Искатель. 1967. Выпуск №2

Игорь ПОДКОЛЗИН ЗАВЕРШАЮЩИЙ КАДР

Сквозь маленькое окно еле-еле пробивался тусклый рассвет. Ильмар Нильсен давно уже проснулся и лежал, устремив неподвижный взгляд в бревенчатый потолок, прислушиваясь к доносившемуся с моря шуму прибоя.

Дождь монотонно барабанил по крыше. Спешить было некуда. С тех пор как пришли фашисты, рыбакам было запрещено выходить в море без особого разрешения коменданта. А что понимает он, этот очкастый, прямой и высохший, как скандинавская сосна, немец в ловле сельди? Да и странное это дело — спрашивать разрешения на ловлю рыбы у себя дома, в своих родных водах, где испокон веков рыбачили все Нильсены. Он вспомнил, как вчера в кабачке один пьяный солдат разглагольствовал, что он-де потомок викингов и здесь защищает Норвегию от коммунистов. «Потомок» был плюгав и походил на древнего викинга, как он, Нильсен, на господа бога. Нет, он не пойдет унижаться перед этим долговязым фашистом. Не такой он человек. Да и много ли ему теперь нужно, когда умерла жена, а сын переехал в город? Как-нибудь проживет.

За окном тоскливо шумели сосны. Большой, разжиревший от рыбы дымчатый кот подошел к кровати и прыгнул хозяину на ноги. Старик почесал кота за ухом, встал и начал медленно одеваться. Затем, выпив кофе, вышел из дома.

Дождь перестал. Прямо перед ним серо-белой равниной уходила к горизонту необъятная водяная ширь. Море было спокойно, только у самого берега, в глубине фиорда, лениво перекатывались волны и глухо ворчал прибой. Нильсен набил трубку и сел на крыльцо. Торопиться действительно было некуда. Долго сидел он, нахохлившись, положив на колени загрубевшие и красные от соленой воды руки. Смертельная тоска разъедала душу. И зачем он еще живет, одинокий и никому не нужный старик?

Нильсен выбил о ступеньку трубку и тихо побрел вдоль берега. Он хотел в этот ранний час, когда вражеские патрули спят, пройтись той дорогой, по которой его столько раз провожала жена. А вот здесь, на этом валуне, она обычно стояла, приложив руку к глазам, всматриваясь в даль, туда, откуда он должен был прийти с уловом.

Ветерок ласково шевелил его седые, выгоревшие на солнце волосы. Полной грудью он вдыхал вкус моря, его моря, остро пахнущего водорослями, рыбой и сыростью покрытых мхом скал. Все было тихо. Немцы действительно, очевидно, спали. Вчера у них было много работы, после того как в море взорвали их шедший из Петсамо транспорт. Рыбак хорошо видел неожиданно взметнувшийся над морем столб огня и огромное облако черного дыма. Гул взрыва упругой волной прошел по заливу и, отдаваясь эхом в высоких берегах фиорда, замер вдали. Долго потом море бороздили катера, а по берегу бегали солдаты.

Тяжело переставляя ноги, Ильмар шел вдоль берега. Волны с легким шипением подкатывались и лизали его сапоги, потом нехотя отходили, журча мелкими ручейками в прибрежной гальке.

Вдруг он увидел впереди то появляющийся, то исчезающий среди пены набегающего прибоя какой-то предмет. Бревно или бочонок? Старик ускорил шаг. По пояс в воде на песке лежал человек, одетый в легководолазный костюм. В правой, откинутой в сторону руке он сжимал шланг сорванной с головы маски. Левой прижимал к груди небольшой резиновый мешок. Нильсен опустился на колени. Человек был мертв. Из разорванного ворота костюма выглядывал треугольник матросской тельняшки и кусочек синего воротника с тремя белыми полосками. Русский! Рыбак быстро огляделся по сторонам. Никого. Приподняв под руки отяжелевшее тело моряка, Нильсен оттащил его к подножию скалы. Сняв кислородный прибор, он отнес его в сторону и зарыл в песок. Потом сделал небольшое углубление между камней, положил туда труп, сверху прикрыл его плитками известняка и забросал щебнем. Затем старательно разровнял могилу руками и, отойдя немного в сторону, еще посмотрел, не заметно ли чего. Все было как обычно. В мешке лежали сверток и револьвер. Широко размахнувшись, он забросил оружие в море и, спрятав под полу куртки сверток, быстро пошел к дому…

В 1955 году однажды утром, в час, когда на улицах Осло можно видеть только домашних хозяек, в дверь советского посольства кто-то тихо, но настойчиво постучал. Немного сутулясь, в кабинет вошел человек лет тридцати, с открытым, загорелым, обрамленным курчавой белокурой бородой лицом. Одет он был в обычный костюм рыбаков: грубую куртку, свитер и тяжелые до колен сапоги. Он молча подошел к секретарю и положил на стол круглую жестяную коробку, крест-накрест перетянутую медицинским пластырем.

— Вот отец нашел на берегу.

— А почему вы думаете, что это касается нас? — секретарь вопросительно посмотрел на рыбака.

— Осенью сорок третьего года фашисты нашли у моря закопанный труп вашего моряка, а неподалеку его скафандр. Они поняли, что кто-то опередил их. Наш дом был рядом.

Утром отца арестовали, а вечером расстреляли. — Человек немного помолчал. — Неделю назад я нашел это в сарае, под старыми сетями. Очевидно, немцы искали эту вещь и из-за нее и погиб отец. Там еще были какие-то бумаги, но они обратились в труху, и я их выбросил.

Секретарь взял коробку. На пластыре еле заметно синели буквы: «Не вскрывать, не проявлено».

— Большое спасибо вам, мы разберемся в этом деле.

— Не за что.

— Ваш отец, очевидно, был очень хороший человек?

— Как и все отцы, — рыбак повернулся к выходу. — Прощайте!

— До свидания. А как вас зовут?

— Нильсен. Нильсен-младший.

— Я еще раз благодарю вас, господин Нильсен.

— Не за что, — моряк вышел.

Секретарь позвонил, в комнату вошла девушка.

— Отправьте в Москву, — и протянул ей коробку.

Уже давно перевалило за полночь. Студия опустела, лишь в одном из просмотровых залов сидела группа. Готовили документальный фильм к десятилетию Победы, Режиссер просмотрел десятки километров пленки, но материала все еще не хватало.

Как он устал! Это его первая работа, и что-то не получается! Нет завершающего кадра.

— Выпейте чаю, — ассистентка поставила на стол стакан.

— Не хочу. Есть еще что-нибудь?

— Почти все просмотрели. Может быть, остальные завтра?

— Нет, давайте, что осталось.

— Небольшой отрезок, но он не озвучен и текста нет, — девушка положила на стол коробку.

— Хорошо, запускайте.

Застрекотал аппарат. По экрану побежали цепи береговых сопок. Какие-то причалы. Матросы у торпедных аппаратов. Подводная лодка у пирса. Затем — очевидно, снимали через перископ — сквозь язычки волн транспорт на горизонте и неожиданно огненный столб взрыва. Падающие в воду обломки. Дальше несколько метров темноты. Потом, в каком-то сумраке, наверно при плохом освещении, на экране крупным планом возникло лицо человека…

— Что с вами? — девушка бросилась к режиссеру. — Вам плохо?

Режиссер резко выпрямился, напряженно вглядываясь в экран, пальцы судорожно, до побеления суставов, вцепились в ручку кресла, с треском переломился зажатый в руке карандаш. Фосфорным пятном выделялось в темноте побледневшее лицо. Он, словно подавившись, глотнул воздух и сполз в кресло. Голова безжизненно упала на грудь.

— Свет! Свет скорее! — ассистентка бросилась к графину с водой.

Режиссер открыл глаза. Медленно мутным взглядом обвел потухший экран. Поднялся и, шатаясь на непослушных ногах, пошел к телефону. Срывающимися с диска пальцами набрал номер и хриплым голосом произнес:

— Мама… Сейчас я видел отца…

Подводная лодка уходила в поход. На пирсе, дожидаясь последних распоряжений, стояли командир и старший помощник. Холодный ветер с моря нес мелкую водяную пыль. Казалось, что вместе с ней надвигается серая северная ночь. К стоящим на причале подошел человек и молча протянул какую-то бумажку.

— «Командиру, — прочел старпом, — предлагаю взять на борт оператора кинохроники. Комбриг».

— Это вы оператор? — командир посмотрел на подошедшего.

— Да, я. Мне разрешили идти с вами. Вот документы.

Перед моряками стоял небольшого роста худощавый человек. Из-под стекол очков спокойно смотрели умные темные глаза.

— А вы знаете? — начал старпом.

— Я все знаю, — перебил его оператор, — куда прикажете пройти? — он прикурил новую папиросу от окурка и затянулся.

— Вы, наверно, много курите? А на лодке нельзя.

— Ничего, потерплю.

— Ну что ж, пойдемте. Старпом, играйте аврал.

Они молча прошли на лодку, и через несколько минут она мягко отошла от пирса и растаяла в пасмурной пелене…

Третьи сутки лодка находилась на позиции, поджидая идущие из Норвегии в Германию транспорты. В полдень на горизонте показались дымки каравана.

— Боевая тревога! Приготовиться к атаке!

Лодка развернулась и, выставив из воды кончик перископа, пошла на сближение.

Командир, не отрываясь, прильнул к окулярам.

— Хотите посмотреть на фашистов? — он повернулся к оператору.

— Я на них насмотрелся под Киевом. Дайте лучше пока сниму, а уж посмотрю после залпа.

— Хорошо, снимайте.

Оператор приставил к перископу аппарат.

— Ну, хватит, теперь будем действовать, — командир опять прильнул к окулярам.

— Аппараты товьсь!.. Пли!

Лодку встряхнуло, со скользящим свистом две торпеды понеслись к самому большому транспорту.

— Теперь смотрите, да быстрее, — командир отстранился, уступая место. Оператор прильнул к линзам. В ту же секунду раздался сильный грохот. Командиру показалось, что оператор что-то сказал в это время.

— Погружение! Вперед полный! Право на борт!

Через несколько минут лодка легла на грунт. Последовала команда.

— В отсеках молчать!

Где-то наверху жужжали винты катеров, ухали взрывы глубинных бомб. А здесь, в лодке, тихо сидели, напряженно прислушиваясь, люди, отсчитывая по ударам сердца медленно текущее время.

Шесть часов спустя, когда над водой уже нависли сумерки, лодка осторожно всплыла под перископ. Безбрежная гладь моря была пустынна.

Через сутки, когда подводная лодка находилась уже в другом квадрате, на горизонте снова показались дымки. Лодка пошла на сближение.

Вокруг большого транспорта суетились катера-охотники.

— Сильная охрана, очевидно, важный груз, — посмотрел помощник.

— Да, конвой солидный.

— Ничего, попытаемся прорваться внутрь, — командир отдал команду, и лодка плавно пошла вперед. Несколько раз стопорили ход и прислушивались. Два раза прямо над головой прошелестели винты катеров.

— Мы в середине конвоя. Извини, оператор, сейчас смотреть некогда.

Снова ударил, отдаваясь в отсеках, сильный взрыв.

— Ну вот и еще одного нет, — командир опустил перископ. — Погружение! Вперед средний!

Лодка легла на грунт.

— Глубина двадцать метров, плохо, если у них есть авиация, — старпом подошел к лежащей на столике карте.

С поверхности моря послышался приближающийся шум винтов. И тут же один за другим последовали несколько мощных ударов. Казалось, что прямо над головой рвутся глубинные бомбы. Лодку сильно тряхнуло. Погас свет. В кормовых и носовых отсеках раздался скрежет. Грохнуло еще, как будто с треском развалился корпус. Лодку швырнуло в сторону. Сбитые с ног люди покатились по стальному настилу…

Сколько прошло времени, никто не знал. Мертвая холодная тишина растворилась в кромешной тьме, только где-то зловеще журчала вода. Раздался чей-то стон. Потом голос командира произнес:

— Осмотреться в отсеках! Наладить аварийное освещение!

В темноте послышалась возня, мутным желтым пятном вспыхнул аварийный фонарь.

В центральном посту было девять человек. Десятый, гидроакустик, лежал на спине, лужа крови широким кругом расплывалась у его головы.

— Что с ним, боцман? — Мертв, ударился головой о тумбу.

— Вызывайте остальные отсеки. Старпом, обстановку?

Все отсеки молчали. Через несколько часов, когда уже сомнений не было, что в живых остались только эти девять, командир обратился к морякам:

— Мне нечего скрывать от вас, положение безнадежное, — он обвел взглядом сидящих вокруг людей. — Выйти наверх могут только двое. Берег недалеко, глубина небольшая. Пойдет оператор и еще кто-нибудь из оставшихся шести. Мы со старпомом не в счет. Так, помощник?

— Так точно, командир, мы не в счет.

— Воздуха очень мало, поэтому следует поторопиться, решайте сами, кто пойдет еще.

— Я тоже не в счет, — голос оператора прозвучал глухо, — я старше всех по возрасту, да и плакать обо мне некому. Все мои родные погибли, расстреляны фашистами. Да и, кроме того, я не только не умею обращаться с этой вашей штукой, — он кивнул в сторону водолазного костюма, — но и плавать-то толком не умею.

— Дорогой мой, вы гражданский человек, а мы моряки, это наша служба, — командир положил руку на плечо оператора.

— У всех сейчас одна служба. Вот и будем делать вы свое дело, а я свое. У меня еще осталась пленка. Дайте только побольше света. Весь, какой есть.

Дышать становилось все труднее. Кровь горячими волнами стучала в висках. В глазах начали рябить мелкие розовые искорки. Люди слабели. Неизвестно откуда в лодку просачивалась вода. Решили: наверх пойдут два самых молодых матроса. Начали готовить все для выхода.

— Теперь я сниму вас, каждого в отдельности, — аппарат застрекотал, — жаль, мало света. Ну, да что-нибудь получится.

Когда все было готово, документы и пленку уложили в резиновый мешок и отдали уходящим.

— Попрощаемся, — моряки обнялись. — Ну, счастливо, прощайте, братцы.

Матросов подняли в камеру, завинтили люк. Только прерывистое свистящее дыхание людей нарушало тишину. Дали воду. Через несколько минут на поверхности моря черными шарами показались две головы. Холодный и чужой берег был близко, но еще ближе и холоднее была морская вода.

В просмотровом зале сидело всего несколько человек.

— Можно начинать? — спросила ассистентка.

— Начинайте, — режиссер закурил и молча взял за локоть сидевшую рядом пожилую женщину.

На вспыхнувшем экране показались чуть запорошенные снегом сопки, подводная лодка, матросы, транспорт. Затемнение…

Прямо в зал с экрана смотрел молодой офицер. Ворот его кителя был расстегнут, капельки пота бусинками блестели на потемневшем лице, тонкая черная струйка крови ниточкой вилась от носа к подбородку. Ему было трудно дышать. Немного помолчав, словно всматриваясь в зал, он начал говорить. И сейчас же из репродуктора раздался голос сидящего в углу с микрофоном преподавателя школы глухонемых… — …Родные мои, все, кто доживет до победы… Мы выполнили свой долг, — моряк перевел дыхание. — …Сын мой, я не знаю, хорошим ли я был отцом, за семь лет я, может быть, просто еще не научился им стать… Но я знаю, что был хорошим сыном… сыном своей Родины… Тебе не в чем упрекнуть меня, ведь я не виноват, что ты остаешься только с мамой… Прощай…

На экране, сменяя друг друга, говорили уже другие. На белом полотне появился совсем молодой матрос. На щеке его чернело масляное пятно. Он тоже что-то говорил и вдруг… улыбнулся. Детской, открытой и немного застенчивой улыбкой…

Режиссер сидел, откинувшись в кресле, обнимая вздрагивающие плечи матери. Все его тело как в лихорадке трясла дрожь. Но теперь он знал, что фильм будет.

Завершающий кадр великого подвига и мужества был найден.