляет Доррина дать дополнительное объяснение: — Я собираюсь смастерить несколько действующих моделей.

— А-а... — Пергун поднимает руку, чтобы почесать макушку, но тут же опускает ее. — Ладно, тащи деревяшки.

— Спасибо.

— Паренек, а звать-то тебя как?

— Доррин.

— Слышь, Доррин, а как ты ладишь с мистрисс Петрой? Я ведь так понимаю, у нее... То есть, люди-то толкуют... Ну, ты небось и сам...

— Ежели ты имел в виду «дурной глаз», — с ухмылкой отзывается Доррин, — то брехня все это, и насчет Петры, и насчет Рейсы. Семья у них славная, а что нелюдимы — так ведь это не преступление.

— Ну... вообще-то я и сам так думал. Хонсард говорит, что Яррл — мастер первостатейный. Он и для Хеммила всякую всячину мастерил. Наша новая пила — это ведь его работа. Зубья держит лучше, чем у Генштааля, — что тут еще скажешь. Ладно, — подмастерье тычет пальцем в сторону древесных отходов, — давай, выбирай что приглянется, Доррин.

Подбирая подходящие обрезки, юноша осматривает помещение. Запах дерева и опилок действует на него успокаивающе, однако расхолаживаться некогда. Яррл отпустил его неохотно, да и то лишь потому, что лесопилка закрывается в одно время с кузницей.

Отобранные деревяшки Доррин кладет на скамью рядом с загородкой, за которой какой-то мужчина выговаривает Пергуну:

— Нужно ему, гляди ж ты... Да ежели каждый подмастерье в Дью наладится сюда таскаться...

— Да, хозяин. Но он просил только коротенькие...

— Коротенькие... Знаем мы эти коротенькие...

Оба оборачиваются, как будто уловив присутствие Доррина. Хеммил, ни слова больше не сказав, направляется к пиле.

— Сколько с меня? — спрашивает Доррин у подмастерья.

— Я бы за так отдал, да видишь, какие дела... — Пергун со значением кивает вслед хозяину.

— Слышал я ваш разговор, — вздыхает Доррин, глядя на деревяшки. — Но медяка-то хватит?

Он надеется, что его голос не звучит слишком уж просительно.

— Не то чтобы ты отобрал такие уж большие куски... — Пергун ухмыляется, запускает пальцы в черную бороду, а потом машет рукой: — Ладно, пусть будет медяк, но только потому, что мне вовсе не с руки огорчать да сердить целителя. Во всяком случае, так я скажу Хеммилу.

Доррин роется в своем кошельке.

— Сам-то я с радостью отдал бы тебе все даром, — уверяет Пергун, — сам ведь подмастерье и знаю, что у нашего брата денег не густо, но ведь Хеммил меня живьем зажарит, — бородатый малый делает паузу, а потом спрашивает: — А ты когда-нибудь заглядываешь к Кирилу? Мы собираемся там в конце каждой восьмидневки.

— Нет, я там не бывал. Я вообще плохо знаю Дью, да и устаю так, что на гульбу сил не остается.

— Ну, ты слишком молод, чтобы сидеть в четырех стенах, — Пергун качает головой. — А узнать Дью как следует успеешь, когда женишься на хозяйской дочке и осядешь у нас.

— Я на ней не женюсь, хоть она и славная, — возражает Доррин.

— Ну тогда просто так приходи, гульнем, да и город тебе покажем.

— Постараюсь, — говорит Доррин, вручая ему медяк.

— Вечером, в конце любой восьмидневки. Прихвати с собой пару медяков — вот и все, что требуется.

— Может, не на этой восьмидевке, но приду обязательно, — обещает Доррин, забирая обрезки.

XXXIX

Чуть ли не со стоном Доррин выходит на середину сарая и начинает выполнять упражнения, которым больше года назад — неужели прошло столько времени? — его научила Лортрен. Сосредоточившись, он старается гармонизировать движения посоха и собственного тела. Спустя некоторое время юноша подвешивает качающуюся цель, толкает ее, приводя в движение, и начинает наносить удары из разных позиций.

Увлекшись, он подходит слишком близко ко второму стойлу, и его посох рикошетом отскакивает от деревянной скобы. Юноша поскальзывается на соломе. Как только не упал! Но именно такие неудачи и заставляют его упорно продолжать тренировки.

Наконец, взмокший от пота, с налипшими на лицо и руки соломой и мякиной, он ставит посох в угол.

— Координация движений у тебя недурна, но ты именно проделываешь упражнения, а нужно чувствовать себя, как в настоящей схватке, — произносит Рейса. Она только что вошла в сарай. — Ты малоподвижен. Чтобы уйти от твоему удара, меченосцу достаточно слегка отступить.

— Знаю. Кадара говорила мне нечто подобное, — соглашается Доррин, указывая на раскачивающуюся мишень. — Поэтому я и подвесил эту штуковину.

— Вообще-то тебе надо привыкнуть одновременно с выпадом делать шаг вперед, — ухмыляется Рейса, — а так — ты молодец. Во всяком случае, для кузнеца или целителя у тебя получается неплохо. Мечом ты владеешь так же?

— Мечом я вообще не владею.

— Это потому, что ты целитель.

Доррин утирает лоб тыльной стороной ладони и кивает.

— А твои друзья? Они владеют мечом так же, как ты посохом?

— Лучше. Гораздо лучше.

Попавший в открытую дверь сарая порыв ветра облепляет просторные брюки Рейсы вокруг ее ног.

— Жаль... — седовласая однорукая женщина качает головой.

— Тебе жаль, что ты не родилась на Отшельничьем? — удивляется Доррин, отвязывая веревку и снимая набитый песком мешочек. — Где ты изучала боевые искусства?

— Далеко отсюда, — женщина смотрит через плечо, словно надеясь что-то разглядеть вдали. — В Южном Оплоте.

— Ты жалеешь, что покинула его?

— Бывает. Но человеку не дано получить все желаемое. Ему дается лишь то, чего он способен добиться, — Рейса на минуту умолкает, а потом переводит разговор на другую тему: — На ужин придешь?

— Пожалуй, нет. Я договорился с Бридом и Кадарой, мы встретимся в таверне.

— Понимаю. Они слишком хороши, чтобы бывать здесь.

Доррин, держа в руках свою мишень, молча ждет, когда жена кузнеца продолжит.

— Ежели ты оказываешься слишком хорош для того, что делаешь, — размышляет она вслух, мысленно возвращаясь в прошлое,— тебя в конце концов настигает хаос. Но в твоем случае это произойдет не скоро.

— Почему? — спрашивает Доррин, сматывая веревку.

— Ты еще не научился всему тому, что тебе нужно знать, — отвечает Рейса с едва заметной улыбкой. — И не принимай мои слова близко к сердцу: старухи вечно ворчат. Развлекайся со своими друзьями.

Она уходит так же бесшумно, как и пришла.

Убрав принадлежности для упражнений, Доррин чистит щеткой Меривен и переодевается в чистую полотняную рубаху и коричневые штаны. Натянув сверху тонкую кожаную тунику, он возвращается в стойло и седлает лошадь.

Клумба у заднего крыльца залита лучами полуденного солнца и радует глаз зеленью, оттененной желтизной и пурпуром шалфея. Забыв на миг обо всем, Доррин полной грудью с наслаждением вдыхает пряные ароматы.

В седло он взлетает с куда большей легкостью, чем мог даже мечтать в тот день, когда впервые взгромоздился на Меривен.

Едва свернув на проходящую за домом Яррла дорогу, Доррин нагоняет фургон, помеченный эмблемой Хонсарда, каковой самолично сидит на козлах.

— Добрый день, мастер Хонсард, — говорит Доррин, слегка склонив голову.

— День добрый, — бурчит с козлов возница.

Легкие белые облака клубятся над западным горизонтом в свете послеполуденного солнца, когда Доррин останавливает Меривен напротив трактира. Точнее, перед его обгорелыми, дымящимися развалинами.

Какой-то солдат из Спидлара придерживает коня перед покосившейся стеной и закопченной вывеской неподалеку от того места, где остановился Доррин. На вывеске угадывается дно пивной кружки; верхняя часть изображения выгорела. Позади чудом не рухнувшей стены высится здоровенная, в рост человека, груда мусора и обломков, усыпанных сверху черепицей от провалившейся крыши.

— Демоны! — бормочет солдат себе под нос.

На камне возле дымящихся развалин сидит женщина с перепачканным сажей лицом и младенцем на руках.

— Господин, — умоляюще произносит она, завидев солдата, — подай на еду, мне и моей дочурке.

Воин колеблется, но потом машет рукой и со словами «а, все равно бы пропил!..» бросает на мостовую монету.

Женщина тянется за ней, но тут из проулка выскакивает какой-то оборванец. Схватив медяк, он пытается улизнуть.

— Вор! — пронзительно и отчаянно кричит нищенка. Доррин не успевает понять, как оказавшийся в его руках посох словно сам собой сбивает похитителя наземь.

— Ублюдок! — злобно рычит тот, вскакивая на ноги и выхватывая нож.

Неуловимое движение посоха — и выбитый ударом по запястью нож со звоном падает на камни.

— Отдай женщине ее монету, — говорит Доррин.

Юнец смотрит на свой нож, потом поднимает глаза на Доррина и, внезапно отскочив в сторону, припускает бегом в другой проулок.

На сей раз Доррин не успевает зацепить его посохом. Надо бы побольше упражняться верхом, но где взять время еще и на это?

Юноша поднимает нож — белая бронза окутана хаосом, болезненно воспринимаемым его чувствами, — и опускает трофей рукоятью вверх в маленький мешочек у передней луки седла.

Встреча с Кадарой и Бридом была назначена в «Пивной Кружке», а не в «Рыжем Льве» Кирила. У солдат вообще принято посещать «Кружку», тогда как завсегдатаи «Льва» — в большинстве своем горожане.

— Видно, приятель, придется теперь и нам ехать к Кирилу, — замечает солдат. — Как я понимаю, теперь, кроме «Рыжего Льва», податься некуда.

Он поворачивает серого в яблоках коня и направляет его вверх по улице. Доррин, бросив последний взгляд на сгоревшую гостиницу, берется за поводья, но его останавливают жалобные причитания нищенки:

— А мой медяк, господин? Как же мой медяк?

От нее исходит ощущение хаоса, однако не зла, а просто беспорядка.

Порывшись в кошельке, Доррин бросает ей медяк, а потом, взяв двумя пальцами отобранный у воришки нож, кидает ей и его:

— Возьми. Может, сумеешь продать.

Порыв жаркого ветра бросает ему в лицо сажу, и Доррин смаргивает, а когда открывает глаза, нищенки перед развалинами «Кружки» уже и след простыл.

Возле конюшни «Рыжего Льва» Доррин спешивается и, держа поводья в одной руке, а посох в другой, заглядывает под узкий навес.

— Привет, целитель, — говорит кудлатый конюх, волокущий тюк сена к стойлу.

— Привет, Ваос. Сегодня у тебя конюшня битком набита.

— Кирил будет рад, но вообще-то от солдатни одна морока.

— Что, все они так уж плохи?

— Демоны, конечно же, нет! Но почем мне знать, кто из них расщедрится на хорошую выпивку, а кто будет скупердяйничать? Ну а скупердяи нам ни к чему... Поставь свою кобылу в крайнее стойло, рядом с Кириловой. Он весь в делах и ничего не заметит, а лошадки обе славные, так что они поладят.

— А можно?

— Раз я сказал, значит, можно. Положись на меня, целитель.

— Спасибо, приятель, — с улыбкой говорит Доррин, потрепав Ваоса по плечу. Тот выразительно посматривает на свой тюк. Заметив это, Доррин отставляет в сторону посох, вручает юнцу поводья и взваливает кипу сена себе на плечи.

— Нести-то куда?

— Брось в ту кормушку, во втором стойле. Я потом веревки разрежу и раскидаю куда требуется.

Во втором стойле ржет и скалит зубы рослый белый жеребец. Остановившись и удерживая тюк на плече, Доррин пытается успокоить коня. Жеребец снова ржет, но уже не так злобно. Юноша сбрасывает сено в ясли и гладит коня пальцами по лбу.

— У белого что-то болит? — обращается он к конюху.

— Понятия не имею. Я вообще не видел, как его ставили, — отзывается Ваос, ведя Меривен к дальнему стойлу.

Задержавшись, Доррин оглаживает коня обеими руками и, обнаружив рубцы от плети, исцеляет их, снимая боль и отчасти успокаивая животное.

— Бедняге досталось плетью.

— Чертова солдатня, — равнодушно ворчит конюх. — Я принесу зерна для твоей лошадки.

— Ну, это не обязательно.

— А тебе было вовсе не обязательно заниматься чужой лошадью, — с ухмылкой отзывается Ваос.

— Делаю что могу, — ухмыляется в свою очередь Доррин и берет посох. Пока Ваос роется в бочке щербатой жестяной кружкой, Доррин выходит из конюшни и направляется к трактиру

— Смотри! Я ж тебе говорила, что он сообразит, — заслышав знакомый голос, Доррин поднимает глаза и видит у дверей Кадару с Бридом.

— Вы куда лошадей пристроили? — спрашивает он. — Что-то я их не заметил. Неужто проглядел?

— Пришлось поставить в платную конюшню. А ты?

— Я... э... Ваос подыскал тут... местечко для Меривен.

— И что же ты для него сделал? — спрашивает Кадара чуть ли не снисходительно.

— Ничего особенного. Просто потолковал с ним.

— Ты здесь впервые?

— Нет, бывал пару раз с Пергуном. Это подмастерье с лесопилки.

— Видишь, Кадара, — широко ухмыляется Брид, — твой друг вовсе не беспомощен. Просто он все делает по-своему, потихоньку.

— Ага, никогда не спешит, но коли упрется, так с места не сдвинешь.

Брид смотрит на Доррина и пожимает плечами, словно говоря: «Ну что с нее взять?»

Доррин пожимает плечами ему в ответ.

— Мужчины... — кривит губы Кадара, переводя взгляд с одного на другого.

Брид занимает столик, освобожденный уходящими солдатами. Не успели трое друзей усесться, как перед ними появляется служанка.

— Что будете пить?

— Темное пиво.

— Мне тоже.

— А мне сок, — добавляет Доррин.

— А, это ты целитель! А как насчет еды?

— А что есть?

— Что и всегда — мясо в соусе или пирог с дичью. И то и другое — три медяка. Есть, правда, еще отбивные, но брать не советую.

— Мне мяса, — говорит Доррин.

— И мне, — в один голос вторят ему Брид и Кадара.

— Надо же, а мы-то думали, что, приглашая тебя сюда, даем возможность отдохнуть от тяжкого труда в кузнице, — насмешливо укоряет Доррина Кадара.

— Так оно и есть. Просто иногда я устраиваю себе отдых сам, а иногда мне помогает еще и Пергун.

— Тебе все еще нравится работать в кузнице?

— Я учусь. Яррл говорит, что мне еще многое следует усвоить, а мастер он славный. Думаю, не хуже Хегла.

На столе, одна за другой, появляются три кружки. Доррин вытаскивает два медяка, но Кадара успевает вручить служанке полсеребреника.

— Сегодня мы угощаем.

— Спасибо.

— Ну, как у тебя дела? — снова спрашивает Кадара. — Выкладывай все!

— Хорошо. Яррл разрешает мне пользоваться горном по ночам, и я смастрячил несколько вещичек. Но на серьезное дело требуется время.

— Возможно, у тебя его больше, чем ты думал, — тихо произносит Кадара.

— Почему?

— Фэрхэвен обложил товары с Отшельничьего дополнительным налогом.

Доррин отпивает соку.

— Ты не понял? — спрашивает Кадара, возмущенная его безразличием.

— Просто проголодался.

— Человек проголодался, — смеется Брид. — Объясняю, что беспокоит Кадару. Она считает, что из-за этой пошлины корабли между Кандаром и Отшельничьим будут ходить все реже и реже, а значит, когда придет время, мы не сможем вернуться домой.

— А тебя это совсем не беспокоит? — любопытствует Кадара.

— Что толку переживать попусту? Вернуться сейчас Лортрен нам все одно не позволит, а за год много чего может случиться, — говорит Брид, отпивая большой глоток.

— Вы оба — тупоголовые упрямцы! — фыркает Кадара, глядя в упор на собеседников. — Один света не видит за своими машинами, а другой предпочитает закрыть глаза на очевидное и думать, будто все уладится само собой.

Доррин косится в сторону кухни, надеясь, что служанка принесет еду прежде, чем у него забурчит в животе.

— Я и не говорил, будто все уладится, — заявляет Брид. — Просто не вижу смысла переживать из-за того, чего все равно не в состоянии изменить. Остановить войну между Отшельничьим и Фэрхэвеном не в моих силах.

— Неужто дело дойдет до этого? — спрашивает Доррин.

— Думаю, да, — отвечает Брид, сокрушенно качая головой. — Впервые за века со времен Креслина у Белых появился действительно великий маг.

— Но означает ли это неизбежную войну? — задумчиво говорит Доррин. — Я не понимаю, что такая война может дать Белым? Если они уничтожат Отшельничий, то станет меньше пряностей и шерсти, так что эти товары резко возрастут в цене. А Белым будет некому сбывать зерно, и оно подешевеет. Вот и получится, что уйма золота и множество жизней будут потрачены без малейшей выгоды для кого бы то ни было.

— Ты слишком рассудителен для войны, Доррин, — со смешком отзывается Кадара. — Небось, не прекратишь своих логических выкладок, даже когда Белые легионы начнут охотиться за тобой по всем здешним холмам! А люди, мой друг, далеко не всегда поступают разумно. Пора бы тебе это усвоить.

— Пожалуй, ты права, — произносит кузнец и целитель с кривой усмешкой. — Я вот знаю, что в основе работы моих машин лежит гармония, и это логично. Хаос перемалывает все сложное, а машина непроста, и чтобы она работала, необходима гармония. Однако никто не смотрит на мою деятельность с позиции логики.

Кадара и Брид переглядываются.

— Надо же, — произносит Кадара после недолгого молчания, — я никогда не смотрела на это с такой точки зрения.

— Я до сего дня тоже, — смеется Доррин.

Наконец-то служанка ставит на стол три тяжелые миски, над которыми поднимается пар.

— Выкладывайте денежки.

Брид вручает ей серебреник.

— Тут за троих.

Она отдает ему медяк сдачи и со стуком опускает на стол тарелку с хлебом.

— Спасибо, — говорит Доррин Бриду. Глаза его слезятся от дыма и духоты. Кадара улыбается Бриду — с такой нежностью, что у целителя щемит сердце из-за того, что эта улыбка предназначена не ему.

— Не за что, Доррин, — говорит Брид, поднимая кружку. — Долго ты собираешься здесь пробыть?

— В Дью? Пока не уразумею, кто я таков.

— Как это жестоко! — с неожиданной яростью восклицает Кадара. — Лортрен... стерва она! Ей прекрасно известно, как честен Доррин! Могут пройти годы... — на глаза рыжеволосой воительницы наворачиваются слезы, но она даже не пытается их утереть.

— Я уверен, что именно это она и имела в виду, — сухо роняет Доррин, отламывает хлеба и зачерпывает ложку щедро проперченного соуса. — Ладно, хватит о грустном. Давайте насладимся едой.

Брид протягивает тарелку Кадаре, но та, утирая слезы, только качает головой.

— Вот тебе еще пиво, солдат, — служанка заново наполняет кружку Брида.

Доррин, моргая, проглатывает еще ложку. В глазах у него слезы, но он уверяет себя, что это исключительно от дыма. Неожиданно для себя Доррин зевает.

— Устал, — поясняет он извиняющимся тоном.

— Работа в кузнице так выматывает?

— Я ведь еще и целительствую помаленьку, в основном — с животными, а по ночам, бывает, сижу над чертежами.

— Чертежами?

— Это вроде рисунков. Иногда, прежде чем делать модель, лучше изобразить узел или деталь на бумаге. А потом я вырезаю модели из дерева, даже приводы.

— Приводы?

— Без них нельзя передавать энергию. Я читал об этом в старых книгах из отцовской библиотеки. Машина должна не просто вертеться или еще как-то двигаться, а работать. Для этого необходимо передавать энергию... Например, как с водяного колеса или ветряка.

— Но ведь у нас на Отшельничьем есть водяные колеса!

— И приводы есть, это не новинка. Я хочу построить паровой двигатель.

— Доррин... — Кадара умолкает, покачивая головой. Что тут скажешь!..

Доррин снова зевает и поднимается:

— Боюсь, мне пора идти. Спасибо за прекрасный вечер. Рад был повидаться с вами. Вы пока побудете в городе или вас куда посылают?

— Завтра будет ясно, — отвечает Брид. — Если под Клетом или Сидой объявятся разбойники, в погоню пошлют наш отряд. Нынче наша очередь.

Доррин выходит наружу, под висящий над дверями «Рыжего Льва» закопченный фонарь. Ветер студит его лицо. Под холодно поблескивающими звездами он бредет в конюшню, где, устроившись на охапке сена, мирно посапывает Ваос.

XL

— Передай-ка мне кашу, — ворчливо говорит Яррл.

— Каша вкусная, особенно с перцем, — замечает Петра, поставив перед отцом миску.

— С перцем? С каких это пор мы стали покупать пряности? И на какие деньги, Рейса?

— Перец наш, с грядки. Он ранний и зеленый, но вкус придает.

— Так это твоих рук дело, парень?

— Я малость поспособствовал, — признается Доррин.

— Он хороший целитель, — говорит Петра. — Без него мы потеряли бы всех поросят. Да и коза...

— Вот за козу я все еще беспокоюсь, — нахмурясь, говорит Доррин.

— Неплохие результаты для парня, который по большей части стоит у горна, — по обыкновению ворчливо произносит Яррл. — Да еще невесть сколько времени тратит на свои игрушки.

— Они славные, — говорит Петра. — Необычные и забавные.

— На самом деле это модели, — поясняет Доррин, отправляя в рот кусочек персика. Он зеленоват, но кислинка позволяет смягчить вкус наперченного мяса. — Я надеюсь когда-нибудь выстроить машину побольше.

— Для этого потребуется свет знает сколько железа, — замечает Яррл. — И как ты собираешься такие штуковины применять?

— Не это главное... — отвечает Доррин.

— А я все-таки никак не возьму в толк, зачем тебе нужно заниматься кузнечным делом, а не целительством, — замечает Рейса.

— Меня привлекает и то и другое, — признается Доррин, — но сперва я хочу выучиться на хорошего кузнеца.

Стук дождя по крыше тем временем стихает.

— Похоже, скоро прояснится.

— Но нам нужен был дождь.

— Дожди размывают дороги, а не далее как завтра Бартов должен доставить мне железные болванки и уголь.

Петра прикрывает рот и смотрит на мать, вокруг глаз которой собрались улыбчивые морщинки. Рейса качает головой.

— Что это ты головой качаешь? — ворчит Яррл.

— Да так, из-за дождя.

— Из-за дождя... Ладно, передайте кто-нибудь мясо.

Доррин ставит перед кузнецом тяжелую миску.

— Слышь, малый, а сегодня вечером ты работать будешь?

— Не думаю. Я засыпал уголь и укрепил отдушины...

— Вот и хорошо, а то ты столько работаешь, что того и гляди мозги поджаришь. У нас, кузнецов, их и так всего-ничего.

— Это вряд ли, — смеется Доррин. — Бугел, например, уверяет, что ты будешь посмекалистее префекта Галлоса.

Яррл тяжело поднимается из-за стола.

— Схожу-ка я к Гонсару. Надо потолковать.

— Он хочет накачать тебя зеленым вином, чтобы поменьше платить за работу над повозкой, — едко замечает Рейса.

— Если ни с кем не встречаться и не разговаривать, то придется сидеть без работы, — буркает кузнец, снимая с крюка и надевая куртку.

Доррин собирает грязные тарелки.

— Я сама помою, — говорит Петра. — А ты лучше взгляни, как там пряности, особенно шалфей.

— Вишь ты, шалфей... — Яррл открывает заднюю дверь и выходит на крыльцо. — По крайней мере, вечерок ясный.

— Ты, главное, голову ясной держи, — напутствует его жена.

Следом за кузнецом Доррин спускается с крыльца. Обходя грядки и рассеянно удаляя сорную траву, замешавшуюся в посадку укропа, он с наслаждением впитывает аромат трав и ощущение растущей жизни. Рейса, надо отдать ей должное, немало потрудилась, создавая свои грядки на глинистой почве. А он лишь привнес сюда малую толику гармонии.

Наконец юноша направляется в козий загон.

— Ничего особенного, подружка, — он поглаживает козу, угощая ее вялой морковкой. — Чем богат...

Доррин чувствует, что рожать ей скоро, но когда именно — определить не может.

Придя к себе, он зажигает лампу. Теперь к обстановке его комнаты добавились сколоченный из досок платяной шкаф, деревянная полка и малость помятый умывальник.

Усевшись на стул, Доррин достает из шкатулки листок бумаги и, окунув перо в чернила, делает набросок узла, замысел которого вертится в его голове. Чем лучше получится чертеж, тем меньше придется работать в кузнице и тем меньше дорогостоящих материалов придется израсходовать на пробные модели. Правда, перед Яррлом он предпочитает на сей счет не распространяться.

Доррин погружается в расчеты, помечая отдельные точки на чертеже цифрами. Порой ему приходится пожалеть о том, что в Академии он недостаточно прилежно изучал способы сложных вычислений.

Наконец юноша со вздохом откладывает перо в сторону, убирает бумаги в сундучок под койкой, где хранятся все материалы, касающиеся его моделей, и, раздевшись, забирается в постель. Мысли о черной стали, повозках, движущихся без лошадей, и кораблях, плывущих без парусов, кружат в его голове, покуда его не одолевает сон.

— Доррин! — пробуждает его крик и стук в дверь. — Доррин!

— Что случилось? — юноша соскакивает с койки.

— Коза! Мне нужна помощь.

— Сейчас буду... — торопливо одевшись, Доррин спешит к загону.

Коза лежит на соломе, тело ее периодически сотрясают судороги. Рейса своей единственной рукой пытается придать ей правильное положение. Доррин садится рядом на корточки, готовый выполнять все указания женщины. Схватки следуют одна за другой; один козленок сразу пошел неправильно. Время тянется бесконечно... Но вот все позади. Доррин без сил приваливается к забору. Коза мертва. Больше он ничем не в состоянии помочь.

На руках Рейсы слабо шевелится единственная новорожденная козочка.

— Прости, — говорит Доррин. — Я старался.

— Знаю. Я видела, что ты навещаешь ее чуть ли не каждую ночь.

— Я старался, — беспомощно повторяет он.

— Паренек, есть вещи, которых не избежать. Ни хаосу, ни гармонии не дано изменить судьбу, — она прижимает к себе еще мокрую, трясущуюся козочку и спрашивает: — Ну, а как эта? Жить будет?

— Если ты раздобудешь молока или крепкого бульона, — говорит Доррин, — я, скорее всего, смогу поддерживать в ней жизнь до тех пор, пока она не сможет питаться сама.

— Но ты же не сумел спасти козу.

— Я еще недостаточно силен. А эта козочка совсем маленькая.

— Я не стану называть ее «эта».

— А какое ты ей дашь имя?

— Зилда. Там, откуда я родом, это значит «потерявшаяся».

— Разве не все мы такие?

— Тебя, Доррин, потерявшимся никак не назовешь. На самом деле ты основательный, и уж где ты есть, там ты точно есть. Сбереги это в себе. Яррл посмеивается над твоими игрушками, но отдал бы правую руку, чтобы уметь делать такие же. А я готова отдать свою единственную за возможность исцелять и растить травы, как ты, — Рейса на миг умолкает. — Думаю, молоко, или козье или коровье, раздобыть удастся. Выменяю на перец. Да и бульон вечерком сварю.

Доррин прикасается к Зилде, стараясь укрепить в ней гармоническое начало, потом переводит дух и выпрямляется.

Лишние слова тут ни к чему.

Кивнув, он поворачивается и бредет в комнатушку, где его ждет постель.

XLI

Глядя на запад, на оледенелые остроконечные пики, Джеслек улыбается. Стоящая позади него рыжеволосая женщина в белом смотрит то на стражей, то на Закатные Отроги. Что же до стражей, то те уставились себе под ноги, на белый гранит дороги.

Чародей прощупывает чувствами хаос глубоко под последним участком горных лугов Аналерии, ослабляя одни связи и оставляя нетронутыми другие. Земля начинает содрогаться. Пасущиеся на склонах овцы, различимые отсюда как темные точки, валятся в высокую траву, как игрушечные. Но землетрясение не затрагивает дорогу. Лишь глубоко под ней ощущается слабый намек на вибрацию.

Земля по обе стороны дороги начинает дымиться, и небо затягивает туманная пелена. Создается впечатление, будто дорога медленно, очень медленно проседает.

Губы Ании кривит нервная улыбка, а стражи — те и вовсе не отрывают глаз от мостовой.

Взор Джеслека, следуя за его чувствами, тоже устремляется вниз, словно пронизывая толщу земли. Открывая каналы хаоса, маг дает им возможность выталкивать на поверхность не связываемые больше гармонией массы скальной породы.

— Он воистину велик, — бормочет один из стражей. — Говорят, будто его пришествие было предречено в Старой Книге.

Теперь сотрясается и сама дорога, да так, что Ания едва не падает на только что произнесшего эти слова стража. А тот отдергивается от нее, словно обжегшись.

XLII

Утерев лоб, Доррин снова и снова бьет теслом по куче древесного угля, досадливо гадая, почему Туллар всегда доставляет уголь такими большущими кусками и почему кузнечный горн пожирает так много топлива? Впрочем, нет, с последним вопросом все более-менее ясно. Ударам тесла, дробящего уголь на мелкие кусочки, вторят звуки молота Яррла. Наконец юноша откладывает тесло в сторону и совком сгребает измельченный уголь в тачку.

Теперь влажный летний воздух так тих, что слух улавливает доносящийся из дома совсем уж негромкий звук — там орудуют метлой. Наверное, Петра — вряд ли ее однорукая мать взялась за метлу. Впрочем, Рейса и одной рукой управится с чем угодно.

Доррин отгоняет назойливую муху. Надоедливое насекомое все равно вернется, когда его руки снова будут заняты теслом. Почти незаметная проекция гармонии позволяет ему не подпускать к своей койке клопов и тараканов, так неужто нельзя проделать нечто подобное и с летающими насекомыми? Он пытается сосредоточиться, но его отвлекает стук копыт по влажной, плотной глине. На двор въезжают два всадника в темно-синих спидларских мундирах.

Вздохнув — угля он надробил явно маловато! — юноша снова откладывает тесло.

— Доррин! — окликает его Брид.

Подмастерье кивает, Кадара кивает ему в ответ. Шарканье метлы в доме стихает. Доррин утирает лоб.

— Вы опять куда-то собрались? Что так скоро? Ведь с вашего возвращения и восьмидневки-то не прошло!

— Надо же, и как ты только догадался, что мы уезжаем? — говорит Кадара, отбрасывая со лба рыжую прядку. Стричься она стала еще короче, чем раньше.

— Котомки, полевая форма, да и само то, что вы ко мне завернули... — простодушно перечисляет Доррин, в который уже раз попав впросак: и когда только он научится распознавать в вопросах Кадары иронию?

— Да я не имела в виду... — Кадара качает головой. Что-либо объяснять Доррину бесполезно. — В общем, мы просто хотели, чтобы ты знал.

— Спасибо. А я вот, — Доррин указывает на кучу угля, — все время занят.

— Вижу, — говорит Кадара, подъезжая поближе, — и по-прежнему считаю, что ты утруждаешься попусту. Целительством можно заработать больше.

— Дело не в заработке. Я хочу строить машины.

— Ох, Доррин. Еще год — и мы сможем вернуться домой. Если бы ты только отказался от глупой...

У Доррина каменеет подбородок.

— Кадара, — звучит спокойный и рассудительный голос Брида, — мог бы он попросить тебя сделаться домохозяйкой?

— Мы уезжаем утром, — невозмутимо говорит Кадара, словно она и не думала пенять Доррину по поводу его нелепой тяги к машинам.

— А когда вернетесь?

— Этого тебе никто не скажет, — смеется Брид. — На берегах Элпарты, вниз по течению, объявились разбойники. Как управимся, так и воротимся.

— Удачи вам, — тихо произносит Доррин.

После того как цокот копыт стихает, в доме возобновляется шарканье метлы. Доррин снова берется за тесло. Позади на крыльце слышатся легкие шаги, но он не обращает на них внимания. Нанеся еще пару ударов, он откладывает тесло, берет совок и, зачерпнув примерно треть того, что успел раздробить, высыпает в тачку.

— Она не для тебя.

Подскочив от неожиданности, Доррин оборачивается и видит стоящую за его плечом Рейсу.

— Знаю. Она только Брида и видит, — качает головой юноша. — Конечно, Брид — парень видный, заботливый и толковый. А я — так... не то кузнец, не то целитель.

— Перестань жалеть себя. Целитель ты отменный, мне ли этого не знать. Я не то имела в виду. Ты вроде рассказывал, что вырос вместе с этой рыжей девицей. И она по сей день тебя не понимает. Это тебе о чем-нибудь говорит?

— Пожалуй... — Доррин смотрит на дорогу, но Брид с Кадарой уже скрылись из виду.

— Мужчины! — фыркает Рейса.

Доррин ждет дальнейших объяснений, однако женщина поворачивается и уходит. Юноша со вздохом берется за тесло — еще несколько ударов, и тачка будет полна.

Потом на крыльце появляется белое пятнышко — козочка. Маленькая головка тянется к Доррину. Юноша поглаживает Зилду между ушками, а козочка лижет ему руку. Его пальцы оставили на мягкой кудрявой шерстке слабую черную отметинку.

XLIII

Доррин орудует мехами как можно быстрее. Требуется сильный жар. Яррл, удерживая щипцами тяжеленную рессору, охаживает ее молотом. Потом кузнец перебрасывает рессору к горну и, проследив, чтобы металл раскалился до вишневого оттенка, возвращает на наковальню.

— Ну вот, — Яррл выпрямляется. — Я опасался, что придется все переделывать, но жар удержался, — он помещает деталь на край горна для прокаливания и, отложив щипцы, утирает вспотевший лоб. — Знаешь парень, ты и вправду кое-что можешь... — он умолкает, глядя на затухающие после того, как меха перестали поддерживать в них жизнь, уголья, а потом добавляет: — Не уверен, что кто-то другой сумел бы что-то подобное. У вас на Отшельничьем все такие?

— Нет. Меня выставили оттуда взашей потому, что я хотел делать машины — штуковины вроде моих моделей, только большие. Они говорили, что это несовместимо с гармонией.

— Одержимые демоном идиоты! — сплевывает в сердцах кузнец. — Ты вкладываешь в металл столько гармонии, что никакой треклятый Белый не смог бы его коснуться. Теммил сказал, что твои подковы излечили его старую кобылу от хромоты! Подковы — от хромоты! Где это слыхано?

А в самом деле, любопытно, может ли и вправду гармонизированное железо отталкивать хаос? В этом есть определенный смысл, хотя ни о чем подобном Доррин прежде не задумывался.

Дверь хлопает. Вместе с Рейсой, неся с собой аромат скошенной травы, в кузницу врывается порыв влажного ветра. Оба оборачиваются.

— Тут какой-то торговец. Говорит, что знает нашего Доррина.

— На повозке? — спрашивает Доррин и тотчас заливается краской смущения: все торговцы разъезжают на повозках. — Я хотел спросить — в этакой широкополой шляпе?

— Ага, вижу вы и вправду знакомы.

— Не будь Лидрал, я бы, наверное, сюда не попал. Это она направила нас к Джардишу.

— Ну что ж, сходи, поболтай со своей знакомой. Отдохни, а то ты днем и ночью при деле.

— Спасибо.

— Не за что, Доррин. Я сам... — кузнец умолкает, глядя на Рейсу.

Аккуратно разложив по местам инструменты и повесив кожаный фартук, Доррин сглатывает, стараясь избавиться от металлического привкуса.

Лидрал ждет возле своей повозки. Теплый и влажный ветерок ерошит ее короткие шелковистые волосы.

— Э, да ты с виду заправский кузнец! — замечает она вместо приветствия.

— Я и чувствую себя заправским кузнецом... — Доррин умолкает. — Вот уж не думал, что ты заедешь в Дью.

— Да, обычно я сюда не заворачиваю.

Лидрал поднимает глаза. Доррин прослеживает ее взгляд и видит, что к ним направляется Рейса.

— Лидрал, позволь представить тебе Рейсу.

— Друзья Доррина — наши друзья, — говорит Рейса с легким поклоном и улыбкой. — Если ты не возражаешь против скромного угощения, добро пожаловать к ужину.

— Как-то неловко... — пытается возразить Лидрал.

— Чепуха. А если ты не привыкла угощаться даром, то можешь расплатиться за ужин новостями о том, что творится в мире.

— С удовольствием, — улыбается Лидрал. — По правде сказать, кормежка по тавернам порой изрядно надоедает.

— Договорились, — кивает Рейса с решительным одобрением и уходит на кухню.

Лидрал качает головой.

— Что-то не так? — беспокойно спрашивает Доррин.

— Все в порядке. Просто удивляет, что где б ты ни оказался, поблизости непременно появляются вояки.

— Это ты о Рейсе? Думаю, да, она была бойцом в Южном Оплоте, — говорит он, подходя к колодцу и снимая крышку. — Если не возражаешь, я ополоснусь. Чтобы выглядеть — и особенно пахнуть — не таким уж заправским кузнецом. А ты можешь поставить свою лошадку рядом с Меривен. Думаю, хозяева возражать не будут.

— Займусь этим, пока ты моешься.

У крыльца позвякивает цепочкой Зилда. Когда она подает голос, юноша подходит к ней и ерошит мех, почесывая козочку между глаз.

— Еще одна твоя подружка? — невозмутимым тоном спрашивает стоящая в дверях кухни Петра. Серые штаны, бесформенная рубаха и незавитые волосы придают ей некоторое сходство с Лидрал.

— Зилда? Да, пожалуй, что и так.

— Я о купчихе. Не так часто женщины занимаются разъездной торговлей.

— Она одевается так, что многие принимают ее за мужчину. Приходится маскироваться, особенно вблизи Фэрхэвена.

— Она приехала повидаться с тобой?

— Я точно не знаю, почему она сюда приехала. Она мне не говорила.

— Доррин, вы, мужчины, просто несносны! — восклицает Петра, а потом вздыхает: — Она тебе нравится?

— Петра, оставь паренька в покое. Иди лучше помоги мне.

— Минуточку, мам, — Петра гладит Зилду и, сказав Доррину с улыбкой: «думаю, она мне понравится», уходит на кухню.

Вернувшись к колодцу, Доррин смывает сажу с лица и рук, гадая, с чего это, в самом деле, Лидрал отклонилась от своего обычного маршрута, сделав пятидневный крюк? Он переодевается в чистое, причесывается и, оглядев комнату, вдруг показавшуюся ему почти пустой, направляется к крыльцу.

Лидрал в чистой темно-зеленой рубахе Петра и Рейса сидят на табуретах под навесом. Зилда, позвякивая цепочкой, тычется Рейсе в ногу. Эту цепочку Доррин выковывал несколько вечеров, ведь техника такой работы была для него внове.

— Смотрит на нее, прямо как отец... — слышится смеющийся голос Рейсы.

— Слишком молод для папаши, — от души веселится Петра.

— О, теперь ты уже не так смахиваешь на заправского кузнеца, — приветствует Доррина Лидрал.

— Надеюсь, — Доррин пытается попасть ей в тон.

— Теперь он похож на невинного, простодушного целителя, — улыбается Рейса. Доррин тотчас заливается предательской краской. — Но это особая, ученая невинность, — добавляет хозяйка.

Яррл, появившись на пороге кухни, покашливает.

— Пора за стол, — приглашает Рейса, поднимаясь с табурета.

— Давно пора, — ворчит кузнец.

— Ой, папа, ты же не помылся.

— Мойся да мойся... Что я вам, старый вонючий козел?

— Ну, не то чтобы старый, — тихонько дерзит Петра. Когда все рассаживаются перед большими тарелками, Петра достает из печи, малость похожей на кузнечный горн, массивный глиняный горшок и помещает его посреди стола. Рейса выставляет хлебные корзинки. Рядом с чайником маленькая тарелка с сушеными фруктами.

— Угощайся, почтеннейшая, — обращается Яррл к гостье.

— Только после тебя, мастер, — отвечает та.

— Ну, как угодно, — ворчит кузнец, хотя видно, что он доволен скромностью гостьи.

— Что нового за пределами Спидлара? — любопытствует Рейса.

— Не знаю, с чего и начать, — отзывается Лидрал. — Чародеи продолжают вздымать горы на равнинах Аналерии. Говорят, там по сию пору дрожит земля. Фэрхэвен повысил пошлины на товары с Отшельничьего на тридцать процентов.

— Спидларский Совет, должно быть, доволен, — замечает Рейса, черпаком наливая похлебки сначала Лидрал, а потом и себе.

Доррин морщит нос: даже перец, который ему, приложив немалые старания, удалось вырастить из чахлых побегов, не может перебить сильнейший бараний дух.

— Им стоило бы побеспокоиться, но так далеко вперед они не заглядывают. Оживление их торговли сделает Спидларию привлекательной для Фэрхэвена. Ее черед настанет, как только Белые разберутся с Кифриеном. А сейчас они гонят аналерианских кочевников и их стада в Закатные Отроги.

— Стада-то хоть уцелели? — спрашивает Рейса.

— Сильно поредели. С травой в горах худо, зато волков и горных котов хоть отбавляй. Толкуют, будто в Хаморе — новый император, а норландцы и бристанцы берут корабли друг друга на абордаж. Как раз это и позволило Фэрхэвену поднять пошлину на товары с Отшельничьего. Сейчас мало кто отваживается пересекать Восточный Океан. Разве что хаморианцы, но их товары обойдутся еще дороже.

Слушая эти новости, кузнец недовольно бурчит. А купчиха между тем продолжает:

— Сарроннин вновь, как и встарь, размещает гарнизон в Западном Оплоте. Герцог Хайдолара умер от дизентерии, и регентом стал Белый маг по имени Горзак. Сыну герцога всего четыре, а стало быть, это регентство надолго.

— Если не навсегда, — добавляет Рейса.

— Фэрхэвен вдвое увеличил заказы на корабельный лес из Слиго, причем большая его часть должна быть доставлена на верфи Лидьяра... И ходят слухи, будто Отшельничий перестал посылать молодежь в Кандар. Во всяком случае, в восточный Кандар.

Лидрал смотрит на Доррина, но тут же отводит взгляд.

— А как попал сюда ты, малый? — спрашивает Яррл.

— Отучился в Академии, и меня послали на материк набираться опыта, — отвечает юноша. Ответ явно неполный, и виски его сжимает боль.

— А разве твои родители не могли что-либо предпринять?

— Так ведь эта идея принадлежала как раз моему отцу! — смеется Доррин. — Его не устраивало мое желание создавать машины.

— Машины?

— Ну, ты ведь видел мои модели. Так вот, мне хотелось бы строить штуковины такого же рода, только большие. Вроде парового двигателя, про который я читал в книжке. Я уверен, что он может приводить в движение лесопильную пилу... или даже корабль.

— Ты читал про двигатель, который использует пар? — уточняет Петра. — А где про него написано и что это вообще такое? Какой-то вид магии?

— Никакой магии. Взгляни на свой чайник. Когда он кипит, из носика выходит пар. А что будет, если он кипит очень сильно, а ты возьмешь да заткнешь носик?

Петра молчит.

— Пар или поднимет крышку, или вытолкнет затычку, — говорит Рейса.

— Вот именно. Пар содержит энергию, и магия тут не при чем. Я хочу заставить эту энергию работать.

— Паровой двигатель... — размышляет вслух Лидрал. — А какое топливо для него подойдет?

— Лучше всего каменный уголь, но сгодится и древесный или даже дрова.

— Но почему эти машины до того не понравились твоему отцу, что он решил отправить тебя в изгнание? — недоумевает Рейса.

— Боюсь, он просто меня не понимал. Опасался, как бы мои машины не породили хаос.

— А это возможно?

— Совершенно исключено. Негармонизированную машину построить невозможно — даже маленькую.

— Мне непонятно, — медленно произносит Петра.

— А мне кажется, все просто, — говорит Рейса, наполняя кружку. — Люди боятся перемен. Они не любят новизны или тех, кто на них не похож. Спидлар открыт для всех, как и весь Кандар. Мы приехали сюда больше десяти лет назад, а многие из местных и по сей день не покупают изделия твоего отца, хотя они вдвое лучше Генштаалевых.

— Верно! — рявкает кузнец. — Берут всякую ерундовину, лишь бы была привычна, а качественный товар остается непроданным. Разве не так? — этот вопрос обращен к Лидрал.

— Боюсь, именно так, — соглашается та. — Мне тоже приходится непросто из-за того, что для многих женщина, занимающаяся торговлей, — какая-то диковина.

За столом повисает молчание.

— Ну а как твои родители, — нарушает его Петра, — они хоть знают, где ты сейчас, что с тобой, как ты живешь... жив ли вообще?

— Знают только, что я на материке. Ведь отсюда им весточку не отправишь.

— Вообще-то это возможно, — заявляет Лидрал, продолжая энергично расправляться с похлебкой. — Нынешняя плата — около пяти медяков за конверт. Ты вручаешь письмо капитану спидларского торгового судна, он передает его торговому представителю в порту, а тот отсылает в нужный город с очередной партией товара. Иногда на это уходит месяца три, но рано или поздно письма попадают куда надо.

— Неужто я могу написать родителям?

— Если ты не особо спешишь, я тебе помогу, — говорит Лидрал, отпивая из кружки глоток светлого пива.

— Ты едешь в Тирхэвен? Или в Спидлар? Сколько это займет времени?

— Я еду в Спидлар и уже малость припоздала. Вообще-то мне не следовало сюда заезжать, но уж больно хотелось узнать, как у тебя дела. Два дня из Клета...

— Ну надо же! Лидрал!..

— Но на сей раз все обернулось к лучшему. Племянник Джардиша нашел на болотах каммабарк, и я предложу его Спидларскому Совету.

— Каммабарк?

— Огненный порошок — его используют в ракетах и пушках. Лучше действует в смеси с черным порохом. Обращаться с ним надо осторожно — пересушенный, он может взорваться сам по себе.

— Полагаю, против Белых его не используешь, — замечает Доррин.

— Да, они доки по части магического огня, — холодно произносит Рейса.

Яррл несколько раз кашляет.

— Мое прошлое для Доррина не секрет. Он весьма наблюдателен.

— Хотя и не во всем, — добавляет Петра.

Лидрал, неожиданно поперхнувшись, прикрывает лицо кружкой. Рейса смотрит на Доррина и качает головой.

— С женщинами надо держать ухо востро, — ворчит Яррл с набитым ртом. — Языки у них как бритвы: нам с ними не тягаться.

— Бедный папа, — ухмыляется Петра.

Допив пиво, Яррл резко поднимается из-за стола.

— Пойду, загляну к Гилерту.

— Он сулит тебе работу?

— Он глава совета местных торговцев.

— Ну... может, что и закажет... — Рейса пожимает плечами и обращается к Лидрал: — Как ты думаешь?

— По мне, так надежней было бы обратиться к кому попроще. Хорошая работа за не слишком высокую плату — в этом больше заинтересованы мелкие торговцы.

— Возможно, одно другому не помеха, — размышляет вслух Доррин.

— Что ты имеешь в виду? — с недовольным видом осведомляется кузнец.

— Поблагодари господина Гилерта за честь и спроси, не подскажет ли он, кому из мелких торговцев может понадобиться хорошая кузнечная работа. Таким образом, ему не придется говорить «нет» и он не обидится, подумав, будто ты избегаешь его или пренебрегаешь им.

— Я подумаю об этом, — говорит Яррл и поворачивается к Петре: — Дочка, ты лошадь почистила?

— Да, папа.

— Хорошо.

Тяжело ступая, Яррл выходит из комнаты.

— Не налить ли тебе еще похлебки? — спрашивает Рейса у Лидрал.

— Спасибо, я давно так не наедалась. Вот что значит домашняя еда, — отвечает та, слегка откинувшись на спинку стула.

На крыльце звякает цепочка, и Доррин улыбается.

— Не останется ли каких-нибудь объедков для Зилды?

— Этой маленькой обжоры? Что-нибудь найдем.

Рейса соскребает в щербатое блюдо остатки со своей тарелки, а затем добавляет к ним кусочек хлеба. Доррин выносит блюдо и, погладив козочку, возвращается. Лидрал встречает его возле двери.

— Посиди, побеседуй со своей знакомой, — говорит Рейса, указывая на табуреты под навесом.

— Как поживают твои друзья? — спрашивает у Доррина Лидрал.

— Кадара и Брид? Они поступили на службу в Спидларскую стражу, в здешний гарнизон. Сейчас рыщут где-то в низовьях Элпарты, разбойников ловят.

— А виновник их появления, скорее всего, Фэрхэвен. Нынче воры объявились там, где о них прежде и не слыхивали. Пропадает скот. Фэрхэвен потребовал от префекта принять меры, но префектовы отряды никаких шаек так и не обнаружили. Это стало для Белых одним из предлогов для того, чтобы занять равнины.

— Ты уверена, что Фэрхэвен покорит весь восточный Кандар?

— Думаю, так оно и будет. Но я стараюсь выбросить это из головы — своих забот по горло. Торговля — дело нелегкое.

— Ты, вроде бы, справляешься.

— Сам видишь, как я справляюсь — перебиваюсь с одной повозкой и лошадью, верчусь как белка в колесе, а половину выручки отдаю Фрейдру, чтобы ко мне не слишком внимательно присматривались. Политика, будь она проклята.

Доррин молча смотрит в стену, не зная что и сказать. Ему-то Лидрал всегда казалась уверенной в себе, знающей и удачливой.

— Ты дал Яррлу весьма толковый совет, — говорит наконец Лидрал, повернувшись на крепком табурете. — Как ты до этого додумался?

— Ну, по-моему все просто. Влиятельные люди не любят, когда у них просят денег или работу. И не любят неожиданностей, зато им нравится, когда к ним обращаются за советом.

Доррин мягко отстраняет Зилду от своих штанов, пока козочка не проела в них дырку. Писк москита заставляет его нахмуриться. Доррин пытается отпугнуть насекомое защитными чарами. Жаль, что, увлекаясь машинами, он не слишком внимательно читал те отцовские книги, которые помогли бы ему управиться с алчными летучими любителями крови рыжих кузнецов-целителей.

Цепочка снова бренчит; на сей раз Зилда пробует на вкус сапоги Лидрал.

— Ты добрый. Хотя и упрямый, — Лидрал умолкает, а потом добавляет: — Так как насчет письма родителям?

— Наверное, стоит попробовать, — отзывается юноша. Он сидит неподвижно, и козочка, прыгнув к нему на колени, сворачивается клубочком. Ветерок с Закатных Отрогов, пахнущий овцами и дождем, нежно ласкает его лицо. — Почему ты сюда приехала?

— Сам ведь знаешь.

— Мне еще о многом надо подумать, — говорит Доррин после очередной паузы. — И я действительно очень хочу делать машины.

— Понимаю. Но тебе стоит подумать и о том, как делать деньги.

— Зачем?

— А как иначе ты сможешь приобретать металл и прочие необходимые материалы?

— Да, об этом-то я и не подумал, — смеется Доррин. — И что ты предложишь?

— Я? Я всего лишь бедная торговка.

— А чем ты вообще торгуешь?

— Разными вещами, но по большей части — редкими и высококачественными.

— Как раз такие товары в последние века вывозились с Отшельничьего.

— А что еще стали бы покупать у Черных?

— Я мог бы выращивать пряности, это у меня неплохо получается. И... не сможешь ли ты продать какую-нибудь мою модель как игрушку? Они все неплохо сработаны.

— А тебе не жалко?

— Я же не собиратель. Некоторые из них уже сослужили свою службу. Они не стали или не захотели работать так, как было задумано.

— Надо же!

— Это обычное дело. Сначала я проектирую машину, потом строю модель и испытываю. Проще испытывать на моделях, чем строить большущую машину без всякой уверенности в том, что из этого выйдет толк. Конечно, как правило, модели работают лучше, чем машины в полную величину, но если модель не работает как надо, то машина и тем паче не будет.

— Доррин, тебе безразлично?

— То, что ты приехала? Нет, я рад тебе, хотя и не мог бы сказать почему, — он ухмыляется, зная, что в темноте она этого не УВИДИТ. — Ты ведь малость постарше меня.

— И поопытнее.

— Что есть, то есть.

— Ну, на этом и закончим, — говорит Лидрал, поднимаясь — Я уезжаю завтра спозаранку, а тебе еще нужно написать письмо.

Придя к себе, Доррин зажигает лампу, достает из шкатулки листок пергамента, находит чернила и перо. Потом, подкрутив лампу, разглаживает листок. Не зная, с какого обращения начать, он оставляет сверху свободное место и начинает старательно выводить слово за словом.

Перечитав письмо, он вновь обмакивает перо и выводит сверху нейтральное обращение: «Дорогие родители».

Закончив с этим, Доррин откладывает письмо в сторону. Завтра его заберет Лидрал.

Лидрал... Эта женщина — верный, надежный друг и вместе с тем... Он знает, что его не влечет к ней, как к Кадаре или даже какой-нибудь певичке из таверны, но вместе с тем ее появление радует его, как радует рассвет или проглянувшее после холодного дождя солнышко. Что это — дружба?

Раздевшись, он ложится на койку, натягивая на голые плечи изношенное, но уютное стеганое одеяло. Снаружи шелестят дубовые листья и громко квакают лягушки.

XLIV

Когда Доррин заходит в сарай, солнце еще не вполне осветило восточные низины, однако Лидрал уже запрягает лошадь.

— Вот письмо, — он вручает ей конверт и полсеребреника. — Этого хватит?

— С избытком, — отзывается она, держа упряжь в левой руке и принимая письмо правой. — Скажи-ка, ты вообще когда-нибудь спишь? Рейса говорит, что ты частенько работаешь заполночь.

— Долгий сон мне не нужен, к тому же Яррл разрешает использовать только самые бросовые отходы, а с ними очень много возни. Кое-что приходится расплавлять, а это дело нешуточное и опасное. Слишком сильно раскаленное железо может загореться... если не проявить осторожность, — он поднимает принесенный с собой мешок.

— Что у тебя там? — спрашивает Лидрал, отбрасывая со лба шелковистые волосы. Доррин косится на лежащую на сиденье широкополую шляпу. — Ты прав, — кивает она, — я снова нахлобучу ее, чтобы меня принимали за парня и не особо присматривались.

Когда письмо исчезает в кожаном футляре под сиденьем, Доррин, поставив на козлы свой мешок, достает оттуда модель дисковой пилы с колесным приводом. Черная сталь и полированный красный дуб поблескивают в проникающих через открытую дверь утренних лучах.

— Выглядит здорово.

— Смотри, если крутить эту ручку, пила будет вертеться. Она острая, даже пилить может. Как думаешь, можно за нее что-нибудь выручить?

— Я не продам эту вещицу, если не смогу выручить за нее настоящую цену.

— А это сколько?

— Пока не знаю, но во дворце Сарроннина хорошие игрушки покупают аж по четыре золотых. Цена недурная. А почему ты решил продать эту модель?

— Она работает не так, как надо.

— В каком смысле?

— Понимаешь... — некоторое время Доррин подыскивает нужные слова, потом продолжает: — Когда модель построена и я с ней работаю, у меня появляется возможность понять, где в чертеже были допущены огрехи. Эта штуковина... она не слишком хорошо передает силу с рукояти на лезвие. У меня тут новая задумка появилась — хочу попробовать угловой привод и маленькие железные шарики. Правда, такие трудно изготовить. Разве что делать их побольше размером.

— Ты способен изменить мир без всякой магии, — качает головой Лидрал. — И изменишь, если Белые не наложат на тебя руки раньше.

— На меня? Подмастерья кузнеца и целителя?

— Именно на тебя, — Лидрал пристраивает модель в тот же футляр, что и письмо. — Я не знаю, когда вернусь, но если понадоблюсь, ты знаешь, где меня искать. Джардиш тоже может передать мне весточку.

— Ты уезжаешь прямо сейчас?

— Мне нужно наверстать упущенное время, — отзывается Лидрал, уже ведя лошадь к выходу.

Доррин распахивает перед ней дверь пошире.

— Помни, Доррин, — говорит Лидрал, выводя лошадь и повозку наружу, — на все должна быть своя причина. Ты понимаешь это в связи со своими машинами, но то же самое относится и к отдельным людям, и к целым странам.

— Наверное, ты права... — не зная, что еще сказать, Доррин поджимает губы.

— Береги себя, — напутствует Лидрал, уже усевшись на козлы. Потом она щелкает вожжами, и повозка трогается с места.

Доррин провожает женщину взглядом, но она так и не оборачивается. Вздохнув, он бредет к кузнице. Аппетита сегодня утром у него почему-то нет.

Работу в кузне он начинает с размельчения кусков древесного угля до подходящих для горна размеров. Когда топливо подготовлено, появляется Яррл.

— Принеси ту тяжелую штуковину, — велит кузнец. — Тот большой брус, что сверху.

Доррин механически выполняет распоряжение, не переставая думать о словах Лидрал. Почему вещи таковы, каковы они есть? Пожалуй, и впрямь на все должна быть своя причина.

Прикасаясь пальцами к длинному брусу кованого железа, юноша задумывается о том, что отличает железо от меди или олова. Они разные, но почему? И чем чугун отличается от кованого железа или от стали? Почему гармонизация кованого железа делает его более твердым, чем сталь, и при этом менее хрупким?

— Доррин? Горн достаточно разогрелся?

— Почти, — отзывается подмастерье, откладывая железяку в сторону. Взявшись за верхний рычаг, он принимается равномерно качать меха. Позднее ему придется ковать гвозди, а это занятие нудное и утомительное. Да и других рутинных забот выше головы.

XLV

— Как только мы предпримем действия против Отшельничьего, здешние кандарские изменники оставят наш народ без средств к существованию, — басовито громыхает рослый и крепкий черноволосый маг, облаченный в белые одежды.

— Смело сказано, Мирал!

— Я поддерживаю Мирала, — негромко произносит хрупкий с виду чародей с короткими каштановыми волосами. — Прославленный Джеслек и благородный Стирол приложили немало сил, дабы улучшить жизнь нашего народа. Можем ли мы поступить иначе?

— Что в этом для тебя лично, Керрил?

Мягко улыбнувшись и выждав, когда уляжется шум, Керрил произносит:

— Притом, что столь уважаемые персоны, как Джеслек и наш Высший Маг Стирол, сочли возможным выразить озабоченность... как насчет выживания?

Он усмехается, спускается с невысокой трибуны и протискивается в угол.

Зал обегает нервический смешок.

— Хоть я и не буду столь прямолинеен, как славящийся обычно своей деликатностью Керрил... — начинает следующий выступающий, мужчина с седыми волосами, но совершенно лишенным морщин, чуть ли не херувимским лицом.

Керрил останавливается рядом с рыжеволосой женщиной.

— Весьма эффектное выступление, — говорит она.

— Рад это слышать. Надеюсь, эффект оказался именно таким, на какой рассчитывали ты и благородный Стирол, — говорит он с улыбкой. — Или, правильнее сказать, — тот, какого желала ты.

— Ты мне льстишь, — произносит Ания, улыбаясь в ответ.

— Едва ли. С твоими способностями... — он пожимает плечами. — Возможно, когда-нибудь ты станешь Высшим Магом.

— Чтобы стать Высшим Магом в наше время, могут потребоваться... весьма специфические способности.

— Это, безусловно, справедливая точка зрения, которую неоднократно и охотно высказывал Джеслек. Однако меня больше устроила бы ты.

— Женщина на посту Высшего Мага! — говорит Ания чуть ли не со смехом. — Право же, ты оказываешь мне высокую честь.

— Я просто признаю твой талант, госпожа, — отзывается Керрил с вкрадчивой улыбкой.

— Ты... ты очень мил. Не согласишься ли поужинать со мной завтра вечером?

— Чего хочешь ты, того и я.

— Ты так учтив и любезен, Керрил!

— Всякому, кто не слишком силен в магии хаоса, учтивость жизненно необходима.

— Я рада, что ты это понимаешь.

Повернувшись, Ания направляется к широкоплечему магу с квадратной бородой.

Керрил с тонкой улыбкой кивает бородачу.

XLVI

Доррин едет верхом, насвистывая, хотя и промок под дождем, несмотря на водотталкивающую пропитку кожаного плаща. На восточной стороне дороги он видит поникшие под долгими ливнями золотистые колосья. Юноша отчаянно фальшивит, но лучше уж насвистывать, чем сетовать да стенать. Погода стоит такая, что все вокруг размокло, повсюду лужи и, главное, запас древесного угля у Яррла подходит к концу. Уголь доставляют из лесов Туллара, но размытые дороги совершенно непроходимы для тяжелых подвод.

Однако, направив чувства к тяжелым западным тучам, юноша улыбается. Дожди скоро прекратятся. Правда, когда Меривен, встряхнув гривой, обдает его лицо пахнущими конским потом брызгами, улыбка куда-то исчезает.

Его поясной кошель приятно оттягивают три золотых, которые переслала ему через Джардиша Лидрал. Выручка за модель дисковой пилы. Три золотых за какую-то модель! Может быть, Лидрал прислала ему больше денег, чем получила сама?

Так или иначе, у него есть на продажу еще несколько изделий. Пожалуй, стоит предложить что-нибудь здешнему торговцу редкостями и диковинами — Виллуму. Тогда, во всяком случае, можно получить более точное представление об их стоимости.

С этими мыслями Доррин направляет Меривен на травянистую тропу, что ведет к лесопилке Хеммила.

— Нет, ты когда-нибудь видел такую поганую погоду?! — орет Пергун вместо приветствия, едва только Доррин появляется в дверях. — Виноделы толкуют, что дожди погубят виноград, фермеры не могут вывезти урожай с полей. Наша работа тоже стопорится — заказчики не вывозят пиленый лес, потому как проселочные дороги непроходимы. А у вас как дела?

— Да примерно так же. Дожди зарядили как раз перед тем, как мы хотели запастись древесным углем.

— Ну а к нам зачем пожаловал? Опять за обрезками?

— Нет, на сей раз мне нужен хороший кусок лоркена, длинный и примерно вот такой толщины, — он показывает пальцами диаметр.

— За лоркен Хеммил сдерет с тебя втридорога.

— Догадываюсь, но что поделаешь? Где у вас эта древесина?

— На том конце, что со стороны хозяйского дома. Я тут занят, из-под пилы опилки выгребаю, так что ищи что тебе нужно сам и приходи сюда.

Найдя штабель черного дерева, Доррин прощупывает бревна чувствами, пока не находит подходящую жердь. Один ее конец, с подгнившей сердцевиной, безнадежно испорчен, но в целом орясина в шесть локтей длиной неплоха — прямая и достаточно прочная. Вытащив жердь, юноша направляется с нею к пиле. Из ямы вылезает потный, облепленный мокрыми опилками Пергун.

— Вот, подобрал. Как думаешь, сколько это может стоить?

— Самое меньшее серебреник. Лоркен растет очень медленно.

— Медяк еще куда ни шло... — говорит Доррин, глядя в сторону и качая головой. — Но серебреник за жердину! Пергун, имей совесть.

— Полсеребреника, и считай, что более выгодной покупки тебе не сделать во всем Кертисе. Хеммил вообще не любит продавать лоркен.

— Два медяка, но только если ты обтешешь жердь по моей мерке.

— Ох, Доррин, в травках-цветочках ты, может, и разбираешься, но столярная древесина стоит дороже. Четыре медяка — и то лишь потому, что ты целитель.

— Не пойдет, — отзывается Доррин, роясь в кошельке. — У меня всего три с половиной, не считая медяка на еду.

Виски его тут же сжимает сильная боль: в кошельке и вправду других монет нет, но большая часть его денег отдана на хранение Рейсе.

Пергун, супясь, пожимает плечами:

— Не стоило бы, конечно, но коли это все твои деньги... Помоги-ка мне перетаскать эти обрезки к мусорному ларю.

— С превеликим удовольствием.

— Эх, надо было тебя раньше в дело запрячь! — смеется чернобородый подмастерье.

Доррин улыбается в ответ, прикидывая, сколько еще работы — и с деревом, и с металлом — ждет его впереди. Уверенности в том, что все выйдет как задумано, у него нет, однако ему кажется, что посох из гармонизированного дерева в сочетании с гармонизированной черной сталью будет гораздо лучше.

XLVII

Доррин ставит на письменный стол шкатулку из красного дуба, довольно незатейливую, если не считать барашковых петель, которые ему пришлось переделывать дважды, прежде чем получилось как надо. Да еще и изготовить такие же для Яррла в уплату за металл. Раньше Доррин даже не задумывался над тем, сколь тяжелым и дорогим материалом является железо. Прут длиной в локоть и толщиной в большой палец весит полтора стоуна, а стоит почти три медяка — больше, чем обед в некоторых трактирах. Тут уж всякий лом в дело пойдет.

Юноша еще раз проводит масляной тряпицей по дубовой крышке. Внутри на стеганой подушечке, подаренной ему Рейсой и Петрой в благодарность за маленький железный цветок, находится модель фургона, приводимого в движение пружиной. Очередная неудача — пружинный двигатель оказался сложным в изготовлении, ненадежным и, главное, непригодным для повозки в натуральную величину. Однако Доррину не впервой учиться на своих ошибках.

Засунув шкатулку в потертую седельную суму, юноша выходит в туманную дымку ранней осени и тут же начинает чихать: воздух полон пыли, поднятой при молотьбе.

В кузнице гулко ухает молот Яррла: во время уборочной страды мастер получил немало заказов на починку косилок, конных грабель, колесных ободов, осей и тому подобного. Он не хотел отпускать подмастерье, однако юноша обещал, что потраченное на поездку в город время отработает вечером. Владельцы мелочных лавок закрывают свои заведения задолго до заката.

Оседлав Меривен и пристегнув добавочную суму, Доррин выводит кобылу из сарая. Снаружи тепло, сухо и пыльно. Рейса машет ему рукой. Она вышла проверить сетку с разложенными для просушки фруктами. Доррин улавливает запах застывающего сиропа из ябрушей и персиков.

Выехав на дорогу, он пристраивается позади двух возов с сеном. Оба скрипят, а у одного еще и вихляет правое заднее колесо.

— Эй, у тебя заднее колесо не в порядке, — говорит юноша, поравнявшись с возницей.

— Спасибо, приятель, но скажи это Оструму — тупому придурку! Ему, вишь, приспичило отвести это сено в казармы стражи, пока держится хорошая цена!

Движение на тракте оживленное, дорога вовсю пылит, и Доррин вконец расчихался. Любопытно: сажа и дым кузницы ему нипочем, а вот пыль, хоть дорожная, хоть с полей, доставляет немалое беспокойство.

Полегче становится лишь в черте города, где дорожная глина сменяется каменным мощением. Проезжая мимо заново отстроенной «Пивной Кружки», юноша видит все ту же женщину-попрошайку, по-прежнему выпрашивающую медяки. Правда, солдат у таверны в такую рань нет.

Мелочная лавка Виллума представляет собой длинное приземистое строение, притулившееся в стороне от торговой площади и причалов нижнего Дью. Вывеска, на которой изображены две перекрещенные свечи, подновлена и заново покрыта лаком.

— Могу ли я видеть мастера Виллума? — с вежливой улыбкой обращается Доррин к стоящему за прилавком человеку.

— Хозяин не любит точить лясы попусту. Признает только деловые разговоры.

— Я как раз по делу.

— Знаю я, какие дела могут быть у целителя, — говорит малый за прилавком, приглядываясь к коричневому одеянию юноши. — Имей в виду, на бедных у нас не подают.

— Я вообще-то кузнец, работаю на Яррла.

— Не больно-то ты утруждаешься, коли посреди рабочего дня торчишь здесь.

— Я буду работать после того, как ты давно уже поужинаешь и ляжешь спать, — выдавливает улыбку юноша. — Но если кому-то нужно потолковать с лавочником, разумнее будет явиться к нему днем, когда лавка открыта.

— Звучит рассудительно, парнишка, — раздается добродушный голос, и в помещении появляется светловолосый толстяк в ярко-зеленой рубахе и коричневых брюках. Его живот нависает над широким ремнем так, что почти закрывает массивную бронзовую пряжку. — Так что ты хочешь продать?

— Я бы сказал, одну диковину. Мне говорили, что в твоей лавке торгуют всякими редкостями.

— Верно, приятель, так оно и есть. Я объезжаю все северные порты, продаю и покупаю разные необычные штуковины. Это мой заработок. А что у тебя за вещица?

Доррин ставит на прилавок шкатулку.

— Шкатулочка? Неплохо сработана, особливо петли, но Петрон, столяр, делает лучше. И уж это всяко не диковина.

Доррин открывает крышку и показывает фургончик.

— Хм... фургон. А где лошадки?

Поставив модель на ровный прилавок, юноша поворачивает заводную ручку. Фургончик катится к дальнему концу.

— Магия... — шепчет из угла приказчик.

— Никаких чар, — качает головой Доррин. — Только нехитрая механика. Там, внутри, маленькая пружинка.

Он сдерживает улыбку, когда Виллум поспешно закрывает удивленно разинутый рот.

— Кто ты, как ты сказал?

— Доррин. Работаю на Яррла.

— А, это пришлый кузнец!

Доррин кивает. Но допрос еще не окончен:

— А как вышло, что ты обрядился в коричневое? Ты же, вроде бы, подмастерье.

— Я еще и целитель.

— Кузнец-целитель. Целитель-кузнец с самоезжей диковиной! Это стоит серебреника... Просто на память о встрече с таким необычным малым.

Доррин убирает модель в шкатулку, но крышку оставляет открытой.

— Диковины интересны, молодой человек, но на них не так много покупателей. Я взял бы эту штуку лишь для того, чтобы все знали — у Виллума чего только нету. Но кому я ее смогу продать?

— Я, скажем, предложил бы ее одному из членов Спидларского Совета как редкостный подарок для сынишки. Впрочем, она сгодится и в дар Сарроннинскому двору.

— Звучит недурно.

— Так ведь и работа хорошая. Достойная торговца с такой репутацией и такими связями, как у тебя, почтеннейший Виллум. Однако, — Доррин закрывает шкатулку, — я предпочел бы...

— Постой. Мне кажется, пять серебреников...

— Последняя моя модель была продана в Тирхэвене за три золотых.

— С тобой, я гляжу, не поторгуешься, — кисловато замечает Виллум.

— Да, мастер Виллум, торговаться я не умею. Но учти, что и моделей я делаю немного, и они все разные.

— Ладно, возьму за три золотых, но вместе со шкатулкой.

— Со шкатулкой? — хмурится Доррин. — Чтобы выстелить следующую, мне придется добыть несколько локтей хорошей ткани.

— О свет! — смеется Виллум. — Три локтя ткани ты получишь в придачу. Роальд! Принеси парню отрез того сутианского бирюзового бархата.

— Я так понимаю, бирюзовый цвет не пользовался спросом, — замечает Доррин, пряча ухмылку.

Виллум не отпирается:

— Откуда мне было знать, что, по слухам, такой цвет носила какая-то колдунья с Отшельничьего? Одна старуха распустила на сей счет сплетни, и никто не стал покупать этот бархат на платье. Но чтобы выстелить шкатулку, он подойдет.

Роальд приносит кожаный кошель и завернутый в рваную мешковину рулон бархата. Виллум открывает кошель и отсчитывает три золотых, которые перекочевывают в кошель Доррина.

— Когда ты сможешь смастрячить еще диковину?

— Как верно заметил твой человек, — усмехается юноша, — в кузнице по горло повседневной работы.

— Может, оно и к лучшему, — улыбается Виллум. — Всего доброго, молодой человек.

Доррин наклоняет голову.

— Всего доброго, мастер Виллум.

Над северным океаном начинают собираться тучи, но они сулят лишь легкое похолодание.

Недалеко от того места, где каменный тракт сменяется глиняным, примерно в кай за мостом лежит на боку воз. Колесо все-таки отлетело, как и предсказывал Доррин. Сено вывалилось на дорогу, и возница, костеря всех и вся, перетаскивает его к обочине.

Две другие повозки не могут разъехаться на перегороженной дороге, и брань становится еще громче и крепче.

Доррин направляет Меривен на обочину, объезжая незадачливых крикунов.

XLVIII

Двое воинов, мужчина и женщина, опередив основной отряд примерно на кай, едут по тропе вдоль южной стороны крутого откоса. Солнце висит над самым западным горизонтом. Оба молчат, прислушиваясь к хрусту ветвей редких елей и шелесту сухой травы. Над елями маячат макушки сохранивших кое-где поблекшие листья кленов.

Неожиданно мужчина предостерегающе поднимает руку. Женщина, проследив за его взглядом, видит локтях в пятидесяти почти неприметный след. Белокурый воин достает лук и открывает колчан. Женщина развязывает ремни на рукояти меча.

Из нижней купы елей доносится слабый шорох, и в этот миг оба всадника, низко пригнувшись в седлах, устремляются к деревьям.

Вылетевшая из ельника стрела едва не поражает мужчину, который прямо на скаку стреляет в ответ.

Из-за деревьев доносится стон.

Светловолосый всадник накладывает на тетиву вторую стрелу.

— Не стреляй! Не стреляй! Сдаюсь!

— Эй, малый! — кричит женщина, остановив коня. — Лучше выходи на дорогу!

— Спидларские ублюдки! — бормочет, выбираясь из-за деревьев, лысый мужчина со всклоченной бородой и пробитой стрелой правой рукой. — Паренька-то не трожьте, он ничего не сделал.

Из травы поднимается второй — совсем мальчишка.

— Надо же, баба! — удивленный парнишка смотрит на отца.

— Я солдат! — женщина высоко подбрасывает меч, и ловит его. — И могу метнуть эту штуковину так, что она проткнет тебя насквозь.

— Сука... — цедит сквозь зубы юнец.

— Меня еще не так называли. Поднимайся сюда. Где ваши лошади?

— Нет у нас никаких лошадей, — говорит паренек, глядя в сторону. Неожиданно он срывается с места и устремляется вверх по склону, но в тот же миг вдогонку ему летит брошенный рукой женщины короткий меч. Парнишка со стоном валится в траву.

— Ты убила моего сына! — орет бородач.

— Я прикончу тебя, если только дернешься! — рявкает на него светловолосый. Позади уже слышно звяканье оружия: приближается отряд.

Подобрав свой короткий меч, рыжеволосая воительница рывком ставит юнца на ноги.

— Рана на твоей ноге пустяковая, — говорит она. — Будь у меня намерение тебя убить, ты был бы уже мертв.

Вырываться бесполезно: она шире паренька в плечах, а руки ее как сталь. Сняв с пояса отрезок веревки, воительница связывает пленнику руки и подталкивает его к дороге. К подходу отряда Брид успевает связать и лысого.

— Смотри, эта стерва еще одного сцапала! — переговариваются солдаты.

— И этот здоровяк, который с нею...

— Лучше бы нам в ихние дела не встревать...

— Кого это ты отловил, Брид?

— По-моему, это те двое, которые напали на того кертанского купца. Их лошади где-то там, за рощей. Если покараулишь пленных, я поеду взгляну.

Согласный кивок командира отряда — и Брид направляет лошадь по узкой тропе. Кадара смотрит вниз, на нетвердо стоящего на глине юнца, а потом, достав из седельной сумы тряпицу, перевязывает ему рану.

За спиной у нее судачат солдаты:

— Глянь-ка, в этой дикой кошке есть что-то человеческое...

— Кадара, это всего лишь разбойник, — урезонивает ее один из них. — Его все равно вздернут.

— Его-то за что? Он еще мальчик! — восклицает разбойник постарше.

— Он пособничал тебе в ограблении торговца и нападении на кертанского купца, — холодным голосом говорит командир отряда. Он изрядно устал. — Этого более чем достаточно для виселицы.

Заслышав стук копыт, солдаты поворачиваются к тропе и видят Брида, ведущего двух костлявых, навьюченных мешками кляч.

— Похоже, тут кое-что из пожитков ограбленного торговца.

— Хорошо. Сажайте этих бездельников на их кляч.

Спешившись и вручив поводья Кадаре, Брид почти без усилий усаживает лысого разбойника на одну лошадь, а юнца на вторую.

— Ну и бык, сожри его демон...

Солнце касается горизонта. Ветер усиливается.

— Едем обратно, — приказывает командир, поворачивая черного мерина. — Мы должны доставить разбойников в Бирину, а уж тамошний судья повесит их как положено, по закону. Кадара, Брид, будете замыкающими.

Двое с Отшельничьего пристраиваются позади отряда.

— Ну а вы, — обращается к пойманным командир, — постарайтесь не свалиться с лошадей. Я скорее вздерну вас сам, чем оставлю здесь. В конце концов, какая разница, где вам болтаться на суку?

— Проклятые спидларские выродки! — рычит лысый пленник, такой же истощенный, как и его кляча. — Выжали из нас все до капли, вы и мерзкие чародеи! Чародеи погубили всех овец, а вы забираете последние медяки за червивое зерно! Дерьмовые...

— Заткнись! — рявкает командир.

Связанный парнишка с тоской смотрит назад, в сторону Галлоса.

— Больше тебе там не бывать, — бормочет солдат с рукой в лубке.

Брид с Кадарой переглядываются и придерживают лошадей, поотстав от всадников.

— Они умирают с голоду, — тихонько говорит Брид.

— Именно этого и добивается Фэрхэвен. К концу зимы будет еще хуже.

— Чем больше мы будем вешать...

— А не станем вешать, так никто не сможет ездить по дорогам.

Брид качает головой. Кони несут всадников к Бирине, к их лагерю и резиденции судьи.

XLIX

Белое свечение окружает рослого, стройного человека, который размашистым шагом пересекает центральную площадь, направляясь к башне.

— Он явился, чтобы потребовать амулет, Стирол, — говорит рыжеволосая женщина в белом облачении, глядя на Высшего Мага. — Разбирайся с этим сам.

— Как я понимаю, ты не хочешь, чтобы он узнал о твоем визите ко мне?

— Если он удосужится выяснить что да как, я не смогу этого скрыть, но ему и в голову не придет ничего узнавать, — произносит Ания преисполненным иронии тоном. — Он ведь могущественнейший из Белых, а я всего-навсего женщина.

— «Всего-навсего»? Ну, Ания, сомневаюсь, чтобы кто-нибудь здесь так думал о тебе...

— Кроме Джеслека, считающего себя чрезвычайно могущественным и мудрым.

— Он действительно весьма умен и могуч.

— Ты отдашь ему амулет? — спрашивает Ания, уже делая шаг к двери.

— А как же иначе? — вздыхает Стирол. — Я обещал и обещание сдержу. Амулет он получит, а вот сумеет ли удержать — это уже другой вопрос.

Ания кивает и уходит.

Рассеянно глядя на лежащее на столе зеркало, Стирол задумывается о том, какое испытание уготовано ему силами гармонии, и видит возникающую из белого тумана смутную картину — рыжеволосый юнец орудует кузнечным молотом. Потом изображение рассеивается, и маг слышит стук в дверь. Он оборачивается, чтобы приветствовать своего преемника.

— Горная стена теперь тянется с юга Пассеры до Закатных Отрогов, и великий тракт защищен со всех сторон, — заявляет с порога Джеслек. Он кланяется — если точнее, слегка склоняет голову.

— Припоминаю, что отрезок дороги возле центрального хребта Аналерии был слегка потревожен, — мягко указывает Стирол.

— А мне припоминается единственное оговоренное условие: я завершаю работу, стоя на дороге. Чтобы горы сделались стабильными, необходимы кое-какие дополнительные действия, — с улыбкой отвечает Джеслек.

— А так ли уж было необходимо испепелять аналерианских пастухов?

— Я их предупредил. Большинство ушло, ну а кто не захотел... В любом деле возможны несчастные случаи.

— Ты понимаешь, что это приведет к резкому скачку цен на баранину? Особенно после того, как ты обложишь новыми пошлинами товары с Отшельничьего.

— Не думаю, чтобы там погибло так уж много овец.

— Погибло немного, но чем будут кормиться остальные? На месте горных лугов теперь горячие скалы, там еще много лет не вырастет и былинки.

— Мы возместим дополнительные расходы за счет новых налогов.

— Дело твое, — говорит Стирол, снимая амулет и протягивая Джеслеку. Тот склоняет голову, и бывший глава Совета надевает золотую цепь ему на шею.

— Если не возражаешь, — говорит Стирол, — я перенесу свои рабочие материалы в нижнюю комнату.

— Ну, коли тебе так удобно...

— Мне так удобно, — подтверждает Стирол с вежливой улыбкой.

L

Доррин седлает кобылу, гладит ее по шее и выводит из сарая.

— Ты к ужину не опоздаешь? — окликает его с крыльца Петра.

Порыв ветра срывает с дуба осенние листья, словно вывешивая на миг между ним и девушкой огненно-золотистую вуаль.

— Надеюсь, нет.

Доррину нужно повидаться с Квиллером, мастером-игрушечником, однако нельзя сказать, чтобы юноша ждал этой встречи с нетерпением.

Маленький домик с покосившимся навесом над просевшим крыльцом стоит на грязном проселке, примерно в ста родах от того места, где мощеный тракт, сделав последнюю широкую дугу, сворачивает на запад, к верхнему Дью. Над крыльцом красуется облупившаяся черно-красная вывеска с изображением крутящейся юлы.

Вытерев ноги о потертый камышовый коврик, Доррин заходит внутрь. Сидящий на табурете человек поднимает на гостя тусклые серые глаза из-под копны каштановых волос.

— Ты кто таков? Я ведь тебя не знаю, верно?

— Думаю, не знаешь. Меня зовут Доррин, я подмастерье кузнеца Яррла.

— А, тот негодник, который затеял делать игрушки! Наслышан, как же!

Квиллер в сердцах швыряет нож на верстак и хватается за табурет, чтобы не упасть.

— Нет, я вовсе не игрушечник, — возражает Доррин, удивляясь тому, как ремесленник прознал про модели. Их и продано-то было всего две штуки.

— Ну как же нет, игрушки у тебя и впрямь хоть куда! — сердито щурится Квиллер, вытирая лоб. — Виллум поднял мой фургончик на смех и показал твой. Зачем ты его сделал? — голос игрушечника срывается на крик.

— Это была просто опытная модель, — отвечает Доррин. — Что же до изготовления игрушек, то как раз об этом я и хочу с тобой поговорить.

— Знаю я такие разговоры. Хочешь выведать мои секреты и отбить моих покупателей.

— Да ничего подобного, — со вздохом возражает Доррин. — Не нужны мне твои покупатели.

— Как это так? Хорошие покупатели всем нужны!

Скривившись, Квиллер наклоняется и трет себе лодыжку. Только сейчас юноша замечает, что правая нога ремесленника больна: она значительно больше левой и обута во что-то вроде мягкого кожаного мокасина. Позади табурета наготове трость с массивным набалдашником.

— Нужны, но я не игрушечник, — повторяет Доррин.

— Тогда чего ради ты затеял мастерить игрушки?

— Еще раз объясняю: я делаю не игрушки, а опытные модели, чтобы посмотреть, как будут работать машины. На это уходит время и материал. Чтобы возместить расходы, мне приходится продавать свои изделия. Я, конечно, понимаю, что тебе надо кормить семью...

— Не семью. Всего лишь овдовевшую сестру с сынишкой.

— Это и есть семья. Не знаю, как тут у вас... — Доррин умолкает, глядя на сморщившееся от боли лицо. Похоже, хоть явился он совсем не за этим, ему снова придется прибегнуть к целительству. — Что у тебя с ногой? Давно это?

— Да уж давненько. Мне ее фургоном отдавило. Я тогда был моложе, чем ты сейчас. Вот и пришлось все бросить и начать вырезать игрушки — чем еще было заняться?

— Не против, если я взгляну на ногу?

— На ногу? Ты же вроде пришел толковать насчет игрушек.

— Ну пожалуйста... — Доррин чуть не упрашивает, поскольку не может оставаться безучастным к боли.

— Валяй, коли приспичило, но Рилла ничем помочь не смогла, — говорит Квиллер, взявшись левой рукой за верстак. — Боль то чуток отпустит, то так проберет... По мне, так все знахари одинаковы. Но если хочешь — пожалуйста. И зачем только ты сюда заявился на мою голову?..

Касаясь лодыжки, Доррин хмурится, улавливая внутри красновато-белое свечение, и старается притушить его, вытеснив черным огнем гармонии.

— Эй, что ты сделал? — удивленно спрашивает игрушечник.

— Кость срослась неправильно, — объясняет Доррин, тяжело облокачиваясь о верстак и с трудом переводя дух. — Вправлять ее уже поздно, но болеть так сильно больше не будет — разве только в непогоду разноется.

— Мне нечем тебе заплатить, — сердится Квиллер.

— Никто у тебя денег не просит, — ворчит в ответ Доррин. — Я же тебе кость не вправил. И вообще я не мастер-целитель.

— А ведь я, почитай, и забыл, каково оно, жить без боли, — говорит Квиллер, потирая лоб. — Ну ладно, положим, ежели ты смастеришь игрушку-другую, это погоды не сделает... — размышляет вслух мастер.

— Тем паче что они не такие, как у тебя, а значит, мы не соперники, — торопливо вставляет Доррин.

— Оно и ладно. Но ты, наверное, подумываешь о вступлении в гильдию?

— А что, есть гильдия целителей?

— Насчет целителей не знаю, я о ремесленной. Туда входят мастера, делающие разовые изделия на заказ, вроде моих игрушек. Не скажу, что от этого так уж много проку, но во всяком случае Спидларский Совет гильдейские жалобы разбирает, а взнос составляет всего несколько медяков в год.

— А ты входишь в гильдию?

— Иногда, когда доходы позволяют. Нынче времена трудные и зима холодная, так что не до жиру.

— Ладно. Спасибо тебе за сведения.

— Захочешь вступить, поговори с Хастеном, — говорит мастер, глядя на свой верстак. Там стоит деревянный фургончик и лежит поленце, из которого будет вырезан бык или лошадка. — Ну что ж, паренек, ступай. Больше мне тебе предложить нечего.

— Всего доброго, — тихонько говорит Доррин, склоняя голову.

— Спасибо. Благодаря тебе денек у меня сегодня поудачнее многих.

Мастер вновь берется за нож, а Доррин выходит в ветреный сумрак и вспрыгивает в седло.

LI

С помощью щипцов Доррин прилаживает железную полоску в паз, отмечающий нижнюю треть посоха, используя свое чувство гармонии, чтобы лоркен не обуглился от соприкосновения с горячим металлом. Железная скрепа прочно встает на место. Обливаясь потом, Доррин проделывает то же самое со второй, после чего опускает окольцованное металлом черное дерево в бак с водой. Потом, отхлебнув из кружки воды, Доррин берет щипцами первое навершие, помещает его в горн, раскалив до соломенной желтизны, надевает на кончик посоха и повторяет закалку. Все детали из черной стали на месте. Доррин кладет изделие на край очага и вытирает лоб тыльной стороной руки. Почти готовый посох светится чернотой, излучая гармонию. Однако полировать дерево и делать насечки на черной стали можно будет лишь после того, как посох охладится.

Ощутив в сумраке за горном чье-то присутствие, юноша оборачивается. В круг света вступает одетая в брюки и толстую куртку Петра.

— Чем занят?

— Да вот, — он указывает на результат своих трудов, — решил смастерить посох получше.

Девушка смотрит на окованное черное дерево и ежится:

— Он у тебя холодный, как звезды в зимнюю ночь.

Доррин молча убирает на полку щипцы и молот. Горн еще слишком горяч для того, чтобы вычищать сажу, а значит, заняться этим придется спозаранку.

— Знаешь, в каком-то смысле ты и сам такой же, — говорит Петра. — Люди находят тебя милым парнишкой, но снаружи ты холоден как лед, во всяком случае в сравнении с огнем, горящим у тебя где-то глубоко внутри. Надеюсь, твоя маленькая торговка окажется достаточно толстокожей, чтобы с этим справиться.

— Маленькая? Да она выше меня ростом и в плечах шире.

Петра внимательно разглядывает посох, избегая прикасаться к нему, а потом переводит взгляд на Доррина:

— Вижу, ты по-прежнему учишься. Матушка говорила мне об этом, а я не верила. Выходит, зря.

Полураспахнутая куртка открывает тонкую сорочку. Доррин видит набухшие под тканью соски.

— Ты зачем пришла?

— Отец велел приглядеться к твоей работе. Я ведь помогала ему — раньше, до твоего прихода. Но мне было трудно понять, чего он добивается. Папа без конца твердил, что нужно чувствовать железо, а я просто не могла взять в толк, о чем речь.

— Но почему ночью?

— Да так, не спалось. У меня было такое чувство, будто кто-то ковал мир. Каждый удар молота отдавался во мне эхом.

Быстрым движением головы она отбрасывает со лба вьющиеся волосы.

Под темным деревом и железом посох светится чернотой.

— Доброй ночи, Доррин.

Петра застегивает куртку, поворачивается и уходит.

Доррин принимается подметать кузницу, размышляя над услышанным. «Кто-то кует мир»...

Ну надо же выдумать такую нелепицу!

LII

— И как нам теперь улаживать дела со Спидларом?

— Отменить дополнительные пошлины, — звучит из середины зала чье-то предложение.

— Чья идея? — спрашивает Джеслек, обернувшись на голос.

Никто не отзывается.

— Если ты не дашь обогащаться спидларцам или Черным, наживаться станут хаморианцы или норландцы, — говорит толстый, лысый мужчина, сидящий в первом ряду. — А не они, так сутианцы. Торговля, она как вода: поток должен куда-то течь.

— Но почему бы ему не течь к нам? — вопрошает Джеслек.

— К нам... Это легче сказать, чем сделать.

— Может, сделаем пошлины на товары с Отшельничьего еще выше? — высказывается другой Белый маг.

— Куда еще? Они и так уже увеличены на сто процентов.

— Ну и что? Это же пряности, вина и предметы роскоши. Многие ли в Кандаре могут позволить себе носить их шерсть? Пусть люди раскошеливаются, а выиграет от этого не Нолдра или Хамор, а наше казначейство.

— А не пустить ли собранные пошлины на постройку еще большего флота?

— Пустить-то можно, но зачем нам столько судов? — подает голос Керрил.

— Чтобы прервать морскую торговлю с Отшельничьим, зачем же еще? — фыркает Джеслек.

— Триста лет назад это могло бы сработать, но после Креслина у нас не осталось ни судов, ни денег. Теперь от такой политики толку мало. Сейчас мы добились лишь того, что Отшельничий покупает наше — заметьте, наше! — зерно не напрямую у нас, а у норландцев. Они приобретают хлеб в Хайдоларе и кораблями переправляют на Отшельничий, а в обмен получают товары, производимые на острове. Конечно, островитянам зерно обходится дороже, чем раньше, но мы несем еще большие убытки, чем они.

— Насколько я понимаю, — вступает в разговор Ания, — по мнению Джеслека, нам жизненно необходимо лишить Отшельничий возможности вести морскую торговлю.

— В теории все это звучит прекрасно, — хмыкает лысый маг, — однако никому из наших предшественников ничего подобного сделать не удавалось. Неужто, Джеслек, ты и вправду думаешь, будто прежние Советы одобряли растущую мощь Отшельничьего? Может быть, они специально теряли десятки судов и тысячи солдат?

— Конечно, нет, — Джеслек хмурится, но тут же на его лице снова появляется улыбка. — Но пойми, сейчас Черные не могли бы использовать ветра, даже будь у них новый Креслин. А значит, нам нужно лишь посадить на суда больше магов.

— Сколько?

— Не так уж много, а это позволит установить надежную блокаду Отшельничьего. Норландцы не захотят терять суда. Торговля с островом того не стоит, — говорит Джеслек с самодовольным видом человека, нашедшего верное решение.

— Может и так, — пожимает плечами другой маг. — Представь Совету детальный план.

Совет переходит к обсуждению следующего вопроса, а Джеслек все еще улыбается.

Улыбается и Ания.

LIII

— Ну что ж... Попроси его...

Молот бьет по искривленным концам сломанной тележной скобы, и Доррин не столько слышит, сколько улавливает тревожный шепот. Машинально отметив, что металл остыл, он снова отправляет деталь в огонь, а когда она раскаляется, поднимает глаза и видит в дверях кузницы Петру.

— Джеррол умирает, — слышится другой женский голос, более глубокий и хрипловатый.

— Доррин — кузнец, — резким тоном заявляет Яррл.

— Но он и целитель.

— А кто заплатит за потраченное им время?

В висках юноши пульсирует боль: деньги деньгами, но отказать в помощи он не может. Вынув скобу из огня, он кладет ее на наковальню, наносит серию последовательных ударов и отправляет на кирпичи перед горном для охлаждения. Потом, убрав молот, пробойник и кувалду на полку, Доррин оборачивается навстречу Петре и молодой женщине с прямыми каштановыми волосами и воспаленными, покрасневшими глазами.

Жаркий воздух от горна шевелит кудряшки Петры и заставляет ее щуриться.

— Ты поможешь?

— Я могу лишь попытаться, — отвечает он, продолжая раскладывать свои инструменты. В отличие от Яррловых, они хранятся в идеальном порядке.

— Ты даже не спросил, в чем дело! — Петра кашляет. — Джеррол, маленький братишка Шины, умирает от лихорадки.

— Кто да что, для меня не важно. Хочу я этого или нет, но я целитель.

На лице Петры появляется сочувственное выражение.

— Прости, я не знала. Это, наверное, очень трудно.

— У меня есть время помыться?

— Пожалуй, без этого не обойтись, — говорит Петра, окидывая его взглядом. — Гонсар ни за что не поверит, что пропотевший, закопченный кузнец может кого-то исцелить.

— Ладно, я быстро. Только ополоснусь и прихвачу посох.

— Да уж, посох, пожалуйста, не забудь, — тихонько говорит Петра.

Ежась на холодном ветру, Доррин вытягивает колодезную бадью, и тут кто-то дергает его за штаны.

— Опять шалишь, маленькая плутовка? — юноша поглаживает Зилду между ушками. Взъерошив ей шерстку на шее, он уносит воду в свою комнату, где торопливо моется и облачается в темно-коричневый наряд целителя.

Петра уже торопливо седлает Меривен.

Тележная мастерская Гонсара находится примерно в трех кай от кузницы, вниз по склону холма. Два просторных сарая стоят по обе стороны от желтого двухэтажного дома с широким крытым крыльцом. Подобранная в масть упряжка битюгов вывозит со двора пустую подводу.

Петра останавливается у коновязи. Доррин спешивается и, оставив посох в держателе, поднимается на крыльцо.

— Это и есть твой хваленый целитель, дочка? — бурчит Гонсар, широкоплечий толстяк с маленькими, глубоко посаженными под тонкими бровями зелеными глазками. Его линялая синяя туника и штаны заляпаны грязью. Шина кивает.

— Но платить ему ты не будешь!

— Я заплачу, — встревает Петра.

— Можно мне взглянуть на ребенка? — спрашивает Доррин.

— Пожалуйста, почтенный целитель. Дочка покажет дорогу.

Доррин присматривается к тележному мастеру, ощущая внутри мерцание хаоса, а потом следует за Шиной в дом.

Мальчик, несомненно, умирает. Его бьет озноб, несмотря на закрытые ставни и множество наброшенных на него одеял.

Пальцы Доррина пробегают по детскому лобику. Лихорадка сулит мальчику смерть в самом ближайшем времени.

— Он, случаем, не порезался, не поранился?

— Нет, ничего такого. Два дня назад занемог, и ему становилось все хуже, а сегодня не смог прийти в сознание.

— Есть у вас ванна, которую можно наполнить водой?

— Ванна? Ты, должно быть, спятил! Ванны — это измышление демонов или наследие проклятущего Предания! — сердито ворчит Гонсар.

Глаза Доррина уподобляются черной стали.

— Ты хочешь, чтобы ребенок умер? — спрашивает целитель, буравя толстяка взглядом.

— Но ты же целитель, вот и спасай его.

— Я не всемогущ и знаю пределы своих возможностей. Без холодной ванны, которая собьет жар, у меня ничего не получится. А если подождать подольше, то его не спасет и величайший целитель в мире.

— Отец, умоляю тебя...

— Под твою ответственность, дочка. Впрочем, ты уже взяла ее на себя, когда привела в дом этого малого. Пусть делает, что считает нужным. А большое корыто есть на кухне, — добавляет Гонсар, уже поворачиваясь, чтобы уйти.

— Можешь согреть немного воды? — спрашивает Доррин Петру. — Боюсь, колодезная будет все же холодновата.

Когда обе женщины убегают за водой, юноша снова прикасается к воспаленному лбу. Он не знает, что за недуг поразил ребенка, но улавливает внутри него безобразные белесо-красные вспышки.

Когда большое корыто на кухне наполняется чуть теплой водой, Доррин поднимает мальчика с постели. Петра и Шина помогают ему снять с больного пропотевшее насквозь белье.

— Ему потребуется все сухое: белье, постель, полотенце, — произносит Доррин, опуская стонущего, дрожащего мальчика в воду.

— А что теперь? — спрашивает Петра. — Жар спадет?

— Не сразу, — качает головой Доррин, вспоминая наставления своей матери. — Да это и не нужно. Небольшой жар — не помеха, а вот слишком сильный может убить. Вода полезна в любом случае. Пить он сейчас не может, но кожа сама будет впитывать влагу.

Юноша снова пытается разжечь внутри мальчика черное пламя, но насколько ему это удалось, сказать не может. Разве что дыхание у Джеррола стало полегче. Когда детское тело покрывается гусиной кожей, молодой целитель обращается к Шине:

— Можешь приготовить ему постель.

Женщина кивает. Глаза ее покраснели, но слез в них нет.

— Ему нужно будет принять еще несколько ванн такой же продолжительности, — говорит Доррин, повернувшись к Петре. — Но не дольше; переохлаждение тоже может усилить лихорадку.

— Он помрет или выживет, как судьба ляжет, что бы там ни говорил знахаришка, — бурчит с порога Гонсар.

— Ты так упорно хочешь, чтобы я бросил его умирать? — огрызается юноша.

— Я ничего такого не говорил.

К тому времени, когда солнце касается горизонта, Доррин успевает трижды устроить для Джеррола ванны, и жар у мальчика заметно спадает. Теперь тело мальчонки, лежащего под серой, но сухой и чистой простыней, покрывает лишь легкая испарина, а мерцание хаоса внутри сошло на нет.

— Тебе нужно поесть, — говорит Шина.

— Спасибо, — отзывается Доррин, у которого от слабости кружится голова. Он тяжело опускается на стул, и тут же перед ним оказывается чашка с бульоном. Отогнав головокружение несколькими глотками, юноша налегает на хлеб с сыром, а когда голова окончательно проясняется, снова внимательно осматривает ребенка — очень похожего на сестру прямыми волосами и узким лицом. Коснувшись лба Джеррола, он добавляет толику гармонии к черному свечению, пока еще довольно слабому.

— Ему потребуется кипяченая вода.

— Кипяченая? — переспрашивает Шина.

— Да. Воду надо вскипятить и охладить в чистом, прикрытом кувшине, который не использовался под молоко.

— Я займусь этим, — говорит Петра и уходит на кухню. Доррин берет еще ломоть хлеба — теперь ему по-настоящему ясно, почему мать частенько возвращалась домой бледная и вымотанная. Исцелять ничуть не легче, чем махать молотом.

— Зачем нужна кипяченая вода? — спрашивает молодая женщина.

— Больному легче ее пить, и она лучше удерживается внутри, — поясняет Доррин. — Кипяченая вода даже лучше колодезной, только держать ее надо в чистом кувшине.

— Где ты все это узнал?

— Матушка научила.

— Она живет где-нибудь неподалеку?

— Нет... очень далеко.

Петра уходит, а Шина и Доррин остаются сидеть на табуретах рядом со спящим мальчиком. Одна-единственная свечка обволакивает их тусклым светом.

— Думаю, теперь все будет в порядке, — говорит Доррин, вновь коснувшись детского лобика. — Но не забывай давать ему побольше кипяченой воды. Как окрепнет — начнешь давать супчик и понемногу чего-нибудь еще.

— Спасибо... — обняв Доррина, Шина прижимается к нему и целует горячими, сухими губами. — Все, что я могу дать...

Юноша мягко высвобождается из объятий.

— Ты мне ничего не должна.

— Никто другой не смог бы его спасти!

— Я тоже едва справился. А прежде чем твой братишка поправится, пройдет не одна неделя.

Шина опускает глаза, уставясь на вытканную на выцветшем ковре розу.

— Тьма! — шепчет Доррин. — Как я сразу не догадался? Это твой сын?

Женщина не поднимает глаз, но он видит в них слезы.

— Это твоя тайна, — качает головой юноша и касается ее плеча. — Коли так, ты тем более ничего мне не должна.

— А Черные, они все такие, как ты? — спрашивает Шина, подняв, наконец, голову и взглянув ему в глаза. На ее щеках видны потеки слез.

— Люди-то они в большинстве своем хорошие... но нет, не такие.

— И они тебя выслали?

Доррин кивает.

— Почему?

— Кое на что мы с ними смотрим по-разному. А им, как и большинству людей, все чуждое представляется злом.

Он встает и направляется к двери.

На лестнице, на полпути вниз, стоит Гонсар.

— Мальчик должен поправиться, — тихо говорит Доррин.

— Сколько я тебе должен? — сварливо спрашивает тележный мастер.

— Ничего... — Доррин молчит, а потом добавляет: — Разве что захочешь загрузить Яррла дополнительными заказами.

Он выходит на крыльцо, где стоит Шина.

— Я дала твоей лошади воды и зерна, — говорит женщина.

— Спасибо.

Забравшись в седло, юноша едет в сторону кузницы. Шина провожает его взглядом.

LIV

— Они снова подняли пошлины, — заявляет рослый Черный маг, открывая собрание.

— Это еще не самое страшное. Хуже другое — Белые хотят потопить все суда контрабандистов, способные нарушить блокаду, — невозмутимым тоном произносит стройная темноволосая женщина. — Норландцы не станут доставлять зерно на Край Земли, рискуя своими судами, если мы не предпримем мер против Белого флота.

— А почему мы этого не делаем?

— Потому что единственное наше реальное оружие — это ветра, но даже я не могу устроить больше двух крупных штормов, не превратив Отшельничий снова в пустыню... или в болото, — разводит руками маг воздуха. — Или не придав Джеслеку еще больше силы, чем та, какая потребовалась на возведение гор. Мы и так дали ему слишком много.

— Так что же нам, умирать с голоду? Или отказаться от гармонии лишь для того, чтобы Белый не становился сильнее?

— Я отказался от большего, чем любой из вас, — от гораздо большего! А голод нам не грозит. У нас есть сады, у реки Фейн выращивают пшеницу, и ячменя на острове более чем достаточно.

— Тьма, Оран! Никто и не упомнит, когда нам приходилось питаться ячменем... А почему мы не можем расширить посевы пшеницы?

— Почва не подготовлена. Это требует огромных усилий целителей, что лишь укрепит фэрхэвенскую сторону Равновесия, — отвечает Оран, утирая лоб.

— У тебя сплошь демоном подсказанные отговорки. Послушать, так мы ничего не можем поделать!

— А не ты ли громче всех возражал против строительства боевых кораблей?

— А как нам воевать? Ветра использовать мы не можем — во всяком случае, у нас уже давным-давно нет мага, который отважился бы это сделать. Применять порох или каммабарк против Белых бессмысленно — они подорвут его на расстоянии, и мы попросту взлетим на воздух. И любой наш корабль Белые сожгут прежде, чем он успеет сблизиться с их судном для абордажного боя. Конечно, на суше черное железо служит прекрасной защитой, но на море нам в рукопашную не вступить. Как же быть?

Оран пожимает плечами:

— Мы можем поручить некоторым целителям поработать над старейшими полями в долине Фейна.

— А как насчет строевого леса? Мы же...

— Знаю.

— А куда будем девать излишки шерсти?

— А как насчет тех, тронутых хаосом, которые отосланы в Кандар, Нолдру или Хамор? — спрашивает седовласый страж.

— Нам не обязательно принимать решение немедленно, — напоминает маг воздуха.

— Не обязательно, — доносится из угла спокойный голос, — но и проволочками мы ничего не добьемся. Не думаешь же ты, что через год или два все уладится само собой?..

Оран снова утирает лоб.

LV

Поскольку Доррин встал позже, чем обычно, он торопится и последний ломтик сыра проглатывает почти не жуя. Исцеление оказалось более трудным чем ему думалось, а он после этого еще и вернулся прямо в кузницу. Плечи его ноют до сих пор. И добавляется тупая, то ослабевающая, то усиливающаяся пульсация в голове.

— Не давись ты так, Доррин, — говорит Петра, наполняя его кружку теплым сидром. — Папа знает, как ты устал. А вот Джерролу в прошлую ночь было гораздо лучше.

С улицы доносятся голоса и конское ржание. В единственное кухонное окошко видна въезжающая во двор подвода, такая тяжеленная, что ее колеса оставляют глубокую колею.

— Э, да это Венн, Гонсаров работник! Интересно, с чем он пожаловал?

Допив сидр, Доррин поспешно выходит на крыльцо.

— У меня тут целый воз работы для твоего хозяина! Заказы Гонсара.

— Я ему скажу, — говорит Доррин. — А потом, если хочешь, помогу тебе разгрузиться.

На подводе громоздится целая гора ломаных деталей.

— Это было бы здорово! — кивает Венн. — От помощи не откажусь.

Когда Доррин заходит в кузницу, Яррл указывает уже горячими щипцами на его фартук.

— Целитель ты или нет, приятель, но пора браться за работу.

— Там приехал Гонсаров работник. Он хочет поговорить с тобой: вроде бы у него куча заказов.

— От Гонсара? Но ведь этот скаредный недоумок заявил, что я слишком много запрашиваю. Сказал, что обратится ко мне, когда ночью солнце взойдет. Правда, он тогда нализался... — Яррл качает головой и откладывает инструмент. — Ну пошли, глянем что к чему.

Доррин следует за кузнецом во двор.

— Это то, о чем вы толковали с Гонсаром на той восьмидневке, — как ни в чем не бывало поясняет работник, глядя на сухие листья у крыльца и ковыряя сапогом глину. — Хозяин-то мой сказал, что согласен на твою цену.

Яррл переводит взгляд с нагруженной подводы на возницу, а потом на Доррина.

— Столько сразу мне не осилить.

— Это мастер Гонсар понимает. Когда сделаешь часть, дай знать ему или мне. Мы заберем, что будет готово. И расплачиваться будем по частям.

— Подходит. Сделаю все в лучшем виде.

— Я помогу с разгрузкой, — вызывается Доррин.

— Давай. Надо бы и Петру кликнуть, — ворчит Яррл, открывая дверь кузницы пошире.

Вчетвером — отец с дочкой и двое подмастерьев — они разгружают воз.

— Ах, Гонсар... будь он неладен, — бормочет кузнец, проводив взглядом укатившую подводу, и переводит глаза на Доррина: — Твоих рук дело?

Юноша мнется. Петра лукаво улыбается.

Доррин хотел было уклониться от ответа, но укол головной боли заставляет его выложить всю правду:

— Пожалуй, что и моих. Гонсар спросил, сколько с него за исцеление мальчонки. Я сперва сказал «ничего», а потом добавил, что он мог бы подбросить нам заказов.

— Должно быть, ты до смерти его напугал, — качает головой Яррл. — Гонсар человек суровый.

— Не такой суровый, как наш душка Доррин, — замечает Петра.

— И вовсе я не суровый, — машет рукой юноша. — Отстань.

— Ладно, — говорит кузнец, закрывая плечом дверь. — Пора браться за дело. Теперь придется подналечь со всем этим, — он указывает жестом на гору ломаных деталей. — Будь ты сто раз целитель, но основную работу запускать нельзя.

LVI

За стенами «Рыжего Льва» скулит, суля холод и снег, ветер. Доррин отпивает из щербатой кружки, поглядывая на сидящую у огня на высоком табурете певицу.

— Поет неплохо, — Пергун кивает в сторону худенькой женщины в блекло-голубой блузе и юбке. — Интересно, хороша ли она в постели?

— С чего ты об этом задумался?

— Трактирные певички, как правило, промышляют и тем и другим. Правда, эта, похоже, не из таких.

Доррин отпивает из кружки, глядя, как пальцы женщины скользят по струнам гитары. Ее открытое лицо усыпано почти незаметными веснушками, длинные золотистые волосы падают на грудь через левое плечо.

— Кому известно, кто из нас из каких? Мы всего лишь фигуры на шахматной доске хаоса и гармонии, — вздыхает он.

— Мастер Доррин, прошу прощения, но какое отношение могут столь премудрые суждения иметь к тому, переспит ли со мной эта девица или нет? — Пергун пытается иронизировать, однако Доррин, по обыкновению, этого не замечает и отвечает прямо:

— Никакого. Но спать она с тобой не будет.

— А ты почем знаешь? Магия подсказала? — пьяно хихикает Пергун.

Доррин кивает, прислушиваясь к следующей песне и дивясь мелодичности голоса, способного брать такие поистине серебристые ноты.

— Что это за язык?

— Вроде как бристанский. Точно не скажу, а любой из языков Храма я бы узнал, — говорит Доррин. Он пьет сок — это дешевле.

— Так ты уверен, что она не захочет со мной спать? — спрашивает Пергун, вливая в себя темное пиво и поднимая кружку.

— А ты уверен, что тебе не хватит? — насмешливо спрашивает трактирная служанка. Ох, много повидала она пьяных на своем еще недолгом веку!

— Еще чего! — подмастерье лихо бросает на стол два медяка.

— Ну смотри, дело твое, — предостерегает многоопытная служанка.

— А чье же еще? Небось не маленький. Я, если хочешь знать... — он не договаривает, поскольку девушка уже упорхнула на кухню.

— Видал красотку? Нет чтобы потолковать с посетителем по душам, так она даже монеты не взяла.

— Заткнись, Пергун. Дай послушать песню.

— О чем это она?

— Это песня про Креслина.

— А кто он такой, этот Креслин?

На стол со стуком, так, что расплескивается пена, ставится очередная кружка. Пергун обмакивает палец в пролившуюся жидкость и облизывает его.

— Пивко не должно пропадать зря.

— Гони денежки, парень.

Пергун вручает служанке медяки. Она выразительно смотрит на Доррина, и тот понимает, что сегодня его товарищу больше не нальют.

— Пергун, допьешь и пойдем, — говорит Доррин.

— Куда? Домой, в холодную койку? Спать одному? Никто меня не любит... — пьяно бормочет подмастерье лесопильщика.

— Пошли, — повторяет Доррин, допивая сок и снимая куртку со спинки стула.

— Я это... не допил...

— Пошли, пошли.

— А... ладно... потопали.

Подняв черный посох, Доррин встает. Служанка, завидев посох, непроизвольно отступает на шаг. Пергун натягивает куртку из потертой овчины и, пытаясь выпрямиться, толкает стол. Поддерживая приятеля, Доррин ведет его к выходу.

— Пр... рекрасное пиво... — бормочет Пергун. Его шатает. Он пытается удержаться за дверной косяк, но не дотягивается и не падает лишь благодаря поддержке Доррина.

— Держись ты... — встряхнув приятеля, Доррин направляет его в дверной проем. — Где твоя лошадь?

— Лошадь... ха-ха... У бедных людей нет лошадей... на своих двоих т... топаем...

Один из двух фонарей перед заведением Кирила погас на ветру, заметающем улицу мокрым снегом. Глядя в сторону темной конюшни, Доррин непроизвольно перехватывает поплотнее посох. Его сапоги плюхают по подтаявшей снежной кашице.

— ...нет ни лошадки... ни деньжат... ни нарядов... ни девчат... — напевает Пергун, так отчаянно фальшивя, что уши Доррина словно закладывает свинцом. Юноша прикидывает, что на небольшое расстояние Меривен снесет и двоих.

— ...ни тебе кобылы... ни красотки милой... — не унимается Пергун.

Добравшись до конюшни, Доррин улавливает присутствие постороннего человека раньше, чем его глаза приноравливаются к полной темноте, и он непроизвольно хватается за посох обеими руками.

В сумраке ржет Меривен. Незнакомец держит ее за повод. В другой его руке меч.

— Вы, ребята, шли бы лучше своей дорогой, — говорит незнакомец. — Наклюкались, так ступайте спать.

— ...ни лошадки... ни деньжат... — язык Пергуна заплетается. — А... ты... такой... кто? — подмастерье заливается пьяным смехом.

Доррин делает шаг вперед. Внутри у него все холодеет, но отдавать Меривен этому наглому чужаку юноша не собирается.

Кобыла снова ржет, и грабитель накидывает поводья на крюк, на котором висят веревки и деревянная лохань.

— Жаль, парень... — клинок нацеливается Доррину в грудь. Руки Доррина реагируют сами по себе: отбив тяжелый клинок посох вращается, и другой его конец бьет нападавшего в диафрагму. Меч звякает о ведро и падает на солому. Разбойник, захрипев, отступает на полшага и оседает на грязный пол. Глаза его делаются пустыми.

Шатаясь, Доррин бредет к выходу. В его голове вспыхивает белое пламя.

— Дерьмо... не смешно, Доррин... — бормочет Пергун.

Опираясь на посох, Доррин щурится и трясет головой, стараясь избавиться от слепящего света. В конце концов зрение его проясняется, хотя пульсирующая боль — такая, словно Яррл молотит его по макушке молотом, — не отпускает. Отдышавшись, он ковыляет к трактиру, отставляя на выпадающем снегу новую цепочку следов.

— Что стряслось, целитель? — спрашивает грузный трактирщик, протирающий тряпкой стойку.

— Там, в конюшне... грабитель. Мертвый.

Кирил извлекает из-под стойки топор.

— Всего один?

— Он мертв.

— Надеюсь, но осторожность не помешает. Форра!

Из задней комнаты высовывается молодой парень, почти такой же грузный, как Кирил.

С фонарем в одной руке и дубинкой в другой Форра первым входит в конюшню, где обнаруживаются два распростертых человеческих тела. Одно лежит ничком, другое навзничь.

— Чего ты так долго... — сонно бормочет Пергун, поднимая голову... — Домой пора.

Ткнув тело бородатого разбойника дубиной, Форра переворачивает тело, и на его лице появляется изумленное выражение.

— Ну и ну! У него грудь пробита!

— Там его меч, — говорит Доррин, указывая посохом.

— Так это ты его уложил, паренек? — спрашивает Кирил, рассматривая лицо мертвеца в свете факела.

— Я не хотел, но он угрожал убить нас и забрать мою лошадь. Она там, в стойле.

— Ты тот самый молодой целитель, который работает подмастерьем у Яррла?

Доррин кивает.

— Где ж ты этому научился? — спрашивает Кирил, указывая на мертвеца.

— В школе... нас учили... посохом... Я не могу пользоваться клинком... — ноги Доррина подгибаются, и он сползает по стенке стойла.

— А ведь знаешь, парень, тебе причитаются деньжата. Это, — трактирщик не без удовольствия и даже с некоторым злорадством тычет в труп, — не кто иной, как Нисо, за которого Советом назначена награда. Не слишком большая, но десять золотых на дороге не валяются. Прошлой осенью он убил на пристани купца. А ты, — Кирил оборачивается к Форре, — теперь, небось, понял, почему разумный человек не станет связываться с кузнецом, даже таким тощим. Плоть и кости не устоят против того, кто кует железо.

Здоровяк Форра переводит взгляд с мертвого тела на Доррина и утирает лоб рукавом.

— Ворья в последнее время развелось... — зачем-то произносит он.

— Так ведь время-то какое тяжелое, — печально качает головой трактирщик. — Белые маги лишают людей средств к существованию, а те лезут к нам, думая, что у нас есть чем поживиться.

Ветер бросает в лицо Доррина снежные хлопья.

— Доррин... ты ж обещал... отведи меня домой... — канючит Пергун, ухитрившийся-таки приподняться и теперь сидящий привалившись спиной к бочонку.

— Проводи своего приятеля до дому, — говорит Кирил. — А Совету насчет награды я сам сообщу.

— Доррин получит награду... все мы за Доррина рады... — напевает Пергун.

— Получит, мой нализавшийся подмастерье с лесопилки, можешь не сомневаться. Или ты думаешь, кому-то захочется разозлить его и Яррла?

Сдерживая вздох, Доррин помогает Пергуну подняться на ноги, сажает его на Меривен и вставляет посох в держатель. Пергун раскачивается на конской спине. А на улице вовсю гуляет пурга.

LVII

Доррин держит кувалду, дожидаясь, когда Яррл вынет раскаленную заготовку из горна. Как только она оказывается на наковальне, юноша начинает наносить удары. Это продолжается до тех пор, пока железо не остывает и снова не отправляется в горн. В конце концов заготовка сплющивается до толщины сарайной петли, после чего настает черед рихтовального молота.

На улице продолжает валить снег, но в кузнице жарко. Юноша машинально наносит удары и выполняет указания кузнеца, однако из головы не идет убитый разбойник.

Неожиданно в кузнице появляется Петра. Обычно она дожидается перерыва в работе, но на сей раз подныривает под рычаг мехов, чтобы попасться на глаза отцу.

— Надеюсь, дочка, ты пришла по важному делу, — ворчит кузнец, откладывая деталь в сторону.

— Тут явились двое купцов. Они назвались членами Совета; хотят видеть тебя и Доррина.

— Проводи их сюда, Петра. Не на кухне же принимать таких важных шишек.

Как только девушка уходит, Яррл поворачивается к подмастерью:

— Ну, парень, что ты еще натворил?

— Я... убил разбойника. Кирил сказал, будто бы за него назначена награда, но...

— Но ты решил, что это пустая болтовня?

— Ну, я не знал...

— Ладно, чего там. От купцов никогда не знаешь, чего ждать, такой уж народ.

Осторожно, стараясь не запачкать дорогие плащи, в кузницу входят двое мужчин. Один — светловолосый и грузный, ростом более четырех локтей, а второй — чернявый, тощий как щепка и низенький.

— Мастер Яррл, — кивает кузнецу здоровяк, — мое имя Финтал. Я и купец Джаслот приехали по поручению Совета. Это твой подмастерье?

— Доррин? Ясное дело, подмастерье. Кто бы еще стал торчать в моей кузнице с кувалдой?

— И его зовут Доррином? — не унимается Финтал.

— Во всяком случае до этих пор он всегда откликался на это имя.

Представитель Совета поворачивается к юноше:

— Доррин, был ли ты прошлым вечером в «Рыжем Льве»?

— Да, почтеннейший.

— По словам содержателя гостиницы, на тебя напал разбойник, и ты расправился с ним при помощи посоха. Это правда?

— Да. Мы с Пергуном уже уходили и наткнулись на него в конюшне. Он собирался забрать лошадь и угрожал нас убить. Я хотел только остановить его — убивать не собирался, но так уж вышло.

— Должно быть, хозяин доверяет тебе, коли разрешает разъезжать на лошади, — елейным голосом замечает купец помоложе.

— Он хороший работник, — встревает Яррл, не давая Доррину возможности исправить неточность насчет того, кому принадлежит Меривен.

— Ну что ж, пожалуй, все ясно. Твой работник покончил с делом, долгое время заботившим Совет. Он разделался с пресловутым Нисо, грабителем и убийцей, повинным в смерти купца Сандика. Семья купца назначила через Совет награду за голову разбойника, каковую мы и вручаем.

Купец снимает с пояса тяжелый кошель и с поклоном подает его Яррлу.

Кузнец, даже не кивнув, принимает деньги и тут же передает Доррину.

— Благодарю за честь и за то, что вы отличили моего работника, — говорит Яррл.

— Всего доброго, мастер Яррл, — слегка морща нос от запаха сажи, Финтал кивает.

Почти сразу же после ухода купцов в кузницу являются Рейса с Петрой.

— Вот ведь надутые индюки, — хихикает девушка. — Молодой так задрал нос, что чуть не перелетел через Зилду.

— Может, они и спесивцы, но зато не обманщики, — замечает Яррл. — Про большинство ихней братии такого не скажешь.

— Ты правда убил разбойника? — спрашивает Рейса.

— Он пытался отобрать Меривен.

— Убил посохом?

— Я... неважно себя чувствую... — пытается замять разговор Доррин.

— Хороший кузнец и орясиной кого хочешь угробит, — смеется Яррл, — но наш паренек, убивши убийцу, расхворался.

Рейса понимающе кивает.

— Он ведь целитель, — говорит она — Не забывай, Яррл, он целитель.

— Ладно, женщины, шли бы вы отсюда. У нас дел по горло, а работа — лучшее лекарство. Особливо для хворенького целителя.

Ухмыльнувшись, Доррин начинает раздувать меха, а Яррл снова берется за щипцы.

LVIII

Солдаты едут вверх по склону холма. По обе стороны от дороги простираются припорошенные ранним снегом луга. Справа тянется низкая каменная ограда. Впереди над гребнем кружат стервятники.

— Дерьмо! — ворчит жилистый боец из авангарда. Несмотря на то что с покрытых снегом западных вершин дует студеный ветер, он вытирает лоб шейным платком синего спидларского цвета. — Где эти пташки, там неприятности.

Справа от возницы едет Брид, а рядом с ним, непрерывно упражняясь с коротким мечом, — Кадара.

— Знай вертит свой проклятущий клинок...

— Скажи спасибо, что тебя им не тычет!

— Ворбан, а сколько раз ее железяка спасала твою шкуру?

Когда спидларский отряд добирается до гребня, несколько стервятников лениво поднимаются в воздух, оставив на земле обглоданные трупы. Справа стоит уткнувшийся в каменную ограду фургон.

— Мерзавцы!

— Никого здесь нет, — говорит командир отряда, останавливаясь у фургона. — Они уже полдня как смылись.

На бурой листве распростерлось слегка припорошенное снегом тело толстого мужчины — судя по одеянию, спидларского купца. На его плаще расплылось темное пятно крови, а руки вытянуты, словно он пытался дотянуться до низкой стены.

Осматривая разбитый фургон, Кадара хмурится, приметив располосованный ударом клинка рулон голубого шелка. Другой рулон, такой же, но целый, обнаруживается под сиденьем возницы.

Проследив за ее взглядом, Брид спешивается, вручает ей поводья и опускается на колени у обочины.

— Что ты там выглядываешь? — спрашивает командир.

— Так, кое-что проверяю.

— Проклятые разбойники... — ворчит Ворбан.

— Ну, Брид, сознавайся: каким открытием ты удивишь нас сегодня?

Брид поднимается и с абсолютно бесстрастным видом вскакивает в седло.

— Что, плохо дело? — спрашивает, глядя на него, жилистый солдат.

— Еще хуже, чем ты думаешь! Там след — форменный кавалерийский сапог.

— Ну и что? — спрашивает командир, уже понимая, каков будет ответ.

— Это не разбойники. Регулярные войска, скорее всего кертанцы.

— Растолкуй, с чего ты вообще начал искать следы? — интересуется командир, жестом подзывая Брида поближе.

— Кадара нашла в фургоне два рулона шелка. Ты представляешь, сколько они стоят? Настоящие разбойники забрали бы все. Осмотр дороги показал, что все они были обуты одинаково. Видел ли ты когда-нибудь, чтобы вся шайка грабителей щеголяла в одинаковых сапогах?

— Свет и демоны! — командир трудно сглатывает. — Они просто хотели представить это преступление делом рук разбойников!

— Вот именно.

— Посмотрите, что там осталось, — дозволяет командир. — Покойникам их добро уже не понадобится.

В седлах остаются лишь командир, Кадара и Брид. Остальные обшаривают фургон.

— Отличный нож.

— Порезали шелк, гады...

— А деньжат не осталось.

— По коням! — командует предводитель.

— Спасибо, здоровяк, — с ухмылкой говорит Бриду жилистый солдат. — Благодаря тебе я разжился прекрасным ножом, да еще и вернусь из патруля раньше срока. Горячая еда да мягкая постель — это как раз для меня.

— Ну так радуйся, пока есть такая возможность, — отзывается Брид.

— Так стало быть, это кертанцы. Ну, как бойцы они медяка не стоят.

— Меня больше беспокоит, кто им эти медяки платит.

— Эх! — машет рукой жилистый, повязывая шею платком. — Что ты за человек: как что скажешь, непременно испортишь настроение, — он пришпоривает коня.

— Не нравится мне это, — говорит Кадара, подъезжая к Бриду.

— А что мы можем поделать?

— Домой теперь не вернуться. Белые перерезали путь на Отшельничий, и нынче туда плавают только контрабандисты. А я еще не настолько впала в отчаяние, чтобы обратиться к ним.

— Пожалуй, я тоже, — соглашается Брид.

— Это не просто пятно хаоса. Это начало распроклятой войны.

— Похоже на то.

— «Похоже»? И это все, что ты можешь сказать?

— А что еще я мог бы сказать? — со вздохом говорит Брид. — Порой мне жаль, что я не кузнец и целитель, как наш Доррин. Интересно, как у него дела?

— Наверняка, как обычно. Кует да исцеляет, исцеляет да кует, а все вокруг на него не нарадуются.

— Может быть, — Брид щелкает поводьями, чтобы сократить разрыв между ними и арьергардом отряда. — Но сдается мне, у него есть свои трудности. Такой уж выдался год.

LIX

Яррл поворачивает на наковальне металлический брус, подставляя его под равномерные удары Доррина. Потом кузнец снова отправляет заготовку в горн, а перед тем как вернуть на наковальню, достает пробойник. Доррин легко постукивает по пробойнику, образуя паз. Яррл достает вторую заготовку и помещает выступ точно над пазом. Точный удар Доррина, и металлическая затычка становится на место. Еще один удар, и Яррл, кивнув, возвращает деталь в горн.

Затем стальной прут закручивается спиралью, но эту работу кузнец выполняет сам. Доррин тем временем подгребает разворошенный древесный уголь.

Рейса заходит в кузницу и, остановившись у мехов, ждет.

Яррл раскаляет почти готовую пружину до вишнево-красного цвета и окунает ее в бак. Когда железо сереет, он вынимает пружину, опять помещает в горн и следит за накалом. Лишь когда кузнец откладывает деталь в сторону, Рейса заговаривает:

— Там парнишка пришел, назвался Ваосом. Спрашивает Доррина.

— Знаешь его? — поворачивается к Доррину Яррл.

— Это Кирилов конюх. Хороший парень.

— Бьюсь об заклад, пришел канючить работу, — ворчит Яррл.

Рейса, переступив через кучу ломаных тележных деталей, выходит наружу.

— Ты мог бы его взять, — негромко обращается к Яррлу Доррин.

— Зачем это? Ты что, уходишь?

— Я... — Доррин смущается. — Мне хотелось бы малость подзаняться целительством.

— Не скажу, чтобы меня это удивило, — бурчит Яррл, сплевывая в угол. — И когда ты уходишь?

— Я не хочу уходить. Мне хотелось бы по-прежнему работать здесь, но уделять некоторое время и целительству.

— Доррин, человек не может заниматься двумя ремеслами сразу.

— Мне кажется, я смогу. Ты позволишь мне попробовать?

— У меня никогда не было работника лучше, — Яррл снова сплевывает. — Иной за восьмидневку столько не наработает, сколько ты за полдня. Ты как, по-прежнему будешь трудиться с полудня до полуночи?

— Хотелось бы. Мне нравится кузнечное дело.

— Ну... — Яррл смотрит себе под ноги и кашляет. — Давай посмотрим этого паренька. Мне нужен кто-то на меха и точильный камень.

Ваос, русоволосый парнишка с зелеными глазами и здоровенным, чуть не во всю щеку, кровоподтеком, сидит на ступеньках крыльца и гладит Зилду, пытающуюся в благодарность отгрызть голенища его и без того драных сапог.

— Господин Доррин... Господин кузнец...

— Что случилось? — интересуется Доррин.

— Да эта история с Нисо... Форра сказал, что это моя вина; будто бы я дрыхну вместо работы. А я весь день вкалывал, и воз с сеном разгрузил, и стойла вычистил. А они мало что денег не заплатили, так еще говорят, что я должен даром отработать четыре восьмидневки.

— Иди-ка сюда, — подзывает паренька Доррин. Тот подходит. Коснувшись его щеки, целитель ощущает пульсирующую боль не только в ней, но и в спине.

— Ты хоть сдачи-то дал?

— Форре дашь, бугаю этакому. Я вырвался и удрал.

Доррин отводит руку, успев немного смягчив боль.

— Он правду говорит, — обращается он к кузнецу. — Они его отлупили.

— Так тебе нужна работа, малый? — спрашивает кузнец. — Значит так: кормежка, уголок в кузнице и полмедяка за восьмидневку.

Ваос расправляет плечи.

— На конюшне мне тоже платили полмедяка за восьмидневку, но там мне еще перепадало от посетителей.

Этот мужественный порыв вызывает улыбку не только у Доррина, но и у Яррла.

— Значит, так, — говорит Яррл, — полмедяка с тебя пока хватит, но я справлю тебе новые сапоги и штаны. А если ты и в кузне покажешь себя таким же бойким, то каждую вторую восьмидневку будешь получать полмедяка дополнительно. Сладили?

— Да, почтеннейший. С чего прикажешь начать?

Доррин улыбается вышедшей на крыльцо Рейсе. Та наклоняется, выдыхая на холодке пар, гладит Зилду, улыбается в ответ и ускользает обратно на кухню.

— Будешь крутить точильный камень. Уж на педаль-то нажимать, небось, сумеешь, — ворчливо отвечает Ваосу Яррл.

Но бросив беглый взгляд на Доррина, кузнец едва заметно улыбается.

LX

Вымпел с трилистником обвис на шесте над небольшим, но очень аккуратным домиком. Доррин привязывает Меривен к изгороди.

Вынимая из держателя посох, юноша присматривается к ровным грядкам по обе стороны от усыпанной гравием дорожки. Под покровом снега он улавливает присутствие звездочника по правую руку и укропа с шалфеем — по левую. Над всем огородом витает легкое ощущение гармонии.

Доррин удерживается от желания потянуться к растениям чувствами — он пришел не для того. Юноша бросает непроизвольный взгляд на пустую дорогу. Вдали ясно различима струйка дыма — это дымит кузница Яррла.

Ниже по склону, за беспорядочно торчащими деревьями — старый погреб. По холму сбегает извилистая ледяная дорожка — русло впадающей в замерзший пруд речушки, которая весной станет быстрым потоком.

— Заходи, — слышится в ответ на стук в дверь. Доррин, держа в руках посох, переминается с ноги на ногу.

— Ну, кто там? — дверь приоткрывается. В проеме появляется худощавая седовласая женщина.

— Не возьмешь ли ты ученика на неполный день? — спрашивает юноша.

— Странно ты выражаешься, паренек, — хмурится целительница. — Как можно чему-то научиться, посвящая делу лишь часть времени?

— Можно я войду и попытаюсь объяснить?

— Входи. Мне ясно, что дурных намерений у тебя нет. Только заходи побыстрее, чтобы холоду не напустить, — она открывает дверь пошире.

В передней имеются очаг, один большой стол, два маленьких столика и три стоящих вдоль одной стены узких шкафчика. Над огнем висит на крючке чайник. Юноша сразу узнает работу Яррла. Из носика поднимается пар.

Женщина жестом указывает на деревянное кресло. Доррин кивает, но ждет, пока сядет она.

Женщина улыбается:

— Я смотрю, ты воспитанный молодой человек. Слушаю тебя.

Усевшись, юноша расстегивает куртку и кладет посох на колени.

— Я работаю подмастерьем в кузнице Яррла, но меня обучали и целительству. Кузнечное ремесло мне нравится, однако у меня есть тяга к растениям и... — он чувствует, что необходимо сказать больше. — И нужда в деньгах.

— Ха! Ты видел мои грядки, паренек? Тебе не кажется, что на этом не разбогатеешь?

— Насчет грядок... Не исключено, что с пряностями я мог бы помочь.

— Это может быть опасно, — говорит она, сверля его пристальным взглядом из-под серебристых бровей.

— В продаже пряностей нет ничего опасного, а целители должны уметь способствовать росту.

— А ты хотел бы заняться и выращиванием, и продажей?

— Как получится.

— Дело в девушке... а, парнишка?

— Так или иначе, мне нужны деньги, — Доррин старается отвечать уклончиво.

— Поверь старой Рилле, целительство — не то ремесло, какое поможет пустить пыль в глаза девчонке. Да и кузнечное дело тоже.

— И все же... — бормочет Доррин, уставясь в пол.

— У меня есть семена пряностей, зимних сортов. Я даже не пробовала их выращивать. Думаешь, ты мог бы попробовать?

Доррин медленно кивает.

— Если они еще живы... думаю, да.

— Сдается мне, ты один из изгнанников.

Он поднимает брови.

— Паренек, может, я не ахти какая целительница, но все-таки малость соображаю.

— Так ты меня возьмешь?

— Почему бы и нет? Мне всегда хотелось получить зимние пряности. А твой хозяин, он не против того, чтобы ты проводил время у меня? — прищурясь уточняет целительница.

— Я с ним договорился. Буду приходить сюда по утрам.

— А что ты рассчитываешь получить от меня?

— Землю.

— Надо же... но по крайней мере честно. Зачем тебе земля?

— Мне хотелось бы получить участок возле пруда, чтобы кое-что строить. Я могу заплатить.

— Хм... Все это интересно, но ты пока ничем не доказал, что вообще способен к целительству.

Доррин встает и кладет посох ей на колени.

— Тьма! — восклицает женщина, пробежав пальцами по темному дереву. — Тебе не нужны никакие наставницы! Это ты вылечил ногу Квиллера? И спас Гонсарова мальчонку?

Доррин кивает.

— И при этом ты просишь меня об одолжении? Растолкуй-ка старой дуре, почему? — допытывается она, погладив тяжелое дерево и вернув ему посох.

— У чужаков порой возникают трудности, которых не бывает у местных.

— Ха! А ты смекалистый малый. Как тебя зовут?

— Доррин.

— Потом, небось, пойдешь в подмастерья еще и на лесопилку, чтобы выучиться на лесопильщика?

— Нет, зачем... — острая вспышка боли тут же заставляет его исправиться. — Дело в том, что я хочу строить машины. Для этого нужно работать и с железом, и с деревом, но главное — нужны деньги. А мне хотелось бы обзавестись собственной мастерской и своим домом.

— Но ты не хочешь, чтобы люди думали, будто от тебя исходит угроза?

— Да какая от меня угроза!

— Паренек, — тихонько смеется Рилла, — хоть ты такой скромный и такой вежливый, мне за всю мою долгую жизнь не случалось встретить более опасного человека.

Доррин непроизвольно поднимает брови.

— Но это не имеет значения. Я старая дура, и ты мне нравишься.

LXI

Закрыв дверь сарая, Доррин смотрит, как поднимающийся над дымоходом кузницы горячий воздух из горна тает в сером холоде ранней зимы. Потом с легкой усмешкой он глядит на потрепанную обложку книги, которую держит в руках. Книга озаглавлена «Целитель». По правде сказать, юноша вообще не ожидал, что Рилла окажется грамотной, а уж тем паче не чаял найти у нее какие бы то ни было книги. А людей недооценивать не стоит — ведь помимо книги старая целительница одарила его и кое-какими полезными советами.

Заслышав на улице грохот колес, Доррин спешит в свою комнату, где оставляет книгу и посох. К тому времени, когда он, переодевшись в рабочее платье, подходит к дверям кузницы, фургон, влекомый двумя тяжеловозами, уже вкатывает во двор. На его стенке красуется эмблема дома «Фукс и сыновья». Возница подгоняет фургон к боковой двери кузницы, где уже собрались Яррл, Доррин и Ваос.

— Он доставляет железо корабелам в гавань, — тихонько говорит Ваос.

— От моря досюда конец неблизкий, да еще вверх по склону, — отзывается Яррл и кашляет, когда переменившийся ветер сдувает едкий дым из трубы в сторону двора. — Тем паче с грузом железных чушек в пятьдесят стоунов. Надо думать, мы у них на сегодня последние.

Возница в овчинной куртке поверх заляпанной коричневой рубахи неторопливо слезает с козел.

— Привет, Яррл. Нынешняя партия тянет на ползолотого.

— Это на серебреник дороже обычного.

— Тут уж ничего не поделаешь. Совет вовсю закупает железо, так что и Фукс, само собой, повысил цену. Будешь брать?

— Разгружай. Я сейчас вернусь, принесу еще серебреник. Сунув кошель за пояс, кузнец направляется к крыльцу.

— Эй! Сначала деньги, потом разгрузка.

— Да брось ты... — Яррл сплевывает в угол между крыльцом и кузницей. — Я тебя когда-нибудь надувал?

— Ну, тебя я, положим, знаю... — бормочет возница.

— Берись за мелкие железяки, вон с того краю, — говорит Доррин, глядя на Ваоса.

— Что я, хиляк что ли?

Доррин переглядывается с возницей.

— Ладно, малый. Держи, — говорит тот, подавая Ваосу плоский брус.

Его вес оказывается для паренька неподъемным. Ноги его подгибаются, так что Доррин едва успевает подхватить железяку.

— Не стоит надрываться, Ваос. Железо — оно тяжелое.

— А ты крепкий. Хоть с виду и не скажешь, — замечает возница, глядя на Доррина.

— Это что! Видел бы ты, как он с посохом управляется, — похваляется товарищем Ваос.

— А... ты из этих. Тогда понятно, почему ты к Яррлу прибился. То-то я гадал, как это кузнец свалил самого Нисо какой-то палкой.

Доррин несет в кузницу железный брус, Ваос плетется за ним с охапкой тонких железных прутьев.

— Что потолще — сюда, что потоньше — вот туда, — распоряжается Доррин, распределяя железо по полкам.

— Да, мастер.

— Я еще не мастер.

— Почти что мастер.

К тому времени, когда они возвращаются к фургону, Яррл, ворча про «грабеж среди бела дня», уже расплачивается за товар.

Возница спрыгивает с фургона и тащит в кузницу еще пару брусков. Сделав несколько ходок, все вместе разгружают фургон, после чего малый в овчине закрывает заднюю дверь и задвигает засов.

— Послушай, — обращается к нему Доррин, — сколько может стоить железный лист той же толщины, что эти тонкие прутья, и размером четыре на четыре локтя?

— Точно не скажу, но в Битии листы пять на пять идут по серебренику. А зачем тебе такой здоровенный лист? Он ведь тяжелый.

— Думаю, потянет стоунов на пятнадцать, а то и на все двадцать.

— Вот-вот. Тут потребуется упряжка из шести лошадей, да три здоровенных мужика для погрузки. Короче, такое дело надо обговорить с Фуксом. Ну, до встречи, кузнец, — добавляет он, повернувшись к Яррлу.

— Надеюсь, к следующему разу вы не взвинтите цены еще выше, — ворчит Яррл.

— Времена нынче тяжелые, — отзывается возчик, пожав плечами. — Говорят, Белые вытесняют аналерианцев в южный Спидлар. Грязные пастухи! — он сплевывает на пожухлую, мерзлую траву. — Проклятые чародеи! Они друг друга стоят.

Щелчок вожжами — и фургон, скрипя, трогается с места.

— Вернемся к работе, — говорит Яррл, задвигая дверь в кузницу так, что остается лишь узкий проход. — Нужно еще закончить цепные зажимы для Блайгера. А ты, — он поворачивается к Доррину, — еще не раздумал строить тот двигатель?

— Строить-то не раздумал, но пока еще не разобрался, какие нужны поршни.

Яррл хмурится, будто впервые слышит подобное слово.

— Может быть, будет лучше, если я сделаю два маленьких, по обе стороны от вала? Нужно только, чтобы они находились точно один против другого.

— Поршни — это такие цилиндры? — уточняет кузнец.

— Вообще-то они могут быть любой формы, лишь бы прочные. Но цилиндры вполне годятся.

— Прочные, как пушечные стволы? — спрашивает Ваос.

— А что, мастера, которые делают насосы, могут изготовить железные цилиндры?

— Интересно, во сколько это обойдется? — размышляет вслух Доррин.

— Ладно, — Яррл поднимает несколько железных прутьев и кладет их на полку. — Давайте уберем все лишнее, и за работу. Нам ведь не только Блайгеров заказ выполнить надо, но и доделать, что осталось для Гонсара. А перво-наперво, — тут он поворачивается к Ваосу, — нужна полная тачка древесного угля.

— Сейчас привезу.

— Зима нынче будет долгая, — бормочет кузнец, взяв одной рукой щипцы и потянувшись другой за штамповочным молотом.

Доррин начинает орудовать рычагом мехов. Ваос возвращается с тачкой угля.

«Долгая и холодная...»

Ваос подкатывает тачку, и кузнец начинает засыпать уголь в горны. Доррин примечает еще несколько сброшенных возницей железных прутьев и убирает их на полку.

LXII

Обеденный стол накрыт на двоих, а на соседнем, маленьком, красуется бутылка вина. На столешнице из белого дуба лежит листок пергамента. Взяв его, Джеслек погружается в таблицы и цифры. Расчеты показывают, что для строящихся дополнительно десяти кораблей потребуется еще двадцать волшебников.

— Я даже знаю, кто войдет в это число, — бормочет чародей. Держа в левой руке листок, он хмурится, размышляя о проблемах, создаваемых гармонией и упрямством Спидлара. Хотя, на первый взгляд, — какая может быть связь между гармоническим началом в магии и упертостью спидларских купцов? Сосредоточившись на этих предметах, он смотрит в зеркало, и из белого марева возникает образ рыжеволосого юноши с молотом и щипцами в руках. Джеслек не узнает его. Слышится стук в дверь, и изображение тает.

Маг прячет листок в папку, а папку в шкаф. При этом он старается не прикоснуться ни к одному переплету, ибо книги укорачивают его жизнь. Затем Джеслек с улыбкой открывает дверь. На пороге, источая аромат трилии, стоит Ания.

— Добрый вечер, дорогая.

— Добрый вечер, Высший Маг, — губы Ании касаются его щеки.

Он закрывает за ней дверь, но не запирает ее.

— Ты не задвинул засов, — с улыбкой указывает она.

— А зачем? — усмехается Джеслек. — Никакие замки не помешают подслушивать или подглядывать тому, кто достаточно силен в магии. В отличие от Стирола, я реалист. Как и ты. Иначе бы тебя здесь не было.

— Вот как?

Остановившись возле стола, он разливает вино в два бокала и протягивает один ей.

— Ты очень сильна, дорогая, даже сильнее Стирола. Однако тебе понятно, что Совет едва ли выберет когда-нибудь женщину Высшим Магом.

— А тебе, видимо, доставляет большое удовольствие ставить себя в двусмысленное положение? — взяв бокал, Ания бросает взгляд на стоящий у стены широкий диван и пленительно улыбается.

— Дорогая, никому не под силу коснуться ни тебя, ни меня. Но даже ты и Стирол недостаточно сильны, чтобы справиться со мной. За тебя, дорогая.

Джеслек поднимает бокал.

— За Высшего Мага, — отзывается Ания, поднимая свой.

LXIII

— Холод — прекрасная возможность попрактиковаться в гармонии, — бормочет Доррин себе под нос. Стужа юноше нипочем, его не смущает ни занесенный снегом по пояс двор кузницы, ни свисающие с крыши острые, как кинжалы, сосульки, однако долгая зима надоела даже ему.

Доррин откладывает расчеты в шкатулку и, открыв другую, достает тетрадь с несколько претенциозным заголовком: «Размышления о Началах Гармонии». Это его заметки.

Логика этого предположения представляется ему здравой и убедительной. Доррин потирает лоб, но, найдя, что сегодня ему нечего добавить к этим заметкам, убирает тетрадь и закрывает шкатулку.

Слегка подкрутив фитиль лампы, он переносит ее на консоль возле кровати. Как жаль, что изделия практически никогда не получаются полностью соответствующими замыслу — во всяком случае сразу... Если допустить, что он сможет-таки (а это далеко не факт!) построить паровой двигатель, нельзя обойти вопрос о том, на какие деньги покупать материалы. Из шестнадцати золотых, полученных от Совета и вырученных от продажи двух замысловатых моделей, у него осталось чуть больше двенадцати.

Правда, он прикупил железа, к тому же у него есть оставшийся от посоха лоркен и кое-какое другое дерево. Однако для двигателя, по самым скромным подсчетам, потребуется железа и меди золотых на двадцать. Это не говоря о подгонке, насосах и всем таком. А первый двигатель, как учит опыт, работать как следует не будет.

Ему нужны деньги — больше, чем можно заработать и у Риллы, и у Яррла. А что он еще умеет делать? Игрушки? Но удастся ли ему смастерить еще что-то толковое и не похожее на изделия Квиллера? И купит ли Виллум что-то не столь хитрое, как те модели?

Стянув сапоги, он забирается в постель, подтыкает со всех сторон одеяло и заново перечитывает уже пожелтевший листок письма.

Еще раз вчитавшись в каждое слово, Доррин складывает листок и засовывает его под обложку «Целителя». Потом он задувает лампу и поплотнее заворачивается в стеганое одеяло.

Ветер снаружи завывает и швыряет снег с такой силой, что заметает его под дверь и раздувает по дощатому полу.

LXIV

Открыв без стука дверь в нижнем этаже башни, Ания молча входит в освещенную двумя лампами комнату и задвигает за собой засов. Оконное стекло дребезжит под напором зимнего ветра.

Стирол стоит у стола над затянутым белыми туманами зеркалом. Взор его мрачен.

— Как ты?

— Нелегко иметь дело с великим любовником и мастером хаоса.

— Тебя никто не обязывал.

— А тебе легко говорить. Словно ты не знаешь, как история Белых относится к женщинам!

— Ладно, рассказывай.

— Оставь этот снисходительный тон, Стирол. Каждый из вас готов переспать со мной, и всяк при этом тужится показать, что в вопросах магии я мужчинам не соперница.

— Ты сильнее большинства из них.

— Все это знают, но многие ли признают? — Ания опускается в кресло напротив бывшего Высшего Мага. — У тебя осталось вино?

— Найдем... немножечко.

— Тьма! Я же просила оставить этот тон!

— Надо же, какие мы сегодня вспыльчивые!

— Если ты добиваешься того, чтобы я выложила Джеслеку все насчет твоих замыслов, то тобой избрана верная тактика.

Сняв с верхушки книжного шкафа стеклянный бокал, Стирол сдувает с него белую пыль, от которой не избавлено ни одно, даже самое новое, строение Белых и выливает туда из бутылки остаток красного вина.

— Все, что осталось. Это тебе.

— Спасибо, — говорит Ания, отпивая глоток. — Знаешь, как любовник он не очень хорош.

— Можно было догадаться. Думаю, в постели он таков же, как и в магии: одна сила и никакой техники.

— Сходство есть. Но его магия все-таки более изощренна.

— Ну, и какие шаги он намерен предпринять?

— Прежде всего прибрать к рукам Спидлар, но не наскоком, а, как и обсуждалось, постепенно. Но интересно другое: перед тем как я вошла, он что-то спрятал, и в помещении явственно ощущался налет Черного.

— Джеслек? Вызывал Черную энергию?

— Походило на то, будто он изучал что-то Черное. Однако ощущение было не столь тяжелым, какое возникает, когда изучаешь Отшельничий.

— Странно слышать эти слова рядом: ты и Отшельничий.

— Думаешь, если я женщина, так я уже не изучаю важных предметов?

— Ладно... Выходит, он нашел что-то или кого-то, концентрирующего гармонию. Хм... К этому стоит приглядеться.

— Этим я и собираюсь заняться, — говорит Ания, допивая бокал. — А нет ли у тебя еще бутылки?

— Вообще-то... есть. Мне подумалось: вдруг ты захочешь немного выпить?

— Ты предусмотрителен, Стирол.

Ания улыбается, а бывший Высший Маг встает и тянется к ведерку со льдом за второй бутылкой.

LXV

Достав листок, привезенный Джардишем перед самым ужином, Доррин вскрывает печать, но вдруг задумывается: неужели торговец проделал неблизкий путь в Дью только ради этого письма? А вдруг печать была уже вскрыта и поставлена заново? Он исследует твердый воск чувствами, но потом пожимает печами.

Трудно определить что-либо после того, как сам энергично отколупал печать ножом. Да и вообще, какая разница, читал ли Джардиш письмо? Какие там могут оказаться тайны?

Доррин приступает к чтению, почти сразу поняв, что Лидрал писала это письмо, еще не получив его ответа на предыдущее.

Перечитав письмо еще раз и спрятав в ту же шкатулку, где хранится предыдущее, Доррин достает листок с чертежами игрушек и встает, задвинув стул. В комнате холодно, и юноша выдыхает пар.

Он выходит на заснеженный двор и направляется к кузнице по дорожке, проложенной между высокими, по грудь, сугробами.

Подойдя к горну, Доррин зажигает от его угольев сосновую щепку и засвечивает единственную лампу. Потом, добавив к тлеющим уголькам древесного угля, он берется за меха.

Пристроив поудобнее лампу, он раскладывает листок с чертежами на верстаке и снова поворачивается к мехам.

— Доррин, тебе помочь? — возле ларя для шлака стоит Ваос.

— Спасибо, но это моя работа, а не платный заказ. Во всяком случае, пока.

— Неважно. Я так согреюсь, а то холодно. Петра дала мне еще одно старое одеяло, но у горна теплее. К тому же я не устал. — Ваос зевает. — Во всяком случае, не очень устал.

— Зима нынче холодная.

— Самая холодная на моей памяти, — говорит паренек, подходя к ручке мехов. — А что ты собрался делать?

— Хочу посмотреть, не удастся ли мне смастерить кое-какие игрушки.

— А у меня никогда не было игрушек, — вздыхает Ваос.

— А какие бы ты хотел иметь?

— Не знаю, — светловолосый паренек пожимает плечами. Одеяло сползает с них, он поднимает его и закутывается снова. — Я игрушек и вблизи-то не видел, разве только у Виллума в витрине. Как-то попробовал вырезать сапожным ножом юлу, но она, почитай, и не вертелась. А Форра задал мне трепку за затупленный нож.

— Смотри ты...

— Тебе сильный жар нужен, Доррин?

Юноша присматривается к светящимся уголькам.

— Притормози на мехах... примерно вполовину.

— Так что ты хочешь сделать?

— Маленькую ветряную мельницу с рукояткой, чтобы лопасти вертелись.

— А не легче ли вырезать из дерева?

— Легче, но мне хочется сделать железный механизм. Так интереснее.

— А настоящий, большой механизм — он такой же?

— Не совсем. Для игрушки не требуется такая точность, как для настоящей машины. Но детали все равно должны стыковаться.

После того как заготовка несколько раз раскалялась докрасна и возвращалась на наковальню, на кирпичи рядом с горном ложится для охлаждения маленькое зубчатое колесико.

— Собираешься сделать сегодня еще одно? — спрашивает Ваос.

— Надеюсь смастерить три, и это будет половина работы. Завтра сделаю еще два таких и два со штырями.

— Ух ты! Сколько, оказывается, возни с игрушками.

— И это только начало. Перед тем как подгонять детали к дереву, мне надо будет их подточить, отфилировать и отшлифовать. А сейчас, — Доррин вынимает из горна металлический прут, — чуть полегче на мехах.

— Хорошо, все-таки, что здесь тепло, — говорит Ваос, утирая лоб.

LXVI

Холод снаружи такой, что Меривен поначалу отказывается покидать стойло. Выдыхая пар, юноша направляет кобылу в сторону жилища Риллы. Рука его непроизвольно касается посоха. У целительницы он, может, и ни к чему, а вот по дороге к Виллуму вполне может потребоваться.

Вовсю валящий из трубы белесый дымок указывает, что целительница уже давно на ногах, а цепочка ведущих к крыльцу следов — что к ней уже заявились посетители.

Подыскивая, где лучше оставить Меривен, он привязывает ее к кусту бузины.

Потопав, чтобы стряхнуть с сапог снег, он стучится и, не дожидаясь ответа, проскальзывает внутрь, быстро закрывая за собой дверь.

Крикнув: «Рилла, это я, Доррин!», юноша берет веник и начисто обметает сапоги, после чего — настолько в доме тепло! — снимает куртку.

— А я тебя заждалась, парнишка, — говорит целительница. — Тут вот люди пришли...

В комнате греются у огня молодая женщина и девочка в грязном, потертом овчинном полушубке, придерживающая левую руку правой. Щеки ее запали, в глазах боль.

— Маленькая Фриза прищемила ручонку дверцей стойла, — сообщает Рилла весьма скептическим тоном.

— Да-да, так оно и было, — торопливо заверяет мать, одетая в латаный шерстяной плащ, который когда-то был голубым. — Герхальм недоглядел.

Доррин отмечает покрасневшие глаза матери и улавливает ее боль — иную, чем у дочки. Он делает шаг к Фризе, однако девочка испуганно шарахается от него и жмется к грязным маминым брюкам.

— Нужно осмотреть руку этой резвушки, — произносит Рилла все тем же нарочито спокойным голосом.

Темные глаза девочки тревожно перебегают с целительницы на Доррина.

Оглядевшись, Доррин видит, что Рилла приставила табурет к книжному шкафчику, на котором стоит около дюжины книг. Выдвинув его на середину комнаты, юноша садится прямо перед Фризой.

— Признаться, я не очень-то разбираюсь в девочках, — начинает он, стараясь придать ребенку побольше уверенности, — но у меня есть кобылка. Наверное, ты могла бы назвать ее девочкой-лошадкой. Ее зовут Меривен.

— Дурацкое имя для кобылы, — грубовато замечает Рилла.

— Ну, она так представилась. Что я мог поделать? — отзывается Доррин, пожав плечами и положив руки на колени. — А тебя как звать? Может, Снежная Киска?

Фриза молча смотрит себе под ноги, на дощатый пол перед очагом.

— Или девчушка-резвушка? — Доррин умолкает, потом заговаривает снова: — Думаю, моя Меривен тоже когда-то была изрядной резвушкой. Она рассказывала, что вечно куда-то спешила. Правда, мы с ней тогда не были знакомы.

— Лошади... не разговаривают.

— Да, они больше отмалчиваются, но Меривен поговорить любит. Особенно, когда дорога длинная: у нее всегда есть, что порассказать. То о травке толкует, то на оводов жалуется, а то... — он делает паузу. — Конечно, она уже большая девочка, но ведь и ты когда-нибудь вырастешь.

Доррин ощущает исходящую от матери волну страха, но заставляет себя улыбнуться.

— Но ты, наверное, умница, а Меривен хоть и большая, а глупышка. Бывает что летом, на лугу, она просит меня снять с нее седло и катается по траве. Ей очень нравится запах зеленой травки.

— Ты... ты сам дурачок.

— Мне мама тоже так говорила. Это было давно, но с тех пор я, похоже, так и не поумнел.

Фриза косится на Доррина с интересом, но продолжает жаться к ногам матери.

— Может быть, как раз поэтому мы с Меривен так ладим, — продолжает юноша. — Хочешь с ней познакомиться? Я покажу ее тебе, только сначала взгляну на твою ручку.

— У тебя что, и правда есть лошадь? — спрашивает мать девочки.

— Для подмастерья он не такой уж бедняк, Мерга, — говорит Рилла.

— Меривен существует на самом деле, — ухмыляется Доррин. — Я привязал ее рядом с домом к кусту бузины.

— Бузина — не лучший корм для лошади, — замечает Рилла.

— Я покормил ее перед отъездом.

— А можно мне ее погладить? — спрашивает Фриза.

— После того, как мы хорошенько вправим твою ручку, — отвечает Доррин.

— Ручка болит.

— Я знаю. А в каком месте?

— Вся болит.

Не вставая, Доррин пододвигается на табурете поближе к матери и дочке.

— Можно мне взглянуть?

Девочка остается у ног матери, однако когда Доррин касается пальцами ее руки, не отстраняется.

— Думаю, надо наложить лубок, — высказывается Рилла.

Доррин, ощутив перелом, кивает. Кроме того, он чувствует, что малышка голодна.

— Есть у тебя кусочек хлеба? Ей бы покрепиться.

— Она может поперхнуться.

— Малышка, мы хотим вылечить твою ручку, — говорит юноша, серьезно глядя на Фризу. — Может быть, на момент тебе сделается даже больнее, но это сразу пройдет, а потом будет легче. А когда закончим, дадим тебе хлебца.

— Мерга, — обращается к матери целительница, — надо будет подержать девочку, чтобы не дергалась. Сумеешь?

Молодая женщина кивает.

Девочка стонет, но мать и целительница держат ее крепко, а Доррин быстро соединяет концы сломанной кости, одновременно укрепляя внутреннюю гармонию. Рилла ловко накладывает лубок, и спустя несколько мгновений успокоившаяся Фриза уже берет здоровой ручонкой кусочек хлеба.

— Готово, малышка, — говорит Доррин, прикасаясь пальцами ко лбу девочки. — Если ты не будешь ни на что натыкаться, ручка скоро заживет,

Мерга вопросительно смотрит на Риллу, потом на Доррина.

— Четыре, может быть пять восьмидневок, — уточняет юноша.

— Ты обещал показать лошадку, — напоминает девочка.

— Покажи ей, — говорит Рилла, — а я тем временем расскажу Мерге, что надо делать.

— А можно еще хлебца? — просит Фриза.

— Сейчас принесу, — говорит Доррин и спешит на кухню. Как только он возвращается, девочка жадно хватает хлеб, а целитель осторожно, чтобы не задеть больное место, поднимает ее на руки.

— Через две восьмидневки приводи дочку ко мне, посмотреть, как заживает. И следи, чтобы рука ни обо что не ударилась и все такое... — слышит он за спиной наставления Риллы перед тем, как закрыть за собой дверь.

— Смотри, — говорит он Фризе, останавливаясь возле кобылы, которая, несмотря на горечь, все-таки обгрызла куст бузины. — Вот и Меривен.

— Славная, — лопочет девочка.

Утро стоит безветренное и ясное, а снег сверкает так ярко, что Доррин невольно щурится, вспоминая белые мостовые Фэрхэвена.

Меривен подставляет лоб, и Фриза гладит кобылу здоровой рукой.

— Ну, нам пора идти, — говорит Доррин, заметив, что девочка ежится от холода.

— До свиданья, лошадка.

Зайдя в дом, юноша плотно закрывает дверь и ставит Фризу на пол.

— У него есть всамделишная лошадка, черненькая, — сообщает она.

— Спасибо, великий, — говорит со слезами на глазах Мерга, кланяясь Доррину. — Нам надо домой.

Доррин смотрит на Риллу, но морщинистое лицо целительницы остается совершенно невозмутимым. Юноша открывает дверь и провожает взглядом мать с дочерью.

— Закрой дверь, Доррин. Нечего тут холод напускать.

— Чего ты ей наговорила?

— Сказала правду — что ты великий целитель. Молодой, но великий.

— Тьма, я всего лишь неплохой кузнец, а если и целитель, то недоучка.

— Послушай-ка, паренек! В твоих костях достаточно гармонии чтобы загнать любого Белого мага аж за Северный Океан. Я ведь видела, что ты сделал для девочки.

Доррин хмурится.

— Она вовсе не прищемила руку. Ее отец бил их обеих, и я хотел бы...

— Ты не можешь устраивать за людей их жизнь.

— Ты права. Я сделал что мог, но этого недостаточно.

— Иначе и быть не может. Ты делаешь в целительстве все, на что способен, однако одного лишь владения магией гармонии недостаточно, — говорит Рилла, окидывая Доррина с головы до ног взглядом удивительно ясных и молодых голубых глаз. — Скажи, достаточно ли иметь сильные руки, чтобы быть хорошим кузнецом?

— Нет.

— А может выращивание трав подсказать тебе, как их использовать? Тоже нет. Ты таков же, как и все Черные, но... — тут Рилла делает паузу. — Может, с тобой все не так плохо. Ты, по крайней мере, умеешь слушать людей, а в сочетании с твоими способностями это сулит многое. Возьмем сломанную кость, как у малютки Фризы. Чтобы она срослась, нужно соединить сломанные концы, но как ты поддерживаешь их вместе, чтобы не разошлись?

— Накладываю твердый лубок и чуток гармонизирую место стыка.

— Вот видишь. Я могу сделать первое, но для второго необходим Черный...

Ее фразу прерывает стук в дверь.

— Кто там? — спрашивает Рилла.

— Я, Верта... у меня эта проклятая бородавка.

— Заходи и скорее закрывай за собой дверь, — говорит целительница, ухмыляясь Доррину.

Тот ухмыляется в ответ. Бородавка — это, конечно, дело серьезное.

LXVII

Ближе к полудню сине-зеленое небо остается ясным, но полное безветрие сменяется легким ветерком. Отвязав Меривен от куста бузины, Доррин вскакивает в седло и направляет кобылу в сторону Дью. В левой седельной суме у него лежат три образца игрушек — фургончик, мельница с ручным рычагом и миниатюрная лесопилка. Есть кое-что и в другой суме.

Теперь, когда дорога замерзла и затвердела, Меривен чувствует себя на ней увереннее, чем в слякоть. По пути она обгоняет груженные бочонками сани, которые с трудом тянут к городу два битюга.

За мостом через Вайль, уже в черте города, Доррин предоставляет Меривен возможность нести его с той скоростью, какую она сочтет нужной, а сам расстегивает верхнюю пуговицу куртки. На Отшельничьем холод в диковину, однако ему удалось-таки научиться с ним справляться.

Все четыре трубы «Пивной Кружки» дымят вовсю. Возле трактира мальчишка-конюх с трудом сгружает с фермерских саней кипу сена, а вот попрошайки на ее обычном месте не видно. Не иначе, как спугнула стужа.

Перед мелочной лавкой пусто, однако и у Виллума из трубы идет дым. Привязав Меривен и погладив ее по шее, Доррин перекидывает через плечо сумы, вынимает из держателя посох, поднимается по ступенькам и, открыв дверь, ныряет в приятное тепло.

— Чего надо? — спрашивает тощий приказчик, глядя сквозь Доррина.

— Я Доррин. У меня есть товар, который может заинтересовать Виллума.

— В конце зимы? Не смеши! Шел бы ты, приятель...

Доррин смотрит приказчику в глаза и цедит сквозь зубы:

— Я пришел не к тебе, а к Виллуму. Ступай и доложи.

— Да... я это... сейчас спрошу, — бормочет неожиданно побледневший приказчик и суетливо удаляется в заднюю комнату. Доррин хмурится, гадая, почему некоторые люди так недоброжелательны и почему так пугаются, стоит на них нажать. Если Виллуму эти игрушки не нужны, он их не купит, но взглянуть-то можно. Зачем создавать затруднения на пустом месте?

Купец, появившийся за прилавком из-за темно-зеленой бархатной занавески, держит в руках увесистую дубовую колотушку.

— Какого тебе!.. — сердито начинает он, но тут видит коричневую рубаху под курткой и темный посох в руках. Тон его смягчается: — А, ты ведь тот кузнец, который мастерит игрушки, верно?

— Я самый. Привез показать тебе кое-какие поделки.

— Все в порядке, Роальд, — говорит Виллум работнику. — А ты, приятель... тебя вроде Дортмундом кличут...

— Доррином.

— А ты, Доррин, не обессудь. Времена нынче трудные, грабители вконец обнаглели, вот и приходится держаться настороже. Тогдашнюю твою диковину хорошо приняли в Фенарде, но теперь... — он пожимает плечами. — Сомневаюсь, чтобы у многих нашлись лишние деньги.

— Вот и у меня их нет, — говорит Доррин, поставив сумы на прилавок и открывая левую. — Эти будут попроще.

Виллум осматривает игрушки, потом берет мельницу и заводит.

— Не могу не признать, работа хорошая. Но времена сейчас тяжелые.

— Понимаю. Это значит, тебе, должно быть, нелегко добывать для торговли всякие редкости.

— Шел бы ты в купцы, Доррин, — усмехается Виллум. — Славно торгуешься, у тебя по этой части природный дар.

— Ты мне льстишь, почтеннейший.

— Едва ли. Похоже, ты знаешь, что чего стоит. Говори, сколько ты хочешь. Но имей в виду, насчет трудных времен я не шутил и заплатить много не смогу.

— Много и не запрошу. Думаю, ты сможешь выручить за каждую по полсеребреника, а то и шесть медяков.

— Шесть — это ты загнул. Могу предложить серебреник за все три штуки.

— Мало. Серебреник и два медяка — это еще куда ни шло.

— Три штуки мало. Была бы партия побольше...

— Я могу сделать еще два комплекта. Как тогда насчет трех серебреников с половиной?

— Я бы дал, но... — Виллум пожимает плечами. — Ты же не сможешь смастерить их к завтрашнему дню.

Доррин хитро улыбается, и лавочник качает головой:

— Приятель, только не говори, что они у тебя уже готовы.

— Я тут подумал... — говорит Доррин с кривой усмешкой и, не закончив фразу, достает из второй сумы шесть игрушек.

Виллум осматривает их тщательнейшим образом и удовлетворенно кивает:

— Хорошая работа, парень, просто отменная, — он кашляет. — Роальд, принеси три с половиной.

Приказчик огибает Виллума и, стараясь не смотреть на Доррина, скрывается в задней комнате.

— Возможно, меня заинтересовала бы еще какая-нибудь диковинка, но ближе к весне, — произносит Виллум.

— Можно подумать, — говорит Доррин. Голова его раскалывается, поскольку у него имеются две старые модели, которым не нашлось применения. — Пожалуй, я за это возьмусь.

Боль унимается, но лишь слегка. Не худо, чтобы кто-нибудь торговался за него: торговаться не лукавя нельзя, а для него даже намек на ложь оборачивается сильной болью.

Вернувшийся Роальд передает монеты Виллуму, который кладет их на прилавок. Он по-прежнему держит в руках дубинку, но уже не так хватко.

— Вот твои серебреники, Доррин.

— Спасибо, мастер Виллум.

Роальд отводит от Доррина глаза, а тот, перекинув пустые теперь сумы через плечо, проходит мимо жаркого очага и выходит на холод.

На улице юноша призадумывается. Теперь, раз уж он по-настоящему занялся продажей игрушек, не стоит ли ему последовать совету Квиллера и вступить в Гильдию?

Вздохнув, он поворачивает Меривен в сторону гавани.

В порту Дью всего три причала, и у начала центрального из них находится здание Портового Совета — серое деревянное строение в два этажа. Рядом, в похожем на сарай доме поменьше, располагается Гильдия. Привязав Меривен у дальнего конца перил, юноша бредет по раскисшему снегу ко входу. Если в верхнем Дью снег плотный и скрипит под ногами, то здесь он тает, хотя море задыхается от плавучих льдин. Из-за них причалы пустуют. Пробиваться сквозь льды рискуют лишь самые опытные и отважные капитаны.

Открыв сосновую дверь, Доррин топает ногами, отряхивая налипший снег, и озирается, старясь приноровиться к тусклой лампе. Поскольку ему неизвестно, чего здесь можно ожидать, посох находится при нем.

Седовласый мужчина, забрасывавший уголь в печку, распрямляется и спрашивает:

— Кого ищешь, парнишка?

— Я не знаю. Квиллер сказал, что мне нужно обратиться сюда.

— Квиллер? Чокнутый игрушечник? А зачем он тебя сюда послал?

Закрыв печную заслонку, человек в толстом синем свитере и теплых штанах подходит к Доррину поближе.

— Он сказал, что коли я занят ремеслом, мне надо вступить в Гильдию.

— А кто ты таков?

— Меня зовут Доррин, я подмастерье у Яррла.

— Яррл отродясь не состоял в Гильдии и не может считаться поручителем, — седовласый вздыхает. — И с чего вообще тебе приспичило вступать, коли ты подмастерье?

— Я еще делаю и продаю игрушки.

— Вот как? — голос гильдейского писца звучит резче. — И кому?

— Ну... пока только Виллуму.

— А... тогда все в порядке. Он член Гильдии и... Да, пожалуй, коли он твой покупатель, это можно рассматривать как форму поручительства. Ты правильно сделал, что решил вступить. Ну а игрушки... Я думаю, это низшая ступень, так что ты не разоришься. Четыре медяка в год — пока ты не станешь продавать больше, чем на десять золотых. Тогда, но уже в будущем году, плата составит серебреник.

— Нужно ли мне ставить подпись на пергаменте, господин?

— Какие тут у нас господа? Хастен меня зовут. А ты что, грамотей?

— Не без того. Читать и писать умею.

— Вот те на! Никак не думал, что Яррл из таковских.

— Имеет ли значение то, что я еще и ученик целителя?

— О, так стало быть, ты и есть тот самый.... Мне следовало бы догадаться по посоху. Нет, это значения не имеет. Никакого. Деньги у тебя с собой?

Доррин отсчитывает четыре медяка.

Писец шарит на столе, пока не находит перо и квадратный лист пергамента.

— Так... «Вольный ремесленник До...» Ты знаешь, как точно пишется твое имя? То есть это я чушь сморозил, конечно, знаешь, но продиктуй по буквам.

— Д-О-Р-Р-И-Н.

Юноша еще держит в руках монеты и старается не хмуриться, но его смущает исходящий от писца ощутимый страх. Хастен вручает Доррину документ.

— Это квитанция об уплате в установленном порядке гильдейского взноса.

— Спасибо, Хастен. Я как раз и хотел, чтобы все было сделано в установленном порядке.

— Хорошо бы и все этого хотели. Всего доброго.

— Тебе тоже, — говорит Доррин, понимая, что разговор окончен. Он поворачивается и выходит. Чем он так напугал этого старикана? Может быть, все дело в истории с Нисо? Но ведь люди, надо думать, и раньше убивали грабителей.

Меривен недовольно ржет. Доррин вставляет посох в держатель и садится в седло. Ему придется не просто чистить лошадку, но и соскребать со шкуры, особенно с ног, налипший снег и ледяную корку. А потом работать допоздна — дел в кузнице невпроворот, и ему надо наверстывать упущенное время.

Впрочем, когда это он работал не допоздна?

LXVIII

Слабый огонь в старом, закопченном очаге перевалочной станции лишь слегка согревает полукруг спальных мешков. У единственного, наполовину прикрытого ставнями окна сидит часовой, наблюдая за заснеженным склоном и полоской каменной стены возле дороги. Рядом прислонен лук — правда, со снятой тетивой.

— Пропади пропадом, это патрулирование... Шастаем невесть где, по уши в снегу... Морозим мокрые задницы да гоняемся за призраками. А кругом только сожженные хижины да овины... — ворчание доносится от ближайшего к огню спального мешка.

— Заткни пасть, Ворбан. Хочешь отморозить свой поганый язык, так высунь его и сиди тихо, пока он не превратится в сосульку.

— Вы все разбились на пары и друг друга греете. Вам эта сволочная зима побоку, а я тут один мерзну.

— Сказано тебе, заткнись!

Брид лежит в дальнем углу рядом с Кадарой.

— Попадем ли мы хоть когда-нибудь домой? — шепчет она, почти касаясь губами его уха. — Я так устала от льда и снега.

— Я тоже не в восторге от холода, — подает голос часовой, — но что толку сетовать? Нытьем погоду не исправишь.

— Я еще не видела столько голодающих, стольких обездоленных и столько ворья, — говорит Кадара, придвигаясь к Бриду ближе.

— Тут не обошлось без Белых чародеев.

— Будь они прокляты! Но я хочу домой! Лортрен сказала, что можно вернуться через год.

— Она сказала — «самое меньшее через год». Если, конечно, ты не захочешь перебираться зимой через Закатные Отроги и идти пешком к Сарроннину и Сутии.

— Я понимаю, что мы не можем пройти по чародейским дорогам, но от этого не легче. Порой мне кажется, что я здесь умру. Да, мы можем вернуться через год, но только если найдем корабль. Пропади она пропадом, Лортрен с ее ложью!

— Хорошо Доррину с его дурацкими машинами! У него-то и еда есть, и теплая постель.

— А мне показалось, что там тоже довольно пусто и холодно. В его комнате нет даже очага. Как и у нас, — Брид крепко обнимает ее за плечи.

— Эй, кончайте свои нежности! Я спать хочу, — ворчит одинокий солдат.

— Тебе просто завидно, — тихонько говорит Брид.

— Тут ты в точку попал, малый. Я весь обзавидовался, а еще чуть не околел от стужи.

— Постарайся заснуть, Ворбан. А хочешь, займи мое место и дай поспать мне, — огрызается часовой.

Вокруг очага на время воцаряется тишина.

— Обними меня покрепче, — шепчет Кадара Бриду. — Обними и не отпускай.

Снаружи ветер несет по дороге легкий как пух снег, а под высокими, немигающими звездами эхом разносится отдаленный крик снежного ястреба.

LXIX

— Доррин, — окликает юношу вошедшая в кузницу Рейса. Ваос в это время раздувает меха, а Доррин, с кувалдой в руках, ждет, когда Яррл вынет заготовку из горна. На лице женщины — чуть насмешливая улыбка. — Там приехала твоя подруга. Не иначе, как по важному делу.

Доррин краснеет по самые уши и ничего не может с этим поделать.

— Ей придется подождать, мы тут заняты... — смущенно бормочет он.

— Ты совершенно прав, — ворчит Яррл.

— Она подождет на кухне. На улице слишком холодно.

Кузнец следит за тем, чтобы деталь раскалилась докрасна, после чего умело выкладывает ее на штамп. Доррин тут же начинает бить по ней кувалдой. Хотя за стенами кузницы стоит лютая стужа, к тому времени, когда Яррл возвращает охладившуюся заготовку в горн, с юноши ручьями струится пот.

— Неуклюжая штуковина, — Яррл указывает на остывающий на кирпичах у горна корпус фургонного крана. — Но Гонсар говорит, что с ее помощью легче разгружать фургоны. Что же, ему виднее... — кузнец кашляет и добавляет: — Теперь я болтами займусь. Дело нехитрое, обойдусь одним Ваосом. Ступай, потолкуй со своей... хм... знакомой. А заточить и зафилировать края сможешь завтра.

— Спасибо.

Вытерев лицо рукавом, юноша выходит улицу. Время стоит послеполуденное, а холод такой, что пока Доррин добирается до крыльца, пот на нем успевает застыть. Старательно отряхнув сапоги, Доррин заходит на кухню, где даже теплее, чем в кузнице.

— Помойся здесь, — предлагает жена кузнеца. — Не у колодца же в такую холодину плескаться.

— Спасибо, хозяйка.

— Не за что.

Под взглядом Лидрал он отправляется в угол, где зимой стоит умывальник.

— В умывальнике воды почти не осталось, — со смехом говорит Доррин. — Ты, наверное, нарочно предложила мне здесь помыться, чтобы я притащил ведрышко-другое.

Он направляется к колодцу.

— Садитесь, возьмите по ломтику хлеба, — приглашает Рейса его и Лидрал, указывая на стол. — Я открыла кое-что из заготовок. Тьме ведомо, хватит ли нам припасов до тех пор, когда деревья принесут плоды. Сдается мне, хорошего урожая ждать не приходится, и на рынке изобилия не будет.

Одно из принесенных Доррином ведер ледяной воды она выливает в стоящий на огне большущий чайник.

— Как ты сумела сюда попасть? — спрашивает Доррин, усевшись напротив Лидрал. — Я думал, что ты, как и писала, будешь добираться морем.

Лукавая улыбка лишь подчеркивает темные круги под запавшими глазами и покрасневшее лицо Лидрал.

— Пришлось подсуетиться. Между Квендом и Спидларом ходят корабли, которые не держатся у берега, а уходят в открытое море, где нет такого ледяного крошева. Говорят, это безопаснее. Так или иначе, я привезла сушеной свинины и даже кое-чего получше.

— Она привезла ветчины, — говорит Рейса, не отворачиваясь от кухонного очага. — По нынешним временам это большая редкость. И стоит дорого.

— А будет еще дороже, — замечает Петра.

— Почему? — спрашивает Доррин и тут же умолкает. Ясно ведь, что раз океан к северу и западу от Дью замерз, Спидлар оказался отрезанным от западных торговых путей. Лавировать среди айсбергов, усеивающих море между Спидларом и Слиго, осмеливаются лишь немногие смельчаки. Он ежится, представив себе, каково может оказаться такое плавание. А до раннего урожая или восстановления нормального морского сообщения с Сарроннином и Сутией пройдет месяца три.

— Я думала таким манером подзаработать деньжат, — продолжает Лидрал, сделав глоток пряного, горячего сидра. — К тому же мне вообще не нравится засиживаться подолгу на одном месте, под боком у Фрейдра. Я стала бы путешествовать даже без надежды на особую выгоду, а тут все-таки кое-чем разжилась. Для зимы, да еще такой — совсем неплохо.

— Но дело-то, похоже, рискованное, — замечает Рейса.

— Из-за Фэрхэвена вся нынешняя торговля — один сплошной риск. Причем ты рискуешь лишиться не только денег, но и головы, — отзывается Лидрал, отпивая еще сидра.

Петра ставит кружку перед Доррином.

— На. Сделала, так и быть, для тебя. Но только на сей раз.

— Спасибо. В другой раз можешь сходить за водой.

— Он невыносим, — притворно-жалобным тоном сообщает Петра Лидрал.

— Он мужчина, — отзывается та.

На кухню с потоком холодного воздуха врывается Ваос.

— Ничего не трогай! — предупреждает его Рейса и единственной рукой наливает воду из огромного чайника в тазик. — Умоешься, тогда и за стол сядешь.

Петра добавляет к кипятку немного холодной воды из ведра.

— Но, Рейса, я умираю с голоду.

— Кому сказали — мойся!

Жалобно посмотрев на Доррина, Ваос подчиняется.

— Обед готов? — спрашивает Яррл, плотно закрывая за собой дверь и наклоняясь, чтобы поставить в угол сапоги.

— Будет, как только умоешься, — усмехается Рейса.

— Иногда можно подумать, будто ты прежде была белошвейкой, — ворчит кузнец. — А пахнет-то как здорово!

— Наша гостья привезла ветчину, — сообщает Рейса.

— Настоящую ветчину из Клета, подкопченную на медленном огне, — добавляет Петра.

— Ежели у нее такой запах, то каков же вкус? — мечтательно произносит кузнец, торопливо умываясь и садясь за стол.

Лидрал с Доррином встречаются глазами и улыбаются.

— Что там вытворяют Белые маги? — спрашивает кузнец, щедро накладывая себе ветчины.

— Пытаются отрезать Спидлар от всего мира, но на сей счет особо в объяснения не вдаются. А вот о строительстве новых судов объявляют во всеуслышание.

— Ну что вы все о грустном, давайте хоть поедим с удовольствием, — предлагает Рейса.

Ваос не сводит глаз с блюда, которое передается сначала Лидрал, потом Доррину и Петре.

— На, угощайся, — Петра ставит блюдо перед ним.

— Спасибо, госпожа Петра.

Ваос берет два верхних кусочка, но продолжает пожирать блюдо глазами.

— Возьми еще, чертенок.

Упрашивать Ваоса не приходится.

— Хорошая ветчина, — с чувством произносит Ваос.

— А вот я, — улыбаясь, возражает Лидрал, — люблю жареные овощи и бобы. Тем паче, что в дороге ими не полакомишься.

Опустошив свою тарелку и допив сидр, Доррин поворачивается к Лидрал:

— Мне надо кое-что закончить в кузнице. Давай поговорим там.

— Под грохот молота?

— Нет, я займусь только филированием и полировкой.

— Он никогда не прекращает работать, — суховато замечает Рейса.

— Во всяком случае, никто не видел его без дела, — поддерживает ее Петра.

— Даже я, — добавляет со своего конца стола Ваос.

— Помолчал бы лучше, — добродушно отмахивается от него Доррин.

— Как раз это и делает человека настоящим кузнецом, — говорит Яррл. — Работа, а не пустая болтовня.

Все три женщины смотрят на кузнеца, но тот продолжает невозмутимо жевать.

— Дай мне хотя бы надеть куртку, — просит Лидрал. — Я, знаешь ли, не выросла среди вечных снегов.

Доррин мог бы указать на то, что климат на Отшельничьем много мягче, чем даже в Джеллико, но он предпочитает промолчать. Потом они идут в кузницу, где юноша зажигает лампу и открывает ларь с железными деталями для игрушек.

— Тебе не холодно? — спрашивает он.

— Так... не очень.

Присев на табурет, юноша крутит ногой педаль, окунает первую деталь в шлифовальную пасту и приставляет ее к точильному камню. Резкий звук заставляет Лидрал поморщиться.

— Как ты это выносишь?

— Привык, наверное, — отвечает юноша, продолжая под взглядом Лидрал обтачивать и полировать темный металл.

Закончив, он складывает детали в ларь и вытирает руки висящим возле станка рваным полотенцем.

— У тебя есть готовые игрушки?

Карие глаза Лидрал на один миг встречаются с глазами Доррина.

— В моей комнате есть несколько, вроде той первой. Они не такие простые, как эти. Дать тебе одну?

Задув лампу, он выходит на холод и дожидается Лидрал, чтобы закрыть за ней дверь в кузницу.

— Сейчас, при нынешних обстоятельствах, мне такую штуковину не продать, но как только лед сломается, я рвану в Ниетр. Это в горной Сутии, довольно далеко от Рильята, так что дотуда добираются лишь немногие торговцы. Тропы паршивые, такие узкие, что повозка не пройдет. Правда, оно, может, и к лучшему: за пару вьючных лошадей на каботажном судне запросят меньше.

— Неужто дела так плохи? — спрашивает Доррин, зачерпывая из колодца ледяной воды и поливая ею руки.

Лидрал ежится:

— Неужели тебе не холодно?

— Да, даже меня пробирает.

В каморке Доррина Лидрал, продолжая ежиться, садится на кровать. Юноша закутывает ее в покрывало.

— Надо же, у тебя руки уже теплые.

— Занимаясь целительством, я кое-чему научился, — отзывается он, садясь на жесткий стул.

— У тебя в комнате настоящая стужа, — ворчит Лидрал, поплотнее заворачиваясь в выцветшее стеганое покрывало. — Ты, должно быть, в родстве с горными котами или еще кем-нибудь из тех, кто рыскает на морозе. О чем ты спрашивал? Ах да! Дела плохи. А ты даже не ответил на мое письмо.

— Я послал тебе ответ.

— Как?

— Как ты и говорила. Через Джардиша.

— Правда? — переспрашивает Лидрал, стараясь поудобнее устроиться на жесткой койке.

— Правда. Должен признаться, что отправил я его всего восемь дней назад, но все-таки написал и отправил. Я ведь не ждал тебя так скоро.

— Не ждал?

— В своих письмах ты говорила о весне.

— Тогда я еще не знала про быстроходные суда контрабандистов.

— Я тоже. Так как насчет модели? — спрашивает Доррин, вставая.

— Сейчас я не могу тебе заплатить.

— И не надо. Мы можем поступить, как в прошлый раз. Это другая модель.

— Если такая же хорошая, как та...

— Это тебе судить, — говорит Доррин, доставая предмет примерно в локоть длиной.

— Что за штуковина?

— Корабль. Заводишь вот так, наматываешь шнур на колесико...

— А это что? — Лидрал указывает на корму.

— Винт. Вроде крыльев ветряка, только толкает воду.

— Не понимаю — как он действует?

— Когда он вращается, — поясняет Доррин, — корабль отталкивается от воды и движется в этом направлении. Я смастерил его, чтобы посмотреть, сработает ли эта идея. Правда, было бы лучше, будь у меня побольше резины для шнура, но где ее взять? Резину делают только в Наклосе тамошние друиды.

— Я слышала. Хотя сама так далеко на юг не заезжала.

— Когда я построю корабль в натуральную величину, у него будет настоящий двигатель.

— Двигатель?

— Машина, которая будет вращать винт, как эта резинка.

— Но с резинкой вроде бы проще.

— Да, однако она годится только для модели, а никак не для настоящего судна.

— А почему ты хочешь продать эту вещицу?

— Я сделал другую, получше. Не на резинке, а на стальной пружине.

— Ты меня изумляешь.

Доррин молчит, уставясь на грубые половицы.

— Ты работаешь в кузнице. Ты целитель и делаешь прекрасные игрушки...

— Модели.

— Пусть... Неважно, — она умолкает, а потом спрашивает: — Почему ты мне писал?

— Потому... потому что я о тебе думал.

— Присядь-ка рядом. Пожалуйста.

Доррин садится на краешек койки и Лидрал тут же придвигается к нему поближе.

— Я приехала повидать тебя. Не затем, чтобы заработать. И не затем, чтобы вести учтивые разговоры.

— Я знаю. Просто чувствую себя... слишком молодым...

Не дав юноше договорить, она заключает его в удивительно крепкие объятия, и он чувствует тепло ее губ.

— Я скучал по тебе, — говорит Доррин после долгого поцелуя.

— Я тоже. И не настолько уж я старше тебя. Во всяком случае, для любви наша разница в возрасте не помеха.

— Но...

— Посмотри на меня так, как смотришь, когда ты занят исцелением.

Доррин и без того видит, как глубоко укоренена в ней гармония.

— Теперь ты понимаешь?

Он крепко обнимает ее, и их губы сливаются вновь. Как и их тела. И их души.

LXX

— Ты невозможен... После такой ночи... — губы Лидрал касаются губ Доррина.

— Эта ночь была только началом.

В дверь стучат. Доррин поднимает голову. Стук повторяется.

— Это Рейса. Если вы, голубки, способны оторваться ненадолго друг от друга, то, может, встанете и прогуляетесь на гору? Я забыла предупредить, что сегодня Ночь Совета.

— Ночь Совета?

— Праздник. Скоро начнут пускать фейерверки.

Доррин с Лидрал переглядываются и покатываются со смеху.

— Фейерверки... Нам тут только фейерверков и не хватает... — бормочет Лидрал, натягивая рубаху.

— А что, — говорит Доррин, — по-моему, под фейерверк совсем неплохо было бы...

Лидрал запускает в него сапогом, но он уворачивается.

— Ладно, раз одно с другим не совместить, выйдем на морозец и посмотрим, что тут у них за фейерверки.

Доррин нарочито стонет, однако надевает рубашку и натягивает сапоги. Когда оба уже одеты, он берет ее лицо в ладони и припадает к ее губам.

— Считай это первым залпом.

Рейса с Петрой стоят на вершине холма, откуда видны замерзшая река и гавань.

— А, отважились-таки вылезти на холод?

— Э... да... — запинаясь, отвечает Доррин.

Женщины обмениваются понимающими взглядами. Доррин заливается краской.

Взлетает сигнальная ракета. Вспышка света на миг очерчивает четкие тени облетевших деревьев. Лед на реке Вайль сверкает, как серебро.

— Красиво, — голос Лидрал едва слышен за треском разрывающихся ракет. — А в честь чего все это?

— Празднуют юбилей основания Совета. Правда, если они не найдут способа противостоять Белым магам, Совет протянет недолго.

Доррин старательно размышляет о ракетах: что приводит их в движение и не может ли энергия черного пороха заставлять работать машины?

Очередная ракета с треском взрывается, осыпая бархатную ночь дождем алых искр.

— Маги не торопятся, — медленно произносит Лидрал. — Они осмотрительны и никогда не действуют нахрапом. Но зато когда начинают действовать, предпринимать что-либо, как правило, уже поздно.

Следующая ракета распускается золотистым цветком. Доррин сжимает руку Лидрал, и та отвечает на его пожатие. Небо над гаванью снова озаряется вспышкой. Рейса заходится в кашле.

— Пойду-ка я домой, — говорит она. — Что-то слишком холодно.

Остальные молча дожидаются пуска последней ракеты.

— Глупо устраивать фейерверки зимой, — замечает Петра, притопывая озябшими ногами перед тем, как повернуть к дому. — В такую стужу только под одеялом и прятаться.

Лидрал и Доррин, переглянувшись, зажимают рты, чтобы не покатиться со смеху.

— Доброй ночи, Петра, — говорит Лидрал, когда они подходят ко двору. — Поблагодари мать за то, что она рассказала нам про фейерверки.

— И вам доброй ночи, голубки, — тепло отзывается Петра перед тем, как исчезнуть за дверью кухни.

— Она славная, — Лидрал вновь сжимает руку Доррина, и они идут по промерзшему двору к его комнате.

— Да, славная. Но ты у меня особенная.

— Вроде фейерверка?

Они снова смеются.

— Мне холодно, — говорит Лидрал, заворачиваясь в стеганое одеяло.

— Может, тебе еще фейерверк требуется?

Их губы снова встречаются.

Фейерверк...

LXXI

Доррин и Лидрал стоят у сарая, на холодном, но ярком утреннем свете.

— Хочешь взять Меривен? — спрашивает он.

— Твою драгоценную кобылу? — она двусмысленно усмехается. В ответ Доррин быстро наклоняется и швыряет в нее пригоршню колючего снега.

— Ты!.. — она бросается к нему и подставляет губы для поцелуя. Он закрывает глаза, наклоняется к ней... и кубарем летит в утоптанный снег. Доррин хохочет. Лидрал подбегает и протягивает ему руки в рукавицах, однако вместо того, чтобы встать, юноша валит ее вниз, себе на колени. Они целуются снова... и снова. Потом он встает, легко поднимая Лидрал.

— А ты силен! С виду и не скажешь.

— Это благодаря работе в кузнице. Так тебе нужна Меривен?

— Нет. Я возьму пони, которого купила.

— Чем сегодня займешься?

— Торговыми делами. Посмотрю, нельзя ли здесь приобрести недорого что-нибудь путное на продажу. У меня на такие вещи чутье. В торговле оно значит не меньше, чем в кузнечном деле.

Доррин открывает дверь сарая. Держась за руки, они заходят внутрь и снова целуются.

— Тебе что, не надо к целительнице? — говорит Лидрал, слегка отстраняясь.

— Еще как нужно, — вздыхает он. — Опять иметь дело с голодными детишками и сломанными костями.

— Сломанными костями?

— Да, причем всегда женскими. Бедняжки уверяют, что это несчастные случаи, но я-то знаю: они врут. Их бьют мужья. Время нынче тяжелое, и они срывают злобу на беззащитных.

— И ты ничего не можешь поделать?

— А что? Они ведь не уйдут от своих мужей. Куда им податься, особенно в такую зиму? Женщины терпят, а мужчины безобразничают еще пуще. Так уж повелось... Взять хоть тебя — ты одеваешься и ведешь себя, как мужчина. А почему ты не можешь быть торговцем, во всем оставаясь женщиной?

— Мне думается, потому, что люди до сих пор боятся Предания.

Доррин вручает ей потертую коричневую попону, а когда Лидрал набрасывает ее на спину серого пони, умело прилаживает седло и затягивает подпругу.

— Ишь ты! Со времен нашей первой встречи ты в этом поднаторел. И не только в этом, — ухмыляется Лидрал.

Доррин заливается краской.

— А вот краснеешь ты так же, как и раньше... Я могла бы справиться и сама. Мне доводилось заниматься этим до того, как ты вообще узнал, что такое лошадь.

— Знаю, конечно, справилась бы. Мне просто нравится делать это для тебя.

Вручив ей поводья, Доррин начинает седлать Меривен, но неожиданно восклицает:

— Тьма!

— Что случилось?

— Посох забыл. Надо будет его забрать, — говорит он, надевая на Меривен недоуздок.

— А ты знаешь, что это тебя выдает?

— Что?

— Недоуздок. Говорят, никто из великих не использовал удила. Отец рассказывал, что и Креслин тоже.

— А откуда он знает?

— По семейным поверьям, Креслин когда-то нанимался к нашему давнему предку охранником. Вот почему Фрейдр так рьяно обихаживает в Джеллико Белых, — она усмехается. — Толку-то...

— Нам, наверное, пора, — говорит Доррин, глядя на дверь сарая. Она тянется к нему, и они снова целуются.

— Потом... — задыхаясь, шепчет Лидрал.

— Обещаешь?

Она молча улыбается. Доррин открывает дверь и смотрит ей вслед, пока она не сворачивает с главной дороги. Тогда юноша выводит Меривен и закрывает дверь.

— Поехали, — говорит юноша, щелкая поводьями. — Надо поспешить, а то Рилла будет недовольна.

LXXII

Оглядев сарай, но не увидев нигде серого пони Лидрал, Доррин быстро расседлывает Меривен и спешит в свою комнату, где снимает рубашку, заляпанную, когда он смешивал мед с пряностями. Теперь ее нужно стирать, а зимой, в стужу, это занятие не из приятных. Вздохнув, юноша натягивает рубаху, в которой работает в кузнице, размышляя при этом о фейерверках и о том, удастся ли ему разжиться каммабарком или черным порохом. А коли удастся, где все это хранить? Может, в старом погребе, что ниже по склону от домика Риллы?

— Добрый день, мастер Доррин, — говорит Ваос, поднимая голову от точильного камня.

— Добрый день.

— Хорошо, что ты сегодня пришел пораньше, — говорит Яррл, отправляя в горн железный прут, над которым работал.

— А что? — спрашивает Доррин, устанавливая штамп на глину возле наковальни.

— Тут заезжал мелочной торговец... Виллумом его кличут.

Яррл берется за щипцы и кивает в сторону мехов. Ваос, поняв без слов, что от него требуется, берется за рычаг.

— Он говорил, будто ты обещал ему игрушку или что-то такое, — бурчит кузнец, вытаскивая заготовку из огня.

Прежде чем она оказывается на наковальне, Доррин уже держит наготове кувалду.

— В общем, этот малый собирается в Фенард, — бормочет кузнец, снова отправляя железяку в огонь. — И хотел узнать, не сделаешь ли ты для него несколько своих вещиц. Обещал по серебренику за штуку... особливо, если будут кораблики. Ты что-нибудь понял во всей этой белиберде?

Известие о том, что Виллум заезжал за игрушками и предлагал неплохие деньги, не может не радовать. Сдержав желание присвистнуть, юноша машинально отмечает, что огню требуется больше воздуха. Ваос, вздохнув, налегает на рычаг.

— Ему нравятся мои игрушки, — говорит Доррин. — Я уже сделал для него фургончик, мельницу и лесопилку. Можно смастерить и кораблик, но это немного труднее. Нужно ведь, чтобы он плавал.

— Железный корабль потонет. И даже деревянный, если у него много железных деталей, — ворчит Яррл.

— Не обязательно. Пустое ведро же не тонет.

Яррл помещает заготовку на наковальню, и Доррин начинает наносить размеренные удары.

Пару раз юноша оглядывается; ему кажется, что кто-то вошел.

Однако никого, кроме них троих, в кузнице нет.

LXXIII

— Мне не хочется уезжать, — говорит Лидрал, крепко обнимая Доррина. — Но я и так сильно задержалась. Мне нужно заняться делами... да и тебе тоже.

Доррин лишь удивляется тому, как незаметно пролетело время. Лошади Лидрал — у нее есть и вторая вьючная лошадь, купленная недорого, поскольку в Спидларе нынче туго с кормами, — уже взнузданы и навьючены, но чтобы сесть на один из немногочисленных кораблей, ей нужно поторопиться. Никто не знает, когда удастся дождаться следующего. Не вымолвив ни слова, юноша тянется к ней и касается ее не руками, а тем всепроникающим черным светом, который и есть душа. Не размыкая объятий, они встают.

Еще долго после того, как обе лошади пропадают из виду, растаяв в утреннем свете, Доррин смотрит на дорогу. Потом он умывается ледяной водой и идет седлать Меривен.

Прикинув, что к Рилле он поспеет вовремя, юноша с довольным смешком выводит лошадь и садится в седло.

Доррин насвистывает что-то без определенной мелодии, а копыта Меривен стучат по ледяной корке, покрывающей дорогу. Ночи еще холодные, но днем уже делается теплее, и снег подтаивает. Конечно, весну все ждут с нетерпением, но с ее приходом вся округа потонет в грязи.

Легкий укол тоски заставляет юношу выпрямиться в седле. Он сознает, что это связано с Лидрал. Может быть, стоило попросить ее остаться? Или поехать с ней? Но чем бы он стал зарабатывать на пропитание? Сейчас он получает деньги и за работу в кузнице, и за игрушки. Когда вчера заехал Виллум, Доррин пожалел, что не успел смастерить их с полдюжины штук. У него был лишь один кораблик, далеко не лучшее изделие, однако торговец взял его с удовольствием и заплатил деньги сразу.

Он сворачивает с главной дороги на почти непротоптанную тропку. Дым из трубы уже идет — Рилла, как всегда, поднялась рано. И денек, можно сказать, для зимней поры обещает быть теплым.

Юноша открывает дверь и видит в передней сразу пятерых человек: трех женщин, мальчика и Фризу, похныкивающую на руках матери.

Доррин снимает куртку.

— Хорошо, что явился вовремя, — произносит Рилла нарочито грубоватым тоном, который не может скрыть ее озабоченности. — У Кисты понос, Вела покрылась красной сыпью, а Фриза... тебе лучше ее осмотреть. Мерга говорит, что она упала и здорово расшиблась, — целительница умолкает, смотрит на Доррина, потом добавляет: — Ну, против поноса у меня есть бринн, это помогает.

— А звездочник есть?

— Сушеный. Думаешь, стоит их смешать?

— И заварить с травяным чаем. Ребекка говорила, что это действует.

— Тьма...

— Она не может ходить, — жалобно говорит худенькая Мерга, держащая на руках Фризу.

— Ты что, несла ее всю дорогу? Откуда?

— С фермы Джисла. Это два кай, мастер Доррин.

— Фриза, ты можешь присесть вот туда, к огню? — спрашивает Доррин, указывая на табурет. В ответ слышится хныканье.

— Помнишь мою лошадку? Будешь хорошей девочкой, отвезу тебе домой на ней.

— Не стоит, мастер Доррин, — возражает Мерга.

— Не нести же тебе ее обратно!

— Сюда принесла, значит, и назад отнесу.

Мать сажает девчушку на табурет, а юноша с трудом подавляет вздох. Девочка морщится. Молодой целитель пробегает кончиками пальцев по ее шее и чувствует, что вся спина малышки в синяках и ссадинах.

Повернувшись к матери, он видит на ее щеке темное пятно — почти сошедший синяк. А вот по всему телу, под одеждой, таких синяков много. Причем совсем недавних.

Неожиданный прилив гнева заставляет его встать. Несколько мгновений юноша смотрит на огонь, потом, овладев собой, говорит:

— Сейчас, Фриза, я кое-что для тебя сделаю.

Подойдя к шкафчику рядом со старинным очагом, где слабо тлеют уголья, он достает кувшин с толченой ивовой корой и отсыпает порошка в чашку, после чего добавляет туда травяного чая. Смесь получается препротивная на вкус, но она унимает боль и способствует заживлению шрамов и ссадин. Кроме того, воспользовавшись тем, что Рилла отвернулась, юноша сует в карман ломоть хлеба.

— Выпей вот это, Киста, — говорит между тем целительница старухе с клюкой. — Перестань молоть чепуху и выпей.

Рилла косится на Доррина, но тут же отводит глаза в сторону.

— Тебе надо попить вот этого, — говорит юноша, поднося чашку Фризе. — Тут, конечно, не вкуснятина, но ты почувствуешь себя лучше.

— Не хочу.

— Пожалуйста, малышка, — настаивает Доррин, одновременно стараясь успокоить девочку,

— Не...

— Ну пожалуйста, — говорит он, глядя ей в глаза.

— Если смогу прокатиться на лошадке.

Юноша кивает, и она выпивает чашку в несколько глотков.

— Ну и гадость!

— А ты молодчина, — он встает и, повернувшись к матери, говорит: — Ей еще больно ходить. Я отвезу домой вас обеих.

— Но... Герхальм... — Глаза Мерги наполняются ужасом.

— Вот как раз с ним-то мне и хотелось бы потолковать. Слова Доррина холодны как лед, и всех в хижине пробирает стужа.

В комнате повисает тишина, сохраняющаяся и после того, как Доррин выносит Фризу наружу. Он помогает Мерге забраться в седло, вручает ей дочь, дает девочке кусочек хлеба и, взявшись за повод, ведет кобылу на запад, вверх по склону холма.

Ферма Джисла, как и говорила Мерга, находится примерно в двух кай. Рядом с амбаром и неказистым строением, похожим на курятник, стоят три маленькие, каждая на одну комнату, лачуги.

— Вот наша хижина, — говорит Мерга дрожащим голосом, указывая на ближайший к амбару домишко.

Сняв Фризу с лошади, Доррин сажает ее на облупившееся кирпичное крыльцо, перед перекосившейся дверью.

— Кого там принесло? — вышедший из сарая коренастый мужчина вразвалку направляется к хижине с топором в руке.

Доррин вынимает посох из держателя.

— Я Доррин, целитель, который лечит твою дочку.

— А... Тот бездельник, который морочит ей голову говорящими лошадками!

Герхальм перехватывает топор двумя руками.

— Зачем ты их бьешь? — спрашивает юноша, стараясь ничем не выдать своего гнева.

— Я их не бью! Они сами падают да набивают шишки.

Голос Герхальма становится заискивающим.

Внутри Доррина вздымается черная волна. Отбросив посох, он хватает мужчину за плечи и направляет этот поток, пропуская его сквозь батрака.

— Нет... нет... Не-е-ет!!! — Герхальм пытается вырваться, но руки кузнеца сжимают его как стальные тиски.

Когда Доррин выпускает его, Герхальм обессилено оседает на ступеньку. Выпавший из его рук топор падает в снег.

— Ты никогда больше не поднимешь руку ни на Мергу, ни на Фризу!

Мерга пятится от Доррина и своего мужа, глядя на окружившую целителя черную ауру.

— Не надо... — бессвязно лопочет Герхальм, сползая в снег.

— Встань! — приказывает Доррин.

Батрак в ужаса пятится.

Фриза сидит на крылечке, дожевывая корочку хлеба. Юноша поворачивается к ее перепуганной, осевшей на колени матери.

— Я не знала... — в ужасе шепчет та. — Я не хотела...

— С ним ничего страшного не случилось, — говорит Доррин, уже успокаиваясь. — Просто он больше не будет тебя бить. Пальцем не тронет. Мухи не обидит!

— Я не знала... — твердит молодая мать, не глядя на Доррина. Тот садится в седло.

— До свиданья, лошадка, — весело кричит Фриза.

К возвращению юноши в дом Риллы хворые уже разошлись.

— Тьма! — восклицает целительница, завидев его. — Что ты там учудил? Наложил на Герхальма проклятие?

— Я вообще не могу никого проклясть! Уж ты-то это знаешь... — отвечает юноша с натянутым смешком. — Просто связал его гармонией. Теперь он не сможет никого избивать.

— В наши дни для мужчины это ужасное проклятие, — усмехается Рилла. — А что ты станешь делать, когда он от них уйдет?

— А ты думаешь, он уйдет?

— Ну, не на следующей восьмидневке, но к концу лета непременно, — отвечает старая целительница, откидываясь на спинку стула и отпивая травяного чаю.

— Не знаю, — вздыхает Доррин. — Лучше уж я подумаю о разведении растений и строительстве собственного домика. Если, конечно, у тебя все будет нормально.

— За меня не беспокойся. Никто не тронет старую целительницу, у которой под боком живет Черный Мастер.

— Я не Черный Мастер.

— Может, пока и нет, но это дело ближайшего будущего, — говорит она, отпивая глоток из щербатой кружки. — Ну а сейчас тебе, наверное, пора возвращаться к старому Яррлу.

— Наверное, — рассеянно отвечает юноша.

— А... ты, небось, все думаешь о своей путешествующей подружке? — проницательно улыбается Рилла. Ее морщинистое лицо озаряет свет.

Доррин лишь качает головой — читает она его мысли, что ли?

Копыта Меривен скользят по тающему льду и снегу. На следующую зиму непременно нужно будет сделать подковы с шипами.

В сарае Рейса ворошит солому.

— Ты сегодня припозднился.

— Помогал одной девочке. Ее бил отец, — коротко поясняет он, вынимая посох из держателя и ставя в угол.

— Многого ли добьешься такой помощью? Ее изобьют снова. Такие люди, как ее отец, никогда не меняются.

— Нет уж, — спокойно говорит Доррин. — Больше он ее пальцем не тронет.

— Ты... ты часом не пустил в ход свой посох?

— Нет. Я обошелся с ним более сурово, — Рейса отступает на шаг, и Доррин осознает, что в его глазах стоит тьма. — Связал его заклятием, так что он не сможет поднять руку ни на мать, ни на дочь.

— Тьма... с тобой бывает страшно иметь дело.

— Порой я и сам себя пугаюсь, — соглашается Доррин, расстегивая подпругу и аккуратно укладывая на полку седло и недоуздок. Потом он берет щетку и начинает чистить кобылу. Рейса молча наблюдает за ним. В дальнем углу позвякивает цепочкой Зилда.

— Почему ты ее отпустил? — спрашивает Рейса, когда он заканчивает. — Я говорю о Лидрал.

— Потому, что ей нужно было ехать. Потому, что я не могу удерживать ее, если она рвется в дорогу. Потому, что я сам не могу разобраться в себе.

— Уж больно ты молод, — хмуро роняет Рейса. — А молодые не хотят учиться на чужих ошибках, предпочитая совершать собственные. Они никого не желают слушать, а когда понимают, что были неправы, молодость уже проходит.

— Что ты хочешь этим сказать? — тихо спрашивает юноша.

— Только то, Доррин, что жизнь коротка. Очень коротка, — женщина поднимает свою искалеченную руку. — Раньше я думала, что могу одолеть на мечах кого угодно. Кажется, это было еще вчера. Двадцать лет пролетели как один миг. Я не жалуюсь — по большей части то были хорошие годы... Но случалось всякое.

Доррин закрывает дверцу стойла и кладет щетку на место.

— Белые Чародеи наступают. Надеюсь, тебе еще удастся с ней встретиться, и тогда — послушай меня! — не отпускай ее.

Рейса кашляет, вытирает слезящийся глаз и берет щетку.

— Почищу-ка я гнедого. А ты ступай в кузницу, пока Яррл не надорвался, пытаясь переделать все дела. В этом отношении вы друг друга стоите.

Шагая по утоптанному снегу к своей комнате, чтобы переодеться, Доррин думает о том, был ли он прав, позволив Лидрал уехать. Но как можно было этому помешать? Он едва в состоянии содержать себя... Укол боли заставляет его вспомнить о золотых в шкатулке и о том, что лгать нельзя даже самому себе. Он может содержать только себя, если хочет строить свои машины.

Раньше, пока в его жизни не появилась Лидрал, все было гораздо проще.

LXXIV

Колонна всадников едет по покрывающему дорогу на Фенард утоптанному снегу. Впереди к сине-зеленому небу поднимается тонкая струйка дыма. Голова Брида непокрыта, и он горбится, подняв воротник и стараясь согреть уши. А вот на Кадаре вязаная шапочка. Оба в тяжелых, подбитых овчиной рукавицах.

— Проклятый ветер...

— Ворбан, ты все время что-то проклинаешь.

— Заткнулся бы ты!

Брид с Кадарой переглядываются и качают головами.

— А с какой стати мне затыкаться? Ты всю дорогу ноешь, аж тошно делается! Да, наша служба не мед, но нам за это платят. Или ты предпочел бы работать на ферме? Копаться в грязи да выгребать навоз?

— Платят... Платят за то, что мы морозим задницы, гоняясь за ворами, которые вовсе и не воры? А если мы их догоним и нарвемся на регулярный кертанский отряд? Что тогда?

— Хорош болтать! — рявкает командир.

— Наверняка еще один бедолага-торговец, — говорит Кадара, указывая на дым.

— Возвращался домой, да вот не повезло, — добавляет Брид.

— Откуда ты взял? — спрашивает едущий с ним рядом Ворбан.

— Чаще всего спидларских торговцев грабят на обратной дороге, после того, как они продали, что у них было. Таким образом кертанцы не лишают своих торговцев спидларских товаров, а свои товары и выручку прибирают себе. Так и получается, что все убытки несет Спидлар.

— Хорош болтать! — повторяет командир.

— «Хорош, хорош...» — передразнивает его Ворбан, но тихонько, так что слышат лишь едущие рядом.

Конские копыта скользят на ледяной корке.

— Проверьте оружие!

На дальнем склоне полыхает огонь. Горстка всадников удаляется на запад, прихватив с собой трех лошадей и оставив позади подожженные повозки.

— Дерьмо... — бормочет Ворбан.

Брид с Кадарой молча переглядываются.

— Свет и Тьма! Дерьмо! — повторяет Ворбан отчаянно.

LXXV

Стройный человек в белом смотрит на лежащий на столе предмет, а потом на шкатулку, из которой он взят. Он отдергивает руки от окружающей эти предметы темной ауры и спрашивает:

— Где ты это раздобыл, Фидел?

— В Фенарде, у торговца по имени Виллум, — отвечает бородатый мужчина, тоже в белом, но без золотой цепи и амулета.

— Ощущение такое, будто эта вещица с Отшельничьего.

— Но ведь Черные не любят механические устройства, — хмыкает бородатый маг. — Уж не думаешь ли ты, Джеслек, что эти чугунные лбы решили строить машины?

— Ну, машины — навряд ли. Это игрушка... Но кто мог добиться такого гармонического сочетания природного дерева с черным железом? А сказал этот торговец, откуда у него игрушка?

— Поначалу не хотел. Даже когда я его чуток поприжал, он потел, но молчал. А до встречи со мной похвалялся, будто привез эту диковину издалека. Кто-то спросил его, уж не Черных ли колдунов это работа, но он рассмеялся и сказал, что она хоть и издалека, но не настолько. Правда, потом я с ним разобрался — решил разом несколько проблем. Ну а он...

— Надеюсь ты не пустил в ход пламя хаоса, идиот?

— Не такой уж я идиот! Обычная пытка, без всякой магии, тоже дает превосходные результаты. А потом мы вывели его на дорогу и обставили все как очередное разбойное нападение.

— В изобретательности тебе не откажешь. Но разумно ли это?

— Так ведь фургон действительно сожгли и разграбили, — пожимает плечами Фидел.

— Ну и что ты выяснил?

— Ремесленник, смастеривший игрушку, живет в Дью. Зовут его Доррином. Больше торговец о нем ничего не знал.

— Дью? Это где-то у Закатных Отрогов?

— Маленький порт и прибрежное поселение рудокопов. Примерно в ста пятидесяти кай к северо-западу от Спидлара.

— Не исключено, что это весьма серьезно... — размышляет вслух рослый маг с золотистыми глазами.

— Да ну? — флегматичный бородач с недоверием косится на игрушку.

— Ну что ж... припрячь ее до поры, — говорит Джеслек.

— Вообще-то я предпочел бы обойтись без этого, — бормочет Фидел извиняющимся тоном.

— А что, если бы они построили такую мельницу в настоящую величину? Увеличив игрушку в пропорции?

— На это ушло бы слишком много черного железа. К тому же в пропорции вряд ли она вообще стала бы работать. Да и кому это надо?

— Фидел, — Джеслек столь суров, что бородач подается назад, — а будь это не мельница, а корабль или что-нибудь в этом роде? Что бы ты предпринял?

— С чего бы мне что-то предпринимать? Они не строят таких кораблей!

— Ну почему меня окружают одни идиоты? — восклицает Джеслек, качая головой. — Они не строят — сейчас! Но игрушка доказывает, что такое возможно. Ты хочешь, чтобы Отшельничий обзавелся машинами?

— Ну, во-первых, эта вещица, — Фидел кивает на игрушку, — не с Отшельничьего. А один ремесленник ничего существенного построить не может.

— Да ты приглядись к его изделию! — рявкает Джеслек. — Здесь и дерево, и кованое черное железо, и добавление гармонии... Стало быть, это работа столяра, кузнеца и целителя — или того, кто является и тем, и другим, и третьим. Если этот Доррин... я вообще таких не встречал.

— Не понимаю, что может быть опасного в игрушках?

— Ничего. До тех пор, пока он ограничивается игрушками. И пока этими игрушками не заинтересовался Отшельничий.

Джеслек обходит вокруг стола, еще раз присматриваясь к вещице.

Бородатый отступает, и его спина касается белокаменной стены.

— А может, этот малый оттуда родом? — предполагает он. — Возможно, они изгнали его как раз за стремление делать необычные вещи.

— Не могут же они вечно оставаться глупцами! — качает головой Джеслек.

— Они все еще живут прошлым, байками о Креслине.

— Хочется верить, что так будет и впредь... Вот что, — распоряжается Высший Маг, — сообщи всем дорожным патрулям, на пропускные пункты и... и сам знаешь куда. Если появятся хоть какие-то сведения об этом Доррине, пусть тут же извещают меня. Понял?

Фидел кивает.

— Всего доброго, Высший Маг.

После его ухода Джеслек продолжает размышлять о диковинной игрушке и о ее создателе. Сознает ли тот, какой силой обладает? Скорее всего, нет. Как и все Черные недоумки, неспособные познать себя.

Легкий стук в дверь отвлекает его от размышлений:

— Входи, Ания.

Рыжеволосая волшебница проскальзывает внутрь и запирает дверь на засов.

— Это лишнее. Кто посмеет нам помешать?

— Все-таки так спокойнее, — отвечает она со сдержанной улыбкой.

Джеслек бросает взгляд на окно: благодаря белому свечению самого Фэрхэвена тьма снаружи никогда не бывает полной.

— Твои усилия, направленные против Спидлара, оказались на удивление действенными, — произносит женщина.

— Ты о наращивании энергии хаоса? Чему же тут удивляться? — Джеслек смеется, но в глазах его смеха нет.

— Это весьма эффективно. Спидлару для выживания требуется усиливать гармоническое начало, а это дает тебе возможность наращивать хаос в Кифриене и Галлосе.

— Может быть. Скажи, Ания, что ты об этом думаешь, — спрашивает он, указывая на игрушку.

— О чем? — уточняет чародейка, не делая даже попытки прикоснуться к лежащему на столе предмету.

— Об этой игрушке. Возьми ее, рассмотри получше.

Ания смеется, но вещицу не трогает.

— Так... Я вижу, Фидел тебе уже все выложил, — говорит он. Она и не думает отпираться:

— А хоть бы и так. Что с того?

— Ох, Ания, — грустно качает головой Джеслек. — Да то, что нам необходимо сокрушить Спидлар прежде, чем этот игрушечник начнет мастерить вещи побольше. Это важно для всех нас, но вместо того, чтобы позаботиться об этом, ты думаешь о том, кто станет моим преемником и как можно манипулировать этим малым, забравшись к нему в постель.

— Ты несносен!

— Я просто реалист. И может быть, тугодум. Но не полный дурак.

— Нет, не полный, — говорит Ания, устраиваясь в кресле. — Ты не против, если я налью вина?

— Угощайся.

— А ты не выглядишь огорченным.

— С чего мне огорчаться? Белый есть Белый, змея есть змея. Что бы ни было у тебя на уме, ты прелестна, так почему бы мне не пользоваться этим с удовольствием? Для меня ты угрозы не представляешь, а вот для Стирола или Фидела — другое дело.

— Вижу, ты весьма уверен в себе, — говорит она, наполняя два бокала.

— Вообще-то, я во многом не разбираюсь. Туповат, можно сказать, что тебе прекрасно известно. Но это не имеет значения, о чем ты тоже знаешь, хотя Стиролу, ручаюсь, не говорила. Вы оба ждете, когда я, хм... перенапрягусь. В смутные времена это рано или поздно случается с каждым Высшим Магом, но я надеюсь стать первым, кто избежит подобного исхода. А ты ставишь на то, что я такой же, как все.

Ания с трудом проглатывает ком в горле.

— Это... звучит странно...

— Отнюдь, — говорит Джеслек, подходя к ней сзади. Его пальцы касаются кожи ее плеча и опускаются ниже. — Отнюдь.

LXXVI

Черное предрассветное небо хлещет дождем; снег, который еще на прошлой восьмидневке покрывал двор кузницы плотным слоем высотой по колено, размок.

Поднявшись на крыльцо, Доррин отряхивает с сапог грязь, обметает их веником, вытирает подошвы о половик и лишь потом входит на кухню.

Яррл сидит за столом; перед ним два ломтя хлеба с сыром.

— Экая нынче слякоть!

— А в прошлом году так не было?

— Было, как раз перед твоим приходом. На моей памяти была только одна не слякотная весна, и лучше бы мне другой такой не видеть. Тогда стояла такая засуха, что половина скота перемерла.

Кузнец откусывает хлеба с сыром, держа в левой руке кружку холодного сидра.

Доррин отрезает хлеба себе и заглядывает в буфет.

— Фрукты есть?

— Нет. Проклятые Белые чародеи.

— Ну, вряд ли тебе стоит утруждаться проклятиями! Лучшие люди прокляли их давным-давно, правда, лишь Креслину удалось сделать эти проклятия действенными.

— Да есть у нас фрукты, — заявляет, появившись на кухне, одетая в толстый свитер и брюки Рейса. — Лидрал оставила целый бочонок. Смесь ябрушей еще с чем-то... Я пока не открывала.

Яррл бурчит что-то с набитым ртом, в то время как его жена растапливает холодный очаг щепками, а потом добавляет к ним совок угля.

— Я испеку хлеб к обеду, так что он останется свежим до вечера.

— Вот и ладно, а то этот уже зачерствел, — отзывается кузнец. Доррин наполняет кружку прохладным сидром.

— Трудно спорить с женщинами, — говорит кузнец. — Они никогда не отвечают на вопросы, зато выкладывают то, о чем ты и не думал спрашивать.

— А с мужчинами, Доррин, еще труднее, — невозмутимым тоном отзывается Рейса. — Они никого не слушают и слышат не то, что им говорят, а то, что хотят услышать.

— А я думаю, что это вам двоим трудно друг с другом спорить, — замечает с порога Петра. — А раз трудно, так и ни к чему.

— Женщины — они вроде Белых Чародеев, — гнет свое Яррл, — на все у них сыщется ответ, но всегда уклончивый.

— А вот Брид с Кадарой говорили, — подает голос Доррин со своего края стола, — что разбойники ездят на лошадях с галлосскими подковами. У них еще клепка с такими потешными уголками.

— Ежели с уголками, так это, может, и не клепка, — замечает Яррл.

— Папа, оставь ты свои придирки, — хмыкает Петра.

— Клепка, не клепка, а хорошего тут мало, — говорит Рейса, отсыпая в миску муку. — Ой, Петра, сегодня молоко мне потребуется раньше.

— А дождь-то как из ведра, — отзывается Петра, выглядывая наружу и закрывая дверь.

— Но без молока все равно не обойтись, — указывает Рейса и, прокашлявшись, добавляет: — Скоро префект заявит, что земли выше Элпарты принадлежат Галлосу.

— Еще чего, — фыркает Петра.

— Нам нужно будет наковать гвоздей, и длинных, и коротких. Вертен хочет получить свои сразу, как только сойдет грязь. Именно наших — другие ему, видите ли, не подходят.

Кузнец усмехается с довольным видом, а Доррин, напротив, стонет. Он терпеть не может ковать гвозди: дело это несложное, но уж больно нудное.

— Настоящий кузнец стонет от гвоздей, но делает их как следует, — с пониманием произносит Яррл. — Тьма, подмастерье на то и нужен, чтобы ковать гвозди да качать меха. Ладно, пора за работу. Где этот бездельник? — спрашивает он, допивая сидр, как будто не видит проскользнувшего на кухню Ваоса.

Петра отрезает для паренька хлеба и дает ему кусок сыра.

— Так куда он запропастился? — повторяет кузнец, по-прежнему делая вид, что не видит Ваоса.

— С Зилдой, небось, играет, — говорит Доррин, подмигивая парнишке.

Ваос залпом допивает полученный от Рейсы сидр. Рейса косится на Доррина и качает головой. Оба они знают, что для Яррла работа на первом месте. По его убеждению, судача о политике, гвоздей не накуешь и молока не надоишь.

Юноша торопливо доедает завтрак и спешит в кузницу.

LXXVII

Длинное помещение казармы освещено лишь тлеющими в очаге угольями. Большая часть солдат сидит возле огня, остальные лежат на соломенных тюфяках, отодвинув их подальше от стен. Снаружи, где ледяной дождь поливает тающий снег, тянет сыростью и холодом.

Брид с Кадарой сидят между очагом и маленькой закрытой каморкой, где проходит встреча начальника гарнизона с командирами отрядов. Из-за потертой двери доносятся голоса: слов не разобрать, но по тону ясно, что там идет спор.

— Кто-то недоволен, — замечает Кадара.

— И весьма недоволен, — подтверждает Брид, касаясь ее руки. — Хорошо, что нам не приходится торчать снаружи, под дождем.

— Это точно, — она пожимает его пальцы. — Но скоро придется.

— Спасибо, что напомнила, дорогая.

Дверь открывается.

— Брид.

Брид встает.

— Да, командир.

— Гарнизонный хочет с тобой поговорить.

Брид поднимает брови, пожимает плечами и направляется в комнатушку, где идет совещание. Остальные солдаты отводят глаза. Рослый блондин скрывается за дверью.

— Рядовой Брид, это командир Бискин.

— Да, командир.

Слегка поклонившись, Брид без робости смотрит в глаза окружному начальнику, несколько грузноватому, но мускулистому воину с изрядно поредевшими, уже сильно тронутыми сединой каштановыми волосами.

— Это правда, что ты с Отшельничьего?

— Да, командир.

— Не думаю, чтобы Белые маги тебя поймали.

— Я тоже, командир. Едва ли им нужен пленник с Отшельничьего.

— Ты хочешь сказать, что они казнили бы тебя на месте?

— Если бы смогли, командир.

— А не хотел бы ты стать командиром нового отряда?

— Это интересно, но я хотел бы узнать побольше. Что за отряд, какие задачи?

— Да, ты, я вижу, малый осмотрительный, — смеется Бискин.

— И большой хитрец, — слышится шепот.

Бискин окидывает трех младших командиров взглядом, и в комнате воцаряется тишина.

— Как уже было сказано, я считаю необходимым принять решительные меры для пресечения разбоя. После последнего случая, когда был убит довольно видный купец, Совет выделил немалые средства на формирование еще одного отряда. Так вот, этот отряд должен действовать практически самостоятельно, почти без связи с командованием. Будет проводить рейды и устраивать засады в тех местах, где наиболее вероятны разбойные нападения... Учитывая твой опыт...

— Ты предлагаешь мне принять командование этим отрядом?

— Да, Брид. Именно это я и предлагаю. Помимо обычного жалования командира ты будешь получать надбавку за риск. Ну и, если ты не против, твоим заместителем будет боец Кадара.

— Понятно, — отзывается Брид с вежливой улыбкой.

— Так ты согласен? — спрашивает Бискин, слегка хмурясь.

— А кому я буду подчиняться?

— Непосредственно мне, командир Брид. За все свои действия ты будешь отчитываться только передо мной.

— Когда выступать?

— В ближайшие дни ты получишь своих новобранцев. За две восьмидневки тебе придется сделать из них бойцов...

Брид молча слушает, в то время как окружной начальник разъясняет ему новые обязанности

— Пленных брать не обязательно, разве что в особых обстоятельствах. Три восьмидневки в рейде, одну отдыхаете. Основное внимание — безопасности купцов Совета...

Когда Брид выходит, на его вороте красуются золотые нашивки. В казарме воцаряется тишина. Новоиспеченный командир садится рядом с Кадарой. Вокруг них образуется пустое пространство, но они не обращают на это внимания.

— Вот так, — завершает свой рассказ Брид. — Работенка, конечно, гадкая...

— Так зачем ты согласился?

— Потому что все остальное еще хуже. Во-первых, никто из командиров не хочет иметь нас в своем отряде, а во-вторых, став командиром, я смогу действовать по-другому. Мне надоело находить трупы и обгорелые фургоны.

— Ты не упомянул кое о чем другом.

— Не нашел нужным, — произносит Брид, пожимая плечами. — Пока все это не закончится, нам все равно не найти корабля.

— Летом мы могли бы попробовать перебраться через Закатные Отроги.

— Я не хочу убегать.

— Порой это безопаснее.

— Сомневаюсь, — качает головой Брид. — Велика ли радость получить стрелу в спину?

— Ну, если, по-твоему, так лучше всего...

— Не лучше всего, а лучше всего другого. Ты сама знаешь. А что нам еще остается?

— Завидую я Доррину — ему не приходится рыскать по бездорожью и рисковать своей шкурой.

— Боюсь, еще придется, — негромко произносит Брид.

LXXVIII

— Где ты это добыл?

— У одного из наших торговцев в Спидларе, — отвечает бородатый Фидел.

— Это непохоже на...

— Да, это не подлинник. Я скопировал письмо, а подлинник велел ему переслать адресату.

— Умно, — одобряет Джеслек, пробегая взглядом переписанный текст.

— Надеюсь, ты выяснишь, кому это он пишет?

— Уже выяснил. Женщине по имени Лидрал.

— Ну, это понятно.

— Она из Джеллико, занимается разъездной торговлей. Порой выдает себя за мужчину. Пошлин Фэрхэвену не платит, а потому ездит все больше проселками. Особо не разбогатела, так что никто по сей день ею не интересовался. Но она из старинной купеческой семьи. Ее брат вечно сует нос в местную политику.

— В каком смысле?

— В том... я думаю, ему платит Стирол.

— О, наш приятель Стирол сохраняет сеть своих соглядатаев?

Фидел поднимает брови:

— А ты ожидал другого?

— По правде говоря, нет, — усмехается Джеслек.

— Хочешь, чтобы произошел еще один несчастный случай?

— Пока нет. Мне нужно подумать, — говорит Джеслек, бросив взгляд на зеркало на столе и тут же отвернувшись к окну, за которым хлещет дождь.

— Это все?

Джеслек, не поворачиваясь, кивает. Фидел выходит и закрывает дверь. Теперь Высший Маг сосредоточивается на зеркале. Из белых туманов выплывает изображение Доррина, работающего над каким-то маленьким темным предметом. Неожиданно кузнец поднимает голову и его взгляд как бы встречается со взглядом Джеслека. В следующий миг изображение тает.

— Черный кузнец набирает силу. Однако он еще совсем мальчишка и увлечен этой женщиной... — бормочет себе под нос Джеслек, меряя шагами комнату.

И опять же, с Фиделем тоже не все ладно. Письмо доставили Высшему Магу с задержкой почти на три месяца, а это едва ли не нарочитое оскорбление. Джеслек хмурится, но мысль о кораблях, строительство которых уже близится к завершению, заставляет его самодовольно улыбнуться.

LXXIX

Доррин упорно налегает на липкую почву, стараясь приспособить маленькие грядки Риллы для зимних пряностей и картошки. Работа в огороде труднее, чем в кузнице, во всяком случае так кажется, когда ковыряешься в земле, а тебя норовит ужалить всякий гнус.

Не желая тратить силы и время на охранные чары, юноша отмахивается от слепня, утирает лоб и морщится, глядя на кучу навоза, которым ему предстоит удобрить землю. Конечно, спрос на пряности растет и будет расти, но прежде чем получить урожай, придется основательно попотеть.

Юноша с сожалением думает о работе у горна. Поймав себя на том, что его не отпугивает даже мысль о ковке гвоздей, он смеется.

К середине утра Доррин заканчивает все, что планировал на сегодня. Грядки подготовлены, так что на другой день можно будет засеять семена и высадить черенки. А поливкой сможет заняться Рилла.

— Это не огород, а целое поле, — слышится голос целительницы, — ты, поди, ждешь, что я буду его поливать и полоть?

— Ну... наверное. Не такое уж оно и большое.

— Пряностей будет больше, чем... — она кашляет. — А ты сможешь их все продать?

— Ручаюсь, что смогу, хотя хотелось бы оставить и для нас.

— А что нового рассказали твои друзья бойцы?

— Совет выделил деньги на формирование нового отряда. Брида назначили командиром.

— Надо же... А ведь наш Совет всегда был прижимист и не жаловал тех, кто связан с Черными.

Белых необходимо остановить — Доррину это ясно. Неожиданно он спрашивает:

— Рилла, а не найдется ли у тебя селитры?

— Надеюсь, ты не такой дурак, чтобы затевать возню с черным порохом? Любой Белый взорвет его на расстоянии.

— У меня на уме кое-что особенное.

— А мне, знаешь ли, не хочется, чтобы мой дом сгорел.

— Я буду работать в старом погребе.

— Пойду принесу тебе сока, — ворчит целительница, и Доррин надеется, что это означает согласие. Конечно, он может быть замахивается на слишком многое, но ведь и время поджимает. Происходит нечто серьезное, более опасное, чем просто попытка Белых подорвать спидларскую торговлю или даже захватить сам Спидлар. Белые не одерживали блестящих военных побед, однако ухитрились захватить власть почти во всем восточном Кандаре. Теперь они орудуют в Аналерии, наверняка используя подкуп и играя на людской алчности.

Парадоксально, но приверженцы хаоса удерживают власть во многом благодаря тому, что установили более упорядоченную систему управления, чем их предшественники, причем не разрушив сложившихся отношений. Традиционные правители — герцоги, виконты и префекты — сохраняют свои владения, но на деле всем заправляют Белые чародеи.

LXXX

Доррин направляет Меривен по мокрой от дождя мостовой, мимо «Рыжего Льва» и «Пивной Кружки». Нищенка с ребенком тут как тут — сидит на обветренном камне, оставшемся от старого, сгоревшего здания.

— Медяк, почтеннейший. Хотя бы полмедяка для бедной вдовы с ребенком!

Доррин не слишком склонен подавать попрошайкам, тем паче что эта вечно канючащая особа никогда даже не пыталась заняться чем-нибудь другим. Не обращая внимания на ее скулеж, юноша едет к мелочной лавке.

Здание выглядит как-то по-другому. Юноша присматривается к вывеске, и с немалым удивлением отмечает, что над перекрещенными свечами больше не значится имя. Но внутри лавки все осталось по-прежнему: та же пузатая печь, тот же тянущийся вдоль правой стены дубовый прилавок, те же отгораживающие заднее помещение занавески, и тот же неизменный приказчик Роальд.

— Что угодно, почтеннейший? — спрашивает Роальд, опасливо косясь на посох.

— У вас тут перемены... — говорит Доррин.

— Не слишком большие, почтеннейший. Сын и вдова господина Виллума поручили мне управлять лавкой и обучать молодого Халвора.

— Расскажи, как случилось это несчастье.

— Разбойники, почтеннейший. Стражи нашли тело хозяина, но товары и выручка пропали. А ты, — он смотрит на сумы Доррина, — тот самый мастер, который продавал старому хозяину хитроумные игрушки?

Доррин кивает.

— Мастеру Виллуму они нравились.

— Может быть, и мы могли бы взять парочку, мастер До... — он останавливается, забыв имя.

— Доррин.

— Спасибо. Так вот, мы могли бы взять парочку, но поскольку теперь нам приходится нанимать людей для разъездов...

— Я понимаю, — говорит Доррин, выкладывая на прилавок игрушки поменьше. — По-моему, в нынешних обстоятельствах вам больше подойдут такие.

— По-моему, тоже. Вот этот кораблик, и лесопилка... скажем, за полсеребреника.

— Мастер Виллум платил мне почти по четыре серебряника за штуку, — возражает Доррин с вежливой улыбкой.

— Увы, теперь мы не можем платить так много. Я не хотел бы тебя обидеть, мастер Доррин, но самое большее — это полсеребреника и медяк.

— Сейчас всем приходится нелегко, — говорит Доррин, улавливая обеспокоенность приказчика. — Пусть будет шесть медяков.

Роальд облегченно вздыхает и улыбается.

— Вот деньги.

— А не нужны ли в лавке какие-нибудь изделия из железа?

— Нет, — качает головой Роальд, — ничего на ум не приходит.

— Всего наилучшего.

Доррин уходит, размышляя о приказчике. По отношению к простому кузнецу этот малый держался слишком заискивающе и явно был настроен не торговаться, а поскорее выпроводить Доррина из лавки. Да и скобяные товары ему определенно нужны, однако он предпочитает взять их у кого-нибудь другого. Что его так тревожит: сам Доррин или нечто иное? Так или иначе, теперь придется искать другого покупателя. К кому обратиться?

Доррин поворачивает Меривен к гавани, к маленькому, похожему на амбар зданию, где находится контора Гильдии. Других лошадей перед домом нет. С моря тянет таким холодом, словно там еще продолжается зима.

С посохом в руках Доррин заходит внутрь и щурится в сумраке, высматривая писца.

— Кого ты ищешь? — спрашивает Гастин, поднимая глаза от счетной книги.

— Тебя, Гастин. Я Доррин, может, ты меня помнишь...

— А... молодой ремесленник, — седовласый гильдейский служащий откидывается в кресле. — Садись, в ногах правды нет. Я, так вообще еле хожу: старые кости так с зимы и не оправились.

Доррин садится, удивляясь тому, как сильно сдал Гастин с их прошлой встречи.

— Чем могу служить?

— Я тут подумал, может, ты посоветуешь...

— Советы? Этого добра у меня навалом, но бесплатно даются только такие, которые ничего и не стоят, — смеется старик.

— Не подскажешь ли ты, кто, кроме Виллума, торгует диковинами вроде моих игрушек?

— Ах да, бедный Виллум. Финтал говорил, что ехать сушей в Фенард — не самая удачная мысль, и ведь оказался прав. Игрушки, говоришь... хм, игрушки. Да, у тебя они чудные. Точно не скажу, но, кажется, тот молодой купец, Джаслот, возит в Сутию всякие редкости. И Вирнил — его лавка за причалом — тоже увлекается необычными вещами, — Гастин умолкает, потом пожимает плечами. — Вот, пожалуй, и все. Во всяком случае, с ходу мне больше никого не вспомнить.

— А как найти Джаслота?

— Ну, сам-то он, как я понимаю, нынче в море, а лавка его позади Виллумовой. Там что-то вроде маленькой площади, которую он называет Ябрушевой. А что, правду говорят, будто в лавке Виллума нынче заправляет приказчик Роальд?

— Как я понимаю, так оно и есть, — отвечает Доррин.

— Хочешь знать мое мнение? Тут наследнички маху дали. У этого малого нету деловой хватки. Он может стоять за прилавком, но никак не вести дела.

— Спасибо за совет, — говорит Доррин, медленно вставая.

— Не за что, паренек, не за что. Надеюсь, ты не обидишься за то, что я тебя не провожаю.

— Тьма, конечно же, нет!

— Не забудь, годовой взнос нужно уплатить до середины лета.

— Не забуду.

Юноша без труда находит лавку Вирнила. На вывеске лишь имя и никакого рисунка — стало быть, торговец считает, что его покупатели не кто попало, а люди грамотные.

Доррин заходит в помещения, глядя на расставленные вдоль стен открытые лари. В каждом подборка товаров определенного типа. В центре комнаты стоит стол, вокруг него стулья. Навстречу Доррину поднимается седой мужчина с морщинистым загорелым лицом, одетый в линялую голубую рубаху и такие же брюки. На его ногах сапоги из темной лакированной кожи.

— Темный посох, коричневое платье, рыжеволосый и молодой... Вот кто к нам пожаловал... Ты ведь Доррин, верно?

— Откуда ты знаешь?

— Финтал видел тебя и описал на заседании Совета, в середине зимы. Он сказал, что ты малый опасный, но приверженный гармонии. Ну а Виллум рассказывал, что ты делаешь славные игрушки. Опять же, Виллум погиб, Роальд разъездной торговли не ведет, Джаслот в море... — он пожимает плечами. — Вот я и догадался. Логика. Это совсем не сложно, а на людей производит впечатление. Так чем могу служить?

— Не купишь ли несколько игрушек? — отвечает Доррин с той же прямотой, с какой вел разговор торговец.

— Вообще-то, я был бы рад. Но на практике это зависит от цены и качества работы, — говорит торговец, жестом указывая на маленький столик.

Доррин выкладывает свои изделия. Вирнил внимательно рассматривает каждую игрушку, все время обходя вокруг стола, как будто он не может стоять на месте.

— Ты штампуешь шестеренки, а не вырезаешь их, верно?

— Для игрушек это не имеет особого значения.

— Возможно. Тем паче что вырезать их для таких маленьких вещиц было бы слишком накладно. Насчет штамповки — это ты хорошо придумал. Вот эта, — он показывает на кораблик, — нравится мне больше прочих, но продать в Хаморе или Нолдре можно будет их все. И вот что — я человек прямой и, в отличие от Виллума, буду говорить без уверток. По четыре медяка за каждую, округляя до ближайшей половины серебреника.

Доррин выкладывает на стол еще десять игрушек.

— Эти по четыре с половиной. Скажем даже так — по пять, если в следующий раз ты покажешь мне всю партию.

Доррин поднимает брови.

— Откуда я узнал? У меня есть парнишка, который присматривает за конкурентами. Роальду достало сообразительности приобрести кое-что из того, что ты предложил, но он рисковать не будет. Это во-первых. А во-вторых, никто, тем паче человек со столь сильным гармоническим началом, как у тебя, не станет делать бесконечное число разных моделей.

— Боюсь, ты меня раскусил, — говорит юноша, с смехом покачивая головой.

— Ну что ж, Доррин, на том и поладим. До середины лета я ничего взять не смогу, ну а тогда надеюсь увидеть тебя снова.

Торговец провожает Доррина до двери и ждет, пока молодой человек сядет в седло.

Вирнил кажется слишком проницательным для обычного лавочника, к тому же он просто подавляет своей прямотой. Но хаоса в этом человеке нет, и лавку он содержит, стараясь следовать правилам гармонии.

Меривен несет всадника мимо «Пивной Кружки» вверх по склону холма. В воздухе вновь усиливается запах дождя.

LXXXI

— Лучники! Стреляйте! — раскатывается по склону холма громкий приказ Брида. Трое солдат, выехав из-за низкой стены спускают тетивы, посылая стрелы не градом, а одну за другой. Первая стрела ударяется о каменную ограду возле первого фургона, вторая падает в клевер неподалеку от черномордых овец, но третья находит цель.

— Засада! Это засада!

Один из одетых в пурпур всадников хватается за плечо, другой озирается по сторонам.

— Где эти ублюдки?

Торговец, отбивавшийся посохом от сабель, использует этот момент и наносит отвлекшемуся грабителю сокрушительный удар. Его товарищ, переводя взгляд с торговца на лучников, поворачивает коня. Снова свистит стрела: один из разбойников хватается за грудь и падает. Нога застревает в стремени, и лошадь волочет его за собой

— Назад по дороге!

— Готовсь! — на сей раз голос Брида звучит тихо.

Копыта стучат по влажной глине — налетчики из Галлоса пытаются спастись.

— Вперед!

Меч Брида сверкает как молния — двое падают, даже не успев осознать, что русоволосый великан среди них.

Кадара, нанося удары двумя мечами, следует за Бридом. Прорубившись сквозь вражеский отряд, он разворачивается и снова бросается в бой, опрокидывая всадников одного за другим. Остальные восемь спидларских солдат наносят противнику меньше урона, чем парочка с Отшельничьего, однако и им удается уложить четверых.

Лишь одному из врагов удается прорубить себе путь. Вырвавшись из гущи схватки, он стремглав мчится вверх по склону.

Кадара, низко пригнувшись в седле, устремляется за ним. Беглец оглядывается и, завидев погоню, пришпоривает коня.

Девушка усмехается. Она не подгоняет свою кобылу, но примерно через кай конь галлианца начинает уставать, и расстояние между ними сокращается.

Галлосский налетчик оборачивается и видит, что его преследует одна-единственная женщина. С ухмылкой, больше похожей на хищный оскал, он поднимает клинок.

Однако ухмылка его тут же исчезает: Кадара использует короткий меч как метательный нож. Брошенный ее умелой рукой, он поражает галлианца прежде, чем тот успевает развернуть коня ей навстречу. Правда, и раненный, грабитель пытается нанести удар саблей, но девушка легко отбивает его длинным мечом и перерубает врагу горло.

Всадник тяжело валится на конскую шею. Девушка перехватывает поводья его лошади, подбирает оружие и ведет коня с мертвым всадником назад.

Торговца уже и след простыл: осознав, что путь к Галлосу опасен, он удрал по направлению к Элпарте. Впрочем, Кадара знает, что алчность сильнее страха, и спустя восьмидневку-другую этот идиот непременно попробует проехать в Галлос какой-нибудь другой дорогой.

— Дикая кошка... еще одного прикончила...

— Не хотел бы, чтобы она погналась за мной... — перешептываются солдаты за спиной Кадары.

Кадара подъезжает ко второй в отряде женщине. Та копает могилу. Сбросив мертвеца на землю, Кадара умело обшаривает его, прибирая к рукам примерно два серебреника разными монетами, нож, пару перстней, амулет с шеи, саблю и ножны.

— Хочешь передохнуть, давай я помогу.

— Со всем моим удовольствием, — усмехается Джирин, передавая Кадаре заступ.

Кадара снимает слой дерна и углубляется в липкую, влажную почву.

— Закапывайте хорошенько, — говорит Брид. — Мы должны оставлять как можно меньше следов.

— Не понимаю, зачем это нужно, — бормочет Джирин. — Как ты думаешь?

— Думаю, затея сводится к тому, чтобы все налетчики пропали неведомо куда, — отвечает Кадара, отмахиваясь от мухи. — Что бы ты подумала, случись всему нашему отряду испариться?

— Ну, честно говоря, не знаю. Так вот, значит, зачем ты гналась за тем, последним?

— За тем самым, — говорит Кадара, не переставая копать.

— А я-то гадала, на кой в рейде лопаты... — Джирин переводит взгляд с собеседницы на русоволосого командира и длинный ряд свежих могил. — Но вы оба... Страшновато с вами. Да что там — просто страшно!

Кадара молчит.

LXXXII

Доррин осторожно ссыпает желтый порошок в одну банку, белый — в другую, а древесный уголь — в угольный ларь. Серый порошок юноша осторожно пересыпает в стоящую в углу бочку с тяжелой, окованной железом крышкой.

Поднявшись по глиняным ступеням, он поднимает обшарпанную дверь погреба, или, скорее, крышку люка, придерживая, чтобы ее не захлопнул ветер. А ветер сильный — будет гроза.

Возможно, стараясь работать с порошком только в ненастье, Доррин перестраховывается, но ему слишком памятны и ощущение чужого присутствия, и наставления отца, говорившего, что бури и грозы ослабляют способность Белых магов к дальновидению.

Наклонившись, чтобы справиться с сильным встречным ветром, юноша выбирается из старого погреба, надолго пережившего дом, стоявший когда-то на месте нынешних молодых деревьев, и бредет вверх по склону к домику Риллы. На соседнем холме, у речушки, Доррин надеется построить собственный дом. Им с Лидрал понадобится свой кров, чтобы жить и работать вместе.

Несмотря на редкие дождевые капли, Доррин задерживается возле расширенных им грядок, бережно касаясь пальцами голубовато-зеленых побегов зимних пряностей и бледного, почти белого бринна. Если они и дальше пойдут в рост, здесь хватит на продажу. Дождь усиливается, и юноше приходится поторопиться. Отвязав Меривен, он ставит ее под широкий навес, а потом заходит в дом.

Рилла растирает травы.

— Вот-вот грянет буря.

— Все равно что сам демон, — бормочет целительница.

— Ты про меня или про бурю? — уточняет Доррин.

— Ну, грозы — они вроде магии Белых чародеев. Дождь хлещет, молнии блещут, гром гремит, все шумит, но рано или поздно все это заканчивается. А вот ты... — она качает головой. — Ты вроде глубокой реки со спокойной поверхностью, но неодолимым, сильным подводным течением. Таких рек побаиваются даже опытные речные шкиперы.

— Я?

— Ты самый. Что у тебя в башке, мне, старухе, невдомек, но ясно, что ты собираешься изменить мир. И изменишь, ежели только Белые не остановят тебя раньше.

— Ты веришь в это, но все-таки не гонишь меня отсюда?

— Старый мир нуждается в переменах, дитя. Ну а мне терять нечего, — говорит она, орудуя пестиком в глубокой ступке. — Не знаю уж как, но ты не дал Герхальму загубить Мергу и ее малышку. А побеги на грядках вымахали выше, чем любые, какие я высаживала в середине лета.

— Могу я чем-нибудь помочь сейчас?

— Минуточку, — целительница высыпает смесь растертых листьев в маленькую баночку и затыкает ее пробкой, после чего начисто протирает ступку. — Ты можешь намолоть немного перцу.

— Только намолоть перцу?

— Ты же спрашивал, чем можешь помочь.

Доррин берет ступку, а Рилла вручает ему миску с перцем.

— Это для супа, чтобы покрыло донышко примерно на палец. После грозы в холмах всегда стоит промозглая сырость, а мои старые кости это не греет.

— Не такая уж ты старая.

— Все целители старые. Даже ты. Давай, берись за дело.

К тому времени, когда юноша въезжает на двор кузницы, солнце уже нагревает его мокрую рубаху. Он машет Петре, и девушка машет ему в ответ.

— Утром заезжал тот недокормленный малый, торговец из города, — говорит Рейса, — и оставил для тебя вот это. — Доррин получает сложенный пергамент. — Он спешил, но, как мне показалось, услышав, что тебя нет дома, почувствовал облегчение

Доррин хмурится, трогая печать и касаясь чувствами воска. Налет хаоса указывает на то, что письмо вскрыто и запечатано вновь.

— Может, и спешил, — бормочет юноша.

— Он тебе не нравится?

— Так... Кое-что меня беспокоит, — уклончиво отвечает Доррин, стараясь не обнаружить, чего стоит ему эта недоговоренность.

— Что-то шибко важное?

Доррин краснеет.

— Э, да ты по-прежнему влюблен!

Пунцовый как вареный рак, юноша удаляется в свою каморку, где торопливо срывает печать и углубляется в чтение.

Доррин поджимает губы: он не видит в письме никаких секретов, способных заинтересовать Белого чародея. Да и какому чародею он нужен — уж не тому ли, который мимоходом пугнул их по дороге из Фэрхэвена? И не связан ли Фрейдр с Белыми? Сам-то брат Лидрал никакой не Белый, иначе Доррин распознал бы это при встрече.

Сложив письмо, Доррин со вздохом убирает его в шкатулку. Он тоже скучает по Лидрал, да и сломанная печать не дает ему покоя. Однако тосковать да гадать сейчас некогда. Юноша снимает уже изрядно выцветшую коричневую рубашку и переодевается в рваную, в которой работает в кузнице.

Сегодня, наверное, опять придется ковать гвозди.

LXXXIII

Брид отпивает большой глоток холодного сока.

— Как тебе удается сохранять его холодным?

— В колодце, — отвечает Петра. — Доррин говорит, что там вода с Закатных Отрогов.

Кадара отгоняет назойливую муху и, глядя на козий загон, интересуется:

— Это и есть та самая коза, которую удалось спасти?

— Зилда? Наша обжора? — смеется Доррин. — Она самая. Способна сжевать что угодно, поэтому теперь мы по большей части держим ее в загоне.

— Особенно когда наведываются гости, — добавляет Рейса, вынося из кухни стул и пристраиваясь в уголке.

— Спасибо, ужин был очень вкусный, — говорит Кадара.

— Особенно приправы, — добавляет Брид.

— За это надо благодарить Доррина. В прошлом году он занялся пряными травами, и мы смогли насушить всего, от перца до горчицы и шалфея. А в нынешнем, — Рейса указывает на зеленые грядки, — дела обстоят еще лучше. Правда, только Тьме ведомо, как ему удается везде поспевать.

— А как дела в вашем отряде? — спрашивает Доррин, желая сменить тему.

— Пока неплохо, — отвечает Кадара. — Но к концу года все может измениться.

— Не исключено, — кивает Брид.

— Так или иначе, нам удалось поприжать этих дерьмовых... разбойников. Нападают теперь реже.

— Допустим, вы сделаете дороги Спидлара безопасными, — говорит Доррин. — Но кто помешает тем же негодяям нападать на торговцев во владениях Галлоса или Кертиса?

Кадара старается не смотреть на Брида. Тот пожимает плечами:

— Белые всегда что-нибудь да придумают.

— Да, — ворчит Кадара. — Они вполне способны вступить в сговор с разбойниками, лишь бы подорвать спидларскую торговлю.

— Ну, это уж вряд ли, — качает головой Рейса, — но что-нибудь и верно измыслят. Как всегда. В этом Брид прав.

— Кстати, Доррин, как поживает Лидрал? — спрашивает Кадара. — Что-то ты не больно о ней распространяешься. Она, оказывается, приезжала в конце зимы, а ты даже и не заикнулся.

— Судя по последнему письму, у нее все в порядке.

Кадара качает головой.

— Она пробиралась сюда сквозь стужу и метели, а ты просто говоришь, что у нее все в порядке?

— Кадара, — остерегает ее Брид.

— То есть я беспокоюсь, но все равно не могу ничего поделать, — сознается Доррин. — Наверное, мне не следовало отпускать ее, хотя... Не знаю.

— А, теперь понятно. Но ты хотя бы признаешь, что она тебе небезразлична?

Доррин отводит взгляд в сторону, вспоминая, как когда-то ему была небезразлична сама Кадара. Может быть, и она этого не забыла.

— Ты не спрашивала бы об этом, случись тебе видеть их зимой, — говорит Петра. — Мы вместе смотрели фейерверк на Ночь Совета, так представь себе, под ними аж снег растаял.

Доррин надеется, что сумрак скроет его румянец.

— Но в Джеллико ей, надеюсь, ничто не угрожает? — говорит Брид.

— Ее брат как-то связан с Белыми. Он знает, что мы с Отшельничьего. Их склад обыскивали, и некоторые вещи пропали.

— Не думаешь же ты, что брат Лидрал...

— Нет, но... — Доррин умолкает, не зная, как рассказать о странном ощущении постороннего присутствия или о вскрытом и снова запечатанном письме. Или о непонятной тревоге, порой заставляющей его работать до изнеможения.

— Но никто не знает, что могут предпринять Белые, — заканчивает за него Рейса.

— Это более-менее понятно, — суховато отзывается Кадара. — Но с чего бы им интересоваться Доррином?

— Почем мне знать? — отзывается Доррин. — Возможно, им и нет до меня никакого дела.

— Но сам ты, парнишка, в это не веришь. Разве не так? — произносит Яррл, и все умолкают.

— Почему ты так думаешь, папа? — спрашивает через некоторое время Петра.

— Он привносит гармонию во все, даже в холодное железо. Белым это понравиться не может, и я на их месте непременно заинтересовался бы им и его делами.

— Вообще-то в этом есть смысл, — размышляет вслух Брид.

Но на взгляд Доррина, тут многое неясно. Что он такого особенного сделал, кроме как исцелил нескольких хворых, вырастил несколько грядок пряностей да смастерил пару игрушек? Вот Брид — тот перебил уйму приспешников хаоса, а за ним, Доррином, таких подвигов не числится.

Доррин вздыхает и смотрит на поблескивающие в угасающем свете пики Закатных Отрогов.

Сказать ему нечего.

LXXXIV

Серый камень кажется слишком тяжелым. Вбив трубку кувалдой в щель между камнями, Доррин насыпает туда порошку, вставляет пистон, поджигает фитиль и со всех ног мчится вниз по склону, за подгнивший пень.

Когда грохот стихает, он осматривает воронку — место будущего погреба. Затем Доррин забивает вторую деревянную трубку и поджигает фитиль. Если все пойдет как задумано, к концу лета можно будет заложить фундамент.

Взявшись за лопату, юноша начинает убирать комья глины и каменные обломки. Но даже после двух взрывов яма под погреб получается гораздо меньше, чем ему нужно.

— Есть куда более простой способ, Доррин, — замечает Рилла, подойдя к нему с кувшином сока и рваным полотенцем. — И времени на целительство останется больше.

— Это какой? — интересуется юноша.

— Сейчас в течение нескольких восьмидневок у фермеров и батраков будет свободное время. Немного, но будет. Найми людей, и они отроют тебе такой погреб, какой нужен.

— А сколько им платить?

— По полмедяка в день на человека.

Доррин понимает, что целительница права. Он не может поспеть повсюду. Ему давно следовало обратиться за помощью, только вот просить он совершенно не умеет.

— Мой погреб работники выкопали за два дня, — говорит Рилла. — А у тебя уже есть яма, так что возни им будет меньше.

— А как им объяснить, какой погреб мне нужен?

— Вбей колья, отмечающие углы, и обруби шест, чтобы отмерять нужную глубину. Хочешь, я поговорю с Асавахом? Моя сестра была за ним замужем.

Смутившись, Доррин отпивает соку. Сколько времени проработал с целительницей бок о бок — и даже не подозревал, что у нее была сестра!

— А племянники или племянницы у тебя есть?

— А то! Мой племянник Ролта — моряк. И не простой матрос, а помощник капитана на самом большом корабле господина Гилберта.

— Спасибо, что помогла справиться с этим затруднением, — говорит Доррин, допивая сок. — А теперь я хочу еще раз проверить пряности, особенно зимние. И вот что — нельзя ли раздобыть где-нибудь мелкого песочку? Почва здесь, по-моему, слишком глинистая.

— Вот у Асаваха и спрошу, — отвечает Рилла, поднимаясь по склону следом за Доррином.

— Несколько медяков за воз хватит?

— Обойдется дешевле, — улыбается целительница. — Сам речной песок ничего не стоит, платить придется только за погрузку и за подвоз. Верхний приток, тот, что впадает в Вайль, неглубок, и дно там песчаное. Не беспокойся, парень, уж песку-то старая Рилла раздобудет. Может, на тебя глядя, я и свою землицу улучшу.

Доррин открывает перед ней дверь.

— Опять ты за свое! Обращаешься со мной как со знатной дамой, а не как со старой каргой.

— Ты и есть дама, в отличие от многих разряженных кукол, считающих себя таковыми.

— Норовишь вскружить мне голову, негодник? Как я понимаю, эта явная лесть означает, что ты собираешься вернуться в кузницу.

Доррин краснеет.

— Ладно, ладно... иди уж, — машет рукой целительница.

Совесть заставляет Доррина спросить напоследок:

— А как насчет старушки Кларабур?

Но Рилла настроена мирно:

— Обойдется бабуля и без тебя. На самом деле она старушенция бойкая, и что ей на самом деле нужно, так это возможность посетовать кому-то на свои хвори. Уже лет десять ноет, но помирать не собирается.

— Тогда до завтра, — говорит Доррин.

— А я выясню, сможет ли Асавах доставить песок и прислать крепких парней, чтобы вырыли для тебя яму. Неси медяки... только медяками, а не серебрениками. Сдачи не дождешься.

Рейса и Ваос пропалывают грядки.

— Мастер Доррин, я тебе в кузнице понадоблюсь? Может, нет? — парнишка поднимает перепачканные землей руки, и голос его звучит почти умоляюще.

— Яррл решил отогнать Фрусу отремонтированный фургон, — поясняет Рейса.

— Я так понимаю, Фрус не торопился забрать свой заказ, — замечает Доррин.

— А перво-наперво не спешил платить, — добавляет из сарая Петра.

— Он уехал, но сказал, что ты и без него знаешь, что делать.

— Упряжь для Гонсара и Беквы, обручи для старого бочара... как его?

— Мисты, — подсказывает Рейса.

— Мастер Доррин, так как насчет меня? — снова спрашивает Ваос.

— Мне нужно почистить Меривен. А ты пока заканчивай здесь.

Доррин ведет Меривен в стойло.

— Бесчувственный ты малый, — шутливо укоряет его Петра.

— Почему это?

— Видать, сам в детстве ни с кем не играл и не понимаешь, что мальчишкам это необходимо.

— Я очень даже играл, — возражает Доррин, расседлывая кобылу.

— Ты? А как?

— Ну... наблюдал за Хеглом или моей матушкой. А бывало, пытался мастерить кораблики и пускал их поплавать.

— А кто такой Хегл?

— Отец Кадары. Кузнец. Кстати, с Кадарой мы тоже играли.

Петра пожимает плечами:

— Бьюсь об заклад, ты не столько играл с ней, сколько любовался работой ее батюшки.

Доррин молчит.

— Ага, я в точку попала! — торжествует Петра.

Доррин задумывается. А случалось ли ему и вправду играть по-настоящему... не считая любовных игр с Лидрал? Может, из-за этого он так по ней и скучает? Вот еще, глупости, решает он по некотором размышлении.

Доррин осматривается в кузнице и видит, что первым делом надо будет заняться сломанным дышлом. Тем временем прибегает Ваос — он даже не успел вытереть мокрые руки.

— В большом баке воды на донышке, — говорит Доррин. — Принеси пару ведер, но сначала прикати тачку древесного угля. Яррл, должно быть, уехал спозаранку.

— Да, мастер Доррин.

— Я не мастер, чертенок. Я подмастерье, и лесть не избавит тебя от необходимости таскать воду и уголь

Пока Ваос бегает за углем, Доррин раскладывает инструменты.

— Перед тем как принести воду, подкачай меха. Так, чтобы вот эта железяка раскалилась добела.

Ваос хмуро кивает.

— Эй, малый, что с тобой?

— Мама — она вроде как спуталась с Зерто. Он помощник капитана на «Дорабо», судне старого Фитала. А уж если она...

— Тебе-то что? Ты же ночуешь здесь и кормишься тоже.

— Дело не во мне, а в младшем братишке. Ему десять...

Доррин ждет.

— Она не хочет забирать ни его, ни меня. Говорит, что папаша нас бросил, и ей такая обуза ни к чему. Я-то пристроен, а вот Рик...

— А что с Риком?

— У него ступня изуродована. В конюхи не годится, в мальчики на побегушках — тоже.

— Стоять-то хоть может?

— И стоять, и ходить, только не бегать. Но зато он крепкий, что хошь поднимет.

Доррин понимает, что Ваос поймал его в ловушку.

— Ладно, посмотрим, что можно сделать.

— Правда?

— Правда-то правда, но хозяин тут Яррл, и решать ему. А проболтаешься раньше времени — я и пробовать не стану.

— Буду молчать.

— Чеши за водой.

Проверив жар в горне, Доррин берет щипцы и кладет на кирпичи ломаную деталь. Выбив старые заклепки и обрубив искореженные края, он проверяет металл. Дышло можно починить, правда, потребуется новый шток. Юноша принимается перебирать всяческий хлам, припоминая, что где-то тут завалялась квадратная дубовая скрепа. Если малость укоротить, то, пожалуй, подойдет.

Найдя деревяшку, он вставляет ее в тиски, обрезает по нужному размеру, подравнивает напильником.

Затем приходит черед металлических деталей. Заменять все нет нужды: расплющив железный брус, он набивает на самое ненадежное место бандаж, который, после расплавления в горне, приваривается намертво. Проделать отверстия для штырей и скрепить металл с деревом не так уж сложно.

Затем, отложив в сторону щипцы и молот, Доррин оттаскивает тяжелое дышло в угол, где сложены отремонтированные изделия, после чего достает тяжелую кожаную упряжь, с которой — это видно сразу — придется повозиться. Почти все металлические крепления — кольца и цепи — нуждаются в починке, а многие и в замене. Заклепки, это уж точно, придется ставить заново.

Яррл придерживается того мнения, что крепления, на которые ложится основная нагрузка, должны быть безупречны, и если какое сломалось, его нужно заменить новым. Возможно, поэтому его изделия долговечнее Генштаалевых.

— Ну и быстро же ты работаешь, почти как Яррл, — говорит раскрасневшийся и вспотевший у горна Ваос.

— Передохни и принеси воды, — откликается Доррин.

— Спасибо.

Ваос выходит во двор, где чуток попрохладнее, а Доррин, провожающий паренька взглядом, думает о том, к чему бы пристроить его младшего братишку. Впрочем, если малец сможет раздувать меха, то кормежку он как-нибудь отработает.

LXXXV

Когда последний брус становится на место, Доррин ухмыляется.

— Чему ты так радуешься? — спрашивает Пергун. — Подумаешь, заложил фундамент для сараюшки. Ты бы лучше рассказал, как собираешься ставить на нем сруб!

— Так же, как тот, — Доррин указывает на модель — прямоугольный каркас дома с оконными проемами и высоким сеновалом.

— А этот ты как сладил?

— Я ведь мастерю модели не просто так. Сначала дом делается в уменьшенном масштабе, производятся все расчеты и становится ясно, сколько чего понадобится, сколько что будет весить и так далее. А поднимает тяжести вон тот кран — который похож на колодезный журавль. Эта штуковина облегчает и ускоряет работу, а заодно сберегает мне монеты. На эти деньги я могу нанимать людей для работы, отнимающей слишком много времени, и покупать у Хеммила пиломатериалы — цены-то у него несусветные.

— А зачем тебе этот маленький домишко?

— Здесь будет конюшня.

— Но в том доме на все хватило бы места.

— Не на все: мне ведь нужны и конюшня, и кузница, и склад. Для кузницы, кстати, предназначается особое здание. Без фундамента, на дальнем участке. Ладно, приятель. Если ты хочешь сегодня заработать, берись за молоток. Нам нужно настелить здесь пол.

— И на это я потрачу свой выходной! — вздыхает Пергун, доставая молоток.

— Радуйся тому, что у тебя вообще бывают выходные.

— Скажи, на вашем Отшельничьем все работают, как ты?

— Нет, только те, кого оттуда вышибают.

— А ты знаешь, что все солдаты пуще огня боятся твоих друзей?

Доррин открывает маленький ящик с гвоздями.

— Бери гвозди.

— Гвозди что надо. Сам делаешь? — спрашивает Пергун, отсыпая в мешочек у пояса пригоршню гвоздей, похожих на миниатюрные мостовые шипы.

Доррин кивает.

— А про твоих приятелей... Ворбан рассказывал, будто эта дикая кошка, твоя подружка, метнула в одного малого свой короткий меч и проткнула его насквозь.

— Насквозь? — переспрашивает Доррин, прилаживая на место доску. — В такое трудно поверить, даже если речь идет о Кадаре.

— Ну не знаю, он уверял, будто насквозь. Правда, хоть они и трусят, но довольны, что ими командует тот громила, твой дружок. Говорят, он дело знает. В отличие от большинства командиров, которые только браниться мастера...

Болтовня не мешает Пергуну прибивать доски.

К середине утра пол настелен, стены маленькой конюшни возведены, и Доррин с помощью Меривен и своего крана устанавливает кровельные стропила.

— В жизни не видел, чтобы дома строили так быстро, — говорит Пергун, огибая квадратное отверстие в полу. — Может, здесь лестницу поставить?

— Мысль дельная. Нужно будет еще отделить стойло, но сначала закончим крышу, — говорит Доррин, цепляя к крану очередную балку.

— А еще, — говорит Пергун, — я такого не видел, чтобы кто-то занимался конюшней, не доделав собственного дома. Ты первый.

— Конюшня проще, и на ней можно кое-что проверить. Например, теперь мне ясно, что для дома потребуются другие крепежные скобы — потяжелее.

Пергун, качая головой, поднимается по приставной лестнице и ждет, когда кран поднимет к нему балку.

— Опять же, не додумал я насчет зажимов, — размышляет вслух Доррин. — А жаль, мог бы вообще один управиться.

— Свет! Ну почему ты так не любишь людей? Конечно, у тебя все получается здорово, за что бы ни взялся, но нельзя же одному да одному!

— Людей-то я люблю, но только за помощь им надо платить. Этак никаких денег не хватит.

— С этим не поспоришь.

Доррин направляет Меривен вперед, и стропило поднимается к Пергуну, который вставляет его в пазы. Затем приходит черед поперечных брусьев, а там и плоских кровельных досок.

Ближе к вечеру, уже собираясь уезжать и глядя на практически готовую конюшню, Пергун спрашивает:

— Ты вообще когда-нибудь отдыхаешь?

— У меня уйма работы, — отвечает Доррин сверху, где настилает кровлю. — Я не могу позволить себе отдыхать так, как ты.

— И сегодня будешь трудиться да заката?

— Пока не закончу крышу.

— А когда рассчитываешь обустроиться полностью?

— Думаю управиться за пару восьмидневок, до начала уборки урожая. Рилла говорит, что в эту пору у батраков есть свободное время и можно недорого нанять помощников.

— Через пару лет ты будешь заседать в Совете, — говорит подмастерье с лесопилки, задумчиво обозревая конек крыши.

— Шутишь?

— Какие шутки! Ты мастер на все руки; умеешь и работать, и зарабатывать. У тебя просто не будет выбора, — говорит Пергун, бросая последний взгляд на конек крыши. — Ну ладно, я домой. А ты не задерживайся до темноты.

— Постараюсь, — отзывается Доррин, думая о последних словах подмастерья. Неужто умение зарабатывать деньги ограничивает человека в выборе? А если да, то насколько?

Но от работы эти размышления его нисколько не отвлекают.

LXXXVI

— Он становится невыносимым! — говорит Ания, нервно сглотнув.

— Становится? — уточняет Стирол, водя пальцем по бокалу.

— Да ладно придираться к словам... Положим, он всегда отличался высокомерием, но сейчас это меня особенно беспокоит, — она залпом допивает вино и продолжает: — Он без конца похваляется своей силой. Представь себе, грозится в одиночку разрушить Аксальт. Правда, не раньше весны.

— Думаешь, ему это по плечу? — спрашивает Стирол, пряча улыбку.

— По плечу-то по плечу, — отвечает Ания, наполняя другой бокал. — Другой вопрос, насколько это разумно.

— Я так понимаю, он по-прежнему не делится с тобой своими планами? — говорит Стирол, наливая вина себе.

— Если у него вообще есть планы.

— Твой сарказм несправедлив, а это тебе не идет. Планы у Джеслека грандиозные.

— Но так или иначе, он очень встревожен чем-то в Спидларе. Чем-то Черным. Всю весну и лето это не давало ему покоя.

— Но с тобой он своими тревогами не поделился?

— Поделится он, как же! Я могла лишь улавливать намеки.

— А что поведал тебе Фидел?

— Будто сам не знаешь! — фыркает Ания.

— Да, знаю. Но не очень хорошо понимаю, какое дело Джеслеку до любовных писем, адресованных небогатой торговке из Джеллико. Наверняка, в этом кузнеце что-то есть.

— Ты же у нас мудрец, Стирол. Вот и сообрази.

— Джеслек, могучий Джеслек, готовый сравнять с землей город, не находит себе места из-за какого-то сопляка! Кто же он такой, этот мальчишка?

— Он с Отшельничьего, — говорит Ания, сообщая старому чародею лишь то, что ему и так известно.

— Неужто это так важно?

— Видать, важно, — отзывается она с кривой усмешкой.

— Знаешь, Ания, — вздыхает Стирол, — ты вовсе не такая умная, какой себя воображаешь. Может быть, Джеслек и невыносим, но он вовсе не дурак. Ты не хочешь становиться Высшим Магом, потому как думаешь, что тот, кто займет этот пост сейчас, неминуемо проиграет в противоборстве с Отшельничьим и падет. Поэтому тебе выгоднее оставаться в тени и находиться за спиной того из нас, кто будет осуществлять правление.

— Ну, а что если так?

— Это опасно. Потому что слишком очевидно, — пожимает плечами Стирол. — Но вернемся к Джеслеку. Раз он так беспокоится, то наверняка ведет за кузнецом наблюдение и кое-что про него выяснил.

— Ты хочешь сказать, будто только из-за того, что у этого... кузнеца за океаном могущественные родители, Джеслек опасается его больше... чем... — она тщательно подбирает слова, но фраза так и остается незаконченной.

— Чем тебя? Именно так. И на месте Джеслека я постарался бы избавиться от юнца, но не напрямую и так, чтобы меня с этой историей никто не связал. Скажем, пареньку стоило бы сгинуть при падении Спидлара — это можно списать на всеобщую неразбериху и панику. Не стоит рисковать и связываться с Отшельничьим раньше, чем необходимо.

— Подумаешь, риск — избавиться от сопляка!

— Ания, дорогая, любое дело может оказаться рискованным. Никогда не забывай об этом, — Стирол отпивает из бокала и, заслышав стук в дверь, замечает: — Думаю, нам принесли ужин.

— Давно пора.

LXXXVII

— Ну давай, девочка, ну давай! — понукает Доррин. Меривен напрягается, продетые в шкивы веревки натягиваются, и последние четыре секции сборного каркаса поднимаются на место.

Хотя солнце еще едва поднялось над восточным горизонтом и утро стоит прохладное, рабочая рубаха юноши уже промокла от пота. Машинально отмахнувшись от слепня, он стравливает веревки, ослабляя натяжение, проверяет кран и переходит к уже помещенным в заранее вырытые ямы угловым опорным столбам. Ямы заливаются вязкой глиной, которая, засохнув, схватит столбы намертво, однако для верности они закрепляются еще и каменной кладкой.

Очередь за поперечными балками. Доррину приходится подниматься по приставной лестнице, высвобождать стропы крана и крепить их к поперечному брусу. Когда он закреплен, юноша снова берет лошадь под уздцы.

— Пойдем, девочка.

Наконец поперечная балка зависает в воздухе над пазами и скобами. Доррин снова забирается на стремянку и заводит один конец балки в паз, спускается, стравливает веревку, снова взбирается наверх и устанавливает на место другой конец. Края балки прочно удерживаются скобами. Это только начало. Предстоит установить еще шесть точно таких же и подвести под них опоры.

Еще до полудня юноша успевает закрепить каркас. Мокрый от пота, он жует ломоть хлеба и пьет из кувшина воду, не обращая внимания на прохладный ветерок и собирающиеся тучи. Так или иначе, но каркас и фундамент дома, в котором они с Лидрал будут жить, уже готовы.

Утерев лоб, Доррин берется за тачку с кадкой, привозит с речушки воды и начинает замешивать раствор. Дело это утомительное, и прежде чем месиво достигает нужной густоты, ему приходится не раз переводить дух.

К полудню ему удается зацементировать все опоры и уложить нижние брусья.

Меривен, привязанная у недавно завершенной конюшни, пощипывает травку, довольная тем, что ей больше не приходится тягать бревна.

Впрочем, с точки зрения Доррина, установка каркаса представляла собой далеко не самую трудную часть работы. Проектирование, а также предварительные, кузнечные и плотницкие работы продолжались с середины лета, и ушла на них не одна восьмидневка.

А сколько еще всего предстоит ему сделать до осени — и уж всяко до того, как в Дью нагрянет зима! И ведь все его труды могут пойти прахом из-за Белых магов...

Оглянувшись, он окидывает критическим взглядом гармоничные очертания возведенного им на холме сооружения, довольно улыбается и ускоряет шаг, направляясь к домику и саду старой целительницы.

LXXXVIII

Доррин озирает Маленький пруд, заросший ряской. Со скалистого уступа сбегает прозрачный ручей. А ниже по побуревшему склону, рядом с маленьким домишком Риллы теперь красуются его дом и конюшня.

Целительница настояла на том, чтобы он непременно выправил в Гильдии документ о продаже ею земли.

— А вдруг меня зашибет молния? — говорила она. — Что тогда? Кто подтвердит, что этот участок твой? Мертвецы бумаг не заверяют.

— С чего это ты о смерти заговорила?

— С того, паренек, что все мы смертны. Так что пусть этот бездельник Гастин явится сюда и шлепнет на пергамент свою печать.

Гастин явился и, без конца кланяясь, скрепил документ печатью.

Оглядываясь на стоялый пруд, Доррин невесело усмехается. Почему седовласый писец робеет перед юнцом-целителем, словно перед какой-то важной персоной? А ведь в действительности он всего-навсего ремесленник, мастерящий игрушки и предающийся мечтам.

Эта мысль не вызывает у него головной боли. Что им от него нужно? Что вообще одним людям нужно от других? Почему они не оставят друг друга в покое? И вообще, размышляет он по пути к домику Риллы, естественным результатом жизни является смерть. А коли так, так к чему вообще жить, а уж паче того, утруждаться, стараясь что-то сделать правильно?

Интересно, что сказали бы на это его отец или Лортрен? Самому-то Доррину всегда казалось, что как раз основательная работа и есть то единственное, что можно противопоставить тщете жизни и хаосу, стало быть, она правдива.

Доррин осторожно засыпает порох в деревянную, вбитую в илистый берег трубку. Потом он поджигает запал и торопливо прячется за пень, оставшийся от давно срубленного и распиленного на доски дуба.

Грохочет взрыв.

Заряд разворотил берег так, что вода быстро вытекает из пруда, и очень скоро Доррин берется за лопату, чтобы выгрести грязь. Впоследствии он устроит здесь каменный резервуар, который соединит трубой с баком у себя в доме. Раз уж поблизости есть источник, то почему бы ему не устроить водопровод, хотя бы с холодной водой? Правда, трубу придется зарыть поглубже, чтобы зимой вода не замерзала.

Юноша продолжает копать и отгонять насекомых, пока не наступает время позднего завтрака — точнее сказать, то время, когда он имел обыкновение завтракать в Экстине. Просто поразительно, как многое может измениться за не столь уж долгий срок!

Раздевшись до пояса, он моется холодной водой из источника, прихватывает лопату и, разгоняя москитов рубахой, бредет сквозь кусты вниз по склону. Доррин и рад бы повозиться на холме подольше, но ему нужно подобрать и доставить Вирмилу пряности. Да и Рилле, скорее всего, потребуется помощь. Уже началась уборка раннего маиса, а в этот период люди чаще обращаются к целителям с ушибами, порезами и прочими мелкими травмами.

Оглянувшись в сторону источника, юноша вздыхает — ну как устроить, чтобы руки доходили до всего!.. Правда, и дом, и кузница уже подведены под крышу и оштукатурены — даже окна застеклены. И горн имеется, и очаг, но вот никакой мебели, кроме кровати, стола и пары стульев, у него нет.

Он направляется к почти пустому дому, оставив сапоги на крыльце, заходит на кухню и смотрит на лежащий на столе возле шкатулки конверт. Взяв его в руки, юноша хмурится: ему по-прежнему непонятно, чего ради Белые вскрывают и читают письма Лид-рал к нему. Да наверняка и его письма к ней! Что в них может быть интересного для магов?

Все еще хмурясь, Доррин пробегает взглядом листок.

Его ответное письмо так и не закончено. Ему приходится проявлять осторожность и обдумывать каждое слово, хотя он плохо представляет себе, какие секреты хотят выудить Белые из переписки ремесленника с торговкой. Даже если задуманные им машины, включая паровой двигатель, удастся построить, им-то какое дело? Ни Отшельничьему, ни Фэрхэвену эти машины не нужны, так что, скорее всего, пользоваться ими никто, кроме него, не будет.

Доррин выглядывает в окно и смотрит на домик целительницы. Хорошо, конечно, что Лидрал разжилась шерстью, но это не избавляет от необходимости собирать пряности и исцелять болячки. Равно как и от работы с железом, поджидающей его в кузнице у Яррла.

LXXXIX

Белые туманы рассеиваются, открывая взору покрытые жухлой осенней травой холмы где-то севернее Фенарда. В середине зеркала виден медленно катящий на юг фургон. Вожжами правит рыжеволосая молодая женщина, рядом с ней сидит худощавый, смуглый мужчина.

На вершине холма фургон поджидает группа всадников в темно-зеленых туниках Кертиса. Как только фургон приближается к гребню, всадники рассеиваются, окружают фургон и бросаются в атаку.

Рыжеволосая натягивает вожжи, и тут происходит неожиданное. Борт откидывается, и два прятавшихся в фургоне лучника встречают нападающих стрелами. В руках рыжеволосой появляются два меча, а сзади на нападающих обрушиваются спидларские стражи под предводительством светловолосого гиганта, устилающего свой путь телами противников.

Ни одному из кертанцев спастись не удается. Когда из фургона достают лопаты и начинают рыть могилы, Джеслек машет рукой и изображение в зеркале исчезает.

— Ба... магией тут и не пахнет! Просто хорошая тактика и изобретательность. Никто не остается в живых, трупов не находят, и все начинают думать, будто спидларцы используют чары.

— Но вряд ли имеет смысл рассказывать об этом виконту или префекту, — замечает Ания.

— Тогда надо будет сказать, что для выяснения причин происходящего нам потребуется дополнительное время и магические усилия, — говорит Фидел. — А это их не порадует, учитывая что за последние полгода они потеряли почти сотню бойцов.

— А разве это не так? Что мы вообще об этом знаем, кроме очевидного? — спрашивает, раздраженно указывая на пустое зеркало, обычно спокойный Керрил.

— Наши... э... источники в Спидларе сообщают, что большая часть урона нанесена одним отрядом, специально сформированным прошлой весной для борьбы с грабежами на дорогах. Вероятно, что и командир, и его помощник — выходцы с Отшельничьего.

— Вероятно? Звучит потрясающе! Они высылают с острова двоих бойцов, и именно эти бойцы, оказавшись в нужное время в нужном месте, сводят на нет наши усилия. Джеслек, неужто ты веришь в подобные случайности?

— Я сказал — «вероятно», — спокойно произносит Джеслек. — Это еще не факт.

— И что ты намерен предпринять?

— Сейчас — ничего, — отвечает Высший Маг и, тут же подняв руку, чтобы предупредить возражения, продолжает: — Разумеется, я не собираюсь выжидать до бесконечности. Но неужели кто-то из вас и вправду хочет развязать зимнюю войну?

Все собравшиеся качают головами.

— Весной, как только расчистятся дороги, я лично отправлю в Спидлар силы вторжения. А за зиму нам следует елико возможно подорвать их торговлю и уменьшить влияние Отшельничьего. Мы должны постараться, — тут он улыбается Фиделу, — чтобы зима в Спидларе выдалась очень суровой.

— Спидлар нам не враг, — напоминает Фидел. — Наш истинный враг — Отшельничий.

— Разумеется, мы знаем своих врагов, — отзывается Джеслек, улыбаясь одними губами. — И их черед настанет.

— Такой мудрый и такой загадочный... — тихонько бормочет Ания, но под взглядом Джеслека умолкает и ежится. Фидел сглатывает, а Керрил отводит глаза и смотрит в окно.

XC

Доррин поворачивается на койке, понимая, что пора вставать. Нужно доводить до ума горн в своей кузнице, и искать покупателя на игрушки, и выделить время для целительства, да и Яррлу наверняка потребуется помощь... Но почему так жарко?

Он пытается привстать, но лишь с трудом приподнимает голову.

— Спокойно, Доррин. Тебе нужно отдохнуть.

Что-то холодное ложится на лоб, облегчая жар, и он проваливается во тьму. А когда пробуждается, чувствует, что лоб по-прежнему горяч и сух. Рядом слышатся голоса:

— Он работал в холмах, ладил свои чудные водяные трубы, вот и доработался. Не знал, небось, что здешние москиты, бывает, переносят лихорадку. Э... да ты никак очнулся?

Рилла склоняется над ним и бережно охлаждает лоб влажной губкой.

— На, выпей, — целительница подносит кружку к его губам.

— Что... это?

— Сидр с ивовой корой и звездочником. На вкус гадость, но лекарство хорошее.

Доррин пьет, стараясь не морщиться от горечи, а допив, откидывается назад. Как же трудно было опустошить кружку!

Засыпает он незаметно для себя, а пробудившись, снова видит за окном серое небо и слышит, как по крыше стучит дождь.

На сей раз на табурете возле койки сидит Ваос.

— Ты проснулся?

— Вроде бы...

— Погоди, я сейчас вернусь.

Паренек выскакивает из комнаты и скоро, промокший под дождем, возвращается вместе с Риллой.

Целительница осматривает юношу, трогает его лоб.

— Ты поправишься. Сначала у меня не было полной уверенности, но ты внутри крепок, вроде твоего горна. Около половины подхвативших горную лихорадку умирают в первые два дня, — добавляет она. — Остальные выживают.

— Это радует, — подает слабый голос Доррин.

— Ну-ка, выпей настой, — велит Рилла. Отдуваясь и морщась, Доррин пьет горькое снадобье.

— Ему нужно побольше пить, — наставляет Рилла Ваоса. — Давай ему побольше чистой воды, но смотри, чтобы он не вздумал что-нибудь делать. Пусть лежит и отдыхает. Ему нужен только покой, и он поправится сам.

Доррин снова засыпает, а когда просыпается, Ваоса рядом нет. На столе рядом с койкой стоит кружка, полная холодной воды. Руки Доррина трясутся, но он дотягивается-таки до кружки и медленно пьет. В это время в комнату заглядывает Ваос.

— Тут Джаслот заходил, — сообщает паренек, садясь на табурет. — Я сказал, что тебя нет, так он заявил, что хочет заказать новую игрушку и оставил набросок. Вроде как приглядел что-то на корабле с Хамора.

— А где набросок? Почему ты его не принес?

— Потому, что целительница велела тебе только ЛЕЖАТЬ И ОТДЫХАТЬ. А мне велела смотреть, чтобы ты не вздумал ЧТО-НИБУДЬ ДЕЛАТЬ.

— Ну, думать-то я могу! — хмыкает Доррин, стараясь не замечать, что от одного этого у него туманится голова. — Принеси картинку. Честное слово, я не сдвинусь с места.

Это чистая правда — двигаться ему попросту не под силу. В скором времени паренек возвращается с листком. Доррин смотрит на него и так и эдак, но решительно ничего не понимает.

— Поверни-ка по-другому.

Ваос вертит набросок по-всякому, но уразуметь, что там изображено, Доррину так и не удается.

— Он сказал, будто это лучший способ следить за солнцем или как-то в таком роде. Тебе это что-нибудь говорит?

Доррин хмурится. Ему кажется, что в его сознании, все еще охваченном лихорадкой, забрезжило что-то похожее на понимание.

— Может быть, — он закрывает на миг глаза, а когда открывает, Ваос уже убрал рисунок.

— Ты же целитель, почему же не можешь исцелить себя? — спрашивает парнишка, присаживаясь на табурет.

— А можешь ты поднять себя с этого табурета?

— Конечно, — отвечает Ваос и тут же вскакивает.

— Нет, не встать, а поднять себя руками?

— Не получается.

— С исцелением дело обстоит так же. Исцелить самого себя невозможно.

— Но почему?

— Не знаю. И слишком устал, чтобы размышлять об этом сейчас.

Доррин откидывается на койку и закрывает глаза.

XCI

Юноша потирает лоб, стараясь смягчить пульсирующую боль и гадая, почему исцеление от лихорадки занимает так много времени. Нынешних его сил хватило только на перенос скудных пожитков в новый дом, но даже с этой, не столь уж трудной, задачей он справился лишь благодаря помощи Ваоса. Бессилие раздражает настолько, что ему хочется грохнуть кулаком по колченогому столу, однако Доррин не дает воли чувствам. Он отпивает из кружки горькую микстуру, а поставив кружку, берет листок и перечитывает написанное.

Доррин утирает лоб, думая, каким бы еще хитрым намеком, таким, чтобы не поняли посторонние, предупредить ее об опасности. Потом он отпивает еще лекарства. Юноша чувствует, что сила возвращается к нему, однако о том, чтобы взяться за молот, пока не может быть и речи.

Он окунает перо в чернильницу и продолжает писать, но, заслышав снаружи шаги, поднимает голову.

— О, вижу ты уже встаешь, — говорит с крыльца Кадара. Судя по запыленным лицам и перепачканной одежде, и она, и Брид прямо с дороги.

— Заходите, — приглашает Доррин.

— Ну и видок у тебя! Ты какой-то вяленый, — говорит Кадара, присаживаясь на краешек лавки. Брид закрывает дверь и тоже садится.

— Спасибо, — произносит Доррин.

— За что?

— Так ведь вы только приехали — и сразу ко мне! И выглядите так, словно невесть сколько времени не слезали с седла.

— Так оно и есть, — соглашается Брид.

— Успех хуже, чем неудача, — сухо добавляет Кадара. — Чем лучше у нас идут дела, тем больше на нас наваливают новых.

— Хотите сидра? — предлагает Доррин. Он идет к стоящему в углу кухни баку и достает оттуда охлаждавшийся в ледяной воде кувшин. — Холодненький.

— О, так ты все-таки провел водопровод?

— Из-за него я и подцепил лихорадку. Возился на холмах с трубами да бассейном, а там тучи москитов.

Разлив сидр в два толстостенных стеклянных стакана, Доррин вручает один Бриду, а другой Кадаре.

— И стоило тебе так утруждаться? Через год от Спидлара все равно и духу не останется, а нам придется уносить ноги, — ворчит Кадара, перед тем как отхлебнуть сидра. — Тьма, какой вкусный!

Брид одобрительно хмыкает.

— Здешний Совет не уступит Белым, — говорит Доррин.

— Куда он денется? Белые уже объявили о весеннем наборе рекрутов в Кертисе, Кифриене, Монтгрене и Галлосе.

— А Совет не призвал спидларских наемников из других земель?

Кадара с Бридом переглядываются.

— Призвать-то призвал, но Белые препятствуют их возвращению.

Брид кивает:

— Некоторые вернутся, но немногие.

— Рекруты далеко не так хороши, как обученные бойцы, — замечает Доррин.

— Это так, но зато набрать их можно гораздо больше.

— И при этом мы даже не можем убраться домой! — бросает Кадара. В сердцах она ставит стакан на стол с такой силой, что сидр разбрызгивается. — На Отшельничий никакие суда не ходят, а порты Сутии и Сарроннина отказываются принимать корабли с острова.

— Почему? — спрашивает Доррин, поднимая брови.

— В силу договора с Фэрхэвеном, который покупает у них все излишки зерна. И платит хорошую цену — золотом.

— Зима будет долгой и холодной, — задумчиво произносит Доррин.

— А весна — кровавой.

— Неужто их невозможно остановить?

Брид пожимает плечами:

— Есть у тебя какие-нибудь машины, годные для войны?

— Нет. Я даже не задумывался...

— Так какой тогда прок... — гневно бросает Кадара, но, встретившись взглядом с Бридом, опускает глаза. — Извини.

— Дайте подумать, — говорит Доррин, допивая свою микстуру и наполняя кружку сидром. — Тьма, я ведь даже обычный меч сковать не смогу. Оружие... — он беспомощно разводит руками. — Может, потом что придет в голову...

— Ладно, — говорит Кадара, — поправляйся. Чудно, конечно...

— Ты о том, что целитель не может исцелить себя? — грустно усмехается юноша. — Этому все удивляются. Вот и мой помощник не понимал, как это может быть. Звучит и вправду странно, однако так оно и есть.

— Ну, нам пора в казарму, — говорит Брид, вставая. — Мы заехали сюда, чтобы принять пополнение и запастись припасами.

— Надолго?

— Самое большее — на восьмидневку, — произносит Брид, уже направляясь к двери.

— Размечтался, — бормочет Кадара. — Бьюсь об заклад, нам придется выступить дня через три. Чертовски хороший у тебя сидр.

Опустошив кружку, она тоже идет к выходу.

— Берегите себя, — говорит юноша. А что еще скажешь при таких обстоятельствах?

— Ты тоже, Доррин.

Они выходят под холодный моросящий дождь. Долгая, холодная зима и кровавая весна. Просто замечательно.

XCII

Холодный дождь льет не переставая. Сырость в воздухе ощущается даже в кузнице, не считая, конечно, места рядом с горном. Ваос вкатывает тачку, останавливается, чтобы закрыть дверь, и везет уголь к горну. Рик раздувает меха, Яррл поворачивает вишнево-красную заготовку на наковальне, а Доррин бьет по ней молотом.

Когда Яррл отправляет железо в горн, Доррин опускает молот и утирает лоб. Обычно жара на него так не действует, но слабость после болезни еще не оставила.

— Когда ты собираешься открывать свою кузницу и отбивать у меня работу? Дом-то твой, почитай, готов, — замечает Яррл вроде бы шутливо, хотя нарочитая веселость не может скрыть его озабоченности. — Рик, подкачай еще.

Кузнец переворачивает брус щипцами.

— Я вконец загонял бедную Меривен, езжу туда-сюда, — пытается отшутится Доррин. Шутка выходит не удачнее, чем у Яррла.

— Дом вышел ладный. Ты потрудился на славу. Твоей подружке понравится.

— Надеюсь, — бормочет Доррин. — Я ведь все делал по-своему, ее не спрашивал. А работу у тебя я отбивать не буду. У меня полно заказов на игрушки и прочие диковины. Вот недавно принесли мне чертеж какого-то хаморианского навигационного прибора...

Яррл кладет заготовку на наковальню, и Доррин берется за легкий молот.

Кузница заполняется звоном.

— Да я и в любом случае не стал бы перебивать у тебя заказы, — говорит Доррин, когда железо снова отправляется в огонь.

— Ваос захочет уйти к тебе.

— Он — твой подмастерье.

На потном лице кузнеца появляется улыбка:

— Начать с того, что он и сюда-то прибежал к тебе. Вот Рик — он и вправду мой помощник. Славный мальчуган и по-настоящему любит горн. А Ваос любит тебя.

Яррл выкладывает заготовку на наковальню. Доррин берется за молот.

— А как было бы лучше для тебя? — спрашивает он попозже, во время очередного перерыва.

— Смотри, как тебе подходит, парень. У тебя теперь своя жизнь.

— Но я и впредь могу приходить и помогать тебе с тяжелой работой.

— Надеюсь, — говорит Яррл. — Ежели мне понадобится, я непременно дам тебе знать. А ты позаботься о свой подружке, чтобы она не попала в беду. Как случилось с моей Рейсой.

Яррл умолкает.

Доррин, уже в который раз, утирает лоб. Слабость несказанно досаждает ему: спать приходится больше, работать меньше.

— Мир не любит сильных женщин, Доррин, — продолжает кузнец. — А Белые их особенно не любят. Я хотел поберечь ее, но она ни в какую не позволяла... а потом заявила, что однорукая женщина не годится в жены. И вообще ни на что не годится. Скольких трудов мне стоило ее уломать...

Яррл качает головой и меняет тему.

— Давай-ка закончим эту рукоятку сейчас. Глянь, как там огонь.

Доррин улыбается: просьба проверить огонь означает, что Яррл признает в нем полноправного кузнеца. А Яррл — настоящий мастер, признанием которого можно гордиться.

XCIII

Проходя мимо книжного шкафа, Белый маг сует лист пергамента обратно в лежащую на верхней полке папку и останавливается у окна, радуясь теплу солнечного денька, выдавшегося ранней зимой.

— Что это? — спрашивает Ания, как-то по-особенному потягиваясь в белом дубовом кресле.

— Ничего.

— Ничего?

— Письмо.

Взгляд Джеслека перебегает на лежащее на столе зеркало.

— Уж не любовное ли?

— Я не одобряю легкомыслия, — ворчит Джеслек, и на кончиках его пальцев вспыхивают язычки пламени. — Оно связано с затруднениями в Спидларе.

— Неужто могущественный Джеслек считает, что Спидлар способен создать для него какие-то затруднения?

— Ну, Ания... иногда может случиться... — Джеслек морщится.

— Ты просто слишком утомился, — вспорхнув с кресла, Ания подходит к Высшему Магу сзади и легонько дует на шею. — Тебе нужно отвлечься.

Джеслек улыбается. Теплые губы касаются его кожи, а женские руки тянутся к белому поясу.

XCIV

Доррин умело наносит удары по резаку, вырубая похожую по форме на рыбу деталь для компаса. При наличии инструмента резать железо совсем не сложно, а намагничивать и того легче.

Он кивает Ваосу, и паренек раздувает меха.

Доррин старается добиться полной водонепроницаемости медного корпуса, хотя магнитная стрелка будет погружена не в воду, а в масло. Но прежде нужно вырубить все железные детали. Конечно, лист железа, расплющенный до толщины пергамента, можно было бы резать и ножницами, но с помощью молота разрез получается чище. Под ножницами тонкое железо гнется.

Снаружи грохочет фургон, подскакивающий на мерзлых колдобинах. Со вздохом отложив инструменты, юноша идет к выходу.

Холодный воздух бодрит, и Доррин удивляется: похоже, он сделал кузницу теплой и не продуваемой ветрами. Ну что ж, по крайней мере, когда ударят морозы, Ваосу не придется мерзнуть.

На сиденье фургона бок о бок сидят Рейса с Петрой. Обе улыбаются и выдыхают белый пар, который ветер сносит в сторону кузницы.

— Мы решили, что рано или поздно это тебе понадобится, — заявляет Рейса, спрыгивая.

— Что понадобится? — Доррин спешит, чтобы помочь Петре спуститься, но девушка успевает соскочить на землю сама.

— Приличная кровать, что же еще! — ухмыляется Рейса. Доррин краснеет.

— Эту кровать Яррл получил давным-давно от вдовы Гессола, и с тех пор она стояла в углу. Кровать справная; может, где-то потребуется заменить крепления, но для тебя это пустяк.

Петра откидывает задний борт, и юноша видит превосходную кровать из красного дуба с высокой резной спинкой.

— Ну и ну! — восклицает Ваос, а потом, покосившись на Доррина, спрашивает: — А твоя старая кровать... можно я ее возьму?

— Бездельник! — ворчит Доррин, глядя не на парнишку, а на Рейсу с Петрой. — С чего это вы?

— Сам знаешь, с чего, — отзывается Рейса. — Ты по-прежнему помогаешь нам, и не только в кузнице. Нам такая кровать ни к чему, а тебе и твоей подружке очень даже понадобится.

— Лидрал? Так ведь ее здесь нет.

— Рано или поздно она приедет, — произносит Петра. — Ты ведь ее ждешь. И больше не вздыхаешь по той рыжей, с мечами.

— Когда никто не видит, он своей Лидрал письма строчит, — сообщает Ваос. Доррин награждает парнишку сердитым взглядом, но ничего не говорит.

— Ну, — смеется Петра, — раз уж дело дошло до любовных писем, ждать придется недолго.

— Давайте-ка, пока мы тут все не замерзли, занесем кровать в дом, — предлагает Рейса.

— А может, сперва вынесем старую? — подает голос Ваос. — Куда ее поставим?

— Ладно, — согласно машет рукой Доррин. — Ставь в свою комнату.

— Ура! — кричит Ваос, взбегая на крыльцо. — Теперь у меня есть все, что полагается настоящему подмастерью!

— Ну и чертенок, — добродушно ворчит Рейса.

Не теряя времени, Ваос вытаскивает наружу узкую Дорринову койку.

— Вот здорово! — не перестает радоваться он. — Настоящая кровать!

— Не поскользнуться бы да не уронить подарочек, — говорит Петра, пробуя сапогом глину.

— Да уж постараемся, — ухмыляется Рейса.

Доррин подходит к фургону и подхватывает кровать со стороны тяжелого изголовья.

XCV

К тому времени, когда Доррин заканчивает последнюю игрушку, мокрый снег успевает смениться холодным дождем, а тот — снова снегом. Остановившись у двери Ваосовой каморки, юноша слышит доносящийся оттуда храп.

Как и большинство Черных, Доррин неплохо видит в темноте, однако не настолько хорошо, чтобы писать без света. Юноша зажигает настенную масляную лампу, после чего достает из бака кувшин охлажденного сидра. Трубопровод устроен так, что вода из источника на холмах, проходя через кухню, подается в кузницу, где наполняет резервуары для закалки.

Налив себе кружку, Доррин достает письменные принадлежности, вынимает из шкатулки тетрадь и пробегает глазами свои записи.

Доррин берется за перо, чтобы записать свои недавние соображения. Теперь его навыки таковы, что, работая над несложными изделиями, он может — иногда — думать и о другом.

На этом месте юноша останавливается, поскольку собственная логика представляется ему небезупречной. А что, если полное торжество гармонии или хаоса никогда не имело место по той единственной причине, что ни в той ни в другой сфере миру еще не был явлен маг, обладавший достаточной мощью для его достижения?

Доррин отпивает глоток сидра, думая о том, как многого еще он не знает.

XCVI

— Теперь ты нечасто сюда заходишь, — говорит Пергун, заглядывая в наполовину опустошенную кружку с темным пивом.

— Так ведь я долго болел, ты же знаешь, — отзывается Доррин, пригубив соку.

— Уже восьмидневку как поправился. Ты по-прежнему вкалываешь без отдыха, хотя нынче имеешь собственную кузницу и сам себе хозяин. Чем занят-то? Все мастеришь свои игрушки?

— Не только. Яррлу частенько помогаю, а он, когда слишком занят, передает мне часть своих заказов. Кроме того, я смастерил-таки по чертежу хаморианский компас. На всякий случай сделал несколько штук. Это была самая сложная работа, какую мне приходилось выполнять. Работа с медью или бронзой сама по себе, может, и не так сложна, но я-то мастер по железу! Корпус компаса оказался для меня сущим кошмаром. Может быть, в будущем я и научусь работать с медью, но пока...

Допив кружку, Пергун выискивает взглядом служанку, бормоча под нос:

— Не могу поверить, что Кирил дерет теперь по четыре медяка за кружку! Четыре монеты — это же сущий грабеж!

— Все дорожает.

— Проклятые чародеи! Прошу прощения, мастер Доррин.

— Я так же проклят, как и все прочие.

— Что ты, я не имел тебя в виду! — говорит Пергун. Наконец ему удается дозваться служанку.

— А деньжата-то у тебя есть? — с сомнением спрашивает она. Раскрыв ладонь, Пергун показывает четыре медяка.

— А ты, мастер Доррин? Будешь пить?

— Нет, спасибо.

— Мастер Доррин? — к столику подходит болезненно худой темноволосый мужчина.

— Рад тебя видеть, почтеннейший, — говорит Доррин, вставая. — Весьма польщен.

Пергун порывается уйти, но Джаслот удерживает его:

— Сиди, сиди, ты не помешаешь. Садись и ты, Доррин. — Джаслот выдвигает стул и пристраивается на краешке. — Твои компасы работают исправно.

— Рад это слышать. Следует держать их подальше от воды. Вообще-то такие штуки делают из меди или бронзы.

— Их берегут как зеницу ока, — заверяет Джаслот, уставясь в столешницу, а потом, подняв на Доррина темные глаза, неожиданно спрашивает: — Ну, а что ты об этом думаешь?

— О чем?

— Я тут слышал, как твой друг толковал о ценах на пиво. Ты сам знаешь, так везде. Хорошо, что у вас есть возможность бывать в трактире...

— Неужто у тебя, купец, дела так уж плохи? — откликается Доррин, у которого вдруг пересыхает горло.

— Может быть, ты заметил, что в этом году не было фейерверка на Ночь Совета?

— Должен признаться, как-то не обратил внимания.

— Ты слышал, что Кертис объявил о весеннем наборе рекрутов?

— Это после того, как не удалось добиться своего с помощью ложных разбоев, — тихо произносит Доррин.

— Не удалось, благодаря Отшельничьему? — уточняет Джаслот еще тише.

— Сомневаюсь, чтобы тут имели место сознательные действия со стороны острова.

— Ты полагаешь, что великим магам Отшельничьего нет до этого дела?

— Не знаю, — отвечает Доррин, не желая вдаваться в подробности, и пытается сменить тему: — Ты, наверное, знаешь, я выстроил новый дом. Хотелось бы там пожить.

— А не мог бы ты изготовить что-нибудь, полезное для солдат Совета? Что-нибудь, основанное на гармонии?

Джаслот задает те же вопросы, что и Брид с Кадарой, но какой ответ может он дать? Ему и нож-то сковать трудно, не говоря уж о мече.

— Не знаю. Обещаю об этом подумать, вдруг что-нибудь придет в голову! Но для кузнеца, который связан гармонией, существует множество ограничений.

Джаслот хмурится.

— Мне сейчас тяжело взять клинок в руки, а не то, чтобы изготовить его, — поясняет Доррин. — Вот почему я использую посох.

— Ты используешь его так, что клинок тебе вряд ли нужен, — сухо замечает купец.

— Не знаю, — беспомощно повторяет Доррин. — Могу только подумать.

— О большем мы и не просим, — говорит Джаслот, глядя Доррину в глаза. — Может, подумаешь заодно и о вступлении в Совет?

— Я? Не думаю, чтобы я соответствовал требованиям...

— Если пока и нет, то это ненадолго. Я заметил, что в твоем новом доме есть помещения, предназначенные под склад.

— Ну, свободное место никогда не помешает, — говорит Доррин, не желая объяснять, что склад предназначается для Лидрал. — Но становиться купцом я не собираюсь.

У него и впрямь нет ни малейшего намерения заниматься торговлей.

— Неважно, — Джаслот улыбается и встает. — Так или иначе, мы надеемся на твою помощь. Зима нынче холодная, но мне впервые в жизни хочется, чтобы она тянулась подольше. Грустно, когда приходится бояться весны и надеяться на долгую стужу. Всего доброго, мастер Доррин.

— Свет... — бормочет Пергун после долгого глотка пива. — Этот расфуфыренный щеголь говорил с тобой так... так, будто ты более важная шишка, чем он сам. Да кто же ты все-таки такой, Доррин?

— Я — это я. Иногда кузнец, иногда целитель, а иногда... иногда и сам не пойму. Ладно, мне пора иди.

— А я еще посижу немного, пиво допью, и вообще... — тянет Пергун. — Куда мне идти? У Хеммила холоднее, чем в леднике. У Геббы, — он указывает пальцем на рыжебородого малого, играющего в углу в кости, — есть повозка. Он меня подбросит.

Пергун берет кружку и направляется в тот угол, где идет игра.

Сев в седло, Доррин едет по раскисшему снегу к мосту, присматриваясь к ближайшим домам. Еще не поздно, однако почти все окна темны, а если где и есть свет, то тусклый, какой может давать единственная свеча или плошка. Да и дым, несмотря на холод, поднимается лишь из немногих труб.

Цена на пиво выросла вдвое. Холодно и темно, однако люди почти не зажигают ни очагов, ни ламп. И при этом Джаслот молится о долгой зиме.

За мостом дорога схвачена морозцем, а сугробы по обе ее стороны высотой чуть ли не по пояс. А вот огней в придорожных домах так же мало.

Подъезжая к холму, откуда начинается подъем к его дому, юноша ежится при мысли о том, скольких людей в Спидларе погубит долгая, холодная зима... и ранняя весна.

XCVII

Доррин идет по тропке, которую проложил в снегу между своим домом и домом Риллы. Утром опять шел снег, и сейчас ветерок гонит поземку поверх утоптанного наста. Над головой нависают тяжелые серые тучи, однако нового снегопада пока не предвидится.

Юноша оглядывается на кузницу — предполагается, что Ваос мастерит там сейчас полку для инструментов — и улавливает над дымоходом дрожь подогретого воздуха. Стало быть, огонь разожжен.

У Риллы все как обычно. Какая-то толстая старуха с покрытым красными пятнами одутловатым лицом заходится в надрывном кашле, а когда приступ кончается, пытается отдышаться и хрипит, словно вместо легких у нее неотрегулированные мехи. Человека, сгорбившегося рядом с очагом, бьет озноб, хотя он находится вблизи огня и кутается в несколько рваных одеял.

Эти люди Доррину незнакомы, а вот стоящих в углу худенькую женщину и ребенка он узнает прежде, чем Фриза успевает спросить:

— А сегодня ты покажешь лошадку?

Девочка делает шаг ему навстречу, продолжая одной ручонкой держаться за линялые брюки матери. Мерга одета в пастушью овчину, такую же как у дочери, но более вытертую и рваную. Лицо ее кажется еще более изможденным и печальным, чем обычно, однако следов побоев ни у нее, ни у ребенка нет. Женщина смотрит в дощатый пол, стараясь не встречаться с Доррином взглядом.

— Выпей-ка вот это, — говорит между тем Рилла толстухе.

— Фу, как гадко воняет, — кривится та.

— Ты часом не хочешь выхаркать свои легкие? — урезонивает ее целительница.

Рилла подходит к Доррину и, покосившись на Мергу с Фризой, говорит:

— В последний снегопад Герхальм ушел из дому, а вчера Асавах нашел его тело.

— Но почему? Неужели он ушел навстречу бурану только потому, что потерял возможность бить свою жену? — тихо, чтобы никто не услышал, спрашивает юноша.

— Герхальм работал, когда ему было велено, делал только то, что ему велели, и получал ту плату, какую хозяин считал справедливой. Он зависел от погоды, от урожая, от настроения хозяина, от всего...

— Ты хочешь сказать, что этот малый был не властен над собой и в его воле находились только его жена и ребенок. А когда и погода, и урожай, и, соответственно, настроение хозяина стали такими, что хуже некуда, а я отнял у него возможность помыкать близкими, ему больше не захотелось жить?

Рилла кивает.

— Беда в том, что Мерге теперь некуда податься. Она не настолько крепка, чтобы работать в поле.

— Тьма! — восклицает Доррин, понимая, что матери и ребенку грозит голодная смерть. — Что же делать?

— Вообще-то мне говорили, что Мерга неплохо готовит и могла бы стать кухаркой. Она и была в услужении, пока не понесла от Герхальма.

— Я просто не... — сокрушенно бормочет Доррин. — Попробую что-нибудь придумать. Только вот...

Его прерывает громкий, настойчивый стук. Старая целительница подходит к двери и впускает плотного мужчину в длинном плаще из синей шерсти.

— Могу я видеть целителя, господина Доррина? — спрашивает он, снимая свою шляпу затянутыми в кожаные перчатки руками.

— Это он, — отвечает Рилла, указывая на юношу.

— Мастер Доррин? — обращается к нему мужчина, не глядя на остальных присутствующих.

— Да, это я.

— Меня зовут Фанкин, я работаю у купца Финтала. Его жена заболела — у нее сильный жар и что-то вроде воспаления. Господин Финтал просит тебя незамедлительно ее осмотреть.

Слова купеческого подручного вежливы, но звучат натянуто: чувствуется, что ему велено быть учтивым и он выполняет хозяйский наказ.

Стоящая за спиной Фанкина Рилла кивает и со значением указывает на поясной кошель.

— Мне потребуется немного времени. Я должен закончить здесь и собрать кое-какие снадобья, которые могут понадобиться твоей хозяйке. Ты можешь подождать здесь или...

— Я подожду у двери.

Доррин поворачивается к Мерге и Фризе.

— А лошадку покажешь? — снова спрашивает девочка. У Доррина пересыхает во рту.

— Я слышал, у вас несчастье... время тяжелое... мне так жаль...

— Ты сделал то, что считал наилучшим, мастер Доррин. Лето прошло неплохо, и мы уже надеялись... — Мерга качает головой, и глаза ее наполняются слезами.

— Я, — бормочет Доррин, — мог бы взять кухарку и служанку, только вот... с деньгами у меня... разве что за крышу и стол...

Покрасневшие глаза Мерги ловят взгляд Доррина:

— Я не приняла бы предложения, сделанного из жалости, но... — мать умолкает, глядя на темноглазую девочку.

— Это вовсе не из жалости. Мне... я и раньше подумывал...

Молчание затягивается. Фанкин с порога напоминает о себе кашлем.

— Мерга пока может побыть у меня, а тебе надо бы пойти с человеком Финтала, — со значением говорит Рилла и, склонившись к уху юноши, шепотом добавляет: — Нам, целителям, не так часто выпадает возможность разжиться золотишком.

— Так-то оно так, — отзывается Доррин, косясь в сторону Фанкина. — Но лучше бы она с девочкой пожила у тебя, пока я не отгорожу для них каморку на складе.

— Говорила я тебе, — мягко напоминает Рилла, — что ежели кто налагает на людей проклятия, так эти проклятия со временем к нему же и возвращаются.

— При чем тут проклятие? Разве невозможность бить беззащитную женщину можно назвать проклятием?

Фанкин подается вперед с явным желанием услышать как можно больше.

— Возьми вон тот кисет, — предлагает Рилла. — Там бринн, звездочник, кора ивы...

Кивнув, молодой целитель берет кисет, добавляет к нему несколько маленьких матерчатых мешочков с другими травами и заткнутый пробкой флакончик с настоем ивовой коры.

— Помни, — тихо напоминает ему Рилла, — у купцов водится золото и получить с одного из них за труд сполна вовсе не зазорно.

Доррин при этих словах вспоминает о том, что только что согласился нанять служанку, в которой вовсе не нуждается, но перед которой считает себя виноватым. Когда он проходит мимо толстухи, та снова заходится кашлем, и юноша мимоходом касается ее чувствами. Оказывается, при всей своей нездоровой полноте, женщина недоедает, и хворь усугубляется ее слабостью. Сколько народу умрет от болезней не потому, что они смертельны, а потому, что у людей просто не хватит сил на борьбу с недугом! Многие не переживут зиму, а ведь Фэрхэвен, возможно, еще не приступил по-настоящему к враждебным действиям.

Ветер усилился, тучи стали темнее, и Доррин, без особого труда уловив приближение снегопада, забегает к себе за теплой курткой. После этого он торопливо седлает Меривен и подъезжает к Фанкину.

— Славная лошадка, — говорит тот.

— Мы с ней ладим, — откликается Доррин, направляя Меривен вниз по склону, на дорогу, ведущую к мосту. — А где дом купца Финтала?

— На кряже, к западу от гавани. Мимо третьего причала и вверх по дороге.

— Давно ли хворает госпожа Финтал?

— В точности не знаю.

— Купец ничего не говорил о ее болезни?

— Ничего.

Судя по всему, Фанкину роль посланца не нравится.

— Ты местный?

— Из Квенда.

Больше Доррин вопросов не задает. В Нижнем Дью теплее, чем в Верхнем, но ненамного. Дымков над трубами, несмотря на холодный ветер, тоже мало. Прохожих не видно.

Все три причала пусты, лишь у первого привязана рыбачья лодчонка. Море за волноломом кажется белым. Среди пенных барашков колышутся две здоровенные льдины.

— Суровый вид, — замечает Фанкин, направляя лошадь по дороге, взбирающейся ко гребню холма, откуда открывается вид на гавань и где высятся два каменных строения. В отличие от многих городских домов, трубы над обоими дымят вовсю.

Домом Финтала оказывается тот, который чуточку поменьше и ближе к океану. Фанкин проезжает мимо крытого крыльца и огибает конюшню, откуда выскакивает конюх.

— Поставь в стойло лошадь целителя.

— Будет исполнено.

Парнишка исподтишка косится на Доррина.

— Будь поласковее с моей лошадкой, — предупреждает тот, поглаживая Меривен.

— Да, мастер-целитель.

— Сейчас вернусь, — ворчит Фанкин, вручая пареньку поводья своего серого. Спешившись, он поворачивается и шагает по утоптанному снегу двора.

Улыбнувшись светловолосому пареньку, Доррин направляется к двери, которая распахивается прежде, чем он успевает подойти.

— Мастер Доррин, спасибо, что ты так скоро откликнулся на мою просьбу, — говорит с порога грузный седой мужчина. — Спасибо и тебе, Фанкин, что так быстро доставил целителя. Можешь отдохнуть.

— Премного благодарен, хозяин. Ежели понадоблюсь, я буду на складе.

Проследовав за купцом в прихожую, Доррин вешает куртку на вешалку, а посох ставит в угол поблизости. Прихожая обшита темными дубовыми панелями, а на лакированном полу, отражающем свет двух медных настенных светильников, красуется хаморианский ковер с замысловатым лиственным узором.

— Лериция наверху. Ее пробрал понос, как и всех нас — наверное, из-за испорченной дичи. Но мы поправились, а ей все хуже и хуже. Вино не помогло, горячие ванны — тоже. Честно скажу, я не больно-то верю вашей братии, но Гонсарова дочка все уши прожужжала моей Норри рассказами про то, как ты вылечил мальчонку. Ну мне и подумалось: хуже-то всяко не будет.

— Давно она захворала?

— Да уж больше восьмидневки. Пойдем, она там.

Голос Финтала едва заметно дрожит. Он тихонько кашляет и начинает подниматься по лестнице. Доррин, прихватив котомку с травами, следует за купцом, дивясь легкой поступи этого немолодого, грузного человека. На устланных ковром ступенях шаги его почти не слышны. А вот юноше кажется, что сам он так топочет сапогами, что вся лестница трясется.

На широкой кровати лежит бледная, изможденная болезнью немолодая женщина; сразу чувствуется, что у нее сильный жар. На табурете в углу сидит светловолосая женщина помоложе. Под покрасневшими глазами видны темные круги.

— Так... жарко... душно... — бормочет больная. Глаза ее широко раскрыты, но она, кажется, не видит ни вошедших, ни женщины на табурете.

— Наша дочь, Нория, — шепотом поясняет Финтал, кивнув в сторону сидящей в углу.

Кивнув молодой женщине, Доррин кладет котомку на пол, подходит к кровати, пробегает пальцами по запястью больной, а потом касается ее лба. Ему становится не по себе: в нижней части живота свился пронизанный зловещими, кроваво-огненными прожилками узел отвратительной белизны хаоса. Доррин предпочел бы удалить пораженный орган, но... об этом и думать-то смешно. У него нет ни хирургических навыков, ни инструментов, ни даже возможности ими воспользоваться. Однако что же делать?

Задумавшись, юноша отступает на шаг, и тут, словно только что заметив его, больная жалобно произносит:

— Мне так плохо... я умру?

— Постараюсь этого не допустить, госпожа, — бормочет Доррин, вымучивая улыбку.

— Не называй госпожой... просто Лера... так жарко.

Она умолкает, глаза ее стекленеют.

— Неужто ничего нельзя сделать? — умоляюще восклицает Финтал.

— Сделать-то можно многое, но я предпочел бы сделать именно то, что нужно, — отрезает Доррин, глядя в упор на купца.

Вздохнув, юноша сосредоточивается на пульсирующем узле хаоса, начиная сплетать вокруг него гармонизирующий кокон. Однако концентрация хаоса слишком велика: кокон рвется. Утерев лоб, Доррин снова обследует чувствами больную и оборачивается к Финталу:

— Мне кое-что потребуется. Надо это обсудить.

Выйдя в коридор, он дожидается, пока купец присоединится к нему и закроет за собой дверь.

— Я ведь не первый, к кому ты обратился, верно? — говорит юноша.

— Верно. Систро... он сказал, что она умрет. Что надеяться можно только на чудо. А я... подумал о тебе.

— Не исключено, что она действительно умрет. Но я все же попытаюсь помочь.

— Но ты ведь не станешь кромсать ее ножом? — голос Финтала срывается с шепота на хрип. — Это убьет ее сразу.

— Я не хирург, у меня другие способы лечения. Мне потребуется большая корзина чистых салфеток. И бутыль с чем-нибудь вроде крепкого бренди.

— Это очень похоже на подготовку к операции, — с испугом говорит Финтал.

— Я не коснусь ее ни ножом, ни каким-либо иным острым предметом, — заверяет Доррин. — Я просто на это не способен. Так ты хочешь, чтобы я попробовал сотворить чудо или...

— Я пошел за салфетками, — говорит Финтал.

Доррин возвращается к постели больной. Лериция стонет, на миг приоткрывает глаза и закрывает снова. Взяв ее за руку, Доррин снова начинает свивать кокон гармонии, но теперь не пытается запереть узел хаоса наглухо, а создает что-то вроде изогнутой отводной трубки, от сердцевины хаоса к поверхности кожи. Потом, сделав паузу, он поворачивается к Нории:

— Ты мне не поможешь?

— Что нужно? — спрашивает та, подходя к кровати. Доррин очерчивает квадрат над животом ее матери:

— Вот отсюда нам нужно убрать ткань. Кожа должна соприкасаться с воздухом.

— Но ты же обещал не...

— Да не буду я резать, сказал ведь! Но здесь, под этим участком — очаг болезни. Я попробую вывести заразу наружу. Если получится, она выйдет на этом месте, но ткань может... задержать.

— Хорошо, я этим займусь.

Доррин отворачивается к окну, за которым видны белые буруны на гребнях океанских волн.

— Жарко... как жарко... — стонет Лериция.

— Успокойся, мама... скоро тебе полегчает.

Дверь открывается. Финтал несет в руках корзину с аккуратно сложенными салфетками, а идущий за ним коротышка большую, заткнутую пробкой бутыль.

Доррин смачивает салфетку бренди и слегка протирает сначала кожу на животе больной, а потом свои пальцы. Они становятся липкими, и ему приходится вытереть их сухой салфеткой.

Склонившись над Лерицией, юноша продолжает укреплять свой кокон, а придав нужную прочность, сжимает его, чтобы давление гармонии направило энергию хаоса в тонкую отводную трубку.

Струящийся со лба пот заливает глаза.

— Принести стул? — спрашивает Финтал.

— Да.

Не отводя глаз от больной, Доррин садится, тянется к очередной салфетке и кладет ее на обнаженный живот.

— Тьма... как ножом... больно.

Доррин кладет руку на лоб женщины, стараясь ее успокоить.

— Потерпи. Это пройдет.

— Финтал....

По морщинистым щекам купца текут слезы, а руку жены он держит так, словно это величайшая драгоценность.

Доррин продолжает сдавливать хаос. Не находя другого выхода, белый огонь вливается в трубку и начинает подниматься к коже.

— Жжет...

Доррин снова касается лба женщины и погружает ее в сон, жалея, что не сделал этого раньше.

— Что ты с ней сотворил? — спрашивает Нория со страхом.

— Усыпил, — рассеянно откликается Доррин. — Надо было раньше, да вот, не сообразил.

Сколько времени потребуется на то, чтобы зараза просочилась сквозь кожу, Доррину неизвестно, но он упорно продолжает промокать обнаженный живот салфетками, не обращая внимания на позеленевшее лицо купца.

Наконец, протерев кожу в последний раз, он посыпает раскрошенным звездочником образовавшуюся на животе круглую рану, более всего похожую на ожог.

— Мне... мне лучше, — бормочет больная, открывая глаза.

— Лучше тебе пока не двигаться, — предостерегает Доррин.

— Что ты сделал? — спрашивает купец, не выдержавший напряжения и упавший в кресло. — Это было похоже на операцию.

Неожиданно Доррина шатает, да так, что ему приходится ухватиться за спинку стула. Говорить у него нет сил, перед глазами все темнеет.

— Держите, он падает!

Придя в сознание, юноша обнаруживает себя в чужой постели, возле которой на табурете сидит мальчишка-конюх.

— Привет.

— Привет, мастер, — говорит мальчуган, отводя глаза. — Я схожу за молодой хозяйкой.

Он выбегает из комнаты, а Доррин присаживается на постели. Судя по тому, что лампы не зажжены, уже наступил следующий день. В лучшем случае следующий — а ведь он хотел помочь Яррлу довести до ума кран...

Пошарив под койкой, юноша находит свои сапоги и натягивает их.

— О, наконец-то ты проснулся, — говорит, входя в комнату, хозяйская дочь — красивая блондинка в бледно-зеленом платье.

— Я так понимаю, что твоей матушке лучше.

— Ей лучше. Правда, жар еще не сошел.

— Он продержится еще несколько дней, — говорит Доррин, вставая — Мне надо на нее взглянуть.

— Может, сначала подкрепишься? Ты совсем бледный.

Ощущая слабость в коленях, Доррин смущенно улыбается:

— Пожалуй, ты права.

По черной лестнице юноша следует за ней на кухню, где на столе выложены сушеные фрукты, сыр и свежеиспеченный хлеб.

Поев и почувствовав себя малость получше, он, уже по парадной лестнице в сопровождении Нории поднимается в спальню. При его появлении Финтал, сидящий возле постели, поднимает голову.

— Доброе утро, Мастер-Целитель.

— Спасибо тебе... — шепчет Лериция.

— Мне нужно посмотреть тебя еще раз, — говорит ей Доррин и осторожно приподнимает повязку.

Женщина стонет.

— Знаю... — он прощупывает рану чувствами и, уловив по краям остаточное свечение хаоса, сосредоточивается.

Она вскрикивает.

— Прости, надо было тебя предупредить, — бормочет Доррин, озираясь в поисках бренди и салфеток. Нория подает ему и то и другое. Он продолжает сосредоточиваться до тех пор, пока наружу не выдавливается несколько капель зеленоватого гноя. Целитель снова очищает кожу, посыпает рану вяжущим порошком звездочника и накладывает свежую повязку.

— Гной может сочиться еще несколько дней. Смывайте его бренди и меняйте повязку всякий раз, как только она сделается липкой. Если жар усилится, не ждите, а сразу посылайте за мной.

Доррин умолкает, переводя дух.

— Ты ведь нечасто такое делаешь, правда?

— Правда. Делать такое часто не под силу ни одному целителю.

— Почему ты сделал это для нас? — спрашивает Лериция. Доррин старается не покраснеть.

— На то было две причины, — отвечает он. — Я поехал в богатый дом, потому что мне нужны деньги. А остался здесь и сделал все возможное потому, что увидел, как все домашние тебя любят.

— Неплохо сказано, — замечает купец.

— Во всяком случае, честно, — говорит Доррин, встречаясь с Финталом взглядом. Тот отводит глаза.

— Честность не всегда лучший способ произвести хорошее впечатление, — мягко произносит Нория.

— Догадываюсь.

— А мог бы кто-нибудь из известных тебе целителей спасти меня? — спрашивает Лериция, подтягивая покрывало к груди.

Доррин колеблется.

— Скажи честно.

— Нет. Я и сам не был уверен в успехе.

— Ты говоришь так, будто теперь уже уверен.

— А я и уверен. Если в рану не попадет зараза, ты скоро будешь здорова.

Слабость в коленях заставляет Доррина присесть на ближайший стул.

— Видать, этот способ исцеления здорово выматывает, — произносит Нория с оттенком лукавства. — Или ты не привык напрягаться?

— Еще как привык, — говорит Доррин, прежде чем успевает подумать, как могут отнестись к этому собравшиеся. — Главным-то образом я работаю в кузнице.

— Ну, хватит разговоров, — заявляет Финтал. — Полагаю, моей жене надо отдохнуть, а у мастера Доррина наверняка есть свои дела.

Покраснев, Доррин поворачивается и выходит в коридор.

— Потолкуем в прихожей, я сейчас спущусь, — говорит купец и закрывает дверь спальни.

Кивнув, Доррин спускается по лестнице и под взглядом стоящей на лестничной площадке Нори снимает с вешалки куртку и берет посох.

Финтал появляется из боковой двери с тяжелым кожаным кошелем.

— Но...

— Сам же сказал, что тебе нужны деньги, — улыбается Финтал. — Мне объяснили, что надеяться можно только на чудо, а чудеса стоят дорого. И вот еще... Не могу сказать, что у меня сейчас есть заказы для кузнеца, но если что-то понадобится, я тебя найду.

— Спасибо, — говорит Доррин, слегка кланяясь молодой женщине на лестнице и торговцу. — Следите за тем, чтобы у нее не поднялся жар. Надеюсь, что этого не случится, но если что, сразу же дайте мне знать.

— Это уж непременно, — с ухмылкой на морщинистом лице заверяет Финтал.

Находясь в хорошо натопленном доме торговца, Доррин совсем забыл о холоде, но оказавшись снаружи, он тут же прячет толстый кошель за пазуху и поплотнее запахивает куртку.

Мальчишка-конюх ждет его с уже оседланной Меривен.

— Спасибо, — говорит он, давая парнишке медяк.

— Не за что. Я не заслужил.

— Еще как заслужил. Ты ведь ухаживал за Меривен?

— Я покормил ее зерном, и она позволила мне себя почистить.

— Вот видишь, — с улыбкой говорит Доррин, вставляя посох в держатель.

— Большое тебе спасибо, целитель. Все говорили, что наша хозяйка помрет, а она добрая, и мы ее любим.

— Увы, добрые, хорошие люди тоже нередко умирают, — вздыхает Доррин. — Хорошо, что на сей раз мне удалось помочь.

Он садится в седло и выезжает со двора. Мальчишка машет ему рукой, а Финтал, стоя на крыльце, провожает целителя взглядом.

Доррину нет нужды открывать кошель, он и так знает, что там дюжина золотых. Сознание того, что ему удалось и спасти хорошего человека, и заработать денег, не может не радовать, однако страждущих много, и всех ему не спасти. После одного этого случая у него до сих пор дрожат колени.

Медленно проехав мимо пустых причалов, не дымящих труб и не заполненных народом «Пивной Кружки» и «Рыжего Льва», юноша пресекает мост и направляет Меривен по утоптанному снегу вверх, к своему дому.

XCVIII

Белый страж хлещет плетью привязанную лицом вниз к длинному столу женщину, на ногах которой видны красные рубцы.

Руки Белого мага движутся, разгоняя белый туман, собирающийся в углах зеркала. Лоб его покрывается испариной, но изображение в центре сохранить удается. Там видны рыжеволосый юноша и женщина с короткими каштановыми волосами.

Плеть обрушивается на голые плечи. Пленница стонет.

Маг хмурится, и лицо человека в зеркале искажается. Из уголков его рта сочится кровь. Ощерившись, он направляет на женщину зазубренный клинок. Та пятится, и он делает стремительный выпад.

Изображение тонет в белесом мареве.

— Попробуй еще раз, — предлагает Ания.

— Я делал это уже четырежды, — ворчит маг.

— Но ведь ты хочешь усугубить воздействие.

Вместо ответа Джеслек отпивает из бокала и сосредоточивается снова. На сей раз рыжеволосый медленно приближается к женщине, держащей в руке нож. Джеслек кивает стражу, и на голую спину женщины обрушивается плеть.

Раздается стон.

Рыжеволосый бросается вперед, и женщина вонзает нож в его грудь. Все заволакивает черный дым.

— Еще раз... — настаивает Ания.

Джеслек утирает лоб и кивает стражу.

Взлетает плеть.

Вновь возникают изображения: рыжий рвется вперед и получает удар ножом.

Женщина на столе пронзительно кричит и теряет сознание.

— Должно сработать, — улыбается Ания.

— Это было необходимо? — спрашивает Джеслек.

— Так же необходимо, как и все, что ты делаешь, мой дорогой Высший Маг.

— Фидел, ты знаешь, что делать, — говорит Джеслек другому магу. — Почему бы нам не преподать в Джеллико урок... всем, кто симпатизирует Черным.

Страж отвязывает от стола лишившуюся сознания женщину и, забросив ее, словно куль, на плечо, выходит из комнаты следом за Фиделем. Едва за ними успевает закрыться дверь, как Ания обнимает Джеслека и, прижавшись к нему всем телом, шепчет:

— У нас есть немного времени...

Их горячие губы сливаются в поцелуе.

XCIX

Снег продолжает валить, покрывая утоптанный двор новым рыхлым слоем. Доррин начал беспокоиться, доберется ли он до дома.

Рик подкатывает к горну очередную тачку угля и вытирает лоб.

Доррин механически наносит удары молотом, однако мысли заняты не столько лежащим на наковальне бруском, сколько тем, что Пергун неплохо справился со своей задачей — отгородить на складе комнатушку для Мерги и Фризы. Конечно, это стоило нескольких медяков, но благодаря Финталу денег у Доррина теперь побольше, чем свободного времени. И ему не приходится думать о еде. Разве что о покупке продуктов, когда припасы подходят к концу. А продукты нынче дороги.

Откуда-то издалека доносится беззвучный крик, и Доррин содрогается, едва не промахнувшись молотом.

— Осторожнее, — говорит Яррл. — Что с тобой?

Доррин кладет молот на глиняный пол, и вновь содрогнувшись от накатившей волны боли и белизны, медленно выходит из кузницы под снегопад.

— Доррин, тьма, нам же нужно закончить это крепление!

Не слыша слов Яррла, юноша смотрит на тяжелые серые тучи, оседлавшие Закатные Отроги, и гадает, что это может быть. Не иначе как Лидрал попала в беду! Очередная волна белого ужаса и боли захлестывает его, заставляя ухватиться за оледенелый край колодца.

Может быть, Рейса была права, и ему не следовало отпускать Лидрал? Но что могло с ней случиться?

— ...Весь задрожал, уронил молот и вышел... Глянь-ка на него, дочка...

Он плещет холодной водой — чем холоднее, тем лучше — на покрытое потом лицо, а потом еще и отпивает из бадьи.

— ...Уж не умом ли тронулся? Ледяная вода, в зимнюю-то стужу...

Что-то тянет его за ногу. Опустив глаза, Доррин видит Зилду. Цепочку козочки держит в руках Петра.

Со ступеней крыльца на него смотрят Рейса и Яррл. Кузнец сплевывает.

— Что случилось? — спрашивает Рейса беспокойно.

— Что-то с Лидрал. Сейчас прекратилось... но ей было очень больно.

— Ты знаешь, где она?

Доррин качает головой.

— Чародейские проделки... ничего хорошего ждать не приходится, — ворчит Яррл.

— Ты можешь что-нибудь предпринять? — не унимается Рейса.

— Нет... пока, — Доррин переводит дух. — Надо закончить большие бруски, пока у меня есть возможность.

— А она есть? — уточняет кузнец.

— Когда не будет, я дам тебе знать, — говорит Доррин, утирая лицо и направляясь назад, к кузнице.

Рейса переглядывается с Яррлом, и тот идет следом за юношей.

C

В вечернем сумраке, возвращаясь домой под валом валящим снегом, Доррин не перестает гадать о том, что же случилось с Лидрал. Где она и почему ему передалась ее боль?

Это определенно связано с Белыми магами, хотя их действия кажутся бессмысленными. Доррин не построил пока ни одной машины, даже простого парового двигателя, он неспособен делать оружие и не имеет возможности вернуться на Отшельничий. Его можно назвать неплохим подмастерьем кузнеца и, возможно, неплохим целителем, а Лидрал — просто странствующая торговка. Что может понадобиться чародеям от столь неприметных людей? Брид с Кадарой доставили им куда больше хлопот. В конце концов, если Спидлар окажется под пятой Белых, он, скорее всего, угодит на каторгу — но это никак не объясняет повышенного внимания, проявляемого к нему сейчас.

Проезжая мимо домика Риллы, юноша видит дым над трубой кухонной печи — Мерга занята стряпней. Ну что ж, хочется верить, что она готовит лучше, чем он сам.

Едва спешившись у конюшни, он слышит легкие шаги, а потом детский голосок:

— Можно мне покормить лошадку?

Вручив ведро девчушке, одетой в слишком большую для нее пастушью куртку, Доррин открывает бочонок и говорит:

— Насыпь в ведерко три полные пригоршни.

Пока Фриза копошится над бочонком, Доррин расседлывает кобылу и кладет седло на полку.

Он снова кривится от приступа отдаленной боли. Ему кажется, что источник ее стал ближе, но может ли это быть? И главное, как ему найти Лидрал. Как?

Девочка, семеня маленькими ножками, припускает к крыльцу и опережает его, проскакивая в дверь, когда он еще отряхивает на крыльце сапоги.

— Добрый вечер, мастер Доррин, — говорит Мерга, приветствуя его наклоном головы. — Учитывая погоду и то, как некоторые из вас, — тут она указывает половником на Ваоса, — растут, я приготовила тушеное мясо.

Доррин улавливает аппетитный запах. Ваос, глядя на него, ухмыляется с довольным видом. В кухне темновато — она освещается лишь одной лампой — но у Доррина их на весь дом всего две. Конечно, это хозяйственное упущение, но ведь и лампадного масла у него всего один кувшин. Не только строительство, но и содержание дома требует немалых расходов. Этак и Финталовы золотые скоро закончатся.

— Мы с Фризой поставили у пруда силки и словили двух прекрасных кроликов, — говорит между тем кухарка. — А в твоем подвале нашли уйму картошки и даже коренья.

— Вы поймали кроликов?

— Да, мастер Доррин. Я и раньше ловила, а прежний хозяин не имел ничего против. Говорил, что они только поедают урожай.

Доррин, устраиваясь на стуле, прячет улыбку.

— Но вообще-то в кладовой нужно постоянно иметь запас, — говорит Мерга. — Бочонок муки, побольше картофеля, бататов...

— Возможно, все это и нужно, Мерга, но могу ли я позволить себе такие траты?

— Бочонок муки даже в наше время можно купить за серебреник, а потом, вернув пустой, получить назад два медяка. А картофелем, ежели сходить к Асаваху, можно разжиться и совсем дешево.

— Давай потолкуем о хозяйстве завтра, — со вздохом произносит Доррин. — Нынче я устал и проголодался.

— А еще я раздобыла у Риллы яичного порошка, — сообщает кухарка. — Думаю, его хватит до возвращения твоей подруги.

На деревянную подставку в центре стола Мерга водружает большую кастрюлю.

— Не угодно ли раздать, мастер Доррин? — обращается она к нему, поскольку право раздавать еду принадлежит хозяину или хозяйке дома. Он наполняет тарелку Фризы, затем Ваоса, затем Мерги и лишь потом свою.

— А Меривен любит тушеное мясо? — спрашивает Фриза.

— Это вряд ли, — бормочет Доррин, налегая на обед. Некоторое время все едят в молчании. Потом он спрашивает: — Мерга, ты умеешь ездить верхом? Или править повозкой?

— Да, хозяин. Мне случалось делать это, когда Герхальм приболеет.

От неожиданного стука в дверь Доррин подскакивает. На пороге стоит Пергун.

— Ты? Как тебя к нам занесло?

— Да я, это... — мнется подмастерье. — Решил проверить, как там моя работа... Ну и вообще.

— Заходи. Ты ужинал?

— Перекусил малость.

— Малость не считается. Есть у нас миска?

— Я уже поела, — торопливо откликается Мерга — Сейчас свою вымою, я мигом...

Она встает, уступая гостю место на лавке.

Доррин про себя отмечает, что ему нужна не только кухонная посуда, но и стол подлиннее, и стульев побольше. Зачерпнув еще ложку, он смотрит на то, как Мерга с улыбкой ставит перед Пергуном полную миску, а тот улыбается ей в ответ.

— Ты что, в такую погоду пешком притопал? — спрашивает Доррин.

— Подумаешь, — отзывается подмастерье с набитым ртом. — Не так уж и далеко.

Доррина так и подмывает расколошматить все вокруг молотом. Он досадует на то, что обстоятельства все время выходят из-под его контроля. Вроде бы все предпринимаемые им шаги должны, так или иначе, способствовать скорейшему построению паровой машины, но на деле выходит, что они только создают новые затруднения. Ему нужна мастерская для работы, а вместо того приходится думать о разрастающемся хозяйстве. А теперь вот еще и беспокоиться о Лидрал.

Неожиданно Доррин резко встает, и все в кухне, прекратив есть, вскидывают на него глаза.

— Я устал, — говорит он. — Вы ешьте, беседуйте, а мне надо прилечь и подумать.

Добравшись до своей спальни, он закрывает дверь — здесь она имеется, хотя во многих комнатах двери еще не навешены, — стягивает сапоги и ложится на широкую кровать. Кровать, предназначенную для двоих.

Укрывшись одеялом, Доррин вспоминает давние уроки отца, пытаясь направить свои чувства вдаль. Только на сей раз юноша ищет не очаг бури, а средоточие хаоса.

Зловещие белые искры вспыхивают не так уж далеко, однако Доррин так вымотан, что ему не дотянуться даже до Клета. И уж тем паче он не может определить источник боли Лидрал. Если это вообще ее боль.

Но чья же еще?

Так, в тревожных размышлениях, проходит ночь.

CI

Расплющивая раскаленную докрасна железную полосу до толщины, необходимой для изготовления дверных петель, Доррин замечает Ваоса — тот изо всех сил машет ему рукой.

— Что такое? — спрашивает он, задержав очередной удар.

— Там к тебе гости. Тот здоровенный громила и рыжая девица.

— Скажи Мерге, чтобы подогрела сидра да посмотрела, есть ли хлеб, — распоряжается Доррин — А сам принеси угля и подмети кузницу.

— Но мастер Доррин...

— Ваос!

— Будет сделано, мастер Доррин.

Доррину по-прежнему не дает покоя судьба Лидрал, однако чувства говорят ему лишь о том, что она ближе, чем раньше, и испытывает боль. А теперь и Брид с Кадарой добавят ему беспокойства.

С этими мыслями он выходит на двор, продуваемый ледяным ветром, где его следы ложатся на сверкающий снег поверх свежих отпечатков конских копыт.

Глядя на всадников, привязывающих лошадей к столбу, юноша отмечает что Брид оброс неряшливой бородкой, вокруг его запавших глаз темные круги, а щеку украшает глубокий шрам. Кадара исхудала, черты ее лица обострились, а глаза запали так же, как и у Брида.

— Перекусим? — спрашивает Доррин, указывая в сторону кухни.

Брид устало кивает. Кадара молча поднимается на крыльцо.

— Вы могли бы поставить лошадей в конюшню.

— Мы ненадолго, — бурчит Брид.

— И тут гораздо теплее, чем там, где мы были, — добавляет Кадара.

Отряхнув сапоги, они заходят на кухню.

— Сидр еще не согрелся, — с ходу сообщает Мерга. — Могу предложить хлеба, сыру и немного сушеных фруктов.

— Замечательно, — говорит Кадара. Брид молча расстегивает куртку.

— Почему бы вам с Фризой не сходить к Рилле? — говорит Доррин, глядя на Мергу. — Сидром я сам займусь.

— Да, мастер Доррин. Снегу вон сколько навалило, ей наверняка нужно помочь. Сейчас кликну Фризу, и мы пойдем.

Накинув овчину, Мерга выходит на крыльцо.

— Да ты, я гляжу, стал большим человеком, — говорит Кадара с хриплым, натянутым смешком. — Уже и прислугой обзавелся.

— Каким там большим! — машет рукой Доррин, — Мне пришлось взять кухарку, потому что я хотел избавить ее и ее дочурку от побоев, а в результате... В общем, вышло так, что ее муж покончил с собой, и мать с дочкой остались без куска хлеба. Вот я и...

Он берет котелок, в котором Мерга подогревала сдобренный пряностями сидр, и наполняет кружки.

— Спасибо, — говорит Брид, поднося кружку к лицу и вдыхая пар. — Долгая нынче зима.

— Вам что-то от меня нужно? — нарушает затянувшееся молчание Доррин.

— Да, — кивает Брид. — Беда в том, что я не знаю, что именно. Придет весна — не может же эта зима длиться вечно! — и кертанские новобранцы заполонят все дороги к Элпарте. Они могут использовать и реки.

— Но я не могу делать острое оружие. Разве только щиты из черного железа...

— Они тяжелые, — качает головой Кадара.

— На Отшельничьем их изготовляют потому, что только они могут отражать огненные шары Белых магов. А что до веса, то я могу выковать их потоньше.

— Да, пара таких щитов нам бы не помешала, — соглашается Брид, — но этого недостаточно. Нам необходимо как-то остановить их продвижение. Нет ли у тебя часом какого-нибудь волшебного ножа, способного резать войско на расстоянии?

— Я никогда... кроме того...

— Знаю, тебе становится плохо при одной мысли об остром оружии, куда уж тут его делать!..

— Чего не могу, того не могу, — угрюмо произносит Доррин, выпрямляясь на стуле.

— Удобно устроился, — фыркает Кадара.

Доррин бросает на нее раздраженный взгляд.

— Я каждый день пытаюсь исцелять людей, которые недоедают и поэтому не могут противиться ни поносу, ни чахотке, ни лихорадке. Половина населения Дью медленно замерзает по той единственной причине, что у людей нет ни денег на покупку дров, ни сил, чтобы добраться до лесу и набрать валежника. Я чувствую себя виноватым из-за того, что у меня есть еда. Торговцы, и те — уж вам ли это не знать! — каждодневно рискуют жизнью. И ты говоришь, будто я удобно устроился?

— Прости, Доррин, но послушай и ты. Я себя ни перед кем виноватой не чувствую. Мы шастаем по горам и теряем силы, а ты тем временем зарабатываешь почет и деньги. У тебя есть дом, ты спишь в чистой постели, и люди смотрят на тебя с уважением. А когда проезжаем мы, они отворачиваются. От нас пахнет смертью, хотя, возможно, мы спасли не меньше жизней чем ты.

— Надо подумать... — бормочет Доррин. — Мы ведь осенью уже об этом говорили, верно? Что-то режущее, как нож, но не являющееся ни ножом, ни мечом? Может быть, порох на что-нибудь сгодится? Эти кертанцы... с ними будут чародеи?

— Скорее всего. Наверное, не со всеми отрядами, но будут.

— А как твой отряд?

— Теперь это отряд Кадары.

Только сейчас юноша замечает, что и на ее вороте красуются нашивки.

— Брид теперь возглавляет ударную группу из трех отрядов.

Не зная, что сказать на это, Доррин спрашивает о другом:

— Эти кертанцы, они двинутся по дорогам?

— Мы все движемся по дорогам, — отвечает Брид. — А каким еще способом можно переправить войско через горы? По бездорожью, по грязи да каменюкам армия не пройдет.

— Хм...

— Подумай, кузнец, дельце может оказаться выгодным. Совет выделил мне на закупку оружия аж два золотых, — саркастически замечает Брид.

— Купи на них припасов, — ворчит Доррин.

Брид опускает глаза. Кадара молча жует горбушку.

— Я придумаю, — говорит наконец Доррин. — Тьма знает что, но обязательно придумаю. И щиты вы получите.

Он снова наполняет кружки.

— Ты много работаешь, — медленно произносит Брид. — Может, тебе и не так достается, как солдату, но глаза у тебя усталые, да и морщин прибавилось.

— Стараюсь, — вздыхает Доррин, — а времени все одно не хватает. Чтобы построить двигатель, мне нужны материалы и инструменты — а значит, деньги. Вот и приходится трудиться не покладая рук.

— Доррин, но что ты все-таки собираешься с этим двигателем делать? — любопытствует Кадара. — Построишь его, а использовать-то как будешь?

— Он может вертеть пилу лесопилки, вращать мельничный жернов или двигать корабль. Лучше всего корабль, потому что в море больше внутренней гармонии.

— Стоит поторопиться с постройкой, — замечает Брид. — Если нам не удастся остановить Фэрхэвен, то летом тебе уже никакая машина не понадобится.

— Что слышно нового от твоей подружки? — меняет тему Кадара.

— Ничего хорошего, — отвечает Доррин, снова садясь за стол. — Я чувствую, что ей больно, но где она, определить не могу.

— И ты что же, собираешься сидеть сложа руки? — спрашивает Кадара.

— А ты что предлагаешь? — отвечает вопросом на вопрос Доррин.

— Порой стоит выждать, — замечает Брид. — И научиться этому труднее всего.

— Перестань корчить из себя умудренного жизнью старца, — слегка улыбается Кадара.

— А может, это лучше, чем быть молодым, напористым глупцом? — смеется Брид.

— Не особо. А как насчет того, чтобы хоть изредка бывать молодым и счастливым?

— Таких, подружка, в нашем мире не водится. Но я попробую.

Доррин отпивает сидра и откусывает кусочек ябруша, думая о щитах, невидимых ножах, дорогах... и Лидрал, приближающейся к нему вместе со своей болью.

CII

Дождь так и хлещет по лицу. Доррин направляет Меривен по размытой равнине к деревьям, растущим недалеко от двора Джардиша. Лидрал должна находиться если не у него, то где-то неподалеку. Он выехал из Дью, как только почувствовал, что она совсем рядом.

Под свист ветра он приближается к маленькому складу Джардиша. Копыта постукивают по каменной мостовой, покрытой слякотной жижей.

Уже заводя Меривен во двор, он узнает лежащую у конюшни перевернутую повозку, и страх пронизывает его насквозь, подобно тому как весь двор пронизан всепроникающей белизной хаоса.

Доррин не успевает спешиться, как из кухни выбегает Джардиш.

— Я собирался сообщить... — бормочет торговец. — Но не было оказии в Дью...

Юноша улавливает окружающую его ауру хаоса и спрыгивает с седла, уже держа в руках черный посох.

— Я сделал, что мог... — лопочет Джардиш, чуть ли не пресмыкаясь в грязи. — Привез сюда... вот...

— Где она?

— Я не мог в дом... там... — взгляд торговца перемещается к конюшне, и Доррин, держа посох наготове, спешит туда.

Лежащая на тюфяке в углу женщина избита и измучена так, что ее боль на миг ослепляет юношу. Он пытается прийти в себя. Джардиш между тем продолжает бессвязно бормотать:

— Конечно... я обязан Лидрал, но Белые... Видишь, что они сделали! Брата ее прикончили, прямо на складе... Ты уж забери ее, а? Мне тут неприятности...

— Сначала нужно ее осмотреть.

Лоб юноши покрывается испариной, он по-прежнему не понимает, почему Белые так обошлись с безобидной странствующей торговкой. Уж наверное не потому, что она не ездит по их дорогам и не платит им пошлины. Значит, из-за его игрушек?

— Но ты ведь увезешь ее, да? — канючит Джардиш.

— Белых, которых ты так боишься, поблизости нет, — гневно говорит Доррин, грозя торговцу посохом. — Кого тебе надо бояться сейчас, так это меня! Бесстыжий ублюдок, ты даже не перенес ее в дом!

Джардиш пятится.

— Мне нужна горячая вода, чистые тряпицы и одеяло.

Торговец, спотыкаясь, выбегает из конюшни, а Доррин вытирает глаза, переводит дух и осторожно касается пальцами тонких запястий.

Пятна запекшейся крови видны по всему телу, однако все раны неглубоки, и ни одна из них не смертельна. Впечатление такое, что мучители старались причинить своей жертве как можно больше страданий. Еще хуже то, что ее окружает аура хаоса, хотя это лишь поверхностный налет. А вот Джардиш пронизан белизной насквозь.

Хорошо еще, что Лидрал лежит на относительно чистой простыне.

Лисса, служанка Джардиша, приносит и ставит на солому возле стойла корзину с ворохом тряпиц.

— Джэдди сказала, что кипятка придется подождать.

— Можешь ты принести мне ведро чистой колодезной воды?

— Да, почтеннейший, — отвечает Лисса, стараясь не встречаться с юношей взглядом.

— И чистую женскую сорочку.

— Сорочку?

— Тебе, небось, невдомек, но Лидрал женщина. Она разъезжала в мужском платье, чтобы... чтобы избежать чего-то подобного.

— Неужели они избили ее только за это? За то, что она женщина?

— Белые не потворствуют почитателям Предания, — сухо отвечает Доррин.

Чародеи, конечно же, устроили это истязание вовсе не из-за такого пустяка, как мужской костюм. Они беспощадны, но их жестокость не бывает бесцельной. «Ну почему... — тут руки юноши непроизвольно сжимаются в кулаки. — Почему я не настоял, чтобы она осталось в Дью?»

Лисса возвращается с ведром холодной воды.

— Спасибо, — говорит Доррин, стараясь, чтобы его голос звучал помягче. Он берет из корзины тряпицу и смачивает ее.

— У меня есть сорочка... не новая, но мягкая и чистая.

— Спасибо, — тихо повторяет юноша, смахивая одной рукой слезы, и принимается счищать грязь и кровь. То и дело у него возникают вопросы: где Белые схватили Лидрал, не заманили ли они ее в ловушку — но он отгоняет все посторонние мысли, сосредоточиваясь на страдалице.

Наконец, когда ценой огромных усилий ему удается восстановить нормальное биение темного пульса гармонии, он сворачивается на соломе, укрывшись одним из одеял, неохотно принесенных Джардишем. Темный посох лежит под рукой. Доррин надеется, что он предупредит его о возможной опасности.

Сон прерывается, когда в конюшне еще темно. Юноша хватается за посох и лишь потом осознает, что его разбудил голос Лидрал.

— Нет... — стонет в бреду женщина. — Не надо...

Каждое слово, каждое непроизвольное движение вызывает новую волну боли.

— Лежи спокойно... отдыхай... — говорит Доррин, касаясь ее лба.

— Доррин... ты... где... Так хочется пить... За что ты так со мной... так больно... Почему?

Неужели Лидрал считает его виновником своих мучений? Почему?

Не находя ответа, он вливает ей в рот тонюсенькую струйку воды, а потом погружает ее в целебный сон. Понимая, что ему сегодня уже не заснуть, Доррин крепко сжимает посох. Жаль, конечно, что он не боец, как Кадара и Брид, но может быть, ему под силу использовать гармонию как оружие?

Правда, если и под силу... то следует ли?

А впрочем, почему бы и нет? Креслин же делал это! Основатели делали это и остались живы. Но как к этому подступиться?

Нужна машина или что-то вроде магического ножа, как говорил Брид...

Так или иначе, он исцелит Лидрал и отплатит Белым. Вот и все.

CIII

Пожалуй, Лидрал еще слаба, однако Доррин все же решает перевезти ее. Несмотря на размытые дороги, он готов рискнуть, лишь бы не оставлять больную в такой близости от хаоса, источаемого теперь Джардишем.

Безделушки, найденные в повозке, он складывает в два мешка, которые подобрал в конюшне. Дно повозки юноша устилает чистой соломой, набрасывает тряпок, а сверху кладет тюфяк.

Потом наступает пора седлать Меривен и запрягать ее в повозку. Что ему еще нужно? Ну конечно, припасы, ведь на дорогу уйдет дня три, а то и четыре. О снеди следовало позаботиться раньше.

Вздохнув, он поворачивается к Лидрал, и их глаза встречаются.

— За что? — стонет она — Мне было так больно...

Эти слова звучат снова и снова.

— Я здесь, — говорит Доррин, положив ладонь ей на лоб. — Все будет хорошо.

— Пить...

Юноша вливает струйку в пересохшее горло, но часть проливается на тюфяк, потому что ей трудно глотать. И лежать она может только ничком, потому что на спине и боках страшные рубцы.

Спустя несколько мгновений женщина снова проваливается в сон, словно убегая от воспоминаний о пережитом ужасе. Навьючив мешки с товарами на Меривен, Доррин направляется на кухню.

— Как та бедняжка? — спрашивает повариха, когда он заходит внутрь с седельными сумами. — Какой кошмар! Что эти чародеи творят!

— Ей получше. Могу я прикупить в дорогу немного припасов?

— Куда ты собрался? Дороги-то нынче непроезжие, всюду грязь.

— Дорога до Дью проезжая в любую распутицу — досюда-то я добрался. А оставаться здесь нам нельзя, — говорит юноша.

— Жаль, что тебе придется везти бедняжку через весь Спидлар! И это после такой тяжелой зимы...

— Так как насчет провизии?

— Ну, запасов у нас самих немного, но как я могу отказать целителю? — бормочет Джэдди, заглядывая в лари и бочонки. — Вот сушеные фрукты... сыр... галеты есть, малость жесткие, но в пути сгодятся...

Юноша невольно улыбается, глядя, как под это неумолчное бормотание на столе вырастает горка съестного.

— Бедняжке сухой кусок в рот не полезет, надо его смочить. Водой или сидром... Не стой столбом. Укладывай все в свои сумы. А я посмотрю, может, еще что найду.

Невольно улыбнувшись, Доррин начинает собирать продукты, но улыбка исчезает, когда на кухне появляется Джардиш.

— Я тут попросил твою повариху....

— Еда — это мелочи. Ты, целитель, в долгу передо мной за то, что я занес в конюшню твою подружку. Это был рискованный поступок, — голос Джардиша звучит жестко, хотя встретиться с Доррином взглядом он не решается.

— Не такой уж и рискованный, — отзывается Доррин, сжимая темное дерево посоха.

— Ты мне должен! — настаивает Джардиш, и за его словами юноша чувствует биение хаоса.

— Пожалуй. Получи-ка должок той же монетой!

Доррин выпускает из рук посох и смотрит Джардишу в глаза.

Тот пытается отпрянуть, но удерживающие его запястья пальцы кузнеца крепки, как сталь, которую он кует.

— Я отплачу тебе гармонией! — хрипло, почти надрывно смеется Доррин, свивая вокруг торговца магическую паутину. — Ты больше не сможешь иметь дело с хаосом, даже в мелочах. При любом соприкосновении твоя кожа будет зудеть и шелушиться!

Его глаза вспыхивают, и тьма изливается из них на Джардиша, корчащегося в железной хватке.

— Ты убил меня! — рыдает дрожащий торговец, когда юноша отпускает его. Он поворачивается и, волоча ноги и расчесывая на ходу шею, бредет прочь.

Доррин возвращается к стойлу, подняв Лидрал вместе с тюфяком, переносит ее на повозку, а потом выводит обеих лошадей из конюшни.

Джардиш, в одних подштанниках, стоит у колодца, выливая на себя ведро холодной воды.

— Еще одно... еще одно...

— Что за проклятие ты наложил на него? — кричит повариха Джэдди, выбегая на грязный двор. — Ничего хорошего из этого не выйдет! А я-то думала, ты славный парнишка!

— Я лишь благословил его тяготением к гармонии, — отвечает Доррин с невеселой улыбкой.

— Да это ведь хуже смерти! Как ты можешь быть таким жестоким?

Доррин выразительно смотрит в сторону повозки.

— Ты что, думаешь, это он ее? Нет, он не мог... — стряпуха едва не плачет.

— Сделай это он, его бы уже не было в живых.

— Ты справедлив, а это пугает еще больше, — качает головой повариха, оглядываясь на Джардиша. — Никто не в силах проклясть тебя страшнее, чем ты уже проклят. Все, кто окружают тебя, будут страдать.

— Они уже страдают, — печально откликается Доррин, садясь на козлы и щелкая вожжами.

Повозка, слегка кренясь, выкатывает с грязного двора на дорогу.

CIV

После крутого поворота Доррин выводит повозку на прямую дорогу. Лидрал, обложенная подушками и укрытая одеялом, спит.

Управлять повозкой сложнее, чем ездить верхом. Сиденье возницы жесткое, дорога размыта.

— Эй, на повозке!

Близ дороги, на стволе упавшего дерева сидят два оборванца. Сердце Доррина начинает биться быстрее. Потянувшись чувствами к обочине и уяснив, что незнакомцев действительно двое и луков у них нет, он левой рукой пододвигает посох поближе, чтобы его можно было выхватить в любой миг. Развернуть повозку, чтобы удрать, все равно не успеть, к тому же ему позарез нужно попасть в Дью.

Двое мужчин с мечами в руках неторопливо выходят на дорогу.

— Привет. Мы тут собираем пошлину, — заявляет бородатый детина на полголовы выше Доррина, помахивая для убедительности выщербленным клинком.

— Я и не знал, что за проезд по этой дороге надо платить.

— Надо, приятель, еще как надо.

— Причем немало, — бурчит второй разбойник. Он пониже ростом и держит свой меч так, словно это дубинка.

Наклонившись, Доррин стремительным движением выхватывает посох.

— Глянь-ка, у торгаша есть зубочистка.

Доррин соскакивает с козел в дорожную грязь. Поскользнувшись, он ухитряется сохранить равновесие, но оба разбойника покатываются со смеху.

— Бедняга... На ногах-то еле стоит.

Огибая повозку, оба грабителя приближается к юноше. Тот, заняв более устойчивое положение, берет посох наизготовку и ждет.

— Чего вылупился, малый? — говорит, останавливаясь, рослый бородач. — Отдавай кошелек, да поживее.

— Ничего вы не получите, — говорит юноша, прекрасно понимая, что, даже отдав деньги, живым он не уйдет.

— Экий ты дурной... — бормочет здоровяк. — Ну смотри, сам напросился...

Он замахивается мечом, но прежде, чем успевает нанести удар, получает посохом по запястью. Меч падает в грязь. Разбойник бросается вперед, выхватив нож. Однако Доррин опережает его, и в следующий мгновенье громила уже валяется рядом со своим клинком.

Прежде чем юноша успевает восстановить стойку, второй грабитель — рыжий коротышка — наносит размашистый удар. Доррин уклоняется, однако острие клинка царапает его лоб.

Оба противника скользят по дорожной грязи. Отбив клинок, Доррин наносит стремительный удар кончиком посоха в диафрагму. Разбойник падает. Юноша по инерции повторяет выпад.

Волна белой боли захлестывает его мозг; чтобы не упасть, ему приходится опереться о повозку. Ему приходится ждать, пока пламя боли поутихнет, превратившись в череду пульсирующих, ритмичных, как удары молота, вспышек.

В повозке все по-прежнему. Лидрал стонет во сне. Оттащив тела в тающий придорожный снег, Доррин, стараясь проявить практичность, обшаривает их в поисках кошельков. Добыча составляет один серебреник, четыре медяка и золотое кольцо. Старые мечи он оставляет рядом с мертвецами, которых даже не пытается похоронить.

Зима была суровой, и стервятники тоже оголодали.

Прихваченной из дома Джардиша чистой тряпицей Доррин стирает кровь со лба и, морщась от жжения, присыпает порез толченым звездочником.

Взобравшись на повозку, он щелкает вожжами. Брид и Кадара постоянно имеют дело с куда более умелыми и опасными грабителями.

Повозка переваливает через гребень, и впереди, выступая из туманной дымки, начинает вырисовываться Дью.

— Пить...

Следя одним глазом за дорогой, Доррин нащупывает бутыль и подносит горлышко к губам женщины. Немного воды проливается на щеки.

— Доррин...

— Я здесь.

Колесо наезжает на камень, и повозка кренится; ее едва не заносит. Дорога вконец размокла.

— Я здесь, — повторяет юноша, глядя на высящиеся позади Дью Закатные Отроги, над которыми клубятся серые тучи. Похоже, дело идет к очередному холодному дождю. Хорошо бы добраться до дому прежде, чем он хлынет.

— Я здесь...

CV

Доррин смотрит на лежащий на наковальне металлический лист. Прежде ему почти не приходилось ковать вхолодную, но броня, даже щиты, требует именно холодной ковки.

Отложив лист в сторону, юноша берет щипцами полосу поменьше и отправляет ее в горн. Пока он следит за цветом раскаляющегося металла, Ваос подвозит очередную тачку древесного угля. Переднее колесо разбрызгивает по полу грязь,

— Вытри грязь.

— Но, мастер Доррин, я все равно натащу еще больше, как только снова высунусь наружу. Там льет как из ведра.

— Грязь меня раздражает. Может быть, это и неразумно, но мне необходимо, чтобы в помещении было чисто.

— Хорошо, мастер Доррин, — бормочет Ваос, направляясь за метлой.

— И колесо, пожалуйста, тоже обмети.

— Будет сделано.

Перенеся лист на наковальню, Доррин плющит его ударами молота до толщины боевой брони, одновременно гармонизируя металл, чтобы превратить его в черное железо. Когда дело сделано, он кладет гармонизированную пластину на край горна.

Юноша берет кусок угля и начинает писать на гладкой, струганной доске цифры.

Расчеты показывают, что при толщине в одну двадцатую спана щит в полтора локтя в поперечнике потянет больше чем на стоун.

— Тьма! — восклицает он. Крепеж и ремни добавят еще полстоуна, а если сделать металлический лист еще тоньше, то остановит ли он огненную стрелу Белого мага? Как все-таки мало он знает!

Однако ясно, что даже могучий Брид едва ли захочет таскать щит весом в полтора стоуна. Что уменьшить — толщину щита или его размер? Придется делать расчеты заново.

Но пока он возвращается к работе над новой игрушкой для Джаслота — вентилятором с заводной рукояткой и железными лопастями. Занимаясь ею, Доррин остро сожалеет о том, что не может предложить Бриду ничего хитроумнее обычных щитов для отражения магического пламени.

Изготовление изогнутых лопастей и установка их в соединенной с двумя шестеренками круглой розетке занимает всю вторую половину дня, однако это самая сложная часть оставшейся работы. Шестеренки уже выкованы и обточены, а приладить их на место — дело нехитрое.

Ваос еще дважды привозит уголь и подметает пол. Наконец Доррин кивает в знак того, что с вентилятором на сегодня все, и, положив на наковальню лист черного железа, наносит удар молотом. При этом у него едва не отнимается рука, а на металле остается лишь чуть заметная вмятинка. Очевидно, что черное железо холодной ковке не поддается.

Попытка воздействовать на уже расплющенную до предполагаемой толщины щита пластину с помощью зубила приводит к тому же результату: рука едва удерживает молот, а на железе видна лишь царапина.

Ну что ж, решает юноша, стало быть, можно ковать щиты вгорячую. Маловероятно, чтобы меч какого-либо бойца ударил по щиту сильнее, чем зубило, на которое обрушился тяжеленный молот.

Отправив пластину в горн, Доррин подзывает Ваоса.

— Бери легкую кувалду.

— Ого... я буду молотобойцем?

— Без молотобойца мне с этим делом не управиться. Будешь наносить удары по тем точкам, которые я покажу, и не углом, а всей плоскостью.

— Знаю. Я присматривался к тебе и Яррлу.

Глядя на неловко поднимающего кувалду парнишку, Доррин дивится долготерпению Хегла, возившегося с ним, когда он был таким же неумехой. На третьем ударе Ваос бьет по краю листа, и Доррину приходится отскочить в сторону, чтобы горячий железный лист не свалился ему на ноги.

— Ваос!

— Прошу прощения.

— Ты не извиняйся, а следи за кувалдой. И наноси удар прямо, сверху вниз. Лучше помедленнее, но точнее. Время у нас есть, а вот новые руки-ноги ни один целитель не приставит.

— Понял, мастер Доррин....

Наконец, когда пластина расплющена примерно до намеченной толщины, Доррин прекращает работу.

— На сегодня хватит. Доводить до ума буду завтра.

— Ну вот, а я только-только научился лупить как следует.

— А по-моему, ты только-только собрался сшибить-таки эту пластину мне на ноги. Давай, берись за метлу, а я займусь горном.

Ваос откладывает кувалду. Руки его заметно дрожат.

— Но я бы мог поработать еще, — храбро произносит парнишка.

— Поработаешь, еще надоест, — ворчит Доррин, отворачиваясь к горну. — Уж на сей-то счет можешь не беспокоиться.

Разложив по местам инструменты и напомнив парнишке, чтобы тот не забыл убрать свои, юноша вешает на крюк кожаный фартук и покидает кузницу.

Лидрал, лежа на животе, читает взятую у Риллы книгу целителя.

— Интересно? — он касается ее плеча, и она вздрагивает. — Прости.

— Ничего... просто со мной... что-то не так.

— В бреду ты все время твердила, что я причинил тебе боль... Но ведь я ничего подобного не делал. Я не мог даже выяснить, где ты находишься, а как узнал, тотчас за тобой приехал.

— Знаю, — говорит Лидрал, присаживаясь на постели. — Хорошая у тебя кровать... и вообще — все. Твои друзья... Рейса вот, сегодня под проливным дождем пришла меня навестить... такая славная, — Лидрал морщится, и из ее правого глаза вытекает слезинка.

Доррину хочется обнять ее, но он чувствует, что делать этого не следует. Самое скверное заключается в том, что он не улавливает ни хаоса, ни незаживающих ран — ничего представляющего опасность. И тем не менее с ней определенно что-то не так. Побои не должны были изменить ее отношения к нему, но оно явно стало не таким, как прежде.

— Не хочешь ли подкрепиться? — мягко спрашивает он.

— Не то слово! Просто умираю с голоду, и мне надоело валяться в постели. Можно накинуть поверх этой сорочки твою рубаху?

— А силенок-то у тебя хватит?

— Конечно. Уж во всяком случае выйти на кухню и поесть за столом я всяко смогу. Пожалуйста, дай мне время привести себя в порядок, — просит Лидрал, и Доррин выходит в примыкающую к спальне каморку, где всю обстановку составляют стол и тюфяк.

Вздохнув, юноша направляется на кухню.

— Мастер Доррин, — тут же обращается к нему Мерга. — Не разделишь ли баранину? А я пока закончу с печеньем.

Резать мясо Доррину совсем не хочется, однако, как ни крути, он хозяин дома. Приходится взяться за нож и начать разделывать баранину под пристальным взглядом Ваоса.

— Хватит тебе слюни пускать! — не выдерживает Доррин, — Все равно раньше других тебе не перепадет.

— Я проголодался, а такую кусину мяса нечасто увидишь.

— Скажи спасибо Лидрал. Рейса так обрадовалась ее возвращению, что притащила целую баранью ногу.

— Это за что мне надо сказать «спасибо»? — слышится с порога голос Лидрал.

— За то, что... — начинает Доррин, поворачиваясь к ней с ножом в руках.

— Не-е-е-ет! — побелев от ужаса, кричит Лидрал и без чувств падает на пол.

Доррин, бросив нож, спотыкаясь спешит к ней и касается ее запястий. Мерга рассыпает выпечку.

Юноша проверяет Лидрал чувствами, но не улавливает ни хаоса, ни какой-либо болезни. Только частое и сильное сердцебиение.

— Что случилось? — спрашивает Мерга.

— Хотел бы я знать...

— Она вошла, глянула на нас, и вдруг закричала.

— Она хорошая, ты ее исцелишь, — уверенно заявляет Фриза. Осторожно, стараясь не касаться еще напоминающих о себе рубцов, Доррин поднимает женщину, переносит ее в спальню и укладывает на двуспальную кровать.

Рядом, подкладывая подушки, хлопочет Мерга.

— Нож... — стонет Лидрал. — Зачем ты делаешь мне больно?

Доррин и Мерга переглядываются.

— Похоже, она повредилась умом... Ты не мог бы причинить боль никому, а уж тем более — ей.

— Она думает иначе, — шепчет юноша, а вслух, повернувшись к Лидрал, говорит: — Я никогда не делал тебе ничего дурного.

— Нет... такая боль... мучил меня... так сильно...

Он не понимает, что именно сделали Белые Чародеи, но ясно, что они как-то связали для нее перенесенные мучения с его образом.

— Ей все-таки надо подкрепиться, — шепчет юноша.

— Я принесу тарелку, — предлагает Мерга.

— Я с тобой, — беспомощно твердит Доррин, обращаясь к Лидрал. — Я здесь. Я с тобой.

— Что случилось? — спрашивает Лидрал, с трудом приподнимаясь на кровати.

— Я резал баранину, — отвечает Доррин. — Ты вошла, взглянула на меня, вскрикнула и лишилась чувств. А потом, в бреду, все время твердила о том, как я тебя мучил.

— Ужас, — бормочет Лидрал, утирая лицо рукавом. — Я ведь прекрасно понимаю, что ты меня вовсе не обижал, но со мной что-то творится. Что-то непонятное. Я не владею собой, а это невыносимо. Невыносимо!

Последнее слово Лидрал выкрикивает с яростью.

— И я не буду есть в постели, как малое дитя... — Лидрал делает паузу. — Ты закончил разделывать мясо?

— Мерга может закончить.

— Это я запросто. Я сейчас же поставлю твою тарелку, госпожа.

— Называй меня Лидрал.

Мерга ускользает на кухню. Доррин протягивает Лидрал руку. Та берет ее с дрожью и отпускает, как только становится на ноги.

Бок о бок, но не касаясь друг друга, они идут на кухню.

CVI

— Почему ты не работаешь? — спрашивает Лидрал, стоя в дверях кухни.

— Пришел навестить тебя. Я по-прежнему беспокоюсь.

— А как же насчет помощи Бриду и Кадаре или твоей машины? — говорит она, качая головой. — Раньше ты только об этой машине и думал.

— А теперь больше думаю о тебе — о твоих страхах и обо всем, что с этим связано. Проклятые чародеи — я их ненавижу!

— Я тоже, но что толку? Ты же сам признаешь, что исцелить меня тебе не под силу.

Доррин непроизвольно сжимает кулаки.

— И я, и Рилла использовали все известные нам средства. Ничего не помогает. Белые каким-то образом связали для тебя память о мучениях с моим образом, но ни как они это сделали, ни зачем — мне непонятно.

— Тьма! Но ведь от того, что ты стоишь здесь, это понятнее не станет. Да и другие дела с места не сдвинутся.

Шагнув к столу Лидрал смотрит на ломтик сыра, потом на нож... и ее пальцы, словно сами собой, обхватывают рукоятку. Доррин, угрюмо размышляя о том, что бы еще ему предпринять, поворачивается к ней и видит, что глаза ее неожиданно сделались пустыми. Перехватив рукоятку поудобнее, Лидрал делает шаг ему навстречу.

Глаза Доррина расширяются, он отступает.

Она поднимает нож.

— Что с тобой?

Доррин пятится. Лидрал наступает, перехватив рукоять обеими руками и нацелив острие ему в сердце.

Глядя ей в глаза, юноша пытается воздействовать на нее гармонией, но она упорно движется вперед.

Он сосредоточивается, однако в этот миг глаза женщины белеют и она, в стремительном прыжке, наносит ему удар в грудь.

Успев отпрянуть — острие на волосок не достигает цели — юноша хватает ее за запястья, но мускулы Лидрал вздуваются и она вырывается из его хватки. Нож снова нацелен на Доррина.

Отступая, он больно ударяется бедром об угол стола и едва успевает перехватить запястье нападающей обеими руками. Но рука Лидрал кажется выкованной из стали — она одолевает, и нож медленно приближается к его телу.

Остолбеневшая Мерга застывает на пороге с разинутым ртом.

Доррин выпускает запястье Лидрал и отскакивает, опрокинув лавку.

Увернувшись от следующего удара, юноша неожиданно бросается вперед и притягивает Лидрал к себе.

Ему кажется, что по груди бежит струйка огня, но он, не обращая внимания на боль, ухитряется перехватить и вывернуть ее кисть.

Нож с глухим стуком падает на пол.

С трудом собрав то немногое, что осталось от его чувства гармонии, Доррин направляет этот темный поток на Лидрал. У той подкашиваются ноги. Шатаясь, он поддерживает ее за плечи, не давая упасть, хотя правое его плечо жжет огнем.

— Мастер Доррин... что же это? Мастер Доррин... — беспомощно лепечет Мерга.

Не выпуская обмякшее тело Лидрал, Доррин косится на свою рану. Она кровоточит, но кажется не слишком глубокой. Впрочем, почем ему знать: до сих пор его ножами не пыряли.

— Зачем... зачем ты меня мучил? — Голос Лидрал звучит чуть ли не по-детски, а сама она полулежит в его объятиях.

— Да что заладила... «мучил, мучил»! — не выдерживает Доррин. — Сама только что чуть меня не прирезала! — стараясь не морщиться от боли, он сажает ее на стул, а нож отбрасывает ногой по направлению к Мерге. — Прибери эту штуковину.

— Но ты бил меня плетью... — стонет Лидрал. — Хлестал меня... так больно.

— Да я пальцем тебя не тронул! И не смог бы, даже появись у меня такое намерение, — ворчит Доррин, прощупывая чувствами свою рану. Надо бы поскорее присыпать ее порошком звездочника.

— И то сказать... разве ж он бы смог, — повторяет за ним Мерга, поднимая и вытирая нож. Взгляд ее перебегает с сидящей за столом женщины на окровавленное плечо Доррина.

Глаза Лидрал расширяются.

— Я... пыталась тебя убить? — произносит она дрожащим голосом. — Убить? Тебя... я... — тело ее сотрясается от рыданий.

— Мы сделаем все, что надо, — говорит Мерга, подходя к столу и указывая на раненое плечо Доррина.

Юноша открывает дверь в кладовку, где хранятся лечебные снадобья, и шарит по полкам, прислушиваясь к доносящимся с кухни словам.

— ...это же такой человек... целитель... мухи не обидит...

Стискивая до боли зубы, Доррин думает, что кое-кого он все же обидит. И очень сильно.

CVII

Засветив в предрассветных сумерках лампу, Доррин тянется к повязке на плече, но, заслышав приближающиеся шаги, опускает руку.

В коридоре перед кухней появляется Лидрал в накинутом поверх сорочки одеяле.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он, подкручивая фитиль. — Я не хотел тебя будить.

— Хорошо... плохо... Тьма, что я могу сказать? Они хотели, чтобы я убила тебя... — Лидрал ежится и придерживается рукой за стену.

Доррин протягивает ей руку, но она подается назад:

— Нет... прости... Это сильнее меня... — ее снова начинает бить дрожь. — Я люблю тебя, но не могу к тебе прикоснуться.

— Ты хоть присядь, — предлагает Доррин, выдвигая стул.

— Что ты им сделал? — спрашивает Лидрал, осторожно усаживаясь так, чтобы не касаться спинки. — Почему они так боятся тебя... или нас?

Юноша пожимает плечами:

— Не знаю. Думаю, они просматривали письма, и твои и мои.

— А почему ты не сообщил мне?

— Как? — сухо произносит Доррин.

Лидрал издает короткий, невеселый смешок.

— Ты совсем бледная, тебе надо поесть, — говорит он. — Сейчас принесу сыра с хлебом.

Доррин поворачивается к кухонному столу и хмурится, увидев нож.

— Ты хочешь сказать, что я так и не поела? — спрашивает Лидрал, проследив его взгляд. При виде ножа она ежится. — А где вещи, которые были в моей повозке?

— В твоей кладовке, по полкам разложены.

— Что еще за «моя кладовка»?

— Да построил я тут... специально для тебя.

Лидрал вздыхает:

— И зачем только ты отпустил меня? Почему не задержал?

— Потому что был молод и глуп, — отвечает Доррин, уставясь в половицы. — Так что тебе принести из кладовки?

— Сама возьму что надо.

Печально улыбнувшись, Доррин указывает на прочную дверь в дальнем конце помещения.

— Там есть и второй выход, наружу, — говорит он, снимая с консоли лампу.

— Ламп у тебя не хватает.

— У меня много чего не хватает, — говорит он, открывая дверь, — Вот, полюбуйся, все твои вещички разложены по полкам. Тут даже... насчет кое-чего я так и не понял, что это такое.

— Вот поэтому мне и удавалось зарабатывать кое-какие деньги, — откликается Лидрал, неслышно скользя по твердому, холодному глиняному полу. Потом она шарит по полкам, а Доррин светит ей лампой.

— Ага, вот то, что нужно. Сырорезка.

Доррин поднимает брови:

— Как эта финтифлюшка может резать сыр? Здесь же нет лезвия.

— Увидишь. Я-то думала, что она может приглянуться людям вроде тебя, — говорит женщина, возвращаясь на теплую кухню.

— А пригодилась тебе, — замечает Доррин.

— Лучше бы это я испытывала отвращение к клинкам.

— Но ведь ты не хотела меня убивать, — говорит юноша, легонько касаясь ее плеча.

— Не хотела, но все равно пыталась. Это была как будто не я... но все-таки я, — женщина отворачивается к окну, за которым моросит дождик, и добавляет: — Может, уберешь нож подальше?

Взяв нож со стола, Доррин прячет его в ящик для столовых приборов, а Лидрал тем временем налаживает сырорезку.

— Видишь, проволочка режет совсем как лезвие. Может быть, даже чище.

На щербатую тарелку, один за другим, ложатся три тоненьких, аккуратных ломтика.

— Проволока... Проволока из черного железа или стали! Я и представить себе не мог! — изумленно восклицает Доррин. — Магические ножи... Ручаюсь, они их даже не увидят! Понадобится волочильное колесо и особые волочильные доски — но с этим я справлюсь.

Он порывается обнять Лидрал, однако та уклоняется.

— Ладно, потом потолкуем, — говорит Доррин. Под моросящим дождем он спешит в кузницу.

— Чем займемся сегодня? — спрашивает Ваос, раздувая меха.

— Проволоку волочить будем.

— Это как? Я никогда этим не занимался.

— Теперь придется. Думаю, нам ее потребуется много.

Хотя Доррин еще плохо представляет себе будущие магические ножи, в том, что они будут действовать, у него сомнений нет. Белые чародеи получат по заслугам.

— Сбегай, принеси что-нибудь перекусить, — велит он Ваосу.

— Сию минуту.

— Магические ножи... — пальцы Доррина нетерпеливо постукивают по брускам железа. — Белым чародеям воздастся за все!

CVIII

Остановив лошадь перед казармой, Доррин стирает с лица пот пополам с дождевой водой. Не смоют ли непрекращающиеся ливни Спидлар с лица земли, тем самым избавив Белых от каких-либо хлопот?

Не зная точно, где можно найти Брида или Кадару, он привязывает Меривен к торчащему возле длинного одноэтажного здания столбу и подходит к солдату, сидящему, развалясь, у входа. Завидев постороннего, тот выпрямляется.

— Мне нужен командир Брид, — говорит юноша.

— А сам-то ты кто таков? — спрашивает солдат, приглядываясь к черному посоху, седельным сумам и какому-то плоскому, завернутому в кожу предмету в руках незнакомца.

— Доррин меня зовут. Я кузнец.

— Подожди здесь, мастер Доррин. Я сейчас вернусь.

Ждать под дождем приходится недолго: дверь открывается, и юноша, прихватив свою ношу, бочком протискивается мимо часового.

— Доррин, как хорошо, что ты наведался! Жаль только, что Кадара со своим отрядом в патруле — она тоже была бы рада с тобой повидаться, — говорит Брид. Он гладко выбрит, на нем аккуратный синий мундир и начищенные сапоги, но глаза по-прежнему запавшие, и лицо кажется изможденным.

Несколько солдат, сидящих возле едва теплящегося очага, с любопытством косятся на гостя своего командира.

— Я к тебе по делу.

— Ну, прежде чем перейдем к делу... — Брид прокашливается. — Ты ведь привез Лидрал из Клета, так? Кадара рассказывала, что она, вроде бы, больна.

— Ее пытали и били, — резко отвечает Доррин.

— Ну, по крайней мере она жива. А там, с твоей помощью, глядишь и поправится. А ты вот что скажи — на обратном пути тебе никто не встречался?

— У меня что, это на лбу написано?

— Зачем на лбу? — смеется Брид. — Патруль нашел у дороги двух мертвых разбойников. У одного шея сломана, у другого грудь пробита. Клинки их рядом валяются, а на дороге следы повозки.

— Ну... так получилась. Они остановили повозку, а у Лидрал был жар. Я боялся, что ее не довезу.

— А зачем же, в таком случае, было трогать ее с места?

— Беда в том, — со вздохом говорит юноша, — что я нашел ее у Джардиша, а Джардиш связался с Белыми.

— Только этого не хватало! Сейчас, когда на носу война! И что ты с ним сделал?

— Когда мы расставались, он стоял в подштанниках у колодца и пытался смыть хаос со своей шкуры. Теперь любое соприкосновение с хаосом стало для него невыносимым... Возьми лучше вот это. Все равно вам принес, — Доррин передает Бриду сверток, оказавшийся весьма увесистым.

— Тяжелехонько... Что это такое?

— В том-то и загвоздка, что легче мне сделать не удалось.

Отогнув уголок кожи, Брид видит гладкий черный металл. Чтобы поговорить наедине, друзья уходят в маленькую комнатушку с прямоугольным столом и полудюжиной стульев. Закрыв дверь, Брид разворачивает щит и кладет его на стол.

Доррин садится.

Брид надевает щит на руку, проделывает несколько движений и удовлетворенно кивает.

— Совсем неплохо. Только вот маловат.

— Сделать больше нетрудно, но он будет и тяжелее. Чтобы черное железо могло отражать белый огонь, лист должен быть не тоньше некоего предела. В чем тут фокус, я пока не понял, но решил смастерить эту штуковину для тебя. На пробу.

— Спасибо, — говорит Брид — Я опробую. Но вид у тебя такой, будто ты припас что-то еще.

— Так оно и есть, — отвечает Доррин, указывая на седельные сумы. — Кажется, мне удалось смастерить что-то вроде магического ножа.

— Так ты ведь говорил, что не можешь делать клинки!

— Я и не могу. Но эта штука устроена совсем по-другому.

Доррин открывает суму и выкладывает на стол странный, ни на что не похожий предмет.

— Что это такое?

— Вообще-то модель, — начинает объяснять Доррин, одновременно натягивая проволочку между двумя брусками из черного железа. — Вот такие опоры — я сделал их с рукоятками — ты сможешь закрепить в деревьях или за валунами.

Брид, судя по растерянному выражению лица, не понимает решительно ничего.

Вздохнув, Доррин достает кусок черствого сыра, кладет под проволоку, и с силой разводит бруски в стороны.

Натянувшаяся проволока разрезает сыр на две половинки.

— Попробуй разрезать этот кусок своим ножом, — предлагает Доррин, протягивая Бриду одну из них.

— Нет уж, спасибо, — говорит тот, вертя в руках твердый как камень сыр. — Забавная вещица, но чем она сможет мне помочь?

— Ты же говорил, что войска движутся по дорогам — иначе им не пройти. Установи на дороге такую ловушку и увидишь — проволока рассечет любого, кто на нее наткнется, человека или лошадь. А поскольку она черная, заметить ее очень трудно. В сумерки или в дождь — почти невозможно.

— Ну не знаю... — неуверенно качает головой Брид. — По-моему, в этом есть что-то... какое-то зло.

— Ты не знаешь, — хмыкает Доррин, — Да, пожалуй, ты и вправду не знаешь, чего хочешь. То приходишь и просишь сделать какое-нибудь оружие, а когда тебе его предлагают, кривишь физиономию и толкуешь о зле. Тьма, да любое оружие есть зло! Знаешь, каково мне приходится, когда я использую посох? Ты вот толкуешь о зле в моей модели, а вспомни о Белых! Они мучили Лидрал, но этого мало! Им удалось накрепко связать память о ее муках с моим образом — так связать, что у нее появилась неодолимая потребность меня убить. Заколоть ножом! Они превращают людей в кукол, лишают их воли, а ты толкуешь о зле...

— Лидрал бросилась на тебя с ножом? — недоверчиво переспрашивает Брид.

— Рана заживет, — отвечает Доррин. — Хуже то, что они превращают людей невесть во что, а ты, невесть почему, полагаешь, будто кромсать врага мечом лучше, чем с помощью моей сырорезки!

— Сырорезки?

— Основная идея почерпнута оттуда.

— Мне страшно думать, — говорит Брид, покачивая головой, — что было бы, не окажись ты связанным гармонией.

— Мне было бы легче жить, — вздыхает Доррин. — Так сколько таких ловушек ты сможешь использовать?

— Столько, сколько смогу купить, — отвечает Брид, высыпая на стол два золотых. Доррин делает протестующий жест, но Брид обрывает его. — Бери деньги, и не возражай. Если не хочешь тратить их на личные нужды, пусти на покупку материалов... хоть для тех же «сырорезок». Но прошу тебя, никому, кроме меня и Кадары, о них ни слова. Ни слова!

Доррин понимающе кивает.

Пусть противник считает, что столкнулся с необъяснимой, могущественной магией!

CIX

За окном башни моросит холодный дождь. Согревает комнату пляшущий в камине огонь, а освещает настенная масляная лампа

На лбу склонившегося над зеркалом худощавого мага выступают бусинки пота, но в конце концов белые туманы расступаются.

Рыжеволосый кузнец сидит за грубо склоченным столом напротив женщины с каштановыми волосами. Они разговаривают, и кузнец хмурится. Женщина плачет.

Служанка ставит на стол тарелки, но ни он, ни она не поднимают головы.

— Свет! — бормочет Белый маг, когда изображение вновь утопает в дымке. Потом он подходит к письменному столу и смотрит на развернутую карту Спидлара.

Дью находится на приличном расстоянии от Фенарда, Элпарты и даже Клета, и добраться туда не так-то просто. Чародей задумывается о морском пути, но на воде спидларские купцы пока еще сильны. Он сворачивает карту в рулон. В конце концов, можно и подождать.

Пусть зима нынче и долгая, но после зимы всегда приходит весна. Даже в Спидлар.