Ирод

XV

Наступил праздник «кущей». Еще накануне по Иерусалиму разнеслась весть, что юный Аристовул, последний от корени царя Давида и Маккавеев, в сане первосвященника явится в храм для жертвоприношений. Весть эта подняла на ноги весь Иерусалим. Более других народов склонные чтить свою историческую старину, своих национальных вождей, иудеи думали видеть в этом факте признаки возрождения того, что, казалось, попрано было идумеями. Иудеи опасались даже, что сан первосвященника, сан, преемственный от патриархов и пророков, идумеи так же присвоят своему роду, как, благодаря оружию римлян, они присвоили себе царскую власть. А от Ирода все станется. Ведь он изгнал же из своего дворца и из Иерусалима свою первую жену, Дориду, а вместе с нею изгнал и своего первенца сына, Антипатра, рожденного от Дориды. Как еще не изгнал он Аристовула? Мало того, как еще жив этот прекрасный юноша? Недаром в городе ходит молва, что Ирод погубил престарелого первосвященника и царя Гиркана.

Теперь иерусалимляне стремились к храму перед началом жертвоприношений. Особенное движение замечалось около Овчей купели, где мыли овец, обреченных на заклание. Тут же толпились нищие, хромые, слепые. Все, казалось, ожидало какого-то чуда. Двор храма был также запружен народом, который протискивался к ларям, столикам и клеткам с голубями, также предназначенными для приношений. Продавцы и покупатели кричали, спорили, так что двор храма представлял собою какой-то неистово галдящий базар или «вертеп разбойников», как шестьдесят лет спустя и назвал его Тот, Которого не поняли фарисеи.

Вдруг словно электрический ток пробежал по толпе. Она как будто оцепенела на мгновение.

— Идет! Идет! — послышались взволнованные голоса.

Толпа расступилась. Показался ослепительной красоты юноша в блестящем одеянии первосвященника в сопровождении седовласых Семаии, Авталиона, прочих членов синедриона, а также наиболее влиятельных фарисеев и саддукеев.

— Осанна! Осанна сыну Давидову! — вдруг загремела толпа. — Осанна в вышних! — волной ходило восклицание по обширному двору храма, как шестьдесят лет спустя оно ходило и потрясало воздух, когда вступил сюда Тот, Который «не имел, где голову преклонить».

Этот возглас достиг ушей Ирода, потому что возглас этот, как эхо, повторили даже улицы иерусалимские. Царь побледнел, прислушиваясь к ликованиям толпы.

— Разве у Аристовула отец был Давид, а не Александр? — наивно спросил Рамзес, помогая своему господину одеваться.

— Нет, — отвечал Ирод, — это у глупых иудеев такой обычай: называть сынами Давида людей царского рода, как в Египте фараонов называют сыновьями Озириса и других богов... Так вон оно куда пошло, — подумал он, — шмель в одежде красивого мотылька становится опасным... Надо отослать его к дедушке и к предкам.

Но если бы Ирод видел, что делалось в храме, когда Аристовул явился перед алтарем, он пришел бы еще в большее неистовство. Умиление народа при появлении юноши не знало границ: только иудеи, изумительно страстный и впечатлительный народ, так умеют выражать свой экстаз и в радости, и в горе. Женщины рыдали навзрыд от счастья, смешанного с горькими воспоминаниями о национальных бедствиях. Мужчины выражали свои чувства то восторженными криками, то угрожающими кому-то жестами.

— Вот все, что нам осталось от нашей славы и нашего могущества, — говорили горестно старики, — оба деда его погибли насильственной смертью, отец также, дядя сложил голову под топором римского палача.

— Горе, горе Иерусалиму! — восклицал старый энтузиаст, Манассия бен-Иегуда. — Мое сердце вещает недоброе...

— Нет, нет! — восклицала иерусалимская молодежь. — Мы сплотимся около него! Мы никому не дадим его!

Душа Ирода запылала гневом и завистью, когда ему доложили наушники, что происходило в храме. Он решил не медлить ни дня, ни минуты; в адском уме его сложилось непреклонно...

— Я хочу сегодня, непременно сегодня, вот при этом, а не при завтрашнем свете этого солнца видеть у ног своих труп этого Адониса, — злобствовал он в уме, глядя, как высоко уже стоит солнце над гробницами пророков, вправо от Елеонской горы.

Он стоял в это время на галерее. Вдруг к ногам его упал молодой голубь, еще не умеющий летать. Лицо Ирода мгновенно преобразилось. Он догадался, что голубь выпал из гнезда, помещавшегося на узком карнизе галереи. Он бережно поднял его.

— Бедный птенчик, ушибся, — нежно гладил он перепуганную птичку, — не повредил ли чего? Эй, Рамзес! — крикнул он подходившему рабу. — Позвать сейчас моего доктора! Вели ему осмотреть несчастного птенчика: он выпал из гнезда; не повредил ли он чего. Да потом опять посади его в гнездо и наблюдай, чтобы он опять не вывалился... Укрепи гнездо... А для меня и для Аристовула, а также для брата Ферора и для принца Акибы прикажи седлать коней... Я еду в Иерихон... Чтобы стража из моих галатов также была готова в путь... Возьми, мне некогда, береги как зеницу ока, понимаешь? — заключил он, бережно передавая рабу голубя.

И тотчас же отправился на половину Аристовула и его матери. Александру он застал молящеюся.

— Где Аристовул? — быстро спросил он.

— У себя, переодевается.

— Какая радость! Слышала? — продолжал торопливо Ирод. — Слышала, как принимали в храме нашего юного первосвященника? Радуется сердце матери? И мое ликует... Я так люблю его, больше, чем сына.

Александра с радостными слезами слушала восторженную речь зятя.

— Это должно было сильно повлиять на мальчика; он же такой впечатлительный... Я боюсь за его здоровье... Ему надо сегодня же отдохнуть, рассеяться от слишком сильного волнения... Я хочу повеселить его... Пусть он подышит воздухом... Я сейчас еду в Иерихон и возьму его с собою. Со мной едет и Ферор, а для Аристовула собственно мы еще прихватим и Акибу.

Вошел и Аристовул, такой радостный, светлый. Ирод со слезами умиления обнимал его.

— Знаю, все знаю, — говорил он. — Я давно ждал этого светлого момента; давно я хотел показать Иудее брата моей Мариаммы во всем его блеске... И сегодня это совершилось: Иерусалим и вся Иудея снова обрели своего первосвященника! Но я трепещу за твое здоровье, мой мальчик... хоть ты и первосвященник, но для меня ты — мальчик... Сегодня же, сейчас едем в Иерихон вздохнуть бальзамическим воздухом долины Иордана... Здесь душно, как в каменном мешке, как в печи огненной, куда Навуходоносор сажал таких же, как ты, «трех отроков».

— Но я уже не отрок, — гордо сказал юноша, — мне восемнадцатый год.

Ирод засмеялся и снова обнял юношу.

— Но у тебя еще грудь не укрепилась, за твои легкие я опасаюсь, — говорил он, — готовься же, сейчас едем.

— Куда это? — вдруг спросила вошедшая Мариамма.

— В Иерихон... Я хочу рассеять мальчика после стольких радостных потрясений... А радость, как и горе, все же отравы; только одна сладкая, а другая нет.

Мариамма подозрительно посмотрела на мужа и нежно обняла брата.

— Хвала Непостижимому! — с чувством сказала она. — Он не отвратил лица своего от нашего рода.

Глаза Ирода сверкнули яростью; но он скрыл все это; он боялся, чтобы жена не разрушила его адского плана.

— Да. Но бедный мальчик бледен, он много волновался, и ему нужен целительный воздух долины Иордана, и я еду туда с ним, с братом Ферором и Акибой, — сказал он, не желая слушать возражений.

— Лошади оседланы, и стража готова в ожидании царя, — доложил вошедший Рамзес.

— А голубок что?

— Голубок совсем здоров и опять посажен в гнездо.

Через несколько минут отряд галатов выступал из дворца, сопровождая Ирода и бывших с ним.

По улицам, по которым они проезжали, народ, завидя вооруженных галатов и Ирода, со страхом давал им дорогу, но при виде Аристовула радостно кричал: «Осанна! Осанна!» Слыша эти возгласы, Ирод проникался еще большею яростью против виновника народных приветствий, но тем более старался выказать ему свою нежность.

Выехав Овчими воротами, они обогнули вправо городские стены и через Кедронский поток и масличные рощи стали огибать Елеонскую гору, следуя мимо гробниц пророков.

— Отчего теперь Бог не посылает к нам пророков? — наивно спросил Аристовул.

— Теперь Бог предоставил нам самим предугадывать свое будущее, — отвечал Ирод.

— Всякий человек, как и всякий народ, кузнец своего будущего, — заметил Ферор.

— А я не знаю, что кую и что выкую, — улыбнулся Аристовул.

— Своим благонравием ты уже выковал себе сан первосвященника, — сказал Ирод. — А рождение твое выковало тебе смерть в воде от источника пророка Елисея, — добавил он мысленно.

Оставив влево Вифанию и спустившись в междугорье, они продолжали то рысью, то иноходью проезжать каменистым путем вплоть до того места, где часа два езды от Вифании их глазам открылась долина Иордана с садами и рощами Иерихона, а влево мрачное Мертвое море. Из-за зелени садов выступало белое здание дворца с башнями и бойницами. День был необыкновенно знойный.

— Ах, как хорошо было бы теперь выкупаться в дворцовом водоеме! — сказал Аристовул Акибе.

— Сам лезет в свою могилу, — подумал про себя Ирод и тут же прибавил вслух: — Благая мысль, это освежит вас.

— А ты плавать умеешь? — спросил Аристовул Акибу.

— Умею. А глубоко в водоеме?

— Довольно, чтобы утонуть тому, кто не умеет плавать, — засмеялся Ирод.

Вступив на дворцовое крыльцо и разрешив всем своим спутникам выкупаться в обширном бассейне, который окружал весь дворец, Ирод подозвал к себе одного галата из своей стражи.

— Иди за мной, — сказал он. — Говорят, ты хороший водолаз? — спросил он, когда они вошли в отдельный покой, где никого не было.

— Когда я служил в Аскалоне, светлейший царь, то доставал губки из глубины морской, и в этой глубине я как у себя дома, — смело отвечал галат.

— А долго можешь пробыть в воде? — снова спросил Ирод.

— Столько, сколько нужно, чтобы трое непривычных водолазов могли задохнуться под водой насмерть.

— Хорошо. Я всегда тебя отличал... Ты мне нравишься, и я теперь доверю тебе исполнение моего тайного царского приказа. Сегодня я узнал, что Аристовул, брат царицы, моей супруги, которого я облагодетельствовал, возведя в высокий сан первосвященника, умышляет на мою жизнь. Для этого, чтобы расположить в свою пользу население Иерусалима, он явился в храм в полном величии своего сана. Но мне открыли его злодейский умысел: лишив меня жизни и захватив мой престол, он намерен предать казни всех моих верных слуг, в том числе и вас, моих доблестных галатов. Узнав об этом гнусном замысле, я тотчас же приговорил злодея к лютой казни. Но ты знаешь, он брат моей супруги, царицы Мариаммы. Как гласно предать его казни? Это убьет царицу, которая нежно любит его. Я и порешил казнить его тайно и совершение этой казни возлагаю на тебя. Сейчас он отправится купаться вместе с принцем Акибой и галатами. Иди и ты с ними и во время купанья вызови, шутя, конечно, Аристовула на состязание. Он хвастается, что отлично плавает и очень далеко ныряет. Ты состязайся с ним в этом. Когда вы оба разом, по сигналу, нырнете, ты под водою осторожно схвати его и продержи под водою столько времени, чтобы он успел задохнуться насмерть. Но не дави его, не жми, не души, чтобы не было на его теле знаков насилия: это я тебе особенно строго запрещаю. Когда же ты убедишься, что он мертв и на поверхность бассейна всплыть не может, тогда ты и вынырни как можно подальше от него. Понял?

— Понял, светлейший царь, и исполню твой приказ в точности.

— Помни же. А тебя за точное выполнение моей воли ждут награда и повышение по службе. И не забывай, что это должно остаться глубочайшей тайной: ее знаю только я, да ты. Иди же, исполняй твой священный долг.

Все уже купались, когда к бассейну подошел исполнитель гнусной воли злодея. Он тотчас же разделся и бросился в воду.

— Кто хочет со мной состязаться? — крикнул он вызывающе.

— В чем? — отозвались многие.

— В нырянье: кто дальше нырнет.

Все галаты знали, что в нырянье никто не превзойдет аскалонского водолаза, и потому все отказались от состязания. Один Аристовул, который в это время плавал наперегонки с Акибой, вызвался померяться с водолазом своим молодечеством.

Оба состязавшиеся постояли некоторое время неподвижно, втягивая в легкие побольше воздуха, а потом, по знаку, поданному Акибой, разом исчезли под водой.

В окошке одной из башен дворца чуть-чуть виднелось чье-то лицо, но его никто не видел. То Ирод тайно наблюдал за исполнением его адского замысла.

— Как долго они под водой! — удивлялся Акиба, не видя, чтобы кто-либо показался на поверхности бассейна. — Я бы давно задохся.

— Ай да молодой первосвященник! — говорили между тем галаты. — Каковы легкие!

Время идет-идет, а ни Аристовула, ни аскалонского водолаза нет и нет! В одном месте бассейна стали было выплывать на поверхность воды пузыри, но и те полопались и исчезли...

А тех все не видать...

Наконец далеко-далеко вынырнул водолаз...

— Вот он! Вот он! — закричали галаты. — А того все нет! Вот ныряет!

Ждут-ждут. Вот аскалонский водолаз приплыл, а того все нет!

— Ну, осрамился я, — сказал водолаз, тяжело дыша, — мальчик победил меня!

Еще ждут... Мгновения превращаются во что-то бесконечное... Акибе становится страшно...

— Да он не человек, а сирена, — говорит между тем аскалонский водолаз, продолжая тяжело дышать.

— Нет, нет! Он утонул! — испуганно восклицает Акиба. — Надо его искать, спасать!

— В самом деле, не захлебнулся ли он? — высказывается опасение и среди галатов.

— Да, да! Будем искать его... Долго ли до беды!

Галаты начинают нырять по всем направлениям. Нет и нет Аристовула! Акиба начинает громко рыдать.

— Что случилось? — появился вдруг у бассейна Ферор, который, как страстный любитель лошадей, воротился из царских конюшен, где он осматривал приведенных из Аравии кровных маток. — Где Аристовул?

— Боимся, не утонул ли он, — робко отвечали галаты.

— Сети сюда скорей! — приказывал Ферор. — Где смотритель воды? Давайте сети!

Принесли сети. Закинули. На террасе дворца показался Ирод.

— Что случилось? — крикнул он. — Кого ищете?

— Аристовул утонул! Аристовул! — громко рыдал Акиба. — О, Иегова!

Подошел к бассейну Ирод. Тут же в смятении толпились все служители дворца, конюхи, рабы.

— О, какое несчастие! — говорил Ирод, не спуская глаз с бассейна. — О, какое несчастие! Ищите! Ищите тщательнее!.. Его еще можно спасти.

— Здесь! Здесь! Что-то тяжелое! Тащите к берегу!

Вытащили. В сетях, сверкая чешуей на солнце словно серебром, бились попавшие в сеть рыбы, и там же чарующею красотою молодых форм белело, как мрамор Пароса, прекрасное безжизненное тело Аристовула.

Все плакали, стараясь возвратить к жизни похолодевшее тело юноши. Акиба рыдал истерически. Плакал и Ирод слезами крокодила.