Иск

ГЛАВА 18

-Да вы не волнуйтесь, миссис Фрис, — сказал полковник Ратмэн, усаживая сестру из клиники Трампелла перед экраном синтезатора.

— Я не волнуюсь, — сказала миссис Фрис, полная и медлительная женщина, но на лбу и мясистом носу у нее выступили капельки пота. — Только я рисовать не умею. Это уж точно. Линию прямую и ту провести без линейки не смогу. — Она виновато улыбнулась. — Вот у сестры младший сынишка — тот прямо художник. Раз набросал мой портрет за десять минут — все прямо покатывались, до чего похоже…

— Что делать, — улыбнулся полковник, — не всем быть художниками. Но вам рисовать не придется.

— А как же вы хотите, чтобы я нарисовала портрет того человека, что убил бедную мисс Ковальски?

— Словами, дорогая миссис Фрис. Кстати, судя по вашей фамилии, ваш муж, наверное, голландского происхождения.

— Как это вы узнали? Его предки, правда, он говорил, были де Фрисы. Но «де» куда-то делось, и его родители, и он просто Фрисы. Он наладчик на термоядерной станции.

— Прекрасно. Значит, попытайтесь как можно подробнее описать внешность того человека.

— А… как начать?

— О, не думайте об этом, не думайте о своих словах. Смотрите лишь на экран и поправляйте его. Если что-то получается похожее, скажите. Если что-то не так, поправьте машину. Это всего-навсего машина, она не обижается. Хорошо?

— Я попробую. Значит, так. — Миссис Фрис зажмурила глаза, стараясь получше вспомнить убийцу. — Волосы у него были черные. Это точно. Знаете, у мужа, хотя ему всего сорок шесть, волосы редкие. Он их и так и сяк зачесывает, чтобы прикрыть лысину…

— Вы простите, друг мой, но говорите, пожалуйста, только об убийце. А то машина создаст объединенный портрет убийцы и вашего мужа.

— О господи… Значит, волосы у него черные, густые… Зачесанные назад. Прямо не волосы, а проволока густая. Ну не проволока, я хочу сказать, жесткие такие.

— А лицо?

— Я как раз хотела сказать о лице. Знаете, такое скуластое. И форма как бы квадратная.

— И именно из-за скул и цвета волос вы решили, что он, скорей всего, латиноамериканского происхождения?

Миссис Фрис сосредоточенно нахмурила лоб, достала из сумочки платок и неторопливо высморкалась.

— Это не простуда, — объяснила она. — Чистая аллергия. Стоит чуточку поволноваться — тут же начинает течь из носу. Почему я решила, что он латиноамериканец? Гм… Ну, облик у него такой…

— Может быть, смуглый цвет лица?

— Правильно! — обрадовалась миссис Фрис. — Точно. Такой, знаете, желтовато-смуглый цвет лица. Точно.

— А глаза? Брови? Губы?

— Глаза? Наверное, черные…

— Наверное?

— Честно говоря, я не обратила внимания, — виновато сказала миссис Фрис. — Если б я тогда знала… А так, думаю, техник. С чего бы мне рассматривать его глаза? Не такой уж он красавец, да и честно сказать, меня мужчины мало интересуют…

— Это хорошо, миссис Фрис. Я думаю, вы не даете повода своему мужу для ревности…

Миссис Фрис рассмеялась. Должно быть, соединение слов «ревность» и «муж» показалось ей необыкновенно смешным.

— Это уж точно, не даю, — в голосе ее послышалось легкое сожаление. — Теперь не даю. — Слово «теперь» она произнесла с особым многозначительным ударением, как бы давая понять, что так было не всегда.

— Вы и сейчас эффектная женщина, миссис Фрис, — сказал полковник. — Но вернемся к нашему смуглому красавцу. Усов у него не было?

— Усов? — задумчиво переспросила миссис Фрис. — Нет, пожалуй, не было.

— Ну ладно, посмотрим, каков у нас будет первый набросок. — Полковник нажал клавишу синтезатора, и на экране по частям начало появляться мужское лицо. Сначала появились жесткие темные волосы, зачесанные назад, затем почти квадратное смуглое лицо…

— А нос? — спросила миссис Фрис, зачарованно глядя на экран.

— Вы ничего не сказали о носе, вот его пока и нет. Может быть, вы можете его описать?

— Нос? — Миссис Фрис прикрыла глаза. — Может быть… я не уверена… Чуточку расплющенный?

— Ну что ж, сейчас машина даст ему расплющенный нос.

На лице на экране синтезатора появился слегка приплюснутый нос, который почему-то придал ему жестокое выражение.

— Похож, — прошептала миссис Фрис, — даже без глазок — похож…

— Вы сказали «глазки». Не глаза, а глазки. Наверное, потому, что они у него небольшие. Так?

— Да.

На лице появились глаза, и миссис Фрис ойкнула:

— Он. Очень похож. Я ж говорила вам, латиноамериканский тип.

— Теперь попробуем воссоздать его фигуру. Что вы можете рассказать машине?

— Ну, пожалуй, он среднего роста… Широкоплечий…

— И все?

— Боюсь, я ничего больше не запомнила…

— Ну и прекрасно, миссис Фрис. Раз вы находите, что сходство есть, это уже немало. Благодарю вас, вы очень помогли мне.

— И вы найдете его? — недоверчиво спросила миссис Фрис. — Я хотя особых симпатий к мисс Ковальски, честно говоря, не испытывала, она, знаете, как бы это сказать… такая была отдаленная, что ли, все равно жалко ее…

— Попробуем. Спасибо еще раз, миссис Фрис. До свидания, вас проводят к выходу.

Полковник еще раз занялся синтезатором. Теперь на комбинезоне можно было различить пластиковое удостоверение фирмы «Информейшн сервис».

Густав Ратмэн критически посмотрел на довольно зловещую личность на экране и почувствовал, как его охватывает охотничий азарт. Шансов на то, что его догадка окажется верна, было, разумеется, не слишком много, а через минуту азарт пройдет и мурашки перестанут щекотать спину, но это будет через минуту. А пока он ввел изображение с синтезатора в информационную машину и спросил, не числится ли подобный тип в ее памяти. Прошло несколько мгновений, и на дисплее появились слова: «Прошу сообщить ваш номер и код». Это значило, что информация существует, но может быть выдана не каждому, а только тем, чей номер и код дает право на получение этой информации.

Полковник набрал свой номер и код, и дисплей тут же ответил: «К сожалению, информация выдана быть не может».

Охотничий азарт не проходил. Только полковнику стало почему-то зябко, и он поежился. Похоже было, что его старая добрая интуиция, так верно прослужившая ему четверть века, не подвела его и на этот раз. Убийца явно имел какое-то отношение к их Конторе. И строго говоря, в этом не было ничего неожиданного. Вряд ли такая операция, как создание Ритрита, могла остаться вне поля зрения Разведывательного агентства. Но если какая-то информация о Ритрите, фонде Калеба Людвига и исках и хранится в недрах РА, она строго засекречена. Настолько засекречена, что его номер и код, номер и код полковника, оказались недостаточными.

Пришло время кончать любительские спектакли. Можно было выйти на охоту, перекинув через плечо свое старенькое ружьишко шестнадцатого калибра. Почему не побродить в свободное время, не размять затекшие от долгого сидения в Конторе ноги. Но когда знаешь, что птичка зарегистрирована в Агентстве, размятие ног может обернуться чем-то совсем другим.

Первым инстинктивным движением души Густава Ратмэна было забыть об исках. Бог с ним, с Ником Карсоном. В конце концов, с ним случилось не самое страшное, что могло случиться с человеком. Бог с ними, сентиментальными воспоминаниями детства. Бог с ней, девочкой Милли, которая, наверное, давно уже обрюзгла и прикладывается к бутылке даже днем. Бог с ними со всеми. Он честно хотел помочь Нику, но когда во время прогулки натыкаешься на колючую проволоку с табличкой: «Проход запрещен», глупо пытаться перелезть через нее. За двадцать пять лет службы в Агентстве он сам не раз устанавливал подобную проволоку и не раз ждал, кто окажется подле нее.

Да к тому же, если быть предельно честным с собой, настолько честным, насколько может быть честным человек, отдавший четверть века Агентству, не так-то он стремился помочь старому школьному товарищу, о котором вряд ли вспомнил раз или два за всю жизнь. Просто потянуло размять ноги, побродить с ружьем.

Отлично, сказал Густав Ратмэн себе. Все правильно, за исключением одной маленькой детали. С того момента, когда он так легкомысленно попытался определить личность смуглого убийцы, его невинная прогулка в лес уже более не являлась его личным делом. Паршивые информаторы наверняка доложили тем, чей номер и код включены в игру, что некий посторонний дурак Густав Ратмэн, одичавший от бумажной своей жизни, пытался проникнуть на закрытую территорию. И поскольку посторонний дурак знает порядки Конторы, он должен отдавать себе отчет, что о его наивном энтузиазме уже осведомлены. И стало быть, не доложи он обо всем случившемся, у начальства может сложиться впечатление, что он что-то затеял. В Конторе этого не любили. В Конторе признавали только одну охоту — коллективную, по лицензии, подписанной начальством. Самодеятельные охотники нарушали порядок. Строго говоря, это было вполне логично. Легко можно было представить себе хаос, если тысячи сотрудников Конторы вышли бы каждый на свою собственную охоту. Кто знает, кто бы за кем охотился. Кто был бы зверем, а кто охотником.

Чем больше думал полковник о ловушке, в которой очутился, тем больше испытывал раздражение к старому школьному другу. И что это вообще за мир, когда стоит поддаться на мгновение естественному чувству, как тут же оказываешься на дне западни и коллеги сверху показывают на тебя пальцами и ухмыляются: смотрите, старый, сентиментальный балбес. Не зря его посадили регулировщиком бумажного потока. Он поддался воспоминаниям. Ха-ха-ха! Девочку Милли, видите ли, вспомнил, старый кретин!

Он попросил разрешения по телефону и через минуту был уже в кабинете генерала Иджера. Генерал снял очки, задумчиво потер переносицу и близоруко посмотрел на полковника.

— Слушаю вас, Густав. — Они были знакомы уже лет двадцать, и генерал демонстративно называл его Густав. Густав Ратмэн столь же демонстративно обращался к нему по всей форме.

— Я хотел доложить вам, сэр, о не совсем обычной ситуации, в которой оказался.

— Не совсем обычной ситуации… — пробормотал генерал, и неясно было, переспрашивает ли он или просто повторяет слова.

— Да, сэр, не совсем обычной ситуации, — твердо сказал полковник.

— Ну что ж, Густав, расскажите, расскажите, послушаем…

Полковник Ратмэн не зря просидел последние годы за письменным столом. Разбуди его ночью, и он мог бы со сна выдать шедевр стиля, принятого в Конторе. Он говорил четко, коротко, ясно. Он дал понять, что сожалеет о своей неуместной самодеятельности. Но что он докладывает тут же, как только понял свою ошибку.

— Ну… не надо так в грудь… — вздохнул генерал Иджер.

— Знаете, я как-то мальчишкой видел в зоопарке, как гориллы лупят себя в грудь… Такой звук… Как барабан… М-да… Я склонен думать, что вам нечего извиняться… Я, во всяком случае, об этой фантастической истории слышу в первый раз… М-да… И это странно. И признаться, немножко беспокоит… Я думаю, при нормальном прохождении информации я должен был что-нибудь знать об этом… Как вы называете это ужасное место?

— Ритрит, сэр.

— Да, Ритрит. И вместо того чтобы извиняться… — генерал снова помассировал переносицу, — вы, может быть, могли бы помочь нам… Вот что мы сделаем, дорогой Густав. Вот вам телефон человека по фамилии Хилэри Импиат. Он был связан с покойным Калебом Людвигом… И сейчас связан с его фондом. Он оказывал нам кое-какие услуги, и я надеюсь… Во всяком случае, я согласен с вами, как-то вся эта история…

— Как мне представиться ему? — деловито спросил полковник.

— Своим христианским именем, Густав. А я предупрежу его. Хорошо?

— Слушаюсь, сэр.

— А где сейчас ваш… этот… школьный друг?

— Николас Карсон? Вместе с приятельницей он ждет моих звонков. Я рекомендовал ему пока не рисковать и не высовывать нос.

— Разумно. В высшей степени разумно. Я бы пошел еще дальше. Я бы поставил человечка или двух у дома. На всякий случай. М-да… чтобы избежать ненужного риска. Раз уж за ними охотятся, не будем рисковать. Тем более если повезет, мы и с охотниками познакомимся. Давайте адрес.

Полковник продиктовал адрес и телефон.

— Спасибо, Густав, — устало кивнул генерал. — И позвоните утром этому Хилэри Импиату. Немножко эксцентричный человечек, но надежен, как Верховный суд. — Генерал беззвучно засмеялся и слегка приподнялся, давая понять, что аудиенция закончена. — Идите, Густав, и попытайтесь разобраться в этой… странной истории.

Генерал встал, несколько раз развел руки, глубоко вздохнул, поднял трубку телефона и попросил зайти к себе полковника Ларра. Тот явился через несколько минут и молча замер у двери.

— Если не ошибаюсь, полковник, вы любите классическую музыку? Включите, пожалуйста, проигрыватель. По-моему, там стоит Моцарт. Обожаю Моцарта. Светлый и чистый гений. Я не особый меломан, но, по-моему, нет в мире музыкального гения выше, чем Вольфганг Амадей Моцарт. Как вы считаете?

Полковник включил проигрыватель.

— И погромче, пожалуйста, — сказал генерал. — Когда я слушаю Моцарта, я хочу погружаться… тонуть в музыке… Вот так, спасибо. И садитесь поближе ко мне, здесь акустический фокус, и слышимость в этой точке просто изумительная.

Генерал закрыл глаза. На лице его появилось выражение блаженства. Несколько минут он молчал, потом пробормотал почти в самое ухо подчиненного:

— Густав Ратмэн случайно напал на след Ритрита. Один из сбежавших, Николас Карсон, его школьный приятель. Вот адрес, где он находится сейчас с приятельницей. Завтра Ратмэн позвонит Хилэри Импиату. Нужно помочь организовать встречу.

— Хорошо, сэр.

— Не так громко, вы мешаете мне слушать, — поморщился генерал.

Конечно, чувствовать постоянную ответственность, держать в голове детали множества дел, думал он, было утомительно. Но была и некая сладость. Чувствуешь себя как человек, управляющий марионетками. Маленькими, забавными марионетками. Одно движение руки, даже пальца — и кто-то тут же послушно отвечает тебе. В этом была успокаивающая гармония. По крайней мере, его марионетки никогда не сталкивались. О, он хорошо знал, что представляют из себя марионетки. Сложность их побудительных мотивов могла казаться непредсказуемой кому угодно, но только не ему. Он-то знал, что на самом деле вся эта сложность при первом же соприкосновении с ферментом опасности — а он наслаждался тем, что большинство людей воспринимало РА именно как источник опасности, — распадалась на несколько простейших элементов: страх, жадность и готовность предать ближнего. Именно поэтому управлять людьми было вовсе не сложно, нужно лишь не усложнять их. Они двигались в беззвучном танце, направляемые его волей.

Он улыбнулся. Конечно, эти мысли могли бы показаться кому-нибудь чудовищно самонадеянными. Кому-то могло показаться, что он хочет играть роль самого господа бога. Но это только иллюзия. Он не бог и не претендует на эту роль. Но он давно пришел к выводу, что марионетки не могут дергаться по своему усмотрению. Нити перепутаются, и они передавят друг друга. А люди все опутаны нитями. Нити жадности, зависти, глупости, голода тянутся от каждого. Было время, когда господь кое-как еще держал в своей деснице эти ниточки. Но марионетки потеряли веру в верховного кукловода, выдернули ниточки из ослабевшей, бессильной десницы и с ужасом обнаружили: они не знают, что делать. Но тогда должен быть некто, кто не отшатнется в страхе от ответственности, возьмет в руки кончики бессчетных нитей, распутает их и наведет в мире марионеток элементарный порядок.

Он, генерал Иджер, не боялся. Сознание чудовищной сложности стоявшей перед ним задачи наполняло его печальным и гордым чувством человека, решившего пожертвовать собой во имя блага других.

Пройдет совсем немного времени, и те, кто останется, воздадут ему должное за его гуманный подвиг. Именно гуманный, потому что разве не любовь к маленьким, беззащитным марионеткам движет им?

Генерал вздохнул. Божественная музыка струилась сквозь него, вымывала усталость и наполняла его светлой печалью. Скоро уже, скоро…