Ищите ворона…

Огромный спелый арбуз был разрезан пополам: бесчисленные осы ползали по красной мякоти — впивались, кусали, сосали, переползая одна через другую, не обращая ни на что внимания, опьяневшие, одуревшие от сладости. Иногда казалось, что само полушарие было чем-то живым — оно гудело и дрожало, как организм, который продолжал пульсировать, несмотря на ужасную рану. Жрец тольтеков, поднявшись на верхнюю ступень каменной пирамиды, держал в руке все еще живое сердце.

— А вот арбузы! — раздался такой вопль, что Боян вздрогнул.

Вокруг него муравейником кипел рынок. Промежутки между прилавками были защищены от солнца старыми палатками камуфляжного цвета, сплющенными картонными коробками, тряпками — между этими завесами, скрепленными веревками и проволокой, кое-где возвышались купола оранжевых и зеленых зонтиков из парусины, давным-давно выгоревшей на неведомом пляже. В тени этого лоскутного покрывала среди груд спелых фруктов бродили покупатели. Лица, движения, разложенные товары — все было в мягкой тени; только на мгновение, освещенное солнечным лезвием, пробившимся сквозь щель, сверкало то голое плечо покупательницы, то нож, разрезающий фрукты, то потное лицо продавца.

Боян дотронулся до баклажана — мякоть была эластичной и отреагировала на нажатие, моментально разгладив вдавленное место.

— Почем баклажаны? — спросил он бородатого продавца, похожего на разбойника с большой дороги.

У разбойника был скорбный голос религиозного проповедника, безутешного при виде всего зла этого мира.

— Давай сколько не жалко, себе в убыток торгую.

Боян взял два арбуза и передал ему деньги, которые проповедник жестом старого шулера сунул себе в карман.

Между прилавками пробивал себе дорогу мальчик с детской коляской, в которой стояла большая квадратная жестянка с нарисованными на ней оливками и надписью на греческом языке. Внутри жестянки была вода, в которой плавала глыба льда; из нее выглядывали горлышки маленьких бутылок какого-то прохладительного напитка.

— Ситро, — бормотал мальчик, стреляя глазами вокруг, — ситро, холодный лимонад.

Боян купил персики, несколько острых перцев, помидоры. Потом он вышел из той части рынка, где продавалась еда, но и тут толпа была не меньше — вокруг предлагали французские духи, сделанные в Турции, шотландский виски из Болгарии, шоколад Нестле из Румынии, футболки Бенеттон из Албании, сигареты неведомо откуда. Боян не смотрел на товары, которые назойливо предлагали продавцы, — он знал, что, если те хоть на мгновение поймают его взгляд, то станут еще более навязчивыми. Позади него шел юный продавец лимонада, без устали тянувший ту же нескончаемую песню. Боян уже подошел к своему желтому, припаркованному прямо возле рынка «Рено-4», держа в руке ключ, чтобы отпереть машину, когда продавец ситро вдруг заорал, будто его укусила змея.

— Горяаааааачий лимонад! — закричал он в панике во весь голос. И тут началась давка.

Торговцы перепрыгивали через груды глиняной посуды, что-то со звоном разбилось, народ с невероятной скоростью разбегался во все стороны, падали палки, удерживающие завесы, крестьянки, задремавшие было рядом со своим нехитрым товаром, состоящим из кучки абрикосов и нескольких связок сушеных горных трав, безуспешно пытались его защитить от толпы обезумевших торговцев, ругаясь и призывая неведомо кого на помощь. Коробки с виски и сигаретами уже исчезли в толчее. Все происходило с невероятной скоростью. Из-за арбузных и дынных пирамид показались полицейские.

Боян с любопытством наблюдал за преследованием продавцов контрабандного товара. Казалось, что им удастся убежать, но в следующий момент, с той стороны, куда они отчаянно пробивались, что-то произошло — еще одна группа полицейских показалась за прилавками с огурцами и луком. Движения убегавших стали хаотичными, мимо Бояна пролетали обезумевшие лица, вытаращенные в панике глаза, потные лбы, искривленные в злобе рты.

Не торопясь, он сел в машину и завел двигатель. Но только собрался тронуться, как справа от машины пробежал цыган с короткой черной бородкой и усами, с явным усилием тащивший под мышками по большой картонной коробке. У него была какая-то проблема с ногой — он хромал, но как-то преувеличенно, театрально, поэтому все его тело двигалось неуклюже, как марионетка. Но и он в следующий момент побежал назад — путь для бегства ему был отрезан.

Боян открыл дверь машины, и цыган ввалился внутрь вместе с коробками. Он так и держал их в руках и молчал все время, пока Боян ехал по улице, ведущей от рынка к Национальной библиотеке.

Слышалось только его прерывистое дыхание, а он, похоже, дышал так нарочно — чтобы показать свою беспомощность, вызвать жалость к себе или установить какой-то бессловесный контакт с Бояном.

— Здесь нормально? — спросил Боян, останавливаясь рядом с универмагом «Илинден».

Цыган неподвижно сидел, скрытый за своими коробками.

— Здесь вылезешь? — снова обратился к нему Боян.

— Ты не из полиции? — вместо ответа спросил его собеседник, не показываясь из-за коробок.

— Нет, — сказал Боян и улыбнулся. — Иначе я бы тебя уже отвез в отделение.

— А кто ты? — цыган выглянул из-за коробок, недоверчиво глядя на Бояна.

— Археолог, — ответил Боян. — Знаешь, кто это?

— Ты копаешь, — сказал цыган. — Ищешь старые вещи.

— Точно, — заметил Боян. — Копаю.

— Золото, — неожиданно сказал цыган.

— Иногда и золото.

— Ты находил золото?

— Очень мало. Так, какое-нибудь колечко, что-то в этом роде. Но то, что я нахожу, не мое. Я должен все сдать в музей. Я для него копаю, сдельно, когда позовут.

Цыган уселся поудобнее и с любопытством посмотрел на Бояна.

— Ты и вправду археолог?

— Ну, ты достал, — рассердился Боян. — Я ведь тебе уже объяснил.

— Послушай, я тебе кое-что скажу, только никому не рассказывай.

— Ладно, не буду, — подтвердил Боян.

— Я тоже археолог.

— Да ну?

— И тоже копаю.

— Ты копаешь? А эти коробки?

— Это подработка, — сказал цыган.

Боян выключил двигатель. Рядом с машиной прошли три молодые девушки в бледно-голубых пальто и цветастых платках. Позади них тащилась, шаркая ногами, пожилая женщина в тапочках, закрывавшаяся от солнца черным зонтом. В машине было жарко.

— Как тебя зовут? — спросил Боян.

— Максуд.

— Ну, хорошо, Максуд, и что ты копаешь?

— Как и ты. Старые вещи.

— Где?

— Не могу сказать. Я поклялся.

— Это запрещено законом.

— И это запрещено, — Максуд показал на коробки. — Они нас, как собак, гоняют, ты сам видел. Жить-то надо на что-то.

— Что-нибудь нашел?

Боян попытался создать впечатление незаинтересованности, но в глазах Максуда вспыхнула искра недоверия.

— Ну, так, по мелочи.

— Ладно, — сказал Боян, — не хочешь, не говори.

Он запустил двигатель, чтобы показать, что разговор окончен.

— Слушай, — вдруг спросил Максуд. — Почему ты меня взял?

— Они бы тебя поймали. Ты бы не сумел убежать.

— Знаю. У меня нога сломана. Но ты — почему ты мне помог?

— Мне показалось, что ты хороший человек.

Оба замолчали. К машине подошли двое подростков, тащивших ведро с грязной водой и грязную тряпку.

— Помыть? — спросил один из них.

— А ну, пошли отсюда! — прошипел Максуд, и те сразу исчезли. — Слушай, — сказал он вдруг. — Ты мне помог. Я хочу кое-что тебе показать.

— Из того, что накопал?

Максуд не ответил. Он сунул руку под рубашку и вытащил оттуда кожаный мешочек. В мешочке было что-то, завернутое в цветную тряпицу. Торжественными движениями, почти ритуально, он стал разворачивать лоскут, раскладывая уголки ткани вверх и вниз, влево и вправо.

Когда Максуд наконец развернул тряпку, у Бояна перехватило дыхание.

— Египет? Ты уверен, что это точно был Египет?

Боян посмотрел на Майю с видом римской статуи, освещенной автомобильными фарами.

— И ты еще сомневаешься?! Я сдал экзамен по археологии Ближнего Востока на «отлично»!

Майя сидела на диване, на который то тут, то там падали лучи солнца, только начавшего свое послеполуденное снижение. В квартире Бояна царил беспорядок. По дивану, где примостилась Майя, были разбросаны книги, несколько компакт-дисков, лежали фотографии, сжатые бельевой прищепкой, морская раковина с отбитым куском, нож с ручкой из рога оленя, засохшая кожура от апельсинов.

На полу, рядом с диваном, лежало несколько больших кусков керамики — можно было различить круглое брюхо большого пифоса, ручку с куском верха разбитого скифоса, нижнюю часть кратера. Это были почти неузнаваемые остатки человеческого труда: обломки, которые земля уже изгрызла своей беззубой челюстью, куски, которые перед тем, как быть дожеванными до конца, были кем-то вырваны из ее ненасытного рта.

Майя пожала плечами, демонстрируя сомнение. Положила ногу на ногу: белая юбка из хлопковой ткани эффектно контрастировала с загорелыми ногами.

— Может, это какой-нибудь туристический сувенир, привезенный из Каира?

— Не зли меня, — сказал Боян. — Какой там сувенир? Говорю тебе — слоновая кость, частично поврежденная от времени. И одного куска не хватает — отломано. И по слому видно, что это произошло очень давно.

— Пластинка из слоновой кости? И на ней женщина?

— Да. Может быть, Исида. В одной руке систрум, в другой — анх. Резьба по слоновой кости, неглубокая. С обратной стороны пластинка плоская с небольшим отверстием — наверняка она была прикреплена к какому-нибудь предмету либо являлась центральной частью ожерелья. Прекрасная работа!

— А откуда Исида в Македонии?

— Ну, вполне возможно — попала через греков или римлян. Сначала — греческие наемники в египетской армии, потом — римляне. Культ Исиды был принесен в Рим ветеранами, возвращавшимися из африканских походов. Связь римских богов с варварскими культами. Весь этот Восток с его загадками — как наркотическое средство для бедных европейцев, чьи боги уже тогда потеряли свою силу.

Боян стоял у письменного стола и резал пополам персики. Разрезанный плод сиял, как маленькое солнце, и вся комната от этого приобретала торжественный вид.

— Тебе почистить? — спросил он, вынимая из половинок косточки и счищая кожицу с видом рыбака из южных морей, который потрошит пойманных на глубине морских гадов и бросает внутренности в мелководье.

— Боюсь запачкаться, — сказала Майя. — У меня новая юбка. Стоит мне надеть что-то новое, обязательно на себя накапаю.

— Ну так сними ее!

— Не могу. Нам пора идти. Нужно заглянуть в музей — у меня там семинар по культу Митры в Македонии.

— Я думал, мы до вечера останемся здесь, — посетовал Боян. — Что касается Митры, я недавно читал об этом. Но, в любом случае, тема, которую тебе дали, бессмысленна: женщины не имели доступа к культу. Это было привилегией воинов.

— Мне все равно, — сказала Майя. — Напишу о тавромахии и свяжу Митру с этими прыгунами через быка в Кноссе.

— Можешь написать и о корриде. Гойя, Пикассо, Хемингуэй, Жорж Батай. Но профессор не будет впечатлен. Кстати, что там про быков?

— Быка убивали во время обряда посвящения. Митра всегда изображается во время боя с быком, и ему помогают собака, ворон, змея и скорпион. В Риме Митру представляли с головой льва. Лев и солнце близки, ты знаешь это по алхимическим символам, так ведь? Бог молодого солнца убивает мрачное зимнее чудовище… — проговорила Майя, каким-то образом справившись с долькой персика — съев, не закапав юбку. — В музее есть несколько стел с этим мотивом. Пошли!

Раздавленная жарой площадь была пуста. С Каменного моста цыганята прыгали в обмелевший Вардар, его вода была цвета старой бронзы и скользила по гальке, как нож, который о камень чистят от ржавчины.

Было около четырех часов, прохожих на улице мало. Старый базар спал, ожидая вечерних покупателей. Подмастерья опрыскивали булыжную мостовую перед ювелирными лавками водой из бутылок. Мастера с любопытством поднимали головы, чтобы посмотреть, кто эти двое, что бродят по базару в такое жаркое время дня. Под их взглядами Майя и Боян чувствовали себя чужаками, проникшими на запретную территорию.

— Мы специальные посланники, — бормотал Боян, как будто представляясь кому-то. — Пришли в связи с Митрой. Знаете, тот с быком. Да, — отвечал он любопытным взглядам, устремленным на них через витрины, — нам есть что рассказать вашим хозяевам.

— Как, по-твоему, будут они нам рады? — спросила Бояна Майя.

— Не думаю. Но мы будем осторожны.

Боян схватил Майю за руку и повел по переулку к музею. Перед ними открывалось пространство другого, внутреннего города с тайными проходами, едва читаемыми знаками, загадочными указателями. В нем существовали слабо различимые входы, ведущие к неожиданным нагромождениям удивительных строений, вдруг появлялась возможность, пройдя через какой-нибудь запущенный двор или грязную мастерскую, оказаться перед нигде не описанным памятником или открыть не известную тебе ранее панораму. Все было важно: табличка с названием давно не существующей страховой компании, вывеска ликвидированной фирмы, ржавая железная эмблема на полусгнившем заборе: у всего было свое, особое, скрытое значение, таинственное содержание, непонятное для непосвященных. Двое любопытствующих шли по запретному кварталу города — они ощущали присутствие тайн, но ключа к ним у них не было.

Миновав красильню и несколько лавок со сверкающими жестяными изделиями — Майе и Бояну казалось, что торговля этим дешевым товаром была прикрытием деятельности иного рода, они пришли в музей. Внутри царил приятный полумрак, но посетителей не было. Охранники дремали по углам. Боян и Майя спустились по лестнице, которая вела из холла внутрь, и направились в зал, посвященный римскому периоду. После залитых солнцем улиц музей казался вневременным — словно чудесный остров, защищенный от всех штормов.

Было очень тихо. Затем послышался едва уловимый ухом звук. Они сразу определили его источник: по залу кружила огромная зелено-золотая навозная муха, занесенная сквозняком через на мгновение открывшуюся дверь. Обезумев, она гудела и металась среди бюстов императоров, сенаторов, героев. Пролетая мимо полузакрытых жалюзи по нотному стану солнечных линий, муха становилась то видимой, то невидимой, то видимой, то невидимой, сопровождая свой полет нескончаемой и бессмысленной арией.

Боян, наблюдавший за ее эскападами, почувствовал, что Майя коснулась его руки. В одной из витрин, мимо которых они проходили, стоял огромный красный глиняный сосуд в форме фаллоса.

— Мммммм, — прошептала Майя. — Вот это да… Как ты думаешь, им пользовались?

— Это предмет культа, — сказал Боян и, улыбнувшись, добавил. — Не то, что ты думаешь. Просто символ.

Майя открыла тетрадку, чтобы что-то записать. Через какое-то время они увидели большие каменные плиты с надписями. На них повторялся один и тот же рисунок: молодой человек во фригийском колпаке, которому помогают собака, ворон, змея и скорпион, наносит удар ножом в шею быка.

— Надо будет спросить кого-нибудь с кафедры классических языков. Чтобы прочитать эти тексты, нужен специалист.

— Насколько я понимаю, обычные посвящения. «Люций Корнелий, подданный великого кесаря Августа, воздвиг этот памятник…»

— Эй, а это что? — удивилась Майя, глядя на рисунок с боковой стороны памятника.

Там был изображен необычный знак.

— Спроси у специалистов, — посоветовал Боян, — но не думаю, что они тебе что-то разъяснят.

На камне была вырезана латинская буква V, на ней крест и еще две линии, пересекавшиеся под острым углом.

— Голова быка? — спросила Майя, перерисовывая знак себе в тетрадку. — Края горизонтальной линии креста похожи на глаза. Какое отношение имеет митраизм к христианству?

— Ну, как же, — проговорил Боян. — Эти две религии боролись за господство в Риме. Когда христианство победило, где-то в середине четвертого века, христианская церковь сделала 25 декабря своим праздником именно для того, чтобы вытеснить мистерии Митры, которые происходили в то же время.

— Почему двадцать пятого декабря?

— Это период зимнего солнцестояния. Созвездие Девы над полуночным горизонтом. В любом случае совершенно очевидно, что имел место обмен знаками и символами с обеих сторон.

— Это становится интересным, — заметила Майя. — Получится хороший доклад. Ты мне поможешь, ладно?

— Если будешь хорошо себя вести, — отшутился Боян. — Зависит от тебя.

— Только без шантажа, — сказала Майя.

Когда они вышли на улицу, солнце пекло уже не так сильно, но воздух стал гуще и тяжелее; на узкие улочки Старого базара опустилась зыбкая мгла. Прохожих заметно прибавилось — все было не таким, как когда они шли в музей. Семьи с множеством детей останавливались у витрин, входили в магазины, выходили, неся пакеты с купленными товарами, о чем-то споря и пересчитывая деньги — сколько же было потрачено на покупки. Продавцы перекрикивались через улицу, из чайных выбегали мальчики, неся на мельхиоровых подносах стаканы с чаем. Шум, движение, пестрота — мистерия исключительности этой части города пропала.

— Купи мне мороженое, — заискивающе попросила Майя. — Я хочу съесть мороженое на улице.

— Имей в виду, что я — безработный археолог, и мой бюджет на непредвиденные расходы ограничен. Кроме того, мы — в общественном месте, а то, как ты лижешь мороженое, выглядит просто неприлично. Твои развратные движения языком — страшный удар по нормам морали и нравственности. Подумай о молодом поколении!

— Ты лицемер! На самом деле запреты такого рода всегда только раскрывают потаенные желания тех, кто запрещает. А потом…

— Эй! — вдруг крикнул кому-то Боян. — Теперь не узнаешь меня, а?

— Узнаю, — отозвался, вынырнув из толпы, продавец сигарет. — Конечно, мы знакомы, как я могу сказать, что незнакомы. Знакомы…

Он переминался с ноги на ногу, нарочито сильно выворачивая и подволакивая свою более короткую ногу, тем самым показывая, что ему неудобно стоять здесь — посередине улицы в компании Бояна и Майи под любопытными взглядами окружающих.

— Ты что, снова в беде? — спросил Боян.

— Я всегда в беде, — ответил тот. — Бедный человек всегда в беде.

— Теперь ты уже без сигарет, — сказал Боян.

Цыган нервно оглянулся. Его черные глаза бегали, как тараканы, упавшие в белую фарфоровую тарелку, из которой им никак не удается выбраться.

— За тобой кто-то гонится?

— Никто за мной не гонится, — сказал Максуд, озираясь по сторонам. — Никто за мной не гонится, но тут нам стоять не годится. Давай встретимся в другом месте.

— Зачем?

— У меня для тебя кое-что есть.

— Что-то нашел?

— Сейчас говорить не могу, — сказал Максуд, вытягивая шею и неестественно поднимая голову, словно пытаясь разглядеть что-то над головами прохожих. — Времени нет. Приходи завтра вечером в крепость. Пока.

И он исчез в толпе.

— Это…

— Да, — пробормотал Боян, — тот тип с египетской пластинкой.

— Мне он не понравился. Такое впечатление, что он чего-то ужасно боится.

— Он что-то знает, — сказал Боян. — Я уверен, что он открыл что-то важное и ценное.

Они пошли дальше по улице, где были ювелирные магазины, а потом, пройдя мимо чайной на углу, свернули в проулок, вымощенный старыми каменными плитами.

У стены, когда-то сложенной из круглых речных камней и кусков черепицы, рядом с выставленными на продажу метлами, на плетеном стуле сидел пожилой мужчина в черных очках. Его осанка выказывала самоуверенность — он держался так, словно сидел на троне, а не на шатком стуле у полуразрушенной стены.

— Посмотри на его ботинки, — прошептала Майя.

На ногах у сидящего человека были огромные белые туфли, словно позаимствованные из киношного реквизита двадцатых годов, с черными треугольниками из лакированной кожи по бокам — он вытянул ноги в сторону прохожих, будто желая подчеркнуть свою исключительность. У мужчины была яйцевидная голова с коротко подстриженными волосами, а белая вязаная шапочка на темени выдавала его принадлежность к мусульманам. Лицо у него было спокойным — на нем не отражалось происходящее вокруг. Из соседней чайной вышел мальчик с чашкой чая в руках, подошел к человеку в черных очках, наклонился к нему, что-то прошептал на ухо и вложил чашку в руку.

— Он слепой, — сказала Майя.

В тот момент совсем близко от сидящего человека остановились две женщины, увлеченные разговором; лицо мужчины внезапно резко преобразилось — приобрело злой вид, и он что-то гневно прошипел. Женщины мгновенно встрепенулись, в страхе посмотрели на черные очки и белые туфли и быстро пошли прочь, поплевывая через плечо, чтобы уберечься от сглаза.

Лицо сидящего опять приобрело спокойное выражение.

— Здесь есть странные, опасные люди, — задумчиво заметил Боян.

— А мороженое?! — напомнила Бояну Майя. — Ты забыл. Я же сказала, что хочу мороженое.

Они остановились перед уличным торговцем, который скучал рядом со своим морозильным ларем, прячущимся в тени под желто-оранжевым зонтиком.

— Какое хочешь? — спросил Боян.

Майя не ответила. Она сильно ухватила Бояна за локоть, глядя куда-то наверх.

Боян не понял.

— Смотри, — пробормотала Майя. — Смотри!

— Куда?

— Посмотри наверх, на стену.

Как раз над головами нескольких носильщиков, дремавших на своих моторизованных тележках, подложив руки под головы, на белой стене лавки восточных сладостей был нанесен знак, который они уже видели: латинская буква V с крестом и острым углом в середине буквы, похожим на какой-то клюв. Это не был один из тех общеизвестных знаков уличной мифологии, которые механически разносятся по городам, теряя по дороге свое истинное значение. Это было нечто особенное — знак, предназначенный только для посвященных, секретное сообщение, путевой указатель.

— Кто-то написал его спреем, причем недавно, — проговорил Боян. — Где написавший мог это увидеть?

— Ну, например, в музее, — предположила Майя.

— Кто рисует на улице, не ходит по музеям, — отрезал Боян. — Ты что, с неба свалилась?

— Но откуда-то ему известен этот знак…

— Да, хотел бы я увидеть предмет, с которого он его перерисовал.

— Молодые люди, так вы решили? — спросил продавец мороженого.

— Два Баунти, — сказал Боян. — Надеюсь, под оберткой нас не ждет еще один каббалистический символ.

— Происходящее потихоньку начинает меня пугать, — прошептала Майя. — Как будто мы не у себя в городе.

На следующий день, после того как в Национальной библиотеке Бояну удалось уговорить библиотекаря разрешить ему ненадолго вынести из здания несколько книг о культе Митры, он перешел улицу и поспешил в магазинчик канцтоваров, где можно было сделать ксерокопии.

Там, очевидно, с той же целью уже находился пожилой мужчина в черном костюме, немного потертом и с заметными пятнами — следами от еды, который изо всех сил пытался открыть замок своего большого черного саквояжа, одного из тех, которые носят — или, скорее, когда-то носили — сельские врачи. Боян хотел помочь ему, но тот отказался от помощи, при этом не произнес ни слова, только демонстративно приподнял локоть, пытаясь заслониться от Бояна.

Боян, протянув было к нему руку, отдернул ее, поняв, что его вмешательство нежелательно. Человеку в черном наконец-то удалось открыть саквояж и он вынул оттуда бумаги, копии которых хотел сделать.

Боян бросил взгляд на листы и оторопел: на них было множество рисунков, большинство из них с геометрическими узорами и с пояснениями, написанными по-арабски. Там были звезды с пятью и шестью лучами, заключенные в окружности, треугольники, разделенные на сектора, в каждом из которых стояло число, магические квадраты с вписанными в них латинскими буквами, тексты в виде разноцветных узоров, схематично нарисованные знаки зодиака.

Боян понял, что это магические формулы — талисманы, предназначенные для защиты от сглаза тех, кто их носит, заклинания, знаки, скрывающие какое-то тайное значение, но он не мог даже предположить, откуда взялся этот человек и зачем ему это нужно.

— Амулеты, — тоном сообщника тихо сказал Боян.

Человек в черном не ответил. У него было мелкое мышиное лицо в пигментных пятнах, на котором росла редкая бороденка. Избегая взгляда Бояна, он смотрел куда-то вниз, втягивал голову в плечи, сворачиваясь, будто еж, и, очевидно, решил не подавать вида, что слышал вопрос. Он попросил владельца ксерокса сделать двадцать копий каждой страницы. Взгляд Бояна заставлял его нервничать, и, несмотря на тщедушие, мужчина всячески пытался заслонить листы от постороннего своим телом. Он в спешке складывал в стопки готовые копии, несколько раз ошибался, пытаясь сосчитать, сколько же ему надо заплатить за услугу, потел и что-то недовольно бормотал; вокруг него распространялся, как защитная аура, запах бараньего сала.

Среди бумаг Боян заметил листок со знаками, похожими на азбуку; концы необычных букв заканчивались маленькими кружочками.

— Для чего вам это нужно? — Боян еще раз попробовал завязать разговор.

— Я не лезу в ваши дела, и вы не лезьте в мои, — сказал маленький человечек в черном, застегивая свой саквояж.

— Он шейх, — сказал владелец ксерокса, когда человек с саквояжем вышел, — ходжа, делает амулеты, вы правильно определили. Но не хочет об этом говорить.

Боян вернул книги в библиотеку, перешел через реку по бетонному мосту и вошел в торговый центр. Утро еще немного веяло прохладой, но день обещал быть жарким. После залитых солнцем улиц было приятно идти по переходам торгового центра, где струился легкий ветерок.

В кафе «Рим-Париж» все столики были заняты, за одним из них Боян увидел Коле, репортера «Вечерних новостей». Коле работал в отделе культуры и хвастался, что знаком со всеми, кто имеет к культуре хоть малейшее отношение. Боян не любил Коле еще с гимназических лет; они учились в одном классе, но друг друга терпеть не могли.

— Эй, — воскликнул Коле, — легок на помине, ты прямо как по заказу.

— Закажи мне кофе, — попросил Боян. — Охотишься за сенсациями?

— Мне нужен кто-то, кто разбирается в археологии, — сказал Коле, с вызовом глядя на Бояна.

— И ты нашел меня?

— Ты именно тот, кто мне нужен. Ты же археологию заканчивал, верно?

— И два года аспирантуры в Париже. А после этого уже три года ищу работу.

— А на что же ты живешь?

— Для наших нуворишей, для их новых домов ищу предметы старины: старый горшок, керамику — ну, как будто от прадедов осталось. Летом езжу на раскопки. А ты журналистику так и не закончил?

— Ну и что? Зато у меня есть работа, а у тебя нет. Хочешь заработать?

— А что ты предлагаешь? — осторожно спросил Боян.

— Посмотри, какие свеженькие попки, — сказал Коле, поворачиваясь к трем девушкам в коротких юбках, чьи задницы подскакивали в веселом и вызывающем ритме. — Кстати, — добавил он доверительным тоном, — знаешь, какая утка лучше?

— Утка? — спросил Боян.

— Утка, ты же знаешь, что такое утка, — настаивал Коле. — Какая утка лучшая?

Боян подумал об утках на картине Ренуара, но не был уверен, что Коле оценит его знание живописи.

Коле наскучило ждать.

— Не знаешь?

— Сдаюсь, не знаю.

— Эх ты, утка, которая простит, простит утка, понял?

Боян засмеялся.

— Шутка лучше, чем я ожидал, — признал он. — Опубликуй ее в «Вечерних новостях».

— Нет, такое не для газеты, — сказал Коле. — Но у меня действительно есть кое-что для тебя.

Боян поднял брови.

— Утки?

— Нет. Дикие археологи — черные копатели. Их еще называют «ювелирами».

— Хорошая тема. Ты кого-нибудь из них знаешь?

— Нет. В том-то и проблема. Ты должен попробовать связаться с ними. Существует целая сеть таких копателей. Может быть, несколько сетей. И они в свою очередь связаны с коллекционерами, торговцами антиквариатом, теми, кто вывозит предметы искусства за границу. Они везде. С металлоискателями ищут по всей Македонии. Копают по ночам. Полиция ничего не может сделать. А, может быть, и она в доле. Как и таможенники, которые их не проверяют, когда они едут на машинах за границу. Они уничтожают места, где копают, все подряд переворачивая вверх дном. Не нужно объяснять, какой урон они наносят стране.

Коле стал официальным и серьезным.

— Почему бы не пригласить кого-нибудь с именем из университета или музея?

— Не говори глупостей, — сказал Коле. — Они бы просто провалили всю работу. Тут нужен человек, разбирающийся в археологии, но у кого физиономия не засвечена в телевизионных шоу. Ты подходишь идеально. «Молодой безработный археолог идет по следу черных копателей». Вот это заголовок!

— Как ты себе это представляешь?

— Очень просто. Ты говоришь им, что ты археолог, что тебе нужны деньги и что ты готов поработать на них. Потом начинаешь работать, знакомишься с людьми, методами, местами. И в конце напишешь серию репортажей. Под общим названием: «Ночная охота» или «В поисках подземных тайн».

— Банально, — сказал Боян. — Но как, по-твоему, это можно организовать?

— Просто. Редакция купит тебе билет и выплатит суточные для недельного пребывания в Охриде. Там все прямо с ума сходят по археологии. Наш корреспондент познакомит тебя с некоторыми типами, которые, похоже, занимаются этим. Все остальное будет зависеть от тебя.

— А если они мне не поверят? А если они меня убьют?

— До сих пор еще никого не убили. Не их стиль. Не будь таким наивным. Будешь там жить под чужим именем. Увидишь, все пройдет как по маслу. Ну, как, я говорю редактору, что ты согласен?

Боян остался сидеть, а Коля отправился звонить, при этом по пути остановился поговорить с какой-то юной особой, которая, не дослушав его, пошла дальше, потом он что-то шепнул официанту, и в конце сообщил нечто девушке, стоявшей за стойкой. Та явно удивилась услышанной новости — во всяком случае, удивленно подняла брови.

— Ты им рассказывал прикол про утку? — спросил Боян, когда Коле наконец-то вернулся.

— Ну, нет. Это было только для тебя. Для них это слишком интеллектуально.

— Так что сказал твой редактор?

— Все в порядке. Ты едешь завтра. Приходи рано утром, получишь аванс. Позвони нам из Охрида, чтобы мы знали, в какой гостинице ты остановился. Будем на связи.

— Эй, а сколько вы заплатите? — крикнул Боян вслед Коле, который направлялся к выходу, не попрощавшись.

Коле вернулся и склонился над Бояном с укоризненным видом.

— Не надо так орать! Тридцать тысяч за серию из пяти репортажей. И еще: забыл тебе сказать — статьи пойдут под двумя подписями, твоей и моей.

Боян допил свой кофе, с интересом наблюдая за стайкой старшеклассниц, проходивших мимо кафе.

— Смотри, смотри, — сказала Майя Бояну, когда они встретились на набережной во второй половине дня. Она показала ему рекламную страницу «Вечерних новостей». В верхней части страницы большими буквами было написано:

— Я еду в Охрид, чтобы встретиться с копателями, — сказал Боян.

— Отлично, возьми меня с собой.

— А ты хочешь? Что скажут твои родители?

— Скажу им, что еду с друзьями. И возьму ключ от нашей квартиры — незачем тратиться на гостиницу.

— Отличный план, — сказал Боян. — Уезжаем завтра.

Они пересекли мост, носящий имя Гоце Делчева, и дошли до крепости: за горой Шар-Планина садилось солнце. На редких лужайках под каменными стенами расположились мусульманские семьи. Взрослые, тихие и серьезные, они, казалось, вслушивались в некие звуки, желая найти гармонию между миром внутренним и внешним.

— Словно выполняют какой-то ритуал, — сказала Майя. — Такие торжественные.

— Они чувствуют, как течет время.

— Или как застывает вечность.

Двое детей играли с кроликом в клетке; они давали ему траву и весело хлопали в ладоши, когда тот все это съедал. Чуть поодаль на траве, скрестив ноги, сидели несколько пожилых мужчин; Бояну показалось, что в одном из них он узнал человека, который копировал страницы с магическими рисунками. Когда они подошли ближе, Боян окончательно убедился, что это он: лицо в пигментных пятнах и крошечные мышиные глазки были теми же, на которые он обратил внимание в магазинчике канцтоваров. На мгновение Бояну показалось, что и мужчина узнал его, но только на мгновение — тот сразу же безразлично отвел взгляд в сторону.

Когда они отошли шагов на десять, Боян рассказал Майе о необычной встрече.

— Копировал волшебные талисманы, говоришь, — переспросила Майя, оборачиваясь, чтобы посмотреть на человека в черном. — Разве он не знает: что магическая сила не передается через ксерокс?

— Индейцы не предвидели такой ситуации, — сказал Боян. — Ты права, магия передается только через руку, создавшую магический объект. Но все совершенствуется. С этим ничего не поделаешь. Вот, муэдзины больше не поют с минаретов — включают магнитофонную запись.

И правда, в северной части города из мечетей послышались призывы к вечерней молитве. Эта часть города была наверху, южная же — внизу, под крепостью, сейчас она была окутана пыльной мглой. Город, зажатый между горами, простирался на восток и на запад, длинный, хаотичной застройки, планировка которой не подлежала никакой рациональной формуле пространства. Острые мужские углы его улиц состязались с нежными женственными изгибами речных берегов.

Площадка перед крепостью была освещена закатом, как театральная сцена, готовая к драматическим действиям.

— Странно, почему-то нас, жителей правого берега, не тянет сюда, к крепости, — сказал Боян.

Но он не закончил предложение — Майя дернула его за рукав, предупреждая о чем-то.

— Берегись! — закричала девочка постарше, неуклюже пытаясь справиться с велосипедом, вилявшим то влево, то вправо. Переднее колесо не удержало направления, и девочка, проехав мимо них, окончательно потеряла равновесие и упала на газон.

— Перед собой надо смотреть, а не вниз! — крикнул ей Боян.

Девочка обиженно взглянула на него, показала язык и покатила велосипед к другой лужайке, подальше от непрошеных советчиков.

— Думаешь, он придет? — спросила Майя.

— Уже идет, — сказал Боян, указывая кивком головы на тропинку, которая поднималась от северных ворот крепости к центральному плато.

Цыган нес лоток с турецким горохом и семечками, сбоку на нем горкой лежали бумажные пакетики. Он делал вид, что их не замечает.

— Семечки, кому семечки?! — закричал этот непризнанный археолог и подмигнул Бояну. — Свежие семечки!

— С сигарет на семечки перешел, — бросил цыгану Боян, подходя к нему. — Видно, плохи у тебя дела.

— Возьми бумагу, что под кульками, рассмотри где-нибудь в сторонке, а позже встретимся за крепостью, — пробормотал фальшивый продавец семечек, стреляя глазами налево-направо и крича громким голосом: Семечки, орешки! Кому семечки, кому орешки?!

Девочка, внезапно ставшая прямо-таки виртуозом педалей, молнией пролетела рядом с ними.

— Кто велел тебе продавать семечки, идиот, — закричала она угрожающе. — Что ты здесь делаешь, только меня позоришь?

— Чтоб ты голову разбила, — пробормотал цыган ей вслед и пошел к группе женщин, выказывавшим интерес к его товару.

— Это все больше начинает походить на детективный роман, — сказала Майя. — Какой сюжет! Ладно, давай посмотрим, что за бумага?

Стоя у крепостной стены и притворяясь, что любуются городом, они развернули лист. Это была фотокопия части штабной карты в масштабе 1: 25000. Какая это часть страны — узнать было невозможно: сверху, на то место, где, видимо, приводились сведения о нанесенной на карту территории, при копировании наложили белую страницу. Надписи были на латинице, названия — явно македонские, но во французской транскрипции. На изогипсах холма с названием Карваница чернилами был нарисован круг, а в круге три квадрата, расположенные треугольником: два внизу, один сверху. Сбоку стояла подпись. Боян напряг зрение: первое слово было col. — что могло быть сокращением от colonel, а затем: Н.А. de Rosallier.

— Полковник де Розалье, — пробормотал Боян.

— Это еще кто такой?

— Новый персонаж твоего романа, — сказал Боян. — Он отметил место на карте.

— Остров сокровищ?

— Посмотрим. Пока что все это чепуха.

За стеной из больших тесаных глыб, скрытый от любопытных глаз, Бояна и Майю ждал сигаретный контрабандист, он же — продавец семечек.

— Ну, что скажешь?

Он улыбался и хотел, чтобы Боян разделил с ним радость.

— Ничего, — ответил Боян. — Эти карты привозят из Болгарии и по пятьдесят марок за штуку продают дуракам. Я к ним не принадлежу.

— Ну, и не надо, — сказал цыган. — Эта настоящая. Забудь про те, болгарские. Тут закопано золото.

— Да ладно тебе. Ну, хорошо, если так — дай посмотреть, что ты нашел, если у тебя есть что-то реальное, то, что ты выкопал. А такого мне не нужно!

Цыган ловко выхватил карту у Бояна из рук.

— Ну, тебе не нужно, другому будет нужно, — надменно сказал он.

В этот момент над их головами, на стене, которую жители города когда-то в раннем средневековье выстроили из камня античного театра, разрушенного землетрясением, показалась девочка. Она стояла над ними с победной улыбкой на лице, опираясь на свой велосипед, будто собиралась на нем улететь.

— Я все видела! — крикнула она. — Я все видела и все расскажу отцу. Вот тогда посмотришь!

И она исчезла.

— Проклятая девчонка, — прошипел цыган. — Все это не просто так. Она и впрямь накличет на меня беду.

Он высыпал остатки семечек и орехов в щель между камнями и побежал, размахивая лотком.

— Теперь у нас есть еще и плохая девочка, — задумчиво сказал Боян. — Как в романах Агаты Кристи.

Майя и Боян сидели в кафе «Летница». Охрид начинал шевелиться: в утренней свежести раздавались детские голоса, звонкие, как бусинки с порвавшегося ожерелья, прыгающие по мощеной улице; на террасе кафе официанты открывали зонтики; пароход в порту гудел, отплывая. Вокруг за другими столиками сидели ранние пташки — пенсионеры, они читали газеты, комментируя вслух новости.

Внизу, за широкой площадью, по которой, облизывая мороженое, гуляли дети, дрожала светящаяся лента озера.

— Твоя стела в честь Митры вытесана во времена императоров Каракаллы и Геты, то есть во втором десятилетии третьего века, — сказал Боян, поднимая голову от фотокопий, которые он раскладывал перед собой.

— Это я уже поняла. Каракалла — это который с конем?

Майя отодвинула стул, потому что солнце, пробившееся между листьями большой катальпы, в тени которой они сидели, слепило ее, светя прямо в лицо.

— Нет, с конем изображен Калигула. Но дело, похоже, не в этом. Мне вот что пришло в голову. Эта латинская буква V — наверняка значит Венера.

— Какое отношение Венера имеет к Митре?

— А вот послушай, послушай: «Было семь степеней посвящения в культ. Они назывались: „ворон“, „невеста“, „воин“, „лев“, „перс“, „солнечный посланник“ и „отец“». Каждая степень соответствовала движущемуся небесному телу — Меркурию, Венере, Марсу, Юпитеру, Луне, Солнцу, Сатурну. Итак, вторая степень, «невеста», была в знаке Венеры.

— Что за невеста? Ведь женщины не имели доступа к культу, не так ли?

— Символически. Может, они были гомосексуалистами, кто знает. Невеста… Понимаешь?

Майя презрительно поджала губы.

— В любом случае, это годится в качестве отправной точки. Предположим, тот, кто заказал стелу, сделал это, потому что получил степень «невеста» — и этот знак сбоку, возможно, является отличительной чертой этой степени.

Боян допил кофе.

— Я должен идти. Отдыхай. Вернусь, как только смогу.

— Ты уверен, что тебе лучше пойти одному?

— Люди не хотят, чтобы женщины присутствовали при обсуждении тайных дел. Остаток культа Митры. Будь спокойна.

Боян поцеловал Майю и помахал ей рукой, выходя из огороженного садика при кафе. Он пошел по улице вверх — к старому Чинару. Современные товары почти полностью захватили витрины здешних магазинов, и Боян знал, что, скорее всего, не увидит в них ничего древнего, подлинного, но все же посматривал с любопытством. В витринах фотоателье были выставлены — как результат стремления их владельцев связать озеро с морем — ракушки, привезенные с Адриатики или из Греции. В мастерской по ремонту часов стремление к дальним странам приобрело прямо-таки экзотическое выражение: в витрине стояло чучело мангуста со змеей. В окне книжного магазина красовалась выцветшая на солнце карта Македонии в этнических границах.

Наконец в одной из витрин он увидел древности: пряжки для ремней, свадебные мониста из турецких монет, кольца, браслеты, даже старинную чернильницу с филигранью. Боян заметил, что за стеклом заблестели очки человека, пытающегося рассмотреть, кто стоит перед лавкой; он поднял руку в знак приветствия и вошел.

Старый ювелир отложил начатое кольцо и поздоровался. Когда-то он рассказывал Бояну всякие истории, связанные с археологической страстью охридцев. Среди этих историй самой необычной был случай с видными гражданами — врачами, аптекарями, адвокатами, которые нашли одну из бесчисленных карт, где было обозначено место невиданного сокровища, зарытого в землю. Но это место находилось в городе, у Верхних ворот, и копать так, чтобы никто ничего не заподозрил, было невозможно. Тогда они сняли полузаброшенный дом неподалеку, под тем предлогом, что будут там собираться, чтобы поиграть в карты, и действительно приходили туда каждый вечер: они с большим трудом рыли от подвала дома подземный туннель до места, обозначенного на плане. Дело, пусть и медленно, продвигалось. Но вдруг возникло непреодолимое препятствие: перед ними появилась старая стена из огромных каменных блоков. Они пытались обойти ее то с одной, то с другой стороны — но стена повсюду неумолимо вырастала перед ними. В конце концов они оставили свою затею, но перед этим написали на одном из камней год: 1932. Позже, когда ученые заговорили о раскопках античного театра под Самуиловыми башнями и когда были сделаны предварительные раскопки, перед удивленными глазами археологов на наружной поверхности стены театра предстали эти цифры — и жители Охрида вспомнили ту историю.

— Как дела? — спросил Боян.

— Плохо видеть стал, — пожаловался ювелир. — Совсем зрение село.

Боян знал, что ювелир был в курсе всех находок в окрестностях — с давних пор крестьяне, приезжавшие на рынок, ему первому приносили необычные предметы, которые находили, когда обрабатывали свои поля, да и теперь кое-что оседало у него в лавке.

— Вам все еще приносят всякие находки?

— Нет, давно не было ничего ценного, — ответил ювелир. — Теперь всё сразу увозят за границу. Впрочем, подождите, у меня есть для вас кое-что интересное.

И он вытащил из одного из множества ящиков в шкафчике, украшенном инкрустацией из перламутра, плитку белого камня.

Боян наклонился.

Плитка чуть меньше ладони была разделена линиями, вырезанными каким-то острым предметом, на двадцать четыре поля, расположенные в четыре ряда. В каждом поле — свой знак. Это было похоже на игру, но ей не хватало регулярности, которую должна иметь каждая игровая система.

— Что это? — спросил Боян.

— Я тоже хотел бы знать, — сказал ювелир. — Думал, ты знаешь.

Боян взял предмет в руки — по его гладкости чувствовалось, что до него в прошлом часто дотрагивались. Но было не похоже, что он лежал в земле; гладкость ничем не нарушалась.

— Такое впечатление, что эту плитку использовали совсем недавно, — пробормотал Боян.

— Это одного моего знакомого. Он мне ее показывал раз или два. А когда он умер, его дети, помимо плитки, нашли толстую тетрадь, в нее он записывал числа, которые получал, якобы гадая по этой табличке. Тетрадку они выбросили, а вот это продали мне. Вот и все, что я знаю.

Боян решил купить вещичку, но ювелир запросил слишком высокую цену. Они долго торговались, и в конце концов Боян, пусть и с тяжелым сердцем, но все же отделил половину аванса, полученного в «Вечерних новостях», и отдал ее хозяину лавки. Затем положил необычный предмет в карман и пошел к Чинару.

Под огромным деревом сидел черноволосый парень с усами, держа в руке «Вечерние новости».

Боян представился, они обменялись несколькими фразами, и парень показал Бояну, куда идти.

— Я с ними договорился, — сказал он, — но все же будьте осторожны. Эти люди боятся и неохотно разговаривают с незнакомцами. Ведь то, что они делают, незаконно, и они не горят желанием раскрывать посторонним свои секреты. К тому же они никому не доверяют, опасаясь возможной конкуренции.

В переулке возле Чинара они остановились перед мастерской по ремонту обуви с пыльной витриной. Снизу витрина была разбита, ее потом залатали листами жести. С входной двери большими лоскутами слезала краска — дела у сапожника явно шли не лучшим образом, или, возможно, он не слишком обращал внимание на свое ремесло.

Сначала в мастерскую вошел парень из «Вечерних новостей», оставив Бояна снаружи. Внутри, в очень маленькой комнате, сидел мастер, склонившийся над старым ботинком; над ним горела электрическая лампочка под жестяным абажуром. Они о чем-то поговорили; парень показал рукой на улицу, мастер снял очки и посмотрел на Бояна, потом опять принялся за работу. Парень немного постоял, затем вышел и сказал Бояну, что тот может войти, а сам остался снаружи — очевидно, для третьего в комнате не было места.

Когда Боян вошел, мастер не поднял голову, продолжая работать. Боян огляделся по сторонам: на полках было много старых коробок из-под обуви с названиями давно исчезнувших фабрик. Внутри было тесно, пахло клеем, старой кожей, потом.

Наконец мастер поднял голову.

— Чего ты тут ищешь? — спросил он, будто удивленный присутствием Бояна.

— Старые вещи, — сказал Боян.

— Какие старые вещи?! Здесь только старые ботинки.

Боян пожал плечами.

— Ладно, — сказал он. — Я думал, мы будем говорить серьезно.

Мастер еще долго тыкал шилом, протаскивал толстую нитку сквозь кожу ботинка, и затягивал ее, что-то недовольно бормоча. Потом поднял голову.

— Я тебе кое-что покажу, — вдруг сказал он. Его взгляд блеснул за очками, он отложил ботинок и воткнул шило в доску, что была у него под рукой. Вся доска была в дырках от шила, как будто ее несколько десятилетий подряд грызли древоточцы.

Затем он потянулся назад, взял коробку из-под обуви, открыл, пошарил внутри, из нее выпали старые газеты, куски кожи, тряпки. Наконец он вытащил со дна коробки какой-то большой предмет и передал его Бояну.

Это был кусок шлака: кто-то когда-то плавил руду — железную или свинцовую, Боян не знал — и то, что осталось, теперь напоминало камень, немного побитый, спекшийся, почти обугленный от долгого пребывания в огне, весь пронизанный тонкими вьющимися слоями металла, который древний металлург не смог извлечь и который блестел посреди желтовато-коричневой массы.

— Знаешь, что это? — спросил мастер.

— Шлак, — сказал Боян. — Шлак. То, что остается, когда плавят руду. Не уверен, когда это происходило, но наверняка давно, когда люди не знали, как извлечь металл полностью. Ну, скажем, в античности.

Мастер посмотрел на него с презрением.

— Ничего ты не знаешь, — сказал он, забирая камень у него из рук. — Ничего-то ты, парень, не знаешь, — уверенно повторил он, делая паузу между каждым словом, чтобы выразить свое недовольство знаниями Бояна.

— Ну, ладно, — примирительно сказал Боян. — Тогда сам скажи, что это такое.

Мастер колебался или, может, делал театральные паузы, чтобы впечатление от его слов было сильнее. Боян смотрел, как у него слезятся глаза, течет слюна из почти беззубого рта, как его нечистый указательный палец поднялся в важном жесте: перед ним сидел не бедный сапожник, ремесленник, зарабатывающий на жизнь плохо оплачиваемым ремонтом обуви, а человек, одержимый безумной страстью, окрыленный своей великой мечтой, скорое исполнение которой он предчувствовал.

— Это, — сказал он и встал, — это план, на котором обозначено, где закопано золото. Посмотри! — и он показал пальцем на следы расплавленного металла, которые действительно были похожи на закорючки какого-то неразборчивого почерка. — Посмотри, здесь все написано.

Боян кивнул в знак согласия.

— Да, — продолжил старик, — тут все написано, но прочитать некому. Я думал, ты поймешь, но ты тоже ничего не знаешь. Вы, молодые, ничего не знаете. Ничего.

Старик выпрямился и заговорил громко, как будто обращаясь к огромной массе людей.

— Вы все еще увидите, — кричал он. — Мастер Климе — сумасшедший, мастер Климе занимается глупостями, мастер Климе забросил свое ремесло. Ну, ладно, вы все увидите, когда мастер Климе найдет то, что ищет всю свою жизнь!

— Я пойду с вами, — сказал Боян. — Просто скажите, когда.

Мастер посмотрел на него.

— На что ты мне? Ты ничего не знаешь.

— У меня есть ключ, — уверенно прошептал Боян. — У меня есть ключ к чтению этого письма.

И он вынул плитку, которую утром купил у ювелира.

Боян взял из машины фонарь и натянул на рубашку черный свитер. На нем уже были черные вельветовые штаны.

— Так меня никто не увидит. Это ночная операция, — сказал он, смеясь. — Может быть, стоит еще вымазать лицо сажей.

— Здорово, — сказала Майя. — Но все равно опасно. Если вы ничего не найдете, они могут разозлиться. Ты же сам говоришь, что они сумасшедшие.

— Я им скажу, что план у них был неправильный. Или что звезды не были к ним расположены. Или что они сами недостаточно верили в успех предприятия. Или еще чего-нибудь. Придумаю.

— Будь осторожен, — сказала Майя. — Я буду тебя ждать.

Боян встретился с мастером Климе у Чинара. С ним было еще двое: низенький сбитый мужчина средних лет, двигавшийся так, словно не мог пошевелить шеей, поэтому каждый поворот головы он начинал с поворота туловища, и бледный, немного косоглазый парень с огромными ушами. Парень заикался — всякий раз, когда он очень хотел и спешил что-то сказать, его язык запинался о невидимые препятствия. Из короткой, осторожной беседы Боян узнал, что крепыша звали Томе и что у него где-то тут есть мясная лавка, а парень — ученик в парикмахерской «Сюзанна», и его зовут Миле. Придавая особую важность собственным словам, мастер Климе представил Бояна в качестве дипломированного археолога, заставив мясника и будущего парикмахера еще раз посмотреть на него взглядами, в которых читались восхищение и недоверие.

Было десять часов, город уже почти опустел. Пестрота, которую новые времена налепили на старинные фасады, исчезла под покровом ночи — это снова был древний город, полный собственных темных тайн, замкнутый в себе, вслушивающийся в свои истории, обремененный унаследованными предрассудками, безумствами и заблуждениями. Никто не знал, сколько раз в его истории великие мечты о славе, власти и богатстве запутывались и терялись на маленьких улочках и в полуразрушенных домиках, но было ясно, что обычная жизнь здесь всегда была окутана обманчивым иллюзорным светом. Четверо шли по полутемным переулкам — сначала мастер Климе, затем Боян и Томе, в конце будущий парикмахер, который все время хотел быть рядом с Бояном, но под строгим взглядом мясника вынужден был возвращаться назад, к хвосту процессии. И хотя все это, по мнению Бояна, было бессмысленно и просто смешно, даже он не мог не проникнуться значительностью момента — в их поисках зарытых сокровищ было что-то торжественное, гротескно-пафосное и грустное.

— А что же мы инструменты не взяли? — спросил Боян.

— Нас у базилики Святого Эразма будет ждать Спасе, — поспешил сообщить Миле, он хотел добавить что-то еще, но Томе повернулся к нему с движением латника, которого укусила оса, и Миле замолчал.

Действительно, на дороге, ведущей в Стругу, у подножия базилики Святого Эразма стоял «Фиат-101» с потушенными фарами. Когда они подошли ближе, из машины вылез рыжеволосый мужчина в форме лесника с как минимум недельной щетиной, потянулся, выругался и открыл багажник.

— Целый час жду, — недовольно пробормотал он. — Два раза полиция проезжала. Не хватало только, чтобы они остановились и спросили меня, какого черта я тут делаю.

— Да ладно тебе, — сказал мясник. — Мы ждали, пока стемнеет.

— А если бы меня тут поймали — прощай, работа! У тебя-то есть лавка, тебе все равно.

Они вытащили инструменты из багажника, оглядываясь и прячась за машиной, когда по дороге кто-нибудь проезжал.

— Ну, давай, с Божьей помощью, — сказал мастер Климе. — Пошли.

— Помоги нам, святой Климент, — сказал Томе.

Они поднимались, продираясь через поросль — шли наобум, запинаясь о корни и обходя скалы. Ночь была теплая — пахло травой, нагретой за день пылью, высохшими на солнце коровьими лепешками. Склон был крутой, и подъем оказался трудным — не было даже тропинки, и они пробирались сквозь колючие кустарники, пытаясь идти хотя бы приблизительно в нужном направлении.

— Надо левее, — просипел Томе, — левее, не то мы спустимся в долину.

— Молчи, — повернулся к нему лесник. — Климе ведет, он знает, куда идти.

Боян помнил, что на вершине холма находятся руины какой-то каменной стены — прежде чем обосноваться на месте, где сейчас находятся Самуиловы башни, первые жители Охрида сначала выбрали для своего проживания именно этот холм. Но холм, который не казался таким уж большим, если смотреть снизу, похоже, теперь вырос, по крайней мере, вдвое. Несколько раз мастер Климе останавливался — переводил дыхание, кашлял, держась за грудь, сипя и хрипя, как будто кто-то проткнул воздушный шарик. Под ними по дороге проезжали машины, освещая путь короткими полосками света. Вдалеке виднелись огни города, и небо там было светлее, озеро же не просматривалось — на его месте была только черная тьма.

На вершине холма открылась поляна. На ней возвышался кусок стены из больших камней, обросших дикими растениями.

— Вот, здесь, — сказал Климе, тяжело дыша. — Тут я нашел план. Теперь ты, археолог, главный. Ты будешь нам указывать и вести.

Все повернулись к Бояну. Молча смотрели на археолога с холодным любопытством, в котором сквозило что-то враждебное и угрожающее.

Боян достал из кармана плитку и ритуальным движением показал ее всем по очереди, поднося к глазам. Мастер Климе держал в руках свой драгоценный кусок шлака, сняв с него тряпку, в которую тот был завернут, и подняв над головой, как реликвию — тайну тайн.

— Нас могут увидеть с дороги, когда мы стоим на фоне неба, — пробормотал лесник. — Давайте лучше пригнемся.

Все встали на колени у стены. Момент был торжественным. Взгляды устремились на Бояна.

Боян откашлялся. Потом осторожно поднес плитку к драгоценному шлаку в руках мастера Климе. Медленно, делая долгие паузы между словами, он произнес звучную фразу, загадочность которой темная ночь делала еще сильнее.

— Сатор, арепо, тенет, опера, ротас, — отчеканил Боян.

— Что он говорит, что он говорит? — тихо спросил Миле, но кто-то сзади шикнул на него, и он замолчал.

— Абаддон, — сказал Боян. — Гермес Трисмегист, Тот и Абракас. Адрамелех, Амдусиас, Аамон.

Никто не шевелился.

— Белиал, — тихо продолжил Боян. — Асмодей, Вельзевул, Бельфегор, Азазель.

Ночь становилась все гуще, на землю давило ужасное черное небо, лес словно ежился, когда произносились эти имена.

— Ипос, Астарот, Малфас, — цедил сквозь зубы Боян.

Легкий ветерок прошелестел по листьям кустов.

— Марбас, Наберус, Бегемот, Люцифер.

Боян заметил, что мастер Климе перекрестился.

— Абигор, Аластор, Алосер! Багаба лака башабе — ламак кахи ашабе!

Наступила долгая тишина — густая, тяжелая тишина, полная ожидания. Казалось, она будет длиться вечно.

И тут появились они. Страшно было видеть, как медленно сгущаются неуклюжие темные языки ночной магмы, как они отделяются от темноты и появляются на полянке. Это были уродливые фигуры, зыбкие, все еще не до конца сгустившиеся куски темноты, вырисовывавшиеся на фоне немного более светлого неба, зародыши каких-то безымянных существ, безголовых, липких и вязких. Они медленно продвигались вперед, нерешительно меняя направление следования, словно не решаясь выйти на полянку.

Потом стали слышны их голоса. Сначала это были просто звуки, неясные возгласы, шум ударов. Потом чей-то голос сказал: тут!

Послышался металлический лязг. Неясные создания превратились в людей, что-то несущих — блеснули заступы и лопаты.

— Должно быть здесь, — сказал один из них. — Поспешим! Впереди много работы.

— Ты уверен, что это здесь? — спросил другой голос.

— Так на плане, — ответил первый голос. — Написано: в десяти шагах от стены.

И говоривший стал отсчитывать шаги от отмеченного места к стене, за которой сидел Боян. Еще несколько шагов, и они окажутся лицом к лицу.

— Стоять! Полиция! — заревел владелец мясной лавки и встал за стеной. — Сдавайтесь!

За ним, будто кто-то нажал кнопку на коробке с механическими чертенятами, стали выскакивать другие.

Темные силуэты пришедших колебались лишь одно мгновение. В следующее они уже рванули в темноту. Они бежали, как стадо диких кабанов, с воем, не разбирая ничего перед собой, ломая кусты, оказавшиеся у них на пути.

— Стоять! — ревел Томе, вытаскивая откуда-то ужасный мясницкий нож. — Стой, или я стреляю!

Боян вспомнил про фонарь, который нес, и зажег его. Но было поздно — убегавшие уже исчезли в кустах и, пряча головы, напролом продирались сквозь заросли. На мгновение Бояну показалось, что он видит знакомое лицо, заросшее черной бородой, но видение было молниеносным и недостаточно ясным — уже в следующий миг на том месте только качались ветви можжевельника.

— Обходи их справа! — закричал лесник, как будто он ловил дюжину незаконных лесорубов, застигнутых на месте преступления.

— Держи их! Держи, — кричал ученик парикмахера с пьяным ликованием в голосе. — Эге-гееей!

Был слышен только топот людей, бегущих вниз по крутому склону, не глядя, куда ступают, шум ломающихся веток, грохот падения, стоны и ругательства.

— Держи их! — закричал и Миле громким голосом, забыв про заикание. — Держиииии!

Звуки панического бегства терялись в долине, раздаваясь во тьме все тише и пропадая под землей. Вдалеке прокричала ночная птица. Потом наступила тишина.

— И эти узнали про наше место, — с ненавистью сказал Томе и плюнул. — Какие только отбросы ни бродят по горам ночью!

— Дикие люди, — сказал Миле, глупо гримасничая. — Но мы их сделали!

Все стояли неподвижно, будто остолбенели, с трудом веря в то, что произошло несколько минут назад, совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки.

Боян наклонился и поднял лист бумаги, едва различимо белеющий на земле. Увидел, что это был какой-то план, и сунул его в карман.

— И что теперь? — спросил Томе.

— Ничего, — сказал мастер Климе с отчаянием обессилевшего старика и тоном обиженного ребенка, лишенного любимой игрушки. — Пойдем, пока они не вернулись. Сегодня не до работы.

И он завернул свой шлак в тряпку.

Все молчали, только мастер Климе однажды повернулся к Бояну и тихо спросил:

— Кто были те, кого ты перечислял?

— Я забыл Форкаса, — сказал Боян. — А он самый важный. Он помогает тем, кто ищет клад.

Майя взбивала в миске яйца, собираясь жарить омлет; на сковородке уже шкворчали ломтики бекона и мелко нарезанные кубики яблока. У нее под блузкой не было бюстгальтера, и небольшие груди подпрыгивали в такт движениям.

— Тебе очень идет взбивать яйца, — сказал Боян, войдя на кухню. — Я чувствую желание отложить завтрак и пригласить тебя снова в кровать.

— Сначала завтрак, — строго сказала Майя. — После таких приключений ты наверняка страшно голоден.

— Ох, — сказал Боян, — что за ночка была! А эти дураки даже карту потеряли, смотри!

Майя наклонилась над картой, которую Боян разложил на столе. Боян воспользовался моментом, чтобы сунуть руку ей под юбку и погладить по заднице. Майя внимательно разглядывала карту, но когда пальцы Бояна стали слишком предприимчивыми, она несколькими змееподобными движениями высвободилась от прикосновений и отошла в сторону.

— Я могла эти яйца тебе на голову вылить! И бекон сейчас сгорит! Ну, может, уже хватит?

— Мне так нравится, когда ты злишься!

— Давай серьезно. Иначе мы никогда никуда не доберемся.

И Майя вылила взбитые яйца на бекон и яблочные кубики, потом все перемешала — ароматное облако поднялось и проплыло по кухне. Затем она разделила содержимое сковороды на две части: побольше — Бояну, поменьше — себе, поставила на стол тарелки, стаканы с апельсиновым соком, нарезанный ржаной хлеб.

— Карта — фотокопия? — спросила Майя.

— Да. С болгарской военной карты. С добавленными направлениями, как дойти до места, и с какими-то знаками, стрелками, тропами, обозначенными пунктирными линиями. Кто-то производит их оптом.

— Значит, есть спрос. Все вдруг стали золотоискателями. Аляска. Чаплин съел свой ботинок, помнишь? Вместе со шнурками!

— Тут эта одержимость тлела всегда, — пробормотал Боян, макая хлеб в тарелку. — Есть турецкие документы, в которых говорится, что в шестнадцатом веке каких-то охридских ювелиров повесили за изготовление фальшивых золотых монет. А в восемнадцатом члены церковного совета собрали все золотые предметы в церкви Пресвятой Богородицы Перивлепты, отвезли их в Вену и продали за гроши.

— Это другое, — возразила Майя. — Не смешивай жадность к золоту с мечтой найти золотой клад.

— Да, — сказал Боян. — Ты права. Надо будет особо отметить это в статье.

— Ты уже решил, про что писать?

— Почти. Начну с парня, который хотел продать мне латунного ангела, срезанного с кровати, купленной в прошлом веке в Салониках, как часть шлема Александра Македонского.

— А история о мумии египетской принцессы, которую, якобы, везли через албанские горы и которую потом пришлось спрятать в пещере, потому что напали разбойники?!

— Да, мне это жутко понравилось, надо будет еще раз сходить к часовщику, который на полном серьезе утверждает, что его дед участвовал в этой экспедиции.

Утреннее солнце освещало кухню, разбиваясь о стекло в шкафу. По этой причине внутри было еще три маленьких солнца — на чайнике, на изгибе чайной ложки, на остром крае рисунка на стакане. Боян съел свой омлет, домакал хлеб — тарелка опустела. Затем взял руку Майи — и облизал ее пальцы, измазанные в яичном желтке.

— У тебя получается, что все эти люди — какие-то глупые, смешные, — сказала Майя.

— Я бы так не сказал. Тут, скорее, трагедия, чем комедия. У них есть безумная мечта, и они лелеют ее всю жизнь. Но время, обстоятельства, среда, неубедительные результаты — все это, в конце концов, делает их мечту мелкой и приземленной.

Во время разговора Боян расстегивал Майе блузку. Когда он охватил ладонями ее груди, она закрыла глаза.

— У тебя пальцы жирные, — сказала она, всю блузку мне испортишь.

— И не только блузку, — прошептал Боян ей на ухо. — Не только блузку.

Не дав ей доесть завтрак, Боян потащил ее в спальню.

Торжественная процессия медленно продвигалась сквозь толпу. В колесницу, в которой везли невесту для бога Солнца, были впряжены три черных буйвола, их рога покрывали золотые листочки. Седьмой, верхний этаж зиккурата, возвышавшегося над ними, тоже был позолочен.

— Дай я тебя сам раздену, — сказал Боян, когда Майя попыталась стянуть с себя юбку.

Толпа в восхищении закричала, когда из крытой колесницы вывели невесту Солнца. У входа в храм ее встретил первосвященник в маске быка и повел вверх по лестнице.

— Нам надо поосторожнее, — прошептала Майя, обнимая Бояна. — У меня скоро опасные дни.

Первосвященник задернул за собой занавес и положил невесту Солнца на ложе из леопардовых шкур.

Вскоре они стали одним многоруким существом, которое смеялось, стонало и что-то бормотало, плывя на разбросанных простынях.

У подножия ступенчатой пирамиды кричала от нетерпения, возбуждения и дикой радости толпа, облитая солнцем, пьянящим своими оплодотворяющими потоками.

Но все внешние звуки здесь терялись, бледнели, таяли — в каком-то другом мире, очень далеком, неслись машины, бранились соседи, хлопали двери лифтов, детей звали с улицы домой; все это теперь было бессмысленно, бесполезно, совершенно неважно для Майи и Бояна, которые слышали лишь дыхание друг друга, наполовину проговоренные слова, полувскрики наслаждения.

Солнце взорвалось, сквозь геологические слои прошла сильная дрожь — и вскоре переполненная чаша моря перелилась через край.

Служители храма лили на ступени священное масло, толпа на улице пела гимны.

Когда они принимали душ, Майя жмурилась, наслаждаясь потоками воды, стекавшими по ее телу.

— Слушай, — сказала она вдруг, — это V — все-таки Венера.

— Ты что-то придумала?

— Вчера нашла кое-что в тех бумагах, которые ты мне скопировал.

— Что?

— Увидишь.

И, не вытеревшись до конца, перебросив полотенце через плечо, девушка пошлепала в спальню и появилась оттуда с листками.

— Смотри, — сказала она. — По каббалистической астрологии, каждый знак зодиака имеет четыре характеристики: общий знак, потом знак его духа, знак его демона и знак его положения в зодиаке.

Капли воды с ее волос падали на ксерокопированные листы и оставляли свои отпечатки среди других знаков.

— Я в этом не очень хорошо разбираюсь.

— Смотри, смотри. Взгляни сюда: знак, обозначающий демона Венеры, вот такой — и она показала на рисунки на одной из иллюстраций. Это тот клюв, который режет букву V.

— Хорошо, — сказал Боян. — Довольно убедительно. А крест?

— Почему это должен быть крест? Может, это весы. А, может, ты был прав, что эта V также голова быка. Посмотри, что написано: Согласно этой астрологии, Венера управляет домами Быка и Весов.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что это начатая, но незаконченная пентаграмма. Звезда Давида содержит, если разбить ее на составляющие, алхимические символы всех четырех элементов — огня, воды, воздуха и земли.

Боян хотел прервать ее, но она продолжала.

— Нет, нет, подожди. Венера держит в своей власти Быка и Весы, то есть землю и воздух. Не хватает огня и воды.

— Боюсь, ты выходишь за научные рамки, — сказал Боян. — Откуда, кстати, тут пентаграмма?

— Вначале пентаграмма была знаком Венеры. Здесь у нас незаконченная пентаграмма, без двух элементов. Это означает, что знак на стеле хочет сказать: мир несовершенен, если отнять одну его часть, женскую.

— О, здесь я согласен, — сказал Боян.

— Таким образом, в митраизме, который исключал женщин, все-таки существовало скрытое понимание недостатков такого мировоззрения. Незавершенная пентаграмма — несовершенная Венера. Переход к более высоким уровням посвящения был переходом к андрогинной целостности.

— Тебе будет трудно доказать это. Но сейчас я спешу — мне нужно сходить еще в несколько мест и увидеться с несколькими сумасшедшими ювелирами. Завтра мы возвращаемся в Скопье.

Крепость — колоколообразный храм с бесчисленными украшениями: шарами, ракушками, головами животных. Его осаждали снаружи, одновременно он разрушался изнутри. Варвары-кочевники подбирались к роскошным воротам, толкая друг друга и поднимая оружие над головой. По стенам храма множились огромные трещины. Надо было спасаться, убегать, потому что в следующий момент, это было ясно, такой возможности не представится. Но было уже слишком поздно — крепостные валы вот-вот развалятся, стены накренились, он напрасно пытался убежать… Послышался (о, нет, нет, нет, не сейчас, отложите этот миг!), да — послышался звук, и вся постройка развалилась со звоном, как будто была сделана из стекла.

Звонил телефон. Боян вскочил с кровати и, пробежав через обломки крепости, снял трубку.

— Хассуна-Самарра, Халаф, Эль-Убейд, — говорил незнакомый человек, монотонно перечисляя слова, как будто диктуя их кому-то. Потом после небольшой паузы связь резко оборвалась.

Боян стоял с трубкой в руках, замерев, словно пытаясь своей неподвижностью компенсировать разрыв связи. В телефоне бессмысленно повторялись гудки отбоя, а Боян тупо смотрел на телефонную трубку. Потом положил ее на рычаг.

Он снова лег в кровать. Руины крепости исчезли — на полу лежал только журнал, открытый на странице с гравюрой XIX века, изображавшей работу археологической экспедиции. Варвары испарились, забрав свою добычу с собой.

Боян сел на кровати, стараясь прийти в себя. Слова, сказанные по телефону, были названиями мест, где найдены предметы праисторической культуры Месопотамии, и которые он перечислил в серии статей о разграблении археологических сокровищ, опубликованных в «Вечерних новостях». Своим звонком кто-то явно хотел что-то сказать Бояну — то ли, что он читал их, то ли, что соглашается или, скорее, не соглашается с тем, что написал Боян. Голос, который произнес эти названия, был ему незнаком — значит, это не был какой-то приятель, решивший таким образом сообщить, что читает его статейки.

Времени для того, чтобы еще раз заснуть, уже не оставалось. Боян печально посмотрел на подушку и решительно направился в ванную.

Принимая душ, он бормотал названия мест: Хассуна-Самарра, Халаф, Эль-Убейд.

— Мантра, — воскликнул Боян, глядя на себя в зеркало. — Пора найти мантру!

Когда он готовил чай, снова зазвонил телефон.

Боян, подняв трубку, произнес, желая опередить собеседника:

— Зиусудра, Месилим, Мескиагашар, Эн-Меркар, Лугальбанда.

— Правители Шумера, — сказал после недолгого замешательства женский голос в трубке. — Раннединастический период. Тебе снился экзамен по археологии Ближнего Востока?

— Майя! — сказал Боян. — Я не думал, что это ты.

— Ты что? Отвечаешь на вопросы археологического конкурса по телефону?

— Какой-то идиот разбудил меня, цитируя имена археологических площадок, которые я упомянул в «Вечерних новостях».

— Это значит, что тебя читают. Ты становишься популярным.

— Да, цена славы.

— Послушай, — сказала Майя, — у меня не получится приехать к тебе. Давай встретимся в городе. Знаешь кафе «Панта реи»?

— Знаю, его все называют просто «Панта».

Когда Боян пил чай, он заметил муравья, бродящего по столу. Тот обошел чашку с чаем, дотронулся до нескольких просыпавшихся кристаллов сахарного песка и попытался залезть по стеклу в банку с вареньем. Он вел себя странно, в панике бегал туда-сюда, но за всем этим непонятным поведением как будто скрывалась другая цель.

— Все, пришла метла, — сказал Боян и дунул. — Муравей улетел вместе с сахарными крупинками. Песок заносил города на краю пустыни. Буря унесла и последнего гонца, пытавшегося пробиться во дворец сквозь песчаные вихри.

— Панта реи, — пробормотал Боян, отхлебывая чай. — Ча-но-ю. Какудзо Окакура. Тяжкий путь на далекий север.

Выйдя на улицу, он увидел детей, играющих в песке — через дорогу была стройка. Крепость, которую они возвели из песка, была окружена несколькими параллельными крепостными валами, под ними пролегали туннели. На горе стояла круглая башня, на ее вершине красовался знак — петушиное перо. Когда Боян проходил мимо сооружения, песчаный холм не выдержал, городские стены заскользили вниз, и башня рухнула: очевидно, туннели, вырытые внутри холма, лишили крепость необходимой прочности. Дети стояли и со смесью восхищения и грусти взирали на то, как их архитектурные труды снова превращались в груду песка.

Боян завел свой «Рено» и поехал в центр. Летнее утро было бодрящим и сулило хороший день — в тени свежо, на солнце терпимо. Но на первом же перекрестке Боян попал в пробку — светофор не работал, полицейский махал руками, как марионетка, запутавшаяся в своих нитках. Водители гудели, хаос вскипал в воздухе. После поражения войск, защищавших крепость, в городе воцарилась паника. На полосе справа от Бояна стоял фиолетовый «Фольксваген гольф» с блондинкой за рулем, мигающий левым указателем поворота — машина не успела вовремя перестроиться и теперь мешала тем, кто поворачивал направо.

— Принцесса, — пробормотал Боян, — я спасу Вас. Варвары в украшениях из петушиных перьев прорывались в город и перегородили путь веренице повозок, на которых пытались сбежать жители. — Я тебя спасу, — добавил Боян, — держись меня. Когда движение направо открылось, Боян не тронулся с места и посигналил. «Фольксваген» юркнул в предоставленный ему промежуток. Девушка за рулем повернулась к Бояну и помахала ему.

Нетерпеливые водители позади Бояна вовсю гудели. Он поехал за блондинкой, но она повернула налево, а он продолжил путь прямо, лишь еще на какой-то миг снова увидел ее профиль, затем — левый указатель поворота машины принцессы все еще мигал — металлический поток унес Бояна в другом направлении.

Около кафе «Панта реи» припарковаться было негде. Боян заехал на своем «Рено» на тротуар, потянул ручник, закрыл окно, запер машину.

Майя уже ждала его в кафе. Боян наклонился и поцеловал ее; девушка за стойкой оторвала взгляд от бокалов, которые она протирала.

— Интересно, в Древнем Риме тоже были проблемы с парковкой? — спросил Боян.

— Нерон ограничил время для въезда колесниц в город всего до нескольких часов: они мешали ему спать, — сказала Майя.

— Когда ты приедешь ко мне, чтобы мы могли спать вместе? — спросил ее Боян.

— Мне эспрессо, — сказала Майя девушке, подошедшей к их столику.

— И мне, — сказал Боян.

— Ты же знаешь, это не так просто, — прошептала Майя. — Мне нужно что-нибудь придумать дома.

— Может, в субботу? — Боян взял ее за руку. — Скажи, что подруга тебя пригласила, чтобы вместе готовиться к экзамену.

— Старо. Никто не поведется.

Майя улыбалась с кошачьим блеском в глазах, в них читалось желание, чтобы ее уговаривали, убеждали — но все это было смешано с подлинной неуверенностью и осторожностью. Она на самом деле колебалась.

— Может быть, я смогу что-то придумать, — сказала она, давая Бояну слабую надежду. — Постараюсь.

За столиком в противоположном углу кафе в полумраке сидела совсем молодая парочка. Едва только сев, оба вытащили зажигалки. Щелкнули ими и поднесли друг другу маленькое пламя: в какой-то миг языки пламени соединились и стали гореть вместе. Потом они погасили зажигалки и, взявшись за руки, начали что-то шептать.

— Видела? — спросил Боян. — Что это такое? Какой-то ритуал?

— Поклонники Мазды, — сказала Майя. — Огонь был для них священным элементом, знаком праведности бога.

— Мы все еще в поисках Митры?

— Только до некоторой степени. Заратустра исключил Митру из иранского пантеона. Во время мистерий в честь Митры убивали быка, а зороастрийцы были против жертвоприношения животных. Так что Мазда остался, а Митра отпал.

— Отлично, — сказал Боян. — Но остается вопрос: откуда в Скопье маздаисты?

Мимо окна кафе прошла девушка, затем она вернулась и, приблизив лицо к стеклу, стала всматриваться внутрь. Бояну она показалась знакомой.

— Эй, — сказал он, — это не…

— Что? — спросила Майя.

— Ничего, — ответил Боян, потому что девушка, лишь встретив его взгляд, тут же исчезла.

Официантка принесла кофе и опять принялась что-то вытирать в темноте за стойкой. У Бояна сложилось впечатление, что она действовала, как статистка в театре, механически исполняя предписанные ей действия, а на самом деле подслушивая, о чем они говорили; но каждый раз, когда он смотрел на нее, она надевала на лицо маску безразличия. Но все-таки в один момент ее глаза открылись в изумлении: в кафе вошел некто.

Это был молодой человек в футболке с надписью на спине: Don’t shoot at the pianist! Он подошел к стойке и что-то показал. Девушка за прилавком в испуге вскрикнула. Парень, у которого на спине был призыв из давнишних салунов Дикого Запада, успокоил ее.

— Дай мне немного ракии. Ничего страшного. Я поцарапался.

И охнул, когда девушка вылила ему на руку жидкость из бутылки. Они стали о чем-то переговариваться. Обменивались обрывками фраз, перемежавшимися звуками боли и раздражения. Они, похоже, были недовольны друг другом и спорили между собой. Девушка, не на шутку взволнованная, перевязала защитника пианистов. При этом она бросала испуганные взгляды в сторону столика, за которым сидели Майя и Боян.

Боян не видел лица носителя пацифистского послания, который, по-видимому, пострадал в результате неких совсем не мирных действий. Девушка за стойкой продолжала что-то осторожно шептать раненому.

Юные маздаисты, выпив кока-колу, снова зажгли свои зажигалки, на мгновение соединили их огни и ушли.

— Мне пора в университет, — сказала Майя. — Я подумаю над твоим предложением, — улыбнувшись, добавила она. — Я тебе позвоню.

Она вышла; через несколько шагов обернулась и помахала Бояну: на ней было летнее платье с крупными цветами, и на утреннем солнце ее фигура двигалась, как часть цветущего поля, блуждающего в строгой геометрии города.

Выйдя из кафе и подойдя к машине, Боян сразу понял, что что-то не так. Он наклонился: обе задние шины были спущены, и поэтому машина странно наклонилась назад, словно наполненная водой лодка. Потом он увидел, что боковое зеркало тоже испорчено — кто-то пытался его оторвать, но, потерпев неудачу, сломал. При этом он порезался — на осколках стекла и никелированном держателе были пятна крови.

Боян открыл багажник и вынул насос.

— Помощь нужна? — спросил кто-то, и Боян обернулся.

Два десятилетних мальчика в коротких штанах и с лицами малолетних преступников смотрели на него в ожидании. Они держали в руках какую-то ветошь и ведро, до половины наполненное грязной водой. Было очевидно: они зарабатывали деньги, моя машины.

— Накачайте! — сказал Боян и бросил им насос. — Вы их спустили?

На мгновение в глазах маленьких жуликов, казалось, вспыхнул страх; они сделали едва заметное движение, будто собираясь бежать.

— Они хорошие ребята, — сказал высокий бездельник с впалым животом, вставая со ступеньки перед закрытым магазином, окна которого были залеплены газетами, потому что внутри делали ремонт. — Просто хотят заработать немного денег, — добавил он.

— А кто спустил шины? — зло спросил Боян. — Ты был здесь?

— Всякие люди есть, — сказал тощий. — Я здесь не для того, чтобы за машинами смотреть. Да и сам хочу чего-нибудь заработать.

У Бояна сложилось впечатление, что мужичок хочет, чтобы ему заплатили за то, что он собирался сказать. Он вынул из кошелька сотню, потом еще одну.

— Ты наверняка что-то видел, — сказал он, стараясь не выглядеть слишком заинтересованным. — Кто это был?

— Был один, который тут порезался, — задумчиво изрек бездельник. — Кровь хлестала, прошу прощения, как из свиньи.

Боян сразу побежал к кафе к удивлению двух маленьких мойщиков машин и их защитника. Попытался войти — там было заперто. Он прижал лицо к стеклу: внутри никого не было; полотенце, которым девушка вытирала бокалы, лежало на столе, на нем были какие-то пятна — возможно, кровь, но, может быть, что-то другое. Боян подождал еще, но понял, что это напрасно: внутри было пусто. Затем он обернулся, но не увидел ничего, что помогло бы ему решить вопрос, куда подевались те, кто только что был в кафе. Некоторое время Боян постоял у двери, потом махнул рукой.

Он вернулся к машине. Два маленьких автомойщика накачали вторую шину.

Боян дал им горсть монет, которые были у него в кармане, и они взяли их без особого воодушевления.

— Где тот высокий? — спросил он.

— Ты спрашиваешь много, а платишь мало, — сказал один из двух подростков, пересчитывая деньги. — Мы тебе не справочное бюро.

Боян повернул ключ, открывая дверь в свою квартиру. Один оборот. Он всегда запирал на два. Что-то было не так.

Он медленно вошел, заглядывая во все углы.

Следов кражи не было — все было на месте, даже немного денег в шкафу в спальне, едва прикрытых черными трусиками Майи. Фотоаппарат, музыкальный центр, компакт-диски — все на месте.

И все же кто-то сюда входил. В пепельнице было зерно нагара от сгоревшей спички и немного сигаретного пепла; в воздухе Боян чувствовал едва заметные следы табачного дыма. Кто-то просматривал книги — некоторые стояли не там, где обычно, будто их вынимали и поспешно возвращали на полку.

Боян сел на тахту, пытаясь обдумать происходящее.

Он вспомнил про папку, в которую положил карту, найденную той ночью у церкви Святого Эразма; встал и поискал ее в куче газетных вырезок и ксерокопий книг; ее не было.

Зазвонил телефон.

Напряженно, будто ожидая услышать в телефоне голос грабителей, Боян схватил трубку.

Это был Коле из «Вечерних новостей».

— Слушай, — сказал он, — на редколлегии твоя — то есть наша — серия получила высокую оценку. Ее очень хвалили. Некоторым не понравился ироничный тон, но в основном все очень до-воль-ны.

— А гонорар?

— Как договорились. Получишь через два дня.

— В следующий раз я попрошу надбавку за вредность, — сказал Боян. — Тут кто-то спустил мне шины, а потом еще и вломились в квартиру.

— Великолепно! — воскликнул Коле. — Вот тебе материал, чтобы написать продолжение.

Днем было жарко: воздух в квартире становился все тяжелее и гуще, стало трудно дышать. Но открывать окно не имело смысла — на улице было еще жарче.

Боян пошел в ванную и встал под душ, но тут телефон зазвонил снова.

На этот раз сначала было долгое молчание. Потом чей-то голос, голос человека, не привыкшего к чтению, попытался выговорить названия мест раскопок в Ираке, но получалось у него не очень.

— Хассуна-Самарра, Халаф, Эль-Убейд, — помог ему Боян. — Хорошо. А что дальше?

Тот, что на другой стороне линии, размышлял, что сказать, время от времени испуская какие-то недооформленные звуки.

Внезапно у Бояна появилась счастливая идея.

— Максуд, — строго сказал он. — Что происходит, Максуд?

— Ничего, — медленно сказал Максуд. — Как ты меня узнал?

— Откуда у тебя мой телефон?

— Сказали, — ответил Максуд. — Есть люди, они знают.

Наступило молчание. Боян ждал.

— Зачем ты пишешь такие вещи, — начал Максуд таким грустным голосом, как будто ему лично нанесли тяжелую обиду. — Нехорошо. Ты нас огорчаешь.

— Кого это я огорчаю?

— Ну, всех. Всех нас. Что мы тебе сделали плохого… — Максуд затянул, заголосил, жалуясь и подплакивая, как это делают цыгане-нищие.

— А шины?

— Какие шины? Я был против. Это моя дуреха говорит: проколи, да проколи! У нее самой мозги проколоты. А я им говорю — не дам! Зачем колоть…

— Максуд, — сказал Боян голосом, полным укоризны. — Я к тебе со всей душой…

— Я помню, ты и вправду сделал доброе дело. И я тебе сделаю. Тут вот… — и он запнулся. — Тут кое-какие люди хотят тебя видеть.

— Какие люди?

— Есть такие. Которые этим занимаются, ну, копают. Они хотят тебя видеть, поговорить с тобой. Ты человек ученый, поэтому. И они заплатят столько, сколько надо, это не проблема.

— Где?

— Не здесь, не в Скопье. Они опасаются, понимаешь.

— Так где?

— Знаешь где Костоперская скала?

— Костоперская скала? Знаю… Только это далеко.

— Не очень-то и далеко. Час езды на машине. Завтра в полдень тебя там будут ждать. Приедешь?

— Приеду, — сказал Боян.

— Но только приезжай один.

— Ты будешь?

— Буду. Я буду тебя ждать. Не волнуйся, ничего с тобой не случится. Но приезжай один.

Закончив разговор, Боян просмотрел книги. В одной нашел интересовавшие его сведения. Костоперская скала была местом с несколькими слоями — доисторическое поселение, позднеримская крепость, средневековый некрополь. Пробные раскопки там начинали, но до настоящих, серьезных раскопок дело так и не дошло.

Он позвонил Майе.

— Поедешь один? Да ты с ума сошел!

— Они ничего мне не сделают — я им нужен. Не думаю, что они опасны.

— Но зачем ты лезешь во все это?

— Я любопытный.

— Но ведь они на самом деле вредят научной археологии. Уничтожают…

— Знаешь, — сказал Боян, — хоть я и археолог, мне кажется: то, что когда-то оказалось под землей, там должно и остаться. Все остальное — осквернение. Так что и те, и другие…

На слегка волнистой равнине поднимались две сплющенные горы: в попытке выразить свой немощный крик чрево земли извергло ошметки лавы, застывшие базальтовой грядой. Холмы — один слева, а другой справа — начинались с небольшого подъема, а затем внезапно превращались в каменный круг из огромных скал. На самой вершине была ровная площадка — как темечко на увенчанной короной голове. У подножия одного из холмов, того, который был справа от дороги, рядом с полуразрушенной водяной мельницей, Боян остановил машину.

Людей вокруг не было; дома вдали казались заброшенными.

Идя по грунтовой дороге, которая спиралью поднималась по каменной громаде, Боян заметил множество обломков керамики. Поднял несколько: в углах кирпичей была отметина, которую Боян сначала счел упрощенным чертежом лабиринта; но, приглядевшись получше, понял, что это был всего лишь знак, оставленный производителем кирпичей — неуклюжее движение пальцем по влажной глине, линия, которая, собираясь стать окружностью, закончилась, не слившись с началом, а повернув к центру.

Было нечто удивительное в этом следе человеческой руки, много веков назад оставившей на кирпичах свой отпечаток, но это был всего лишь отпечаток механического движения — ему не хватало смысла, оно не передавало никакую мысль. Боян бросил обломки в траву.

Над ним возвышались скалы с рваными краями — кто-то давно, а может быть, и не так уж давно, добывал тут камень, создав небольшую каменоломню. На самой вершине скалы стояла птица. Она была пепельно-серого цвета, но с оттенком красноватой ржавчины. Когда птица расправила крылья и взлетела, Боян понял, что это пустельга — маленький красный сокол, который живет вблизи человеческого жилья и особенно любит всякие руины.

Пустельга сделала над ним круг и вернулась на старое место.

Боян почувствовал на себе сосредоточенный взгляд птицы. Он был здесь чужаком; птица — хранительницей святого места. Она явно хотела понять его намерения, и Боян посчитал естественным это желание птицы узнать цель появления двуногого существа, незваного гостя, в ее царстве.

Он легко нашел дорогу между скалами и, кое-где цепляясь за камни руками, поднялся наверх. Открывшееся пространство показалось ему похожим на естественную крепость: в неправильном круге из гигантских скал, расположенных, как зубцы короны на вершине кургана, находилось небольшое плато, поросшее травой. Вокруг царила тишина — казалось, что существа, живущие здесь, заключили неписаный договор не нарушать ее. Пустельга, бесшумно взмахивая крыльями, описала в небе над Бояном еще один круг и исчезла за горой. Интересно вели себя ящерицы: они молниеносно меняли положение — их тела были похожи на некую движущуюся клинопись на каменном пергаменте.

Посланник далекой империи, находящейся в упадке, прибыл к оракулу, который один мог сказать, что нужно сделать, чтобы избежать вторжения варваров и разорения поселений. Но чем дальше входил он в святилище, тем яснее понимал, что пришел слишком поздно: храм разрушен, служители разбежались, священная утварь разграблена.

Боян подошел к месту, где, очевидно, проводили раскопки. В яме на глубине метров двух был виден фундамент какого-то здания: склепа, маленького храма, сторожевой башни? Кирпичи были широкие, плоские — византийского периода, без сомнения. Между собой они были связаны смесью извести и дробленого камня. Судя по свежевыкопанной земле, кто-то работал тут совсем недавно. Что он мог найти? Если это могила — то череп с монетой между зубами, чтобы оплатить путешествие на другой берег реки забвения. А если это была крепость — бронзовый наконечник стрелы или, в лучшем случае, шлем, проеденный ржавчиной. Но те, кто здесь копали, конечно же, искали золото.

— Эй! — раздался голос позади него. — Опаздываешь.

Боян обернулся.

Перед ним стоял Максуд, появившийся из-за высокой травы.

— Ты тут копаешь? — спросил Боян.

— Копают, — сказал цыган. — Все время копают. Много копают.

— Кто?

Цыган пожал плечами.

— Откуда я знаю. Кто хочет. Дикие люди. Их тут немерено.

— Это запрещено, знаешь?

— Не знаю, — ответил Максуд. — Я законов не читаю. Что ты все время талдычишь: запрещено, запрещено!

— Хорошо, — сказал Боян, — а где те, другие, приятели твои?

— Тебя ждут, — произнес Максуд и неопределенно мотнул головой. — Там.

Из-за скалы появились трое.

Боян дружелюбно помахал им, но они не ответили на жест: стояли в высокой траве и внимательно на него смотрели.

Красный сокол сделал над ними круг, скользя все ниже по невидимому склону воздушного потока, потом резко пошел вниз и скрылся из вида.

Трое продолжали стоять неподвижно.

— Что это с ними? — спросил Боян.

— Смотрят, один ты или нет, — сказал Максуд. — Не хотят сюрпризов.

— Сюда никто не может прийти незаметно, — сказал Боян. — Сверху все видно.

— Иди, — подтолкнул его цыган. — Сначала поздоровайся вон с тем, высоким. И не говори ничего плохого об албанцах, понял?

Подойдя к этим троим, Боян сначала протянул руку стоящему посередине.

Небритый тип с костлявым лицом и кустистыми бровями, крепко сжал ее.

— Я Джемо, — сказал он, глядя в глаза Бояну. — Ты один?

— Сам видишь, — сказал Боян.

— То, что видно, не всегда правда, — процедил Джемо с кривой улыбкой.

— И наоборот, — не смог удержаться, чтобы не добавить, Боян.

— Что наоборот?

— Ничего. Просто так. Я Боян.

— Я Димче, — поспешил представиться парень в белой футболке с короткими рукавами, на которой было написано по-английски: Не стреляйте в пианиста! Он протянул левую руку — два пальца правой руки были забинтованы.

— Пианист?

— Техник, — сказал парень и сделал неопределенный жест, как будто таская по полу пылесос.

— Все детали после, — сказал Джемо.

Боян протянул руку третьему — низенькому пожилому мужчине с короткими волосами, очень круглой головой и черными очками на носу — но тот не протянул ему руку в ответ. Он стоял, приподняв лицо, и смотрел чуть выше головы Бояна. Боян мог поклясться, что он его уже где-то встречал. Тут Боян опустил глаза и увидел туфли: огромные белые туфли, украшенные черными треугольниками из лакированной кожи — и вспомнил, где именно и когда он его встречал.

— Мемед, — сказал Джемо. — Не видит.

— Ясно, — сказал Боян, убирая руку. — Тогда давайте посмотрим, как обстоит дело, и решим, что будем делать.

— Что будем делать… — протянул Джемо. — Я слышал, тебе не нравится карта?

— О карте потом, — сказал Боян. — Давайте сначала посмотрим, что вы нашли.

Джемо вызывающе взглянул на него.

— Никаких потом, — сказал он. — Сначала карта.

В том, как держался Джемо, сквозила заметная угроза. Он говорил так, как будто искал ссоры — хотел потянуть время, не желая приступать сразу к делу, а может быть, потому, что не доверял Бояну, или, возможно, просто проверял его на выносливость, устроив ему своего рода экзамен.

Неведомый воин стоял в окружении варваров-кочевников, направивших на него свои копья. На каждое самое малое его движение они отвечали взмахами копий и преувеличенными, почти театральными жестами. Это и был своего рода театр: каждый играл свою роль, но не знал, что прописано в роли у другого. Надо было угадать: если я сделаю этот ход, каким будет ответный?

Молчание было напряженным: все хмуро переглядывались и как будто ожидали, когда Боян потеряет терпение или осторожность, чтобы наброситься на него.

— Я что-то вижу, — сказал вдруг человек в черных очках. — Кто-то едет. Белая машина. Полиция.

Он держал голову неподвижно, уставившись в небо, будто к чему-то прислушиваясь.

Все повернулись к тому месту, где между двумя скалами далеко внизу виднелась дорога.

На дороге ничего не было.

Затем внезапно за дальним поворотом, выскочив из-за зеленой завесы деревьев, закрывавших ленту дороги, показалась белая патрульная машина полиции.

— Быстро за камни, — крикнул Джемо. — Если это ты вызвал полицию, я тебя убью.

Это, безусловно, относилось к Бояну.

Все укрылись за камнями, только человек в черных очках остался стоять, недоуменно поворачиваясь в разные стороны и размахивая руками.

— Уберите Мемеда, — прошипел Джемо.

Максуд и Димче быстро потащили Мемеда за скалу. Он что-то бормотал, беспомощно дергался, но не мог помешать намерениям тех, кто его волочил; один ботинок остался в траве, он попытался вернуться и взять его, но его не пустили. Он махал руками, ругался, злясь на тех, кто его держал.

Все лежали в траве, не шевелясь, лишь время от времени поднимая головы, чтобы посмотреть, что происходит на дороге.

Патрульная машина, проезжая мимо скал, немного притормозила; на мгновение показалось, что она остановится, но она продолжила движение, снова набрала скорость и, поднявшись на холм, исчезла за перевалом.

Красный сокол прилетел и сел на вершине скалы, глядя на людей, лежащих в траве.

Первым поднялся Джемо и стал отряхивать штаны.

— Нигде покоя от них нет, все чего-то вынюхивают, — недовольно сказал он. — Пойдем, я тебе кое-что покажу.

За одним из камней лежала корзинка с бубликами, наполовину покрытая куском черной ткани. Джемо многозначительно посмотрел на Бояна, отодвинул бублики в сторону и вытащил из-под них что-то, завернутое в старые газеты.

— Неважно, как женщина одета, важно, что у нее под одеждой, — сказал он. — Не смотри на то, во что завернуто.

И он передал сверток Бояну.

Под газетой была картонная коробка из-под конфет, вся в следах от множества прикосновений плохо вымытых рук и заклеенная прозрачной липкой лентой.

Боян повертел коробку в руках, прикидывая, как ее открыть.

— Дети, жена, все хотят глянуть, — объяснил Джемо. — А то возьмут кусок, потом приходится их бить. Один уже потеряли.

Покачав головой, он посмотрел на Максуда и, словно угрожая кому-то, что-то невнятно пробормотал.

— Но ничего, найдется, — добавил он.

Он вынул из кармана складной нож — лезвие выскочило со щелчком — и бросил его Бояну. Тот сумел поймать нож в полете и в несколько движений разрезал липкую ленту.

Все стояли вокруг в ожидании, глядя в лицо Бояну. Он открыл коробку: внутри вперемешку, все еще в следах земли, в которой они были найдены, лежали разрозненные части какого-то ювелирного украшения, состоящего из кусочков цветного стекла, лазурита и сердолика. Не хватало плитки Исиды, которую Бояну показывал Максуд, но зато была другая — такого же размера, на которой сидел черный пес Анубис, проводник душ мертвых в подземном царстве. Нитка, на которую они были нанизаны, давно сгнила, и было непонятно, в каком порядке когда-то висели части украшения. Боян насчитал тридцать три предмета, которые, судя по отверстиям, проделанным в них и теперь забитым землей, когда-то составляли ожерелье. Боян был впечатлен. Но больше всего его привлекла небольшая каменная плитка — примерно с ладонь — на которой с большим тщанием и очень точно были вырезаны египетские иероглифы.

Боян рассмотрел идущие вертикально иероглифы; таких строк было четыре, их нужно было читать слева направо, на это указывало то, что знаки живых существ, использованные в письме, были повернуты влево. На другой стороне плитки была лишь небольшая группа знаков в середине, заключенная в продолговатую форму с закругленными краями. Боян знал, что это картуш и что в нем было написано имя египетского правителя; имена фараонов так писали всегда. Но Боян не мог прочитать имя.

— Что там написано? — нетерпеливо спросил Джемо.

— Не знаю, — сказал Боян. — Я такое письмо не учил.

— Оно египетское?

— Египетское.

— И ты не знаешь, что там написано?

— Нет.

— Надо это выяснить, — сказал Джемо. — У тебя есть кто-нибудь, кого можно было бы спросить?

— Найду.

— Хорошо, — сказал Джемо. — Но будь осторожен, не говори ничего лишнего. Никаких имен, понял?

— Это будет трудно, — сказал Боян. — Придется спрашивать людей в других местах, возможно, даже в Каире. У нас нет специалистов, которые могли бы это прочитать.

— Долбаная страна, — выругался Джемо. — Чему вы там учитесь в своих университетах?! Дайте один нам, албанцам, увидите, какую науку мы там создадим.

— Не мешай сюда политику, — сказал Боян. — Все тебе не так. Но скажи — где ты это нашел? И зачем тебе надо знать, что тут написано?

Джемо посмотрел на него; на его лице осторожного жителя гор, прошедшего жестокую школу жизни в городе, появилась лукавая улыбка, знак уверенности в своем превосходстве над чужой хитростью.

— Место потом узнаешь, — сказал он. — А прочитать надо, потому что… — он тянул с ответом, явно раздумывая, сказать истинную причину или нет, — потому что нам это нужно.

Боян пожал плечами.

— Как хочешь, — сказал он, показывая, что обижен недоверием Джемо.

Джемо передумал.

— Хорошо, — сказал он. — Хотим знать, потому что это важно. Я человек не ученый, но думаю, что тут написано, где копать. Понимаешь?

— Ты имеешь в виду — где спрятано золото?

— Что бы то ни было, — сказал Джемо. — Нам нужно знать. Это для нас важно. Зачем продавать чужакам, иностранцам, если это может принести пользу нам самим?

— Я попробую, — сказал Боян. — Это будет нелегко.

— Действуй, — сказал Джемо. — Так, значит, с этим разобрались. Теперь о карте.

— Это просто несерьезно, — сказал Боян. — Поверь мне.

— Серьезно, — сказал Джемо. — Должно быть серьезно. С человеком, кто мне ее продал, мы и так на ножах. И он знает, что я убью его, если он меня обманул. Я заплатил ему пять тысяч марок. Так что будь уверен — она настоящая. Ты мне нужен как ученый человек, ты должен найти место, которое там обозначено. Где мы потом будем копать.

Все стояли на плато в окружении скал, как будто совершали некий ритуал. Дул ветер, а высокая трава серебрилась под солнцем.

— Дай мне эту карту, — сказал Боян. — А это я сфотографирую.

Он вытащил фотоаппарат и опустился на колени рядом с коробкой с украшениями.

Утром, только проснувшись, Боян позвонил Майе.

— Я волновалась, — сказала она. — Как все прошло? Они и вправду что-то нашли?

— Я ничего не понимаю, — сказал Боян. — Ожерелье. Египет. А еще каменная плитка с иероглифами… Какое-то безумие. Я до сих пор не могу в себя прийти.

— Что ты собираешься делать?

— Еще не знаю. Надо только не спугнуть — возможно, это лишь малая часть найденного.

— Но следует известить музейщиков, а может, еще и полицию, власти. Все-таки это их дело.

— Да, только эти власти больше трех лет не давали мне работу. Почему я должен работать на них?

— Но ведь…

— Мне хочется все самому разузнать. Неважно, что будет потом.

— Ох, — сказала Майя. — Это мне понятно. Атомная бомба. Эйнштейн.

— Пока что я просто хочу установить, что там на самом деле.

— Это было бы настоящим открытием. Египетские сокровища в горах Македонии. Связь с Александром Македонским. Еще и книгу напишешь.

— Для книги слишком рано. Сначала нужно многое выяснить.

Потом он позвонил в «Вечерние новости»; Коле еще не пришел. Сотрудник, с которым Боян говорил по телефону, услышав его имя, вмиг стал очень любезен — по всей видимости, статьи имели успех.

Пока Боян пил чай, он полистал несколько иллюстрированных книг о египетской цивилизации. Колонны в форме стеблей папируса, цеп для зерна как символ царской власти, один и тот же иероглиф для понятий любовь и пахота — знак того, что необычайная сила простейших предметов сельскохозяйственного обихода придавала им метафизический смысл. Постоянное стремление к тому, чтобы скрыть облик: священный скарабей превращается в солнце, окружность с вписанным в нее косым крестом — иероглиф, означающий город, фигуры писцов, сливающиеся в единую форму глубины и духовности. Сплав мужских и женских черт в анхе. В книгах все было на уровне, предназначенном для широкой аудитории — с упрощениями, чрезмерно привлекательными формулировками, но с тайной, которая, несмотря на все попытки разгадать ее, все еще оставалась. Взгляд фараонов, устремленный в грядущие века, сохранял свою удивительную загадочность.

Боян встал, бросил в стиральную машину джинсы и футболку, которые он носил вчера, — они пропахли потом и требовали стирки. Натянул светлые брюки и голубую рубашку из льна с хлопком.

Машину он оставил на стоянке у старого здания Национального театра. Мимо него, громко болтая, прошли три девушки в пестрых юбках и коротких черных блузках, оставлявших пупки открытыми — как на рельефах из древнего Египта. На бульваре Святого Климента Охридского листья лип отчаянно пытались выжить под натиском выхлопных газов; какая-то болезнь делала их жирными и блестящими. Боян пошел не в редакцию «Вечерних новостей», а туда, где он вероятнее всего найдет Коле.

На витрине кафе «Букет» было написано:

Когда он вошел в кафе, где журналисты из всех редакций собирались, чтобы недорого поесть и послушать свежие сплетни, из угла ему помахал Коле. Он сидел с несколькими девушками и что-то им рассказывал, постоянно подмигивая и размахивая руками.

Бояну с трудом удалось пересадить его за другой стол и объяснить, что пришлось иметь дело с серьезными вещами. Он кратко рассказал ему о встрече на Костоперской скале, находках черных копателей, о том, что будет необходимо выяснить. Коле попытался что-то записать в блокнот, но Боян объяснил, что о публикации чего-либо из рассказанного и речи быть не может.

— Понимаешь, — сказал Боян, — ставки очень высоки. Может быть, мы на пути к сенсационному открытию. Египтяне были здесь и, как знать, может, еще до Александра Македонского!

Коле воодушевленно слушал, но Бояну показалось, что тот не в состоянии полностью понять то, что Боян ему говорит. В какой-то момент Боян остановился и уставился на него.

Коле с улыбкой потер лоб и виски.

— Маленько перебрали вчера, — сказал он кисло. — Я вообще не спал.

— Послушай, — сказал Боян. — Нам надо действовать как можно быстрее. Первое — отправь эту фотографию факсом в Каирский Национальный музей и попроси их перевести надпись. Найди номер их факса в Интернете, или еще где-нибудь, пошевели мозгами. Желательно отправить вместе с сопроводительным письмом из какого-нибудь министерства. Второе — сходи в Институт географии и попроси их выяснить, к какой части Македонии относится эта карта. И третье — спроси в французском посольстве, кем был тот Розалье, полковник французской армии в Македонии во время Первой мировой войны. И все это срочно. Получишь первоклассную сенсацию, понял?

Коле смотрел на Бояна мутным взглядом. Девушки с другого столика позвали его, а одна из них подошла, опустила руку на плечо Бояна и наклонилась к нему, щекоча волосами ухо.

— Нехорошо, что вы забрали у нас Коле, — сказала она. — Мы не против, приходите к нам и вы вместе с ним. Расскажете нам о землекопах.

— Землекопы туннели копают, — таинственно прошептал Боян.

— Туннели? — весело воскликнула девушка.

— Это из Рацина, — сказал Боян. — Относится к членам его партии. Они копали туннель. По нему они и привели нас сюда. Потом уже не знали, куда идти.

Девушка выпрямилась с оскорбленным выражением лица.

— Я имела в виду землекопов, которые ищут золото.

— В другой раз, — улыбнулся Боян и встал. — Позвони мне, как только будут какие-нибудь результаты, — сказал он Коле и вышел из кафе.

Боян шел по главной улице в тени маркиз, которые защищали витрины. Проходить сквозь их голубоватую прозрачность было приятно, но зато в промежутках между ними солнце сверкало, как будто взмахивало лезвием перед незащищенными глазами. Он шел с восточной стороны площади, переходя от одной тени диких каштанов к другой; на стульях перед «Метрополем» под навесами от солнца сидели бывшие политики и читали газеты.

Он перешел реку по Каменному мосту и нырнул в ярмарочную пестроту Старого базара. Но на этот раз у него не было чувства, что он входит в закрытый мир, отделенный невидимыми границами от остальной части города: утро было временем, когда таинственные связи между действиями были прикрыты показной обыденностью, вся неоднозначность вещей утратила свое второе, глубинное значение, и перед глазами Бояна предстали самые обычные лавки и ремесленные мастерские, а в товарах, которые в них продавали, и в действиях, которые в них совершали, не было ничего необычного.

В музее он нашел Елизавету — они вместе изучали историю искусств и увлекались кино; потом она стала куратором музея и погрузилась в науку. Она была в очках с толстой оправой и, как всегда, очень театрально играла роль ученой дамы. При этом Елизавета все еще была весьма красива и умела это подчеркнуть. Боян подробно расспросил ее о следах египетской цивилизации на македонской земле, хотя и сам прекрасно знал, что все это, много веков спустя обнаруженное, не имело особой ценности. Среди находок оказались: несколько статуй Исиды, привезенных римскими легионерами, которые служили в армии на краю пустыни, лицом к лицу с варварами, чтобы потом получить клочок плодородной земли в Македонии, поселиться здесь и спокойно прожить старость. Несколько пузырьков цветного стекла для благовоний, возможно, привезенных из Александрии. Такие товары продавались в Средиземноморье повсюду.

— А надписи какие-нибудь находили? — осторожно спросил Боян.

— По-моему, в Филиппах нашли какую-то надпись на скале, — пыталась вспомнить Елизавета. — Но здесь у нас пока ничего не обнаружили. Тебя что, охридские цыгане наняли, чтобы ты выяснил их происхождение?

Они бродили по античному отделу музея, и Боян заметил, что нескольких вотивных стел, посвященных Митре, нет на месте.

— Мы отправляем их в Афины, — объяснила Елизавета. — Там будет большая выставка «Культ Митры на Балканах». Вспомнили и о нас.

Действительно, перед входом в музей стоял грузовик, в который рабочие грузили большие деревянные ящики.

— Значит, египтяне не бывали на Балканах? — поинтересовался Боян.

— Похоже, они были довольно закрытым народом, — ответила Елизавета. — И не имели склонности к путешествиям и открытиям. Они доходили до некоторых греческих островов, вероятно, в поисках олова. Понимаешь, олово им было нужно, чтобы укрепить медь, без этого не получишь бронзы. Статуя Ники Самофракийской была воздвигнута в честь небольшой победы греков в столкновении с такой египетской экспедицией, которая открывала шахты на Кипре. А ты почему этим заинтересовался? Пишешь о связях Македонии с Египтом? Рога Амона на голове Александра — что-то типа этого?

— Ну, никогда не знаешь, что может пригодиться, — пробормотал Боян. — Я просто так спросил.

Он весело подмигнул ученой хранительнице и вышел из музея.

Был почти полдень: Старый базар функционировал в каком-то сдержанном ритме, пульсировал скрытой энергией, которой не было в других частях города. Боян взглянул на витрины ювелирных лавок — среди товаров, привезенных из Стамбула, было много исламских символов, но иногда можно было увидеть китайский знак тайцзи с противоположными элементами инь и янь, выполненными в черно-белой эмали; в одной витрине он увидел даже египетский анх, на котором был распят Христос. Как всегда в этих местах, символы соприкасались, перемешивались и переплетались, принося свои послания издалека и шепча на ухо тому, кто был готов остановиться и выслушать их.

Перед Бояном шел человек в черном костюме — посреди летнего полудня он казался чудаком, который выпал из другого времени и использовал настоящее время как более короткий путь, который позволит ему погрузиться в отдаленный и неведомый момент прошлого.

Бояну он показался знакомым. Сделав несколько быстрых шагов, Боян поравнялся с человеком в черном: точно, это был копировщик амулетов — и его черная сумка была при нем.

Мужчина посмотрел на него: их глаза встретились, и Боян сразу понял, что тот узнал его. Боян попытался дружески улыбнуться; человек в черном костюме отвел взгляд, отсутствующе посмотрел куда-то вперед и крепче прижал к себе сумку.

Некоторое время они шли бок о бок. Боян попытался снова встретиться с ним взглядом, чтобы завести разговор, но человек в черном неотрывно смотрел прямо перед собой с оскорбленным выражением лица. Губы его были поджаты.

— Эй, ты не меня ищешь? — помахал ему рукой Максуд, выйдя из лавки с хозяйственными товарами.

— Нет, — сказал Боян, приостанавливаясь. — Просто мимо шел.

— А ты что, знаком с шейхом? — спросил Максуд. — Знаешь его?

Боян пожал плечами, будто не понимая.

— Ты с ним не того, не очень-то… — сказал Максуд. — А то он тебе узел скрутит, и все, ты готов.

— Что еще за узел?

— Как на шарфе, рубашке, на чем угодно. Завяжет узел и положит его в могилу в текийе. Тогда конец — жизни тебе не будет. Ты связан.

— Магия, что ли?

— Не знаю, что это — но что-то он делает… Есть новости?

Боян покачал головой.

— Если будет что-нибудь, ищи меня здесь. Я в лавке помогаю, подрабатываю. Просто спроси Максуда…

— Послушай, — вспомнил Боян. — Зачем вам этот слепой, который в очках? Зачем вы его с собой возите?

— Он все видит, — уверенно сказал Максуд. — Хотя и слепой. Видит то, чего мы не видим, понимаешь? Где что закопано, где спрятано…

— А этот Димче?

— Он в металлоискателях разбирается, которые показывают, где есть золото. Но Джемо не очень ему доверяет, просто так его держит.

Боян кивнул.

— Хорошо, что ты не сказал на горе, что видел этот кусок у меня, — прошептал Максуд. — Этот Джемо меня бы убил. А кусок мне дала его дочь — она моя жена, понимаешь.

— Эта девушка в крепости…

— Ну, да. Это моя жена. Пришлось на ней жениться — Джемо надавил, угрожал мне. А я просто так, чуть-чуть, в шутку… Она все вилась вокруг меня, а я…