Инженер Петра Великого – 10

Глава 7

Оставив позади границу русского государства, наша стальная процессия сбавила ход. На сером полотне неба впереди вырисовывалась кавалькада всадников — союзников, чьи яркие кунтуши и конфедератки с перьями смотрелись почти театральной бутафорией на фоне нашей закопченной мощи. В колонне царило спокойствие: на территорию Речи Посполитой мы вступали как старшие партнеры с визитом вежливости и демонстрацией силы.

Встречал нас сам великий коронный гетман Адам Сенявский. Подлетев к нашему флагману, он спешился с такой поспешностью, что едва не запутался в ногах. На его холеном лице расцвела настолько радушная улыбка, что от ее приторности свело скулы. Гетман отвесил Государю земной поклон, рассыпаясь в цветистых комплиментах на смеси польского и ломаного русского. Петр, с непроницаемым лицом, принимал эти излияния, лишь изредка хмыкая в усы и играя роль могущественного монарха, принимающего вассальную преданность. Все это жалкое представление вызывало у меня лишь одну мысль: «Переигрывает». Слишком уж старается.

Вечером грянул прием. Замок Сенявского был пропитан запахами тяжелых духов. Съехавшаяся со всей округи шляхта разглядывала нас, как диковинных зверей в зверинце — с жадным любопытством и, как мне кажется, с плохо скрываемой завистью. Они подходили, кланялись, пытались завязать разговор, прощупывая почву. Орлов, окруженный стайкой усатых панов, уже вовсю травил байки о шведской кампании, заливаясь хохотом и хлопая собеседников по плечам — он был в своей стихии, создавая образ простодушной и непобедимой русской силы. Анна Морозова, напротив, вела невидимую войну: отойдя в сторону с несколькими купцами, она что-то быстро говорила, а те хмуро слушали, изредка кивая. Казна Империи работала, не отвлекаясь на танцы.

На следующий день настал мой черед. Демонстрация будущего, которое мы привезли с собой. Первым делом — паровая машина. Ее мы притащили на местную лесопилку, где старый, замшелый водяной привод лениво ворочал огромное колесо. Нартов и Федька, оттеснив недоверчивого хозяина, за несколько часов подключили нашего компактного монстра. Когда Федька повернул вентиль, машина, чихнув паром, заработала, выдав ровный механический ритм. Толпа ахнула. Пила резала бревно со злым визгом, выбрасывая фонтан золотистых опилок. Седой поляк, хозяин лесопилки, с отвисшей челюстью крестился, глядя, как за полчаса мы сделали его дневную норму. Купцы, стоявшие рядом, смотрели иначе. Один из них шепотом принялся что-то прикидывать.

— И какова цена сему чуду, пан генерал? — подошел ко мне тот, что считал.

— Чудеса не продаются, пан, — ответил я. — Но мы готовы обсуждать право на их создание. Здесь, на вашей земле. При условии долгосрочных контрактов на поставку леса для нашего флота.

Он хмыкнул. Стоявшая рядом Морозова, подошла, держа наготове бумаги.

Вторым актом представления стал телеграф, для чего мы протянули провод между двумя флигелями замка. В одном остался Петр с гетманом, в другой отправился я с группой магнатов. На их глазах я отстучал на ключе простой приказ адъютанту. Через минуту из соседней комнаты принесли ответ, нацарапанный на бумаге рукой Государя. Происходящее было сродни черной магии. Сама возможность передавать волю на расстояние — мгновенно, без гонцов и риска перехвата — ломала все их представления об управлении и войне. Сенявский и его окружение растерянно переглянулись. На тикающий аппарат они смотрели с тем же суеверным трепетом, с каким дикарь смотрит на ружье, разглядев в нем не диковинную игрушку, а инструмент абсолютной власти.

Все шло безупречно. Слишком безупречно. Демонстрация произвела расчетный эффект: купцы и промышленники разглядели выгоду, шляхта и военные — осознали непреодолимую силу. К вечеру Анна вернулась с целой кипой подписанных договоров на поставку пеньки, зерна и корабельного леса по ценам, выгодным для нашей казны. Мы вплетали союзников в нашу экономическую систему, превращая их в ресурсный придаток. Сидя вечером в штабном фургоне и подводя итоги дня, я ощущал себя шахматистом-гроссмейстером. Уверенность в успехе миссии крепла с каждым часом. Мы стояли на земле союзников, которые, ослепленные блеском наших технологий и выгодой контрактов, были готовы на все.

Нескончаемый праздник перетекал из замка в наш лагерь, превращаясь в череду пиров, охот и шумных застолий. Шляхта, опьяненная то ли вином, то ли открывшимися перспективами, видела в нас почти родню. Воздух пропитался запахом жареного мяса, кислого пива и мокрой шерсти сохнущих у костров кафтанов. Днями наши механики, окруженные толпой зевак, демонстрировали чудеса, а по вечерам Орлов со своими гвардейцами до хрипоты спорил с польскими офицерами, меряясь силой и громкостью песен. Всеобщее радушие оказалось настолько искренним и всепоглощающим, что даже я на какое-то время поддался ему. Успех притупляет инстинкты, заставляет поверить, что так будет всегда.

Однако на одну фигуру в этом пьяном маскараде праздник не действовал — на Андрея Ушакова. Он двигался в тени, говорил шепотом и смотрел на все это веселье с холодным профессиональным отвращением. Его люди, под видом денщиков, торговцев и пьяных гуляк просачивались в толпу, собирая обрывки разговоров, пьяные взгляды и трезвые приказы.

Поздно ночью, когда лагерь наконец угомонился, Ушаков принес первый доклад.

— Два полка легкой конницы, Петр Алексеевич, — вздохнул он. — Сенявского. Снялись с постоя в соседнем местечке и ушли на север. Ночью. Без знамен и лишнего шума. Говорят — к прусской границе.

Я оторвался от карты. Ночная вылазка без знамен — не передислокация. Маневр.

— И еще, — продолжил он, положив на стол лист бумаги с несколькими зарисовками. — На балах постоянно присутствует дюжина вот таких «купцов». Все, как один, из Гданьска. Но у этого, что с литовскими негоциантами терся, — Ушаков ткнул пальцем в одно из лиц, — на левой руке след от сабельного темляка. Свежий. И сапоги — армейского образца, хоть и без шпор.

Я был восхищен тем, что у Ушакове есть еще и талантливый портретист. Лицо на рисунке было незнакомым, но выправка, осанка… Ушаков не ошибся: не купец. Офицер, и, судя по всему, не из последних.

— Прямых доказательств нет, — заключил он. — Только косвенные. Но похоже, что вокруг нас стягивают сеть.

Дело дрянь. Все это слишком смахивало на подготовку к облаве. Утром я направился к Государю. Застав его в превосходном расположении духа — он как раз принимал доклады Меншикова о закупках провианта и весело хохотал над его сальными шутками, — я дождался, пока светлейший удалится. И лишь тогда изложил свои опасения. Кратко, без эмоций, одни факты.

Выслушав меня, не перебивая, Петр поднялся и прошелся по комнате.

— Ты, Смирнов, в каждом кусте изменника видишь, — в его голосе прозвучало легкое раздражение. — Сенявский мне в верности клялся. Контракты подписаны, купцы его нам чуть ли не сапоги целуют. С чего ему нас в ловушку заманивать? Глупо.

— Ночные передвижения, Государь…

— Это их внутренние дела! — отрезал он. — Шляхта грызется между собой — нам же лучше! Пусть друг другу глотки режут, пока мы их казну осваиваем. А «купцы» твои — так это, может, личная гвардия какого-нибудь магната. У них тут свои порядки.

Его тяжелая ладонь опустилась мне на плечо с такой силой, что я едва не качнулся.

— Не выдумывай нам врагов, генерал. Их и настоящих хватает. Мы победили. Они это видят и тянутся к сильному. Наслаждайся триумфом. Все идет по плану.

Спорить было бессмысленно. С его колокольни все и вправду выглядело логично. Он видел политическую картину в целом, а мои опасения считал мелочной подозрительностью, недостойной масштаба нашей миссии. Его уверенность заражала всех вокруг.

— Удвоить посты, — бросил я Андрею Ушакову, вернувшись в лагерь. — И глаз с этих «купцов» не спускать. Пусть твои люди ходят за ними по пятам.

Он молча поклонился. Это были полумеры, и мы оба это понимали. Мы могли наблюдать и фиксировать.

Два дня тишины, наполненной звоном кубков и клятвами в вечной дружбе. Без доклада, почти оттолкнув часового, в наш штабной фургон ворвался гетман Сенявский. На бледном лице блестели капельки пота, а преувеличенное радушие сменилось маской тревоги, показавшейся мне искренней. На стол лег запечатанный сургучом пакет.

— Государь! Беда!

Мы с Петром как раз склонились над картой, прокладывая дальнейший маршрут. Государь медленно выпрямился. В фургоне сразу стало тесно.

— Говори.

— Мятеж, Ваше Величество! — выпрямился Сенявский. — Паны Потоцкие! Подняли хоругви на западе, у самой границы. Подкуплены австрияками, не иначе! Они хотят перерезать вам путь, затянуть в усобицу, сорвать ваше великое посольство!

Он протянул Петру донесение. Государь сломал печать, пробежал глазами по строчкам. Под кожей на его скулах перекатились тугие комки мышц.

— Они знают наш маршрут? — спросил я, глядя гетману прямо в глаза.

— Вести летят быстрее птиц, пан генерал, — развел он руками. — Ваша армада видна за десятки верст. Скрыть ваше движение невозможно. Они ждут вас на переправах. Готовят засаду.

Логично.

— Я не могу рисковать вашей безопасностью, Государь! — продолжал гетман. — Ввязываться в бой нельзя. Позволить сорвать вашу миссию — значит предать наш союз!

Подойдя к карте, он провел пальцем линию, уводящую резко в сторону.

— Есть другой путь. Через Витебск. Да, это небольшой крюк, однако он безопасен. Там стоят верные королю полки, и мои люди уже оповещены. Вдоль всего пути для вас подготовлены склады с фуражом и углем. Вас встретят, проводят, обеспечат всем необходимым. Вы пройдете, как по собственной земле, не встретив ни единого врага. А я тем временем со своими верными людьми ударю по мятежникам с тыла, и к вашему возвращению вся эта пена будет сметена!

Он закончил и замолчал, с надеждой глядя на Петра. Каждое его слово ложилось на предыдущее, как идеально подогнанный кирпич, возводя стену неопровержимых доказательств.

— Что скажешь, Смирнов? — повернулся ко мне Петр.

— Слишком гладко, Государь, — ответил я тихо. — Склады уже готовы? Они что, провидцы? Знали о мятеже заранее?

На лице Сенявского промелькнула тень.

— Мы всегда готовы к измене, пан генерал. Это Польша, — с горькой усмешкой ответил он. — У меня своя сеть осведомителей. Получив первые донесения о смуте еще неделю назад, я отдал приказ готовить запасной путь. На всякий случай. Как видите, не прогадал.

Он выложил на стол еще несколько бумаг: донесения от его «агентов», доклады командиров гарнизонов. Все сходилось.

— Государь, — вмешался Меншиков. — Гетман дело говорит. Чего нам в их усобице вязнуть? Пройдем быстро, а они пусть тут хоть головы друг другу поотрывают. Нам же спокойнее будет.

Петр смотрел на карту. В его голове шла борьба: мои подозрения против безупречных фактов, его нетерпение против моего предостережения. Петр не мог позволить себе ни выглядеть трусом, испугавшимся кучки мятежников, ни потерять драгоценное время. План гетмана, напротив, давал ему все и сразу: скорость, безопасность и политическую выгоду.

— Ладно! — он нахмурился. — Факты налицо. Гетман предлагает нам помощь, и мы ее примем. Благодарствую за верную службу, пан Сенявский. Мы принимаем ваш совет.

Пока адъютанты уже строчили приказы о смене маршрута, а гетман отвешивал поклоны, я смотрел на карту, на эту тонкую линию, ведущую в Витебск.

Против логики, подкрепленной документами и политической выгодой, чуйка оказалась бессильной.

Пейзаж быстро менялся: становился суровее, пустыннее. Леса уступили место бесконечным заснеженным полям, перечеркнутым темными оврагами, и с каждым днем этого перехода холод в животе становился все ощутимее. Нас окружала пустота. Дороги опустели — ни скрипа купеческих полозьев, ни бредущего мужичка с вязанкой хвороста. Даже деревни, мимо которых мы проходили, стояли вымершими: ставни заколочены, из труб не идет дым, не лают собаки.

— Меры безопасности, — цедил сквозь зубы Меншиков, когда я в очередной раз указал на это Государю. — Гетман слово держит, очистил дорогу для прохода. Чего еще желать?

Петр соглашался. Для него эта пустота была доказательством верности и мощи нашего союзника. Порядок. Дисциплина. Все, как он любил.

Ушаков каждый вечер приносил свои безрадостные отчеты.

— Жутко там, Петр Алексеевич, — говорил он тихо, грея руки у печки в моем фургоне. — Будто мор прошел. Ни следов, ни патрулей. В одной деревне нашли брошенную пекарню — хлеб в печах еще теплый. Ушли в спешке, час назад.

— Куда ушли?

— В лес. Все, от мала до велика. Словно от чумы бежали.

Наши собственные разведчики, которых Орлов посылал вперед, возвращались ни с чем. Пусто. На десятки верст впереди — ни души. Эта противоестественная, зловещая тишина раздражала. Мы шли как по дну высохшего моря, и было совершенно неясно, когда и откуда хлынет вода.

На пятый день пути, выйдя из очередного лесного перешейка, мы оказались на широкой, бескрайней равнине — в огромной, неглубокой чаше, покрытой снегом. Впереди, на дальнем ее краю, на высоком холме, виднелись стены и башни Витебска. Цель. Наконец-то. По колонне пронесся вздох облегчения, и даже я поддался этому чувству. Вот он, город, вот верные полки и обещанные склады. Кошмар кончился.

И тут ударил колокол.

Один, низкий, протяжный удар с городской колокольни. Его звук не походил на тревожный набат — это был холодный, расчетливый, безжалостный сигнал.

Мир ожил.

Первым пришел отдаленный, непонятный гул, похожий на шум ветра в соснах. Но он не утихал, а нарастал, превращаясь в лязг металла, ритмичный топот тысяч ног. Снег на пологих холмах, окружавших нас со всех сторон, вдруг пошел рябью. Из-за гребней, словно прорастая из-под земли, поползли темные линии. Конница. Пехота. Даже артиллерия виднелась. Они спускались медленно, занимая заранее определенные позиции. Словно актеры, выходящие на сцену по знаку режиссера.

— К бою! — заорал я, но мой голос утонул в реве Орлова, уже отдававшего команды. — «Шквалы» к бою! Рассредоточиться!

Но поздно. Рассредоточиться уже негде. За несколько минут, пока наши гвардейцы лихорадочно занимали позиции на броне, кольцо замкнулось. Сзади, отрезая путь к отступлению, встали плотные каре пехоты. С флангов нас брали в клещи драгуны. А впереди молчал город.

Ворота, которые должны были распахнуться нам навстречу, остались наглухо запертыми. На стенах засуетились люди, выкатывая на позиции орудия. Их темные жерла, как пустые глазницы черепов, неотвратимо поворачивались в нашу сторону.

Двенадцать стальных черепах в центре идеально подготовленного тира. Классический огневой мешок. Котел.

— Предательство, — прошептал Меншиков.