Иранская мина

Глава 2

Шелестов и Буторин смотрели из окна советского посольства на то, что творилось на улице. А творилось там странное. Иранские рабочие под надзором английских военных выгружали доски и тонкие бревна. Выглядело это как подготовка к строительству крытого перехода из британского посольства в советское. Неужели чопорные британские дипломаты боятся дождя? А как же типичный образ джентльмена, опирающегося на большой сложенный зонт, как на трость?

В комнату вошел Берия. Он внимательно посмотрел на оперативников, потом тоже подошел к окну и выглянул на улицу. На лице наркома появилась язвительная усмешка.

– Хваленый британский лев, – сказал Берия.

– Что происходит, Лаврентий Павлович?

– Отныне все заседания будут проводиться у нас. Решение было принято после того, как президент Рузвельт согласился на приглашение товарища Сталина остановиться в нашем посольстве. Британский премьер согласился, но с одним условием. Вы его как раз и наблюдаете.

– Закрытый переход через улицу из одного здания в другое? – Буторин и Шелестов переглянулись. – Черчилль так боится покушения? Его так напугал факт странного проникновения в американское посольство постороннего человека?

Стекла очков наркома таинственно блеснули.

– Англичане об этом не знают. Американцы не поставили своих союзников в известность об этом происшествии.

– Как так? – удивился Буторин. – Уж, казалось бы, вот кто ближе всех друг другу – и такая скрытность!

– На этом настоял сам Рузвельт. Когда ему доложили о проникновении, он сразу связался с товарищем Сталиным и попросил его о помощи. Особенно он просил сохранить в тайне причину. Рузвельт или не хочет показаться параноиком, или не доверяет союзникам больше, чем нам. Возможно, англичане получили информацию от своего источника в американском посольстве, но я в этом сомневаюсь. Вот Максим Андреевич был там, он знает, что о происшествии в курсе единицы. Когда начальник охраны и его помощник переполошились, они провели обыск территории и здания, как при обычной проверке перед приездом первого лица государства. Настоящую причину знают два или три человека. Тем более что погиб Такер.

– Его помощник Дастин Хигс темнит, утверждает, что не имеет представления, кто мог совершить покушение на его шефа, – добавил Шелестов. – Мне это кажется невероятным.

– Значит, пока будем обходиться той информацией, которую имеем и которой можем доверять, – ответил Берия. – Платов прислал шифровку. Он даст нам своего агента, который говорит по-русски. Через него вы активизируете местную агентуру. Это немного, но эти люди знают страну, обстановку и местное население. Без этого соваться глупо. А еще я вам дам переводчика. Его зовут Юсуф. Максим Андреевич, он в полном вашем распоряжении. Берегите его, другого такого мне вам не найти. По крайней мере, быстро не найти, а времени у нас, как вы понимаете, не то что мало – его нет совсем. Цейтнот у нас с вами. Чем заняты Коган и Сосновский?

– Коган работает на южном направлении в зоне ответственности американцев, – ответил Шелестов. – Там проще всего добыть взрывчатку и оружие. Через порты проще доставить диверсантов и легализоваться. Сосновский работает в журналистской среде, с аккредитованными в стране европейцами. – Шелестов помолчал, потом спросил: – Лаврентий Павлович, вы не рассматриваете варианта, что, когда два лидера собираются в одном посольстве, их становится легче убрать одним ударом?

– Вы полагаете, что немцы искусственно создали такую ситуацию, предполагая подобную реакцию Рузвельта? Смысл? В здании нашего посольства ежедневно будут собираться все три лидера государств антигитлеровской коалиции. Думаете, немцам стоило огород городить, рисковать агентом?

– А если это не немцы? – Шелестов медленно повернулся и показал на улицу, где между зданиями двух посольств рабочие строили крытую галерею.

Шелестов и Буторин вернулись в свою комнату. Открыв дверь, оперативники уставились на незнакомца, который сидел в кресле и читал свежую газету. Казалось бы, ничего необычного нет в том, что человек присел на минутку почитать прессу. Но в кресле сидел молодой человек лет тридцати, одетый в национальную иранскую одежду, которая не менялась в сельских районах и бедных кварталах уже лет двести. Шерстяные, зауженные к щиколоткам штаны, рубаха с широкими рукавами, безрукавка, отороченная по краям цветной материей. Был он смуглым, с обветренным лицом. Шелестов сразу отметил его руки с грязными ногтями, которые не видели ножниц, – видимо, обгрызенными или небрежно обрезанными ножом. А когда молодой человек поднял голову, окинув быстрым умным взглядом оперативников, когда он поднялся и чуть ли не вытянулся по стойке смирно, Шелестов сразу понял, что перед ним не просто мастер маскировки, а талантливый актер, умеющий создавать нужные образы.

– Прошу прощения, – чуть улыбнулся молодой человек. – Я с дороги и не имел возможности почиститься.

По-русски он говорил безупречно. И то, как этот незнакомец изъяснялся, лишний раз подтверждало, что это образованный человек и русский – его родной язык. Шелестов подошел и протянул ему руку.

– Юсуф Сакхатов. Прибыл в ваше распоряжение в качестве переводчика и помощника по вопросам местного населения.

– А вы неплохо маскируетесь, – оценил Буторин, в свою очередь пожимая руку переводчику. – У меня первая мысль была, что вы привезли овощи на кухню и у дверей сейчас стоит ваша раба.

– Стараюсь, – улыбнулся молодой человек. – Это вроде как мой хлеб. Да и добираться мне сюда пришлось районами не очень цивилизованными. Там легче затеряться, если не будешь бросаться в глаза. А в городах иранцы относятся друг к другу внимательнее. Цивилизация их испортила. Зависть, любопытство, желание на ком-нибудь или на чем-нибудь заработать. Это в сельских районах остался дух старой Персии – ты меня не трогаешь, я тебя не трогаю, и мне все равно, кто ты и куда идешь. Все мы под одним небом ходим и одну воду пьем.

– Ну да, – кивнул Шелестов, приглашая гостя присесть. – Аллах един, и все мы поклоняемся ему. Главное, что ты правоверный мусульманин, а до остального никому нет дела.

– Ну, не совсем так, – снова улыбнулся открытой улыбкой Юсуф. – Конечно, большинство иранцев исповедуют ислам, но все же заметна доля приверженцев и других религий. В Иране примерно десять процентов суннитов и лишь около одного процента других религиозных меньшинств: христиан, бахаев, иудеев, зороастрийцев, мандеев, синкхов, индусов…

– Ого, познания! Неплохо для сотрудника НКВД, – похвалил Буторин. – Или вы от армейской разведки?

– Я, собственно, от Московского института востоковедения.

– Студент? – удивленно вскинул брови Шелестов.

– Доцент.

– Ух ты! – рассмеялся Буторин. – Значит, специальной подготовки никакой, оперативного опыта нет. Но нам важнее ваше знание языка, обычаев страны, ее культуры. Как вас сюда доставили? Самолетом?

– Ну нет, – с достоинством отозвался Юсуф. – Я все сам. Перешел границу в районе Горгана, потом добирался на перекладных. В общем-то, нелегально, с поддельными документами. А на территорию посольства меня привезли на заднем сиденье машины, накрыв с головой одеялом, чтобы никто не видел моего лица.

– Шпион! – рассмеялся Буторин.

Шелестов постарался вернуть беседу в деловое русло:

– Ну ладно. Давайте к делу. Вам необходимо сменить гардероб, потому что ближайшие пару дней нам придется много общаться с местными на окраинах Тегерана.

Вечеринка в журналистском клубе была в самом разгаре. Конечно, было не так открыто и шумно, как это могло бы быть в любой европейской стране, но сам факт того, что в мусульманском обществе для европейцев, проживающих и работающих в Иране, разрешили открыть питейные заведения, говорил о многом. Например, о гибкости политики существующего руководства исламского государства и о том, что в стране действительно работает много специалистов из Европы и Америки. А это значит, что экономика, промышленность и деловая сфера страны развиваются, и развиваются успешно.

Сосновский сидел за столом с двумя французскими журналистами и потягивал джин с тоником. Журналисты были молодыми людьми, довольно амбициозными, и имели свободные буржуазные суждения. Михаилу было интересно с ними общаться. Тем более что один приехал с юга Франции, не оккупированного гитлеровцами, а второй – из французской Африки. Высокий красавец Арман Жобен пил мало, но зато больше рассуждал и философствовал.

– Вся история государственности сводится к тем или иным попыткам проверки на прочность определенных формаций. Есть классические государства в стандартной, если хотите, форме и с нормальным, естественным развитием производительных сил. Тогда все идет мирно и спокойно, за исключением каких-то спорных, но закономерных вопросов. Но когда начинаются социально-экономические эксперименты в виде коммунистического государства, тогда ему невольно приходится выдерживать борьбу. Это как мутантам от природы приходится выживать среди обычных животных.

– Интересные у вас аналогии, Арман, – засмеялся Сосновский, который выдавал себя за аргентинского журналиста от свободной прессы. – И ассоциации. Значит, Советский Союз – это какой-то нежизнеспособный мутант? Мутанты всегда нежизнеспособны, но именно он уже два года перемалывает, успешно перемалывает самую современную, опытную и технически оснащенную армию мира и не сдается, не гибнет. Более того, этот мутант вот здесь, в Тегеране, решает судьбу мира с лидерами Великобритании и США. Может, вы где-то напутали в своих умозаключениях?

– Я понимаю ваш сарказм, Мишель, – кивнул журналист. – Франция продержалась против этой армии совсем недолго, но, может, в этом есть мудрость ее политики? Цивилизованной политики! Ведь даже не вся моя страна оккупирована, промышленность работает, рабочие получают зарплату, имеют средства к существованию, работают учебные заведения. В Советском Союзе же все разрушено, все горит и гибнут миллионы. Вы чувствуете разницу?

Сосновский не успел ответить – в разговор вмешался Жак Шарбонно. Журналист был сильно навеселе и заговорил, покачивая головой и ехидно улыбаясь:

– Знаешь, я тоже патриот своей родины, и я тоже ненавижу нацистов. Но твоя философия звучит как-то не очень красиво. Как в пацифистской воскресной школе. Значит, благословим тех, кто сдался и мирно живет под пятой вражеского солдата, а тех, кто сражается и не приемлет власти оккупантов на своей земле, мы будем порицать.

– Ах, я говорю совсем не о том, Жак, – недовольно поморщился француз. – Всегда ты передергиваешь понятия и смысл моих слов.

– Друзья, давайте не будем об этом сегодня! – вмешался Сосновский, делая вид, что его язык немного заплетается от выпитого. – Давайте хоть один вечер проведем в тишине и неге. Слушайте, а здесь есть приличные дамы?

– Вот это тоже к нему, – захохотал Жобен и ткнул пальцем в сторону Шарбонно. – Жак у нас главный специалист в этом деле. Он тоже задается этим вопросом, приезжая на новое место в другой город или страну. И отметьте, господа, всегда чудом остается жив!

Шарбонно ответил смехом и смущенно погладил свежую ссадину на виске. Сосновский сразу ухватился за этот жест. Реакция журналиста была слишком характерна, чтобы опытный разведчик ее не заметил. Особенно в контексте нового поворота беседы. Эти два француза вынуждены дружить, поскольку здесь, в Тегеране, практически нет французов. И что бы там ни говорили политики, французы – еще большие расисты, чем англичане или немецкие нацисты. В их культуре и литературе это просто сквозит. Надо этим воспользоваться.

Бабник Шарбонно все же не любил распространяться о своих победах, а примерный семьянин Жобен порицал наклонности своего приятеля. И когда он поднялся из-за стола, Сосновский тоже встал.

– Слушайте, Арман, нам с вами по пути. Пожалуй, я вас провожу, а то вы что-то неуверенно выглядите. Оставляем вас, Жак, – помахал рукой Сосновский второму французу. – Надеюсь, увидимся завтра возле советского посольства.

– Проваливайте, – махнул рукой журналист. – Завтра там ничего интересного не будет. Надо пользоваться и другими каналами информации. До встречи!

Они шли по улице, и Михаил то и дело поддерживал француза под локоть, когда того шатало в сторону проезжей части. Морщась от обилия алкоголя в организме, Жобен снова принялся философствовать. Его опять понесло рассуждать на тему войны, но Сосновский мягко и ненавязчиво перевел разговор к вопросу взаимоотношений мужчин и женщин. Неизбежно они снова заговорили о Шарбонно. И тут Сосновскому удалось выудить у перебравшего француза тайну ссадины на виске его приятеля.

– Надо же было прийти такому в голову, чтобы здесь, в исламском мире, попытаться познакомиться с женщиной на улице! Тем более имея целью ее соблазнение!

История ссадины на лице Шарбонно в голове Сосновского сразу приобрела конкретные очертания. Но в том виде, в котором она была прокомментирована журналистом, событие действительно выглядело нелепо. Поэтому Михаил решил использовать старый испытанный способ выуживания информации у ничего не подозревающего человека – сарказм и недоверие в чередовании с полным согласием и разделением точки зрения. Такие «психологические качели» часто помогали Сосновскому в работе за границей еще до войны.

– Вы правы, Арман, это просто верх легкомыслия – приставать к местной женщине, мусульманке, на улице. Тут не только по голове получить можно, можно и на кинжал в живот нарваться.

– Была бы мусульманка – я бы его удержал. Да он и сам бы побрезговал. Жак интересуется только смазливыми европейскими женщинами.

– Видимо, только замужними, раз любит получать за это по голове?

Такого рода болтовня длилась минут двадцать, пока они шли до гостиннцы, в которой остановился Жобен. Но за это время француз, не имевший намерений рассказывать «аргентинцу» о приключениях своего приятеля, тем не менее, порицая и сетуя на его наклонности, постепенно выболтал почти все о том, что произошло пару дней назад с его коллегой. Получалось, что Жак увлекся какой-то молодой женщиной, европейкой, которую несколько раз видел на местном рынке. Хотя «несколько раз» вполне могло означать всего два раза. Для пылкой натуры французского журналиста достаточно и этого. И когда он увязался за женщиной с целью завести необременительное знакомство, получил удар по голове и свалился без чувств в каком-то переулке. Кто это сделал и почему, или Шарбонно не понял, или Жобен не смог рассказать, но вариантов было два: либо это была попытка ограбления Жака, либо у женщины был телохранитель.

Собственно, насколько Сосновский понимал ситуацию в иранской столице, здесь грабежи, тем более в центральной части города, не процветали. Скорее всего, никто грабить Шарбонно не собирался. Да и гипотеза о европейке, которая ходит по городу с телохранителем, тоже не выдерживала никакой критики. Ну кто она такая? Царская особа? Можно было бы такое предположить, если бы речь шла о мусульманке, которая ходит по городу с закрытым лицом, – за ней незаметно приглядывает брат или человек, нанятый мужем. Но европейка!.. И тем не менее факт оставался фактом – когда француз догнал женщину и попытался с ней заговорить, ему врезали по голове чем-то тяжелым. И если бы за приятелем не поспешил Жобен, то неизвестно, чем бы все закончилось. Француз бежал шумно и окликал своего приятеля громко, на всю улицу. Мог и вспугнуть убийцу, если убийство планировалось. Но тогда ситуация поворачивалась иной стороной – неприглядной и зловещей. Кто, зачем, почему напал на французского журналиста? В этом случае женщина совсем ни при чем. Кто-то лишь воспользовался тем, что француз ушел с людного места, и его попытались убить.

Если целью было не ограбление, тогда остаются два варианта: либо профессиональная деятельность журналиста, либо его не совсем приличные наклонности, касающиеся женского пола. Он мог что-то узнать, и его решили убрать, а мог переспать с женой человека, который вот так решительно и конкретно мстит за оскорбление. Надо в этом случае разобраться. Черт с ними, с «рогатыми» мужьями – Шарбонно, сам того не подозревая, мог выйти на немецкую разведку. И это означает, что француз по-прежнему в опасности и за ним нужно приглядеть.

Они встретились на темной улице, в том месте, где через арык со сточной водой был перекинут шаткий деревянный мостик. Шелестов стоял в нише каменного дома с заколоченной дверью и похлопывал по руке свернутой газетой. Буторин под навесом закрытого магазина наблюдал за улицей в тридцати метрах от места встречи.

Иранец появился точно в назначенное время. Он быстрым шагом преодолел более-менее освещенный участок улицы и подошел к Шелестову. Одет он был вполне по-европейски, как и многие жители Тегерана, – пиджак, брюки, на голове мягкая шляпа. Край шляпы низко опущен, так что лица не разглядеть.

– Если вы ищете телефонную станцию, то она уже закрыта, – тихо сказал мужчина по-русски с сильный южным акцентом.

– А сколько сейчас времени? – задал условный вопрос пароля Шелестов.

– По местному времени двадцать два часа, а по берлинскому – двадцать один.

– Значит, в Берлине раньше наступит рассвет, – ответил Шелестов и протянул руку. – Здравствуйте, товарищ.

– Здравствуйте. – Мужчина ответил крепким рукопожатием и встал в нишу рядом с Шелестовым, чтобы его не было видно с улицы. Он заговорил с заметным волнением в голосе: – Думал уже, что война закончится, а я так и не понадоблюсь. Однако и эта страна оказалась в центре событий! Называйте меня Казбек. Я слушаю вас.

Буторин хорошо видел в полумраке ночной улицы газету в руке Шелестова. Виктор пришел на место встречи с агентом за час и успел осмотреть окрестности. Как появился Шелестов, Буторин не заметил. Это хорошо, значит, Максим не растерял навыки. Пока все было спокойно, ничто не давало поводов для беспокойства. Обычно, если агент под наблюдением врага, его не просто ведут к месту предполагаемой встречи, но еще и само место плотно прикрывают наблюдателями. Но для этого надо знать конечную точку маршрута подопечного, а она известна не всегда.

Мелькнула голова в шляпе, и снова темная фигура человека слилась со стеной дома. Ни звука, ни шороха. Буторин напрягся, нащупал за ремнем немецкий «вальтер». Вот незнакомец подходит к Шелестову, называет пароль… Они должны были уже закончить обмен приветствиями… Так и есть. Шелестов снова чуть похлопывает по ладони газетой – значит, все в порядке. Значит, пароль верен, и контакт состоялся. Буторин облегченно вздохнул. Трудно работать в чужой стране, не зная языка. Да, их группа, с ее опытом и спецификой проводить такие операции, была нужна здесь. Но язык! Поэтому нужны помощники, агенты со знанием языка, страны, ее обычаев и культуры.

Виктор стоял неподвижно под навесом магазина, полностью скрытый в тени. Он только собрался было осторожно переместить тяжесть тела на другую ногу, как вдруг заметил человека в черной кожаной короткой куртке и кепке. На ногах – сапоги, в которые заправлены военные бриджи. Или обычные узкие брюки, непонятно. И это был не просто прохожий. Пришлось замереть и дышать через раз, наблюдая за незнакомцем. Тот появился справа, оттуда же, откуда пришел агент. Это плохо. Это могло означать слежку. Даже попытку захвата. Нужно действовать мгновенно. Интуиция подсказывала, что это не мнимая, а реальная опасность.

Когда незнакомец в кепке поравнялся с ним, Буторин сделал шаг вперед и… выдал себя. У незнакомца оказались отличный слух и великолепная реакция. Виктор понял, что немного не рассчитал своих действий, а мужчина, едва успев повернуть голову и поняв, что перед ним один противник, тут же сделал почти неуловимый жест рукой, и в темноте тускло блеснуло лезвие ножа.

Несмотря на неожиданность нападения, Буторина больше беспокоила не собственная безопасность и не исход предстоящей схватки, а возможность предупредить Шелестова и защитить его и агента. Церемониться он не стал. Скорее всего, противник не один, и, скорее всего, сейчас начнется стрельба. Виктор поймал противника за кисть во время удара ножом снизу и тут же вывернул его вооруженную руку, заламывая ее за спину с таким ожесточением, что послышался хруст. Незнакомец вскрикнул, но Буторин уже выхватил нож из его пальцев.

Все-таки профессиональный опыт подсказывал, что этого человека надо брать живым, но рефлексы выживания в бою оказались сильнее. Когда Буторин боковым зрением заметил движение справа от себя, он, не мешкая, всадил лезвие ножа противнику под левую лопатку и развернул смертельно раненного человека в сторону новой опасности. Тут же темноту прорезали два пистолетных выстрела. Тело первого противника дважды дернулось от попадания пуль. Буторин выхватил свой пистолет и выстрелил в темноту. Второй противник упал, а Виктор прижался спиной к стене и быстро окинул улицу взглядом. Шелестова и агента в нише не было. Шума с той стороны тоже не было. Значит, командир не пострадал.

Справа мелькнул луч света автомобильной фары. Где-то рядом послышались гортанные крики. Встреча с новыми противниками в ночном городе Буторина совсем не устраивала. Как и знакомство с местной полицией. Убедившись, что Шелестов скрылся, он добежал до каменного забора и, оттолкнувшись ногами, подбросил свое тело вверх. Еще один взгляд вдоль улицы – и Буторин спрыгнул вниз с другой стороны. Он хорошо изучил эту часть города и в кромешной темноте легко нашел проход на соседнюю улицу.

Через полчаса, обследовав гостиничный номер и убедившись, что посторонние в его отсутствие не появлялись, Виктор залез в ванну и закрыл глаза. Ему было о чем подумать.

Работа в порту кипела, краны снимали груз с прибывших кораблей и размещали их на разгрузочных площадках. Подходили грузовики, работали иранские портовые грузчики. Резкие предупреждающие звонки кранов, сигналы автомобилей, разноязыкая речь. Обычный день в грузовом порту.

Коган шел вдоль причалов и смотрел на советских водителей. Всего-то несколько дней в чужой стране, а уже смотришь на соотечественников с особым чувством. Да, трудно понять, представить себя в шкуре разведчика за рубежом, который лиц соотечественников не видит годами.

Коган всматривался в лица шоферов. Простые, утомленные, обожженные южным солнцем, обветренные пыльными иранскими ветрами лица. Обычные русские мужики, по большей части деревенские. Это видно по рукам, по суставам пальцев, по ладоням, по въевшейся в кожу земле, маслам. Натруженные руки русского мужика, который снова тянет на себе непосильный груз войны. Кто сказал, что на передовой тяжелее? Вы попробуйте, как вот эти, поработать в страшную, адскую жару, глотая пыль, когда во время движения толком ни поесть, ни попить. Когда каждую поломку надо устранять быстро, сбивая пальцы и надрывая живот. Когда люди падают в обморок, а потом встают и снова садятся за баранку. Потом короткий отдых, и снова в путь, снова по кругу.

Такие вот простые шоферы и везут на себе войну. Везут снаряжение, боеприпасы, топливо. Под бомбежками, взрываясь вместе со своими машинами, в лютую стужу, когда в кабине так же холодно, как и в степи, а тебе приходится еще и поднимать лобовое стекло машины, потому что через залепленное снегом замороженное стекло ни черта не видать. И так на всех фронтах. И здесь, и в Ленинграде на Дороге жизни. Сколько их, ушедших на дно Ладожского озера вместе со своими машинами, грузом… ленинградскими детьми…

Сдвинув на затылок шляпу, Коган деловитым шагом обходил загруженные, готовые к рейсу машины. Спрашивал у шоферов приветливо, как дела, как настроение. Многие отвечали охотно. Когана здесь видели часто, в том числе и в сопровождении ответственных работников, «приемщиков» с советской стороны. Шоферы невольно воспринимали его как своего. Да и на папиросы Коган никогда не скупился.

В западной части порта располагался отстойник, откуда подавались на погрузку машины и где формировался очередной конвой. Здесь, на краю порта, было меньше производственного шума, здесь пахло морем, а не стройматериалами, слышны были шум волн и крики чаек. Коган и сюда заглядывал, чтобы после шума и гомона посмотреть на море, на горы и на чаек. Ну и с земляками перекинуться парой слов, узнать, как дела на родине.

На самом деле Борис изучал в том числе и шоферский состав конвоя. Это очень важно. Важны не только погрузка, маскировка и охрана груза. Не только исправность машин, которые, кстати, здесь и осматривают, и ремонтируют, если находят проблемы. Важно понять, как вообще сложилась система подготовки и реализации конвоя. Где слабые места, где возможны сбои и воздействие диверсантов. Где, в какой момент возможно подложить взрывчатку, взорвать машину или несколько машин, совершить нападение в пути. Вражеская разведка умеет делать всякое, в том числе находить слабых людей и делать их предателями. Нечему тут удивляться, это надо учитывать.

Этого быстроглазого молодого водителя, Матвея Горохова, Коган приметил давно. Было что-то в парне неприятное, крысиное. И дело не только во внешности. Борис, еще работая следователем особого отдела НКВД, давно обратил внимание, что черты характера и наклонности оставляют след на внешности человека, на выражении его лица и мимике. Очень часто ему удавалось составить представление о человеке в первые же минуты общения с ним, просто разглядывая его лицо, манеру говорить, его взгляд, выражение глаз, жестикуляцию.

Коган был уверен, что этот парень имел судимость и на зоне ходил у местных авторитетов в шестерках. Только вот не брали сюда судимых, это было точно.

Подойдя к группе шоферов, Коган заговорил с ними о последней поездке, о родине, о дороге. Мужики с удовольствием угостились из портсигара Бориса папиросами и стали расходиться по машинам. Пошел к своему «стударю» и Матвей Горохов. Убедившись, что на него никто не смотрит, Коган не спеша двинулся за Гороховым. И когда тот, открыв дверь, поднял сиденье и стал перебирать инструмент, Коган спросил:

– Слушай, Матюха, я смотрю, тебя начальство не жалует, да и ребята сторонятся. Не сдружился ты с коллективом?

– А что они мне, – угрюмо ответил парень. – Я сам по себе, они сами по себе. Я детдомовский, я привычный.

– Тебе нужен старший товарищ, Матюха, который защитит и в трудную минуту поможет советом или еще чем. Я же знаю, вам тяжело в дороге, а частенько и местные к вам подходят. Мало ли что им нужно от водителя, который возит ценный груз.

Глаза Горохова суетливо забегали. Сразу стало понятно, что парень все понял, но никак не может решиться. Трусоват по натуре, да еще и подленький. «Ох, били его в детдоме, ох, били», – подумал Борис, доставая из кармана две пачки хорошей очищенной махорки фабричного производства. Он положил их на сиденье рядом с шофером и заговорил тише:

– Как тут у вас с местным населением? Контачите?… Мне можно рассказать, я тебя всегда прикрою и спасу – хоть от начальства, хоть от шоферов. Да и не узнает никто. Не в моих это интересах.

– Запрещено это, – таким же заговорщическим тоном стал отвечать Горохов. – Нельзя нам. Следят. Строго следят.

«Купился, – с удовлетворением подумал Коган. – А глаз у меня точен, ничего не скажешь. С третьего раза попал в нужного человека». И он сразу сменил тон на строгий, чтобы в нем чувствовалась не только забота, но еще и угроза. Нельзя в такой ситуации и в таком разговоре убеждать и просить. Только требовать и приказывать.

– Ты мне это брось! – хмуро и строго отозвался Коган. – Я лучше твоего знаю, кому и что здесь положено. Ты, если хочешь сладко жрать и тепло спать, если хочешь, чтобы начальство по головке гладило и по мелочам тебя не трогало, дружи со мной. Дай время, я тебя и в столицу заберу, если ты, конечно, пригодишься мне. Ну, кто тут у вас с местными заигрывает, продукты меняет, другим способом якшается?

– Есть, есть такие, – медленно заговорил шофер, бледнея на глазах. – Только я сам. Если что про них всплывет, так они и меня потащат за собой. Как быть-то?

– Ты раньше времени не мельтеши! Если что будет, так я любому следователю или оперу замолвлю про тебя словечко. Мол, оперативная необходимость была, в доверие втерся по моему личному приказу. Никто не тронет! Ты, главное, со мной дружи, тогда не тронут. Ну, давай, колись, друг ситный! Про кого хотел рассказать?

И Горохов начал рассказывать, как еще весной, когда они получали и перегоняли в порту военные машины, шоферы продавали инструмент и топливо. Иногда даже паек и шоколад, который часто клали союзники в медицинские аптечки. Фактов было мало, да и говорил Горохов только о тех шоферах, которые на линии уже не ездили. Хитер парень. И выслужиться хочет, и не подставиться пытается. Но все же Когану удалось выудить у Матвея одно имя и один важный факт. Сам Горохов не придавал этому большого значения, вроде как пару раз был свидетелем и больше ничего не знал. Вот и решил Когану сдать информацию – так сказать, в довесок.

– Есть у нас тут среди перегонщиков один – Погорелов. Никифором его зовут. Так вот, в прошлый и в позапрошлый разы мы, когда шли здешними землями, останавливались в одном и том же месте. Там еще источник и вода чистая, в радиатор ее заливать милое дело. Ну и местные там тоже по воду ходят. Короче, бабенка там у него. Не то чтобы постоянная, но оба раза он к ней ночью бегал. И вещмешочек у него пузатый был с собой, а назад пустой приходил. Тешится он с ней, как женка она у него тут или полюбовница.

Коган несколько минут бился, пытаясь выяснить, что Матвей точно знает об этой женщине и ее отношениях с шофером Погореловым, а что и, самое главное, почему он сам себе надумал, нафантазировал. Ответ на последний вопрос нашелся быстрее всего. Погорелов въехал Горохову по морде месяц назад за высказывания в адрес женщины-военврача и начальника автоколонны. Обоих шоферы любили, оба работали здесь, не щадя себя, как говорится, на износ. Наверное, и правда между ними были какие-то отношения, но это их личное дело, и лезть туда грязными ногами Матвею не позволили. «Значит, месть», – понял Коган. Но все равно утверждения Горохова были весьма серьезны.

Расспрашивать других шоферов о похождениях Погорелова было опасно. Будь это обыкновенное режимное мероприятие, все было бы просто. Опросили бы три десятка человек, нажали бы на них. Допросили бы и самого нарушителя режима, приперев его к стенке показаниями. Сделали бы ему серьезное внушение о недопустимости и отправили бы, например, на фронт, на передовую. Но сейчас у Когана просто не было времени на такие долгие мероприятия. Вот уже месяц Погорелов общается с кем-то на трассе, причем общается тайно, а конференция глав государств антигитлеровской коалиции уже идет. И любой день промедления может обернуться уже хорошо подготовленным покушением.

Дождавшись вечера, Коган отправился к общежитию шоферов. Нужно поговорить с начальником автоколонны, вызвать Погорелова и основательно его допросить, даже если на это уйдет вся ночь. Борис был опытным следователем и надеялся, что сломать простого шофера ему удастся быстро. Ведь на допросах в свое время ему приходилось работать и не с такими арестантами. Он допрашивал генералов, матерых шпионов, затаившуюся злобную контру из белогвардейского подполья. И это зачастую были убежденные, закоренелые антисоветчики.

С сожалением посмотрев на свои пыльные ботинки в свете освещенной витрины закрывшегося магазина, Коган двинулся в сторону порта. Опрятный по натуре человек, он очень раздражался, что не было возможности погладить брюки и рубашку. Да что уж погладить – просто сменить. Но хотя бы бриться он старался каждый день. «Так недолго и опуститься», – понимал Коган. Одернув пиджак, поправив жилетку и кобуру под мышкой, он зашагал в сторону окраины, где располагалась советская автоколонна.

Пистолетный выстрел хлестнул в темноте, как кнутом. Коротая вспышка – и тут же послышался крик. То ли от боли, то ли от отчаяния. Еще два выстрела, и уже несколько голосов стали кричать в темноте. Загорелся прожектор на «вышке», где-то заработал автомобильный мотор. Громко разлетелось вдребезги стекло.

Коган сунул руку под пиджак и вытащил пистолет. Шум нарастал. Несколько пистолетных выстрелов подтвердили, что кто-то убегал, а кто-то догонял убегавшего. Самое главное – не попасть в темноте под чужие выстрелы.

Коган прижался спиной к кирпичной стене и отвел «собачку» курка. Сейчас в свете прожектора он хорошо видел часть улицы. Тем более что по ней уже метались лучи света от автомобильных фар. «Если перебежать через улицу и встать вон за теми ящиками у магазина, то беглец окажется прямо возле меня, и я его возьму», – решил Борис и собрался было броситься вперед.

В этот момент вдруг показался человек в короткой куртке. Он метнулся сначала в одну сторону, потому в другую. Кажется, несколько пуль, пущенных его преследователями, пролетели мимо, и незнакомец снова бросился бежать вдоль стены. Коган поднял руку и прицелился, старясь попасть беглецу в ноги.

Сомнений в том, что это враг, не было – слишком много сил и средств охраны порта было задействовано для преследования. Но Коган не успел спустить курок – навстречу незнакомцу выскочили два американских солдата с автоматами. Беглец резко отпрянул к стене, выстрелил и, похоже, ранил одного из американцев. Второй разрядил в незнакомца полную обойму и, когда тот повалился на землю, вытащил из кобуры пистолет и осторожными шагами стал приближаться к телу. Коган выругался и, сплюнув, сунул пистолет обратно в кобуру.

На улицу вылетели два «Виллиса» с вооруженными людьми. Двое в военной форме и двое в гражданской одежде соскочили с подножек машин и окружили тело беглеца. Борис постоял немного, оценивая ситуацию, а потом пошел по улице, обходя ящики, чтобы американцы его увидели. Ничего удивительного, если они в неостывшем пылу погони начнут палить. Но это будет неприятно.

Когда он появился в двух десятках шагов от американцев, двое в военной форме резко обернулись и вскинули оружие. Коган с готовностью развел и чуть приподнял руки, показывая, что он безоружен. Его напряженно ждали.

Только когда Борис подошел совсем близко, его узнал Юджин Смолл.

– Это ты, Борис? – хмуро произнес по-русски американский разведчик. – Какого черта ты разгуливаешь по ночам в тех районах, где стреляют?

– Какого черта, Юджин, вы поднимаете стрельбу там, где я гуляю по ночам? – парировал Коган.

Американец усмехнулся и поднялся с колен. Он кивнул на тело, и его помощник с готовностью осветил убитого фонариком. Один из «Виллисов» подогнали поближе, и тот осветил фарами место происшествия. Коган разглядел человека в короткой куртке. Когда американцы в штатском перевернули труп на спину и принялись осматривать карманы, за пазухой у убитого показался какой-то сверток из оберточной бумаги, перевязанный бечевкой.

– Что ты знаешь об этом, Борис? – спросил Смолл.

– Думаю, что знаю меньше тебя, – покачал Коган головой. – Я шел в порт к автоколонне по своим делам и услышал стрельбу. А кто этот человек и почему вы затеяли с ним перестрелку? И, самое главное, зачем вы его застрелили? Так вы не получите ответов на ваши вопросы.

Смолл хмуро посмотрел на одного из военных, тот опустил голову и шумно вздохнул. Кажется, это был тот, второй, который выпустил в беглеца автоматную очередь. Его раненного в руку напарника уже перевязывали во второй машине.

Юджин Смолл прекрасно знал, кто такой Борис Коган. Они не раз обсуждали свои дела, связанные с поиском и противодействием немецкой разведке. Никто из них особого приказа по поводу контактов друг с другом от начальства не получал, была лишь общая установка в интересах дела поддерживать оперативные контакты с разведкой союзников. Обмен стратегической информацией и общие планы обсуждались, конечно же, в более высоких кабинетах и людьми в более солидных погонах.

– Этого человека засекла охрана порта, – стал рассказывать американец. – Он пытался перебраться за ограждение, когда его окликнули. Его хотели задержать, но он начал отстреливаться. Остальное ты видел, я думаю.

– А это что у него? – показал Коган рукой на сверток.

Один из американцев положил сверток на землю, прощупал его пальцами, потом вытащил из кармана нож и разрезал бечевку. Когда бумага была со всеми предосторожностями развернута, все присутствующие увидели небольшие толстые штыри с короткими хвостиками и моток толстого шнура с характерным запахом битума. Это были детонаторы и бикфордов шнур.

– Где конкретно его заметили? – спросил Коган, осматривая огнепроводный шнур явно фабричного, а не кустарного производства.

– Неподалеку от ваших машин. Там, где находится бензохранилище.

– Да-а, – покачал Коган головой. – Шуму и света было бы много. Вы специально там держите побольше охраны?

– Ценность материалов и техники всюду велика. По этому принципу мы охрану не строим. Просто появились подозрения, что кто-то уже несколько раз прощупывал подходы к бензохранилищу. Глупо, что нам не удалось взять исполнителя живым. Оборвалась ниточка.

– Ладно, Юджин, у меня дела в порту, а утром нам с тобой будет о чем поговорить.

– Хорошо, Борис, приходи, – кивнул американец.