Тени Черного леса

Глава 1. После войны – война

5 июля 1945 года, Зенебург, Восточная Пруссия

Было раннее утро. Лейтенант Сергей Мельников вразвалочку спустился с крыльца уютного немецкого особнячка на окраине города, имея вид человека, который хорошо провел время. Он потянулся, достал портсигар, украшенный чьим-то баронским гербом, вынул оттуда «Казбек», закурил и не спеша двинулся вдоль по улице сонного городка, похожего на иллюстрацию к какой-нибудь доброй детской сказке. Он двигался по сонным улицам к центральной площади – туда, где рядом с ратушей в брошенном богатым коммерсантом доме располагалась комендатура и обитал приставленный к ней комендантский взвод.

Мельников был парнем очень внушительным – из тех, при виде которых сразу пропадает желание невежливо разговаривать. Недаром в родной разведроте его звали Зверобоем. Не по имени героя романа Фенимора Купера, и уж конечно – не по названию пахучего лекарственного цветочка. Так прозвал его один танкист-самоходчик. Как-то Мельников помог ему починить гусеницу. Глядя на играющего кувалдой здоровяка, механик-водитель пошутил:

– Если вас, товарищ лейтенант, в строй к нашим машинам поставить, никто и разницы не заметит!

Так и пошло – по ассоциации Сергей получил то же прозвище, что и ИС-122, грозный укротитель «тигров» и прочего бронированного фашистского зверья. Мельников в чем-то и в самом деле напоминал эту громадную, угловатую, не слишком эстетичную машину, чей огонь сметал все на своем пути, при виде которой враги понимали: сейчас начнется самое интересное. К крупной фигуре Зверобоя прибавлялись резкие и грубые черты лица. Однако походка лейтенанта ничем не напоминала его «тезку» – грозную, но достаточно тяжелую и неповоротливую самоходку. Если уж сравнивать с бронетехникой, то его движения скорее напоминали элегантный «Т-34». Впрочем, шел Мельников чуть-чуть расхлябанно-развинченно – как двигаются по земле разведчики и прочие представители армейской элиты, которые знают себе цену.

Форма лейтенанта была щегольской – но это было щегольство особого рода. Поветрие выглядеть как можно более красиво в конце войны захватило многих молодых младших офицеров. Они подкладывали под погоны жестяные полосы. Добивались того, чтобы края фуражки были острые – хоть хлеб режь… Особым шиком считалось носить на кобуре с трофейным пистолетом немецкий шомпол-цепочку.

Так вот, Мельников выглядел совсем не так. Он был в гимнастерке – но она, как пилотка, пошита из самого лучшего материала. Да и цвет формы был не блекло зеленый, а более яркий, насыщенный и праздничный.

Головной убор, разумеется, был залихватски сдвинут на правую бровь. На ногах ослепительно сверкали на утреннем солнце хромовые сапоги, которые звякали о дорожные камушки подковами. На груди красовался набор наград: «Красное знамя» и две «Красные звезды» и медаль «За отвагу». Плюс – золотая и красная нашивки за ранения[1]. Одну из них он явно получил не так давно, потому что слегка приволакивал левую ногу. Словом – типичный вид разведчика, который понимает – есть все, а есть он. Без которого начальству обойтись трудно.

Шомпола-цепочки у него на кобуре не было. Разведчики считали это дешевым пижонством. Но в большой треугольной кобуре, разумеется, примостился не «ТТ», а парабеллум. На другом боку имелась немецкая егерская финка с костяной резной рукояткой – отличная вещь, которая метко кидается в цель из любого положения.

Война кончилась – и опасаться в городке было некого – но лейтенант так привык. С шестнадцати лет он только и делал, что воевал, – и никак не мог приспособиться к тому, что больше ни в кого стрелять не надо.

Мельников шел, курил и лениво размышлял: чем бы ему заняться? Особых дел у него на сегодня не было. Лейтенант был прикомандирован к военному коменданту этого городка, майору Щербине. Мельников оказался здесь после госпиталя, куда угодил из-за сущей случайности. Когда под Кенигсбергом брали очередного «языка», нарвались на немецкий патруль – и какой-то зеленый немчик попытался кинуть гранату. Но, видно, его, как и наших в сорок первом, послали на фронт, толком ничему не научив. Граната взорвалась в руках у незадачливого фрица. Ну и хрен бы с ним, но и Мельникову тоже досталось. День Победы он встретил в госпитале. А когда вышел, его и пихнули в этот городок.

Впрочем, теперь он был доволен. Поначалу Мельников был кем-то вроде переводчика да и вообще – помогал майору Щербине контактировать с местным населением. Майор-то на языке бывшего врага знал только «хенде хох». А Сергей немецкий знал с детства – в Саратове жило много немцев – а в партизанском лесу эти знания Мельников довел до совершенства. Как с завистью говорила его здешняя подружка Марта, у него был настоящий берлинский выговор. Местные говорили хуже.

Но переводить в последнее время было особо нечего. Его начальник майор Щербина большей частью маялся дурью, пустив все на самотек. И все как-то работало. Поначалу майор, выдернутый из артиллерийского полка и кинутый заведовать немецким городом, очень переживал. До войны он был каким-то мелким хозяйственником – потому-то его сюда и послали. Но ведь Германия – особое дело. Черт их знает, фрицев, все-таки враги. Вчера ты по ним лупил из шестидюймовок, а теперь налаживай им нормальную жизнь… Однако в первый же день пребывания Щербины в новой должности к нему в кабинет проник почтенный седовласый мужчина.

– Герр комендант, я бургомистр этого города, – переводил Мельников, – мы все приступили к работе и ждем ваших распоряжений!

– Кто «мы»? К какой работе? – не понял Щербина.

Тут уже настала пора удивляться немцу.

– Мы – это сотрудники городского управления.

– Так вы все пришли на работу?

– А как же! Ведь уже девять часов.

В самом деле, в ратуше сидели клерки и чем-то там занимались. И все пошло как по маслу. Городок был практически целым. Немцы драпали через него без боя. Американским «летающим крепостям» бомбить его было ни к чему – они летали долбить Кенигсберг. Наши прошли стороной. Так что даже мародеров тут особо не видали. Ни наших, ни немецких… Даже беженцы сюда почти не забредали. Тем более что Зенебург был пуст больше чем наполовину. При приближении советских войск многие ринулись в бегство. Зря это они. Потому что немцам тогда было уже не до своего гражданского населения. Гражданские бежали, кто куда – путаясь под ногами у отступавших в беспорядке частей вермахта. А бомбы – они ведь не разбирают… Словом, все было как у нас в сорок первом. Только хуже. Потому что в результате податься беженцам оказалось уже некуда. Кольцо окружения замкнулось. И многие потом вернулись обратно. Кто, конечно, жив остался.

На севере, где шли жестокие бои, говорят, было куда веселее. Ходили слухи, что многих немцев депортировали, да и вообще поразвлекались там наши изрядно.

А тут, конечно, тоже побывали ребята из Смерш[2] и прихватили кое-кого, кто отличился при Гитлере. Но, в общем, жизнь наладилась вроде как сама собой. Майор долго не мог понять этого. Как же так? Конечно, не все немцы – фашисты. Но ведь они воевали против нас. И как воевали! Щербина это хорошо знал – он начинал со Сталинграда. А тут – живут тише воды, ниже травы. Мельников, пообщавшись с местным населением, понял причину.

– Дело в том, товарищ майор, – объяснял он своему начальнику, – что немец не может жить без начальства. Когда никто не приказывает, немец начинает тосковать, озираться вокруг в поисках командира. Немецкое начальство сбежало, пришли мы. Какая-никакая, но власть. Вот они и подчиняются существующей власти.

Лейтенант эту особенность знал хорошо. В белорусских лесах нагляделся. Немцы совершенно искренне считали всех партизан бандитами. Именно потому, что они воевали против существующей власти. Мотивы поведения партизан немцам были абсолютно непонятны. Долгое время они искренне полагали, что партизанские отряды состоят исключительно из комиссаров, евреев и прочих «коммунистических фанатиков». Такая вот разница национальных психологий.

Впрочем, в этом городке никакая психология не мешала Мельникову жить достаточно приятно. Ему здесь нравилось. Другие рвались домой – а ему куда? Мать попала под бомбежку в самом начале войны в Белоруссии – куда они ездили к родственникам… Отец, капитан войск НКВД, погиб под Волоколамском. Куда спешить? А тут – немцы ужасно боялись, что им придется ответить за все, что они натворили. Тем более что на севере, как рассказывали вернувшиеся беженцы, пришлось ответить. Там наши особо не церемонились. Поэтому для «герра лейтенанта» всегда находились пиво и колбаса. А девчонки… Что с них взять? Их камрады лежали «под снегом холодной России, под знойным песком пирамид», как писал классик. А Мельников был здесь.

Честно говоря, если бы дали приказ – то от Германии он и ему подобные оставили бы лишь выжженную землю. На которую бы лет сто даже вороны боялись бы залетать. Но раз такого приказа не было, а был другой, совершенно противоположный – который грозил очень суровыми карами за насилие над мирным населением. А раз так – пусть живут…

Мельников наворачивал по городку уже второй круг. Делать было решительно нечего. Сходить искупаться, что ли, на местную чахлую речку… И тут, в момент наибольшего расслабления, началось…

Вдали из переулка вынырнула фрау Эрна – сухощавая старушка, с ее лица обычно не сходило такое выражение, будто она идет с похорон. Это была местная достопримечательность – профессиональная стукачка. Есть люди, которые пишут доносы на соседей из корысти или из зависти. Есть те, кто «сигналит» по идеологическим причинам. А для фрау Эрны это было образом жизни. Говорят, при фашистах от нее прятался начальник местного гестапо – потому как каждую неделю она регулярно приносила доносы на всех соседей. Фашисты были, конечно, звери – но все население в концлагеря не пересажаешь. То, что после прихода наших ее не тронули, объясняется исключительно тем, что по ее доносам нацисты так никого и не загребли. Уж больно они, эти доносы, были абсурдными. Мельников это хорошо знал – потому как после прихода советской власти фрау Эрна тут же стала строчить доносы на тех же самых соседей – уже майору Щербине. Бог ведает, что она писала в гестапо, но согласно ее нынешним доносам чуть ли не все жители городка ходили в личных друзьях Гитлера и состояли в НСДАП[3] с момента ее основания. А уж чего она понаписала про местный гитлерюгенд… Так что теперь от фрау Эрны прятался майор Щербина.

Мельников мысленно выругался – сейчас ему заложат очередного скрытого фашиста. Любимым занятием фрау было бегать по городу и поглядывать за всеми. Так что свежей информации у нее всегда был вагон и маленькая тележка.

Но когда старушка приблизилась, Мельников увидел, что с ее лица пропало обычное выражение скорбной торжественности, с которым она обычно сигнализировала «герру коменданту». Фрау была в откровенном ужасе.

– Герр лейтенант! Герр лейтенант! Убили!

– Кого!

– Этого… Феликса Йорка…

Мельников в этом городке был представителем власти – а потому, откинув расслабленность, двинулся следом за фрау Эльзой.

Вот ведь забавно получается, думал он по дороге. Два месяца назад слово «убили» было абсолютно обыденным. И не только на войне. Наши, придя сюда, не успели как следует развернуться – и сполна отомстить немцам за все. Тут же посыпались свирепые приказы, имеющие цель пресечь на корню это развлечение. Может, оно и правильно. А то и в самом деле тут одни головешки бы остались. Но кое-кому ответить пришлось…

Как-то, незадолго до ранения, Мельников во главе отряда разведчиков двигался впереди наступающих частей по дороге возле какого-то городка. И вот внезапно из кустов выскочили три девушки. Две оказались украинками, одна полькой. Из тех, кого немцы угоняли в Германию и предоставляли в виде батраков – то бишь рабов – местным крестьянам и помещикам. Так вот, они кое-что рассказали про свою помещицу, которая имела милую привычку всячески издеваться над своей дармовой рабочей силой. Услышав некоторые подробности, ребята были готовы тут же отправиться и разобраться. Но – приказ не велел. Есть ли смысл идти под трибунал из-за какой-то суки? Да и война – не та работа, где можно отвлекаться. Но Мельников не зря провел три года в белорусских лесах. Где никаких трибуналов не было.

– Девушки, мы сейчас на боевом задании. Но вечером мы заглянем. Только вечером. Вы поняли?

Девушки поняли. Конечно, заглянуть на эту ферму служба не позволила. Но потом лейтенант узнал, что там случилась досадная неприятность. Помещица зачем-то пошла в сарай – а он возьми и сгори. Вместе с ней. Такая вот вышла незадача. Что ж поделать? Превратности войны.

А если прибавить еще и американские бомбы – да и наши ведь тоже падали не всегда точно на цель… Обычное дело, когда поврежденные бомбардировщики скидывали бомбы куда ни попадя. Смерть ходила по Германии – и косила не разбирая. Как до этого – по России. Но за полтора месяца, которые провел Мельников в этом городке, тут не случилось ничего. В окрестностях было очень тихо.

– Сюда, сюда, – бормотала фрау Эльза.

Феликс Йорк жил в небольшом чистеньком двухэтажном домике. Мельникова сразу же поразило в жилье нечто странное. Но он не понял – что. Да и не было времени понимать. В гостиной стояла старушка в крахмальном переднике.

– Это она нашла убитого, – пояснила фрау. – Она ходила к нему убирать комнаты. А он лежит. Только она испугалась…

Вот ведь тоже! Неужели есть еще люди, которые боятся мертвых?

– Туда, – сказала старушка, кинув на лестницу.

Лейтенант поднялся по дубовой добротной лестнице на второй этаж. Одна из дверей была открыта. Заглянув туда, Мельников увидел пожилого, но крепкого мужчину. Он лежал на спине возле массивного письменного стола с ножками в виде львиных лап. На трупе зияла рана в области сердца. В комнате царил беспорядок. Ящики письменного стола были выкинуты на пол, бумаги валялись по всей комнате. Та же участь постигала и книжный шкаф. Что-то искали.

Мельников понятия не имел, как вести себя в таких случаях4[4]. А потому он повел себя как принято у немцев – решил переложить необходимость принимать решения на начальника.

– Фрау, бегите за комендантом!

Майор Щербина пришел непроспавшийся – а потому злой как черт. Вчера он ездил в гости в соседний городок к тамошнему коменданту – и осталось непонятным, как он сумел довести обратно мотоцикл. Сейчас комендант тусклым взором осмотрел местность.

– Убили?

– Так точно. – Мельников пригляделся. – Финкой, видимо. Или кинжалом. Грамотно сработано. Умелый человек делал. Прямо в сердце.

– Ну а нам-то что? – раздраженно бросил майор. – У них в Германии бандитов нет, что ли? Когда из концлагерей выпускали, особо не разбирались, кто там и за что. А у них за решеткой и уголовники сидели. Вон, гляди, все перевернуто. Золото, наверно, искали. Ладно. Я ребятам скажу, чтобы повнимательнее были.

– А этого?

– Что этого? Пусть их бургомистр необходимые документы выписывает. Родственники у него есть? – спросил майор фрау Эльзу, которая упорно просовывала нос в открытую дверь. Она убитых не боялась.

– Не знаю. Он чужой. Приехал уже после того, как Гитлер пришел. А я вас предупреждала…

Майор, почувствовав, что на него сейчас выльется очередная порция сплетен, которыми фрау начиняла свои доносы, лишь махнул рукой.

– Нет родственников – тогда ну его. Что там у них положено? Священник? Пусть и делает, что надо. В землю зароем – и все дела.

Вроде бы на том дело и кончилось. В самом деле, что разводить церемонии? Пастор прочел молитву, потом несколько местных жителей отнесли тело на кладбище и зарыли в каком-то дальнем его углу.

Середина того же дня

Мельников занимался культурным досугом – стучал костяшками домино в компании со своим корешем – старшим сержантом Копеляном. На столе стояла бутылка вина. Его, этого вина, нашли огромное количество в одном из богатых домов, хозяин которого бесследно исчез еще до прихода наших. Он был каким-то местным партийным фюрером – и понимал, что ничего хорошего его при русских не ждет. Большинство солдат это вино не любили – кисло и слабо. Но армянин (да еще и недоучившийся студент-историк) Копелян уверял, что это самое лучше вино, которое пьют разные там аристократы.

Старший сержант сделал большой глоток, врезал об стол костью и задал вопрос на тему, которую от скуки обсуждали все:

– А все ж, лейтенант, как думаешь, кто мог этого фрица прирезать?

Ответить Мельников не успел. На пороге возник рядовой Егоров, молодой, из последнего призыва:

– Товарищ лейтенант, вас срочно требует товарищ майор.

Мельников вышел из дома, где располагался комендантский взвод, перешел улицу и вошел комендатуру.

– Слушай, Мельников, кажется, пошли серьезные дела. Мне только что звонили откуда надо. Недалеко от нашего городка, на главной дороге, было нападение на нашу машину. Мне там знакомые по секрету сообщили все подробности. Машина была из службы снабжения. Шла с каким-то грузом– вино откуда-то везла для начальства. А эти, значит, подкараулили ее из кустов и врубили… В машине был один водитель, из последнего призыва, не воевавший. Он в штаны наложил, машину бросил, дернул прочь, как заяц… Эти его не преследовали. Он до наших добрался… Подъехали где-то через два часа. Машину по следам нашли. Ее отогнали в сторону от дороги. Машину сожгли.

– Разгрузили, видимо, раз отогнали. Думаете, товарищ майор, все-таки началось?

Майор его понял. Дело в том, что среди солдат и офицеров одно время ходили смутные слухи о подпольной нацисткой организации, которая не собирается складывать оружие и после капитуляции. И это были не просто слухи. Майор Щербина, который имел бесчисленное количество знакомых в самых разных армейских структурах, рассказывал (тоже по секрету) – в одном из таких же вот тихих городков среди бела дня убили коменданта. И ведь не из какого-нибудь вульгарного «MP-40»[5] или «Вальтера». Это мог сделать и какой-нибудь особо сумасшедший пацан из «Гитлерюгенда». Таких Мельников видал. Его ребята как-то взяли в плен двух четырнадцатилетних волчат, которые дрались за единственный фаустпатрон… Но в этом случае коменданта застрелили из очень своеобразного оружия – однозарядного ружья, замаскированного под трость. Уж какого только оружия Зверобой за войну не видел, а о таком даже слышать не приходилось. Явно какая-то специальная штука для диверсантов. Такую кому попало не дадут.

Но после этого ни о чем подобном ничего слышно не было. Все решили, что Смерш хорошо поработал. Но, видимо, не совсем хорошо…

– Я ничего не думаю, – ворчливо сказал майор. – Но есть приказ. Повысить бдительность и, что самое главное, – принять меры к ликвидации. Для начала надо попытаться добыть максимум сведений об этих фрицах-партизанах. Ты у нас разведчик, к тому же с населением кумишься. Вот и действуй.

На улице Мельников закурил и начал думать, с чего начать. Он хорошо изучил, как воюют с партизанами. На собственной шкуре. Поразмышляв, он пробормотал:

– Надо переть к одноногому.

Речь шла о немецком солдате-инвалиде. Он потерял ногу где-то под Сталинградом. Отморозил. Чему искренне радовался – потому что успел вырваться до того, как там началось самое веселье. Из его роты в живых не осталось никого. Но из России он привез умение гнать самогон. Чем и занимался. Кроме того, оттуда же он привез отвращение к нацизму. Впрочем, возможно, оно были и до этого. Фридрих до прихода был то ли социал-демократом, то ли христианским демократом… Мельников в таких вещах не разбирался. Но нацисты его сочли неблагонадежным и выперли с «волчьим билетом из школы», где он преподавал астрономию. Он с самого начала активно сотрудничал с нашими. Его, кстати, активно проверяли смершевцы – но оставили в покое.

Фридрих сидел на лавочке возле своего довольно-таки неказистого (по немецким меркам) дома и мирно курил трубку. Увидев Мельникова, он помахал рукой:

– Привет, Фридрих, дело к тебе есть.

– Это ты насчет убийства?

– Тут хуже все. Дело очень нехорошее. Партизаны у нас в округе завелись. Немецкие. А я, поверь, хорошо знаю, КАК борются с партизанами. Тут такое начнется, что мало никому не покажется.

– Вот сволочи! – покачал головой Фридрих. – Мало им. Ты знаешь, я кое-что про это слышал, еще при нацистах, когда ваши были на подходе. Геббельс постоянно речи говорил на эту тему. И, ходили слухи, какие-то партийные деятели тоже говорили какие-то речи на этот счет. Но эти партийные деятели первые сбежали, когда еще никто не знал, чем дело кончится… Но чем я могу помочь?

– Надо попытаться вычислить, где они могут скрываться. Тут у вас не наши леса, особо не разгуляешься.

– Может, в этом загадочном Черном лесу?

– Тогда дело безнадежное. Но чутье мне говорит, что нет. Есть еще места?

Фридрих задумался и наконец изрек:

– К Хеньшелю надо идти. Может видел, сидел такой седой худой господин с тростью. Я до войны с ним в школе работал. Он был этим… натуралистом. Бабочек всяких собирал.

– А при чем тут бабочки?

– Так он всю округу знает, как свои пять пальцев. Вечно бродил по округе.

– Он будет сотрудничать?

– Никуда не денется. Он сам ко мне недавно приходил, обиняками просил замолвить за него словечко…

– А что, нацист?

– Да нет, просто трус. Он же биологию преподавал. А при Гитлере биология была… своеобразная. Обоснование расовых законов, обоснование социал-дарвинизма. Боится, что вы ему это дело припомните. А ему в Сибирь не хочется.

Герр Хеньшель и в самом деле сильно испугался визита, а услышав о цели, сразу замахал руками и начал многословно уверять, что он тут ни при чем. Видимо, решил, что его пришли арестовывать. Мельникову в партизанском отряде очень много приходилось допрашивать людей – так уж вышло, что в небольшом отряде он выполнял роль разведывательного и особого отделов. Поэтому он решил сыграть как раз на панике учителя.

– Герр Хеньшель, мы все можем забыть. Но и вы должны доказать, что лояльны к новой власти.

– Конечно, конечно… Но я ничего не понимаю в военном деле. Чем я могу помочь?

– Вы хорошо знаете край. Где они могут скрываться? Местные жители вряд ли станут их укрывать. Про Черный лес забудем. Значит – меня интересует довольно обширный лесной массив, где могут укрыться несколько человек.

Учитель задумался. Судя по его виду, когда речь пошла о знакомой ему теме, он несколько успокоился.

– Да, да. У нас, не как у вас в России, больших лесов мало. Вот есть сосновый лес. В трех километрах западнее.

– Карту умеете читать? – Мельников развернул заранее прихваченный у майора лист карты. Это была немецкая пятикилометровка. Крупновато, но понять можно.

– Вот тут. Правда, рядом ферма. Но она скорее всего, пустая. Ее хозяин последний в городе был… до вас. Он говорил о своем желании уйти. А больше никто его не видел.

Лейтенант отметил про себя, что лес как раз находился между дорогой, на которой произошло нападение, и их городком. А Черный лес был далеко на юго-востоке. Правда, не давала покоя одна странность. На месте этих нацистских партизан Мельников, если б уж полез в город, первым делом ликвидировал бы Фридриха. Как приспешника оккупантов. Хотя бы чтоб другим неповадно было. Или он все-таки является их человеком? Но тогда надо действовать быстро, а не размышлять.

Прихватив из комендатуры автомат, Мельников отправился на разведку. Лес он нашел быстро– это был довольно крупный сосновый массив, располагавшийся на холме. Впрочем, «лесом» такое назвать можно в Германии. У нас он сошел бы за парк – разве что без дорожек и скамеек. Тут в лесах старательно вычищали не только бурелом, но и убирали подлесок и хворост. На краю леса и в самом деле имелась ферма, судя по всему, довольно богатая и, совершенно очевидно, пустая. В наступающих сумерках лейтенант заметил поднимающийся под деревьями дымок… Во дают! Они б еще указатель поставили.

Собственно, основную информацию он узнал, но раз пошел, надо доводить дело до конца. Он заметил заросли кустов возле опушки и осторожно двинулся к ним. От них уже проник в лес. Маскироваться с этом сосняке было трудно, но лейтенант и не такое проходил. Тут хоть росла довольно высокая трава. К этому времени уже совсем стемнело. Продвинувшись вглубь, он увидел вдалеке пламя костра, на фоне которого выделялся силуэт человека, стоявшего с винтовкой. Впрочем, стоял – это было громко сказано. Человек привалился к дереву в расслабленной позе. Обойти его труда не составило. В пламени костра он увидел еще четверых. Судя по доносившемуся оттуда шуму, все были изрядно пьяны. Можно было уходить.

– Товарищ майор, как партизаны они ничего не стоят. К тому же они сейчас пьяны. А пока мы будем докладывать по начальству, пока они там раскачаются, эти люди уйдут на другое место. К тому же любители любителями, но у них могут быть люди в окрестных населенных пунктах. Может, они и этого немца убили, что, допустим, у него были какие-то обязательства, а он потом отказался. Да и видел я, как немцы с партизанами боролись, пока не научились. Шума было до неба, толку – куда меньше.

– Было б на войне… А теперь – людей в мирное время станем класть? Я на себя ответственности не возьму.

Майор взялся за телефон. Доложив обстановку, он упомянул и об инициативе Мельникова.

– Он, товарищ полковник, фронтовой разведчик, а еще раньше – партизан…

Выслушав ответ, Щербина повернулся к Мельникову:

– Спрашивают, живым хоть одного взять сможешь?

– Так точно.

– Говорит, сможет. Есть.

Щербина опустил трубку на рычаг.

– Приказ такой: вести наблюдение, если «языка» взять не можете, не лезте. Если возьмете – действуйте по обстановке. Но брать только добровольцев!

В добровольцы вызвалось много народу. Почти все. Но Мельников решительно отсеял тех, кто не воевал, или воевал вдали от фронта. К лесу они вышли уже перед утром.

– Есть те, кому в разведку приходилось ходить? – спросил он.

– Мне приходилось, товарищ лейтенант, – отозвался усатый ефрейтор средних лет с двумя медалями «За отвагу».

– Тогда, Никифоров, возьмешь семь человек, скрытно обойдете лагерь сзади. Близко не подходите. Я возьму «языка», потом начнем работать. Услышите выстрелы, лупите по всему, что движется. Мы их будем гнать на вас. Остальные – так: прикрываете меня, я беру часового. Если что не выйдет – потом начинаем концерт.

Уже знакомой дорогой Мельников прополз к часовому. Теперь он стоял достаточно прямо. Но лейтенант подкрался к нему сзади, прыгнул, одной рукой пережал горло, другой ударил по затылку. Тот обмяк в руках у лейтенанта. Мельников достал из кармана припасенный шнур с петлей, стянул ему руки и потащил прочь. Первое дело было сделано.

Свои находились метрах в двадцати. Мельников тронул одного за плечо и одними губами произнес:

– Ты с ним. И чтобы живой и не рыпнулся!

Отряд двинулся вперед. Стала видна поляна с костром. Честно говоря, лейтенант надеялся, что они спят, но ведь нет – двое сидели вокруг костра.

Он поманил Копеляна и показал знаком: ты левого, я правого.

Они дали очередь почти одновременно. Мельников попал, а вот старший сержант мазанул. Второй вскочил, но тут другие бойцы стали стрелять из винтовок. В пламени костра метнулись еще две-три тени. Один метнулся прямо на отряд Мельникова – и почти тут же свалился. Но двое, дав по очереди из автомата, пригибаясь, двинули в темноту. Но там тоже раздались звуки «ППШ» и винтовочные выстрелы. Послышалась очередь из «MP-40». Потом все стихло.

Лейтенант осторожно приблизился к поляне. Тут было все ясно – трое мертвых, один живой, но явно долго не протянет.

– Никифоров, у тебя там что?

– Порядок. Двое готовы. Потерь нет.

– Можете выходить!

Подошли остальные из отряда лейтенанта, из темноты показались люди Никифорова.

– Ну как? – спросись Копелян.

– Хреново. Их оказалось не пятеро, а семеро. Двоих проглядел. Разведчик, блин.

– Ладно тебе… Хорошо кончилось – и ладно.

Тем временем Мельников нагнулся над убитым, лежащим возле костра. Это был молодой парень с многодневной небритостью, в донельзя изорванной одежде без погон и петлиц. Только на рукаве видна была нашивка обер-ефрейтера[6]. Или ротенфюрера. Разбери тут.

Нечто похожее Мельников видел. В сорок первом – наших солдат в таком виде, в сорок четвертом в Белоруссии – немецких. Типичный окруженец. Второй был примерно в таком же грязном и драном виде. Но у него была черная танкистская форма и знаки различия шарфюрера[7] СС.

– Что-то не похожи они на партизан, – словно прочел его мысль Копелян.

– Знаешь, когда окруженцы в отряд приходили, у них и похуже видок был. Но ты прав в том смысле, что это точно люди, посланные неким действующим Центром. Ладно, поговорим с тем, кто живой… Никифоров! Вы соберите с людьми оружие. Копелян! Иди туда, помоги клиента доставить.

Вскоре старший сержант и другой боец появились, подталкивая стволами пленного.

– Товарищ сержант, а этот – он наш! – обратился к лейтенанту боец, карауливший «языка».

– Русский, что ли?

– Никак нет. Я сам с Украины, так он, когда очухался, по-нашему, по-украински, ругался. То есть, не совсем по-украински…

Мельников оглядел пленного. Он был такой же грязный и небритый, от него на три шага пахло немытым телом.

– Розповидай, сволоту, звидки ти такий взявся…[8] – спросил Мельников, переходя на язык Шевченко. – Ты знаешь, я в партизанах воевал, умею с такими разговаривать. К тому ж ты кто? Просто бандит.

Судя по тому, как пленный напрягся, ему доводилось кое-что слышать о партизанах и об их своеобразных методах – особенно по отношению к тем, кто поступил к немцам на службу.

– Ну так как? – поднапер лейтенант.

– Так все равно ж расстреляете… – наконец ответил он.

– Так тебя еще судить будут, а суд у нас гуманный. А если тебя я сейчас допрашивать буду, ты сам будешь смерть звать.

Пленный вздохнул. Похоже, смерти он не боялся. По той причине, что человек смертельно устал. Не физической, а моральной усталостью, когда человеку уже все равно. Но мучиться-то все одно не хотелось.

– Ладно, раз поймали. Данила Басюк, штурман[9], дивизия СС «Галичина». Сам из-под Львова.

– Что по лесам бегал?

– А куда мне? Все одно расстреляете. Ваши наших в плен не брали.

– Теперь война кончилась, дела другие. Кто остальные?

– Двое, кроме меня, – наши. Трое – добровольцы из СС. Двое эстонцев. А один то ли швед, то ли норвежец. В общем, откуда-то с севера. Командир, танкист, – немец. Он говорил, я, дескать, никогда не сдамся.

– И что вы собирались делать?

– А бис его знает. Иногда думали – на Запад прорваться. И в общем, так получалось…

– А немца зачем в городе убили?

– Немца? Это не мы!

– И машину подбили не вы?

– Машину – мы. Жрать-то что-то надо. А там одно вино оказалось. Никто из нас тут и не знает никого и ничего. Немец-то – он из Баварии.

– Ладно, двинулись в обратный путь. Пленного не потеряйте!

На обратном пути Копелян подошел к Мельникову.

– Лейтенант, как думаешь, он правду говорит?

– Похоже на то. На машину напасть или, допустим, ферму ограбить – в их стиле. Но устраивать такую уголовщину… Что-то не похоже. Я вот только не пойму. Эти украинцы и эстонцы – они предатели. Их и в самом деле не очень-то в плен брали. Но вот немец? Такой нацист, что ли? Или этот, который швед или норвежец.

– Могу тебе сказать как историк, хоть и недоучившийся. После любой войны такие остаются, которые остановиться не могут. А скандинав, так он по международному праву считается не пленным, а наемником. Швеция ведь не воевала. А раз наемник… Тоже в Сибирь не хотел. Слушай, ты вот немецкий знаешь, украинский знаешь… А какие еще?

– Белорусский, понятное дело. Польский неплохо. Сербский.

– А этот-то откуда?

– А были у нас в соседнем отряде сербы. Их фрицы в армию призвали. А им воевать за них не хотелось. Вот они к нам и перебежали. Немцы, кстати, к нам тоже перебегали. Поглядели, что их соотечественники у нас вытворяют, кое-кто и не выдерживал. А с сербами я так, болтал время от времени, вот и научился.

– Везет кое-кому, – вздохнул армянин. – Я вот и русскому-то с трудом выучился. А немецкий так и не осилил.

– Это уж не моя заслуга. Кто-то поет хорошо, кто-то стихи пишет. А у меня, один студент говорил, как это… врожденный лингвистический талант. Ладно, самое главное, что никаких партизан в округе нет. Хотя, кто же того немца убил?