Интернет-журнал "Домашняя лаборатория", 2007 №12

Неофициальное жизнеописание Всесоюзного электротехнического института имени В.И. Ленина[1]

Леонид Ашкинази

…а если точнее — то ордена Ленина и ордена Октябрьской революции Электротехнического института имени В. И. Ленина, ныне — Всероссийского, но по-прежнему «имени», ибо укоротить «имени» до «им.» директор категорически отказался. Когда я пришел в него на работу в 1971 г., меня подробно инструктировали, как писать наименование места, в которое я пришел на работу. В числе прочего было указано, что писать «им. В.И. Ленина» нельзя, ибо это оскорбительно и замдиректора не подписывает письма, в которых так написано. Я не стал проверять, верно ли изложенное мне при инструктаже. Но позже убедился в том, что замдиректора не подписывает письма, в которых перед его фамилией не указано его ученое звание. Точнее: он два раза такое письмо не подписал, а на третий раз перечеркнул текст своей монаршей рукой, а именно: крест-накрест.

Примечание — готовя этот текст к размещению в Сети в 2004 году, я усомнился, все ли поймут, как же именно следовало писать наименование? И решил во избежание пояснить. Писать следовало так: «имени В.И. Ленина». Почувствуйте разницу.

Так в жизни и бывает — на третий раз письмо перечеркивают. Замдиректора, по-видимому, любил сказочность и свое ученое звание. Полагаю, что Сэй-Сенагон это бы одобрила. В древней Японии искусство ритуала находилось на недосягаемой высоте.

Можно задаться вопросом — а надо ли указывать ученое звание перед директором? Отвечаю честно — не знаю. Дело в том, что я не помню случаев подписания писем лично директором (кроме характеристики для ВАКа). Это было ниже его достоинства.

Теперь наступило время предисловия. Если насилие неизбежно — расслабься и наслаждайся. И уж если так сложилась жизнь, что я просидел в этом болоте почти четверть века, то — полностью отвлекаясь от вопросов а) почему так произошло, б) хорошо это или плохо, в) какие можно усмотреть аналогии с жизнью в этой стране, а также от всех прочих вопросов — можно допустить, что, написав оный текст, я доставлю хоть час удовольствия читателям.

Смейся, читатель. Болото поднялось до горла и скоро хлынет в рот. Ты стоишь на цыпочках и давно не чувствуешь онемевших ног. Умрем смеясь. Такая смерть, согласно вере моих дедов, уменьшает количество зла в мире. А если ты, читатель, веришь в атеизм, все равно умри смеясь. Я, никого никогда не обманывавший в этой жизни, говорю тебе — это лучшая смерть.

За много лет беспорочной службы я был участником или свидетелем «много всего». И хоть длинный язык и плохая анкета, закрыли мне дорогу по служебной лестнице, и поэтому знаю я мало, но все же — почти четверть века…

Один сотрудник ВЭИ наклеил в пропуск вместо своей фотографии фото собачьей морды и довольно долго ходил так. Обнаружено это было случайно и не вахтерами. Скандал. Выговор.

Так и бывает в жизни: хоть собака — друг человека, да и Платон — тоже друг, но отделу режима истина дороже. Раз уж так получилось, что первой я рассказал вам историю про вахтеров и отдел режима, то продолжим, как говорится, в рамках этой же тематики.

Болезнь, называемая борьбой за дисциплину, является хронической и, более того, генетической. Она, по-видимому, рождается вместе с рождением организации и умирает вместе с ней. Просматривается аналогия — она «родилась» вместе с совком и умрет вместе с ним, успешно пережив СССР. В пике борьбы за дисциплину (при Андропове) были изобретены три вида трудовой дисциплины: исполнительская, присутственная и какая-то третья, название которой я не запомнил. Оставляя без обсуждения вопрос о сталинском пике дисциплины, когда она имела меньше названий, но была коррелятивно связана с большими сроками, перейдем к собственно сюжету. В андроповском пике наше начальство повадилось лично устраивать облавы в проходной. Поскольку технически регистрацию опоздавших легко делают вахтеры, то ясно, что дело было просто в удовлетворении охотничьего инстинкта. Который есть форма властолюбия. Сотрудник А.К., подходя к проходной с десятиминутным опозданием, увидел группу начальников. Будучи человеком воспитанным, он приподнял шляпу и вежливо поздоровался. После чего опустил шляпу на место, то есть на голову, развернулся «кругом» и, провожаемый изумленными взглядами и открытыми ртами присутствующих, удалился от проходной. Проследовав вдоль Красноказарменной улицы до конца забора (200 м), он завернул за угол, проследовал до традиционного места (100 м) и перелез через забор. Когда позже сотрудники вопрошали его, зачем он сделал это, ответ был следующим: «Я понимал, что они меня уже видели, но ноги сами понесли обратно».

Так в жизни и бывает — левая рука не знает, что творит правая. А ноги — что творят руки. Сэй-Сенагон бы добавила — уста говорят «нет», а руки ласкают нефритовый стебель.

К этому можно добавить следующее. Забор вообще перманентно, а в указанном традиционном месте — спорадически — был объектом отеческой заботы охранников. Например, однажды они капитально вымазали его солидолом. Народ немедленно положил поверх солидола листы тонкого картона, предохранявшие штаны от соприкосновения с оным веществом. О судьбе колючей проволоки я уж и не говорю. Пытались в этом месте и фотографировать перелезающих. Почему борьба не имела успеха? Потому что охрана боролась с природой — ибо спирта, который м.н.с. Миша и инженер Саша относили токарю Коле и слесарю Славе (все имена изменены) и который выпивал совокупный рабочий класс ВЭИ, оному классу не хватало, и без четверти одиннадцать он отправлялся за НЕЮ.

Так и бывает в жизни: хоть Мичурин сказал — «взять их у нее — наша задача», — но наша охрана взять милость целого забора у алкожаждущей природы моих сотрудников не смогла.

Тема забора как таковая глубоко философична, ибо забор — это символ границы между Нашими и Чужими, между Допущенными и Недопущенными, Причастными и Непричастными и т. д. Полезно вспомнить старый анекдот — у завкадрами спрашивают, все ли евреи — сионисты (то есть плохие)? Нет, — отвечает тот, — те, что у нас работают — хорошие, а те, что хотят у нас работать — те сионисты» (то есть плохие).

Сотрудник И.С. лез через забор внутрь и, спрыгнув, приземлился перед носом замзавотделением (отделение — самая крупная структурная единица в ВЭИ). Замзав удрученно покачал головой, тяжело вздохнул и произнес: «А если бы вы спрыгнули на замдиректора?»

Так и бывает в жизни — спрыгиваешь не на того, на кого надо. Обратите внимание: идея о том, что можно спрыгнуть на директора, ему даже в голову не приходила. И неспроста — директор ВЭИ по территории ВЭИ не ходил, а ездил. Конечно, всего лишь потому, что территория у нас большая. Пешком — десять минут, плюс летом — пыль, зимой — снег, всегда — грязь и железяки под ногами, ебена мать в воздухе. Зато всегда можно ответить по телефону — такой-то пошел в главный корпус. Или еще куда-то. В высших эшелонах ВЭИвской власти бытовало выражение «такой-то на территории».

Случалось спрыгивать на официальных лиц и другим сотрудникам. Один из них, В.П., имел привычку сначала перебрасывать портфель, а потом обрушиваться сам. Именно так — обрушиваться — сформулировала бы Сэй-Сенагон и была бы права, ибо при росте выше меня на голову В.П. был еще и в полтора раза шире меня в плечах. Так вот, В.П. метнул портфель и, выждав минуту и убедившись, что все тихо (а видевший это замдиректора по общим вопросам озверел и затаился — здесь аллюзия на Высоцкого: «я сразу озверел и сел в засаде»), полез через забор. Когда он приземлился и пред ним предстал давящийся словами команд замдиректора по общим вопросам, В.П. молча поднял с земли портфель, метнул его обратно и сам тоже полез обратно. Замдиректора мог бы попытаться пресечь святотатство — схватив нарушителя за штаны. Ведь не стал бы В.П. с ним драться? Но хватать за штаны не стал. Таким образом, действия человека базируются на соблюдении условностей, а побеждает тот, кто-либо плюет на все условности (как Ленин), либо лучше других понимает, какими условностями пользуются другие (как Сталин). В данном случае В.П. оказался прав — замдиректора не счел достойным своего чина ловить нарушителя режима за штанину. В.П. перелез через забор и пошел перелезать в другом месте.

Ткань жизни, — сказала бы, вздохнув, Сэй-Сенагон, — соткана из нитей случайностей.

Еще о заборе. Молодой человек B.C., тихий, воспитанный и культурный, был принят на работу в ВЭИ. И в первый же день, через два часа после приема на работу он был послан в другой корпус по некоторому делу. А на территории шла стройка. Эта стройка началась в 1970 году и длилась более 12 лет. В результате был построен корпус, в котором сейчас сижу я и пишу этот текст, так что не зря совокупный строитель этого корпуса мерз и гиб в семнадцатом году. Конечно, давать мне возможность клеветать и злопыхать — не единственное его назначение: например, в нем находится столовая. Так вот, забор между основной территорией ВЭИ и территорией стройки был в нескольких местах сломан. В сознании сотрудников он, конечно, был и поэтому они не разбегались. А новый сотрудник

B.C. этого забора в этом месте в своем сознании не имел. Он забрел на территорию стройки и наткнулся там на замдиректора, который замдиректорствовал, барражируя вдоль мысленной линии, образующей забор (тут аллюзия на географию с ее определениями меридианов и параллелей, и учебник физики с рассказом о силовых линиях… словом, обширное поле для ассоциаций). Замдиректора выяснил, кто, куда и зачем идет и, узнав, что человек принят на работу два часа назад, радостно отобрал пропуск и сообщил B.C., что он уволен. B.C. дошел до телефона-автомата, позвонил на уже бывшую свою работу, долго извинялся, что не сделал того, за чем был послан, и лишь потом сообщил, что уволен. О степени сумасшедшести сумасшедшего дома, в котором мы живем, говорит то, что К.У., начальник B.C., нисколько не удивился тому, что B.C. уже уволен, а пошел по начальству — просить не увольнять. И просьба была удовлетворена.

Ненадежна служба любовницы императора, — сказала бы Сэй-Сенагон — и добавила: вам, в вашем ВЭИ, еще хорошо, а вот за нас и попросить некому.

Некоторые из тех, кто читал этот текст, спрашивали — почему не уволился, если было так плохо. Странный вопрос, право. Во-первых, откуда следует, что мне было плохо? Писать этот текст я начал в последние годы моего пребывания в оном месте, и даже если я где-то проговорился, что снег белый, отсюда не следует, что я считал ворону черной десятью годами раньше. Этот текст — не синоптический! Во-вторых, даже этот пост-взгляд нельзя назвать очень уж мрачным. Я всегда любил работу, и научную, и инженерную, и поэтому ее хватало, а большинство людей вокруг были нормальными хорошими людьми (в той ситуации, в которой я с ними взаимодействовал). Дерьмом оказывались немногие и только, если было, что делить. А одно из свойств советской системы состояло в том, что на нижних этажах пирамиды делить было нечего. И в-третьих — уволиться-то я мог, а что делать дальше? Грузчиком на Душинскую базу не хочется, в «дворники и сторожа» — уровнем диссидентства не вышел (вершина — записывал на магнитофон передачи вражьих голосов и давал друзьям, те из вежливости брали), зато «вышел рылом» так, что устроиться на работу по специальности — чудо. А физики в чудеса если и верят, то на них «не закладываются». Так что менять место работы и причин особых не было и разумной возможности — тоже.

Гармония, право — сказала бы С.

Традиционной вообще для сундучного фольклора (то есть фольклора «сундуков», «ящиков», п/я) является тема выноса с предприятия и в том числе через забор. Я знаю множество историй на эту тему, включая вынос спирта, закачанного в молочные пакеты, наковален, подвешенных между ног — на пари, и много чего другого, но почти все это было на других предприятиях.

А вот что произошло в ВЭИ. Одному моему сотруднику (Д.Н.) понадобился, как у нас говорят, для дэ-дэ-эса (ДДС — для дома, для семьи), резиновый шланг диаметром 40 мм и длиной несколько метров. Оное резиновое изделие — это очень важно — было розового цвета. Сотрудник обмотал шланг вокруг пояса, подвязал веревочкой, надел сверху плащ и пошел через проходную. Аккурат при прохождении через вертушку веревочка развязалась, и розовый 40-миллиметровый конец с грохотом обрушился из-под плаща на пол. Присутствовавшие окостенели. Старший научный сотрудник не растерялся, наклонился, подхватил конец и рванул через проходную строевым шагом.

Так в жизни и бывает — смелость не только города берет, как сказал Суворов, но и резиновый шланг за конец — тоже. Л. Хатуль сказал — «смелость города берет, а наглость — неприступные крепости».

Есть легенда, что Ландау развлекался так — приоткрывал тихо дверь в какую-либо лабораторию, аккуратно всовывал в щель конец именно такого шланга, прикрывал дверь, прищемив шланг, и взвизгивал. Ответом ему был многоголосый женский визг из-за закрытой двери. Дело в том, что, услышав его взвизг, сотрудницы поворачивали голову на звук и видели понятно что, прищемленное дверью! А-а-а-а-а-а!!!..

Один из моих начальников — Л.Л. - однажды тоже двигался весьма быстро. Как-то раз мы с ним выпросили у намного более богатых коллег из НИИ «Исток» (Фрязино) несколько дисков диаметром 50 мм из гексаборида лантана, редкость по тем временам и жуткий дефицит. Материал это весьма хрупкий. Положил их Л.Л. в задний карман, благополучно прошли проходную и радостно направились к электричке. Пока шли эти сто метров, про диски забыли. Вошли в вагон, Л.Л. оттопырил зад и начал садиться. Штаны натянулись, послышался треск… но не штанов. … Как же он подскочил! — проявив отличный слух и реакцию: сломался только один диск.

Сотрудник Л.А. преподавал в ФМШ при МИЭМе, и как-то в группе нарисовались два школьника — радиолюбителя в старом смысле слова. Они вообще не участвовали в занятиях, а тихо сидели в дальнем углу, обменивались схемами, обсуждали. После конца занятия подходили, задавали один-два радиолюбительских вопроса, получали ответ и мирно исчезали. Один из них ездил аж из Пушкина. Преподаватель Л.А. таскал им детали. Но однажды был слезно попрошен плафон от люминесцентной лампы, что вешают на потолок, — дети делали цветомузыку. Л.А. засунул плафон под куртку на спину (дело было зимой), получились красивые квадратные плечи, а внизу похищаемое доставало до середины голеней. Дуракам везет — за вертушку не зацепился и охранник не заметил. Что ж, бывает — заметила бы С.

Еще о выносе с предприятия. Не помню, кто мастерил себе телевизионную антенну, и ему надо было вынести трубу длиной около двух метров. Он вставил ее в штанину — рубашку — рукав и пошел. Причем рука была поднята вверх и составляла с ногой прямую линию. Попробуйте так встать. Теперь попробуйте так пойти… Ладонь же наш герой повернул горизонтально и пошел через проходную. При этом ладонью он помахивал, как бы прощаясь, голову повернул назад и громко кричал: «Пока, Петя!» Остолбенелый охранник проводил это явление безумным взором…

Считаю нужным кое-что разъяснить. Во-первых, то, что все рассказанные здесь истории — правда, в следующем смысле: либо я очевидец или участник, либо знаю истории по рассказу, но рассказ проверен разговором с очевидцем (или участником). Во-вторых, название «неофициальное жизнеописание» — аллюзия с известным китайским жанром, а «так и бывает в жизни» — с «Записками у изголовья» Сэй-Сенагон. В-третьих, среди читателей сего произведения могут найтись анализаторы-психологи. Сообщаю исходные данные для них: всю жизнь проработал в ВЭИ, «прошел путь» от инженера до старшего научного сотрудника. По указанным выше причинам в административно-партийной деятельности участия не принимал. Имевшие место два (впрочем, не очень настойчивые) предложения — отклонил. В 1985 году защитился, имею около 40 публикаций, всегда вел более свободный, чем другие, образ жизни (и в плане присутственной, и в плане исполнительской, и в плане той третьей дисциплины, названия которой не помню), за что и получал несколько меньшую, чем другие при моем стаже, должности и вкладе в дело построения коммунизма и укрепления «обороноспособности» зарплату. Эту небольшую разницу (около 10 % зарплаты) считал вполне разумной платой за эту небольшую свободу. Параллельно писал научно-популярные и публицистические статьи, коих и опубликовал в сумме в несколько раз больше, чем научных. Одним словом, несерьезный человек. Но женщинам это нравится.

Сэй-Сенагон бы уточнила: это нравится не всем женщинам, а тем, которые нравятся мне.

Любой Пимен описывает то, что как-то понимает, в чем как-то разбирается. Даже для того, чтобы просто заметить явление, надо кое-что о нем знать. Поэтому многие интересные вещи описаны мной кратко, а некоторые и вовсе не попали в мой сектор обстрела. Вот пример — стол нашего Директора, виденный мною 1 (один) (аллюзия с заполнением денежных документов) раз в жизни, обит снаружи кожей. Видимо, в психологии Директоров есть нечто, требующее обивки Столов кожей снаружи. Но, не будучи знатоком психологии Директоров (я даже не знаю, есть ли она), я не могу воспеть должным образом тот Стол и ту Кожу. Помнится, об этом нечто писал Веблен в книге «Теория праздного класса». Или вот — ну как я могу описать грандиозную и легендарную пьяную драку в ресторане «Прага», коей кончился банкет по поводу получения одним из наших начальников какой-то грандиозной премии? Ведь хотя я кое-что понимаю в ресторанах, но почти ничего в драках и ничего — в пьянстве. В этой жизни мне пришлось применять против человека силу лишь два раза и еще два раза — угрозу применения; все четыре раза были успешны, а опыт приносят в основном поражения.

Чего еще я никогда не умел и не делал — так это не тушил папирос в бензине. А дело было так. Двое моих сотрудников, Л. К. и Л. 3., вроде бы вполне взрослые люди, сидели как-то и, отдыхая от мытья большой вакуумной системы, курили. Курили они «Беломор», который некоторые из нас называли тогда в зависимости от степени образованности Беломоркэнэл или Беломоррис (ассоциации очевидны), а вакуумную систему мыли чистым бензином (или Б70, или «Галоша»). Объяснение, почему и когда моют другими растворителями, я опускаю. Упомяну лишь, что я сам, своими руками, лично мыл один раз спиртом. В это трудно поверить, более того, такое утверждение ставит под сомнение мою честность. Понимаю, но не могу молчать.

Так вот, сидели они и курили, а рядом стояло ведро с бензином. Шедший мимо них достопочтенный их начальник А.Ш. пробурчал что-то на тему, что курить рядом с бензином… и т. д. Пробурчал более чем обоснованно. На это один из них изумленно вынул беломорину изо рта и со словами: «Что Вы! Бензин же не горит!» — резким движением опустил беломорину горящей частью вниз. Беломорина вошла в бензин и, пшикнув, погасла.

Пояснение: горит не бензин. Горят пары бензина, находящиеся над бензином. На инициацию процесса требуется время. Если папироса проходит слой паров достаточно быстро, то вспышка не происходит. Она и не произошла.

Начальник закрыл рот, некоторое время стоял молча, после чего так же молча и удалился… В жизни так и бывает: Беломор — серебро, молчание — золото.

Эти же двое сотрудников изучали влияние магнитного поля на мух. Они помещали пробирку с мухой между полюсами магнита и пристально наблюдали за ней. Позже они утверждали, что мухи начинали сильнее жужжать. Апофигей — скажете вы (аллюзия со скурвившимся позже Поляковым и вообще с новой волной в пост-СССР-овской прозе) — и ошибетесь. Я знаю место (не ВЭИ), где проверяли, есть ли душа. Они брали крысу, взвешивали ее с бешеной точностью на каких-то супер-весах, потом аккуратно тюкали ее по голове и взвешивали опять. К сожалению, результаты этой работы не опубликованы, а ссылки на неопубликованные работы не допускаются.

И вообще, что есть начальник? Начальник есть светлое величество… (аллюзия с «Трудно быть богом» Стругацких). Принято издеваться над начальниками. Психологическая основа очевидна и в обсуждении не нуждается. Должен ли я в своем повествовании отдавать дань увлечению поношениями начальников? Да, если есть некоторая специфика «начальничества» в аспекте нашего материала. А есть ли она? Ее, как мне кажется, нет. Конечно, многие дурацкие случаи и ситуации, о коих я повествую, выглядят смешнее, если их персонаж — начальник. Но произойти они могли с любым. Стало быть, такое «более смешное» восприятие — свойство нас с вами, нашего подсознательного желания унизить начальника. И часто такое желание небеспричинно. но испытываем ли мы его — дело уже нашего мировосприятия.

Например, ВЭИ в свое время радостно принял известие, что секретарь комитета комсомола застукан уборщицей, когда он совершал некий акт (вы, наверное, догадываетесь, какой именно) в помещении комитета. А что тут такого? Не он один, хм-хм… Особенно ликовал народ по поводу того, что делал он это на парадной красной скатерти. Вот так в жизни и бывает — когда-то на ней трахались, а сейчас, небось, продали за валюту на Арбате. Вообще чисто начальнические истории какие-то невеселые. Например, когда-то нам надлежало получить дорогую установку для микроанализа — зарубежную, импортную, капиталистическую. Надо было сделать выбор из двух установок: одной — фирмы ФРГ и одной — Франции. Было известно, что французские лучше. Однако министерство настояло на заказе ФРГэвской. Когда установка прибыла, и наши сотрудники получали ее в аэропорту, появился вежливый молодой человек из министерства и, взяв самый маленький ящик, удалился. Судя по описи, в ящике были: кинокамера и авторучки «Паркер». Так в жизни и бывает — искать надо не там, где потеряно, а под фонарем. А фонарь устанавливать по согласованию с министерством.

Завгруппой А.Н. работал в комнате с тремя женщинами. В основном они разговаривали на работе о болезнях. У кого что болит, что надо делать, какие таблетки есть, и какое место чем мазать. И как-то раз у А.Н., милейшего, терпеливого и выдержанного человека, лопнуло терпение. Он открыл рот и произнес: «Я знаю хорошее средство от этой болезни». Все головы повернулись к нему, и последовал вопрос: «Какое же, Анатолий Прокопыч?» А. П. выдержал небольшую паузу и ответил: «Эту даму надо сводить к грузину».

На полчаса воцарилось оскорбленное молчание.

Полагаю, что Сэй-Сенагон этого бы не поняла. Полагаю, что она не знала роль «грузина» в российских анекдотах. Полагаю, что она считала секс средством от многих болезней. Полагаю, что в этом — как и во всем — она была права. Но тишина имела место, увы, только полчаса.

К этому можно добавить следующее. Мы полагаем, что женщины на работе разговаривают о тряпках и, на худой конец, о еде. Похоже, что мы ошибаемся — их жизнь хуже, чем нам кажется, и они разговаривают в основном о болезнях. Хотя это, быть может, игра. Как говорят психологи — «поглаживания».

К сожалению, автор не располагает полной информацией о темах разговоров на работе представителей лучшей половины человечества. Худшая часами обсуждала футбол и автомобили, а какие волнующие темы поднимали наши дамы? Полагаю, что чаще всего это были болезни, готовка, одежда (темы перечислены в порядке убывания частот; этот порядок весьма информативен). Но однажды они час обсуждали, в каком возрасте у мальчиков появляются волосы на ногах. С. по этому поводу заметила бы — в каком бы возрасте это не происходит, это прекрасно.

Значительная часть изложенных здесь историй связана с игрой. Всевэивской, всесоветской, всемирной, наверное, и вселенской игрой. Цитат тут можно привести немало, но и без теней классиков ясно — почти все наше поведение ритуализировано. Тому, как система (выражаясь негативно) или окружающая среда (выражаясь нейтрально) навязывает (выражаясь негативно) или вовлекает (выражаясь нейтрально) человека в игру, посвящены горы литературы. Как человек сопротивляется и гибнет, или сопротивляется, дразнит и выживает, или сдается, познав сладость «коммунитас», единения и, в том числе, в игре. Рамки игры никогда не бывают абсолютно жестки — играя день и ночь, Сэй-Сенагон сыграла так, что мы сейчас знаем ее имя. Кто из нас, борцов со строем и системой, диссидентов и разрушителей, циников и насмешников, сможет сказать: я индивидуален хотя бы в 1/10 ее? Чувственной придворной дамы далекого XI века? Рисовые поля, согбенные спины, блеск дворца, интриги сёгунов, искусство, пережившее века, протекающие крыши лачуг, блистательное владение мечом и луком…

Одна из наших работ тянулась ряд лет, как вялотекущая шизофрения, четыре месяца тишины, потом приезжают заказчики, неделя визга, опять тишина… В одну из конвульсий начальник Л.Л. приступил к рассказу своему подчиненному Л.A. о том, как дальше жить и что делать по этой работе. Когда время его взволнованного монолога превзошло полчаса, Л.A. понемногу начал улыбаться. В какой-то момент Л. Л. внезапно прервал токование и, мгновенно сменив тон, произнес: «Мне не нравится ваше улыбчивое отношение к этой работе».

А во времена Сэй-Сенагон за такое рубили головы… Кто тут говорил, что прогресса нет?

Человек использует для понимания природы упрощенные модели. Тут можно развести большую и глубокую философию, но сотрудник Л.А. в данном случае этого не сделал. Однажды его осенило, и он публично изложил свое видение методов работы в ВЭИ и, несколько шире, в стране. Представьте себе, — сказал он, — человека, который выскочил на мороз в брюках, но без трусов, побежал и на бегу сообразил, что надо бы трусочки-то надеть. А остановиться нельзя — замерзнешь. Итак, задача: на бегу, не останавливаясь, снять брюки, надеть трусы, надеть брюки. Вот так и мы работаем, — заключал он.

Полагаю, что С. оценила бы идею, хотя пришлось бы переформулировать. Типа «нижнее кимоно», «верхнее кимоно», «акомэ», «хакама», ну и так далее.

Причем тотальность игры была понятна всем, что порождало забавные ситуации. Зам. моего начальника В.В. обсуждает с зам. начальника отделения О.Л. расстановку оборудования в помещении. Перед ними расстелена «планировка» — план с квадратиками, долженствующими изображать. «Здесь стоит печь» — говорит В.В. Подымает глаза на О.Л. и добавляет — «она действительно там стоит». «Здесь стоит станок» — говорит В.В. Подымает глаза на О.Л. — «он действительно там стоит». И так далее…

Еще о начальниках и ихней горькой судьбе. Однажды Л.Л. потерял пропуск. С кем не бывает? Сотрудник Б.И., на которого «охотился» тогда оный начальник, стал его раз за разом ловить в коридоре и занудно излагать, как сделать, чтобы пропуск не терялся. Он вытаскивал пропуск, привязанный за веревку к карману пиджака, и гордо демонстрировал: пропуск, веревку и булавку, коей веревка была пришпилена к пиджаку. Начальник терпел — остатки воспитания: Б.И. был существенно старше, — хотя, думаю, ему стоило это много крови. Но этим ситуация не кончилась. Сотрудница Н.Н., равно ненавидевшая и начальника, и автора веревки с булавкой, бегала потом по всему ВЭИ и радостно всем сообщала: «А вы знаете, к какому месту у Б.И. привязан пропуск? К неприличному!» Ха-ха-ха. Нет, не получается. Знаю, что это должно быть смешно. Знаю! Ха-ха-ха. Нет, не получается…

Раз уж мы заговорили о не смешном. Среди ВЭИвских стариков (о коих речь позже) эта история называлась «история о двух миллионах». Эта история, точнее, — перечень событий, составляющих ее, — известен мне только в пересказах. Итак.

При строительстве нового корпуса на нашей территории пропало стройматериалов на два миллиона; на этой же стройке упал с лесов и разбился прораб; возник вне нашей территории особняк директора; финотдел слился с нашей бухгалтерией, а начальник финотдела и главный инженер покинули ВЭИ; секретаря нашего парткома В., пытавшегося раскопать это дело, побили на улице хулиганы, по окончании побиения они довели до его сведения, что у него есть дочь, и она иногда возвращается домой вечером, после чего наш секретарь покинул ВЭИ. Кстати, уволить главного инженера директор, видимо, сразу не мог — сначала он понизил его в должности до просто инженера и низверженный властитель две недели «работал» в моей лаборатории. За это время произошло только одно важное событие — оный властитель распорядился, и бравые слесаря, сошедшие с неба, соорудили металлические стеллажи на всю стену. Многие годы спустя добрым словом поминали мы опального главного инженера и его метеоритоподобный полет через наше воздушное пространство. Полагаю, что Сэй-Сенагон бы это поняла, одобрила и лирически оформила.

Вот так в жизни и бывает: главный инженер считал, что они — наши, а наши считали, что он — не наш: безответная любовь. А в результате — полет с лесов над стройплощадкой, можно догадаться, чьим гнездом она была. К этому можно добавить следующее. Один мой знакомый, А.А., человек, прошедший путь от ученика электромонтера до владельца персонального кабинета с видом на проспект тогдашнего Калинина и с пятью телефонами (в том числе и красным, без диска) и знающий советскую систему, как вы догадываетесь, досконально, говаривал: «мера ответственности обратно пропорциональна квадрату числа лиц, подписавших документ». Ни в одном случае, когда в ВЭИ происходил несчастный случай, виновные не находились.

Впрочем, несчастных случаев в ВЭИ было немного. Раз в несколько лет кто-то попадал под высокое напряжение со смертельным исходом. Одного товарища утащило в какой-то механизм типа мясорубки на стройке — естественно, с тем же результатом — а вы как думали? А мой сосед по лаборатории А.Н. получил два сломанных ребра, попав в транспортер в колхозе (собственно, ездили мы в совхоз, но народ говорил «колхоз», и я буду писать совхоз только там, где это существенно). Кстати, странно, что ребра сломал А.Н. - он был весьма осторожным и разумным человеком. Зачем он полез в транспортер? А зачем сотрудник Л.А. потянулся мордой к только что напаянной на откачной пост лампе? Ему, видите ли, показалось, что там что-то потрескивает. А она возьми и взорвись — потрескивало плохо отожженное стекло. Л.А. получил в морду фонтан стекол — хорошо, что был в очках. Одному сотруднику упала на лапы крышка от вакуумной камеры. Врачи ухитрились пришить ему обе кисти, но пришлось переквалифицироваться в теоретики и бросить курить. Впрочем, в такой ситуации это, мне кажется, имело смысл сделать. Насчет С. в данной ситуации ерничать как-то не тянет… Однако хватит чернухи.

Однажды вэивцам повезло по-крупному. В Истринском отделении ВЭИ в 1980 году был построен купол диаметром около 250 метров для испытаний высоковольтной аппаратуры. Надо его было строить или нет, вышло бы дешевле построить что попроще — не знаю. Гигантомания в строительстве — как утверждают культурологи — свойство тоталитарных режимов. Но у них маловато примеров, потому что гигантомания требует денег (работы), а тоталитарные режимы живут бедно (потому что при них люди плохо работают). Но это так, к слову. А купол был беленький (то есть светло-серый) и красивый, жители района и пассажиры электричек любовались. А однажды выглянули в окно и окошко и — э?!

Протерли глаза. Нет. Выронили изо рта «Беломор». Сказали «бля». Все равно нет…

Произошло следующее. Зима было снежная. На 1/6 части суши (на дворе — NB — 80-е годы) это бывает. А при строительстве было кое-что нарушено. Позже говорили, что болтики были не из стали 45, а из стали 3. Ну, то есть из собачьего… сами понимаете. Купол сложился через несколько минут после конца рабочего дня — народ еще шел по тропинке. Ударная волна была такая, что людей с этой тропинки сдуло. В корпусе, стоявшем в нескольких десятках метров, сорвало с окон решетки и вдавило их в комнаты. Правда, тут тоже болтики могли быть из того же. Но «соус пикан» (поговорка сотрудника А.Е.) состоял в том, что днем корпус охраняли деды, а после конца смены их меняли и дежурили до утра солдатики, так в этот день к солдатикам приехал какой-то их чин и делал им клизму за непорядок в казарме, они задержались, а деды сказали, что у них в горле пересохло и душа горит, и в гробу они (о!) все это видали. Сказали и ушли. Купол выбрал, чтобы упасть, те самые пять минут, когда под ним никого не было. Совсем никого!

За двадцать лет купола в России поглупели… (будущий исследователь моего творчества установит по этой реплике день написания — вспомнил-то я про купол неспроста!)

Через несколько дней после события сотрудники В. Т. и Л.A. ездили в оное Истринское отделение. Естественно, им было любопытно, и они направились к.

Низкое серое небо, кучи строительного мусора, обледенелая глина. Вечереет. На часах — мерзнущий солдатик. Нет, мы оба не курим. Увы… Купол рухнул «не до низу» — осталась стена высотой в несколько метров. Они подошли и поразились — вблизи не было заметно, что она «круглая». Стена казалась прямой, она уходила вдаль и терялась в тумане. В этот момент Л.A. понял — и на много лет, до старческого маразма запомнил, — почему мы не видим, что Земля круглая.

Потому что у нее слишком большой радиус — понимающе кивнула бы Сэй-Сенагон.

Моя мысль, как притягиваемая магнитом, возвращается к забору и охранникам — вот она, сила архетипов! Тем более что я неоправданно мало рассказал о наших бравых стражах. Жизнь их тяжела и проистекает в непрерывной борьбе. Чудовищные каверзы подстерегают их. Так, например, мой сослуживец И.С. выносил как-то бутылку спирта, за который нам должны были на другом предприятии что-то сделать (извилисты пути советской науки). Но он положил бутылку в сумку, а в этот день был шмон. И его попросили предъявить. Человек железной выдержки — он медленно вынимал одну за другой вещи из помойки, именуемой его сумкой, и когда на дне остался зонт, ему раздраженно сказали: «Проходите». А бутылка лежала под зонтом.

Отсюда мораль — остатки сладки, или, как говорили древние — «здоровье на дне тарелки».

Этот же мой сослуживец и друг И.С., находясь в отпуске для подготовки к аспирантскому экзамену, явился на работу, чтобы сдать этот экзамен. Экзамен был по истории КПСС, и мой сослуживец шел слегка возбужденным. Надо полагать, его переполняли знания и благоговение. Поскольку начало рабочего дня было тогда в 8:30, а шел он на экзамен к 10:00, охранники попросили у него пропуск. Словами «хуюшки вам» он недвусмысленно дал понять охране, что пропуск сдать отказывается, прошел сквозь них, как нож сквозь масло, и устремился на экзамен. «Как нож сквозь масло» — ввиду отличной спортивной формы (горнолыжник, каратэист, в недавнем прошлом — спелеолог высшего класса).

Но позже ему пришлось писать объяснительную записку, а его начальник К.У. сладострастно и публично объяснял ему, что с охранниками говорить нельзя, т. к. «у них нет второй сигнальной системы». Отсюда мораль — никогда не предлагай того, что не собираешься давать — по крайней мере, не собираешься давать охранникам. Сэй-Сенагон так никогда не поступала.

Прошли десятилетия. Сотрудник И.С. уволился. А чтобы ходить в гости к сослуживцам, заготовил себе два десятка разовых пропусков, вписав туда сразу же свои ФИО и номер паспорта. Два визита в год, время шло и шло, и произошел в стране обмен паспортов. В очередной раз, идя в гости, И. С. сунул охраннице слегка пожелтевший бланк пропуска и, естественно, паспорт… Лирическое отступление: пропуск должен заполняться в бюро пропусков непосредственно перед проходом. На серьезных предприятиях в пропуске ставилось время выдачи с точностью до минуты. И предупреждали, что пропуск действует на проход тоже — в течение нескольких минут. Так вот, сует он пожелтевший пропуск… Пауза. Вахтер поднимает на И.С. пустые глаза и спрашивает: «Почему у вас номер паспорта, указанный в пропуске, не совпадает с номером паспорта?» Короткая пауза. И.С.: «А я его давно заполнял». Пауза. Мадам вахтер берет ручку, зачеркивает в пропуске старый номер паспорта, вписывает новый и пропускает И.С. на вверенную ее охране территорию. Занавес.

В молодости этот самый его начальник К.У. имел и свое приключение с охраной. А именно, некогда в ВЭИ выдавали молоко. Народ повадился — экие мерзавцы — носить молоко домой. А полагалось пить прямо «у станка», ибо молоко выдавалось, разумеется, не для того, чтобы поить им детей, а чтобы компенсировать вредность производства. Фактически, как правило, никакой вредности не было. Но в списках на получение числились мертвые души давно уволившихся сотрудников, что позволяло всем причастным… ну и т. д.

И оный начальник, желая — законное желание для любого мужчины — покрасоваться перед симпатичной сотрудницей К.Н., передал ей пакет с молоком прямо между прутьями наружной ограды. Охранница увидела это, погналась за ним, потрясая пистолетом, он вбежал в столовую и — доктор физ. — мат. наук все-таки — встал за дверью. Охранница, брызжа слюной, влетела в столовую, а он спокойно вышел за ее спиной. Охранница некоторое время бегала по столовой, потрясая «пукалкой», потом успокоилась и удалилась восвояси. Отсюда мораль: «в профессии святого, как и в профессии вора, главное — вовремя смыться». («Праздник святого Йоргена»).

А ведь на самом деле страшно писать подобные тексты. думаю, что Сэй-Сенагон меня бы поняла. Я пишу о молодом К.Н. и знаю, что спустя сколько-то лет он станет по просьбе следующего начальника — В.П. - формальным руководителем моей диссертации (фактически руководителем был А.К. из Фрязино, но он был кандидат); на защите скажет, что я пришел к нему уже сложившимся исследователем, и его роль была так мала (по наивности я решил, что это он меня хвалит); когда после успешной защиты его сотрудники предложат ему взять меня в его лабораторию, ответит, что «не хочет превращать лабораторию в синагогу»; включит результаты, полученные сотрудником И.С., в диссертацию сотрудницы А.Ц., своей — нет, нет, я со свечкой не стоял; потом, видимо (это уже я узнаю позже) впадет в маразм — и, встретив как-то меня (я пришел в ВЭИ в гости к приятелям, но уже давно там не работал), начнет махать перед моим носом пенсионным удостоверением, и рассказывать, как он умно поступил, что получил его, и сколько он теперь экономит на транспорте. Так я впервые понял смысл слов «от стыда мне хотелось провалиться сквозь землю»… Если есть в этом ми ре хоть что-то, чего я хочу меньше, чем умереть — так это превратиться в нечто подобное…

Повествуя о Всесоюзном институте, занимающемся — страшно сказать — наукой, стыдливо называемой «отраслевой», я ничего не рассказываю о самой науке, о том, как делалась наука и техника, которой мы также делали немало. И это не случайно. Написано много хороших книг о том, как делается наука и техника, и еще больше плохих. В любом случае сказать что-то новое невозможно. Ни о творческом экстазе, который я за 20 лет работы испытал раз пять, ни о наглой фальсификации результатов, когда срок подходит, а работа не сделана, я не смогу рассказать ничего существенно нового. О творчестве рассказать вообще трудно, об ощущениях в тот момент, когда ты понимаешь, что ты нечто ПОНЯЛ — почти невозможно. Это ведь ощущение почти физиологическое; опишите-ка на бумаге настоящий оргазм. Не ту потную серятину, которую мы имеем круглый год, а то, что бывает, когда приезжаешь в отпуск в Прибалтику, к своей девушке, которая уехала туда дней на десять раньше и уже посвежела, а ты тоже ее эти десять дней не видел, и прилетел, значит, дневным самолетом, и доехал, и сходил, искупнулся, и поел — это ж надо! — с чистой скатерти — когда же ты ел-то последний раз с чистой скатерти? — и прогулялись лесом, даже не обнимаясь, поглядывая друг на друга и оттягивая удовольствие, и вот «лабвакар» хозяйки, и вот дверь закрылась и вы вдвоем… Опишите-ка это, граф! (намек на Толстого Л.Н.). Слабо? Вот и я поэтому не пишу о творчестве.

Что же до фальсификации и халтуры, то в науке я ее не допускал. Да и при мне ее не делали, хотя попытки — впрочем, робкие — были. Что же до техники, то при мне халтуру иногда делали. Например, выполняя соцобязательство сделать (далее текст для профессионалов) партию термоэлектронных оксидных катодов, брали партию никелевых стаканчиков и мазали их белой гуашью. Профессионалы хохочут, а непрофессионалам поясню — никелевый стаканчик должен быть, это правда, но внутри него должна быть еще одна непростая вещь, подогреватель, а покрыты стаканчики должны быть вовсе не гуашью — они не стенгазета.

Отсюда мораль — о чем нельзя говорить, о том следует молчать. Сказал это Витгенштейн, но Сэй-Сенагон тоже так считала.

Что же до гуаши и стенгазет, то мне есть, что рассказать, ибо я был некоторое время редактором стенгазеты, и мне это нравилось. Нравилось мне это и само по себе, и потому, что делал я газету с приятными людьми. Было у нас с газетой четыре интересных случая. Первый — это когда стеклодувы попросили подарить им навсегда номер, посвященный стеклодувной мастерской; второй — когда сотрудники одного отдела украли навсегда номер, посвященный их начальнику. Эти два случая свидетельствуют о народном признании. Два других случая были менее приятны, но более забавны.

Наше отделение вело работы по применению мощных электронных пучков. Все знали, а кто не знал — тот понимал, что работы эти ведутся под эгидой военных. Считалось, однако, хорошим тоном говорить, что имеются в виду технологические приложения, например, для разрушения горных пород. Тень не отца Гамлета, так инженера Гарина. Работы по пучковому оружию велись тогда на Западе довольно открыто, и советские журналы регулярно помещали обзоры западных публикаций на эту тему. Мы и поместили в газете такой обзор — взятый из советского открытого издания «Зарубежная радиоэлектроника». Был скандал, и нас заставили заклеить статью в уже провисевшем два дня номере…

Вот так и бывает в жизни — на клетке с жирафом не надпись «осел», а белая табличка. И все бегут к служителю и спрашивают — в чем дело? Вот и меня все спрашивали, что и почему заклеено. А я не без удовольствия объяснял.

Вообще же о системе секретности я писать не буду. О ней уже все сказано (имеется в виду аллюзия с «о любви не говори, о ней все сказано»). Суть проста — имевшаяся система была совершенно неэффективна, а служила (и служит) только кормушкой для дармоедов. «Это правда, это правда, это правда, это было и, наверно, будет завтра» (А. Галич). Плюс для психологической разрядки.

Четвертая стенгазетная история была такова. Однажды мы опубликовали заметку о житье-бытье наших сотрудников на овощной базе Малино. Последовал скандал и требование снять газету. Мы стояли насмерть и сторговались на том, что вклеили строчку «заметка отражает личное мнение автора», абсолютно бессмысленную, ибо мнений в заметке не было вовсе. Были в ней лишь наблюдения — о бытовых условиях, о еде, о способах общения сотрудников базы и «шефов» и т. д. Какое же из наблюдений взъярило начальство? Задушевные беседы помогли выявить «жемчужное зерно» (под навозной кучей я понимаю, конечно, не заметку сотрудника Л.А., а всю ситуацию). Оным зерном оказалась информация о том, что на базу не доставляли газеты. Заметим, что телевизор на базе был, так что не в том дело, что мы пропустили бы смерть Генсека или полет очередного космонавта. Нет, дело было серьезнее. Отсутствие газет — это знак невключенности в совковую жизнь. И начальство испугалось, что следующее начальство будет недовольно тем, что кто-то не обеспечил должного уровня этой самой включенности.

Вот так и бывает в жизни — «над начальством есть начальство, а над ним еще начальство, вот канальство» (ансамбль «Кохинор» Дома архитекторов).

Что до базы, то гораздо более интересной, нежели газетная, была алкогольная проблема. Как-то утром один из моих трех сожителей (по овощной базе) вообще не смог встать, а двух других я вел на работу, крепко взяв под руки. Начальница бункера Малинской плодоовощной базы, посмотрев на нас, изображавших трех богатырей (отличие — неприкладывание руки ко лбу для глядения вдаль ввиду невозможности поднятия руки), промолвила: «Эти двое мне сегодня не нужны». Пришлось мне вести двоих моих сокамерников обратно. В последующие дни мы все четверо работали хорошо, начальницу называли «хозяйка» и «хозяюшка» и заслужили ее благоволение.

Но вот что интересно: эти двое вовсе не были алкоголиками. Даже в моем, весьма — в области алкоголя — пуританском восприятии. За много лет совместной работы я ни разу не видел их «под мухой». «Как это радостно, — сказала бы Сэй-Сенагон, — когда узнаешь человека с новой, неожиданной стороны».

Когда мы ездили в колхозы и на базы, народ нажирался до блевания в автобусе в 30 % случаев. Люди вырывались из тюрьмы — тюрьмы, созданной работой и домом, начальником и женой, и бесконечными проблемами. Люди вырывались на свободу. Сейчас зима 91/92 года, народ вырвался на свободу и многие уже… того… пачкают в автобусе. А некоторые предсказывают, что это будем скоро делать мы все. Допишу ли я это эссе, итог — а что, и впрямь с некоторой стороны итог — моей жизни?

Каждый наш шаг — итог всей предшествующей жизни — сказала бы, мило улыбнувшись, Сэй-Сенагон. И сделала бы изящное движение веером.

Народ в автобусе бывал радушен и добр. Саживали попутчиков. В большинстве случаев попутчик бывал понятлив и не испытывал от наших пьяных песен неудобств, апперцептивно схватывая обстановку. Однажды, однако, мы посадили прилично одетую даму — и откуда только взялась она на дорогах Подмосковья? — и, когда двери с тяжким скрипом закрылись, автобус тронулся, по полу, звеня, покатилось и мы заорали что-то матерное, дама не на шутку перепугалась. И этому упоминавшийся на этих страницах В.П. свидетель (аллюзия с «и этому я, Маяковский, свидетель») как единственный (кроме этой дамы и меня) почти трезвый человек в автобусе. Дело в том, что в силу больших габаритов напоить В.П. было невозможно — мы, советские люди, делили алкоголь поровну. Но через 5 минут дама поняла, что мы люди не опасные, что половина здесь — кандидаты наук, и успокоилась.

Полагаю, что Сэй-Сенагон согласилась бы с утверждением, что пьяных кандидатов наук приличной даме можно не опасаться. Даже на дорогах Подмосковья.

Прошли десятилетия. Съезд авторов, издателей, исследователей, фанатов фантастики под Санкт-Петербургом. Автобус с участниками из Москвы едет от соответствующего вокзала в Санкт-Петербурге в дом отдыха — место гнездования. Треть пьет, треть обсуждает напитки, треть ищет глазами магазин. Нашли! Автобус тормозит, и народ бежит за добавкой. Deja vu. Вся беда, — говаривал Эркюль Пуаро, — что люди не меняются. В этом счастье, — возразила бы ему Сэй-Сенагон.

Заметим, что безудержное пьянство вовсе не было в ВЭИ нормой (колхоз — ситуация особая). Про товарища, не умевшего остановиться, говорили осуждающе: «у него концевика нет». Вряд ли С. знала, что такое «концевой выключатель», но А.К. (не сотрудница ВЭИ) подсказала мне, где его могли встретить вы. Видели, небось — прозрачный короб с мягкими игрушками, над ними ездит захват, а гражданин, которому не терпится расстаться с трудовыми сбережениями, жмет на кнопки и управляет перемещением захвата, стремясь схватить игрушку? Так вот, на самом конце траектории стоит мааленький такой выключатель, когда захват с игрушкой доезжает до этого конца, он нажимает на этот выключатель, который и дает при нажатии команду на раскрытие зажима. Игрушка, естественно, падает. Так этот выключатель и называется концевик. Его и не было у некоторых сотрудников ВЭИ — с пониманием кивнула бы Сэй-Сенагон.

Кроме Малинской базы, была еще и Душинская плодоовощная база — в Москве, на Душинской улице; мемориальная табличка там пока не висит, но я полагаю, что московские власти этот недосмотр устранят. Тут рассказать нечего, кроме того, как мы объедались тем, на чем работали. Помню один раз мандарины и один раз бананы (из нескольких десятков раз). Сегодня, зимой 91/92 года, это звучит как-то странно.

Кроме баз, были еще и колхозы. Главное их свойство — указанное выше отключение от повседневности и растормаживание. Например, для меня это было место, где я мог Покурить, Лежа в Кровати. А также вволю пообщаться с друзьями, если удавалось поехать с ними в одну и ту же смену. А также побывать на природе — народ удил рыбу, собирал грибы. Народ жил. В людях просыпалось что-то здоровое. Они начинали рассказывать друг другу о жизни. Проводили время в обществе лиц противоположного пола. Вот, например, сцена. Сидим мы на скамеечке и курим. Мимо идет один общий знакомый — Ю.Ш., токарь с производственного участка. Останавливается и говорит: «И.М. обещала за 10 рублей дать поцеловать грудь. Как думаете, стоит?» Я молча давлюсь папиросой. Народ тихо стонет от смеха.

Так в жизни и бывает — один проводит время в обществе, а другой молча давится от смеха. И это — как сказала бы Сэй-Сенагон — несправедливо. Да и названная цена вызвала бы у нее недоумение…

Многие начальники, заняв свое место, считали должным пару раз съездить в колхоз и на базу. Так сказать, сходить в народ. Бывал в автобусе, идущем в колхоз и директор Наяшков, и даже он сам таскал мешки. Причем, по крайней мере, один раз ребята на разгрузке из кузовов совершенно уделали его, подбирая мешки из-под кубинского сахара, мы их называли «подарок от Кастро», и весили они не 40, а 80 кг. Позже он ездил на базу, но уже не в автобусе, а на черной Волге, и один раз лично он мне кидал, стоя в цепочке, кочаны. Я, правда, не знал, что «этот в беретике» — директор, и только поэтому у меня руки не тряслись от уважения и страха.

Второй этаж клуба в Чирково. Вечер. На кровати сидит сотрудница И.А., дочь стеклодува А.М., и под гитару поет. Играет комсорг Отделения электроники. Стихи типа детского фольклора — «Стиль баттерфляй на водной глади / Продемонстрировали девы / Они в бассейнах Ленинграда / Плывут направо и налево». Исполнитель промачивает горло. «Какой-то маленький вассал / Все двери замка обошел / Но туалета не нашел /Ив книге жалоб написал». Что он написал, я не помню, но куплетов было много. Думаю, что с десяток. «Король двенадцатый Луи / Велел отрезать всем по пальцу / За то, что оные страдальцы / Перчаток не уберегли». Бр-ред! — с чувством сказала бы С., и была бы права. А присутствующим хорошо. Тепло, сухо, папироса, друзья, и еще поют.

Кстати. Сотрудник Л.А. был в тот заезд особенно счастлив — «моя кровать стоит у окна, стекло разбито, и поэтому я первый узнаю, что пора идти на завтрак и ужин, и что именно будет на завтрак и ужин — кухня была внизу» — пояснял он. А на обед мы вваливались прямо по приходе с поля, нюхать времени не было.

На много важных, жизненно важных вопросов отвечало нам пребывание в совхозе. Так, например, на вопрос, почему картошка растет неравномерно. Двадцать метров пустой грядки, потом — огромный куст ботвы, правда, опять без картошки. Загадка эта стояла передо мной, подобно столбу дыма днем и огня ночью, который вел моих предков по местам будущих успешных боев Цахала. И разрешилась загадка, когда я впервые удостоился участия не в уборке, как до того, а в севе картошки.

Картофелесажалка есмь бункер для картошки на двух колесах, с дырой внизу, из коей картошка сыплется в борозду, и влекомый трактором. На подножке, трясущейся над бездной поля, стоит с.н.с. и палкой помогает картошке струиться в дыру. Венчает агрегат небольшой барабан, в который надо насыпать гранулированное удобрение (мелкие белые шарики), которые должны плавно, чинной цепочкой, услаждая взор, струиться туда же. Удобрение поступает в полиэтиленовых мешках. Принятый в стране моего проживания метод погрузки-разгрузки влечет продирание мешков, хранение их под открытым (так принято у нас говорить) небом вызывает, ввиду осадков, намокание, а последующие физико-химические процессы — «слеживание», то есть окаменение. Так что насчет чинно следующих по тонкой трубочке белых шариков — увы.

Мешок с удобрением ставится на трясущуюся над упомянутой бездной подножку и своим верхом точно достигает моей промежности (с учетом шерстяных носков, войлочных стелек и говнодавов). Упомянутая деревянная палка раз в двадцать метров — бум — бьет по мешку с удобрением. Ком размером с чайник вываливается и — бум — попадает в борозду. «Бум» в начале этого текста и «бум» в конце образуют так (литературоведами) называемую «рамку». См. прелестную книгу Герхард «Искусство повествования», посвященную «1001 ночи». В тех местах, где был «бум», вырастает куст ботвы без картошки, где бума не было — не вырастает ничего. Поэтому картошка растет (на совхозных полях) так, как она растет.

Общение с природой в колхозе имело выраженную утилитарную специфику. Впрочем, в здоровом человеческом обществе так и должно быть. Любовь — как учил нас поэт — не вздохи на скамейке! Утилитарность общения с природой состояла в превращении Природы в Еду. Особенно прославился на этом поприще старший научный сотрудник Л.М. Позже мы встретимся с ним на этих страницах — он будет одним из тех, на кого охотился Розовый Пеликан. Что это такое? Узнаете, когда придет срок.

Пока мы шли с поля домой, сотрудник Л.М. куда-то исчезал. Он приходил минут на 15…20 позже остальных, но приносил две большие сумки. Например, одну с картошкой и одну с кукурузой. Или с иным продуктом. Народ брался за ножи и начинался технологический процесс. Один из жителей нашей комнаты, И.К., позже мы встретимся с ним, когда он будет купать мышей в жидком азоте, не принимал участия в подготовке трапезы, да и в трапезе тоже. Он мрачно возлежал, а когда тарелки расставлялись на столе, и благоухание наполняло наш скромный вигвам, бурчал: «Опять блядей приведете?» Мы вяло возражали, а потом звали дам из соседней комнаты, чтобы те помогли нам справиться с едой. И они помогали. А потом исчезали. Небольшое расследование полностью удовлетворило наше любопытство. Они исчезали в следующую комнату, где их поили. Беда в том, что в нашей комнате собрались непьющие.

Что, конечно, является событием маловероятным, но надо же так случиться… Я прямо вижу, как Сэй-Сенагон наклоняет свою изящную головку и смотрит на меня недоверчиво…

Леопард. Не, это не кошечка, а кликуха или, если угодно, погоняло сотрудника Л.М. - его звали Леонард. А еще он имел обыкновение путешествовать по Северу и, вернувшись, потчевать нас рассказами. Один из его рассказов повествовал о некой избушке с некой бабушкой, которая всю ночь развлекала их народным творчеством, один из образцов которого был таков: «Какие были раньше мужчины? Нос горбиком, хуй столбиком, пять палок бросит и на руках носит. А теперь? Нос картошкой, хуй гармошкой, одну палку бросит и на водку просит». Я — сторонник дружбы народов; полагаю, что С. и эта бабушка быстро бы нашли общий язык.

Как-то раз, когда мы чистили грибы перед готовкой, сотрудник B.C. лежал на кровати, листал каталог грибов и комментировал. Про один из грибов он произнес после некоторой паузы: «А про этот написано… что по данным некоторых авторов, съедобен». Мы немного помолчали, а потом продолжили готовку. Дуракам везет — сказала бы С. - и вы читаете этот текст.

А однажды некий сотрудник (я пропускаю его инициалы не по каким-то политическим причинам, а просто потому, что забыл) сказал, что умеет готовить лягушек. Народ немедленно взалкал, тот пошел и поймал (кажется, двух) и приступил. Примерно в час ночи у меня кончилось терпение, и я пошел спать. Те, у кого терпения хватило, поведали мне утром, что досталось по ма-аленькому кусочку, а по вкусу это — курятина. Но разве нужен больший кусок, чтобы оценить и т. д. — вопросила бы С.

Еще о вздохах на скамейке — но не в колхозе, а на базе. По вечерам я иногда устраивался на скамейке с книжечкой. И как-то раз устроился рядом с одной нашей сотрудницей, кажется, Т. А на верхнем левом углу здания напротив нас сидел на фоне сентиментального неба голубь. Как-то разговор дошел до Греции и амфор. И я высказал (известную) гипотезу, что форма амфоры срисована с женской фигуры. «Конечно, нет, — возразила сотрудница и показала на сидевшего в профиль голубя, — вовсе не с женщины, а с голубя».

Позже я пытался за этой сотрудницей приударить, но отклика не получил. Умному человеку это стало бы ясно уже из истории с амфорой и голубем. «Плохо быть дураком», как говорит мой сотрудник С.К.

Разные, очень разные функции выполняли мы в совхозе. Советский инженер — сможете ли вы придумать, чего он не сможет сделать? Нет. И Сэй-Сенагон бы не смогла придумать. Уборка овощей и злаков, сев, строительство, лесоповал, животноводство… Как-то раз мы попали на ремонт комбайнов — можно сказать, почти по специальности. Не затем мы ехали в совхоз, чтобы опять держать в руках гаечный ключ! Но пришлось. Чинили комбайны мы бригадами по трое, под руководством местного специалиста. Специалисту было на вид лет 60…65, на самом же деле — думаю, меньше. Пил он так, что мы остолбенели. В обед он самолично и единоначально выдувал бутылку (надо ли пояснять, чего?) и — продолжал руководить ремонтом, отдавая понятные и правильные указания. Как-то раз он уделал две, но после этого его речь приобрела некоторую лапидарность. Однажды в конце дня мы покуривали и произнесли полушутя, что, мол, сегодня вечером надо по девочкам, а то давно пора, и — не желаете ли, Иван Иванович, с нами… И тут мы остолбенели. Этот прожженный алкаш и матерщинник покраснел, опустил глаза и смущенно произнес — не, мне с вами, ребята, нельзя… мне надо кого постарше…

Разными могут быть у людей представления о должном. Но всех нас объединяет то, что у нас такие представления есть. У И. И. они были. А у многих — уж не знаю, было ли такое во времена С. - таких представлений просто нет. Нет вообще. Можно все, за что не убили. А если кого убили — значит, было нельзя, сам виноват, не перетер, не разрулил, не фильтровал базар…

На соседней площадке чинили комбайн тоже наши ребята. Местный начальник при них был старше нашего, и вдобавок у него совсем не гнулась спина. Совсем. И как-то раз кто-то из нас отпустил какую-то шутку по этому поводу. Наш И.И. посмотрел на нас соболезнующе, с доброй улыбкой, как на несмышленышей, и медленно, с паузой после каждого слова, произнес — «наши… деревенские… бабы… им… ОЧЕНЬ… довольны».

В нашей бригаде оказался один молодой человек — новый сотрудник, которого я не знал. Когда мы слегка потрудились, то решили, что пора и покурить. Поскольку курить, тупо глядя друг на друга, не интересно (а на бескрайние просторы смотрят только поэты), то кто-то затеял разговор, скажем, о летающих тарелках. Когда очередность дошла до нового сотрудника, он открыл рот, произнес: «у меня есть масса литературы по этому вопросу» и замолчал. После некоторой паузы разговор плавно потек дальше. На следующем перекуре разговор зашел о, скажем, снежном человеке. Когда очередность дошла до нового сотрудника, он открыл рот, произнес: «у меня есть масса литературы по этому вопросу» и замолчал. Мы переглянулись. На следующем перекуре — да, вы угадали. Между прочим, в том колхозе я как-то сказал, что когда я гляжу на этого мальчика, я жалею, что я — не женщина. Мои коллеги посмотрели на меня обеспокоенно, и мне пришлось срочно пояснять, что я. это… теоретически… Всегда правильная осанка, прямой взгляд в глаза, крепкое мужское рукопожатие, внятный подбородок. Прекрасный образец человеческой породы. Вспоминая его участие в наших дискуссиях, я начинаю понимать, почему биологи не воспринимают нас как людей.

Два примечания. Подобное употребление выражения «внятный» я впервые услышал когда-то от моей подруги В.И. Она говорила — про себя — «внятная грудь». Второе — на бескрайние просторы смотрят не только поэты. А еще и влюбленные — когда она сообщает ему, что мы с тобой, кажется, недостаточно предохранялись.

Тот же товарищ И.К., который сообщал, кого мы опять приведем разделить с нами трапезу, был замешан в еще одной замечательной истории, тоже связанной с колхозом и с отказом от еды. Но важно другое — это была история о Настоящей Женщине. Как-то мы убирали картошку на комбайне, было дождливо и мерзко («все было пасмурно и серо, и лес стоял как неживой, и только гиря говномера качала молча головой» — А. Галич). И на очередном круге наш старшой (тот же научный сотрудник Л.М.) распорядился о костре и еде. Собрали еду, двое нырнули в кусты, а мы поехали убирать дальше. И когда мы сделали очередной круг, колбаса уже скворчала, и все кругом источало ароматы. Мы проглотили слюну, слезли и начали вкушать. А сотрудник, сообщавший нам, кого мы приведем, остался на комбайне и сидел там, как статуя «Научного Сотрудника на Уборке Картошки, неизв. маст, предпол. посл. четв. XX в.» И произошло чудо. Любой нормальный человек при виде этой сцены сказал бы «вот псих» и погрузил бы зубы в колбасу. Воспитанный человек не сказал бы, но подумал. Истинный аристократ духа, читатель и почитатель Рериха и Блаватской просто ничего не заметил бы, а погрузил зубы, куда сказано.

Но Настоящая Женщина, сотрудница ВЭИ Галя О. подошла к старшому Л.М. и шепотом спросила его: «Ивану отнести еду на комбайн, да?»

Пройдут годы. Люди забудут весь тот бред, который мы создали в своей жизни. Рухнут корпуса ВЭИ, изгладится из памяти людской даже мой бессмертный текст, но навсегда сохранится на скрижалях благодарного человечества эта история — история о Настоящей Женщине, накормившей Представителя Противоположного Пола. Думаю, что Сэй-Сенагон согласилась бы с тем, что это и есть высшая справедливость. «Ибо в каждом представителе есть природа Будды», — добавила бы она.

Теперь перед вами барак на 50 кроватей, в котором мы и живем. В пионерлагере «Чайка» это называлось — пионерские бараки; стоит десять радиаторов, на них вперемешку носки и грибы. Эти бараки при нас и снесли, и последующие годы мы жили в домиках вожатых, в комнатах на 3…5 человек. Начальство жило чуть комфортнее — по двое. Но это, как и все в нашей жизни, было фикцией, ибо бедное начальство по вечерам долго совещалось, как жить дальше и закусывало. А с утра — на работу. Так в жизни всегда: тяжела жизнь начальства. Про последствия начальственного совещания и закусывания я ниже расскажу. Но сначала — общая картина. Что в колхозе было обычно хорошо — это кормежка. Редко чтобы вкусно, но почти всегда — доброкачественно, и обычно — досыта. Однако я сам видел, как сотрудник Л.A. съедал по три вторых блюда, оправдываясь тем, что рыбу он очень любит. Странный вид любви — промолвила бы С. Поскольку мы занимались электровакуумными приборами, а протекание в них тока подчиняется закону Лэнгмюра, чаще называемому «законом трех вторых» (ток равен напряжению в степени 3/2) то возникла шутка насчет того, что и в еде Л.А. следует закону «трех вторых». Шутку шутили целых десять минут.

Из развлечений в пионерлагере были беседы с друзьями и сослуживцами. Вспоминаются — как пишут некоторые литераторы — две. Случай со шведскими школьницами. Главный герой этой истории — наш сотрудник Ч., член КПСС и убежденный строитель коммунизма, человек абсолютной личной честности, один воспитавший двух сыновей. Впрочем, он не нашел с ними общего языка — быть может, в силу остальных перечисленных качеств. (Впрочем, сотрудник Л.А., не член КПСС и не строитель, не нашел оного с двумя своими дочерьми, так что дело не в этом; правда, он их воспитывал не один.) В первый день по приезде сотрудник Ч. заявил, что желает обсуждать каждый вечер важные философские проблемы. Третий жилец нашей комнаты и участник беседы, услышав про это, сказал, что у него болит голова, и лег тут же спать, а я из любопытства согласился. Тем временем в комнату набилось человек десять наших сослуживцев, уже принявших перорально, закусивших и жаждавших зрелищ. Вопрос, который мой коллега поставил на обсуждение — но нет, друзья, сначала нужна преамбула. Перед отъездом, сообщил он, ему довелось прочитать, что когда шведским школьницам официально разрешили интимно общаться с мальчиками, успеваемость школьниц повысилась. И они сами объяснили это так: раньше у нас головы были заняты тем, где бы встретиться, а теперь — учебой. С другой стороны, интимная дружба в школе — считал мой коллега — это плохо. «Итак, ставлю на обсуждение вопрос, — заявил он — можно ли разрешить еблю шведским школьницам».

Народ — кто еще стоял — лег. Я и так лежал на кровати, а тут еще кто-то лег поперек меня и начал выть от смеха, колотясь головой о мой живот. А что бы ответила на этот вопрос Сэй-Сенагон?

Случай со школьницами произошел, когда мы жили в пионерском лагере «Космос», а не в «Чайке», как обычно. Это вообще был знаменитый выезд. В день приезда народ ужрался так, что статуе пионерки отломали руку, а лагерную шавку то ли хотели поймать, но не смогли, то ли хотели и поймали и привязали веревкой за хвост к лагерному колоколу. Некоторым было очень смешно. А один из сотрудников принял такую дозу, что лег спать непосредственно под кустом, на спину, высыпав из нагрудного кармана рубашки пропуск и какие-то бумажки, и художественно вокруг себя на траве разложив их… Ну и что? — спросила бы С. — благородный чиновник унизил свое высокое звание. Сейчас его чик-чик или переведут на Шикотан. Не, все интереснее! — это повод вдохнуть запах времени. Дело в том, что именно сцену с валяющимся сиро и одиноко пропуском, валяющимся беззащитно и трагично, вернее сказать — оскорбительно для миропорядка и Государства — именно это запомнил народ и вспоминал позже, называл как признак этой истории, а вовсе не какую-то там шавку, пионерку и всю прочую ерунду.

Три недели не было бани. Выдвигалось много причин, пока мой тогдашний начальник Л.Л. не взял «0,5 чистого» и не пошел искать истопника. В тот же день была баня. Это Сэй-Сенагон бы одобрила. Отодрать трехнедельную колхозную грязь было не просто, и когда сотрудник Л.А. начал вытираться, прочие участники помывки стали интересоваться, где он нашел такую страстную женщину? Оный Л.А. был несколько смущен — он не сразу сообразил, что интересующиеся всего лишь имеют в виду длинные царапины на спине, следствие излишне отчаянного мытья. А когда месяц кончился, наехало начальство и стало давить на психику, требуя остаться еще. Народ посылал начальство (про себя) и требовал возвращения (вслух). Тогда начальство начало вызывать по одному и дрогнувшим голосом говорить: «Мы отпустим тебя, хорошо. Но тогда он — показывая на одного и того же нашего сотрудника, оптика 3. - должен будет остаться, а у него двое маленьких детей». На этого партийного червяка клевали все.

Вот так в жизни и бывает. Да что говорить — на партийного червяка в 1917 году клюнула целая страна. Ох, и долго же ее после этого рвало… А потом в 1933 году клюнула другая. Дурные примеры, как отметила бы Сэй-Сенагон, заразительны.

А однажды в нашем бараке имело место перманентное высовывание языка. У сотрудника И.С. вздумала начаться ангина. А он где-то прочитал, что ангина проходит, если сколько-то раз высунуть язык так, чтобы достать — прошу не смеяться — до точки, где подбородок переходит в шею. Конечно, так высовывать язык могут только йоги, но язык И.С. тоже имел более чем внушительную длину. Однако высовывать его публично И.С. постеснялся. Народ — особенно после энного стакана — мог понять это как-то не так. Поэтому И.С. стал прогуливаться по бараку из конца в конец. «Туда» он шел как нормальный человек, а «сюда» — то есть ко мне — высунув язык. За этот вечер я хорошо насмотрелся на язык моего друга.

Кстати, о языке. Наши слесаря про партийных работников (помните это понятие?) говорили так: «Язык убрал, рот закрыл — рабочее место чистое».

А в углу сидит компания сотрудников механической мастерских. Один из сотрудников, Н.М., напившись, шумно себя вел. Сотрудники, обсудив вопрос, говорят нарушителю норм поведения — «будешь шуметь — лишим дозы». Серьезные люди — сказала бы С.

Прибытие в колхоз отмечалось, так или иначе, всегда, причем всегда именно так, а не иначе. Однажды было решено пить на противоположном берегу ручья глубиной 10 сантиметров и шириной 30 сантиметров, молча протекавшего перед домом, в коем мы дислоцировались. После отмечания народ решил пойти спать. Для этого надо было перейти через ручей по доске, которая имела место. Сотрудник В.М. на середине доски с нее упал, и, проявив дьявольскую ловкость, вымок весь. Его выволокли на берег, к несчастью — на тот, с которого он шел. Вы уже все поняли… Но я доскажу: с любовью и заботой, вообще столь свойственной ВЭИвцам, товарища раздели, обтерли, принеся полотенце с того берега, переодели в сухое, опять же принеся оное с того берега, спросили, сможет ли он перейти, и получили четкий и недвусмысленный утвердительный ответ. Товарищ отправился и на том же месте с тем же результатом. И с той же дьявольской ловкостью…

Сэй-Сенагон оценила бы ситуацию. Она бы прикрылась веером…

Дом, в котором мы жили, несколько раз в колхозе и перед которым произошло данное купание, повидал немало. Как-то раз немало повидал вместе с ним сотрудник И.С. Сидел оный И.С. на крыльце и, хозяйским глазом обозревая долы, веси и коровники, курил свою вечернюю беломорину. А мимо местная дама волокла своего мужа, который был совершенно пьян и, по сравнению с ней, тщедушен. Тем не менее, она притомилась, решила немного отдохнуть и прислонила мужа к дереву (кажется, березе). Переведя дух, она крепко взяла его хозяйским жестом за уши, как котелок со щами, приблизила его голову к себе и со звуком, от которого И.С. чуть не проглотил беломорину, поцеловала. Я не могу написать «чмокнула», ибо это какое-то уменьшительное слово. Может быть, правильнее сказать «чмонула»? Ну, так она его чмонула так, что вздрогнули коровы в коровниках. Потом прислонила к березе, перевела еще раз дух, взвалила на себя и поволокла дальше.

Еще об И.С. Однажды, когда мы стояли с ним и курили на лестничной площадке третьего этажа Электрофизического корпуса (в просторечии — корпуса ЭФК), он произнес «Мы еще увидим небо в брусочках сливочного масла». Вы, мои потомки, надеюсь, уже не понимаете смысла фразы. АС., как мне кажется, поняла бы. Мы еще увидим небо в мешочках с рисом… небо в брусочках лучшей китайской туши.

Вэивцам и вэивкам была an mass свойственна активная жизненная позиция. Перечень их увлечений, психозов, маний, больших и малых помешательств необъятен. Однажды зашел я в соседнюю лабораторию и вижу — на столе сотрудника И.С. разложены блесны. Все самодельные, все разные, аккуратными рядами, как полки на параде «от Синода к Сенату, как четыре строки». Та-ак. Все ясно… сотрудник И.С. увлекся ловлей рыбы. Это было очень правильное увлечение — его друзья (тут сглотнуть слюну) неоднократно едали выловленную им в походах и при везенную в Москву рыбу. Очень вкусную.

Среди многих увлечений сотрудника И.С. была спелеология. Кстати, сотрудник В.Ф. тоже занимался этим кошмаром. И они были знакомы. Но, когда И.С. нанимался в ВЭИ, он не знал, что В.Ф. тут уже работает. Причем в том же отделе. Когда они обнаружили друг друга в одном помещении, слегка удивились.

Вообще-то И.С. был одним из наиболее опытных спелеологов. В частности, во время прохождения пещеры Солдатская-Осенняя, когда был поставлен рекорд глубины (1100 метров), он руководил командой, которая установили на глубине 700 метров базовый лагерь и доставила туда «на руках» двойку, которая и сделала финальный рывок до отметки 1100.

Как весьма опытный спелеолог он неоднократно принимал участие в спасработах… Спустя много лет после того, как он ушел из спелеологии, я, на правах близкого друга, спросил его, почему он ее оставил. Мне это было интересно еще и потому, что я тоже лазил. Но не подумайте чего-нибудь лишнего — глубже 70 метров я не был. Так вот, он довольно долго — с минуту — молчал, а потом произнес куда-то вбок: «Очень неприятно, когда вытаскиваешь человека со сломанным позвоночником, и у него лицо идет по одним камням, а спина по другим, и ничего не можешь сделать».

Сотрудник И.С. не все время работал в ВЭИ. Был у него этап в биографии, когда он работал, как тогда говорили, «в монастыре». Говорили — и накаркали. В здании, где находился «Центр исследования поверхностей и вакуума», с приходом Нового Времени обосновались попы. Будете в здании Президиума Академии наук РФ (не буду пока сообщать, как называет народ этот фаллический символ с золотой головой) — поглядите вниз, в сторону реки. Не гоже мне, иудею, высказываться насчет катехизации Российской Федерации, но как гражданин этой страны не могу не отметить — происходящее все крепче противоречит принципу отделения общественных организаций (и в том числе — религиозных) от государства. Но сейчас речь не об этом, а о том, что и указанный Центр, и монастырь оказались связаны многочисленными и видимыми узами с ВЭИ. Во-первых, в нем работал как-то И.С., и об этом я ниже кое-что расскажу. Во-вторых, в нем работал как-то сотрудник Л.К. В-третьих, туда просился работать я (не взяли). В-четвертых, там после ухода из ВЭИ работал мой сосед по лаборатории металлург А.Ш. - он занимался литьем в мастерских при монастыре. Помните «свечной заводик в Самаре»? Ну вот, а тут литейные мастерские в Москве.

Теперь обещанная история. Как-то раз получила лаборатория, в которой работал И.С., электронный микроскоп, и он был выше их помещения. Но лаборатория в помещении над ними должна была выехать, а въехать в ту комнату должна была другая. Владельцы микроскопа дождались, когда первая выехала, объявили субботник, сломали перекрытие над своим помещением, а дверь, которая вела по верхнему этажу в теперь несуществующее помещение — аккуратные и заботливые люди! — забетонировали. Чтобы кто-нибудь, идя в задумчивости по тому этажу не пошел в эту дверь. Или в этой ситуации правильнее сказать «не «вошел» в эту дверь»? С началом рабочего дня радостная весь донеслась до директора Центра — профессора Рамбиди. Профессор пришел и стал ходить по помещению, заложив руки за спину и бурча «Что за безобразие, никого не спросили, что за самоуправство, что за безобразие». В какой-то момент он поднял голову, увидел на месте двери второго этажа бетон и изумленно заверещал «И дверь забетонировали!!»

Когда-то здесь делали физику. Теперь по тенистому дворику величаво проплывают откормленные служители культа, бывший металлург А.Ш. льет в подвале крестики и прочие предметы культа, горделиво возвышается над рекой сдвоенная золотая залупа Президиума Академии…

И здесь гармония — заметила бы Сэй-Сенагон.

К вопросу об активной жизненной позиции. Как-то раз в советские времена на станции метро Авиамоторная (ближайшей к ВЭИ) порвался эскалатор. Не сообщенное количество жертв, среди них — четверо из ВЭИ. Сотрудник В. Ф. предложил собрать денег и помочь. Так его немедленно вызвали к соответствующему начальству и предложили прекратить. «Эта самая «Солидарность» тоже со сбора денег началась» — мрачно сказали ему. Но хватит о мрачном…

А однажды сотрудники ВЭИ Л.З., Л.А. и Л.К. строили загон для телят. Причем в этом мероприятии проявились как творческое начало научных сотрудников, так и несгибаемая вера советского народа в наличие у научных сотрудников оного начала. Утром, на «разводе», старшой (это произносится, естественно, с ударением на «о») сказал, что вот… ээ… загон для телят… ээ… три человека… Три названные выше персонажа вызвались (они работали вместе, двое были просто приятелями — это они тушили «Беломор» в бензине). Было сказано — ждите, за вами заедут. Три персонажа сели и закурили.

Через некоторое время подъехала машина, и шофер пригласил персонажей в кузов. Персонажи влезли в кузов и с удовлетворением обнаружили там лопаты и топоры. Машина тронулась. Сначала ехали по дороге, потом по еле заметной дороге, потом просто ехали. Потом машина встала, водитель пригласил вылезать, махнул рукой в сторону небольшой рощицы и произнес — «Ну… вот… здесь… загон…» — и пока персонажи переваривали сказанное, взгромоздился в кабину. Машина несколько раз конвульсивно вздрогнула и отбыла. Три персонажа сели и закурили.

Покурив, персонажи взялись за лопаты, выкопали десятка три ям под столбы, потом взялись за топоры, срубили десятка три деревьев на столбы, обрубили их на должную длину и вкопали. Только не спрашивайте меня, почему три десятка, а не три сотни. Поймите, я НЕ ЗНАЮ, как они определили, какого размера должен быть «загон для телят». Я подозреваю, что и они этого не знали. Они это сделали так, как мы любим женщину — не по науке, а по наитию.

Полагаю, что С. даже не поняла бы, о чем это мы. Разве можно делать загон для телят как-то иначе?

Потом они нарубили деревцев потоньше — на жерди, набили их на столбы и даже изобразили нечто вроде ворот. А когда Л.З. и Л.K. рубили жерди, Л.A. их таскал, поэтому вечером, за ужином, он гордо сообщил, что вот, довелось ему и трелевочным трактором поработать.

Заметим, что наличие столь славной страницы в трудовой биографии не спасло Л.А. от увольнения. История эта сама по себе была достаточно забавной (по крайней мере, для зрителей), и мы ее расскажем. В середине 90-х годов начали происходить одновременно два процесса. Цены росли, а зарплаты — нет. И с какого-то момента рабочее место изменило статус. Оно не приносило денег, но давало возможность использовать аппаратуру, приборы и помещения. (Ага — прокомментировала бы С. — слова «лизинг» в России еще не было, а сам лизинг уже был.) Поэтому реально люди разделились на две группы. Первая — те, кто находил себе какие-то заказы на стороне, что-то делал и где-то как-то через посредников получал. Вторая — те, кто на работу ходил иногда, ради «демонстрации флага», а прокорм добывал себе где-то еще. Или не добывал нигде, имея хорошо зарабатывающего мужа. Естественно, найти заказ было трудно, поэтому никто ни с кем не делился, и первых было не более трети. Остальные вели себя тихо. Пили чай, как и раньше… Впрочем, перестройка сказалась и на этом! — марки чая менялись.

Ну, что касается Л.А., то он не горевал — поскольку он всю жизнь преподавал, то преподавание теперь его и кормило, вдобавок он стал писать научно-популярные статьи для журналов, а один из журналов как раз тогда и начал его привлекать к редактированию. И пригласил его на работу. Так что в ВЭИ оный Л.А. появлялся сначала три раза в неделю, потом два, потом… Как-то раз его вызвал его начальник «через одного», А.Ш., пузатый и высокомерный тип, руководитель местного, простите за выражение, университета марксизма-ленинизма (а вы думали, что нынешняя идиотская манера всех вузов называть себя университетами с потолка упала?) и задумчиво сказал, что коллектив им, Л.А., недоволен. Что он, Л.А., раздражает людей. Нормальный совковый подход, а каким он мог еще быть? Л.А. резонно предложил выйти в коридор, зайти в любую комнату и спросить, кого он раздражает. Тогда А.Ш. сменил легенду и изрек, что Л.А. разлагает коллектив. На это возразить было нечего, но Л.А. ловко вывернулся, предложив А.Ш. поставить задачу, и тогда он, Л.А., немедленно отправится ее решать. Но! Делить пирог никто не хочет. Вдобавок при разговоре присутствовали две дамы — В.А. и Т.М., та, которая сказала «возьми веревку и удавись». При женщинах Л.А. зверел. Поэтому он добавил после приличествующей паузы, что его время сейчас уже довольно дорого стоит, и если А.Ш. имеет что сказать по делу, то он, Л.А., весь внимание — с головы до ног. Почему А.Ш. не убил щенка на месте — не знаю. Он поступил умнее — перевел стрелку на А.Е., непосредственного начальника. И тут Л.А. получил под дых.

А.Е. спокойно сказал, что у него для Л.А. работы нет. Вот этого Л.А. не ждал. Он по наивности считал… впрочем, черт его знает, что он считал. Поскольку у него в этот момент было два места работы, кроме ВЭИ, и он мог выбирать любое или брать оба (что в итоге и сделал), он просто повернулся и вышел. Спустился на первый этаж, зашел в отдел кадров, сказал, что увольняется, заполнил что положено и отряхнул прах.

К этому надо добавить следующее. Один из сотрудников ВЭИ позже высказал гипотезу, что эту душещипательную сцену А.Ш. и А.Е. разыграли не экспромтом и не случайно при дамах. Будучи умудренными жизнью людьми (кем подрабатывал А.Е., рассказано в другом месте, а А.Ш. был ничуть не глупее — оцените сочетание: еврей, завлаб., член КПСС и этого… марксизма-ленинизма), они понимали, при ком Л.А. будет вести себя наиболее по-дурацки.

И они не ошиблись, — задумчиво сказала бы С. И, как мне кажется, еще более задумчиво посмотрела бы вслед Л.А., покидающему территорию ВЭИ после отрясания праха.

Важной частью советской жизни вообще, и вэивской в частности, были так называемые заказы. Рис в них бывал, а китайской туши не было. Часто в них были продукты, которые или невозможно или очень трудно было купить в магазине. Заказов выделялось немного, скажем — два или три на лабораторию из десяти или двадцати человек. Заказы бывали нескольких типов — были мясные (мясо и мясные продукты), были алкогольные, были так называемые сладкие — из кондитерских изделий. Распределение заказов всегда было смесью цирка, психушки и дерьма. Наиболее цивилизованные лаборатории устанавливали очередь, некоторые тянули жребий и долго потом обсуждали, кому и почему везет больше, чем следовало. А особо интересные скандалы возникали, когда некто выигрывал заказ, который был ему не нужен. Или подходила его очередь на то, что ему было не нужно. Должен ли он уступить свою очередь следующему, или имел право получить и отдать, кому хотел? Коллективы обычно считали, что должен был уступить, и если товарищ получал и хотел отдать, приходилось это делать в отдалении от дружеского коллектива, ибо иначе возникал скандал. А еще иногда распределялись не заказы, а талоны, дающие право посетить магазин и сделать покупку. В этом случае с передачей талона другому возникала запредельная проблема, ибо все знали, что выиграл один, а в магазине видели другого! Скандал по первому разряду был гарантирован.

Сэй-Сенагон прекрасно бы это поняла: мужество противопоставить себя коллективу — мужество особого рода. Придворные фрейлины могли затравить любого, даже хорошее отношение императора не спасало. История знает случай, когда затравили насмерть.

Другая дискуссия, о коей я желаю поведать вам, произошла в «Чайке» в эпоху, когда «пионерских бараков» уже не было. Как-то вечером я гулял с одной девочкой О., специалисткой по радиосхемам вообще и в особенности по звуковоспроизведению или, как говорит новое поколение, по аудиотехнике. А я когда-то тоже этим увлекался. И мы ходили, и беседовали о магнитофонах и проигрывателях, и что будет, если сделать так или этак.

В какой-то момент мы увидели группу не самых пожилых сотрудников, которые отплясывали под одиноким фонарем. От группы отделились две дамы и направились в нашу сторону. Это были: секретарь аспирантуры И.Н. и редактор институтской стенгазеты, обе слегка навеселе. А я был аспирант и редактор отделенческой стенгазеты (мы делали ее вдвоем с Я. Л. и назывались «соредакторы»). Когда до нас осталось метров десять, одна из дам плавным жестом показала другой на нас, радостно произнесла — «Ну, аспирантуре и стенгазете Леня не откажет!» — и они с хохотом проследовали мимо, оставив меня в холодном поту.

Время шло, вечер перешел в ночь, лагерь стих, а мы с О. все гуляли. И, наверное, не ради дискуссии о преимуществах разных схем звуковоспроизведения гуляла со мной она. И, наконец, примерно в час ночи (ночь, звезды, окна погасли, одинокий фонарь, смолкли — и замерли в ожидании — соловьи) на очередной мой вопрос «что будет, если сделать так-то и так-то?» Оля гаркнула на весь спящий лагерь: «ЭТО БУДЕТ ГА-А-ВНОИ»

Если бы в этот момент вспыхнуло солнце или все окна в лагерных домиках — я бы не удивился. Но этого не произошло. И мы очень быстро пошли спать по своим комнатам. По-видимому, от некоторого обоюдного смущения. Редкое ощущение, правда?

Кстати о том, когда надо ложиться спать. Мой сослуживец и друг И.С. утверждал, что его здоровый организм нельзя заставить заниматься этой дикой бессмыслицей — добычей картошки согласно «технологии», по которой она получается золотой. Поэтому он приводил свой организм путем ежедневного пения песен до 3 часов утра под гитару в некое оглушенное состояние, когда ему (организму) было хорошо и в борозде.

Так в жизни и бывает — с милым рай и в шалаше, что немцу из объединенной Германии смерть, то сотруднику ВЭИ в самый раз. Но однажды сотрудник парткабинета ВЭИ, нажравшись, лег спать посреди бела дня и посреди улицы близлежащей деревни. Это было сочтено выходящим за рамки. Мужика тихо уволили.

Кстати, о борозде. Сидим мы как-то с одним моим сослуживцем, В.В., делаем перекур между той картошкой, что была до перекура, и всей остальной. По борозде бежит мышь, я беру ее и сажаю в корзину. И мышь начинает бегать по корзине. Сделает круг, остановится, мордочку остренькую поднимет, на небо посмотрит. Еще круг. Еще посмотрит… И спросил я: «Валера, как ты думаешь, ей сейчас страшно?» Валера подумал и ответил: «Нет. Но ей нехорошо».

Это одна из наиболее глубоких философских фраз, услышанных мною вообще в жизни. Сэй-Сенагон посмотрела бы на мышь, потом на нас и тоже сказала бы «им нехорошо».

Однажды В.В. попросил меня отнести Владимиру Ильичу, давиле на нашем заводе (ОЭМЗ ВЭИ), некие детали. Владимир Ильич — это имя и отчество рабочего, давила — это сленг, правильное название профессии — давильщик. В.И., как всегда, был пьян. И когда я сказал «это детали от Валеры», у него замкнуло в мозгу между изображением моей рожи и именем Валера. Все. Впоследствии я несколько лет пытался убедить его, что я — Леня. И в итоге стал отзываться на «Валеру».

Так бывает и в жизни. Мы согласились с тем, что мы советские люди, причем не какие-нибудь, а именно новая общность. У другого Владимира Ильича тоже замкнуло, и он решил, что советские люди живут именно в этой стране. И теперь им нехорошо. Нет бы, взять ему для своих экспериментов о. Науру (8000 чел.) или еще лучше — Ватикан (700 чел.). Их тоже жалко, но… меньше по населению государств пока нет.

Сотрудница Т.К. решила пошутить с В.В. Она выписала на адрес ВЭИ и его фамилию вьетнамский журнал по разведению гусей. Шутка была, по-видимому, слишком философской, во всяком случае, В.В. ее не понял. Нельзя, однако, сказать, чтобы у В.В. не было чувства юмора вообще. Однажды, узнав по приезде в колхоз, что мы в эту смену будем жить в пионерлагере вместе с сотрудниками НИИ-Стекла, В.В. произнес: «Дураку стеклянный хуй на один день». «Почему?» — вопросил сотрудник Л.А. Ответ гласил: «Или разобьет, или пропьет».

Еще о названиях. У нас работает человек по имени Павел. Сокращенная форма — Паша. Однажды на шабашке где-то на юго-востоке бывшего СССР, когда ему орали через всю стройку «Паша, неси кирпичи», местные дико хохотали. Позже выяснилось, что «паша» — на местном языке — женский половой орган. Плохо без знания языка — сказала бы Сэй-Сенагон.

Некоторые истории, происходившие в колхозе, были связаны с животным миром этой многострадальной страны. История с мышью уже упоминалась. Понятно, что в колхозе главной частью фауны был крупный рогатый скот — коровы и быки. Тем более что однажды ваш покорный слуга работал две недели помощником ветеринара. Было это очень хорошо, ибо работали в тепле и сухости, когда вне коровника было холодно и мокро. А к запаху можно привыкнуть. К тому же много веселее работать с живыми существами, чем выковыривать картошку из подмерзлой земли… Соответственно и истории были веселые.

Например, однажды мы получили распоряжение погрузить некоего быка в грузовик, который должен был отвезти его на бойню. Бык не производил впечатления больного. На вопрос — зачем же его убивать — последовал ответ: «он стал очень большой и начал мять коров». Мы начали с того, что приблизились к быку с целью привязать веревку к рогам. Бык посмотрел на нас, опустил голову и сказал «м-м-м-у»… Я никогда не думал, что на мокрую бревенчатую стену можно забраться с такой скоростью. Хотя, занимаясь альпинизмом и спелеологией, имел некоторое представление о том, куда и как можно забраться. Но в сапогах? Скотник некоторое время обхаживал и успокаивал несчастного, и мы ухитрились привязать к нему три веревки. Почему три? Сейчас узнаете.

Две веревки перебросили через кабину грузовика и начали трактором подтаскивать быка к машине. Имелось в виду, что бык въедет в кузов по доскам, спущенным с кузова на Землю. А чтобы бык не вырвался, О., сотрудник ВЭИ имени В.И. Ленина, шел за быком, оттягивая его веревкой за нефритовый стебель назад. А трактор продолжал тащить. А сотрудник О. продолжал идти за быком, натягивая трос, в кедах по скотному двору, и жижи по середину голени. А что еще забавно, когда трактор идет по морю «этого самого», то у заднего края гусениц сто ит вертикальная струя «этого самого» метра в два-три высотой. Гейзер, только не на Камчатке. И не из подземных вод.

Люди начитанные могут вспомнить здесь — нет, не Сэй-Сенагон, есть же предел цинизму — а Курта Воннегута-младшего с его культовой книгой «Колыбель для кошки» и боконистским словом «пууль-па, что означало гнев божий или дождь из дерьма».

По-видимому, бык понял, что на бойне это самое, к чему был привязан трос, ему уже не потребуется, рванулся вперед, взбежал в кузов и всадил рога в кузов и заднюю стенку кабины.

Хорошо, что водитель оказался умный — он наблюдал за всей этой процедурой, мирно покуривая на обочине. Так они и поехали на бойню — водитель и рога в кабине, а бык в кузове, плотно пристыкованный к передней стенке кузова. Выдернуть рога обратно сам он не мог, а как его вызволяли на бойне, я уже и не знаю. Не думаю, чтобы у этой басни была мораль. Разве что — надо выходить из кабины грузовика, когда в него затаскивают за два троса быка, привязав ему веревку к нефритовому стеблю, как сказала бы — да, вы угадали — Сэй-Сенагон.

…творцы марксистско-ленинской диалектики правы — мир движется по спирали, все возвращается, только на новом уровне. Коровник, тепло, запах, жующие морды со всех сторон, проходит двадцать лет — жующие морды со всех сторон, запах, тепло, московское метро…

Однажды, когда мы по приезде в родной совхоз в неторопливой беседе выясняли, что, как, кто и где, про скотника нам было сказано, что помер он. «Как так?» — естественно-бессмысленно спросили мы — и услышали неожиданный ответ: «А его бык закатал». Оказалось, что оный труженик скотоводческой нивы напился на работе до того, что лежал вполне бесчувственно, а быку то ли не понравился запах, то ли просто домашнее животное решило поиграться, но оно начало катать его, подталкивая мордой, а может, и рогами, по полу коровника… И докатало…

Спросив, как поживает тракторист Князев, мы услышали, что в больнице. Перевернулся в кювет. Что же он так — спросили мы. Да он же ездит, как ворона летает. В каком смысле? — вопросили мы. Ну как ворона летает… по прямой. Интересное наблюдение — сказала бы Сэй-Сенагон.

Животный мир колхоза не ограничивался млекопитающими, были там и птицы. Но не воробушки, воспетые С., а здоровенные гуси. Как-то раз народ отправился к близлежащему пруду искупаться. Не помню, как восприняло местное население этот процесс — не исключено, что оно полагало, что в наших широтах (и долготах) в воду лазают только дети. Впрочем, чего взять с этих городских… А некоторые из нас — те, кто не был уверен в своих плавательных потенциях — стали играть в некую странную игру, смесь футбола без ворот, баскетбола без колец и волейбола без понятно чего. А вы что думали, играть после энного стакана! И в какой-то момент мяч покатился в сторону стада гусей, мирно созерцавших это зрелище. Черное, круглое, СТРАШНОЕ приближалось неумолимо. Храбрые гуси попятились. Но, пятясь, они вытягивали в сторону приближающегося ужаса шеи и угрожающе шипели… Почти самураи…

Как-то раз кому-то из нас на утреннем разводе досталась какая-то работа, для которой надо было сначала найти какого-то коня. И где этот конь — спросил кто-то из нас. «А эвона» — ответил совхозник — плавным движением руки обведя пол-горизонта. Широка, блин, страна родная… Не помню, нашелся ли конь. То есть, конечно, нашелся, когда захотел есть. Но не знаю, кем он нашелся — или сам — и когда — к вечеру или на следующее утро…

Основная поездка в колхоз называлась «на картошку». Осень, от двух недель до месяца. Вторая, весной или летом (единственный раз — зимой) в колхоз, или в зимой или весной на Малинскую овощебазу. Не каждый год, обычно от недели до двух. Все поездки — первые пять — десять лет работы, потом посылали реже (появлялась молодежь). Формально поездки в колхоз оправдывались тем, что по К30-Ту (Кодексу законов о труде) работника можно было перемещать без его согласия на другую работу на месяц. Правда, в КЗОТе было сказано — в пределах предприятия. Но народ предпочитал не возбухать — отгулы капали, иногда и немного денежек давали, а главное — слинять от начальника и родственников, с приятелями, на природу, и магазин рядом! Ну, то-ись винно-водочный отдел, ебёнть… Был, впрочем один случай, когда товарищ отказался ехать. Ему помотали немного нервы и. отстали. Да и как было его ущучить? Тут многое зависело от непосредственного начальника — захотел бы он — со свету бы сжил сотрудника В.А. Но его начальником был А.Ж., патриарх советской физики и нормальный человек.

Повезло — завистливо прокомментировала бы С.

Осенние поездки обычно были на картошку — то есть на ее уборку. Существовало, собственно, два способа уборки картошки. Первый — лопата, корзина, мешок. Обычно идут парой — один копает, второй выбирает из глины картошку и кладет в корзину. По полю перемещаются отдельные люди, подносят парам мешки. Корзина высыпается в мешок, он тащится за собой, после нескольких корзин наполняется и остается стоять. Время от времени приезжает машина, объезжает поле, мешки закидываются в кузов, там опорожняются и вышвыриваются обратно. Закидывают и опорожняют те, кто носил пустые мешки по полю, пары обычно на это не отвлекаются. Работа пар — физически более легкая, но нудная, часто пара — это мальчик и девочка.

Второй способ — комбайном. Поскольку картошку от глины он отделяет не вполне успешно, на нем работает обычно шесть человек — по три на транспортер. Три человека при средней скорости движения успевают выбрать картошку из того, что идет по транспортеру. Работа физически легкая, требует внимания и быстроты реакции, у некоторых (в частности, у меня) просыпается азарт — успеть выбрать всю картошку.

Зимние, весенние и летние поездки бывали на что угодно: например, на сев картошки и зерновых, на уборку оных зерновых. На сев зерновых я как-то попал. На сеялке было очень тряско, очень пыльно (потом, вечером, — колко), работали в защитных очках — зерно было «протравленное», в нем попадались какие-то кристаллики, и нас предупредили, что если нам нужны глаза… Кристаллики в очки на попадали, но содержание соли в поте, оказывается довольно велико.

Однажды сотрудник Я.Л. попал летом на сено. Жили в тот заезд по хатам. Хозяйка данного жилого помещения не задолго до этого померла. Молодежь решила ввечеру запалить костерок. Пошарила по хате, нашла какие-то газеты… когда Я.Л. увидел эти газеты, он кинулся на них, как коршун и выхватил из огня. Это были газеты за сентябрь 1939 года. Мне кажется, что С. бы это поняла. Уважение к истории… Но очухавшись, Я.Л. высказал мнение, что указанная выше древняя бабка могла что-то интересное закопать и в огороде.

Вы не поверите — но молодежь его перекопала. И вы поверите — ничего не нашла.

Много места уделено в этом тексте употреблению алкогольных напитков, попросту — пьянству. Причем как пьянству нашему, вэивскому, собственному, так и пьянству в окружающей среде — в городе и вне его, в колхозе. Еще два наблюдения последнего. Когда мы ехали в колхоз, мы часто по дороге останавливались у магазинов — ибо взятого с собой, как народ к этому моменту понимал, не хватит даже на процедуру отмечания приезда. Равным образом при отъезде — тоже не хватало даже на дорогу и приходилось останавливаться. Ситуация особенно осложнялась, если перед отъездом нам — клянусь, такое бывало — давали деньги.

Каждому было ясно, что по приезде жена отнимет, а если не жена — то просто каким-то загадочным образом куда-то денется. Значит, надо немедленно употребить — а больше просто не на что. Так вот… перед магазином в родном колхозе был большой газон, и когда наш автобус тормозил и мы бурлящим потоком устремлялись в магазин, нас провожали счастливыми взглядами добрые граждане, мирно лежавшие на газоне. Большинство, впрочем, мирно спало и провожать нас взглядами не могло, даже если и хотело. Обычно, если дело происходило весной, летом и осенью, на газоне имело место от трех до пяти граждан. Для меня осталось загадкой, что они делали зимой — ибо в это время года мы ездили в колхоз только один раз и в другой колхоз.

Однажды сотрудник B.C., пообщавшись с местным населением, пришел с квадратными глазами и вставшими дыбом волосами. Местное население объяснило ему, как оно действует, когда нет денег на водку, а самогона не хватило. Есть два способа — поведали ему информанты. Первый называется «три пшика» и состоит в том, что в стакан прыскается три раза из баллончика с дихлофосом. Два раза недостаточно — получается слабо, четыре нельзя — слишком крепко, можно окочуриться. Три в самый раз. А если надо много, например, для свадьбы, применяется другой способ — берется ведро с водой, под воду опускается баллончик с дихлофосом и ему гвоздем продырявливается стенка.

Кто говорил, что именно борьба с алкоголизмом привела к самогоноварению и токсикомании? Наивные люди — пожав плечами, сдержанно заметила бы С.

Чаще всего мы работали в колхозе на уборке картошки, эти поездки так и назывались — «на картошку». Но занимались мы и ремонтом техники, строительством, севом той же картошки, севом и уборкой зерновых, работали «в животноводстве». однажды я целый день работал помощником пастуха. В тот день я еле приполз в наше местожительство — ни до, ни после я столько в один день не бегал. Ситуацию усугубило то, что это был первый день, когда коров выпустили из коровника на пастбище после долгой российской зимы.

Коровники были по одну сторону дороги, а бескрайние пастбища — по другую. Буренки летели к дороге как на крыльях любви, сигали через неглубокую яму, изображавшую кювет, спотыкались (ноги после зимы не держали), падали пузом и мордами на асфальт, по инерции проезжали по нему, шатаясь, вставали и, пошатываясь же, устремлялись дальше.

Так я понял, что простейший способ покончить счеты с жизнью — не повеситься или застрелиться, а встать на пути у буренки. В первый день выпаса…

«Куй железо, пока Горбачев». Именно в колхозе я научился ковать железо. Произошло это так. Мы собирали картофелеуборочные комбайны. Есть такая часть — комкодавитель. Это большой барабан из резины, который и давит комки. Что такое комок? Нет, при чем здесь магазин… Это кусок глины или картофелина, облепленная глиной. Или несколько картофелин… да, да, именно облепленных. Так вот, этот давитель и должен их давить и выявлять, есть ли там картошка. Насчет давить — это как повезет. Нет, ничего личного, конструкторы — заслуженные люди. Комбайн они испытывали на полях Рязанщины, посуху, и не удивлюсь, если на спецполе. Где до сева все просеяли, чтобы камешки не это… не попортили дорогую технику. Ну, а на подмосковной глине, да в дождь этот давитель. вот почему наверху, на двух транспортерах, по три инженера, ну или мэнээса, это без разницы, быстренько комки разбирают и картошку выявляют. Но разговор не об этом. А о том, что резина комкодавителя натягивается на железный каркас и закрепляется на нем болтами, отверстий под которые в резине нет, и мы ее дырявили заостренным и раскаленным железным прутом. Все очень гармонично — тут же, в кузне, раскаляли, молотом отковывали, то есть заостряли, конец, потом опять нагревали и — рраз! Не нравится запах? Зато теперь, когда я читаю, что дебильные европейские бездельники-антиглобалисты или накурившиеся арабские бездельники-хулиганы подожгли на дороге шины, я знаю, как пахнет в Европе. Или, соответственно, в Израиле.

Два раза я попадал в колхоз зимой. Один раз ничего особо интересного не было — ну колхоз, ну зима, ну силос… Кормили хорошо, работа не тяжелая, компания нормальная. Именно в тот раз, именно зимой, именно когда я выходил, тепло одетый, в телогрейке, в сапогах, на улицу и шел на работу, у меня раза два или три мелькнуло такое показавшееся мне странным ощущение — что это мое, что я этого всего хозяин…

Второй раз было забавнее. Жили мы в каком-то доме при овощной базе, на втором этаже, в маленькой комнате, вдвоем с сотрудником Т. Оный сотрудник приехал в колхоз на собственной машине, холод на улице был зверский, поэтому аккумулятор он снял с машины и держал его в комнате. Но машину надо было, как он говорил, прогревать, и поэтому каждый вечер брали мы аккумулятор, спускались вниз, ставили его на машину, прогревали мотор и ехали на почту. Ехали 200 (двести) метров, звонили в Москву, с чувством глубокого удовлетворения ехали обратно, снимали аккумулятор, шли к себе и залезали на кровати — он с приемником, я — с очередной книжкой.

Одно колхозное наблюдение, тоже не имеющее морали и оставшееся по сей день для меня загадкой, что и побудило упомянуть об этом отдельно. Женщины всегда ходили в туалет по двое, то есть парами. Именно так и было в жизни, и уж не знаю, что бы сказала по этому поводу Сэй-Сенагон.

Еще о туалете. Беседы с начальниками иногда необычно влияют на подчиненных. В частности, мощным влиянием на подчиненных славился начальник соседнего с моим отдела молодой доктор наук К.У. В комнату, в которой находились трое (я и двое сотрудников того отдела), влетел, полыхая чувствами, упомянутый выше начальник и начал «иметь» одного из своих сотрудников — Е.П. Ощутив неприличность ситуации, я и второй из сотрудников отдела (И.С.) вышли покурить в коридор. Окончив акт имения, вылетел и начальник и начал что-то объяснять нам. А объект имения тоже вышел и отправился неверными шагами и слегка растопырив почему-то руки — только не надо смеяться — в туалет. Итак: коридор, мы вдвоем, что-то трендящий нам начальник К.У., и к нам приближается уже вышедший из туалета «объект имения», Е.П. Приближается, останавливается, смотрит в нашу сторону остекленевшим взором и произносит без какого-либо выражения: «А я сейчас в туалете женщину видел».

Покрыто мраком, забрел он в женский туалет, или это ему привиделось. Маловероятно, чтобы это была уборщица в мужском туалете — они обычно перегораживали вход шваброй. Полагаю, что эмоционального накала всей этой сцены Сэй-Сенагон бы не ощутила. В ее эпоху с этими делами было проще.

К этой истории надо добавить, что по рассказам сотрудников, самым глубинным, самым нутряным, самым сладостным воспоминанием К.У., которое он выдавал только в сильном подпитии, была история про аспиранта-китайца, который «что ему ни скажешь, отвечал одно — холосо, Константин Николаевич — и шел, и делал». Однажды я шел по коридору мимо его лаборатории, дверь распахнулась, из двери вылетела, хлеща себя хвостом по бокам, его заместитель М.Н., налетела на меня, вцепилась, чтобы не упасть и, пылая страстью, выпалила: «Ну что за люди! Что бы он ни сказал, первая реакция — НЕТ!» И умчалась по коридору. Да, нелегко быть начальником над интеллигентами.

Раз уж мы заговорили о женщинах в колхозе. Это было в ту эпоху, когда в совхозе мы уже имели горячий душ почти ежедневно или даже ежедневно, и только старперы вроде меня рассказывали молодым, как в 70-е годы в совхозе душа не было вовсе, а мылись по месяцу холодной водой. Душ был в полуподвале другого корпуса, там было темно, и, пошедши однажды помыться (вдобавок в первый день очередного моего пребывания), я перепутал душ и влез в женский. Там никого не было, и я неторопливо и, получая кайф, начал намыливаться. Когда я помылся примерно наполовину, в душ вошла девушка в брюках и телогрейке. Она видит меня, я вижу ее. Я спокойно моюсь и со свойственным мне в таких ситуациях тупым любопытством жду дальнейшего. Она откручивает кран, пробует рукой воду (проверяет, есть ли горячая), закручивает воду и, уже выходя, небрежно роняет через плечо: «Это вообще-то женский душ». Поэтому вторую половину процесса мытья я делал в более быстром темпе, нежели первую, слушая, как раздевалка медленно наполняется веселым женским щебетом. Я думаю, что Сэй-Сенагон этого бы не поняла.

Но иногда воду выключали внезапно. Поэтому я брал с собой в душ кожух от примуса «Шмель», наполнял его водой (это примерно два литра) и лишь потом начинал мыться. Однажды именно этой водой я и смывал все мыло, под доносящееся из соседних кабинок мнение моих коллег о внезапном незапланированном выключении воды и о жизни в целом.

Я обещал рассказать о последствиях начальственного пьянства. Так вот, однажды командиру нашего отряда по сбору картошки было обещано, что, если мы займем первое место по району, его примут то ли в партию, то ли в кандидаты в партию. Я не поясняю, в какую, ибо из контекста ясно, когда это было, а из этого ясно, о какой партии речь. Ну, он и лез из кожи: например, когда картофелеуборочный комбайн забивался травой (его надо чистить, например, раз в 15 минут, а мы, гоняясь за выработкой, не чистили его вообще, и он вставал через 30 минут), он совал ему сзади, в транспортер, лом и пытался транспортер провернуть. Один раз это удавалось, мы ехали еще 30 минут, а потом опять лом, и из транспортера вылетали пальцы (это — название деталей). Ремонт занимал этак с час.

Так в жизни и бывает; бывает и будет, пока — и если — не построим капитализм. (Сегодня, в 2003 году, я бы вторую половину этой фразы вычеркнул.)

Жизнь сователя лома была тяжела, и по вечерам он релаксировал. Однажды ночью «крыша поехала». Он обошел этаж, ломясь во все двери и требуя, чтобы мы шли с ним «пиздить мужиков». Все объясняли ему примерно на том же языке, что будить людей в час ночи нехорошо и что напиваться до зеленых чертей тоже нехорошо.

У одного из наших сотрудников (не у меня) любопытство возобладало над разумом и ленью. Он встал и вышел с командиром во двор. Во дворе командир наорал на целующуюся парочку, которая не обратила на него ни малейшего внимания, разбросал ногами кучу листьев, сказал вышедшему с ним «благодарю за службу, отгул за мной», и они вернулись.

Странная история — сказала бы Сэй-Сенагон.

Отгулы составляли важную часть нашей жизни. Согласно КЗОТу, они полагались за вечерние и ночные дежурства. Полагались за них еще и деньги, но этого-то никогда не было, а вот отгулы были. Давали их и за дежурства в народной дружине, за поездки в колхоз и за иные повинности, которые не были обязательными. Но партия требовала с начальства, а начальство покупало подчиненных чем могло — то есть де-факто разрешением не работать. Народ копил отгулы и исчезал летом на два месяца — в поход или на дачу. Чинить забор, копать огород и т. д. Иногда начальство, взбешенное тем, что народ накапливал десятки отгулов, заявляло, что аннулирует все отгулы. Происходил скандал, потом как-то утрясалось в балансной точке. Опасно, когда подчиненным нечего терять — они ведь могут и вовсе взбрыкнуть. Так и жила вся Советская Страна. Шестая часть суши, принадлежащая ей — поправила бы Сэй-Сенагон.

Одно из главных занятий в дружине было обнаруживать граждан, справлявших малую нужду, оборотясь к забору и доставление их в милицию. В протоколах — о, советский новояз! — писали «вел себя с наглым цинизмом». Не ищите смысла в этих волшебных словах, это просто такие слова, и все. Выучите их наизусть, если хотите. Можете высечь их на чем-нибудь долговечном. Ну, так вот, сотрудник В.Ф. и сотрудник Л.А. доставили очередного циниста и ждали, пока сержант напишет протокол. Сержант писал, а в какой-то момент поднял глаза к окну — видимо, затруднившись в формулировке? — с воплем вскочил со стула и ринулся к двери… В.Ф. и Л.А. обеспокоились и неторопливо вышли за ним… Сержант прыгал вокруг мэна, совсем по-простому орошавшего забор прямо напротив милиции. «Это у них от холода пузыри сжались…» — задумчиво баском произнес В.Ф.

Инструктаж перед дежурством вэивские дружинники должны были получать в отделении милиции на станции Фрезер. Однажды, придя на станцию Новая (ближайшую к ВЭИ), дружинники обнаружили сильно пьяного гражданина с кровью на голове. Ясное дело, саданули бутылкой. Гражданин не умирал на глазах, и, будучи полны веры в несгибаемый организм советского алкаша, дружинники положили гражданина на скамейку, позвонили в «скорую», сели в электричку и отбыли на Фрезер. Там они получили инструктаж, достался им участок — станция Новая, и отбыли обратно. Прибыв на станцию, они обнаружили знакомого гражданина, мирно возлежавшего там, где они его и оставили. С момента звонка прошло не менее сорока минут. Еще через четверть часа скорая прибыла. Молоденькая врач занялась пациентом. Тот открыл глаза и жеманным голосом произнес «Доктор, что со мной?» «Дырка в голове» — без выражения ответила девчушка — надо полагать, у нее это был десятый алкаш за день. «А большая?» — с ужасом в голосе поинтересовался пациент. «Кулак пройдет» — без выражения произнесла врач. «А-а-а-а…» — слабо пискнул пациент, глаза его закатились, и голова упала набок.

Нет, не был он настоящим самураем — сказала бы С.

На протяжении этого текста мы уже несколько раз обращались к теме народной дружины. Беспомощная попытка властей создать элемент гражданского общества в авторитарном государстве: гражданское общество — это взаимодействие диалога, авторитарное государство — это взаимодействие приказа. Разумеется, и при авторитарном обществе хочется привлечь к работе гражданский ресурс, но, как только люди начинают что-то делать, они начинают чего-то хотеть. Причем не от общества, а непосредственно от того, кто захотел чего-то от них: от начальства. Оно расплачивалось отгулами, то есть с точки зрения экономиста — падением валового продукта, а с точки зрения психолога — приватизацией жизни. Ибо взяв отгул, человек отправлялся в частную жизнь — к друзьям, любовнице, семье. Система оплаты деятельности в народной дружине была такова — дружинник должен был отдежурить за год восемь раз (восемь вечеров) и имел три отгула, далее — по отгулу за каждые два дежурства. На других предприятиях система могла быть и иной, кое-где это было просто обязательным и никаких отгулов не полагалось, но там было лучше что-то другое, например, зарплаты. Рынок труда в СССР — даже в ублюдочно-зачаточном виде — хоть в какой-то мере выравнивал… Но к делу! — воскликнула бы С. При всей ее воспитанности.

Итак, виды дежурств. В самом начале моей работы видов было два. Прогулки по району — с непонятной целью и прогулки по Лефортовскому парку — с целью пресечения нарушений общественного порядка (нарушений не было — по крайней мере в центре парка, на хорошо освещенной аллее). Этот парк наши сотрудники называли «парк последних надежд». Происхождение названия объяснил мне сотрудник

В.В. - это парк для женщин, у которых последняя надежда — изголодавшийся офицер из провинции (С. понимающе кивает): напротив парка находился Дом офицеров. Довольно быстро эти прогулки кончились, и мы стали дежурить на железнодорожных станциях и ездить в поездах с милиционерами. Последнее было самым лучшим: после посадки в поезд, в котором надо было ехать два часа, а потом возвращаться в Москву, милиционер быстро объяснял дружинникам, что у него на станции такой-то живет баба, а поскольку к ней он с дружинниками… конца этой фразы мы не дослушивали. Эфир на подготовленной к уколу попе испаряется не так быстро, как испарялись мы. Но в скором времени кончилась и эта халява, и мы начали дежурить либо в метро (чаще всего на Курской), либо на Курском же вокзале. В метро функция была проста, как банан — не пускать пьяных. Большинство наших дружинников волокли пьяных за загородку, если после фразы «в пьяном виде в метро нельзя, езжай наземным транспортом» тот не удалялся сразу. Я, в силу моего большого либерализма, который сократился с годами настолько, что С., читая это, усмехается, произносил эту ключевую фразу целых два раза. Ну уж если после этого… Однажды таким образом я арестовал Героя Советского Союза. Мужик мычал и рвался в метро, рвался и мычал… Я слегка присел, обнял его за талию, приподнял и отнес в милицейскую комнатку — мне так было проще всего. На станции Курской в том выходе на площадь, который дальше от вокзала и расположен в здании, вход в эту комнатку как раз у турникетов — можете сходить на экскурсию. В 2047 году там установят — я надеюсь — мемориальную доску. И изобразят эту сцену? — спросила бы Сэй-Сенагон. Да, — не дрогнув, отвечу я, — и тебя, любимая, тоже. Интересное сочетание, — с буддистско-синтоистской сдержанностью ответит С…

Ну так вот. Сержант поместил арестанта за загородку, выпотрошил ему карманы и начал писать акт. Перебирая напотрошенное, он обнаружил проездной с указанием на статус. Побледнел. Позвонил куда-то и сообщил, что «мы тут арестовали героя». Выслушал, что ему сказали. Побледнел. Жалобно проблеял «а мы его уже сактировали». Выслушал, что ему сказали. Побле… нет, поси… Выразительно посмотрел на меня. Бережно положил трубку… И Герой с очередной машиной отбыл в вытрезвитель. Замечу: перед праздниками милиционеры нас предупреждали, чтобы мы это… с пожилыми… не очень зверствовали. И мы этому следовали. Вообще милиционеры — по крайней мере те, с которыми мы общались, и в те времена — не представали теми зверьми, которых живо изображают и писуют фольклор и газеты. Им был свойственен камор. Один из них рассказал сотруднику Е. П. анекдот «это не извилина. Это, товарищи, след от фуражки.» Другой излагал нам классификацию пьяных, из которой я кое-что помню спустя несколько десятилетий: «товарищ, потерявший ориентацию», «товарищ, находящийся в полном отру бе», «сильно побитый товарищ». Третий на наше изумление по поводу одной дамы, выразившееся во фразе — «и что, находятся те, кто с такими?..» мельком глянул и оценил — «а, это из тех, что за стакан». Иногда, впрочем, бывало странное. Как-то раз сержант «доставил» безногого на тележке, закатил за решетку, заставил слезть с тележки, а тележку выкатил наружу. Калека деловито предупредил: «ссать буду на пол», и попросил вернуть надувной круг (сержант вернул).

Насчет дам вспоминаются две сценки. Вот первая. Идем мы вдоль фасада Курского вокзала. Теперь надо сказать — старого здания. Блин! Я ведь застал времена, когда по его поводу надо было говорить — «нового здания». Ужас ощущения прошедшей эпохи…

… был ли он знаком тебе, Сэй-Сенагон? Высоко подняв голову с ввалившимися от старости щеками, ты шагнула в вечность — в то, что люди, живущие мгновение лишь по ее часам, имеют смелость называть так…

А пока мы молоды, ты блистаешь при дворе знанием китайских поэтов, я же иду вдоль фасада и вижу следующее. Мужик лежит на мостовой вдоль края тротуара, а более чем дородная дама в грязном белом халате лупит его по морде тапочком. Второй тапочек надет на ее ногу. Другая нога, естественно, боса. Сальвадор Дали от зависти съел бы свои усы. Мы как-то успокоили даму, остановили экзекуцию и попросили даму ввести нас в курс дела. Отдышавшись и излив на нас первый слой возмущения поведением гражданина, дама поведала нам, что она мирно торговала пирожками (они упоминаются в этих воспоминаниях еще где-то), а гражданин, которому не хватало на выпивку, подкрался к ней сзади и запустил руку (С. прикрывается веером…) в мисочку с мелочью. Дама заметила поползновение, кинулась на вора, вор побежал, дама догнала его, повалила оземь, то есть на асфальт и приступила к педагогическому действу. Тактично обратив внимание дамы на тот факт, что пирожки и деньги оставлены без присмотра и это подвергает неоправданно суровому испытанию общественную нравственность, мы продолжили прерванное патрулирование.

Вторая история, связанная с дамами, кратка и загадочна. Патрулируя зал ожидания оного вокзала, мы обнаружили голую (судя по обводам корпуса) даму, которая мирно спала, лежа на четырех сидениях и укрывшись тонкой шелковой… наверное занавеской. Со свойственной научным сотрудникам сдержанностью — ведь мы ежедневно имели дело с загадками природы — мы проследовали дальше. Поскольку нарушения общественного порядка не было…

А вот случай с нарушением. Во время патрулирования мы обнаружили начало драки у касс, выявили гражданина, который пытался взять билет без очереди, вызывая соответствующую реакцию окружающих (уж не знаю, поверите ли вы, но в очереди за билетами на вокзале можно было простоять и полдня, и день, и уйти без… многие москвичи, впрочем, брали в трансагентствах — там обычно были меньше очереди — или заказывали по телефону). И повели мы гражданина в отделение, дабы пресечь разгорающийся мордобой и заодно предоставить сержанту возможность для объяснения правил поведения на вокзале. А гражданин был грузином. Ничего не имею против, но в результате мы увидели потрясающую сцену. Когда мы ввели мэна в отделение, то узрели на полу, аккурат вдоль прохода, пьяного, доставленного, видимо, предыдущей группой — наши сослуживцы еще переводили дух. Увидев этого ранее доставленного пьяного, наш доставленец замер, сделал стойку, простер вперед руку, наставил палец на лежащего (который, как мы узрели, тоже был грузином), глаза нашего доставленника округлились, взор запылал, и он звенящим голосом провозгласил «ТЫ НЕ ГРУЗИН! ТЫ — СВИНЬЯИ» После чего поступил к сержанту для заслушивания лекции о понятии «очередь» и порядке приобретения билетов.

Однажды в нашей библиотеке решили сэкономить немного денег на подписке. И на очередной год выписали Реферативный журнал (РЖ ВИНИТИ) без указателей. Сэкономили 10 % стоимости, а пользу от издания уменьшили в 10 раз. Вот так в жизни и бывает. Почти каждый день…

Но однажды сотрудник Л.А. узнал об этой жизни что-то такое, что очередной раз поколебало его представление о разумном и добром. В соседней лаборатории у него было несколько друзей, и там же работала К. Н. - разумная и приятная женщина… Влетев в дверь, Л.А. обратился к К.Н. с фразой: «Кира Петровна, у этой выгребной ямы, кажется, нету дна!» Его друзья много лет напоминали ему эту фразу, когда он удивлялся очередной советской глупости или мерзости.

Спустя много лет случилась Перестройка, открылись границы, кончилась ВЭИвская часть моей жизни, рассыпались сотрудничества и некоторые дружбы, а сотрудница К.Н. со своим мужем, физиком, уехала в Германию. Как-то я шел по Гоголевскому бульвару и увидел издалека К.Н… наверное, мне не надо объяснять вам, почему я дернулся к ней — то ли хотел что-то рассказать, то ли что-то спросить… то ли просто побыть рядом. Она приветливо махнула мне рукой… то есть сделала мне ручкой… я остановился… вежливо и радостно улыбнулся ей и… пошел дальше. О, великое искусство культурного человека! — так поставить барьер, чтобы даже восторженный идиот понял — надо просто радостно улыбнуться и пойти дальше.

Мне кажется, что между нами… между тобой, С., и мной — не такой высокий барьер. Прости мне эту наглость, если сможешь…

Когда началась Перестройка и на какое-то время возникла иллюзия, что генералы больше не будут кормить бездельников, А.Е. начал метаться и искать, на чем бы заработать. Известны четыре его попытки, вполне репрезентативные для ситуации вообще. Первая: делать нагреватели для уличных киосков. Вторая: купить большую партию маленьких кусочков мыла и продавать ее меньшими партиями за большие деньги гостиницам. Но мытье — не то, чем занимаются люди во времена футуршока. Это же не кошки, в конце концов…

Третья: покупать вне Москвы оптом электрочайники и продавать их в Москве розничным торговцам. Все было бы неплохо, но каждый третий чайник у покупателя сгорал. Когда количество мест, куда надо поехать и заменить, стало таким, что весь рабочий день уходил на эту деятельность… ну, все ясно. А как же

Ростест, сертификаты и прочая дребедень? — спросите вы. Ну, как бы вам объяснить попонятнее… купить-то уже тогда можно было все — это было первое завоевание Перестройки. Разумеется, и все сертификаты. Но стоило это дорого, а ксерокс был. Компрене ву? Компрене, компрене… Только на том месте, где документы накладываются один на другой, образуется ступенька, а на ксерокопии — линия. Так что ее — «штрихом» и еще раз в ксерокс. Но сертификатом чай не вскипятишь, а чайники тоже этого не делали.

Четвертая попытка: ввоз с Украины (просто там были связи — еще по тем временам, когда мы работали) машины дешевого вина с последующей дистрибуцией. Ну и опять «любовная лодка разбилась о быт». Взятки на таможне оказались такими, что люди рыдали, слушая рассказ А.Е., приведшего машину в Москву. Рыдали от смеха, но А.Е. от этого легче не было. Когда деньги кончились — на самом деле кончились — А.Е. предложил таможенникам снять ящик вина с машины. Таможенники посмотрели на А.Е. странными взглядами, брезгливо поморщились и изрекли — «Мы ЭТО не пьем…» С. бы по этому поводу, наверное, заметила бы, что зарабатывать деньги — даже с помощью жульничества — намного труднее, чем проводить линию партии, преграждая жиденятам доступ к образованию. Ниже мы об этом расскажем.

Но тем временем все вошло в свои берега, истерика кончилась, выяснилось, что несколько оскудевших государственных денег хватает на прокорм тех 10 % сотрудников, которые ничего не умели или ничего не хотели и поэтому остались, нашлись и какие-то способы зарабатывать на стороне… все хорошо. Между прочим — в начале нового тысячелетия А.Е. по прежнему ошивался в вузе, где когда-то боролся за расовую чистоту советского студенчества. Как же, наверное, ему горько ходить теперь по этим коридорам, в которых он вершил судьбы. Но деньги на поступлении в вуз сегодня можно заработать очень хорошие. Надеюсь, что это его хоть отчасти утешит — сказала бы Сэй-Сенагон — в конце концов, наш император, когда у него «не стоит», утешается танцами придворных танцовщиц.

Жизнь начальников тяжела, и вовсе не только из-за пьянства. Например, мой начальник Л. Л. не пил. Но когда мы однажды приехали в колхоз, а он в этот выезд был командиром отряда, он оказался перед сложной задачей. Одна наша сотрудница, И.М., попросила его назначить ее на кухню. Группа была небольшая, человек 15, и дама с частичной помощью еще одного человека справилась бы, и в поле ездить не надо. Зато вставать рано… Одним словом, занятие на любителя, но она попросилась. А мой начальник слышал, что в общепите нельзя работать лицам, больным некоторыми болезнями. И он подошел ко мне за советом — не знаю ли я, здорова ли она, и если не знаю, то, как выяснить, нет ли у нее одной из соответствующих болезней. Я был страшно смущен сутью вопроса и напуган глупостью вопрошавшего и пролепетал что-то вроде того, что мне об этом ничего не известно.

Готовила она плохо, но никто соответствующими болезнями не заболел. Обычно так в жизни и бывает. Никто не болеет, и готовят плохо…

С этой же дамой была связана еще и такая история. Для дальнейшего (и для предыдущего — истории с 10 рублями) важно знать и неусыпно помнить, что была она весьма (и в бюсте, и в попке) дородна. Наверное, номер 8 и размер 56, сказала бы, прищурившись, Сэй-Сенагон. Так вот, это был единственный раз, когда люди жили в палатке. И было это на сенокосе в глухом углу, на стыке Смоленской, Калининской (ныне Тверской) и Московской областей. Вечером у костра народ (предварительно хорошо поддав) завел приятный разговор на тему, что в этих местах много кабанов, и они иногда… это… того… нападают… Когда наступила ночь, все отправились по палаткам. И когда дамы улеглись, и все стихло, один наш сотрудник, молодой (тогда) стеклодув Б.С. (мы еще встретимся с ним, в мерцающем свете люминесцентных ламп) начал подрывать женскую палатку и хрюкать. Дамы, и во главе них героиня нашего повествования, вылетели из па латки не одетые (видимо, после выпивки им было жарко) и, визжа, пронеслись по поляне.

Эта же дама имела привычку, хорошо поддав, прыгать с размаху на молодых людей, лежавших на кровати. Мне известны два таких случая. В одном из них сетка прогнулась до пола (но клиент все же уцелел), в другом — этот второй я наблюдал с соседней кровати — сетка не достала до пола сантиметров 5, не более, и я даже успел тупо подумать: «Ивану конец». Но он тоже уцелел. Очень был здоровый мужчина И.К., и позже мы с ним встретимся — он любил свежий воздух, особенно зимний, морозный.

Однажды мы жили в квартире в соседнем доме, а женщины — в общежитии при базе. Пили у мужчин. А потом наша героиня отправилась к себе в общежитие по ледяной тропинке через поле (была зима). А чтобы она не заблудилась, ее взялся провожать один наш мальчик К.М., вдвое ее легче. Он взял ее за попу и, как бы руля, направлял движение. Все шло отлично: она перла вперед, как танк, а он рулил ее задом. Но на полпути к ним полезли местные. Она вынула бутылку из-за пазухи и ударила первого нападавшего ею по голове. Нападавший вышел из схватки, но бутылка разбилась. «Вот тут я и разозлилась», — оправдывала она позже свое поведение. Дело в том, что остальных двоих нападавших она сильно побила.

Думаю, что Сэй-Сенагон сказала бы — правильно, так и должна действовать жена самурая. Правда, И.М. не была женой самурая, но все равно действовала она правильно.

Иногда, впрочем, происходили события, которые могли бы поставить в тупик — по крайней мере, мне так кажется — и самураев. Однажды мы жили в помещении местного клуба. А местная молодежь была недовольна этим и пришла выяснять отношения. Последовала небольшая драка с легкой поножовщиной, и они ушли. Народ посмотрел телик и лег спать, а утром, проснувшись, ощутил сильный запах и громкое жужжание. Оказалось, что местные пришли ночью и наклали (не менее чем вдесятером) большую кучу перед телевизором. Жужжали, естественно, тучи мух, летавших по помещению. Замечу, что сейчас следовало бы написать «ящик» или более экзотическое «дупло». Но в те годы говорили «телик».

И еще один пассаж из той же поездки, но связанный не с кабанами, а с волками. Ездили в том районе на тракторах, ибо другого транспорта там и вовсе не было. Вот однажды поехали наши сотрудники (Я.Л. с коллегами) на тракторе за водкой. И, едучи по дороге, стали они догонять небольшую группу волков, мирно трусивших по этой же дороге. И когда грохающее и воняющее чудище приблизилось, серые хищники мирно отошли на обочину, пропустили трактор, презрительно поглядев на сотрудников (чуть не написал — презрительно сплюнув), и продолжили свой путь. Мичурин так и сказал: мы не можем ждать милостей от природы. Взять их — задача сотрудников ВЭИ имени В.И. Ленина.

Сотрудники нашей фирмы проявляли чудеса храбрости и находчивости не только на полях нашей Родины. Высоко несли они знамя социалистического реализма по Земле братских Эфиопии и Индии. Сначала об Индии. Один наш сотрудник шатался по базару в Дели, наблюдая мир. И увидел следующую сцену. Некий гражданин обратился к некоему древнему деду, молча сидевшему рядом со своим слоном, с вопросом «который час?» Дед поднял руку, коснулся слоновьих тестикул, отклонил их в сторону и, когда они совершали колебание, назвал время. Вопрошавший поблагодарил и удалился. А наш сотрудник, покойный Ю.Р., удалился потрясенный. Как дед определил время по колебанию слоновьих тестикул? Ю.Р. походил немного по рынку и понял, что не сможет уйти, не познав этого. Он вернулся на место и обратился с данным вопросом к деду. «Дело не в колебаниях, — ответил дед на пиджн-инглиш, — они закрывают от меня часы во-он на той башне», — сказал дед, отклонил слоновьи тестикулы и показал вопрошавшему часы на башне.

Так в жизни и бывает, если расстояние до слоновьих тестикул, деленное на их диаметр, меньше расстояния до часов на башне, деленного на их, то есть часов, диаметр. Много лет спустя я обнаружил эту историю в качестве анекдота в компьютерной сети.

История, рассказанная тем же Ю.Р. о его пребывании в Эфиопии. Советские специалисты запускали завод по переработке каких-то местных фруктов в консервы. Согласно договору — его, видимо, составляли умные люди, понимающие психологию советского специалиста — каждый специалист имел право ежедневно вынести две банки с консервированными этими фруктами — скажем, ананасами. Которые и консервировал этот завод, линию по консервированию на коем и запускали наши специалисты.

Так наши специалисты кроме основной линии собрали еще одну, маленькую, которая гнала из этих фруктов со-вьет са-мо-гон, заливала его в те же банки, так же запаивала и клеила этикетку «ананас консервированный, маде ин здесь». Со-вьет спе-ци-а-лист брал две положенные ему банки и, помахивая полиэтиленовым пакетом, мирно плыл через проходную, мимо черной лоснящейся рожи с берданкой.

Я думаю, что по этому поводу Сэй-Сенагон не сказала бы ничего. Нацменьшинства (айнов и корейцев) в Японии за людей не считали.

Советские специалисты высоко несли знамя нашего болота не только в Эфиопии. Сотрудница Н.К. съездила со своим мужем в Гвинею. По возвращении она рассказывала многое. Например, то, что, когда в Гвинее было трудно с подтиркой, глава советской колонии решил сэкономить государственные деньги и заказал на Родине, почти что на другой стороне земного шара, туалетную бумагу; и пароход привез ее. На беду туалетной бумаги высокое начальство в Союзе прознало про то, что пароход везет на другую сторону экватора подтирку. Начальство было потрясено глупостью главы колонии, взъярилось, и, когда берег был уже виден, капитан получил по радио приказ — «Подтирку за борт!».

…Океан до горизонта был в рулончиках туалетной бумаги. Сколько видел глаз… Кто бы мог поверить, что в жизни такое бывает? Сэй-Сенагон точно бы не поверила.

А еще путешественница в Гвинею поведала, что когда они вернулись, то ее муж, экий безобразник, купил «Волгу», и они остались без копейки денег. Мы пособолезновали ей и сделали еще по глотку чая. После чего рассказчица добавила: «А вчера я купила «Шарп» за 2000 чеков». Полагаю, что «Шарп» Сэй-Сенагон одобрила бы.

Пояснение: чеки — это форма квазивалюты, применявшаяся для оплаты труда советских специалистов, работавших за рубежом. Могла тратиться только внутри страны, в специальных магазинах. Заменяла валюту, которой оплачивался этот труд, и которую крало у этих специалистов государство. Однако и специалисты были не совсем внакладе. Реально работа в течение нескольких лет за рубежом позволяла купить квартиру, машину и надолго обеспечить себя и свою семью.

Кстати, когда в оной Гвинее произошел военный переворот, первое, что начали жечь в советской колонии — не секретные документы, а ведомости на зарплату. Чтобы враг не захватил их и весь мир не узнал бы, как государство победившего социализма обкрадывает своих граждан.

Другая, совершенно загадочная история, поведанная Н.К., состояла в том, что она как-то ехала на машине по дороге, и некий негр, то есть местный житель, довольно долго мерно бежал перед машиной. И она смотрела на него сзади, и что-то казалось ей странным. Пока она не поняла, что на нем нет трусов или, к примеру, штанов, а только некоторый передничек. То есть спереди какая-то ткань есть, а сзади нет. И это показалось ей странным. Мне по сей день кажется странным, что это показалось ей странным.

Мы возвращаемся из странствий по базам, совхозам, Гвинеям и Эфиопиям на территорию родного ВЭИ. Загадочные подвалы, где можно найти оборудование, списанное еще при царе Горохе, легендарном первом директоре ВЭИ (во всяком случае, амперметры 1916 года выпуска у меня есть). Где водятся специальные ВЭИвские крысы, имеющие при себе производившиеся когда-то в ВЭИ приборы ночного видения и нечувствительные к радиации, которой в ВЭИ тоже когда-то занимались. Загадочная территория с системой нумерации корпусов, способной сбить с толку японского шпиона, ибо есть 38-й корпус, и есть 45-й, и нет других. Не корпусов других нет, корпусов у нас до этого самого, а номеров других нет. Зато — хоть сейчас и нет, но я еще застал — зенитное орудие, стоявшее (зачехленным) на углу крыши корпуса ЭФК. Сие означает — «электрофизический корпус». Он был построен до войны, попытка найти в 1972 году строительные чертежи к успеху не привела; для выяснения, как сделаны перекрытия, пришлось их вскрывать. И вскрыли. Вы не поверите, но я сам и вскрывал, вот этими руками. А на другом конце территории якобы коротало свои дни 45-мм противотанковое орудие. Представляете — по крысам, прямой наводкой, огонь! Скажете, в жизни так не бывает? В ВЭИ бывает еще и почище, бывает огонь не из сорокапятки, а из пылесоса. ВЭИвцы всегда отличались чудовищной изобретательностью. Даже на общесоветском неслабом фоне. Но об этом чуть позже.

Отдельного абзаца заслуживает ВЭИвская помойка, точнее свалка. Трудно сказать, чего там не было. Чего я только там не находил… Из наиболее запомнившегося — слиток кремния длиной 25 см и диаметром 6 см, серебристо-лилового цвета, с бугристой поверхностью; мои ученики, когда я вынимаю из сумки этот слиток, почему-то сползают от смеха под столы. А однажды я нашел на свалке такое, что упомянутый выше мой знакомый А.А. поднял брови, ласково осведомился, где я это взял, а услышав ответ, немного подумал и посоветовал или выкинуть обратно или никому не показывать. Это оказался шибко секретный — по тем временам — гальванический элемент с расплавляемым электролитом.

На ВЭИвской помойке в самом конце ее славного существования кто-то находчивый срубил немного бабок по-быстрому. Выяснил это сотрудник Я.Л. - однажды, зайдя на помойку, он обнаружил бригаду из восьми тинэйждеров, бодро разбиравших и сортировавших содержимое. Рекомендую вспоминать эту историю словоблудам, очередной раз изливающим опиум чернил и свою известно какую слюну по поводу эпохи первоначального накопления капитала в России. Жизнь разделила людей на три группы — тех, кто разбирал помойку, тех, кто догадался послать на помойку тех, кто разбирал, и тех, кто как незабвенный символ наш, Вассиссуалий Эл., лежал на диване и трендел. Большая белая грудь доброй жены какое-то время спасала… Эх, добрая русская женщина, не там ты родилась — заметила бы С. - надо было рождаться у нас, в Нихонго. А если угораздило жить в России, надо было взять этого идиота, вынести с утреца на порог, поставить мордой на восход и сказать — без денег домой не приходи. Пинок… Светлое завтра было бы построено к вечеру.

Но самое странное произошло позже. Тех, кто лежал на диване, оказалось очень много. А среди тех, кто разбирал — не умных, не смелых, но сообразительных — нашлись политики, которые сказали там, кто лежал: у вас мало денег потому, что много у тех, кто догадался и осмелился послать разбирать. Сделайте нас властью, мы у них отнимем. И эти дурачки-лежебоки не только привели сообразительных к власти, но даже не спросили их — так где обещанное? Зрелище травли «олигархов» оказалось достаточным для счастья. С. бы заметила — раз «зрелище» заменило «хлеб» — значит, хлеб был. И те, кто завывал, что в доме нет ни рисинки — как всегда, лгали.

Но было уже поздно…

Вернемся ненадолго к традиционной теме — теме начальства. Мой начальник был неплохим инженером, но стал плохим начальником. Живое доказательство принципа Питера. Побыв сколько-то лет плохим начальником, он опять стал инженером. И, кажется, неплохим. Ну да ладно. Поскольку мы хлеб не пекли и дома не строили, и бомбу фактически не делали (хотя и пыжились, как все), человечеству от этого было ни тепло, ни холодно.

Совок-начальник, уверенный, что чем больше дашь поручений, и чем больше будешь говорить, тем будет лучше. И чем дольше будешь обсуждать с каждым сотрудником, надо ли ему идти в отпуск именно тогда, когда оный сотрудник хочет. Готовый продать любого своего сотрудника следующему начальнику. Не умеющий даже как следует поссорить сотрудников, а пытающийся сделать это путем вранья А, что В настучал ему, что А делает на работе, и вранья В, что А настучал ему, начальнику, что В делает на работе… Не мог понять мой начальник, что А и В договорятся быстрее, ибо он для них — классовый враг.

Из положительных свойств: не допускал прямой фальсификации результатов измерений, не пил в рабочее время, не курил, имел симпатичную внешность, не грабил, не насиловал и т. д. В молодости два-три раза, уже будучи завлабом, лично ездил в колхозы и своими руками убирал картошку. Народ это не забыл и нежно любил его… Злые языки говорили, что он знал что-то о махинациях следующего начальнике, почему тот его и берег и почему он и просидел в своем кресле 20 лет, развалив работу полностью. Думаю, что это не так. Его трудовая биография по советским меркам была вполне нормальной.

Однажды, идя по коровнику в родном совхозе, он попал ногой между досок. Оттуда ударил фонтан понятно чего и поразительно точно попал в лицо сотруднику М. Ш., шедшему рядом. Молва гласит, что в ответ обделанный сотрудник открыл рот и произнес единственную в своей жизни фразу без запинки (он сильно заикался). Фразе гласила: «Ну и мудак же ты, Логинов». Ничего более интересного о своем тогдашнем начальнике я вспомнить не могу.

Вернемся ненадолго к теме науки. Признаться, об этом, да ещё второй раз, мне говорить не хочется. Ибо, что есть наука в отраслевом НИИ? Одна суетливость. А, как сказано, кажется, в книге Имелинского «Введение в сексопатологию», «суетливость — первый признак подступающей импотенции» (думаю, что Сэй-Сенагон с этим бы согласилась). Конечно, многие наукой заниматься под шумок пытались. Но эта ложь, как и всякая ложь, отравляет и разлагает. Мы не были «Империей зла», мы были «Империей лжи». Были и остались, а Запад этого по сей день не понимает. А ведь без преодоления этого зла невозможны ни капитализм, ни интеграция в мировую хозяйственную систему… Но эта привычная ложь порождала забавные ситуации.

Один молодой доктор физ. — мат. наук К.У. (это за ним будет гоняться вахтерша с пистолетом) обнаружил, что пришедшая на отзыв кандидатская диссертация списана с двух параграфов его докторской. Он поехал на защиту в Киев, зашел за кулисы, взял диссертанта за галстук и произнес: «Ну, так как?» Диссертант в ужасе отстранился, сколько позволяла длина галстука, и произнес: «У меня же двое детей». «Ах, дети», — ответил доктор и немедленно выпустил галстук из руки. Защита прошла успешно.

Кстати, насчет К. У. и суетливости. Однажды подчиненные К. У и их гость, Л.А., пили чай. Бывает. И случилось так, что в помещение вбежал К.У., побегал по нему, что-то попроизносил и выскочил. Вот тут Л.А и процитировал Имелинского. Народ оценил…

А вот любимый анекдот сотрудника К.У., вышеуказанного доктора и профессора.

Техас, хорошая погода, водитель едет в открытой машине и слышит из кювета диалог. Мужской голос: «Десять долларов». Женский: «Пятнадцать». Мужской: «Десять». Женский: «Пятнадцать». Пауза. Мужской: «Ладно, десять». Водитель останавливает машину, вынимает из бардачка кольт, выходит из машины, разряжает пистолет в кювет и произносит: «Так будет со всяким, кто будет нарушать сложившиеся цены на услуги профессионалов».

С. спросила бы, надо полагать, почему я счел нужным рассказать любимый анекдот именно сотрудника К.У., а не, скажем, стеклодува Б.С. или директора ВЭИ. Ответ — потому, что спустя много-много лет, когда в России только-только зазеленели слабенькие всходы капитализма и перед, по крайней мере, некоторыми гражданами возник вопрос — как, по какой цене продавать свой труд, я и вспомнил этот анекдот. Сейчас на дворе второй срок второго президента, к власти в стране пришли люди, которые не умеют работать (потому что никогда не работали), а умеют только брать силой (потому что делали это всегда, ибо КПСС именно для этого их и держала). Они настолько не умеют работать, что не могут даже грамотно доить народ, над которым властвуют. Они идут по следам сеятеля и топчут поле, по следам петуха и выдирают из кур яйца. Судьба людей зависит от того, что произойдет раньше — эти люди насладятся властью, нажрутся и отвалятся или ими будет затоптано все, что успело прорасти.

Сэй-Сенагон тоже умилялась детям. Впрочем, этот ревнитель научной чистоплотности весьма резко реагировал, если кто-то из его сотрудников публиковался без него.

А однажды он закатил форменную истерику, к которой даже я оказался слегка причастен. Дело было так. Я написал несколько статей в соавторстве со своим институтским другом В. Гординым. Ну то есть я писал уравнения, а он их решал, попутно объясняя мне, как я должен был их писать. Мне это льстит, ибо когда у моих приятелей горели утюги, вентиляторы и магнитофоны и меня призывали их чинить, я не мог брать на себя риск и не рассказывал им, как они должны были их чинить. Ну так вот… Сотрудничество наладилось, что-то они там посчитали и намылились (не в смысле электронной почты, до нее было еще десять лет сов ка!) послать доклад на конференцию. А там было ограничено число знаков в тексте. Сотрудник Я. Л. сидел день, высчитывая запятые, и в итоге родил текст, в котором, ради экономии объема авторов одной из совместных публикаций указал так «Гордин В.А. и др.» В «др.» канула фамилия и самого Я.Л., но пес бы с ней, туда канула и фамилия их начальнике К.У. «ЧТО ЭТО ЗА АВТОР ГОРДИН И ДР! НЕТ ТАКОГО АВТОРА ГОРДИН И ДР!»

… крик разносился на весь этаж, а он у нас был маленький…

Попутно замечу, что своего начальника я приучил к тому, что публикуюсь без него, сразу, хотя показывать ему все, отсылаемое в печать, он требовал еще несколько лет. Однако я и этого не делал, и понемногу ему надоело и требовать.

Особую страницу, славную страницу в истории ВЭИ составляют люди, пошедшие дальше нас по нашей общей дороге. Пошедшие дальше нас, ушедшие дальше нас… Один из них, И.К., ловил мышей в мышеловку новой конструкции, в виде пластмассового стаканчика. Когда утром там обнаруживалась мышь, он заливал в стаканчик жидкий азот (-196 °C) до полного захолаживания мыши, вытрясал полученное на лист бумаги и бережно (чтобы оно не упало и не разбилось) выносил это на помойку.

Он же убирал однажды картошку в совхозе так. Расстилал в начале грядки плащ, ложился на него и начинал тщательно рыть землю перед собой, растирая и просеивая ее, аки археолог. Продвигался за смену метра на три. Зато картошку выбирал всю. Правда, ставить его нам в пример начальство не решалось. Заметим, что примерно такие методы сельхозработ всегда применялись на Дальнем Востоке, хотя о них Сэй-Сенагон, будучи придворной дамой, не писала. Я же, не являясь придворной дамой, счел возможным остановиться на этом вопросе. Тем более, что освоение передовой, в том числе японской, технологии — веление времени.

Вообще И. К. многое делал не так, как все и иногда вел себя загадочно. Уже после начала перестройки, когда народ побежал из ВЭИ не тоненьким ручейком, а бурным потоком, исчез и Иван. При этом он, вроде бы, не увольнялся, и никто не знал, что с ним приключилось. Но, спустя несколько месяцев после его исчезновения, кто-то из сотрудников с изумлением увидел его на территории. Иван деловито куда-то шел, неся на плечах мешок. Осталось покрытым мраком тайны, откуда и куда он шел, что или кого нес в мешке, купил, украл, получил в дар или сам создал его содержимое. А также все остальное.

Вообще-то его раз-два в год забирали туда, где небьющиеся стекла, а потом возвращали в лоно родного ВЭИ отдохнувшего, притихшего и чуть более контактного. Ну и лоно — вздохнула бы С. Однажды, когда Иван опять загремел «туда», начальство собрало отдел и начало обсуждать, кто должен проявить дружеские чувства. Все отнекивались — огород копать надо, теща больно, жена просила сделать нечто по дому и т. д. В какой-то момент зашедший на огонек, то есть на чашку чаю, сотрудник соседнего отдела Л.А. произнес — «Но, Константин Николаевич, вы же там рядом живете». Немая сцена. Начальник отдела К.Н. не имел огорода и всего остального перечисленного, и ему пришлось нести вовсе что-то странное. В итоге отправился В.Ф. Вернулся он крайне задумчивый и поведал, что двери там без ручек. Ивана ему нашла какая-то древняя бабка в какой-то толстой замусоленной книге. Поэтому Ленин и сказал, что социализм — это учет и контроль. В.Ф. осторожно подносил ко рту кружку и смотрел задумчиво. Народ поеживался…

Другой из наших сотрудников, не И.К., пришел однажды на работу как бы погруженный в свои мысли, что в ВЭИ всегда смотрелось немного странно. На вопрос сотрудников о причинах этой ситуации он несколько смущенно вымолвил: «Я вас, ребята, всех заложил». В ходе расспросов выяснилось, что он пошел на Лубянку, туда, где «прием граждан круглосуточно», и, как он выразился, «донес на всех». Мы так никогда и не узнали, что именно он донес от Красноказарменной до Лубянки. Через несколько дней его забрали в Кащенко. В памяти сотрудников ВЭИ давно стерлась его фамилия, но люди помнят бессмертную его фразу: «я чувствовал, что делаю что-то не то, но не мог остановиться».

В жизни так бывает, бывает, бывает. Со мною, с вами, с нами всеми. С Сэй-Сенагон так не бывало.

Еще о погруженном виде. Один наш сотрудник Е.П. явился утром на работу именно с ним. На вопрос ответил: «Просыпаюсь утром (пауза), в кровати — незнакомая женщина (пауза, мы тихо сползаем со стульев от смеха) на тумбочке — паспорт (пауза, у нас перехватывает дыхание), я взял, посмотрел (пауза, рассказчик недоуменно пожимает плечами) — молодая…»

Одобрила ли бы паспортную систему Сэй-Сенагон? Думаю, что да. Япония Хэйанской эпохи, оставившая нам образцы высокого искусства, была отменно советской системой.

Как-то раз, находясь в совхозе и созерцая просторы, я узрел БТР, неторопливо ползущий по оным. Полагаю, что С. не одобрила бы моей реакции — самурай не должен от удивления разевать варежку на 120 градусов. Подвернувшийся абориген пожал плечами и сообщил, что да, в совхозном гараже есть. «А бидоны с молоком на нем возим… Там же ничо не пройдет…» — и мотнул головой, видимо, в сторону отдаленной молочной фермы, скрытой туманом, моросящим дождичком и невысокими холмами среднерусской равнины.

Местная часть получила, надо полагать, две или три коровы, солдатикам досталось немного мяса, БТР списали, как утопший в болоте, коров — как павших от невесть чего или, может быть, утопших там же. В не помню каких лохматых годах был такой академик Глушков, который полагал, что, если учесть все на свете, до последнего болта, и построить АСУ, автоматическую систему управления, которая скажет, где этот болт лежит и чего делать должен, то наступит рай на этой части суши, тогда — одной шестой. Надо полагать, академик никогда не бывал в моем совхозе… Магическое слово «АСУ» некоторое время держалось в фольклоре в виде шуток «книга Глушкова «Все об АСУ», глаголов «осучивание», «обасучивание»… История — это смена поколений. Не помню, кто это сказал, но С. бы с этим согласилась.

История страны разворачивалась на наших глазах. Помню времена, когда картошку сортировали вручную, из бурта, потом появились первые транспортеры с автономными двигателями на солярке. Потом исполнилась мечта Владимира Ильича Ульянова (Ленина), легендарного (гипотеза о его существовании в основном подтверждается тем, что его именем назван ВЭИ) основателя Советского государства, легендарного государственного образования, простиравшегося от Тихого океана на востоке почти до Атлантического океана на Западе и от Ледовитого на севере почти до Индийского на юге. Так что эскимосы, окончив пасти оленей, могли отправляться, как гласят легенды, к Индийскому океану мыть лапти, и в родной колхоз пришло электричество. В эпоху транспортеров на солярке непременной принадлежностью транспортера была веревка, дергая за которую, запускали двигатель. Веревка была гнилая и связанная из кусков, как и весь мир вокруг нас, а механик, запускавший двигатель, был в сиську пьян, опять же, как и весь мир. И дергая за то, что изображало веревку, а не за то, во что он был пьян, он эту веревку в сотый раз порвал и огласив горестным комментарием долы и веси, куда-то (видимо, в тот мир, что был вокруг нас) канул.

Сотрудник Л.А. вынул из своих говнодавов шнурки из капронового репшнура (он состоял в альпсекции), двигатель был немедленно запущен, сотрудники ВЭИ с торжествующими кличами затоптали окурки и приступили к сортировке картошки.

К вопросу о пользе спорта — сдержанно заметила бы, наверное, С.

Сотрудница Л.С. запечатлелась в общественном сознании или, если угодно, — в нашем коллективном разуме — следующей историей. Которая произошла хоть и не в ВЭИ, но рассказана она была уже здесь и уже сотрудником. Итак, до ВЭИ оная Л.С. работала в НИИ «Дельфин». Высокое, сплошь стеклянное, здание. Лето, окна открыты, сотрудники иногда подкармливают птичек. Среди птичек народ примечает одного голубя, отличающегося окраской или каким-то там хохолком. Ну, клюет и клюет. Потом, через какое-то время, скажем, через месяц, исчезает. А нашего, с хохолком, не видели? Нет, не видели. Жалко. Ну, значит, улетел… Еще через какое-то время начальство собирает личный состав в актовом зале, выступает начальник отдела режима и долго что-то трендит про происки мировой буржуазии и бдительность. Народ — кто спит, кто травит анекдоты. Потом начальник начинает что-то плести на тему современной техники, которая создала такие маленькие магнитофоны и даже камеры (народ просыпается), что они могут быть встроены в птицу. Народ окостеневает. Гробовая тишина, пауза. Начальник кончает фразу… «но в этой ничего не было».

Однажды я зашел в нашу медсанчасть, МСЧ-52, увидел издалека ряд портретов на стене, и про третий слева уверенно пришла мысль — это псих. Подошел ближе: Ганнушкин.

Запах дурдома, растворенный в воздухе — вот что такое наша фирма. Люди, целыми днями пьющие чай и обсуждающие цены, стоящие в очередях в буфеты и столовые, готовые за пол-литра отдать ВСЕ, добывающие и распределяющие заказы и книги, устраивающие «выездную торговлю» и греющие на этом ручки, ножки и все остальное… А если и работающие — то делающие то, что никому не нужно, и знающие это. 100 % ритуального поведения. Ну, точно — психушка. Или — как у нас говорят — «вэевая атмосфера»; самые вежливые говорили — «вэивский академизм». Самое странное, что несмотря на это, мы все же что-то делали и полезное. Полная аналогия Победившей Страны Советов. Полная аналогия жизни.

Кстати, о медсанчасти. Однажды сотрудник Л.А. получил у одного и того же врача две справки в течение трех минут — одну, что ему по состоянию здоровья показан отдых в санатории на южном берегу Крыма и вторую — что он допущен к восхождениям какой-то там категории трудности. Врач даже глазом не моргнула.

Выше упоминалась сорокопятка — из нее при мне не стреляли. Зато стреляли вот из чего… Некий сотрудник ВЭИ потребовал — народная память не упомнила что именно — но забаррикадировался у себя в комнате и сообщил, что будет обороняться. Вызвали пожарников. Сотрудник налил в пульверизатор бензин, нацепил пульверизатор на пылесос, врубил пылесос и поднес, естественно, зажигалку. Огнедышащий дракон в натуре. Не сразу потрясенные пожарники сообразили отключить электропитание в корпусе. В итоге его, конечно, скрутили и увезли на лечение.

Как сказал Лис в «Маленьком принце» Сент-Экзюпери, «нет в жизни совершенства». Я думаю, что Сэй-Сенагон с этим бы согласилась.

Мелочи типа изготовления «серебряной воды», изучения книг по хиромантии и графологии и т. д. я опускаю. Этим занимались все. А вот наше высокое начальство занялось иглоукалыванием. Для этого сотрудники подвергали вольфрамовую проволоку диаметром 0,13 мм длительному отжигу в вакууме. Вы спросите — зачем отжиг? Этого не знаю ни я, ни Сэй-Сенагон. Совершенно точно, я спрашивал.

А вот история мрачная. Жил да был у нас несостоявшийся Остап Бендер, мелкий жулик и прохиндей Т. Что он делал на работе, сказать трудно. Но зато охотно ездил в совхозы и на базы. Там он, впрочем, тоже себя работой не изнурял; но, как и в городе, так и на селе, был любим лучшей половиной человечества и недостатка в выпивке и закуске не испытывал. Кроме ВЭИ он «работал» еще на хлебозаводе напротив, посему — регулярно приносил свежий хлеб, а по заказам — торты, ром и дрожжи. А еще он был обильный матерщинник.

Как-то раз я зашел в комнату, где он бывал, и увидел его, стоящего с потусторонним видом. Увидев меня, он открыл рот и — как хочется теперь сказать — замогильным голосом произнес:

Я в ужасе попятился, просочился через дверь и пошел вон. А через два дня на доске объявлений увидел его фото в черной рамке и приличествующие слова.

В этом месте гармонично будет выглядеть следующая история. Однажды я застал сотрудниц нашей библиотеки в обеспокоенном виде. По-видимому, этажом или двумя ниже кто-то спалил трансформатор (ситуация для ВЭИ обыденная) и по вентиляции тянуло паленым трансформатором. Запах специфический (аллюзия не на сыр, а на Райкина), для меня вполне привычный — но не для сотрудников библиотеки. «Мы обошли весь фонд, — сказали они мне, — вроде нигде не горит». С чувством, что говорю какую-то глупость (хотя сам еще не понимаю, какую), я произнес: «А в пожарную охрану вы не звонили?» (в ВЭИ, естественно, своя пожарная служба). «Звонили», — потупив глаза, ответили они (длинная пауза)… «Ну и что?» — спросил я. «Они ответили, что денег нет, и всех пожарников уволили».

Что бы на это сказала Сэй-Сенагон? Я не сказал ничего.

Странности поведения, которые мы диагностируем как ненормальность… что это такое? Возможно, что скоро мы — а вернее наши сослуживцы — это узнают, поглядев на нас повнимательнее. Говорят, что в некоторых корпусах ВЭИ повышенное содержание ртути и это, де, влияет… Такое влияние должно накапливаться с увеличением стажа и, следовательно, возраста. Гипотеза эта похожа на правду. Ибо известно, что один начальник в 40…50-е годы, когда велись работы с ртутными приборами, делая монтажницам замечание — что-то у вас стол ртутью забрызган — направлял быстренько пламя горелки на грязное место… Безалаберность наша не знает предела. Я знаю группу, которая въехала в зартученное помещение, не проведя — хотя я их к этому призывал — демеркуризацию. На мои вопли о том, что в кабельных каналах в полу у них полно ртути, А.К. спокойно ответил мне, что уже присыпали песком. Нельзя сказать, что в жизни так не бывает, но это один из немногих случаев, когда мне не хватило русского языка — со всеми его расширениями — для объяснения…

Сотрудник А.К. однажды показывал некому командировочному высоковольтный генератор, стоящий на столе, небольшой такой генератор, надо полагать на несколько десятков, не более сотни киловольт. А.К. показывал оное устройство, плавно помавая карандашом. А у карандаша, как известно, есть грифель. Компрене ву? Грифель, как известно, проводник. Ну и его укусило. То есть разряд в грифель и в руку.

Жертв было немного — один прибор, который А.К. разбил затылком, отлетев от стола и угодивши именно затылком именно в этот прибор. На стенде, который стоял метрах в двух от стола. Затылок не пострадал.

Так вот, уж не знаю, ртуть это или просто «дух дурдома», но в ВЭИ всегда были крайне интересные деды. Так, например, один как-то похвастался, что может выпить за раз и без закуски стакан чистого спирта. Для деревни это далеко не рекорд, но для города — приличный результат. «Только, — предупредил он, — после этого я отключаюсь, вы, ребята, с моим телом, пожалуйста, гуманно…» В обеденный перерыв ему принесли, и он принял. И правда — лег и заснул. Его отнесли в кладовку. В конце дня, однако, разбудить не удалось. Оставили 1/2 стакана чистого, заперли и отбыли. Утром открыли — весел, оживлен и общителен. Сообщил: ночью проснулся, абсолютная темень, по запаху нашел, принял и лег дальше.

Я думаю, что такие люди слишком хороши, чтобы делать из них гвозди. В жизни бывают вещи, требующие более высокой прочности — например, построение коммунизма или работа в ВЭИ.

Одну из технологических операций мы делали в ИГИ — Институте горючих ископаемых, на мощной установке, высота два с половиной метра, метр в диаметре, печь — полторы тыщи градусов, непрерывный процесс — 100 часов, то есть четверо суток, с нагревом и остыванием — неделя. В основном в печи их детали, ну и немного наших. Круглосуточное дежурство, а у них не хватало персонала, стало быть, мы дежурили тоже. Бартер натурой. Дежурить полагалось по двое. Спали теоретически по очереди. Практически как-то раз я просыпаюсь от нехорошего звука, иду в соседнее помещение, где стояла печь и — ни. себе! Из верхней части печи бьет белая струя дециметр в диаметре в начале, под потолком, через всю комнату, в конце расширяется до метра. Я очень быстро возвращаюсь в ту комнату, где спали, с намерением разбудить напарника — он из местного персонала, он знает, как выключать установку. И быстро устанавливаю, что «местный персонал» пьян настолько, что не посыпается. Даже от моих призывов. Возвращаюсь, смотрю на струю, с ревом бьющую поперек помещения и медленно прихожу к выводу, что до ближайшего телефона — двести метров, автомат на другой стороне Ленинского проспекта. Тут меня второй (и пока последний) раз в жизни посещает интересное чувство — мне не страшно, мне не хочется бежать, мне хочется «не быть здесь». Понимаю, что это надо переждать, стою и жду. Секунд через пять-семь чувство проходит. Иду к щиту управления, соображаю, где регулятор, снимаю накал и отключаю печь. Ложусь спать.

Тема алкоголя не лишена поэтичности. Сотрудник Ю.З., опрокинув стакан, ласково проводил себя ладонью по груди и животу и тепло произносил «винтом пошла». Древние называли это «гилозоизм» — одушевление природы. Полагаю, что Сэй-Сенагон знала этот термин и его смысл. Этот же сотрудник рассказывал, что в его бытность во флоте они пили тройной одеколон, разбавляя его водой. Смесь имела белый цвет (потому что была эмульсией), а называли ее «анютины глазки». Наверное, не за ее цвет, а за цвет глаз тех, кто ее употреблял перорально. То есть через рот.

С алкоголизмом в ВЭИ боролись. В этом нет ВЭИвской специфики, ибо бороться по четным дням с тем, что создали по нечетным, мы были обучены сызмальства. Замечу, что нечетных дней больше, но это между прочим. Тем не менее, и в это вносили мы свою неослабевающую и немеркнущую специфику. Рассмотрим один пример. Председатель Комиссии по борьбе с алкоголизмом, Б.Ш., заказал в мастерских «доску по борьбе с алкоголизмом». Она была очень красива. Лист желтого стеклотекстолита, плексигласовые пластиночки, за которые предполагалось закладывать статьи о вреде алкоголя из периодической печати, и красивые фигурные гаечки из латуни, коими оные плексигласовые пластиночки прижимались к стеклотекстолиту. Выложил он за нее 1,5 литра, естественно, спирта. И в первую же ночь доску сперли.

Б.Ш. побегал, поискал, но ничего не нашел. Да он, надо полагать, и не надеялся найти. Тот, кто крадет среди ночи такую вещь, крадет ее не затем, чтобы ее нашли. Опять же на нашей территории можно спрятать вещи куда большие, нежели какая-то доска.

Я разочарую вас банальным продолжением — но доска была найдена. Неделю спустя сотрудник В.В. зашел по каким-то своим делам в Большой испытательный зал Отдела высоких напряжений и случайно заметил, как в углу среди промасленных тряпок и прочего мусора мелькнуло что-то желтое болезненно знакомого оттенка. В.В. пошел на желтый цвет, как самонаводящаяся ракета, разрыл кучу и явил на свет. Скорое следствие показало, что доску скрали те, кто ее делал, и они же продали ее, опять же за спирт, в Отдел высоких напряжений. Таким образом, они удвоили полученную дозу и закрепили достигнутый успех. Это, как говорил Ленин, «хорошо» (том, страница).

Указанный выше Б.Ш. однажды сел на пульт управления мощной установкой в момент, когда установка была включена. Никакого отношения к его борьбе с алкоголизмом это деяние не имело — просто сел и все, без какого-либо подтекста. Но оказалось, что человеческая задница, несмотря на гладкость ее поверхности, превосходно нажимает на кнопки. Причем штук на пять сразу. Ремонт установки занял несколько дней. Как же мы матерились…

ВЭИ имени Ленина принимало участие в достижениях советской и мировой науки. Одним из способов оного участия являлось писание отзывов на диссертации. Природная стыдливость не позволяет мне подробно остановиться на этом вопросе, но сотрудник В.Ч., например, писал отзывы так. Он писал два отзыва — один положительный, другой отрицательный. Приносил оба своему начальнику К.У. и тот говорил, какой отсылать. Но это происходило, когда В.Ч. уже накопил, по мнению К.Н. достаточный опыт. А на начальном участке своей многотрудной деятельности на ниве родо-, пардон, диссертациовспоможения В.Ч. носил тексты К.У. для корректировки. Тот правил, В.Ч. перепечатывал, К.У. опять правил, причем иногда в обратную сторону. Тогда В.Ч. начал не перепечатывать, а аккуратнейшим образом вырезать строки, начертанные К.У. и вклеивать их в текст. Их К.У. уже не правил.

К.У. договорился с начальством в МЭИ, что его и его сотрудников будут утром пускать в бассейн. И некоторые стали ходить в оный бассейн до работы — благо, рядом. Правда, на работу они приходили позже. В.Ч. им завидовал, но в бассейн не ходил. Зато утром, если кого-то из них спрашивали вживую или по телефону, В.Ч. поджимал губы и брезгливо произносил — «Они моются».

Среди сотрудников, принадлежавших к старшему поколению, отмечались случаи а) создания теории элементарных частиц, б) создания устройства для извлечения энергии из ничего, в) коллекционирования старых радиоаппаратов и радиодеталей, г) занятия общественной деятельностью, д) строительства дач, е) разведения курей на балконе, ж) попыток отстоять свою тематику, когда она делалась не нужна начальству, з) попыток работать, и) попыток учить работать других. Я думаю, что неплохим тестом на психическое здоровье мог бы быть следующий: выберите из этого списка то, что вы считаете ненормальным. В жизни так бывает — по диплому врач-психиатр, а посмотришь — ну точно псих. Например (см. выше) — Ганнушкин.

С другой стороны, все эти психи научные работники. И вот идет такой старшего поколения научный работник М., ученый секретарь то ли Ученого Совета, то ли всего Института, между прочим, и несет в руках ксерокопии двух статей. Останавливается перед другим научным работником, менее старшего поколения, но более «старшим» по званию, К.У., и в ужасе произносит: «Здесь, — взгляд в левую копию, — пишут так, а здесь, — взгляд в правую копию, — иначе!» Взгляд вопрошающего огненным копьем вонзается в вопрошаемого. «Константин Николаевич, ЧЕМУ ВЕРИТЬ?»

Народ называл его «розовый пеликан». Тот, кто впервые подметил это сходство, не поленился принести «Красную книгу», и все убедились, что в профиль они действительно чрезвычайно похожи друг на друга. Только в «Красную книгу» внесли одного. В жизни так бывает — обидели, причем незаслуженно.

Тот же М. известен еще одной замечательной историей. Однажды во время некоторого эксперимента лопнула труба, по которой шел газ — смесь аргона и углекислого газа — под давлением 7 атм. Смесь эта, как легко видеть, не ядовита и не опасна. Но шум, с которым газ при 7 атм. покидает трубу через трещину, довольно громок. Можно даже сказать — очень громок. Один на участников эксперимента побежал к баллонам — закрывать вентили (действие самое разумное), другой побежал к аппаратуре — выключать ее (действие тоже разумное), а Розовый Пеликан начал почему-то прыгать. К трубе — от трубы, к трубе — от трубы… Позже я сумел осознать, в чем дело. Долг старшего товарища гнал его к трубе — спасти! закрыть! грудью!.. а страх гнал обратно. Вблизи от трубы побеждал страх, вдали долг. Вот и прыгал наш герой…

В жизни так бывает довольно часто. И прыгаем — я, ты, он, мы, вы, они, целая страна…

В коллекционировании старых радиодеталей был замечен сотрудник Л.А. Его приятели знали о болезни, и если какой-то отдел выкидывал что-то старое на свалку, его звали. Доподлинно известно, что старые электронные лампы в его коллекции были представлены лучше, чем в Политехническом музее. Он хотел подарить им, пошел туда — поговорить, и вернулся с перекошенной мордой и произнес диагноз: «Им же ничего не надо! Только чай пить…» Позже он подарил часть Музею радио и телевидения в Шяуляе (Литва). Он говорил, что когда он увидел среди выкинутого радиолампы из первых типов советских радиоламп, у него было такое ощущение, что сердце сделало сильный внеочередной удар — экстрасистолу. Можно поверить… Кстати, первые советские транзисторы у него в коллекции тоже были. А однажды сотрудник В.Ф. сказал этому Л.А., что в подвале одного из корпусов есть дореволюционные распределительные щиты. Л.А. взял инструменты, фонарь, и направился. Несмотря на предостережения В.Ф. «Там же крысы по полметра!» — увещевал тот. Но крыс Л.А. не встретил. В первых помещениях находились бутылки и окурки, в более глубоких — попадались матрасы, еще глубже матрасы кончились. Вековая пыль — в самом прямом смысле слова. Приборы начала века, точнее — 1916 года, Л.А. действительно нашел. Выволок на поверхность, народ смотрел, охал и ахал…

С. бы это поняла. Тоже ведь — культура. Почти как чашка для чайной церемонии великого мастера такого-то. Или, скажем, бидзэнский меч…

Потом сотрудник Л.А. начал думать, куда их девать. Вообще-то многим людям свойственно сначала делать, а потом думать. И осенила его идея подарить эти приборы какому-нибудь электротехническому музею. Поскольку опыт общения с Политехническим музеем у него уже был, он отправился в Музей истории развития Мосэнерго им. Г.М. Кржижановского. Пустой зал, старая электротехника, тишина, неподвижный воздух, блестящие витрины, натертый пол. Пока он озирался, появилась сотрудница, вцепилась в него и поволокла его вдоль стендов, читая лекцию. Первые минут десять он вырывался, лепеча, что всю жизнь этим занимался и все знает. Потом смирился, замолк и внимал, как агнец, еще минут двадцать. Вышел в вечернюю Москву, очумело вертя головой… Тихи воды Яузы… Приборы? Какие приборы? А… да, естественно, такие приборы там были. И не один.

А вот Розовый Пеликан не собирал транзисторов, он любил охотиться на соискателей ученой степени кандидата физико-математических наук, причем не всех, защищавшихся в нашем совете, а лишь на имевших плохую запись в графе национальность. Его охота ни разу не кончилась успехом. Мораль — серьезное дело надо поручать серьезным людям, а не Розовым Пеликанам. Правда, бывший директор ВЭИ В.Ф., даже если и поймет правильность моего совета, надеюсь, что уже не сумеет им воспользоваться… Думаю, что по этому поводу сказать больше нечего. По крайней мере, и советские, и российские власти со мною согласны. Ничего по этому и всем подобным поводам они и не говорят, и говорить не собираются.

Внутри коллектива в ВЭИ антисемитизма не было. Но на защите диссертации сотруднику Л.А. кинул единственный «черный шар» единственный еврей в ученом совете — начальник отдела криогенной техники с почти канонической фамилией Фишер. Задал он этому Л.А. только один вопрос, свидетельствующий лишь о слабом знании им, Фишером, институтского курса физики, получил от Л.А. вежливый и исчерпывающий ответ и — проголосовал «против». О чем Л.А. не преминула сообщить симпатизировавшая ему секретарь Ученого совета А.С. (русская). Логично: еврей — член Ученого Совета — должен быть выше подозрений в потакании «своим». Естественно, от Л.А. это через пять минут узнали все. Хохоту было…

Кстати, об антисемитизме. Как-то раз в курилке после очередного анекдота тот же Л.А. задумчиво произнес (внимание — на дворе 1980 год!) «Два великих народа — русский и еврейский — объединяет то, что оба они свои проблемы и несчастья используют как материал для анекдотов». Последовала длинная пауза. Но никаких «последствий»… То есть никто не настучал. Разумеется, бытовой антисемитизм был, но проявлять его считалось неприличным. И даже про откровенного хама А.Ш. никто не говорил «У, жидовская морда». Даже я этого не говорил!

Впрочем, если бы сказали, вряд ли он бы понял, почему это вдруг сказали ему, а не сотне других «таких-то». Хам редко понимает, как он выглядит со стороны. А если понимает, то это не хам, а политик. То есть тот же хам. То есть политик… Кажется, я запутался.

Вернемся к проблемам защиты. С этой же А.С. и свадебным генералом Л.А. - его «научным руководителем» К.У. произошла такая история. Месяца за два до защиты К.У., встретив Л.А. в коридоре, осторожно сказал, что аспиранты — эстонцы и прочие из Прибалтики дают свои диссертации перевести или отредактировать редакторам и не хотел бы Л.А. дать кому-то отредактировать его диссертацию? На что Л.А. сделал грудь колесом и немедленно произнес — прибалты из Прибалтики это делают, а евреи из Москвы этого не делают! Через пятнадцать минут на него налетела, опять же, в коридоре, А.С. и, пылая от гнева, возопила — «Как Вы могли сказать это своему руководителю? И члену Ученого Совета?» К.У. были свойственны, несмотря на молодость, странные поступки. На защите своего сотрудника А.К. он заявил: «Он вообще генетически не способен мыс лить». Прелесть ВЭИ состоит в том, что А.К. защитился успешно после такой оценки, сделанной публично начальником и научным руководителем в одном лице.

Однажды оный научный сотрудник А.К. явился на работу в сильно огорченном состоянии и поведал коллегам, что жена нашла его заначку в размере 25 рублей (трехдневная зарплата инженера или научного сотрудника без степени). На естественный вопрос, где была заначка, А.К. рассеянно ответил: «Да в Ленине…» Пауза. Народ переваривает, пытается понять, не понимает, на всякий случай хохочет. В итоге оказалось, что А.К. прятал деньги от жены в одном из томов собрания сочинений Владимира Ильича. Но — возопил народ — это же пятьдесят с лишним томов, как же она нашла?? А на этом томе пыль была стерта — пояснил несчастный.

Следует отметить, что на нашем уровне социальной пирамиды Коммунистическая Партия Советского Союза (я пишу это так, как предписывали тогдашние правила) смотрелась не столько вампиром и людоедом, каковым она на самом деле была, а скорее чем-то надоедливым (когда надо было посылать людей в колхоз) и анекдотическим (в остальных случаях). Например, в отделе К.У. членами партии были: книжный барыга Я.У., специалист по плетению тросов и вор с хлебозавода А. Т., и упомянутый выше А.К. Теперь вам должно стать понятно, почему так громко визжал сотрудник, прибежавший с информацией, что «Т. и У. чешут друг другу пятки!» А они просто нашли в каком-то журнале статью про какие-то чувствительные точки на подошве и искали оные точки. Если же говорить всерьез, то на нижних уровнях партийной пирамиды встречались и нормальные люди. Например, наши парторги дважды уберегали Л.А. от некоторых неприятностей. Оба эти случая описаны где-то в данном тексте.

Сотрудник Я.У. иногда предавался самокритике. Расположите руки жестом «хенде хох» из советских фильмов. И, слегка покачивая бедрами, произнесите слегка нараспев: «Вот такое я дерьмо». Только не делайте этого перед зеркалом. Сотрудник Я.У. делал это не перед зеркалом — перед сослуживцами.

Перед защитой сотрудник Л.А. несколько волновался. Не за работу, по сути — за административную сторону. Собрать членов Совета не просто, вдобавок два оппонента должны приехать из Фрязино и Калуги — начальник катодного отдела НИИ Исток Б.Д. и начальник катодного отдела ВНИИМатериалов Электронной Техники А.К. Зубры данной области и сливки советской катодной науки и техники. Десять минут до начала, оппонента из Калуги нет. Л.А. выходит на площадку покурить, видит, что около урны стоит кто-то вроде смутно знакомый, но в ВЭИ три тысячи человек, всех не упомнишь, подходит и прикуривает. Тот смотрит на него и спрашивает — Что-то не в порядке? Вы, вроде бы, чем-то обеспокоены? Л.А. отвечает, что да, проблема, пять минут до защиты, нет оппонента из Калуги, срыв защиты, а собрать их всех, сами понимаете… все сдвинется на несколько месяцев. Собеседник немного наклоняет голову на бок, слегка улыбается и произносит: «Нет второго оппонента… А я, по-вашему, кто?». И Л.А. с ужасом медленно осознает, что перед ним и стоит А.К., которого он прекрасно знает, ибо бывал во ВНИИМЭТе много раз. А.К. смотрит на перекосившуюся рожу Л.А., полуобнимает его и, мурлыча что-то успокаивающее, ведет его в актовый зал…

Что бы сказала Сэй-Сенагон, если бы молоденькая фрейлина, первый раз попавшая за занавеску к Императору, перепутала девятого помощника правой руки с восьмым помощником левой руки? Боюсь, ничего лестного для молоденькой фрейлины она бы не сказала.

Но защита все-таки не могла пройти бесследно для психики несчастного Л.А. Он стоически перенес все: нескольколетнюю беготню в поисках Совета, который не побрезгует, занятия, экзамены и переэкзамены, весь этот мутный бред… Сбор документов, разговоры с начальниками, которые полагали, что раз он аспирант, то они держат его за, сами понимаете, какое место (и очень удивлялись, когда это оказывалось не так — но защиту сие не приближало), весь этот мутный бред… Он перенес все. А сломался на следующее утро после защиты, когда пришел в отдел аспирантуры и секретарь отдела аспирантуры, милейшая и доброжелательнейшая И. Н. на моих глазах, улыбаясь, протянула ему хорошо исписанный лист со словами «это список документов, которые теперь надо подготовить».

Л.А. открыл рот… И.Н. обняла его (за плечи) и усадила, мурлыча «все хорошо, ничего страшного, я понимаю, вы устали, ничего страшного, я понимаю..» (и так четыре раза).

«Извилисты пути советской науки» — любил повторять мой приятель Л.А, наливая 150 г. слесарям, вынося через проходную своего или чужого предприятия нечто, нужное на чужом или своем предприятии соответственно. Например, многократно пересекались пути науки и первого отдела; много нервов потратили люди на оформление актов экспертизы к публикациям… длинная это, мерзкая и не специфическая для ВЭИ история. Но вот что могло произойти только в нашей психушке.

Начальник К.У., невзлюбил своего подчиненного Е.Е. Любовь — не знаю, а ненависть, по моим жизненным наблюдениям, всегда конкретна. Причина этой ненависти была более чем конкретна — Е.Е. вздумал написать докторскую диссертацию. А начальник был к тому моменту доктором, но не был (он стал им позже) профессором. И если бы тот стал доктором, они бы носили одинаковые погоны. Понятно, что такого быть не должно? Понятно. И начал К.У. выживать Е.Е. А как его выживешь? На работу ходит, диссертацию пишет… Придираться по мелочам — не выполняет соцобязательств и т. п. — он не мог. Честь советского ученого не позволяла. Но она позволила другое.

В каждой комнате у нас висел список «работающих в этой комнате» — одна из тысячи безумных и бессмысленных придумок внутриколесных белок из первого отдела. Так вот в результате множества пересадок и переездок никто уже не сидел там, где был вписан в эти пожелтелые бумажки. Да и кто о них помнил? Так вот, как-то К.У. ворвался в комнату и завопил, что Е.Е. не имеет права здесь находиться и он, К.У., немедленно запирает комнату с Е.Е. внутри и вызывает начальника первого отдела! Е.Е. побледнел, вскочил, выбежал за дверь… и пошел искать рабочее место в другом отделе. Так начальник К. У. выжил подчиненного Е.Е.

Аминь — сказала бы Сэй-Сенагон — что еще можно сказать, подумала бы она, если люди не владеют мечом и луком. Да и люди ли это?

Кстати, раз уж мы заговорили о секретности и первом отделе. Сейчас трудно представить себе серьезность, с которой большинство ко всему этому относилось. Вот маленький пример. Рядом с моим домом была очень большая лужа. Однажды поздно вечером, возвращаясь домой и поставленный перед необходимостью перейти ее, я подтянул штаны и пошел вброд. Дома выяснилось, что я потерял — почти наверняка, выронил из кармана при подтягивании штанов — паспорт и справку из первого отдела, подтверждавшую, что у меня есть допуск. Сама по себе справка не была секретным документом, но ее полагалось по окончании срока действия сдавать. Я в шоке и панике. Через три дня по почте пришло письмо — молодой человек, если Вам нужны ваши документы, позвоните по такому-то телефону. Я был в полном счастье… Между прочим, наше ВЭИ было раздолбайским местом, а вот в упомянутом выше НИИ «Исток» я однажды был свидетелем следующей сцены — сотрудник (то есть бывший сотрудник) стоял перед сотрудником Отдела режима и оправдывался уж не знаю за что, а тот бесцветным голосом произносил «Вы у нас больше не работаете». Три минуты жалкого блеяния. «Вы у нас больше не работаете». Еще три минуты жалкого блеяния…

Вы что, уважаемый читатель, как маленький, какой, к черту, профсоюз, какой, к черту суд, вы что, дурака валяете? При этом учтите, что Фрязино — не Москва, все предприятия — ящики, человека, выгнанного с одного, не взяли бы ни на какое другое, выход один — искать работу не по специальности и где-то в окрестностях или вообще уезжать в другой город.

К каждой статье, направлявшейся для публикации в научный журнал, должен был прилагаться акт, что в статье нет ничего секретного, ничего, запрещенного к публикации и т. д. Акт должны были подписывать член экспертной комиссии, начальник первого отдела, начальник патентного отдела, председатель экспертной комиссии и утверждал замдиректора. То есть посредством этих актов начальство не только контролировало все публикации сотрудников, но и разрешало-запрещало. Например, однажды, когда сотрудник Л.А. явился за подписью к большому начальнику В.П., оный начальник посмотрел на Л.А. и задумчиво произнес — а почему вы не публикуетесь со своими сотрудниками? Собственно, в переводе на русский язык было сказано — молодой человек, рекомендую вам приписывать к вашим статьям вашего непосредственного начальника Л.Л. Что Л.А. мог на это ответить? Что он делает физику, а его прямой начальник интеграл от е в степени икс без справочника не может взять? Былинный герой гордо сказал бы свое «нет», нормальный человек ответил бы «да», приличный человек ответил бы «да», но не стал бы делать. Л.А. был по молодости и глупости настолько ошарашен, что проблеял что-то невразумительное. Но акты он после этого ходил подписывать к другому начальнику — А.Ж (кстати, серьезному физику). Тот все понимал, ухмылялся и бурчал — за подпись по полтиннику, итого с вас, Леня, рупь пятьдесят.

У этого же Л.А. было приключение и с начальником патентного отдела Н.М. Ей взбрело в голову, что очередной обзор, написанный Л.А., должен быть опубликован с грифом «ДСП». Бедный Л.А. не мог ей сказать, что это вообще не ее дело, что за секретностью следит первый отдел. То есть сказать-то он мог, но лучше бы не стало. А хуже — наверняка. Поэтому многострадальный Л.А. дождался, пока Н.М. ушла в отпуск, и подписал у ее заместителя.

Прелестной традицией советского мира было опечатывание комнат перед праздниками. Имелось в виду, наверное, что именно на праздники империалистический обобщенный штирлиц злодейски проникнет. Неясно зачем, но злодейски, а печать своей магической силой остановит его.

В СССР лучшие силы науки и техники в течение 70 лет работали на войну. Почему так получилось, почему эта убийственная в прямом и всех переносных смыслах система была устойчива — очень интересный вопрос. Но как бы мне не хотелось им заняться, я вынужден с хрустом опустить мой редакторский сапог на горло моей авторской песни. ВЭИ по раздолбайской (в среднем) ментальности и низкой (в среднем) культуре производства на войну работать не мог.

Исключение — «второй отдел» под руководством «секретного академика» Архангельского, занимавшийся приборами ночного видения. Приборы эти были хуже американских аналогов, но секретность была лучше — мы про их приборы знали, а они, наверное, нет. Сам Архангельский был личностью примечательной — семито- и интеллигентоненавистник, хотя второе у него было немного слабее второго. Ибо в отделе было ноль пархатых, но один человек с высшим образованием имелся — особь женского пола, его заместитель (кроме него самого, но он шел вне программы).

Так что со строевой подготовкой у вэивцев было не очень, а присосаться к военным денежкам (и престижу) хотелось. Тем более, что в те времена денежки эти были — по советским меркам — немеряные. Не раз ВЭИ встревал в те или иные военные разработки, но кончалось это (разумеется, я говорю только о тех случаях, про которые знал) конфузом. Причем головы-то у нас были! Придумывать мы могли. На бумаге… Сделать — нет. Для того, чтобы сделать, нужна такая загадочная вещь — культура производства.

Но благодаря одной из этих безумных придумок я познакомился с тем, как работали действительно серьезные люди и понял — как жил бы советский народ, если бы «совьет руководство» не строило мир во всем мире. Причем не какой-нибудь мир, а именно наш: «мы наш, мы новый мир построим».

Однажды сотрудник Л.К., я и еще один товарищ из Отделения высоких напряжений отправились в Челябинск, на хорошо секретное предприятие. При входе мы читали бумагу, в которой рассказывалось, что именно мы должны говорить, если нас спросят, что делают за вон тем заборчиком. Делали что-то вполне невинное, но что отвечать на второй вопрос — если это такое невинное, то почему тако-о-ой заборчик? — не было. Наверное, составители бумаги полагали, что получив первый ответ, империалистический шпион злобно сплюнет ядовитой слюной на советскую землю и пойдет сдаваться.

Итак, прогуливаемся мы по коридору, подкатывается к нам улыбчивый мужичек, говорит «О, ребята, из Москвы? Скучаете, такого-то ждете? А я вас чаем напою, айда ко мне, я местный военпред, как вам наш город» и далее всякие ля-ля. Заводит к себе в кабинет, усаживает, оглаживает и вопрос — «А вы сколько изделий испытали?» Мы потупляем глаза и выдавливаем «три» (соврали не сильно). Мужик мгновенно и радикально скучнеет, улыбка пропадает, добродушный говорок — туда же, в урну. Тоскливо-разочарованно: «не, мне с вами говорит не о чем… вот когда тридцать будет…»

Сцена номер два. Организация с характерным неконкретным названием — НИИТП — НИИ Тепловых Процессов. Во дворе — большая мемориальная доска с информацией о том, что именно здесь делали «Катюшу». Мемориальная доска поменьше на кабинете Келдыша. И вот — кабинет, но другой, не мемориальный. Беседа о совместной работе, мы приглашены как специалисты. В основном рассказываем, как надо делать, и немного — как именно делаем. Товарищи вежливо выслушивают, и начинают рассказывать, как они делают. На третьей минуте мне становится стыдно и за то, что и как мы рассказывали и за то, что и как мы делали.

Таблетка из LaB6 диаметром 10 мм и толщиной 1 мм (эмиттер) должна быть закреплена в торце цилиндрической трубки из 0,1 мм тантала. Таблетка крепится завальцовкой, то есть краешек трубки, грубо говоря, загибается на таблетку. Потом цилиндр — причем именно поверхность таблетки — должна устанавливаться с точностью 10 мкм относительно прикатодного электрода. Они устанавливают не поверхность таблетки, а поверхность завальцованной трубки. Я — а как вы определяете положение эмиттера? Ведь вы устанавливаете не его, а тантал. Они — а мы после завальцовки протачиваем поверхность завальцованного с этой точностью. У меня падает челюсть. Пауза. Они — а еще после завальцовки мы протачиваем торец завальцованного металла. Я беззвучно, как кот, открываю рот. Они, прочитав у меня в глазах крик «зачем?!», пожимают плечами. «Да так, чтобы аккуратно было…»

Что сказала бы на это Сэй-Сенагон? Я не нашелся, что ответить. Но они и так все поняли.

Окидывая взглядом эти почти четверть века, я вижу, что непосредственно с работой было связано не так уж много историй. Потому что на работе мы жили. Это не слишком четкое утверждение — но оно совершенно тривиально для любого советского человека. И вообще это явление есть важный, как мне кажется, элемент советской культуры, причем настолько для нее специфичный, что само утверждение не понятно вне контекста. Попробуйте объяснить это явление западному человеку, причем не культурологу…

Вот два приключеньица, связанные именно с работой. В некой лаборатории запускали плазменную напылительную установку, купленную во Фрязино (на НИИ «Исток»). Напылять собирались, среди прочего, металлические порошки. Порошок проходит через плазму, нагревается или плавится, в виде горячих частиц или капель шмякается на подложку и застывает. Однажды зарядили молибденовый порошок. А молибден на воздухе замечательно окисляется, и напыление надо вести в среде инертного газа. Ну, а его не подключили, да и про подложку, кажись, забыли. Или просто так, от балды, нажали на кнопку, как некто сотрудник Б.Ш. некогда попой на неком стенде… В помещение прыснула струя расплавленных частиц молибдена фракции, кажись, «71…100 мкм». Эти суки немедленно сгорали, а капли окиси молибдена, продолжая лететь, вытягивались на лету в легчайшие белые нити, молчаливо парившие в воздухе. Значится, так: помещение, по всему пространству тысячами плавно парят нити, через каждые три — пять сантиметров, как паутина в русском осеннем лесу, только в сто раз чаще, и с разинутыми ртами стоят сотрудники. Сэй-Сенагон заметила бы тактично — а вот ротики лучше закрыть…

Второй случай в той же лаборатории и тоже с порошком — но вольфрама. Пришел он от поставщика, пардон, подмоченный. А перед напылением решили подсушить. Чтобы он струился плавно и т. д. Тут просматривается некая аналогия с севом картошки, если вы уже тот кусок прочли, а если он ниже — дойдете, вспомните. Добры молодцы инженер А.Ш. и м.н.с. Л.А. насыпали в фарфоровую миску два или три килограмма (не вздрагивай, ребенок, не прижимайся от ужаса к маме — все кончилось хорошо), поставили в муфельный шкаф и крутнули регулятор температуры вправо. Ну хочется же побыстрее, это так понятно, правда? Когда им надоело курить, они достали… и узрели. Миска, на ней горкой порошок — примерно, как пять кило манки по объему и фракционному составу. И по этому темно-серому конусу, по этой пирамиде, по этому террикону неторопливо, как вальяжный таракан, ползет красно-оранжевый светящийся круг около сантиметра в диаметре, оставляя за собой след, как улитка, — дорожку спеченных частиц. Сэй-Сенагон понимающе сказала бы: «Ага, самораспространяющийся высокотемпературный синтез, СВС». Физик бы что-то пролепетал бы о том, что при спекании сокращается поверхность и горение прекращается. Эти двое — физик и металлург — просто стояли, завороженные красотой и загадочностью зрелища. Забыв, что один из них даже без очков. Но обошлось…

Примечание всерьез. При чтении воспоминаний людей, которые делали Бомбу, делается уже не смешно, а страшно всерьез. Ведь у них на дебильную безалаберность накладывались 25 часов в сутки разогреваемые партией патриотизм с трудовым порывом. И вот кладбища вокруг закрытых городов, а про генофонд уж не будем…

Кругооборот барахла в ВЭИ был устроен нетривиально. Где-то в этом тексте упоминается вэивская свалка — честь, хвала, гордость и т. д. Ясное дело, что многое тащилось со свалки на рабочие места, постепенно превращавшиеся в ее филиал, домой. Я, признаться, много интересного унес с нее — для преподавания, но формально это тоже домой. Однако на свалку «потенциально выкидываемое» попадало сразу только, если начальство визжало, а это бывало в двух случаях. Первый: «сверху» звонили и говорили, что завтра будет проверка пожарной безопасности, да не наша комиссия, а районная! городская!! Второй случай — начальство, войдя в комнату, стукалось коленкой обо что-то. Или не коленкой… Если же визга не было, то прибор, установка, стенд, ящик с деталями и т. п. сначала выставляли в коридор. И далее в течение нескольких дней мы наблюдали, как с прибора, установки и т. п. понемногу исчезали части — лампы, детали, провода, потом крепеж. Как пираньи не ко времени упавшего в реку ягуара, обгладывали инженеры и младшие научные сотрудники выставленное в коридор. Иногда исчезал в итоге даже каркас.

Разумно, — прокомментировала бы С.

Наша лаборатория вела работы по использованию углеродного волокна, а оное волокно заказывала на каком-то заводе в Белоруссии. Когда она была одной из республик СССР, а их теперешний маленький фюрер — Лукашенко пас свиней. Или - бери выше! — запрягал лошадей. Как все-таки быстро в наше время растут люди. Вчера — козопас, ныне президент с большой буквы. Или так: сегодня — Президент, а завтра главный пахан на зоне.

Примерно в те годы случился Чернобыль, снесла курочка-АЭС цезиевое с плутонием яичко, и так ловко — загадила Белоруссию, пол-Украины, кусочек России и даже слегка на скандинавов. Ну, они-то нежные, хай подняли, молоко-де фонит, детям нельзя давать. В чем проблема, дорогие друзья? Нельзя — не давайте. А белорусы с украинцами как жили, так и живут. Потому что здесь вам не там — где угол, работу и прописку имеешь, там и живешь.

Сотрудник А.Ш. поехал как-то в Белоруссию, именно что вот по поводу волокна, на завод, где его делали. С утреца — в цех, покурили и приступили. В обед чего-то пожевали, покурили, приступили. А.Ш. с работягами живет, опыт перенимает. На третий день, когда они перестали гостя замечать, своим то есть стал, спросил как-то вскользь: «А Чернобыль? Как тут живете?»

Последовала длинная пауза. Докурили. Вставая, один обронил вбок: «Мы об этом не разговариваем».

Сотрудник Я. Л. и сотрудница Е.Г. налаживают мощный газовый лазер. Ага — думаете вы — темнота, пронизанная тонкими лучами, напряженные взгляды ученых (глаз не видно за черными очками, но мы-то знаем — напряженные), замершие стрелки приборов… не, все не так. Умеренно захламленное помещение, лазер длиной почти во всю комнату — метра три, какие-то объемы, корпуса, провода, трубы, стоит несколько баллонов, стучит насос, а шлангов-то, шлангов… до «пронизанных тонких лучей» еще пес знает сколько времени, а начальство уже лается. Сотрудник Я. Л., брезгливо переступая через шланги, ходит вокруг. За ним, как тень — сотрудница Е.Г. в белоснежном халате. Когда Я.Л., повинуясь неведомым импульсам, останавливается, Е.Г. мгновенным и плавным движением достает из кармана халата гаечный ключ и вкладывает его в руку Я. Л. Тот подтягивает гайку, возвращает ключ и продолжает свое немолчное кружение. Откуда Е.Г. знала, какую именно гайку собирался подтягивать Я.Л. и какой ключ надо ему подавать?

Услышав этот вопрос, С. бы самодовольно усмехнулась.

Мы переходим к повествованию об одной из наиболее колоритных в истории ВЭИ фигур — Б.И. Был он разработчиком тиратронов с малым временем срабатывания для управления бомбометанием и получил за это грамоту от Сталина. Был он разработчиком уникальных газотронов на напряжение 1 мегавольт. Был он умелым руководителем, создавшим дружный и работоспособный коллектив. Заботился он о людях, устраивая одного в ВУЗ, а другого вытаскивая из-за решетки, куда тот угодил по глупой случайности — соучастию в поножовщине. Все это было…

Запертая комната. За столом мирно спит человек. Звонок в дверь. Человек просыпается. Тянется рукой вдоль правого бедра к колену и чуть дальше. Внутри стола на уровне колена находит кнопку. Нажимает ее. Одновременно: а) подается питание на схему, испытуемый тиратрон загорается голубым, б) подается питание на лампочки на верху сетки, огораживающей поле, лампы загораются красным — «высокое напряжение включено», в) открывается электромагнитный замок на двери. Всовывается голова визитера и видит глазами — владелец комнаты погружен в работу: ведет испытания. Да и владелец с извиняющейся улыбкой просит зайти попозже. Визитер удаляется.

Владелец кладет голову на стол. Гаснет тиратрон. Гаснут лампочки. Медленно погружается в сон могучий ум…

Могучий ум, покрывший крышу своей дачи никелевыми полосами — век простоит такая крыша. Могучий ум, напихавший в свою дверь вокруг замка молибденовых прутьев — при попытке просверлить такую дверь ломается любое сверло. Могучий ум, оставлявший соседу по даче при убытии в отпуск ключ на случай пожара, но оставлявший этот ключ в запаянной стеклянной колбе, чтобы нельзя было бесконтрольно попользоваться, и завернутым в фольгу, чтобы не была видна система замка.

Могучий ум — несомненно, сказала бы Сэй-Сенагон. Почти как «девятый советник левой руки» императора…

Но время шло, и настали для Б.И. тяжелые времена. Пришел на работу молодой (тогда) и активный (тогда) завлаб Л.Л., получил в подчинение Б.И. и его четырех подчиненных и начал их строить. Подчиненных-то он построил легко. Будучи людьми, воспитанными в те времена, когда труд считался доблестью, а иначе — в лагерную пыль, они любили и умели работать (такая вот диалектика — пошутила бы С.). Но их бывший начальник Б.И. работать не хотел. И уж во всяком случае, под началом Л.Л. - мальчишки и сопляка (по сравнению с ним, обладателем грамоты от Сталина). Так и этак, мытьем и катаньем пытался Л.Л. приспособить Б.И. к делу — нет, не получалось! Умен был Б.И., умен и увертлив. Апофеоз наступил через несколько месяцев. Поручил Л. Л. рассчитать ему подогреватель для катода — а свелось это дело к определению длины винтовой линии. Ну, значит, есть цилиндр, и надо определить длину линии, нарисованной на его боку — при заданном шаге или угле наклона. Б.И. обложился справочниками и начал вычислять. Л. Л. смотрел на это и медленно сходил с ума. К середине дня Л. Л. увидел, что Б.И. приступил к экспериментам — он свертывал из бумаги цилиндр, навивал на него нить и измерял ее длину линеечкой. В конце дня Б. И. подошел к Л.Л. и дрожащим голосом произнес: «Лев Владимирович, у меня получается странный результат!» «Какой?» — выдавил из себя Л.Л. «Длина спирали получается меньше длины цилиндра».

Не исключено, что Б. И. надеялся на инфаркт. Но — ошибся. Л. Л. служил во флоте, начальником радиочасти на малом морском охотнике, и нервы у него оказались крепкие. Это мы с вами от такого пассажа отправились бы на рандеву с Сэй-Сенагон. Л.Л. отправился к начальству, а Б.И. через некоторое время отправили на заслуженный отдых. Финита ля комедия, ля трагедия и ля драма… Абзац.

Забавные случаи происходили, впрочем, не только с дедами. Сидим мы как-то в столовой и едим бефстроганов. Так называлось мясо, нарезанное кусками примерно от 0,5x0,5x3 см, еще более древнее название — «мясо по-строгановски», происхождение и того, и другого названия мне не известно. Итак, едим и в некий момент замечаем, что один из нас не ест, а молча и набычившись смотрит на кусок стекла примерно 1x1x1 см, который держит в руке перед собой. Судя по форме — изогнутой и с хорошими острыми краями — кусок от горлышка банки. Сотрудник ВЭИ В.К. молча смотрит на кусок, а мы, медленно помирая — от смеха? от чувств вообще? — смотрим на него. Наконец В.К. встает и направляется на кухню. Через некоторое время возвращается без стекла, берет свою тарелку и отправляется на кухню. Через еще некоторое время возвращается, неся тарелку, на коей лежит гора гречневой каши (две тогдашние и примерно четыре нынешние порции), а сверху — кусок мяса размером не менее как с мой кулак. В.К. ставит тарелку перед собой, садится, некоторое время молча (как и все предшествующее экранное время) смотрит на нее и потом (внимание, мы приближаемся к кульминации) открывает рот и скучным голосом произносит: «Зря я им бефстроганов от дал. Там еще много оставалось». Занавес.

В жизни так, конечно, не бывает, да и Сэй-Сенагон бы этого не поняла. Приятно знать, что мы, благодаря Марксу, Ленину и всем прочим, знаем что-то такое, чего не ведали ни Сэй-Сенагон, ни вся ее хэйанская эпоха вместе взятая.

Осциллограф соединяется с сетью шнуром, на одном конце которого имеется вилка (втыкающаяся в сетевую розетку), а на другом конце — некое подобие розетки (всовывающейся в осциллограф) называемой на техническом слэнге, естественно, «мама». Что-то не в порядке с подводкой питания к осциллографу. Герой момента, А.К., вынимает «маму» из осциллографа и, не вынимая вилки на другом конце кабеля из сети, лезет отверткой в «маму». Треск, искры, отвертка падает на пол. Наш герой поднимает отвертку и с отверткой наперевес и со словами «в чем дело, я же отключил?», кидается вперед. Грохот, искры, народ рыдает от смеха.

Чингачгук Большой Змей сказал бы по этому поводу: только бледнолицый может замкнуть одной и той же отверткой одни и те же клеммы с сетевым напряжением ДВА РАЗА.

…лето, колхоз, мы лежим на пригорке, курим и лениво обсуждаем, Наденька или не Наденька идет по противоположному концу поля. Внимательно вглядевшись,

А.К. произносит: «Нет. Бюст не ее».

«Думается», как говаривал Михаил Сергеевич, что Сэй-Сенагон не стала бы с этим спорить. В бюстах она, думается, знала толк.

Как-то раз А.К. зашел в комнату, где народ пил чай и увидел новую сотрудницу. Кто это — шепотом спросил он. Дипломница B.C. - ответили ему. Чья-чья любовница? — переспросил он.

На бюсты надо не смотреть. А что надо с ними делать? Однажды жизнь дала ответ на этот вопрос. Шел как-то по коридору сотрудник А.П. вместе с девочкой из стеклодувной мастерской — подругой И.М. И, посмотрев на нее, спросил А.Н — почему ты такая грустная, что-то не в порядке? Не ебут меня — просто и естественно ответила она. А.П., дошедши до своей лаборатории, поведал об этом диалоге своим сотрудникам.

Впрочем, сказала бы, улыбнувшись, С. - это не совсем про бюст, хотя до некоторой степени связано…

Чем моя фирма славна, так это своими свалками. Научные сотрудники считают своим приятным долгом регулярно их посещать. Там можно найти много интересного. Однажды лист железа примерно 1,5x1,5 метра был принесен И.К. (велик русский язык и могуч — всякий скажет, что надо сказать — «приперт» — а как это перевести на английский?) и лихим движением засунут за некий шкаф. При этом листом была разбита пластмассовая крышка, закрывавшая клеммную колодку, через которую включались все приборы, а ребром листа некоторые провода были перерезаны и замкнуты. Мне бы не хотелось цитировать сотрудников, в этот момент как раз работавших на установке. И после этого неделю чинивших сгоревшее и перегоревшее.

Думаю, впрочем, что по этому поводу Сэй-Сенагон тоже ничего бы не сказала.

Да, не одни ВЭИвские старики были колоритными фигурами. Бывали и колоритные молодые… Вот еще один из них, А.Л. - он прославился тремя пассажами.

Его сотрудник И.С. имел жену, которая, занимаясь горными лыжами, сломала обе ноги; во время общего чаепития наш персонаж спросил у владельца этой несчастной жены: «Можно ли иметь дело с женой, у которой сломаны обе ноги?» Повисла тишина. Первым через 20 секунд ответил я (редчайший случай в моей жизни, обычно я придумываю ответ к вечеру): «Сломай своей и тогда узнаешь».

Для полового акта существует множество эвфемизмов — любит, имеет, трахает, дрючит, потягивает, исполняет, познает, натягивает, засаживает и т. д. Я, например, очень люблю слово «уестествил». Наш герой А.Л. (подобно известному герою «12 стульев») любил подробно излагать, какой паре соответствует какой термин. Например, шеф потягивает; молодежь в лифте перепихивается, а научный сотрудник лаборантку… впрочем, вам будет гораздо интереснее пофантазировать самим. Минут на десять-пятнадцать ему этой темы хватало.

Третья история имела некий привкус уникальности — ибо это был, прямо сказать, не частый случай в жизни, когда А.Л. выглядел смущенным. Примерно треть помещения их лаборатории была отгорожена черной занавеской — они там вели какие-то оптические измерения, которым свет мешал. И начал А.Л. излагать что-то насчет русской поэзии предреволюционной, сильно демократической эпохи. И цитировать. В комнате в начале сей сцены присутствовало 4 человека — он, я и две дамы — К.Н. и Л.С. Понемногу неприличность цитируемых текстов возрастала. И, наконец, цитируя стихотворение (кажется, Саши Черного), описывающее будущее, он произнес фразу «будем мы пердеть эфиром». В моей голове молнией проносится мысль: «в комнате было четверо — я, он, Кира, Люба. Я — вот, он — вот, Кира вышла — я видел, Люба — где Люба?»; за занавеской слышится шорох и выходит Люба.

С А.Л. она не разговаривала целую неделю. По этому поводу Сэй-Сенагон заметила бы — «Обида на мужчину, который симпатичен, проходит быстро». Полагаю, что он был ей симпатичен.

Многие из этих историй слабо связаны с ВЭИвской спецификой. Да и что это такое, эта специфика? Есть ли она вообще? А если есть, то может ли рассуждать о воде рыба, живущая в ней? Лягушка в болоте… Вот история, которая на первый взгляд совсем не ВЭИвская, а сугубо личная. На первый… Откуда же берется ВЭИвский дух? Или его нет совсем? Как — вот, наконец, конструктивная формулировка вопроса — складываются микроособенности в неповторимый групповой портрет? Дурак на фоне Перестройки. С картины неизв. худ. поел. четв. XX в. Кретин в интерьере. Этюд великого мастера к ненаписанному декаптиху… Короче, телефонный аппарат у меня на столе, телефон в нем громкий и слышно, что говорят оттуда. Звонок. Зовут мою сотрудницу Т. М. Зову. Подходит и берет трубку. Далее следует разговор из двух фраз.

— Ребенок не делает уроков.

— Возьми веревку потолще и удавись.

После приличествующей паузы считаю возможным заметить, что Сэй-Сенагон могла бы ответить так же. Вполне по-самурайски. Не делает уроков? — возьми веревку и удавись.

Разумеется, в ВЭИ были разные по степени этого самого отделения, отделы, сектора, лаборатории и группы. Система названий и сами названия время от времени менялись, наверное, чтобы — вы угадали — сбить с толку шпионов; когда возникло название «направления», я предложил ввести понятие «тупики». А почему оно возникло? Это тоже совок-поэма (аллюзия с рок-опера). Руководство ВЭИ постоянно боялось, что какая-то часть ВЭИ попытается обрести самостоятельность. И слово «отделение» их раздражало.

Подразделения ВЭИ были по духу все немного разные, но все были ВЭИвские. И, между прочим, то, которое я в основном описываю, было умеренно «ВЭИвское». Так что впечатление вы получаете взвешенное. И еще в ВЭИ есть завод, ОЭМЗ ВЭИ, Опытный электромеханический завод…

В начале семидесятых годов некий мастер сильно надоел ученикам ПТУ призывами убирать стружку со станков. Ребятки наладились сдувать ее струей воздуха под давлением, а он возражал — мол, может отлететь в глаз. Детки улучили момент, когда он зачем-то полез под верстак, и ткнули ему шланг в зад. Давление 4 атмосферы, разрыв прямой кишки.

Замечу, что в Японии аналогичная практика отсутствовала, так что С. не взялась бы, полагаю, комментировать этот прецедент. Но вот Петр I, строитель новой России, надувал кузнечными мехами бояр, не желавших стричь бороды. Но давление было меньше и обходилось без разрывов. А может быть, кишки в те времена были крепче…

А вот другой, тоже ОЭМЗ-ВЭИвский пассаж и тоже из начала 70-х. Имел место несчастный случай — поражение электричеством со смертельным исходом. Собралась комиссия и инженер, ответственный за установку, стал объяснять, что и как было. «Он, — сказал он о потерпевшем, — встал сюда (и встал), — и, — продолжил он, — взялся здесь» (и взялся). После некоторого не очень продолжительного остолбенения комиссия засуетилась, а отсуетившись, села и составила второй акт о несчастном случае со смертельным исходом. По этому поводу комментарии как-то не напрашиваются…

Впрочем, надо — как говорят некоторые — отметить, что на высоковольтных установках в лабораториях имелись устройства, которые должны были отключать их при попытке лезть в нее руками. Например, установки располагались в отгороженной металлической сеткой части комнаты, а при открывании дверцы падал стержень у контактора (как на дверях лифта), отключающего высокое напряжение. Но ведь быстрее так, с напряжением. А те, кто попал под напряжение — дураки, не умели работать осторожно. А мы умнее. Разумеется. И научные сотрудники держали в столах скобы, которые надевались на контактор и держали их замкнутыми при открытой двери и работающем на установке человеке. Хорошо еще, если в комнате кто-то был, а если второй отлучался пописать? Или вызывало начальство? Хотя, что это я глупости говорю, как раз в этом случае народ с чувством законной гордости изрекал, что очень жаль, но установка включена, и отлучиться никак не может.

На одном из высоковольтных стендов висела фотография чьих-то детишек и надпись — «помни, тебя ждут дома». Лично я бы такой надписи не вешал — раз ждут, надо все делать побыстрее, значит — как раз с нарушениями техники безопасности. Я бы посоветовал написать скромненько: «Некрофилка ли твоя подруга?» Но меня, как обычно, не спросили…

Да что там начальство! Сотрудник Л.А., мотивируя «включенной установкой» сбежал из-под ножа хирурга. Дело было так. Съел Л.А. пирожок с тем, из чего их делали в советские годы (их и сейчас из этого часто делают, но тогда — 100 %). И заболел у Л.А. живот. Заболел сильно. Настолько, что Л.А. пошел ко врачу (в ВЭИ была медсанчасть). Врач померила ему РОЭ, взяла ручку и, не удостоив Л.А. какой-либо коммуникацией, начала что-то писать. Л.А. спросил, что она пишет. Удивленная его тупостью врачиха сказала — «Как что? Направление в хирургию. У Вас приступ аппендицита, я вызываю машину из ближайшей больницы — и на стол». Л.А. заверещал, что оставил включенную установку и если он ее не выключит, будет пожар. Врачиха разрешила сходить отключить. Л.А. прямиком пополз к своему приятелю И.С., мать которого работала в Склифе, рухнул к его ногам и прошептал слова прощания. И.С. брезгливо пошевелил подыхающего Л.А. ногой, убедился, что тот даже не просит «Беломора» и позвонил матери на работу. Потом поставил Л.А. вертикально и приказал выйти за ворота, взять такси, дуть к Склифу и если те решат резать, проситься в бригаду такого-то… По прибытии в Склиф боль — видимо от страха — стала утихать, ему сделали опять анализ, помяли живот и посоветовали впредь не жрать всякую гадость и не беспокоить людей зря. Воя от радости на все Садовое кольцо, Л.А. помчался обратно. Но не выключать установку, а покурить с И.С.

Я — один из тысяч сотрудников моей фирмы. Многие из них смогли бы рассказать такое же или более интересное. А почему? Для того чтобы вы поняли, почему мы можем, придется мне рассказать вам еще одну историю.

Один наш сотрудник должен был организовать некую лекцию по линии общества «Знание». Позвонил он предполагаемому лектору, обо всем договорился, осталось назначить срок. Решили сделать это позже, по телефону. На что тот задумчиво сказал, как сказали бы наши писатели-почвенники «с раздуминкой», но без «хитринки»: «Когда же вам позвонить мне?.. Сегодня среда, завтра и в пятницу меня не будет, в понедельник я еще буду на даче, во вторник, наверное, в библиотеке, в среду… ммм… а там четверг… знаете что? Позвоните мне через пятницу». Повисла некая тишина, напряженность которой была ощутима даже по телефону. «А где вы работаете?» — напряженным голосом спросил наш сотрудник. «Я? В Институте международного рабочего движения», — рассеянно произнес лектор и спросил: «А вы… сидите по этому телефону, что вы мне дали?» «СИДИМ», — остервенело произнес сотрудник.

Вот поэтому мы и можем рассказать много интересного. Вот так бывает в жизни, дорогая Сэй-Сенагон.

Наступила пора вернуться к теме забора. Постоянным объектом заботы Руководства является охрана института. То колючую проволоку на заборе навесят, то сам забор покроют металлической сеткой, то в проходной «вертушку» установят, то попытаются установить автоматические турникеты (как в метро), срабатывающие от сунутого в них пропуска с дырочками по краю (а машина будет считывать индивидуальные номера, и Руководство будет знать, кто в какую секунду вошел и вышел из Института; и, мечтали наверное они, каждое утро Руководство будет иметь на столе распечатку с Данными…) Но эта последняя идея рухнула — слишком сложным оказалось устройство. Технического гения не хватило. А номерные замки у нас крали, молча срывая их с дверей. Где они сейчас, у кого верно, как мирный атом, несут свою службу на кладовке с картошкой?

Лопались трубы, и текла вода, повреждалось дорогое оборудование, но денег на ремонт труб не хватало. Сотрудники покупали «за свои» клей, бумагу, карандаши — на это у Института денег не было. Но на новую ультразвуковую охранную сигнализацию на этаже, на коем я несу службу, деньги нашлись. Охранять было нечего, но охранная сигнализация свидетельствует о важности Проводимых Работ. Знавали мы с Сэй-Сенагон одного генералиссимуса из Верхней Вольты, лампасы у него были шириной в ладонь — но нарисованные на голых ногах, ибо на штаны у ихнего Минобороны денег не было.

Сэй-Сенагон этого не понимала. За японским придворным церемониалом стояло веками отшлифованное искусство стрельбы из лука и потрошения оппонента мечом, а бедный крестьянин был, как и всегда, беден, но он ведь и эполет не носил…

Второй этаж главного корпуса нашей организации называется «директорский этаж». Посреди него в стеклянной витрине находится знамя Института. А также 8 грамот, коими наши начальники награждали друг друга. У психологов это называется «поглаживания». Однажды, проходя мимо, я заметил, что знамени нет на месте. И внутренне хихикнул — ага, выпарывают «Всесоюзный» и вышивают «Всероссийский». Спустя неделю я опять проходил там и увидел, что знамени на месте опять нет. В этот момент мне попался навстречу уже знакомый нам сотрудник Ч., которому я тут же и начал рассказывать известный анекдот: «Возвращается Василий Иванович из командировки и спрашивает Петю: как дела? Все в порядке, — отвечает тот, — только Жучка сдохла. — Отчего? — А конины объелась. — Откуда конина? — Лошадей всех пришлось зарезать. — Что такое? Почему?? — А конюшня сгорела. — Отчего? — А Фурманов шел, трубку курил, уголек уронил… — Ох, Петя, опять ты меня, старика, разыгрываешь. Фурманов же не курит! — Да как тут не закуришь, когда полковое знамя сперли». При этих словах я широким жестом показал на пустое место за витриной и одиноко торчащую дыру, в которую вставлялось древко.

И вместо хохота — увидел полные тоски и боли глаза собеседника, устремленные на меня. «Вы что, Леня, не знаете?» «Что?», — медленно холодея, спросил я. «Что в ночь с 7 на 8 ноября знамя украли»… К этому я бы добавил, что в зрелище дыры из-под древка, одиноко торчащей из пола на месте красовавшегося вертикально знамени, современные литераторы наверняка нашли бы фрейдистский смысловой слой. Эдипов комплекс, кастрация, вагина и т. д. В жизни это бывает, но Сэй-Сенагон подобный ассоциативный ряд, видимо, не воодушевил бы. Фрейда она не читала.

Одним из видов антисоветской деятельности, которую проводила Система, являлось проведение субботников. Субботники были антисоветской деятельностью по нескольким причинам. В частности потому, что делалась бессмысленная… работа? Нет, так нормальный человек не скажет. Бессмысленная деятельность. Но однажды. Из одного из наших корпусов в другой из наших корпусов кратчайшая дорога пролегала между двумя сараями. Круглый год по ней все бегали, а весной и осенью там стояла лужа. Во время субботника сотрудница Г.О. по своей инициативе, вместе с сотрудником Ч. выложили эту щель между сараями кирпичами. Стало навсегда сухо. Потрясенный разумностью этого действия, я предложил присвоить этой щели имя: «Щель Осиповой». Народ долго и гнусно хохотал. Излишне говорить, что лично я ничего «такого» в виду не имел. Думаю, что Сэй-Сенагон тоже не поняла бы, что такого «змешного нашли мои несчастные сотрудники.

Сотрудник Я.Л., идучи вечером (в 19 часов) по коридору третьего этажа электрофизического корпуса, увидел сотрудника Б.С., молча уринирующего из открытой двери своего помещения в коридор. Струя таинственно поблескивала в неверном свете мерцающих люминесцентных ламп…

Уместен вопрос: полагал С., что уринирование облагораживает уринируемый объект, и тем самым имел своей целью облагородить коридор, или, наоборот, полагал, что не облагораживает, и не хотел не облагораживать свое гнездо? Я склоняюсь ко второй гипотезе, хотя путей доказательства ее не вижу. В случае же, если мы принимаем эту гипотезу, то, распространяя ее на человеческую культуру в целом, мы можем заметить, что разные люди и субкультуры проводят границу между своим и чужим по-разному. Для среднего россиянина это — дверь в квартиру; на лестнице он и плюнет, и окурок кинет и за своей собакой результат дефекации не уберет. Для многих это — дверь в комнату; живущие в коммуналках могут это подтвердить. Для западного человека средневековья это — граница дома; на улицу из окна он выливал помои. Для современного западного человека это то ли граница участка, то ли города. А некоторые не гадят просто нигде.

Возвращаясь к сотруднику Б.С., можно спросить, что бы сказала по этому поводу Сэй-Сенагон. Но я затрудняюсь ответить на этот вопрос.

У каждого предприятия и организации была и остается какая-то своя специфика. Некоторые из тех, кому я показывал этот текст, замечали, что разнообразие историй, происходивших во Всесоюзном и Всероссийском, больше, чем происходивших в иных местах. Причина этого, как мне кажется, в том, что мы — «отраслевой НИИ». Академический НИИ имеет больше академиков и меньше слесарей, причем это уже порядком обакадемиченные слесаря, испортившиеся… На заводе меньше академиков. А вот у нас был и один академик, и десяток докторов наук и изрядное количество не сильно пропитавшихся академическим духом слесарей, и целый опытный завод на той же территории. Общество в миниатюре… и струя в коридоре — добавила бы грустно Сэй-Сенагон.

Однажды начальник Л.Л. повадился звонить по утрам своим подчиненным (они частично сидели в другом корпусе) и тем самым проверять, пришли ли они вовремя на работу. К сожалению, этот метод не дает возможности узнать, кто именно пришел (кроме того одного, кто обычно снимает трубку), ибо для изобретения причин, по которым надо позвать к телефону другого, у Л.Л. не хватало мощности процессора. Вы никогда не слышали, как работает «Клавишная вычислительная машина Рейнметалл»? Хряп, хряп, хряп, хряп, БУМ!

Так вот, подчиненный Л.А. снимал трубку, раза три алекал и раздраженно клал ее обратно. Примерно с пятого звонка (он тоже был туповат, да что уж поделаешь) он понял, в чем дело и на очередное тихое молчание произнес в трубку «ку-ку». После паузы начальник Л. Л. помертвевшим голосом произнес: «Что это вы кукукаете?» На что Л.А. с хохотом ответил, что кто-то повадился звонить по утрам и молчать в трубку, проверяя, на месте ли мы. «Ага», — ответил начальник Л., положил трубку и больше по утрам не звонил.

Любопытно, какую птицу (или, может быть, тоже кукушку) изобразила бы в такой ситуации Сэй-Сенагон? Спустя восемь веков после нее Тиё из Kara написала:

«Пока повторяла я: //«О кукушка, кукушка!» // Рассвет уже наступил». Она родилась в 1703 году в провинции Kara, была женой бедняка; овдовев и потеряв маленького сына, постриглась в монахини и посвятила себя поэзии. Умерла в 1775 году. Подумайте и скажите, что из сегодняшней культуры будет восприниматься как часть непрерывной культурной традиции хотя бы через триста лет?

Некоторые отделы ВЭИ особо славятся простотой нравов. Например, про бывший корпус ОРВ (Отдела ртутных вентилей) старики рассказывают следующую историю (ни с одним из ее участников я не знаком). Некая уборщица мыла пол традиционным методом — тряпкой без швабры. Некий сотрудник ОРВ, которому никто из дам не давал, ибо он был весьма крупен и все боялись, подкрался к ней сзади и… На что она, не оборачиваясь и не разгибаясь, движением направо-назад-вверх хлестнула его тряпкой по физиономии и добавила: «Ты думаешь, если я уборщица, мне можно ногой в… лазить?» Судя по некоторым признакам (технология мытья и др.), это происходило (если происходило вообще) в начале 60-х годов.

Старики помнят события Первого мая в Москве в… ээ… 93 году. Что, внучок? Конечно, конечно, в 1993 году. Тогда коммуняки подговорили нескольких хулиганов и те напали на милицию. В связи или не в связи с этим в одну из ночей 1–4.05.93 по моему родному ВЭИ, внучок, была выпущена ракета. Что такое ракета? Как бы тебе объяснить, внучек, длинная такая и может летать… Не смешно. Утром нашли дыру в стекле, и пол, усыпанный мельчайшими осколками; ракета была не боевая, но и не сигнальная — осветительная. Почему не возник пожар? — повезло: ракета попала в стальную стойку. А направлена она была в окно комнаты, где стояла уникальная литографическая установка, единственная в своем роде в России и одна из лучших в Европе. Информация о ней среди специалистов была; при пожаре установка была бы выведена из строя навсегда; так — лишь на пару недель. Кому из конкурентов она мешала? Кто оказался самым сообразительным? Что сказала бы Сэй-Сенагон о таких методах «вхождения в рынок»?

С годами мы делаемся пессимистами. Как это гуманно — заметила бы С. - ведь пессимисту легче умирать.

Одно время ходила легенда, что в ФИАНе пьют спирт, смешанный с жидким азотом. Надежных данных на этот счет у меня нет, но мы в ВЭИ, в частности лично я и сотрудник В.М. практиковали в жару следующий метод. Брали в буфете стакан сока, доливали его доверху (на 2 см) жидким азотом и размешивали (как правило, отверткой) до полного выкипания азота. При указанном исходном соотношении сок охлаждался до примерно 0 °C, и пить его, с мелкими комками замерзшего, было весьма приятно.

С тем же В.М. было связано еще три забавные истории. Первая — В.М. жил в Удельной, в деревянном доме с верандой. Однажды, через некоторое время после Чернобыля, он пришел на работу утром, трясясь, и произнес: «Вышел ночью на веранду, а там мя-ан-тай лежит и с-с-с-ветится!» Еле мы его отпоили чаем и объяснили, что минтай светился не от радиации, а потому, что протух. Вторая — когда в Москве гастролировал цирк ГДР, то билеты распределял профком, давали заслуженным людям, ветеранам и т. п. На лабораторию выделили один билет — ему. Он пришел с выступления, дрожа от изумления и негодования, и, заикаясь, произнес: «У них. там. ТАМ. одни веревочки!» Третья — один наш новый сотрудник Е.Г. позвонил как-то утром и сказал, что не может выехать на работу из-за дождя. В.М., интуитивно полагая, что этот новый сотрудник живет или в Удельной, или где-то за городом (многие жили по этой дороге) и там дождь еще сильнее, чем в Удельной и дорога такая, что не пройти, не имея в виду ни шутить, ни издеваться, спросил — а где ты живешь. Ответ был: «На улице Горького». Занавес.

Когда В.М. попал с язвой желудка в больницу, в числе прочего мы передали ему, кто что счел нужным — я, например, кипятильник. Когда после выхода из больницы он появился на работе и стал рассказывать о пережитом, он в частности, произнес: «Леня, я был большой человек на этаже. Ко мне ходили — у меня был кипятильник». Впрочем, это не про ВЭИ, а про советскую бесплатную медицину.

Как-то раз сотрудники В.М. и Л.А. изображали самописец. Надо было отловить момент фазового перехода в системе Ir-La (или Ir-Се?). Сделали 1 г проволочку, насытили ее с поверхности La и начали ме-е-едленно греть ее пропусканием тока. При фазовом переходе скачком меняются многие параметры (например, сопротивление и коэффициент излучения), из-за этого должна прыгать температура, а из-за этого… словом, сложна жизнь. Но выглядела она в данном конкретном случае просто — сотрудник В.М. глядел на часы и прибор и раз в десять секунд называл число, а сотрудник Л.А. записывал. «Беломор» им в зубы вставляли коллеги раз в пол-часа. Длилось это героическое уродство не 70 лет, как некоторое другое, а три часа.

Но и результат был скромнее — заметила бы С. сдержанно.

В любой организации есть вычислительная техника. В нашей лавочке тоже. Была у нас — уже в эпоху ЕС и в эпоху персоналок PC машина — страшно сказать — БЭСМ-6. Однажды на ней случился пожар. Официальная теория — крысы перегрызли кабель. Начальника машины тем не менее наказали — послали на 2 недели убирать картошку в совхоз. Вот и убирал со мной на соседней грядке картошку страшно сказать — аж начальник БЭСМ-6, злой как собака. Виновный в том, что крысы что-то перегрызли… или во время ночного дежурства, совмещая работу и отдых, сотрудники увлеклись сексом и не погасили сигарету? Или крысы увлеклись и не погасили…

Вот история для контраста. Однажды сотрудник Л.А. зашел в соседнюю лабораторию и увидел на столе сотрудника Я.Л. калькулятор НР-57, который лежал и вычислял что-то по программе (в эту модель программы могли вводиться с магнитных карт), красные цифры в окошке так и мелькали. Он в изумлении остановился. Я.Л. заметил ступор, ухмыльнулся и произнес — «Такая маленькая и такая самостоятельная, да?» Сэй-Сенагон бы не удивилась самостоятельному поведению маленького — с ладонь — калькулятора. Крыса или мышь еще меньше — сказала бы она — а ведут себя самостоятельно.

Тот же Я.Л. однажды поспорил с сотрудником В.К. на бутылку, что некое дифуравнение имеет решение. Взял бумагу, ручку… и через пол-часа оппонент понял, что может идти за бутылкой. Пошел, через некоторое время вернулся с нею и гордо сообщил, что только что выиграл спор на бутылку у сотрудника Ю.С. …

Нет. На этот раз вы не угадали. С сотрудником Ю.С. он спорил НЕ на это уравнение. Жизнь все-таки скучнее театра — прокомментировала бы С.

В. К. вообще соображал быстро. Когда в России начались новые времена, он ушел из ВЭИ и создал фирму, которая ввозила продукты из Европы. Попутно он брал деньги у друзей, бывших сослуживцев и прочих желающих под процент. Что для России странно — не украл. И что для России тех лет звучит вообще неправ доподобно — вернул после дефолта! Когда могучие банки не выполняли своих обязательств.

С другой стороны, Я.Л. был свойственен научный подход к жизни. Вот пример. В студенческие времена он побывал в стройотряде, который внес вклад в гидромелиорацию СССР — а именно, построил плотину на некой речушке. И как-то раз вечером он и его соученики, сидя у костра, задумались над проблемой: за какое время их отряд смог бы наложить эту плотину и налить соответствующее озеро. Как вы понимаете, Я.Л. решил эту задачу. Я имею в виду — теоретически, дорогая С.

Вы договорились с каким-то предприятием, что вам что-то там продадут. Надо печатать гарантийное письмо. Просим поставить и оплату гарантируем. Сколько экземпляров письма печатать? Ит из э вери сложный квестчен. Одним словом — квестчен всем квестченам квестчен. Один экземпляр — в адрес. Один экземпляр — себе. В ДЕЛО. Дальше ситуация усложняется. Суть ее в том, что на каждом письме должно быть сколько-то виз; постановка визы есть Административный Акт. Замечу, что существенной частью советской — а ныне российской — системы являлась «раздача престижа». Что вообще в обществе циркулирует, как кровь в сосудах? Нефть, электроэнергия, зерно, сталь, цемент, престиж. Большой начальник раздает престиж маленьким. Они его поддерживают, отчасти из благодарности, но больше — в надежде на дальнейшие раздачи. Форма раздачи — не зерно в вагонах, сталь в катанках и полосах, а — право на постановку виз. Или более престижное право — право на взятие экземпляра. Так вот, право на постановку визы имели многие (прямой начальник, следующий начальник, плановый отдел, финансовый отдел, бухгалтерия отдела, бухгалтерия института), а вот право брать себе копию имели не все, а хотели иметь все. Интересно, что естественный и естественно неограниченный аппетит умерялся сознанием того, что больше пяти экземпляров машинка не печатает, а требовать печатать «две закладки» ни у кого язык не поворачивался. Короче, они требовали, мы выли, что «нет экземпляров», и как-то это уравновешивалось. Так и жили. Печатали, сколько лезло в машинку, а потом шли и выли…

А потом похоронили систему, по которой некоторые воют по сей день. Интересно, когда Императора хоронили, тоже выли или нет? Сэй-Сенагон должна это знать. Надо будет спросить, когда увидимся.

Один из наших сотрудников прославился на почве родовспоможения. Дело было так. Однажды в совхозе, вечером, после поля, когда все отдыхали, явился наш старшой и сообщил, что есть интересный наряд за два отгула. Один из сотрудников, некий К., пошел со старшим. Позже стало известно, что он пошел помогать ветеринару принимать роды у коровы. А мы мирно проводили время, которое понемногу шло. Когда вечер спустился на многострадальную землю и упомянутую выше корову, К. вернулся, ни с кем на разговаривая и даже не поворачивая головы (а многие кинулись к нему с расспросами), пересек по диагонали помещение (второй этаж клуба в Чирково, зрительный зал, 30 кроватей, стол, стулья, выпивка), полез под свою кровать, достал из-под кровати бутылку водки и стакан, открыл бутылку, налил стакан, выпил, все это абсолютно молча, размеренными движениями, с остановившимся взглядом, налил второй, выпил, налил остаток, выпил, поставил бутылку и стакан под кровать, лег поверх одеяла одетый лицом вниз и отключился. Так, не шевелясь и ни на что не реагируя, он лежал — надо полагать, спал — до утра.

По-видимому, что прием родов у коровы произвел на сотрудника ВЭИ К. сильное впечатление. Обратите внимание, что ВЭИвец оказался на высоте — роды были приняты, а остальное — мелочи. Думаю, что Сэй-Сенагон с этим бы согласилась.

Однажды — как вы сейчас поймете, очень давно — к нашему директору Н. (это до В.Ф.) явилась наниматься на работу секретарша и запросила 700 рублей. «Голубушка — ответил директор, — да у меня главный инженер получает 200! «Ну и ебись со своим главным инженером», — ответила претендентка и ушла. О ВЭИ ли эта история? Или о нашей идеологии? В отличие от претендентки на должность секретарши, нельзя сказать, что эта история ушла и «след ее простыл», как принято изъясняться в фольклоре. Идеология изменилась меньше, чем кажется. Разумеется, лично с участниками этой истории я не знаком, и есть основания полагать, что это просто анекдот. В этом случае резонно спросить — почему он так живуч?

Однажды директор ВЭИ, В.К., (это после В.Ф. и еще был один по дороге, И.Б.) шел по коридору мимо комнаты отдела информации (в этой комнате работала моя М.А.) Из двери одной из комнат, выходивших в коридор, вышел сотрудник ВЭИ Я.Л.; порывом ветра одновременно ему отвернуло полу халата и захлопнуло дверь в комнату, прищемив дверью полу халата. Директор ВЭИ К., увидев это, улыбнулся и, произнеся «хорошо, что только халат», прошел мимо.

Народ бережно хранил в своей памяти в течение нескольких лет историю о том, что сам директор может шутить как простой смертный. Думаю, что Сэй-Сенагон бы пафоса этой истории не поняла. Ибо император имел жен и любовниц как простой смертный, и все, надо полагать, знали, когда с кем из них и что именно он делал. При этом Империя стояла незыблемо — не менее незыблемо, чем ВЭИ.

Еще об М.А., точнее — о нравах. М.А. очень хорошо работала. То есть, если нам (научным работникам и инженерам) было что-то нужно от отдела научной информации — шли к ней. Найти, где было что-то опубликовано, достать копию, что-то узнать и так далее. В результате к ней стояла очередь, с многими она дружила, все ее любили. А ее сотрудницы, натурально, ее ненавидели. Работать, как она — не могли или не хотели, а завидовать — хотели и могли. По некоторой случайности, важной для дальнейшего, ее стол стоял не так, как остальные десять или около того столов в ее комнате. Те стояли параллельно окнам, а ее — перпендикулярно. Почему так случилось — не знаю. Да это и не важно. А важно вот что. Когда она уволилась, случилось так, что я зашел в ее комнату через 15 минут после того, как она, холодно кивнув, покинула комнату, отдел и территорию ВЭИ. Как вы думаете, что делали ее сотрудницы? Правильно… Я тихо закрыл дверь и пошел дальше по коридору. Не часто в этой жизни меня так выворачивало наизнанку…

Они поворачивали ее стол.

Давайте десять секунд просто помолчим? Хотя Сэй-Сенагон предложила бы сосчитать до десяти и несколько раз глубоко вздохнуть.

Сотрудница К.А. обижалась на то, что замдиректора Т. перестал с ней здороваться, сталкиваясь на территории. «Я же его еще пацаном знала, когда он из женского общежития, из окон первого этажа на улицу выпрыгивал» — сокрушалась она. Зря обижаетесь — заметила бы ей С. - он вовсе не в обиде на вас, он просто перестал вас замечать…

Известно, что одной из функций системы секретности в СССР была замена названий. Конфуций назвал бы это обновлением имен. Например, на Колыме не говорили «золото». Говорили — «первый металл». Отчасти эту игру подхватил народ, ибо она давала очень важное для душевного равновесия ощущение сопричастности.

До нашего времени эта психопатия докатилась в следующих двух видах. Во-первых, читая вполне нормальные книги по химии, внезапно обнаруживаешь (аллюзия на Маяковского) фразы типа «клей такой-то состоит из продукта 123А, растворенного в веществе 456 Б» или что-то в этом роде. Во-вторых — и ради этого все сие рассказано — когда-то мы вели работы с иридием (изучали сплавы 1 г-РЗМ), так вместо «иридий» народ говорил «железо». Само по себе ведь ничего секретного, это не золото и не уран. Сталин был велик еще и этим — создал ощущение сопричастности. Контаминация замаранности и гордости.

Однажды на территории ВЭИ построили новый корпус. Скоро сказка сказывается, не скоро корпус строится. Точно определить момент окончания строительства корпуса невозможно. Потому что, когда он был уже построен, готов, сдан, и когда в нем уже работали, оставались дыры в крыше. Летом они особых — по советским меркам — проблем не создавали, но ближе к зиме… Тогда начальство объявляло «Учения ГО» (ну, гражданской обороны) и нас кидали на восстановительные работы после атомного взрыва. Понятно, как делаются «восстановительные работы», когда за спиной молча стоит начальство? Наверное, так же, как если за спиной молча стоит атомный «гриб». Но следующим летом дыры в крыше проблем не создавали, а следующей осенью — следующие учения.

Когда я пришел в 1971 году, уже был вырублен яблоневый сад, в котором загорали и ели яблоки ВЭИвские старики, когда были молодые (аллюзия с песней Никитиных), и вырыт котлован. А где-то в середине 80-х корпус был «как-бы» (здесь отсылка к молодежному сленгу начала этого века) достроен. И в этом корпусе, когда он был достроен, внезапно получила помещения наша лаборатория. Позже выяснилось, что на плане территории уже были нарисованы бетонные основания для столбов, несущих забор, отгораживающий этот корпус от остальных. Отдел полупроводников, получавший этот корпус, хотел отделиться и превратиться в новый институт. Но наш директор просек, устроил скандал и воспрепятствовал. На углу нового корпуса срочно на фоне неба установили несколькометровые буквы «ВЭИ», а один этаж выделили другим подразделениям института. Достался кусок и нам.

Паны дерутся — у холопов что-то появляется — сказала бы Сэй-Сенагон. Если бы знала фольклор будущего.

Отдельную и славную страницу в истории ВЭИ составляют контакты с иностранцами. Являлись они — по моему скромному мнению — отражением ситуации в стране, чем и были интересны. Ну, во-первых, была целая когорта, которая на этом паразитировала. Со специальным помещением, с оборудованием, с кофе и т. п. Во-вторых, система пущания — непущания: когда приходили приглашения на международные конференции, то каталось Руководство. Поездка-то требует денежек, и не малых, так зачем их выделять на подчиненных? Когда к нам стали ездить иностранцы, то в столовой всякий раз отгораживали чистый угол, иногда даже салфетки клали (был случай, когда положили крафт-бумагу) и гостей кормили. Не полными тарелками икры, конечно, но различия с нашей едой были видны простым взглядом. Принимались меры по недопущению контактов. Когда как-то сотрудник В.Ч. попробовал вступить в контакт с южнокорейцами, был большой скандал и в итоге его (не южнокорейца, а В.Ч.) лишили «допуска». Целая серия историй была связана с проведением в 1977 году у нас Всемирного электротехнического конгресса — ВЭЛК-77.

ВЭЛК-77 надолго остался в нашей памяти. Во-первых, потому, что в первый день никого на заседания не пускали. Стояли у дверей «директорского этажа» (куда выходит конференцзал) здоровенные мордовороты. Во второй день, когда выяснилось, что зал пустоват-с, нас стали загонять чуть не силком на «этот собачий ВЭЛК», как бурчали мэнээсы и сэнээсы. Дело в том, что более интересные для нас доклады были в первый день.

На выходящих во двор окнах корпуса, где проходил оный ВЭЛК, повесили белые занавесочки, дабы иностранцы не увидели наш загаженный двор. Или по соображениям секретности? Как правильно говорить — секретная куча дерьма или куча секретного дерьма? На дверях туалета прикрепили красивые граненые стеклянные ручки, которые, впрочем, сперли через день после окончания, и вообще, к приезду иностранцев заново обустроили — хоть не Россию, но — туалеты на директорском этаже. Кафель, зеркала, писсуары. До бидэ дело не дошло, а может, устроители не отдифференцировали их в каталоге импортного туалетного оборудования от унитазов, и не заказали. К туалету оказался причастен и я, вместе с м.н.с. Е.П. и завгруппой Ю.Г. мы в вечер перед открытием ВЭЛКа отдирали новые унитазы от цемента, которым их уляпали ставившие их в срочном порядке работяги. К этому можно добавить, что я вообще внес большой вклад в строительство родного ВЭИ — например, я подносил раствор плиточнику, клавшему плитку в одном из помещений столовой нового корпуса. А именно, в рыборазделочной, что, учитывая мои вкусы, очень правильно.

Да и Сэй-Сенагон согласилась бы, что плитка в рыборазделочной — это важно.

Алкогольные традиции являются частью традиций трудовых, а те — частью традиций вообще. Например, к традициям вообще, но не к трудовым, относятся так называемые «календарные обряды». Например, «весеннее наступление», которое сразу вспомнили бы Сэй-Сенагон и все многолетние читатели советских газет. К традициям трудовым, но не алкогольным относятся традиции чайные, похоронные, поездки в колхозы, слушания политинформации и др. Собственно, вся наша жизнь регулируется традицией (как видно, в частности, из этого текста). Так вот, алкогольная традиция повелевала пить в пятницу после обеда. Когда я был молодой, я этого не знал и как-то собрался, уж не помню, по какому делу, сбегать на завод. Мне мягко посоветовали не ходить в пятницу после обеда на завод, но я не послушался.

Наш завод, на нашей же территории, и среди прочих вещей там делали приборы, которые мы разрабатывали. Один из этих приборов (мощная электронная лампа) имел рост с меня, и там были некие элементы в виде длинных, больше метра, тонких (диаметром 12 мм) трубок (катоды), которые должны были быть установлены с точностью в десятки микрон. Добежал я до завода, иду по участку и вижу мастеров в белых халатах, сгрудившихся вокруг прибора и явно занимающихся юстировкой. Я на цыпочках иду мимо, и тут один из них, начальник участка, поворачивается ко мне (он уже знал меня в лицо), протягивает штангенциркуль и с большим трудом произносит: «Посмотри, что он показывает… а то я что-то не могу разобрать».

Амплитуда колебаний рук — два сантиметра, корпуса — пять, изображать на письме речь пьяного мне лень.

Однажды, переступая через порог в таком же состоянии (а за порогом лежала деревянная решеточка на двух брусочках), оный товарищ долго (секунд десять) целился ногой в решеточку, а когда прицелился, решился и ткнул ногой в пространство, попал аккурат на самый край, решеточка встала дыбом и, по-видимому, неожиданно, хлопнула его по ноге.

Как это горько и несправедливо — сказала бы Сэй-Сенагон.

В одной из лабораторий применялась схема формирования мощного импульса, в которой ограничивала длину импульса испарявшаяся проволочка, то есть попросту предохранитель. Все было хорошо, но каждый раз проволочка взрывалась со страшным грохотом. А на втором, следующем, этаже, над ними был туалет. И по мере увеличения мощности схемы было успешно достигнуто состояние, когда — как сотрудники оной лаборатории В.Ф., Я.Л., Е.П. и др. мне с гордостью говорили — к ним приходили жаловаться, что «от грохота граждане спрыгивают с унитазов».

Не знаю, имелось ли это устройство в древней Японии.

В этой же лаборатории имел место хроматограф. Это такой сложный прибор, который был им не нужен и поэтому не работал. Но в этом сложном приборе имелась печь с программным подъемом температуры. То есть в самом простом варианте нагрев с заданной скоростью до заданной температуры, выдержка определенное время и охлаждение с заданной скоростью. Итого надо задавать (минимум) четыре параметра. Уважаемые В.Ф. и Е.Г. использовали хроматограф для запекания курей. Большой объем экспериментальной работы… А друзей и, в том числе, меня — регулярно приглашали на дегустацию. Это был очень правильный поступок, сказала бы, как мне кажется, Сэй-Сенагон.

На общем фоне В.Ф. выделялся естественностью поведения. Однажды на занятии по философии (в аспирантуре) возник разговор на тему, что джинсы протираются на неприличном месте и что с этим делать. В.Ф., сидевший развалясь в кресле, раздвинул ноги на 120°, указал пальцем на свою промежность и гордо произнес «Жена! Из собственного кошелька сделала». Промежность действительно была кожаной. Полагаю, что даже В.Ф. протереть ее было бы не легко.

А однажды В.Ф. рассказал анекдот… я бы сказал, вполне репрезентативный для семантического поля его дискурса… «Женщина вбегает в бухгалтерию с листочком на зарплату и кричит, что ей недоплатили. Бухгалтер изучает листочек и спрашивает — вы в каком цехе работаете? Женщина — в минетном! Бухгалтер изучает листочек и спрашивает — а с заглотцем или без заглотца? Женщина — с заглотцем! Бухгалтер изучает листок и провозглашает — так за питание и вычли!» Полагаю, что С. не удивилась бы ситуации, но не оценила бы анекдота. Это в советской культуре способы свершения половой близости стали бэкграундом обсценной лексики и инвективной коммуникации. В древней Японии просто не поняли бы, «об что спич эбаут» (Саша Островский).

Занятия по философии у нас протекали вообще интересно. В значительной мере это была заслуга нашего философа Ю.Т. Начать с того, что он произнес нам довольно крамольную по тем временам фразу «В аристократии нет ничего плохого. Аристон — по-гречески совершенный. Беда в том, что наша аристократия — не совсем аристократия». Другой раз он заявил, что у обезьян есть свой язык и некоторые аспиранты из Африки (он преподавал в МЭИ, и там такие были) его научили. Изображать, несмотря на наши горячие просьбы, не стал. Не стал он изображать и язык пчел, хотя долго рассказывал нам, как они общаются, «вертя попочкой». Кончилась вся эта философия тем, что группа плохо сдала экзамен, а двое получили по двойке. Потом, естественно, пересдали, и Л.А. на предзащите на вопрос: «Что вы получили по философии?» ответил: «Шесть». И после паузы гордо продолжил: «В двух подходах».

У нашего философа был кот. Этот кот предпочитал следующие три вида занятий: есть, спать и играть. Как и все коты — заметила бы С. (она полагала, — и я согласен с ней — что «красиво, когда у кошки черная спина и белоснежная грудь»). Свои три занятия кот мог совершать в любом порядке. Поел, поиграл и — спать. Поспал, поел и — играть. И так далее, легко видеть — всего шесть вариантов. Но этими шестью фразами наш философ ухитрялся иллюстрировать все жизненные закономерности. Мы не были, однако вполне уверены, что «философский кот» реален. И сотрудник В.Ф. напросился в гости. Видимо, после визита в психлечебницу в сотруднику И. К. ему уже ничего не было страшно. Вернулся он вполне удовлетворенным: кот был, и он действительно чередовал эти три занятия. Как и все коты…

Усиленные занятия философией не прошли для Л.А. даром. Он как-то публично произнес, что вообще-то философия — более серьезная наука, чем он раньше думал, и надо бы заняться… народ отшатнулся, а сотрудник И.С. успокоительно произнес — ничего, ничего, это за одну-две недели обычно проходит… Л.А. гневно возразил, что он говорит серьезно, нечего ерничать и т. д. Все молча разошлись… Через неделю он случайно вспомнил разговор и с удивлением ощутил внутри себя некоторую пустоту. Желания всерьез заниматься философией не было. Оно куда-то делось.

Второе прохождение курса философии (после двойки на экзамене) его могучий организм перенес стоически, сцепив зубы. С экзамена он вынес четверку и с остановившимся взглядом молча пошел по жизни дальше. Но что-то внутри него произошло. И через несколько дней, оказавшись в Ленинке, во втором зале, где он месяц ежедневно зубрил классиков, и где по сей день висит мазня какого-то совхуда — Ленин, читающий — а вы что думали — газету «Правда» — показал картине язык. Взрослый человек… ив те времена… И, через секунду осознав, что делает и устыдившись, пошел дальше.

Занятия по философии в аспирантуре. Аспирант Г. Тосунян на занятиях присутствовал редко (это не помешало ему в Перестройку стать банкиром — заметила бы С. - а может быть, и даже помогло), и философ Ю.Т. начинал занятия с того, что нараспев произносил «А товарищ Тосунян то сунян, то не сунян, и все более опять же не сунян». Уж не знаю, имел ли он в виду сексуальную аллюзию, но мы таковой не замечали. Все-таки портимся мы с годами — заметила бы. или не заметила бы?

А однажды аспирант Г. Т. заснул. Ну и что? Не он первый, не он второй и не он тысячный, и даже не он последний… но он начал всхрапывать. И философ поглядел косо. И еще косее… И аспирант М. решил того, разрулить (как сказали бы позже), и слегка пнул Г.Т. ногой. Но попал под колено. И Г.Т., как гласит великий и могучий, «вскинулся». И хорошо вскинулся!

Философ осклабился и елейным голосом провозгласил: «Вы, извините-с, ВСХРА-А-АПЫВАЛИ». Занавес…

Сотрудник В.Ф. некогда работал на ускорителе. Ну и что, — спросила бы С., - мало ли кто где работает? Но количество установленной регистрирующей и управляющей аппаратуры было столь велико, что не было места, свободного от проводов — ну как будто змеи по всем стенам. Змеились… Провода выходили из соседней комнаты слева и ныряли в соседнюю справа, (и наоборот) и никто не знал, какой провод откуда, куда и зачем. Кроме, разумеется, своих собственных проводов, но их было так мало, что не о них речь. Когда для монтажа какой-либо схемы нужен был провод, а под руками его не было, брали кусачки и выкусывали из стены. В 95 % случаев ничего не происходило, потому что 95 % этих проводов уже шли ни от чего, и ни к чему, и были ничьи. В 5 % случаев с воплями прибегали хозяева, у которых что-то отключилось. Тогда выкусыватели говорили — ах, пардон. И немедленно восстанавливали содеянное. Главное было помнить — откуда выкусывали. Тот же В.Ф. ввел в практику два термина: выдирание деталей из неработоспособной схемы он называл «акт мародерства», из работающей — «акт вандализма».

У сотрудника В.Ф. были родственники в деревне. Поэтому его неоднократно приглашали на деревенские свадьбы. Когда он возвращался и через некоторое время выходил на работу, народ сбегался в его нору и слушал рассказ.

Деревенские свадьбы длились традиционно 4 дня. В первый день пили в доме у жениха. На определенной стадии процедура выглядела так — каждый тостующий вставал и громко провозглашал: «Кто еще не ебал невесту?» Э-э-э… Да. На второй день пили в доме у невесты. Что происходило на четвертый день, В.Ф. рассказать не мог — он ни разу не сумел — NB: при несгибаемом здоровье и отменном метаболизме! — продержаться до четвертого дня. А в третий день происходила процедура «ворования кур». Все, кто еще мог, взлезали на телегу, которая ездила от двора к двору. Хозяйки, радостно воя от ужаса, запирали ворота, самый трезвый перелезал через забор, рушился во двор, отпирал ворота, телега въезжала во двор, куры с кудахом разлетались, мужики валились с телеги в пыль, загребая перед собой руками с очевидной целью поймать куру. Процесс регулировался некоторыми нормами социалистического общежития — не полагалось ловить индюшек и гусей, не полагалось ловить больше 3…4 кур со двора. Изловленным свертывали шеи, бросали в сундук, стоявший посреди телеги и ехали к следующему двору. По возвращении на базу кур варили и ели.

Однажды из сундука извлекли собаку — со свернутой шеей.

Сэй-Сенагон, надо полагать, поморщилась бы и изрекла бы что-то насчет корейских варваров. Корейцев в Японии за людей не считали.

Когда в той же лаборатории случалась протечка, В.Ф. проделывал следующий финт. Вошедший изумленно смотрел на лужу и спрашивал — что это такое, протечка из сортира? (Все знали, что этажом выше находится туалет.) В.Ф., кряхтя, присаживался на корточки, макал палец в лужу, пробовали на вкус, и с умным видом говорил: «Похоже, что из женского». У вошедшего расширялись глаза, и он изумленно спрашивал: «А что, вкусы, эээ… различаются?». Сотрудники давились от смеха. Попался на это, естественно, и я. К этому надо добавить, что все сотрудники были вполне нормальными людьми и ни к какой «нетрадиционной медицине» типа «уринотерапии» ни малейшей склонности не имели. Да о ней тогда и не слышали. Это сейчас в магазине медицинской литературы полные стенды для уриноголиков. Впрочем, нетрадиционная медицина, как мне кажется, благотворно влияет на средний интеллект общества. Поскольку отдаляет обращение к врачам и, сами понимаете, что приближает.

Между прочим, когда случалась настоящая протечка из туалета, В.Ф. хладнокровно записывал в журнал (в котором отмечалось время прихода и ухода) «протечка с потолка, жидкость желтого цвета, по вкусу — моча».

И в этот паноптикум, в этот сумасшедший дом с лужей на полу, с нагромождением приборов, с кабелями и проводами, свисающими как змеи, с издевательскими карикатурами, наклеенными на стены, с моим приятелем В.Ф., хозяином помещения, в драном халате почти что на голое тело, доктор наук К. Н. привел девицу М.А., мою М., работавшую в тот момент в отделе научной информации, но имевшую диплом по физхимии. И начал К.Н. предлагать М.А. работать у него в отделе и заниматься этой самой физхимией. Теперь опишу вам М.А. Утонченная натура, изучала китайскую (даже не японскую!) культуру и язык, поила меня соответствующим чаем с соответствующего фарфора, давала слушать соответствующую музыку и вообще. Читательница и почитательница Рериха и Блаватской, и под ее дверью ее квартиры всегда пахло ароматическими палочками. Ну, так вот, К.Н. трендел о сияющих перспективах физхимии и немеряном вкладе его лаборатории в оную физхимию, а М.А. молча обводила взглядом помещение и медленно бледнела. К моменту, когда ее взгляд сделал полукруг и остановился, ее лицо было как лист финской бумаги плотностью 80 г и белизной 95 %. То есть такого лица я не видел ни до, ни после.

В этот момент я понял, что не зря М.А. увлекалась Востоком. В этот момент она была достойна Сэй-Сенагон. Ибо не упасть в обморок при давлении 50/0…

Прошло десять лет. Идя по улице в районе моего ВЭИ, я столкнулся с М.А. Мы остановились. Пять или шесть секунд смотрели друг на друга, и пошли дальше — каждый своей дорогой.

Я вспоминаю свою жизнь и иногда — ненавижу ее.

…а Сэй-Сенагон сказала бы — жизнь здесь ни при чем, но мужчина после такого должен делать харакири.

С. полагала, что не только харакири, но и все в жизни должно делаться совершенно. Сотрудник В.Ф. был совершенен в своей профессии. Если перед ним разворачивали большую схему, он какое-то время задумчиво мычал, а потом говорил: «Не, это работать не будет. Добавь здесь пару мелких транзисторов, а тут — сопротивленьице, килоома два». Многолетняя практика показала, что ошибок он не делал. Я полагаю, что он удовлетворял критериям, применявшимся С.

Несмотря на добродушный нрав, он был строг в оценках. Сотрудник Л.А. за много лет работы удостоился его похвалы единственный раз. Поглядев на изготовленный Л.А. 16 кВ источник питания для ЭОПа, сотрудник В.Ф. хмыкнул и произнес: «Ну, это ты превзошел». Сотрудник Л.А. много лет помнил об этой оценке и гордился ею не меньше, чем гордился бы теплыми словами, сказанными ему С.

Однажды, когда мы ехали из колхоза и были слегка «теплые», сотрудник В.В. уселся на колени сотрудницы В.А. Казалось бы, что такого? Смешная сторона ситуации была в том, что сотрудник В.В. был существенно крупнее сотрудницы В.А. Но это сторона чисто внешняя. Следующий слой ситуации в том, что никаких чувств они друг к другу не испытывали. Ну и что ж? Сказано же, что слегка «теплые». Культурологический аспект состоит в том, что для разных культур, разных цивилизаций «теплость» может означать разные степени сидения на коленях. По-видимому, Сэй-Сенагон поняла бы это рассуждение. Но ведь это еще не все. Важно, что В.В. был начальником В.А. Кто знает, как это сказывалось… Нежелание портить отношения, которое многократно портило нам всем жизнь.

Поняла бы это Сэй-Сенагон? Думаю, да, хотя времена были самурайские и в ее слое под порчей/непорчей отношений могли понимать и что-то другое.

Однажды завотделом и д-р наук К.У. явился к завотделением и д-ру наук В.П. и попросил добавить отделу одного слесаря. «Слесаря я добавить не могу, — ответил В.П., - но могу добавить 5 литров спирта в месяц». Интересно, что в те времена, чтобы загрузить рабочего на месяц, и требовалось 5 литров. Не следует делать из этого вывод, что его зарплата была 70 рублей, она была раза в три больше. Просто те детали, за которые ему приходилось (в сумме) давать 5 литров чистого, он и делал примерно месяц, то есть заказ, за который он брал 200 г., он делал около дня. Реально — раза в три быстрее, но отдыхать человек тоже должен. Опять же, рабочих было меньше, чем научных сотрудников, носивших им спирт, да и когда-то ведь и пить его надо.

Однажды начальник Л.Л., он тогда был молодой, непосредственный и эмоциональный, пришел с лекции по экономике, сел верхом на стол (глаза у него горели, как у кота, хватившего валерианки) и произнес: «Оказывается, у нас есть 11 видов денег!»

Различие в культурах Японии эпохи Сэй-Сенагон и СССР 1974 года состояло, в частности, в том, что нас это удивило не сильно. Впрочем, интуитивно мы назвали бы несколько меньшую цифру. Слаба фантазия…

Иногда в корпусах натирали полы. Мастика, воющий электрополотер, сосредоточенный человек за ним… Идиллия. Почему-то натирали значительно чаще, чем, скажем, мыли туалеты или меняли сгоревшие лампочки в коридоре (помните таинственно поблескивавшую струю?). Почему? Где-то в недрах системы был человек, который был должен натирать, он и натирал. А что до остального, то — или человек такой отсутствовал, или он молча плевал на эти сгоревшие лампочки.

Поведение системы напоминало поведение курицы с отрубленной головой — головы не было, а ноги еще бежали.

История, кажется, из книги адмирала ГДР Ханса Нойкирхена «История пиратства всех времен и народов». Когда одному пиратскому главарю должны были отрубить голову, он выговорил условие, что его товарищи будут построены в шеренгу, и он после отрубания побежит, и мимо кого успеет пробежать — тех освободят. Как далеко это от нашего примера — сказала бы Сэй-Сенагон и, как всегда, оказалась бы права.

Сотрудница М.Н. называет четверг «один раз осталось встать» — длинно, поэтому выражение не стало популярным, но — оценивая саму идею — очень здорово. Интересно, высыпалась ли Сэй-Сенагон, и если «да», то было ли ей известно понятие «не выспаться»? Дежурные разговоры про невыспанность среди моих сослуживцев не только отражают невыспанность, но и служат великому делу поддержания интерфейса, служат, как говорят психологи, для «поглаживания». Но если его выкинуть, что останется? Гаечный ключ, борщ, раздевайся и ложись. Уж Сэй-Сенагон точно не останется.

Заметную часть наших, так сказать, межличностных контактов составлял юмор. Как правило, это были анекдоты про глав государств или представителей тех или иных социальных групп. Вообще в российском каморе заметную долю составляет юмор межнациональный, но мои коллеги (при мне) им не злоупотребляли. Кроме юмора в адрес общих знакомых (Брежнев, Чапаев, Советский турист в Париже и т. д.) существует камор в адрес друг друга. Иногда довольно странный.

Сотрудник ВЭИ И.С. шел по коридору, неся в руке горные лыжи, стоившие больше его годовой зарплаты. Прислонил к стене и зашел в комнату прикурить. Вышел через 30 секунд — а лыж нет. Надо было видеть выражение его лица. А лыжи стояли в метре, за поворотом стены, их туда переставил ловким движением сотрудник В. В., имевший в виду пошутить. Как бы отнесся к такой шутке принц Гэндзи? Свист, и голова идиота отлетела бы метра на три. Сэй же Сенагон терпела, бывало, и не такое. Не было тогда в Японии торжества феминизма. Да и сейчас нет…

Как сотрудник Л.А. понял, что в России началась новая жизнь? Очень просто — однажды, когда он явился в мастерские с чертежами и потянул из кармана бутыль со спиртом, слесаря поморщились и произнесли: «нам бы лучше рублями…» Позже он многократно рассказывал приятелям эту душераздирающую историю, добавляя, что примерно за двадцать лет до этого, когда он, молодой и не оперившийся вэивец, предложил слесарям расплатиться за работу деньгами, они ответили: «мы что, пить их будем?» Вот так на наших глазах идет время — резюмировала бы С.

Сотрудник Я.Л. до работы в ВЭИ учился. Ну, как и все мы. И, как и некоторые из нас, проходил производственную практику. Но то, что он делал, не довелось делать, наверное, никому из нас. Операция, которую он осуществлял, называлась в технологической документации так: «сверление в юбке отверстий для пальцев». Полагаю, что С. улыбнулась бы, услышав или прочитав это.

Сотрудник Л.А. любил пить чай. И в колхозе тоже. Делается чай просто — в стакан наливается вода, кипятильник включается в сеть, кипятильник опускается в воду. Внимание! Если до чая пили что-то другое, не забыть опустить кипятильник в воду. Иначе через несколько минут получается задача по физике.

Но куда ставить стакан? Жил Л.А. на кровати, кровать стояла у окна, стакан можно было ставить на подоконник и на батарею. Л.А. поставил стакан на окно. Поставь на батарею — сказали сотрудники — быстрее закипит! Нет, медленнее — возразил Л.А. Сотрудники загоготали. Был сделан эксперимент, который показал, что на окне стакан закипает за 10 мин. 10 сек., а на батарее за 10 мин. 30 сек. Сотрудники после этого стремительно зауважали Л.А. и физику. Зауважаете физику и вы, если решите эту задачу — заметила бы Сэй-Сенагон.

От грохота разрядника не только соскакивали с унитазов сотрудники в туалете этажом выше. Однажды в комнату забрел кот и улегся на теплое. Кота можно понять, но в данном случае теплым оказался разрядник. Сотрудники ВЭИ имени Ленина славились своим пытливым разумом — и они включили установку, не предупредив животное… Те, кто присутствовал при этом, утверждали в дальнейшем, что кот взлетел вверх примерно на метр, не изменив позы, в которой лежал. В русском языке для этого есть замечательное выражение — «его подбросило».

ВЭИвец доброжелателен и любопытен. В своей как трезвой, так и пьяной ипостаси, следовательно — как снаружи, так и внутри. Значительная часть сотрудников ВЭИ жила (в давние времена) в поселке Удельное. Ныне эти люди в большинстве своем или стали начальниками и там не живут, или ушли на пенсию, или померли. Так вот, однажды поздно вечером, зимой, сотрудник В.В. шел по Удельной домой. И услышал звук, который передать на бумаге трудно. Высуньте язык вперед за зубы на два сантиметра и скажите «э-э-э». Получится примерно то, что надо. Так вот, примерно этот звук он и услышал. Пошел на звук и увидел зад, торчащий из уличного шкафа с газовыми баллонами. Что оказалось? У некоего дяди плохо шел газ. Он вышел на улицу, открыл шкаф с баллонами и, решив, что замерз вентиль, стал оттаивать его дыханием. В процессе оттаивания он его зачем-то лизнул. Только не спрашивайте меня, зачем. Вентиль был медный, мороз был серьезный, язык мгновенно примерз. Отдирать? Дядя стоял у раскрытого железного шкафа, тыльной частью корпуса на улицу и тянул «э-э-э». Сотрудник В.В. просмеялся, сходил за чайником с горячей водой, оттаял язык, владелец поставил бутыль, которую они тут же и распили.

Сэй-Сенагон все это бы не поняла, в Японии таких морозов не бывает.

Раз многие жили в Удельной, то ездили, натюрлихь, электричкой со станции Новая. Стоит как-то раз в тамбуре сотрудник В.В., курит и ждет отправления. А по перрону несется, высунув язык, гражданин. И успевает! Влетает гражданин в тамбур, дверь закрывается, гражданин со звуком «Уфф…» прислоняется к двери, дверь открывается, граждане плавно вываливается на перрон, дверь закрывается, поезд трогается.

«Уфф» — сказала бы… да, Сэй-Сенагон. Или это междомедие тогда не употреблялось?

А сотрудник С.К. наблюдал следующую сцену в метро. Он находился в вагоне, а некий гражданин, желая успеть попасть в вагон — двери уже пошли закрываться — сунул голову в вагон. И двери закрылись на шее. Голова, торчащая в вагон, задумчиво произнесла «Ну, все. Отъездился». После этих слов двери открылись, товарищ шагнул в вагон и не без удовольствия произнес: «Не, еще поездием».

Всякому русскоязычному человеку известно слово «стимул», а советскому человеку слово «стимулирование». Особо любопытные могут слазить в словарь и посмотреть, что «стимулус» — это палка с острым концом, которой древние римляне погоняли животных. Сотрудник А.Ш. сообщил мне, что в некотором древнем (дореволюционном) словаре содержится и другое объяснение.

Стимулус — палка с острым концом, вставляемая в задний проход древнеримскому рабу, поставленному в согнутое положение для прополки. При этом раб не может разогнуться из-за боли и должен полоть, пока не вынут. Знание этого смысла, возможно, сократило пребывание сотрудника А.Ш. в партии. Ибо, слыша на партсобраниях слово «стимулирование», он каждый раз вспоминал и был вынужден прилагать немалые усилия, дабы не захихикать. И при первой возможности покинул. Интересно, какие методы стимулирования применялись в древней Японии?

Что в ВЭИ хорошо — это разнообразие тематики, и формальной, и фактической. Трудно найти вопрос, по которому в ВЭИ нет специалиста, как правило, готового проконсультировать, посоветовать, помочь. Работу это сильно облегчает. Например, моя дружба с сотрудниками библиотеки, делающая работу для меня много более приятной, началась с того, что я носил им ацетон для смывания лака с ногтей.

Как гласит народная мудрость — «время шло, шло и вышло», или, обращаясь к тривиальному — «сколько веревочке не виться…» Сейчас мы узнаем, скоро ли ее конец. Мой бывший начальник Л.Л. много лет не работал. Что же здесь странного? Да ничего. Коллектив понемногу разбегался… помещение, однако, оставалось. Оборудование стояло, слой пыли медленно (ибо в помещении был кондиционер) становился толще. Наконец, Л.Л. решил уходить, да не куда-нибудь, а на наш же завод (ОЭМЗ ВЭИ) заниматься маркетингом. Тут вспоминается уже не ВЭИвская, а МИЭМовская сцена — «кафедру научного коммунизма» переименовали в «кафедру менеджмента и экологии».

Насчет Л.Л. и маркетинга ничего утешительного сказать не могу. То есть полагаю, что какой маркетинг, такие и результаты, натюрлихь. Но что характерно, что хотя приказ о переходе был датирован 15.10.93, но месяц спустя Л.Л. все еще сидел в своем кресле и забавлялся с РС-шкой. Ходят слухи, что следующий начальник, то есть В.П., сказал Л. — «сиди, сколько хочешь». Поневоле вспомнишь о временах Сэй-Сенагон. А если говорить серьезно — вот такие истории и увеличивают ряды тоскующих о Сталине.

Плохо ребенку, которого отлучают от груди. В отличие от Сэй-Сенагон Л.Л. понял это только в почтенном возрасте. Когда он был уволен, он (как указано выше) продолжал сидеть на своем месте, в надлежащее число он подошел к своей бывшей сотруднице В.А. и спросил, получила ли она спирт… Но В.А. не дала. Одно дело — останавливать на скаку коня и входить в горящие избы, в это поверить можно, но не дать спирта бывшему начальнику? Заметим, что Л. - русский, а А. - хоть и ассимилированная, но еврейка, и эта сцена опровергает тезис о спаивании русского народа жидами. И еще заметим, что Л. - не подумайте чего дурного — вовсе не был алкоголиком. Он вообще почти не пил. Просто спирт — это возможность делать, что надо, для ДДСа (см. выше) и главное — знак престижа.

Мои друзья и коллеги В.Ф. и Е.П. работали на некоторой установке, потреблявшей для охлаждения, естественно, воду. Время от времени вода переставала идти, они вызывали водопроводчиков, те спускались в подвал, где находились трубы, по которым подавалась вода, и, вышедши оттуда, сообщали, что трубы замерзли, их надо отогревать паяльной лампой, это серьезная работа и им «надо». И Ф. и П. наливали 200 г. На некоторый, например, пятый раз, Ф. и П. усомнились (тем более, что дело было не зимой), спустились в подвал и обнаружили аккуратно закрытый кран.

Полагаю, что эту логическую задачу Сэй-Сенагон осилила бы.

Представьте себе, что вам что-то потребовалось. Как вы будете действовать? Еду вы возьмете в холодильнике, магазине, столовой, лесу, любимую женщину — у телефона (договорившись о встрече), дорогого начальника — но его брать не надо, сам возьмет. Все остальное, кроме начальника и зарплаты, которые приходят сами (но вторая — реже), на работе надо брать. Для бранья существует метод. Он состоит в том, что пишется некая бумага (точнее, заполняется бланк), именуемая «требованием». В N экземплярах. Потом на них собирается М подписей. Самое важное, что N < М (см. выше о подписывании писем). Потом идется на склад и получается. Заметим, что на установку, стоящую миллион, надо собрать меньше подписей, чем на изоленту, стоящую рубль. Понятно — даже Сэй-Сенагон — почему: изоленту можно, как говорила сотрудница О. (та, с которой было ночное обсуждение аудиотехники), «скоммуниздить». Так вот, в «требовании» была графа — зачем надо то, что выписывается. Установка или изолента. Сотрудник НИИ «Ис ток» (Фрязино), руководитель моего диплома и соавтор в ряде статей, А.К., научил меня волшебной формулировке, которую я применял потом много лет. Если когда-либо будет поставлен памятник советской науке, я предложу высечь на оном фаллическом символе из полированного мрамора 30 м высотой и 1 м на 1 м в сечении эту фразу: «Для запланированной работы».

А однажды меня заперли в туалете. И нечего смеяться. Дело было так. Одна из наших комнат выходила в коридор; в тот же коридор выходила некая комната (такие помещения принято называть «предбанник»), а уже в нее — туалет (два туалета) и еще две комнаты, принадлежавшие заводу. Ну, так вот, вечером под Новый год сотрудники завода заперли свои комнаты, выходящие в «предбанник», заперли выход из «предбанника» в коридор и молча ушли домой. И надо же так случиться, что в этот момент я был — думаю, что Сэй-Сенагон догадалась бы, а вы? — в туалете (в одном из туалетов). Выхожу, подхожу к двери, ведущей из предбанника в коридор — а она заперта. Между прочим, вечер предновогоднего дня, впереди то ли два, то ли три нерабочих дня… и я уже представил себе, как я встречаю Новый год, свернувшись калачиком на халате, положенном на пол у этой двери. Мысль о том, что двери в комнаты тонкие, что я могу их вышибить одним ударом, что там стоит телефон, можно позвонить дежурному по институту, он возьмет ключ в охране или приведет (принесет…) дежурного слесаря — эта мысль пришла мне в голову позже. Я вообще соображаю медленно. А пока что я взялся за ручку двери, два раза дернул и… у замка сломался ригель (язычок).

В первый рабочий день нового года к нам в комнату зашла сотрудница завода и спросила, кто у нас уходил последним. «Я», — ответил я. «А не заметили ли вы чего-нибудь странного с нашей дверью?..» «Нет», — ответил я. Сотрудница потопталась полминуты и молча ушла… Действительно, что здесь странного? Что ригель у замка по прочности еле дотягивает до хорошего картона?

Во всякой замкнутой системе (замкнутой не в смысле законов Ньютона, а в некотором ином, культурном смысле) вырабатывается специфическая лексика, сленг. Почему так получается, не знаю, это вопрос социальной психологии. Так вот в моем ВЭИ была своя лексика. Немного, но была. Во-первых, удлинитель (пластинку с несколькими розетками и шнуром) называли «крыса». Когда я удивился и вопросил, объяснили — с хвостом, кусается и имеет привычку исчезать. Во-вторых, специальное помещение для приема иностранных делегаций — «греческий зал». Возникло это словосочетание «по мотивам» известной миниатюры Жванецкого и позже оно вошло в лексикон настолько прочно, что я видел печатное объявление на стене: «Заседание бюро ОФТПЭ АН РФ — 2 этаж «Греческий зал». Вокруг этого заведения паразитировала на «представительском» кофе группа лиц, являя собой — совершенно естественно — страну в миниатюре. Они ограждали народ (сотрудников) от тлетворного влияния Запада (возможности нормально контактировать) и «с этого» жили, вознаграждаемые — теоретически — системой, а практически — еще и самостоятельно. Замечу, что за рубежом этого никто, кроме А. Янова, не понимал. Последний в книге «Русская идея и 2000-й год» указал как на сам факт, так и на то, что лучшая стратегия в отношении СССР — это налаживание контактов со средним классом или тем, что им станет.

Много интересных выражений услышал я от наших слесарей. Большинство из них, естественно, не были специфически вэивскими, и это можно установить по словарям. Но многие выражения по понятным причинам не вошли в словари, и трудно установить, являются ли они общенародной собственностью или распространены локально. Например, однажды при мне про кого-то прозвучало «а он как кот скучает». Я немедленно спросил, что имеется в виду. После некоторой задержки — спрошенный понимал, что именно мне непонятно — прозвучал ответ «Ну что делает кот, когда скучает — лижет яйца».

Полагаю, что С. сочла бы возможным улыбнуться. Естественно, прикрывшись веером.

Или вот, например, другое «ВЭИвское слово» — хотя, быть может, и не только ВЭИвское, но я его слышал только у нас. Кур, которых народ покупал в буфете, называли «синенькие». Первый раз я не понял, ибо этим словом принято называть баклажаны. У нас же так называли кур, причем за то же, за что так называют баклажаны — за цвет. Особенно щемяще выглядели их голенькие ножки, исходящие из худенького тельца, уходящие вверх и исчезающие в мускулистом кулаке ВЭИвца; из кулака же (сверху) трогательно торчали поджатые коготки. У меня это зрелище всегда вызывало мысли о бренности, о краткости земного пути и т. п.

Думаю, что у Сэй-Сенагон это вызвало бы такие же чувства. Если, конечно, она сумела бы понять, что это — куры.

Другой пример ВЭИвской лексики — впрочем, не уверен, что исключительно ВЭИвской, это использование слова «гавкнулся» в качестве эвфемизма слов сломался, вышел из строя и т п. При этом «г» произносится глухо, как в украинском, немецком или иврите. Возможно, что это просто украинское слово. Вряд ли Сэй-Сенагон это знала…

Вот еще два примера изобретательности ВЭИвцев. Сотрудник Л.А. как-то вздумал бороться со статическим электричеством. У них в помещении были фильтры для очистки воздуха и линолиум на полу. Самое оно. Человек подходил к оборудованию, а оно его шарах — искра пробивала несколько сантиметров. Народ наловчился, подходя к чему-либо, доставать из кармана монетку и разряжаться через нее. Больно-то было не от тока, а от плотности тока. Но монетка не всякий раз находится. Л.А. сделал кольцо на палец, которое имело контакт с пальцем, сопротивление в 2 Мом и контакт для прикосновения к оборудованию. Работало прекрасно. Правда, можно было просто носить кольцо с острым выступом для облегчения пробоя, но так было интереснее. Он даже оформил это как рацпредложение и после трех часов писания бумаг и сбора пяти подписей получил 30 рублей — почти треть его тогдашней месячной зарплаты.

А я как-то был разнаряжен на строительство столовой в новом корпусе. Попал в помощь к плиточнику и сидел в комнате с надписью на двери «рыборазделочная». Рыбу в ней пока не разделывали, а должны были укладывать плитки на пол, предварительно покрытый цементным раствором. Пока же плиточника, плиток и раствора не было, а был я, тупо сидящий на корточках у стены. Вошел А.Е., которого я видел первый раз в жизни, и сел на корточки рядом со мной. Посидел минут десять, потом посмотрел на кусок водопроводной трубы, стоящей перед нами, и произнеся «эта труба мне пригодится для вакуумной установки, через десять минут приду», схватил трубу и исчез.

Мне кажется, что подобная предприимчивость и адаптабельность произвела бы впечатление даже на Сэй-Сенагон.

Тогда я не знал, что это мой будущий начальник, человек во многих отношениях интересный. Член апелляционной комиссии в одном из московских вузов, последний барьер между вузом и теми, кого Государство не хотело видеть в его стенах — в первую очередь евреями. Две пикантные подробности. Первая — о себе он сообщал, что он — председатель этой комиссии. Вторая — в вузе эту группу называли «зондеркоманда» — называли свои же! Человек, который не мог не рассказывать мне об этом — поделиться с кем-то хотелось, а меня он считал своим («евреем, но не сионистом»). Человек, который про председателя приемной комиссии в том же вузе сказал мне — «он не пропустил ни одной новой модели «Жигулей» — просто сказать, что он берет взятки, А.Е. не мог, а поделиться хотелось. Тем более, что он считал себя, надо полагать, несправедливо обиженным — он делал за того самую грязную работу, а «Жигулей» менял тот. Человек с глубоко спрятанным в подсознании садизмом — мух он давил, с расстановочкой произнося «не… живи…» Мы еще встретимся с ним — немного ниже.

Еще случай лексической неурядицы. В ВЭИ разрабатывались электронные приборы длиной от 0,5 до 1,5 метров и соответствующего веса; назывались они «вентили». Смысл — они должны были по замыслу разработчиков открывать и закрывать поток электрической энергии, «заливающей светом наши города». Насчет того, что они открывали и закрывали — открывали они в основном финансирование, а закрылось оно со временем само. А есть еще полупроводниковые вентили, попросту — диоды. Самый большой — размером с ладонь. Как-то раз надо было поехать на другое предприятие и получить там то ли пять, то ли десять вентилей. Должен был поехать сотрудник Б.Ш. Зная, что вентили эти по метру длиной и за сто кг веса, заказал он в гараже машину. То есть грузовик. И поехал. А оказались те, другие, полупроводниковые. И не с ладонь, а раза в два еще меньше…

Выше упоминалось, как один сотрудник провалил ногой доску в коровнике и ударивший оттуда фонтан попал в рожу другому сотруднику. Бывает… Но сотрудники ВЭИ проваливались неоднократно, и зачастую гораздо глубже, чем по колено. Например, в колхозе, в процессе работы с коровами, произошло минимум два случая. С. провалился в то, что у нас назвали «отстойник». Уж не знаю, зачем там «это» отстаивалось, но знаю, что этого там было много. До бюста товарищ нырнул. Ну, вынули, отмыли, проветрили, спрыснули это дело… Другой случай был с сотрудниками А. и У., когда они работали помощниками пастуха. Погнались за непослушной телкой, и А. провалился; как ни странно — А., который был раза в два легче У. Причем то, во что он провалился, оказалось обладающим тиксотропными свойствами, как болото. И А. начало засасывать… Он вылезал около получаса. А уж как он потом мылся… Интересно, Сэй-Сенагон тоже была такая чистоплотная?

Проблема материального поощрения всегда стояла в истории человечества остро. Например, соратники японских властей получали рис. Сколько-то коку риса. «Коку» — единица веса. В наше время проблема материального поощрения приобрела идеальный, я бы сказал, духовный, характер. Между прочим, по-видимому, так же, как и в Японии — и понятно почему. Как и там, материальное поощрение носило единственно-централизованный характер и потому приобретало сакральный смысл. Кстати, как и квартирная проблема в советской стране. Как и проблема любви к партии. Отношение со всем, что есть Единственное и Неповторимое, начинает рано или поздно носить этот самый характер.

Поэтому страсти по премии носили в этой стране и в моем ВЭИ совершенно непропорциональный сумме характер. Страсти кипели. Люди обсуждали и переживали. Начальство переживало и обсуждало. А в результате все мы рожали мышь. Размером максимум в 50 или 100 рублей (в ценах 70…80-х годов).

Впрочем, был случай, когда сотрудник С.К. швырнул 50 руб. в лицо своему и моему начальнику Л.Л., поскольку разговор перед их вручением показался ему излишне длинным для этой суммы. Начальник положил сумму к себе в личный сейф, и она лежала там некоторое время… Какое — мне установить не удалось.

Мы проводим на работе — как любили говорить некоторые — треть жизни. А кое-кто добавлял — половину времени, которое мы не спим. То есть бодрствуем. Но бодрствовали ли мы на работе? Кое-кто на это спросит — бодрствовали ли мы вообще? — и тем вопросом перебросит мостик — как сказала бы Сэй-Сенагон — между ВЭИ и философией.

Так или иначе, но определенное сближение работы и дома имело место. Домой несли украденное на работе. В ином, философском, смысле на работу несли украденное из дома — силы и душевные силы, украденные от семьи. На работе, например, чинили сломанное дома, дома думали о работе. Например, я однажды придумал конструкцию катода во время полового акта, и не случайно — я вполне сознательно использовал мысли на постороннюю тему для достижения синхронности. Вот как интересно переплетаются разные стороны жизни. Отчасти же домашний характер придавала работе администрация предприятия, организовывая «заказы», «распродажи», а позже — открывая ларьки, магазинчики и т. д. Все это никоим образом не было ВЭИвской спецификой — все это было везде. На работе обсуждались (некоторыми сотрудниками — часами) домашние дела. Однажды сотрудник Л.А. обнаружил, что дамы на работе кипятят бельишко…

Одна из любимых моими сотрудниками тем для утреннего обсуждения — автомобили. Практика ремонта. Практика вождения. Сравнение марок и моделей. Тупость и злобность ментов. И так далее… Ежеутреннее обсуждение длилось обычно от четверти до половины часа и, насколько я помню, иногда протекало весьма эмоционально. Одной из любимых и напряженных тем была нелегкая судьба шаровой опоры.

Одна наша сотрудница, упоминавшаяся уже Н.К., через пару месяцев после свадьбы на вопрос «как живете?», ответила «несу ему вечером ужин на сковороде и думаю — сейчас на голову поставлю». Вот к чему приводит, когда дому уделяют слишком большое внимание. Вместо того, чтобы сосредоточиться на дворцовой жизни — заметила бы Сэй-Сенагон.

Много, много историй связано с пребыванием сотрудников ВЭИ в колхозе и т. п. Понятно — люди попадали из «мира ВЭИ» в более натуральный мир — мир зерна, молока, навоза, водки… А вот однажды, сотрудники ВЭИ В.Л. и Л.З. попали на одну из загородных дач Берии. Когда наш автобус ехал в пионерлагерь «Чайка», то минут пятнадцать мы видели слева могучий двухметровый забор. Однажды В.Л. и Л.З. взяли и в выходной день перелезли через забор. Вернувшись, они рассказали, что за забором был роскошный лес, в десяти метрах от забора шла асфальтированная дорога, которая шла по периметру. Далее они обнаружили загон с оленями (или косулями) и небольшую пещерку с источником и стоящими около него бокальчиками. Но через пятнадцать минут их встретили двое. Обернувшись, они увидели других двоих. Пришлось проследовать. У них спросили паспортные данные, разрешили курить и попросили подождать несколько минут. Через оные несколько минут им сообщили, что данные их проверены, и, поскольку все правда, они могут быть свободны, ибо воскресенье и начальства нет, а то бы они так просто не отделались. А вообще через этот забор лазить не надо. До выхода их проводили.

Во времена Сэй-Сенагон за попытку перелезть через забор резиденции начальника ведомства охраны дворца виновному молча оттяпывали голову на месте, даже не издавая при этом сладострастного звука. И слуги, брезгливо морща носы, убирали падаль… Так что пафоса сцены Сэй-Сенагон бы не поняла.

Эвфемизм — слово, которым при коммуникации заменяют другое, «неприличное». Например, говорят «на хрена нам надо» вместо понятно чего, или «списали в расход» вместо «убили». Речь в тоталитарных государствах содержит много эвфемизмов — следствие суперрегламентации. Живая речь становится «новоязом», все это описано много раз (хотя бы в «1984»). В ВЭИвской жизни мне встретился обратный случай — антиэвфемизм. Замена приличного слова неприличным, чтобы под приличным предлогом позволить себе произнести — ведь как хочется — неприличное слово.

Наши дамы, сообщая, что они купили или видели в столовой, говорили не «сосиски», а «сссисиськи». Попробуйте так — первые «ссс» тянутся 1,5…2 сек, потом мгновенно выпаливается остальное. Придется потренироваться, но результат окупится — вы правильно произнесете антиэвфемизм и ощутите ВЭИвский дух.

Вообще склейки матерных и обычных слов — не новость для языка. Например, вэивское словечко «перекосоеб» (вместо перекос), или общеязыковое «смехуечки», имеющее свой эвфемизм — «смефуечки». А сотрудник С.К. говорил «полупердончик» (короткая верхняя одежда) и «свежеповато» (свежо — о погоде). Забавно, что эти игры в слова отрефлектированы культурой в виде анекдота — «Как правильно говорить — статосрат или сратостат? — Дирижопель!»

Интересно, есть ли антиэвфемизмы в японском? Просто эвфемизмов там хватало. Скажем «нефритовый стебель». А если принц Гэндзи трахнул очередную юную служаночку — так Сэй-Сенагон смотрела на цветущую сливу, тонко улыбалась, и писала: «Киноварь обагрила циновки». Если, конечно, факт имел место…

Эвфемизмы и антиэвфемизмы — бесценный материал для изучения людей, общества, государства. И безумно интересный. Эту фразу я произношу не реже раза в неделю; мы умрем, не решив и сотой доли интересных задач. Сэй-Сенагон сказала бы — «и это очень жаль». Я с ней в этом согласен — как почти и во всем.

Вот еще четыре выражения сотрудника С.К. «Новьё, муха не сидела» (произносится быстро, с проглалыванием «а» в «муха») и «свободен, как муха в полете». Для глубоких психологов — эти выражения имели у С.К. место до того, как появился А.Е. и начал давить мух, приговаривая «не живи». Так что материала для диссертации «Всесоюзный электротехнический институт как памятник культурного взаимодействия: влияние устного творчества на садизм» здесь не откопать. Вот третье его выражение: «Сказать «хуево» — значит похвалиться». Возникает аллюзия с Саймаком «Город» и некоторыми другими литературными произведениями («ступенчатые жанры»). Далее: «мудышкины слезы». Официально заявляю — никаких ассоциций. Смысл — примерно как «кот наплакал» — нечто грустное, но маленькое.

Сотрудник Л.А. провел несколько счастливейших лет своей жизни в кладовке-курилке — подсобке. Стояли там два форвакуумных насоса ВН-2, выбрасывавших масло, натюрлихь, сюда, а не на улицу — ну не долбить же стену! — и в этом же помещении была и курилка. И стоял его стол, на котором он написал пять или десять статей, и половину диссертации. Он работал и был счастлив. А насосы не мешали — они гремели, но не разговаривали. В той же кладовке была и раковина, которую до его поселения в кладовку сотрудники использовали как писсуар (не что подобное художественно воспел Войнович, на то он и певец совка). Выпил, покурил, использовал раковину и пошел работать дальше. Гармония, аш назг.

Эксперимент показал, что пребывание в течение нескольких лет в одной клетушке с форвакуумными насосами и их выхлопом нисколько не вредит здоровью — Л.А. именно в эти годы успешно занимался спелеологией.

Тут даже просматривается некая тонкая связь — заметила бы С. Темнота, грохот насосов — как подземных водопадов, вечная ночь, желтая лампа над столом или — на каске, семьдесят метров камня над головой, стальные тросики лестниц, ровные строчки не решающихся уравнений… молодость.

Почитание начальства есть непременное свойство советского человека. Дело доходит до смешного. Сотрудник Л.А. на полном серьезе утверждал, что начальник должен быть дураком и мерзавцем. Когда его спрашивали, а не лучше ли, чтобы он был умным и нормальным человеком, он отвечал, что начальник — это классовый враг, а к умному и нормальному человеку трудно относиться, как к классовому врагу.

Впрочем, бывали и не столь извращенные. Например, над сотрудником X. подшучивали, всунув голову в комнату и быстренько сказав: «X! С. вызывает!». (С. - это был его, X., начальник). Сотрудник X. вскакивал и бежал. Начальник С. изумленно пялился на него из-за стола. Неет… не вызывал… Однажды — шутка ведь приедается — шутник во фразе «С. вызывает» вместо фамилии начальника произнес фамилию самого X., и X. отреагировал на слово «вызывает» и рысью дунул по коридору. Но на полпути опомнился и притормозил. А, может, услышал, как за спиной давились, выли от смеха сотрудники?

А во времена Сэй-Сенагон за такие шуточки — да, именно мечом. Говорят, мастера могли от макушки до промежности — сразу напополам.

Жизнь «внесла коррективы» во многое, и в ситуацию с пропусками — тоже. Ушли в прошлое собачьи морды, но появились калькуляторы. И сотрудник В.Ф. ходил на работу, предъявляя иногда вместо пропуска — калькулятор, выполненный в виде «книжечки», причем того же цвета, что и наши пропуска. Когда ему лениво говорили «откройте» — он тут же открывал. Ну, уж тут его хватали за бока? — нет, не хватали. Да они просто в его пропуск даже и не глядели. Движения, точнее начала движения открывания «книжечки» им было достаточно.

Сэй-Сенагон сказала бы — нам тоже достаточно одного мимолетного движения брови императора, чтобы понять, общества кого из нас он сегодня желает.

Сотрудник И.К., как уже описывалось выше, применял жидкий азот к мышам. Следует отметить, что ему был вообще свойственен криогенный уклон. Например, он вымораживал двух дам, с коими сидел в комнате. Дождавшись вечером, когда они уйдут с работы, он открывал все, что можно открыть, и уходил сам. Вообще-то охрана не разрешала оставлять окна открытыми на ночь, но охранники тоже люди, и им ночью надо что? — нет, вы не угадали — им надо спать.

К утру в комнате было немногим больше, чем за бортом, сотрудницы сидели в польтах, был включен комнатный нагреватель, ну, а зубы стучали. Но сотруднику И.К. этого показалось мало, и он применил следующую методику. Когда в течение дня сотрудницы выходили из комнаты (а из вымороженной комнаты они выходили чаще), сотрудник рысью кидался к окну и быстренько его открывал. Сотрудница Е.Г., просекшая это, выходила, через десять секунд заглядывала обратно и заставала сотрудника И.К., летящего на крыльях любви к окну. И.К. тормозил и злобно возвращался на место. Е.Г. шла, куда и шла — в туалет. По непонятной причине второй раз И.К. к окну не бегал.

Вот видите — сказала бы Сэй-Сенагон — и у вашего сотрудника И.К. есть обучаемость. Но добавила бы, что прерванный акт вреден.

Вообще-то с И.К. требовалась осторожность в общении. Как-то раз роли поменялись — сотрудник Я.У. решил проветрить помещение, предложил И.К. выйти, но И. сказал, что выходить не будет. Тогда я проветрю так — сказал Я.У., открыл окно и пошел к двери, чтобы выйти. Что бы ему выйти спокойно — так нет, проходя мимо И.К., который, набычившись, сидел на своем рабочем месте, Я.У. легонько шлепнул И.К. куском провода, который держал в руке.

…И.К. с диким и непонятным криком несся за Я.У. по коридору, и единственное, чего я не понимаю — как Я. У. сумел от него удрать. Ибо Я. У. был рыхл и жирен, а И. К., хоть и массивен, но мускулист и крепок. Но сумел. С. бы по этому поводу, наверное, заметила, что осторожность в общении — вообще в жизни вещь не вредная, а, убегая от сумасшедшего, можно и рекорд поставить.

В столовой И.К. успевал съесть обед, пока стоял в очереди в кассу. Предъявлял кассирше пустые тарелки, говорил, что в них лежало, и платил. Интересные люди работали в ВЭИ — заметила бы С.

Или вот. Сотрудник В.Ф. шел на работу, опаздывая. Ну что ж, бывает. А с ним шла сотрудница Е.Г. Сотрудник В.Ф. нажал на кнопку, пропуск вывалился из ячейки и упал на транспортер, который доставил его к вахтеру. Вахтер взял пропуск, но положил его в коробочку для опоздавших, а сотруднику В.Ф. протянул стандартную бумажку, на коей В.Ф. должен был написать причины опоздания, начальство должно было написать, как оно его наказало, и по сдаче этой бумажки В.Ф. должны были выдать пропуск. Но все это в теории, а на практике он сказал «ну и не надо», повернулся и пошел лезть через забор. Он и пролез, но пропуск-то все равно был уже в коробке. И В.Ф. испортили некое количество нервов. А сотрудница Е.Г. (изумительно пекшая пироги и угощавшая ими часто — В.Ф. и реже — меня) нажимать на кнопку не стала. А просто молча прошла.

Сэй-Сенагон сказала бы, что женщины, как правило, сообразительнее мужчин. И пироги пекут изумительные.

Однажды сотрудник К.У., доктор физ. — мат. наук, молодой, нахальный и рыжий (его за глаза называли «рыжий доктор», впрочем, это не носило характера неуважения), был направлен в колхоз, наверное, на картофелеуборочные работы. Когда должен был прийти автобус со сменой, к месту его будущего прихода стягивались те, кто свое отсидел и жаждал обратно (так как все привезенное выпил, на все привезенные купил ее же, и опять же выпил). Когда дверь автобуса открылась, К.У., оглядев с лесенки волнующуюся толпу сотрудников ВЭИ, провозгласил: «захочешь кинуть камнем в собаку — попадешь в кандидата». И он был прав.

В ВЭИ есть телефонная станция. У ее сотрудников маленькие оклады. Они поступают так — отключают все телефоны. Логично: сейчас все побегут на подстанцию, и будут платить. Но не все так просто, друзья. В ВЭИ есть две группы телефонов — начинающиеся с 361 — они включены через автоматический коммутатор (выход в город «через девятку») и с 273 — это прямые городские; их немного, около двух десятков, и стоят они у директора, замов, в отделе снабжения и т. д. Так вот, те, что 361 — включили, а те, что 273 — как ни странно, нет. Дело в том, что телефоны 361 нужны всем АО и ТОО, сидящим на территории ВЭИ (в телефонном справочнике их сейчас 44 штуки, а по правде — около ста), и они-таки и заплатили, а директору и прочим начальникам телефоны не нужны. Так что если президент РФ захочет позвонить директору ВЭИ, то — увы. Да и директору до председателя правительства, как до Сэй-Сенагон… Разве что зайти в любую из этих ста лавочек, которые платят ему и его приближенным за аренду, и позвонить. Хоть Президенту, хоть Сэй-Сенагон.

До сих пор мы говорили об Истории. Но любая История кончается сегодняшним днем. И вот он наступил. Точнее, он подкрался незаметно, и в итоге мы увидели себя в нем. Позвольте начать резко, с анекдота. Сидят директор ВЭИ В.К. и его зам по кадрам М. Директор: «Зарплату не платим — ходят на работу, отопление отключили — ходят на работу. Правительство пошло нам навстречу: подняло стоимость проезда вдвое — все равно ездят и ходят. Что делать?» Зам. по кадрам: «Есть предложение — сделать вход на территорию платным».

Впервые я услышал это — именно как анекдот, никто не пытался выдать это за реальную историю — именно у нас. Позже два раза мне его рассказывали совершенно не причастные к ВЭИ люди. Просто он пошел — ну, не говорить же «по рукам»?

Еще один анекдот, возможно, придуманный в ВЭИ. Приходит домой директор В.К. и говорит жене — зря говорят, что молодежь грубая! Наговаривают на нее! Жена — а что произошло? Он — перехожу я улицу на красный, тормозит мерседес, высовывается молодой человек и говорит — «Для вас, Козлов, построили подземный переход!» Он даже мою фамилию знает!

Отопление отключено по простой причине — институт не платит за него. Поэтому соответствующие заслонки опломбированы, а пломбы снимать без присутствия представителя не положено. Директор в итоге распорядился: «Вскрыть». Но выяснилось, что нет тех слесарей, которые бы знали, где эти заслонки, — слесаря уволились. Начальники отделов (ОГМ, ОГЭ и т. д.) ходят по подвалам с фонарями и ищут заслонки.

Сэй-Сенагон бы сказала на это, что проблема обогрева и у них, в Японии, достаточно сложна. Вот они и используют «хибати» — печки с углями, ставящиеся на пол поближе к ногам…

Важным аспектом нашей жизни является туалет. Поэтому он неоднократно упоминается. Интересно, что столовая, которая, так сказать, находится на другом конце, как говорят биологи, питательной цепи, здесь упоминается реже — видимо потому, что она играла меньшую роль в нашей жизни. Когда нам стало совсем нечего делать, мы начали непрерывно водить генералов и рассказывать, как много мы можем сделать для укрепления обороноспособности и их кошельков. Собственно, мы водили их и раньше, но, так как что-то делали и кроме этого, то генералы были не так заметны. Ну а теперь начальник А.Ш. распорядился туалет помыть, дверь заколотить и открывать только при приезде генералов. Как и все начальники, он полагал, что сотрудники проявят свою дисциплинированность аж на физиологическом уровне — перестав это самое. Нет, они не перестали. Через час доски были аккуратно отодраны. Тем более, что и прибиты они были — я почему-то это знаю — очень слабо.

Даль веков отделяет нас от Сэй-Сенагон. И не узнать, был ли при дворе отдельный туалет для Императора, отдельные туалеты для послов, отдельные туалетики для фрейлин.

…в конце 1000 года императрица Садако умерла, Сэй-Сенагон, которая состояла в ее свите, пришлось выйти замуж за провинциального чиновника и уехать куда-то в глушь. У нее родилась дочь Кома, будущая поэтесса. Потом Сэй-Сенагон рассталась с мужем. Где она ютилась в старости?..

Один путник увидел жалкую хижину, откуда высунулась изможденная старуха и крикнула: «Почем идет связка старых костей?»

Овощная база Малино, ранний вечер, рабочий день окончен, «экипаж отдыхает» (как говорил мой майор). Отдых выглядит так — часть играет в карты, часть распивает, а часть сидит на окнах и с неослабленным интересом созерцает поле. По полю, находящемуся вне территории базы, идут двое с двумя большими сумками. Идут они по глинистой тропе, в сумках несут спиртной напиток. Это то, что в живой русской речи называется «гонцы». Они идут из магазина, они идут к нам! Торжественность момента, понятная даже Сэй-Сенагон. Проходят они в среднем за раз четыре шага. Либо нога цепляется за глину, либо нога цепляется за другую свою ногу, либо нога цепляется за ногу товарища. Шмяк. Шмяк. Второй «шмяк» — это упал второй, либо, споткнувшись о первого (если он шел вторым), либо в процессе поворота, дабы посмотреть, что случилось с другом. Потом оба встают и продолжают движение. Раз, два, три, четыре, шмяк, шмяк. Раз, два, три, четыре, шмяк, шмяк.

А еще двое ни водку не пьют, ни в карты не играют, ни с окон процедуру доставки не созерцают. Один из них — я. Читаю, не помню что, созерцаю все сразу и пишу. А еще один развлекается экзотически. Он поймал нечто большое и жужжащее — какого-то жука, ходит с этим и подносит это по очереди к носу присутствующим. Присутствующие все находятся в той стадии опьянения, когда жужжащий пятисантиметровый объект около носа замечается только через минуту. Зато реакция оказывается гипертрофированной — клиент взвизгивает, вздрагивает, вскидывается, испускает струю матерной лексики, но за раздражающим фактором кинутся не может — ибо находится на той стадии опьянения, когда вскинуться можно, а сделать три шага уже нет. Вот так и отдыхаем…

Реальность слагается из множества компонент. Или — как сказала бы Сэй-Сенагон — мир един, и то, что вы, мой друг, называете компонентами — лишь разные взгляды. И, может быть, добавила бы — взгляды затуманенного сознания. В том смысле, что незатуманенное дзэнско-синтоистское сознание видит мир в единстве…

Частью советского мира, который был, есть и пребудет уж точно, что вовеки, являются научно-исследовательские институты, которые были двух подвидов: академические и отраслевые. Героем нашего повествования был достойнейший представитель второго подвида. Вот его могучие корпуса, вот его необъятная территория, вот его сокровенные подвалы, вот его интереснейшие люди — вот они перед тобой, читатель, на этих страницах, в строчках, написанных желчью, ядом и кровью и вдохновленных осознанием напрасно (на 95 %-ном доверительном уровне) прожитой жизни. Что же до институтов академических, то о них напишет кто-нибудь другой, хотя различия между подвидами обычно невелики.

Существует иное, неформальное деление. Моя подруга М.Г. (не сотрудница ВЭИ) полагает, что все НИИ бывают двух типов. В НИИ первого типа мужчин больше, чем женщин, имеется горнолыжная секция, устраиваются вечера бардов, система заказов функционирует плохо, и начальство не любит, когда у сотрудниц появляются маленькие дети. В НИИ второго типа больше женщин и заказов, нет горнолыжной секции, не устраивают вечера и спокойно относятся к возникновению детей. Моя подруга М.Г. работала в НИИ второго типа, в комнате с тремя женщинами, и вот так совпало, что эти три были на сносях. Как-то моя подруга посреди разговора со мной остановилась, сделала паузу, тяжело вздохнула и произнесла не к месту: «Понимаешь, они даже о тряпках не говорят… только о моче». Это, быть может, излишне лапидарное, но зато концентрированное описание НИИ второго типа.

Но у нас горнолыжная секция была.

Есть люди, о которых можно рассказывать часами. А о некоторых — увы… Определяется это, конечно, и наличием собственно информации и желанием ее донести до людей. У кого-то жизнь «малособытийная», о ком-то мы мало знаем, о ком-то знаем, но брезгуем. Что мы знаем, например, о жизни Сэй-Сенагон? Ведь, по существу, немногое… Так и о жизни моего начальника А.Е., хотя, похоже, по другим причинам. Однажды, вернувшись из какого-то начальственного кабинета весьма злым, он сел за стол, помолчал, а потом изрек: «Сидит где-то в глубинах аппарата маленький человечек и дрочит вопрос. И вопрос стоит». По-видимому, фраза «вопрос стоит» несколько раз произносилась в разговоре и запала моему начальнику в душу. Другой случай, впрочем, имеющий с этим нечто общее. Вернулся мой начальник, видимо, от главбуха, которая не сделала что-то такое, чего он хотел. Чего-то там не подписала. Остановился посреди комнаты и злобно, цедя сквозь зубы, с растяжечкой произнес: «Та-а-кой лес-бос!..»

Интересная форма — сказал бы Фрейд — для сублимации раздражения. Инкриминировать человеку сексуальную ориентацию… Надо полагать, Сэй-Сенагон этого бы не поняла.

Вообще с сексом у моего начальника А.Е. было не совсем в порядке. Когда наши сотрудницы входили в комнату (осенью и зимой), он кидался к ним с воплем: «Разрешите вас ошкурить», — и снимал с них пальто. Полагаю, что технический смысл слова «ошкурить» вам известен, а стало быть, легкий садизм шутки понятен. Вот такая форма ухаживания при полной невозможности чего-либо (он же начальник), но, по-видимому, наличии каких-то подавленных желаний. А вообще, душа начальника — потемки. Я не Сэй-Сенагон и не читаю я в сердцах, увы. Однажды А.Е. привел на работу дочь. Первое, что она сделала, войдя в комнату, — сообщила присутствующим, что занимается с тремя педагогами. Покрыто мраком неизвестности, чем она занималась и что делала в этой жизни дальше; лишь однажды А.Е. сообщил нам, что она выходит замуж, за иностранца, араба, откуда-то с Ближнего Востока. Было ли это правдой? Кто знает… Дым отечества рассеивается. Рассеивается дым комплексов, маний и фобий, мы возвращаемся на грешную землю. Землю, на которой твердо стоим резиновыми сапогами, хоть они и скользят по капустному листу.

Малино, обрезка сгнившей части на сгнивших капустных кочанах. Обрезанные кочаны укладываются в контейнеры, за процессом обрезки наблюдает дама из местных, контейнер подвозит карщик на, естественно, каре. Очередной раз, подвозя, он задевает каром за что-то и это что-то падает. Начинается ругань. Местная дама и местный карщик, от фразы к фразе накал растет и количество мата тоже. В итоге дама оказывается красноречивее, и карщик, злобно пхнув ногой педаль, отъезжает. Но через десять метров его осеняет. Он рвет рычаги, кар с визгом разворачивается на склизких капустных листах, ошметки летят во все стороны на десять метров, карщик привстает на сиденье и торжествующе орет на всю базу: «Ты такая дура, что у тебя даже пизды нету!»

Полагаю, что блеск этой фразы был бы оценен Сэй-Сенагон.

Полагаю, что и через тысячу лет, и через половину Земли можно протянуть ниточку понимания.

Полагаю, что этим мы и занимались с тобой, мой несчастный читатель.

До свидания и, если можешь, прости.