Четверг 1-й седмицы Великого поста

Лавсаик

О сребролюбивой девственнице

В Александрии была одна девственница – впрочем, по имени только, ибо хотя имела наружность смиренную, но в душе была скупа, сварлива и до крайности пристрастна к деньгам, больше златолюбивая, нежели христолюбивая: из своего имущества никогда не подавала она ни одного овола[26] ни страннику, ни бедному, ни монаху, ни девственнице, ни несчастному, ни в церковь. Несмотря на многие увещания святых отцов, она не свергала с себя тяжести богатства. Были у нее и родные, и она взяла к себе на воспитание дочь сестры своей. Ей-то день и ночь обещала она свое имущество, отвергшись сама небесной любви. А и это есть одно из обольщений диавола, что он порождает в человеке недуг любостяжания под предлогом родственной любви.

О родстве у него совсем нет заботы – это видно из того, что он научил братоубийству, матереубийству и отцеубийству, как известно из Священного Писания. Иногда кажется, он побуждает пещись о родных, но делает сие не по благорасположению к ним, а для того, чтобы увлечь душу к неправедному делу, верно зная сказанное: неправедницы Царствия Божия не наследят (1 Кор. 6, 9). Кто водится духовным разумением и Божественною любовию, тот может, и не оставляя попечения о своей душе, помогать родным в нуждах и доставлять им различные пособия, но, кто всю душу свою поработил заботе о родных, тот подлежит суду Закона за то, что мало ценил свою душу. И священный псалмопевец Давид так поет о тех, которые пекутся о душе в страхе Божием: кто взыдет на гору Господню (вместо того, чтобы сказать: редкий), или кто станет на месте святем Его? Неповинен рукама и чист сердцем, иже не прият всуе душу свою (Пс. 23, 3–4). А приемлют всуе душу свою те, кои думают, будто она разрушается вместе с этою плотию, и не радят о добродетелях духовных.

Сию девственницу, носившую только это имя, а нравом чуждую подвижничества, захотел излечить от недуга любостяжания святейший Макарий, пресвитер и надзиратель богадельни для увечных, и придумал следующее средство. Надобно заметить, что в молодости своей он обделывал камни. Вот он, пришедши к ней, говорит: «Попались мне дорогие камни – изумруды и яхонты; краденые они или купленные, не умею сказать, только эти камни бесценные. Хозяин продает их за пять сотен червонцев. Если тебе угодно купить их, дай мне эти деньги. Камни ты можешь употребить на наряды для своей племянницы». Девственница, всею душою привязанная к племяннице, обрадовавшись случаю нарядить ее, падает в ноги Макарию и говорит: «Сделай милость, не отдавай их никому!» Святой муж приглашает ее к себе. «Дойди, – говорит, – до моего дома и посмотри камни». Но она не захотела этого и тут же отдала ему пять сотен червонцев, говоря: «Прошу тебя, достань их, как хочешь: мне не хочется видеться с человеком, который продает их». Святой Макарий, взяв от нее пять сотен червонцев, употребил их на нужды богадельни.

Прошло много времени, а девственница стыдилась напомнить ему о камнях, потому что этот муж пользовался в Александрии большим уважением как старец весьма благочестивый и милостивый (он жил около ста лет, и я еще застал его в живых). Наконец, нашедши его в церкви, говорит ему: «Что ж те камни, за которые мы дали пять сотен червонцев?». Он отвечал ей: «В тот же самый день, как ты дала мне деньги, я и заплатил их за камни, и, если хочешь увидеть их, пойди в мой странноприимный дом – там лежат эти камни. Посмотри, понравятся ли они тебе; в противном случае возьми свои деньги назад». Девственница пошла с радостию.

Странноприимный дом имел два отделения: в верхнем помещались женщины, а в нижнем – мужчины. Когда она пришла к дому, святой вводит ее в ворота и говорит: «Что угодно тебе сперва видеть – яхонты или изумруды?» «Что хочешь», – отвечает она. Макарий повел ее наверх и, указывая на женщин увечных, слепых, сказал ей: «Это вот яхонты!». Потом свел ее вниз и, указывая на таких же мужчин, сказал: «А это изумруды! И я полагаю, что драгоценнее этих нигде не найти! Если они не нравятся тебе, возьми свои деньги назад». Пристыженная девственница вышла и, пришедши домой, занемогла от великой печали, потому что сделала доброе дело не по любви к Богу, а против воли. После, когда девица, о коей заботилась она, по выходе замуж умерла бездетною и когда она уже сама стала употреблять свое имущество как должно, она благодарила старца.

О нитрийских подвижниках

Посетив многих святых и прожив года три в монастырях около Александрии, где видел до двух тысяч великих весьма ревностных и доблестных мужей, украшенных всякою добродетелию, я оттуда пошел в Нитрийскую гору. Между этою горою и Александриею находится озеро, называемое Мариа. Оно простирается миль на семьдесят. Переплыв его, через полтора дня пришел я к горе со стороны полуденной; к сей горе прилежит большая пустыня, простирающаяся даже до Ефиопии, Мазиков и Мавритании. По горе живет до пяти тысяч мужей, которые ведут различный образ жизни – кто как может и хочет, так что можно там жить по одному, и по двое, и многим вместе. У них семь пекарен, в которых готовят хлебы и для себя, и для отшельников, удалившихся в большую пустыню, числом до шестисот. Прожив в сей горе целый год и получив великую пользу от блаженных и преподобных отцов, каковы Арсисий Великий, Путуваст, Агион, Хроний и Серапион, я, возбужденный многими их рассказами о древнейших духовных отцах, пошел в самую глубину пустыни.

В этой горе Нитрийской только одна церковь, весьма обширная. Подле церкви находится странноприимный дом, в котором содержат странника во все время пребывания его в горе, хотя бы оно продолжалось два или три года, пока он не захочет оставить гору. Ему дозволяют жить без дела только одну неделю, а в следующие дни ему дают дело или в саду, или в пекарне, или на поварне. Если же странник – человек знатный, то ему дают читать книги, но беседовать ни с кем не дозволяют до шестого часа дня. В этой горе живут и врачи, и аптекари. Употребляют здесь и вино и продают его. Платье себе делают все сами, своими руками, так что в этом отношении они не знают нужды. По наступлении вечера можно стать и слышать в каждой келии хвалебные песни и псалмы, воспеваемые Христу, и молитвы, воссылаемые на небеса, – иной подумал бы, что он восхищен и перенесся в рай сладости. В церковь собираются только по субботам и по воскресным дням. При этой церкви восемь пресвитеров, но, доколе жив первый пресвитер, прочие не служат, не судят и не говорят поучений, а только совосседают с ним в безмолвии.

Великий Арсисий и с ним многие другие святые старцы, которых мы видели, были современниками блаженному Антонию. Из них Великий Арсисий сам мне рассказывал, что он знал и Аммуна Нитрийского, душу которого видел Великий Антоний, когда ее приняли Ангелы и возносили на небо. Говорил он еще, что знал и Пахомия Тавеннского, имевшего дар пророческий и бывшего архимандритом трех тысяч мужей. О его добродетелях расскажу после.

Лествица

Слово 4. О блаженном и приснопамятном послушании (продолжение) О Лаврентии

25. Когда я однажды сидел за трапезою с великим сим настоятелем, он приклонил святые уста свои к моему уху, и сказал: «Хочешь ли, я покажу тебе в глубочайшей седине Божественное мудрование?» Я просил его об этом, и преподобный отец позвал от второй трапезы инока по имени Лаврентия, который около сорока восьми лет жил в той обители и был вторым соборным пресвитером. Он пришел и, поклонившись игумену до земли, принял от него благословение. Но когда встал, то игумен ничего не сказал ему, а оставил его стоять перед трапезою не евши – обед же только начинался. Так он стоял с час или два, и мне стало уже стыдно взглянуть на лицо сего делателя, ибо он был совершенно седой, имея уже восьмидесятый год от роду. Он стоял таким образом без привета и ответа, пока обед не кончился, а когда встали, то преподобный послал его к вышеупомянутому великому Исидору сказать ему начало тридцать девятого псалма[27].

26. Я же, как лукавейший, не упустил случая испытать сего старца и спросил его, о чем он помышлял, стоя перед трапезою. Он отвечал: «Представляя себе пастыря во образе Христа, я никогда не помышлял, что получаю повеления от него, но от Бога; посему и стоял я, отче Иоанне, не как перед трапезою человеческою, но как перед жертвенником Божиим и молился Богу; и по вере и любви моей к пастырю я не имел против него никакого лукавого помышления. Ибо некто сказал: любы не мыслит зла (1 Кор. 13, 4–5). Впрочем, и то знай, отче, что если кто предал себя простоте и добровольному незлобию, в том лукавый уже не находит себе места ни на мгновение».

Об экономе

27. Каков был, помощию Божиею, тот пастырь словесных овец, такого и эконома послал ему в обитель праведный Господь, ибо он был целомудр, как никто другой, и кроток, как весьма немногие. Однажды великий старец для пользы прочих притворно на него разгневался и приказал выслать его из церкви раньше времени. Зная, что он невинен в том, в чем пастырь обличал его, я, будучи наедине с сим великим, оправдывал перед ним эконома. Но премудрый муж отвечал мне: «И я знаю, отче, что он не виноват, но как несправедливо и жалко было бы вырвать хлеб из уст голодного младенца, так и наставник душ делает вред и себе и подвижнику, если не подает ему случаев к приобретению венцов, какие он, по его примечанию, может на всякий час заслуживать перенесением досад, бесчестий, уничижений и поруганий. От этого происходит троякий и весьма важный вред: во-первых, что сам настоятель лишается награды, которую получил бы за благонамеренные выговоры и наказания; во-вторых, что мог бы добродетелию одного доставить пользу другим, но этого не сделал; третий же и самый тяжкий вред состоит в том, что часто и сии самые, кажущиеся мужественными и терпеливыми, бывши оставлены на время, и как утвердившиеся в добродетели, не получая уже от настоятеля ни обличений, ни поношений, лишаются снисканной кротости и терпения. Ибо хотя земля сия и добра, и тучна, и плодоносна, но при недостатке воды бесчестия, она дичает и производит терние кичения, блуда и бесстрашия. Зная сие, великий Апостол писал к Тимофею: настой, обличи, запрети им благовременне и безвременне (2 Тим. 4, 2)».

28. Когда же я противоречил, представляя истинному оному наставнику немощь рода нашего и то, что, может быть, многие по причине напрасного или и не напрасного взыскания могут отторнуться от паствы, тогда сей, исполненный премудрости муж сказал: «Душа, привязавшаяся ради Христа любовию и верою к пастырю, не отступает от него даже до крови, особенно же если она получила через него исцеление своих язв, памятуя сказавшего: ни Ангели, ни Начала, ниже Силы, ни ина тварь кая возможет нас разлучити от любве Христовой (Рим. 8, 38–39). Если же душа не привязалась таким образом, не утвердилась, не прилепилась, то удивляюсь, если таковой человек не тщетно пребывает на сем месте, будучи соединен с пастырем притворным и ложным повиновением». И действительно, сей великий муж не обманулся в своем мнении, но и удержал овец в своей пастве, и наставил, и привел к совершенству, и принес Христу, как непорочные жертвы.

Об Аввакире

29. Послушаем еще и подивимся премудрости Божией, обретающейся в скудельных сосудах. Находясь в той же обители, я удивлялся вере и терпению некоторых новоначальных, и тому, как они с неутомимою твердостию переносили от настоятеля выговоры и укоризны, а иногда и отгнания, и терпели это не только от настоятеля, но и от других меньших. Для душевного назидания спросил я одного из братий, уже пятнадцать лет жившего в той обители, по имени Аввакира, которого, как я видел, почти все обижали: а служители едва не каждый день выгоняли из трапезы, потому что сей брат от природы был несколько невоздержан на язык. «Брат Аввакир», сказал я ему, «за что тебя всякий день выгоняют из трапезы, и я часто вижу, что ты идешь спать без ужина?» Он отвечал: «поверь, отче, сии отцы мои искушают меня, точно ли я монах? И как они делают сие не вправду: то и я, зная намерение их и великого отца, терплю все без отягощения; и вот уже пятнадцать лет живу, имея сию мысль; как и сами они, при вступлении моем в обитель, говорили, что до тридцати лет искушают отрицающихся от мира. И справедливо, отче Иоанне, ибо неискушенное золото не бывает чисто».

30. Сей доблестный Аввакир, пребыв в том монастыре по моем пришествии туда два года, отошел ко Господу, и когда был при смерти, сказал отцам: «Благодарю, благодарю Господа и вас, ибо за то, что вы меня на спасение мое искушали, и я семнадцать лет был свободен от искушений бесовских». Правосудный пастырь повелел положить его как исповедника по справедливости со святыми, почивающими в том месте.

Об архидиаконе Македонии

31. Обижу я всех ревнителей добра, если погребу во гробе молчания добродетель и подвиг Македония, первого из тамошних диаконов. Сей усердно работавший Господу муж, однажды, когда приближался праздник Святого Богоявления, за два дня до него испросил у пастыря позволение сходить в Александрию по некоторой своей надобности, обещаясь скоро возвратиться из города по случаю наступающего праздника и приготовлений к оному. Но диавол, ненавидящий доброе, воспрепятствовал сему архидиакону, и он отпущенный не поспел в обитель к святому празднику в назначенный срок, а пришел на другой день. Пастырь отлучил его за это от священнослужения и низводит в чин последних между новоначальными. Но сей добрый диакон терпения и архидиакон твердости так беспечально принял сие определение отца своего, как бы не он, но кто другой кто-нибудь подвергся запрещению. Когда же он сорок дней провел в сем состоянии, премудрый пастырь опять возвел его на степень диаконства; но по прошествии одного дня Македоний умолял авву оставить его в запрещении и прежнем бесчестии, говоря, что он сделал в городе непростительный грех. Преподобный знал, что архидиакон говорит неправду и ищет сего только ради смирения, но уступил доброму желанию сего подвижника. Удивительное было тогда зрелище! Старец, почтенный сединою, пребывал в чине новоначальных и усердно просил всех, чтобы об нем помолились. «Ибо я, – говорил он, – впал в блуд преслушания». Мне же, смиренному, сей великий Македоний сказал за тайну, почему он добровольно прибегнул к пребыванию в таком уничижении. «Никогда, – говорил он, – не чувствовал я в себе такого облегчения от всякой внутренней брани и такой сладости Божественного света, как теперь. Ангелам, – продолжал он, – свойственно не падать, и даже, как некоторые говорят, совсем невозможно пасть; людям же свойственно падать и скоро восставать от падения, сколько бы раз это ни случилось; а только бесам свойственно, падши, никогда не восставать».

32. Эконом оной обители открыл мне о себе следующее: «Когда я был еще молод, – говорил он, – и ходил за скотом, я пал однажды весьма тяжким душевным падением. Но как я привык никогда не таить змия в недре сердца, то и сего змия, схватив за хвост (под чем разумею я конец или оставление дела), показал врачу; он же с веселым лицом, тихо ударив меня по щеке, сказал: «Поди, чадо, продолжай как прежде службу твою и отнюдь ничего не бойся». Приняв сие с горячею верою, я по прошествии немногих дней удостоверился в моем исцелении и, радуяся, а вместе и трепеща, продолжал путь свой».

33. Во всяком роде сотворенных существ, как говорят некоторые, есть многие различия, так и в том соборе братий были различия преуспеяний и произволений. Посему оный врач, когда примечал, что некоторые из братий любили выказывать себя во время пришествия мирских людей в обитель, то в присутствии тех же мирских осыпал из крайними досадами и отсылал в бесчестнейшие службы, так что после они сами поспешно убегали, как только видели мирян, приходящих в обитель. Удивительное тогда представлялось зрелище: тщеславие гнало само себя и скрывалось от людей.

О преподобном Мине

34. Господь, не хотя лишить меня молитвы одного преподобного отца в той же обители, за неделю до моего удаления из того святого места, взял его к Себе. Это был чудный муж по имени Мина, второй правитель после настоятеля, пятьдесят девять лет пребывавший в том общежитии и прошедший все послушания. В третий день по кончине его, когда мы совершали обычное молитвословие о упокоении сего преподобного, внезапно наполнилось благоуханием все то место, где лежал преподобный. Тогда великий отец повелел нам открыть раку, в которой положено было честное его тело; мы исполнили повеление и увидели все, что из честных стоп его, как два источника, истекает благовонное миро. Тогда учитель оный сказал ко всем: «Видите ли, вот болезни ног и поты трудов его принесли Богу миро. И справедливо!». Отцы же того места, кроме многих других добродетелей сего прп. Мины, рассказывали и следующее. Однажды настоятель захотел искусить богодарованное его терпение, и когда он пришел в игуменствую келию и, положив вечерний поклон перед игуменом, по обыкновению просил дать предание[28], то игумен оставил его лежать таким образом на земле даже до времени утреннего правила, и тогда уже благословив его, а вместе с тем и укорив как человека, любящего выказываться и нетерпеливого, восставил его. Преподобный знал, что он перенесет сие мужественно, и потому сделал это в назидание всем. Ученик же преп. Мины, утверждая истину сего происшествия, сказывал: «Я прилежно допытывался у него, не напал ли на него сон, когда он был оставлен игуменом в таком положении? Преподобный отец открыл мне, что, лежа на земле, он прочитал наизусть всю Псалтирь».

35. Не премину украсить венец сего моего слова и настоящим смарагдом. Однажды завел я с некоторыми из мужественнейших старцев той обители разговор о безмолвии; они же, с веселым видом, радушно и ласково отвечали мне: «Мы, отче Иоанне, будучи вещественны (плотяны), проходим и житие вещественное, рассудив наперед, что нам должно вступать в брань соразмерную нашей немощи, и признав за лучшее бороться с человеками, которые иногда бывают свирепы, а иногда и каются, нежели с бесами, которые всегда неистовы и всегда вооружаются на нас».

36. Некто из приснопамятных оных мужей, имея великую ко мне любовь по Богу и дерзновение, сказал мне однажды с искренним расположением: «Если ты, мудрый, в чувстве души имеешь силу того, который сказал: Вся могу о укрепляющем мя Христе (Флп. 4, 13), если Дух Святый росою чистоты нашел на тебя, как на святую Деву, если сила Вышняго, сила терпения осенила тебя, то препояшь, как муж (Христос Бог), чресла твоя лентием послушания и, восстав с вечери безмолвия, умывай ноги братий в сокрушенном духе или, лучше сказать, повергни себя под ноги братства мыслями самоуничижения. В дверях сердца твоего поставь стражей строгих и неусыпных, держи неудержимый ум в теле, находящемся в молве; при действии и движении членов телесных обучайся умному безмолвию, что всего достославнее; будь неустрашим душою среди молвы; связывай язык твой, неистово стремящийся на прекословия, и семьдесят крат седмерицею в день сражайся с сим мучителем. На душевном кресте утверди ум, как утверждают наковальню в дереве, чтобы он, будучи поражаем частыми ударами молотов поругания, укорения, осмеяния и обид, пребывал нисколько не разсслабляем и не сокрушаем, но весь гладок и недвижим. Совлекись собственной воли, как срамной одежды и, обнажась от оной, вступи на поприще, что редко и нелегко обретается; облекись же в броню веры, неверием к подвигоположнику не сокрушаемую и не прободаемую. Бесстыдно стремящееся осязание укрощай уздою целомудрия. Размышлением о смерти удерживай глаза свои, которые ежечасно хотят любопытно смотреть на телесную красоту и великолепие. Любопытство ума обуздывай попечением о самом себе; не позволяй ему осуждать брата в нерадении и нелестно изъявляй всякую любовь и милосердие к ближнему. О сем уразумеют вси, любезнейший отче, яко Христовы ученицы есмы, аще во дружине любовь имамы между собою (ср.: Ин. 13, 35). Гряди, гряди, – говорил сей добрый друг, – гряди сюда, водворись с нами и пей на всякий час поругание как воду живую. Давид, испытавши все прекрасное и все сладостное под небом, после всего как бы в недоумении сказал: Се что добро, или что красно? не что иное, как еже жити братии вкупе (см.: Пс. 132, 1). Если же мы еще не сподобились сего блага, т. е. такого терпения и послушания, то хорошо для нас, по крайней мере, познавши немощь свою, пребывая в уединении и далеко отстоя от подвижнического поприща, ублажать подвизающихся и молиться, чтобы Бог даровал им терпение». Побежден я был добрым сим отцом и превосходным учителем, который евангельски и пророчески, лучше же сказать, дружелюбно поборол нас, и мы, без сомнения, согласились дать преимущество блаженному послушанию.

37. Воспомянувши еще об одной душеполезной добродетели сих блаженных отцов и как бы вышедши из рая, предложу вам опять неприятное и неполезное мое тернословие. Неоднократно, когда мы стояли на соборной молитве, блаженный пастырь оный замечал, что некоторые из братий беседовали между собою, и таковых ставил на всю седмицу перед церковию, повелевая, чтобы они кланялись всем входящим и исходящим. И что еще удивительнее, он наказывал таким образом и самих клириков, т. е. священнослужителей.

38. Видел я, что один из братий с большим, нежели многие, чувством сердца предстоит на псалмопении, и особенно в начале песней по некоторым движениям и выражению лица его было заметно, как бы он беседует с кем-нибудь, посему я просил его, чтобы он открыл мне значение сего блаженного обычая своего. Он же, привыкши не утаивать того, что может быть полезно ближнему, отвечал: «Я привык, отче Иоанне, в начале песней собирать помыслы и ум с душою, и созывая их, взывать к ним: «Приидите поклонимся и припадем к Самому Христу, Цареви и Богу нашему!»

39. Наблюдая прилежно за действиями трапезного, я увидел, что он носит при поясе небольшую книжку, и допросившись о сем, я узнал, что он ежедневно записывает свои помыслы и все это пересказывает пастырю. И не только он, но и другие весьма многие из тамошних братий делали это. Было же установлено это, как я слышал, заповедию великого оного пастыря.

40. Один из братий был некогда им изгнан из монастыря за то, что оклеветал пред ним ближнего, назвав его пустословом и многоречивым. Изгнанный стоял семь дней у ворот обители, упрашивая, чтоб его простили и позволили ему войти в монастырь. Когда душелюбивый отец услышал об этом и, прилежно разведав, узнал, что изгнанный в продолжении шести дней ничего не ел, то объявил ему: «Если ты непременно хочешь жить в сей обители, то я помещу тебя в число кающихся». И как кающийся принял сие с радостию, то пастырь и повелел его отвести в особенную обитель оплакивающих свои грехопадения, что тогда же и было исполнено. Но как мы теперь упомянули о сей обители, то скажем о ней вкратце.

41. В расстоянии одного поприща от великой обители было место, называвшееся Темницею, лишенное всякого утешения. Там никогда нельзя было видеть ни дыма, ни вина, ни елея и никакой другой пищи кроме хлеба и небольшого количества огородных растений. В этом месте игумен заключал безвыходно тех, которые впадали в значительные грехи после вступления в иночество, и помещал их не всех вместе, но каждого в особой келлии или по два в одной, но не более, и держал их в сем заточении, пока не получал от Бога извещения о каждом из них. Он поставил над ними и наместника, мужа великого по имени Исаак, который от порученных ему требовал почти непрестанной молитвы, а на отгнание уныния было у них множество ветвей для плетения корзин. Такого было житие их, таково устроение, таково пребывание истинно ищущих лице Бога Иаковля (Пс. 23, 6).

42. Удивляться трудам сих святых – дело похвальное, ревновать им спасительно, а хотеть вдруг сделаться подражателем их жизни есть дело безрассудное и невозможное.

Архиеп. Филарет (Гумилевский). Слово в четверток 1-й недели Великого поста

Беззаконие мое познах, и греха моего не покрых…

Пс. 31, 5

Вот пример покаяния – кающийся Давид!

Братия! все мы грешники пред Господом; грехи наши множатся каждый день; каждый день преступаем мы волю Божию, исполняем прихоти сердца, идем вслед за помыслами страстей. Куда же приведут нас грехи наши? Что ждет нас с беззакониями нашими? Что готовит нам беспечное нечестие наше? Или – огонь геенский нам не ужасен? Вечность мук невыразимо-лютых не страшна? Впасть в руки Судии грозно-правосудного – ужели малость для нас? О, как бы это было пагубно! Что ж? Или же выход из бездны греха нам закрыт? Прегражден путь к небу? Затворены для нас двери милосердия Божия? Нет! Чего же недостает нам, чтобы спастись нам от грехов? Недостает покаяния, того самого, что было в душе Давида, когда взывал он: беззаконие мое познах, и греха моего не покрых.

Что нужно прежде всего, чтобы обратиться на путь жизни от пути погибели? Прежде всего нужно увидеть, что мы не там, где надлежало быть нам. Если путник идет не по своей дороге, ему надобно опомниться, осознать, что это не его путь, что путь, по которому он должен идти, совсем другой, и – только тогда может почувствовать необходимость возвратиться на свою дорогу. Как нам идти путями спасения, когда не сознаем мы доселе, где ходим, когда не видим, что мы на пути погибели? Как желать нам искренно, пламенно Жизни Вечной, жизни по воле Божией, когда доселе не осознали, что живем во мраке грехов, в похотях сердца? Если бы пленные сыны Израиля так же прилепились мыслями и сердцем к Вавилону, как дети Вавилона, стали бы они плакать о Сионе, лить горькие о нем слезы, стремиться сердцами к родному городу? Горе нам, когда мы остаемся в горьком плену Вавилона, работаем без отдыха страстям и миру погибельному, не думаем о возвращении в Сион Небесный и забыли о вечном Граде Божием, как будто его нет для нас.

Что может быть страннее – иметь глаза и не видеть грязи на одежде, нечистоты на руках, беспорядка на всем теле? О Боже мой! куда девалась светлость очей моих? Кто отнял зрение у мысли моей? Весь покрыт нечистотою – и не вижу нечистоты моей. Все расстроено, все обезображено в душе моей – и я не вижу расстройства моего. Кто изобразит глубину падения моего? Бессловесному дано видеть земное – и оно видит землю; а моя душа, которой дано зреть красоты Неба, не видит ни небесных благ, ни безобразия земной своей жизни. О Господи! Ты просвещал очи слепцов, разгонял греховный мрак в душах заблудших, – просвети очи сердца моего, да узрю свет заповедей Твоих и мое погибельное удаление от них!

Братия! Худо мы видим грехи наши. Но будем смотреть на них – и мы увидим более, чем теперь видим, отвратим взор наш от суетного мира, не будем смотреть на предметы мятежных страстей наших, соберем рассеянные мысли наши, остановим, удержим их на одном – на памяти о себе и своих грехах. Если мы решились узнать себя, свои грехи, то необходимо, чтобы на себе самих остановили мы все внимание наше. Иначе никогда не узнаем мы себя. Как узнать, как рассмотреть себя, когда пред нашими глазами мир с толпою прелестей его, когда мысли наши заняты, наполнены суетами, заботами, впечатлениями земными? Ты, который говоришь, что готовишься принесть исповедь в грехах своих пред Господом, а в то же время волнуешься заботами житейскими, расчетами по торговле, хлопотами по дому или помыслами страстей, – что ты делаешь? Себя ли ты хочешь обманывать или Бога? Первое безрассудно, последнее страшно. Опомнись! Вот в целом году Церковь назначает тебе несколько дней, чтобы ты собрался с собою, посвятил часы молитвы на обзор дел твоих, а ты и это немногое занимаешь Бог знает чем. Мир с его суетами и обольщениями расстроил тебя, рассеял, осквернил душу твою: ужели не довольно того, чтобы бросить его хотя на несколько часов? О, пагубное ослепление! Беззаконие мое аз знаю, и грех мой предо мною есть выну (Пс. 50, 5). Так познавал себя кающийся Давид. Выну – постоянно, не уклоняясь ни к чему другому, смотрел он на грех свой, – и тогда-то узнал его, как должно было узнать. И беглое ли внимание нужно, когда дело идет о спасении или погибели души? О! нет, не спеши отклонять взора от греха твоего, всмотрись в него прилежно. Сознал ли в себе грех осуждения? Рассмотри: что такое ты сделал? Взвесь тяжесть греха твоего. Ты увидишь, что восхитил ты себе право Судии всех Бога, будучи грешником, принял на себя лицо безгрешного, безумно блуждал мыслию за делами другого и оставил себя самого во власти грехов, гордость или суетность заставила тебя судить другого, и твой суд оскорбил его, твой суд навел его на грех недовольства тобою, а может быть, и гнева. Вот как много грехов в одном грехе осуждения брата! Достаточно ли беглого внимания, чтобы рассмотреть и обсудить несчастную плодотворность одного греха?

Ты сказал мыслию или словом: грешник я, – и тем доволен и тем кончил исповедь. Нет, исповедь еще не кончена, даже и не начата. Подумай. Ты не доволен был бы судьею, если бы он не с полным вниманием вошел в дело преступника; ты сказал бы: суд строгой правды требует, чтобы судья силою законов побудил преступника изложить все обстоятельства преступления, открыть место, время, побуждения, соучастников преступления; ты сказал бы: это необходимо, – обстоятельства дают больший или меньший вес преступлению, – и ты был прав в отношении к другому. Как же ты не хочешь быть справедливым в отношении к себе самому? Нет, не будь легкомыслен: ты стоишь пред судом Божиим. Покаешься? – Будешь жив. Кайся же. Ты сказал: грешник я. Но в чем? Сколько раз? В каком расположении? Что заставило тебя сделать грех и грехи? Осмотри дела твои, перечти одно за другим преступления твои, дай отчет перед судом Господа, поверь жизнь по всем заповедям. Тут не место небрежности. Ты не был ленив на грехи. Не ленись же каяться, понуждай себя к дознанию грехов твоих, припоминай, каков был ты на молитве, каков в доме? Каков к оскорблявшим тебя, каков к любящим тебя? Каков по обязанностям звания, каков по своей охоте? Каков был в счастии, каков в несчастии? Как смотрел на свое горе, как на чужое? Каков был по влечению давней слабости, каков по новым привычкам? Воздерживал ли тело? Воздерживал ли язык? Воздерживал ли душу от гнева, от страстей? Пройди в памяти все непрямые пути, по которым блуждал ты, пересмотри различные места, которые были свидетелями падений, размысли о всех обязанностях совести, которыми пренебрегал ты. Вспомни, сколько раз давал ты обещания исправить и переменить жизнь твою и сколько раз нарушал их? Сколько благодатных званий к покаянию в обстоятельствах жизни твоей оставил ты без внимания? – Трудно, невозможно дать отчет во всех делах своих? Так. Но это не значит, что надобно довольствоваться общим, глухим, беспечным отзывом о себе. Что это за познание себя? Испытаем, дознаем в себе грехи все, какие можем дознать – вот что требуется от нас!

Беззаконие мое познах, и греха моего не покрых. По сему образцу Давидова покаяния испытание грехов наших должно быть искреннее. Не скрывай себя от себя и Бога. Скроешь здесь? Откроют там, и к безотрадной скорби. Скроешь от себя? Не скроешь от Бога, и к более тяжкому осуждению. Мы все твердо признаем святость обязанностей христианских, но коль скоро прилагаем их к самим себе, тотчас начинаем ослаблять их строгость, коль скоро начинаем судить себя за неисполнение их, тотчас уменьшаем виновность свою разными предлогами, разными извинениями. Охотно признаем всеобщность правил, но себя самих помещаем в исключение. Самолюбие действует в этом случае и усердно, и искусно: оно так успевает прикрывать самые тяжкие измены долгу, что они кажутся малыми недостатками. Но какой это страшный, богопротивный труд! Что делает в таком случае самолюбие? Оправдывая нас, преступников, оно восстает против суда Божия, объявляющего нас преступниками. Сокращая пределы власти заповедей Божиих над нами, оно нагло оскорбляет власть законодателя – Бога. И преступно, и безрассудно, и пагубно желание наше уменьшать вины свои. Грех ищет защиты себе в душе твоей. Вот что значит твоя неискренность в сознании грехов своих! Грех ищет твоей погибели. Если теперь, когда ты собрался изгнать его из души покаянием, ты сам прикроешь его в душе, после он более будет иметь силы над тобою, более и сильнее будет растлевать душу твою. Молись Господу: не уклони сердце мое в словеса лукавствия, непщевати вины о гресех (Пс. 140, 4). Страшись придумывать извинения грехам. Не уклоняй взора на пример многих, идущих широким путем: в аду будет место и многим. И многие погибающие не защитят тебя от погибели. Они дадут ответ за себя точно так, как с тебя потребуется особый отчет. К чему обращаться к примеру многих грешников? Тебе повелено следовать примеру святых, а не грешников. К чему обращаться теперь к многим? Дело идет не о многих, а о тебе, о твоих грехах, суд над твоими делами – в них требуется отчет. Не ссылайся и на слабость. С слабостями были и святые. Как и всем верующим, тебе дана была благодать, сильная в немощах: что же ты делал? У тебя доставало сил проводить дни и ночи за делами житейскими или, и того хуже, за делами пагубными, а не доставало сил для поста. У тебя доставало терпения терзаться злобою и гневом, а не достало духа перенесть неприятное слово от другого или легкую потерю собственности. Не прикрывай виновности худой жизни твоей благостью Божиею. Бог милостив? Но благость Его не указывает ли на твою неблагодарность к ней? Он милостив, не взыщет? Напротив – моли Его, чтобы Он взыскал здесь и простил там, наказал здесь нечестие сердца твоего, дабы не погибнуть тебе там. Не взыщет, долготерпелив! Но горе нам, если пребудем нераскаянными грешниками, не воспользуемся долготерпением Его, тогда останется только для нас суд правды грозной. Как бы ни было тяжко расплачиваться за грех по долгу искреннего покаяния – расплатись. Тяжелее будет казнь нераскаянному грешнику. По степени и свойству болезней душевных употреби врачество, как бы горько оно ни было. Если чувствуешь холодность в душе твоей, поражай ее ударами обличения строгого, покажи ей реку огненную, червь неусыпающий, смрад вечный, чтобы пробудить ее от беспечности, заставить разорвать связь с грехами, дорогими для нее.

Итак, повторяю, для вечного спасения нашего необходимо сознание грехов, необходимо покаяние – полное и искреннее. Бог благий и милостивый да дарует нам милость совершать покаяние угодное Ему. Аминь.

Митр. Филарет (Вознесенский). Слово после чтения Канона прп. Андрея Критского

Теперь, когда уже начался Великий пост, началось время покаянных трудов поста и молитвы, какие разнообразные примеры покаяния Церковь ставит пред нами! И многие из них, как раз и св. Андрей Критский – автор этого покаянного канона, предлагает нам в своем каноне. Говорит он о том, как покаялся царь и пророк Давид. Покаяние этого великого предка Спасителя по плоти в особенности назидательно для нас, ибо открывается нам в нем, как милостив Господь и как готов Он принять человека милостию Своею, как только человек сознает свою греховность и будет просить прощенье, именно твердо решивши не возвращаться к своим грехам, а начать борьбу с ними с помощью Божией.

Тяжко пал царь и пророк Давид. Когда-то, увидевши из своего царского дворца, купающуюся на кровле обнаженную красавицу Вирсавию, прельстился ее красотою и впал с ней в грех. Но этого мало; у нее был законный муж, верный, преданный, победоносный, храбрый военачальник, всецело своему государю преданный. И вот государь, такое дело совершив, мало того, что впал в грех с его женою, его самого отправил на войну и приказал окружавшим его солдатам в момент самой острой схватки военной оставить его, отойти от него, чтобы он оказался одинок, окруженный врагами. Так это и было: храбрый воин смертью храброго упал на поле брани, и об этом доносят царю. Царь берет его жену уже к себе как законную жену, и как будто бы все скрыто, все благополучно.

Приходит к царю, после того как прошло некоторое время, его частный друг и собеседник святой пророк Нафан, приводит его к сознанию греха. Сказал ему притчу о том, как один богатый человек обидел бедного, вопиюще обидел. Справедливый и добрый государь сразу воспламенился и говорит, что такой человек достоин смерти, и вдруг слышит от Нафана: «Человек этот – ты! Ты убил, как будто бы своей рукой убил, потому что по твоей воле и приказу он расстался с жизнью. Мало того, – ты отнял у него жену». И вот когда пророк Нафан ему так сказал, то царь и пророк Давид тут только понял, что он натворил! И сказал он короткую фразу: «Согрешил я пред Господом!» И пророк Нафан радостно объявляет ему милость от лица Господа, говоря: «И Господь отъял согрешения твоя!» Как недавно мы говорили в этом святом храме – это пример исполнения того, о чем говорил когда-то великий старец Амвросий Оптинский, когда одному человеку сказал, что для истинного покаяния не нужны месяцы и годы, а НУЖНО МГНОВЕНЬЕ! И вот в это мгновенье и принес Богу свое покаяние царь и пророк Давид, ибо понял глубину падения своего. Он с таким ужасом и отвращением отшатнулся от него в сторону, что Господь сразу увидал, что он порвал навсегда с этим грехом, и сразу через Своего служителя изрекает ему милость прощения.

И вот, в результате этого тяжкого двойного падения, но и восстания через покаяние пророк Давид и написал тот псалом Пятидесятый, о котором когда-то сказал великий проповедник Русской Православной Церкви свт. Иннокентий Херсонский, который, объясняя этот псалом, говорил: «Я думаю, что сатана и сейчас содрогается от ужаса, когда слышит этот покаянный псалом». В этом псалме целая школа покаяния: и сокрушеннейшее признание своей вины, безответной вины, и, вместе с тем, какой громадный духовный опыт чувствуется у царя Давида, видимо, богата была его духовная жизнь.

Бывали, вероятно, такие тяжкие падения в грех и возстание. Наученный духовным опытом, он и здесь, так тяжко павший, не отчаялся, а только что согрешивший так тяжело, однако же дерзновенно молится не только о прощении, а молится, чтобы Господь не отвергнул его от Лица Своего, и Духа Своего Святаго не отнял от него. И Церковь часто, часто повторяет эти слова, ободряя всякую кающуюся душу.

И вот, когда мы проходим это время покаяния, подвиг покаяния, каждый человек должен постараться заглянуть в свою душу, как можно поглубже, в самую ее глубину. Где мы живем, где мы переживаем, где мы радуемся, где мы скорбим, где мы печалимся, где мы гневаемся, где мы раздражаемся – в самой глубине нашей души, в самом сердце нашем, потому что именно туда смотрит Всевидящий и Всеведущий Бог. Сумей же усмотреть свои грехи, душа человеческая, проходящая подвиг покаяния! Конечно, нам самим это тяжело, да и непосильно, но вот и Церковь идет нам навстречу, на помощь и учит нас молиться Господу Богу о помощи, чтобы Он Сам даровал нам зрети наши прегрешения и о них заботиться, о них печалиться и помнить свои грехи, никогда не осуждать брата своего. Аминь.

Песнопения 1-й седмицы Великого поста

Обратися, покайся, открый сокровенная, глаголи Богу всеведущему: Ты веси моя тайная, Едине Спасе: но Сам мя помилуй, якоже поет Давид, по милости Твоей.

«Изменись, покайся, открой сокровенное, говоря Всеведущему Богу: Ты знаешь все мои тайны, но помилуй меня Сам, как поет Давид, по милости Твоей».

Тропарь из Великого Канона Андрея Критского

Душе моя, душе моя, востани, что спиши? Конец приближается, и имаши смутитися: воспряни убо, да пощадит тя Христос Бог, везде сый, и вся исполняяй.

«Душа моя, душа моя, встань, что спишь? Приближается кончина, и ты смутишься: воспрянь же ото сна, чтобы пощадил тебя Христос Бог, Вездесущий и все Собой наполняющий».

Кондак из Великого Канона Андрея Критского

Загрузка...