Искатель, 1961 №1

Ярослав Гашек
КОМЕНДАНТ ГОРОДА БУГУЛЬМЫ

Рисунки А. КАНЕВСКОГО

Имя Ярослава Гашека, автора веселого «Швейка», хорошо знакомо советским читателям. Но далеко не все знают, что Гашек активно помогал упрочению советской власти в России, куда он попал в 1915 году: чех, солдат австрийской монархии, Гашек сдался в плен русским войскам.

В России Гашек пробыл пять лет, вступил в Коммунистическую партию, стал деятельным и отважным работником молодой советской власти. Гашек всегда охотно отправлялся в самые трудные и глухие места. Об этом периоде своей жизни, вернее — об одном эпизоде из этого периода, рассказывает писатель в автобиографических юморесках, которые печатаются ниже. На русском языке эти воспоминания публикуются впервые.

Заслуживают глубокого уважения мужество и политический такт, которые проявляет коммунист Гашек, работник политотдела Пятой армии Восточного фронта, на посту коменданта одного из прифронтовых городков. Его отношения с «батькой» Ерофимовым, командиром «самостийного» полка, — живая картинка той эпохи. Поведение Гашека могло бы служить образцом действий красного командира в период, когда при нехватке дисциплинированных кадров приходилось иметь дело и с некоторыми разношерстными, неустойчивыми частями, дисциплинируя их, воспитывая и используя на службе революции.

В начале октября 1918 года Реввоенсовет «левобережной группы» войск в Симбирске назначил меня комендантом города Бугульмы. Я спросил у представителя Реввоенсовета:

— А вам наверняка известно, что Бугульма взята нашими частями?

— Свежих сообщений у нас нет, и я сомневаюсь, что в настоящий момент Бугульма в наших руках. Но пока вы туда доедете, она наверняка будет наша.

— А конвой? — спросил я неуверенным голосом. — И еще: как я туда доберусь? Где, собственно, эта Бугульма находится?

— Конвой получите. Двенадцать человек. Что касается остального, то ищите сами на карте. Не думаете ли вы, что у меня только и забот, что ваша дурацкая Бугульма?

Внизу меня ждал конвой — двенадцать молодцеватых чувашей, видимо добровольцев. По-русски они говорили прескверно.

Я получил свои документы и кипу мандатов, в которых категорически предлагалось всем учреждениям и частным лицам оказывать мне всяческое содействие на пути от Симбирска до Бугульмы.

Мы сели на пароход и поехали по Волге и Каме до Чистополя. По дороге не произошло никаких событий, и только в Чистополе, когда мы слезли с парохода, один из моих чувашей объявил, что пойдет за подводой, и больше не вернулся. Оставшиеся объяснили мне, что пропавший земляк оказался здесь в нескольких верстах от своего дома и, наверное, пошел поглядеть, как поживают его родители.

После долгих расспросов я выяснил у местных обывателей, где лежит Бугульма и как туда добраться.

По немыслимо грязным дорогам этого края мы тронулись в путь. К вечеру были в Новой Песчанке, последней русской деревне перед Бугульмой. Жители хорошо знали, каково положение в Бугульме. Город покинут без боя белыми войскам?! три дня назад., а немногочисленные советские разъезды в ожидании подкрепления дефилируют по другому берегу, опасаясь засады и не входя в город. В Бугульме безвластие. Городской голова со всею думой уже два дня дожидается с хлебом-солью первого завоевателя, который войдет в город.

Я послал вперед одного из моих чувашей, лучше других говорившего по-русски, и рано утром мы вступили в Бугульму.

На границе города нас ждала громадная толпа жителей. Городской голова держал на подносе каравай хлеба и солонку. В своей речи он осторожно выразил надежду, что я не буду слишком крут с населением.

Я поблагодарил и, отрезав ломоть хлеба, посыпал его солью. Я сказал, что пришел сюда, чтобы водворить спокойствие и порядок, что это является задачей советского коменданта. Потом я пожал руки представителям города и отправился в думу, где мне были указаны помещения комендатуры.

После этого я дал расклеить по городу приказ № 1 такого содержания:

На другой день к полудню площадь наполнилась вооруженными людьми. Явилось свыше тысячи человек с винтовками, некоторые даже с ручными пулеметами. Наш маленький отряд утонул бы в массе этих вооруженных людей. Но они сдавали оружие, сдавали его целый день до позднего вечера, и каждому я пожал руку и сказал несколько приветливых слов.

Утром я дал отпечатать и расклеить приказ № 2:

В этот вечер я спокойно лег спать, не ведая, что надо мной уже занесен дамоклов меч в образе «тверского красно-зеленого полка». Этот порядком разложившийся «самостийный» полк во главе с бесшабашным командиром Ерофимовым считал себя частью советских войск и с ведома Реввоенсовета, не знавшего его истинной цены, вступил в Бугульму. «Взяв» город, полк триумфально прошел по улицам, ружейными залпами нарушая безмятежную ночную тишину. У ворот комендатуры он натолкнулся на сопротивление двух моих часовых чувашей, которые не захотели впускать командира Ерофимова. Последний с револьвером в руке, предводительствуя полком, стремился завладеть думой.

Чувашей связали, и Ерофимов ввалился в мое присутственное и одновременно спальное помещение.

— Руки вверх! — воскликнул он, упоенный победой, и прицелился в меня из нагана.

Я поднял руки вверх.

— Кто такой? — вопросил красно-зеленый командир. — От белых или от советских войск?

— От советских. Можно опустить руки?

— Можно. И по военным порядкам прошу немедленно сдать мне дела коменданта. Я взял город.

— Но я же назначен Реввоенсоветом, — возразил я.

— Черта ли мне в этом назначении! Раньше нужно завоевать. Знаете что, — великодушно решил он через минуту, — я вас назначаю своим адъютантом. А не хотите, велю вас через пять минут расстрелять.

— Отчего же? Я ничего не имею против, — ответил я и вызвал ординарца. — Василий, поставь самовар, попьем чайку с новым комендантом. Он только что взял город.

Что слава? Мираж!

Первым делом я пошел освободить моих чувашей, а затем отправился продолжать сон, прерванный переворотом в городе. Проснулся в полдень и обнаружил, что, во-первых, все мои чуваши таинственно исчезли, оставив мне записку невразумительного содержания, засунутую в сапог: «Тов. Гашек. Много помощи смотреть туда-сюда.

Начальник Ерофимов секим-башка».

Во-вторых, я увидел, что Ерофимов с утра потеет над составлением своего первого приказа населению Бугульмы.

— Товарищ адъютант, — обратился он ко мне, — как вы думаете, это будет неплохо? — Он взял перепачканный проект приказа и прочел:

— Превосходно! — одобрил я. — А что вы думаете делать дальше?

— Прежде всего, — ответил он с важностью, — я объявлю мобилизацию лошадей и велю расстрелять городского голову. Из буржуев возьму десять заложников и посажу их в тюрьму до конца войны. Потом проведу повальный обыск в городе и запрещу свободную торговлю. На первый день этого хватит, а завтра придумаю еще что-нибудь.

— Позвольте мне высказаться, — сказал я. — Я не против мобилизации лошадей, но решительно возражаю против расстрела городского головы. Он встречал меня хлебом-солью.

Ерофимов вскочил.;

— Вас встречал, а меня нет?!.

— Это дело поправимое, — сказал я и, присев к столу, написал:

Подписывая бумагу, Ерофимов добавил от себя: «Иначе вы будете расстреляны, а дом ваш сожжен».

— В официальных посланиях, — сказал я Ерофимову, — подобные вещи не пишут. Иначе оно будет недействительно. — И, переписав письмо в первоначальной редакции, я отослал его с ординарцем.

— Далее, — обратился я к Ерофимову, — решительно возражаю против заключения в тюрьму десяти буржуев. Такие вещи может решить только ревтрибунал.

— Ревтрибунал, — самодовольно сказал Ерофимов, — это мы. Город в наших руках.

— Ошибаетесь, товарищ Ерофимов. Что такое мы? Ничтожная пара — комендант города и его адъютант. Трибунал назначается Реввоенсоветом Восточного фронта. Разве вы хотите, чтобы вас поставили к стенке?

— Ну ладно, — со вздохом отозвался Ерофимов, — но повальный-то обыск в городе нам никто не запретил?

— На основании декрета от 18 июня сего года, — ответил я, — массовый обыск может быть проведен лишь с согласия местного ревкома или совдепа. Их у нас еще не имеется, так что оставим это дело на потом.

— Вы ангел, — сказал Ерофимов нежно, — без вас бы я влип как кур во щи! А свободную торговлю мы можем прикончить?

— Большинство из тех, кто приезжает сюда торговать, — объяснил я, — это народ из деревни, мужики, которые не умеют ни читать, ни писать. Надо научить их грамоте, тогда они смогут читать наши приказы и понимать, в чем дело. После этого можно будет издать, например, ваш приказ о мобилизации лошадей. Кстати, скажите мне, товарищ Ерофимов, почему вы так упорно настаиваете на мобилизации лошадей? Разве вы собираетесь реорганизовать свой полк в кавалерийскую часть? Так ведь для этого есть инспектор по формированию советских войск левобережной группы.

— Ей-богу, вы правы, товарищ Гашек, — сказал Еро-фимов со вздохом. — Что же мне остается делать?

— Учить народ грамоте, — ответил я. — А я пока что пойду поглядеть, как ведут себя ваши молодцы. Не затеяли ли они каких-нибудь глупостей и как расквартированы.

Я вышел и отправился бродить по городу. Партизанский полк вел себя образцово: никого не обижал, сдружился с населением, попивал чаи, варил пельмени, щи, борщ, делился своей махоркой и сахаром с хозяевами. Словом, все было в порядке. Я дошел до Малой Бугульмы, где помещался первый батальон полка. Там тоже была идиллия: пили чай, ели борщ и вели себя, как рыцари.

Вернувшись поздно вечером, я увидел на углу свеженаклеенный приказ. В нем стояло:

Придя к Ерофимову, я увидел у него городского голову. Кроме хлеба и соли, которые лежали на столе, голова принес несколько бутылок водки. Ерофимов был в хорошем настроении, обнимался с головой и закричал мне:

— Видел, как я выполнил твой совет? Сам ходил в типографию. Прямо с наганом — шасть! Говорю заведующему: зараз напечатай, голубок, а то я тебя, сукина сына, на месте укокошу. Трясется, сволочь, читает и опять трясется, а я бац в потолок. И напечатал-таки, славно напечатал. Грамота — это первое дело. Издашь приказ, все читают, всем понятно, и все довольны. Верно, голова? Пей, товарищ Гашек.

Я отказался.

— Будешь пить или нет? — закричал Ерофимов.

Я вытащил револьвер и выстрелом разнес вдребезги бутылку с водкой. Потом прицелился в своего начальника и сказал вразумительно:

Сейчас же марш спать, или…

— Иду. Уже иду, голубок. Ей-богу, иду. Я только так, повеселиться, погулять маленько.

Я отвел Ерофимова спать и, вернувшись, сказал голове:

— На первый раз я вам прощаю. Идите домой и радуйтесь, что так легко отделались.

Ерофимов спал до двух часов следующего дня. Проснувшись, он послал за мной и, недоверчиво поглядывая на меня, спросил:

— Кажется, ты вчера хотел меня застрелить?

— Да, — сказал я, — я хотел только сделать то, что сделал бы с тобой ревтрибунал, узнав, что ты, комендант города, пьянствуешь.

— Голубок, ты этого никому не рассказывай. Я больше не буду. Буду учить народ грамоте.

Вечером явилась депутация от окрестных деревень — шесть баб от шестидесяти до восьмидесяти лет и пять стариков в том же возрасте. Все они кинулись мне в ноги.

— Отпусти душу на покаяние, отец родной! За три дня грамоте не выучимся. Голова не варит. Кормилец наш, пожалей нашу старость!

— Приказ недействителен, — сказал я, — это все наделал дурень Ерофимов.

Ночью приходили еще депутации, а к утру всюду были вывешены и разосланы с нарочным по уезду плакаты. Содержание их было такое:

Я смог это сделать, потому что ночью в город прибыл Петроградский рабочий конный полк, который привели мой бравые чуваши.

Смещенный мною комендант города Ерофимов дал приказ своему полку выступить из Бугульмы в боевом порядке и расположиться за городом, а сам пришел попрощаться со мной.

Я заверил его, что, если он попробует снова затеять какое-нибудь бесчинство, я велю полк разоружить, а его самого передам ревтрибуналу Восточного фронта. Игра пошла в открытую.

Ерофимов, со своей стороны, оповестил меня с исчерпывающей откровенностью, что как только Петроградский конный полк покинет город, он явится и повесит меня на холме около Малой Бугульмы, откуда я буду хорошо виден со всех четырех сторон.

Мы подали друг другу руки и расстались добрыми приятелями…