Интервенция

Такой вот праздничек сложился

Положение было мерзковатое. Но генерал Адамс, видимо, решил действовать по принципу «show must go on». Четвертого июля над Зимним Дворцом взвился американский флаг. Трибун сооружать не стали, генерал Адамс и почетные гости стояли на грузовиках. Настроение у солдат было кислое. Бодро выглядели лишь представители петербургской общественности. Они свято верили, что Америка всегда и всюду будет впереди и что они за ней — как за каменной стеной.

В параде участвовало всего десять батальонов, которых подготовили через пень-колоду. Те, кто не стоял в оцеплении, сдерживая толпу местных, торчали теперь возле Обводного канала и ждали очереди шлепать через площадь. Но на той стороне было тихо, как в гробу.

Что же касается местного населения, то его явилось довольно много. После парада был обещан концерт, подготовленный силами армейской самодеятельности и, что самое главное — бесплатная раздача виски. Васька, услышав о последнем только хмыкнула:

— Большого ума у вас начальники. Ознаменуете ваш праздник русской народной забавой под названием «пьяный дебош». У нас на таких мероприятиях и пиво-то боялись продавать.

Однако, отдел пропаганды считал иначе. Он полагал, что все пройдет хорошо, если нагнать побольше солдат.

Сам парад прошел без особых волнений. Батальоны прошли — и тут же стали рассредоточиваться вокруг, чтобы обеспечить порядок на народном мероприятии. Звуковка начала пробовать голос, к Александровскому саду выехали машины с виски.

Толпа, скопившаяся на Невском, в саду и на Адмиралтейском проезде стала напирать и теснить тройную цепь солдат. Джекоб, стоявший с Васькой на одном из грузовиков-«трибун», убедился: девчонка была права. Мудрецы из отдела пропаганды как-то не рассчитали пламенной любви российских граждан к халяве, особенно — к халявной выпивке. Напряжение нарастало, люди возле машин копошились, торопясь распаковать и выставить ящики. Солдаты выстраивались в цепочку чтобы образовать коридор к грузовикам. В общем, идиотизм ситуации стал полностью проясняться. И тут где-то неподалеку глухо бухнул выстрел. Послышался свист снаряда, потом взрыв — и на месте, где стояли машины с виски, взлетели в воздух обломки.

— …Мать!!! — пролетело над скопившейся толпой. Джекобу никогда не доводилось слышать, чтобы это выражение произносилось таким большим и слаженным хором. И тут к генералу Джекобу подбежал бледный, как смерть, офицер и что-то прошептал. Загадочным образом через секунду новость знали все. Памятник судостроения начала прошлого века, крейсер торчавший у Невки, вышел в Неву, подняв на мачте красный флаг. И тут же на вершине колонны, стоявшей посреди площади, раздался какой-то странный шум. Ангел взмахнул крестом…Послушался топот тысяч ног — это солдаты разбегались наперегонки с местными жителями. Вскоре площадь опустела. Джекоб тоже, честно говоря, собирался сделать ноги, но Васька его удержала.

— Чего рвешься? Концерт окончен.

В самом деле, больше ничего страшного не происходило. Снаряды больше не летели. Но зато мосты, находящиеся вверх по реке, стали вдруг самопроизвольно разводиться. Честно говоря, никто из представителей миротворческих сил не лазил в хитрый механизм мостов. Они были сведены — и на данный момент только это от них и требовалось. А теперь их крылья сами себе поперли вверх… «Аврора» мирно проплюхала вверх по Неве и пропала из виду где-то за железнодорожным мостом. Потом, после долгой возни и суеты свети назад удалось только Литейный и Дворцовый мосты. Впрочем, об остальных никто особо не горевал. Скорее, наоборот. Даже лучше, что эти мосты, ведущие в безлюдные кварталы, оказались разведенными. Оно спокойнее.

Вернувшись в Смольный, Джекоб услышал, что праздник все-таки продолжается. Как шептались, генерал Адамс, вернувшись с площади, тут же связался с Вашингтоном. И получил очень странный ответ: продолжайте выполнять приказ любой ценой. После этого связь прервалась. Любая. Хотя внутренняя работала.

Надо сказать, в этой ситуации генерал Адамс проявил настоящий характер.

— Что, собственно, случилось? В реку вышел ржавый крейсер. И что? Да, мы не понимаем природы этих явлений. Но! Мы контролируем центр города! И будем контролировать. Нет связи? Будет! Помощь придет. В конце концов, что такое этот город перед мощью Соединенных Штатов? Далее. О наших действиях. Я глубоко убежден: все эти враждебные акции направляются из промзоны. Мы должны подготовить настоящее, полноценное наступление на нее. И начать, дождавшись подкреплений. А пока в нашу задачу входит удерживать рубеж Обводного канала. Печальные случаи внутри: это следствие нашей беспечности. Взять тот же чертов трамвай. Я не знаю, куда он исчез. Но пришел он — по Каменоостровскому мосту! Выставленный там патруль его видел — и пропустил! Испугались! Запомните, я больше не намерен принимать никаких ссылок на паранормальность оружия наших противников! Просто русские конструкторы оказались лучше, чем мы думали. Солдаты, видевшие бой в промозоне, показывают: некоторые вражеские машины были уничтожены нашим огнем. Во вражеских машинах не было людей? Чушь. У страха глаза велики. А у США больше ресурсов. Так что в любом случае против нас они не потянут. Мы в последние десятилетия, скажем честно, расслабились. Мы привыкли побеждать легко. Но это были слабые противники. Что же. Теперь перед нами противник сильный. Настоящий. И мы должны доказать: его тоже можно победить! И мы это докажем!

И еще. Важный положительный фактор — население экстремистов не поддерживает. Ни в коем случае это не должно измениться! Поэтому политика по отношению к населению должна остаться прежней. Поверьте мне, господа — никакие повстанцы, никакие партизаны никогда не победят, если у них нет поддержки в народе. А жители Петербурга — за нас! Или, во всяком случае — не с ними.

Словно в подтверждение слов генерала, связь заработала. Вашингтон сообщил, что помощь скоро прибудет. В Петербург направляются корабли с подкреплением, также ракетные крейсеры и авианосец. Правда, потом связь исчезла снова. Но это уже никого не волновало.

Когда пошлет нас в бой товарищ Сталин

Капитан Шанц, бледный как бумага, лежал на санитарных носилках и едва шевелил шубами. Он был очень плох и, думается, более всего нуждался в священнике. Но капитана мучила какая-то мысль. Каким-то образом он узнал, что Джекоб здесь и попросил его позвать.

— Вот, журналист, видишь… — Едва слышно, но внятно, прошептал он, когда Джекоб над ним склонился, — я ж тебе говорил. Мы их только повалили. А вот они начинают возвращаться. Те самые. Которые нас тогда… А вермахт — он был не вам чета… Все повторяется. И это только начало…

Капитан замолчал и закрыл глаза, как шепнул санитар, долго ему не протянуть.

Джекоб огляделся. Площадь представляла собой жуткое зрелище. Повсюду валялись обломки домиков вперемешку с мертвыми телами. Алели лужи крови, смешиваясь с дождевыми лужами. Вопили раненые и умирающие, искалеченные так, что на них и глядеть-то было жутко. Потерянно бродили уцелевшие. Метались санитары с носилками. А посреди всего этого кошмара стояли его авторы — четыре угловатых гусеничных зеленых железных коробки с торчащими впереди длинными пушками.

Как рассказали те, кому повезло остаться в живых, дело было так. Германская военная часть стояла на большой площадке, которая на карте значилась как Славянская площадь. Сюда же переместили и остатки части Шанца. Правда, без танков. Они после визита трамвая работать решительно отказывались. Все в машинах было на месте, никаких повреждений — но ни один механизм не действовал, хоть ты тресни. А тут, на Слаянской площади и напротив — там где стоял памятник каком-то бородатому типу, расположился саперный батальон бундесвера.

Все шло просто отлично до сегодняшнего вечера. Около трех часов ночи часовые услышали звуки дизельных моторов. Звуки были незнакомые — но во многонациональных силах солдаты не слишком разбирались в технике своих союзников. К тому же, машины шли со стороны центра — а там, в трехстах метрах располагалась французская часть. У французов все было тихо. К тому же, полил жуткий дождь. Честно говоря, часовые думали только о том, чтобы поскорее смениться и добраться до коек. И тут из проливного дождя появилось несколько этих странных угловатых гусеничных машин с торчащими пушками. Сколько их было — точно не установлено до сих пор. Машины перли с включенными фарами — и в дождливой тьме казались огромными и непонятными чудовищами. Вылетев на площадь, незваные пришельцы ринулись на домики… Тревогу подняли слишком поздно. Гусеничные машины крушили все подряд, вертелись между обломками и давили мечущихся людей. Потом бросались крушить снова… Они не стреляли, но одних гусениц было достаточно, чтобы навести хаос. А он был полный. В свете фар люди метались как бараны… Потом началась беспорядочная стрельба, которая более всего ущерба принесла своим — потому что автоматные пули рикошетили от брони во все стороны. А машины-убийцы молчали. Они деловито крушили и давили, не спеша, разворачивались, гонялись за отдельными солдатами, снесли штаб и радиостанцию — и давали, давили, давили…

Положение спас капитан Шанц. Он первый пришел в себя и сумел организовать оборону. По врагам ударили гранатометы. Капитан и его люди подбили три машины — правда, в итоге Шанц заплатил за это жизнью. Одну сожгли французы, которые, прибежав на шум, долгое время только жевали сопли, не соображая, что делать — но потом все- таки начали воевать. Оставшиеся — сколько их там было — ушли на север по Каменоостровскому проспекту. На мосту они передавили блок-пост, на котором находились солдаты из той же части — и отправились куда-то в направлении Черной Речки. Их никто и не пытался преследовать. Наверное, это и правильно. Потому что никто теперь не мог поручиться, что творится в районах города, которые не заняты силами миротворческого корпуса. Да и бесполезно было бы там их искать. Судя по карте, в том направлении простирались бесконечные жилые районы. Убийцы могли там раствориться без следа.

Джекоб быстро опознал смертельных гусеничных гостей. Технику последней Великой войны он помнил по компьютерным играм. Это были советские самоходные орудия времен Второй мировой. Причем, все были разных моделей. Но, если верить играм, машины по тем временам — мощные. Особенно вот эти две… От них немецкие танки полыхали как факелы.

— Черт побери, да откуда они взялись? — Ругался рядом какой-то офицер.

— А в самом деле, откуда? — Подумал вслух Джекоб.

— Откуда, откуда? — Передразнила Васька. — От верблюда! От Артиллерийского музея — вот откуда!

Вашу мать! И в самом деле. Джекоб вспомнил мрачный кронверк из красного кирпича, во дворе которого стояли различные пушки и самоходные установки. М-да. Как-то никому даже в голову не пришло, что эта фигня может двигаться. Ошарашивало, правда, не это, а тот факт, что внутри подбитых машин никого не было. Скрыться экипажи никуда не смогли бы. Да и на сиденьях лежал толстый слой пыли. Впрочем, с этим уже встречались.

Джекоб первым делом спросил Ваську.

— Послушай, самоходки могли поехать сами по себе?

На этот раз девчонка выглядела озадаченной и даже несколько испуганной.

— Эти? Стояли себе железяки во дворе. Они ж неживые! Чтоб они такое творили…Никогда не слыхала.

— Не понял. А те, с промзоны — живые?

— Не мертвые же! То есть, они живые не как люди… Блин, запуталась. В общем, так. Те, что возле музея, сами по себе ни воевать, ни вообще двигаться не могут! Консервные банки и не более того!

Журналист задумался. Это было чем-то новеньким. Что уже встречалось? То, что как-то, по словам Васьки тут «живет». Жуткие монстры, которые, видите ли, обитают в промзоне. Вместе с крылатым котом. Атаковавшие порт железные твари, которые видимо, представляют водоплавающую разновидность все тех же обитателей индустриальных джунглей. Последний Герой, который обитал непонятно где непонятно как — а теперь вдруг появился и натворил дел. Трамвай, являющийся время от времени. Крейсер… Ну, он не в счет. Пальнул, наделал шухера… Стоп! Джекоб стал вспоминать какие-то обрывки из русской истории. В памяти всплыл анекдот, который он слышал от одного из мамочкиных знакомых:

— Какое самое мощное в мире орудие? Носовая пушка «Авроры». Один раз пальнула — а мир до сих пор в себя придти не может.

Точно, с выстрела этого крейсера и начался Октябрьский переворот. Так, может, это и теперь был сигнал?

Далее. Вернемся к Артиллерийскому музею. Насколько Джекоб помнил, там были еще машины более поздних времен. Более сильные и совершенные. Он как-то специально останавливался, заходил, рассматривал. Но пошли только эти. Или не только? И вот еще странность. На том берегу Невы, на Марсовом поле стояли англичане. Туда эти самоходки не пошли. Мало того. Самоходки на полном ходу прошли мимо французов. А пошли бить… Ну, да, а кого должны были бить советские самоходки времен Второй мировой! Но опять незадача…Нет, для выводов мало фактов.

Джекоб связался с Речел, которая по его просьбе, а точнее, приказу, заехала в Артиллерийский музей. В последнее время девица, с чего-то решила, что Джекоб все понимает — бегала за ним как собачка и делала, что он велит.

— Речел? Слушай там стоят во дворе машины?

— Пушки стоят, машины всякие, танки…

— Точно стоят?

— Кроме тех, которые уехали…

Танков, понятное дело, не было в этом музее никогда. Но покажите бабу, которая сможет объяснить, чем танк, отличается от самоходного орудия. Для них это все едино. Но получалось, остальные стоявшие там самоходки не двинулись. В чем разница между ними? Почему одни машины пошли в бой, а другие остались стоять?

А… Остальные машины, те которые остались, были произведены после Второй мировой войны. Но все-таки… По идее, послевоенные машины нацелены были на то, чтобы двинуть на все станы НАТО. А потому могли бы с удовольствием рвануть и подавить англичан и французов. А надо же — стоят смирно. Значит, ключ ко всему — Великая война…

Джекоб слез с сиденья джипа и потащился к ближайшей самоходке, стоявшей с перебитой гусеницей — бронированному сооружению с мощной, внушавшей уважение пушкой. Он даже вспомнил, как зовут этого монстра — СУ-122. Ах, да, в описании к компьютерной игре было сказано, что эту штуку прозвали «зверобоем».

Васька поплелась следом за ним.

Журналист залез на машину, заглянул внутрь…

— Неживые и есть, — подала над ухом голос Васька, — я ж говорила… Хотя…

Голос ее изменился, в нем пропала обычная ленивая насмешливость.

— Ты хочешь разобраться? Я, кажется, начинаю врубаться. Залазь, это будет тебе полезно.

Он спустился внутрь. Следом за ним втиснулась девчонка.

— Дай мне одну руку. А другую положи… Ну хоть этот на рычаг.

Джекоб коснулся холодного рычага. И — тут он вдруг увидел!

…Впереди было снежное поле, испятнанное черными дырками воронок. Вдалеке виднелись торчащие из земли печные трубы и покосившийся гриб водокачки. На поле взлетали в воздух комья земли, торчали, понуро уткнув дула пушек в землю, дымящие угловатые танковое коробки грязно-белого цвета. Воздух дрожал от непрерывного, надрывного лязга, воя и грохота. Другие, еще не горящие, белые бронированные коробки перли вперед — а между ними бежали люди в серо-зеленых шинелях.

В самоходке было дымно, едко пахло порохом. Наводчик, молодой парень, у которого на потный лоб из-под сдвинутого набок шлема налипли мокрые русые пряди, оскалив зубы, прильнул к прицелу, и бешено крутил маховик. И Джекоб чувствовал, что ствол калибром сто двадцать два миллиметра медленно, но неуклонно полз, в сторону длинноствольного «Тигра», который неосторожно подставил свой борт. Оскал танкиста был оскалом смерти — для тех, в «Тигре».

Но главное было даже не это. Джекоб почувствовал ненависть, сидящую в этом парне — бешеную черную ненависть. Когда уже все равно — умрешь ты минутой позже или нет. Когда главное — уничтожить вот этого, с крестами…

И вот оно! Грохнул выстрел — над мотором «Тигра» метнулось рыжее пламя. Потянулся в небо черный дым — и из башни стали вылезать люди в черной форме. Тут затявкал пулемет «зверобоя». Двое из тех, вылезших, свалились сразу. Третий сумел отбежать немного — но и его догнали пули. Еще один — он сумел забиться в какую-то складку местности — но пулемет упорно сандалил туда, где он укрылся. Судя по всему, от немецкого танкиста осталась лишь кровавая каша…

Джекоб вылез и вытер холодный пот. Да, если бы сегодняшние русские были такими как те парни — хрен бы силы НАТО тут прохлаждались.

Васька извлекла откуда-то бутылку виски и сделала глоток и передала Джекобу.

— Прими. Сейчас полезно.

— Ты… Видела?

— Да уж. Воевали наши конкретно. Я догадывалась, что они там на войне не цветочки собирали, но увидеть — это другое дело.

Журналист удивился. Васька, кажется, была и сама ошарашена тем, что увидела.

Ну, что ж, теперь хоть это становилось ясно. Это были мертвые машины. Как и те, что стояли рядом. Но что делали на тех, послевоенных? Крепкие веселые русские парни получили большие железные игрушки и гоняли на них по полигонам. Как и другие парни — по ту сторону океана. Конечно, предполагалось, что, возможно, придется и повоевать. Но вечером солдат ждал ужин и самоволка к бабам. А вот на этих самоходках шли иные люди. Они шли убивать и умирать. Самоходки это запомнили. И когда кто-то дал команду «фас!» — машины рванули. Они были неживые. Но помнили — кто их враг. Нашли его, почуяли. И уничтожили — всех, до кого сумели дотянуться.

От размышлений его оторвал голос Васьки:

— Знаешь, я тут подумала: а вы, ребята, сдается мне, круто попали…

Облизнулись каменные львы

В Смольном все было как всегда. Васька заявила, что хочет спать, а Джекоба беспокоили разные мысли. Когда на него они наваливались, журналист предпочитал шататься — благо коридоры этого здания были достаточно длинны. Он перемещался по ним, пытаясь разобраться в хаосе, который царил в его мозгах. Пошатавшись таким образом, Джекоб оказался возле помещения пресс-центра. Сюда в последнее время мало кто заглядывал. Связи не было, информацией работники армейской пресс-службы делились сквозь зубы — так что делать тут было совсем нечего. Вот и теперь в углу возле компьютера сидела одна Анни — в обществе бутылки «Джонни Уокера» с черной этикеткой. Сосуд был наполовину пуст — и, судя по тому, что на столе не наблюдалось сока или тоника, пропагандистка-феминистка глушила шестидесятиградусное пойло по-русски — в чистом виде. Правда, вроде бы, у русских пить, как они говорят, «в одну харю», считается последним делом. Так поступают только уж совсем горькие пьяницы.

— Привет, Джекоб, ухмыльнулась она, — будешь?

Журналист налили себе.

— Какие новости? — Задал он ненужный вопрос.

— Какие? — Анни горько усмехнулась. — Не покладая сил, выполняем приказ. Втюхиваем солдатам про страшные тайные разработки русских, про фанатичных генералов КГБ, которые не смирились с поражением в «холодной войне» и вынашивали планы реванша…

— А ты в это не веришь?

— Я похожа на дуру? Я по образованию социолог, между прочим. И в колледже занималась глобальными тенденциями развития общества. Так что я прекрасно понимаю — подобных технологических разрывов быть не может ни при каких раскладах. В конце Второй мировой мы создали атомную бомбу — вскоре русские ее создали тоже. Ну, пусть даже украли у нас секрет. Неважно. А тут получается — в стране с развалившейся экономикой русские придумали нечто, принцип чего мы даже понять не можем.

— А генерал этого не понимает?

— Кто ж его знает? Я думаю, понимает. Но, сам знаешь… Военные — люди конкретные. Все-таки куда проще полагать, что все находится в пределах известного. Потому что иначе-то что делать? Генерал Адамс вбил в себе в голову, что это просто новые технологии. Мол, возможно, такое есть и у нас, просто строго засекречено.

Анни глотнула еще. Она была в том состоянии, когда человеку хочется поговорить. Как оказалось, отдыхала Анни в полный рост — и спиртным ее отдых не ограничивался. Она достала из портсигара старинного вида два джойнта[20] и протянула один Джекобу.

Он вообще-то не любил марихуану. По чисто профессиональным причинам — не мог писать в укуренном виде. В этом состоянии мысли разбегались, как тараканы. А журналисты, как известно, не отдыхают. Как-то он, курнув «травки» в каком-то нью-йоркском клубе, Джекоб, вернувшись домой, сел за компьютер — к утру нужно было сдать материал. Написав два абзаца, он стал править стиль… До утра правил. А статью в итоге так и не написал. В общем, с марихуаной Джекоб не дружил. Однако сейчас он с готовностью поджег джойнт и втянул в себя пряный дым. Травка была что надо — очень скоро мир вокруг изменился, и мозги закрутились по-другому.

— Джекоб, вот ты, как я заметила, самый сообразительный из всей банды представителей масс-медиа. Вот что ты обо всем этом думаешь?

Когда хиппи говорили, что марихуана расширяет сознание, в чем-то они были правы. «Травка» расшибает некие перегородки в мозгах, позволяет мысли гулять в таких местах, куда в трезвом сознании эта самая мысль забрести не осмелится. Неудивительно, что знаменитый писатель Эдгар По баловался наркотиками. Как и один хороший приятель Джекоба, разбогатевший на создании компьютерных игр. Он сочинял их по укурке — и такое в них наворачивал, что геймеры визжали от восторга и расхватывали эти самые игры как биг-маки. Вот и у Джекоба фантазия пошла галопом. Все необъяснимые вещи, случившиеся в последнее время, как-то очень хорошо улеглись в общую картину.

— Если рассуждать логически… Местной технологией это не пахнет, ты права. Но тогда что остается предположить? Что это не наша, не земная технология.

Джекоб глотнул «Джонни Уокера». Виски, наложенное сверху на марихуану, дало интересный эффект. Мысли стали необычно четкими, приобрели чуть не осязаемый вид. Казалось, их можно было потрогать.

— А что? Почему не может быть именно так? — Продолжал он. — Город, по сути, стоит бесхозным. Но, с другой стороны, это не пустыня, где все нужно создавать заново. Тут много чего валяется… Ценного. Допустим, некие пришельцы создали здесь свою базу. А тут мы явились. Им это нужно? Им это не нужно. Они решили нас выкурить.

Анни посмотрела на Джекоба с интересом. Поскольку она тоже покурила, то идея не казалась ей бредом. С «травки» ничего бредом не кажется.

— Забавно. Но почему они действуют так странно?

Фантазия у журналиста уже неслась на всех парах.

— А как? Они должны, словно в голливудских фильмах, летать на тарелках и жечь нас какими-то лучами? А… Я вот читал в юности книжку. Там наши прилетели на Марс. А местные жители изводили пришельцев куда как хитрее. Наши даже не могли сообразить, что происходит. Тарелки с лучами — это для публики. Они хитрее. Пришельцы собрали оружие из, так сказать, подручных материалов…

Анни слушала со все возрастающим интересом. Судя по всему, этот джойнт у нее был не первый. Да и выпила она куда больше.

— Все логично. Кроме некоторых деталей. Ты, наверное, еще о них не слыхал. А мне рассказал кое-что один парень. Он, кстати, тебя знает. Я тебе скажу — он из тех ребят, у которых шкура, как у быка. Таких всякими глупостями не проймешь. А вот тем не менее…

…Тони находился в патруле, они контролировали улицу в центре — рядом с огромным собором, купол которого виден отовсюду. Все было тихо. Огромные дома без единого огонька, черные улицы. С наступлением темноты местные жители предпочитали не высовываться из своих нор. Раньше опасались бандитов. Теперь, когда от уголовников город немного очистили, опасались уже патрулей. Оно и понятно. Солдаты в этом городе стали какие-то малость дерганые. Днем еще туда-сюда, а ночью они стреляли по всему, что движется. Сколько раз поднималась тревога, мчались на подмогу соседние патрули — а все потому, что какой-то придурок открыл огонь на поражение по мирно пробегавшей мимо крысе… Ребят, впрочем, понять можно. Тони и сам постоянно чувствовал какой-то холодок в затылке. Будто за тобой вес время наблюдает множество не слишком-то дружелюбных глаз. Не просто наблюдают, а как бы оценивают — когда сподручнее ударить в спину. И ведь местные-то относились к войскам НАТО нормально! Это не Иран, о котором рассказывал сержант, там побывавший. В Иране особо рьяные мусульмане глядели волками и при свете дня. А в темноте, если зазеваешься, могли и пальнуть в спину из «Калашникова». И девка могла повести с собой — а потом ткнуть ножиком. Там на стенах чуть ли не каждую ночь появлялись надписи «Янки, убирайтесь вон!» и «Аллах покарает американцев». Здесь же было все тихо. Вроде как. Но по словам того же сержанта, так паскудно он не чувствовал себя нигде.

От размышлений Тони оторвала разорвавшая тишину очередь. Стреляли из американской винтовки. Потом еще одна — короткая, захлебнувшаяся. И — дикий крик, в котором чувствовался запредельный смертный ужас.

— Туда! Скомандовал сержант.

Джип развернулся, проскочил по какому-то узкому переулку и вынесся на проезд возле парка — с другой стороны, как помнил Тони, находилось большое и очень красивое здание с корабликом на шпиле башни. Фары и фонарь джипа высветили три окровавленных тела в камуфляже. Это, судя по всему, был пеший патруль — они ходили по главным улицам и площадям города. Точнее, был патруль. Теперь же лежали три обезображенных трупа. Тут же валялось оружие.

— Матерь Божья! — пробормотал сержант. — Кто ж их так?

Тони нагнулся над телами. Тела бойцов были буквально разодраны в клочья. И как разодраны! Тони вырос в прерии. И кое-что понимал в таких ранах. Он мог поклясться на Библии — ребят успокоил какой-то крупный хищник. Что-то подобное он наблюдал на тушах убитых волками коров. Тони вспомнил слухи про растерзанных собаками солдат возле порта. Но — тут был зверь куда крупнее волка. Да, к тому же, волки так не нападают. Одичавшие собаки? Но они ведь те же волки, атакуют по той же схеме. Тут все иначе. Тони поглядел еще раз. Одного… Ударили со спины огромной тяжелой лапой. Да такой, что прорвали бронежилет. Но получается, горло перегрызли уже потом… Дела… Какой зверь способен прорвать с одного удара бронежилет? Нет таких в природе!

Тони посветил фонариком и вдруг увидел след в луже крови. Вроде как кошачий. Только вот кошечка должна быть такого размера… Это не те, коты, задравшие патруль. Солдат оглянулся — и вдруг увидел совсем рядом два звериных силуэта. Статуи, которых до черта в этом городе. Два льва стояли, положив лапы на каменные шары — будто котята, гоняющие шарик. У Тони вдруг мелькнула дикая мысль. Но все вокруг было дикое.

— Прикройте, сержант.

Солдат подбежал к каменным зверям. Они были, как и положено скульптурам, холодны и неподвижны. Луч фонарика осветил морду одного из них… Морда зверя напоминала солдату Томаса, кота, который жил у них на ранчо. Так Томас глядел на мир в момент, когда слопал пойманную мышь — эдакое самодовольное спокойствие. Солдат осветил лапы зверя — и почувствовал, что вот-вот сойдет с ума или заорет благим матом. На когтях застыло нечто красное…

— Вот такую историю он мне рассказал… — Закончила Анни. Бутылка была уже прикончена, но девушка достала еще одну и теперь наливала в стаканы новую порцию.

Джекоб внезапно вспомнил уничтоженные скульптуры на берегу Невы. Они ведь тоже были вроде как обкусаны… Каменными клыками. И тут же в сознании, растормошенном диким коктейлем из виски и марихуаны, всплыли все дырки его инопланетной теории. Джекоб вообще-то поначалу хотел стать программистом. В журналисты он двинул… Ну, так получилось. Но логические цепочки выстраивать умел. Потому-то Джекоб не мог смотреть голливудские фильмы — раздражала вопиющая нелогичность происходящего на экране. Вот и здесь в поведении «гостей со звезд» никакой логики не наблюдалось. А она должна быть! Она есть всегда. Пусть и такая, которую понять сложно. К примеру, логика талибов и прочих ваххабитов чужда западному человеку. Но пойми ее — все кажущиеся бессмысленными поступки исламских экстремистов становятся понятными. Должна она быть и тут. Вслух он сказал:

— А что ты думаешь?

Анни поглядела на него очень внимательно.

— Ты будешь смеяться. Или решишь, что мне пора к психиатру.

— Ничего. Мой редактор меня учил: если нет другого объяснения, бери, какое есть, пусть и самое дикое.

Анни снова помолчала и хлебнула еще.

— Магия, черная магия, — наконец сказала она.

Джекоб ждал чего угодно, но от этого несколько обалдел.

— Ты чего… Серьезно?

Анни была уже находилась в таком состоянии, когда из человека прет его подсознание. Джекоб не раз в своей работе намеренно доводил людей до этого — потому что в таком виде из клиента проще вытащить нужную информацию. Опыт показывал: можно услышать много интересного.

— Ты не смейся, ты послушай. Да, все мы рационалисты, и ни в какую магию не верим. Но когда я училась в колледже, я общалась с ребятами, они увлекались учением Алистера Кроули. Точнее, я увлекалась одним мальчиком, а он увлекался Кроули. А мальчик на меня смотреть не хотел. Вот я и хотела быть к нему поближе… Но это не суть. Алистер Кролуи — это такой черный маг. Можно сказать, родоначальник современного сатанизма. Он давно умер, но у него много последователей по всему миру. Так вот, из-за мальчика, которого мне очень хотелось затащить в постель, я стала изучать их философию…Смешные причины заставляют изучать нас то или иное…

Джекоб вспомнил, что он-то подался в журналисты примерно из-за того же. Была одна девочка, которая считала, что самые лучшие люди в мире — это акулы пера. А программисты — так, грязь под ногами… Впрочем, сейчас не вечер воспоминаний. Вот она, опасность марихуаны. Мысли постоянно уползают в сторону. Он снова вывернул на тему:

— А у любителей Кроули и философия есть? Я-то думал все эти сатанисты и черные маги — просто любители групповушек.

— Это, конечно, тоже… — Анни передернулась. — Но не все так просто. Сатанизм — целое мировоззрение. Которое в принципе отличается от нашего. Люди по-другому видят мир. Вот ты… — Анни еще глотнула. — Знаешь, что за нацистами стояли черные маги? Что СС — это магический орден? Не слышал?

— Слышал. Но я всегда думал, что это мои коллеги выдумали, чтобы денег срубить по-легкому.

— Да, вранья вокруг накрутили много. Но ведь на самом деле так оно и было! А когда Германию победили… Наши-то умники немецкие ракетные и ядерные секреты старались заполучить. А русские, видать, нашли кое-что другое.

— Ты… серьезно?

— А что? Мы привыкли, что только наука является правдой. А магическое видение мира… Там тоже все по-своему логично. Мы просто не видели, как магия работает. А вот тут — видим. И если предположить, что магия — это не бред, а правда… Кроме того. У русских все не так, как у нас. Вот и представь — в той же промзоне сидят не специалисты по секретным сверхтехнологиям, а специалисты по черной магии. Для магии техника не нужна.

— Но почему… Только сейчас…

— А кто знает? Я тут слышала замечательную русскую пословицу: рак на горе свистнул. Планеты встали нужным образом. Или мы, сами не зная того, нарушили какое-то равновесие.

Джекоб вдруг вспомнил слова пьяного мужика, цитировавшего Шекспира: «Распалась связь времен»…

А ведь в самом деле, все одно к одному. «Монахи» из лавры не советовали соваться за Обводный канал, — всплыло в мозгу Джекоба. Все логично. Нас эти монахи явно недолюбливают. Но и черную магию приветствовать не могут. А уж священники в подобных делах должны понимать. Выходила вовсе дичь. Где-то сидели страшные маги — и своей силой направляли на войска НАТО всяких жутких созданий? Это было чересчур. Джекоб поглядел на Анни — и увидел, что она спит, положив голову на стол. Он вышел из пресс-центра.

По дороге Джекоб услышал доносящийся из какого-то кабинета разговор. Говорили двое. Беседа шла на русском, но один из собеседников, хоть и хорошо владел языком, явно был американцем. Диалог шел на повышенных тонах, причем у того, который с акцентом в голосе ощущались интонации босса.

— Что это у вас, русских за привычка: требовать деньги за работу, которую вы еще не сделали! Это как у вас называется, халява. Вы принимаете нас за простачков, которых можно легко обмануть? Я знаю, что вы любите как это… кидать. Это у вас вроде как национальный спорт — надуть глупого иностранца и потом над ним посмеяться. Но вы не на того напали! Я много общался с вашими, как вы себя называете деятелями культуры. И прекрасно знаю ваши привычки. Наобещать с три коробки, взять деньги — а потом ничего не делать, ссылаясь на непредвиденные обстоятельства. А затем заключите сделку с кем-нибудь другим. Так вот, со мной такие штучки не пройдут! Вы что нам обещали? Что начнете шерстить запасники Эрмитажа. А вы? И я ведь не какой-нибудь варвар, покушающийся на вашу любимую культуру. Мне ведь не нужна какая-нибудь «Мадонна Литта». Пусть висит, радует туристов. Мы — люди скромные. Возьмем кое-что, что нам требуется. Из запасников. Ну, объясните, кому они нужны, эти запасники. Их никто никогда не видит. Лежат, пылятся вещи, которые можно выгодно продать. А вы получите свой процент.

— Но ведь нет связи ни со Штатами, ни с Европой… — Пролепетал голос, явно принадлежащий какому-то интеллигенту.

— И хорошо, что нет. Будет, никуда не денется. И самолеты прилетят, и корабли придут. Вы, небось надеетесь, что с ними прибудут наши конкуренты, чтобы начать торговаться и взвинтить цену? Все ваши увертки видны невооруженным глазом. Но мы вам уже кое-что заплатили. Так, черт возьми, отрабатывайте свои деньги! Идите к генералу, говорите с ним как хотите, умоляйте, требуйте, да хоть что! Но! Получайте от него разрешение на работу в запасниках. Придумайте что-нибудь. Давите на то, что это ваше право. Я не желаю ждать, когда тут посадят какое-нибудь демократически избранное правительство. Общался я с вашими демократическими политиками. И знаю, что расходы сразу взлетят на порядок. Нет уж. Откровенно говоря: город грабят сразу, когда армия в него входит. А не потом, когда оккупанты поставят своего коменданта. Тогда грабить будут уже те, кто летает повыше меня.

— Но мы не грабим… — Забормотал интеллигент.

— Ну, спасаем произведения искусства от уничтожения. Слова не важны. Важно одно — я хочу, чтобы деньги, вложенные в вас, обернулись выгодой. А не то ведь знаете — можно и вас найти управу. Думаю, если поспрашивать ваших коллег, они много вспомнят такого, что вы навсегда останетесь сидеть в этой дыре — и не видать вам никакой Америки.

Джекоб аж спиной почувствовал, как побледнел тот, за дверью. Угроза, видать, была страшной. Во всяком случае, послышалось торопливое бормотание.

— Не беспокойтесь. Я завтра же пойду к генералу. Мы обо всем договоримся…

Вот она, миротворческая миссия в полный рост, ухмыльнулся Джекоб, двинувшись дальше. И ведь это только мелкие хищники. Самые смелые, прибывшие в обозе армии. А потом пойдут покрупнее. Начнут скупать дворцы и все прочее. Джекобу стало грустно. Да, город восстановят. И превратят его в большой аттракцион. Ну, почему его соотечественники к чему ни прикасаются — все превращают в дурной балаган для придурков? Прекрасное место — Большой каньон. Но ездить туда противно. Потому что такое впечатление — там проданы даже скалы. А уж Ниагарский водопад… Совсем тоскливо.

Внезапно Джекоб вспомнил об истории рассказанные работницей Эрмитажа. Тогда он не придал ей особого значения. В каждом большом городе свои легенды. Джекоб решил — кто-то из фанатиков Эрмитажа сумел воспользоваться городскими мифами и отвадить мародеров. Но теперь, посмотрев на разную местную экзотику, да еще наслушавшись пьяных речей, он взглянул на это дело несколько по-иному. Не то, чтобы Анни его убедила. Но все же в ее словах был какой-то смысл.

У себя Джекоб увидел милую картину. На кровати сидела Васька, а рядом дрыхла без задних ног Речел. Рядом стояли пустые бутылки.

— Чего это, она тут что ли, поселилась?

— Да, ломилась в дверь, скулила, как собачка. Мол, страшно ей. Риккардо нет, он по местным девкам бегает. А эту мне почему-то жалко. Если б ей нормального мужика — он бы ей дурь из башки повыбил. А мы с ней выпили. Она все плакалась. Жаловалась. Что-то там у нее в Америке не сложилось.

— Точно. Все мудаки, — пробормотала Речел, перевернулась на другой бок и снова затихла.

— Слушай, Васька, а что ты знаешь про Эрмитаж? Про тамошние дела?

— Да ни фига я не знаю. Там у них свои расклады. Я вообще там никогда не была. То есть, с тобой — в первый раз.

— А почему?

— Что мне там было делать?

А в самом деле. Джекоб вспомнил Ваську, какую он ее увидел в первый раз. Многие ли из нью-йоркских панков или скинхедов были в Метрополитен-музее? Они и слов-то таких не слыхали. Правда, Васька знала побольше, чем какая-нибудь американская байкерша.

— Слушай, а почему ты никогда о себе не рассказываешь?

— А чего рассказывать-то? Трудное детство, деревянные игрушки. Мама спала с половиной питерской трэш-тусовки, так что папу мне есть из кого выбирать. Из всей длинноволосой сволочи, играющей металл…Впрочем, давненько я маму не видала. А я как кошка — где хочу, там гуляю. Вот и все.

— Но ты кое-что знаешь… У нас такие девчонки тупые, дальше некуда.

— Так это у вас. А у нас по-иному. Поговорить-то утром надо. Вот один что-нибудь расскажет, другой… Да и то сказать. Это, кто в уютной квартире живет — те, кроме ящика ничего не знают. А ты по улицам погуляй — ума-разума наберешься.

— А магов ты не встречала?

— До фига и больше. Один такой меня все звал в свой гарем. У него в квартире жил целый девичник. Он их типа магии учил. Но мне такие дела ни к чему.

— А он… серьезный маг?

— А я знаю? Но девки с ним жили, хотя этот парень был толстый и противный. Может, он их чем и приворожил. А меня вот не сумел. Он кстати, любил проболтать о какой-то там сексуальной магии. Может, мы займемся? Пока эта спит. А то ведь и с ней придется делиться.

Джекоб обошел вокруг того, что еще вчера было постаментом, и хмыкнул. Да уж. В Петропавловской крепости ему приходилось бывать еще в самом начале своего пребывания в Петербурге. И он прекрасно запомнил эту авангардную скульптуру. Надо сказать, что в колледже Джекоб довольно плотно общался с компанией ребят, полагающих себя интеллектуальной элитой. Как и положено снобам, они в своих эстетических пристрастиях старались придерживаться максимально неортодоксальных взглядов. А потому демонстративно презирали всякое «современное искусство», полагая его «балаганом для жлобов», предпочитая классику. Эти воззрения перенял и Джекоб — потому-то Петербург и производил на него такое сильное впечатление. Но потому же паскудная скульптура с крохотной башкой и ногами-ластами с первого взгляда вызвала в Джекобе отвращение. Он, понятное дело, не слишком много знал о Петре Великом. Но он, этот Петр, по крайней мере, построил ТАКОЙ город. И ставить в самом центре изображение основателя в виде эдакого уродца — было все-таки слишком.

Но теперь-то памятника больше не было. Остался лишь постамент, из которого торчали две ноги-ласты. Все остальное было выдрано каким-то совершенно зверским образом. Произошло это ночью — и особого шума не произвело. У всех были дела поважнее. Джекоб узнал о происшествии лишь потому, что приплачивал кое-кому из военнослужащих, дабы те сообщали ему о всяких необычных событиях.

— Лейтенант, как это могло случиться? — Спросил Джекоб офицера, командовавшего охраной Петропавловкой крепости. Сейчас на лейтенанта было жалко смотреть — он представлял из себя коктейль из недоумения с откровенным ужасом.

— Есть свидетель, сержант Уэйтс. Но… Он говорит очень странные вещи…

— Ерунда, лейтенант. В этом городе, скажу вам по секрету, творится много чего весьма странного. Разрешите с ним побеседовать?

Сержант Уэйтс оказался здоровенным афроамериканцем с добродушным лицом. Его нашли на стене, где он сидел, мирно покуривал и смотрел на стальную воду Невы.

— Хорошая река, только холодная, наверное, — обратился он к журналисту вместо приветствия. — Город вокруг какой-то тоже холодный. И твари в нем всякие…

— Лейтенант сказал: вы видели, что произошло со скульптурой…

— С этим страшилищем-то? А как же, видел. Я ночью именно вот тут находился на посту. Мне хоть по должности это и не положено, да я сам… Пусть уж парни спят. А я все равно уснуть не могу, когда тут не ночь, а сплошное безобразие. Так вот, дело было, в 1:28. Раздался какой-то жуткий треск и шум — а потом вот оттуда, ну, там где стояло это чучело, пролетела крылатая тварь…

— Кот крылатый?

— Ну, в каком-то смысле, конечно, и кот. Вроде как большой кошачий родственник. То ли львица, то ли какой-то там ягуар или леопард. Я в этом деле не разбираюсь. Словом большая кошка. И вроде бы — не живая. Металлическая. Луна в небе светила, так ее тело отблески пускала… Но летела тварь бодро. А лапах она держала то самое чучело. Вылетела тварь вон туда, к середине реки, лапы разжала — и скульптура плюхнулась в воду. Хорошо так плюхнулась. Брызги были до неба. А потом тварь ушла на бреющем в том направлении — сержант Уэйтс показал в сторону Дворцового моста.

— А вы что делали?

— А ничего! Мне что? У меня приказ — никого не пускать в крепость. А они не заходили, а выходили. Точнее — вылетали. Что мне — больше всех надо? Она ж меня не трогала. Вот и я ее не стал. И что с ней делать? Я не священник. Да и священника оно бы вряд ли испугалось. Странный этот город. То танки сами по себе ездят. То всякая хренотень по небу летает.

В отличие от лейтенанта, сержант Уэйтс был спокоен, как статуя Свободы. Обо всем произошедшем он говорил, не забывая скалить зубы в добродушной улыбке.

— И вас это… не удивляет?

— А что меня должно удивлять? То, что танки ездят? Или на окраинах какие-то чудища железные шатаются? Так вы, сэр, в Гарлем ночью не заглядывали? Впрочем, если бы заглянули, то я бы с вами тут не разговаривал. Так вот, там по ночам такое творится, что меня после этого уже ничем не удивишь. Трудно сказать, что хуже — взбесившиеся старинные самоходки или пятьдесят обдолбанных подростков на скутерах. А если вы про эту крылатую тварь… Знаете, сэр, мне мама рассказывала — мой прадедушка, когда мы еще на Юге жили, был большой знаток Вуду. Колдун, значит. Он, говорят, мертвых оживлял — и те разгуливали по округе живее всех живых. Потом его все-таки пристрелили какие-то особо ретивые христиане… Но я вот о чем. Если мой прадедушка умел мертвых поднимать — то здешние колдуны, видать, покруче будут. Этих крылатых тварей — вон сколько на домах. Что тут удивительного? Просто неслабые тут колдуны, вот и все.

— Что ж они, по-твоему, вудуисты?

— Зачем? Вуду — это у нашего народа. А у русских — что-нибудь свое. Сэр, ну, вы сами посудите — в таком-то городе — и чтобы колдунов не было? Да их тут наверняка как собак нерезаных! Вон и этот шевелился… Ну, который вон там в садике за рекой, прямо напротив, на коне, с бородой.

— А он что?

— Да так, ничего особенного. По двору шатался. Я видел в ночной бинокль. Но это ладно. Вон тот страшный — который с мечом и в каске. Я даже поинтересовался: кто такой? Так, вот, это большой русский генерал, вроде нашего генерала Гранта. Он пока тихий. Но чует мое сердце — уж если он начнет своим мечом махать, тут будет не до смеха…

— Яша, а что такое Вуду? — Спросила Васька на обратном пути.

— Ну, это вроде религии такой у американских чернокожих. Всякое-разное колдовство. О зомби слыхала? Вот это от них пошло.

— Зомби? Этого у нас было сколько угодно. Рано утром выйдешь на улицу — так они возле каждого ларька стоят. Только у нас для того, чтобы их поднять на ноги колдовство было ни к чему. Пары бутылок «Балтики» хватало.

— А железные кошки у вас летали?

— Какие железные? Медные, наверное. Те, которые на Ваське возле сфинксов стоят. Нет, они не летали. Сидели смирно. Наоборот, они катили за добрых. Считалось: Если их погладить, будет счастье.

Джекоба же занимало следующее. Вот что получается — чернокожий сержант, не отягощенный образованием, с жизнерадостной улыбкой бил в ту же точку, что и шибко умная Анни. Опять магия и колдовство. Джекоб, в отличие от многих своих коллег и друзей, никогда не увлекался всякой мистикой и паранормальщной. Слишком уж густо от всего от этого разило шарлатанством пополам с шизофренией. Но с другой стороны… Ученому XVI века мобильный телефон тоже показался бы колдовством. Что это за волны, которые летают по воздуху — спросил бы он. Науке о таких ничего не известно. А в нашем случае, как говорится, факты на лице — как после хорошего удара кастетом. Получается… Вот именно.

Смущало другое. На кой черт какой-то маг тратит силы на борьбу с городской скульптурой? Пусть и плохой — но неужели дел никаких других нет? Или — в этом скрыт какой-то мистический смысл? Что Джекоб знал про магию? Только то, что видел в голливудских фильмах. Как человек, общавшийся со снобами-интеллектуалами, он полагал продукцию фабрики грез вещью, недостойной для потребления умного человека. Впрочем, так считали и сами сценаристы — по крайней мере, те, с кем ему довелось встречаться. Да и вообще — у них знать хоть что-то про то, о чем пишешь, считалось излишним. Как, впрочем, и у журналистов. Для начала Джекобу хотелось разобраться — а что это за произведения авангарда, с которыми так жестоко расправляются местные маги?

На Литейном Джекоб заметил медленно двигающегося по улице Тони. Тот снова был несколько нетрезв. Журналист притормозил.

— Здорово!

— А, журналист, ну, привет, привет, подруга.

— Хорошо же ты служишь! — Ехидно вставила Васька.

Тони ее, как ни странно, понял и несколько засмущался. И стал вроде как оправдываться — обращаясь к Джекобу, но поглядывая на Ваську.

— А… Я, понимаешь, в госпитале на лечении. А там у нас полный праздник — санитары грибочков обожрались, док еще вчера исчез с концами. Все, кому не лень, подались гулять. А если правду сказать — закосил я. Типа нервное истощение. Надоело мне все это. Ты вот смеяться не станешь. Со мной вон что случилось.

Джекоб с интересом выслушал историю про растерзанный патруль от первого лица.

— После такого дела, сам понимаешь, стоило мне начать разговор, что что-то мне нехорошо, меня мигом спихнули в госпиталь.

— И что ты сам об этом думаешь?

— А что тут шибко думать? Я парень простой. Но понимаю — тут нас сильно невзлюбило нечто, что мы и понять не можем. Я бы, может, хотел понять. Да только чувствую — у меня понималка не отросла.

По какой-то причине Джекоб рассказал Тони о том, что произошло сегодня ночью. Чувствовал он симпатию к этому парню. Так бывает — встречаешься с человеком и понимаешь, что жизнь ваши дорожки надолго завязала, нравится это или нет.

— И это, в Петропавловской, еще не все. Две скульптуры у Невы — они тоже раскурочены непонятно кем и непонятно как.

Про колдовство Джекоб не упоминал, но Тони, похоже, сам сделал выводы.

— Ты знаешь, у нас в Техасе есть такой анекдот. Заходит в салун ковбой и заказывает стакан виски и наперсток виски. Потом садится к стойке и вынимает из кармана маленького ковбоя, ростом в два дюйма. И говорит: а теперь, Джо, расскажи, как ты послал к черту индейского шамана… А если серьезно. У нас ходили легенды об индейском колдовстве. Но это были так, сказки. Индейцам оно не особо помогло. Ну, про такое-то, как тут, никто не слыхал. А вот что люди гибли в прерии непонятно почему возле проклятых мест — это я знаю. У нас есть одна долина, там не то, что никто не селится, туда и ездить не любят. А этот город… Вот мне мужик рассказывал, как они тут воевали… А, кстати, поехали к нему! Он умный, книжек много читал, может, что и расскажет.

— Про магию?

— Да, нет, про это лучше не надо. А то пойдет слушок, что американцы совсем с катушек съехали. Но про эти чертовы статуи он ведь должен знать. Только жратвы надо захватить…

— Куда он предлагает? — Поинтересовалась девица.

— Да заскочить к одному местному, поболтать.

— О, он тут уже и дружками обзавелся. Я тебе Яша, вот что скажу — не упускай из виду этого парня. Мы вместе, вроде как, надолго повязаны.

— То есть?

— А я знаю? Кажется мне так.

Анатолий Степанович был дома. Что поразило Джекоба — человек сидел на кухне и читал какую-то толстую книгу. Вроде бы — совсем не те были условия. А на тебе! Журналист вспомнил, что большинство знакомых американцев чтением книг, ну, кроме, разве что, бестселлеров, не занимались вообще. Странный город.

— Проф, это мой друг, журналист, а это его помощница. Джекоб пытается разобраться с некоторыми странными вещами.

— Скажу честно, вам надолго хватит. В этом городе много чего странного. Так что вас интересует?

Услышав о том, что две скульптуры приказали долго жить, Анатолий Степанович удовлетворенно ухмыльнулся.

— Так им и надо. Я ни в какую мистику не верю, и как это все случилось, не понимаю. Но в любом случае — туда им и дорога. Все так и должно было кончиться.

— А что в них такого? Я и сам вижу, что в этот город они не влезают…

— А вы, простите, не из наших? Я имею в виду — из петербуржцев?

— Да… — Опешил Джекоб. — Но меня увезли отсюда совсем маленьким. А как вы догадались?

— Ну, раз это поняли. Вы знаете, я много видел ваших соотечественников. У большинства из них, вы уж извините, с художественном вкусом очень плохо.

— Да, что тут извиняться! Я и сам знаю, что они просто не знают, что такое художественный вкус. Но я просто общался с колледже с эстетами.

— Я думаю, вы и стали с ними общаться потому, что здесь родились. Ну, а о скульптурах… Эти чудовищные изваяния — как сфинксы напротив «Крестов», так и «человек-амфибия» — это тот самый памятник так и у нас зовут — имеют очень много общего. У них один автор — Михаил Шемякин. Это был такой служитель муз, которого советская власть, скажем так, не слишком любила. Глядя на его творения, честно говоря, становится понятным, что не любила она его за дело. Как и многие, он уехал в Штаты. А потом, когда советская власть рухнула, зачастил сюда. В те времена ведь как было? Все что из-за океана — хорошо. Вам бы тогда придти — вас на руках бы носили. Ну, вот этот служитель муз под шумок и пролез. Поставил свои творения. Считалось — прогрессивное искусство. Тем более, что сфинксы — это памятник жертвам незаконных политических репрессий. Уже получалось — политика. Хотя, я вам как историк скажу — далеко не все эти жертвы были такими уж невинными. У многих у самих руки были по локоть в крови. Так уж всегда бывает в революции. Сначала они убивают — а потом приходят их убивать. Но дело не в том. Шемякин установил еще один памятник. Погодите минутку…

Анатолий Степанович ушел в комнату, слышно было, как он там роется в каких-то закромах. Наконец, он появился и положил на стол фотографию.

— Вот.

— Это что, закусочная под открытым небом? — Спросил Тони, который в тонком искусстве не разбирался.

Хотя, где-то он был прав. Композиция представляла собой некую арку, возле которой стоял стол и кресло. На столе высился сосуд и лежала еще какая-то фигня.

— Нет, молодой человек, это — памятник основателям Петербурга.

— М-да, — почесал Тони в затылке. — Что-то я таких наворотов не понимаю. Вот у вас на площади памятник, который скачет по змее… Это ж тот царь, который город основал? Вот это сильно! Сразу видно — крутой был мужик. Настоящий ковбой, как у нас в Техасе говорят. А это… Мне-то рассказывали, как города основывают. Если бы в Остине моим предкам, которые тот город основали, такой памятник поставили, как этот Шемякин соорудил, наши ребята вспомнили бы про старый добрый обычай — суд Линча.

— Да, мы тоже были не в восторге. Только он-то стоял в закутке, куда почти никто не ходит. Ну, вот, памятник поставили — а потом кресло исчезло. Милиция его нашла. Некоторое время кресло стояло в отделении — это вроде вашего полицейского участка — не знали, как его обратно приделать. Затем приделали. Но недолго все было нормально. Снова исчезли и кресло, и штоф. Вернули на место. А затем — все снова пропало. Правда, тут ничего загадочного. Эти предметы ведь были из бронзы изготовлены. Вот местные алкоголики их и тащили, чтобы сдать на лом. У нас шутили, что место выбрали неудачно. Нехорошее это было место. Там когда-то, еще в XVIII веке находился знаменитый разбойничий трактир. Чтобы его ликвидировать, пришлось посылать воинскую команду. Штурмом брали. Но, оказывается, дело не в месте. Получается — работы Шемякина тут не приживаются.

Никакой ясности беседа не принесла. Разве что — выяснилось, что уничтоженные скульптуры были связаны — по автору — с Америкой. После возвращения в Смольный, Джекоб отправился за советом к Анни, которая снова мучилась похмельем. Прослушав все, она надолго задумалась и, наконец, выдала.

— Знаешь, вот ведь как смешно получается. Сболтнешь что-нибудь, перебрав лишнего — а глядишь, все оказывается верным. Если рассуждать с точки зрения магии… Получается, эти скульптуры имели какой-то магический смысл. Мешали кому-то.

— Но тогда, по логике, этот самый Шемякин тоже был не простым художником.

— Не обязательно. Он мог сам не понимать, что делает. А вот те, кто ему позволил поставить эти вещи в центре… Мы ж профессионалы, мы знаем, что руководители России в тот момент, когда рухнул коммунизм, были, по сути, нашими людьми. Нам надо было повалить Советы — мы их и валили, как могли.

— Что… И магией?

— Это вряд ли. Тут ведь все было сложнее. Это ведь не были наши платные агенты, вроде агентов влияния. Они искренне верили в то, что делали, им просто исподволь наши люди внушили нужные мысли. Но при этом они были местными! И, возможно, знали то, чего мы не знаем. О каких-то внутренних местных закономерностях.

— Что-то все это сложно. Слушай, если мы начали погружаться в безумие, то надо идти до конца. Я тут встречал одного парня… Давай-ка попробуем его найти.

Джекоб имел в виду того адвентиста, который два раза попадался на пути журналиста — и каждый раз приписывал произошедшее козням дьявола. Его нашли довольно легко — казармы части располагались неподалеку от Смольного.

— Странный он, сказал командир роты, провожая визитеров. — Все время ходит с Библией и почти непрерывно что-то бормочет. Молитвы, наверное. И это бы ладно, в последнее время от него и другие заразились. Теперь тут у нас не военная часть, а какое-то молитвенное собрание. Мы уж думали — может его в госпиталь? Там уже есть люди, которые Кришну призывают. Но пока, еще ждем.

Парень и в самом деле производил удручающее впечатление. Бледный и изможденный, он сидел на койке с Библией в руках, и, шевеля губами, читал Книгу. Долго расспрашивать его не пришлось. Он с полуслова понял, с чем к нему пришли и, судя по всему, очень обрадовался. Еще бы! Вот уж чего не переносят военные — так это разговоров о нечистой силе. Хотя бы потому, что против нее вся их техника и все их навыки бессильны. Поэтому его никто не хотел слушать. А тут явились с расспросами. С самого начала разговора глаза его нехорошо загорелись и он с жаром стал вещать:

— Никто не замечает! Против нас — дьявольские силы! Я знаю! Мой отец был проповедником! Мой дед был проповедником! Мой прадед был проповедником! Я чувствую демонов! Это страшный город. Черный город!

— Но ведь в Петербурге множество церквей… — Осторожно вставил Джекоб.

— Это не церкви! Вы не понимаете! Это языческие капища! Потому-то дьявол тут и силен. В этом городе он очень силен!

Больше ничего путного от парня не добились. У него и в самом деле было что-то не в порядке с головой. Он стал сбиваться на проповедь — его покинули, когда солдат стал призывать сравнять город с землей.

— Что это он про язычество? Русские ведь христиане? — Поинтересовался журналист у Анни.

— Не бери в голову. С точки зрения адвентистов, православные, как, впрочем, и католики — идолопоклонники, поскольку поклоняются иконам. А значит — язычники.

— Я никогда ничего такого не слыхал…

— Еще бы! У нас — политкорректность. Такое публично скажешь — так устанешь потом судиться. Но это ведь не значит, что адвентисты так не думают. А что там адвентисты! Я в Штатах встречала секты куда более веселые, хоть и называющие себя христианскими. Для которых все, кто не они — вообще не люди. Они, конечно, публично это не говорят. Но для своих…

Джекоб вспомнил Тони, который, несмотря на то, что вот уж полвека в американцев вколачивают политкорректность, был непроходимым расистом. И впервые задумался — а что там есть еще, под этим глянцем всеобщего согласия и примирения. Вот, мир его праху, гауптман Шанц. Он из страны, где хорошо отзываться о нацизме — социальное самоубийство. После такого возьмут на работу, разве что, уборщиком туалета на берлинском вокзале. Но ведь в душе Шанц всегда гордился своим дедушкой, который с огнем и мечом прошел половину Европы. Джекоб вспомнил бешеную ненависть, которая погнала пустые старые машины на германские части. А ведь с той стороны была такая же — если они сумели забраться столь далеко. И если все это когда-нибудь рванет… Мало никому не покажется.

Голос Анни отвлек Джекоба от размышлений.

— Но с точки зрения магии этот парень в чем-то прав. В смысле концентрации зла. Ты знаешь, как строился этот город?

— Что-то. От матери и ее друзей слышал, что «на костях».

— Вот именно. Я тоже не очень знаю русскую историю, но вроде бы Петр Великий…

— Как говорит один мой друг, настоящий ковбой.

— Твой друг прав. Для строительства города он силой согнал сюда огромное количество людей. Тут было болото. Так вот, очень многие в этом болоте и остались.

— И что?

— Понимаешь, маг берет энергию, откуда ближе. Так вот, огромная энергия выделяется при смерти. Особенно при смерти, скажем так, недоброй. И она, эта энергия остается. Потому-то в средние века в черной магии и использовали, скажем, веревку, на которой вешали преступника. Или гвозди из его гроба. Поэтому и проводили всяческие колдовские ритуалы на кладбищах. Здесь в болоте строители города умирали наверняка тоже не тихо и мирно, а с проклятиями на устах. Вот это и есть черная энергетика города. И маги могут ей пользоваться. Потому-то здесь они и сильнее, чем в других местах. Как видишь, как это не дико звучит, все логично объясняется.

— Но вот только все-таки мне непонятно: тут ведь и в самом деле полно церквей. Мы помогли восстановить несколько, но, насколько я знаю, люди туда не ходят. Ну, разве что Лавра. И, говорят, в пригородах еще есть…

— Я интересовалась эти вопросом, когда мы сюда собирались. Видишь ли, церковь тут слишком быстро попыталась снова стать государственной. И стала командовать. Ну, люди-то в церковь ходили… А потом перестали, когда все рухнуло. Вот ты, прости за неприличный вопрос, в какой вере воспитан?

— Ты будешь смеяться, но моя мама ходила не в синагогу, а в православный храм. Правда, она одновременно бегала и по каким-то трансцендентным медитаторам или что-то вроде того. В общем — кто ее знает, во что она верила…А я до того, как попал под минометный обстрел, вообще ни во что не верил. Да и теперь как-то не очень.

— Вот видишь! Так и тут было.

— Ну, что ж, остается — найти этих самых магов.

Себе Джекоб признался, что хочет этого отнюдь не для того, чтобы всадить им в грудь осиновый кол или как там еще нейтрализуют подобный персонажей. Он давно уже ловил себя, что смотрит на происходящее с эдаким отстраненным любопытством. Такое ощущение, что он в Петербурге уже невесть сколько времени. Америка осталась где-то там — и никакого желания вернуться не возникало. Только в Питере журналист осознал, что всю жизнь стремился быть американцем — но так и не стал им. Да и стремился-то больше потому, что уж очень тошнотно смотрелись мамочка и ее дружки, которые, как одно вещество, отплыли от одного берега, но упорно не хотели причалить к другому. Журналист и по войнам-то болтался, потому, что вдали от статуи Свободы он чувствовал себя как-то уютнее. Джекоб решил, что в любом случае попытается остаться работать здесь. Страшновато, конечно — зато интересно.

Сны о чем-то большем

Странный был сон. Нечто похожее с Джекобом случалось в колледже, когда он с приятелями-снобами баловался хашем. И одновременно — сон напоминал компьютерную игру «на уровне глаз». Эдакая экскурсия в неведомый мир.

Впрочем, почему в неведомый? Джекоб находился на Невском проспекте, возле Дворцовой площади. Только она была какая-то не такая. Дворец был красного цвета — в нем светилось некоторое количество окон. Возле колонны электрический фонарь, отчаянно раскачиваясь на ветру, с трудом разгонял мокрую темноту. Было сыро и холодно. Там, где Невский проспект вливается в площадь, горел костер, вокруг которого жались разнообразно одетые люди с винтовками. Большинство было одето в длиннополые шинели и высокие папахи. Впрочем, попадались штатские — в коротких то ли пальто, то ли в чем-то подобным.

Джекоб торчал у огня, затягиваясь крепчайшим и жутко противным на вкус табаком. Его вкус он различал отчетливо — и мог поклясться, что в реальной жизни такого никогда не курил. Одет он был, можно сказать стильно, словно какой-нибудь байкер — в кожаную тужурку, такие же штаны и высокие хромовые сапоги. Даже фуражка, прикрывавшая башку от сыплющейся с небес мороси — и та была кожаной.

— Эй, самокатчик,[21] поделись-ка табачком!

Сквозь толпу протиснулся молодой здоровенный парень. На фоне меланхоличных мокрых фигур он смотрелся орлом — как и положено моряку. Бескозырка лихо заломлена на ухо, клеши были почище, чем у хиппарей шестидесятых. Рожа круглая и наглая. Вооружен матросик был до зубов. Кроме карабина на плече, парень имел еще на поясе: маузер, две ручные гранаты и кинжал. Это если не считать двух пулеметных лент, крест-накрест перекинутых через плечо. Погон на бушлате не имелось, зато на груди красовался здоровенный черный бант

— Поверь, браток, — доверительно обратился он к Джекобу — буржуйскими папиросами полны карманы, да только дерьмо это, не могу курить.

Джекоб достал кисет. Морячок полез в карман и вытащил какой-то листок бумаги с печатным текстом. Прежде, чем начать сворачивать самокрутку, он его проглядел.

— Эх, якорь им в задницу! Пролетарии все стран! Мать их всех! Писать бумажки все могут. А дело стоит.

От морского волка явственно разило спиртным. Джекоб непроизвольно и выразительно повел носом. Еще бы! Не так-то просто в этом городе было достать выпить. Морячок его понял и тут же достал откуда-то из бушлата странной формы бутылку с темной жидкостью.

— На, глотни. Ром это. Я такой пил, когда мы в Англию ходили. Забористая штука. Настоящий морской напиток.

Головы стоящих рядом, понятное дело, повернулись в сторону моряка, но тот не обратил на это внимания. Судя по всему, общаться с «крупой», сиволапой пехтурой он полагал ниже своего достоинства. Самокатчик — это пусть и не моряк, но все-таки…

Джекоб глотнул обжигающей сладковатой жидкости.

— Откуда такое?

— А… Ресторацию одну малость потормошили. Вот гады буржуйские! Для нас, значит, «сухой закон», а сами пили как лошади! А вы что глядите? — Снизошел он заметить окружающих. — Дай им тоже. А вообще — что, мало тут ресторанов в округе? Идите и берите! Что тут у вас слышно-то? — Обратился он снова к Джекобу.

— А его знает. Стоим.

— Во дела! Что там эти в Смольном только заседать и могут?

Внезапно в свете фонаря появились три фигуры, идущие от площади. Двое были в солдатских шинелях, третий в кожанке. На ремне у кожаного тоже висел маузер, человек двигался весьма воинственно, но, судя по всему, был он штатский.

— Это кто-то из этих… Из большевиков. Он во дворец ходил на переговоры, — пояснил кто-то из солдат.

Моряк пригляделся.

— Э, нет, я этого знаю. Это анархист. Он-то наш экипаж и разагитировал, мы все на берег двинули.

Троица приблизилась к костру.

— Ну, что? — Послышалось несколько голосов.

— Да почти уговорили. — Ответил анархист, оказавшийся вблизи молодым парнем явно из образованных. — Юнкера, понимаете, уже почти согласились убраться. Им тоже защищать Временное правительство желания нет. Да только какой-то офицер выскочил, испортил все. Сказал, что если мы не уберемся, они нас пристрелят.

— Так что? Двинем?

— Пожалуй, другого выхода нет.

Однако столпившиеся солдаты как-то не очень горели желанием идти на штурм. В ответ на призывы анархиста и присоединившегося к нему матроса они все больше переходили с места на место, высказывались в том смысле: а может, еще кого послать поговорить…

— Слышь, браток, а что в Смольном-то думают? — Спросил матрос анархиста.

— Что думают? Они-то решили штурмовать. А ты вон им прикажи! Они в окопах настрелялись. А там, у дворца, пулеметы.

Раздался шум моторов, и со стороны Невского показались два грузовика. Они были набиты вооруженными штатскими, на рукавах которых виднелись красные повязки. Сгрузившись, приехавшие сбились в кучу.

— Красная гвардия. Попробуем начать с ними.

Штатские, прибывшие с Невского завода, оказались более воинственно настроенными. Решение о штурме им было известно, теперь они рвались в бой. В общем, через некоторое время народ, скопившийся вокруг дворца, зашевелился. Первыми двинулись через площадь красногвардейцы, затем потянулись и остальные. Шли впрочем, не очень резво — и успели беспрепятственно протопать половину пути, когда от дворца ударил пулемет. Джекоб ткнулся мордой в камни, рядом бухнулся матрос. Рядом залег какой-то солдатик, он стал палить в сторону дворца, как в белый свет — не поднимая головы, судорожно передергивая затвор винтовки. Над головами весело посвистывали пули.

— Фонарь грохните! Заорал кто-то.

То ли его услышали, то ли сами сообразили — но бухнуло несколько выстрелов, и свет погас. Штурмующие стали раком отходить обратно. Хотя, судя по всему, из пулемета били поверх голов.

Вернулись на исходные позиции.

— Что за чертовщина! — Бормотал матрос, отряхивая свой бушлат. Так мы до зимы тут будем торчать.

— А там ведь, говорят, в подвалах вина полно… — Подал голос невесть откуда взявшийся скользкий тип, при виде которого возникало желание поберечь карманы. — И вот что я скажу. Что вы, как дурни, ломитесь через майдан? Вон там улица узкая.

…Улицу пересекли быстро и вломились в какую-то дверь, которую никто не охранял. Эта часть дворца была погружена в полный мрак. Проникнувшие во дворец люди переходили из зала в зал. Их, этих залов, было как собак нерезаных, а потому вскорости все потеряли представление, где они находятся и куда им теперь идти. Народ разбредался по залам, вокруг анархиста остался лишь небольшой отряд человек в двадцать. И тут вдруг откуда-то грохнул орудийный выстрел. И еще несколько — значительно ближе. Потом начали стрелять из винтовок откуда-то, неверное, со стороны площади.

— Спасайся, кто может! — Завопили откуда-то из темноты. — Это казаки из Гатчины подошли!

Откуда этот тип узнал, кто и откуда подходит, если и соседа было плохо видно, никто выяснять не удосужился. Паника охватила людей, затерявшихся в недрах огромного здания. Красногвардейцы ринулись к выходу. Вернее туда, где, как они думали, был выход. Или ничего не думали — но все равно побежали. Джекоб, матрос и анархист оказались увлечены общим течением. Некоторое время они метались по залам пока, наконец, не выскочили в какую-то дверь — и снова не оказались на Миллионной.

Все было тихо. Тут откуда-то показалась группа матросов. Они были так же увешаны с ног до головы оружием, вот только банты на бушлатах у них светились красным.

— Эй, братки, что там? — Спросил матрос-анархист.

— А ничего! Это «Аврора», ну крейсер, что за мостом стоит, с какой-то дури бабахнул. И с крепости вдарили. А на площади так, с испугу…

— Так что нет никаких казаков?

— Какие на хрен казаки? Тут один из Смольного примчался, говорит, давайте быстрей.

— Легко им там приказывать… Они там решения принимают, а мы отдувайся… — Проворчал анархист. Пошли что ли?

Всем было стыдно за свой беспричинный испуг — а потому красногвардейцы, при поддержке подошедших матросов, поспешно ринулись в дверь, откуда недавно так стремительно вываливались.

…Через два часа все было кончено. Собственно, никакого особенного штурма, в общем-то, и не было. Не встретилось и сопротивления. Хотя где-то и постреливали. Но несколько групп сопляков в юнкерской форме, попавшийся на пути, тут же бросали винтовки и старательно тянули руки вверх. Их даже особо не били. Так, дали пару раз по шее, мстя за собственную досаду — за то, что долго возились из-за плевого дела.

Гораздо труднее было выталкивать обратно тех, кто успел проникнуть во дворец. Анархист из образованных что-то кричал о «народном достоянии». Самое смешное, что его даже слушались. Даже матрос, недавно грабивший какой-то ресторан, проникся — и подталкивал набежавших солдат и прочую публику к выходу.

— Ребята, нечего тут… Богатых домов полно. А это — пусть в Смольном решают, что и как. Мы ж не вяземцы[22] какие.

На выходе стояли суровые латыши и деловито изымали то, что по ходу дела прихватили революционные массы. Возле них уже выросла небольшая куча всякой всячины — шкатулки, портьеры, часы и еще всякая-разная мелочь.

На площади же шло представление. Толпа, состоящая по большей части из солдат и матросов, образовала узкий проход, по которому под конвоем выталкивали каких-то интеллигентов. Наверное, это и было то самое Временное правительство. Матрос, таща Джекоба за собой, протиснулся в первые ряды — как раз когда мимо следовал какой-то нервный господин в пенсне.

— У-у! — Матрос скорчил жуткую рожу.

Господинчик отшатнулся.

— Мы… Мы требуем гарантии безопасности от этой толпы! — Запищал он.

— Все нормально, ничего они плохого не хотят, — не без юмора ответил невесть откуда возникший анархист. Теперь он достал из кобуры свой маузер и имел очень боевой и самоуверенный вид. — Вы, видимо, господа, просто никогда не видели близко народа. А ведь туда же — править вздумали…

Собравшиеся, хоть и в самом деле, корчили разные рожи, были настроены добродушно, им хотелось, скорее, повеселиться, чем причинить кому-тот вред.

Потом началось более интересное.

— Гляди! Бабы! — Изумился матрос.

И в самом деле, из дворца потянулись тетки и девицы, одетые в военную форму — и даже с погонами. Одни из них были явно напуганы происходящим, а другие — строили глазки направо и налево.

— Это че?

— А это типа женский батальон, они тоже Зимний охраняли.

— Флот всегда впереди! — Рявкнул матрос и, метнувшись вперед, выдернул двух весьма симпатичных девиц.

— Эй, ты тут насилие не разводи! — Попытался встрять латыш из конвоиров.

— Какое насилие? Правда, девчонки?

Те и в самом деле, разглядев удалого морского волка, девицы улыбались отнюдь не испуганно, а совсем даже наоборот.

— Ну что девчонки, как вы относитесь к тому, что анархия — мать порядка? — Спросил он.

— А у вас все такие? — ухмыльнулась она.

— А вы думали! Эй, самокатчик, айда, погуляем за счет буржуев. В том ресторане много еще чего осталось…

— Эй, шеф, посыпайтесь. — Над Джекобом склонился Риккардо. — Тут интересные дела. Вроде как — в первый раз в качестве врагов с людьми столкнулись, а не черт-те с чем.

Ага, рано радовались. Направляясь к месту происшествия, Джекоб испытывал не то, что бы радость, но некоторое облегчение. Люди — это все-таки понятно. Черт с ними, пусть даже они и в самом деле используют тут какую-то чертовщину. Но появление людей дает шанс добраться до какого-то ихнего центра. Магической башни или что там у них. Но дело оказалось не таким простым.

Случилось происшествие возле все той же Сенной площади. В семь утра патруль услышал крики, доносившиеся из одного из дворов на берегу канала. Кричали по-английски — и в крике слышалась смертная мука. Солдаты ринулись во двор. Под низкой аркой в луже крови лежали три человека в американской военной форме. Их головы были разрублены мощными ударами. Один из солдатов был жив.

— Этот парень стоял в арке, — хрипел умирающий. — Он на плохом английском предложил нам что-то купить, нечто очень ценное. Мы зашли. Он протянул нам какой-то сверток. Джек стал его разворачивать — и тут этот парень выхватил топор и с жуткой скоростью повали нас всех. Я стоял в стороне и попытался уклониться… А парень тут же ушел вон в ту арку…

— Вот что он говорил, слово в слово. — Пояснил Джекобу сержант, командующий патрулем. — Еще он успел сказать, что парень по виду — типичный ботаник. Длинный, тощий, очень плохо одетый, в драном длинном пальто. Но дело-то вот в чем. Парень и в самом деле ушел туда, куда показал солдат. В грязи следы остались. Но там… Впрочем, пойдемте.

Трупы уже убрали, но лужа крови осталось. Двор был абсолютно пуст, в нем никто не жил. А за аркой… Там была глухая стена высотой метра в четыре. Несколько окон, выходящих на этот задний двор, были забраны решетками. Уйти отсюда было просто некуда.

Джекоб отер холодный пот. В памяти зашевелилось что-то знакомое. Подсказка пришла от Васьки.

— Интересно, это тот, который старушку-барыгу грохнул? — Жизнерадостно спросила она.

Вашу мать! А ведь все идеально подходит. Плохо одетый «ботаник» с топором. Живущий где-то возле Сенной площади. Знакомое дело. Благо, «Преступление и наказание» в Америке те, кто полагал себя интеллектуальной элитой, знали чуть ли не наизусть.

— А ты… Читала Достоевского? — Спросил Ваську журналист.

— Ничего я не читала. Я анекдот слыхала. Идет, значит, этот тип по Сенной, пьяный в стельку и с окровавленным топором. Его мент спрашивает:

— Что, опять бабушку порешил?

— Ага, — тот отвечает.

— И много взял?

— Пять рублей.

— И не стыдно тебе — за пятерку бабушку жизни лишать?

— А что? Между прочим, шесть бабушек — это бутылка портвейна!

— Погоди. Но ведь это все писатель выдумал… — Только и мог сказать на это Джекоб.

— Так я разве что говорю? Я тебе просто анекдот рассказала. Но анекдот этот я раз сто слыхала. Любят его в нашем городе.

В своем «номере», кроме Риккардо, Джекоб застал еще и Тони.

— Все косишь? — Поприветствовал его журналист.

— Ага. Слушай, у меня к тебе вот какое дело. Ты не можешь меня пристроить к себе, а? Ну, там шофером, что ли? Ты не беспокойся — в госпитале таких как я, рады спихнуть. Которых и в строй вроде как не положено, и там оставлять напряжно.

Как оказалось, лежащие в госпитале солдаты как-то очень уж быстро стали проникаться местным духом. В том смысле, что они сделали сенсационное открытие: оказывается, медицинский спирт можно пить! После этого данная жидкость стала испаряться с чудовищной скоростью. Спирт пытались прятать. Но если учесть, что контингент в корпусе был тот еще, прятать жидкость было пустым делом. Находили. К тому же, именно «те еще» и оказались в первую очередь на госпитальных койках, едва выяснилось, что быть солдатом миротворческого корпуса в этом городе чревато… В общем, никакие запоры не помогали. за первым открытием последовали и другие. Такие, к примеру, что спирт содержится и во многих лекарствах. А потом какие-то парни из Гарлема дотумкали и до вовсе гениальной штуки: если спирт развести в половину водой и шандарахнуть шприцом по вене, то с пяти кубиков ходишь пьяный в дымину.

— Ну вы, ребята, даете! — Прокомментировала Васька. — У нас даже самые последние алкаши до этого не доходят. Хотя способ, конечно, давно известен. Это называется — догнали и перегнали Россию!

Ну, в общем, госпитальное начальство было радо избавиться от всех, кого могло. Дело утряслось довольно быстро. Хватило одного звонка. Тони приписали шофером к Джекобу. Так что выходило так, что вокруг журналиста сформировалась уже чуть ли не целая бригада.

…К русским традициям приобщались не только косари в госпитале. Новое назначение Джекоб с Тони, а также примкнувшая к ним Васька отметили пьянкой. В России, видимо, иначе жить невозможно.

— Слушай, журналист, а тебе не кажется, что тут происходит откровенная чертовщина? — Спросил Тони после того, как они осушили очередную порцию.

— Вообще-то, скажу тебе по секрету, кажется.

— Вот и мне тоже. И ведь что забавно — вдобавок ко всему сны какие-то снятся странные. А я по жизни снов-то почти никогда и не видел. Ну, разве еще в школе бабы снились. Да и то прошло, когда стал по шлюхам бегать. А теперь вот…

Сон у Тони был и в самом деле необычный. Стояла тьма, и с неба садил беспросветный проливной дождь. В лесу водой пропиталось все — под ногами хлюпала трава, и лило с деревьев. Утешало, что может быть, в эту погоду немцы будут менее внимательны. Но не тут-то было! По сведениям, доставленным вечером в отряд, по ветке должен был идти какой-то шибко важный эшелон. Но чтобы такой важный… Вообще-то, ветка была глухая, по ней фрицы ничего такого особенного не гоняли. Но, возможно, состав с «тиграми» двинули здесь именно по этой причине. Суть-то не в этом. Командиры недооценили трудность задачи. И все пошло через то самое место. Взрыв не получился — что-то в этих адских машинках, заложенных под фермами моста, не заладилось. Самоделки — что с них взять… Эшелон застрял на мосту. Пути впереди были разобраны, но сзади, черт его поймет откуда, подоспел немецкий бронепоезд. Впрочем, понятно откуда — такой груз, да без охраны! В общем, в самый ненужный момент нарисовалась эта бронированная скотина, в которой из грузных железных башен торчали зенитные счетверенные двадцатимиллиметровки. И как начали садить…Мигом отогнали отряд от полотна. Бойцы залегли кто где, а они лично спаслись, схоронившись вдвоем за каким-то бугром. Метрах в двадцати впереди лежал труп командира, еще двоих, а также взрывная машинка.

Уткнувшись носом в грязь, Тони размышлял каким образом попытаться добраться до спасительной опушки. А вот Славка, как выяснилось, думал совсем о другом. Сам он был совсем молодым парнем из Ленинграда. Хлипким и совершенно не приспособленным к войне, а уж тем более — к лесной войне. Ну, не давалась ему военное дело! Единственно в чем он разбирался — так это во всякой электрической технике.

Так вот, Славка двинулся — но двинулся вперед.

— Куда? — Прохрипел Тони.

— Машинка… Попробую исправить.

Он пополз вперед — через простреливаемое пространство. Через то самое, которое пахали четыре зенитные двадцатимиллеметровки. Огонь которых сметает все. Но, как выяснилось, все-таки не все. А потом… Потом грохнуло. Мост грузно осел — и с него повалился эшелон. Огонь был в половину неба. В реку, которая уже пылала от рухнувших туда цистерн с горючим, валились платформы с танками.

А вот Слава так там и остался. Никто не знал, что с ним произошло — бронепоезд все еще торчал возле моста. Пришлось быстро убираться, пока эти поганые пушки не оставили от отряда одно воспоминание.

— Ого! Ну, просто кино про войну! — Восхитилась Васька.

— Подожди. Ты что, понимаешь по-английски? — Удивился Джекоб.

— Что я дура, что ли? Послушала вас, послушала… Делов-то. Говорить — не выходит, а понимать получается.

Журналист не стал сейчас размышлять над лингвистическими талантами своей подружки. Тем более, что Тони выдал вдобавок ко всему еще нечто более интересное.

— Я тебе еще самое главное не сказал. Я вот долго ломал башку — откуда мне это может сниться? Ведь так явственно… А потом сообразил. Это, ну, как ее… В каком-то фильме видел. Типа, когда ты помнишь то, что видели твои предки.

— Генетическая память, что ли? Это из области научной фантастики.

— А тут не фантастика вокруг? Только ненаучная.

— Погоди… Получается, кто-то из твоих тут бывал?

— В том-то и дело! Только я об этом как-то напрочь забыл. А тут вдруг всплыло… В детстве слыхал от матери. Дед ее — он был, как говорят, жутким типом. Угрюмым, злобным. Сидел на своей ферме, ни с кем не общался, садил виски до одурения. А вот что про него говорили. Во время Второй мировой он был бортстрелком на «летающей крепости», летал бомбить немцев. Немцы его сбили, попал он в плен. Ну, там, лагерь, все дела. А он был беспокойным мужиком. В лагере ему не понравилось, так он сбежал. Газет им, понятное дело, в лагере не давали. Точнее, давали, пока немцы побеждали. А потом, как все наоборот пошло, прекратили. Так вот, прадед и рванул на восток. Потому что знал — где-то там воюют русские. Как он пробрался — черт его поймет — но, видать, до каких-то русских добрался. До диверсантов каких-то.

— До партизан, дурила, — встряла Васька.

— Может, и так. Мать говорила, у него и орден был русский. Такая темно-красная звезда. Он вроде бы больше всего гордился именно ей. И я вот подумал — а кто ведь из наших, как тот парень полез бы на верную смерть?

Джекоб усмехнулся. Да уж. До сих пор среди циников-журналистов гуляла байка о старой-престарой истории, случившейся где-то в Латинской Америке еще в прошлом веке. Тогда американские войска тоже где-то устанавливали демократию.[23] Все шло хорошо, но в глухих джунглях рота американских солдат наткнулась на аэродром, который строили кубинцы. У этих парней было несколько автоматов и зенитная пушка времен Второй мировой. Кубинцы по своей природной безбашенности сдаваться не пожелали и открыли по приближавшимся американцам огонь из того, что имели. Те, обнаружив с удивлением, что в армии, оказывается, могут и убить, перешли к обороне и стали вызывать на подмогу авиацию. С той что-то не срослось. То ли погода подкачала, то ли она была более нужна в другом месте. В общем, атака захлебнулась. Великое противостояние длилось с неделю. Потом военные действия в других местах закончились — подоспело начальство — и кубинцев тихо-мирно отправили на родину. Как говорили, армейское руководство сочло действия солдат совершенно правильными. Да, а в этой стране какие-то иные правила игры. Но… Во сне Джекоба революционные массы совсем не лезли на пулеметы. Журналист как-то сразу уверился, что с ним произошло то же, что с Тони — взыграла таинственная «память предков». В конце-то концов, как говорят, в русской революции участвовало много евреев. Почему бы какой-то его родственник не мог штурмовать Зимний?

Но на Дворцовой повстанцы — как и их противники — вели себя как все люди, которые без особой нужды не хотят класть свои головы. Вывод напрашивался не очень веселый — и журналист с некоторой опаской покосился на окно за которым притаился город. Получалось — поведение русских логическому анализу не поддается. Сегодня они так — а завтра — по-другому…

В этот поход Джекоб пригласил с собой Анни — она, вроде бы, специалистка по истории религии. Да и нужно было девушку отвлечь — ибо она в еще большей степени прониклась русским духом. То есть, вообще не просыхала. Васька же идти отказалась категорически.

Путь их лежал к одной из петербургских церквей, которая после высадки войск ООН возобновила свою деятельность. Правда, священник, как, сказала Анни, был какой-то несколько сомнительный. То ли его лишили сана, то ли запретили проповедовать, то еще что… В любом случае, оккупационным властям выбирать было особо не из кого. Тем более, что этот отец прибежал сам и поведал, что подвергался гонениям из-за того, что выступал против сползания Православной церкви в русский шовинизм. В общем, свой был человек. Впрочем, Джекоба не очень интересовали религиозные тонкости. Ему хотелось выслушать мнение священника насчет того, что происходит в городе.

Храм оказался довольно покорябанным, но все-таки не слишком. Народу внутри было немного — и он, этот народ, четко различался на две части. Имелись тут женщины среднего возраста и старше, которые истово молились — а рядом с ними околачивались типы весьма сомнительного вида. Эти явно пришли сюда не общаться с Богом, а получать гуманитарную помощь. Ею администрация щедро снабжала тех, кто сотрудничал с новой властью. И уж разумеется — такую нужную вещь, как церковь.

Батюшка производил довольно приятное впечатление — но что-то в нем было от протестантских проповедников, которые Джекоба утомили еще в Штатах. Гостей он встретил очень почтительно. Однако, когда журналист изложил цель своего визита, лицо священника приобрело весьма кислое выражение.

— Вопрос этот сложен, дети мои. Могу сказать одно — это все коммунистическая бесовщина…

— Позвольте, но ведь коммунизм в России рухнул тридцать лет назад…

— Запад так и не понял. Коммунистами были разбужены страшные силы, угрожающие всему цивилизованному миру. Тогда, тридцать лет назад дело было не доведено до конца. Вот и наша Церковь, вместо того, чтобы перестраиваться, возродившись после коммунистического безвременья, тут же стала сползать в оголтелый коммуно-фашизм…

Дальше батюшка понес что-то и вовсе малопонятное, все время выворачивая на то, что надо только попрочнее наладить здесь демократию — и ни в коем случае не допустить возрождения русских имперских амбиций. А уж обновленная церковь будет всегда за… На попытки свети разговор на конкретные вопросы, священник мямлил что-то все более невнятное.

— Фигня какая-то, подытожил Джекоб, когда они распрощались и покинули храм. При чем тут какой-то коммуно-фашизм? Вряд ли при Сталине в этом городе творилась такая же чертовщина. Но только мне кажется, он чего-то недоговаривал.

— Еще бы! Он смертельно боится — Хмыкнула Анни.

— Чего? Что придут эти самые русские фашисты и поставят его к стенке за сотрудничество с нами?

— Возможно. Но ты знаешь, я общалась с представителями разных конфессий и мистических школ. И мне сдается, причина его страха куда серьезней. Он лучше понимает, что тут происходит. И, грубо говоря, боится, что будет гореть в аду!

Мать порядка

Демократия в разных странах осуществляется по-разному. В Штатах, к примеру, всякие там выборы, и подготовка к ним — это нечто вроде гибрида бизнеса и шоу, которое движется по дорогам, накатанным за десятки избирательных кампаний. В Америке простые граждане — то есть те, кто не имеет непосредственного доступа к демократическому пирогу, делятся на три категории. Одни на выборы не ходят никогда. У других, особенно в глубинке, политические пристрастия передаются вместе с семейной Библией. Третьи увлеченно слушают, кто из кандидатов им больше наврет и покруче обложит противника. За победителя и голосуют.

В странах Востока и Африки, куда демократические ценности приехали на американских танках, перед выборами сторонники наиболее авторитетных банд, простите, партий, объезжают электорат, соревнуясь в числе тех, кого они успеют подкупить и запугать. В общем, побеждает тот абрек, у кого за спиной больше вооруженных кунаков. Как рассказывали коллеги, африканские вожди, которых нужда заставила выучиться без ошибок произносить слова «демократические ценности», являются на участки для голосования, ведя все племя под контролем местного шамана, который следит, чтобы соплеменники ничего не перепутали.

Что же касается России, то Джекоб все более понимал, почему местные жители полагают демократию какой-то особо изощренной формой сексуального извращения. Дело было в том, что поутру внезапно прорезалась связь. Правда, прорезалась она как-то странно. Из американского далека выслушали жалобы генерала Адамса на тяжелую обстановку, на просьбу о присылке подкреплений пробурчали что-то не очень понятное, и что самое главное — в категорической форме велели в срочном порядке проводить выборы местной власти. Будто не было более важных задач. Но в дискуссию вступить никто не успел. Связь снова ушла. Кстати, во время недолгих переговоров там, за океаном не проявляли никакого особого беспокойства, что все многочисленные современные средства коммуникации не работают.

Но, так или иначе, задача была поставлена. И вот теперь общественный совет заседал по поводу подготовки к выборам. По какой-то причине его препроводили из Дома пролитпросвета в Таврический дворец — и по случаю предстоящей кампании в здание подтянулись дополнительные силы местной общественности. И теперь Анни с любопытством психиатра наблюдала за происходящим. По ее мнению, дело-то выеденного яйца не стоило. Никаких политических сил в городе все равно не имелось. Точное количество оставшихся жителей было неизвестно. Что ж тут проще: договориться обо всем заранее, открыть несколько избирательных участков. Народ придет — благо генерал Адамс специально выделил для ведения предвыборной агитации большое количество виски, консервов, и всякой прочей гуманитарной помощи. И все бы были довольны.

Но, как оказалось, подобный путь был не для тех, кто называл себя «русской демократической интеллигенцией». С утра в Таврическом дворце бушевали бешеные споры, то и дело переходящие в драки. Главное идеологическое расхождение, конечно же, было в том, как будут делить предвыборные фонды и посты в новом правительстве. Причем, первое интересовало большинство собравшихся куда больше, чем второе. Самое грустное для демократов заключалось в том, что генерал и его штаб, наученные горьким опытом, решительно доводили все доносы враждующих группировок до мусорной корзины, спихнув все на отдел пропаганды. Мол, сами разбирайтесь, кто из них более выгоден для Соединенных Штатов. А попробуй, разберись. Идейные аргументы у дискутирующих сторон вышли довольно быстро. Все клялись в истинной и глубокой любви к демократическим ценностям — а потом каждый начинал с визгом обличать всех остальных в глубокой непорядочности и вороватости. В воздухе снова летали названия каких-то фондов, чьи гранты ушли совсем не туда. Потом начинались крики о неких украденных акциях предприятий, приватизированных исторических объектов и всем таком прочем. В общем, вначале циничная Анни полагала, что наиболее приемлемыми представителями новой власти будут те, кто меньше всего украдет. Однако, чем дальше, тем яснее становилось для нее особенность местной демократии — кто бы не дорвался до руководящих постов — в любом случае, украдут все, до чего дотянутся. Впрочем, об этой особенности местных друзей Америки Анни предупреждали ее старшие коллеги: в России нормой деловой этики было взять деньги и не выполнить работу, за которую было заплачено. Что блестяще подтвердилось. За то время, пока ограниченный контингент находился в городе, никто из этой шараги не проявил никаких деловых качеств. Все только путались под ногами.

Первоначально генеральной идеей американских друзей было дать материальные средства двум или трем более-менее сплотившимся тусовкам, которые, если к ним, конечно, не приглядываться, прокатят за общественно-политические организации. Только вот уже вторые сутки они, эти самые тусовки, так и не складывались. Говорить спокойно и деловито эти люди не умели. Все дискуссии тут же перерастали в обезьянью перебранку, в которой имена философов древности перемешивались с какими-то муторными взаимными расчетами.

— И вы меня еще смеете упрекать! Когда вы на американском грузовике вывезли себе целую кучу документов из Исторического архива. — Надрывался какой-то джентльмен с лицом стареющего педофила. Впрочем, как уже знала Анни, он таковым и являлся. За это дело его в свое время поперли из двух правозащитных организаций и одного демократического предвыборного объединения. То есть, поперли, конечно, не а за это, а то, что засветился в ненужный момент.

— А вы… Вы уже положили глаз на Гостиный Двор!

— Да! А кто вошел в долю с командиром итальянской роты и «приватизировал» все, что не успели растащить в Строганановском дворце!

Как догадывалась Анни, первое, что сделают все эти люди, после того, как «жизнь наладится» — схватят все, что успели натащить за смутное время — и поспешно двинут подальше от этой страны. Предложить начальству, чтобы жребий бросили, что ли, тоскливо размышляла Анни.

И тут вдруг в коридоре раздались какие-то сдавленные крики, затем послышались несколько сочных ударов по хлебальникам — там, клуарах кого-то били уже всерьез. И тут в дверях появились фигуры, при виде которых у Анни отвалилась челюсть. Это были не какие-нибудь жуткие механизмы, не старые самоходки и даже не каменные зверюги. Это были вроде бы живые люди. Но — что-то в них было НЕ ТО.

Впереди двигался весьма широкоплечий парень среднего роста, совсем молодой — на вид — чуть больше двадцати, с открытым симпатичным лицом. Смотрел он вокруг с эдаким бесшабашным добродушием — но таким, что шутить с ним очень не хотелось. Одет был парень в аккуратно застегнутый бушлат, пуговицы которого пускали желтые блики. На ремне болтался огромный маузер, а на голове красовалась лихо заломленная бескозырка, из-под которой выбивался чуб. За ним топали другие — большей частью тоже матросы. Один, чуть ли не на голову выше лидера, такой комплекции, что Шварценеггер по сравнению с ним выглядел бы хиляком, глазел на все очень свирепо. Оружия у вломившейся компании хватило бы на небольшой магазин в каком-нибудь захолустном американском городке. Только вот оружие было все, можно сказать музейное. Но — по тому, как его ребята держали, вполне годное к употреблению.

Гремя по проходу огромными грубыми ботинками, первый парень вышел на середину зала, остановился и огляделся вокруг.

— Во дела! — Изрек он, наконец, в нависшей тишине. А тишина повисла абсолютно могильная. Как заметила Анни, кто-то из собравшихся неумело, но искренне перекрестился. Собравшаяся общественность глазела на появившегося типа, как кролики на удава.

— Что ж это делается-то, говорю! — Снова заговорил парень, выдержав изрядную паузу. — Разгонял я вас, сволочей, один раз. И, поди ж ты — снова приходится. Вот так всегда — пока Балтика не притопает — ничего сделать не получится. Что ж это вы, граждане интеллигенты? Снова народ продаете?

— Толя, да что ты тут с ними разговоры разговариваешь? — Сиплым голосом пролаял «Шварценеггер».

— И то верно. А ну-ка.

Толя обошел застывший в ужасе зал и время от времени показывал на того или иного общественного деятеля. Его дружки тут же подхватывали их под белы руки и начинали, слегка подталкивая прикладами, подгонять к выходу. Поравнявшись с Анни, главарь замедлил шаг.

— Кто такая?

— Журналистка… — Сумела выдавить из себя девушка.

— Газетчица, что ли? Вот ведь, приличная, вроде, девка на вид — а каким паскудным делом занимаешься. И связалась вдобавок со всякой сволочью… — Сплюнул матрос.

Человек пятнадцать вытолкали за двери. Последним уходил тот самый Толя. В проходе он обернулся к собравшимся, так и торчащих статуями ужаса:

— А вы все — кыш отсюда! Чтобы и духа вашего не было рядом! А то ведь… Я человек добрый, но если уж в третий раз придти доведется, то глядите у меня…

Собравшиеся некоторое время так и стояли. Но тут откуда-то со двора послышались винтовочные залпы. В зале кто-то заорал. Очнувшись от столбняка, Анни вылетела во двор — и увидела аккуратно лежащих выведенных граждан со следами от пуль на груди.

Через несколько минут возле ограды тормознул армейский джип. Потом с другой стороны появился бронетранспортер. Ко дворцу бежали солдаты.

— Что тут произошло? — Спросил запыхавшийся сержант.

— А где… Эти…

— Кто? Все было тихо, пока стрелять не начали.

Анни огляделась. Отступить эти люди могли только на улицу. Да ведь и вокруг — полно постов и патрулей! Они просто не смогли бы проникнуть — да еще в таких прямо-таки кричащих нарядах, с длиннющими винтовками на плечах. А вон ведь как. Проникли. И исчезли.

И тут вдруг Анни сообразила, что было «не то» у этих странных, взявшихся из ниоткуда и пропавших в никуда матросов. Тут девушку прошиб холодный пот. Да уж — одно дело рассуждать о мистике и магии, другое — столкнуться с паранормальщиной лицом к лицу — и даже получить от нее в некотором роде комплимент. Анни ясно понимала — это были не люди! Или — не совсем люди. Они отбрасывали тень, грохотали своими ботинками и брякали винтовками, от них пахло крепким табаком и водкой. Но… Какие-то были они чересчур… Словом, нечто в них имелось от памятников. Если, конечно, можно предположить памятники из плоти и крови, которые мало того, что разгуливают по городу — но и еще пускают в расход тех, кто им по каким-то причинам не нравится.

Между тем питерская демократическая общественность — тем, кому повезло остаться живым — ломила через двор к выходу. Попытки двух командиров патрулей и примчавшегося офицера из военной полиции задержать хоть кого-то и расспросить успехом не увенчались. Толпа неслась вприпрыжку со скоростью хорошего лошадиного табуна. Интеллигенты выскакивали на улицу и с такой непостижимой скоростью рассеивались и пропадали из виду на совершенно прямой улице, что казалось, они тоже владеют каким-то магическими приемами. А вот матросы далеко не ушли.

Главный штаб полиции, состоящей из местных, представителей которой в городе называли «полицаями» располагался в одном из шикарных отелей на Невском. Разграбить его полностью не успели. К тому же, добровольные помощники ограниченного контингента натащили в него мебели из всего прочего отовсюду, где только нашли. Они выцыганили армейский движок для подачи электричества — и жили там, в общем-то, неплохо. Столь удаленное расстояние от американских хозяев объяснялось, скорее всего, тем, главари полиции придерживались старого русского армейского принципа «поближе к кухне — подальше от начальства». Если, конечно, под кухней понимать многие, так и оставшиеся неразграбленными квартиры и склады магазинов. Пользы от полицаев было немного. Патрулировать улицы, особенно в темное время суток, они особо не рвались. Доверять распределять питание и гуманитарную помощь им приходилось с осторожностью — слишком много уходило «налево». Хотя руководство, выслуживаясь, старалось вовсю — то и дело таская «для выяснения» жителей, заподозренных в антиамериканской деятельности. Результат был, правда, не очень. Так, недавно он поймали человек десять парней старшесопливого возраста, которые на домах писали с орфографическими ошибками «Янки, го хоум».

Зато процветал так называемый «юридический отдел». Сюда затесалось несколько юристов и бывших работников городского хозяйства. Они оказывали всестороннюю помощь различным заокеанским коммерсантам, сумевших пролезть за армией. Да и среди журналистов и офицеров нашлось немало тех, кто, наслушавшись о блестящем коммерческом будущем Петербурга, задумывался о том, как бы поспеть на этот намечающийся праздник жизни. Или, как говорили золотоискатели на Аляске, спешили застолбить участок. В общем, местные юристы готовили плацдарм, чтобы ко времени, когда жизнь наладиться, их клиенты имели бы преимущества в грядущем дележе питерского пирога.

Потому-то, несмотря на поздний час, в нескольких номерах «люкс», где жили и работали эти граждане, горел свет и продолжалась работа.

Яков Ильич Каплин как раз обсуждал с одним французским офицером вариант «приватизации» одного сильно приглянувшегося шестиэтажного домика, когда дверь распахнулась аккуратным, но сильным пинком. На пороге стоял все тот же матрос.

— Привет, буржуйские прихвостни! Что, народное достояние растаскиваем? А не пора ли уже и ответ держать?

Француз, почувствовав неладное, попытался схватиться за кобуру — но тут же был отправлен в нокаут.

— А… Вы кто? — Пробормотал юрист.

— Анатолий Железняков, конфедерация анархо-коммунистов, слыхал о таком? Ну, впрочем, оно теперь и неважно. Пойдем.

В коридорах царила деловитая суета. Матросов-анархистов оказалось куда больше, чем их явилось в Таврический. Как выяснилось позже, они проникли со стороны Стремянной улицы. Охрана там, вроде бы, имелась — но тревогу поднять никто не успел. Штыками и ножами матросы владели очень даже умело. Да и большинство нынешних обитателей гостиницы находись в этот час в пьяно-расслабленном состоянии. Они даже толком не сообразили, что происходит. Теперь все уже было кончено. Тех, кого не пристрелили и не прикололи сразу выталкивали в коридоры — и прикладами гнали вниз.

— Я не хотел! Я не виноват! — Орал кто-то.

— Все не хотели. Все не виноваты. — Меланхолично отвечал здоровенный матрос. — Двигай давай, буржуйский подпевала.

— Эй, Семен, быстро найди мне трех человек, которые умеют водить эти машины! — скомандовал Железняк, пихнув Каплина в общую кучу. — Там в них еда и спиртное.

— Ерунда! Найдем!

Основную же массу незадачливых полицаев, сбив в кучу у выхода и погнали на выход.

…Патрули на этот раз, услышав пулеметные очереди, можно сказать, успели даже разглядеть визитеров. Но, нарвавшись на плотный огонь, встреченные ручными гранатами, как это принято в армиях стран НАТО, отступили и вызвали помощь. Когда та прибыла, то сражаться было уже не с кем. Нападавшие бесследно исчезли. А во дворике на углу Стремянной улицы и Дмитровского переулка остались тела тех, кто поспешил пойти на службу новой власти.

Генералу Адамсу пришлось отложить мысль о выборах, да и вообще — обходиться без демократической общественности. Потому что немногие из тех, кто выбежал из Таврического дворца, добежали до Смольного, умоляя спрятать их за американскими танками. А остальные без остатка растворились в городских просторах, предпочтя, видимо, лечь на дно. Еще хуже вышло с полицией, ряды которой стремительно поредели чуть ли не на следующее утро. Единственное, что всплыло, так это уведенные от гостиницы грузовики с гуманитарной помощью. Вернее, всплыли лишь одни грузовики. Что же касается содержимого, то если верить слухам, какие-то парни в бушлатах раздали его населению где-то в районе Обводного канала. Правда, никого, кто бы это видел своими глазами, найти не удалось.

По городу Киров идет

Генерала Адамса отговаривали от этой операции. По той причине, что с воздуха не было никакого прикрытия. Вертолеты, сволочи такие, упорно не желали взлетать. Черт его знает, почему. Но вот не взлетали. В итоге генерал снова повел операцию без поддержки с воздуха. Потому что последний вертолет, который все-таки согласился подняться в воздух, доложил: с севера прибывают товарные составы, которые везут устаревшие локомотивы. Те, которые русские называют паровозами. Потом вертолет так и пропал где-то.

Генерал Адамс решил атаковать. Он собрал несколько десятков танков, прибавил к ним два батальона десантников — и кинул их через Обводный канал, по мосту, который идет от сооружения, называемым Витебским вокзалом.

Вот на этом-то вокзале и пребывал штаб наступления.

Все началось как-то не так. Высланная разведка доложила, что с эшелонов сгружается черте-что. А потом разведка замолчала. Три следующие разведгруппы, посланные через канал, пропали без следа. Но генерал Адамс уперся рогом и все-таки решил наступать. И через мост поперли танки.

Джекоб видел происходящее с большого расстояния. Поэтому четко рассказать, что там случилось, он бы не смог. Но, судя по всему, дела творились жуткие. Те монстры, которых журналист видел до того, оказались просто смешными черепашками. А тут на американцев двигалось что-то совершенно невероятное. Ну, представьте себе эдакие сооружения, состоящие из восьми пятисуставчатых ног — вверху которой находится бревенчатая избушка — из которой льет горящий бензин. Их прикрывали юркие приземистые машины на широких гусеницах, которые отчаянно перли вперед, сметая все на своем пути. По железнодорожному пути двигалось и вовсе черт-те что. Это был вроде бы бронепоезд. Но именно «вроде бы». Груда угловатого ржавого железа из недр которой плевались орудия и лупили огнеметы. В конце концов тварь сожгли, но бед она наделала много.

Хуже всего было то, что появились рои черных железных мух. Они облепляли антенны — и связь летела к чертовой матери.

Но и это бы ладно. Громоздкие сооружения разносили прицельным огнем. От мух кое-как отбились. Но тут началось…

— Мочи пидоров! — раздался крик, и на членов штаба откуда-то поперлись жуткие люди. Они были одеты в черные ватники, из множества прорех видна была серая вата. Эти люди, небритые и грязные, перли вперед, размахивая разнообразными железками. Те из солдат, кто попадал под удар, валились — а эти люди все лезли. Они лезли, кажется, не обращая внимания, что их крошат из автоматов. Своим примитивным холодным оружием нападающие успевали достать кого-то из солдат. Или просто вцеплялись в горло — и даже будучи убитыми, рук не разжимали.

В конце-то концов и от этих отбились. Морские пехотинцы, охранявшие генерала Адамса, все-таки сумели собраться и отразить атаку невиданных пришельцев.

Но наступление на тот берег проваллиось. Дымили танки, перешедшие через мост. А на той стороне моста возник непонятно откуда взявшийся гранитный памятник — крепкий человек среднего роста в фуражке и солдатской шинели…

— Ну, и чего ты об этом скажешь? — Спросил Джекоб Ваську, когда они, дождавшись того, что все более-менее устаканилось, перли на машине подальше от всего этого ужаса.

— Да, видела я, вроде этого типа, который на той стороне стоял, но не знаю, где, — огрызнулась девица.

— Ребята, пойдем к профессору. Он, наверное, разберется, — подал голос Тони.

Честно говоря, Джекоб не рассчитывал, что визит к профессору даст какой-то успех. Но — тем не менее…Пожилой человек, хлебнув принесенного виски, выслушав историю, задумался, а потом выдал:

— А я догадываюсь, кто это был. Погодите…

Он ушел в другую комнату, а после вернулся с каким-то толстым фотографическим альбомом. Пролистав несколько страниц, профессор показал снимок.

— Этот?

— Вроде, похож. Но тот был ростом меньше, — подал голос Тони.

— Правильно. Потому что этот памятник, который я вам показал — он с площади Стачек. А есть и другие его изображения.

— Так кто он? — Не выдержал Джекоб.

— Он? Сергей Миронович Киров. Самый любимый народом ленинградский начальник. Но дело, наверное, в другом. Киров был инициатором освоения Кольского полуострова. По его инициативе там построили города. И Мурманск из маленького поселка стал большим городом. Киров был энтузиастом горного дела. Множество шахт, построенных на Севере — его заслуга. Но все это строили силами заключенных…

— О! Вот откуда эти ребята в бушлатах! — Радостно сообщила Васька.

— Ничего я не понял. Если они были заключенными, и, наверное, погибли на Севере, зачем им защищать эту страну? — Засомневался Джекоб.

— А, думается, ваша девушка права., - заговорил профессор. — Да, это заключенные. Которых послали на Север строить города. Они их, эти города, как бы то ни было, но все-таки построили. Но… Вам-то эти города не нужны? Значит, получается, они погибли зря. Но дело даже не в этом. Вы думали Петербург — только здесь? Профессор достал атлас, открыл его на карте России и обвел рукой невероятные северные просторы.

— Петербург — вот там! Всюду на севере, куда доходили наши моряки, там наш город! А если уж Север на вас пошел… Я-то бывал в молодости на Севере. Там имеются вещи и пострашнее того, что вы видали.

— Профессор, но все-таки, что это?

— Вы так и не поняли… Знаете, у русско-еврейского поэта Александра Галича есть слова: «если зовет своих мертвых Россия, значит — беда!». Этот город никогда не сдавался врагу. Мы, люди стали слабыми, не смогли его защитить. На вас пошла в атаку его история. Так вот случилось — его призраки материализовались — и сильно вас не любят.

Джекоб поежился. Он вдруг вспомнил, что город, как говорили, возведен на костях его первых строителей. А если и они полезут из-под земли?

— Ну, что думаешь? — Спросил Джекоб Тони.

— Я вот что думаю — валить надо отсюда, — ответил техасец. — Янки, кретины, влезли не в свое дело. Теперь всем нам кранты.

— И куда ты свалишь?

— Я думаю так: отсидеться где-нибудь. А там поглядим.

И тут подала голос Васька:

— А он правду говорит. Валить вам надо от этих америкосов. Куда — я обеспечу. Только заберите эту, как ее… Речел, что ли… она без вас пропадет.

Черный прилив

Речел обнаружилась в комнате Джекоба. Она сидела, и, судя по горе бычков в пепельнице, беспрерывно курила.

— Джекоб, что с нами будет? Мы все погибнем? — Тоскливо спросила она.

— Зачем нам погибать, подруга? — Спросил Тони, а потом решительно взял девицу за руку. — Со мной не пропадешь! Мы и тут неплохо проживем.

Речел внимательно поглядела на техасца и прильнула к его плечу.

— Что такое ты говоришь? — Не понял Джекоб.

— Все правильно, шеф, — подал голос ввалившийся в помещение Риккардо. — Нам деваться некуда. Придется приспосабливаться к местным условиям. Пора дезертировать, пока не поздно.

Приспособились они очень даже неплохо. Васька привела их на какую-то квартиру на Васильевском острове. Здесь имелся даже свет. Хозяин, колоритный алкаш, торговал чем-то на рынке. Коммерция у него, видимо, шла неплохо — поэтому у него не переводились автомобильные аккумуляторы, от которых работала пара чахлых лампочек. Кроме аккумуляторов, хозяин откуда-то постоянно приносил самогонку, которой угощал гостей, не забывая, разумеется, и себя.

— Не грустите ребята! Все будет в лучшем виде. И не такое переживали, — говаривал он. — Отсидитесь немножко, пока вся эта война окончится, а там, глядишь каким-нибудь делом займетесь.

Тони, похоже, был согласен. Речел так вообще была согласна заниматься чем угодно, лишь бы рядом с Тони. Остальная компания кое-как маялась дурью и вынужденным бездельем. В конце-то концов — отсидеться, так отсидеться.

Однако, отсидеться не пришлось. Через несколько дней в дверь раздался отчаянный стук. На пороге стоял сержант Уэйтс. Он был в гражданской одежде, в какой-то гнусного вида джинсовой паре. Черное лицо сержанта перекосил ужас.

— Как ты нас нашел? — Спросил Джекоб.

— Да уж нашел… В этом городе все про всех знают. Не в том дело. Тут такое творится…

Из сбивчивого рассказа сержанта выяснилось следующее. Насмотревшись на творящиеся возле крепости чудеса, он тоже дезертировал — и обитал неподалеку, пристроившись к какой-то доброй женщине. Оглядевшись, он быстро пристроился к делу — что-то там ремонтировал и вроде бы вполне вписался в местный пейзаж. Сегодня Уэйтс зашел в большое красивое здание на берегу Невы — возле которых сидели египетские чудовища. Там отсиживались какие-то то ли художники, то скульпторы — были к ним дела бытового плана. Так вот, когда он, будучи после завершения работы в некотором подпитии вышел на набережную, случилось ЭТО.

Над Зимним дворцом вспыхнуло ослепительно-белое холодное пламя. Продолжалось это всего секунду, потом здание снова погрузилось во тьму. Но сфинксы вдруг взмахнули крыльями и взмыли в небо. А потом вдали показался тот самый старый крейсер, на мачте которого развевался красный флаг. Крейсер грохнул из пушки.

— Доигрались, дебилы, — пробормотала сонная Васька. — Вот теперь-то начнется…

— Уже начинается! — Заорал сержант. — Я никогда не думал, что в городе столько людей!

В Джекобе проснулся журналист. Как в том старом анекдоте — черт с ним, с хвостом, но на это надо посмотреть. Он догадывался, что случилось. Видимо, деляги, мечтавшие залезть в Эрмитаж, все-таки решились на это. Ну, и получили по полной программе. Но, судя по всему, случилось и другое. Началась некая цепная реакция.

— Я пошел, — бросил он товарищам. Васька без слов тут же поднялась.

— Я с тобой. — Встал с койки Тони. — Эй Риккардо, присмотри за девкой! Башкой за нее отвечаешь.

Латинос был рад остаться в доме, а вот сержант Уэйтс направился вслед за парнями.

— А ты чего? Сидел бы вон с этими, — ухмыльнулся техасец.

— Нет уж. А то ты потом, расист поганый, будешь говорить, что чернокожие в кустах отсиживаются.

На улице стояла кромешная тьма, но в ней чувствовалось движение. В самом деле — сколько, оказывается в Питере людей! Причем, люди все были какие-то странные. То там, то здесь в жидком свете мелькали молнии драных «косух», длинные сальные патлы или наоборот — бритые черепа. Были, впрочем, и просто до синевы пропитые морды. В руках эти люди держали разнообразное оружие. Имелись автоматы Калашникова, но были видны и раритеты времен Великой войны. Кто-то тащил даже немецкий ручной пулемет. Кое-кто был с топором, некоторые — просто с тяжелым колом. Но все это были не призраки — это были явно живые люди, от которых разило водкой и чесноком.

Один, в тяжелых ботинках, с бритой головой, даже окрикнул сержанта:

— Эй, шоколад, ты с нами? Оно правильно. Давно пора мочить этих козлов!

— Этого парня я видал на рынке. Хороший парень, хоть, конечно, расист, — пояснил Уэйтс.

Возле рынка люди строились. Беспорядочная толпа превращалась во что-то осмысленное. Между людьми двигались туда-сюда мужчины, явно знакомые с военным делом. Они наводили порядок. Впрочем, было весело. По рукам ходили бутылки с самогоном.

— Давай-давай. Заканчивай праздник. Сейчас двинемся, — покрикивали старшие.

Внезапно вдалеке послышалась громкая музыка. Джекоб знал эту песню. Это была тема старенькой шотландской группы Nazareth, исполненная бешеной похмельной ненависти ко всему миру. В перспективе Восьмой линии показались несколько тяжелых мотоциклов. Это были не здешние развалюхи, собранные черт знает из чего. Машины слепили мощными фарами, посверкивали в темноте хромом. Да и ребята на них сидели одетые не по здешней моде — хотя в тех же самых «косухах».

За мотоциклами двигались два грузовика. Они были набиты вооруженными людьми. Над машинами развевались черные флаги с черепами.

Один из мотоциклистов заметил Джекоба и товарищей, скромно стоявших возле подворотни.

— Янкесы! — Заорал он.

— Разуй глаза, придурок! — Рявкнула на него Васька.

Только тут до журналиста дошло, что все остальные воспринимали их как своих. Впрочем, видимо, они уже и были своими.

Мотоциклист подрулил к ним.

— Ох, извиняйте, братаны, не врубился, — покачал головой сидящий на «Харлее» бородатый парень. — Хотите вот глотнуть?

Он протянул им здоровенную бутыль джина.

— Откуда вы, парни? — Спросил Джекоб, глотнув пахнущий шишками напиток.

— Кто откуда. Я вот в Стокгольме жил последние десять лет. А так-то я с Лиговки, там родился. Но тут вот просыпаюсь я в этом долбанном Стокгольме с похмелья — и мысль мне такая приходит. Что я, как дурак, сижу в Европе? В России жизнь повеселее будет. Двинул я в Амстердам. Там много таких, как я, собралось. Транспорта никакого сюда, понятно, не ходит, пришлось захватить паром.

— Погоди, когда это случилось? — Спросил Джекоб.

— Вчера, вроде. Впрочем, не помню, мы всю дорогу квасили.

— То есть, вы за несколько часов дошли от Амстердама?

— Кто его знает как? Дошли так дошли. Ладно, пойду поищу какого-нибудь главного. Пусть скажет — куда идти и куда стрелять.

Атака на американских солдат была долгой, кровавой и жестокой. Главным центром сопротивления на Васильевском острове было большое желтое здание, служившее в прошлые времена местной управой. Кое-как собранное воинство, конечно, в подметки не годилось подготовленным штатовским солдатам. Но русские все-таки перли вперед! Подход к управе прикрывал бронетранспортер. Многие из тех, что пытался к нему подобраться, легли под пулеметным огнем. Но все дело решил тот самый бородатый парень с мотоцикла. Он сумел подлезть — и метко метнуть «коктейль Молотова». Бронетранспортер зачадил. Одновременно ребята попытались подойти по крышам. Но там их встретили плотным пулеметным огнем. И тут вдруг из окон здания стали вылетать орущие американские солдаты.

— Низко летят. К дождю, наверное, — Прокомментировала Васька. Они стояли в подворотне неподалеку. Джекоб решил ни во что активно не вмешиваться — а вот Тони с Уэйтсом не утерпели. Увидев, как строят невесть из кого собранное воинство, они полезли поучаствовать. И, видимо, были где-то там…

Из окна вылетел очередной защитник демократии.

— Джекоб, ты жив? А я уж думал на этим свете уже не повстречаемся… — Перед журналистом стоял Тони. Он был весь ободран, покрыт грязью, на морде виднелись свежие ссадины, под мышкой Тони придерживал автомат Калашникова. Он возбужденно рассказывал:

— Слушай, как все весело вышло. По крыше мы не прошли. Ну, так ребята подсказали ход под землей — какие-то там коммуникации. Мы прошли, вылезли из подвала. Так наши ребята их всех сделали.

— Наши… Это которые?

— Которые? Да вот эти! — Кивнул Тони на здание, над которым взвился «веселый Роджер». — Ну ты бывай, потом встретимся. А то у меня теперь взвод под началом, я за этих придурков отвечаю.

Техасец скрылся в муторной ночной глуши. А ведь сержант Уэйтс, возможно, и до ротного командира дослужится — мелькнула мысль у Джекоба.

Впрочем, долго размышлять не пришлось. После некоторого затишья снова началась пальба. Повстанцы, не считаясь с потерями, теснили американцев к Стрелке. Пленных они не брали. Да и не просто не брали. Двигаясь вслед за продвигающимися отрядами повстанцев, Джекоб видел чудовищно искалеченные трупы американских солдат.

— Ну и что ты страдаешь? Мы их сюда не звали! — Сказала Васька, когда Джекоб осматривал подбитый американский джип. Девушка-сержант, которая там ехала, была изнасилована ну в очень извращенной форме. А потом пристрелена выстрелом в голову. Но, с другой стороны, их в самом деле кто-нибудь сюда звал?

Наступление между тем захлебнулось. Повстанцы выкинули американцев с Васильевского острова. На Петроградке тоже шла стрельба. Джекобу тут как раз нашлась работа — сгонять на трофейном джипе и разузнать, что там и как. Рванув по Тучкову мосту, журналист долгое время никого не встречал — только тела растерзанных солдат НАТО. Наконец, вывернув на Каменоостоовский, он увидел команду — на глаз, примерно до батальона. Команда состояла из тех же личностей, кого журналист уже видел — длинноволосых и наголо бритых парней в кожаных куртках, — а в большинстве — просто синемордых типов.

Они шли нестройными рядами и горланили:

Но на ту сторону перейти не вышло. Генерал Адамс вывел на набережные всю оставшуюся бронетехнику. Американцев в упор бил болтающийся по Неве крейсер, по которому танки почему-то не могли попасть — но все-таки повстанцев отметало с мостов огнем. Проход на тот берег был закрыт. И тут… С колонны сорвался ангел. Он, держа крест в поднятой руке, завис над крейсером с поднятым на мачте красным флагом. Между тем крейсер мочил из всех калибров. И ведь их танки — все — таки, сволочи, горели! Но продвинуться на ту сторону Невы не выходило.

И все-таки мы победили

В Александро-Невской лавре начинался обычный день. Монахи и послушники сидели в трапезной и поглощали скудный завтрак, время от времени прислушиваясь к происходившей возле Невы стрельбе. И тут в зал вошли двое незнакомых людей. Как они прошли через посты — непонятно. Но вот уж прошли. Оба гостя были одеты в черные подрясники. Из-под них виднелись запыленные тяжелые сапоги — такие, которых нынче уже не делают. Один из визитеров был плотным мужиком, держащим в руке здоровенный боевой топор. Другой был похлипче — он смотрел на всех очень умными глазами.

— Что ж это, делается, братья! — Заговорил тот, что с топором. — На нашу новгородскую землю налезла всякая сволочь, а вы тут сидите? Вон там уже война идет…

— Так ведь это бесовские слуги… — Подал голос кто-то из угла.

— С ними мы разберемся. Но Господин Великий Новгород должен постоять за себя. А ну выходи!

Тем временем откуда-то уже успела распространиться весть — кто такие эти гости. Это были новгородские митрополиты, жившие давно — в Средние века. Тот, который с топором, имел в свое время собственный митрополичий полк. И когда нужда подпирала, он, подоткнув рясу, лез вперед своего полка по штурмовой лестнице на вражеские стены с боевым топором. Второй митрополит не прославился военными победами. Славу он себе заслужил на ином поприще. Как-то в его келью заглянул бес. Под видом женщины. Нечистый хотел таким образом опорочить митрополита. Да только не вышло! Митрополит оседлал беса — вроде как гоголевский Вакула. Но если тот по молодой глупости, рванул в Питер, чтобы добывать своей девице модную обувь, то монах был уже зрелым мужем. Он использовал подвернувшееся транспортное средство с большим толком — верхом на черте отправился к константинопольскому Патриарху, дабы выбить себе подтверждение своих митрополичьих прав. Дело-то в следующем: в те времена у Новгорода шла крутая разборка с Москвой. Поэтому подтверждение данных прав значило очень многое.

Вот такие люди выгоняли монахов и послушников из трапезной. Те, впрочем, и сами были рады. Тут же откуда-то нашлись автоматы. Притащили даже несколько РПК.

Митрополит с топором грамотно строил монахов в колонну. Они вышли на улицу. И тут, когда колонна вышла на Невский, по всем городским церквям вдруг сами собой зазвонили колокола…

Монахи знали, куда идут. Дело в том, что в Аничковом дворце окопалась Церковь Сатаны. Ну, и рядом с ней — Центр Саентологии. Митрополит с топором вел монахов именно туда. Но их помощи не потребовалось. Повсюду, на улицах и переулках, люди нападали на американских солдат. Конечно, солдаты были крутые и навороченные, запакованные в бронежилеты и все такое прочее. Но если нападают десять человек на одного — то все равно не отвертишься. Впрочем, американские солдаты особо и не рвались сражаться — они сразу поднимали руки. Их даже не слишком били. Отбирали автоматы — и оставляли с Богом.

Тем временем колонна монахов двигалась по Невскому. Навстречу им с Садовой выдвинулась другая колонна. Это были ободранные и окровавленные люди с Петроградской и Васильевского. Им все-таки удалось прорваться через мосты. Они шли и горланили:

Кто живет по законам другим,

И кому умирать молодым…

Впереди шли Тони и Уэйтс, а также присоединившиеся к ним Джекоб с Васькой. Тони тащил на плече РПК.

Две колонны встретились на углу Невского и Садовой, долго и муторно смотрели друг на друга. Наконец, на первый план вышел митрополит с топором.

— Ну, что, ребята? Вы из наших? Тогда пора порядок наводить.

Русский — это судьба

Дозор стоял возле памятника на Московском проспекте. Тони, поставив на землю ручной пулемет, прикуривал. Джекоб с Васькой маялись дурью. Им сказали, что нужно кого-то встретить, но вот уже три часа, как никого не наблюдалось.

— Гляди, чтой-то там движется, — подала голос Васька.

И в самом деле, на бреющем прошли две ступы. Они шли так низко, что даже были видны бабушки, помахивающие метлами. Покружившись, ступы убрались на юг. Зато примерно через час на шоссе показалась колонна бронетехники. Впереди шел «хаммер». Заметив вооруженных людей, машина остановилась. Из нее вышли четверо. Один — оброс длинной седой бородой. Несмотря на летний сезон, этот мужик был одет в валенки. Остальную его одежду составлял камуфляж. В руках человек (или не совсем человек) имел ручной пулемет, причем держал его так легко, как будто это был обычный АК. Трое других… Ну, ладно, двое из них были крепкими ребятами, которые встречаются в любых специальных войсках по всему миру. Но третий… Он был черным. Как сапог. Эдакий здоровенный негр, который перся с автоматом наперевес.

— Вы кто? — спросил Тони.

— Мы? Русские. — Улыбнулся белыми зубами чернокожий.

— Ну, тогда и мы, выходит, что русские, — озадаченно протянул Тони.

— Янки в городе есть?

— Вот так всегда! — Заорала Васька. — Как порядок наводить, так, вас, москалей нету. А потом вы вечно рисуетесь. Приходите к нам со своими делами.

— Тихо, девушка. У нас тоже не слишком просто сложилось. Так есть янки в городе или нет?

— Да всех уж построили. Те, кто остался, те на нас работают.

Чернокожий боец опустил автомат и закурил. По его словам, в Москве дела были тоже невеселые. Там некоторое время назад обосновалось некое шибко демократическое правительство. Оно правило до тех пор… Ну, до тех пор, когда оно всех не достало. А потом вот поднялись. Все, кто мог. Ну, а затем, по дороге в Питер присоединились разные ребята.

Джекоб и Тони стояли на берегу залива. К причалу подваливал катер. Это был Тойво — горячий финский парень, который подрабатывал тем, что доставлял кое-какие грузы в брошенный город.

Но на этот раз вышло иначе, чем обычно. Когда ящики сгрузили, Тони протянул Тойво пачку долларов.

Тот принял их, не считая.

— Последний раз беру эту зелень, — сказал финн.

— А что такое?

— Да то… Это уже не деньги. Да и вообще… Скоро все к вам полезут. Полный беспредел начался в Америке и Европе. Меня к себе возьмете на работу?

— А почему же нет? У нас на всех работы хватит…

— Это ты о чем?

— Берите почитайте. — Финн протянул Джекобу изрядную пачку газет. — Это в подарок.

Тони с Рикардо остались перегружать привезенные товары в грузовик, а Джекоб с Васькой погрузились в джип и двинулись в сторону Смольного.

На улицах царил относительный порядок. За две недели, прошедших после появления москвичей, все пришло в относительную норму. По улицам двигались патрули, а на стенах висели расклеенные листовки Временного Комитета, в которых подробно разжевывали, кто теперь главный и что будет с теми, кто что-то не понял.

В самом же Смольном обстановка была такой же, как, наверное, в ноябре 1917 года. По коридорам сновали люди в подрясниках и драных косухах, а также какие-то товарищи, явно вылезшие из окрестных лесов и болот. Нашлись и вожди. Городом рулил отец Николай, который в мирской жизни был полковником и начальником крупной военной базы в Сибири. Ему помогал майор в отставке Зинченко, в прошлом — интендант, то есть специалист по снабжению. Два последних года Зинченко занимался изготовлением самогона, который, большей частью, сам и потреблял. Но вся эта чертовщина, поднявшая народ, что-то перемкнула и в его мозгах. С тех он вообще не пил, а неплохо работал.

Вообще, как это ни странно, в городе нашлось множество людей, которые, засучив рукава, начали восстанавливать то, что можно было восстановить. Джекоб как-то поделился изумлением с Васькой:

— А что ж они раньше-то все сидели на заднице?

— Ха, знаешь есть такой анекдот. Повели фашисты в концлагере расстреливать русского, американца и француза. Говорят: мы, мол гуманисты, каждый может каждый может сказать свое последнее желание. Ну, француз спросил коньяка, америкос — виски. А русский говорит: «А дайте мне пинок по заднице». Удивились, но дали. Тут русский выхватывает автомат у ближайшего фрица и кладет всех фашистов. Его спрашивают: «А что ж ты раньше этого не сделал?» «А мы, русские такие, пока нам под жопу не дашь, мы ничего не можем». Понял? Ваши доблестные козлы и оказались тем самым пинком…

Кстати, в городе осталось много американцев. Одни, как и Тони и Рикардо, дезертировали и слились с городом, другие, сообразив, что из Питера в ближайшее время выбраться не удастся, устраивались, как могли. А работать американцы умели…

Джекобу, судя по всему, тоже предстояло много дел. Радиостанцию уже почти починили, газеты тоже начали печатать. Как сказала Васька, «ты будешь у нас кем-то типа Геббельса».

Вот и теперь вернувшись в свой старый кабинет, журналист стал просматривать доставленную прессу. Первый вопрос, был, конечно, от том, что пишут и них. И даже точнее — сумел ли кто-нибудь из американцев выбраться.

Дело в том, что на третий день штурма, когда стало ясно, что американцам не отбиться, оставшиеся оккупанты пошли на прорыв. Генерала Адамса с ними уже не было. В первую ночь, когда полыхнуло, он был убит в собственном кабинете влетевшей в окно бронзовой кепкой, на которой было выцарапано «Вася». Но остальные ломанулись через Охтинский мост, который удалось свести. Впрочем им никто особо и не мешал и не преследовал.

…На следующий день к центру стали подтягиваться безоружные американские солдаты. Некоторые находились в невменяемом состоянии. Те же, кто что-то соображал, были согласны на все. Как сказал один сержант-морпех:

— Пусть уж лучше меня люди расстреляют.

Как выяснилось, произошло следующее.

Отступающие войска прорвались на Охту. Целью их было — прорваться к финской границе. Но вместо того, чтобы двинуть на прямиком Приозерск или на Выборг, их за каким-то чертом понесло на Приморское шоссе. Впрочем, Джекоб догадывался о причинах. Спутниковые навигаторы, как и прочая связь, не работали. А бумажных карт Карельского перешейка американцы то ли не захватили, то ли, избалованные техникой, разучились их читать… А если идти вдоль моря — всяко не заблудишься.

В итоге передовые отряды очутились в месте, которое горожане называли «на семи ветрах». С одной шоссе и примыкающий к нему микрорайон ограждал залив, с другой — Лахтинский разлив и болото. Мостик через узкую протоку оказался уничтоженным — и на той стороне стояли уже знакомые самоходки, поддерживаемые парой десятков танков времен войны. Как догадался Джекоб, машины сошли с каких-нибудь постаментов. Только вот они где-то пополнили боезапас — и стреляли очень метко.

У американцев тяжелой техники уже не имелось. А от гранатометов русские танки и самоходки уворачивались с невероятной ловкостью. И тут из болота полезли… Никто толком не мог объяснить кто это был, но, как понял навидавшийся всякого Джекоб, прочитавший к тому же найденную в какой-то из библиотек книгу о русском фольклоре — это была какая-то болотная нечисть, мутировавшая от соседства с мегаполисом. В довершение всего в тыл от дацана полезло и вовсе нечто запредельное. Видимо, представители буддийской чертовщины решили включиться в общее дело.

В общем, спаслись те, кто сразу же рванул в дебри новостроек. Интересно, что тех, кто бросил оружие и поплелся к центру, никто не гонялся.

В общем, Джекоб для начала хотел проверить, не прорвался ли кто-нибудь обходными путями. Впрочем, шансов на это было немного, если дело так пошло. Даже до старой финской границы по дороге имелось множество лесов, болот и промышленных объектов. Что в них водилось — об этом не хотелось и думать… Но все-таки проверить было надо.

Журналист проглядывал газеты — и убеждался, что о судьбе сгинувшего миротворческого корпуса не было никаких упоминаний. Вообще. Как и о России. Впрочем, это было и понятно. В «цивилизованном мире» творилось черт-те что. Одни заголовки чего стоили.

Более всего Джекоба заинтересовала статья в «Newseek». Эта солидная газета описывала нападение на городок Санта-Моника в штате Невада. Напали индейцы-навахо из недалекой резервации. И это бы ладно, но немногие свидетели, которым удалось сохранить на голове свой скальп, утверждали, что нападавшие выглядели странно: Одни, одетые в камуфляж, были вооружены обычным автоматическим оружием, зато другие выглядели как герои вестернов. Да и руководили ими вожди в традиционных военных костюмах с томагавками. Джекобу это показалось чем-то знакомым…

Джекоб решил обратиться за консультацией к Ваське, кратко изложив ей то, что прочитал.

— Доигрались! — Радостно заржала его подруга. — Теперь всюду пошло!

— Так в чем дело-то?

— А я знаю? Помнишь, тот тип, когда ты еще первый раз кота увидел, сказал: «распалась связь времен». Точнее, ваши дебилы ее развалили. Да и то сказать, наверное, в этом городке жил кто-то из Питера. Теперь все наши — это вроде как бомба. Это них будет полный трендец, даже если они этого самом не подозревают. Я вот представляю, что будет в Англии, когда там выйдут на свет эти… как их… Друиды.

— Друиды? Это да. У них счет к англо-саксам должен накопиться изрядный. Да уж. Видимо, теперь ни Европе, ни Америке будет не до нас.

— Да ты попомни мое слово — еще нам придется ехать им помогать. Наши-то к трудностям привычные. А эти? Кстати, сегодня первый поезд приходит из Москвы. Встречать пойдем?