Хассо ГРАБНЕР МАКЕДОНСКАЯ ДУЭЛЬ[1]
Действие повести немецкого писателя-коммуниста Хассо Грабнера «Македонская дуэль» происходит в Греции в период правления «черных полковников».
Охранниками арестован курьер ЦК Компартии Греции, направлявшийся в Салоники для оказания помойки местным коммунистам в выпуске подпольной газеты.
Вместо него афинская полиция посылает своего агента Галиноса, несколько лет проучившегося в Нью-Йоркском институте проблем коммунизма. В Салониках Галинос встречается с руководителем группы противников режима художником Карнеадесом — стойким коммунистом и опытным конспиратором. Все попытки агента вытянуть из Карнеадеса имена других членов группы терпят неудачу. Газета начинает выходить. Тогда македонская полиция арестовывает художника и, чтобы внести разброд среди подпольщиков, идет на провокацию. В местной газете появляется фотомонтаж, на котором изображен Карнеадес в сопровождении полицейских перед входом в универмаг, где накануне были арестованы два распространителя подпольной газеты. Одновременно полиция проводит обыск в доме, где жил курьер ЦК, адрес которого знал Карнеадес. Галиносу необходимо на некоторое время уехать из Салоник, чтобы доложить своим шефам о ходе операции. Лучший способ для него исчезнуть — подвергнуться мнимому аресту. Полиция фабрикует портрет Галиноса, выполненный якобы Карнеадесом. На вокзале Галинос «арестован».
Под действием всех этих улик большинство коммунистов склоняется к тому, что Карнеадес — предатель. Не верит в это лишь жена художника Дафна. На свой страх и риск она собирается в Афины, чтобы найти людей, хорошо знающих Карнеадеса и способных заступиться за него.
Серо-зеленый грузовик с крытым верхом, покачиваясь, шел из Флорины в горы вдоль высыхающего Алиакмона. Водителя мало беспокоили неровности дороги, он к ним привык. И все-таки он бубнил: «В то время, когда мы гнали Муссолини через Албанию, мы прошли тут до самой Янины. Горе это, а не дорога». Сидевший рядом с ним сотрудник западномакедонской полиции безопасности из Янины взглянул на водителя с иронией:
— А потом пришли немцы и заставили вас побегать.
— Не скажите, — возразил водитель, кивая в сторону гор справа и слева от дороги с их пиками-двухтысячниками. — Дороги контролировали они, но в горах хозяевами были мы.
Сотруднику в штатском хотелось спросить, что шофер подразумевает под словом «мы». Наверняка тот имеет в виду ЭЛАС, красную партизанскую армию. Но от вопроса удержался, подумав только, что директор тюрьмы в Керкире мог бы выбрать для такого щекотливого поручения человека понадежнее.
Грузовик для заключенных выбрался из долины Алиакмон и карабкался к перевалу Сидерохори, с перевала они увидели позади поблескивающее Касторийское озеро. Сотруднику полиции подумалось, что теперь самое время проинформировать вахмистра о его задачах.
Старой серо-зеленой коробке осталось проехать последние километры, через два часа водитель даст ей рухнуть с откоса, через кустарник — в озеро. Это место сотрудник полиции выбрал с одним коллегой из Афин. Тут озеро Орестио имеет глубину четырнадцать метров.
— Я надеюсь, мы поняли друг друга, вахмистр. Мы с вами и те два из кузова выскочим из машины, а все остальные утонут, — сказал полицейский.
— Но ведь, кроме нас четверых, в грузовике ни души, — удивился водитель.
— Так-то оно так. Но когда приедем в Касторию, мы заглянем в одну уютную таверну. Там всегда полно народа: скорняков, рыбаков. Они ужас как охочи до новостей. Мы расскажем, будто везем арестованных в старую крепость Керкиры. Это, мол, опасные государственные преступники, одиннадцать человек. Вам, вахмистр, незачем объяснять, что одно имя этой тюрьмы «Палеон Фрурион» заставляет всех дрожать от страха. Так что наш рассказ всех заинтересует.
— И к чему весь этот цирк?
Сотрудник полиции приложил палец к губам:
— Государственная тайна. Вы ведь, наверное, не хотите лишиться своего места, а? И вдобавок повышение в чине вам тоже не повредит, а это не исключено.
«По такому случаю я с удовольствием угрохаю этот дребезжащий «форд» и расскажу пару баек», — подумал вахмистр, въезжая в маленький городок, знаменитый множеством церквей и своими искуснейшими скорняками.
В таверне водителю и его двум сменщикам было позволено заказать несколько рюмок крепкого. Это сделало их разговорчивыми, и их рассказ об одиннадцати арестованных прозвучал вполне убедительно.
Убедившись, что известию поверили, полицейский вышел из таверны и направился к грузовику, тщательно охраняемому местными жандармами. Там его ждал коллега из Афин. У него были последние инструкции:
— Наша машина стоит в пяти километрах отсюда, — сказал афинянин. — Как только грузовик грохнется в воду, я вместе с тремя вашими людьми вернусь в Керкиру. Как ни жаль, лично вам придется искупаться в холодной воде. Мокрый, дрожащий от холода, вы прибежите в город и поднимете ужасный крик: все утонули! Только вам одному удалось открыть дверь и спастись вплавь. Везенье, случай, вы меня поняли?
Афанасий, рыбак, приплыл на лодке из монастыря Мавриотисса, где продал святым отцам свой небогатый улов, получив за половину его «божье благословение». Все называли его Ессир, потому что он некогда служил в английском торговом флоте и каждое предложение начинал с «йес, сир»; сейчас он устало подгребал к берегу, поглядывая в ту сторону, где утром утонули эти бедняги. Там было много солдат, он различил две фигуры в масках для подводного плавания и с баллонами за спиной. Развернув свою лодку, Афанасий налег на весла. Но тут же услышал шум мотора. Местный жандарм, стоявший на корме моторки, заорал на Афанасия, чтобы поворачивал назад, да поживее!
— Йес, сир, — сказал Афанасий.
Вечером он пошел в таверну. Проводя целые дни на сверкающей воде озера, он любил вечером посидеть в полутьме. Но не только поэтому Афанасий любил таверну Фемистокла. Здесь часто сиживал скорняк Януссис, человек рассудительный, повидавший мир. Он был прекрасным рассказчиком. Мир, говорил он, делится на две части, и в Германии есть река, которая их разделяет. Если пройти немного навстречу солнцу, придешь в город Берлин, где обе части соприкасаются. Об этом городе Афанасий слышал кое-что, но большей частью плохое. Януссис, бывавший в этом городе, сказал, что и плохое там есть, только все не так, как пишут газеты: в восточной части города все делается для простых людей, а в западной — для богатых.
Афанасию Януссис очень нравился, потому что он умел так хорошо рассказывать, а в этот вечер ему самому не терпелось рассказать кое о чем скорняку.
— Ныряльщики, в масках? — переспросил Януссис, когда Афанасий закончил.
— Иес, сир, ныряльщики, и они все-все обыскали. Но Павел, моторист с гостиничной лодки, слышал, что нашли не всех. Трех охранников и десять арестованных. Один, как видно, спасся.
Януссис насторожился.
— Как ты сказал?
— Я повторяю то, что слышал от Павла. А он такой же моряк, как и я, не враль, йес, сир!
— Он сам что-нибудь видел?
— Сам — нет, они никого не подпускали.
Януссис вдруг заторопился домой, надел свои выходные брюки и новый черный свитер из грубой овечьей шерсти, сунул в карман бутерброд с брынзой и быстро зашагал в нижний город, к озеру. Ночь безлунная, и, раз это необходимо, он пройдет тридцать километров вокруг озера до рассвета, чтобы его никто не заметил. Может, в этом нет никакой необходимости. Если спасшийся — парень толковый, он поймет, что убежище следует искать на юго-восточном, болотистом берегу озера. В высоком камыше у берега укрыться нетрудно, там можно даже спать — бесчисленные птицы своим криком предупредят об опасности. Если беглец еще не там, его нужно туда отвести.
Скорняк шел по тропинке вокруг озера в непроглядной тьме. Время от времени он останавливался и прислушивался. Ничего. Только ветер с вершин да крики бодрствующих птиц. Отойдя от городка на порядочное расстояние, он подумал, что может дать знать беглецу о своем присутствии. Он может слегка насвистывать песню, которая зовет вперед бойцов всех широт, зовет, как развевающееся на ветру знамя: «Вставай, проклятьем заклейменный…»
И вот в темной ночи в Греции «черных полковников», которая кичливо — без всякого права на то! — гордится, что «Интернационал» не зазвучит в ней никогда, она зазвучала, эта песня.
Януссису пришлось проделать весь тридцатикилометровый путь. Его призыва никто не услышал.
Уже вернувшись домой, он вспомнил Ариса, своего командира из «времен надежды». Тихими ночами рассказывали они друг другу о своих родных местах. С тех давних пор Януссис помнил, что Арис родом из Карусадеса, на Керкире, где у его родителей небольшой домик рядом с дворцом графа Теотокиса.
Назавтра к вечеру он был в маленьком доме родителей Ариса и увидел висящую на гвозде смушковую шапку, которую он подарил Арису на пасху в 1944 году. Достаточно было сказать его брату:
— Посмотри, там внутри написано «Пасха-44», — чтобы завоевать его полное доверие.
Вскоре Януссис снова был в пути. Добравшись паромом до маленькой гавани Игуменица, он отправился в Салоники скорым поездом.
«Есть, наверное, какая-то правда в том, что проповедует этот отец Янис из церкви святого Стефана, — добрые дела никогда не забываются, — размышлял Януссис. — Не подари я шапки на пасху, брат Ариса ничего бы мне не рассказал. Конечно, не нужно понимать все так, как об этом толкует святой отец. Добрые люди никогда не переведутся на свете, сколько бы их ни погибло от страшных пыток в застенках «черных полковников», на далеких островах-тюрьмах или из-за какого-то пьяного шофера… Десять честных людей, десять коммунистов, боже мой…»
Вечером по радио объявили о катастрофе тюремной машины на шоссе Кастория — Янина, повлекшей за собой много жертв. На другой день все газеты дали короткое сообщение, судя по которому три охранника и десять заключенных погибли, а одному удалось спастись и бежать. За поимку бежавшего — крупная денежная награда. Его имя и фамилия — Георгий Мавилис, 1929 года рождения, уроженец Афин. Фотография и детальное описание внешности завершали сообщение.
Руководители подпольной группы прочли заметку, но представить точно, что произошло, никто не мог. Имя бежавшего им ничего не говорило, с фотографии на них смотрел незнакомый человек. Конечно, машина с арестованными отправлялась на Керкиру, в ее казематы. Но откуда их везли — в заметке не сообщалось.
У них были свои неотложные заботы: как, несмотря на все меры предосторожности, был арестован курьер ЦК? Галиноса опознали по рисунку на листе ватмана, а не по фотографии, сомнений быть не может. Разве полиция стала бы до таких размеров увеличивать фото, будь оно у нее? Нет, это был портрет.
Костас Ставрос, прошедший через застенки реакции, рассуждал так: от натиска первой волны допросов Карнеадес ушел, назвав адрес квартиры доктора Монастериотиса, совершенно убежденный, что Галинос давно перебрался оттуда и что поэтому доктору ничего не грозит. Как известно, с полицейскими, избивающими тебя, можно обращаться двояко. Можно сказать им: «Делайте со мной что хотите, от меня вы ничего не узнаете». Но можно сделать вид, будто ты сдался, и рассказать им много вещей, на первый взгляд очень важных, но с которыми они ничего не смогут поделать. Оба способа опасны. В первом случае ты вызываешь огонь на себя сразу, а во втором — позднее, когда они поймут, что их водят за нос. Так, видимо, произошло и с Карнеадесом, иначе как объяснить его появление перед универмагом? Наверно, он жестоко казнил себя за этот шаг и некоторое время держался крепко. Мысль о Дафне заставляла его молчать. Он знает, как это бывает, — подводил итоги Ставрос, — и боится, что следующий арестованный поведет себя так же, как он. И в результате получится ужасная цепочка, где каждое звено влечет за собой следующее, пока не попадутся все, в том числе и Дафна. А кто из нас может поклясться: «На мне цепь оборвется»? Вот почему отчаявшийся Карнеадес еще раз выдал человека, который, как он надеялся, давно в безопасности. Мы сами виноваты, нам следовало давно отослать Галиноса. Если курьер тоже умеет рисовать, ищейки бегают сейчас по всему городу с портретом Дафны.
— Никто не заставлял Карнеадеса придать Галиносу на портрете такое сходство с оригиналом, — сказал Цацос.
В задней комнате таверны «Панорама» снова воцарилась тяжелая, гнетущая тишина. То, что говорил Ставрос, было скорее защитой, чем обвинением Карнеадеса. Поэтому Дафна молчала. Но теперь она сказала возбужденно:
— Безумие все это! Нет никакого портрета, нарисованного рукой Карнеадеса! Ты, Спирос, можешь оставить при себе свои намеки, а ты, Костас, свою психологию заключенных. Если впрямь существуют такие два типа заключенных, Карнеадес от носится к первому. До его души никакому Юлиану не до браться.
Цацос, Ставрос и Заимис поглядели друг на друга. Они не сомневались: Дафна от своего никогда не отступится. Это так естественно, но… что поделаешь? Сочувствовать ей нужно, а думать, как она, — нет.
Цацосу не пришлось отвечать на упрек Дафны. В дверь постучали условным стуком. Пришел Арис. Извиняться за опоздание ему не пришлось. Его рассказ о старом товарище по 2-му батальону западномакедонской бригады ЭЛАС, действовавшем в северо-западной оперативной зоне, всех поразил. Старый огонь не угас, в нужный час он разгорается с новой силой, подумалось им.
— И как только он отыскал тебя? — спросил Цацос.
— У старых партизан нюх гончих, — развел руками Арис. Цацос проглотил этот ответ: раз любопытство под запретом, нечего и спрашивать. Неизвестный боец ЭЛАС подтвердил газетное сообщение. Это главное. Жаль, что он сам не был свидетелем катастрофы у Касторийского озера, а говорил со слов других.
— Какая неудача, что он не смог найти товарища. Мы бы помогли ему. Как знать, где он сейчас блуждает, без теплой одежды, без куска хлеба, без гроша в кармане!
— Если мы хотим дать некролог о десяти погибших товарищах в третьем номере газеты, текст нужно составить немедленно. Завтра я начинаю печатать, — сказал Заимис.
— Так мы и сделаем. Теперь-то нам известно, что это не газетная утка, — согласился Цацос и сел, положив перед собой лист бумаги. Вскоре он зачитал текст некролога вплоть до последней фразы: «Погибшие отдали свои жизни за великие идеи, память о них будет священна для миллионов».
В черном лимузине, направлявшемся в сторону города, никто не произносил ни слова. Всех подавило чувство беспомощности, сердце сжималось от боли. Арис и Заимис вышли из машины в восточном пригороде, невнятно пробормотав слова прощания. Когда подошло время выходить Ставросу, Цацос затормозил и вопросительно взглянул на друга. Грузчик покачал головой и сказал: «Попозже».
Неподалеку от церкви святого Георгия Ставрос попросил остановить и пригласил Дафну выйти вместе с ним. Цацос попытался было пошутить: в такое, мол, время музей византийского искусства закрыт, но оба устало махнули рукой. Потом они молча шли рядом, пока не оказались перед мощными стенами амфитеатра. В его тени они нашли уютную скамейку.
— Нам нужно поговорить, — сказал Ставрос.
— О чем бы это?
— О том, что ты называешь психологией заключенного, или, если тебе мало этого, об ужасном слове «предательство».
— Любое слово на эту тему будет излишним.
Ставрос не обратил на ее возражение никакого внимания.
— Это и впрямь ужасное слово, — продолжал он. — Но это мы сделали его таким. Ибо мы внушали себе мысль, что, произнеся его, мы внесем ясность во все, что можно сказать о человеке: о том, что было, что есть и что будет. Мы, конечно, гордимся тем, что сами поставили себя в исключительное положение: быть коммунистом — значит отвечать за все, быть самой жизнью. Но если рассуждать, исходя из этого, нетрудно все упростить: человек, который предал, уже не коммунист, а следовательно, и не человек. Просто, а?! Да, мы очень упрощаем. Знаешь, мне иногда кажется, что настоящая жизнь смотрит на нас из-за плеча и посмеивается, когда замечает, как мы пытаемся подменить под столом карту в колоде. Где та мера, которой можно измерить предательство? Каждый думает, что знает ее…
Дафна перебила его:
— Не трать зря сил, Ставрос. Ты хочешь построить для меня мостик, пройдя по которому я субъективно осознала бы то, в чем вы обвиняете Карнеадеса. По-человечески мы понимаем, но как подпольщики резко осуждаем, вот что ты хочешь сказать? Субъективные факторы, объективное воздействие! Послушай, Костас, мне плевать на ваше «человеческое» понимание, на ваше раскладывание человека на объективные и субъективные полочки. Люди вроде Карнеадеса — это монолиты, тут не может быть «да» или «нет». Это цельные люди.
— Да, это люди, а не сверхчеловеки, и не следует приписывать им заранее сверхчеловеческих качеств.
— Ты только посмотри! Выходит, смелый, непоколебимый человек в твоих глазах — уже и сверхчеловек? За исключением одного — Константина Ставроса, да? Потому что он, будучи обыкновенным человеком, дважды побывал в аду и вышел от туда победителем. Дважды, нам это известно.
— Ах, Дафна, там были и случайности, и везение, невероятное везение. Они схватили меня в конце октября сорок девятого года, когда демократическая армия в Северной Греции была окончательно разбита. Мы спустились с гор, надеясь пробиться. На каждого из нас, безоружного, приходилось по десять бандитов генерала Папагоса. И по сей день в деревнях, затерявшихся в бесконечных лесах между Смоликасом, Митсикели и Тимфи, поют песни о наших подвигах. Наши дела стали легендой, но, когда я, подстреленный, лежал в темной камере в Треневе, я об этом и думать не мог. Полиция взялась за меня всерьез: до них дошел слух о последнем грузе югославского оружия, который якобы где-то спрятан. И кто-то сказал им, что я, мол, знаю где. Я изворачивался как мог, а они каждый день хлестали меня так, что кожа летела клочьями. Однажды я уже был готов выложить все, но в последнюю минуту мне пришла в голову еще одна ложь, которая показалась им правдоподобной, и они отстали от меня. Когда они ушли, меня обуял страх: что случится, когда они обнаружат, что я их опять одурачил? Я стал кричать, звать тюремщика, я колотил в дверь, охваченный одной мыслью — рассказать все, пока они не успели добраться до монастыря святой Параскевы, который я им назвал. Я кричал и кричал, но тюремщик, наверное, думал: пусть эта свинья наорется вволю! Когда он вечером бросил в камеру заплесневевший кусок кукурузного хлеба, я уже перестал паниковать. Поверь мне, Дафна, не окажись этот тип таким ленивым и равнодушным, я выдал бы укрытие и предал бы товарищей, готовившихся перенести оружие в другой тайник…
Дафна рассеянно прислушивалась к отдаленным шумам большого засыпавшего города, Костас говорил о жизни. Там, в Салониках, тоже была жизнь: смеющаяся и плачущая, согбенная и распрямившаяся, там были надежда и отчаяние. Но какая связь между той жизнью и этой? Как страшно одиноки были сейчас они. И как одинок тот, может быть, тоже подстреленный, лежащий в камере тюрьмы Генти-Куле! Она положила ладонь на руку Ставроса и прошептала:
— Это правда, никто не может до конца поручиться даже за себя самого, — и пока она произносила эти слова, ей вспомнилось, как полвечности назад — да, прошло целых полвечности, пусть для других это было всего несколько недель — ее муж тоже сказал: «Кто может утверждать, что останется таким, как есть…»
Они коротко попрощались и, погруженные в свои мысли, разошлись по домам. «Какие мы странные люди, — думал Ставрос, — я как бы одержал победу, но от нее мне больнее, чем от любого поражения. Я разрушил самое лучшее в жизни этой женщины и еще потребовал от нее, чтобы она сочла особо высокой сознательностью то, что ей придется жить в развалинах…»
«Никто не знает, останется ли он таким, как есть, говорил Фонда, — так думала Дафна. — Никто! Об этом дано судить лишь потом, когда, пройдя сквозь огонь, он не сгорит. А раз такие люди были, мы надеемся, что они есть и будут всегда. До сегодняшнего дня человеком, глядя на которого можно было черпать надежду, являлся Ставрос, а ведь своей славой он обязан стечению обстоятельств… Что же остается, кроме мрачной мудрости: никто не знает, останется ли он таким, как есть… Ах, Фонда!
Но… если никто не знает, останется ли он таким, как был, значит, никто не знает, сделается ли он другим. И все же история Константина Ставроса — это история Константина Ставроса. Из нее не вытекает, что Карнеадес сдался».
Галинос прожил в Афинах пять дней. Ежедневно по нескольку часов проводил в ГДЕА, Центральном управлении национальной безопасности, остальное время — на террасе отеля «Хилтон» на площади Синтагматос, ночи — в интимных кабинетах ресторанов у подножия холма Лукабетос. Он считал это вознаграждением за тоскливые часы ожидания в «Средиземноморской». Недостатка в деньгах сейчас не ощущалось: мистер Мак-Дональд купил у него подробный отчет о происшествии на Касторийском озере. Поэтому Галинос мог позволить себе просиживать ночи в дорогих ресторанах, где шиковала «золотая молодежь». И только дамы, которых он приводил в серые предрассветные часы в свою квартиру у вокзала, не вполне отвечали его вкусу. Он предпочел бы красавицу из «Средиземноморской»…
В первый день у Галиноса были неприятности в управлении. Его непосредственный начальник, полковник, выразил неудовольствие чересчур большими затратами. Ну да ладно, все равно о жизни в «люксах» придется забыть. Когда он вернется в Салоники, подпольщики устроят его на нелегальной квартире. Если этого не произойдет, он вынужден будет признаться, что не продвинулся вперед ни на шаг.
За день до его отъезда обстановка в ГДЕА разрядилась. Из Салоник прислали авиапочтой третий номер «АВРИОНа»; к нему было приложено письмо взбешенного генерала Цоумбоса. Но Галиносу удалось убедить полковника, что руководство подполья «проглотило» сообщение с Касторийского озера — иначе не появилось бы прочувствованного некролога. Это подготовит почву для теплой встречи «товарища Галиноса, вырвавшегося из рук палачей».
— Будем надеяться, что афинское руководство компартии не придаст особого значения этому некрологу. Иначе, наткнувшись на имя выдуманного Георгия Мавилиса, могут затеять проверку.
— Тогда им придется прочесать всю Западную Македонию.
— Будем надеяться на лучшее. Успеха вам! — сказал полковник.
Галинос вышел из управления с чувством человека, значительно упрочившего свое положение. Перед отъездом он написал письмо:
«Дорогая Зоя! В мой последний приезд в ваш город я просила Елену Костанос, хозяйку шляпного магазина на улице Рузвельта, отложить для меня восхитительную шляпку — денег при себе не оказалось. Мадам Костанос была настолько любезной, что согласилась подождать с оплатой до пятницы. Я очень прошу тебя, дорогая, зайти туда и купить для меня эту шляпку, а то я боюсь упустить ее… Ты назовешь мадам мое имя, и она отдаст тебе покупку. Ты окажешь огромную услугу своей Александре Сантис».
Письмо Галинос адресовал Зое Пердикарис, Салоники, главпочтамт, до востребования. Он велел отправить письмо с курьером в Верию и там бросить его в ящик.
Идею со шляпной мастерской ему подал полковник. У мадам Костанос была прочная репутация в управлении безопасности, а ее элегантная мастерская — награда за немаловажные услуги, которые она, в прошлом весьма интересная дама, оказывала почти всем греческим режимам. Мадам будет рада еще раз услужить, на ее молчание можно вполне рассчитывать. Предосторожности ради полковник связался по телефону с генералом Цоумбосом и поинтересовался, не замешана ли мадам в последнее время в чем-то предосудительном.
Об этом телефонном разговоре Галинос ничего не знал. Зато генералу стало известно о письме, и он решил установить наблюдение за окном выдачи заказной корреспонденции и выследить получателя. Самое время доказать верность испытанных приемов криминалистики и утереть нос этим модничающим умникам.
Когда рейсовый самолет перелетал через Волосский залив и вдали показались апельсиновые плантации, Галинос услышал, как одна дама сказала своему соседу, что в Волосе самый отвратительный почтамт на всю Грецию: письмо, которое она отправила в Салоники, шло туда целых две недели, а второе вообще не пришло. Эти слова засели у него в мозгу. И правда, у греческой почты нет ничего общего с пунктуальностью и обязательностью почты англосаксонской. И в Верии дело обстояло, конечно, не иначе, чем в Волосе. А ведь письмо к госпоже Пердикарис было фактически пуповиной, связывающей его с тамошним подпольем. И вдруг ему подумалось, что операция провалена, даже не начавшись. Можно не сомневаться, что подпольщики видели, как его арестовали на вокзале или узнали об этом другим путем. Тогда им незачем ждать письма из ЦК.
Он весь похолодел. Какая грубая ошибка, и ее допустил он, самый вышколенный криминалист Греции! Организовать две операции, каждая из которых сама по себе блестящее достижение, и… чтобы одна исключала другую?! Даже представить страшно, как на это отреагирует полковник! А он поймет, что произошло, когда начнет разбираться…
С этой минуты полет потерял для Галиноса всякую прелесть. Беспомощный, съежившийся, смотрел он на бетонную дорожку аэродрома «Микра» и, уже сидя в такси, ехавшем в город, все никак не мог собраться с мыслями. Только чудо поможет ему встретиться с одним из подпольщиков в шляпной мастерской в четверг вечером. Сегодня среда. Как тягостно время ожидания!
Сотрудники Юлиана взялись за дело еще во вторник. Нынешний директор главпочтамта был верным сторонником «нового порядка». С его помощью в отделе заказной корреспонденции установили портативный радиопередатчик; когда получательница явится за письмом, дежурный сотрудник скажет громко и отчетливо: «Письмо для госпожи Пердикарис? Да, да, что-то есть. Одну секундочку!»
Десять секунд спустя в зале почтамта появится полицейский в штатском, который последует за женщиной, куда бы она ни пошла. Сейчас он сидит в задней комнате и ждет; курит, ест, листает последний порнографический журнал — не служба, а благодать. А Юлиан тем временем сидит у себя в кабинете и ухмыляется при мысли о неожиданностях, подстерегающих Х211.
В четверг у Галиноса была долгая, очень подробная беседа с Юлианом, особенно о третьем номере «АВРИОНа». Юлиан не без издевки похвалил статью Х211 о международном положении, написанную совершенно в духе коммунистов. Галинос защищался, утверждая, что статью сократили и обкорнали. Вот так они и препирались, ни словом не упомянув о письме к госпоже Пердикарис.
Партийное руководство Салоник долгое время отказывалось принимать или отправлять письма до востребования. С точки зрения конспирации, это метод недостаточно надежный, полиция с особой охотой рылась как раз в таких письмах. Это отношение изменилось с тех пор, как в их группу вступил почтовый ассистент Маркис, коммунист из Кавалы, переехавший в Салоники. Через его руки проходила вся заказная корреспонденция.
— Нет ничего проще, — говорил он в свое время Карнеадесу, — если я знаю фамилию адресата, я вскрываю письмо — в случае необходимости над паром, — читаю, заклеиваю и передаю в отдел. Забирать его потом ни к чему, а те, кто следит, могут ждать, пока не лопнут.
Карнеадесу и Ставросу эта мысль понравилась, и они несколько раз прибегали к помощи Магркиса.
Когда Дафна доложила о своей договоренности с Галиносом, Ставрос направился к Маркису и назвал ему имя Зои Пердикарис. Молодой человек, сын бывшего работника профсоюза табачников, был рад снова принести пользу организации. И когда он в четверг нашел в вечерней почте письмо, встал на другое утро пораньше и дождался на улице Гелиос Ильву Ставрос. Вечером этого дня Ильва передала известие Дафне.
Ильва была не настолько проинформирована обо всем, чтобы счесть эту новость такой же сенсационной, какой она показалась Дафне. Как могло прийти письмо на имя человека, которого никто не знал! Его знал только товарищ Галинос, но он находился в руках врагов. На решение этой проблемы у Дафны оставалось меньше часа. К счастью, Ильве было известно, что Костас отправился в Тумпу для встречи с человеком из «Союза центра».
— Есть два варианта, — сказал Ставрос, когда Дафна разыскала его. — Либо Галинос, вопреки нашему решению, записал все на бумаге и перед арестом успел отправить в Афины, либо в тюрьме Генти-Куле он не выдержал и выдал условленный шифр.
— Хотя я тоже ничего другого предположить не могу, оба варианта вызывают возражения, — заметила Дафна. — С одной стороны — ожидать такой быстрой реакции от ЦК просто не приходится. Вспомни хотя бы о почтовом пути Афины — Верия — Салоники. Трудно представить, чтобы ЦК находился в Верии. Если письмо отправлено полицией, они должны быть совершенно уверены, что об аресте Галиноса мы и представления не имеем. Но для этого они вели себя чересчур опрометчиво. Что стоило им, например, арестовать его в поезде или на вокзале в Афинах? Нет, они обязаны считаться с возможностью, что нам все известно.
Это были серьезные возражения, и Ставрос считал, что их следовало бы хорошенько обдумать. Но сейчас до встречи оставалось всего двадцать минут.
— Дело чересчур опасное. Идти тебе не стоит, — сказал он. — Полиция, слава богу, тоже работает не без ошибок. Может, они надеются, что известие об аресте до нас не дошло. И вообще — чем полиция рискует? Они выжали из него шифр. Если мы попадемся — им повезло, если нет — все останется как было.
В мозгу Дафны мелькнуло воспоминание о последней беседе со Ставросом.
— Не все люди становятся предателями, — проговорила она с горечью.
Ставрос оторопел: выходит, все было говорено впустую? Она снова отчаянно цепляется за свои иллюзии? Он махнул рукой. Сейчас не время возвращаться к тому страшному разговору.
— Ты такой же член руководства, как я. Поскольку вопрос обсуждению больше не подлежит, каждый действует под свою ответственность. Мое мнение: не ходи. А дальше — решай сама.
— Я решила.
Они расстались на улице Рузвельта.
— Я позвоню Стасси и попрошу ее ждать тебя с машиной на улице Павлоу Мела, — сказал на прощание Ставрос. — Если тебе удастся шмыгнуть за угол незамеченной, она сможет помочь. Ты знаешь — в случае слежки или погони в машину тебе садиться нельзя. Мы с Ильвой будем наблюдать за шляпной мастерской, устроимся неподалеку.
Дафна кивнула и ушла. Она чувствовала, что ноги отказываются ей повиноваться. Но что-то гнало ее вперед. Вдруг все верно, и прибыл инструктор ЦК, чтобы разобраться в деле Карнеадеса? Неужели именно ей суждено упустить шанс для оправдания любимого?
Мадам Костанос приняла молодую женщину в высшей степени почтительно. Она объяснила, что чудо-шляпка находится в ее кабинете, и пригласила Дафну пройти за ней. Мадам открыла дверь в заднюю часть мастерской. Три ступеньки вели вниз. Дафна оказалась в тускло освещенном коридоре.
— Вторая дверь налево, пожалуйста, — сказала мадам и быстро отступила назад. — Я не стану вам мешать.
Она прикрыла дверь коридора и тихо закрыла ее на ключ. Вот он, конец, подумала Дафна, за второй дверью налево сидит Юлиан, он скажет: — А, так вот она какая, эта бабенка! Говорил же Костас: «Не ходи, не ходи…»
Вторая дверь налево чуть-чуть приоткрылась, Дафна увидела узкую полоску лица, услышала приглушенный, но знакомый голос:
— Сюда, прошу вас…
Она вошла в маленький кабинет, увидела стоящего там мужчину, и невероятное напряжение последних дней лишило ее сил. Она припала головой к его плечу и заплакала. Галинос пробормотал:
— Не плачьте, не плачьте, — и гладил ее левой рукой по черным волосам.
Потрясение Дафны длилось несколько секунд. Ее охватила радость. Опасности нет! Нет предательства! Наш товарищ ушел от палачей! Победа в часы поражений! Она выпрямилась, взглянула на мужчину счастливыми глазами, взяла его лицо в ладони и поцеловала.
Редкую историю пришлось выслушать Дафне: сначала она показалась ей чудесной, а потом — страшной. Его арестовали на вокзале. Они знали, кто он, знали его адрес в Арецу, знали о его роли в доставке бумаги — все. Они допрашивали, сунув его ноги в бочонок с холодной водой и закрепив на ухе и в других местах (с женщинами о таком не говорят) клеммы кабеля. И индукционный аппарат… ужасные удары тока, невыносимая боль… можно понять узников, которые не в силах вынести этого. Ему еще повезло — нет, это не его заслуга, просто он молод, владеет своими нервами, — это редкий случай, когда выдерживаешь, не каждому дается такой шанс; и он молчал, молчал, молчал. Ему снова повезло, в тюрьме Генти-Куле не хватало мест, ожидалось прибытие новых узников, все к этому готовилось — и вот их решили куда-то перевезти. Посадили на машины — никто не знал, куда повезут. Грузовик битком набит, они едут и едут, останавливаются и снова едут, и тут это и случилось. Машина упала с откоса, в кузов хлынула вода, один из охранников, охваченный смертельным испугом, сумел открыть дверь и тут же потерял сознание, тогда-то он, Галинос, и понял, что это его последний шанс. Ему пригодился опыт детских и юношеских лет, когда он у Мегарского побережья ловил губки. Минуту под водой мало кто продержится, но ему понадобилось чуть меньше — и он оказался на поверхности. Вокруг никого, ни людей, ни лодок; незамеченный, он добрался до берега.
— А остальные?
Галинос тяжело вздохнул:
— Человеку далеко не всегда есть дело до других. Особенно это заметно, когда смерть вцепится тебе в загривок. Даже если забываешь обо всем на свете всего на минуту. Я вспомнил об остальных, только когда выбрался на берег. Слишком поздно, признаюсь..
Его подавленность тронула Дафну. Она взяла его руку и проговорила:
— Вам не в чем себя упрекать. А кто были те… остальные?
— Я ведь здесь никого не знаю, — ответил Галинос, и, хотя в его словах обида не звучала, Дафна их восприняла как обвинение.
Они оставили Галиноса наедине с собой. С ним не было рядом человека, с которым он мог бы переброситься парой слов. А время тяжелое, опасное, и тут особенно дорого, если рядом есть кто-то, кто думает о тебе или — как ни невероятно это прозвучит — кто о тебе позаботится. В этом товарищу Галиносу было отказано, таковы железные законы конспирации. Так что он оказался в одиночестве еще до того, как за ним захлопнулись решетчатые двери тюрьмы.
— Хорошо уже то, что ты здесь, — ответила Дафна. Она увидела, как заблестели глаза Галиноса.
«Разделенная радость — радость вдвойне», — подумала она. «Наконец-то «ты» — я добился своего», — подумал он.
Ему нужно немедленно подыскать квартиру, размышляла Дафна. А почему бы не поселить его у себя? Но для этого нужно решение руководства. Она спросила Галиноса, не подождет ли он немного в этом кабинете. Он ответил, что наплел мадам Костанос что-то насчет любовного свидания. А разве мужчина останется, если возлюбленная ушла?
Объяснение как объяснение, решила Дафна, но недостаточно весомое, чтобы нарушать незыблемые принципы подполья. Осознавая некоторую фривольность своих слов, она посоветовала:
— Расскажи мадам, что ты устал после свидания я хочешь немного отдохнуть.
— Это было бы неплохо, — кивнул он, и Дафне почудилось, будто это не просто шутка. Но не рассердилась: и подпольщики не перестают быть мужчинами.
— Дольше, чем до половины девятого оставаться мне неловко, — сказал Галинос уже абсолютно серьезно. Потом прошел с Дафной по коридору, постучал. Уборщица открыла, обменялась с ним взглядом и выпустила Дафну из мастерской.
«Если Ставросы стоят в одном из подъездов, они последуют за мной до Павлоу Мела», — подумала Дафна и быстро зашагала по улице Рузвельта в сторону окраины. Она не заметила продавщицы, вышедшей из мастерской сразу вслед за ней. Зато Костас и Ильва заметили. Ильва поспешила за девушкой, догнала ее на углу и спросила, где находится какая-то улица. Малышка, совершенно неопытная в делах слежки и вряд ли представлявшая себе важность порученного ей дела, принялась подробно объяснять, как пройти, а Ильва еще подробно все ей повторила.
Тем временем Дафна давно села в белый «остин», Анастасия резко развернулась и повела машину в сторону церкви святой девы Медников, куда несколько минут спустя подошел Ставрос. Продавщица пожала плечами и вернулась в мастерскую. Пусть странные друзья мадам сами выслеживают своих подружек…
Дафна и Ставрос не имели права терять времени. Анастасия не знала, где в данный момент находится ее муж, до Ариса так скоро не доберешься, поэтому надо принимать решение самим. Привлекли к совету Анастасию. Стоя в безлюдном углу церкви, они тихонько шептались. Ставрос сказал, что о рассказе Галиноса следует тщательно потолковать. В другом месте — теперь нет времени. Сейчас важнее решить, как с ним поступить. Дафна предложила поселить Галиноса в их квартире, но Костас встал на дыбы. Дафна поняла причину этого: а вдруг полиции удалось окончательно сломить Карнеадеса? Если они выколотили из него настоящую фамилию и адрес, что тогда? Курьера ЦК нельзя селить в квартире, над которой нависла опасность.
— Проректор Андреадис не станет задавать лишних вопросов, если я попрошу у него на день комнату в студенческом общежитии, — сказала Анастасия.
В ее предложении был смысл. Ночь он проведет там, а завтра они разберутся…
— Лучше всего ему сразу вернуться в Афины. Но сначала мы с ним поговорим. Причем так, чтобы он, как и прежде, ничего о нас не знал. Может быть, это правда, о чем он рассказал Дафне. Но не обязательно. Не исключено, в тюрьме Галиноса сломили, а теперь пытаются внедрить к нам шпика. Нелегкая задача. Говорить с человеком, но чтобы он тебя не видел, найти такое место, которое ему самому никогда не найти и не опознать…
Несколько минут спустя они вышли из церкви. Анастасия с Дафной направились к телефонной будке. Им повезло, Спирос Цацос только что вернулся домой. Анастасия села в машину и поехала к нему. Еще через двадцать минут Дафна набрала номер мадам Костанос и попросила слегка нервничавшую даму передать господину, ждущему звонка, что его встретят в парке у Белой башни.
Надо наблюдать, не случится ли чего подозрительного: как-никак у «беглеца» между звонком и выходом на улицу будет несколько минут без всякого контроля с их стороны. Если он негодяй, этого времени за глаза достаточно, чтобы позвонить в полицию и сказать всего несколько слов: «Через пятнадцать минут у Белой башни».
Сидя в черном «ягуаре», Цацос видел перед собой большую площадь, а в зеркальце — улицу Страту, по которой спускалась Дафна. Он видел, как прошли несколько парочек, два-три одиноких мужчины; одного из них, прошествовавшего с небрежным видом, обогнал студент Аристид Стефанопулос, потом он нагнулся, как бы завязывая шнурок, пропустил и снова догнал.
Как видно, это тот, кого они ждут. Цацос пристально приглядывался к прохожим. Похоже, все в порядке, подозрительных нет. Когда рядом с машиной, не торопясь, прошла Дафна, ему было нетрудно прошептать ей несколько ободряющих слов.
Анастасии удалось выпросить у старшего брата ключи от его большой яхты. У нее, дескать, гости: приехала подруга по пансиону. К сожалению, подруга приехала всего на сутки, и ей страсть как хочется посмотреть на сияющий огнями город со стороны залива. Миллионер-табачник привык к фантазиям своей сестрицы. Но ему не раз приходилось видеть, как ловко она управляет яхтой, и он дал ей ключи со спокойной душой. Она отпустила еще несколько шуточек по поводу появившегося у брата брюшка, поцеловала его в щеку и, напевая, исчезла. Хорошее настроение не оставляло ее и по пути в гавань, где стояла яхта. У тщательно охраняемого причала, где ставили свои яхты и катера представители высших кругов Салоник, ее ждали Ставрос и Арис. «Не поздновато ли для прогулки?» — подумал сторож, пропуская в ворота «остин»; но ему-то что — мало чего вздумается богачам.
— Мы ждем моего мужа с другом и еще одну пару, пропустите их, — сказала Анастасия и протянула сторожу купюру.
— Обязательно, милостивая госпожа…
Ставрос принес с собой молоток и гвозди; быстрыми, ловкими ударами мужчины прибили к бортам по куску полотна, закрыв поблескивающие хромом буквы названия яхты «Нереида». Потом присоединились к сидевшей на корме Анастасии, закурили сигареты и молча уставились на ночной город. Через некоторое время тишину нарушил голос Анастасии:
— А что будет, если он не выдержит проверки?
Мужчины удивленно переглянулись. Этот вопрос беспокоил их тоже, но у них еще не было времени все взвесить и продумать, И должны ли они говорить об этом в присутствии этой пусть и замечательной, но далекой от них женщины? Но если не сейчас, то где и когда говорить? Не позднее чем через час Дафна завершит прогулку по парку и появится с Галиносом здесь. К тому времени должна быть полная ясность. Немного погодя Ставрос сказал:
— Мы на вашей яхте, госпожа Цацос. Встать и уйти на берег было бы неудобно, попросить вас оставить нас наедине — и того хуже. Но, с другой стороны, дела, которые мы должны обсудить, можно сказать, смертельно серьезны. Вам самой решать, хотите ли взять на себя такую ношу.
— А не пора нам перейти на «ты»? — спросила Анастасия, протянув мужчинам обе руки.
— Это ваш ответ?
— Да!
— А Спиридон Цацос? — поколебавшись, выдавил из себя Костас.
— Почему он должен бояться за меня больше, чем Костас за Ильву, а Карнеадес за Дафну?
Анастасия знала, что, называя Карнеадеса, она задевает больное место.
— Еще одна, — пробормотал Арис.
— Еще одна сумасшедшая, так ты хотел сказать?
Мужчины смущенно посмотрели друг на друга.
— Оставим это, — сказал Костас. — Сейчас у нас, к сожалению, есть заботы поважнее. То, о чем рассказывает Галинос, может быть правдой, а может и ложью. Если правда, то я не понимаю, почему он решил пробиваться в Салоники, а не в Афины. В Афинах у него свои люди, помощь, все то, чего ему здесь не хватает. Любое животное прячется в своей норе, в своем убежище…
— Не понимаю, — проговорила Анастасия, — люди ведь знают, что им грозит, если они попадут в руки полиции. Никто их силой в подполье не тянет.
Арис покачал головой:
— В партизанском отряде я не раз сталкивался с подобными вещами. Некоторые ну прямо ничего не боялись. Не знали они страха, и все тут. Видели мертвых, стонущих и корчившихся раненых — все было им нипочем. Пока не чувствовали этого на собственной шкуре. Иногда хватало пустяковой царапины… Вернувшись в строй, они знали, какой болезненной может оказаться рана. И с этого часа они дрожали при звуке любого выстрела, раздававшегося в горах. Смельчаки превращались в трусов. Потом, правда, большинство приходило в себя, но некоторых безобидное сквозное ранение навсегда превращало в духовного калеку. Знать об опасности и преодолеть страх не одно и то же.
— А если обнаружится, что он предал — как вы поступите? — спросила Анастасия.
— Это самый трудный вопрос, — сказал Ставрос. — М-да… На причале я видел кусок бетонной трубы. С такой со дна моря не поднимешься… Пойду возьму ее… На всякий случай… Даст бог, она не понадобится — тогда просто сбросим ее за борт. Эх…
Анастасии сделалось не по себе. Вспомнилась спокойная, размеренная жизнь в родительском доме. Там господа рассуждали о ценах на международных табачных биржах или об игре нервов в казино, а дамы сплетничали о светской жизни, о любовных историях миллионера-судовладельца Онассиса. Как далек их отполированный мир от тяжелых забот этих мужчин.
В ней вспыхнуло желание отступить, ограничиться ролью наблюдательницы, но она уже понимала, что никакого «вне борьбы» не существует. Есть та позиция и есть эта…
Вернулся Ставрос, положил на дно яхты тяжелую трубу. И тут показались Цацос и студент.
— Они вот-вот появятся, слежки нет, — сказал Стефанопулос.
Ставрос повернулся к Цацосу:
— Давай, ты тут разбираешься — отключи свет, никто не должен ничего видеть.
Пока Цацос отключал свет, Арис сошел на берег, чтобы встретить Дафну и ее спутника.
— Идите за мной, — сказал он им и направился к яхте. Галиноса ввели в совершенно темную каюту.
— Ну и темень здесь, — процедил он.
— Настолько темно, насколько требуется для нелегального собрания, — прошептал Арис.
Студент отвязал концы и оттолкнул яхту от причала. Анастасия завела мотор, и яхта отошла от берега.
— Вы чувствуете себя здесь как дома, — сказал Галинос.
Некоторое время они мерно покачивались на волнах; ничего, кроме спокойного стука мощного мотора, не было слышно.
— Начнем, что ли? — процедил Галинос.
Он услышал спокойный голос доцента:
— Разумеется. Первый пункт повестки дня: ваше сообщение..
Галинос коротко повторил свою историю. Он похвалил товарищей из руководства за их бдительность: по косвенным деталям им удалось установить факт несомненного предательства их бывшего вожака Карнеадеса. Сейчас эти детали подтверждаются неопровержимыми доказательствами: портретом, по которому полиция опознала его, издевательскими замечаниями и шуточками его палачей, когда он пытался все начисто отрицать, и, наконец, очной ставкой с Карнеадесом, совершенно сломленным человеком, который со слезами на глазах умолял его отказаться от сопротивления и подчиниться всесильной полиции, ибо в этом случае можно рассчитывать на некоторое снисхождение. Это невероятно грустная и омерзительная картина, но упомянуть о ней он обязан: какой смысл закрывать глаза на факт предательства, как это делал до сих пор человек, проголосовавший против…
В темной каюте воцарилось глубокое молчание. Ставрос сжал своей левой рукой, как клещами, руки Дафны. Галинос хриплым голосом попросил разрешения продолжать. Порывшись в карманах, он достал пачку сигарет и спички. Ставрос положил свою ладонь ему на руку:
— Не зажигай спичек! Воздержимся от курения…
Когда Галинос закончил рассказ, товарищи набросились на него с вопросами. Важнейший из них: как ему удалось добраться от Касторийского озера в Салоники? Готовый к этому вопросу, Галинос объяснял все подробно. Выйдя на берег, он перешел через шоссе, добрался до Алиакмона и спрятался там. Ночью он вернулся в Касторию и попросил убежища в одной церкви, делая ставку на то, что духовенство на низших ступенях относится к хунте отрицательно. Расчет оказался верным: поп спрятал его, кормил три дня и отпустил, снабдив одеждой, деньгами и божьим благословением.
— В какой церкви ты был? — спросил Арис.
— Я проник в нее ночью и ночью ушел, — объяснил Галпнос. — До сих пор мне в Кастории бывать не приходилось, просто не знаю, как она называется.
— А почему ты не пробивался на юг, в Афины? — поинтересовался Ставрос.
— Я думал, вас в первую очередь заинтересует то, что мне стало известно.
— Как ты попал в Верию? — задал вопрос Цацос.
— Не было грузовика, который довез бы меня прямо в Салоники.
— Ты сказал, что поп продержал тебя три дня. А где ты провел оставшиеся пять дней? На что жил? Где спал?
— Это что, допрос? — спросил Галинос.
— Ты угадал, — спокойно ответил Ставрос.
— Я считаю, что это неслыханно…
— Тут мы решаем, как себя вести, — перебил его Ставрос.
— А на что мне было жить? — обиженным тоном проговорил Галинос. — На те пару драхм, которые мне предложил поп? Ну, еще шофер меня подкормил… Где спал? Одну ночь в за брошенном доме, другую в пещере, а потом пьяный крестьянин прихватил меня с собой.
— Где? — спросил Цацос.
— В Агостосе, если я правильно запомнил.
— Да вам пришлось побывать бог знает где, — вскинулась вдруг Дафна, — на костюме должны были остаться следы такого путешествия. А я ничего не заметила…
— Мадам Костанос была столь любезна, что одолжила мне деньги, и я купил новый костюм.
— С чего это она так расщедрилась? И вообще — ей не показалось все это подозрительным?
— Она старая подруга моей матери, душа-человек. Я рассказал ей какую-то романтическую историю, будто меня обокрали. Она просто растаяла от сочувствия.
— Редкий экземпляр, — удивился Ставрос. — Греческая торговка, тающая от сочувствия, уже сама по себе редкость, но чтобы она выложила денежки чистоганом — в этом меня никто не убедит.
— Исключения бывают во всем. Вдобавок она уверена, что деньги я ей верну.
— А как насчет девушки, которая следила за нашим человеком? — спросил Ставрос.
— Девушка? Какая девушка? — спросил Галинос совершенно спокойно.
Ставрос промолчал. Да и что было говорить? Молоденькая девушка шла вниз по улице Рузвельта. Когда ее остановили, охотно объяснила, как и куда пройти.
— А где живет твоя мать? — спросил Цацос, просто чтобы нарушить возникшую паузу. Арис и Ставрос почувствовали, как Галинос напрягся:
— Сейчас ваш вопрос противоречит всем правилам. Вы создали такие условия для работы, что я, представитель ЦК, блуждаю в потемках, а от меня требуете мельчайших подробностей. Сотрудничать так невозможно! Я сообщу в Афинах, что конспирация стала для вас самоцелью. Пусть к вам пришлют другого, мне надоело играть в прятки.
Его резкий тон возмутил всех. Только Ставрос остался спокоен:
— При помощи «конспирации-самоцели» мы как-никак выпустили три номера газеты и готовим к печати четвертый, — сказал он. — Думаю, в ЦК это оценят. А твои упреки мы как-нибудь стерпим. Ты ведь сам нам рассказал, до чего полиция безопасности может довести человека. Карнеадес, видит бог, был из крепких. Если уж он позволил себе такую низость, как появление вместе с Юлианом возле универмага Лампропулоса, мы вправе заподозрить, что катастрофа у Касторийского озера надоумила его и Юлиана на романтическую историйку для тебя. Он придумал это чересчур поздно: газета с заметкой о бегстве некоего Георгия Мавилиса уже вышла. Не исключено, что тебя именно так и зовут, мы не знаем этого и знать не хотим. К тому же на фотокарточке — другой.
— Ты называешь мою историю романтической, а сам выдумал куда более запутанную. Рассудительность — качество хорошее, но иногда оно вырождается в высокомерие, в убеждение, что только ты всегда прав. Но и другие тоже умеют думать. Конечно, по пути сюда, в Салоники, я читал газету и видел снимок. На нем-то мой план и держится. Опознавая трупы, они ошиблись, спутав мертвого с бежавшим. Для них я мертв, а мертвого не разыскивают. Большего везения я и представить себе не мог. И вы тоже, если я все верно понимаю…
— В этом что-то есть, — сказал Арис.
— Ты хочешь сказать, что остаешься у нас? — спросила Дафна.
— «Хочешь, хочешь…» — передразнил ее Галинос. — Я хочу того, что правильно, и мы вместе обязаны решить, что именно правильно.
В темной каюте стало дышаться полегче. Галинос почувствовал, что позиция его укрепилась. Особенно после того, как Ставрос неверным голосом проговорил:
— Как же ты останешься — без документов?
— Это мое слабое место. Конечно, если вы решите, я вернусь в Афины. Но тоже без документов. При самом поверхностном контроле я попадусь. Лучше будет, если я пережду здесь несколько дней, пока ЦК не пришлет мне нового паспорта. И после этого будет не поздно решить, остаться мне или уехать.
— А как ЦК переправит его?.. — полюбопытствовал Арис.
— Возможность есть.
— Выходит, у тебя есть адрес? — спросил Цацос.
— Конечно. Теперь вам осталось сказать: «Дай нам его», и я уеду сегодня же ночью, будь что будет!
— Нам обязательно нужна прямая связь, — сказал Цацос.
— Это не моя забота. У вас она была. Если после ареста Карнеадеса явка провалена, вы должны сообщить в ЦК новый адрес и дождаться, когда Афины назовут вам свой. Через мой местный пункт связи я могу передать одно ваше сообщение. Одно-единственное!
— У нас есть адрес в Афинах, — вырвалось у Дафны, но Арис перебил ее:
— Использовать его нельзя! Ни при каких обстоятельствах!
«Конечно, — подумала Дафна с горечью, — это адрес, известный Карнеадесу, Ставросу и мне. А использовать его нельзя, потому что Карнеадес мог его выдать».
Галинос немедленно поддержал Ариса:
— Ни в коем случае не использовать! Тем более что наверняка эта явка провалена. А связной скрылся, возможно, он даже за пределами страны. Не станет же ЦК ждать, пока враги привяжут к этой нити свою.
— Мы попытаемся найти надежный адрес и будем тебе благодарны, если ты передашь его, куда надо, — сказал Цацос. Он сразу же почувствовал, что предвосхитил тем самым решение куда более важное, и несколько смущенно добавил: — Если товарищи согласны, конечно.
— Мы не можем взять на себя ответственность за то, что ты уедешь без документов. Если это ошибка, причина ее коренится в конфликте, который мы, коммунисты, никогда не разрешим: противоречия между революционной целесообразностью и заботой о безопасности отдельных товарищей. Вы со мной согласны?
— Да, — сказали Дафна и Цацос.
— А что нам остается? — проворчал Арис.
Цацос высунул голову в дверь и крикнул:
— Поворачиваем!
Некоторое время яхта шла на полных оборотах, а потом скользила по волнам с выключенным мотором. Пассажиры молчали. После долгой паузы Цацос сказал:
— Жилье тебе мы предоставим. На первое время оно вполне надежно: там никто не будет знать, в чем дело. Ты назовешься Софоклом Симосом, пройдешь в свою комнату и до нашего звонка не выходи из нее. Хлеб, вино, сыр и сигареты — правда, греческие, — есть, мыло, полотенце, бритва — все на месте. Чтобы ты не скучал, мы положили пару книг и журналы. Вот тебе двадцатидрахмовая купюра, ее ты со словами благодарности отдашь привратнику. Не забудь этого, потому что побочный заработок — единственная причина, по которой он пропустит тебя в дом.
— А завтра вечером будет видно, — добавил Ставрос.
Открылась задняя дверь каюты. Галинос услышал шаги и хотел было подняться, но Ставрос удержал его.
— Мы посидим еще немного.
Кто-то спрыгнул с яхты, слышно было, как закрепляют концы. Потом мимо каюты прошел еще один человек, явно женщина, судя по стуку каблуков и запаху духов. Галинос опять сделал попытку встать.
— Спокойно, спокойно, — прошептал Ставрос. — Время у нас есть.
Дафна, Цацос и Арис оставили каюту. У Галиноса было такое ощущение, будто только двое из трех сошли на берег, но утверждать этого он не мог.
— Чистейшей воды криминальный фильм, — сказал он, стараясь придать своему голосу ироническое звучание. Но желание шутить у него пропало, когда он ощутил на своем плече руку соседа.
— Я хочу поговорить с тобой как мужчина с мужчиной, — негромко проговорил Ставрос. — Никто из нас не уверен, всю ли правду ты нам рассказал. А может, ты поддался на наущения врага, из страха согласился служить ему — кто знает?. Это было бы худо, но не было бы еще преступлением. И от тебя зависит, свершишь ли ты его. Скажи нам всю правду, парень, и мы не причиним тебе зла. Еще сегодня ночью ты будешь в безопасности. За Родопами. И сможешь прожить жизнь, оставаясь честным человеком. Партия не станет держать на тебя зла за то, что ты не устоял в самых тяжелых условиях, если в самый последний момент ты признаешь свою ошибку. У тебя еще есть эта возможность. Скажи правду, Галинос…
Галинос нашел руку Ставроса и пожал ее. Как можно проникновеннее прошептал:
— Я сказал правду. Я всегда говорил правду, почему вы мне не верите?
— Хорошо, — кивнул Ставрос, — мы тебе поверим. Но клянусь тебе, мы найдем тебя на краю света, если ты солгал!
Сообщение Х211 в управление безопасности, копия господину министру внутренних дел.
Предполагаю, что это мое последнее письменное донесение. Не позднее чем через неделю я рассчитываю арестовать все руководство подполья. Все проходит согласно моему плану, превосходство научной криминалистики над устаревшими методами подтвердится обязательно. Это тем более важно, что наш противник — одна из наиболее законспирированных и активно действующих групп в стране. Местным органам полиции придется признать полнейший крах их тактики. Ни от одного из трех арестованных не удалось получить абсолютно никаких достойных внимания сведений.
Не могу упоминать сейчас детали плана. Они найдут свое отражение в заключительном отчете. В нем я все объясню в деталях и прокомментирую, так что документ можно будет использовать как учебный материал.
Общий отчет на сегодняшний день: у меня не только опять есть связь, я фактически стал членом их руководства. Правда, меня обязали прежде поехать в Афины и получить согласие ЦК. Я с ними договорился, что пробуду в Афинах не больше двух дней. Поскольку они категорически против самолета, мне придется отправиться поездом. Чересчур это сложно, поэтому я предпочел остаться здесь. Несмотря на все доверие ко мне, не исключено, что они захотят проверить, сел ли я в поезд. Местное начальство должно позаботиться о том, чтобы один из семафоров за вокзалом или в нескольких километрах от него был закрыт. Там я и сойду. Два дня я проведу в месте нашей сегодняшней встречи, в деревушке Панорама. Не исключено, что руководство (трое мужчин и женщина) еще раз встретится там в мое «отсутствие». О них — двух рабочих и мужчине, производящем впечатление чиновника высокого ранга, а также о женщине я пока ничего определенного сказать не могу. Настоящие их имена так или иначе станут нам известны в день ареста. Захватить их всех можно будет во время первого же заседания после «моего возвращения».
И еще: я убедил членов руководства опубликовать в «АВРИОНе» известие об исключении «предателя Карнеадеса». Ничто не подействует на возможных союзников коммунистов так отталкивающе, как сообщение о предательствах в собственных рядах.
Я знаю, для этой цели придется примириться с выходом четвертого номера; но я рассчитываю, что именно этот номер сведет на нет воздействие трех предыдущих. Поэтому я прошу вновь ходатайствовать перед местными органами о помощи. В ближайшее время они будут полностью вознаграждены за свое вынужденное бездействие.
Аристид Стефанопулос зарабатывал несколько драхм на карманные расходы, работая фотографом в ночных кабачках. В этот вечер он собирался поработать, и поэтому за отъездом поезда на Афины наблюдала Анастасия, сидевшая в купе пригородного поезда, отходившего двадцатью минутами позже. Галинос все оглядывался — не следят ли за ним. Но нет, ничего. Когда поезд отошел, Анастасия преспокойно вышла из вагона: она видела, что Галинос уехал.
Подруги встретились в квартире Дафны. Грустная, безрадостная встреча. Они вместе решили спасти честь Карнеадеса, но дело не продвинулось ни на шаг.
Напротив, все стало куда хуже. Галинос утверждал, что встретился с Карнеадесом — разбитым, потерявший веру и нервы Карнеадесом. Пропала последняя надежда, что товарищи обмануты цепью загадочных, чудовищных совпадений. Все происшествия до сих пор были фактами косвенными, но Галинос-то смотрел Карнеадесу в глаза! Это уже абсолютное доказательство вины… если Галинос сказал правду. Его приняли в руководство, а это значит, что товарищи в нем не сомневаются. Дафна не возражала против его кооптации. Да и какие у нее могли быть аргументы? И все же не верилось…
— Может, это бредовая мысль… но что, если они подсунули Галиносу загримированного актера, знаешь, так, в полутьме, когда особенно не разберешься… — сказала Анастасия.
Дафна устало махнула рукой. Это мило со стороны подруги, что она ищет какое-то объяснение, но Галинос и Карнеадес хорошо знали друг друга. Если Галинос сам не был в бессознательном состоянии, они не смогли бы его обмануть.
— Уколы… Знаешь, бывают такие уколы, что ты перестаешь соображать, — настаивала на своем Анастасия.
Да, все это есть. Но и такая версия не оставляла надежды. Существуют две возможности: либо Галинос видел Карнеадеса, либо ему показалось, будто он его видел.
Галинос вот уже второй день безрезультатно наблюдал за Панорамой. От скуки он поднялся на хребет Хортиатис, откуда дул сильный ветер. Здесь посторонних не было, и он без опаски наблюдал за деревенькой. Но именно это его и удручало. И он больше думал о предстоящих ночах. Правда, ночные бары в этих местах захудалые, зато в женщинах недостатка нет…
Как бы там ни было, к вечеру второго дня он убедился, что подпольщики в Панораме больше не собирались. Да и что им, в сущности, обсуждать до его возвращения из Афин? А может, они передумали вызывать его? Противно до ужаса — сделаны такие успехи, а он все еще висит в воздухе!
Вконец расстроенный, Галинос сел в автобус и вернулся в город. Через час его, наверное, будут встречать на вокзале. Ему придется отправиться туда и сказать встречающему — скорее всего это снова будет черноволосая, — будто он приехал дневным поездом.
На вокзале Галинос никого не нашел. В такси все время подгонял шофера: скорее, скорее в Арецу! Он опоздал. Доктор Монастериотис встретил его многозначительным подмигиванием: звонила дама, обещала позвонить завтра в течение дня.
Когда доктор откланялся и ушел, Галинос с досадой швырнул свою шляпу на диван: как это отвратительно — целый день быть привязанным к этой комнате! И все-таки он испытывал удовлетворение. Его не сбросили со счетов.
Старик Тсаридис, стороживший дом у монастыря Властодон, в котором прежде находилась типография, объяснил Ставросу, что с тех пор, как они ушли отсюда, здесь не появлялась ни одна подозрительная личность.
— Кому и знать, как не мне! Что мне день-деньской делать? Сидеть перед домом да перебирать четки. Скоро придется покупать новые… А какие они были хорошие; я получил их от моего отца и хотел передать сыну… Только эти свиньи королевские убили его в сорок четвертом… Вместо того чтобы биться, как и он, против Гитлера. Нет, милый мой, время сейчас ужасное… Но, говорю тебе, не было здесь шпиков за последнее время. Ты уж поверь…
Разговор со стариком заставил Ставроса глубоко задуматься. Ничего не меняется: со времени появления возле универмага Лампропулоса Карнеадес не выдал ничего, что касалось бы группы. Галиноса он предал, потому что был убежден в его отъезде. Как, наверное, ужасно было ему увидеть Галиноса! То, что казалось ему выходом из положения, на поверку оказалось предательством. Может быть, теперь последняя преграда, сдерживающая его, — Дафна? И она оберегает — как долго это продлится? — Цацоса, Стасси, Ильву и его самого, Ставроса? Но в том-то и дело — как долго это продлится?
Что же делать? Сдаться?… Свернуть всю деятельность? Какой, в этом прок? Полиция гоняется за людьми, а не за их действиями. У людей есть квартиры, адреса Карнеадесу известны. Конечно, Цацос может уложить вещи и отправиться за границу. А они с Ильвой? Что им делать? И на что жить? В его возрасте грузчику не найти себе работы ни в Гамбурге, ни в Антверпене. А что, если все это напрасные страхи, если Карнеадес никого не выдавал? И не выдаст? Что тогда?
Все это нужно вечером обсудить. Может, это станет прощанием с подвалом, где все началось. Где родились их надежды. И где на них обрушилась беда.
Заседание шло нормально до тех пор, пока Галинос опять не стал настаивать, чтобы, «исполняя свой революционный долг», они оповестили товарищей об измене Карнеадеса. Должна появиться статья в «АВРИОНе». ЦК тоже такого мнения.
Не успел Галинос произнести последних слов, как поднялась Дафна и крикнула:
— Нет!
Ставрос силой усадил ее на стул, зажал ей рот рукой и прошептал:
— Да тише ты! Может, хочешь встать и крикнуть это на площади?
— Извини! — пробормотала Дафна. Она перевела дыхание и начала говорить. С каждым словом ее голос становился увереннее:
— Я против. Этого мы не имеем права делать. Ни за что! У нас нет доказательств. Подозрение — это не уверенность. А вы все, исключая одного, ничего, кроме подозрений, против него не имеете. Исключение составляет товарищ Галинос. Он утверждает, будто видел Карнеадеса, а я говорю вам: это не правда! Либо он лжет, либо сам стал жертвой подлого обмана. Мне трудно судить, что вернее. Но я говорю вам: никто не видел Карнеадеса слабым, ни Юлиан, ни Галинос!
Слова Дафны никого не оставили равнодушным. Бедная, милая, любящая, отчаявшаяся Дафна, думали Ставрос, Цацос, Арис и Заимис. Проклятая баба, думал Галинос.
Ставрос утер задубевшими ладонями повлажневшие глаза. В горле у него першило, когда он говорил:
— Эх, милая моя, разве тебе станет легче, если мы начнем говорить, что хорошо тебя понимаем!
Дафна переводила взгляд с одного на другого:
— Запомните мои слова: Галинос лжет! Вы не можете отмахнуться от этого обвинения, словно это слова сумасшедшей. Или пусть так! Я сумасшедшая, или Галинос лжец — вот и разберитесь!
Она посмотрела в глаза Цацоса. Тот опустил свои:
— «Либо — либо» тут не подходит. Просто ты ошибаешься.
Она посмотрела на Ариса.
— Он пряв, — кивнул Арис.
Настала очередь Заимиса. Тот вздохнул:
— Разве вздумалось бы мне такое печатать. Только…
Дафна повернулась к Галиносу, ее глаза впились в него.
— Невероятно, но ты моя последняя надежда. Скажи, что ты мог ошибиться, и… извини меня за мои грубые слова о лжи…
На лбу Галиноса появились скорбные складки:
— Неужели ты думаешь, что я не чувствую, насколько сильно желание товарищей, чтобы права оказалась ты? Или ты считаешь, что мне не хотелось бы видеть рядом с собой еще одного верного товарища?
Дафна еще раз оглядела всех по очереди. Мужчины только покачали головами.
— Тогда мне больше нечего здесь делать, — сказала она и вышла. Цацос хотел было догнать ее, но Ставрос удержал его:
— Оставь. Любому из нас понадобилось бы время, чтобы оправиться от удара. — Потом он посмотрел на Галиноса и сказал:
— Не принес твой приезд нам счастья. Бог знает почему…
— Может, оно и так, — проговорил Галинос. — Но несчастье народа исчисляется уже не днями, а годами.
Все сочли его ответ нормальным и естественным. «Проклятая хунта. Сколько от нее горя…»
— Я могу все переверстать, но кто напишет статью? — спросил в наступившей тишине Заимис.
— Я кажусь себе палачом, — вздохнул Цацос, доставая из портфеля бумагу и авторучку.
— Фотографию бы. Со снимком — другое дело. Масса людей не знала его по имени. Что они поймут из заметки? Предупреждают о Карнеадесе. А кто это? Но со снимком…
Печатник прав. Ставрос посмотрел на Цацоса. Если у кого и есть фотография Карнеадеса, то у него. Доцент кивнул: снимок он предоставит. Галинос не обратил на них внимания, его занимала мысль о типографии: не так уж их много в Салониках, чтобы нельзя было проследить, в которой из них сделают клише со снимком Карнеадеса. Что же, кое-кто будет очень удивлен…
Когда Спиридон Цацос вернулся домой, он нашел на столе записку: «Мне необходимо уехать. Возможно, вернусь не скоро. Стасси».
Он испугался, бросился во двор к гаражу. «Остина» в гараже не оказалось. Он взял машину и поехал к Дафне. Постучался в квартиру. Никого.
К этому времени белая спортивная машина уже мчалась по направлению к Гефире. Анастасия отговорила Дафну от плана ехать в Касторию без остановки. Туда до полуночи не доберешься, а такое появление вызовет пересуды. Лучше им приехать рано утром и снять, как и полагается светским дамам, номер «люкс» в гостинице «Дю-Лак».
— Поверь мне, дорогая, людям из высшего света все рады услужить. Но они не являются с просьбой о ночлеге глубокой ночью, — поучала подругу Стасси. Дафне нечего было возразить, хотя ей не терпелось добраться до места.
— Мы проедем еще Веви и остановимся во Флорине, — сказала Стасси. — Вот видишь, мне ни себя, ни машины не жалко.
Когда они приехали во Флорину, уже стемнело. Подруги сняли комнату в кемпинге, где было довольно удобно, и вскоре уже спали.
Коридорная гостиницы «Дю-Лак» сокрушалась: увы, она ничем не может помочь дамам (как ей показалось, очень голодным до сенсаций). Видеть… собственно, видеть никто ничего не видел, рассказала она. Разве что моторист катера и рыбак, который рыбачил неподалеку от места катастрофы. Павла, моториста, здесь нет. Сезон кончился. Никто на катерах не прогуливается. Где он? М-да, этого никто не знает. Может, в Салониках, в фирме «Эссо-Папас».
Оставался рыбак. Дамы, к удивлению персонала гостиницы, довольно долго прогуливались у озера — в такую погоду! На озере рыбачило всего несколько человек. Первый, кого они дождались на берегу, помотал головой. Нет, он ничего не видел, это Афанасий был тогда рядом.
Рыбак Афанасий чинил свои сети и собирался через полчасика податься на базар. Визит дам его смутил.
— Разве вы не допускаете, что кое-кто может горевать о погибших? — спросила Дафна.
Рыбак вполне допускал это. Посмотрел Дафне прямо в лицо. Серьезное лицо человека, которому не до пустяков.
— Спросите у Януссиса, у скорняка, он живет напротив собора.
— А что ему может быть известно? — поинтересовалась Анастасия.
Рыбак пожал плечами.
— Человек, который много ездил, может кое-что знать, йес.
При словах «много ездил» Дафна мгновенно вспомнила человека, предупредившего Ариса. Может быть, для этого рыбака поездка в Салоники — дальняя дорога…
Первые же вопросы насторожили Януссиса, он замкнулся и принялся растягивать шкурки. Подруги некоторое время наблюдали, как ловко он работает щипцами и гвоздиками. Дафна заметила:
— На ярмарке я видела в павильоне русские меха. Фантастика.
— Когда это было… Русский павильон. Сибирь… да, там пушного зверя еще много… — откликнулся скорняк.
— Вы там бывали? — спросила Дафна.
Януссис усмехнулся:
— Не стоит об этом говорить.
— А я была в Ташкенте и в Бухаре.
Януссис поднял глаза и положил растяжные щипцы на верстак.
— Вот как, — сказал он.
— Вам, кстати, привет от Ариса, — добавила Дафна.
Пока скорняк опускал жалюзи в мастерской, Дафна рассказала ему все, что ей стало известно о его поездке в Салоники. Пусть сведений было и немного, Януссис понял, что исходить они могут только от Ариса. А Арис был для него воплощением надежности, это женщины сразу поняли по его лицу.
— Сюда уже приезжал один человек… из Афин, — сказал Януссис, когда Дафна объяснила ему, почему они здесь. — Пару дней назад. Это человек из… ну, вы сами понимаете.
«Человек из ЦК», — мелькнуло у Дафны в голове.
— Чего он хотел? — спросила она.
— Того же, что и вы. Разузнать, как все произошло. Лицо у него было озабоченное, у этого человека. Никакого Георгия Мавилиса, который мог бы бежать, в Афинах не знают. И не появился до сих пор никто, кто скрывался бы под таким именем… Афинянин расспрашивал всех, где этот Мавилис мог спрятаться, чтобы переждать опасность. Никто ничего не знал.
— А точно, что машина с арестованными направлялась на Керкиру? — спросила Анастасия.
Януссис пожал плечами:
— Конечно… Куда бы ей еще ехать?
— Значит, должны были погибнуть три тюремщика или судебных чина из Керкиры… Не такой уж это большой город, чтобы этого нельзя было установить… — подытожила Анастасия.
— Позже, — махнула рукой Дафна и обратилась к Януссису: — А кто из попов мог приютить в своей церкви этого Мавилиса или как его там?
— Что?.. У нас?.. Приютить?.. Порази меня гром! Приютить? Только один способен на это — поп Янис из церкви святого Стефана. Нет, как же это?..
— А нельзя его пригласить сюда? — спросила Дафна.
— Сейчас, сейчас, — заторопился Януссис, натянул кепку и исчез.
Минут пятнадцать спустя белобородый поп переводил внимательный взгляд с одной женщины на другую:
— Нет, дочери мои, я его не видел. Но в Кастории еще много церквей. — И он принялся их перечислять.
— Не могли бы вы, святой отец, порасспросить ваших собратьев?.. — прервала его Дафна.
— О-о! — всплеснул руками поп. — Семьдесят одна церковь, семьдесят один поп! Это целый день трудов, дочери мои.
Анастасия достала из сумочки крупную купюру.
— Для бедных святого Стефана. Столько же получит почтенный поп, совершивший самаритянский поступок.
— Или их получите вы, если никто этого не совершал, — вмешался Януссис, великодушно распоряжаясь деньгами Анастасии.
Анастасия поняла: за такие деньги не один найдется, который похвалился содеянным.
— Но только после того, как вы опросите всех, святой отец, всех…
— Спешу, дочери мои. Приходите сегодня вечером в церковь. Подойдите к правой створке иконостаса. Я шепну вам, что мне удалось узнать. И никто нас не заметит.
Медленно, с достоинством ступая, белобородый удалился.
…Когда они вечером пришли в церковь, в ней было всего несколько молящихся. Подруги медленно приблизились к иконостасу, якобы желая разглядеть иконы вблизи.
— Я побывал во всех божьих обителях, — услышали они шепот попа. — Все мои собратья сказали «нет», только попа из церкви святого Николая я не мог спросить, на прошлой неделе господь призвал его к себе.
— А не может быть, чтобы… — прошептала Дафна.
— Для господа нашего нет ничего невозможного, дочь моя.
Прошептав слова благодарности, Анастасия просунула зеленую купюру в створку. И они, удрученные, направились к выходу: одного из свидетельств недоставало, а оно могло быть таким же весомым, как остальные семьдесят. На другой день рано утром они пошли к скорняку.
— Кольцо смыкается, — сказал Януссис. — Похоже, кто-то сыграл дьявольскую шутку. Но давайте ковать железо, пока оно горячо. Поедем в Карусадес. Там нам помогут узнать, плачут ли на Керкире три вдовы по погибшим надзирателям.
— До нас никакие разговоры не дошли. Ведь отсюда до города целых тридцать километров, — сказал брат Ариса своим гостям. Януссис спросил о газетах, но крестьянин только махнул рукой. — К чему читать газеты? У въезда в деревушку, слева, — почта. Почтмейстер Фонда читает газеты, у него и спросите.
Любящий порядок почтмейстер показал им аккуратно собранную подшивку местных газет. В них мало писалось о том, что происходит в мире, зато много — о местных событиях. Никакого сообщения о трагической гибели трех чиновников или надзирателей найти не удалось. Почтмейстер позвонил своему родственнику, работавшему в органах юстиции. Не то что трех, даже одного погибшего не нашлось. Если об этом писала газета в Салониках, значит, правда. Но откуда известно, что речь шла о людях из Керкиры?
— В шкуре медведя дыры, — сказал Януссис, оставшись наедине с женщинами. — Умерший поп из церкви святого Николая и вторая: куда и откуда шла машина с арестованными.
— Каждый видит дыру такой величины, какую хочет видеть, — ответила Анастасия. — Семьдесят церквей сказали «нет», а семьдесят первая не говорит «да». А насчет грузовика, затонувшего в Касторийском озере, должны были бы слышать и в Керкире.
Положение оставалось неясным. Грузовик был. Какие-то люди с шофером разговаривали. Но ни арестованных, ни, тем более, мертвых никто не видел. В направлении движения есть лишь одна тюрьма: в Керкире. Она исключалась: в городе с тридцатипятитысячным населением смерть трех надзирателей не утаишь. Вопросов много, и на все загадки до сих пор ответил только один человек — Галинос.
— Как называется местечко, где его взял к себе домой пьяный крестьянин? — спросила Анастасия.
— Агостос.
Достали карту. Агостос — местечко у восточных отрогов Вермионского массива, недалеко от Наусы. Далековато отсюда, сегодня туда не добраться. Они переправились с острова на континент, тридцать пять километров карабкались на машине вверх по Янинской автостраде, а потом спустились на такое же расстояние вниз, в долину. Взяли номер в пустом мотеле и отправились на базар, полюбоваться пестротой нарядов греков, албанцев и славян. Знаменитых изделий ремесленников нет и в помине. Все золототканые шелка, все ковры, вещи из кожи и искусное оружие, производимое здесь со времен владычества турок, — все пошло на экспорт. Западногерманские подводные лодки дорого стоят.
Ночью температура заметно упала, снежный покров двинулся с гор вниз. Провожая дам к машине, хозяин мотеля сделал озабоченное лицо:
— Будем надеяться, вы успеете миновать Катарский перевал. Увы, на снегоуборочные машины нам денег не выделено…
Януссис тоже беспокоился. Он знал эту границу Эпира и Фессалии. Здесь в 1945 году им удалось остановить и далеко отбросить захватчиков-итальянцев. Но тогда было другое время года…
Дафна стояла на своем: сейчас ей не терпелось вернуться в Салоники. Анастасия же хотела показать подруге, как ловко она управляет машиной в самых тяжелых условиях. И они тронулись в путь.
Уже на Кирийском перевале, на полпути к Катарскому, они получили представление о том, с чем им придется столкнуться, а за Мецовоном жандармский патруль предупредил их: «На такой легкой машине вам здесь не проехать!» Они пропустили этот совет мимо ушей..
После пятидесятикилометрового подъема по узенькой дороге они застряли. Положение сразу стало критическим: развернуться невозможно, заснеженная дорога была тут покрыта ледяной коркой, с правой руки — пропасть. До перевала при такой погоде не меньше дня ходьбы, если бы, конечно, они были соответствующе одеты; а назад, в Мецовон, — вдвое дальше. Они начали замерзать, и Анастасия запустила мотор.
— Выключите его, — сказал Януссис. — Надо экономить бензин. Я, пожалуй, пойду! В часе ходьбы от большого поворота есть таверна. Может быть, удастся привести кого-нибудь на помощь. Если же машин там не окажется, мне потребуется не меньше пятнадцати часов, чтобы вернуться. Знаете, мне страшно за вас. Чтобы не замерзнуть, оставайтесь в машине. И запускайте мотор лишь на столько времени, чтобы хоть, как-то отогреться. Если вдруг что случится, совсем замерзнете или бензин выйдет, немедленно идите по моему следу. Два часа в оледеневшей машине — верная смерть. К счастью, есть еще один шанс: вечерняя почтовая машина. Если она сюда доберется, вас возьмут с собой. А может, даже и машину на буксир…
— Пятнадцать часов ходу… Нет, тебе этого никак не смочь, — сказала Дафна. Но скорняк возразил: лет двадцать назад ему и не то приходилось выдерживать. Когда Дафна заметила, что не могли же двадцать лет пройти бесследно, он только пожал плечами. Какой прок в этих истинах! Если почтовые машины больше не ходят, движение здесь возобновится лишь весной; зато смерть придет через сутки.
— А мы ведь собираемся как будто разыскать одного крестьянина из Агостоса, а? — закончил он.
Они видели его еще у следующего поворота. До него всего несколько сот метров, а Януссису потребовалось для этого почти час. Вдруг сумерки сгустились и неожиданно быстро наступила ночь.
Дафна и Анастасия не обманывались насчет грозившей им опасности. Если машины здесь действительно больше не ходят, то Януссис — единственное звено, связывающее их с жизнью, с миром. Каково ему, одинокому путнику, сейчас на обледеневшей дороге, на обжигающем ветру? Стоит ему, предположим, упасть и подвернуть ногу, и все — он не дойдет, он замерзнет, погибнет.
А когда в баке иссякнет бензин, они последуют за ним. Но это игра, в которой выиграть не дано.
Дафна знала, о чем думает Анастасия, а та — о чем думает Дафна. И тем не менее обе старались вспомнить веселые истории из жизни, чтобы приободриться.
Прошло примерно часа четыре, и вдруг в заднем стекле машины появился слабый свет. Да, это был почтовый автобус! Водитель и несколько пассажиров вышли и, обступив «остин», качали головами: что, мол, за вздорные бабенки…
Взять «остин» на буксир водитель отказался.
— Если вам жить надоело, оставались бы прямо здесь…
Два господина в дешевых костюмах попытались было возмутиться, но водитель стоял на своем:
— Я никому смерти не желаю.
Мужчины пошептались о чем-то. Потом один из них обратился к Анастасии:
— Простите! Дело в том, что один из пассажиров автобуса сам опытный водитель. И если вы за ценой не постоите, мы с ним переговорим. Тогда он сядет за руль «остина», а вы перейдете в автобус.
Анастасия с радостью согласилась. Мужчины отошли в сторонку и принялись уговаривать третьего. Он, похоже, не соглашался, Анастасия слышала его слова:
— А что бы вам самим не попробовать?
Но в конце концов он сказал что-то водителю автобуса, приблизился к женщинам и проворчал:
— Возьмите с собой все, что считаете ценным…
Анастасия покачала головой: нет, рисковать жизнью человека из-за машины?.. Но тут уже возмутился водитель:
— Деньги мне не помешают, и раз уж я согласился!..
— Тогда я покажу вам, как устроено управление, — сказала Анастасия и села в машину рядом с водителем. Прошептала:
— Почему вы согласились? Они что, заставили вас?..
— С такими лучше не связываться, хлопот не оберешься, — пробормотал водитель.
Дафна села в автобусе впереди, чтобы помочь водителю разыскать Януссиса, а Анастасия с обоими господами — на заднее сиденье, чтобы наблюдать за «остином». Странные это были господа: с одной стороны, они явно тушевались в присутствии настоящей дамы, а с другой — вели себя нагло и высокомерно.
— Что это за люди? — спросила Дафна у водителя.
Он бросил на Дафну быстрый взгляд и сказал:
— Давайте лучше не будем об этом.
Дафна все поняла: они из ГДЕА. Но одного она не могла знать: что недавно один из них прямо в костюме прыгнул в Касторийское озеро, а потом, весь мокрый, побежал с криками о помощи в близлежащий городок. Не могла она знать и того, что оба они направлялись в Салоники на встречу с одним сотрудником из Афин, которого они называли Х211. До них дошли слухи о каком-то неизвестном, наводившем в Кастории справки о «катастрофе». Они должны были проинформировать об этом Х211 и посоветоваться с ним, целесообразно ли будет арестовать всех тех, кто общался с этим неизвестным.
Через полчаса свет фар выхватил из тьмы фигуру Януссиса. Дафна первой выскочила из автобуса и прошептала: «Осторожно! В автобусе шпики!» Но господа с заднего сиденья были слишком увлечены, чтобы обратить внимание на нового попутчика. Они старались как могли, развлекая Анастасию. В Калабаке можно, дескать, потанцевать, там новая гостиница с уютным баром. После такой неприятной поездки неплохо расслабиться.
Вот и остановка в Калабаке. Они пошли к водителю «остина». Тот был весь в поту, но улыбался: самое страшное уже позади. Потом они добрались на автобусе еще до Трикалы, где попрощались с ним, вручив ему солидную сумму и от всей души поблагодарив. Оба господина в дешевых костюмах тщетно пытались уговорить их переночевать в гостинице. Несмотря на усталость, Анастасия села за руль и повела машину вниз, в долину. Они были рады присутствию Януссиса, а то эти «кавалеры» вздумали бы еще навязать им свое общество.
— Похоже, одного из них я встречал, — размышлял Януссис вслух.
Кое-как отдохнув в мотеле, они ранним утром снова отправились в путь. Они собирались все выяснить за один день, а пошел уже четвертый. Бог знает что тем временем произошло в Салониках! Они решили во что бы то ни стало добраться в город к вечеру. По новой автостраде вдоль залива Термайкос ехать было приятно. Свернули к Верии, потом на Наусу. К счастью, до этого всеми забытого местечка Агостос было не больше двадцати километров вдоль железной дороги Салоники — Флорина.
Селение оказалось и больше и чище, чем они представляли. Мэр, которому они нанесли визит, с гордостью рассказывал о том, как успешно идут дела. Здесь выращивали клубнику и другие ягоды; потом их в рефрижераторах отправляют за границу.
— Вы давно здесь мэром?
— С приходом «нового порядка», уважаемые дамы, только с его приходом…
Положение осложнялось. Но Анастасия наплела что-то о своем брате, бездельнике и тунеядце, — увы, даже в приличных семьях такое теперь не редкость. Он снова удрал из дома и, похоже, одну ночь провел здесь, в Агостосе. Она очень тревожится о брате, ищет повсюду его следы и за любую информацию отблагодарит. Мэр, поклонник «нового режима», изъявил готовность помочь ей. Они обошли все дома в селении, но желающих получить обещанное вознаграждение не оказалось.
— Гордиться нам не приходится, но поработал ты хорошо, — сказал Ставрос, когда Заимис протянул ему газету с портретом Карнеадеса.
Настроение у всех было собачье. Перед ними был портрет человека, который в годы подполья служил для них образцом, которого они все любили… А теперь над портретом жирными буквами набрано: «Внимание: предатель!» Даже Арис, не знавший Карнеадеса, чертыхнулся:
— Что за чертова работа — раздавать такую газету!..
Но присутствующие знали: Арис все сделает сегодня же и так, как полагается.
Когда сражаешься, приходится забывать о чувствах. Но представить, что сейчас рядом стоит Дафна, никто не мог. При мысли о ней у каждого сжималось сердце. Где они, она и Анастасия? Вот уже три дня, как о них ни слуху ни духу. Куда они поехали? Что намерены предпринять? Что им может угрожать?..
Подпольщики назначили Галиносу встречу на набережной в Арецу. Ставрос отправился туда на такси, а когда Галинос сел рядом, сказал шоферу: «Пожалуйста, в Панораму!»
Галиносу с трудом удалось скрыть свою радость, когда Арис дал ему в таверне газету. На какое-то время он даже не заметил отсутствия Дафны. И только потом спросил, где она.
Мужчины переглянулись. К этому вопросу они не были готовы, вот и получилось, что Ставрос и Цацос ответили одновременно: «Она больна!» и «Она в отъезде!» Цацос попытался объяснить, что ее отъезд-де связан с болезнью, но Галиноса это не устроило. При словах «в отъезде» он ощутил дыхание опасности.
На следующем заседании эта банда будет арестована. Без женщины? Нет, ни за что! Это все равно что сделать полработы. И даже хуже: такие фанатички пощады не знают. Они найдут врага, если даже тот сбежит на край света.
— Будем надеяться, она скоро выздоровеет, — с трудом выдавил из себя Галинос.
Больше он ни о чем не спрашивал. Незачем. На сей раз ни Цоумбос, ни Юлиан не станут возражать против распределения «АВРИОНа». Этот номер одним ударом причинит коммунистам больше вреда, чем полиция безопасности за целый год. А позднее они выбьют из арестованных адреса распространителей. Если даже и нет — бог мой, без головы аппарату грош цена. Но женщина — ее нужно взять обязательно! У нее хватит ума и сил восстановить все то, что он пытается разрушить.
Когда она вернется? И с чем? С какими фактами в руках? Пригласят ли его после этого на следующее заседание? Может быть, лучше нанести удар сегодня? Разве генералу или полковнику обязательно знать, какая дорогая рыбка ускользнула из их сетей? В заключительном отчете ее можно назвать просто связной, которая никакого отношения к руководству не имела. А если она и восстановит организацию, тогда Х211 будет заниматься совсем другими вещами.
М-да, никчемушные это рассуждения. Он сам велел сегодня никого не арестовывать. Теперь все зависит от того, пригласят ли его на следующее заседание. Чертовщина! Есть ли у него хотя бы пятидесятипроцентная гарантия, что его пригласят? Это уже не оптимизм, а безумие — так верить в удачу.
— Нам еще нужно навестить одного товарища. Ты можешь вернуться в город автобусом. О времени следующей встречи мы тебе сообщим, — сказал Ставрос, прощаясь.
Садясь в автобус, Галинос подумал, что сейчас у него еще шанс завершить операцию. Чего проще — велеть арестовать троих из второго автобуса? Но Галинос ошибался. Во втором автобусе их бы не оказалось. Задумавшись, он не заметил, как в сторону города на большой скорости промчался черный «ягуар» Цацоса.
На вокзальный перрон в Салониках вышли пассажиры дневного афинского экспресса. Мужчина средних лет с чемоданчиком в руках направился на стоянку такси.
— Улица Веницелоса!
Оттуда он прошел еще с полкилометра пешком: правила конспирации запрещали останавливаться «у подъезда». Адрес он помнил: улица Думпиоту, 6.
— Господин адвокат уехал! — сказала ему женщина, открывшая дверь. Она явно не намеревалась что-либо объяснять. Ни того, куда он уехал, ни того, когда вернется.
Для приезжего это был тяжелый удар. Ведь именно этот адвокат должен был сказать, где он может найти в Салониках Галиноса. К нему Галинос направлялся во время ярмарки с соответствующими полномочиями из Афин. Адвокат же обязан был предупредить здешнее руководство о приезде курьера. Приезд свой Галинос подтвердил. Правда, всего одной открыткой… Этого мало, слишком мало. Пришла пора проверить, что с Галиносом. Но связать их мог только этот адвокат.
Странное поведение женщины заставило приезжего как можно скорее оставить улицу Думпиоту. Он сел за столик одного из кафе в центре, чтобы обдумать свое положение. Явка ЦК В Салониках провалилась. Каким образом — неизвестно. Как ему связаться с подпольем? Где найти товарища Галиноса?
Приезжий из Афин знал, что руководителя салоннкского подполья зовут Карнеадес. Ни настоящего имени Карнеадеса, ни других членов руководства он не знал. Когда-то давно он был знаком и с другими: с Касимитисом, с Эвангелосом Касимитисом, которого исключили из партии как «ультралевого», и Александром Крокидисом, вожаком здешних правых оппортунистов. Конечно, пытаться через них выйти на Карнеадеса — риск невероятный! И вообще, в городе ли они?
Скорее из любопытства, чем руководствуясь конкретным планом, афинянин перелистал телефонную книгу. Да, Касимитис в книгу занесен. Афинянину ответили, и после нескольких проверочных вопросов он понял, что с ним разговаривает человек, который о конспирации представление имеет. Афинянин сделал следующий шаг, поинтересовавшись, не согласится ли он прогуляться по базару Мадиано. Так примерно через часок… Касимитис не отказался.
Понаблюдать за Касимитисом несколько минут в базарной толчее и установить, что он явился без «хвоста», было для афинянина делом нетрудным. Когда Касимитиса окликнули, он сразу понял, что с этим человеком они уже встречались прежде. Может быть, на одном из совещаний в Центре. Но фамилии никак вспомнить не мог. Ему было лестно, что о нем помнят. О салоникской «партконторе» он отозвался с презрением. Что за лавочка, сплошные предатели. Стоит ли этому удивляться — линия-то у них неверная! Короче говоря, о революции они и понятия не имеют!
Афинянин не прерывал этого словоизвержения. Он ждал, что будет названо какое-то имя. Тщетно. Пришлось идти напрямую и спросить. Касимитис почуял неладное. Когда они расстались, афинянин знал только одно имя: бывшего депутата парламента от партии Папандреу Ксенофона Макронисиса, который давно эмигрировал. Проверил в телефонной книге: телефон Макронисиса еще зарегистрирован.
Пожилая дама, принявшая на другое утро афинянина, долго сокрушалась, что «ничем не может помочь доброму старому другу сына». Где сын, она не знала. Время от времени она получает открытки. Из Парижа, из Рима. И все. Может быть, что-нибудь известно господину Карекласу, другу ее сына, Кириго Тимофею Карекласу, который работает в Диавате, в «Эссо-Папас»…
Добыть сведения у Кирия Карекласа стоило большого труда и хитрости. Кареклас оказался человеком очень осторожным. К счастью, афинянину были известны некоторые подробности из жизни Макронисиса. Это и «дружеские приветы от его старушки матери» расплавили в конце концов лед недоверия. Кареклас назвал ему имя некоего Ставроса, портового грузчика…
Вернувшись домой, Анастасия рассказала Цацосу о поездке на Керкиру. Цацос решил, что необходимо немедленно встретиться с товарищами, не вызывая, разумеется, Галиноса: то, что сообщила Стасси, его испугало.
Они встретились в мастерской неподалеку от гавани. Свой рассказ, подробный, четкий, Дафна закончила словами:
— Нигде нам не удалось найти подтверждения фантастическим домыслам Галиноса. Ни о бегстве, ни об убежищах. Тем самым подтверждается подозрение, которое нами уже было высказано: товарищ Галинос на допросах в полиции безопасности не устоял и ведет сейчас с нами грязную игру. Выходит, что на его высказывания о Карнеадесе мы должны смотреть по-другому. Он не ошибся и не спутал, он просто хочет отвлечь нас от собственного предательства. А поэтому я требую не публиковать пока в нашей газете сообщения об исключении Карнеадеса из партии.
Ее слова потрясли мужчин. Заимис достал из заднего кармана номер «АВРИОНа» и протянул Дафне. Дафна в ужасе уставилась на фотографию и заголовок над ней.
Она не знала, как справиться с пронзившей ее болью, как удержаться от слез. Это была ее любимая фотография… Она тотчас же поняла, кто передал ее печатнику.
— С этой минуты мы с тобой враги, Спиридон, — сказала она тихо.
Ставрос возмутился:
— Мы не смеем так разговаривать друг с другом, даже если все, что ты сказала, правда. Фотография опубликована в газете по нашему общему решению. Ты с заседания убежала. А теперь называешь Спироса врагом, потому что он помог реализовать наше решение? Выходит, и Заимис тебе враг, и Арис, и я? Ну, подумай сама — какие мы тебе враги?!
— Но с Карнеадесом вы обошлись так, как друзья не поступают, — упрямо возразила Дафна.
Мужчины начали защищаться. Даже если выяснится, что их ввели в заблуждение, ее упреки несправедливы. Но пока что ничего не ясно. Дафна сама знает слабые места в своем рассказе. И куда ехала машина с арестованными, не ясно, и одного попа они не расспросили…
— Но в Агостосе все проверено, — сказала Дафна.
— Предположим, человек спрятал Галиноса, желая спасти его; может быть, он даже читал в газете сообщение о бежавшем арестанте. Неужели ты думаешь, что он признался бы в этом в присутствии мэра-фашиста? Нет, из всех твоих доводов этот наиболее слабый, — сказал Ставрос.
…Мы не продвинулись вперед ни на шаг, подумали в конце разговора мужчины. Те же мысли владели и Дафной. Да, появились новые предположения, есть важные наблюдения, возникла надежда. Но на чьей стороне сейчас правота? Когда они расходились, Ставрос сказал Цацосу:
— Нам с тобой надо съездить в Агостос и разузнать все без мэра. Я возьму день отгула. Пароходов сейчас мало, и мы все равно целыми днями сидим без дела.
Цацос согласился с ним — он готов ехать хоть завтра.
В здании полиции безопасности Галинос встретился с двумя сыщиками из Янины. Ничего, кроме слухов, они ему предложить не смогли и, вместо того чтобы энергично расследовать все на месте, сами приперлись в Салоники, чтобы спросить, как им быть. Из всей их пустой болтовни его заинтересовало лишь одно: встреча на перевале с двумя красавицами. Две. А почему бы и нет? Черноволосая и та, блондинка. Янинцы, правда, никакой блондинки не видели, они встретили брюнетку и шатенку. Но кто знает, куда они смотрели! Даже типа машины не запомнили. Машина, мол, была засыпана снегом! Эх, и они еще называют себя криминалистами!
Но это еще можно перенести: водитель автобуса наверняка запомнил тип машины. Придется расспросить его через пару дней: вдруг это приведет к неожиданному успеху.
Главное же сейчас — закончить акцию. Если коммунисты из Афин начали рыскать в окрестностях Касторийского озера, они скоро появятся в Салониках. Черноволосая дама, которую янинцы видели в автобусе, сейчас наверняка в городе и примет участие в следующем заседании руководства. Значит, настал час нанести удар. И самое время — семь дней, отпущенных ему, подошли к концу.
Без американцев ему не обойтись, признался себе Х211. Это вновь подтвердилось во время прощального обеда с мистером Мак-Дональдом. Они не только платят деньги за «намеки», они сами могут намекнуть. Причем не требуя за это ни цента. Небрежно ковыряя в рыбе, мистер Мак-Дональд промямлил:
— Сейчас по Салоникам разгуливает эмиссар их ЦК. Пока что он «плывет», связи у него нет. Но он ее найдет, не сомневайтесь. Для вас было бы совсем неплохо заодно с этой бандой прихлопнуть и птичку покрупнее.
Ранним утром 23 октября Ставрос сел на углу улицы Эгнетиа в черный «ягуар» Цацоса. Друзья решили отправиться в путь так рано, чтобы, вернувшись, еще успеть встретиться всем вместе. Из телефонной будки Цацос позвонил жене и попросил передать Дафне и доктору Монастериотису, чтобы «господин», как обычно, прогуливался в семь часов вечера по набережной в Арецу. Ариса и Заимиса они захватят на обратном пути.
В полдень Анастасия позвонила Дафне и попросила прийти к ней после закрытия бюро. До доктора Монастериотиса дозвониться было не так просто, но в конце концов она и ему сумела передать просьбу Цацоса.
Врач-глазник пришел домой, как обычно, около двух часов. Жильца своего он не застал и начал беспокоиться, сумеет ли выполнить просьбу знакомых. Но беспокоился он напрасно, вскоре Галинос явился. Доктору показалось, что известие это жильца не обрадовало.
Цацос высадил Ставроса недалеко от Агостоса, а сам поехал дальше, в сторону Наусы. Такая большая машина обязательно вызвала бы в местечке нежелательные толки и пересуды. Ставрос добрался до Агостоса и начал вести расспросы. Здесь была маленькая столярная мастерская. Сейчас, в межсезонье, здесь изготовлялись только ящики для фруктов. И работал в мастерской один рабочий. Когда Ставрос заговорил с ним, рабочий начал жаловаться на хозяина, который весной заставляет своих людей работать до седьмого пота, от зари до зари, а как станет заказов поменьше — вышвыривает их на улицу. Ставрос понял, что с этим человеком можно иметь дело. Осторожно, тщательно подбирая слова, он объяснил рабочему, что ему нужно.
— Сюда уже приезжали некоторые за этим же, — сказал рабочий. — Только, знаете, народ у нас болтливый, и если бы и впрямь кто-нибудь из наших привел к себе человека и дал ему ночлег, он не стал бы молчать об этом до самой смерти. Если кто что и знает, так это хозяин таверны. Там говорят обо всем, и он все слышит…
Ставрос заметил, что вообще-то об этом полагалось бы знать мэру, но рабочий только махнул рукой: люди с ним своими заботами не делятся, а хозяин таверны почти не разговаривает с мэром. Между ним и хозяином таверны пробежала черная, кошка, потому что раньше в таверне нередко собирались «левые».
Ставрос попрощался и направился к таверне. Хозяин ее оказался человеком понятливым, и Ставрос позволил себе намекнуть кое о чем. Хозяин насторожил уши. Спросил, нет ли у незнакомца времени, не подождет ли он немного. Оставив хозяйство на жену, он исчез. Ставрос спросил кружку светлого пива и сел за столик у окна. «А вдруг хозяин не тот, за кого он его принимает, и через пять минут вернется с жандармами?» — подумал он, но постарался тут же отбросить эту мысль. Хозяин вернулся через час.
— Я расспросил всех, где это имело хоть каплю смысла. Держу пари, у нас здесь никто не ночевал, — сказал он и добавил шепотом: — Но если кому-нибудь понадобится… мы могли бы потолковать об этом…
Ставрос подумал, что этому человеку можно доверять, и решил весной еще наведаться к нему.
— Эта история кажется мне все более подозрительной, — сказал он Цацосу, когда они выезжали из Наусы.
Придя в гости к Анастасии, Дафна застала ее и студента Аристида склонившимися над какими-то фотографиями.
— Взгляни-ка, эти снимки Аристид сделал ровно неделю назад в баре «Сароглу». Ты ничего не замечаешь? — спросила Анастасия.
Обычные снимки, мужчины и женщины, прижавшиеся друг к другу, улыбающиеся или пьяноватые.
— Там, сзади, — сказала Анастасия и указала пальцем.
— Послушай, но ведь этот человек… но ведь это Галинос, — пробормотала Дафна.
— Я тут увеличил, — сказал студент и положил на стол большой снимок. Женщины посмотрели друг на друга.
— Это Галинос, или все-таки на свете бывают двойники. Когда это было? — спросила Дафна.
У студента не было богемных привычек: он исправно вел свою нехитрую бухгалтерию, записывая даты, адреса, названия баров и кафе, где он делал моментальные снимки. Охота за деньгами с помощью фотоаппарата и блица приносили не больно-то много, но иногда случались неприятности, и поэтому нельзя было ставить себя под удар из-за неточного ведения дела. Но если человек, сидевший в углу, был Галиносом, то… выходит, Галинос сидел в баре «Сароглу» в ту ночь, когда он якобы был в Афинах. А между Афинами и Салониками более пятисот километров…
— Я видела, как он уехал, — сказала Анастасия.
— …а я видел его в баре, — возразил студент.
— Нужно обыскать его комнату, — быстро проговорила Дафна. Это несложно, когда его нет. С Монастериотисом они договорятся. Анастасия схватила трубку. Врач подошел к телефону:
— Да. Мой жилец только-только вышел из дома.
Они договорились с доктором, что, если к их приезду жилец все еще не вернется, он будет стоять у окна гостиной. Дафна и студент немедленно отправились в Арецу.
Все будет зависеть от того, известен ли этот портовый рабочий среди товарищей и с какой стороны они его знают. Если он мало известен, никакие расспросы ни к чему не приведут или придется положиться на волю случая. А если его знают как бывшего «красного», то необходима величайшая осторожность, не то…
Человеку, дежурившему во время пересменки у главных ворот порта, не раз приходилось распознавать людей по их внешности, у него был хороший нюх. Если пришедший вызывал в нем сомнения, он просто-напросто отмалчивался. И когда его спросили о Ставросе, коротко сказал:
— Он взял сегодня отгул.
По его мнению, этих слов было вполне достаточно, чтобы оказать любезность незнакомому человеку с явным афинским акцентом. Но афинянин был настойчив, и в конце концов ему удалось узнать домашний адрес грузчика Константина Ставроса.
Ильва Ставрос встретила незнакомца настороженно. Пропустив его в коридор и проведя потом на кухню, предложила сесть. Долго испытующе смотрела на него со стороны, а он с деланным безразличием глядел на свой чемоданчик. Каким-то шестым чувством Ильва ощущала, что опасности нет. Афинянин же с первого взгляда на женщину понял, что имеет дело с опытной подпольщицей. С ней можно говорить о погоде или о последней футбольной игре — но все равно в конце концов разговор неминуемо вошел бы в нужное русло.
После пяти минут разговора Ильва поняла, что этого человека надо свести с Костасом. Но сейчас Костаса не было дома, и она не знала, вернется ли он вообще домой до заседания.
— Пойдите-ка в кафе «Пекинос» у автобусной остановки, — сказала Ильва. — Может быть, к вам кто-нибудь обратится. А если нет, прошу вас больше никогда сюда не приходить.
Из Арецу Галинос отправился в тюрьму Генти-Куле, чтобы поговорить с Карнеадесом. Это действительно должен был быть скорее разговор, чем допрос. О политике, о некоторых общих принципах коммунистической идеологии и практики. Так сказать, обмен мнениями между специалистами. Никаких конкретных вопросов, на них узник все равно не ответит, нет, это будет спор, а какой коммунист удержится от спора! Галинос надеялся, что диспут с Карнеадесом будет хорошей тренировкой перед сегодняшним заседанием. Некоторым оборотам партийной фразеологии ни в какой школе не научишься. До сих пор во время допросов Карнеадес всегда относился к нему с безграничным презрением, ненавистью и издевкой: «Кроме вашей привычки избивать и мучить людей, вы ничего мне противопоставить не можете. Вы кажетесь себе умным, но хитрость ваша ничтожна, по сути дела, вы глупец, каких мало…»
Таким Карнеадес был до сегодняшнего дня, но теперь ему придется прикусить язык, этому непоколебимому борцу. Юлиан велел отнести в его камеру четвертый номер «АВРИОНа». И пусть этот наглец не воображает о себе…
Начальник тюрьмы пригласил сотрудника ГДЕА в свой кабинет.
— Все это очень прискорбно, многоуважаемый, но ни предвидеть этого, ни отвечать за это я не могу. Не кто иной, как ваши начальники решили показать заключенному номер шестьсот два этот листок. Он начал буйствовать. Надзиратель подумал: а кто здесь время от времени не буянит. Но потом решил взглянуть на вашего подопечного. Похоже, он опоздал. Мы вызвали врача, тот велел Карнеадеса немедленно увезти. В больницу Для душевнобольных. Врач утверждает, что случай серьезный.
Когда к вилле подъехал «остин», доктор Монастериотис сидел у окна. Доктор не удивился и не стал задавать вопросов, когда Дафна попросила разрешение осмотреть комнату его жильца, сразу же дал ей запасной ключ.
Ящики стола она просмотрела быстро. В правом нижнем лежали четыре бутылки из-под виски, что само по себе было достаточно любопытно, а в правом верхнем — конверт с большим количеством купюр и пистолет. В левом нижнем ящике — пачка писчей бумаги и копирка. Дафна взяла в руки копирку. Неиспользованная. Под столом стояла корзина для бумаги. Дафна посмотрела — корзина пуста. Скорее случайно, чем повинуясь внутреннему побуждению, она, встав на стул, посмотрела на шкаф. Какой-то сверток. Пододвинула к себе линейкой. Портрет… Портрет Галиноса, сделанный уверенной рукой…
Она не стала долго размышлять. Спрятала портрет под пальто, еще раз выдвинула правый ящик стола и достала пистолет. Снова задвинула ящик и пошла к двери.
В коридоре стоял Монастериотис. Она положила ему руку на плечо:
— Вы ничего не видели, понимаете? Так будет лучше. Никогда и ничего не видели, даже если вас станут убеждать, будто тот или иной человек уже давно во всем признался. Вы не видели ничего. Вы меня понимаете, друг мой?
Доцент разбирался не только в патологии глаза. Он внимательно посмотрел на женщину. Волю, железную волю выражало это лицо.
— Мы понимаем друг друга, Карина Герекос. Как всегда. И так оно будет и впредь.
Вначале известие, услышанное в тюрьме Генти-Куле, всполошило Галиноса, но чем дольше он размышлял, тем больше преимуществ находил в создавшемся положении. Что ж, Юлиан провалился. Его тезис: если мы не сломаем человека побоями, его доконает время, — оказался несостоятельным. Собственно, это давно доказано. Если люди не поддаются изощренным пыткам, они не теряют душевного равновесия и в камере-одиночке, в темноте, при пониженных рационах пищи. Юлиан уверял всех, что его метод обеспечит полный успех. И что же — полный крах! Лишь один человек в Салониках способен справиться со здешними коммунистами. Он, Х211.
Это льстит самолюбию, но нужно быть до предела внимательным. Если он свое упустит, никто не вспомнит о провале Юлиана. Наоборот, ему, Х211, еще поставят в вину и безумие Карнеадеса, хотя, видит бог, не он показал ему статью в газете. Нет, все должно идти как по писаному, риск должен быть сведен до минимума.
Галинос поехал в полицейское управление. Юлиана на месте не оказалось, и он поручил одному из сотрудников передать старшему комиссару, чтобы сегодня вечером тот послал трех молодых полицейских, которых еще никто в лицо не знает, в таверну напротив автобусной остановки. Пусть они сидят там и попивают винцо. Никакой самодеятельности, в дело вступят, когда он подаст знак.
Уже стемнело, когда Цацос и Ставрос вернулись в город. Ставрос поехал за Арисом. Плохо только, что Ариса может не оказаться дома.
— Будь у тебя нормальная машина, ты мог бы отвезти меня к Арису, — бурчал Ставрос. Цацос втянул голову в плечи. Вечно одно и то же. Всегда они его упрекают за эту машину. Но и то правда — на таком шикарном лимузине в рабочий квартал не поедешь.
— Возьми такси.
— Если ты считаешь, что на такси там разъезжают каждый день, ты глубоко ошибаешься. Но мне ничего другого не остается, — сказал Ставрос.
Выйдя из «ягуара», он отправился домой. Ильва рассказала ему о нежданном госте. Ставрос слишком хорошо знал свою жену, чтобы предположить, будто она это выдумала. Он поспешил в кафе «Пекинос». Ильва подробно описала ему незнакомца, и вскоре мужчины сидели за одним столом. Всю жизнь говорившие на одном языке, они быстро поняли друг друга.
— Да, товарищ Галинос здесь, но у нас есть основания пред полагать, что он с нами не вполне откровенен. Его арестовали, а потом он бежал. С этого все и началось.
— Я никогда не слышал, чтобы кому-то удалось бежать из Генти-Куле…
— Не из Генти-Куле… из Кастории… Там произошла катастрофа.
Афинянин, человек осторожный и бдительный, так и встрепенулся при этих словах. Как? Касторийское озеро?.. Катастрофа?.. Ставрос взглянул на часы. Самое время ехать за Арисом.
— В Панораму? — спросил незнакомец.
— Нет, не в Панораму. Вы поедете в Арецу, захватите Галиноса и сделаете вид, будто едете в Панораму. Там, где шоссе поворачивает влево, на Пилею, повернете обратно. Если за вами будет слежка, вы это сразу заметите. Просто невозможно будет не заметить.
— А потом куда?
— Неподалеку от монастыря у нас есть одно местечко… — ответил Ставрос и описал ему местонахождение бывшей типографии.
— Хорошо, такси и Галиноса я возьму на себя, а ты привезешь остальных.
И Ставрос поехал. В Феникс за Арисом, потом в Ано Тумпа за Заимисом и еще в университетский квартал за Цацосом. Доцент быстро показал ему несколько снимков.
— Ошибка в дате невозможна? — спросил Ставрос.
— Стефанопулос дает голову на отсечение, — ответила Анастасия.
Незнакомец из Афин, ехавший в машине за Галиносом, погрузился в тяжелые мысли. Ставрос высказал по отношению к Галиносу самые серьезные обвинения, а он, как видно, вовсе не из тех, кто бросает слова на ветер. А то, что в истории с Касторийским озером что-то не так, уже доказано. Но ни в коем случае нельзя заранее подходить к человеку с предубеждением. Какие чудовищные ситуации случались, когда подозревали людей ни в чем не повинных.
Он знал Галиноса как надежного партийного работника, если можно называть надежным человека, не прошедшего еще через серьезные испытания. Но каждый когда-то начинал, и не может партия всегда делать ставку только на кадры, проявившие себя в борьбе против фашистов да во время гражданской войны. Новые кадры нужны как воздух. Поэтому-то и привлекались люди вроде Галиноса. У них были свои преимущества: они не чересчур молоды, умны, хорошо образованны, дисциплинированны, трудолюбивы. А эти качества необходимы профессиональным революционерам. Можно сказать даже, что они были испытанными борцами, ибо ежедневно делали такое, за что грозила тюрьма и ссылка. Они были людьми самоотверженными, потому что партия ничем не могла их отблагодарить, им давалось только самое необходимое. Они отказывались от буржуазного благоденствия, жили в постоянном напряжении, не зная покоя и ночью. Они жертвовали многим. Все вызывало в них доверие, и только одного не знал никто, даже они сами: останутся ли они такими, как были, когда наступит час кровавых испытаний? Остался ли Галинос Галиносом?
Над набережной в Арецу спустились сумерки; стройный мужчина, севший в подъехавшую машину, низко натянул шляпу на лицо. Афинянин открыл дверь изнутри. С первой же секунды у него появилась уверенность, что он никогда прежде не встречался с этим человеком. Галинос удивился, увидев мужчину на заднем сиденье.
— Я не ошибся? Машина идет в Панораму?
— Разумеется.
Сейчас афинянин больше не сомневался. Это не лицо Галиноса и не его голос.
Дело получало неожиданный оборот. На переднем сиденье сидел не Галинос, которого в худшем случае можно было осудить за измену. Это чужак! Провокатор! Шпик!
Афинянин откинулся назад, чтобы лучше видеть в зеркале улицу. Если сзади появится машина и не отстанет, что тогда? И действительно, в зеркальце появились два огонька. Они приближаются? Нет, пока нет. Да и к чему? Ведь если это они, им незачем хватать на улице его одного, им нужно схватить всех.
Водитель был в курсе дела. На повороте он свернул к Пилее. Не сказать ли ему: «Поезжайте к Панораме?»
А потом?.. Ну что ж, в Панораме он может сказать сидящему впереди: «Был рад оказать вам услугу…» — и выйти. Зайти в таверну. Выпить рюмочку-другую. Разве запрещено прихватить с собой по дороге человека, если тому по пути? Пожалуй, ему даже поверят… Да, это не исключено… Если, конечно, его документы не вызовут никаких подозрений. Мысль афинянина работала лихорадочно; он молчал, наблюдая за светящимися огоньками в зеркальце. Они не увеличивались и не уменьшались.
Такси свернуло на дорогу Салоники — Терми. Афинянин отвел на секунду глаза от зеркальца, а когда взглянул вновь, огоньки пропали.
— Что это значит? — спросил Галинос, когда водитель повел машину в направлении города.
— А что удивительного? Так было договорено. Разве вас не предупредили? — спросил афинянин.
— Кто поручил вам?..
— Женщина.
— Брюнетка?
Если он спрашивает о брюнетке, значит, это она, коммунистка, о которой говорил грузчик. Поэтому ответил:
— Естественно.
— А вы кто такой?
— Домоправитель.
Галинос спросил:
— Чей, этой брюнетки?
— Да.
— А с какой стати он выполняет подобные поручения? — поинтересовался Галинос.
Афинянин ответил, что у экстравагантных дам бывают, мол, экстравагантные желания, и если они в состоянии оплатить их… Галинос спросил еще, где находится дом экстравагантной дамы, у которой состоит на службе готовый к разнообразным услугам домоправитель. На это афинянин сухо ответил, что в случае необходимости дама сама ему все объяснит.
— Разве вы не знаете, кто я такой? — спросил Галинос.
— Я что, ясновидящий?
Галинос промолчал. История эта ему мало нравилась. Но что поделаешь? Сейчас такси катило по бульвару Василиса. Можно притормозить у полицейского участка, поднять крик и задержать сидящего сзади. А вдруг он действительно окажется ничтожным домоправителем, жадным до подачек? Интересно, знает ли он маршрут?
Галинос решился спросить. Афинянин стукнул себя ладонью по колену, рассмеялся и сказал:
— Ну и любопытный же вы! Но если хотите знать, я должен высадить вас на углу улицы Анапафсеос.
— А вы?
— Послушайте! Если уж я сижу в машине, я позволю себе роскошь доехать до самого дома.
Они оказались у восточной границы города, почти у самого монастыря. Такси остановилось. Здесь, наверху, вдали от элегантного центра, улицы были освещены тускло.
— Выходите, — сказал афинянин.
Галинос вышел, и машина немедленно тронулась с места. Не успел он оглянуться, как рядом с ним оказались двое мужчин, Ставрос и Арис.
Когда Цацос приехал домой, там его ждала Дафна. У них не было времени для долгих объяснений. Фотография доказывала, что, по крайней мере, в одном утверждении — насчет поездки в Афины — товарищ Галинос солгал, а портрет пером заставлял заподозрить куда более страшные вещи. Об этом повороте событий необходимо сообщить Ставросу, Арису и Заимису перед заседанием, чтобы они могли хорошенько поразмыслить. Цацос немедленно отправился к ним, но Ставроса не застал; зато Ильва рассказала ему историю почти невероятную. Этого только недоставало! К добру это или к худу — посмотрим.
Цацос погнал машину к кафе «Пекинос». Но никого там не нашел. Вернулся обратно — Ставроса все еще не было.
— Наверное, он в «Фениксе», — сказала Ильва, но точного адреса Ариса она не знала. Время шло. Спиридон Цацос чувствовал себя пленником своей собственной конспиративной тактики. В дверь постучали. На пороге стоял незнакомый Ильве молодой человек, студент Стефанопулос. Ставрос был у Цацоса дома, сообщил он, чтобы предупредить его и Дафну о перемене места встречи. Там же он узнал от Дафны новости и снова уехал, чтобы рассказать обо всем Арису и Заимису. И вот Стефанопулоса послали на квартиру Ставроса в надежде, что доцент окажется тут.
Их предположение подтвердилось, и таким образом в кратчайшее время все члены руководства были дважды предупреждены о последних событиях.
Они встретились за полчаса до начала заседания, чтобы все обдумать. Но о чем, черт побрал, они должны думать?
Конечно, от Галиноса следует немедленно отделаться. Доказано, что он лжец, а значит, может стать и предателем.
Дафна, считала, что Галинос был предателем уже тогда, когда попал к ним. Мужчины возразили ей: будь так, руководство давно арестовали бы. Ведь все они достаточно часто встречались с Галиносом. Нет, нет, этот человек между двух огней, он пообещал полиции выдать их, но у него не хватает ни подлости, чтобы привести это в исполнение, ни храбрости, чтобы открыться товарищам. Оставалась одна возможность: они должны уговорить Галиноса рассказать всю правду, а потом переправить его через границу. Только в этом может быть смысл сегодняшнего заседания.
Заимис спросил, что будет, если он откажется эмигрировать. Арис и Ставрос ответили, что это дело его совести. Здесь его ожидают вещи куда страшнее. Его отстранят от организации, о которой он не знает ничего, кроме нескольких лиц. Как ему охотиться за ними в большом городе? Он ничем не сможет помочь полиции, как бы он ни старался. Тем самым он докажет свою несостоятельность и сделается для полиции обузой. Этого ему не простят. И тогда он сам должен будет бежать за границу. А там только его и ждали!
— У него есть паспорт, — заметил Заимис.
Да, паспорт. После ареста у него появился новый паспорт. Чертовщина, паспорт ему должны были выдать в полиции!
— Я ведь говорила, что он предатель, — повторила Дафна. Все почувствовали: история с паспортом — новый аргумент в пользу Дафны. Но в полиции не такие дураки, они должны были понимать, что новый паспорт неминуемо вызовет недоверие. Или они ошиблись?..
— Когда речь шла о честности Карнеадеса, у вас не было таких сомнений, — сказала Дафна с горечью. Мужчины промолчали. Насчет этого им придется не раз поразмыслить, но сейчас, в эти минуты, у них есть более важные заботы. Ставрос и Арис поднялись, чтобы пойти за Галиносом.
То обстоятельство, что «домоправитель» исчез, несколько успокоило Галиноса. Две-три минуты он молча шел между двумя мужчинами и вместе с ними перешагнул порог дома. Он внимательно огляделся — этот дом он запомнил. А незнакомца из такси, который вышел на следующем углу, он упустил из виду.
В подвале Галинос увидел Дафну. Непонятно почему, ее вид успокоил его. Повернувшись к ней, он шутливо заметил, что сожалеет о долгой поездке на машине с неким прескучным домоправителем, на месте которого могла быть она. Дафна старалась не смотреть в его сторону.
— Сядь, — сказал Ставрос, — нам надо поговорить с тобой. — Это прозвучало недружелюбно, если не угрожающе.
— Пожалуйста, — Галинос сел.
— Бар «Сароглу» — твой любимый? — спросил Ставрос.
— Бар «Сароглу»? — удивился Галинос. — Я не то что не бывал там, но даже не слышал о нем.
— Странно! Тебя сфотографировали именно в тот вечер, когда ты якобы уехал афинским поездом.
— Это не я, я был в Афинах, — сказал он, когда ему предъявили фотографию.
— А это тоже не ты? — спросил Ставрос, развернув портрет. Нет ни конспираторов, ни разведчиков, не делающих ошибок, внушали ему учителя в Нью-Йорке, каждый в определенный момент допускает ошибку. Вот она, его ошибка. Портрет. Вместо того, чтобы оставить его в Афинах, повесить на стенку в своей комнате…
— Конечно, я. Разве не видно? И что же? Разве я не имею права иметь свой портрет?
— Разве это не портрет, нарисованный Карнеадесом? Разве ты не получил его от Юлиана в благодарность за обещание выдать нас? — спросил Арис.
— Ничего подобного. Это не рука Карнеадееа, — вставила Дафна.
— Вот видите, — сказал Галинос, — эта картина сопровождает меня повсюду. Действительно глупо, что я от нее не отделался. Тот портрет, о котором я вам рассказывал, не имеет с этим ничего общего. Я бы сказал, он не так хорош.
— Ах вот что, не так хорош. Да ты представления не имеешь, на что способен Карнеадес. Откуда бы? Ты ведь никогда не видел ничего написанного им. Карнеадес не станет делать рисунков для полиции, — сказала Дафна.
— Не станем затевать здесь спора об искусстве и о вкусах, — грубо ответил Галинос.
Ставрос махнул рукой. Ничего подобного и не произойдет, сказал он. Они хотят знать правду. Хотят продолжать свое дело. И вот еще что: они хотят спасти честь и человеческое достоинство товарища Галиноса, который из слабости, из трусости согласился на предательство. Он еще может кое-что исправить в последнюю минуту. Но для этого нужно чистосердечно рассказать обо всем, ничего не скрывая. Вот зачем они собрались здесь.
Галинос сразу сообразил, в чем его шанс.
На яхте они однажды уже предлагали ему переправить его через границу. В конце концов не в наручниках же они поведут его и не под стражей. С одним или двумя «провожатыми» он как-нибудь справится…
Но тогда игра проиграна. Эта банда на некоторое время оставит Салоники, по крайней мере до тех пор, пока Цоумбосу и его людям не надоест их искать. Генерал найдет способ с ним рассчитаться. Он пойдет к министру внутренних дел и скажет: «Ваше превосходительство, у вас работает один молодой человек, который знает моих коммунистов в лицо. Я предлагаю, чтобы он в течение одного года или двух лет ежедневно двенадцать часов в день ходил по городу — разумеется, за соответствующее таким трудам вознаграждение. Не исключено, что случай столкнет его еще раз с одним из этих негодяев. И тогда он сможет попытаться доказать, криминалист ли он». Так или примерно так все и произойдет. Поэтому надо сделать последнюю попытку вырваться из тисков, не теряя контакта с собравшимися здесь людьми. Галинос поднялся:
— Я согласен. Кое-что из того, о чем вы здесь говорили, действительно, против меня. Условия нашей борьбы таковы, что мы не можем в любой ситуации иметь письменно заверенные свидетельства. Но у меня-то свидетели есть. В ближайшие дни, может быть завтра, в городе появится ответственный работник ЦК. Он меня знает. И хорошо, что он придет сам по себе. А то вы решите, что я подкладываю вам кукушкино яичко. ЦК, конечно, не дал ему никаких адресов. Он найдет связь через людей из группы раскольников. Так что давайте подождем до завтра. Или до того момента, когда он явится.
Негромкий скрип двери заставил всех повернуться. Вошедший афинянин сказал:
— Он уже здесь.
Галинос побледнел.
— Вот видите, я вас не обманул, — пробормотал он.
— Скажите мне, кто вы такой? — негромко, но твердо произнес афинянин. — Вы не Галинос!
Все повскакивали с мест. Посыпались вопросы. Только Галинос остался сидеть. Он уже пришел в себя. Скрестив руки на груди, склонив голову набок, сказал с ухмылкой:
— Попытки опорочить честных людей всегда практиковались ревизионистами. Скажите, пожалуйста, — я не Галинос! А кто же я?
Галинос заметил, что его хладнокровие произвело впечатление. Только афинянина и Дафну его слова не тронули. Дафна сказала:
— Вы предатель, вы были им с первого дня своего появления у нас. Все наши беды начались с вашим приездом.
Галинос взорвался:
— Предатель, который достает бумагу, пишет статьи, чтобы могла выйти подпольная газета? Предатель, который десятки раз встречается с «преданными», разгуливающими на свободе? Большего идиотизма представить невозможно.
Мужчины посмотрели друг на друга. Это аргументы. Утверждение Дафны, будто он был предателем с самого начала, имеет слишком понятные причины. Ее собственные утверждения, что Галинос «сдался» в тюрьме, было куда логичнее, если… Да, если он действительно Галинос.
Афинянин сказал резко:
— Хватит болтать! Вы не Галинос. Пока мы не узнаем, кто вы, кто вас послал, что вы делали и что намерены делать, вы из этого помещения не выйдете.
— Я посоветовал бы товарищам все эти вопросы задать ему, — возмущенно проговорил Галинос. — Что вам о нем известно? Может, бумагу достал он?
— У нас есть время, мы подождем, пока вам надоест выкручиваться, — сказал афинянин.
— Ах вот что? — вскричал Галинос. — Есть время? Неужели вы ничего не понимаете? У нас нет времени, товарищи. Кто знает, какую игру затевает этот человек? — Он понизил голос, — Разве было бы у вас время, окажись я тем, за кого выдает меня этот неизвестный и рехнувшаяся женщина? Тогда бы полиция безопасности ни минуты не спускала с вас глаз. В конце концов, я еще днем знал, что мы встретимся. Я успел бы устроить так, чтобы меня охраняли. И дом этот был бы окружен, и мне достаточно было бы крикнуть, чтобы вы увидели перед собой дюжину людей с автоматами. Что, попробовать?
Его слова заставили всех насторожиться. Галинос почувствовал это и улыбнулся:
— Не бойтесь, я не закричу. Пусть эти ребята пока погуляют. Эх вы, болваны…
— Так дело не пойдет, — сказал Ставрос. — Это правда, о приезжем нам ничего не известно. Но о тебе мы знаем, что ты сидел в баре, хотя говорил, что уехал в Афины, и…
— …и что ты не прятался в Кастории в церкви, и не ночевал в Агостосе, — добавила Дафна.
— Точно, — сказал Цацос. — Еще мы знаем, что у тебя гораздо больше денег, чем ты получил от нас за все время.
«Деньги, — пронзила Галиноса страшная мысль. — Если они взяли портрет, значит — и деньги. И пистолет».
— Ты предатель, — повторила Дафна.
Галиноса бросало из жара в холод. Предатель… Еще в Нью-Йорке ему рассказывали, как коммунисты поступают с предателями. Пощады от них не жди!
Нет, не может быть, что это конец! Пожалуйста, пусть то, что он называл «игрой», будет проиграно, черт с ней, с игрой. Кто играет, должен уметь проигрывать. Пусть проигрыш и невероятно высок. Над ним станут издеваться, его понизят в должности, вместо наград будут одни унижения. Карьере конец. Сейчас это ему казалось незначительным. Речь шла уже не об игре, а о вещах гораздо более серьезных. Когда стоит вопрос, жить или умереть, станешь ли думать о карьере! Жить, жить, лишь бы жить! Он не предатель, он их враг! Между государством и коммунистами идет война. И военная хитрость не предательство. Галинос встал, одернул пиджак, поклонился и сказал:
— Дамы и господа! Я складываю оружие. Моих комплиментов вы не оцените, но скажу вам — вы настоящие мастера конспирации. Я, как специалист и сотрудник полиции безопасности, говорю это со знанием дела. Я раскрыл себя и отмел тем самым ваше обвинение в предательстве. Судите сами: вы рассматриваете правительство и полицию как своего врага. Надеюсь, вы поймете такое же отношение с нашей стороны. В какой-то мере все происходящее можно назвать игрой. Согласен, страшной игрой, с чертовски высокими ставками. Я потерпел поражение, вы загнали меня в угол. Конечно, я не безоружен, и прикрытие у меня есть. Ваши адреса тоже известны, у нас было достаточно времени, чтобы разузнать их. Если вы не станете мстить мне, я могу сделать вам джентльменское предложение: сейчас мы расстанемся, вы немедленно прекратите выпуск вашей газеты, потому что, вы понимаете, я должен предъявить начальству доказательство своей успешной работы. Завтра утром я уничтожу список с вашими именами. Затем поеду в Афины и никогда больше не вернусь в Салоники. Как вы будете продолжать вашу подпольную деятельность — а насколько я вас изучил, вас ничто не остановит, — это дело ваше и местной полиции безопасности. Он помолчал недолго и повернулся к Дафне:
— А вам, уважаемая госпожа, раз уж вы оказались самой проницательной среди всех, я хочу, пообещать еще кое-что. Я позабочусь о том, чтобы человеку, который вам дорог, давались самые современные лекарства. К сожалению, вчера его отправили в клинику для душевнобольных.
— Нет! — вскричала Дафна.
— Увы, газета. Понимаете, этого он не выдержал…
Он умоляюще взглянул на женщину. Продлилось это всего секунду. Дафна выхватила из сумочки пистолет, и он увидел только яркую вспышку.
Дафна стояла не двигаясь, опустив оружие. Едва слышно она проговорила:
— Вот так. И все. Не то кому-нибудь вздумалось бы еще сжалиться над ним, собакой…
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги