Интелефобия, или Прощаясь с любимой книгой

Приложение: КОГДА ОСТАНОВИТСЯ КРАСНОЕ КОЛЕСО?[2]

На днях по телевизору мы встретились с одним из удивительнейших людей нашего века, с человеком, прославленное имя которого при жизни стало легендой и стоит в первом ряду имен разрушителей советского коммунизма. Жизнь Александра Солженицына так долго была у нас предметом слухов, догадок и скудных отрывочных сведений, что невольно от фильма Станислава Говорухина ожидалось нечто безусловно значительное: наконец-то! Спасибо режиссеру за первую попытку рассказать хоть что-то о герое нашего времени. Но... репортаж получился ошеломляюще бедным, на самом минимуме журналистской работы, на провинциальном уровне интервью типа "Как Вам понравилось у нас в Сибири?" или "Какое у Вас хобби?" Но, может быть, автор сознательно ограничился простенькой лирической картиной, где главное природа и окрестности, быт и интерьер, то есть атмосфера, в которой работает писатель? Такой вот фон, несколько теплых задушевных фраз - и, может быть, достаточно, чтобы добавить к легенде глянцевитый округлый кусочек, а также в порядке ликбеза и при минимуме мыслительной работы вызвать умиление и благоговение у широких народных масс? Но и тут едва ли получается. Широкие народные массы, особенно в наше-то время, при всеобщем материально -экономическом остервенении, извлекут из фильма, пожалуй, праведно-завистливую мыслишку: "А ить неслабо живет писатель! Хоромы-то какие!.." И так далее. В общем, впечатление такое, что документалист недурно провел время, погулял душевно недельку в Вермонте, погостил, перебрасываясь незначительными фразками со знаменитым семейством. Остается ему посочувствовать, что не лето было: можно было б и на пляж вместе и еще чего интересного. Ну да ладно. Режиссер, видимо, что мог, то и сделал. Бог с ним. А что же наш выдающийся современник? Может быть, он обрадует нас и как незаурядная личность сломает рамки, навязанные робкой режиссурой, взорвет правила скучной игры и сам поведет собеседника и нас к нерву жизни, к сокровеннейшему - пусть краткому за неимением времени, но глубокому! разговору о духовной болезни эпохи, об общечеловеческой боли?.. Да нет, не вышло такого разговора. Кроме памятливого кивка в сторону отечественной истории 17-18 века мы услышали то, что ...и улица знает. Любая очередь в магазине знает, что в России сейчас силен средний слой перекрашенной партократии-номенклатуры вкупе с перелицованным КГБ. Любая домохозяйка это знает. Ради такой уличной истины не надо быть ни писателем, ни историком, ни пророком. Да, этот слой еще огромен и еще долго будет стараться урвать свой большой кусок. Но не надо нас пугать и разжигать, как это делает Солженицын, говоря, что этот слой будет давить и угнетать нас "не семьдесят, а все сто семьдесят лет". И будет давить и не будет. Потому что он уже никогда не будет господствовать абсолютно ибо н имеет уже под своими притязаниями на власть той сакральной легитимности (священной законности), которую ему давало "единственно верное учение" (без "единоспасающей" идеологии, цементирующей правящий слой, он всегда будет рыхлым и будет разваливаться, разрушаемый борьбой частных интересов; в этой рыхлости - и залог развития и очеловечения отдельных лиц, составляющих слой). Разумеется, если будут действовать парламентская система и гласность, обеспечивая свободу слова, которая и воспрепятствует любым абсолютистски-тоталитаристским поползновениям. Гласность и парламент суть фундамент демократии, который, хотя его труднее очернить, чем живых демократов, работающих вперемешку с замаскированными "бывшими", тоже поддается моральной коррозии, разъедаемый дешевой популистской демагогией, образец которой подает нам и знаменитый писатель. По "логике этой демагогии выходит, что в первой демократической волне, пришедшей весной 90 года, нет достойных лиц - только на том основании, что через два года их деятельности "все плохо" и сытый рай, хотя бы образца 1980 года, не наступил. Все повязаны с партократией-номенклатурой и значит все это - продолжение большевизма. Вот несложная мысль, которая впитывается улицей как сладкая отрава, тем более, что улица узнает в ней свои собственные "прозрения". Картина общественной жизни в этих наитиях из подворотни упрощена настолько, что налицо - новы клубок лжи. Да, упрощенная правда есть ложь - именно к такой простоте стремились в свое время большевики. Ложь не потому, что кто-то кого-то сознательно обманывает - ложь потому, что такая "правда-матка" ведет к новой ненависти, которая, в свою очередь, есть величайший и последний упроститель жизни... Одно упрощение влечет за собой другое - и вот Солженицын заявляет нам с экрана, что в демократии должны участвовать и окраины. Зачем заявляет? Нового он ничего этим не сказал, все с ним заранее тысячу раз согласны. Два года назад окраины и выбирали своих депутатов законным демократическим образом. Выборы плохи? Так их дальнейшее усовершенствование зависит от общего уровня нашей цивилизованности, это вопрос времени. Так к чему же эти "слова, слова, слова", согревающие сердца гужующихся фашистов?.. И вот закавыка: заострил писатель популистским вздохом внимание на окраине - и выплывает в памяти незабвенная ленинская кухарка. Вековой инстинкт народоверия опять подсовывает нам потрепанный идеал массового народовластия. Так ведь год только, как ослабла кухаркина власть. Для нее все и упрощалось... Кому-нибудь может показаться, что с кухаркой я передергиваю. Но это не так. Демократия на местах, полное самоуправление - цель и идеал современной либеральной демократии. Но никому еще не удавалось прыгнуть в это самоуправление, минуя стадии роста. Кроме Ленина-Сталина. Комбеды, тройки, пролетарские "суды", всеобщая доносительная повинность и т.д. и т.п. - все это и были способы "самоуправления". Кухарку, в отличие от земского врача или учителя, они устраивали, потому она и победила... А если кого-то и эти слова не убеждают, таковых приглашаю представить в воображении народовольцев, готовящих бомбу для Александра II и, естественно, сопровождающих свой замысел горестно-сочувственными словами о народе: "Изба не топлена, животы от голода опухли, вши, грязь, ни одной книжки... А царь со своими белоручками-либералами о реформе болтает, о судах, земствах, конституциях!.." "Болтал" - именно это о нашем выдающемся реформаторе, доброе имя которого пора и защитить, услышали мы не у себя на кухне, а из уст высокоавторитетного писателя, с экрана на весь мир. О человеке, заложившем основы демократии на одной шестой суши и избавившем мир от катастрофической гонки навстречу смерти. Странно, что Солженицыну не пришло в голову, что Горбачев-то и вел виражами-галсами нашу машину со "скалы", как он красиво выразился, "тоталитаризма" в "долину демократии". Вел под нашу нетерпеливую ругань. Уверяю Александра Исаевича, что мы-то, народ, и хотели как можно скорее броситься со скалы без всяких виражей; это было наше желание, желание народов империи, всех людей, здесь живущих, - как можно далее, резко, уйти из общего концлагеря. Это нетерпение в нас разбудил и Горбачев - и за это ему хвала великая! Чтобы понять это нетерпение, эту дрожь и радость, доходящую до боли, надо было быть здесь (не в обиду изгнаннику будь сказано) последние пять лет надо было ощущать всей своей кожей, клетками тела, как отступают, слабеют, отдаляются от тебя дебелые лапы Левиафана, как свежий ветерок разгоняет его смрадное дыхание... И если это наше общее нетерпеливое желание что-то, как ныне многие сокрушаются, разрушило, то очевидно, что кроме пресловутых "ошибок" политиков в этом выразилась и воля народов. К примеру, Горбачев хотел растянуть процесс суверенизации на десятки лет, а народы республик пожелали освободиться в годы, даже в месяцы. Кто прав? Правы обе стороны. На стороне Горбачева - разум, на стороне народов - сердце, которому не прикажешь. Вот и ринулись со скалы. Рядовой исторический парадокс, который требует только вмешательства милосердия: ни политическими препирательствами, ни тем более физической силой здесь ничего не сделаешь. А вот направить разрушительную энергию освободительной страсти народов в созидательное русло - это задача, которая не только ищет гениев современной политики, но и ждет творческих усилий всех мыслящих людей, стоящих выше инстинктивных судорог толпы. Но, увы, мы все еще очень бедны положительной, миротворческой мыслью. Мы и к религии-то повернулись лицом, но как-то поверхностно, признавая ее благом, но втайне не доверяя ей как серьезной силе - будто она не источник, откуда можно укрепить дух, а вечернее досужее украшение быта, "культурность" вроде макраме. Поэтому вечернее вязанье и вышивка не мешают днем продолжать свары и дрязги. Вот и испытанный духоучитель ничего не сказал журналистам СНГ общечеловечески бодрого и объединяющего, но обиделся на них за то, что докопались до связей церковников с КГБ. Начали бы лучше с себя, говорит он. Спору нет, пожелание хорошее. Но к месту ли оно здесь? Помнится, что и партпропаганда и вся советская мораль рекомендовали нам то же самое: чем сомневаться в начальстве, в ведущих идеях, в строе, лучше задуматься о себе, начать с себя и вообще разоружиться перед партией, обществом, домоуправом. К тому же если бы Александр Исаевич начал с себя, то он, может быть, и написал бы книгу о христианском пробуждении души советского человека, но уж тогда едва ли взялся бы за "Архипелаг ГУЛАГ": уж больно векторы психологически разнонаправленные у социальной критики и у индивидуального христианского самоанализа. Начав с себя, он, может быть, стал бы духовно тонким художником, но уже не был бы политическим публицистом-громовержцем, тараном антикоммунизма... Во всяком случае, неверно и несправедливо абсолютным нравственным требованием затыкать рот социальной критике. Единственное, чего таким образом можно достичь, это погасить гласность. Рядом с требованием "начать с себя" видимым противоречием прозвучал страстный всплеск негодования Александра Исаевича по поводу выражения "не надо охотиться на ведьм". Очень, говорит, хитрое выражение. Странно, а мне оно показалось продолжением императива, естественно вытекающим из первой части или наоборот: "Начни с себя, и не надо охотиться на ведьм" или "Не охоться на ведьм, а лучше начни с себя". Абсолютное требование самоанализа и покаяния перед Всевышним велит мне вспомнить наказ Божий не судить другого, не преследовать, оставить возмездие Господу. Что ж тут плохого? Или хитрого? Тем более, это ведь как раз близко духу традиции русской религиозно-антиправовой мысли от славянофилов до Льва Толстого: передать дело суда Богу... Нет, расходится здесь Александр Исаевич с классиками. Тут он - истинный сын вашего беспощадного века, презирающего остатки гуманистических предрассудков, застрявших в умах жалкой кучки никчемных интеллигентов... Нет, все равно непонятно. Неужели человеку, описавшему мясорубку ЧК-НКВД-КГБ, нужно объяснять, что один подозреваемый такой машиной влечет за собой на плаху еще сотню - для красоты сценария? И что психология инквизиции когда-то должна умереть, и чем быстрее, тем лучше для человечества? И неужели все-таки благороднее поддерживать эту психологию отправляя под топор одного ненавистного партократа и с ним вместе десяток несчастных замордованных рядовых мелких партийцев, поднимавших руку да плативших взносы? Неужели положить конец взаимному истреблению позорнее, чем развязать его? Кто-то же должен взять на себя риск прекращения резни и ненависти! Но не ломлюсь ли я в открытую дверь? Ведь и так все вроде бы ясно. Александр Исаевич, видно, хотел сказать, что выражением о ведьмах прикрываются нехорошие люди, сами порядочные ведьмы. Но тогда - при чем само выражение? Что ж мне теперь, услышав от фашиста "возлюби ближнего своего", проклясть и заповедь Божью? Она ведь тоже - "хитрое" выражение... В общем, смысл из беседы вытекает вполне партийный: "На ведьм - охотиться, но моих ведьм, церковных, - не трогать, а начать с себя". В таких речах нет и намека на доверие к человеку, нет никакого допущения, что и недруг вот этот тоже человек и, может быть, не выброшен Господом вовсе из плана, не отринут для спасения... Так сказать, продолжаем, товарищи, борьбу! - и не отвлекаться на абстрактно-гуманистическиё бредни! И как же тогда быть с камнями, которые время собирать? Ведь народные вожди по-прежнему предлагают их разбрасывать. Как иначе понять поучение, извлекаемое Александром Исаевичем из политического факта четырехсотлетней давности, предлагающее нам скопировать этот факт при решении современных проблем: собрать, как в Смутное время, народное ополчение и идти походом на Москву?.. Что ж, год назад вполне народные войска и с той же целью навести порядок уже ходили на Москву. И у солдат "батьки" Язова было больше "оснований" стрелять в безоружных людей, чем сегодня у солдат СНГ: язовцы были ближе к Тяньаньмыню... Кому-то, может, покажется, что я захожу слишком далеко в выводах из скупых слов Солженицына. Извините, а само уподобление свободной Москвы, да и всей РОССИИ" 1992 года Московской Руси 1612 года - не есть ли пагубнейшая ложь, нужная лишь тем, кто сжигает чучело Ельцина и нашивает на рукав свастику, но не тем, кто трудится над обновлением России? Ядовитые испарения отечественного фашизма все более и более проникают в клетки общественного организма - растет привыкание к ним и развивается нечувствительность... Вот бы о чем услышать от всемирно гремящих писателей, вот где боль и ужас времени... Но повисают в воздухе благие призывы Солженицына жить не по лжи, ибо страсть его продолжает двигать красное колесо, которое давно уже стало черным, коричневым, серым, как адский пепел, - колесо ненависти... Когда же оно остановится?

6-7 сентября 1992