Искатель. 1970. Выпуск №6

ОФИЦИАНТКА

Было душно. Солнце застыло перезрелым персиком. Такое же багровое до черноты, оно неподвижно висело в самом центре побледневшего от жары небосвода. Из него, казалось, вот-вот брызнет сок. Тенты ресторана на крыше гостиницы прокалились и провисли, как листья городских тополей. Город медленно плыл в раскаленных потоках воздуха.

Официантка Лида лениво подошла к столику. Олег попросил воду со льдом. Лида немножко оживилась.

— Есть коньяк, вино. Воды нет.

— Мне простой воды, из крана, — Олег чувствовал, как подступает к сердцу злость.

— Есть шашлык, тушеная баранина, — Лида торжествующе посмотрела на Олега, — воды нет.

Похоже, она развлекалась.

— В холодильнике у вас есть лимонад, — уверенно сказал Олег.

Лида обиделась.

— Я честный работник общественного питания, — ответила она с достоинством. — Чего нет, того нет. А вы бы, гражданин журналист, попросили зеленый чай, в такую жару в самый раз.

— Сидела? — раздражение Олега против его воли вырвалось наружу. В гостинице он жил уже давно, и ежедневная грубость официантки наконец-то вывела его из себя. Определить, что официантка побывала в местах не столь отдаленных, было не так уж и сложно: на пальцах правой руки у нее было едко-сине вытатуировано; «Л-И-Д-А».

Лида усмехнулась:

— Не сидела, а отбывала срок наказания. И как видите, посчитали, что снова могу работать в торговой сети.

— Все-таки поищи бутылку воды, — уже остывая, попросил Олег.

— Ладно уж, принесу вам лимонад. Для себя берегла.

Лида неторопливо прошествовала к холодильнику. Обернулась:

— Тут, кстати, вам записку оставили.

В записке — четыре строки. Ровные строчки, каллиграфический почерк: «Журналист! Не лезь не в свои дела. Пиши очерки о передовиках труда — для тебя же лучше. Если в двадцать четыре часа не покинешь город, будем принимать меры». Подписи не было.

— Кто оставил?

— Лежала на столике. Народу прошла за обед уйма. Всех не упомнить. А на бумажке надпись: «Журналисту в собственные руки». Вы у нас один из работников печати.

Официантка Лида объясняла снисходительно. С посетителями она держалась строго, в разговоры не вступала. «Потому что не может быть содержательного разговора с командированными: думают, раз я официантка…» Олег так не думал — это она точно видела, глаз наметанный. И даже немного огорчилась, — журналист ей казался «интересным». Записку она, конечно, прочитала.

— Так вам и на завтра лимонад приберечь, раз вы такой любитель воды? — Она выясняла, как долго пробудет журналист в городе.

— Угу, — пробормотал Олег.

— А то уезжайте, — посоветовала сочувственно, — Не ровен час…

— Нехорошо читать чужие письма, — равнодушно выговорил Олег. — Особенно честному работнику общественного питания.

На тентах можно было печь блины — так они нагрелись. Официантка Лида пренебрежительно повела бровью:

— Так не запечатано…

Олег возвратился в номер и позвонил Тахирову. Следователь ответил сразу же.

— Мостовой? Ну как ты там? — бодро спросил он. — Испекло тебя солнышко?

Тахиров, очевидно, улыбался. Слова выскакивали из трубки бодро и звонко.

— Письмо получил интересное, — вяло сообщил Олег. — Предлагают покинуть ваш гостеприимный город…

— Очень любопытно. Догадываюсь, что тебе там написали, — Тахиров говорил серьезно. — Видно, ты был прав. Это письмо — подтверждение, что теперь мы действительно ухватились за какую-то ниточку.

— А можно выяснить, кто это почтил меня своим вниманием?

— Попытаемся. Каким путем записка попала к тебе?

— В кафе при гостинице работает официантка Лида… — Олег ясно представил невысокую тоненькую девушку. — Красивая, но уже основательно потрепанная жизнью, на лице толстый слой косметики, всегда взвинченная и раздраженная. Так вот она и взяла на себя труд вручить мне сие послание.

— Знаю такую. Работала раньше в «Гастрономе». Три года за растрату. Освобождена досрочно, — голос Тахирова был сух и официален. — Она?

— Кажется, да. Меня именует «гражданин журналист».

— Прощу, будь с нею осторожнее. Особа приметная. У нее вполне могут быть темные связи.

— Учту. Красивые у нее глаза, у Лиды.

— Шутишь?

— А что остается? Уезжать не собираюсь.

Олег аккуратно положил трубку. Присел к столу. Вот уже который день находится он в этом городе, окутанном жарой, такой густой и осязаемой, что, казалось, до нее можно дотронуться рукой.

Вспомнилось, как все это начиналось…

ПРЕСТУПНИК?

Очерк был уже написан. Как-то само собой нашлось заглавие: «Соучастие». Олег обычно долго бился над заголовками, а тут слова сразу легли в верхнюю строку — слишком обнажена была главная тема материала.

Мостовому хотелось, чтобы очерк получился — гневным, резким, и потому он начал его с обращения к будущим читателям:

«Девушки, если он вам скажет, что любит, — не верьте, гоните прочь.

Парни, когда он протянет вам руку, отвернитесь.

Матери, сделайте все, чтобы ваши сыновья не были похожими на него…

Его вскоре будут судить за безмерные предательство и трусость. И какую бы меру наказания ни определил ему суд, его приговор будет подкреплен нашим с тобой, читатель, моим и твоим, общим отношением к этому человеку — презрением».

Несколько дней назад Олега вызвал редактор. У редактора, обычно весьма сдержанного, от ярости подрагивали губы.

— Посмотри. По-моему, ты сможешь написать об этом.

В толстой канцелярской папке были собраны письма, жалобы, характеристики, запросы. Олег просидел над документами всю ночь. Когда была перевернута последняя страница, он подумал: «Да могло ли быть такое? Каким же негодяем должен быть человек, чтобы совершить такую подлость?»

Моральный облик тех, кто убил девушку, Сычова и Рюмкина, достаточно выразителен: хулиганье, драки, воровство, пьянство, приводы в милицию, судимости.

Но в документах, собранных редакцией, называлась фамилия еще одного человека. Именно к нему, молодому парню, своему ровеснику, девушка шла на свидание. И если бы не его трусость, она могла бы остаться в живых.

Парень и девушка были знакомы очень давно. Ровно столько, сколько помнили себя. Жили на одной улице, вместе ходили в детский садик, в школу. В какой-то вечер не побежали после уроков сразу по домам, задержались у калитки. И тогда он ей сказал: «Давай дружить». Так на школьном языке во все времена начинались объяснения в любви. Они любили друг друга. И хотя жили по соседству, иногда он писал ей записки, светлые, теплые.

А в тот день они поссорились — так, из-за пустяка, как это часто бывает у влюбленных. Но мелочная размолвка вдруг обернулась трагедией. Парень написал своей подруге странную записку: «Я, конечно, не верю, что существуют какие-то «тени». И время на проверку такой чепухи тратить не стал бы. Но если тебе это очень уж надо — хорошо. Только заодно проверю, как крепко ты меня любишь. Не побоишься прийти на дальний холм в полночь?»

Записка была написана на клочке бумаги, вырванном из школьной тетрадки. Ее нашли в карманчике плаща погибшей. В тот же день приятель девушки был арестован. А на следующее утро на вопрос: «Вы ее убили?» — безразлично ответил: «Да».

Он был милым, скромным и добрым юношей. Так единодушно утверждали все родственники и знакомые. Соседи писали о нем в отзывах: первым всегда здоровался, никому не сказал грубого слова. Родственники рассказывали, что много читает.

При встречах они часто говорили о прочитанном. И девушку всегда восхищали в нем умение увидеть в книгах многое, зрелость суждений и широта мысли. Старшие ставили его в пример своим детям. Учится и работает, обеспечивает себя и семье помогает — после восьмилетки парень ушел работать на завод токарем. Добросовестно относился ко всему, что ему поручали на заводе.

Она еще училась, и его мир — мир заводского труда, рабочих смен и производственных заданий — казался ей очень важным, достойным уважения. Часто расспрашивала, как дела на заводе, и гордилась его успехами так же, как своими пятерками в школе. А он не только работал, тоже учился в вечернем техникуме.

Секретарь комсомольской организации завода сказал о нем следователю: «Черт знает что такое — никогда бы не поверил, что он способен на такую мерзость. Парень всем нам казался хорошим…»

В последний раз свидание они назначили на старом, заброшенном кладбище, расположенном в самом конце городского парка и, по существу, ставшем его частью.

Он путал следствие. Сознавшись в убийстве, парень в то же время категорически отрицал, что виделся с подругой в тот вечер. И его мама подтверждала: да, пришел домой рано, лег спать. Как выглядел? Как всегда.

И когда на следующее утро к нему прибежала ее мать, он встревоженно сказал:

— Мы не виделись вечером. Понимаете, поссорились… Так, из-за пустяка. Я как раз хотел идти к ней, чтобы помириться…

Только после ареста настоящих убийц девушки были восстановлены подлинные обстоятельства преступления.

Собираясь на свидание, девушка надела свитер, взяла старенький прорезиненный плащ, накинула на плечи красный пуховый платок, положила в сумку бутылку лимонада и конфеты.

Она села в автобус и отправилась к парку.

В 12.37 на следующий день ее нашли во рву мертвой. Дождь, прошедший над городом ночью, смыл все следы.

Один из убийц, Сычов, под давлением неопровержимых улик рассказал, как все произошло: «В тот вечер мы здорово набрались. А потом поехали к старому кладбищу — там часто собирается наша компашка. Что было дальше? Примите во внимание: показания даю добровольно… Значит, добыли еще бутылку водки и решили распить ее на дальнем холме — туда редко кто забредает, и не помешают, значит. Пошли… А там парочка сидит на холме. Парня прогнали, а ее, значит… Вот так все и было. Если бы не водка, значит…»

Да, именно так все и случилось. Убийц иногда сравнивают с животными, называют зверями. Для зверей такое сравнение оскорбительно. Но с кем сравнить предателя? Он не убивал Розу — он ее выдал на растерзание убийцам. На официальном языке это называется «оставление в опасности».

Двое отвели его в сторону: «Убирайся, а то хуже будет». Его даже вроде бы ударили по лицу. Он убежал по склонам холма, сел на велосипед и уехал домой. Сбежал, хотя девушка звала его и просила защитить, умоляла спасти. Она боролась за жизнь до последних секунд. Ей заткнули рот, чтобы никто не услышал…

А он пробежал мимо милицейского поста у входа в парк, мимо, людей, пришедших сюда погулять. Еще можно было ее спасти, предотвратить преступление.

Преступление было гнусное, из тех, которые потом еще долго будоражат весь город, обрастают слухами.

Олег закончил очерк словами:

«Предстоит суд. Уверен, если бы на судебном заседании могла присутствовать девушка, вместе с которой он ходил в детский сад, в школу, гулял по тенистым городским улицам, которой он объяснялся в любви, — она судила бы его сурово и безжалостно. Она сказала бы ему: «Ты подлец и трус». За свою любовь к нему, за веру в него, друга, мужчину, защитника, она заплатила жизнью.

Имя человека, который помог свершиться преступлению, — Александр Рыжков».

ЖУРНАЛИСТ

Олег словно бы воочию видел, как все произошло. И он писал о преступлении лаконично и отрывисто, перенимая стиль деловых следственных документов, только иногда вдруг взрываясь гневной фразой.

Он упорно пытался разобраться в обстоятельствах преступления.

Стоило ему закрыть на мгновение глаза, как вырванным из нереального фильма кадром проносилась картина: ров, убитая девчушка — еще вчера пела, смеялась, любила.

Очерк был готов, каждое слово его сверено с документами. Редактор быстро прочитал его, убрал наиболее резкие выражения, пометил в углу листа красным: «Секретариат — срочно!»

Редактор встал из-за стола, пошагал по комнате:

— Даже не верится, что такое могло случиться.

— Настолько не верится, что в первые минуты я подумал: «А надо ли писать об этом?» Такое ощущение, будто выметаешь из закоулков нечистоты, — поделился сомнениями Олег.

— Каждый бы предпочел иметь дело с розами, — нахмурился редактор. — Но нам, журналистам, приходится порой общаться и с человеческими отбросами. Писать нужно. И кажется, ты нашел верный тон — очерк направлен против трусости, беспечности, равнодушия.

Он посмотрел на осунувшееся за ночь лицо Олега:

— Иди отоспись. Гранки будут завтра к обеду, тогда и являйся.

Редактор улыбнулся.

— Алке привет.

Он любил иногда ошеломлять сотрудников своей осведомленностью. Олег познакомился с Алкой месяца два назад и еще не представлял ее товарищам по работе. Все как-то не было подходящего случая. Но теперь он и в самом деле хотел бы встретиться с Алкой и потому из редакции поехал в научно-исследовательский институт, где она работала, уговорил отпроситься пораньше. Пока Алка бегала по этажам в поисках начальства, которое бы разрешило ей отсутствовать «по срочным семейным делам», Олег пристроился в вестибюле на подоконнике, ждал, а в памяти снова возникали написанные строчки очерка. Он как бы заново их клал на бумагу и холодновато прикидывал, что получается. Профессионально получалось неплохо — очерк, несомненно, вызовет реакцию читателей, будут письма, много писем — гневных, едких («как могло такое случиться в наше время?»), суровых. «Надо будет потом подобрать письма и съездить к тому типу, — решил Олег, — пусть почитает, что о нем люди думают».

Прибежала запыхавшаяся, возбужденная Алка, и они отправились в кино. Шли «Неуловимые мстители». Олег молчал, и Алка уловила его настроение, ничего не стала расспрашивать, наоборот, сама не умолкала ни на минуту. На экране лихо стреляли из маузеров красные дьяволята, и Олег подумал, что, наверное, скоро этот фильм посмотрит и Александр Рыжков — в колониях ведь тоже проводится культурно-массовая работа. Интересно, что он будет чувствовать при виде чужой смелости и верности? Покажется ли самому себе ничтожеством?

Алка смеялась, охала, — прислонилась к плечу Олега. А ему в голову лезли разные невеселые мысли. Он вдруг подумал о том, смог ли бы бросить этого веселого, заливающегося смехом человека на растерзание убийцам, и от этой мысли его прошиб холодный пот. Да нет, глупости, ни один нормальный человек не поступил бы так… Но ведь тот, Александр Рыжков, тоже был нормальным? Черт возьми, посмотреть бы ему в глаза…

— Что с тобой? — все-таки не удержалась Алка.

— Как ты думаешь, способен я на подлость?

— Нет, — убежденно сказала Алка.

Наверное, и та девушка верила своему парню так же безоговорочно. Так почему же он ее предал? Все — тот короткий путь, который он успел прожить, отзывы товарищей по работе, знакомых, соседей, людей, которые его знали, — все говорило о том, что он должен был бы заслонить ее собой, но не бежать сломя голову, слепо натыкаясь на кусты и заброшенные могилы — в ту ночь было темно, и только вдали цепочка фонарей резала душную темноту. Банальный случай: не верь характеристикам.

Олег нащупал в темноте Алкину руку, тихонько ее сжал: «Ничего, старуха, все в порядке».

«Старухе» было двадцать три, и она не любила, когда ее так называл Олег, следуя нелепой редакционной привычке, но на этот раз милостиво простила.

Олег почти наизусть помнил страницы характеристик: хорошие, добрые слова о том парне.

Алка самозабвенно переживала за красных дьяволят, отстреливающихся от бандитов. Вставало на экране багровое солнце, и на фоне огромного шара маленькие всадники скакали к далекому горизонту.

Александр Рыжков был чуть постарше «дьяволят». И отец его, старый рабочий, говорил следователю: «Мой Саша не трус. Я видел трусов, знаю, какими бывают трусы. Мой Саша не трус, я солдат, в этом разбираюсь».

Хорошая семья у этого Александра: отец потомственный металлист, на заводе о нем отзываются с большим уважением, мать ткачиха, младший брат — школьник. Дружная семья, очень порядочная, как написал один из соседей.

Потом они шли по шумной улице. Был вечер, и улицу заполнила молодежь, шумная, немножко крикливая и бесцеремонная. На Алку засматривались. Какой-то подвыпивший парень оказался у них на дороге — случайно или нарочно. Олег сжал кулаки и пошел прямо на него. Парень торопливо свернул в сторону.

— Ради бога, что у тебя приключилось? — не на шутку встревожилась Алка. — Ты какой-то странный сегодня…

Олег уже понял, как нелепо выглядел его неожиданный жест, и виновато проговорил:

— Извини, пожалуйста. Видно, я действительно дописался до чертиков.

Они остановились на перекрестке, и Олег подумал, как удачно подобрано это слово — «перекресток», — два встречных потока людей как бы образовывали гигантский крест.

— Скажи: если ехать на велосипеде вечером, в будний день спешить на свидание к девушке — скорость будет одна, а в праздник — другая?..

— Не говори загадками, Олег Дмитриевич, — бодро сказала Алка. — Излей душу, разрешаю: кто она, пленившая твою журналистскую фантазию так сильно, что даже в моем присутствии думаешь только о ней? Роковая любовь?

— Я ее никогда не видел, Алла. И не увижу. Ее нет в живых. Она погибла.

— Извини…

Олег наспех попрощался с притихшей Алкой. Он неторопливо шел по бульвару. Мысленно, лист за листом, перелистывал пухлое «Дело №…».

Имеет ли он право писать о человеке, — не просто писать, а так, что это решительно повлияет на его судьбу, — не поговорив, не встретившись?

Уже дома Олег снова перечитал свой очерк. Он теперь читал его как бы со стороны, глазами постороннего человека, обычного подписчика их газеты. И снова признал: материал получился, это подсказывал опыт.

Он положил перед собой лист чистой бумаги и сказал себе: «Ты член редколлегии. Читаешь материал не после публикации, а «до». Знаешь историю его появления в газете. Какие у тебя возникнут вопросы?»

Мостовой действительно был членом редакционной коллегии — одним из самых придирчивых.

На листе пункт за пунктом появлялись вопросы, которые могли бы быть заданы автору, если бы материал обсуждался в обычном порядке:

«1. Выезжал ли в город, где произошло преступление?

2. Встретился ли с человеком, о котором пишешь? Встречу организовать нетрудно.

3. Встретился ли с товарищами того, кто совершил преступление? Возможно, они помогли бы более четко выписать его психологический портрет?

4. Есть ли убежденность в точности написанного? Речь идет о судьбе человека…»

Против первых трех вопросов Олег написал: «нет».

Над четвертым долго думал и колебался. Ответ на первые три предопределил и то, что следовало написать здесь. В город, где произошло преступление, не выезжал, с человеком, совершившим преступление, не виделся, личность преступника не изучил. Документы, поступившие в редакцию? Они могли быть неполными, неточными, односторонними. У меня нет оснований им не верить.

На листке появился новый вопрос: «Можно ли на несколько дней отложить публикацию для того, чтобы убедиться на месте в точном соответствии очерка с событиями?»

Рядом был записан ответ: «Можно». Даже необходимо. Особенно учитывая, что речь идет о добром имени человека… Чувства чувствами, но публикация очерка до суда может оказать влияние на судебный приговор.

Он позвонил редактору.

— Ты чего? — удивился тот. — Гранки будут завтра. Не волнуйся, твой очерк заслали в набор.

— Можно отозвать материал? — тихо спросил Олег.

— То есть как? — не понял редактор. — Боишься остроты? Беспокоиться нечего, твой очерк показывал членам редколлегии, они «за». Выступление нужное.

— Не обижайся, — попросил Олег. — Но все-таки лучше его пока не печатать.

— Ну это уж совсем ни на что не похоже, — начал раздражаться редактор. — Автор выступает против публикации своего материала! К сожалению, такое бывает очень редко, — съязвил он.

— Мне надо побывать в том городе, — настойчиво сказал Олег. — У меня такое ощущение, что я в чем-то ошибся.

— Не говори ерунды… — редактор бросил трубку. Звонко щелкнуло отключение, заныли короткие гудки.

Казалось: конец сомнениям. Олег так и сказал себе: «Все. Больше об этом не думаю». Но сказать — просто. Гораздо сложнее — действительно не думать о трагической судьбе девочки и подлости ее возлюбленного.

Олег сунул экземпляр своего очерка в самый дальний ящик стола: с глаз долой.

И снова взялся за трубку.

— Ну, давай выкладывай свои сомнения, — не спрашивая, кто звонит, сказал редактор. За несколько лет совместной работы он достаточно хорошо изучил настойчивый характер своего сотрудника.

— Я поеду туда, хотя бы ты уволил меня с работы, — сказал Олег.

— Пока так вопрос не стоит, — иронически бросил редактор. — Кстати, я уже позвонил в цех, чтобы очерк не набирали.

— Я могу лететь? — спросил Олег.

— Посмотри на часы: двадцать четыре ноль-ноль. Насколько мне помнится, в такое время, у нас бухгалтерия не работает…

Олег не принял шутку.

— Так я полечу, есть ночной рейс, знаю.

— Без командировочного удостоверения? Да и деньги у тебя есть?

— Денег нет. Придумаю что-нибудь. А командировку вполне заменит редакционное удостоверение. Позвони только в горком комсомола, пусть в случае чего помогут…

— Сделаю. Ладно, старик, ни пуха…

Олег позвонил Алле:

— Слушай, у тебя есть сколько-нибудь денег? У меня всего три рубля…

Алка спросонья никак не могла разобрать, о каких деньгах идет речь.

— Я улетаю. Срочно и далеко. Нужны деньги хотя бы на билет «туда».

Алка усвоила только, что Олег куда-то улетает, и это повергло ее в панику.

— А как же я? Значит, я тебя завтра не увижу? — Казалось, она расплачется, в трубке слышалось подозрительное сопение.

— Алк, мне надо.

Она поняла. Даже пошутила:

— Деньги есть. Откладывала на свадьбу, хотя ты пока и не сделал предложения. Приезжай, возьми… Можно, я тебя провожу в аэропорт?

По пути она сказала Олегу:

— Теперь я тебя закабалила. Как плохо, что ты улетаешь. Это у тебя такой злой редактор?

— Нет, просто у меня такой характер. Закабаляй дальше, только смотри, чтоб не прогадала.

Он, отшучиваясь, думал о том, с чего начнет завтра работу в командировке.

Объявили посадку. Алка, притихшая и растерянная, осталась под стеклянным колпаком аэропорта.

В 9.00 он уже встретился с Тахировым, следователем, который вел дело убийц Розы Умаровой.

СЛЕДОВАТЕЛЬ

Собственно, Тахиров уже заканчивал следствие.

Журналист из республиканской молодежной газеты прилетел незваным. Тахиров не хотел, чтобы его отвлекали от прямых обязанностей в дни, оставшиеся до окончания следствия. Формально он мог не отвечать на вопросы журналиста и уклониться от дальнейших встреч с ним. Это право давал ему закон, требующий полной объективности при ведении следствия. Но вполне логично было предположить, что журналиста привело сюда также желание помочь именно объективному рассмотрению дела, а не повредить ему.

— К вашим услугам, — сухо сказал Тахиров, когда Мостовой ему представился.

— В нашу редакцию поступили материалы по делу, которое вы ведете. Родители Рыжкова жалуются на предвзятость…

Тахиров пожал плечами:

— Они опережают события. Следствие еще идет…

— Родителей можно понять: речь идет об их сыне.

Следователь упрямо склонил голову:

— А вы видели девочку? Да, да, девочку, которая в наших документах именуется сухо и протокольно: «жертва»?

— Нет, — ответил Олег. — Такой возможности у меня не было.

— Тогда смотрите. Вот фотографии. Роза Умарова. Такой она была. Вот снимок, сделанный для комсомольского билета. А это она на экскурсии вместе со своим классом. Видите, в центре маленький крестик? Да, да, это она. Роза была комсоргом класса, верховодила среди ребят, вот они и ставили ее всегда в центр. И здесь она тоже на экскурсии: десятый «Б» на подшефной фабрике. А этот снимок — семейный: отец, мать, братишка, бабушка…

Роза была очень красивой. Даже фотографии передавали эту красоту: огромные глаза, чистый высокий лоб, на плечи легли послушные косы, а взгляд радостный, прямой.

— Очень привлекательная девушка, — будто угадал его мысли Тахиров. Он тихо сказал: — Вот эти фотографии сделаны на месте преступления…

— Убийство всегда отвратительно. А здесь речь шла еще и об убийстве тупом, жестоком.

— Не сомневаюсь, что суд в полной мере воздаст убийцам, — сказал Тахиров. — Судебное заседание будет открытым. И уверен, что общественность одобрит приговор.

— Очевидно, — подтвердил Олег.

— Тогда с чем вы не согласны? — вежливо осведомился Тахиров. Он тщательно подбирал слова; говорил ровно, немножко бесстрастно. Корреспондент свалился как снег на голову. Когда к нему в комнату вошел невысокий парень в очках и представился: «Олег Мостовой, журналист», Тахиров вспомнил острые очерки в молодежных изданиях, которые были подписаны этой же фамилией, и, еще не узнав о цели визита, уже внутренне настроился на сопротивление. Тахиров только недавно стал следователем, это было его первое серьезное дело. И провел он его быстро. Конечно, Тахиров предполагал, что родственники подследственных, возможно и адвокат, будут жаловаться во все инстанции, но то, что процессом заинтересуется республиканская молодежная газета, было неожиданностью.

— Я так же, как и вы, за самое суровое наказание преступников, — ровно ответил Тахирову Мостовой. — Пусть они понесут то, что заслужили. Но по делу проходит еще один человек. Именно он меня и интересует.

Мостовой снял очки, протер стекла. Без очков он выглядел совсем мальчишкой-студентом: добрые глаза, молодые и очень глубокие. Он тоже не предполагал, что его вмешательство в уже законченное дело будет встречено с восторгом. Опыт подсказывал, что придется преодолевать много препятствий — объективных и субъективных, — которые почти всегда возникают в тех случаях, когда представители прессы просят следователя вновь возвратиться к уже проделанной работе.

— Александр Рыжков, — догадался Тахиров. — Не хочу опережать окончательные выводы следствия, но, по-моему, он тоже должен ответить перед законом. Во-первых, Рыжков мог предотвратить преступление: в пятистах метрах находился наряд милиции. Во-вторых, он оставил близкого человека в смертельной опасности. В-третьих, он дал мне, следователю, заведомо ложные показания. Наконец, есть еще и нравственная ответственность… А вы, извините, будете писать о нем?

— Извиняю. Буду.

Тахирова раздражала манера Мостового говорить отрывистыми фразами, глядя в упор на собеседника. Казалось, что в тоне проскальзывает пренебрежение.

— Материалы у прокурора.

Олег умел быть напористым, когда этого требовали обстоятельства. Он не стал ходить по многочисленным кабинетам, чтобы добыть разрешение на ознакомление с материалами следствия.

— Идемте к прокурору, — предложил он Тахирову.

— Если примет, — улыбнулся тот иронически. — Впрочем, попытайтесь.

Пока шли по длинному коридору — направо и налево одинаковые прямоугольные проемы дверей, — молчали.

Олег попросил у секретаря листок бумаги, написал: «Прошу принять на три минуты по интересующему нашу редакцию делу», подписался, вложил записку в редакционное удостоверение и требовательно предложил молоденькой секретарше «положить это на стол товарищу прокурору».

К удивлению Тахирова, прокурор принял их быстро. В течение двух минут Мостовой излагал суть своей просьбы, минута потребовалась на то, чтобы прокурор позвонил кому-то по телефону и сказал.

— Познакомьте журналиста Мостового с материалом по убийству Розы Умаровой.

Предложил Тахирову:

— Очевидно, вы поможете товарищу Мостовому разобраться в этом сложном деле. В любом случае полезно услышать мнение человека, который посмотрит его как бы со стороны.

В конце краткой беседы прокурор спросил Олега:

— Почему вас интересует именно это дело?

— Погибла комсомолка. Член союза, в газете которого я работаю. Еще одно: разрешите встретиться с Рыжковым.

— Хорошо. Если возникнут затруднения, позвоните.

Тахиров, когда вышли от прокурора, одобрительно оценил:

— Оперативно работаете, Олег Дмитриевич. — Следователь все-таки не удержался от шпильки.

— По принципу: за каждой строчкой очерка — люди, — сердито отрезал Мостовой.

— На сколько дней командировка? Извините, дорогой товарищ корреспондент, за такой вопрос, но мне хотелось бы знать, как планировать время. Мне хотелось бы, чтобы ваше пребывание у нас было приятным, — Тахиров сыпал длинными вежливыми фразами.

— Вам бы хотелось, чтобы я убрался поскорее, — добродушно прокомментировал его вопрос Мостовой. — Не выйдет. Буду вашим гостем ровно столько, сколько понадобится. Не взыщите.

Тахиров засмеялся.

— Олег Дмитриевич, мне действительно хочется, чтобы вы с пользой провели у нас время. Я, например, прямо заинтересован в этом…

— Извините, — чуть смущенно сказал Мостовой. — Я, кажется, ответил на ваше предложение гостеприимства не совсем тактично.

Тахирову понравилось, что журналист не из тех самовлюбленных репортеров, которые раз и навсегда уверовали в свою непогрешимость.

— А вы хорошо ответили прокурору, — сказал следователь. И совсем неожиданно: — Я член бюро горкома комсомола.

— Чего же молчал? Пошли в горком, надо мне представиться товарищам.

ПРЕСТУПНИК?

— Прежде всего я посоветовал бы вам познакомиться с Рыжковым, — предложил следователь Мостовому. — Это нетрудно устроить…

В тюрьму они поехали вместе. Начальник тюрьмы провел их в комнату, чем-то отдаленно напоминающую приемную врачебного кабинета. Олег осмотрелся. В углу косо стоял стол, дубовый, массивный, накрепко вросший в дощатый пол. Стул был почти таким же массивным, основательным. Он стоял точно там, где ему положено было стоять: на полметра от среза стола, даже двигать не надо — садись, руки на шероховатую, отполированную локтями крышку и начинай разговор. Рядом стоял еще один такой же стул. Что же было в этой комнате от приемной медицинского учреждения? Олег наконец понял: идеальная чистота, ничего лишнего.

— Располагайтесь, — пригласил начальник тюрьмы. — Сейчас пришлю Рыжкова.

Он ушел, и Олег попытался «настроить» себя на предстоящую беседу. Он вспомнил заранее подготовленные вопросы, прикинул ритм и последовательность, в которых будет их задавать. Сосредоточиться было трудно: все время перед глазами стояли фотографии Розы, показанные следователем. Теперь в душе снова росла злость. Емкая, густая, она путала мысли, была ненужной, могла помешать объективно разобраться — это Олег понимал, но поделать с собой ничего не мог.

Он так задумался, что не услышал, как тихо хлопнула дверь, и удивился, услышав, как Тахиров сказал:

— Рыжков, с вами хотел бы побеседовать журналист из молодежной газеты.

— Здравствуйте, гражданин начальник…

Голос был тусклый и бесцветный. И парень оказался под стать своему голосу: равнодушный, поникший, весь какой-то пришибленный. От него, от каждого его движения, веяло безысходностью. Олег подумал, что так, наверно, выглядят те, кто потерял всякую надежду.

Они проговорили два часа. Собственно, говорил, спрашивал Олег, а парень, Рыжков, или молчал, или тоскливо, коротко произносил: «Да». В конце концов Олег не выдержал, почти закричал:

— Очнись ты… Ведь речь идет о твоей судьбе!

— Да, — сказал Рыжков. Опять угрюмо и безразлично.

Олег стал расспрашивать о том, как ему живется здесь, в тюрьме.

— Хорошо, — пожал плечами Рыжков.

— Есть ли у тебя какие-либо просьбы ко мне?

На этот раз Рыжков выдавил из себя несколько слов:

— А зачем? Розе ведь все равно…

— Но ты-то еще жить должен…

— Совсем не обязательно, — тихо ответил Рыжков.

Олег приезжал в тюрьму в течение нескольких дней. Он пытался любыми путями проникнуть в тот мир мыслей Рыжкова, который парень наглухо захлопнул для посторонних.

— Парень закрылся, как улитка в раковине, — сказал Мостовой Тахирову при встрече.

Тахиров внимательно присматривался к Мостовому. Он искренне пытался преодолеть то невольное предубеждение, которое возникло при первой встрече с журналистом. А основание быть недовольным у него имелось. Расследование было проведено в кратчайшие сроки — убийцы попали за решетку через двое суток после совершения преступления. У Розы не было врагов, товарищи любили ее за веселый, открытый характер. Одноклассники Розы говорили, что у нее есть друг, Александр Рыжков. Об этой дружбе знали и ее родители. Александр им нравился: спокойный, работящий парень из хорошей семьи. Братишка Розы вспомнил, что в тот день Александр под вечер разговаривал с Розой у калитки их дома. Рыжков в чем-то убеждал его сестру, а та не соглашалась. О чем они говорили? И тон записки, полученной Розой, и эти показания приводили следователя к выводу, что преступлению предшествовала ссора. Из-за чего? Что за таинственные «тени» упоминаются в записке? Роза не могла ответить на этот вопрос. Рыжков отвечать на него не захотел. Он упорно молчал, и было не совсем понятно: то ли пришиблен неожиданным горем, то ли боится. Сидел, уставившись в одну точку, отказался от свидания с родными.

— Ну, убил я ее, — уже на втором допросе сказал он. — Вы же нашли мою записку… А теперь оставьте меня в покое.

Тахиров со злостью посмотрел на парня. Ему хотелось как следует тряхнуть его, чтобы не напоминал восковой манекен.

— Не ври, — сказал он и устало прикрыл глаза ладонью. — Ты не убивал. Но видел убийц… Понимаешь, видел и можешь помочь нам схватить их.

— Розе теперь все равно… — угрюмо процедил Рыжков.

— Завтра они могут убить другую девушку. Вообще, первого встречного. Тебя, например.

К этому времени Тахиров уже знал, что убийц через несколько часов арестуют. Но предстояло выяснить роль Рыжкова в преступлении. Записка, найденная у убитой, была неопровержимой уликой. Не будь ее, возможно, и не было бы трагедии на заброшенном кладбище.

— Почему ты написал Розе такую записку? С чего вдруг решил проверять, любит она тебя или нет? Кто еще мог знать о записке?

Вопросов у следователя было много, но Рыжков, безразлично уставившись в одну точку, молчал.

Школьная подруга Розы подтвердила, что в тот день Роза и Александр поссорились, однако причин ссоры не знала.

Другой свидетель заявил, что видел, как Рыжков где-то около полуночи (время точно не заметил) ехал на велосипеде по направлению к парку. Приметили его и у входа в парк, где в тот вечер было много людей. А судя по записке, он в это время должен был быть на дальнем холме. Как очутился у входа? И насколько правдивы показания родителей, которые упорно твердят, что сын в одиннадцать уже был в постели.

Тахиров провел десятки экспертиз и следственных экспериментов. Он по минутам рассчитал время. Потом Рыжкова опознал один из убийц: «Ну да, вот этот длинный был с девушкой. Я его ударил, велел молчать и убираться. Он побежал к выходу с кладбища. Его догнал Рюмкин Виктор, тоже ударил и сказал, чтоб ни звука, а то прикончим, пока до нас доберутся. Мол, нам теперь будет все равно».

«Неужели молчит из страха? — Тахирову такая мысль показалась нелепой. — Но ведь он знает, что преступники арестованы. Даже если раньше и трусил, то сейчас должен был бы заговорить».

Тахиров буквально по минутам рассчитал, что происходило в тот вечер.

17.00 — Рыжков поссорился с Розой. По свидетельству подруги Умаровой, они разговаривали минут пятнадцать-двадцать.

17.20–18.00 — Встретился с однокурсником по заочному техникуму. Обменялся с ним учебниками, поговорил о предстоящей сессии.

18.00–19.00 — Брат Розы видел, как сестра и Александр Рыжков о чем-то спорили у калитки дома. Он показывает, что Роза была очень взволнована и ушла в дом «не в себе». Время определяется достаточно точно: когда Роза и Александр встретились, мальчик торопился домой, так как в 18.00 начинался по телевизору фильм «Джульбарс».

19.00–20.20 — Рыжков был дома, помогал по хозяйству, чинил велосипед.

20.20–21.00 — Ужинал вместе с семьей.

21.00–21.45 — Гулял, прошел несколько раз возле дома Умаровых.

21.45 — Встретил одноклассницу Умаровой, попросил ее вызвать Розу на улицу. Было еще светло. Одноклассница зашла в дом Умаровых. Роза читала и велела передать Рыжкову, что на улицу не выйдет.

Рыжков очень расстроился и попросил девочку немного подождать, зашел к себе, написал записку и велел ее передать Розе. Когда однокласснице предъявили записку, найденную в плаще Розы, она показала: «Да, та тоже была написана на такой же бумаге. Но я ее не разворачивала, так что точно сказать не могу».

21.55–23.00 — Был дома, готовил работу по физике, читал.

23.00 — Пожелал родителям спокойной ночи и ушел в свою комнату спать. До этого времени следователь мог установить развитие событий почти с абсолютной точностью. Дальше этот «временной график» приходилось строить на основании косвенных улик, свидетельских показаний, в которых часто встречались «кажется», «точно не заметил» и т. д. При этом следователь исходил из того, что Роза и Рыжков должны были бы быть на дальнем холме ровно в полночь — он уже выяснил, о каких «тенях» шла речь в записке.

23.20 — У входа в парк видели Умарову. Она кого-то ждала.

23.40 — Рыжков на велосипеде подъехал к входу в парк. Следственным экспериментом установлено: расстояние от дома Рыжковых до парка можно преодолеть за тридцать пять минут.

23.00 — Сычов и Рюмкин пытались ограбить парочку в темной аллее. Кто-то из находившихся неподалеку граждан громко позвал милицию, и грабители убежали.

23.40 — Рыжков и Умарова встретились у парка. Встреча свидетельскими показаниями не зафиксирована, но нет сомнений в том, что она состоялась: Умарова приехала к входу раньше, Рыжков около полуночи приехал на велосипеде.

23.40–23.50 — Эти десять минут Рыжков потратил на то, чтобы отвести велосипед в сарай своего дедушки, который жил неподалеку, и возвратиться.

23.50–24.00 — Десять минут Рыжков и Умарова шли по кладбищу к дальнему холму. Проверено следственным экспериментом. Позже им идти на холм уже было ни к чему — миновала бы полночь.

В 24.00 — Сычова и Рюмкина видели у парка их приятели. Оба были очень пьяны и искали, где бы еще выпить. У приятеля Сьчова была бутылка водки, и Рюмкин купил ее.

00.15 — Сычов и Рюмкин расстались с дружками и вновь ушли в парк.

00.40 — Они встретили Розу и Рыжкова. Сычов ударил Рыжкова и крикнул ему: «Убирайся!» Рыжков побежал по склону холма к выходу…

Рыжков безразлично прочитал записи следователя и пробормотал:

— Значит, это случилось около часа ночи… Надо что-нибудь подписать?

И Мостовой познакомился с этим «расчетом времени». Долго всматривался в ровненький столбик цифр, сосал потухшую сигарету. Неожиданно спросил Тахирова:

— Помнишь беседы доктора Ватсона и Шерлока Холмса?

— Хочешь на практике испробовать дедуктивный метод? — скептически прищурился следователь.

— Нет, скорее в какой-то мере использовать методику своих бесед. Мне полезно было бы выяснить некоторые детали.

— Хорошо, — согласился Тахиров.

Журналист начал задавать вопросы. Тахиров отвечал на них и после каждого ответа чертил палочку. Всего вопросов было двадцать семь. Это был быстрый и точный разговор двух деловых людей, и был он сухим — только факты.

— Как установили время попытки ограбления?

— В протоколе, составленном на месте происшествия, указано время.

— Уверены, что Умарова появилась у ворот парка в 23.20?

— Да. Ее увидела из окна автобуса подруга. Роза подходила к парку, а автобус отправлялся к центру. Это был рейсовый № 17, в 23.20. Роза тоже увидела подругу и махнула ей рукой.

— Неубедительно, что Роза и Александр вошли на кладбище в 23.50. Логика в таких случаях иногда подводит…

— В это время Розы уже не было у входа — в этом мнение свидетелей единодушно.

— Как установлено время преступления?

— Сычов показал, что, когда они увидели парочку на холме у старых могил, как раз вдали проходил пассажирский поезд. Это был московский экспресс. С холма его видно в 00.37. Три минуты ушло на то, чтобы подняться по склону.

Мостовой задавал вопросы вразброс, не придерживался никакой системы. Он не пользовался при этом блокнотом, не делал пометок, и Тахиров, который привык фиксировать во время своей работы каждую деталь на бумаге, удивился, что журналист обходится без карандаша — символа его профессии.

— Когда была убита Умарова?

— Рюмкин показывает, что, когда они уходили с кладбища, начал накрапывать мелкий дождь. В деле есть справка метеорологической станции — дождь над городом пошел в 1 час 15 минут. Примерно такое же время гибели установлено экспертами.

— Чем занимались Рюмкин и Сычов до того, как пошли на кладбище?

— Выпивали, затеяли драку у кинотеатра и так далее — каждый шаг их известен.

— Чем подтверждается, что Рыжков оставлял велосипед в сарае у дедушки?

— Показаниями свидетелей, анализом почвы земляного пола сарая и на шинах велосипеда.

— Занимался ли Рыжков велосипедным спортом?

— Нет, — голос Тахирова немного дрогнул. Он понял, какой вопрос последует дальше, и ругнул себя, что упустил эту важную деталь во время следствия.

— Следовательно, Рыжков ездил на велосипеде не хуже и не лучше обычного. А когда проводился следственный эксперимент, за рулем был мастер спорта…

Мостовой сделал первую пометку в блокноте.

— В какой день проводился эксперимент? — наседал журналист.

— В обычный день недели. Это была среда.

— А Рыжков ехал на кладбище вечером в праздник. Следовательно, на улицах было много людей, движение транспорта интенсивнее обычного. Насколько я понимаю, невозможно абсолютно точно установить и время, когда он двинулся в путь от своего дома. А это имеет огромное значение. Я видел в деле результаты следственного эксперимента с велосипедом: тридцать пять минут. Действительно, если бы Рыжков был мастером велосипедного спорта, если бы он выехал из дома в 23.05, если бы на улицах в тот день не было интенсивного движения, он бы на свидание к Розе успел… Не много ли этих «если»? Значит, по этому пункту «расчета» возможны неточности, — без всякой радости отметил Мостовой.

— На этот вопрос я смогу ответить вам через два часа, — Тахиров хмурился все больше.

Мостовой ушел из кабинета Тахирова. Предстояло «убить» сто двадцать минут. Олег бродил по улицам и думал о том, что вот мимо него, обгоняя, отставая, совсем рядом, идут люди, много людей. У каждого свои радости и горести, свои планы на будущее. Они идут с работы или на заводскую смену, в библиотеки, школы, на городской стадион, где сегодня местные футболисты сражаются со своими соперниками из столицы соседней республики. На скамейке бульвара старики играют в нарды, у них позы восточных мудрецов и словно резанные из красного дерева, в глубоких морщинах лица. Бабушка гуляет с внуком — малыш смешно семенит ножками, старушка что-то ласково говорит ему. На улицах много молодежи — стройные, красивые парни и девушки: подросло хорошее мирное поколение. Где-то Мостовой читал, что дети, родившиеся после войны, крепче здоровьем, выше, ладнее своих военных предшественников. Наверное, так оно и есть: жизнь, улучшилась, матери не знают военных невзгод.

Было людно, в этом городе любили нарядные яркие ткани, броские цвета, и Олегу казалось, будто это радуга расщедрилась и плеснула на город многоцветье своих лучей.

Олег зашел на почтамт и послал две телеграммы. Одну редактору: «Прошу оформить командировку». Вторую Алке: «Я тебя люблю. Мостовой». Девчонка-телеграфистка прочитала текст и, покраснев, неожиданно посоветовала:

— Товарищ Мостовой, подпишите по-другому.

Олег взял бланк, пробежал глазами короткую строку и рассмеялся: он подписал ее так, как подписывал свои очерки и статьи.

— Спасибо, девушка, — поблагодарил он телеграфистку. — Пошлите «срочной».

Девчонка понимающе кивнула, выписала привычно квитанцию, а сама, наверное, думала, что вот и ей когда-нибудь придет такая же телеграмма. Лучше, если «срочная». Она с симпатией посмотрела вслед парню в очках, который решил так смешно объясниться в любви.

А Олег уже снова зашагал по городским улицам. Предстояла большая работа. Он изучил за прошедшие дни тщательнейшим образом все многотомное дело Сычова, Рюмкина и Рыжкова, все его документы, пронумерованные, подшитые в серые папки. Отметил скрупулезное отношение Тахирова к расследованию. Это он, Тахиров, в конце концов доказал, что Рыжков не убивал Умарову, хотя тот давал самые противоречивые показания и твердил на каждом допросе: «Я ее убил. Давайте подпишу, и оставьте меня в покое». Тахиров отыскал среди тысяч людей двух преступников, выхватил из толпы и скоро поставит их перед судом. Казалось, он сделал все, что в его силах. И все-таки…

Надо спросить, чьи фотографии предъявляли Рюмкину и Рыжкову для опознания.

У Олега кончилась сигареты. Рядом был большой, с огромными витринами «Гастроном». Олег обратил внимание, что у многих прилавков пусто, почти нет покупателей. Симпатичная молоденькая девчонка с огненно-рыжими волосами, неторопливо оформлявшая витрину отдела бакалеи, глянула на него с интересом, и Олег подметил в ее взгляде какой-то затаенный испуг. «С чего бы?» — подумал Мостовой. У винного отдела была давка. Продавец — небритая, помятая личность в щеголеватом, явно с чужого плеча пиджаке спортивного покроя, озлобленно орал на покупателей. Со всех сторон ему протягивали трешки и пятерки. Казалось, горстка помятых, небритых мужчин ощетинилась денежными знаками. Среди взрослых толкалось несколько подростков.

— Дай десять копеек, Зимин, — подскочил один к Олегу.

— Обознался, — хмуро бросил Мостовой.

— Очень похож, — оценивающе осмотрел Мостового паренек. — Дай десять копеек…

«Психология, — подумал невесело Олег. — Рассчитывает, что я болельщик, а болельщику лестно сравнение с прославленным спартаковцем, вот и расщедрится…»

Он протолкался к стойке, попросил пачку «Шипки».

— Не бывает, — продавец кричал уже на всех без разбора, — с луны свалился!..

— Почему продаете спиртное несовершеннолетним? — Олег ткнул пальцем в одну из многочисленных синих табличек: «запрещено…», «…после 20 часов…»

— Твое какое дело? — взвизгнул продавец.

— Вам нужна «Шипка»? — к Олегу подошел плотный невысокий мужчина. — Пойдемте ко мне, у меня есть из личных, неприкосновенных запасов. Понимаю, как трудно курильщику перейти на другой сорт сигарет.

Мужчина толкнул дверь с надписью «Директор», извлек из ящика стола несколько пачек сигарет.

— А там, у винного отдела, сейчас наведут порядок. Не беспокойтесь. Забота о покупателе прежде всего. Заходите почаще, товарищ журналист. — Он, бережно придерживая под локоть, повел Олега к выходу.

У прилавка с надписью «Вино — табак» за те несколько минут, что Олег провел в кабинете директора, обстановка резко изменилась. Исчезли подвыпившие подростки. К улыбающемуся продавцу чинно тянулась очередь. В сторонке, у окна, стояли два плечистых парня с нарукавными повязками дежурных. «Подсобные рабочие, — сообразил Олег. — Грузчики. Таким вытолкать пьяниц труда не составит». Действительно, рубашки на плечах у парней трещали от каждого движения. «Странно, почему директор так старается?..»

…Тахиров встретил Олега мрачно. Он, сосредоточенно посапывая, выписывал что-то из следственных документов.

— Скажите, вы юрист? — неожиданно спросил он.

— Нет. По образованию я историк, — Олег не удивился. Он привык по роду своей работы отвечать на самые неожиданные вопросы. Но понял суть того, что действительно хотел спросить Тахиров, и объяснил:

— Юриспруденцию не изучал. И сейчас не собираюсь, как некоторые мои неопытные коллеги, самостоятельно вести доследование. Роль доморощенного пинкертона меня не прельщает.

Тахиров вежливо улыбнулся:

— И тем не менее вы смогли найти некоторые противоречия…

— Это потому, что я читал документы под другим углом зрения, нежели вы. По роду моей профессии я обязан хорошо знать психологию. А опыт подсказывает, что бывают такие ситуации, когда любое железно аргументированное, логично обоснованное построение вдруг начинает трещать по всем швам.

Мостовой говорил все это, глядя прямо в глаза следователю, и тот опять с неприязнью подумал, что такая манера вести разговор не из лучших: тебя будто изучают, прощупывают лучом-взглядом. А Олег уже приготовился к атаке: он твердо решил просить прокурора провести новое расследование обстоятельств гибели Умаровой.

— Вот седьмой том, — Тахиров ткнул пальцем в один из томов дела. — Он весь из жалоб и заявлений подследственных и их родственников. И все они рассматривались. Но суд еще не сказал свое слово… — Тахиров предугадал, о чем думает Мостовой..

— Там нет просьбы, жалобы, заявления — как это у вас официально называется — Рыжкова.

— Рыжков… Рыжков, — наконец, не сдержал раздражения Тахиров. — Дался вам этот тип! Убили его любимую, а он, вместо того чтобы помочь следствию, начал плести околесицу. Сколько сил потратили, прежде чем удалось выяснить его подлинную роль!

— Согласен, судя по материалам, парень не лучшего сорта. Но… Закон есть закон. Вам не приходило в голову, что человек, струсивший в такой ситуации, как на кладбище, должен был бы и на следствии вести себя иначе?

— Я человек дела, — Тахиров каменно глянул на Мостового. — Меня интересуют прежде всего факты. Они против Рыжкова.

— Извините, некоторые из них и против вас, — Олег смотрел в упор на Тахирова. — Рыжков должен был бы или все отрицать, или сразу же рассказать, что там произошло. А он твердит: «Я ее убил». Странно… Что, если, — журналист остановился, — что, если девушка была на кладбище не с ним?..

Следователь поднял глаза:

— Что, если кто-нибудь другой ждал ее у кладбища? Не исключено, что с этим другим она могла приехать и на автобусе…

Следователь помолчал. В кабинете было очень тихо.

— Знаете что? — сказал Тахиров. — Согласен на доследование. В то, что она была не с Рыжковым, я не слишком верю, но в чем-то вы правы…

Тахиров в тот вечер надолго задержался в своем кабинете. Завтра предстояло идти к прокурору, объяснять, с какой стати — он будет заниматься уже законченным делом. Представил недоуменные взгляды коллег, неизбежные разговоры «в кулуарах». Оставалось надеяться, что его поймут. А еще было жаль, что ломаются все планы на лето: Тахиров днями собирался в отпуск.

СТАРУХА

Два дня подряд они допрашивали водителей рейсовых автобусов № 17 и 19. Собственно, разговор с ними вел Тахиров, а Олег Мостовой устроился в уголке, уничтожал сигарету за сигаретой. Сизый дым вначале плавал под потолком, потом густо заполнил всю комнату. Тахиров, некурящий, морщился, но терпел.

— Скажите, вы работали Первого мая? — задавал следователь вопросы парню в клетчатой рубашке, неуютно пристроившемуся на краешке стула.

— Да.

— До которого часа?

— В половине второго смена закончилась, погнал машину в гараж, сдал выручку, потопал домой…

— Не обратили внимания на девушку — вот ее фотография — и парня, который был с нею? Возможно, вашим рейсом они ехали примерно между одиннадцатью и половиной двенадцатого ночи.

Шофер всматривался в фото, напряженно морщил лоб.

— Да нет… День тот особенный — праздник. И пассажиров много за вечер перевезли. Если и замечаем которого, так все больше хулигана или алкаша, пьяного то есть. Морока с ними… А то вот еще одна тетка хотела поросенка перевезти — тоже обратил внимание.

— Значит, нет?

— Не припоминаю, извините.

— Вы свободны, давайте пропуск, подпишу.

Когда шофер ушел, Тахиров пошагал по кабинету, круто остановился против Мостового.

— Это последний. Всех опросил — и безрезультатно.

— Есть у меня мысль.

— Провозглашай, если ценная…

Тахиров с самого начала их совместной работы настроился на насмешливый тон. Видно, считал, что с журналистами только так и надо разговаривать. Олег охотно ему подыгрывал. Совместная работа за последние дни сблизила их, и они перешли на «ты».

— Можно было бы опросить пассажиров этих рейсов.

Пауза затянулась. Тахиров взвешивал «за» и «против».

— Кто это сделает? В этот вечер проехали десятки людей. Как их разыскать?

— Пусть шоферы помогут. Этих автобусов. В каждом из них есть микрофон. — Олег удивлялся, что Тахиров его не понимает.

— М-да… — тянул неопределенно следователь. — Значит, так и будут кричать в микрофон: «Ищем преступника»? И преступник, если он существует, тоже услышит и примет меры, уйдет, скроется, может, уедет в другой город?

Глаза у Тахирова стали темными и непроницаемыми.

Олег досадливо поморщился:

— Если вы будете знать, кто совершил преступление, он далеко не уйдет.

— Не забывай, объявления в автобусах всполошат весь город. Этого еще не хватало. Начальство не пойдет на такое.

— Начальство обычно бывает умнее, чем мы предполагаем.

Мостовой уже привык к манере Тахирова во всем сомневаться. Он видел, что идея пришлась следователю по душе — сейчас только он уточняет ее смысл и пути реализации.

— А что будем объявлять?

— Вот, я здесь набросал, — Мостовой протянул листик бумаги из блокнота: — «Товарищи пассажиры! Разыскивается человек, участвовавший в тяжелом преступлении, совершенном в нашем родном городе. Он гнусно предал девушку, помог ее убийцам…»

Тахиров насмешливо улыбнулся, отчего его скуластое лицо неожиданно стало добрым. Он взял ручку и набросал несколько строк.

— Такие объявления, может, и хороши в газете, но не у нас. Эмоций много. Надо проще и понятнее. Вот хотя бы это… Пойду согласую с руководством.

Через час шоферы рейсовых автобусов № 17 и 19 уже обращались к пассажирам: «Граждане пассажиры! В ночь с первого на второе мая из центра к старому кладбищу ехали парень и девушка. Приметы девушки: семнадцать лет, невысокого роста, смуглая, темноволосая, над правой бровью маленькая родинка, одета в красный свитер грубой вязки, в руках были плащ и хозяйственная сумочка. Приметы парня неизвестны. Просим всех, кто обратил на них внимание, сообщить об этом в городское управление Министерства внутренних дел».

Микрофоны простуженно шипели, глотали окончания слов, но пассажиры слушали внимательно, возбужденно обменивались мнениями.

Вскоре Мостовой получил письмо, в котором ему советовали уехать, а еще в тот же день после обеда, когда немного спала жара, Тахирову позвонил дежурный.

— Пришел человек, который вас интересует.

Это оказалась женщина лет шестидесяти. Она в тот вечер ехала в церковь, что стоит у входа на кладбище. Старушка торопилась ко всенощной. Но тем не менее она заметила молодую пару.

— Почему? — спросил Тахиров.

— Понимаешь, — старушка, очевидно в силу своего преклонного возраста, считала, что имеет право говорить с этими молодыми людьми на «ты». — Он все цеплялся к девчонке. А она молчала и будто стыдилась перед пассажирами. Он мне место не захотел уступить. Девица скромная такая, в красном свитерочке, ну прямо ангел, встала и приглашает: «Садитесь, бабушка». А тот ее, значит, приятель как зыркнет на меня: «Постоит, старая карга». Девица очень даже покраснела, прямо вспыхнула вся и робко так говорит: «Она старенькая, ей тяжело». Спасибо, пожалела меня голубица. А плащ у нее через руку перекинут был, темный такой, я еще подумала: теплынь на улице, а она на непогоду оделась. Тогда он ей и говорит: «Наконец-то вы обратили на меня свое внимание. Ладно, оставим бабку в покое. Далеко ли путь держите?» Мне еще показалось, что они не шибко-то знакомы. Но потом вроде бы разговорились…

— Кто из них? — следователь протянул старухе несколько фотографий. — Есть здесь попутчик девушки?

От ответа бабушки зависело многое. Что она скажет? На одной из фотографий был парень, который предстанет перед народным судом как соучастник преступления.

— Узнаете этого человека?

КОМАНДИР ОПЕРАТИВНОГО ОТРЯДА

Равиль Каримов, морщась как от невыносимой зубной боли, горячо говорил Тахирову:

— Конечно, честь тебе и хвала, быстро нашел преступников. Молодец, ой какой молодец! Но почему ты не посадил на скамью подсудимых и меня?

Такой неожиданный поворот озадачил следователя. Тахиров остро глянул на Равиля: может, шутит?

Но Каримов был серьезен как никогда. Он весьма мрачно сверкал стеклами очков, нервно крутил в руках карандаш.

Каримов вот уже два года возглавлял оперативный отряд при горкоме комсомола. Люди, которые плохо его знали, только плечами пожимали: Каримов и ночные рейды, патрули?

И в самом деле, Равиль был меньше всего похож на лихого дружинника, какими обычно изображают этих ребят в журналистских очерках. Невысокого роста, узкоплечий, с застенчивым взглядом, Каримов не так давно успешно защитил кандидатскую диссертацию, и некий маститый ученый говорил о нем как о надежде фитопатологии.

— Слушай, прости мое невежество, но что это за штука — фитопатология? — спросил как-то Равиля Тахиров.

— Наука о болезнях растений, — неохотно ответил Равиль и покраснел. Ему было неловко, что такой интеллигентный человек, как Тахиров, ничего не слышал о его любимой науке.

Одевался Равиль всегда очень тщательно, даже в жару носил галстук. Эта его привычка была предметом постоянных шуток друзей, но шуток не обидных, скорее очень добродушных — Равиля любили.

В детстве Равиль тяжело заболел, и врачи предрекали ему постельный режим до конца жизни. Что этот конец не за горами, они не сомневались.

Равиль поднялся.

Тогда врачи рекомендовали малоподвижный образ жизни — избегать лишних движений, не волноваться, занятия спортом противопоказаны.

Равиль занялся охотой и рыбалкой, несколько позже увлекся туризмом и, наконец, стал перворазрядником по боксу.

В оперативный отряд вступил, несмотря на протесты все тех же докторов («хотите заниматься общественной работой — выпускайте стенгазету»), и вскоре стал его командиром.

Участвовал во многих рейдах, лично задержал рецидивиста.

Среди городской шпаны, мелкого хулиганья был известен под кличкой Ученый. Знакомые девушки, — узнав, что Равиль собирается вечером в кино, тоже старались попасть на тот же сеанс: где появлялся Каримов, там нарушения общественного порядка исключались.

А еще Каримов любил танцевать шейк и в неофициальном конкурсе, устроенном на танцплощадке в городском парке, занял первое место. Это было любопытное зрелище. Какой-то восторженный почитатель Каримова под шумок одобрения долго жал ему руку и пространно благодарил за «доставленное удовольствие». Равиль начал излагать ему свои взгляды на современный танец, и вскоре вокруг них образовалась толпа, потом кто-то крикнул оркестрантам, чтобы «не мешали». Танцы прекратили, расторопный администратор притащил столик и впоследствии записал в плане работы, что была прочитана лекция на тему «Эстетика танца» (лектор — кандидат биологических наук Р. Каримов).

Об этом маленьком эпизоде сам Равиль забыл на следующий день, но другие помнили, и, когда однажды ему пришлось столкнуться на этой же танцплощадке с пьяными хулиганами, на помощь пришли очень многие.

А сейчас Равиль сидел против Тахирова и угрюмо говорил:

— Меня тоже надо бы судить! Ведь мы давно знали, что эти подонки способны на самое мерзкое преступление, и все чего-то ждали, не предприняли ничего, чтобы предотвратить убийство.

— А что бы ты мог сделать? — резонно спросил Тахиров. — Ты и твои ребята очень нам помогли. Разве не твои оперативники быстро нащупали преступников? Разве не они помогли их задержать?

— Они! Они! Но преступление было совершено! Нет больше хорошего человека — вот главное.

Равиль страдальчески смотрел на Тахирова. Тот помрачнел:

— Если бы можно было предотвратить все преступления…

У них начался длинный и немного абстрактный спор о том, когда наконец слова «преступление», «преступник» будут вычеркнуты из практических словарей.

— Кстати, — неожиданно сказал Каримов, — я пришел к тебе по делу.

— Вот у тебя всегда так, — добродушно улыбнулся следователь.

— Я был на заводе, где работал Рыжков. Разговаривал с ребятами. Не верят они, чтобы Рыжков струсил.

— Вы что, сговорились? — возразил Тахиров.

— С кем?

— У меня в «гостях» журналист. Так он тоже, кажется, не верит…

— Умный человек…

— А я, выходит, дурак? — Тахиров совсем по-детски обиделся.

— И ты умный, — думая о чем-то своем, сказал Каримов.

— Какие доводы, аргументы у твоих ребят?

— В том-то и дело, что никаких. Они считают, что ты все железно доказал. А… не верят в виновность.

— Шестое чувство?

— Совсем нет. Просто Рыжкова они знают лучше, чем мы с тобой.

— Это не доказательство.

— И все-таки, — Равиль в упор посмотрел на следователя, — дело еще не кончено…

ОФИЦИАНТКА

Все эти дни Олег регулярно приходил ужинать в кафе. Официантка Лида, с которой он иногда перебрасывался полушутливыми-полуироническими фразами, к нему явно подобрела: оставляла лимонад, не ворчала больше, если он приходил почти к закрытию, когда ей надо было сдавать деньги в кассу. Однажды журналист стал свидетелем небольшого происшествия в кафе. Официантке принесли записку. В этом городе, наверное, объясняться с помощью записок было модно. Лида небрежно сунула клочок бумаги за кружевной, туго накрахмаленный передник.

— Прочитай, — хмуро посоветовал посыльный, парнишка лет пятнадцати. — Старший писал и велел, чтобы ты при мне ознакомилась. И чтоб в парк пришла, а то худо будет.

Разговор шел вполголоса, но Олег сидел недалеко за столиком и ясно слышал каждое слово.

— Нет, — сказала Лида, пробежав глазами записку. — Не могу. И плевать я хотела на вашего Старшего. — Хотя слова были и грубые, но в голосе явно слышался страх.

— Так и передать? — насмешливо спросил паренек.

Официантка совсем сникла, спросила:

— Может, завтра?

— Сегодня.

— Ладно, что-нибудь придумаю…

— Уже лучше, — одобрил посыльный. — Сообщу Старшему: просьба его принята во внимание…

Олег как-то интуитивно понял, что записку Лида получила не простую. Тем более что она уж очень внимательно посматривала в его сторону, будто хотела о чем-то спросить.

— У меня сегодня свободный вечер, — сказал он Лиде, когда та подошла к его столику.

— Ну и что? — Официантка охотно вступила в разговор.

— Давайте проведем его вместе, — предложил Олег и неожиданно даже для себя добавил: — В парке. Я там еще не был.

Вначале Лида отказалась наотрез и, кажется, испугалась.

— Я вас приглашаю в городской парк, просто погулять, — сделав ударение на местоимении «я», сказал Мостовой.

Пришла она точно в назначенное время. Очевидно, желая поразить заезжего журналиста, надела яркое, с огромными розами шелковое платье, в ушах у нее были массивные клипсы с длинными подвесками. Цыганские темные глаза ее искрились.

Парк был густой и старый. Только в центре его неугомонные коммунальные руководители понаставили киоски, лотки, гипсовые статуи: печальная в своем каменном уродстве девушка обнимает уродца лебедя. А окраины парка остались нетронутыми: там было тихо, остро пахла свежестью листва, яркими пятнами угадывались в темноте розы.

Олег заказал в парковом павильоне шашлыки, запили их густым, тягучим вином.

А потом ходили по аллеям и разговаривали. Собственно, говорила в основном Лида.

— Думаете, я из-за чаевых стала официанткой? И совсем не потому. От официантки знаете сколько много зависит? Придет, например, семья — муж, жена, дите — отдохнуть, поужинать, а ты им: «Граждане, с ребенком не положено». Вот и испорчено настроение на весь вечер. А им и невдомек, что это я сама придумала, будто в восемь вечера с детьми уже нельзя.

— Зачем же так?

— Пусть получают что заслужили. Вот пишут в газетах про хороших, добрых людей. А где они? Иной придет — бумажник карман оттопыривает — и думает, что все ему можно.

— Разные бывают люди, и добрые, и злые. Но честных, порядочных людей гораздо больше.

— Ой ли? Не потому ли вас принесло за тридевять земель искать, кто убил Умарову?

— Знаешь?

— Про это уже многие говорят. Город у нас небольшой, сразу все становится известным.

Они неторопливо шли по аллеям. Лида тихо, заметно волнуясь, сказала:

— Вы ведь сразу заметили, что побывала в колонии…

— Я человек опытный.

— Не только поэтому. На таких, как я, тюрьмы да колонии свою печать накладывают. Бывают такие дурочки зеленые, что хорохорятся: подумаешь, «пятерку» дадут, полсрока отбуду и выйду, зато сейчас погуляю. И не понимают, что это на всю жизнь остается с человеком, даже если и судимость с него спишут…

— Растрата?

— В общем, да. Если скажу, что ни за что сидела, — не поверите.

— Не поверю.

— Конечно, есть вот такие, как вы, — чистенькие да аккуратные. Все вам ясно и понятно: не воруй, работай честно, повышай свой идейный уровень. Можешь в драмкружок записаться или в хоре петь… А если притопает девочка из техникума — и сразу в лапы к опытному жулику? Ворюга такой — еще к копейке не притронулась, а уже на тебе тысяча рублей висит…

— Где он сейчас?

— Сухим из воды выполз, а мне — «пятерку» сбоку, и ваших нет.

— Здорово это у тебя получается!

— Что? — не поняла Лида. Она шла рядом с Олегом, под каблучками тихо поскрипывал гравий. Дорожки легли перед ними прямые и тихие — в это время парк уже опустел. Только однажды Олегу почудилось, будто в темноте мелькнула тень. Лида тоже насторожилась, обеспокоенно ускорила шаг.

— Жаргонными словечками так и сыплешь.

— Это я для смелости, — невесело улыбнулась девушка. — Иногда начнет подкатываться к тебе какой-нибудь типчик, а ты его как шуганешь словечком — отскакивает.

— Так что все-таки с твоим жуликом произошло?

— А ровно ничего. До сих пор ворует. В том «Гастрономе», что рядом с прокуратурой.

Олег вспомнил директора, так доброжелательно выделившего из своих «личных» запасов сигареты.

— Может, ты и продавщицу из бакалейного отдела знаешь? — спросил Олег, вспомнив молоденькую девушку, которая с испугом разглядывала его.

— Танька рыжая… Так мы ее зовем. Танечка Сорокина — очередная жертва. Один для нее выход — или, как я, годика на три в тюрьму, или воровать для директора. Уже прибегала, жаловалась, что растрата, а откуда, не поймет. Попалась, пташечка…

— И ты спокойно говоришь об этом? Почему не кричишь так, чтобы услышали, свели концы с концами? Или не веришь, что сила на стороне правды?

В голосе Олега ясно послышались злые, раздраженные нотки. Он, не замечая этого, ускорил шаг, пошел быстро и решительно. Теперь Лида почти бежала за ним. Она не обиделась на резкий тон, наоборот, доверчиво тронула за плечо.

— Погоди. Хороший ты парень, журналист. Потому и советую — уезжай. Не знаешь, с кем связался.

— Откуда взяла, что хороший? — все еще не остыв, спросил насмешливо Олег.

— Вижу. Ты ведь уже какой день в мое кафе ходишь. Срок вполне достаточный.

— А теперь давай начистоту. Чувствую, ты кое-что знаешь из того, что меня интересует. Почему молчишь?

— Потому, что хочу жить спокойно. Теперь я ученая — на голенький крючок не поймают.

— Ох, Лида, Лида! Косо как-то тебя обучили. Односторонне.

Олег замолчал надолго. Почему-то вспомнилась фотография Розы Умаровой — веселая, смешливая девочка-десятиклассница. Ей бы жить и жить. И тут же, наплывом, затеснились в памяти другие фотографии, из следственного дела: ров, искаженное от боли лицо.

Олег начал говорить о них, этих фотографиях, и уже не мог остановиться — они стояли перед глазами.

Он не думал о том, слушает его или нет Лида, ему это надо было рассказать: может быть, стало бы легче.

Лида слушала.

— Кем могла бы стать эта девочка? Учительницей, врачом, ткачихой, поэтессой? Может быть, просто хорошим человеком? Я читал ее школьное сочинение. Задали им такую тему: «Кем быть или каким быть?» Роза писала о том что самое главное в жизни — это быть честным, порядочным человеком. Сочинение восторженное и наивное, все в восклицательных знаках. Знаете, что в нем было главное? За каждой строчкой угадывалось ожидание счастья…

— Когда-то и я была такой, — как о чем-то далеком, давно ушедшем, сказала Лида.

— А потом попала в сети к ворюге? И смолчала? Или испугалась? — Олег не скрывал пренебрежения.

— С волком судиться…

— А ты подумала о том, что он еще чью-то молодость губит? Ведь и сегодня трудится на ниве торговли…

— Процветает…

— Вот-вот. Представляешь, сколько бы человеческих трагедий можно было бы предупредить, если бы исчезло из нашей жизни равнодушие, удалось выкорчевать эту дурацкую психологию: «моя хата с краю»?

— Так не бывает. В жизни ведь все проще: кого с ног сбили, тому уже не встать. — Лида сказала это так убежденно, что Олег остановился, всмотрелся в ее лицо.

— Ну, что смотрите? Или не так?

— Но ведь ты же встала?

— Нет…

Тускло мерцали дальние фонари. Они повисли над неподвижной зеленью парка матовыми шарами, и свет их — бледный, безжизненный — резко оттенял тишину и безлюдность. В дальнем конце аллеи показались трое..

— Нет! — почти крикнула Лида. — Ты меня, журналист, не так понял. Не ворую, хотя могла бы. Но нет у меня уверенности в себе, и боюсь, что жизнь опять меня сломает. А теперь скажу самое главное. Я знаю, кто тебе записку написал…

Краем глаза Олег заметил, как раздвинулся ближний куст и оттуда кто-то выглянул…

— Продаешь? — сипло спросили совсем рядом, и Олег увидел, как через аллею к ним метнулись три тени. Он успел чуть двинуть корпус вперед и встретить первую «тень» прямым ударом левой, когда почувствовал, что земля вырвалась из-под ног и скользнула в сторону. Еще услышал, как громко крикнула Лида и кто-то сказал: «Вовремя поспели…»

КОМАНДИР ОПЕРАТИВНОГО ОТРЯДА

Равиль танцевал самозабвенно. В строгом темном костюме, гибкий, темпераментный, он, как сказала Танечка Славина, был неотразим. За много дней впервые у Равиля выдался свободный вечер — ни рейдов, ни патрулирования. И впервые Танечка Славина согласилась пойти с ним на танцы.

Плыли над парком томные вальсы, звонко гремели фоксы — Равиль был в своей стихии.

Танечка работала лаборанткой в том же институте, что и Равиль. Старшие и младшие научные сотрудники заваливали ее стол букетами роз и шоколадными наборами за три двадцать. Но пока еще никто не мог небрежно, в мимолетном разговоре, сказать толпе соискателей прелестной ручки Тани, что был с нею на танцах.

Каримов не поверил своему счастью, когда она сказала: «хорошо». Надежда фитопатологии робко уточнил:

— Значит, мне брать билеты?

— При одном условии: ты весь вечер будешь со мной. Забудешь про свои рейды, не будешь ввязываться в драки, наводить порядок и митинговать на танцплощадке, если тебе не понравится, как кто-то танцует.

— Клянусь! — торжественно пообещал Равиль и заторопился в горком комсомола, чтобы проинструктировать своего заместителя по отряду: любовь любовью, а дело делом.

Он нарушил свое обещание только один раз. Когда объявили дамский вальс, робкая девочка из вчерашних десятиклассниц опередила Танечку и, заикаясь, пригласила: «Если не возражаете, товарищ Каримов…» Танечка фыркнула и милостиво разрешила: «Потанцуй, Равиль, я устала».

Танцплощадка была обнесена высокой решеткой, за ней толпились любопытствующие и те, кому не достались билеты. Когда Равиль кружил свою партнершу в вальсе, он увидел за решеткой парня, показавшегося знакомым. Каримов присмотрелся: так и есть, Сяня Коза, приходилось встречаться в штабе отряда. Вряд ли эти встречи оставили у Козы приятные воспоминания. Козлов, он же Сяня Коза, был доставлен комсомольским патрулем за драку у кинотеатра. Сейчас Козлов делал Равилю какие-то таинственные знаки.

— Выдь на минутку, дело есть.

Равиль извинился перед вчерашней десятиклассницей и, лавируя между парами, протиснулся к выходу. Он надеялся, что успеет переговорить с Сяней Козой до конца танца и Танечка не заметит его исчезновения.

Против ожидания встретились как старые приятели.

— Спасибо тебе, — мрачновато пробасил Козлов.

— За что? — искренне удивился Равиль.

— Ну, помнишь, после того случая ты звонил на завод, чтобы на работу меня взяли? Думал, дело тухлое, с моей автобиографией только на таком передовом предприятии и трудиться… А они взяли… Слесарь я, — с гордостью сообщил он Каримову.

Так оно и было. На следующий день после «привода» Козлова в штаб отряда Каримов вызвал его снова, при нем звонил на завод и уговорил начальника отдела кадров принять на работу — «под мою личную ответственность» — Семена Ивановича Козлова, ранее не работавшего «по семейным обстоятельствам». Чисто интуитивно он тогда угадал, что парню надо помочь делом, а не «индивидуальной беседой».

— Рад за тебя, — Равиль отыскивал взглядом Танечку.

— Слушай, Ученый, тут такой случай. Значит, подходит ко мне один и чешет: «Хочешь червонец оторвать?» А я ему: «Кто не хочет?»

Сяня Козлов изъяснялся медленно, цедил слова так, будто воз тащил в гору.

— Ну и что? — Каримов не особенно вдумывался в то, что говорил Козлов. Вальс заканчивался, пары неторопливо освобождали середину площадки, рассредоточивались по углам. Танечка обеспокоенно посматривала по сторонам.

— Значит, показывает он мне их: парень в очках и девчонка, как раз по аллее проходили. Вот их, значит, говорит, и надо обработать по первое число.

— Давай сначала, — насторожился Равиль. — Что за парень?

— Не знаю я его. Тот, который предлагал, значит, объяснил, что журналист приезжий, дружков у него нету, и червонец можно поэтому получить без особого шума. А девчонку знаю. Лидка — официантка из кафе, что в гостинице… Записку ей прислали, чтоб пришла, потому как поговорить надо. А очкарик за ней увязался. Тот мужик, который «дело» предлагает, обрадовался, говорит, и не ожидал, что так подфартит — сразу двое приперлись.

— Любопытно, — Равиль теперь уже внимательно слушал Козлова.

— Отказался я, значит, а он мне говорит: «Идиот, тот человек, который за это дело платит, может, еще бы по червонцу отвалил. Уж очень ему приспичило».

Равиль с тоской подумал, что вот был свободный вечер — и нет его. Танечка, конечно, смертельно обидится и будет, безусловно, права. Все-таки надо было по совету докторов взяться за выпуск стенгазет — все спокойнее…

— Тебе известно, кто подговаривает избить журналиста и для чего?

— Нет. Раз, значит, не сговорились, тот и отвалил.

— А с какой стати он обратился именно к тебе?

— Были у нас кое-какие совместные дела. В далеком прошлом, — неохотно уточнил Сяня.

Равиль озабоченно улыбнулся: очень хорошо, что Сяня считает свои недавние стычки с общественным порядком «далеким прошлым».

Танечка направилась к выходу. Даже отсюда, издали, Равиль угадывал, что она всерьез осерчала и его шансы равны нулю. «Ваши акции упали», — так сказал бы его близкий приятель старший научный сотрудник Игорь Тропинин.

Сяня выжидающе уставился на Равиля. Он долго размышлял, прежде чем решился изложить Ученому неожиданное предложение. По всем статьям выходило, что он «закладывает своих». Этого Сяня не любил. Но с другой стороны, чего они взъелись на журналиста? Добро бы из-за девчонки или из-за «неуважения», а то за червонец… Этого Сяня тоже не любил. Не последнюю роль сыграло и то обстоятельство, что парень, обратившийся к Сяне с «делом», был из той мелкой, пестрой накипи, которая портит людям настроение на танцплощадках и у отдаленных от центра домов культуры. Таких Сяня презирал. И вообще, ему очень нравилось, что теперь, когда он приходил с работы, мать встречала его ласково: «Устал небось, Сенечка?», а отец за ужином уважительно уступал место рядом с собой во главе стола. А все Ученый — не нудил, не зудел, а взял да и помог. Равиля Сяня уважал. Весь этот сложный комплекс чувств в конце концов и побудил Семена Козлова рассказать Равилю о готовящемся избиении.

— Ты видел, куда они пошли? — спросил Равиль.

Сяня махнул рукой в сторону дальней, затемненной части парка.

— Как думаешь, найдет твой приятель «чернорабочих», чтобы выколотить свои червонцы?

— Угу. Я видел, он уже сторговался с двумя из местной шпаны.

— Черт, и никого из наших нет. Как назло, решили сегодня здесь не патрулировать. — Равиль торопливо шарил взглядом по толпе, надеясь, что кто-нибудь из дружинников все-таки пришел в парк.

— Считай меня на сегодня своим, — мрачно пробасил Сяня. — Если, конечно, доверяешь. — Парень стеснительно топтался рядом с Каримовым. Он понимал, что наступает еще один решительный поворот в его жизни, хотел его и в то же время опасался: такое чувство у него уже было однажды, когда на спор с приятелями взялся переплывать озеро, не зная, дотянет ли до далекого берега.

— Спасибо, — просто сказал Равиль. — Но двое — мало.

— Где двое, третий найдется, — повеселел Сяня. — У меня здесь дружок с завода. Значит, не думай ничего такого — его фотопортрет красуется на Доске почета. Пусть помашет кулаками…

— Пошли, — скомандовал Равиль.

Дружок оказался под стать Козлову — такой же широкоплечий и мрачноватый. Каримов предупредил парней, что ввязываться в драку можно только в крайнем случае — когда не будет иного выхода. А так желательно обойтись, как он деликатно выразился, профилактическими мерами.

— Значит, бить не очень сильно, — по-своему истолковал непонятное слово Сяня.

Однако все получилось по-иному. Им пришлось поблуждать по темным аллеям, прежде чем разыскали журналиста и Лиду. И когда наконец, наткнулись на мирно беседующую парочку, сразу увидели — к ним бегут трое. Они тоже побежали, и Сяня, бывавший в драках и почище этой, на ходу предупредил Равиля: «У длинного — нож!» Равиль тоже увидел узкую полоску стали в правой руке длинного парня и бросился к нему. Журналист, успевший сбить одного из нападавших прямым ударом в челюсть, оседал на землю, нелепо хватая воздух руками — видимо, его оглушили. Девушка рванулась к журналисту и на мгновение оказалась между Равилем и длинным парнем — Равилю пришлось резко толкнуть ее в сторону, чтобы добраться до длинного, уже поднявшего руку. Счет шел на секунды, Каримов это понимал и потому не стал готовиться к удару, а просто с ходу протаранил корпусом длинного. Они покатились по земле, и уже тогда Равиль, изловчившись, зажал руку с ножом четким, отработанным приемом. У Сяни и его дружка обстановка была поспокойнее, они легко, не без ленивого изящества, заставили «своих» хулиганов — один из них едва успел прийти в себя после удара Олега — растянуться на дорожке аллеи. Сяня подскочил к Равилю и вырвал нож у длинного.

Против ожидания девчонка не хныкала, она весьма деловито помогала журналисту, пришедшему в себя, подняться на ноги.

— Спасибо, Каримов, — растерянно поблагодарил Олег командира оперативного отряда, с которым встречался в горкоме и у Тахирова. — Уж очень неожиданно они налетели — сам бы не справился. — Он кивнул на Сяню и его дружка: — Твои ребята, из отряда?

— Ага… — Равиль пытался хоть немного привести в порядок одежду. Необходимость появиться на людях в мятом, испачканном землей костюме его очень смущала. — Мои. Новички, сегодня только вступили в отряд.

Сяня смущенно хмыкнул и деловито посоветовал Лиде:

— Глянь, кажется, твоего приятеля по черепушке зацепили.

Равиль повернулся к хулиганам.

— Комсомольский патруль, — представился вежливо. — Прошу следовать за нами.

— А иди ты… — грязно выругался длинный.

— Вставай, ханурик, — грозно помрачнел Сяня. — И топай, иначе будешь иметь дело с рабочим классом, — он гордо ткнул пальцем в себя и своего друга.

СЛЕДОВАТЕЛЬ И ЖУРНАЛИСТ

— Какого дьявола они к тебе прицепились? — Тахиров был явно расстроен тем, что произошло в парке.

— Не представляю, — Олег пожал плечами. — Может, просто авторы анонимки решили осуществить свою угрозу?

— Не знаю, — Тахиров нервно расхаживал по кабинету. — Думаю, и записка, и драка в парке как-то связаны с делом Умаровой. Случайности такого рода исключены. Буду докладывать по начальству.

— Надо ли? — засомневался Олег. — Мало ли бывает обычных, заурядных драк? Честно говоря, мне совсем не хочется привлекать внимание к своей персоне.

— Началось, — безнадежно махнул рукой Тахиров. — Пойми, если у нас будут избивать представителей прессы, что тогда получится? Нет, дорогой товарищ. Я займусь этим делом и выведу подлецов на чистую воду. А то заладили: «Девчонку не поделили… Лидка, мол, и нашим и вашим…» И правда, репутация у этой официантки не очень чтоб очень…

— Признались, кто им червонцы совал?

— Что ты… Строят невинные глазки и врут, что все дело в официантке: мол, она обещала свою благосклонность им, а пришла с тобой…

— А что Лида?

— Утверждает, что не знает причины драки.

— Ну-ну… — неопределенно пробормотал Олег.

— Значит, решено. — Тахиров степенно сел в свое кресло у письменного стола, как бы подчеркивая официальность того, что будет сказано дальше. — Этим делом я займусь параллельно с нашим основным. А теперь вот почитай эти две телеграммы, — они пришли на твое имя в горком комсомола.

Послание редактора газеты было весьма категоричным: «Связи неотложными делами просьба немедленно возвратиться редакцию».

Олег с досадой вспомнил, что так и не удосужился сообщить в редакцию, как идут дела.

Он так и сяк повертел в руках телеграфный бланк, потом сунул его в карман пиджака.

Текст второй телеграммы он перечитал несколько раз: «Люблю, целую, жду, приезжай поскорее. Алла».

— Жена? — спросил Тахиров.

— Невеста, — ответил Олег и вдруг понял, что невестой Аллу назвал в первый раз. — Невеста, — повторил тихо.

— Счастливый, — завистливо вздохнул Тахиров. — А мне, наверное, за всем этим, — он кивнул на серые папки с броским словом «Дело №…» — и жениться будет некогда.

Он мгновение помолчал и напрямик поинтересовался:

— Уезжаешь?

— Нет.

— Упрямый. Это хорошо. А то, чего скрывать, многие считают, что журналисты — народ поверхностный: приехал, повертелся, фактики накопал, статейку настрочил, и хоть трава не расти…

— Бывают, к сожалению, и такие, — нехотя признал Мостовой. Телеграмму Алки он все еще держал в руках — спрятать ее было жаль. — Что же, перейдем к делу.

Оказалось, что Тахиров времени не терял. Он еще раз критически-беспощадно проанализировал все материалы следствия. Вчера вечером, когда Олег был в парке, повторил следственный эксперимент с велосипедным маршрутом. На этот раз за рулем сидел парень одного возраста с Рыжковым и примерно одинакового умения в обращении с этим видом транспорта. Расстояние от дома Рыжковых до парка он одолел за пятьдесят минут. Работники ОРУДа помогли следователю создать на улицах, по которым ехал велосипедист, такое же интенсивное движение, какое было в ночь на второе мая.

— Получается разница в пятнадцать минут. И то если Рыжков вовремя выехал из дому. В любом случае он очень сильно опоздал на свидание. Роза его могла не дождаться. А ей необходимо было быть на кладбище в полночь, помнишь, я тебе говорил, что выяснил, о каких «тенях» идет речь?

— Извини, не обратил внимания…

— Другая подруга Розы, не та, которую Рыжков просил вызвать Умарову на улицу, назвала причину ссоры. Дело в том, что в их классе была девочка из верующей семьи. Дома ей наговорили, что в пасхальную ночь (а первого мая, заметь, в этом году была пасха) ровно в двенадцать часов из могил поднимаются тени умерших. Девочка это рассказала в классе. Конечно, над ней посмеялись и сказали, что все это чепуха. Но девочка твердила свое, начала рассказывать «жуткие» истории, слышанные от богомольных родителей. Особенно азартно спорила с нею Роза, комсорг класса. И в доказательство своей правоты заявила, что ровно в полночь она будет на старом кладбище — пусть, мол, все убедятся, что никаких «теней» не существует. Можно предположить, что было дальше. Естественно, родители не отпустили бы Розу в такой «поход», и она скрыла от них, что надумала провести рискованный опыт, сделала вид, что легла спать, а когда в доме все успокоилось, тихонько ушла. Наверное, она боялась идти на кладбище и просила, чтобы Рыжков был с нею. Вначале тот наотрез отказался. А потом написал свою записку. Только решил попугать девчушку и назначил свидание в самом дальнем глухом углу кладбища. А ей вдобавок ко всему обязательно требовался свидетель…

— Все это доказано? — спросил Мостовой. Он чертил на листке-бумаги — чисто машинально — кресты: один, два, пять, семь — много крестов, они черными пауками ползли по белому листу.

— Во всяком случае, то, что такой разговор был и Роза пообещала поехать на кладбище. Это подтверждают и другие одноклассницы Умаровой.

— Так встретился Рыжков с Розой или нет? Был ли он рядом в те минуты, когда совершалось преступление?

— Теперь не знаю. Ясно только, что он опоздал. — Тахиров тяжело вздохнул. — Она могла его не ждать так долго.

— И это при условии, что девочке нужен был обязательно свидетель ее полуночной экскурсии? Да и вряд ли она сама рискнула бы отправиться на кладбище…

— Я тоже так думаю. Но именно в это время что-то произошло такое, чего мы не знаем.

Тахиров с досадой поморщился:

— Понимаешь, третий все-таки был. Рюмкин и Сычов могли, конечно, толкнуть следствие на неправильный путь, подсунуть липовую версию. Но и для нее должен был бы быть какой-то толчок, зацепка.

Олег не торопил следователя, видел: тот не просто с ним разговаривает — размышляет вслух, вновь и вновь проверяет какие-то свои мысли, неясные пока выводы. Спросил:

— Откуда мог взяться этот третий?

— Ну, здесь вариантов много. Встретила знакомого, когда не дождалась Рыжкова… С кем-то заранее уговорилась об этом, чтобы его позлить… Кто-то за ней увязался… Мало ли что могло там произойти.

— Но в записке Рыжкова ясно говорится о том, что свидание состоится на дальнем холме…

— Да. Но факт остается фактом: Умарова пришла к входу.

Тахиров сосредоточенно просматривал записи в толстом потрепанном блокноте. Он, видимо, хотел еще что-то сказать, но сомневался, стоит ли. Наконец решился.

— Я установил, что совершил непростительную ошибку…

— Ты? — искренне удивился Мостовой.

— Что поделаешь… — Тахиров был очень огорчен, это было видно по тому, как опустил он глаза, чуть расслабленно положил руки на стол. Олег хорошо понимал, что для такого признания требовались и мужество и принципиальность. Тем более что сделано оно было журналисту, приехавшему специально по этому делу.

— Если не секрет, в чем состояла эта ошибка? — Олег спросил, мягко, стараясь хотя бы тоном подчеркнуть, что ценит доверие.

— Когда арестовали Рюмкина и Сычова, было проведено опознание предполагаемого соучастника преступления — Рыжкова. Ты знаешь, как это делается: из нескольких человек, которые предъявляются для опознания, они должны указать на того, кого знают, и сообщить о нем все, что им известно. Мы предъявили Рюмкину и Сычову десяток фотографий, среди них и Рыжкова. Оба указали именно на него…

— Я видел в деле эти фотографии, читал протокол, он меня, признаться, убедил.

— Потому что ты не знаешь главного. Эти фотографии мы взяли из нашей картотеки: мелкие кражи, хулиганство и так далее. И вот только вчера я сообразил, что вся эта публика могла быть знакома Рюмкину и Сьчову по каким-нибудь прошлым мелким делишкам. Ведь оба ранее привлекались к судебной ответственности. Понимаешь?

— Кажется, да, — протянул Олег. — Они указали на единственного неизвестного им парня…

Тахиров промолчал. Да и о чем, собственно, было говорить? Его признание ставило под сомнение одну из самых веских улик, которыми оперировало следствие, доказательство, которое раньше не вызывало никаких сомнений.

— Одним словом, кое-что придется начинать сначала, — заключил следователь.

— Только не пори горячку. Можно впасть в другую крайность, — предостерег Мостовой.

Тахиров порывисто встал, протянул руку Олегу.

— Спасибо.

— Ты чего? — удивился журналист.

— Я думал, ты будешь злорадствовать. Ты ведь приехал доказать, что я, следователь, ошибся…

— Чепуха, — рассердился Олег. — Я приехал, чтобы узнать, кто действительно виноват в происшедшей трагедии. И если хочешь знать мое мнение, то скажу: еще не все виновные призваны к ответу.

— То есть? — пришла очереди удивляться следователю.

— Сычов учился в профтехучилище. У него был мастер, воспитатель, в училище есть комсомольская организация. Что, Сычов был пай-мальчиком, а преступление совершил вдруг, внезапно? Ничего подобного. Ты сам доказал, что он уже давно вращался в такой среде, которая исподволь, весьма последовательно «воспитывала» у него готовность к преступлению. Как-то мне пришлось в связи с одним материалом для газеты познакомиться с тем, как уголовники занимаются воспитанием себе подобных. Я даже ввел в очерк такой термин: «уголовная педагогика». И если парень пошел по скользкой тропе, значит уголовная педагогика оказалась сильнее тех усилий, которые прилагали мы.

Теперь дальше. Рюмкин работал каменщиком в строительно-монтажном управлении. Что, там не знали его склонностей, не замечали, что пьет, лодырничает, прогуливает, тащит все, что под руку попадет? А СМУ, между прочим, передовое, знамя за квартал им вручили… А оттуда за этот же квартал, — Олег заглянул в блокнот, — уволилось сто двадцать шесть молодых рабочих. Как же так получилось, что за кирпичами людей не увидели?

Тахиров знал, что последние два дня Мостовой провел в профтехучилище и на площадках строительно-монтажного управления. Из этих двух организаций в горком комсомола раздались обеспокоенные звонки. Руководители выражали свое удивление по поводу методов, которыми работает молодежный журналист. Всегда было так: приходит, к примеру, в СМУ журналист, первым делом — к начальнику. Ему быстренько готовят «фактический материал» — цифры по плану, фамилии передовиков, перечень мероприятий, итоги соревнования. Потом, если он выражает такое пожелание, приглашают в управление лучших людей. А этот, Мостовой, миновал руководство, бродит по стройке, о чем-то беседует с рабочими. И не только с лучшими. Забрел в общежитие, просидел весь вечер, в одной из комнат, комендант сообщает, что о чем-то там спорили, но конкретно сказать ничего не может, так как его туда жильцы не допустили. «Печать — наша опора, — восклицал руководитель СМУ, — но почему печать поворачивается к нам боком?»

Тахиров вспомнил эти звонки, о которых ему рассказал секретарь горкома, и внутренне улыбнулся: неспокойно, наверное, спится в эти дни темпераментному начальнику СМУ: с таким парнем, как этот Мостовой, не заскучаешь.

— Мне казалось, — говорил между тем Олег, — что совершенное в городе преступление должно было бы послужить тревожным сигналом: все ли в порядке с воспитательной работой среди молодежи? Где узкие места, которые необходимо немедленно ликвидировать? Почему в данном конкретном случае восторжествовала не наша, комсомольская, а уголовная педагогика? Слишком остро ставлю вопрос? Может быть, но меня заставляют именно так его ставить конкретные обстоятельства…

Следователь не мог не согласиться с Мостовым. Он в свое время предлагал и сам, чтобы бюро горкома сделало решительные выводы из скрупулезно подобранных им материалов о тех предпосылках, которые привели к преступлению. Но секретарь горкома засомневался: стоит ли поднимать шум в связи с одним фактом, пусть чрезвычайным? И Тахиров отступил, не настоял на своем мнении. А теперь жалел об этом. Он решительно поддержал Олега: выводы будут сделаны.

Тахиров посмотрел на часы:

— А сейчас, если хочешь, можешь присутствовать при одном разговоре.

Олег согласился, и Тахиров подумал, что не такая уж это плохая привычка — во время разговора смотреть прямо в глаза собеседнику.

ЭКСПЕРТ

В кабинет следователя вошел чистенький, аккуратный старичок. Был он невысокого роста, очень бодрый, подвижный. Когда-то голубые глаза его выцвели от времени и напоминали две светлые капли. Годы густо посеребрили коротко стриженную голову. Старик напоминал провинциального учителя, и первые слова, которые он произнес, усиливали это сходство.

— Здравствуйте, здравствуйте, уважаемые! Не вставайте, сегодня очень жарко, обойдемся без церемоний.

— Мне, право, страшно неудобно, что вам самому пришлось сюда приезжать, — Тахиров явно радовался этому визиту. — Стоило только позвонить…

— Мне приятно побывать у вас, — энергично запротестовал старичок, — тем более что дело вы ведете по-настоящему интересное.

Следователь представил старика и журналиста друг другу:

— Профессор Ниязов. А это товарищ Мостовой, о нем я вам рассказывал.

— Помню, как же, помню, — кивнул профессор. — Весьма рад познакомиться с наблюдательном молодым человеком. Ну-с, не будем терять время, уважаемые, сегодня очень жарко, и лучше всего сейчас быть не в этой раскаленной печке, именуемой городом, а на даче.

Профессор раскрыл потертую кожаную папку, извлек оттуда вдоль и поперек исчерканные листки бумаги.

— Очень сожалею, уважаемый товарищ Тахиров, что во время следствия меня не было в городе. Тогда бы моя помощь была более своевременной. Дело вам попалось трудное и каверзное. Не привык лукавить и потому сразу скажу, что местами вы вели его, как бы это выразиться поделикатнее, не блестяще. Хотя, несомненно, кое в чем и преуспели. Как ваш учитель, второму обстоятельству рад, в связи с первым — скорблю и тревожусь…

Теперь Мостовой знал, кто нанес визит следователю. Профессор Ниязов был известным психологом, профессором института.

— Но надо признать, что вам попался такой орешек, который трудно было бы разгрызть даже более опытному человеку. Если не ошибаюсь, это ваше первое самостоятельное дело?

Профессор сыпал словами и в то же время успевал бегло просматривать свои записи, чтобы перейти к деловой части разговора. Мостовому он определенно понравился: была в старике та уверенность, которая покоится на огромных знаниях, опыте, многолетней практике.

— Я внимательно изучил протоколы допросов вашего подследственного, и другие документы, приобщенные к делу. Пока могу высказать только первые впечатления и предварительные выводы. То, что я скажу, уважаемые, необходимо будет еще подтверждать, да, да, подтверждать — работа предстоит большая. Но уже сейчас могу высказать мнение, что, э-э-э… — профессор заглянул в листок… — Рыжков в момент ареста и первоначальной экспертизы был психически здоров и мог предстать перед судом. То есть отклонений от нормы у него не было. Но…

Тахиров и Мостовой слушали профессора. То, что он собирался сказать, имело необычайно важное значение. Авторитет Ниязова был непререкаем, и вряд ли бы нашелся специалист, который стал бы оспаривать его выводы.

— …Но молодой человек, о котором идет речь, был под сильнейшим впечатлением происшедших событий. Если судить по данным экспертиз, произведенных в ходе следствия моими коллегами, он не относится к числу сильных, волевых натур. Скорее наоборот. Смерть любимой девушки — внезапная и трагическая — потрясла его, ослабила волю. Я убежден, что, будь у него под руками нож, веревка, пистолет или что-нибудь в этом роде, он попытался бы покончить с собой.

— Угрызения совести? — спросил тихо следователь.

— Не уверен, не уверен, — профессор скептически пожевал губами. — Возможно, было и это. Когда я еще встречусь с этим, э-э…

— Рыжковым, — подсказал Мостовой.

— Вот именно, Рыжковым, — профессор легким наклоном головы поблагодарил журналиста, — я смогу сказать более точно. Нужны обследования, наблюдения, ну и все остальное, что в таких случаях полагается. Но тем не менее могу с уверенностью утверждать, что Рыжков находится в депрессивном состоянии. Вспомните то, чему вас учили в университете… В основе депрессивного состояния лежит длительное преобладание тормозного процесса над процессом возбуждения, нарушение равновесия между ними. Очевидно, при тяжелых депрессивных состояниях речь идет о преобладании торможения, которое может распространяться на первую и вторую сигнальные системы, захватывая и подкорковые области, связанные с инстинктивной деятельностью…

Профессор говорил увлеченно, темпераментно, и Мостовой подумал, что студенты должны очень его любить, — вкладывает душу в свои лекции. Из его слов выходило, что люди, находящиеся в депрессивном состоянии, убеждены, что жизнь их бесполезна, что они виноваты перед близкими, что совершили тяжелые проступки и навлекли горе на других. Приступы тоски часто перерастают в стремление к самоубийству.

— У депрессивных больных, — продолжал профессор, — могут быть самооговоры, которые часто встречаются при наличии идей самообвинения. Иногда депрессивные больные склонны к диссимуляции своего состояния, чтобы отвлечь внимание окружающих лиц и совершить самоубийство. Указанные явления в значительной степени затрудняют оценку психического состояния больных.

Олег дал себе слово по возвращении домой серьезно заняться изучением психологии.

Ниязов назидательно поднял палец:

— Восемнадцать — опасный возраст. Некоторые мои коллеги всерьез убеждены, что перелом наступает где-то между детством и отрочеством. Ошибаются, очень ошибаются, уверяю вас. Тринадцать-пятнадцать — счастливая пора… — Профессор все более увлекался. — Подросток уверен в своих силах, мир ему кажется простым и ясным, серьезных поводов для разочарований пока не было. Зато время вступления в самостоятельную жизнь связано с коренной ломкой, с углубленным самоанализом, с трудностями, с ревизией своего «я». Повышенная возбудимость, эмоциональная восприимчивость…

— И Рыжков… — не очень вежливо перебил профессора Тахиров.

— Да, да, он, уважаемый, находился именно в такой стадии физиологического и психического развития. А тут еще сильнейший, всесокрушающий удар…

— И вы думаете…

— Именно, уважаемый, именно! Я предполагаю, что он пытается покончить с собой вашими руками. Но поскольку вы не вели к этому дело, он стал упорно себя оговаривать.

И профессор Ниязов, оперируя специальной терминологией, ссылаясь на данные экспертиз, на авторитеты и прецеденты в судебно-медицинской практике, начал подробно объяснять.

Тахиров время от времени задавал вопросы, уточнял детали, сомневался, приводил контраргументы. Мостовому не все было ясно в этой профессиональной дискуссии. Однако главное, то, что профессор ставил под сомнение виновность Рыжкова, — это главное было очевидно.

Совместная работа сблизила Мостового с Тахировым. То внутреннее, невысказанное предубеждение против следователя, с которым журналист впервые зашел в этот кабинет, почти исчезло. Теперь, пожалуй, пора было думать о материале для газеты. Вдруг Мостовой насторожился: Ниязов в разговоре коснулся еще одной стороны следственного дела.

— Вы обратили внимание, уважаемый, на поведение Рюмкина и Сычова? Да, да, они были уличены, но опыт подсказывает, что преступники обычно яростно восстают и против очевидного, сопротивляются, когда и сами понимают, что это бесполезно. Заметили ли, как они упорно выпячивали те детали, которые свидетельствовали, что они были только вдвоем?

Мостовому стало жаль Тахирова. Глаза следователя как зеркало отразили смятение, охватившее его.

— Я думал об этом, — сказал Тахиров.

— В таком случае подумайте еще раз, — посоветовал профессор. — Многие предполагают, что психология — наука настолько абстрактная, что в ней якобы доминируют субъективные выводы, которые можно толковать так, но можно и иначе. Уверяю вас, психология так же точна, как математика. С небольшой поправкой, — довольно едко сказал Ниязов. — Математика оперирует цифрами, психология имеет дело с личностью.

Профессор пообещал еще раз очень внимательно изучить все дело, чтобы изложить свои выводы в официальном заключении.

— Извините меня, — Тахиров сердечно пожал руку профессору. — Я знаю, вы в отпуске, и потому не обратился сразу. Думал, справлюсь своими силами. И вижу, что поступил самонадеянно…

— Не надо, — прервал Ниязов. — Такое самобичевание ни к чему.

Неожиданно добродушно профессор сказал:

— Из вас получится хороший следователь. Вы не из породы равнодушных.

Когда Ниязов ушел, Олег спросил у следователя:

— Слушай, а это «депрессивное состояние» излечимо?

— Конечно. Постельный режим, правильное питание, гидротерапия, физические методы лечения и так далее. Это дело врачей и времени… Но ведь кто-то был с Розой на кладбище? Кто?

СТАРУХА

На кладбище был кто-то другой! Несколько дней назад это предположение впервые было подтверждено показаниями старухи пассажирки. Теперь ее свидетельство подкреплялось результатами эксперимента с велосипедом и мнением известного психолога.

…Старуха, которая побывала у следователя в связи с объявлениями в автобусе, твердо заявила, что среди показанных ей следователем людей нет того парня, что ехал с девушкой в автобусе.

— А вы не ошибаетесь?

Старушка покачала головой.

— Истинная правда. Старая, чтобы лицемерить. И никогда душой не кривила. Как услышала, что шофер в этот микрофон говорит, так и подумала сразу: «А ить, ты, Авдотья Петровна, видела эту молодую пару». Приехала домой, внучке рассказала. А она у меня из комсомолок, на фабрике текстильной работает. Внучка-то и заставила к вам ехать, до милиции провела и все говорила: «Идите, бабушка, к следователю, потому что дело важное».

Старушка припомнила подробности. По ее словам выходило, что парень и девушка доехали до кладбища и вместе вышли из автобуса. Настроение у девушки было не очень веселое: «Все в окошко автобуса поглядывала, будто высматривала кого-то».

Старуха довольно подробно описала внешность парня: высокий, лет двадцати пяти, русоволосый, одет был в темные брюки и спортивный пиджак, лицо светлое и худое.

Показания были запротоколированы и стали официальным документом следствия.

РЕДАКТОР

Олег уже спал, когда раздался резкий, прерывистый телефонный звонок. Вызывала междугородная.

— Просыпайся, — бодро сказал редактор. — Днем тебя застать невозможно, да и вечерами ты где-то гуляешь.

— Бывает, — еще не совсем проснувшись, машинально ответил Олег. За окном была, темень, широкая площадь перед гостиницей лежала тихо и пустынно.

— Ты почему не возвратился в связи со срочным вызовом? — строго спросил редактор. — Кто дал право нарушать дисциплину?

Олег молча посопел в трубку.

— Безмолвствуешь? Хорош, нечего сказать, а еще член редколлегии.

— А я, может, заболел, — нехотя пробормотал Мостовой. — У меня грипп и температура тридцать девять.

Обманывать редактора не хотелось.

— Врешь, — весело сказал редактор. — Больные по паркам не ходят, драк не устраивают.

Сон как рукой сняло. То, что сказал редактор, было настолько неожиданно, что Мостовой удивленно уставился на телефонную трубку: может, она еще выплюнет какую-нибудь гадость?

— Твоя Алка каждый день звонит по три раза — когда возвратишься, а ты с местной нимфой из кафетерия вечера коротаешь? — не дождавшись ответа, продолжал обличать редактор.

— Ты всерьез или издеваешься? — наконец выдавил из себя Мостовой. Он нащупал на ночном столике сигареты, щелкнул зажигалкой. Бледный огонек вырвал из темноты заурядную обстановку гостиничного номера: столик, ширпотребовский шкаф, натюрморт на стене — багровый арбуз, виноград, узкогорлая бутылка.

— Насчет того, что Алка звонит, — всерьез, а по поводу остального давай объясняйся.

— Ничего не буду объяснять! — заорал Олег. — Несешь какую-то ересь!

— Гулял в парке с известной официанткой Лидой? Дрался? — наседал редактор.

— Все было совсем по-другому.

— Не сомневаюсь. Но было.

— Черт бы тебя забрал с твоими подозрениями! — Олегу окончательно изменила выдержка.

— Ну, действительно, хватит шутить, — голос редактора был строгим. — Сейчас я тебе все объясню… Тут на тебя «телега» прикатила…

Несколько дней назад в редакцию пришло письмо. «Доброжелатель», пожелавший остаться неизвестным, посчитал своим гражданским долгом информировать главного редактора уважаемой молодежной газеты о недостойном, аморальном поведении журналиста Мостового в командировке. Журналист Мостовой встречается с особой подозрительного поведения, официанткой Лидой, только недавно отбывшей срок за хищение социалистического имущества. Он также затеял безобразную драку с дружками Лиды, о которой сейчас говорит весь город, поскольку произошла драка в общественном месте, а журналист был в нетрезвом состоянии и его уводили под руки — самостоятельно передвигаться не мог. Неизвестный «доброжелатель» заканчивал письмо патетически: «Все знают, как высока роль печати в нашем обществе. И нам, рядовым гражданам, очень больно и горько, что находятся отдельные личности, которые, прикрываясь высоким званием журналиста, совершают вопиющие безобразия и даже противозаконные действия. Надеемся, что меры будут приняты безотлагательно и распоясавшийся «журналист» будет призван к строгому ответу».

— Вот так, старик, — заключил редактор. — Давно мы не получали такого веселого послания.

— Что ты решил? — спросил Олег. Ему показалось, что редактор его не услышит: голос звучал тихо и хрипло, как чужой, и он повторил: — Что решил?

— Да ты успокойся, — сочувственно сказал редактор. — Решили очень просто: оставайся и доводи дело до конца. Телеграмму с вызовом я послал еще до получения этой бодяги. А теперь вижу — ты там нужен. Так что считай ее недействительной.

Голос редактора внезапно исчез, в трубке слышались шорохи, потрескиванье, неясные отзвуки далеких разговоров.

— Алло, алло! — торопливо закричал Мостовой.

— Не шуми, вот он я, — откликнулся редактор. — Учти: ни одному слову анонимки не верю. Но будь осторожен, автор ее, видно, человек битый. Я завтра распоряжусь выслать тебе это послание — может пригодиться в связи с делом, которым занимаешься.

— Надо бы проверить, — Мостовой знал, как трудно списать в архив жалобу, даже если она содержит самые абсурдные обвинения. В редакциях существует строжайший порядок проверки писем и жалоб.

— Ну уж нет, уволь. Сам разбирайся.

— Тогда перешли ее не мне, а совершенно официально следователю Тахирову. Адрес сейчас продиктую…

— Что передать Алке? — спросил редактор неожиданно весело.

— Скоро буду. Скажи, что свою телеграмму подтверждаю. Она поймет.

— Я тоже понял, — рассмеялся редактор. — Встретимся на свадьбе… Надеюсь, пригласишь?

Олег уснул, только под утро. Но на взбудоражившем его звонке редактора сюрпризы не кончились.

Часов около десяти в номер к нему постучали. Вошел Тахиров, с ним двое незнакомых Олегу товарищей.

— Товарищ Мостовой, мы вынуждены произвести у вас обыск, — сухо сказал следователь.

— Позволь… — растерянно начал Олег.

— Оправдываться будете потом, — было непонятно, шутит Тахиров или говорит всерьез. — Обыск производится в связи с тем, что вы взяли взятку в сумме трехсот рублей от родителей Рыжкова.

Мостовой растерянно развел руками.

— Если это оговор, истину выяснить нетрудно, — напористо продолжал Тахиров. — Деньги, переданные вам отцом Рыжкова, находятся в книге. Книгу вы спрятали в ящик письменного стола. Сейчас проверим.

Один из спутников Тахирова выдвинул ящик стола, за которым Олег работал обычно над записями по делу Рыжкова. Там действительно оказалась толстая, потрепанная книга. Тахиров неторопливо полистал ее…

Олег оторопело смотрел на сиреневые двадцатипятирублевки. Ему на мгновение показалось, что это дурной сон, стоит побольнее ущипнуть себя, и они исчезнут. Но нет, даже издали было видно, какие эти купюры новенькие, чистые, хрустящие.

— А теперь сверим номера денежных знаков, — Тахиров достал из папки лист бумаги со столбиком аккуратно выписанных цифр.

Номера совпали.

— И ты веришь всей этой чепухе? — тихо спросил Мостовой.

— Водички подать? — нарочито участливо поинтересовался следователь. И не выдержал, расхохотался. — Ладно, не буду больше тебя мучить. Налицо попытка, несомненно тонкая и хорошо рассчитанная, тебя скомпрометировать. Получена анонимка. И кто-то подложил тебе деньги. О чем вместе с этими товарищами, — он указал на своих спутников, — мы и составим соответствующий документ…

ОФИЦИАНТКА

Дни тянулись напряженные, суматошные. Изредка в быстрый ритм будней вклинивалось воскресенье. В выходной работы было мало, и Олег скучал. Иногда он приходил к вечеру в оперативный отряд к Равилю Каримову, присутствовал при инструктаже патрулей, вместе с дежурным по отряду беседовал с доставленными нарушителями общественного порядка. С Равилем подружился крепко. Они договорились, что возьмут под контроль центральный «Гастроном». Зачем это ему нужно, Олег не стал объяснять. Иногда он и Лида шли в парк или в кино. Подружки официантки отчаянно ей завидовали — такой «самостоятельный» и неженатый; об этом сказала паспортистка гостиницы. Лида отмахивалась: «Бросьте, девки, ничего между нами нет». Подруги понимающе посмеивались, подчеркнуто торопливо оставляли их вдвоем, когда Олег появлялся в кафе или у кинотеатра, где чаще всего встречались. Лида и сама не смогла бы определить как-то те отношения, которые сложились между ними. Олег всегда был вежлив и внимателен, не более. Вначале это очень радовало Лиду, потом почему-то обидело. Она заметила, что Олег не любит, если она одевается слишком ярко, злоупотребляет духами или помадой, и сделала выводы. Подруги только руками развели, когда увидели ее первый раз в простенькой белой блузке, черной юбке, с аккуратно уложенной прической. «А наша Лидка красивая», — пришли к единодушному выводу. Лида смущенно засмеялась и промолчала. Старший смены ресторана, в которой работала Лида, вдруг обнаружил, что официантка без криков и нервозности обслуживает посетителей и в книге жалоб почти на каждой странице ей выражаются благодарности. Старший тоже удивился, но, поскольку был человеком недоверчивым, решил на всякий случай присмотреться к официантке: неспроста она, мол, так переменилась.

Олег и Лида разговаривали много. Слушать Олега было интересно — он объездил почти всю страну, писал о многих людях. Лида рассказывала о себе, своих подругах, иногда о колонии.

На второй день после драки в парке она пошла к Равилю в горком и сказала, что хотела бы сделать «заявление» в связи с запиской, написанной журналисту товарищу Мостовому. Равиль отвел ее к Тахирову. Оказывается, Лида все-таки заметила, кто оставил записку, парня этого она знала по кличке, сообщила его точные приметы.

Однажды она спросила Олега:

— Как думаешь, твой знакомый следователь, ну Тахиров, правильный человек?

— Безусловно, — твердо сказал, Олег. — А почему тебя это интересует?

— Да так… — неопределенно ответила Лида.

А потом Мостовой узнал, что она была у Тахирова и подробно рассказала, как и при каких обстоятельствах ее осудили за растрату. Лида назвала все фамилии участников шайки расхитителей, свившей гнездо в крупном «Гастрономе», где она раньше работала. По просьбе Тахирова этим дедом немедленно занялся ОБХСС. У следователя были какие-то свой соображения по поводу заявления Лиды, и он договорился с ребятами из ОБХСС, что они его будут постоянно держать в курсе событий.

После такого решительного шага Лида несколько дней ходила притихшая и растерянная.

— Тебе скоро уезжать? — спросила Олега.

— Через несколько дней.

Они шли по той же аллее, где была драка. И так же тихо было вокруг, а от центра парка неслись звонкие ритмы фоксов. Олег мысленно прикинул — он находился в командировке уже 28 дней.

— Я не приду тебя провожать, — сказала Лида и отодвинулась от Олега в темноту.

— Что с тобой? — Олег взял ее за руку. — Ты сегодня какая-то странная…

— А ты всегда странный! — В голосе у Лиды явственно звучали слезы, — Я думала, святые только на небе…

— Ничего не понимаю, — искренне развел руками Мостовой.

Далекий оркестр заиграл модную мелодию о речке с ласковым названием и девушке, далекой и любимой, которая ждет. Над парком висела, огромная круглая луна, такая круглая и огромная, будто прикатилась из детской сказки.

Уже у выхода из парка Лида сказала:

— Мне очень повезло, что ты приехал.

ПРЕСТУПНИК

Тахиров был настроен очень торжественно. Это Олег заметил сразу, как только вошел к нему в кабинет. Несмотря на жару, следователь был в темном костюме, галстук завязан строгим узлом. Тахиров умел быть официальным, когда того требовали обстоятельства.

— Поздравляю, товарищ Мостовой, — сказал он суховато.

— С чем? — рассеянно поинтересовался Олег.

— Вчера ночью задержан преступник, совершивший убийство Умаровой.

Олег ожидал всего, только не этого. Он видел, что последние дни Тахиров работал особенно много, но, следуя неписаной этике, не докучал следователю вопросами, что да как. Журналист не имеет права вмешиваться в ход следствия, оказывать прямо или косвенно давление на следственные органы. Когда Тахиров считал нужным с ним посоветоваться, Мостовой охотно высказывал свое мнение, но всегда тщательно следил за тем, чтобы не мешать следователю, не затрагивать те стороны, где требовались профессиональные знания и навыки. Тахиров это ценил: такт журналиста помог избежать многих недоразумений.

— Профессор Ниязов оказался прав: на кладбище был третий, опытный преступник. Он и задушил Розу. В Рюмкине и Сычове он был уверен — давно прибрал их к рукам. Настолько, что они не выдали его даже под угрозой высшей меры наказания. Тут еще придется поработать следствию. Очевидно, главарь знает такие «грехи» Рюмкина и Сычова, что им все равно, за какой из этих «грехов» расплачиваться..

— Но как удалось так быстро распутать этот узел? — Мостовой все еще не мог избавиться от удивления. Он торопливо достал сигарету, и Тахиров в знак уважения чиркнул спичками, дал прикурить.

— С твоей легкой руки. Ты сдвинул с мертвой точки это уже почти закрытое дело. А дальше оно начало обрастать новыми доказательствами, уликами, вопросами, на которые надо было обязательно найти ответ. Очень важный толчок сделал профессор Ниязов. Он меня убедил окончательно. Но самое полезное, пожалуй, сообщила Лида. В тот первомайский вечер Рюмкин и Сычов были в кафе. Лида обслуживала столик, который они заняли. Потому что старший продавец «Гастронома» всегда именно у Лиды заранее заказывал столик.

— Тот самый, из винного отдела «Гастронома»?

— Да. Вор и развратник. Он познакомился с Умаровой в автобусе и все пытался назначить ей свидание. Девочка, чтобы отвязался, сказала ему, что едет к своему парню. Бандит шел за ней следом. У входа на кладбище увидел Рюмкина и Сычова и незаметно дал им знак, чтобы шли за ним. Словом, долго рассказывать, важнее, что преступник уже задержан.

— А Рыжков?

— Рыжков будет освобожден. Он невиновен. Он не встречался с Умаровой в тот вечер. И когда Роза получила категорическую записку своего друга, она вышла во двор и поговорила с ним. Роза попросила назначить место встречи у входа в парк. Рыжков согласился. Он на полчаса опоздал на свидание. Почему? Нелепость, случайность; до встречи оставалось еще время, он пристроился на диване с книгой и, проспал. Роза напрасно прождала его у входа и решила, что он все-таки пошел к дальнему холму…

— Эта случайность стоила ей жизни… — тихо сказал Мостовой.

— Не надо упрощать, — сурово ответил Тахиров. — Не слепой случай стал причиной гибели девочки, а бандиты, которые вскоре предстанут перед судом. Я нашел свидетелей, которые видели этого насильника на дальних аллеях парка. Профессор Ниязов оказался прав.

— Почему же Рыжков так упорно оговаривал себя?

— Он считал, что его детская забава с «испытанием чувств» привела к трагедии. Получил сильнейший психологический шок. Решил, что после всего этого жить не стоит.

Дело было закончено. И Олег сказал:

— Завтра я улетаю…

— Так и не узнав, кто тебе давал взятку?

После паузы следователь объяснил:

— Взятку тебе пытался подложить старый «приятель» Лиды, тот, который ее в тюрьму отправил якобы за растрату, директор «Гастронома». Когда он увидел официантку с тобой, узнал, что ты журналист, решил, что Лида из мести написала письмо в редакцию и ты приехал, чтобы вывести его на чистую воду. Однажды ты пошел в «Гастроном» за сигаретами. Помнишь? Директор убедился — неспроста. И наконец, ты с помощью Равиля развил вокруг этого магазина целое следствие — установили дежурства комсомольских патрулей, направили туда общественных контролеров. Мы не мешали — дело нужное, навели все-таки комсомольцы порядок с торговлей спиртным. А директор окончательно перепугался и решил во что бы то ни стало скомпрометировать тебя. Бандит, убивший Розу, был его ближайшим помощником во всех темных дедах. Его кличка «Старший». Драка в парке, анонимка, записка с угрозами — это все дело рук шайки расхитителей. Конечно, если бы они знали, что находятся в поле зрения ОБХСС, то не стали бы размениваться на такие «мелочи». Ребята из ОБХСС давно подозревали, что в этом магазине неладно, но не за что было ухватиться, уж очень ловко пройдохи работали, в случае опасности подставляли вместо себя таких новеньких и зеленых, какими были в свое время Лида и эта Таня. Но ни они, ни мы не предполагали, что дело обернется таким образом. Хотя, в общем, подтвердилась старая истина: одно преступление влечет за собой другое…

— Так бывает не всегда.

— Так бывает, если вовремя не остановить преступление.

ЖУРНАЛИСТ

— Подожди, — сказал Олег Тахирову, когда они вошли в здание аэровокзала, — Мне надо послать телеграмму.

— Ты прилетишь раньше, — заметил Тахиров.

— Все равно. А вдруг она успеет встретить?

— Жду.

Олег быстренько набросал на бланке: «Вылетаю к тебе. Рейс №…» Он подумал, что пройдет несколько часов и будет встреча с Алкой. А потом отпуск, тоже с Алкой. И еще вся жизнь.

Тахиров ждал его не один. Рядом с там стоял отец Рыжкова.

— Он обязательно хотел встретиться с тобой, — шепнул Олегу Тахиров. — Я не стал возражать.

— Вы вернули мне сына, — сказал Рыжков-старший Тахирову и Мостовому. — Такое не забывается…

Олег вспомнил, как месяц назад он прилетал в этот город. Было очень рано, солнце наполовину выглянуло из-за горизонта, его никто не встречал. Вот и окончилась командировка…