Иное (Откровение эзотериста)

Сон

Мир белковой материи окутал меня промозглостью осени и смрадом городских трущоб.

Трансматериализация прошла, как обычно, более или менее гладко – я покинул метафизические слои, чтобы воплотиться в своё материальное «я» здесь, в этом неуютном, грубом, душном, слепом, невежественно-тёмном, обременённом веществом, временем и пространством, мирке условно-живых существ. Порой я завидую им, этим странным существам, завидую их мужественной покорности судьбе, их отчаянной решимости жить вопреки всякой логике, жить во что бы то ни стало – они смертны, и это не является для них тайной. Жить ради грядущей смерти – это ли не мужество? Мужество, бред и абсурд…

Впрочем, эти вспышки зависти крайне редки. Чаще я подвержен изумлению. Я бессмертен, мне трудно постичь слабых, полуслепых, но фатально-отчаянных людей. К чему жить, если жизнь – всего лишь прелюдия к тому краткому мигу, который зовётся смертью? Впрочем, жизнь и смерть всегда шествуют бок о бок: не будь смерти, не было бы и жизни. Я – бессмертен, и потому я не живу. Я просто есмь.

Кто же я?

Дух, трансфизический сгусток разума, Монада, концентрат вечного «я», синтез личного Эго и безличного Мирового Духа, вместилище полного знания об Абсолюте, нематериальная, внепространственная и вневременная субстанция. Мой мир лежит в высших сферах бытия, где нет места ни материи, ни смерти, ни рождению. Время минует меня, лишая жизни (ибо жизнь, хотя и краткий, но всё же отрезок времени), пространство обволакивает метафизические слои, не смея коснуться их своею тягучею бесконечностью, – я есмь всегда и везде. Но нет, «всегда и везде» – атрибуты материального мира; я – миг, я – точка, лишённая границ. Мой мир непостижим для человека, этого примитивного трёхмерного существа, увязшего в потоке времени.

Мой мир. Что я знаю о нём?

Ничего.

Разум затмевается завесой полного забвения, когда дух мой обретает материальную сущность. Уподобляясь белковым существам, я «вспоминаю» свои прошлые погружения в мир грубой физической реальности. (Прошлые! принимая материальную форму, я начинаю мыслить категориями времени и пространства… как это пошло!) Там, во вселенной метафизики и чисто духовного бытия, я начисто лишён знания об этом мире, мире бренном, смертном и несовершенном; попадая сюда, в низшую вселенную времени-пространства, я забываю о мире том: он сокрыт от моего разума почти полностью. Именно «почти», ибо память о нём всё же таится где-то на задворках подсознания. Транспереход совершенно преобразует меня, остаётся лишь частица моего самосознающего «я» – и ничего более.

Зачем я здесь?

Процесс материализации (процесс! опять временная категория) включает некую глобальную программу, заложенную во мне и заменяющую мою волю; эта программа влечёт моё бренное физическое тело к цели, оставляя дух в пассивной созерцательности. Я становлюсь безвольным сгустком материи.

Цель?

Самая примитивная и прозаическая – подпитка энергией. Мой мир обладает одним характерным несовершенством: он не в состоянии обеспечить жизнеспособность нематериальных духовных субстанций, к коим принадлежу я, своими собственными ресурсами; для поддержания оной время от времени (нет-нет, никакого «времени», это лишь чистая условность) требуется подпитка определённого вида материальной энергией, за которой и отправляются наши бестелесные духи в бренный мир белковых существ.

Энергия?

Это особый вид тонкой материи, которая эманирует в момент смерти белкового существа – в тот самый момент, когда грубая материальная оболочка, именуемая телом, вступает в фазу необратимого биологического разложения. Эту эманацию, или тонкую материю, люди называют «душой». Таким образом, я питаюсь душами умирающих существ – неважно, человек это или низшее животное. Здесь главное – не упустить нужный момент, ибо душа сохраняет свою цельность и обособленность лишь в миг отрыва от тела; потом, по прошествии времени, эманирующая тонкая материя растворяется в космическом эфире и обезличивается. Сгусток энергии, заключённый в освобождённой душе, поглощается бессмертным духом в соответствии с программой, которая заложена в каждом духовном существе, прошедшем процесс трансматериализации. У людей подобная программа именуется «инстинктом».

Самый верный способ улучить нужный момент и «поймать» отлетающую душу – убить белковое существо. В своем материальном обличии мы, духи, снабжены всеми необходимыми средствами для убийства.

Каков я в этом обличии?

Не знаю.

Я никогда не видел себя со стороны. Мой облик не отражается в зеркале. Но одно я знаю наверняка: любая тварь, будь то человек, хищный зверь или безобидное травоядное, при виде меня впадает в состояние транса, панического ужаса, сменяемое затем безропотным подчинением моей воле, или могущественной программе, чьё телепатическое и гипнотическое воздействие полностью парализует волю обречённой жертвы. Никто никогда не оказывал мне сопротивления. Не осмелился.

Помню, в одно из своих прошлых воплощений я очутился в зоне, которая на языке людей именуется «африканской саванной». В нескольких шагах от меня, на выжженной солнцем траве, мирно расположилась семья – отец-лев, мать-львица и три их детёныша. Львица блаженно щурилась, полулежа на горячей земле, и урчала от удовольствия, её игривые отпрыски, повизгивая и мяукая, карабкались на мать, то и дело скатываясь и падая, снова карабкались, и снова падали, а глава семейства, гордый и могучий лев, словно патриарх, благодушно взирал на семейную идиллию, одновременно зорко озираясь в поисках возможной опасности. Впрочем, какая опасность может грозить льву в исконных его владениях?

И тут появляюсь я.

Глаза обоих хищников становятся стеклянными. Они уже знают, кто я и что я, знают, зачем я пришёл, древний инстинкт безошибочно диктует им условия игры. Игры со смертью. Безропотно приемлют они свою судьбу, лишь хвост матери-львицы трижды бьётся о пыльную землю – и безвольно замирает. Несмышлёные львята продолжают резвиться у лап матери, но уже нависла над ними могучая громада отца. Три точных удара отцовской лапой – и три маленьких трупика навечно затихают, безжизненными комочками распростёршись на земле. Словно околдованная сомнамбулическим сном, ложится на спину грациозная львица. Зубы патриарха смыкаются на её шее, кровь фонтаном брызжет из перекусанной сонной артерии. Потом он приближается ко мне, покорно склоняет косматую голову, зажмуривает стеклянные, подёрнутые мутью глаза и…

Мне претит эта красная жидкость, липкая, тёплая, замирающими толчками пульсирующая из раны. Я предпочитаю обходиться без крови, но такая возможность выпадает не часто. Тонкий, аккуратный надрез на горле, там, где отчетливо бьётся обречённая жизнь – и всё кончено. Я упиваюсь их душами, свежими, сильными, цельными, полными живительной энергии.

Особая, редкая удача выпадает на долю тех духов, которых судьба бросает в самую гущу военных действий – о, такого обилия цельных, ещё не растворившихся душ вряд ли где ещё можно найти! Бывают, правда, ещё железнодорожные катастрофы, землетрясения, мор, снежные лавины, иные стихийные бедствия, влекущие сотни и тысячи смертей. Одному из нас посчастливилось материализоваться в самом эпицентре ядерного взрыва. Многомиллионный город тогда исчез с лица земли… Впрочем, во всём должна быть мера, перенасыщение тонкой эманирующей материей, или душами, чревато нежелательными последствиями. Бестелесный дух впадает в некое сверхсостояние, своего рода безумие, из которого вывести его потом бывает очень непросто.

…Я поглощаю пространство ночного городского проспекта, двигаясь неведомым мне способом. Мне оставлена способность проникать сквозь материальные преграды – способность, присущая лишь разумным субстанциям высших метафизических слоёв.

Город словно вымер – пустынные тротуары, безлюдные перекрёстки. Ночь. Сырая, вязкая мгла висит над землёй, низкое небо источает тонны колючей мерзкой пылеподобной влаги, застилающей всё вокруг дрожащим, промозглым маревом.

Я голоден.

Я жажду.

Нигде не видно ни единого живого существа, и лишь за толстыми бетонными стенами домов – я чувствую это – теплится благотворная жизнь. Разве что попытать счастья там?

Прохожу сквозь стену старинного особняка, на втором этаже которого, сквозь плотные шторы, брезжит свет. Большая гостиная, тонущая в темноте. Никого. Сверху доносятся голоса, мужской и женский. Её беззаботный, весёлый смех разливается по всему дому. Скоро, скоро они спустятся вниз, я знаю это.

Вдруг возникает ощущение, что в комнате помимо меня есть кто-то ещё. Осматриваюсь. Взор мой теряется в плотном мраке гостиной. Проклятье. Тиски материальной скорлупы препятствуют моему всеведению…

Шаги.

Они идут. Голоса всё ближе, ближе, ближе… Я замираю посреди комнаты, я готов к прыжку. Мужчина наверняка включит свет – и тогда я вопьюсь в его горло. Потом черёд женщины, быстро и без лишней крови. Но сначала они должны увидеть меня. Так нужно.

Скрипит невидимая дверь, тёмный силуэт возникает в трёх метрах от меня. Он. А вот и она. Его рука мягко скользит вдоль стены. Вспыхивает свет – и озаряет причудливо убранную гостиную.

Они молоды, прекрасны. Особенно она. Я знаю цену красоте.

Угрызения совести?

Мне неведома совесть. Я начинён программой, ею одной. Только целесообразность руководит мною. Целесообразность и требования пользы. Они лишь сырьё, пища, ничего более, мне нужны их души – остальное меня не интересует.

Она ослепительно красива. У меня сильно развито эстетическое чувство, именно оно заставляет меня медлить. Не совесть – а красота. Неужели эта прелесть должна погибнуть? Должна. Я лишь марионетка и неволен над своим «я».

Сжимаюсь в комок, превращаюсь в тугую пружину. Сейчас пружина взовьётся в воздух… сейчас…

Крик ужаса. Она кричит, захлёбывается собственным криком, медленно сползает по стене, уже без сознания. Мужчина сильно бледнеет и судорожно шарит по карманам. В руке его револьвер. Ага, они увидели меня!

Но что это?

Он смотрит в другой конец комнаты, туда, где в нише чуть тлеет камин. Он смотрит не на меня! Неужели здесь есть кто-то ещё? Неужели…

Женщина приходит в себя: инстинкт самосохранения придаёт ей силы. Она пытается подняться. В неё тоже заложена программа, заставляющая цепляться за жизнь.

Я слежу за направлением их взглядов – и вижу неподвижные глаза, устремлённые на меня. Странное существо, величиной чуть больше крупной собаки, притаилось за креслом в напряжённом ожидании. Моя память, начинённая исчерпывающей информацией о материальном мире белковых организмов, не в силах идентифицировать его ни с одним из известных мне земных видов живых тварей. Я лишён чувства страха, но отнюдь не чувства неуверенности. Я не знаю, что мне предпринять. Наделено ли это существо душой? И если да, то почему бы мне не начать с него?

Оно действительно способно вызвать ужас. Это настоящее чудовище. Голый скелет, обтянутый крепкими узлами сухожилий, крупная голова, напоминающая череп лошади, два ряда острых зубов, оскаленная, словно в дьявольской ухмылке, пасть – и глаза, круглые красные глаза, горящие жадным, голодным огнём, наделённые разумом. Огромная, сверхъестественная сила таится в этой груде костей.

Холодок струится по моей спине.

Оно смотрит на меня, только на меня, совершенно игнорируя тех двоих. Это даёт им возможность собраться с духом. Мужчина помогает женщине подняться и крепко прижимает её к себе. Обоих бьёт крупная дрожь. Револьвер в его руке, направленный на неведомого зверя, заметно подрагивает.

Красные немигающие глаза сверлят меня насквозь. Я делаю нетерпеливое движение – и тем самым привлекаю к себе внимание людей.

Женщина снова кричит. Теперь их глаза устремлены на меня, глаза всех троих.

– Боже, да что же это?! – крик женщины срывается на истерический вопль. – Смотри, Джон, их здесь два!

Два?! Кого это – их?!

Я не успеваю проанализировать эти странные слова. Бесшумно оттолкнувшись от мягкого паласа, чудовище вытягивается в тугую струну, взмывает в воздух и стремительно несётся к людям. Мужчина, не целясь, несколько раз стреляет, но пули не причиняют монстру вреда. Мощные челюсти сжимаются на горле человека, тот падает, хрипит, конвульсивно дёргается – и наконец замирает.

Мужчина мёртв.

Его душа исчезает прежде, чем я успеваю поглотить её. Смутное, растущее беспокойство одолевает меня. Это явно игра против правил.

Женщина снова падает и истерически хохочет. Я уже знаю – она лишилась рассудка. То существо, сильным толчком отбросив труп мужчины в сторону, словно тряпичную куклу, нацеливается на новую жертву. Морда в свежей крови, кровь ещё дымится на страшных клыках.

Ну нет, женщина – моя.

Я прыгаю, на миг зависаю в воздухе и опускаюсь точно у тела несчастной. Мгновение – и её душа, лёгкая, светлая, чистая, выпивается мною без остатка. Я чувствую неудержимый прилив сил.

Злобное рычание напоминает мне, что я здесь не один. Чудовище стоит в каком-нибудь метре от меня, у наших ног – два трупа. В огромных неживых глазах его – ярость и странное понимание.

Я уже знаю: оно лишено души. Знаю: оно не боится меня.

Мы стоим друг против друга и выжидаем. Сколько ещё продлится эта пытка? Мне ничего не нужно от него, и я готов уйти, но я не решаюсь сделать это первым. Чего оно ждёт? почему медлит?

Какая-то высшая сила заставляет нас повернуть головы к противоположной стене. Там, в простенке между высокими арками окон, стоит старинное трюмо. В громадном зеркале, вмещающем почти всю гостиную, за исключением, быть может, самых дальних её уголков, отчётливо отражается дверь, ведущая на второй этаж, часть лестницы, забрызганной кровью, два трупа и… ничего более. Ни меня, что вполне понятно, ни того странного существа.

Молнией сверкает страшная мысль. Всё вдруг становится понятным – и те слова, оброненные женщиной перед смертью, и то откровенное любопытство, с которым оно смотрит на меня.

Оно!

Оно – точная копия меня самого. Оно – материализовавшийся дух, явившийся в мир материи за энергией живых душ. Какая мерзость! Пусть я иссякну до небытия, пусть я лишусь права на жизнь в высших мирах, но я никогда – никогда! никогда! – не войду больше в мир людей в этом мерзком обличии!

Довольно! Лучше сгинуть, исчезнуть, раствориться в метафизическом эфире!

Но…

…я обречён на бессмертие. Проклятая программа вновь ввергнет меня в мир жизни и смерти – и нет возможности вырваться из этого адского круга!

Жажда смерти! может ли быть что-либо более страстно-желаемое, ненасыщаемое, недосягаемое для существа, потерявшего самого себя, но обречённого на вечную жизнь?!

Я вижу: его сжигают те же мысли. Он узнал во мне себя, и жизнь для него стала невмоготу. Мне искренне жаль его, но я бессилен чем-либо помочь ему. Мы оба в западне.

Моя рожа столь же мерзкая, как и его. Вот оно – зеркало, в котором я вижу себя в своём гнусном материальном облике!

Как он попал сюда? Впрочем, так ли уж это и важно? Случай свёл нас в замкнутом пространстве, случай приоткрыл нам истину, обнажил во всей её чудовищной очевидности – тот же случай освободит нас, поможет разомкнуть заколдованный круг вечности и бессмертия, по которому мы – я, он и нам подобные – обречены кружить до скончания веков, словно цепные псы на привязи.

Я знаю, что делать.

Он знает, что делать.

Мы кидаемся в объятия друг друга, смертоносные челюсти смыкаются на шейных позвонках, слышится хруст костей, треск рвущихся сухожилий. Мы сливаемся с ним в одно целое, рвущее, грызущее, самоуничтожающее единство. Последнее, что я успеваю заметить – это огромные красные глаза с застывающим, полным невысказанной благодарности, взором.

Дай-то Бог, чтобы наши кости обратились в прах – навечно.