Исчезнувшие

Георгий Гордеев

Георгий Гордеев, новоиспечённый инструктор секции походов выходного дня Московского городского туристского клуба, лежал с компрессом на лбу и тихо стонал от бессилия. Он всю жизнь проработал на железной дороге, с людьми, руководил коллективом в несколько сот мужиков, но справиться с квартирной хозяйкой не мог.

– Не стони, всё равно не пущу. Какой тебе поход, ты ж горишь весь, и горлом сипишь, и температура под сорок. Не пущу!

Гордеев покосился в угол, где стоял собранный с вечера рюкзак – новенький, выданный Клубом, с эмблемой Московской Федерации спортивного туризма: голубой земной шар, белая палатка и герб города Москвы – Георгий Победоносец, копьём убивающий змея. В отличие от своего тёзки, Георгий Гордеев чувствовал себя тем самым змеем, корчившимся под копьём.

– Пустишь. Забыла, какое сегодня число? Так я тебе напомню. Сегодня девятнадцатое августа, меня туристы ждут, поход объявлен, народ соберётся… а меня нет!

– Ждут, подождут. Ничего с ими не сделатца, а ты загнёшься, в лесу-то ентом, и туристы твои на станцию тебя поволокут, вот радость-то им будет, начальника дороги на своём горбу на этую самую дорогу ташшить… Болеешь, дак лежи. Счас горчичников налеплю тебе.

Георгий проболтался хозяйке, что в прошлом был заместителем начальника Ярославского региона Северной железной дороги, и теперь пожалел об этом. Сам виноват, не трепись, сказал себе Гордеев. Карьера начальника закончилась «условно-досрочно» с выходом на пенсию, карьера руководителя походов грозила закончиться не начавшись.

Губ коснулось что-то холодное, гладко-приятное. Кружка! Как же хочется пить!

– Нако-ся, хлебни, смородиновый взвар от любой немочи помогает. Попей. Я остудила, холодненького-то хотишь небось?

От кисленького морса стало немного легче, хотя комната кружилась и куда-то плыла, тонула в зыбком тумане. Сквозь туманную завесу доносился ласковый говорок Антонины Сидоровны, от которого тоже становилось легче. О Гордееве никто так не заботился, даже жена, когда она у него была. Жена, музыкантша, пианистка, сердилась, когда он называл её музыкантшей, стеснялась его «железнодорожной» должности и не любила его работу, его дорогу. Презирала, наверное. А Сидоровна, которой он платил за постой и за харчи, навеличивала его по отчеству и втихомолку гордилась – постоялец большой начальник, а с ней запросто, на равных. Старше его на восемь лет, Сидоровна звала Гордеева сынком. Обозначила пристанционную границу, понял Гордеев. И смирился: сынок так сынок.

Сидоровна вынула из его рюкзака бутерброды и свитер, унесла куда-то. Вот же дурная баба, не понимает, что это его первый поход, он должен… Сбить бы температуру хоть немного, глаза печёт от жара…

– Тонь, ты это… Аспирину мне дай. И не гоношись. Не помру.

– Я врача вызвала. Загнёшься той. Пущай он тебя глянет, врач-то, хуже ж не будет, – оправдывалась Сидоровна. А Гордеев лежал и думал: «Тоня ты моя! Как хорошо, что ты у меня есть. Без тебя бы уж точно загнулся».

Ещё он думал о группе. Будут стоять на платформе и ждать. А потом поймут, что он не появится, и разойдутся. И больше к нему не придут.

Великолепная восьмёрка

Гордеев напрасно переживал и мучился: в следующий поход восьмёрка явилась в полном составе, и с восторгом рассказывала, как они прошли маршрут… почти до конца, потом не знали куда идти и вернулись, уже впотьмах. Как бежали на последнюю электричку, которая оказалась предпоследней, так что зря они бежали. Как много народу было в вагоне – с дач возвращались, воскресенье же, все чистенькие, умытые, благовоспитанные, а тут мы вваливаемся как свиньи, там же болота кругом, и на дороге бочажины, мы их не видели в темноте, когда бежали…ну и упали пару раз.

Восемь человек рассказывали – перебивая друг друга, взахлёб вспоминая подробности, прерывая рассказ дружным хохотом – как на привале они удивлялись, куда подевались остальные одиннадцать человек. Как Васька размахивал курицей, уронил её в костёр и полез доставать. Как Диму-Лося костерили за то, что чай предложил вскипятить из болотной воды (Гордеев на Лося посмотрел уважительно, остальной народ – смотрели как на идиота). Как делили пирожки и никак не могли разделить шестнадцать на восемь, потому что Надя свои два положила обратно. Как не дошли до Синих озёр, и им пришлось возвращаться той же дорогой, бегом – потому что вдруг электричка последняя, а бежать после пирожков и после чая знаете как тяжело?

Остальные слушали и завидовали: им хотелось вот так же – бежать на электричку, всей гурьбой, и радоваться – гурьбой, и чтобы руководитель смотрел с восхищением. Хотелось быть своими. В том, что эти восемь – костяк группы, свои, гордеевские, никто не сомневался, и никто бы не поверил, что Гордеева эти «свои» видят впервые в жизни.

Гордеевские походы обрели бы популярность среди туристов, если бы не одно «но»: маршрут всегда один и тот же, двадцать три неспешных километра с Казанской дороги на Курскую, от Донино до знаменитых Синих озёр. Маршрут вполне так проходимый, с тропинками-дорожками и грибами-ягодами. Сначала встречались люди, места были дачные. По мере удаления от Донино грибников становилось меньше, а грибов больше. Рельеф здесь неприметно понижался, лесная дорога сама стелилась под ноги, лес становился глуше, тише, ни голосов, и ни собачьего лая. По бокам дороги в не высыхающих даже летом бочажинах стояла вода.

Что уж говорить об осени! Под ногами размешанная с водой скользкая глина, и лужи до колен. А с дороги не сойдёшь, везде топко, вязко, непролазно… Зато – лес стеной, сказочно красивый, пахнущий осенью, насквозь прозрачный. И елки изумрудные, и тишина необыкновенная, и кажется – слышно, как падают листья. Маршрут был постоянный, и постоянная компания, ставшая уже своей. А лес каждый раз другой, каждый раз прекрасный.

Пока до Синеозера дойдёшь, вдоволь грязи намесишься. Но – месили, с упорством людей, идущих к великой цели. И на привале наслаждались отдыхом: с миской горячего супа на коленях, которой ели не торопясь, смакуя каждую ложку; с чашкой дымящегося кострового чая.

«Дима, ноги убери. Я обходить замучилась»

«Кто шарлотку не брал? Чей кусок остался?»

«Вкусно. А это с чем?»

«Это тыквеный пирог, а ещё здесь мёд и цедра лимонная, я на тёрке…»

«Ааа-ха-ха-ааа… У Васьки ложка в банку не пролезает!»

«А ты зачем такую принесла, не могла пошире…». И хохотали, расплёскивая чай, и домой возвращались охмелевшие от лесного воздуха, усталые и счастливые.

Гордеев был доволен: на этих восьмерых можно надеяться как на себя, темп выдерживают и не говорят, что он не оздоровительный, почти тренировочный. И спортивные, и неконфликтные, вполне себе вменяемые. Как по заказу. Остальные приходят и уходят, но это во всех группах так, туристы народ свободолюбивый, сегодня к одному руководителю придут, завтра к другому, никто ведь не запрещает, включение в группу свободное. Зато у него теперь группа, своя группа!

Из дневника Нади Рыбальченко

20 августа 2018. Руководитель вчера не приехал, заболел, наверное. Все помчались как ненормальные, а остальные обратно пошли. Я бы тоже вернулась, но я о пирогах проговорилась, и пришлось со всеми идти. А Лена с Игорем отстали, я их сначала видела, а после уже не видела, наверное, на станцию вернулись.

19 сентября 2018. Лена с Игорем с нами не ходят, другую группу выбрали. Жалко, что телефонами не обменялись, хорошие ребята. Жалко, что не приходят к нам. У нас на привале кострище с прогоревшими углями, под навесом из полиэтилена сухие дрова и хворост, порубленный в лапшу, бери и разжигай. Постоянное место привала это здорово! А маршрут всегда один – с Казанской железной дороги на Курскую, к знаменитым Синим озёрам, и место для привала постоянное, и группа – тоже постоянная. Новенькие у нас редко появляются, им не нравится по одним и тем же местам ходить. Но мы не по одним и тем же, мы петляем-виляем-заворачиваем, а на привал приходим на нашу поляну, и радуемся каждый раз как дураки.

Половина группы живёт по Курской железной дороге, другая половина по Казанской, так что казанским не надо вставать чуть свет и ехать на вокзал, подсядут по дороге; а курские весь маршрут идут на свою дорогу, домой. Нам, москвичам, вставать раньше всех приходится, и до дома добираться дольше. Ваське хорошо, он рядом с метро живёт, а мне дальше всех: на электричке до вокзала, потом на метро, потом на другой вокзал, на другую электричку, потом на автобусе две остановки, или пешком. Но я привыкла – и вставать, и добираться. Оно того стоит, так Васька говорит.

Походы у нас оздоровительные (а есть ещё тренировочные, по азимуту и без дорог), весь маршрут по лесным дорогам, шагай не хочу, природой любуйся. И мы бы любовались, если бы не ураган. О нём даже передавали в новостях. На дачах у всех сараи ветром повалило, парники с выбитыми стёклами стоят, яблоньки-вишенки на земле лежат, жалко до слёз!

После урагана «шагай не хочу» транскрибировалось в «перелезай не хочу». Грунтовку расчистили, деревья попилили, машиной увезли, а дальше как в поговорке, чем дальше в лес, тем больше дров. Все дорожки-тропинки завалило, куда ни поверни, поперёк дороги суковатые берёзы и ели в три обхвата. Так что наши походы можно назвать тренировочными. Но все перелезают и никто не жалуется, правда, Васька штаны порвал, там сучья острые. Я на привале зашивала, Гордеев иголку дал и нитку суровую.

(Прим.: транскрибировать – сделать транскрипцию, в музыке – перевод музыкального произведения в другую тональность).

Не столь радостно

Через месяц на Гордеева посыпались жалобы, написанные грамотно и подробно и отправленные в администрацию Клуба туризма с уведомлением о вручении (Гордеев возмутился: вот же сволота).

За «удручающе повторяющийся» маршрут (Гордеев удивился: не нравится – так не приходите).

За «недопустимо-командирский» тон (Гордеев не согласился: он руководитель, а как ещё разговаривать с подчинёнными, если подчинённые не подчиняются и предлагают изменить маршрут, удлинить привал, и никакой дисциплины, жаловался Гордеев Сидоровне).

– А давайте срежем! Столько топать… А так короче!

– А давайте привал три часа!

– А потемну потом идти? Ноги переломаете, скажете, руководитель виноват, – возражал Гордеев. И слышал в ответ:

– А у нас фонарик есть. Зато у костра подольше посидим.

Привал у Гордеева полтора часа и ни минутой больше, а в советах он не нуждался, о чём и сообщил любителям посидеть.

Третья жалоба, за которую его и вызвали на разборку в администрацию турклуба, была наглой ложью: якобы он, Гордеев, бросил шестерых туристов, и они заблудились – в трёх соснах, как высказался Гордеев на собрании руководителей Клуба, и это была ещё одна его ошибка.

В последний день сентября погода порадовала теплом, вода в Синем озере тёплая, нагретая солнцем. На следующей неделе синоптики обещали дожди, обещали осень. Уступая просьбам туристов, Гордеев перенёс привал на озеро. При этом основной привал в середине маршрута, с костром и чаем, он находчиво сократил (костёр и чай тоже сократил): через двадцать минут поднял удобно расположившийся народ и повёл группу дальше. Бутерброды дожёвывали на ходу. Сами так захотели.

Двадцать два километра в «бодром» темпе, с двумя десятиминутными остановками и куцым двадцатиминутным привалом, всех изрядно утомили. Синее озеро встретило прозрачной водой, в которую и влетела с разбега половина группы. Другие расположились на траве, вытащили из рюкзаков термоса и бутерброды, перекусили, отдохнули и полезли было в воду. И тут Гордеев засвистел в свисток: «Пятиминутная готовность, собираемся, обуваемся, через пять минут выходим. До станции три километра, электричка в семнадцать пятьдесят, следующая через час».

– Да он что, издевается, что ли? Только сели, только поели, искупаться не успели даже!

– Не успели, значит, не хотели. У вас было полтора часа.

– Могли бы привал побольше сделать.

– Мы и сделали – побольше. Мы в лесу полчаса сидели, забыли?

Народ недовольно запыхтел и стал собираться. Шестеро – трое ребят и три девчонки – свисток проигнорировали, Гордееву сказали, что останутся, и попросили объяснить дорогу к станции. Гордеев объяснил: по грунтовке вдоль поля, а там посёлок, там до электрички минут пятнадцать.

А как им ещё объяснять? Не знаете дороги – идите со всеми, с руководителем, тогда и объяснять не надо будет.

Как оказалось, эти шестеро просидели на озере до темноты, по грунтовке до посёлка дошли без проблем… и не спрашивая дороги, пошагали за людьми, вереницей тянувшимися по широкой улице. Откуда им знать, что люди с электрички, и идут домой. Шестёрка весело дотопала до окраины посёлка и шла ещё некоторое время. Потом сообразили, что электрички не слышно и никто навстречу не попадается. Хорошо, пацан на велосипеде ехал, остановили:

– Парень, мы к станции правильно идём? Далеко ещё?

– Если сейчас повернёте, то не очень, на велике минут двадцать. Вы в другую сторону идёте.

Парню от души хотелось навалять, потому что ухмылялся. Но парень уехал. А они пошли обратно. Долго. Потому что, отдохнув как следует у озера и наплававшись в освежающе-прохладной водичке, на радостях отмахали километров шесть в противоположном от станции направлении. Ну и наваляли Гордееву в письменном виде, вместо того паренька с нехорошей ухмылкой. Встретишь такого один на один, не обрадуешься.

Жалобу накатали грамотную, с прологом и эпилогом: как руководитель самовольно изменил время привала и протащил группу по жаре больше двадцати километров; как их шестерых на озере оставили, а дорогу толком не объяснили, у девчонок сил уже не было идти, а ребята не смогли их бросить; как вместо двадцати пяти объявленных километров они из-за Гордеева прошли тридцать семь, и их чуть не убили местные…

«Сочинение на свободную тему, – сказал Гордеев. – Во-первых, мы по тенёчку шли, не по жаре. Во-вторых, привал они сами попросили на озёра перенести. В третьих, сил у девчонок не осталось, потому что пивом обхлебались, баночным, да на жаре. В озере остудили и пили. Идиоты. От озера до станции три километра, и ни минутой больше. И если эти придурки в другую сторону пошли, это их проблемы. Могли бы спросить, где станция.

В пятых, тридцать семь кэмэ они бы не прошли, пусть не брешут.

– Я всё объяснил, ничего не забыл? – осведомился Гордеев, оглядев собравшихся с видом победителя.

– Вы забыли в-четвёртых. В пятых сказали, а в четвёртых забыли, – напомнил кто-то из двадцати семи руководителей ПВД (походов выходного дня), явившихся на собрание и ставших свидетелями гордеевского позора.