Искатель. 1975. Выпуск №1

КОКТЕЙЛЬ-ПАРТИ В ПЯТНИЦУ

Как и следовало ожидать, первым приехал Жилков. Из окна дачи Георгию Даракчиеву было хорошо видно, как подкатил к воротам новенький «таунус». Жилков вылез, сдунул несуществующую пылинку со стекла, нажал на крыло, пробуя упругость амортизаторов…

Конечно, гостей встречают у ворот, однако владелец особняка лишь спустился на первый этаж в просторную прихожую, где и дождался гостя. Жилков выдавил из себя раболепную улыбку:

— Добрый день, хозяин. Как поживаете?

Однако Георгий не стал торопиться с ответом, критически разглядывая гостя, как это он делал всегда. Возраст — около тридцати. Рост выше среднего, в плечах — косая сажень. Дамян Жилков был похож на борца или боксера, правда, в последнее время он начал заметно полнеть. Шикарный костюм с блестками выглядел на Жилкове до странности несуразно. «Для выработки хорошего вкуса нужны минимум два поколения», — подумал Даракчиев и, наконец, соблаговолил кивнуть гостю.

— Вы правильно сориентировались, приехав первым, — произнес он холодно и, как обычно, на «вы»: нет, он, Даракчиев, не ровня этому болвану с подозрительно низким лбом, чтобы изъясняться с ним на «ты». — Садитесь, я должен сказать вам кое-что.

Уловив в тоне металлические нотки, Жилков заметно подобрался.

— Удалось ли встретиться с Вернером Шомбергом?

— Удалось, удалось, — заискивающе ответил гость. — Встретился. И все уладил. Вот, пожалуйста, получите деньги.

Он вытащил из кармана толстую пачку банкнот, и Даракчиев небрежно сунул деньги в ящик старинного буфета. Задвинув ящик, он повернул ключ и положил его в карман. Гость зорко следил за всеми движениями хозяина.

— Даже не пересчитали?

Хозяин усмехнулся.

— Какой смысл, Жилков. Конечно, вы мошенник, но вряд ли посмеете обсчитать меня хотя — бы на стотинку. А теперь я должен вам сказать, что на сей раз своего вознаграждения вы не получите.

— Но почему? — воскликнул Жилков. — Я сделал все как надо!

— Взгляните на снимок, — хозяин протянул ему фотографию. — Ну, что вы теперь запоете?

«Вот сволочь, накрыл-таки меня, — подумал Жилков со смешанным чувством злости и восхищения, — послал кого-то из своих по следу. Помнится, мимо прошмыгнул какой-то драндулет, но кто мог подумать…»

— Да, это мы с Шомбергом как раз меняем колесо на его машине.

— Вы не выполнили мой приказ, Жилков! Я вам приказал ехать к Шомбергу на старой колымаге вашего зятя. А вы понеслись на чем? — Он ткнул пальцем в сторону фотографии. — На вашем новеньком «таунусе». А ведь накличете на нас беду, да еще какую!

Гость виновато опустил глаза.

— Все равно, не сдержался…

— Эта промашка в триста левов плюс сто долларов. И предупреждаю заранее: в другой раз за такие штучки вам не поздоровится… Впрочем… — тут он задумался, как бы колеблясь. — Впрочем, у вас еще есть шанс заполучить провороненные левы и доллары…

— Да я в лепешку разобьюсь! — рявкнул Жилков.

— Спокойно! Речь идет об одной услуге лично для меня. Суть услуги в том, что сегодня вечером вы должны всерьез заняться Бебой.

— Кем? Бебой? — изумился гость. — Но ведь вы… сами… с нею…

— Ничто не вечно под луной, Жилков… И нынче вечером я хотел бы…

— Покажете ей от ворот поворот?

— Я не выражаюсь столь вульгарно, но в общих чертах все обстоит именно так. Короче: когда я как бы случайно войду в спальню, я должен застать Бебу в ваших объятьях. Это поможет мне впоследствии отделаться от ее бесконечных укоров.

Дамян Жилков погрузился в размышления. На грубом его лице нельзя было прочесть ничего, кроме растерянности.

— Ладно, попробую, — сказал он наконец угрюмо. — Да, чуть не забыл. Муж-то ее сегодня после обеда ошивался возле вашей дачи.

— Коста Даргов? Ошивался где-то здесь? В Драгалевцах? Откуда вы знаете?

— А мне корчмарь сказал, бай[4] Мито. Я заскакивал к нему около четырех. Когда он мне ненароком сболтнул про Даргова, я забеспокоился. Не для того он потащился на окраину Софии, чтобы подышать свежим воздухом. Знаю я Косту…

— И я его достаточно знаю. Даргов из тех простофиль, которые всю жизнь носят огромные ветвистые рога. Таких описал еще Достоевский… — Он махнул рукой. — Достоевский!.. И не спрашивайте меня, кто такой Достоевский… Это вам не участковый милиционер. Чего беспокоиться, Жилков? Какое нам дело, где теперь находится муж Бебы. Заурядный подлец и подхалим. К тому же и он у меня на крепком крючке, никому ничего не пикнет… Ладно, покончим с этим. Есть еще поручение. Когда придет Паликаров, скажите ему от моего имени, чтобы он вычеркнул Лени, новую девушку, из своего списка. Отныне эта золотая рыбка будет плавать в моих водах.

Жилков ухмыльнулся и сказал с завистью:

— Хватка у вас по этой части орлиная. Своего не упустите нипочем.

— Скоро придут гости, — оборвал эти излияния Георгий Даракчиев. — Ступайте на кухню. Я там приготовил разной дребедени — вымойте руки, нарежьте все, разложите по тарелкам. И, ради бога, режьте хлеб тонкими кусочками, не кромсайте ломтей, как в деревне.

Когда звонок известил о приходе нового гостя, Даракчиев сошел по ступенькам веранды и зашагал к воротам, где стоял потрепанный человечек в летах. Он казался олицетворением серости — потертый костюм, галстук, застиранная рубашка, пыльная обувь, усталое лицо. Человек тревожно озирался, как будто раздумывая, не вернуться ли ему обратно.

— Входите, товарищ Средков. Входите. Для друзей двери всегда открыты.

Гость пошел за Даракчиевым. Войдя в гостиную, он оторопел: такую пышность и великолепие он видел только в кино, во дворцах миллионеров.

— Товарищ Даракчиев, зачем вы пригласили меня сюда? — глухо спросил гость.

— Вы приглашены на маленький коктейль-парти.

— Что? — оторопел Средков. — Какой коктейль?

— Кок-тейль-пар-ти, — отчеканил Даракчиев. — Приятная встреча с близкими друзьями. Закусим, опрокинем по рюмочке, поболтаем…

— При чем здесь я? Мы с вами знакомы без году неделя, а приятелей ваших я не знаю вообще.

— Не беспокойтесь, Средков. Они все, гм, хорошие мальчики… и девочки. Они вас примут как отца родного, на руках будут носить, обещаю вам.

Опять воцарилась тишина. Атанас Средков, сгорбившись, сидел в кресле. Даракчиев смотрел на него, с улыбкой.

— В таком случае мне лучше уйти, — произнес наконец гость. — Не нужны мне ни ваши приятели, ни ваши коктейли. — Он встал.

Георгий Даракчиев не шевельнулся. Только его брови поднялись вверх двумя ироническими дугами.

— Сядьте, Средков. Лучше сидеть в старинном кресле, чем в тюрьме, даже и старинной. Поэтому сядьте. — Средков стоял. — Не верите мне? Напрасно. Допустим, без веселья вы обойдетесь. А без сказки?

— Рассказывайте сказки детям, а я ухожу, — устало сказал Средков, однако продолжал стоять.

— Есть сказка, которую я могу рассказать пока что, — он подчеркнул это «пока что», — только вам. Сказка под названием. «Таможенник, нуждающийся в деньгах». — Гость медленно сел. — Жил-был один таможенник по фамилии Средков. Он исправно нес свою службу, ждал пенсию, получал свои сто левов в месяц. Всем он был доволен, кроме одного: денег вечно ему не хватало. И вот однажды — это произошло ровно восемнадцать дней тому назад — наш таможенник Средков не устоял против соблазна. За круглую сумму в пятьсот левов он закрыл один свой глаз и позволил некоему иностранцу пронести чемодан без досмотра… А нужно, ох, как нужно было взглянуть на содержимое. Более того, он закрыл и другой глаз, после чего состряпал вполне приличный документ, которым и благословил контрабанду.

— Вы можете это доказать? — задыхаясь, спросил Средков.

— Могу, я все могу. Между прочим, могу также угадать, что ваши любимые сказки — восточные. Особенно те, где речь идет о страшных ядах… Надеюсь, вы меня поняли? Но, может быть, вам нужны доказательства? Есть магнитофонная запись вашего разговора с этим иностранцем, есть фотокопия выданного вами документа…

— Я вынужден был пойти на это, — выдавил из себя Средков. — Деньги нужны были мне для…

— Как жаль, что судьи не страдают излишней сентиментальностью. Они докажут вам просто и ясно, что вы преступник, нарушивший уголовный кодекс.

— А если я достану и верну вам эти деньги, вы согласитесь…

— Эх, Средков, Средков! — Даракчиев извлек из кармана толстую пачку денег и потряс ею в воздухе. — Это я всегда ношу с собой для мелких расходов. А вы хотите прельстить меня пятью сотнями!

— Тогда что вам от меня нужно?

— Нужно, чтобы вы стали умнее. А заодно научились зарабатывать настоящие деньги.

Гость опустил голову.

— Я вас не понимаю. Что значит — поумнеть?

— Поумнеть — значит слушаться меня. Беспрекословно! Во всем! В случае с чемоданом вы за несколько минут заработали кучу денег. Впредь вам придется быть столь же милосердным к некоторым, другим иностранцам. О, будьте покойны, я ни разу не поставлю вас в опасную ситуацию, не стану рисковать ни вашей жизнью, ни вашим служебным положением. Вы спросите: а какова плата? Законный вопрос. Вы будете подчиняться мне, а я вам гарантирую не меньше пятисот левов в месяц. В зависимости от усердия. — Даракчиев улыбнулся. — Не отвергайте моего предложения. Рассудите: через десять лет вы уйдете на пенсию. К тому времени вы обзаведетесь чудесной, богато обставленной квартирой, машиной последней модели и несколькими сберкнижками.

— А если я откажусь? — глухо спросил таможенник.

— Не откажетесь! Подумайте, что лучше: пятьсот левов в месяц и спокойная беззаботная старость или долгие годы одиночества в тюрьме?

Средков вытер лоб тыльной стороной руки и тихо спросил:

— Нет ли у вас таблетки аспирина? Голова раскалывается.

Даракчиев подождал, пока новый его компаньон проглотит лекарство, и сказал:

— Пройдите в соседнюю комнату, Средков. Можете полчасика отдохнуть. Я позову, когда соберутся гости.

Богдана Даргова, Беба, не любила бросаться в глаза и поэтому приехала на автобусе. Как бы предчувствуя миг ее прихода, Даракчиев встретил ее возле ворот. Увидев Георгия, Беба вновь испытала смутный страх: неужели придет день, когда она его потеряет? Георгий в ее глазах обладал всеми данными настоящего мужчины: он был высок (она говорила не «метр восемьдесят три», а «шесть футов») и необыкновенно строен для своих сорока восьми лет; одевался он всегда элегантно, изысканно, неподражаемо.

Со всей своей неповторимой смесью сердечной учтивости и властной нежности Георгий проводил Бебу в дом. Проходя мимо кухни, он крикнул:

— Эй, Жилков, мы поднимемся с Бебой наверх. Скоро нагрянет Борис с девушками. Встретьте их, развлеките и попросите подождать нас. — Даракчиев прислушался: снаружи раздался визг автомобильных тормозов. — А, вот и они, — сказал Даракчиев. — Не забывайте, что я вас просил передать Паликарову.

Георгий и Беба поднялись наверх и оказались в одной из двух спален дачи. Засунув руки в карманы, Даракчиев встал у окна.

— Ты помнишь? И тогда была пятница, — нежно заговорила Беба. — Первая наша пятница…

Но Георгий Даракчиев сегодня не очень-то был настроен на лирический лад.

— Сперва, Беба, покончим с делами, — сказал он сухо. — Сегодня я могу рассчитаться с тобой. Шомберг благополучно перевез картины. И как всегда, аккуратно выполнил свои финансовые обязательства.

— Нельзя ли поговорить об этих вещах потом? — взмолилась Беба.

— Потом поговорим о других вещах. А пока закончим со счетами. В конце концов не забывай, что по роду занятий я бухгалтер… простой бухгалтер с окладом в сто двадцать левов… Ну так вот: я получил от Шомберга четыре тысячи левов и тысячу долларов. Сколько ты заплатила за картины и за икону? Тысячу левов? Стало быть, твоя чистая прибыль — тысяча двести левов и четыреста долларов. Как предпочитаешь получить доллары — в сертификатах, в левах?

— Не все ли равно. Деньги есть деньги, — пробормотала Беба.

— И все-таки?

— Пусть на сей раз в левах.

— Отлично! Будем считать один к трем. Четыреста долларов — это тысяча двести левов. А всего тебе причитается две тысячи четыреста.

Беба равнодушно сунула деньги в сумочку.

Даракчиев вновь отошел к окну. Ему не хотелось дать почувствовать Бебе, что он решил порвать с ней. Сначала должен был состояться спектакль, который разыграет Жилков…

Взгляд Даракчиева остановился на беседке во дворе. Там Боби Паликаров оживленно беседовал с двумя девушками, а Жилков, стоявший рядом, был похож на настоящее огородное пугало… И он, Георгий Даракчиев, должен прибегать к помощи этого ничтожного человека, чтобы уладить свои личные взаимоотношения с Бебой! Нет, он не опустится до такого позора!

Георгий обернулся. Полулежа на кровати, Беба смотрела на него своими огромными фиолетовыми глазами.

— Две тысячи четыреста левов — немалые деньги, Беба, — начал Даракчиев. — Поздравляю тебя. Откопать прекрасный пейзаж Утрилло — честное слово, такое не каждому дано! Исключительный успех. Я уж не говорю про икону… шедевр! Не забывай время от времени подкармливать этого попишку, Беба. Когда-нибудь, если подфартит, мы закупим святого отца на корню, вместе со всем его церковным хламом. Не сомневаюсь, что ты и теперь останешься такой же сметливой и удачливой.

— Что значит это «теперь»? — подозрительно спросила Беба. — Теперь что-то изменилось?

Даракчиев поколебался секунду-другую.

— В мире всегда что-то меняется, Беба! Что-то начинается, а что-то, увы, кончается.

Беба побледнела. Она привстала, и во взгляде ее блеснула какая-то странная смесь горя и ненависти.

— Что кончилось, Жорж?

— Ты не хуже меня знаешь, что. — Он пожал плечами. — Между нами существовали две связи: сердечная, вернее телесная, и деловая. Отныне ограничимся только деловой. Давай поговорим откровенно, Беба. Все, что было между нами, давно потеряло свою прелесть и превратилось в тягостное бремя. Причем для нас обоих. Какой смысл продолжать эту глупую оперетту? Лучше покончить с этим сразу, одним махом, чем присутствовать при мучительной агонии и печальной смерти.

— Мучительная агония! Печальная смерть! Ты мне зубы не заговаривай! — крикнула Беба. — Ты нашел себе другую?!

— Какое это имеет значение, если теперь между нами лишь деловая связь?

Беба замерла, а затем внезапно кинулась на него, словно разъяренная кошка. Не теряя самообладания, Даракчиев схватил ее за запястья и швырнул на кровать.

— Разыгрывай мелодрамы перед своим дураком Дарговым, — холодно сказал он.

— Ты вышвыриваешь любовницу, но, как всякий подлец, хочешь сохранить выгодную служанку. Чтобы я помогала тебе зашибать бешеные деньги, не правда ли, Жорж? — задыхаясь, кричала Беба. — Но ты обманулся, расчетливый бухгалтер! Больше я не участвую в твоих грязных сделках!

— Ошибаешься, Беба. Ты будешь тянуть свой воз как раньше. Только рвения прибавится. Поскольку такова моя воля.

— Ни-ког-да! Деловая связь, как ты называешь свои махинации, тоже умерла. А тебя… тебя… Я убью тебя! Слышишь?! Я тебя убью! — выкрикнула Беба. Потом она уткнулась лицом в подушку и затряслась в истеричных рыданиях. Даракчиев смотрел на нее без тени сожаления. Ее слезы означали полную капитуляцию. Он покинул спальню, тихо закрыв за собой дверь.

Пока Борис Паликаров развлекал девушек анекдотами, Лени частенько поглядывала из беседки на дачу. Когда ее пригласили сюда на какой-то неведомый коктейль-парти, она и не подозревала, что увидит столь роскошные хоромы. С Георгием Даракчиевым, этим элегантным седеющим красавцем, Борис познакомил ее на прошлой неделе. Тогда они, помнится, ужинали в модном ресторане, отделанном под старину. Даракчиев, поразивший Лени изысканностью манер, появился вместе с женщиной, которой было лет, наверное, сорок. Ее звали, кажется, Беба, и она подчеркнуто демонстрировала право собственности на Жоржа, как она его называла. В конце концов выяснилось, что Жорж вовсе не киноактер, как Лени предположила сначала, а бухгалтер. А теперь вдруг выясняется, что бухгалтер владеет этими княжескими палатами, обнесенными высоким забором. Тут было чему удивляться…

Подождав, когда смолк смех после очередной остроты, Жилков шепнул Паликарову:

— Мне нужно с тобой переговорить.

Они извинились, покинули беседку и углубились в сад.

— Слушай, старичок, — начал Жилков, но тут же почувствовал толчок локтем в бок.

— Сколько раз я тебя просил: прекрати меня так называть, — зашипел Паликаров. — Какой я тебе старичок, черт возьми! Зови меня Борис, Боби.

Жилков едва не расхохотался: старый холостяк и бабник молодился из последних сил. Но ведь за версту видно, что он весь сморщенный, как высушенная гроздь винограда, что на его черепе болтаются всего три волосинки.

— Ладно, Боби, — сказал Жилков примирительно, — будь по-твоему. Хозяин просил тебя предупредить, чтобы ты больше не крутился возле Лени. Теперь эта золотая рыбка будет плавать в его водах.

Паликаров застыл на месте.

— Да как он смеет вмешиваться в мои личные дела?! Лени — это моя находка. Я с ней познакомился, я привел ее в компанию!

Воцарилось долгое молчание. Потом Паликаров осторожно спросил:

— А как же Беба?

— Они с Бебой наверху. Сейчас он дает ей полную отставку.

Паликаров углубился в размышления. Наконец он тронул молодого человека за рукав.

— Знаешь, Дамян, в последнее время у меня вертится в голове одна и та же мысль. Насчет тебя.

— Насчет меня? — удивился Жилков.

— По-моему, ты в нашем деле сильно обделен. Работа ешь как вол, а получаешь гроши.

Жилков мгновенно спрятал глаза, но Паликаров успел заметить, что попал в самое уязвимое место.

— Ты к чему клонишь, Боби?

— А вот к чему. Мы уж пожили свое. Наша песенка спета. А ты молод, крепок, полон сил. Стоит тебе возглавить наше дело — и все пойдет по-другому, помяни мое слово. Чем ты хуже Даракчиева?

— Хозяин — он тертый калач, — вздохнул Жилков. — Знает все ходы и выходы.

— И я их знаю, не унывай. И тебя всему научу, дело нехитрое. Пойми: сейчас ты получаешь двести, триста левов, а можешь грести золото лопатой. А я тебе стану помогать.

— Да что ты мелешь, Боби? Пока жив хозяин, ни о чем таком и помышлять нельзя. Он нас сотрет в порошок. И не морочь мне голову.

Паликаров огляделся по сторонам.

— Вот именно: пока жив. А вдруг что с ним случится? Скажем, рулевое управление откажет в машине. А то случится сердечный приступ. Все мы под богом ходим…

Девушки, начавшие уже скучать, окликнули своих кавалеров из беседки.

Даракчиев медленно спустился в гостиную. Вот теперь можно и развлечься. Он закурил сигарету, открыл бар с внушительным арсеналом самых изысканных напитков. Что же предложить гостям для начала? Пока он раздумывал, рука его машинально потянулась к высокой бутылке коньяка «Метакса».

Он вытащил шесть длинных рюмок, расставил их на столе и налил коньяк. Гостиная наполнилась ароматом зрелого винограда, солнца южных морей. Для себя самого он поставил не рюмку, а хрустальную чашу редкостной красоты. Но не красота привлекала в данном случае Георгия — неизвестный художник выгравировал на стенах чаши весьма фривольную сцену, и когда-то Даракчиев отвалил за эту реликвию полсотни левов. Из других рюмок с тех пор Георгий не пил.

Георгий услышал звонок. Кто бы мог нагрянуть так неожиданно? Нахмурившись, Даракчиев вышел из гостиной, пересек застекленную веранду и направился к воротам. Следом за ним уже спешил Жилков. Там, за воротами, стоял почтальон с телеграммой..

— Телеграмма, товарищ Даракчиев.

Пробежав глазами послание, хозяин сунул его в карман.

— Хорошие новости? — робко осведомился Жилков.

— Ничего особенного. От жены. Она приезжает завтра. — Он запер калитку на ключ. — Да, — едва не забыл. Приведите-ка собаку и привяжите ее здесь, у ворот, чтобы никто нас сегодня вечером не беспокоил.

Жилков кинулся к сараю, а хозяин обогнул свою дачу, остановился недалеко от беседки и, как счастливый отец семейства, добродушно сказал:

— В гостиную, детки, в гостиную! Коньяк уже искрится в рюмках!

Видимо, Паликаров попросил девушек немного подождать, потому что один отозвался на приглашение. Подойдя к Георгию, он неуверенно начал:

— Слушай, Жора, эта история мне не нравится.

— Говори короче, — оборвал его Даракчиев, не сводя взгляда с беседки, где смутно угадывалась стройная фигурка Лени. — Что же тебе не нравится?

— Что ты хочешь заграбастать Лени.

Даракчиев повернулся на каблуках и остановил свои холодные серые глаза на Боби Паликарове.

— Буду откровенен, Боби. В последнее время ты суешь свой нос во все дыры. Мало того, что ты живешь припеваючи, хотя бьешь баклуши, ты мне еще и претензии предъявляешь. Не пойми меня превратно. Я еще не решил выкинуть тебя из игры, но кое-что начинает надоедать. Я не благотворительное общество и не богадельня! — Даракчиев поиграл желваками. — Считай, что Лени — наша обычная сделка. Кстати, сколько месяцев ты бездельничаешь? Два? Три? А денежки от меня получаешь. Ну ладно, выбирай, что предпочитаешь потерять — девушку или деньги?

Паликаров отступил. Он позволил себе только спросить:

— Но если тебе — Лени, то, стало быть, Мими — мне?

— И не мечтай! Мими и без тебя не пропадет. У нее найдется кого утешать.

— А как же я?

— Придется тебе в этот раз играть роль человека, который выше презренных земных соблазнов. А теперь не в службу, а в дружбу: сходи в мой кабинет. Там на диване лежит человек. Не бойся, он жив, хотя, возможно, задремал. Пригласи его в гостиную.

— Что за птица? — угрюмо спросил Боби.

— Атанас Средков. Таможенник. С сегодняшнего дня он член нашего консорциума…

Паликаров потоптался на месте, а потом потащился к даче.

Даракчиев дождался, когда тот скроется в гостиной, и тогда хлопнул в ладоши:

— Спешите, дети, а то опоздаем! Древняя мудрость гласит: «Чем больше оставил невыпитых рюмок, тем больше будешь кипеть в котле ада». А наши рюмки уже полны напитком, который заставил бы и олимпийских богов забыть свой нектар!

Когда девушки приблизились, он раскланялся с ними и сказал, обращаясь к Лени:

— Я рад, что вы отозвались на мое приглашение. Вы будете цветком, который украсит мой скромный коктейль-парти. — Он ласково улыбнулся. — Заклинаю: не позволяйте никому другому вдыхать аромат этого цветка.

— Вы мне льстите, наверное, — кокетливо ответила девушка.

— Если позволите, я готов польстить и вашей подруге, но только на ушко. — Даракчиев взял Мими под руку, от вел на несколько шагов в сторону и зашептал:

— Ты должна меня выручить, Мими! Сейчас ты увидишь одного человека, которым тебе надо заняться. Зовут его Атанас, он не первой молодости и вряд ли тебе понравится. И все же займись им. Ладно? Обязательно постарайся его расшевелить. За мной не постоит — заплачу щедро.

— Но я думала…

— Мало ли что ты думала, — осадил ее Даракчиев. — Пойми, от тебя зависит многое. Сделаешь? Вот, гляди, я кладу тебе в кармашек сто левов. Это задаток…

Он не стал дожидаться ответа.

— А сейчас вперед! — крикнул он. Обняв девушек за плечи, он повел их к даче.

В гостиной они застали только Паликарова. Но почти одновременно с ними появился и Дамян Жилков, так что в компании не хватало только Бебы и таможенника.

— Ты его позвал, Боби? — спросил Даракчиев.

— Позвал, да он упрямится. Не тащить же его волоком.

— Хорошо! Жилков, ступайте наверх и попросите Бебу примкнуть к нам. Вежливо попросите, вы меня поняли? Она в южной спальне.

Жилков безропотно отправился за Бебой, а хозяин прошел в свой кабинет и вскоре возвратился вместе с таможенником. Средков выглядел таким помятым и жалким, что девушки готовы были прыснуть со смеху.

— Представляю вам моего приятеля, Атанаса Средкова, человека редких душевных качеств, в чем вы сами убедитесь. Надеюсь, он быстро станет и вашим приятелем, и вы его полюбите так же чистосердечно, как люблю его я.

Появились Жилков и Беба. Вернув привычное самообладание, Беба выглядела спокойной, уверенной в себе. Правда, глаза ее слегка покраснели от слез, но никто, кроме Жоржа, этого заметить бы не смог.

Георгий Даракчиев подошел к столу и поднял свою чашу.

— Друзья, — торжественно начал хозяин. — Нас сегодня семеро. — Он закрыл глаза и продекламировал то, что так старательно учил к сегодняшнему вечеру: — «Седьмой ангел вылил чашу свою на воздух, и произошли молнии, громы и голоса, и сделалось великое землетрясение, какого не бывало с тех пор, как люди на земле». — Он помолчал, наслаждаясь произведенным эффектом. — Но пусть вас не пугает древнее пророчество: если оно и оправдается, то только в любви. И потому я пью за любовь! Подымите ваши рюмки, друзья!

Еще плыл по гостиной серебряный хрустальный звон, а Даракчиев уже успел единым духом осушить свою чашу. И сразу же он застыл, как будто в глубоком раздумье. Казалось, по лицу его промелькнула мгновенная тень удивления. Все смотрели на него, ничего не понимая. Паликаров открыл рот, чтобы что-то спросить, но не успел. Лицо Даракчиева исказила гримаса боли, он зашатался и вдруг упал как подкошенный. Первый пришел в себя Дамян Жилков.

— Ну что стоите?! Инфаркт! — с трудом выговорил он мудреное слово.

Нагнувшись над Даракчиевым, он развязал ему галстук и расстегнул рубашку.

— Я слыхал, помогает искусственное дыхание. Эй ты, — крикнул он Средкову, — иди сюда и делай ему искусственное дыхание. А я побегу за врачом. Живет тут один поблизости. — Он метнулся к двери, и вскоре все услышали, как взревел мотор его машины.

Несмотря на все усилия таможенника, привести Даракчиева в чувство не удалось. Через несколько минут Жилков вернулся с врачом. Если бы положение не было столь серьезным, внешность врача, наверное, вызвала бы всеобщий смех. Это был низкий, лысый, не в меру полный человек, облаченный в короткие штаны, рубаху навыпуск и в сандалии на босу ногу — Жилков застал его за работой в саду и даже не дал возможности переодеться. Врач склонился над Даракчиевым, пытаясь нащупать пульс.

— Дайте мне зеркало. Или стекло.

Мими вытащила из своей сумочки зеркальце и подала его дрожащей рукой. Врач подержал зеркало перед ртом пациента, придирчиво осмотрел и покачал головой.

— Где его рюмка?

— Вон она. На ковре у стола, — указал пальцем Жилков.

Врач взял чашу, обнюхал ее и осторожно поставил на стол. Затем выпрямился, почему-то поправил свою рубашку и произнес почти торжественно:

— Он мертв. Цианистый калий. Немедленно вызовите милицию.

БОГИ НЕ УБИВАЮТ ЯДОМ

— …Вот такая история, товарищ подполковник, — закончил свой рассказ капитан Смилов, — история грязная. Пьянство, разврат — чего тут только нет. — Смилов вы тащил из стола какой-то узелок, развязал тряпицу и протянул подполковнику роковую седьмую чашу. Геренский повертел ее в руках и возвратил капитану.

— Да-а-а, — задумчиво проронил он. — Недурна, такую я впервые вижу. А теперь расскажи, что ты успел уже сделать?

— Признаться, на первый взгляд задача показалась мне не очень сложной. Яд в чашу всыпал кто-то из гостей, это ясно. Но я сразу же исключил обеих девушек — Елену Тотеву и Марию Данчеву. Объективно они не имели возможности дотронуться до чаши. Девушки приехали вместе с Борисом Паликаровым и сразу же ушли в беседку в саду. А в гостиную их ввел сам Даракчиев. Они не могли всыпать яд.

— Нашли ли сосуд, в котором он находился? — спросил подполковник.. — Коробочку, баночку, пузырек?

— Нет. Тщательно обыскали всю дачу, сарай, двор — безрезультатно. Не помогла и собака.

— Выходит, убийца принес цианистый калий в своей ладони? Или в дело вмешался бог? — Геренский улыбнулся. — Но боги не убивают ядом, Любак!

Капитан Смилов поднял удивленно голову:

— Что вы сказали?

— Античные драматурги, дорогой мой Любак, иногда придумывали настолько запутанные ситуации, что сами не могли найти выход из них. И тогда они пользовались хотя и примитивным, но зато впечатляющим приемом — сверху на сцену спускали на канате бога. И он улаживал все дела. Однако при этом, насколько я помню, боги никогда не пользовались ядом. Они убивали громами, стрелами, рушащимися скалами, но яд считали, наверно, ниже своего достоинства.

— Не очень-то я силен в этих софоклах-еврипидах, — сознался Смилов. — Но вас я понимаю: сосуд из-под яда, конечно, должен где-нибудь существовать.

— Почему же он исчез, Любак?

— Я подозреваю Жилкова. Между смертью Даракчиева и моим появлением только он покидал дачу. Он ведь поехал за врачом.

— Это уже кое-что!

— Но на подозрении еще трое. Каждый имел возможность отравить Даракчиева.

Несколько минут Александр Геренский, прихрамывая, разгуливал по кабинету, потом вернулся к столу.

— Продолжай, Любак. Что же нашли при обыске?

— Прежде всего, товарищ подполковник, деньги. Это было сборище далеко не бедных людей. В карманах убитого найдено около тысячи левов и сертификаты — еще на двести. В сумке Дарговой — почти две с половиной тысячи. У Жилкова — полтораста, у Паликарова — двести с лихвой. Даже у Марии Данчевой, довольно вульгарной девицы, сто левов… Дача была битком набита деньгами, в том числе западной валютой и сертификатами.

— Откуда такие деньги у Даракчиева? — спросил Геренский.

— Это еще предстоит выяснить.

— А на работе у Даракчиева никогда не было растрат?

— Там все в порядке. Сослуживцы отзываются о нем как о человеке холодном, необщительном, но на редкость аккуратном. Никто никогда не уличил его в какой-либо махинации. А долларами в их конторе никогда и не пахло.

— Хорошо… Что еще показал обыск?

— Особый интерес представляет, конечно, гостиная. Во-первых, в одном из ящиков буфета, ключ от которого был в кармане убитого, лежало много денег, на них отпечатки пальцев не только Даракчиева, но и Жилкова. Во-вторых, в том же ящике лежал пистолет со взведенным курком. Великолепный «смит-вессон» одной из последних моделей. К полированной поверхности ящика притрагивалась сначала Богдана Даргова, потом Дамян Жилков.

— Какие объяснения дают Даргова и Жилков?

— Никаких. Случайно, мол, прикоснулись к буфету.

— А что говорит Жилков о своих отпечатках на банкнотах? Опять случайно?

— Его будто бы посетил незнакомый человек и попросил передать эти деньги Даракчиеву.

— Когда посетил?

— В пятницу, за несколько часов до убийства.

— Гм, шито белыми нитками… Что еще, Любак?

— Вот эта фотография. Обнаружена в пиджаке отравленного.

Александр Геренский рассмотрел снимок. На первый взгляд ничего криминального: две машины на обочине, двое людей меняют шину одного из автомобилей.

— Тот, что слева, — Дамян Жилков, — сказал капитан. — Объясняет, что недавно ездил с Даракчиевым прогуляться за город, а по дороге помогли какому-то иностранцу сменить лопнувшую шину. Помогал Жилков, а фото якобы на память делал Даракчиев.

— И тут комар носа не подточит, — сказал подполковник. — Фотографией займемся отдельно. А пока перейдем к досье. Прежде чем я с ним подробно ознакомлюсь, скажи мне несколько слов о каждом, кто фигурирует в деле.

Смилов раскрыл папку с документами и начал быстро ее перелистывать.

— Георгий Даракчиев. Сын крупного фабриканта. Безмятежное детство, гувернантки, колледжи и все такое прочее. Политикой никогда не занимался. В сорок седьмом году по ступил на службу бухгалтером. У него куча благодарностей за безупречную работу. Женат, один ребенок. Жена его — Зинаида Даракчиева, по отцу Пфалцгамер.

— Немка?

— Ее отец, Генрих Пфалцгамер, белогвардейский эмигрант. Выдавал себя за русского, но, видимо, из балтийских немцев. Утверждали, что он барон. Значит, и Зинаиду можно считать баронессой. Мать ее — болгарка. Впрочем, родителей ее уже нет в живых.

— Чем промышлял барон?

— Торговлей, продавал овощи.

— Кто следующий?

— Борис Паликаров. По происхождению ничем не отличается от Даракчиева. Работает агентом госстраха. Живет на широкую ногу. Объясняет свою роскошную жизнь богатым наследством. Я навел справки: действительно, он получил наследство, но не такое, чтобы сорить деньгами… Его дружок Дамян Жилков родом из глухого села. Приехав в Софию, работал сначала токарем, теперь продает билеты спортивной лотереи. Уверяет, что ему страшно везет на выигрыши. Отсюда и доходы.

— Неужто так и везет? — удивился подполковник.

— Да, он получил несколько крупных выигрышей, хотя не исключено, что все это липа. — Капитан перевернул страницу досье. — Богдана Даргова, женщина без биографии, без профессии, без личных доходов.

— А две с половиной тысячи?

— Утверждает, что подарены ей Даракчиевым. На протяжении трех лет была его любовницей, а в пятницу они расстались. Он как бы дал ей отступного.

— А как смотрит на этот подарок ее муж?

— Оказывается, он давно подозревал жену в измене. Не отрицает, что в день убийства был в Драгалевцах. Он знал, что собирается компания, и бродил возле дачи, желая выяснить характер взаимоотношений своей жены с хозяином дома. Нет никаких данных, что он проникал внутрь дачи.

— Чем он занимается, этот ревнивец?

— Обычный служащий. Правда, тоже получивший наследство… Последними в досье значатся девушки. Как я уже сказал, они вне подозрений… — Смилов захлопнул папку.

— Значит, с них и нужно начинать, Любак. Пригласи их завтра к восемнадцати часам.

— Но завтра воскресенье.

— Ну и что же? Медлить в таком деле нельзя.

— Завтра в десять часов похороны Даракчиева.

— Я там буду. Небезынтересно посмотреть на опечаленных убийц. Как встретила горе его супруга?

— Она вернулась сегодня утром из Варны. Не скажу, что она убита горем. Подозрительно крепкие нервы у баронессы.

— В чем ты ее подозреваешь?

— В бессердечности. Судите сами: ее сын в пионерском лагере, за городом, а она даже не оповестила ребенка о смерти отца. Я связывался с начальником лагеря по телефону. Оказывается, она звонила и просила передать сыну, что, как обычно, навестит его завтра, после обеда.

— Что ж тут странного, она просто щадит ребенка. Между прочим, и мой сынишка в таком же лагере. И я навещаю его по воскресеньям, после обеда, как и все другие родители. Таков лагерный распорядок.

— Но похороны утром!

Подполковник Геренский задумался.

— Давай-ка вызовем ее тоже на завтра.

— Лучше поговорить с ней на даче, — предложил капитан.

Шагая от автобусной остановки, подполковник еще издали увидел Любомира Смилова, поджидающего его у ворот дачи. Геренский испытывал большую симпатию к этому двадцативосьмилетнему парню. Для него Смилов был олицетворением нового поколения в милиции — поколения людей, сильных духом и телом, образованных, интеллигентных. Они были аккуратны, — деловиты, но без скованности, учтивы без раболепия, инициативны без панибратства.

Закончив юридический факультет, Смилов попросился в уголовный розыск. Геренский, когда-то попавший сюда по одному из комсомольских наборов, наблюдал — вначале с удивлением, потом с уважением, — сколько желания, увлеченности, ума вкладывает доброволец в любое дело. Будучи заместителем начальника управления, подполковник через год-другой понял, что из Смилова может получиться замечательный криминалист. То, что Любомир Смилов как-то незаметно стал правой рукой Геренского, никого не удивило: подполковник знал толк в людях. Естественно, между ними давно установились своеобразные приятельские отношения, выходящие за узкие служебные рамки. Их разговоры порою могли бы позабавить человека, ценящего юмор. Геренский обычно подтрунивал над чрезмерным пристрастием помощника к спорту. Смилов, в свою очередь, намекал, что человек, которому едва за сорок, еще не старик, что любовь к классической литературе не должна вытеснять из сердца все другие виды любви, коих неисчислимое множество, и прежде всего любовь к физическому совершенству.

— Приветствую, шеф. Вы точны, как ваши двойники в детективных романах, — шутливо откозырял Смилов и показал на часы. — Сейчас из-за поворота вынесется на роскошной машине бессердечная Даракчиева.

— Женщине не грех опоздать.

— Такая женщина не опаздывает. А вот и она!

Машина, которая остановилась у ворот дачи, будто только что съехала с обложки западного журнала.

Зинаида Даракчиева оказалась подтянутой, прекрасно сохранившейся женщиной. Ее стройной крепкой фигуре чуть-чуть недоставало женственности — так выглядят энергичные женщины, которым приходится рассчитывать в жизни лишь на самих себя. Она не блистала красотой, однако сочетание темных волос, зеленых глаз и великолепного загара придавало ей большое очарование. На ней было неброское легкое платье идеального покроя, без намека на вычурность. Геренский пожал ей руку.

— Позвольте принести вам свои соболезнования.

— Спасибо, — сказала она. — Я видела вас утром — на похоронах, но подумала, что, вероятно, вы сослуживец моего мужа.

— Не совсем. Я из милиции. Подполковник Александр Геренский. — Он легко поклонился. — Веду расследование обстоятельств смерти вашего супруга. А это мой помощник, капитан Смилов.

— Я уже имела удовольствие познакомиться с капитаном, — вежливо улыбнулась Даракчиева.

…У дверей в гостиную хозяйка остановилась, как будто не могла решиться войти туда, где всего лишь два дня назад был отравлен ее муж. Потом решительным движением взялась за ручку, распахнула широко дверь и пригласила:

— Прошу вас!

Они уселись в широкие удобные кресла.

— Прошу извинить меня, — нарушила молчание Даракчиева, — после возвращения из Варны я еще не была здесь и потому не знаю, чем угостить вас.

— Если можно, минеральную воду. Или лимонад, — попросил подполковник.

— Посмотрю в холодильнике. Обычно он набит до отказа. Они не успели его опустошить. — Она встала и ушла на кухню, а Геренский с удивлением отметил, сколько ненависти и презрения можно вложить в такое короткое слово «они».

На низком столике Даракчиева оставила свои перчатки и сумку. Не теряя времени, Смилов быстрыми, но спокойными движениями вытаскивал оттуда содержимое: красивый носовой платок, золотистую зажигалку, пачку «Кента», фломастер, изящную пудреницу, два тюбика губной помады, тушь, паспорт, связку ключей, внушительную пачку банкнот, Затем все с той же ловкостью, которой позавидовал бы даже и профессиональный фокусник, он все вновь убрал в сумку.

Даракчиева вернулась с запотевшей бутылкой лимонада и тремя фужерами.

— Сожалею, что вынужден вас беспокоить, — начал Геренский, сделав глоток. — Что делать, служба у нас такова, что иногда приходится разговаривать с людьми в самый неподходящий момент. — Он умолк, ожидая, что Даракчиева что-то ответит. Но она молчала, и тогда он продолжал: — Я не буду вас расспрашивать о самом преступлении. Потому что тогда вы находились в Варне.

— На Золотых Песках, — поправила она.

— Да, на Золотых. Песках. Мне интересно другое. Кто, по вашему мнению, был заинтересован в смерти вашего мужа?

Она вытащила из сумки пачку «Кента», начала разминать в пальцах сигарету. Потом спохватилась, протянула сигареты им. Они не воспользовались любезностью — Смилов вообще не курил, а Геренский предпочитал отечественные.

— Могу ли я говорить откровенно? — спросила она, поглядывая на капитана, который уже начал писать в блокноте.

— Естественно. — Геренский поднес зажигалку к ее сигарете. — Только так вы сможете помочь следствию.

— Не буду разыгрывать из себя убитую скорбью вдову. Заявляю сразу и недвусмысленно: мой муж был законченным подонком, — произнесла она отчетливо. — Вижу, что мои слова вас шокируют, товарищ Геренский. Увы, я говорю правду. Абсолютный подонок. Не было порока, не было гнусности, которые отсутствовали бы в его репертуаре. Жестокость, разврат, алчность, шантаж, подлость — вот вам портрет моего мужа.

— Очень странно. Все, кто был здесь в пятницу, в один голос называют его чуть ли не ангелом. Говорят, он был хорошо воспитан, тактичен, выдержан…

— Красивые манеры — это всего лишь маскарад. Своим поведением он хотел подчеркнуть разницу между собой и окружающими. Потому что питал презрение ко всему человеческому роду, включая и своих приятелей.

— Хорошо, вернемся к моему первоначальному вопросу. Кто из гостей был заинтересован в его смерти?

— По-моему, нет человека, который, общаясь близко с моим мужем, тайно не желал бы его смерти. Впрочем, есть одно исключение: Никифор, наш сын. Он настолько отличается от своего папочки, что Георгий всю жизнь лицемерил перед ним. Нет, не из-за родительской сентиментальности. Георгий откровенно боялся сына. Потому что я воспитала его честным человеком. Слава богу, он не пошел в отца.

В разговор вмешался Любомир Смилов:

— Извините, почему вы сказали «есть одно исключение»? А сами вы?

— Может быть, это ужасно, но и я не исключение. Видите ли, я не хотела его смерти, но и скорбеть теперь не могу. Он был подонком ко всем, со всеми, включая и меня. Постарайтесь меня понять. Последние семь лет — как вам сказать? — у нас… не было… ну… нормальных супружеских отношений. Семья была для него благовидным фасадом, и только. Вы не поверите, но он запирался в спальне с этой Дарговой, а меня отправлял спать в другую комнату. Доходило до того, что он предлагал мне проявить благосклонность к разным своим дружкам, даже к старикам, если надеялся на какую-то выгоду.

— Тогда почему вы не развелись?

— Ради сына. Я не вынесла бы, если б Ники узнал правду об отце. Он и теперь ее не узнает. Никогда! Ради Ники я терпела все — оргии, унижения, стыд, разврат… Нечего сказать: почтенный покойник!

Александр Геренский громко закашлялся. Слова жены, рассказывающей о своем муже, ошеломили его.

— Что вы знаете о приглашенных сюда в пятницу?

— Об одних больше, о других меньше, о третьих почти ничего. Паликарова, Дамяна Жилкова и эту… Бебу знаю давно. Беба была официальной любовницей моего мужа.

— Официальной?

— Были и другие. У него их хоть пруд пруди. Вся его компания только и знала, что охотиться за девицами. Познакомятся, на машине покатают, потом дарят тряпочку заморскую, потом подпаивают, ну и… Так и переходит, дуреха, от одного к другому, пока им не надоест. Последние месяцы с ними Мими путалась. Другая, Лени, — новенькая, но будьте покойны, и ее пустили бы по кругу.

— И Средков раньше участвовал в этих… развлечениях?

— Средкова я не знаю. Однако могу поклясться, что, если Георгий его пригласил, значит, и тут пахло барышом.

— Странно, — протянул Геренский. — Что могло связывать таких разных людей? Почему их как магнитом тянуло к вашему покойному супругу?

— Все они ели из его кормушки, вот и тянуло.

— Остается спросить, как скромный бухгалтер мог построить, например, такую дачу?

— Очевидно, вас плохо информировали… И дача, и машина, и все эти дорогие побрякушки принадлежат мне.

— Вам? — в один голос спросили капитан и подполковник.

— Мне. Все это я приобрела на деньги, присылаемые моими родственниками из-за границы. Не удивляйтесь. Мой отец, Генрих Иванович Пфалцгамер, служил хорунжим в армии барона Врангеля. У отца было четыре брата и сестра. После революции в России они разъехались по всему свету — во Францию, в Америку, в Канаду. За полвека они или их дети стали людьми весьма состоятельными, а некоторые даже миллионерами. Чему ж удивляться, если они помогают бедным родственникам в Болгарии?.. Между прочим, вам ничего не стоит проверить, сколько я получила от них. Единственный остаток бывшего величия Даракчиева — огромная квартира в Софии. Остальное мое.

— Да-а, кое-что начинает выясняться, — сказал Геренский. — Но не полностью. Ваш отец до конца своих дней был мелким торговцем. Почему богатые родственники обрекли его на прозябание, а только после его смерти раскошелились?.

— Пфалцгамеры — народ безжалостный, упрямый, суровый. Не люди, а камни. Судите сами: когда отец заболел острым ревматизмом и не мог больше стоять за прилавком, он попросил у них помощи. И как вы думаете, что они прислали? Несколько поношенных костюмов и старое белье! Вот какие родственники…

— И все же, почему они раскошелились?

— Восемь лет назад мой муж поехал на экскурсию во Францию и там встретился с моими родственниками. Чем он их очаровал, не знаю. Но с той поры все переменилось. Золотой дождь буквально захлестнул нас.

— Они платили ему за хорошие манеры?

— Понимаю вас. Конечно, денежки оттуда текли не просто так.

Геренский и Смилов переглянулись, и она это заметила.

— Должна вас предупредить: не думайте о шпионаже. Мой муж был слишком умен и хитер, чтобы позволить завербовать себя в шпионы. Он и без этого ворочал деньгами, которые другим и не снились. Не спрашивайте как — не знаю. Какие-нибудь аферы, махинации, купля-продажа.

— Аферы по работе? — спросил Смилов.

— Исключено. Он не из тех мошенников, что лезут в государственный карман за двадцаткой. Повторяю, он ворочал тысячами. А Паликаров и весь остальной сброд ему помогали. За приличное вознаграждение.

Даракчиева замолчала, рассматривая маникюр. Смилов что-то записывал в своем блокноте. Геренский задумчиво постукивал по столику зажигалкой.

— В конце концов, эти подробности имеют для нас второстепенное значение, — сказал подполковник. — Вернусь к началу нашей беседы. Считаете ли вы, что кто-нибудь из их компании был заинтересован в смерти вашего мужа?

— И да, и нет. Я вам уже говорила о всеобщей ненависти к этому деспоту. Чем ближе были к нему люди, тем больше его ненавидели. Но убить? Сомневаюсь. По-моему, убийца должен быть обязательно личностью, а они все безлики. Жилков дурак. Напившись, он способен прикончить любого, но для тщательно обдуманного убийства он не годится. Боби Паликаров бездельник и подлец, но его оружие — интрига, клевета. Коста Даргов — рогоносец и подхалим. Даракчиев унижал его как хотел. Беба… Да, Беба отличается от других. Как и я. В сущности, только Беба и я могли бы совершить подобное убийство: она из-за ревности, а я — если бы Георгий не был отцом моего сына…

Геренский испытующе посмотрел на нее:

— Хотите сказать, что если не вы…

— Не приписывайте мне того, чего я не говорила, — оборвала она Геренского. — Я презираю Богдану Даргову, но не могу обвинить ее в убийстве моего мужа…

Подполковник взглянул на свои часы и встал.

— Благодарю, товарищ Даракчиева. Думаю, что сведения, которые вы нам дали, будут весьма полезны. Если понадобится, мы продолжим наш разговор. А может случиться и так, что вы узнаете что-то новое, вспомните какие-нибудь важные обстоятельства. Тогда немедленно свяжитесь со мной. Запишите на всякий случай мой телефон.

Даракчиева вытащила свою записную книжку.

— Простите, у вас не найдется, чем записать? — спросила она.

Он протянул ей авторучку и продиктовал телефон. Хозяйка тоже встала и предложила:

— Хотите, отвезу вас на машине?

— Нет, спасибо. Мы осмотрим еще вашу дачу, а потом пройдемся немного пешком.

— У меня одна просьба… — замялась Даракчиева. — Я была с вами предельно откровенной, но… если мой сын узнает…

— Не узнает, — успокоил ее Геренский. — Я вам обещаю.

Когда он» уже подходили к автобусной остановке, подполковник спросил:

— Ну, что скажешь о Зинаиде Даракчиевой?

Смилов пожал плечами:

— Она из тех женщин, которые и в двадцать, и в сорок выглядят тридцатилетними. А вообще меня в ней что-то отпугивает. Красива, умна, но холодна как лед. Лично я таких дамочек остерегаюсь.

— Меня в Даракчиевой интересует другое. Прямое либо косвенное отношение к убийству.

— Исключите прямую связь, товарищ подполковник. Мы зря потратили бы время, пытаясь уличить Даракчиеву в убийстве. Прежде всего ее здесь не было. Далее. С каких это пор убийцы сами стараются навлечь на себя подозрения? «Георгий был законченный подонок», «Я убила бы его, если б он не был отцом моего сына» и все такое прочее. Преступник или сознается, или отпирается. Даракчиевой ни чего не стоило представить свою семью как гнездо двух влюбленных пташек, а своего мужа как обожаемого супруга. А она? Не раздумывая, выставляет себя в самом невыгодном свете. Нет, уголовщиной тут и не пахнет.

Александр Геренский кивнул. Как обычно, Смилов следовал логике его собственных мыслей.

— Если вникнуть в ход рассуждений Даракчиевой, — продолжал Смилов, — надо включить в список подозреваемых кого-нибудь из многочисленных приятелей убитого. Почему мы должны ограничиться четырьмя гостями из шести?

— Ты о Даргове? Но его не было на даче.

— Дамян Жилков утверждает, что муж Бебы крутился в тот день возле дачи. И что Даргов отлично знал ее внутреннюю планировку, знал также все привычки хозяина, последовательность ритуала при подобных оргиях. И еще: что Даргов давно уже знал о связи своей жены с Даракчиевым и страшно ее ревновал.

— Положим, так. Но не слишком ли долго он готовил страшную месть? А в результате трагикомедия: обманутый муж прикончил любовника за то, что любовник бросил его жену…

Через стеклянную дверь приемной Геренский увидел двух ожидавших его девушек. Он остановился и, стараясь остаться незамеченным, рассмотрел их.

Светловолосая была или хотела казаться олицетворением застенчивости, скромности, покорности судьбе. Ее простенькое платье, угловатые мальчишечьи плечи, румянец, пылавший на щеках, — все это никак не вязалось с понятиями разгула, попоек. Она сидела на краю стула, прижав к груди руки и опустив голову.

Другая — темноволосая — чувствовала себя как дома. Закинув ногу на ногу, она курила и пыталась заговорить с милиционером, сидящим возле телефонов. Самым замечательным в ее туалете была юбка — сантиметров на тридцать выше колен.

Геренский вошел. Милиционер вскочил, отдал честь. Девушки совершенно-по-разному отреагировали на его появление. Светловолосая еще больше сжалась и стала похожа на провинившуюся школьницу, вызванную к директору на разнос. Ее разбитная подруга затянулась сигаретой, выпустила кольцо дыма и кокетливо прищурила глаза. Он пригласил их обеих в свой кабинет.

— Не прикажете ли позвать секретаря, товарищ подполковник? — спросил милиционер.

— Нет, — ответил Геренский. — Гражданки уже давали показания, и сейчас мы просто побеседуем.

В кабинете он молча указал девушкам на кресла.

— Как подобает воспитанным людям, давайте сначала познакомимся. Я подполковник Геренский. Веду расследование убийства… вашего знакомого Георгия Даракчиева. Вы, вероятно, Елена Тотева, она же Лени…

— Да, — с трудом ответила светловолосая, как будто у нее все пересохло во рту.

— …и Мария Данчева. Известная также как Мими.

— К вашим услугам, — ответила та. — Курить здесь можно?

— Курите на здоровье. Это поможет вам сосредоточиться. Сосредоточиться и вспомнить, что вы делали в пятницу вечером на даче Даракчиева. Если память мне не изменяет, вас пригласили на…

— Коктейль-парти, — помогла ему с усмешкой Мими.

— Да-а-а, коктейль-парти. Впрочем, дело не в названии. Я весьма отчетливо представляю себе содержимое этого замечательного коктейля. Сперва пропускают по рюмочке-другой, потом танцы, анекдоты, потом опять не грех горлышко промочить. Ну и, наконец, интимные беседы в спальне.

— Нет, — почти крикнула Елена. — Вы ошибаетесь, ничего такого и быть не могло!

— А почему бы и нет? — искренне изумилась Мими. — В таких случаях все зависит от настроения. И от того, нравится ли тебе кто-нибудь в компании.

— Нет, этого не случилось бы!

— Случилось бы, случилось, да еще как. Уж кто-кто, а я-то лучше тебя разбираюсь в таких делах. И не строй из себя праведницу — нас пригласили не для прогулок под луной. Эти бараны знали, кто с кем будет травку щипать. Так что будь покойна, милочка: сам Жорж Даракчиев показал бы тебе, какие мягкие матрасы в его спальне.

— У вас, очевидно, богатый опыт… проведения времени в этой компании, — произнес Геренский. — Расскажите подробнее.

— Какое это имеет отношение к убийству? — вызывающе спросила Мими. — Это мое личное дело.

— Безусловно! Никто не стал бы копаться в ваших личных делах, если бы вы не были замешаны в деле об убийстве. Но уж коли замешаны, извольте отвечать на все вопросы, даже сугубо личные.

— На прошлом допросе нам говорили, будто я и Лени вне подозрений.

— Пока вне подозрений. Ну и что из того? А почему вы избегаете моего вопроса об этой компании? Или у вас есть причины что-то скрывать от следствия?

— Ничего подобного. Главное — что я не имею ничего общего с убийством, а на остальное мне наплевать… — Она швырнула сигарету в пепельницу, провела пальцем по напомаженным перламутровым губам. — Так вот. В самом начале был Боби, то есть Борис Паликаров. Потом его величество Даракчиев. Но недолго — Беба крепко держала его в руках… Несколько приятных вечеров провела и с Дамяном.

— А в пятницу подоспела очередь Средкова, насколько я понимаю?

— Мы собрались здесь говорить о том, что было, а не о том, что могло быть, — ответила Мими. — Допустим, Средков хотел провести со мной время. Ну и что? Я знаю закон. Бывала и в колонии. И как видите, жива-здорова.

— Слишком богатая биография для ваших двадцати лет, — мрачно ответил подполковник.

— Ну, началась проповедь, — притворно вздохнула она. — Трудись на благо общества, будь морально устойчивой и все такое прочее…

— Ну хватит! — резко сказал Геренский. — Если вы, гражданка. Данчева, не хотите быть заподозренной в убийстве, расскажите мне все, что произошло в пятницу вечером. Со всеми подробностями! Без выкрутасов и фокусов!

Мими умела давать показания. Точно и коротко она описала их приезд в Драгалевцы, анекдоты в беседке, отлучку Жилкова и Паликарова.

— Дамян и Боби думали, что я их не слышу, — сказала она. — Но у меня слух тонкий… В общем, у них был мужской разговор. — Она повернулась к Елене. — Именно тогда, моя милая, я и услышала, что Жорж собирается познакомить тебя с некоторыми секретами любви. Да только это совсем не понравилось Боби, он и сам был не прочь с тобою посекретничать. Ну он, видно, разозлился и начал намекать Дамяну, что в их деле Жорж стал лишним, что, мол, пора от него избавиться.

— Что? — резко спросил Геренский.

— То, что слышали. Он начал накручивать его: мол, Даракчиев относится к ним деспотически, не дает Дамяну все, что ему полагается. Хорошо бы, намекал Боби, чтобы Жорж вышел из игры, а его место занял Дамян Жилков.

— Хорошо, продолжайте.

— Они поговорили, вернулись к нам в беседку. Потом Дамян отлучился, пришел Жорж. Он недолго говорил с Боби, опять без нас, в отдаленье. Речь у них шла вроде бы о Лени. Этот старый мерин Боби лез из кожи вон, потому как его планы полетели ко всем чертям. Ну а Даракчиев, понятное дело, его приструнил. Потом Жорж, Лени и я пошли к даче. Тут Жорж и попросил меня взять под покровительство этого помятого Средкова.

— И вместе с просьбой сунул сто левов?

— Я вам сказала: законы знаю. Никаких денег за Средкова он мне не давал. А эту сотню Жорж брал у меня взаймы.

— И за пять минут до смерти непременно хотел рассчитаться? Занятно. Что же было дальше?

— Ничего. Пришли в гостиную, и тут Жорж отдал, бедняга, концы. Остальное вы знаете.

Геренский перевел взгляд на Елену Тотеву. Девушка сидела бледная, с перекошенным лицом. На виске у нее часто пульсировала синяя жилка. Казалось, Лени была близка к обмороку.

— Ну а вы, Тотева? Слышали рассказ Мими? Что еще хотели бы добавить?

Прежде чем ответить, девушка трясущимися руками налила себе стакан воды и залпом его опрокинула.

— Правильно, так все и было. Но я не слышала разговора между Паликаровым и Дамяном Жилковым. Поверьте мне, если б я такое услышала, сразу убежала бы оттуда. Честное слово!

— Хорошо, хорошо. И все же подумайте: может, Мими что-нибудь пропустила?

— Да, пропустила. Еще когда мы были в беседке, вчетвером, из окон дачи донесся голос Дарговой. Она кричала, что кого-то убьет.

— А может, вам послышалось? — прервал ее Геренский.

— Да нет же, товарищ Геренский, она громко так закричала: «Я убью тебя!» И потом еще раз: «Убью тебя!» По-моему, голос Дарговой слышали все.

— Это правда, Данчева?

— Совершенно верно, гражданин следователь.

— Почему вы об этом умолчали?

— Потому что не придала воплям Бебы никакого значения. Подумайте сами: Жорж и Беба были любовниками три года. Целых три года! Это пострашней законного брака! И сказать вам по правде, в последнее время они больше цапались, чем ворковали. Мало ли что она ему орала? После трех лет любая готова прикончить любовника!

— Елена Тотева, продолжайте.

— В сущности, сказать больше нечего, товарищ подполковник… Хотя есть еще один факт, который меня смущает… Когда Даракчиев выпил свой коньяк и упал, все очень испугались, переполошились. Жилков кинулся помогать ему, другие суетились кто как мог. И только одна Даргова оставалась абсолютно безразличной, как будто такие сцены она видит каждый день. Даже когда таможенник начал делать искусственное дыхание, она спокойно пила свой коньяк. Поразительное хладнокровие!

— На этом пока закончим, — сказал подполковник, вставая. — Если вы мне понадобитесь, вас вызовут. Категорически запрещаю покидать Софию без моего разрешения. До свидания. — Девушки поднялись, но Елену Тотеву он остановил жестом. — Вы останьтесь на минутку. А вы, — он повернулся к Мими, — как хотите. Можете идти развлекаться, а можете подождать в приемной…

— Скажите, Тотева, вы ведь родом не из Софии? — мягко начал подполковник, когда они остались вдвоем.

— Да, товарищ Геренский. Я из города Первомая, — быстро ответила она, глядя на него округлившимися испуганными глазами.

— Вот так совпадение! — развел он руками. — Да мы, оказывается, бывшие соседи. Я ж почти три года работал заместителем прокурора в Асеновграде, а оттуда до вашего города рукой подать. Жаль, у нас не было возможности познакомиться — вы в ту пору, наверное, еще и в школу не ходили. А сейчас студентка, да?

— Славянская филология. Перешла на второй курс.

— Почему же так рано приехали, в середине августа? В Асеновграде сейчас благодать.

— Мне надо доедать один экзамен в сентябре, вот я и хотела позаниматься здесь. Экзамен трудный, а некоторые книги есть только в университетской библиотеке.

— Понимаю… Вы знаете, Тотева, я почти представляю, как вы жили до сих пор. Не обижайтесь, но в вашей жизни нет ничего исключительного. Отец ваш — служащий…

— Учитель, — уточнила она.

— Вступили, как и все, в комсомол, закончили школу. Теперь вот славянская филология. Впрочем, могу добавить и некоторые данные, которые обычно не пишутся в автобиографиях. Увлечение спортом, тетрадка со стихами, спрятанная в гардеробе, парнишка с соседней улицы, который лучше всех на свете… Где он сейчас, этот ваш парень?

— В армии, товарищ Геренский. Служит в Плевене.

— Так, так, в армии. Хотите знать правду, Тотева? Ваш солдат стоит три пачки Даракчиевых и Паликаровых. Вместе со всеми их потрохами и коктейлями-парти.

— Уверяю вас, товарищ…

— Выслушайте меня, Тотева, — перебил он. — Ваша биография полна будущего. А вы хотели пожертвовать всем этим богатством, чтобы получить сомнительные удовольствия, которые подсунула бы вам компания немолодых уже проходимцев.

— Но…

— К сожалению, я не шучу. И Мими, между прочим, тоже не шутила. Ее предсказания осуществились бы целиком и полностью. Через несколько месяцев вы могли бы превратиться в подобие Мими. Про солдата своего вы начисто бы забыли, зато стали бы нашей постоянной посетительницей. Студентка-филолог, состоящая на учете в милиции, — не правда ли, звучит? И ради чего? Ради двух-трех глотков заморского коньяка? Ради нескольких долларов, купленных ценой унижения, позора? — Он поднял руку. — Не перебивайте меня! Я не пытаюсь читать вам нотации, поскольку знаю: все зависит от вас, а не от меня. Я только хочу, чтобы вы задумались над своей судьбой. Если вас устраивает образ жизни Мими, тогда продолжайте в том же духе. А если такая перспектива не для вас, лучше распрощайтесь с филологией, соберите пожитки и уезжайте домой. Там найдите себе работу по душе и спокойно ждите своего парня из армии. Поверьте мне — если университетский диплом невозможно получить без разгульной жизни, лучше забыть о дипломе. Разрешаю вам хоть завтра уехать из Софии.

В этот вечер Александр Геренский чувствовал себя уставшим. Перспектива готовить себе ужин самому его не соблазняла, еще меньше хотелось стать жертвой какого-нибудь медлительного официанта в ресторане. Проще было перекусить где-нибудь в столовой. Так он и поступил. Равнодушно пережевывая люля-кебаб, он не мог оторваться от мыслей, о роковом коктейле-парти, о роскошных дачах, где после трудов праведных веселятся простые бухгалтеры…

Он пришел домой и, как обычно, встал под холодный душ. Плескаясь и отфыркиваясь, он ухитрился еще и попыхивать сигаретой — единственный в своем роде номер, которому не переставали дивиться приятели и сослуживцы. Потом, хотя на часах было только девять, Геренский натянул пижаму, сунул ноги в тапочки и принялся расхаживать по пустым комнатам. Открыл новую пачку сигарет, взял книгу с ночного столика, плюхнулся в любимое кресло под торшером. Но вскоре понял, что не в состоянии прочесть ни строчки — голова была занята проклятым делом Даракчиева. Он захлопнул книгу и направился в свой кабинет, который в шутку называл электротехнической лабораторией. Тут были разбросаны паяльники, провода, обрывки изоляционных лент, пылился в углу реостат, поблескивал осциллограф матовым экраном. На столе покоился разобранный по частям телевизор капитана Смилова. Телевизор был итальянским, и ни одно телевизионное ателье в Софии не бралось его починить — не было схемы. После долгих уговоров подполковник снизошел к беде своего подчиненного, однако задача оказалась настолько интересной, что он уже довольно долго тянул с ремонтом. Над столом висела слегка потемневшая от времени картина. С нее смотрел на Геренского мужчина с поседевшими волосами, бойкими глазами и пухлыми щеками, которые выдавали в нем любителя вкусной еды. Глянув на себя искоса в зеркало, Геренский подумал, что недалеко то время, когда и сам он станет точной копией отца.

«Ну что, не очень доволен мною? — мысленно спрашивал он отца. — И правильно, что недоволен. Сколько раз ты мне говорил: никогда никому проповеди не помогут… А я? Ничего не нашел лучшего, чем огорошить девушку пышной нравоучительной речью. А как иначе отыскать путь к ее сердцу? Я знаю: ты, отец, этот путь нашел бы сразу. Таково призвание врача, исцелителя всяческих недугов. Но я-то не врач, вот в чем загвоздка. К тебе люди приходили с надеждой, с неукоснительной верой в твое всемогущество. Они заранее знали, что будут исцелены. И потому, не колеблясь, доверяли тебе лечить свое тело, а порою и душу… Теперь, отец, попробуй встать на мое место. Я плачу за грехи многих моих предшественников, которые не знали иного средства для общения с людьми, кроме угроз, запугивания. Чему ж удивляться, если люди встречают меня настороженно, недоверчиво, порою злобно. Они заранее настроились на битву и готовы сражаться всей силой разума и воли. Попробуй перебороть их страх и недоверие. И если мой разговор с Еленой Тотевой был пустым сотрясением воздуха, один ли я в этом виноват? В конце концов, я сделал все что мог…»

ИГРА НА РАВНЫХ

Незадолго до обеденного перерыва Борис Паликаров навестил Жилкова. Едва приятели кивнули друг другу, Жилков предупредительно поднял указательный палец вверх: они были не одни. Возле окна какой-то преклонных лет гражданин, по-видимому пенсионер, корпел над таблицей прошедшего тиража спортлото. Время от времени он вздыхал, затем аккуратно зачеркивал очередной номер в лежащем перед ним билете. Взял и Паликаров билет, начал заполнять. Наконец пенсионер удалился. Дамян Жилков запер дверь на ключ, не забыв вывесить табличку «закрыто», и только тогда осведомился:

— Ну выкладывай, зачем явился?

В обычных обстоятельствах такой прием разозлил бы Паликарова, но сейчас было не до мелких дрязг.

— Билетик счастливый захотел приобрести, вот и явился.

— В самую пору, — буркнул Дамян. — Сдается мне, скоро все мы займемся спортлотереей. Сам знаешь — хватила кондрашка Жоржа, стало быть, наши доходики тю-тю…

— Как знать, как знать, Дамян. Глядишь, опять злат ручей потечет.

— Потечет, да на том свете…

— И на этом потечет, помяни мое слово. Главное — не спешить, выйти сухими из воды. А забудут про эту глупую историю с Даракчиевым, опять гуляй-веселись…

Жилков посмотрел на дружка с подозрением.

— Гулять-веселиться мы будем всей компашкой в тюрьме. А кое-кто и на том свете, вместе с Жоржем…

— Как раз потому я и пришел, — тяжело выговорил Паликаров. — Плохи дела, Дамян. Вчера вечером зашла ко мне Мими…

— Ну и что? — осклабился Жилков. — Хорошо ль провели времечко?

— Оставь! — махнул рукой Боби. — Не до того нынче, не до амуров… В милицию Мими вызывали вчера вечером. Вместе с крошкой Лени. Такая вот закрутилась карусель.

— Эка невидаль. Знаем мы сказки про белого бычка.

— Тут не до сказок, голова б осталась цела. Скверные новости, Дамян. Вызывал их какой-то Геренский. Чутье у него, как у охотничьего пса. В два счета расколол и Лени, и Мими. Ласковый такой, обходительный, а глядишь — всю подноготную вызнал, стервец. Мягко стелет, да жестко спать.

— А насчет чего он Мими расколол? — спросил недоуменно Дамян.

— Насчет нашего разговора. В саду, возле беседки. Ну, когда я намекал, что ты самый подходящий на должность шефа нашего консорциума. А она и подслушала весь разговор, сволочь.

Долго раздумывал Жилков, а когда наконец смекнул, что к чему, то от огорчения и досады грязно выругался.

— Ну и влипли!

— Будем говорить откровенно, Дамян. Влип перво-наперво ты, — отвечал, ни секунды не раздумывая, Боби. — Встань на место этого милицейского пса. Что ты подумаешь, если услышишь россказни Мими? Дамян Жилков рвался занять место Даракчиева, ну и прикончил сердешного…

— А это на воде вилами писано, кто его прикончил. Псу милицейскому и другое может прийти на ум: чего ради старый развратник Паликаров накручивал Дамяна насчет Жоржа? А может, для отвода глаз, чтоб самому его кокнуть?

Видно, такая мысль и раньше мелькала в голове Паликарова. Лицо его сразу стало серым, а весь он скорчился как от невыносимой боли.

— Не старайся меня обвинить. Ежели и взаправду расквитался с Жоржем, можешь мне об этом не говорить. Знать ничего не знаю — и точка. Сам понимаешь, у нас и без того достаточно хлопот, к чему ж топить друг друга. Хотя одну вещь я тебе должен сказать. Не беспокойся, никто о ней никогда не узнает. А коли узнает — худо будет тебе, Дамян, а не мне. Когда я обходил дачу, чтобы позвать кретина таможенника, ты как раз выпорхнул из прихожей и пошел к калитке. Я видел тебя своими глазами, учти. А следователю ты втирал очки насчет того, что именно в это время ты шел от калитки к даче. Я знаю, зачем ты ему врал. Мы с Жоржем разговаривали приблизительно две минуты. Полминуты прошло, пока я обходил дачу. Уже две с половиной минуты. Время вполне достаточное, чтобы сварганить дельце в гостиной. И все шито-крыто. Без свидетелей. Чисто сработано.

— Ты меня не запугивай! Не клюнет рыбка! Если хочешь — беги, сам покайся перед Геренским. А мне бояться нечего!

— И впрямь: опасаться тебе, голубок, нечего. Совесть твоя, не в пример моей, чиста, — усмехнулся Паликаров.

— Ты о совести моей не волнуйся. Лучше о своей подумай. Был я тогда в гостиной, не был ли — одному богу известно. Зато все знают другое. Когда Жорж с девицами появился в гостиной, ты уже находился там, И совершенно один, без таможенника. Вот так-то. Получил? А если тебе этого мало, могу еще добавить. Сам говоришь: насчет отравления Жоржа сработано чисто. А теперь рассуди, кто чище мог сварганить такое дельце: бывший буржуй Паликаров или потомственный крестьянин и труженик Жилков?.. Ну-ка, Боби, вспомни наш разговор в саду. Кто сказал мне, что Даракчиев стал уже лишним? Может, ворона накаркала? Ты сказал, ты! К тому же и свидетели есть. Так кому же было легче позаботиться о яде? Неужели мне? Шалишь, брат. Ты давно все обдумывал, ты и яд припас!

— Но меня обыскали и никакого яда не нашли, — тихо сказал Паликаров.

— Не волнуйся, и меня обыскивали.

— После того как ты съездил за врачом. И привез его минут через десять. Кто знает, где ты уронил флакончик. Или баночку. Или коробочку…

Схватка завершилась на равных…

— Зря мы так петушимся, Дамян, — примирительно сказал Паликаров. — Мы старые добрые друзья — чего нам артачиться, чего делить? Я ведь за другим к тебе шел, дружище. Сплотиться надо, да потесней. Вместе кашу заваривали, вместе и хлебать будем. А поодиночке Геренский утопит нас как котят. Давай обмозгуем, как дальше жить. Хорошо бы план составить дальнейших наших действий. Такой план, чтобы никто не пострадал. В том числе и консорциум…

Жилков смотрел на него тяжелым взглядом. В голове у него совершалась какая-то работа.

— А теперь послушай меня, — сказал Жилков наконец. — Ты ловкач ввертывать в свои сладкие речи разные поговорки да прибаутки. Подошла и моя очередь. «Своя рубашка ближе к телу» — слышал такую присказку? А коли слышал, смекай. К чертям собачьим все твои планы дальнейших действий, все твои консорциумы!.. Пусть я тугодум, пусть не очень умный и образованный. Почему не вы держали меня рядом с собой, вы, изящные, утонченные? Нужен был вам холуй, мальчик на побегушках, оттого и терпели меня. Сами лопали лучшие куски, а кости подбрасывали мне, неучу, мужику, болвану, как обзывал меня Даракчиев. — Вдохновленный молчанием Боби, который и не пытался возражать, Дамян привстал, левой рукой оперся о стол, правой же совершал резкие размеренные движения, как бы разрубая большую рыбину на куски. Может быть, впервые в жизни он говорил такую длинную речь. — Знаю я, почему ты сладко запел о сплочении, единстве. Опять обведете Дамяна вокруг пальца, опять сухими выйдете из воды, а мне за все фокусы расплачиваться. Нет, номер не пройдет! Я не больно учен, это верно. Но я не такой дурак, чтоб совать свой нос туда, где пахнет убийством. Не волнуйся: пока вы меня не тронете, изящные и утонченные, до тех пор я нем как рыба. Ну, а тронете, тогда не обессудьте!

…Если бы какой-нибудь любитель спортлотереи захотел бы в тот день после обеда приобрести билет именно в пункте Жилкова, ему пришлось бы долго ждать. Ибо глава предприятия битых три часа сидел за столом, пытаясь найти ответ на неразрешимый вопрос: как в создавшихся обстоятельствах жить дальше, что делать в первую очередь, а что во вторую.

К концу третьего часа невыразимых душевных мук Дамян Жилков решил: в первую очередь надлежит посетить квартиру Дарговых. Притом в такой час, когда Косты Даргова наверняка нет дома.

Беба не удивилась приходу Жилкова. Или сделала вид, что не удивлена, когда увидела перед собой скуластую физиономию Дамяна. Она провела его в гостиную, усадила в кресло, перемешала в миксере «мартини» и джин, наполнила оба стакана и только тогда села в кресло напротив гостя. Они выпили, после чего Жилков спросил:

— Узнала новость?

— Многими новостями земля полнится, — отвечала Беба холодно, — какую ты имеешь в виду?

— Насчет подполковника Геренского, слыхала небось?

Но Беба еще ничего не знала, и Жилкову пришлось рассказать ей все.

— Вот в какую лужу посадили меня друзья-товарищи, — закончил он горестно. — Мими сдуру бухнула на следствии о нашем разговоре с Боби, а сам Боби, мерзавец, якобы видел меня одного в гостиной. Что теперь делать, ума не приложу.

— Не понимаю, почему ты мне рассказываешь эти вещи, — удивилась Беба. — Какое мне дело, кто ведет следствие, кто кого видел в гостиной? Я спокойна, совесть моя чиста. Чего мне опасаться?

— Брось, Беба, свои штучки. Если этот Геренский, черт бы его побрал, нажмет на нас посильней, боюсь, как бы Борис тоже не раскололся. Вот чего тебе надо бояться.

— В чем расколется? Я-то здесь при чем?

— Да если он расколется, тогда и меня прижмут к стенке, смекнула? Ну, а уж коли я расколюсь…

— Выражайся яснее, — сказала Беба и зябко передернула плечами.

— Все и так яснее ясного… В четверг после обеда я передал твои картины Вернеру Шомбергу. Он честно отсчитал мне положенные деньги. В пятницу я приехал к Даракчиеву и все ему отдал. Ну вот. Жорж, даже не пересчитывая денежки, а там их было несколько пачек, положил в буфет, в правый средний ящик. Потом запер ящик на ключ, а ключ спрятал в карман. И я…

— Догадываюсь, — прервала она его. — Польстился на чужие капиталы и решил вмиг разбогатеть.

— Да. Польстился. Запираться перед тобой не стану. Соблазнили они меня. Все время мерещилось, что мне сразу несколько тысяч подвалило. И когда увидел, что Даракчиев пошел к беседке, я бросился в гостиную. На столе стояли рюмки с коньяком и чаша Жоржа, тоже полная почти до краев. Но я к ним не притронулся, вот тебе крест.

— Может, и не притронулся, а может…

— Разрази меня гром, не повинен. Яд в чашу Даракчиева сыпанули или до моего прихода, или уже после меня. Хотя скорее всего до меня.

— Да ты выучился болтать не хуже твоего подполковника, — съязвила Беба. — Откуда такая уверенность?

— Скажу, не торопись! Вошел я, значит, в гостиную, обогнул стол с коньяком — и прямо к ящику с деньгами. — Жилков вытащил из кармана ножик со множеством блестящих приспособлений. — Теперь гляди. Эту штуковину я смастерил, когда еще токарем работал, мне приятель подсказал, что к чему. Любые замки открывает запросто. Хочешь, покажу как?

— Не нужно, — сказала она. — И так верю… Значит, открыл ты ящик и…

— Черта с два. Не поддался замочек-то. Не знаю, что за система, но, видно, хитроумная. Жоржа на мякине не проведешь… В общем, потыркался я минуту-другую, ничего не вышло. С тем и ушел.

— И с этой-то чепухой ты собираешься покаяться перед Геренским? — изумилась Беба. — Он мелкими жуликами и блестящими отмычками вряд ли занимается. Хочешь еще выпить?

— Налей… Может, я и мелкий жулик, зато перед богом отвечать за Жоржа мне не придется, Беба. А вот когда его уже схоронили, я кое-что вспомнил…

— Что же ты вспомнил, Дамян?

— Сама понимаешь, по гостиной я крался как кошка. Да если бы Жорж заметил, что я роюсь в его буфете, он меня в порошок бы стер. Тогда прощай, работа, прощай, консорциум!.. Так вот. Очутившись в гостиной, я услышал, Беба, шаги. Шаги по лестнице на верхний этаж, где спальни. Затаился я, Беба, стою ни жив ни мертв. Куда, думаю, идут — вверх или вниз. Слава богу: кто-то подымался в спальню. Подскочил я к лестнице, прислушался: да это же ты шла, Беба. Ты, именно ты была до меня в гостиной, обстряпала свои делишки и уходила. Босиком! Только лестница чуть-чуть скрипела. А кто может подниматься босиком? — Дамян вытер вспотевший лоб. — Только Беба Даргова! Да к тому же и походку твою я знаю. Не обессудь, как говорится, за откровенность. Пусть между нами будет полная ясность. Прижмут меня к стенке, выложу все как на духу. Пусть меня судят за попытку ограбления. Но не за убийство!

— А как ты докажешь все свои бредни? — спокойно спросила Беба, растирая пальцами виски.

— А я и доказывать ничего не буду Не забывай, что они изучали и следы на лестнице. Я буду всего лишь свидетелем, а там уже отыщут преступника… Может, чего-нибудь еще хочешь у меня спросить?

Беба перестала растирать виски, подперла ладонью голову, задумалась. Затем снова приготовила коктейль, разлила по стаканам, села. Однако села теперь не в свое кресло, а на подлокотник кресла Дамяна, при этом ее халатик случайно раскрылся и обнажил ногу выше колена.

— Выпьем, — сказала она, — выпьем за нашу дружбу.

Беба в упор смотрела на него прищуренными глазами.

— Откровенность за откровенность, — сказала она. — Я тоже не убивала Жоржа. Я слишком его любила, а любимых, ты знаешь, не убивают ни с того ни с сего. Однако не скрою: твои показания могут создать мне серьезные неприятности. Пока я докажу, что невиновна, всю душу вымотают. К тому же сплетни, разговоры, пересуды… И я предлагаю тебе: забудь о шагах на лестнице. Забудь — и я сумею вознаградить тебя за молчание. Обещаю, Дамян.

Он сидел не двигаясь и думал. Почему бы ему, Дамяну Жилкову, не занять в один прекрасный день место Даракчиева в консорциуме? Вместе с неотразимой Бебой? Что ему мешает?

Медлительный обычно ум Жилкова работал лихорадочно. И наконец Дамян сообразил, как дорого он мог бы заплатить за Бебины вознаграждения. Нет, на такое он при всем желании рискнуть не мог. Потому что Беба может стать единственным козырем для спасения.

И была еще одна причина: в глубине души он боялся Бебы. Такая женщина, как она, окажется способной на все. И когда решит мстить, месть ее будет ужасной.

Он медленно и неловко поднялся. И не узнал своего глухого, сдавленного голоса:

— Нет, Беба. Ничего не могу тебе обещать. Боюсь. — И кинулся к выходу.

Борис Паликаров повернул за угол, сделал несколько шагов, потом резко бросился в ближайший подъезд. Да, он не ошибся — человек, который выскочил из дома, где обитали Дарговы, действительно был Дамян Жилков.

Все поведение Жилкова выдавало его необычное возбуждение. Он выскочил, как будто за ним по пятам летела стая борзых. Вскоре он скрылся из виду, и тогда Боби вылез из укрытия.

Что могло случиться? Почему Жилков оказался у Дарговых, когда хозяин наверняка на службе? Мыслимо ли, чтобы Дамяна и Бебу могли связывать какие-то тайные отношения?

Паликаров жалел, что не мог себе ответить на эти вопросы. Жизнь научила его, что знание чужих секретов дает определенное господство над людьми.

Беба встретила его, облаченная в пестрый халат. «Переживает тяжело, — подумал Паликаров, разглядывая ее. — Взгляд какой-то замутненный, веки припухли, почернела вся, осунулась. Что же тебя так припекло, голубушка? Смерть Жоржа? Допросы в милиции? Или Коста решился хоть раз в жизни устроить тебе скандал? Посмотрим, посмотрим…»

— Чего же мы стоим как истуканы в передней и молчим? — спросил он сухо. — Может, усадишь дорогого гостя?

— Да, пожалуйста, — ответила Беба, открывая дверь в гостиную. — Я стала немного рассеянной. Нервы, знаешь ли…

На столе еще стояли два недопитых стакана. Поликаров взял один, понюхал.

— О, напиток богов, — заключил он, и, поскольку хозяйка никак не отреагировала, Боби решил огорошить ее своей наблюдательностью и прозорливостью. — Два стакана на столе и слащавый аромат дешевых сигарет. В Софии я знаю только одного чудака, который курит такую дрянь. Это Дамян Жилков.

Беба спокойно ответила:

— Да, Дамян недавно ушел.

— Брал у тебя уроки французского? Или вы вслух читали Мопассана?

Она немедленно ринулась в наступление:

— Он пришел рассказать мне кое-что. О чем ты, мой старый приятель и старый краснобай, предпочел умолчать… Хочешь выпить?

— Немного выпить — это во-первых. А во-вторых, услышать, что напел тебе Дамян. Жаль, что он меня опередил.

— Ты прав, Боби, тебе есть о чем жалеть. Потому что Жилков рассказал мне все. Все, запомни это. Не верится? Ну и не надо… А почему, собственно, ты меня допрашиваешь? Ты что, собутыльник этого Геренского, что ли?

— Между прочим, я навел справки о Геренском. Старый и хитрый лис — так говорят сведущие люди. Берется за самые запутанные дела. И почти всегда распутывает, имей в виду. А у тебя в нашей истории рыльце тоже в пушку, сама знаешь.

— Если узнают правду, мне нечего бояться, — бестрепетно сказала она. — Но так уж и быть. Сперва выпьем, потом о разговоре с Дамяном.

…В конце ее рассказа Боби заерзал в кресле. Оказалось, что дурак Жилков действительно выболтал все.

— Натворили дел — теперь думайте оба, как спасти свою шкуру, — назидательно закончила Даргова.

— Ну и крепкие же у тебя нервы, Беба. На зависть крепкие. Как жилы коровьи, — сказал Паликаров. — О своей позаботься шкурке, о своей. Геренский от крошки Лени теперь знает и еще кое-что. Подробность, о которой мы благоразумно умолчали. О твоих криках, Беба. Ты помнишь, пока вы блаженствовали наверху, в спальне, ты вдруг завопила на всю округу: «Я тебя убью!» Значит, ты запугивала Жоржа. А четверть часа спустя исполнила угрозу.

Беба отхлебнула виски, поправила на груди халатик.

— Я действительно не боюсь, Боби, — сказала она на конец. — Неприятно, что эта идиотка Лени втоптала меня в такую грязь, но я не боюсь. Говоришь, что Геренский — старый лис? Тем лучше. Представь себе, что он подумает? Человек, который во всеуслышание грозится убить, очевидно, находится в состоянии аффекта. Если такой человек и убьет, то сделает это не таясь, не задумываясь: ножом, пистолетом, утюгом, что под руку попадется. Ты понимаешь? Жоржа прикончили холодно и методично, все рассчитав, прикинув, взвесив. Кто же в нашей компании может тонко так обмозговать убийство. Дурак Жилков? Или тот, кто сознался Жилкову, что неплохо бы…

— Хватит! — обрезал ее Паликаров. — Да, я сболтнул что-то такое Дамяну, но сболтнул просто так, в сердцах, злясь на Жоржа. Без всякого умысла.

— Но об этом знаешь только ты, правда? А Геренский спокойно запишет в дело со слов Дамяна или Мими: один из гостей сам признался, что обдумывал насильственную смерть Даракчиева. Обдумал смерть, припас яд, затем, идя через безлюдную гостиную за таможенником, остановился ненадолго у стола, открыл баночку с ядом и…

Паликаров осушил до дна свой стакан. Рука его слегка подрагивала.

— Я докажу тебе обратное, причем твоими же словами, Беба. Убийство, говоришь, совершено хитро? Согласен. По чему же хитрый отравитель не позаботился о собственной безопасности? Сначала откровенничает с Дамяном, потом на глазах у всех идет в гостиную, вернее, в кабинет через гостиную. Не проще ли ему было запастись для начала надежным алиби, которое поставило бы его вне всякого подо зрения?

— Довольно примитивная логика, Боби. Недавно я читала один криминальный французский роман. И там главный герой, помнится, говорил: «Сомневаюсь в каждом, у кого неуязвимое алиби. Зачем невиновному алиби?» А подполковник Геренский криминальные романы знает небось назубок.

С улицы доносился шум автомашин, крики детей. Беба рисовала пальцем на стене замысловатые линии, закорючки.

Паликаров стучал носком ботинка о ножку журнального столика.

— О чем ты думаешь? — спросил он после долгого молчания. — Как лучше меня утопить, да?

— Нет, о другом. О том, что Жорж был умнее всех вас вместе взятых.

— Воздвигни своему Жоржу памятник и нацарапай эту эпитафию. Допустим, он был умен как Соломон. Ну и что?

— А то, что вы ведете себя как подонки и бабы. Даракчиев же дрался бы как лев! — мотнула Беба рыжей гривой как бы пытаясь изобразить льва.

— Как же поступил бы рыкающий лев Даракчиев?

— Если б я знала, как… Должно быть, отвел беду не только от себя, но и от всей компании. Да, он приложил бы все силы, чтобы уличить в убийстве не кого-нибудь а скажем, Средкова.

— Постой, постой, при чем тут таможенник? — опешил Боби. И сразу же смекнул: в рассуждениях Бебы есть здравый смысл…

— Средков в консорциуме чужой человек, Боби. Давай снимем розовые очки, дружок. Тому из нас, кто совершил убийство, придется хуже всех. А остальные, если Геренский пронюхает о нашем консорциуме, будут жрать в тюрьме баланду. Средков же один не имеет к нам никакого отношения…

Когда Коста Даргов вернулся домой после работы, свою жену он застал совершенно пьяной.

— Ну и насосалась! — сказал он скорее с равнодушием, чем с упреком. Она швырнула свой стакан на диван и застонала:

— Бо-юсь…

— Знаю я твой репертуар: выпивки от радости, выпивки от скорби… Сейчас очередной номер — попойки со страха. Главное, чтоб нализаться… — Он снял свой пиджак, бережно повесил на стул, отряхнул пальцем невидимую на рукаве пылинку. — Чего ты боишься, пьянчужка?

— Милиции боится пьянчужка, — призналась Беба.

— Хм, милиция! — сказал Даргов. — А мне плевать на милицию!

Проявление мужества и пренебрежение к опасности у ее мужа — такое для Бебы было неожиданным. Она привстала, удивленно посмотрела на Косту.

— Меня тоже таскают на допросы, — сказал Даргов. — А я ничего не боюсь. Я могу доказать, что не я совершил убийство.

— Неужто и ты пропустил рюмочку? На работе? Ну и дела… — изумилась Беба, смущенная туманной речью супруга.

— Я на работе не пью. И после работы редко. Я рассуждаю вслух. Я знаю их методы. Неважно, кто преступник: важно, кому дело пришить. Мне никто ничего не пришьет.

— А я боюсь, — сказала Беба.

— Почему? Что тебя пугает?

Она поколебалась несколько секунд, потом прошептала:

— Да… В ту злосчастную пятницу… Понимаешь? Я заходила в гостиную после того, как коньяк был уже разлит по рюмкам. А узнает милиция — и мне каюк!

— Ты отравила?! — похолодел Коста. Он свыкся с изменами жены, но мысль потерять ее была невыносимой.

— Идиот! Уж если я тебя не отравила, то Жоржа и подавно.

Коста подошел к жене, наклонился, провел пальцами по ее золотым локонам.

— Расскажи мне, — сказал он ласково. — Расскажи мне обо всем.

Всхлипывая, Беба поведала мужу о чудовищной измене Жоржа.

— И тогда я крикнула, что убью, убью его! Да, я хотела убить! Этот мерзавец бросил меня окончательно, навсегда. И я решила отомстить!.. Жорж спустился вниз. Потом кто-то позвонил у ворот.

— Да, — кивнул Даргов, — почтальон. Я видел его.

— И я видела. Жорж пошел к воротам, а я кинулась в гостиную. Там в буфете Жорж держал оружие. Пистолет. Он мне раньше его показывал. Я хотела схватить пистолет и стрелять, стрелять, стрелять в него. Жаль, ящик в буфете был заперт. Попробовала взломать, но не успела. Кто-то шел в гостиную, и я поднялась наверх.

— Кто шел?

— Дамян. И он меня, кажется, заметил в гостиной. А на ящике остались отпечатки моих пальцев. Но хуже всего другое. Эта гусыня Лени трепанула в милиции: Беба, мол, грозилась Жоржа убить…

Коста Даргов сел на диван, поправил галстук, сказал:

— Успокойся, не хнычь, к стенке не поставят. А тебе впредь наука — не жадничай, не развратничай. — Больше всего в жизни Даргов любил резонерствовать, и теперь представился подходящий случай. — Раньше мы жили без машины, без сберегательных книжек — а их у тебя три и у меня не меньше. До консорциума мы жили беззаботно, спокойно, не трясясь за свою шкуру. И у нас была семья, настоящая семья. Вспомни, как после свадьбы мы любили друг друга…

Он хотел предаться воспоминаниям, но с женой случилась истерика:

— Замолчи, улитка этакая! «Жили беззаботно», «настоящая семья»… Баба ты и всегда был бабой. Потому я и наставляла тебе рога с Даракчиевым! Да и не только с ним. И с Боби Паликаровым, и с Томовым, и с Козаровым… Со всеми рога наставляла, баба ты и улитка! А где ты видел улитку без рогов? Ты носил их еще до свадьбы, запомни, когда еще ходил в драных штанах!.. О, будь Жорж в живых, он не умилился бы воспоминаниями! Он ринулся бы в борьбу. Он был мужчиной, а не бабой, как ты!

Поверженный этим ураганом упреков, гнусных признаний и обвинений, Коста долго не мог прийти в себя.

— Сука! — вымолвил он наконец. — Сука, вот ты кто! Хотел помочь тебе, спасти. Хорошо, что ты вовремя меня отрезвила. Теперь рыдай о своем Жорже, развратница. Рыдай, может, он и восстанет из гроба. Но не забывай: ты в моих руках. Вот в этих самых руках! Захочу — и прихлопну как муху!

Он сидел на кухне, когда в дверях появилась заплаканная, безобразная Беба.

— Зачем пожаловала? — угрюмо поинтересовался Коста.

— Хочу, наконец, чтобы ты перестал быть бабой и улиткой. Чего препираться понапрасну? Не обижайся. Я разозлилась и наболтала тебе чепухи. Да и как мне не злиться, посуди сам. А я на тебя не в обиде.

— Вон как ты запела, — сказал отрывисто Даргов, но что-то изменилось в его голосе.

— У таможенника есть цианистый калий. Я говорю про Средкова.

— Откуда узнала? — спросил Даргов. — Кто тебе сказал?

— Жорж. Он все о нем выведал, прежде чем заарканить. Оказывается, какой-то иностранец пытался провезти яд контрабандой. Средков его и накрыл. В протоколе значилось 395 граммов, а араб утверждал, что вез ровно полкило. Значит, сто с лишним граммов — тю-тю, исчезли. Дело прикрыли, но сейчас самый раз вспомнить… Тебе все ясно?

Любомир Смилов застал своего начальника вышагивающим по кабинету.

— Товарищ подполковник, анонимка! — выпалил Смилов и жестом фокусника извлек из рукава конверт.

— Когда я был молод как ты, анонимные поэтессы меня тоже одаривали посланиями, — улыбнулся Геренский. — Поэма? Баллада? Сонет?

— Поэма в прозе. — Смилов положил письмо на стол, взял пинцет, достал из конверта маленький листок. На нем зеленой шариковой ручкой были нацарапаны неуклюжие печатные буквы:

— Отпечатки? — спросил Геренский.

— Проверили. Отпечатков нет.

— Значит, писака не настолько глуп, каким хочет показаться! Что еще установлено?

— Написано левой рукой, но писал не левша. Предложения построены правильно, однако ни один образованный человек никогда не напишет «при Дарговой находится яд». Фраза «никто не знает» не блещет логикой, сам-то аноним о яде знает, верно? Зато отсутствие отпечатков — вполне логично. Кстати, на конверте их тоже нет.

— Кто же, по-твоему, этот сочинитель?

— Кто-нибудь из их компании. Подделывается под Жилкова. Из этой удалой компании только интеллектуальный колосс Жилков мог бы писать так занятно. Кому-то из них выгодно утопить Бебу Даргову. Случай, как говорят наши литературные критики, типичный для их социальной среды.

— Как насчет аптечного управления?

— Действительно, Даргова когда-то работала на центральной базе. Но по цианистому калию не только на базе — во всем министерстве комар носу не подточит. Мы убедились: у них с этим делом строго.

— А машина Дарговой?

— Без вашего разрешения?

— Хм. Да-а. Торопиться не следует. Ничего удивительного, если Даргова сама о себе и написала…

— Все возможно, товарищ подполковник, — тихо ответил Смилов.

Зинаида Даракчиева была дома одна. Не тратя время на дипломатические тонкости, она с тревогой спросила Косту:

— Что-нибудь серьезное?

— Я вижу, нашу компашку немного потрясли, — отвечал Даргов и разразился неестественным смехом. — И все мыши по своим норкам юрк! А я одного не пойму: зачем милиция вообще тратит силы, разыскивая убийцу такого человека, как Георгий? Будь они чуть поумней, взяли бы и публично объявили о вознаграждении отравителя.

— Предпочитаю, чтобы ты не разглагольствовал на сей счет, — сказала она сухо. — Все-таки Георгий был моим мужем, к тому же его нет в живых.

Даргов испытующе уставил на нее свои маленькие мышиные глазки. В них сквозила такая насмешка, что хозяйка почему-то смутилась и отвела взгляд.

— Ладно, ладно, — махнул он рукой. — Не разыгрывай убитую горем вдову. Знаешь, это тебе не идет. Слишком давно я тебя знаю, Зина… Лучше скажи: тебя в милицию вызывали? Допрашивали? Понимаю. А когда в последний раз?

— Вчера. После обеда. Подполковник Геренский. Спокойный, даже немного нудный, но будь уверен, видывал виды. Кое-кто из нас горько пожалеет, что вынужден был беседовать с подполковником Геренским.

— Кто-нибудь пожале-е-ет, — протянул Даргов. — Только не из нас, а из вас. Я тут сбоку припека. Потому что не все развлекались прошлый раз на дачке. Мужа Бебы забыли позвать, и ты знаешь об этом лучше других. Запамятовали. Да-с.

— Ты сам явился, без приглашения. И еще с обеда шлялся возле дачи. И милиция это знает, учти!

Даргов хрипло рассмеялся.

— Чего мне учитывать? Я сам им все сказал. Хотел, говорю, узнать: чего это нас раньше в гости с женой приглашали, а тут одну жену. Я, говорю, ревнив, есть, говорю, такой грех, ну и не совладал с сердцем, отпросился после обеда с работы — и в Драгалевцы.

— После обеда, говоришь? А почему следователю нельзя предположить, что ты еще до приезда всех проник на дачу и всыпал яд в чашу Георгия?

— Правдоподобно. Но пусть это докажут! — отвечал он, продолжая смотреть на вдову с усмешкой. — Пусть докажут!.. Слушай, Зина, все достаточно просто. Каждый из нас, подследственных, как выражаются эти товарищи из милиции, в своих показаниях обязательно что-то скрыл. Я тоже не исключение. Да, да, ты правильно меня поняла — я тоже скрыл одну вещь. А именно: я абсолютно точно знаю, кто отравил.

— Кто? — В ее голосе смешались любопытство, недоверие, удивление. — Извини, ревнивец Коста, но ты, кажется, зарапортовался.

— К чему высокопарные извинения, Зина? Я не зря торчал возле дачи. И многое увидел еще до того, как оттуда увезли твоего отравленного мужа.

— Допустим, ты все знаешь. Почему же не признался в милиции?

— Причин много, но я назову только две. Во-первых, я рад смерти Георгия. Не смотри на меня так, Зина, я действительно радуюсь. Никогда я не мирился со своими рогами, а в последние два-три года они очень потяжелели. Да, тот, кто угостил ядом Георгия Даракчиева, совершил истинное благодеяние для меня, рогоносца Даргова. Низкий ему поклон. Это, так сказать, первая причина. А вот и вторая. Факт, что я единственный — если не считать убийцу — знаю правду о смерти Даракчиева, дает мне в руки огромную мощь, Зина. И я оказался бы последним дураком, бросив свое могущество на ветер.

— Выражайся яснее, Коста.

— Все яснее ясного. Давай подумаем вместе: какое Георгий оставил наследство? Ковры? Хрусталь? Золотые побрякушки, дачу, машины? Все это мишура. Главное наследство — консорциум! А что такое консорциум, Зина? Фабрика по производству денег, вот что. И теперь она станет моей. Потому что я знаю, кто убийца.

— Твоей так твоей. Я не против, — сказала вдова спокойно. — Только мне на твои проекты золотые в общем-то начихать…

— Глубоко ошибаешься. Именно ты поможешь мне их осуществить и будешь достойно вознаграждена. А коли заартачишься — пеняй на себя.

Зазвонил телефон.

— Да, — сказала вдова в трубку. — Это я… Что-о-о? Хорошо, хорошо. Милости прошу. Сейчас открою. — Трубка была осторожно водворена на место, после чего Даракчиева округлила глаза и сказала замогильным шепотом: — Подполковник Геренский! Он звонил снизу…

— Вы забыли представить меня товарищу Даргову, — сказал подполковник и сам подал руку Косте. — Моя фамилия Геренский. А вы ведь муж Богданы Дарговой, я не ошибаюсь?.. Хорошо, что не забываете вдову в ее неутешном горе.

Коста, как сквозь сон смутно различавший слова подполковника, сжался в старинном кресле. Глядя на этого рослого смуглолицего представителя законности и порядка, Даргов с ужасом думал, не слишком ли много лишнего брякнул он «неутешной» вдове. Ведь если у нее в квартире такие вот рослые и смуглые мужчины установили, к примеру, микрофоны, притом установили незаметно, тайно, скрытно, тогда, стало быть, все может сложиться нехорошо, ой как нехорошо.

— Да, мы как раз говорили о смерти моего мужа, — вздохнула Даракчиева. — Понимаю, это вас не удивляет. Ведь насильственная смерть потрясает людей сильнее, чем обычная. К тому же и Коста как бы в известной степени потерпевший: он был одним из близких друзей Георгия.

— Вы действительно были близким другом покойного? — спросил Геренский.

Коста Даргов, частично вернувший самообладание, ответил:

— Мало сказать — другом. Другом, притом интимным, была покойному и моя жена. Добрым, хорошим другом. Посредством своей жены я являлся ему в какой-то степени родственником… — Коста захихикал.

«Да ты король цинизма, — думал Геренский, удивленно разглядывая острослова. — К чему такое афиширование подробностей?»

— А с Зиной Даракчиевой мы старые приятели, — продолжал Даргов. — Следуя моей логике, вы можете подумать так: связь Даракчиевой с моей женой породила естественный союз между нами, обманутыми супругами. И ошибетесь. Мы просто приятели.

Вдова, поставленная в неловкое положение, вынуждена была пояснить:

— Мы знали, что находимся приблизительно в одинаковом положении. Но наша дружба совершенно обычна, заурядна, независима от нашей общей, притом печальной, судьбы. И он и я знали буквально о каждой оргии этих подонков, а поделать ничего не могли.

— И о коктейле-парти вы знали оба? — спросил подполковник.

— Да, Коста позвонил мне в четверг в Варну, спросил, как отдыхается. Он и раньше довольно часто звонил. А тут сообщил, что снова затевается сборище на даче. Чем я могла его утешить? Скажите, чем?

Геренский осмотрелся вокруг. Убранство огромного кабинета наводило на мысль о почти неограниченных финансовых возможностях владыки этих старинных гобеленов, живописных полотен, персидских ковров, дорогих безделушек.

А леопардовую шкуру он вообще видел впервые в жизни.

— Я должна вас порадовать, товарищ Геренский, — нарушила молчание вдова. — Как раз перед вашим приходом Коста страшно меня заинтриговал. Вы не поверите, но вроде бы он знает, кто убийца моего мужа. Спросите его, может быть, он действительно раскроет страшную тайну.

— Нич-чего та-а-кого я н-не гово-орил, — заикаясь, вымолвил Даргов. — То есть я… гово-орил, но шу-утил…

— Это была первая шутка, которую я занесу в дело, гражданин Даргов, — тихо сказал подполковник.

— Я шутил. Откуда мне знать, кто убил Георгия? — Даргов уже пришел в себя после неожиданных слов Зины. — Конечно, у меня есть свои предположения, но перед Зиной я их высказывал не подумав.

— Теперь, подумав, выскажите ваши предположения мне. Кто, по-вашему, убийца?

— Атанас Средков. Таможенник.

— Может быть… Не исключено. Но почему именно он?

— Все, кто тогда был на даче, люди честные, порядочные. Голову даю на отсечение — они и мухи не обидят, — не моргнув глазом, выпалил Коста Даргов. — А у этого таможенника — заметили? — морда подозрительная. И глаза так и бегают, так и бегают.

— Дешево голову свою отдаете, — сурово сказал под полковник. — Насчет честных, порядочных людей мы наведем справки. А глаза, как я заметил, бегают не только у таможенника.

Геренский и его помощник молча брели по городу. Каждый был поглощен своими думами Tax они миновали несколько кварталов и, наконец, уселись в каком-то скверике на свободную скамейку.

— Сегодня навестил Богдану Даргову, — тихо начал Геренский. — Встретила меня в каком-то ночном пеньюаре, к тому же явно навеселе, представляешь. Я думал, что такие роковые дамы остались только в опереттах, ан нет, все еще благоденствуют…

— Почему же она кричала «я убью тебя»? Что там у них стряслось? — не удержался капитан.

— Ровным счетом ничего. Они там баловались как дети, хохотали, гонялись друг за другом, и она шутя все это ему крикнула. Знаешь, что сказала Беба, когда я возмутился такой низкосортной липой?

Смилов пожал плечами.

— Она, Любомир, сказала мне: «Вы что, никогда не были влюблены? Вы что, не знаете, что в устах влюбленных даже угроза убить — всего лишь любовная ласка, не более? Я женщина порывистая, горячая, несдержанная (я тебе точно передаю ее слова, Любомир!), вот и заорала Жоржу первое, что пришло в голову»… — «Допустим, — говорю, — вы, Даргова, правы. Почему тогда вы никак не реагировали на смерть Даракчиева и спокойно пили свой коньяк? Это при вашей-то порывистости, несдержанности».

— Тут она разрыдалась и призналась во всем, — усмехнулся Смилов.

— Тут она не разрыдалась и не призналась во всем. Тут она сказала: «Что ж, по-вашему, надо было разыграть сцену в гробнице Капулетти, когда Джульетта просыпается и видит труп Ромео? Откуда я знала, что у Жоржа не сердечный приступ, а что его хватила кондрашка? Или при сердечных приступах своей любовницы вы начинаете рвать на себе волосы?» Так, капитан, я и ушел несолоно хлебавши. Занятная женщина. Верх наглости и вульгарности. Такая вполне могла прикончить Даракчиева.

— Но ведь и другие могли. А поди дознайся, из пятерых заподозренных кто? — Смилов проводил взглядом какую-то жгучую брюнетку и сказал мечтательно: — Эх, раньше работенка наша была — позавидуешь!

— Когда раньше? — не понял подполковник.

— В средние, например, века… Пять заподозренных в убийстве? Вешали их, сердечных, на дыбу, затем, для разнообразия — сапоги испанские и…

— И все пятеро сознавались в убийстве. А представь, что и у нас покаются вдруг все пятеро. Тогда начинай все заново… А если говорить серьезно, Любак, то «дело Даракчиева» затрагивает меня особенно глубоко. Не только самим фактом преступления. И убитый, и заподозренные — все они люди темные, нечистые, вульгарные. Антисоциальные типы. Они живут в невероятной роскоши, владеют неисчислимыми, по нашим с тобой представлениям, богатствами, в общем, благоденствуют. Нет, они не ограничиваются мелкими капризами — модными шубами, магнитофонами, телевизорами. Для них это детские игрушки… Задумайся: если сегодня вечером тысячи честных тружеников размышляют над своими обычными житейскими проблемами — костюм у сына уже мал, хорошо бы купить рубашку отцу, где найти кооператив? — в то же самое время это сборище антисоциальных типов утопает в роскоши. Они блаженствуют в своих сказочных дворцах, катаются в шикарных лимузинах, швыряют деньги направо-налево, выискивая все новые и новые удовольствия. Они растлевают свои жертвы нравственно и физически, сеют повсюду разврат, ложь, лицемерие. Вот что меня угнетает, капитан Смилов. Никак не могу свыкнуться с этой мразью.

— Каждый несет свой крест, — сказал помощник Геренского. — Угнетает или нет, а работа есть работа. Сколько мы бьемся, а дело ни с места. По-моему, после сегодняшнего вашего доклада генерал остался недоволен. Надо сдвинуться с мертвой точки. Не пора ли выяснить источник их огромных доходов?